Многие удивляются, узнав, что я заканчивал народную школу.
Народная школа считается школой "второго сорта". У этих школ плохая слава, что не всегда справедливо. В основном такая оценка относится к большим городам. Но в провинции уровень подготовки учащихся народных школ был, да зачастую и сейчас остается сравним с гимназическим.
В Шпитале на Драу в 1977 году существовали как народная школа, так и гимназия. Выбор был труден. В Свидетельстве об окончании 8 классов у меня было только 3 четверки, что давало мне возможность поступить в гимназию. Но решающим аргументом в выборе школы были мои долгие отлучки, связанные с пребыванием в Тобельбаде. Мне предстояла операция на позвоночнике. Дело в том, что по мере того, как я рос, спина начинала искривляться, и на ней образовывался горб. Это очень тревожило родителей. Некоторые специалисты настаивали на том, что выпрямление спины возможно только оперативным путем. Операция сложная, при которой вскрывается полость спины, вытягивается позвоночник и фиксируется металлическим стержнем. Потом следует длительное пребывание в больнице. Разумеется, степень риска высока. Отказ от операции будет иметь тяжелые последствия: приблизительно в 30 лет произойдет сокращение объема легких, из-за увеличения нагрузки реальным станет риск инфаркта, что приведет к сокращению ожидаемой продолжительности жизни. Тяжелейшее решение для моих родителей! Что делать? Главный врач в Тобельбаде, которому мои родители доверяли, не советовал соглашаться на операцию. Он не был сторонником методов, когда пациента целиком заключают в корсет и объявляют вылеченным. Мои ноги уже и так в поддерживающих аппаратах, и заключить еще и верхнюю часть тела в корсет, значило полностью ограничить возможность передвижения. С поддерживающими аппаратами и на костылях я могу свободно передвигаться по миру. В корсете же это будет невозможно, и мое пребывание в школе окажется под вопросом. Долгое нахождение в больнице полностью выдернет меня из нормальной жизни и негативно скажется на моем образовании и отношения с одноклассниками. Да и риск операции действительно чрезвычайно велик. К тому же большой вопрос, улучшится ли состояние моего здоровья благодаря железному стержню в спине.
И родители, в конце концов, решили отказаться от операции. Во всяком случае, на данный момент.
Я ненавидел спорт, но школа, в которой я учился, была спортивной. Причина выбора школы была вовсе не в том, что мне надо было развивать свою подвижность, а в том, что здание школы было одноэтажным. От спортивных занятий, проходивших 6 раз в неделю, я был освобожден. С позиции сегодняшнего дня необходимости в этом не было. Имей школьные учителя немного больше фантазии и творческого подхода к своей работе, они смогли бы найти возможность привлечь меня к этим занятиям.
Конечно, играть в футбол я не мог, но во время лыжных пробегов меня могли бы посадить в лыжные сани, сконструированные для инвалидов с поперечной парализацией. Итак, я был свободен, и кто-нибудь из класса провожал меня в мебельный магазин родителей, где я болтал с учениками продавцов, подкрепляясь бутербродом с грудинкой, или сидел в бюро бабушки, распечатывая письма. Время от времени я шел за угол к парикмахеру отца, чтобы вернуться в школу уже подстриженным, благоухая "Taft", что, конечно же, не могло не вызвать усмешек одноклассников. Но это вовсе не мешало мне продолжать посещения парикмахера.
Среди одноклассников я чувствовал себя хорошо. По утрам кто-нибудь их них нес мой портфель в класс, а после занятий - к выходу.
Если я хотел есть, мой сосед по парте бежал в ближайший продуктовый магазин, чтобы купить для меня булочку с колбасой, леденец, бутылку Cola и
красную жвачку со вкусом малины. Он серьезно рисковал, потому что покидать школьное здание во время занятий, было строжайше запрещено. На
каждой переменке около выхода дежурил школьный сторож, но всегда можно было придумать какую-нибудь уловку, чтобы его обхитрить. Я мог, например, сделать вид, что упал и пока сторож спешил, чтобы поднять меня и мои костыли, мой сосед успевал прошмыгнуть на улицу.
