Двадцать восьмого декабря Стас вернулся в город. Он уехал к родителям, решив проветриться в родной столице и встретить с семьей Новый год. Мама с отцом обалдели немного: раньше такого за сыном не водилось.
Стас походил по знакомым с детства улицам, сходил с сестрой в боулинг и парочку хороших клубов. Муть.
Но до Нового года он все-таки в Москве не остался. Потянуло назад, домой.
А еще сеструха начала толкать речи о правильном ведении бизнеса. Несколько дней это бесило Стаса, и они спорили, как обычно. Через дня три спорить с ней Стасу надоело, он начал отмалчиваться, пока самая умная в семье поучала брата.
И, наконец, Стас не выдержал. Заявил семье, что бизнес без него горит и свалил из Москвы раньше положенного.
Дальше, двадцать девятого, совершил весьма нелогичный поступок. Зашел в подъезд Вероники, поднялся на второй этаж и нажал на кнопку звонка. Никто ему не открыл, Стас даже не услышал лая Жужика из-за двери.
Вышедшая, к его везению, соседка сообщила: Вероники давно нет.
Переехала к мормону, видно. Чтобы Стас не доставал.
Оно и к лучшему. Не хочет встречаться - не надо.
У Туза уже вовсю грохотала музыка. Стас приехал поздравить часов в десять утра, а здесь - полный кипиш. Что будет, когда куранты пробьют двенадцать, боялся представить.
Заходить не хотелось. На душе Стаса скребли кошки, но он пересилил себя и шагнул в огромный зал, который сразу оглушил его светом, звуком, запахом. Пахли ; пахли ароматические палочки с корицей из зала с ; пахло водой из бассейна и огромным количеством ароматизаторов.
Стас сразу же увидел Туза, идущего ему навстречу.
- С наступающим, мой мальчик! Приехал проведать старика?
- Доброе утро, Алексей Георгиевич.
- А что случилось? Нут-ка, пойдем, - проницательный Туз открыл дверь залы, и они вышли в коридор.
По мановению руки Туза , сидевший там, что-то нажал на своем пульте, и картина на стене отъехала в сторону, обнажив стальную дверь.
- На случай серьезных разговоров, - пояснил Туз, с наслаждением разглядывая чуть растерявшегося Стаса. Тот видел эту картину сто раз, но не подозревал, что за ней может что-то скрываться.
- Иногда хочется побыть в одиночестве. Или разговор настолько серьезный, что следует избежать все рядом находящиеся уши,- Туз уверенно повернул ручку двери.
Комната походила на кабинет делового человека: огромный стол красного дерева, кресла, большой книжный шкаф, мягкий уголок, и рядом - стол с кофеваркой и чайником. Стас дивился: на Туза это было так не похоже! Впрочем, не похоже на того Туза, которого знал Стас, вернее, каким Туз хотел казаться.
- Наливай кофейку, он всегда свежий. Что-то плоховато выглядишь. Обычно бодрячком тебя вижу, а сейчас ты того...не очень. Что-то случилось?
- Нет, все нормально, - Стас потянулся за чашкой.
- Рассказывай, мой мальчик. По бизнесу никаких сплетен о тебе не слышал, значит, личное. Как поживает твоя учительница?
- Я... мы расстались, - Стас поставил чашку с кофе на столик. Пить его расхотелось, несмотря на аромат: Туз знал толк в кофе.
- И ты выпиваешь? Что ж, ничего необычного, кроме того, что раньше ты не пил из-за таких пустяков. Или не пустяк?
- Алексей Георгиевич, я завязал.
- Да понял уже, понял... Подарок хочешь вручить старикану?
- Д-да, - Стас все мял небольшую коробку в руках, забыв о ней, - с праздником хотел поздравить...
- Положи. Сядь в кресло!
Стас как по команде выполнил приказ.
- Так-то лучше, - кивнул Туз, рассматривая лицо Стаса, - а почему расстались?
- Они нашла другого.
Туз покачал головой.
- А эта-то куда отправилась, за какой любовью? Сказала?
- Она по телефону сообщила, что замуж выходит.
- Но ты ее увидел? - Туз потянулся за сигарой. Коробка с ними лежала на столе.
- Нет. Не видел. Все было хорошо, и вдруг...
- Так не бывает, - Туз медленно подносил зажигалку к сигаре, - не бывает, чтобы на ровном месте. Хотя... женщины - опасные создания. Не стоит переживать из-за них, мой мальчик.
- Да...
- Впрочем, я много говорю глупостей. Старый стал...
-Алексей Георгиевич, вы...
