Аннотация: Столичные и сибирские критики и историки о сибирском авторе, есть ли в Томске медведи?
Из альманаха томских писателей "Сибирские Афины"
"...НЕ В СЛАДКИХ ЗВУКАХ ОДОБРЕНЬЯ..." А ПОЧЕМУ БЫ И НЕ В НИХ?
Рецензии на творчество Б. Н. Климычева не раз публиковались в разных газетах и журналах, но автор часто переезжал, в молодые годы, не имея даже обычного для послевоенных лет фанерного чемодана. Лишь малую толику публикаций о себе смог он найти ко дню своего юбилея. Вот скажем, строки, которые неожиданно для себя обнаружил он в книге Надежды Михайловны Дмитриенко: "Томск. История города от основания до наших дней" Историк пишет: "...в середине пятидесятых на страницах "Томска" (альманах, прим. редакции) дебютировали ставшие впоследствии известными Виль Липатов, Борис Климычев, Василий Казанцев. В доброжелательной статье преподаватель ТГУ Агнесса Ачатова дала проницательные оценки их первым опытам, отметила несомненный поэтический дар студента В. Казанцева, искренность Б. Климычева, чьи стихи, замечала критик, по-настоящему волнуют..."
В 1980 году поэт Николай Старшинов издательстве "Советская Россия" выпустил книгу "Памятный урок", в которой речь шла о российской поэзии, о её достижениях, о поэтических судьбах. Значительную по объему статью посвятил Старшинов судьбе и творчеству Бориса Климычева. Подытоживает свою статью известный столичный поэт и редактор такими словами: "Стихи Б. Климычева живописны, пластичны, и все же, на мой взгляд, наивысшее достоинство их во внутреннем свете, который они несут читателю, в отзывчивости, в доброте, в подлинности переживаний...."
Не забыли сказать слова признательности поэту и жители солнечной Туркмении. В журнале Ашхабад N 4 за 1989 год тогдашний специальный корреспондент "Литературной газеты" по республике Туркменистан Икар Пасевьев в статье "Возвращение в юность" писал: "Борис Климычев -- сибиряк, прописан в Томске. Но он и ашхабадец, жил здесь в ту трудную пору, когда город поднимался из развалин после трагического землетрясения, осени сорок восьмого, унесшего десятки тысяч жизней, здесь -- с детства обездоленный войной -- обрел свою вторую родину, помогал Ашхабаду восстать из руин, делал первые шаги в журналистике. А, уехав, в конце концов, в северные широты, постоянно тянется сердцем к нашим жарким краям.
В пятидесятые годы
Клал я своими руками
В стены проспекта Свободы
Белые, белые камни;
И становился моложе,
Выше проспект поднимался.
Пусть я уехал, но все же
В городе этом остался, -
напишет он много лет спустя. И пусть членский билет Союза писателей СССР получил Борис Николаевич в Сибири, как поэт он начал складываться под выцветшим от зноя туркменским небом, которое вдруг ранней весной сверкнет такой пронзительной голубизной над всполохами маков и тюльпанов у предгорий, что даже древняя высыхающая чинара зашелестит ветвями что-то очень певучее. Неспроста именно поэзия считается прародительницей литературы на Востоке.
Когда-то мы вместе с ним работали в молодежной газете, бегали по городу в поисках первых бригад комтруда, чтобы понять и постараться объяснить читателям, чем они отличаются от обычных, скажем, молодежных -- ну, в кино вместе ходят, свадьбы справляют, навещают заболевшего товарища, меньше опаздывают на работу, не так часто пьют у станков... А вечерами, примостившись за колченогим столиком во времянке-мазанке, Борис писал свои стихи, иные из которых потом печатались в "Комсомольце Туркменистана". Борису, как и каждому художнику, очень хотелось, чтобы его выстраданные чувства, мысли знало как можно больше людей. И он, живя в огромном ашхабадском послеземлетрясенческом дворе -- с полусотней времянок, где все всё друг о друге знали, занимали без отдачи хлеб и соль, делились редкими радостями и пытались скрыть боль утрат, -- нередко распечатывал свои стихи во множестве экземпляров и нанизывал эти листочки на гвозди. Надеялся: вдруг девчата с текс-тилки, живущие по соседству, прочтут и поймут, что эти пронзительные задушевные строчки сочинил вон тот невысокий паренек с вечным окурком в углу рта.