Я знал, как использовать свое особое положение. По натуре я был впечатлителен. Я мог расплакаться, когда ставил кляксу на школьную работу, но мог и швырнуть вслед разозлившему меня свой костыль. Разумеется, на одном костыле передвигаться я не мог и когда нападал, то рассчитывал на сочувствие к себе моих жертв, что и происходило. Они сами приносили запущенный в них костыль. Я пользовался этой робостью в общении с инвалидом, и вскоре костыль мог полететь вновь.
Перед началом учебного года я отнес свои учебники в мебельный магазин, чтобы кто-нибудь из учеников продавцов обернул их прозрачной пленкой. Особенно тщательно обертывали учебник биологии, в котором я, хихикая, указал украдкой страницу 65, где были помещены иллюстрации с изображением нагих мужчины и женщины. К тому времени, конечно, я уже видел в различных иллюстрированных журналах такого рода картинки, притом цветные. Кроме того, мы с братом являлись постоянными читателями юношеского журнала "Bravo", благодаря чему я в юношеские годы уже имел достаточно знаний в области эротики.
К сожалению, до использования их на практике дело так и не дошло.
В 14 лет я решил вести дневник. На первой его странице была такая запись:
7.00 - встал
7.10 - завтрак
7.30 - отправился в школу
13.15 - конец занятий
14 - обед
15-16 - выполнение домашних заданий
17 - пришла Ангелина
18 - ужин
20 - лег спать
Конечно, о том, что каждый кусок пищи застревает у меня в горле, я не написал, ведь мне это и так хорошо было известно. Занося в течение трех недель в дневник одно и то же, я пришел к выводу, что жизнь скучна. Какое-то разнообразие вносили лишь мои прогулки. У меня было два маршрута. Малый - мимо часовни под автобаном, большой - мимо молочной и небольшой гостиницы, где я ублажал себя кофе-гляссе.
На костылях и поддерживающих аппаратах я мог преодолевать расстояния около километра. Руки мои после этого, конечно, отваливались. Если я падал, то мог самостоятельно подняться. Я сгибал поддерживающие аппараты, с помощью рук выпрямлялся, брал в руки костыли и начинал раскачиваться. Благодаря толчковым движениям ноги сжимала судорога, образовывался, так называемый, спазм, и верхнюю часть туловища, как в лифте подбрасывало вверх. Мне оставалось только закрепить шины и оправиться пить кофе.
В моем дневнике было две пронзительные записи. Первая касалась моего пребывания в больнице, где мне вырезали ячмень. Никогда не забуду детское отделение, наполненное плачем детей, которых никто не успокаивал. Спать там я не мог. Вторая запись касалась происшествия с моей, в то время трехлетней, сестрой Клавдией. Клавдия родилась в 1976 г, когда я находился в Тобельбаде. Однажды я остался с ней дома один. Сестра была на втором этаже, а я стоял около лестницы на первом. Увидев меня, она засмеялась и просунула голову между перекладинами перил, но вдруг начала жалобно кричать, потому что не могла вытащить голову обратно. У нее начиналась паника, у меня тоже, ведь мне совсем непросто было
подняться и освободить ее. При виде моей плачущей сестры и ее темно-красного лица меня обуял страх. Я испугался за ее жизнь. Мобильных
телефонов в то время не было, и вызвать маму я не мог. На костылях я доскакал до стационарного телефона. Подключение у нас было квартальное, и телефон часто бывал занят. Но в этот раз повезло, линия была свободна. Наша соседка, слава Богу, оказалась дома и сразу же прибежала. Она приподняла сестру чуть выше, где расстояние между перекладинами было шире, и без труда вынула застрявшую голову.
В тот раз я впервые ощутил свое бессилие, причиной которого было мое физическое состояние. Как бы я ни хотел помочь Клавдии, но приподнять ее я никак бы не смог. Мне стало ясно, что дефицит физических возможностей я смогу возместить только интеллектуальными.