- Стас, сколько тебе годков?
- Тридцать четыре.
- Возраст Христа ты прошел, - усмехнулся Туз, - а мне - шестьдесят седьмой идет. В два раза старше тебя. Недалеко от семидесяти. Так что честно могу сказать, что я старый.
Туз задумался и, лениво поднеся сигару к губам, просидел некоторое время в молчании. Стас отхлебнул кофе и зажмурился: такой крепкий он был у Туза.
- А старики склонны к сентиментальности. Слыхал? Дурацкая болячка. Сидишь иногда, смотришь на отдыхающих в бассейне, а сам вспоминаешь, вспоминаешь...Я по молодости был чем-то похож на тебя. Но более дерзким, более нахрапистым и безжалостным. Стремился к власти. Мне было двадцать...двадцать один... Учился тогда на учителя биологии и географии, был влюблен... Да-да, Стас, старый Туз должен был быть учителем. Но - не стал. Об этом - другая история, - Туз с удовольствием затянулся, выдохнул дым в потолок, - Хочется рассказать об Оксане...
Стас ничего не имел против.
- Мы учились вместе, - неторопливо и обстоятельно, словно сказкой, делился Туз своей историей,- обычная девушка, ничего примечательного, но мне она нравилась. Не знаю, почему. Все хотел подойти, пригласить на танцы. Не подошел. После, думал, после... Скоро она кого-то встретила. Ну, там, студенчество, все дела. Позже меня из университета попросили, и началась совершенно другая жизнь. Я сто раз забыл об Оксане. Но вот как меняется человек: лет пять назад вспоминать стал чаще. Решил разыскать, благо у меня ж связи, ты знаешь... Иголку в стоге сена найдут. Хотелось пообщаться, так, вспомнить юность, какая уж любовь, правда? Слишком много лет прошло, многое произошло, я не двадцатилетний студентик великой страны, и она - уже бабушка, наверно. Нашел.
Стас глянул на Туза, почувствовав недоброе.
- А она два года как умерла, Стас. У нее дети, даже внуки, жизнь прожила, что говорить, достойную. Учителем биологии проработала всю жизнь, представляешь? Вот почему я так заинтересовался твоей учительницей. Мотай на ус, мой мальчик. Гордость - гордостью, и обида - обидой, но однажды можно не успеть...
Стас потупился.
- Вы правы, Алексей Георгиевич. Вы всегда оказываетесь правы...
- Не льсти мне, Стас, тебе это не идет.
- Я не льщу, - Стас вскинул голову и посмотрел старику прямо в глаза, - я поговорю с ней. Скажу ей, что она мне нравилась, - Туз многозначительно поднял брови и ухмыльнулся.
- И нравится, - произнес Стас враз охрипшим голосом.
- И скажи. Она ж тебя не съест. Зато у тебя совесть будет чиста. Я вот говорю всегда своим ребятам: с приличными людьми всегда надо разговаривать.
-А скажет, что я ей не нужен, хоть поздравлю. Со свадьбой.
- Молодец, - одобрительно кивнул Туз, - вот это - настоящий Стас. А не мямля, что зашла ко мне минут двадцать назад. А это - подарочек Туза Стасу, - Туз протянул коробочку. Стас аж замер с протянутой рукой: в таких коробочках обычно лежат кольца.
- Да не тебе, дурак! Ей! - громогласно расхохотался Туз, обнажая идеально белые голливудские зубы, - подаришь при встрече. Оно не обручальное, ни к чему не обязывает, но у старика сердце екнуло, когда ходил своим бабам выбирать золотые украшения. Увидел и подумал, что оно - для твоей учительницы. Как раз...
Стас открыл коробочку. Золотое кольцо с бриллиантом в форме сердечка, и камень сразу приковывал к себе внимание - настолько он был ярок и чист.
- Не захотелось такой своим шалавам отдавать. Не заслужили они. А твоя девочка - да. Колечко недорогое, но этот камень как раз для нее.
Стас не стал обольщаться: понятие "недорогое" у Туза было очень растяжимым. Но не взять не мог. Сделать это означало бы обидеть старика.
- Спасибо, Алексей Георгиевич, - поблагодарил Туза.
- Подари в любом случае, слышал меня, баран молодой? В любом! Пусть выбросит, продаст - не твоя потеря. А я посентиментальничаю. Не для тебя стараюсь, не парься. Для себя и памяти Оксаны. Я бы тоже ей что-нибудь подарил. А кому сейчас дарить? Холодной земле? Стас без лишних пререканий взял коробочку, и оставшиеся слова благодарности застряли в горле.
