Аннотация: Золотари, так зывали ассензаторов, а почему? Ищи алмазы не там, где они по мнению прочих лежат
Борис Климычев
ГУСИ С БУБЕНЦАМИ В КЛЮВАХ
рассказ
Я вырос на Тверской и с годами изучил её всю от начала до конца, интересовался и людьми, которые на ней в разные годы жили.
День и ночь, зимой и летом тащились мимо нашего дома возы с сеном, телеги с мешками, коробами, ящиками.
В жаркую погоду мы держали окна открытыми, они были занавешены марлей от комаров. Нередко на рассвете приходилось Закрывать створки окон. Поднимались в гору телеги с ассенизационными бочками. Позади каждой телеги торчал черпак - криво присобаченное к четырехметровому черенку ведро.
В революцию купцы топили золото , уложенное в кожаные кисеты, в выгребных ямах. Под трехэтажными и двухэтажными деревянными домами ямы эти были большой глубины, их редко удавалось очистить до дна.
В Томске до революции была золотоплавильня. в огромной стране, кроме этой было еще всего лишь две: в Иркутске и Екатеринбурге.
Ювелир с лупой в глазу и штихелем в руке -почти в каждом окошке на Почтамтской. Из бескрайней тайги, с неведомых просторов являлись старатели сбывать слитки и золотой песочек. Были кабаки, где вдруг "проваливался"пол. Какой пассаж? Трупы из подполья уносили по подземному ходу и сбрасывали в Ушайку.
Ножки венских стульев и столов Заполняли золотым песком. Помню свою тетушку "Тягуниху". Жена известного купца, она перед смертью ела золотой песок с медом, за этим занятием заставали её племянники и били.
Но золотой мираж к моему рождению почти рассеялся, только остались рассказы стариков, да венские стулья, в которых уже не было золота, да еще показывались два-три места, где прежде стояли возле Ушайки разбойные кабаки.
Наша окраинная улица казалась мне в детстве особенной страной. Бакланы с оголенной грудью, кепкой набекрень. Днем наЗьмы вилами ковыряли, скотину обихаживали, ночью грабили.
На Мухинской скупали краденную скотину, на Петропавловской и Тверской были притончики, "малиночки".
Как где-нибудь За границей, люди из одной страны объединяются, так и люди с одной улицы ведут себя. Бывало, пацаны поймают тебя где-то возле пристани. Готовы уже отобрать деньги и сопатку набить. Вдруг спрашивают:
- Пристанской?
Понимая, что обмануть не удастся, отвечаешь честно:
- Не, я с Тверской. И вдруг:
-Чо врешь? Мы же тоже тверские. С какого ты номера? Кого там знаешь? Ага! Юзека? И Садыса? И Чесика тоже... Гляди-ка, Вправду наш! Айда с нами пристанских ловить!..
Летом наша жизнь проходила на Ушайке, каждый рыбачил в меру сил и способностей, мы, мелюзга, ловили рыбу самодельными бредешками, или бутылками с пробитыми донышками, так что получалась как бы -"мордушка".
По вечерам на горушке возле Ушайки гудели майские жуки, букетики цветов на палочках в наших руках. Куканы рыбы. Отнесем домой, идем кататься на калитке, которая гремит тяжелой цепью. В любые дожди и снега не ржавела эта цепь. Отец говорил, что сковали её в далекие времена, когда начинался наш город. Тогда древние калитки запирались такими цепями. Еще возле многих оград торчали из Земли металлические столбики с выемкой и шишкой наверху.
За них было удобно привязывать лошадей. А оказалось, что это были стволы древних пушек. Железо это казалось лакированным.
Аспидная лоска похожа на ночное небо. Грифели. Писать. Под Звуки граммофона. Приятное с полезным.
А вечерами или в выходные хвостом -за родителями. Лет с пяти. Оставить -не с кем.
По Гусевским мосткам - на Войлочную заимку, короткая улочка, протянувшаяся у самой реки. С той стороны лучше клевало. Кудрявый бородач стоял в воде, штаны были закатаны высоко.
Отец спросил:
- На какую наживку?
- На пикуля! -ответил вполголоса кудрявый. Он подумал и спросил отца:
- Это к вам маленький клоун ходил?
Отец кивнул утвердительно и они разговорились. Кудрявый жил на Войлочной, он заметил, что пока мой отец ловит рыбу, моя мать усаживается на косогоре с томиком в руке... А что до клоунов, то их двое к нам ходило.
