Аннотация: Филолог Римма Колесникова обвиняет меня в том, что я написал недобрую чушь о писателе В.Астафьеве. Я отвечаю Римме Ивановне
Вместо рецензии
КРИВИЗНА ХРОНОМЕТРА
Томский филолог Римма Ивановна Колесникова написала книжку очерков о замечательных людях, о которых она многое узнала, во время учебы и преподавания в Томске. С некоторыми ей посчастливилось общаться лично. Пишет она о В.А Обручеве, В.Я. Шишкове, В.Н Наумовой-Широких, Е.П. Макушиной, Л.А. Пановой, Ф.И. Тихменеве, М. Волошине, А.П. Казанцеве, Н.Ф. Бабушкине, Ф.З. Кануновой, В.Ф. Лобанове, В.П. Астафьеве.
Произведение Риммы Ивановны называется "В Книге судеб" ошибок не бывает". Что сказать? Многие герои книги уже описаны ранее на все лады другими авторами, но любопытен и еще один взгляд заинтересованного человека на известных деятелей культуры, тем паче, что это взгляд томички, филолога, преподавателя университета, конечно же он вносит лепту в жизнеописание знаменитостей.
Книгу свою Римма Ивановна недавно подарила мне, разумеется, не случайно. В ней, в очерке о В. П. Астафьеве, она еще раз пишет о том, что я оболгал знаменитого писателя. И резюмирует свои утверждения так: "В общем, недобрая чушь, как ни посмотри!"
Дело в том, что однажды я напечатал в газете "Томский Вестник" свои воспоминанья о визите в город Томск знаменитого писателя Виктора Петровича Астафьева, и о состоявшемся потом застолье, участником которого был и я. Свои не казенные воспоминания я нарек: "Как я Астафьева напугал". Последнее слово было взято мной в кавычки, журналисты же по оплошности, либо остроты ради кавычки убрали. Вскипела буря в стакане воды.
Добродушная зарисовка, в которой я если над кем и смеялся, так в первую очередь над самим собой, превратилась в мое кошмарное преступление. Некоторые дамы, и некоторые не дамы, считавшие, что только они имеют исключительное право говорить, писать, и вспоминать о большом сибирском писателе, взбеленились.
Еще до шельмования меня в книжке, Римма Ивановна наплюнула по этому же поводу на меня в альманахе "Сибирские Афины" в 2002 году, но этого ей показалось мало, тем более, что тогда я промолчал.
Между тем, я опубликовал эти же свои воспоминания в Красноярске в журнале "День и ночь", в N 1-2 2004 г. Журнал этот редактирует большой друг и ученик Виктора Петровича - Роман Солнцев. На родине писателя друзья и соратники Астафьева понимают юмор, умеют читать и понимать то, о чем написано. Увы, это не всем дано. Даже некоторым преподавателям-филологам. Вспоминается почему-то Маяковский: "Где вы свахи? Подымись, Агафья!"
"Память эмоциональна, субъективна и многим обусловлена". -не без умысла пишет в послесловии Римма Ивановна.
И, видимо, чтобы напрочь отсечь хотя бы чуточный субъективизм, в ее повествовании о визите писателя Виктора Петровича Астафьева в Томск тикают часы из эпопеи о Штирлице. "Не думай о секундах свысока!". Каждый шаг писателя в нашем городе отслеживается ею почти по секундам. Смотрите, мол, вот она истина в последней инстанции!
Героиня данного сериала пригласила в Томск Астафьева, рискуя жизнью. В обкоме её подстерегает, прячась за шубами, коварный доктор Красик, конечно же он держит за пазухой смирительную рубашку. Он немножко погулял возле обкома (для острастки?) с Риммой Ивановной и ушел. А могло быть - нечто ужасное! Ой-е-ей! Что могло случиться!
В связи с этим вспоминаю, как лечил нервы в этом самом страшном заведении у доктора Красика. Одновременно со мной там лежала родственница писателя и журналиста, редактировавшего до революции в Томске либеральную газету. В первые годы советской власти сей редактор бы расстрелян, за то, что в те далекие героические годы не приветствовал наступление в городе власти большевиков. Но об этом мало кто уже знал.
Женщина, назовем её Зиной, была цензором областной партийной газеты. Она честно вымарывала из всех газет, всё, что партия и народ запрещали публиковать. На её столе лежали увесистые фолианты, в которых было по пунктам расписано всё, о чем запрещено даже упоминать. Были всякие казусы. Например, ей приходилось с особым тщанием следить за тем, чтобы в газете слово Бог писалось только с маленькой буквы. Работала она нередко до поздней ночи. И однажды то ли в полудреме, то ли по рассеянности подписала в печать областную газету, в которой в одной статье было напечатано: " Девять членов ЦК КПСС принимали участие в расправах над китайским народом".
Вообще-то участвовали в расправах члены ЦК КПК, но наборщица привыкла к тому, что если ЦК, то, естественно - КПСС. Она так и набрала. А Зина тоже машинально это пропустила. Конечно, она сразу поняла, что после такой ошибки органы могут вспомнить об её родстве с писателем-антисоветчиком. И сама поехала лечиться в психолечебницу.
