Аннотация: Once upon a time - другое имя, другая профессия, другое место проживания, тетрадки и портативная пишмашинка вместо компьютера... Но по рассказам очевидцев выходит, что баллада эта все-таки моя. Светлой памяти Виктора Авилова посвящается.
I.
Конечно, женщина - не бард:
все песни не о том.
Да я и странствую без карт,
а так - из дома в дом.
Невелика моя страна,
богата и бедна,
а время года в ней - весна,
эпоха - неясна.
Девица княжеских кровей,
я нынче не в шелках:
штаны из ткани погрубей,
ботинки на шипах,
сырые от ночной росы,
а за спиной - мешок,
и вместо шпилек и косы -
налобный ремешок,
хайратник то есть. Я кажусь
собою недурна,
а ввечеру не откажусь
от чарочки вина,
и тем, кто приютит меня,
о чем-нибудь спою:
о свете ночью без огня,
о яблоне в раю...
Кто резал яблоко ключом -
тот самый, райский сорт, -
кто укрывал меня плащом, -
я помню вас, милорд,
ношу дареное кольцо...
Но более всего
люблю надменное лицо
актера одного,
как есть на сцене он - изгой,
охальник и поэт,
ни с кем не делится тоской,
вино глядит на свет,
ухмылкою встречает страх,
обиду, боль и стыд,
девчонок носит на руках,
не раздеваясь спит...
Что до меня - во-первых, вот:
любуюсь на него -
и улыбаюсь во весь рот,
неведомо с чего,
примерно как когда гляжу
на звезды, на огонь,
когда котенка посажу
с ногами на ладонь.
Возможно, чушь - но он похож
бывает на меня:
ну вот, когда роняет нож
худая пятерня
в той сцене... - Все! Сейчас начну.
Балладе свой черед.
Кручу колки; щиплю струну;
настроилась. Вперед!
II.
Вот как-то раз я набрела
на медленный фургон
со знаком на борту: стрела
и золотой дракон -
одной бродячей труппы герб.
Фургон меня подвез.
Уже был виден лунный серп,
глаза искали звезд,
но свет еще не стаял весь,
и звезды не взошли.
Мне дали руку, и залезть
не то что помогли -
втащили: "хоп, ногой упрись..."
Умыты от румян,
в своей берлоге - семь актрис,
уют - и ураган,
грозящий сокрушить уют;
и лук без шелухи
царит, покуда не прольют
дешевые духи.
Сундук, назначенный столом,
дымок из чугуна;
свеча под ламповым стеклом
пока не зажжена.
А с козел: "Что там, кто-то влез?" -
глядит из-под руки
Миледи, рыжая как бес,
роману вопреки,
но как играла - нету сил...
А весь мужской состав
своим вниманием почтил
трактиры у застав.
- Когда фургона не пропьют,
догонят. - Но троим
по новой морду разобьют.
- Пускай, на то и грим.
- Поди замажь такой фонарь,
софит, огромный - во!!
Ведь сам орет: ну вдарь, ну вдарь, -
еще б не бить его!
- На солнце нету фонарей,
ты гения не трожь!
- Ага... Доехать бы скорей.
А ты нам не споешь?
Вот банджо! - Я беру аккорд:
- О'кэй. Почту за честь. -
Пою, как пил с девицей черт -
и спился. - Хочешь есть?
- Хочу, - я правда голодна.
Тарелку подмела
и полумаску из сукна
в подарок я взяла.
III.
...Фургон, качаясь кораблем,
с открытой дверью спит,
а мы тихонечко поем
под метроном копыт.
Со мною "старая карга" -
но труппа молода,
Марго без палки и горба
девица хоть куда.
Слепого Харви пели мы,
когда второй фургон
вдали взобрался на холмы.
И сразу же Марго:
- Ведь это наши! Двух цветов
фонарик! Вот те раз.
Да чтоб у ентих-то скотов
гульба не задалась?
Ну я в тревоге... Эй! Хэлло! -
(По-ведьмински визжа.) -
Стряслось чего? - Да все прошло!
Сердечко! У Пажа!
- Допьетесь, черти! - Ерунда,
не бойся! - это он?
- Кто там кричал?.. Ага, ну да.
Марго клонило в сон,
она легла: "И ты ложись,
вон там, в углу, матрас".
Проспать свиданку?! Да ни в жись!
Пурпурно-желтый глаз,
и скрип немазаных осей,
и стук восьми подков
росли, как, помните, у фей -
мышата в рысаков,
все ближе, больше... Некто спал
на козлах, и вожжу
вокруг запястья обмотал.