Один из клоунов был высоким и худым, другой был маленьким-гидроцефалом, с большой головой , короткими ручками и ножками.
Длинный на арене изображал злого, а маленький -доброго. Потом
маленький повесился, а длинный долго плакал у нас на кухне и мать наливала ему валерьянку, а потом -водку. Говорили, что карлик повесился от неразделенной любви к юной гимнастке.
Гораздо позже прочел я про любовь карлика к гимнастке у чешского поэта Иржи Волькера.
Но с нашим карликом было то, что ему Запретили выступать на арене. Центральная газета выступила против патологических номеров в цирке. Буржуазный пережиток. Дирекция цирка не хотела неприятностей, вынуждена была ликвидировать дуэт. Может, это и было последней каплей, переполнившей чашу страданий маленького человечка.
Отец все это рассказал кудрявому и тот пригласил к себе пить чай. Звали кудрявого Николаем и был он иеромонахом. Жил в избе на Войлочной со своей тетушкой. Тут были темные лики икон и сверкало полировкой пианино. Рыбу сняли с двух куканов и Зажарили на одной сковороде.
Тетушка кудрявого в простой одежде все равно выглядела непросто. Это даже я почувствовал. И после еды мать попросила ее сыграть. Мы уже были наслышаны, что поселились на Войлочной люди с музыкой. Многие ходили сюда под окна слушать, лето, звуки над рекой катятся легко и плавно.
Она склонялась над фортепиано. Сыграв очередную пьесу, спрашивала:
- А это?
Иногда мать или отец называли произведение. Хлопала в ладоши. Играла ока в основном Чайковского. Позднее, когда лучше познакомились, она рассказала, что её тетка долгие годы переписывалась с Чайковским, хотя никогда с ним не виделась...
Ночами отец с матерью шептались, я подслушивал. Что -то странное. Иеромонах был прежде офицером. Врагом, значит? Тетушка - баронесса с нерусской фамилией. Монаха и звали-то на самом деле не так. И был он в каких-то там лагерях, а после в ссылке. Тетушка приехала его опекать.
Опекать? Я засыпал и мне снилось, что монаха-иеромонаха на пихле сунули в русскую печку и запекают, как окорок.
Переименовавшийся в иеромонаха Николая, Аникита Ширинский-Шихматов с1936 года служил в Троицкой единоверческой церкви, искал себе прихожан среди жителей Войлочной заимки и на нашей стороне реки: на Тверской и на Петропавловской. Отец и мать не очень-то стремились посещать в церковь, они были молоды, да и на работе их за это не похвалили бы, но из любопытства - бывали. Каким-то образом князь уговорил их окрестить меня в Троицкой церкви.
Я не плакал, но церемония мне была непонятна, потому было жутко, он успокаивал, он только поставит меня в купель и обольет водой,
- Она сильно горячая? -допытывался я.
Он дал мне попробовать воду пальцем, сказав:
- Отчего же горячая? Не в бане. Меня ты не бойся, я же богу служу, мне обманывать запрещено...
- А почему у тебя волосы, как у женщины? -спросил я.
Какие-то люди стали меня убеждать в правдивости иеромонаха, чем больше убеждали, тем меньше я верил ему. Ну да, дома он был добрым, конфетами угощал, а здесь что-то такое затеял. Похоже на баню, только все одеты, а я один раздет и все смотрят на меня, будто я диковина какая...
Помню разговоры в доме Ширинского-Шихматова о том, что Воскресенскую церковь власти прикрыли, архиепископ Серафим Шамшин явился к Николаю :
- Спаси? Что делать? Прихожан почти тысяча человек.
И Ширинский-Шихматов посочувствовал, несмотря на некоторое различие в обрядности. И эти люди тоже гонимы! Был отдан изгнанникам правый придел. Да Аникита-то совсем не Зря после ссылки в Томск пожаловал. Ведь это его прадед был председателем комиссии, определявшей -где в Сибири строить университет. Решили - в Томске!
А Томск был ученый, верующий и жиганский. И на базаре в пору , когда шел по реке лед, вор-бобер Сашка с Войлочной, выжидал момента там, где торговали лошадьми. Как только покупатель протягивал деньги продавцу, Сашка стремительно вырывал эти деньги , рукой, густо смазанной клеем.