И что же? Мы с ней мирно гуляли в великолепном парке, любовались деревьями и готической архитектурой. Ходили на разные процедуры. Мне нравился "Электросон", в тихом кабинете ложитесь на удобную кушетку, вам надевают на голову шлем, вроде рыцарского, и все заботы и тревоги покидают вас.
После процедуры вы ходите посвежевший и бодрый. И кормили в этом заведении хорошо. И трудом не перегружали: час или два мы делали в особой комнате бельевые прищепки. И все. В остальное время читали, писали, там даже бильярд был. Красота, ей богу!
Прошли мы с Зиной полный курс лечения за месяц. И нас выписали. И Зина продолжила работу в той же газете, но уже ответсекретарем, а это, если кто понимает, тоже очень важный редакционный пост. И никаких ужасов - со смирительными рубахами.
А уж Римму-то Ивановну связывать или отправлять на психу, не было никакого резона. Ну, пригласила писателя, откуда она могла знать, о чем он в своих выступлениях говорить будет?
Но, перефразируя Пруткова, скажем: "Если хочешь быть героем, будь им!"
Все к чему прикасается Римма Ивановна - свято. Однажды привела в редакцию нашего альманаха на редколлегию одного знатока Томска. В свое время он принял архив одного института и неустанно пополнял и расширял его. О своих краеведческих достижениях он говорил долго и достаточно медленно, Римма Ивановна слушала его с благоговением. Мне же было скучновато, ибо многое из того, о чем он говорил, я уже давно знал. И когда речь зашла о томских журналистах недавнего прошлого, я спросил архивиста, а знает ли он, что в селе Кожевникове помер журналист Борис Николаевич Пирожков, сестра которого была замужем за Осипом Мандельштамом. Я видел у Пирожкова письма этого поэта.
Человек из архива о Пирожкове ничего не слышал. Он сказал, что знавал лишь Бориса Николаевича Бережкова. А Римма Ивановна вспылила:
--
Сидите и слушайте, что вам говорят и не встревайте со всякими глупостями. Какие могут быть письма Мандельштама в Кожевникове!
Я замолчал. А некоторое время спустя прошла серия публикаций и в местных и центральных газетах: о Борисе Николаевиче Пирожкове, и о письмах Мандельштама. Не знаю, читала ли эти сообщения Римма Ивановна? Во всяком случае, она передо мной не извинилась за свою горячность.
Да знал бы я о таких душевных пожарах, не упоминал бы о Пирожкове, и уж тем паче не писал бы про визит Астафьева. Для некоторых видимо, это - единственная радость, а мне-то только в Ашхабаде довелось столько известных писателей повидать!
Я был в молодежном активе Союза писателей Туркменистана. Встречал и размещал в гостиницах и на дачах Александра Твардовского, Владимира Луговского, Булата Окуджаву, Арсения Тарковского. Последний был почему-то на костылях и я бегал для него в аптеку за шприцами, ампулами. Боже мой! Да я же там общался со многими тогдашними корифеями литературы, приезжавшими в Туркмению на огонек экзотики. Всех и не перечислить. Со многими доводилось и путешествовать, и переживать всякие приключения.
С Юрием Трифоновым мы жили на старой полуразвалившейся даче в ущелье Фирюза. Ввиду жары приходилось спать во дворе на раскладушках, а с высоких персиковых деревьев при каждом порыве ветра срывались огромной величины персики и били по животу и по груди, а иногда и по лбу.
Утром мы спрашивали у древней бабки: почему же такое количество персиков лежит и пропадает под ногами?
- А где же я денег столько возьму - со всего сада варенье варить? - ответно спрашивала она. Ей было сто лет. Её муж был есаулом, ускакал за границу в Иран, сказав только одно слово:
-Вернусь.
И она свято верила, что он вернется, раз сказал. Он - такой.
А Трифонов тер ушибленную персиком переносицу и недоумевал: почему это у него не получается книга о каракумском канале?
О! Воспоминаний я мог бы написать вагон и маленькую тележку. И что-то вычислять при помощи астролябии мне необязательно. Я не бедный. В Грузии в ресторане, станешь спрашивать сдачу с сотни, он тебе её вернет:
- Иды! За мой счет! Ты - бедный!
Мне так в Грузии не говорили, я сроду сдачи не спрашивал.
Ну и что дала Р.И. - её хронография? Если семь человек сидели за одним столом, то каждый видел и слышал немножко под другим углом, чем его сосед. Из за стола встали мы не по команде, вышли во двор к машине не все враз. Темновато уж было. Кто, с кем прощался, кто, кому и что говорил, каждый запомнил по-своему. Претензия на хрометраж в этом случае неосновательна, она привела не к точности, а к элементарной субъективности. Хронометр тщеславия дал сбои и, в конечном, счете недобрые результаты.
Зря вы так, Римма Ивановна! Жизнь у вас была достойная и достаточно богатая славными событиями.