Не дело. Разбужу.
И полумаску нацепив,
чтоб быть одной из них,
подобрала простой мотив
на свой любимый стих.
И тьма взвилась из-под колес,
заслышав первый звук,
и сновиденье прервалось
от сказанного вслух
- ан нет, подлунный мир стоит,
и голос мой поет.
А он сперва взглянул в зенит,
и уж потом - вперед.
Рукой умылся ото сна:
- Крепка была вода...
Ты кто? - Зови меня Княжна.
- Княжна, садись сюда!
Сейчас я кляч остановлю... -
Качаю головой:
- Я снюсь. - Но я уже не сплю!
- Ну, значит, сон не твой. -
Наверно, городу тепло
за каменной стеной,
но зарево его зашло
оранжевой луной,
и вряд ли месяца лучи
теплее, чем туман.
Но нам не холодно почти -
вот руку бы в карман,
да только банджо у меня,
и вожжи - у него.
Рукой холодною маня,
ночное существо
когда-то говорило мне:
ночные меж людьми,
что правят и поют во тьме,
им будто бы сродни.
Нехитро наше ремесло:
куплет, пока не спет, -
цветное темное стекло,
а голос - только свет,
но коли дело по плечу,
то всякая из строф -
рука, закрывшая свечу,
рубиновая кровь,
древесный и небесный свод
при взгляде изнутри,
вода в кувшине, мед из сот,
на нитке янтари.
Конечно, женщина не бард,
не тем горим огнем.
Но этот радостный азарт
все время петь о нем -
о страсти или о мечте
мы в полдень промолчим,
но, право, песня в темноте -
личина из личин.
У скрипки нет ни губ, ни рук, -
певучая доска,
пустое дерево и звук,
а радость и тоска -
мажорный и минорный лад:
"Тепла-то ни на грош..."
Осенний рай, холодный ад,
о чем, певица, врешь?
- Да о тепле и о грошах,
кто слышал, тот поймет! -
А слушал - губы не разжав,
глядел в поющий рот,
глазами темноту сверля,
о трубке забывал.
...Но песенку про короля
он знал - и подпевал.
IV.
Все больше в небе синевы,
усталости - в крови.
Авось меня простите вы,
мой сонный визави,
но впереди - ужасный зев,
опухшие глаза,
соснуть бы парочку часов...
А если спать нельзя?
Нет, это плохо. И потом,
расходятся пути:
вон там, за каменным мостом,
мне надо бы сойти.
Вы задремали, ну так что ж -
дороги колыбель,
да песенка про долгий дождь,
да непроспатый хмель.
В сторонку банджо - на порог -
за шкирку взяв мешок,
я прыгаю назад и вбок,
на хрустнувший песок.
С обочины, в последний раз,
смотрю - не насмотрюсь,
еще минуту вижу вас...
Какая в этом грусть:
ведь это я, сама себе,
придумала его,
я доказала бытие
создания сего.
Вот я, а вот моя рука -
куда, на что ей лечь?
Худая бритая щека
и волосы до плеч -
математический расчет,
единственный ответ:
поскольку сотворен зрачок,
то сотворен и свет.
Вот этот профиль - угольком
чертила на стене...
А он со мною незнаком,
не видит и во сне,
и спящий мимо проплывет,
поводья уроня.
Бывает, песенка живет -
моя, да без меня.
Хозяйка песенку поет,
белье швыряя в таз,
а мне напиться не дает:
иди, господь подаст.
Но так колдун и обещал,
сощурившись на свет,
что я возьму свою печаль,
как на руку браслет,
сама возьму, как талисман
для будущих удач.
А вот и солнце сквозь туман.
Душа моя, не плачь!
Нажал на тормоз машинист,
очнулся мой перрон,
и сиплый электрички свист
шокирует ворон.
Карета подана. Прости,
мой незабвенный дар.
Вагоны гулки и пусты,
как тысяча гитар.
Авось еще куплет слеплю,
авось мотив словлю,
а может, просто подремлю
на лавочке в углу,
покуда, капельки растя,
бежит по окнам ртуть...
Но песенка еще не вся.
Потом, когда-нибудь, -
последний акт, и жар свечей,
и волосы ко лбу
прилипли... Наш или ничей, -
вы глянете в толпу
и полумаски два крыла -
совсем как в этот раз -
найдете - значит, я пришла
и дожидаюсь вас.
1992
Слепой Харви (называемый во Франции Эрве) - менестрель, живший в VI веке и причисленный католической церковью к лику святых. Празднуется 17 июня.