Теперь ему нет нужды так популяризировать себя, его публикует "Юность", его стихотворные сборники печатаются в Москве, Сибири, Ашхабаде, и тем приятней встретить в них строки:
"Годы торопятся, годы... годы мои прибывают. Но на проспекте Свободы юность моя проживает..."
В 1981 году Борис Климычев издал в Западно-Сибирском книжном издательстве свое первое крупное прозаическое произведение, повесть: "Часы деревянные с боем". Книга вышла в твердом переплете, тридцатитысячным тиражом, с иллюстрациями. И мгновенно исчезла из продажи, автор, привыкший к тому, что поэтические сборники продаются долго, сам не успел купить свою первую прозаическую книжку. Была на "Часы" положительная рецензия в "Литературной России", но у автора она не сохранилась. Сейчас ему интересно читать в Интернете, что Омский букинистический магазин предлагает купить эту ставшую редкостью книжку за триста рублей.
Впоследствии автор написал семь прозаических произведений, и все они были либо изданы книгами, либо напечатаны журналами, среди которых "Сибирские Огни", журнал "Дон", "Южная звезда". Его роман "Кавалер де Вильнев" вошел в номинацию премии Росссийский бестселлер. Правда, премию получил, в конце концов, Пелевин, но и попасть в список номинантов серьезной премии тоже - неплохо.
Ну, не дали Букера, зато известный критики В. Горшенин о романе написал такие лестные слова:
"Роман Бориса Климычева посвящен практически не известному эпизоду российской истории. Сюжетная пружина романа закручена туго, на каждом шагу читателя ждут неожиданные повороты и непредсказуемые колли-
зии. Повествование очень динамично, автор ни на минуту не дает заскучать. Страсти кипят здесь и социально-политические, и религиозные, и криминальные, и бытовые, и любовные. Есть и некоторый мистический налет, и сполохи оккультизма, и фантастические мотивы... А фабула произведения в целом такова.
Приехавшего с радужными надеждами в Россию Томаса де' Вильнева сразу же арестовывают как французского шпиона. Но ему везет: "бироновщина" пала, и молодого француза привлекают на службу в тот самый департамент, который еще вчера "делал" из него шпиона, -- в сыск. Он усердно служит и даже начинает преуспевать на поприще борьбы с криминалом, но тут вдруг новый поворот: по протекции студенческого друга Томаса, русского князя Пьера Жевахова, де Вильнев становится поручиком российской армии. Он храбро сражался в войне против Пруссии, получил орден и чин майора и был направлен для дальнейшего прохождения службы... на Алтай. Здесь, на неспокойных южных границах Сибири он выполняет миссию полпреда Российской империи, обращая в подданство народы, пожелавшие жить под российским крылом. Приходится ему иметь дело не только с "инородцами", но и теми, кто возжелал вольной жизни в так называемом Беловодье. И вот после почти десятка лет службы на Алтае, уже в чине полковника де Вильнев становится комендантом города Томска. Жизнь и служба здесь тоже отнюдь не безмятежны и легки. Ведь что такое Сибирь того времени вообще и Томск в частности? Это "смешение религий, народов и нравов. Смешение европейского и азиатского". "Крещеный туркмен, бухарцами привезенный, стал священником остяков в православной церкви. Можно ли придумать что-либо более причудливое?" И вообще, кого тут только не было: пленные шведы, поляки, прусаки, свои каторжники. Все это создавало массу проблем, в том числе и криминальных. Одни только "огненные" разбойники в черной карете, грабившие богатых людей, чего стоили! И все это было на плечах коменданта де Вильнева, который и здесь продолжал ревностно т весьма успешно служить новому для него отечеству, отчего снискал у населения города любовь и уважение.
Де Вильнев, безусловно, самая яркая фигура в романе. Француз по происхождению и воспитанию, он стал волею обстоятельств не только российским подданным, но и русским по образу жизни и духу человеком. Отважный офицер, общественный деятель, умный, радеющий за порученное дело чиновник, естествоиспытатель, алхимик, мечтающий об эликсире молодости и философском камне, он до конца лет своих остался душевно тонким, романтичным человеком, пронесшим через всю жизнь высокое чувство любви к простой русской крепостной девушке, с которой в молодости едва успел познакомиться.