Бежал он к близкому берету реки, к обрыву и нырял сразмаха в Томь, по которой уже плыло ледяное крошево. Подбегали мужики, кто звал лодку, кто стягивал сапоги. А он нырнул и исчез. Утонул стал быть. Пропали денежки 1 А у Сашки под берегом была вырыта нора, которая вела вверх, выше уровня воды. Там, под землей , келейка, со столиком и сиденьем, там даже печка маленькая была, и перед рабочим своим днем Сашка эту печурку протапливал... Вор-бобер Сашка был соседом монаха Николая.
Другой сосед был наоборот - честный. Ничего не имел и не хотел иметь
Рассказывали по вечерам в избе на Войлочной. Богатым быть хотел Антипыч. Жили тогда в деревне. Спрашивал всех -как стать? Один прохожий, чернявый, ноздри рваны, руки культяпы, шел невесть куда, Антипыч и его спросил. Тот говорит:
- На Маложировской дороге в двенадцать ночи встань и кричи: "Хочу быть богатым!"И будешь.
-Так ведь страшно? спросил Антипыч. А рваноноздрый ему:
-Тогда не ходи. А если пойдешь, то никого с собой не бери, богатства не будет.
Антипыч насмелился все же и в полночь на Маложировскую дорогу на перекресток пришел. Лес, черно, А Антипыч выпил перед тем пол-литра водки. Оно и ничего. Орет:
- Богатым быть хочу?
Загрохотало, откуда не возьмись, летит карета, запряженная шестеркой лошадей, да карета-то вся золотая, сама собой светится, а люди из неё выходят все в в парче и шелках , шляпы с перьями снимают, да перед Антипычем шляпами землю метут:
- Стало быть, ваша милость, желает богатым стать?
- Ж-желаю! - отвечает Антипыч.
- Позвольте вам пальчик разрезать, чтобы вы кровью в нашей бумажке расписались за два куля золота...
- Нет! Нет' -Закричал вмиг протрезвевший Антипыч.
- Стало быть, ты, сволочь, передумал быть богатым?! -спрашивает старший из приезжих.
- Передумал, идите к чертям собачьим?
И тут старший такую оплеуху Антипьгау дал, что с той поры он на левое ухо ничего не слышит. Упал, очнулся -нет никого, только тучи бегуч? да лес хмурится... Вот какие дела...
А однажды явились к иеромонаху поздно вечером и бедный Антипыч, и богатенький вор-бобер Сашка и говорят:
-За твоим домом глядят, в углежогов рядятся, али лошажьи шевяки с дороги в ведро берут, а в окна зырят. Ты бы от греха рвал бы когти -куда глаза глядят. Может, в деревню тебе адрес дать, на заимку? Мы их знаем, они хоть переоделись, они -оттуда...
-Что бог даст ? - сказал Николай.
То ли бегать уже устал? И арестовали его, И тетушка, баронесса фон Мекк, куда-то исчезла, а пианино неведомые люди с красной повязкой на рукавах -забрали.
Через много лет я прочитал в книге скорби о том, что Ширинского-Шихматова расстреляли. А про тетушку - ни слова. Спаслась ли?
Что думал в свои последние минуты человек, окрестивший меня в семилетнем возрасте? Сильно ли боялся, ненавидел? Или только молился? Или был рад смерти после многих мучений? Или вспомнил он перед смертью деда своего Сергея Александровича Ширинского-Шихматова, автора повести "Спасенная Москва", За которую получил тот от царя пожизненную пенсию и стал затем монахом Аникитой. И умер в Афинах, в Греции, Внук его умирал тоже в Афинах, только в Сибирских. Не думал ли внук о ужасных зигзагах человеческих судеб? Этого я никогда не узнаю.
Но имя свое я подтвердил крещением. Отец назвал меня при рождении Борисом, посоветовали ученые друзья, мол, преуспею с таким именем в коммерции. И вот уж семь лет пробыл я Борисом, а иеромонах и дождался дня Бориса и Глеба и окрестил, дабы я носил свое имя законно...
А после к нам Николай Клюев приходил. Он жил на Ачинской, а неподалеку жил отцов брат. Мать любила стихи и ей захотелось посмотреть послушать соратника и наставника Есенина. Лермонтов -в ментике, Пушкин -с бакенбардами, а этот на нищего похож, в поддевке-хламиде. И стихов я его не понял.