Новогоднюю ночь я провела в больнице. Сидела на подоконнике одна в палате: все остальные сбежали на праздники по домам. Поздравила Маринку и Розу Андреевну. С последней мы обстоятельно поговорили, в том числе о состоянии немного приболевшего Жужика. Матери с отцом послала смс с нового номера, от них получила похожую: с Новым годом, исполнения всех желаний...
Больше я никому не сообщила свой номер. Немного необычно было не принимать большое количество звонков и смс от родителей, но в моем положении вряд ли это бы были полные теплоты и благодарности поздравления.
Я забыла, правда, о Роберте. Ему я отправила смс сразу как поменяла номер. Он подробно на нее ответил (поделился тем, о чем я и не спрашивала), порадовавшись, наверно, что Вероника в кои-то веки написала первая. До этого за все время своего отсутствия Роберт пару раз прислал смс, помня о том, что их не особо ждут, и не желая навязываться.
Но, видимо, то, что я все-таки сообщила о новом номере, изменило его взгляд на весточки для меня. Будто получив негласное разрешение, он начал писать чаще, и даже звонить.
Тридцать первого декабря в десять часов вечера Роберт позвонил из Петербурга, и мы проболтали полчаса о том о сем. Даже Марк меня поздравил, зачитав в трубку детское стихотворение о Новом годе. Это единственное светлое пятно за все нынешнее время для Вероники, но все-таки здорово, что оно у меня случилось.
' Мы приедем девятого января с Марком, Вероника. Десятого Марк пойдет в школу как раз. Что ты делаешь десятого вечером?'
' Ничего. Я вообще безработная уже. Решила из школы уйти'.
' Да? У тебя грустный голос, это не телефонный разговор, так? Расскажешь, когда я приеду? Нас, надеюсь, не бросишь? Вероника, с Марком ты не перестанешь заниматься? Прошу тебя...'
'Нет, конечно'.
'Тогда - до десятого. Целую...'
Никогда не плюй в колодец.
Кто, как не тактичный интеллигент Роберт, поддержит в трудную минуту?
Вероника, встретив его, вспомнит о постигшем Роберта горе и еще сто раз усовестится своего маленького несчастья.
С другой стороны, зачем человеку давать ненужную надежду?
Я не стала размышлять дальше. И так уже за эти больничные дни передумала и поразмышляла отменно. Мне удалось понять и Екатерину Львовну, и даже Лену с Максимом. Примириться с ситуацией, в которую попала сейчас. Примириться через пень-колоду, разумеется: увы, я не умею все вот так сразу прощать и принимать. Но я очень- очень старалась.
Если со школой мне удалось худо-бедно разобраться, то о Стасе вспоминать было больнее, чем о работе. Нет, передумала я о нем достаточно. И о своем глупом поступке - тоже.
За мормона я замуж не собираюсь, зачем мне это надо было говорить, зачем? Чтобы доказать Стасу, что я не неудачница и у меня, как и у него, есть козырной туз в рукаве? Что я нужна еще кому-то, кроме него... Глупо, конечно. И так по-детски.
Если было бы можно прокрутить все назад, я бы сделала по-другому. Просто спросила про Алису и ушла с гордо поднятой головой, не припрягая Роберта. Просто - ушла. И начала новую жизнь.
А с другой стороны - ну и что? Мы расстались бы все равно, верно? Какая разница, что я сказала...
Очень хотелось увидеть Стаса, до безумия, и услышать вечно чуть насмешливый тон голоса, почувствовать на своем теле его руки...
Иногда я днем ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и тихо плакала. Ночи тоже были невеселые.
Не поговорили... Мой необдуманный звонок не в счет. Может, он бы мне сказал что-нибудь в свое оправдание, а может, даже бы соврал. Может, я бы сделала вид, что поверила, и наши встречи продолжились. Плохой мир лучше доброй ссоры. Или ушла... Зато не преминула бы ему высказать наболевшее. Особенно про его слишком задранный ввысь нос.
Вот про нос - всенепременно.
Высказать... и поблагодарить. За то, что он для меня сделал. А потом уйти...
Вместо этого я, лежа на больничной койке, мучаюсь раскаянием. Он хороший человек, он лучший из муж... О-ой, оставим патетику!
Короче, если убрать его спесь и злой язык, и еще некоторые недостатки, я бы сказала, что он...
Он просто самый любимый. Со всеми недостатками.
А теперь, Вероника, забудь. Все вышло так, как вышло.
Новый год ты встречаешь в больничной палате, в полном одиночестве.