Но содержание романа не ограничивается только судьбой маркиза де Вильнева. Здесь -- переплетение разных людских судеб: и крепостной красавицы Палашки, и ее возлюбленного, крепостного художника, а потом разбойника, Алексея Мухина, и управляющего княжеским имением Еремея, и предводителя раскольников в Беловодье Горемира, и князя Жевахова, сделавшего революционную борьбу своим главным хобби, и др. Каждая из этих судеб настолько же трагична, насколько и причудлива, но все они так или иначе пересекаются с судьбой де Вильнева. Да и сами носители этих судеб -- личности (каждая по-своему) сильные, яркие, страстные, колоритные, совершенно неординарные. Во всяком случае, именно такими (вполне зримо и убедительно) они представлены автором. Роман Б. Климычева многопланов, многоголос, многонаселен. В то же время это достаточно прочно сцепленный, хорошо выстроенный художественный организм, где события и характеры, действия, поступки персонажей и фон, на котором они разворачиваются, находятся в органическом единстве.
Созданный на документально-исторической основе, роман Б. Климычева, однако, к традиционным фундаментально-обстоятельным неповоротливым историческим произведениям не отнесешь. Автор не пытается максимально точно реконструировать события эпохи, не увлекается исторической стилизацией.
Активно, например, (и совершенно логично, если учесть, что почти половина романа посвящена сибирскому периоду жизни де Вильнева) Б. Климычев использует различные сибирские мифы, легенды, предания (о "серебряных истуканах", остяцкой "золотой бабе" и т. д.), которые создают экзотический флер, придают произведению особый неповторимый колорит. Немало рассыпано в романе и сочных, запоминающихся, а главное точно и емко выражающих суть того или иного момента, деталей.
Чего стоит хотя бы такая деталь. Незадолго до большого пожара, спалившего пол-Томска, "через город сплошными серыми волнами с неделю шли белки. Они переплывали широкую реку Томь и двигались через город по деревьям, крышам домов и просто -- по дорогам и мостам". Впрочем, автор не перегружает повествование лишними подробностями и деталями. Как не перегружает он его и оборотами и лексикой, присущими языку восемнадцатого столетия, что, безусловно, способствует лучшему восприятию романа, делает его по-настоящему читабельным.
Надо отметить еще и вот что. Будучи в основе своей историческим, роман Б. Климычева воспринимается одновременно и как произведение современное. Не только потому, что написано оно современным литературным языком. У автора свой, сегодняшний, взгляд на далекую от нас эпоху, которая, по мнению писателя, во многом перекликается с нашей. И читатель найдет в романе немало явных и косвенных параллелей "века нынешнего и века минувшего".
"Литературная газета" N 2--3 за 26 января-1 февраля 2005 г. Поместила в рубрике "Колонка на троих" ответы критиков на традиционные вопросы. Новосибирский критик В. Н. Яранцев отвечая на предложение назвать лучших по его мнению российских писателей на сегодняшний день, написал:
"Назову Бориса Климычева (Томск) и Виорэля Ломова (Новосибирск) -- писателей Божьей милостью. У обоих глубина мысли и историзм сочетаются со столь же глубокой индивидуальностью... Огорчила книга С. Чупринина "Русская литература сегодня. Путеводитель" своей тенденциозностью и откровенной "московскостью". И, конечно, не радует продолжающееся нашествие литературного чудища с "коренниками" из знакомой обоймы: Ерофеев -- Пелевин -- Сорокин -- Т. Толстая. Кажется, они уже просто выбиваются из сил, стараясь соответствовать своему имиджу "лучших". Пора бы посторониться".
А вот еще в девятом номере "Литературной газеты" в Интернете "в колонке на троих" Людмила Ашеко, поэтесса, прозаик, из г. Брянска на вопрос, что её в последнее время порадовало в российской литературе, ответила так: "Каждое издание, уделившее страницы моим товарищам, радует безмерно! А из вышедших книг наиболее понравилась проза Александра Саввина "Сильнее смерти" (о пережитом в годы войны); рассказы и очерки Александра Якушенко "Речка Снов" (книга отмечена областной премией им. А. К. Толстого "Серебряная лира"); книги стихов: А. Мехедова "Ждёт земля воскресенья", К. Асеевой "Потому что живу". Впечатляет книга старейшего писателя - земляка Валентина Динабургского "В полях почернели ромашки" (стихи и проза о войне)... Стало для меня открытием творчество Бориса Климычева (Томск), всё так же пронзителен В. Распутин".