А вскоре отец с матерью узнали : и этого арестовали. Что же? Ни с кем не общаться? Вообще - не жить?
И Клюев где-то лежит в Страшном рву, может, неподалеку от Ширинского-Шихматова. А может - не лежит. Обваливался ров, копали там. И говорят, мальчишки таскали черепа на палках, пугали вечером одиноких женщин. Носили чьи-то кости сдавать китайцам в ларек утильсырья. И китайцы, обычно сдержанные, нервничали и страшно ругались.
Но жизнь продолжалась. Отца самого забрали в подвал, но по счастливой случайности выпустили, помучив изрядно. Не зря, как война началась, он первым побежал в военкомат, на фронт проситься. Доказать хотел, что патриот, не враг. И погиб.
К улице Тверской и Петропавловской выходит двор Томской кондитерской фабрики, которую население всегда ласково называло Конфеткой.
Первоначальное здание фабрики строилось до революции, как баня. Неподалеку тут впадала в Ушайку Игуменка, было откуда брать воду. Но реки имеют обыкновение высыхать, исчезать. В 1919 году здесь открыли механический Завод "Вулкан".
Слободка привыкла жить по гудкам, которые давал завод трижды в день.
Затем в здании бывшей бани и бывшего завода сделали кондитерскую фабрику и назвали её гордым именем: "Красная звезда". В горле гудка по-прежнему ревел пар, гудок заменял часы.
Подростками мы находили в заборе слабые плахи, отодвигали их , пробирались на фабричный двор к бочкам с патокой, грузчики ловили нас и макали чубами в патоку.
В войну патоки не стало, мы лазили за жмыхом, но не могли понять - из чего он сделан. У него не было вкуса и по твердости он был тоже, как полено. Еще фабрика нанимала иногда сколотчиков ящиков и окрестные мальчишки на фабричном дворе отшибали себе пальцы, пусть ящиков не много сколотишь, зато охмырнешься: хоть чего-нибудь да покусаешь.
Дом на углу Тверской и Сибирской имел два номера: Тверская 13 и Сибирская 12. До Великой Отечественной войны здесь была поликлиника и работал знаменитый доктор Кузнецов, шапочка и слухательная трубка до сих пор хранятся в Томском краеведческом музее, может через ту трубку Кузнецов слушал мои детские легкие, забитые коклюшем и черт знает чем еще. Малые дети всегда болеют.
А войну к докторам ходить было некогда. Иные подростки засыпали возле станков, кому пальцы оторвало, того еще и судили, за умышленное членовредительство. За дезертирство. Был такой Венька-ударник. Из детдомовских. Норму перевыполнял. Бил его кашель, а врачи освобождения не давали. Пошел в дощатый сортир закашлялся там и помер.
Лучше жилось ворам-бобрам. Они хоть изредка да наедались.
Возле дома 13 начинается Мухин бугор. Кто в слободке не знает, что в конце Мухинской жил в давние времена Мухин, грабивший богачей, и привязывавший под рождество к окнам бедняков узелки с яствами и драгоценностями? Сибирский Робин Гуд! Старожилы вам покажут то место возле обрыва, где стоял столб с колесом, на котором повесили Мухина.
Хорошего человека повесили! В мое время никакого благородного разбойника я не встретил. ИЗ тех разбойников, которых я знавал, никто со мной ничем не поделился.
Был такой Глот. Возле парикмахерской раздевал. Ночами. А бывало, что в военной форме в ночлежки устраивался. Выглядывал там зажиточных командированных, стремился лечь на нары рядом. Когда "карась" засыпал , он давал ему нюхнуть марафету. Деньги очень большие приносил. Сам в хром весь затянулся и маруху свою, Таньку, разодел. Доха у нее новая, боты фетровые, браслет на руке в виде змейки с изумрудными глазами из чистого золота.
Явился раз с дела пьяный, сидор с деньгами принес. Целое состояние. Танька спала, света дома не было, Тогда электричество только в восемь вечера включали и до одиннадцати вечера оно светило, а больше, дескать, вам и не надо.
Глот вывалил деньги на пол из мешка, мол, утром Танька встанет да удивится. А Таньке-то на работу к шести. В пять встала. Печку растапливать начала, на полу бумага шелестит, полусонная, думает: кстати! Быстро растоплю! Сотельные в печку побросала в темноте, сверху поленьев наложила, бензина плеснула и спичкой черкнула, закрыла дверцу, оладьи жарит своему хахалю.