Ничего страшного.
У меня есть небо и звезды. В палате темно: я специально выключила свет, иначе не различить ничего за окном.
Ближе к двенадцати я все еще сидела на подоконнике (благо это старые, еще советские, а не новомодные пластиковые, и мой вес легко могли выдержать), куталась в теплую шаль и смотрела в ночное небо, полное мерцающих звезд.
Смотрела вверх и думала о том, что и над Стасом это же небо, и я, вопреки всему, что произошло, испытываю к нему самые теплые чувства.
Спасибо, Отче, что он у меня был.
Новогоднюю ночь Стас одиноко проскучал дома.
Его звали многие: Туз с усмешкой предложил остаться, уже ожидая отказа, Димыч рекламировал встречу Нового года с его шумной семьей, обещая незабываемую ночь с нервной Дианкой и вопящими детками ('Чтобы ты, Стасон, не обольщался: с детьми о-очень тяжко'), парни с тренировки, Михалыч - все как один зазывали Стаса. Раньше Стас сам приглашал всех на дачу - или Новогодние ночи проводил в ресторанах, а еще раньше - в гостях у Алексея Георгиевича. Теперь он не мог поехать за город - пока не зарубцевались раны, в коттедже не появится. С ним связано слишком много, и все произошло недавно.
Пить в новогоднюю ночь Стас не стал: пристыдил презрительный взгляд Туза. Побрился, надел праздничную рубашку, новые джинсы, заказал себе японской еды - чисто символически.
Снял со стены фотографию, поставив на подоконник, зажег перед ней церковную свечку: зашел в храм сразу как из Москвы приехал, постоял перед иконами.
Пусть им будет потеплее: одному - живому, другому - умершему.
Такого Стас еще не делал никогда в жизни.
Приглушил свет и разложил на столе роллы - все как надо - достал из принесенного пакета палочки.
'Живем, блин',- сказал бы Пуля, если бы в их тушеночные учения где-нибудь в горах, полях или болотах кто-нибудь завез японские роскошества, а не выдавались бы надоевшие сухпайки с вечным 'Адаптоном', яблочным пюре, кашами с мясом, незабываемой военной тушенкой да витаминками - по одной на сухпаек.
Иногда вместо тушенки попадался зеленый горошек (обычно в банках без маркировки). Вот тогда было свинство, и приходилось жрать несчастный горох под приколы более удачливых товарищей. А иногда не везло всем, и ржали над этим, изощряясь в приколах, вместе...
За прошедшие дни Стас чего только не передумал. Главное: как занять себя, чтобы отпустило. Москва не помогла. Уже рассматривал и Египет, и Турцию, и Доминиканскую республику. Была даже залетная идея вернуться в армию, а еще лучше - поехать на Кавказ, отыскать там Пулю, набить ему морду за то, что связался с моджахедами, и увезти сюда. Совершенно бредовая идея, но Стаса она развлекла: он начал было строить планы по возвращению блудного Пули, но потом признался себе, что вряд ли ему позволят аферу провернуть. Да Пуля сам его отправит домой первым же поездом, и хорошо, если не грузом двести! Что ему стоит, первоклассному снайперу, нажать курок? С придурка станется.
А Вероники вновь не было дома. Не было дома и Жужика: Стас звонил долго, но из-за двери никто не залаял. Как и в первый раз.
Отмечать праздник вдруг расхотелось: роллы показались невкусными, мидии горчили. Наверно, надо было идти к Димычу и Дианке, там хотя бы он развеялся рядом с детьми и старым другом.
Стас подошел к окну. Черное небо посверкивало яркими крупинками звезд. Стоит прогуляться, подышать воздухом. Тогда будет легче. Сидеть рядом со свечой и старыми армейскими фотками - это ж совсем свихнешься.
Он задул свечу, быстро оделся. Снял с вешалки горнолыжную куртку.
'У тебя есть шапка, Стас? Как ты без шапки все время ходишь...'. Стас до скрипа сжал зубы. Ну вот, опять! Мать твою, нет ее! Нет! Забудь!
Сбежал с лестницы и, кивнув консьержу, крикнувшему: 'С наступающим!' толкнул подъездную дверь.
Холод и высокое небо над головой отвлекли Стаса. Он, задрав голову, смотрел на звезды, и память возвращала его в сотни ночей в палатках - тех, что были на учениях. Тогда он и не знал, что переживает самые радостные дни своей жизни, да, сложные и неоднозначные, но еще не заполненные памятью о потерях, глодающих душу не хуже прожорливого зверя.