Ну, спасибо, Людмила Ашеко, ведь вот как-то в своем Брянске томича заметила!
Виорэль Ломов в Интернете, в журнале "Перекресток", рассуждая об итогах12-го Съезда писателей России, рассказал обо всем положительном, что довелось ему там узнать и увидеть. Понравился ему губернатор Строев добрым отношением к писателям. А вот проблем затронутых Яранцевым и Ломов в своей обширной статье не обошел. Послевкусие от Съезда? Как от вкусной еды, предназначенной, увы, не тебе.
О действительном месте региональных представительств в русле литературной жизни Союза и внимании, которое Союзом им оказывается, можно судить по тому, что из писателей Новосибирской области и их публикаций в местных книжных издательствах, а также из публикаций журнала "Сибирские огни", печатавших литераторов чуть ли не всей России, отмечены всего лишь два автора: Владимир Яранцев, работающий в востребованном временем пограничном критико-публицистическом жанре, и молодой российский прозаик Виорэль Ломов. Увы, в перечне журналов, отметивших свой 60- и 70-летний юбилей, ни слова не сказано о 80-летнем юбилее журнала "Сибирские огни". А ведь только за последние два года в "Сибогнях". напечатали свои произведения, ничуть не уступающие, а во многом и превосходящие силой художественного воздействия столичные публикации, несколько десятков известных российских прозаиков и поэтов, критиков и публицистов: Борис Климычев, Наталья Ахпашева, Николай Шипилов, Владимир Берязев, Михаил Вишняков, Эдуард Русаков, Вячеслав Дёгтев, Баир Дугаров, Анатолий Ко-бенков, Светлана Борминская, Василий Дворцов, Алексей Горшенин, Александр Казанцев, Виталий Зеленский, Николай Переяслов, Борис Укачин, Владимир Шапошников, Валерий Куклин, Станислав Вторушин, Владимир Башу-нов, Борис Бурмистров, Василий Скидан, Станислав Зо-лотцев, Александр Родионов, Алла Кузнецова, Николай Березовский, Анатолий Соколов, Станислав Михайлов, Владимир Макаров, Леонид Нетребо, Анатолий Байборо-дин, Валерий Казаков, Владимир Клименко, Вячеслав Софронов и многие-многие другие..."
Вот хоть такая радость -- быть первым в ряду тех, кого в упор не видят.
А вот строки из интервью академика и писателя Эдуарда Владимировича Бурмакина корреспонденту газеты "Выходной" Тамаре Дроздовой от 9 октября 20004 г. "Я просто смотрю вокруг".
-- А вы довольны "книжной составляющей" 400-летнего юбилея Томска?
-- Вышло много хороших альбомов, справочной литературы о Томске, и это очень хорошо. Но мне думается, что художественная литература очень мало представлена. Жаль, потому что поэзия Михаила Андреева, Александра Казанцева, Николая Игнатенко этого заслуживает. Михаил Андреев хорошо известен как автор стихов к песням-шлягерам, но он еще и поэт-философ. Знаю, что он не оставляет эту главную линию творчества. Я восхищаюсь прозой Бориса Климычева, посвященной Томску. И если бы -- употреблю современное слово -- "раскрутить" его, его книги стали бы бестселлерами. Акунин отошел бы в сторону: у Климычева больше исторической правды, достоверности и меньше выдумки ради остроты сюжета.
Известный поэт и критик Станислав Золотцев высоко оценивает творчество Б. Климычева, это видно из его статей и писем.
Из статьи Станислава Золотцева "Три сибирско-Афинских дня и три ночи", опубликованной в "Литературной газете" 8 октября 2003 г.
"...Б. Климычев, кстати, один из лучших, на мой взгляд, писателей-историков наших дней..."
ИЗ ПИСЕМ
6 января 05 г. Псков Дорогой Борис Николаевич!
Тебя сердечно приветствует Ст. Золотцев!
Хоть это письмо, вероятней всего, прилёт в Томск уже после Старого Нового года, всё равно -- желаю тебе в Новом году здоровья и счастья могучих!
Хотел написать давно, но осень я декабрь были какими-то сумасшедшими: пожалуй, впервые в жизни не писал писем, лишь краткие открытки. А письма, причём не электронные, а настоящие, люблю и писать, и получать -- старомоден и в этом.