Глот отлить захотел. Чтобы Таньку подивить, запалил последний огарок свечи:
- Глянь-ка на пол?
Танька на пол глядит -нет ничего, Глот глядит -нет ничего.
Убил он Таньку, А она уж четвертый месяц беременна от него была.
На суде не каялся, только губы кривил. Вот тебе и разбойник Мухин! Где они, эти Мухины?
Я-то Знаю этот дом на Тверской, где Таньку угрохали, а вы нет, И ни к чему вам.
Войну-то пережить было надо. Теперь уж забыли.
Соль мы ходили добывать на склад, что был под открытым небом, её свалили на пустыре навалом. Бери! Но охранники стреляли на шорох и могли убить насовсем. Но как же есть без соли?
Да сильно -то солить было нечего! Паек иждивенца был 400 граммов хлеба в сутки. Но их еще надо было суметь получить, эти граммы! Иногда - не удавалось. Я плохо рос.
И тогда, мы решились пойти на угол Тверской и Алтайской, где тихо стыла Петропавловская церковь. В ней не было ни тепла, ни света. Но хранилось Зерно. Чтобы оно не померзло, пол в церкви был покрыт войлоком.
Возле церкви была будочка охранника, там иногда светилось окошко, и было видно, как охранник варит суп из казенного зерна. От такой горы Зерна горсть себе в котелок убавить, кто заметит? Он так аппетитно ел свое хлебово, что у нас слюнки текли! Один раз запустили в окно камнем и убежали. Толку-то что? Он потом вместо стекла фанеру вставил, и мы уже не могли полюбоваться его трапезой. Но до нас дошло, что он теперь нас видеть не может. Будочка его ослепла. Решили залезть в церковь в окно, немного Зерна стащить. Лазил же туда вор-потихушник Витька Урас?
Ночь была звездная, снег скрипел. Веревку с грузом, в конце концов, удалось забросить так, чтобы зацепилась она за решетку окна. Я уж лезть хотел, а товарищ из рук веревку рвет:
- Где тебе, она у тебя тяжела!
- Не тяжелее, чем у тебя!
Он все же настоял на своем. Жди, дескать, внизу, да если, что -кашляй, я затаюсь.
И что же? Лопнула веревка, когда он уже к окну подобрался. Старая веревка была, гнилая. Витька Урас с этой высоты прыгал, хоть бы хны -тренированный был. Профессионал. А товарищ-то плашмя спиной трахнулся, да на ледышку какую-то позвоночником угодил. И вырос у него после горб. А мог вырасти у меня. До сих пор , как об этом подумаю -дрожь берет. Хотя и с горбами люди живут. Но жизнь была бы другая - это точно. В армию бы не взяли. В Ашхабад бы не попал. Каракурт бы не укусил, нервы бы не сорвал. Не били бы столько раз. Кто же калек бьет? Таких подонков редко сыщешь. Не женился бы, может, да оно бы и к лучшему. Не было бы дочери, не по ком было бы скучать.
А тогда старухи говорили, что Генку бог наказал, а меня пощадил, потому что я будто бы был более правильного поведения пареньком. А я-то курил, как паровоз, и в стопочку уже заглядывал. Короче - скотина была изрядная.
Каждый раз давнюю морозную ночь вспоминаю, когда прохожу мимо Петропавловской церкви, которая теперь стала собором. Красиво тут теперь, Все окрашено, ухожено. А Генка помер давно и не видит этого.
Дом физвоспитания глядел фасадом на Солдатскую. В доме занимались борцы , велосипедисты и роликобежцы.
Потом там был ревком, а еще позже, уже в мое время, жили здесь испровцы-беспризорники, ловили в округе собак и кошек и шили одежку для полярников, на швейных машинах "Зингер". Под предлогом ловли собак, испровцы набегали на слободку с гирьками на резинках, загоняли жителей в дома и опустошали погреба.
Где те дамы-роликобежки, которые с форсом летели по треку, в своих особенных платьях? От них и праха-то не осталась! Ни креста, ни холмика, ничего. А катались, гордились, высокопоставленные кавалеры заворожено следили за их спортивным полетом. "Где вы теперь, кто вам целует пальцы!"В том и штука, что никто не целует. Нечего целовать-то! Человек! Слово, видимо, произошло оттого, что он носит свое чело целый век. А что этот век - перед вечностью? Много ли мы отличаемся от бабочек, которые живут один день?