Но тут повод обязательный. Во-первых, читаю твою "Опалу": журнал с, ней в моих бумажных джунглях, да ещё и при жизни на 2 города, затерялся -- и вот выплыл, и я с первой же страницы уже не мог оторваться. Ты же знаешь, я уже немало твоего прочитал, с огромным уважением и любовью отношусь к тебе как замечательному а, к сожалению недооценённому писателю, в восторге был и от прозы, напечатанной в "Сиб. огнях". Но "Опала" мне не просто по душе -- она меня заворожила. Не просто история -- сказовое трагедийное повествование. Ты в нём показал себя не просто блистательным прозаиком, и не просто знающим историком -- ты в ней Поэт не менее, чем в твоих стихах...
18 декабря 2003, Москва. Дорогой Борис Николаевич!
Прочитал твоего "Странного томича", и эта книга меня всего, что называется, пронзила. Конечно, это оттого произошло, что хорошо знакомы мне и география, и этнография материала. Ещё в студенческие годы побывал на целинных работах в Казахстане, и несколько раз ездили там дня на два отдохнуть в Боровом, в Бурабае, т. е. в Щучинске. Помню хорошо и гору Синюю, вот откуда название того края -- Кок-тар, Кокчетау, и то озеро, где Глебик купался с девчонкой, мне просто физически вспомнилось то волшебное блаженство после степного зноя -- погрузиться в нежные воды.
И многое мне в этой книге вспоминалось и мной воспринималось через "память тела", через запахи, звуки, вкусовые ощущения -- а ведь это, чувственное восприятие, далеко не каждый пишущий может пробудить. У тебя великолепно создан образ Востока, Средней Азии -- с её терпкостью, с её пряностью во всём, в эмоциях, в делах, в чувствах, с её обжигающей жарой тоже во всём.
"Мне довелось это всё самому повидать. С 75-го г., с начала моей "союзписателъской" жизни и по 92, по самый развал, я каждый год бывал в этих краях. Более -- в Таджикистане, но не менее семи раз и в Туркмении. В Ашхабаде тогда, особенно ещё в конце 70-х, по окраинам было ещё множество глинобитных "нахаловок" и "шанхаев", где жили тогда многие мои приятели, молодые туркменские и русские литераторы -- большинства из них сейчас уже в живых нет.
И весь этот тогдашний дух и быт ещё во многом напоминал то, что у тебя описано. Эта азиатская грязь, как физическая, так и моральная, -- и хрустальная, словно в горном ручье, чистота, нежность, дымчатость и прозрач-ность, -- о, как сладостно и до слез больно мне было читать страницы твоей повести и возвращаться в уже невозвратную свою молодость и в тот край, которого уже тоже больше нет... Бывал я и в колхозах, и нравы там, приём "высоких гостей" -- очень напоминали то, что у тебя сказано... Но дело-то не только в моих мемуарных ощущениях причина того, что я просто "проглотил" эту книжку: она у тебя написана сочно, точно, психологически достоверно -- ты создал образ зреющего Молодого русского парня во всех его человеческих гранях, от самых грешных, до самых духовных. Полагаю, убеждён, что эта достоверность коренится в автобиографичности, но ведь не под каждым пером автобиография становится полнокровным реализмом. Да ещё таким "вкусным" и колоритным...
Словом, я очень благодарен тебе, Борис Николаевич, за эту нежданную для меня радость открытия. Хотя, повторяю, нередко слезы наворачивались на мои глаза при чтении. Я помоложе тебя лет, по-моему, на 15, но всё равно: читая, с невероятной ясностью понимал: лучшее в жизни -- уже было и никогда не вернётся. Оно -- там, в тех годах, когда с черноглазыми друзьями своими и с луноликими смуглянками мы рвали цветущие маки и тюльпаны у подножий Копет-Дага и Ала-Тоо, когда у тандыров нам обжигали кожу ладоней свежеиспечённые лепёшки, и воздух вешний хмелил нас сильней любого спиртного...
ан всё же ещё надо жить и работать, сколько Бог нам положил..."
Редакция "СА" рада за Бориса Николаевича Климычева. Есть у него свои критики, читатели и почитатели. И слава Богу! Такое далеко не со всеми авторами случается.