И все же, и все же, многое от людей остается.
По саду к Дому физвоспитания каждое утро шагал по Тверской сибирский Лесгафт - замечательный врач Владислав Станиславович Пирусский. Он устраивал для больных детей дома-коммуны на природе. Лечил воздухом, солнцем, медом, травами. И излечивал неизлечимых!
Две его правнучки и поныне живут в Томске, Ирина Александровна Пирусская работает дерматологом в поликлинике водников, а Людмила Васильевна Кузнецова преподает музыку и пение в Доме творчества юных, она к тому же еще и мощный бионергетик. Бывало, нервы на пределе, давление скакнуло, проведет рукой по лбу и будто сам Христос в тапочках по голове прошел. Спокойствие, умиротворение. Собаке моей псы глаз порвали, металась по комнате, скулила, кровь не унималась. Людмила Васильевна пришла, рукой по глазику провела, и кровь остановилась, и собака скулить перестала, завиляла хвостом.
И при таких способностях не идет Людмила Васильевна в колдуны, целители, не делает себе рекламу. Шумиху-то чаще всего шарлатаны устраивают. А Людмиле Васильевне этого не надо. И когда она прикасается ко мне свой целительной ладошкой, то я знаю: это в какой-то степени прикасается ко мне и Пирусский, хотя его давно нет на свете.
А в этих двух домах, бывал не раз командир полка генерал-майор Николай Михайлович Пепеляев. Сапоги сверкали и скрипели, мундир ослеплял. Господа офицеры вскакивали и щелкали каблуками. "Ваше..""Так точно!". "Никак нет1" Как важно и чинно! "Как хорошо быть генералом!.."
Его сыновья позднее служили у Колчака. Как писал гений Маяковский:
"Дрянь адмиральская, пан и барон..."
Виктор Николаевич был премьер-министром и был расстрелян вместе с Колчаком у проруби на зимней Ангаре. Причем, говорят. Колчак докурил трубку и бросил её расстреливателям, чтоб зря не пропала, и сказал упавшему на колени, и молившему о пощаде Пепеляеву:
- Не унижайтесь!
А хоть ты и генеральский сын -жить-то хочется! Все мы люди. Сосали молоко матери, потом ели кедровые орехи. И жизнь одна. Одни хотят изменить жизнь так, другие этак. И думают, что имеют право отнимать жизнь у других.
Генерал-лейтенант Анатолий Николаевич Пепеляев скрылся за границей. А после Победы над Японией был схвачен , осужден и повешен.
Не пролью слез по тем или иным идеям. Не стану в позу. Но этих братьев вижу, как живых, как живых. Сыновья генерала, они с детства готовились к власти, к славе. И чего-то добились в жизни, но очень недолго были наверху. Один с пулей во лбу упал в ангарскую прорубь еще молодым. Другой томился в изгнании, дожидаясь позорного часа, когда его привезут в родную страну, будут судить, как последнего негодяя и вздернут!
Думаю, каждый из них перед смертью вспомнил дощатые тротуары Томска, резные терема, черемуху... Стоило ли быть детьми генерала? Ирония судьбы...
Меня вот никто не воспитывал, и если и мало чего достиг, то утешаюсь тем, что ничья ладошка не подталкивала меня в зад на трудной жизненной лестнице.
На пересечении Тверской и Нечаевской издавна работали канатчики. Крутились колеса. Шпагат, веревки, канаты. Позже стала советская артель "Канат".
На углу была келья схимницы Татьяны среди ручьев и черемух. Она пешком сходила в Иерусалим, видела пещеру , где старцы показали сотворение мира, после у неё сами собой отпали мизинцы на руках и ногах.
На противоположном углу был дом монархиста Тихонова. Его арестовали, и весь дом разломали, стремясь найти золото. А оно было в пустотелой трости, которую Тихонов всегда носил с собой. После в тюрьме догадались, отобрали.
Еще один угол по Тверской, дом 66. Построен в 1889 году для ссыльного Ивашкевича. Были инициалы - вензель родового герба и флюгер: гуси, летящие по кругу друг за другом и звенящие бубенцами в клювах. При ремонте дома, уже после Ивашкевича, это было утрачено, как и грифоны, шпили, придававшие готическому остроконечному дому вид совершенного рыцарского Замка. А еще у Ивашкевича была в доме картинная галерея, в которой был подлинный пейзаж Рембрандта. Бывал у вельможного поляка сын томского пивовара Зеленевского, который впоследствии стал известным художником. И вполне возможно, что толчком к тому, чтобы попытаться утвердить себя в искусстве живописи, послужила домашняя картинная галерея, да и сам этот живописный дом. Картины Зеленевского хранятся в музеях Парижа, Варшавы, Кракова, Томска.
В нескольких шагах от "польского домика"на противоположной стороне Тверской находится теперь школа с эстетическим уклоном. До революции тут было Никольское училище, построенное в честь коронации Николая Второго.
Музыку здесь преподавал скрипач, гитарист, композитор, выпускник Вашавской консерватории Благовестов. Позднее тут была школа Љ 28, и мне довелось в ней поучиться, когда вдруг раздельно стали обучать мальчиков и девочек.
Девочки остались в четвертой школе, где прежде занимались и "тверские" мальчишки. Нам пришлось учиться дальше в двадцать восьмой.
Мы каждый день ходили мимо дома Ивашкевича и его контуры, его шпили вписывались в нашу душу, и снились потом, в какие бы города и веси мы не удалились.
А ночами мы пытались прослушивать через водосточную трубу небо, как доктор прослушивает грудь больного через слухательную трубку. И однажды услышали тяжелый гул небесного сердца.
От этого места улица незаметно поднимается все выше.
Вон то кирпичное здание - бывший пивной завод Чердынцева. Тут протекала Игуменка, всегда была чистая родниковая вода для пива. В советское время тут создали первый в стране Завод по выработке кедрового масла.
С большим погнутым ведром, с запиской матери пришел я сюда в давнее военное лето. Не верил : разве по какой-то дрянной бумажонке с тремя корявыми строчками, дадут целое ведро настоящего кедрового масла? Мать так и сказала: "целое ведро!" Кладовщик усмехнулся:
- Если полное налью, все равно не донесешь, расплещешь! Он заметил, что я облизываюсь и рассказал, как один из заводских рабочих повез семь литров масла на станцию Тайга, для литерного ларька. Ну, вез и всем хвастал, мол, вот какое богатство везу. Один доходяга канючил: ливни чуть-чуть! А этот возьми да скажи: выпьешь залпом целый литр? Налью!
Доходяга стал пить, почти литр выпил, но пожелтел, упал и скончался...
-Оно же вкусное! Полезное! - возразил я мастеру.
- Все на свете может быть и медом, и ядом! - сказал мастер,- смотря какая доза.
Я нес масло, мне было тяжело, но и радостно. Ставил ведро на землю, вставал на колени и лизал золотистую, пузырящуюся жидкость. У меня был осколок зеркала, я вынимал его и смотрелся, - не желтею пока? И еще лизал. Ну не литр, конечно, а с чекушку вылизал. И ничего плохого не случилось, даже поноса не было. И навсегда запомнился восхитительный, густой кедровый вкус.
Одна улица, а событий хватило бы на сто романов. Какие люди, какие судьбы! Все прошло. Кто поверит, что Тверская в старину была улицей рыбаков? Рыбу ловили в двух рукавах Игуменки, во многих ручьях, в Ушайке, в озерах, примыкавших к Тверской. Их было много, больших и малых. Последнее озерко еще было заметно возле краснокирпичной школы, в которую в давнюю осень явился я первоклашкой. Потом и оно сперва заросло осокой, потом превратилось в болото, а потом - исчезло. Так исчезли все другие озера.
Брожу по Тверской и безуспешно пытаюсь отыскать следы того или иного озера, ручья, сада или дома. Где посвист щеглов, чечеток! Где клетки возле окон с певучими компаниями пичуг? Где буйство сиреней и черемух в палисадниках ?
Иногда вспоминаю, что я крещенный и с Тверской иду на Октябрьскую к Троицкой церкви. Мне только вспомнить, где стояла купель, представить себе своего крестителя. И стесняюсь переступить порог. И обряда толком не знаю, и не похож на верующего. Возвращаюсь на свою Тверскую.
Вот спешит молодой человек, он воротит нос от сточной канавы. Не поверит он, что это была река, и что плавали тут утки, а на закате играла рыба. Не поверит, что лунной ночью возле родника по имени Хрустальный играла тонкая барышня в длинном платье на маленькой скрипке.