Клейман Борис Маркович : другие произведения.

Шибболет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шибболет - слово из Книги Судей, которое у Клеймана Бориса означает разность культурных кодов израильтян и русских евреев в Израиле. Повесть, пронизанная лирикой бардовских песен, русской поэзией, создана, как всегда у этого автора, переплетением времён: недавнего советского и российского прошлого и израильского настоящего. Необычная почти детективная история повторяет проблемы и темы сегодняшнего дня.
   ШИББОЛЕТ
   ...а он не мог сказать правильно; хватали его и резали у переправ Иорданских
   Книга Судей 12:6
  
   1
   Сегодня у нас среда?
   Юрий Визбор
  Он давно подозревал, что оказался в царстве мёртвых. Ещё когда жил в Иерусалиме и встречал на тамошнем рынке 'Стоянка Иуды' тех, кто или остался в России и покупать здесь ничего не мог, или давно умер и тем более ходить за покупками сюда был не способен. А если приходил, значит, 'Стоянка Иуды', Иерусалим и весь Израиль были другим миром. Даже жена, с которой прожил трудных десять лет вместе там и не менее трудных тринадцать лет вместе здесь, вдруг оскалилась и потребовала развода. Даже дети, вынянченные бессонными ночами любимые дочки, окостенели и писали в своих блогах просьбы Богу забрать его к Себе. Значит, он был жив, если Бог его не забрал. Значит, они были мертвы, если не хотели его присутствия рядом. Мёртвые боятся живых.
  После развода и бегства он пытался вести себя, как будто тоже умер. Пил много. Сперва водку, потом перешёл на спирт. Выжил - ни алкоголиком, ни даже пьяницей так и не стал. Хотел сделаться наркоманом, мечтал выкурить косяк конопли, но, не имея опыта, даже не знал, где можно его купить, - опять выжил. Пытался читать фэнтези - бросил, поняв, что не хочет Бог брать его к себе. Он ходил среди мёртвых, прикинувшись мёртвым. Он перестал шарахаться от них, пытаясь даже разговаривать с ними, есть их пищу, делать то же, что и они. Он говорил только о деньгах и заработках. Когда на улице холодало, он говорил театрально на людях: 'Какой холод!' Если шёл дождь, он дебильно спрашивал: 'Дождь?' - интонационно выказывая удивление. Когда наступал летний сезон, он восклицал: 'Какая жара!' Они так все вели себя, и он им подражал, чтоб его не трогали.
  В этом мире мёртвых были свои запретные, ещё более мёртвые миры. По утрам дети шли в школы и исчезали там. На улицах никто не играл в классики, не прыгал в скакалки, не прятался и не бегал. Вечерами редкие рискованные мальчики, правда, катались на велосипедах и скейтах, но девочки пропадали до утра. Впрочем, некоторые из детей появлялись в супермаркетах со своими родителями.
  Мертвецы много ели, закупая огромными тележками продукты по нескольку раз в неделю. Они жрали, жевали, хрумкали, хрустели, причмокивали, облизывая пальцы и откусывая большими кусками. Маленькими кусками они откусывали тоже. Ели толстые и жирные, со свисающими через ремень животами и безразмерными задами. Ели тонкие и поджарые, с накаченными мускулами нарциссы и немощные старики с болезненной худобой. Средние ели ничуть не меньше жирных и обезжиренных. Они шамали. Они хавали. Они грызли, сосали, глотали. Они кушали. Они кормили приведённых с собою детей. Они совали им во рты клубнику и виноград, кукурузные палочки и бананы. Они пихали в них шоколад и конфеты, заставляя запивать неоплаченной колой и спрайтом. Создавалось впечатление, что они ворвались в магазин из голодных краёв - какой-нибудь Зимбабве или Сомали - и боятся, что изобилие вот-вот отменят. Некоторые приходили в магазины несколько раз в день. Ближневосточное единоборство с едой. Еда всё время побеждала. Живые люди столько не едят. Он это знал хорошо, он изучал фольклористику на филфаке, читал Леви-Стросса и Проппа, а теперь работал мясником в большом супере.
  Он скрывался от них только в своей маленькой квартирке. Когда закрывалась за ним дверь и поворачивался ключ, на него накатывала усталость и чувство 'слава Богу, я один!' Он слушал Визбора и Кукина - живые голоса пели о людях, о жизни грустные и весёлые песни. Он слушал Окуджаву, и мудрый поэт очищал его от разговоров о деньгах, заработках, количествах рабочих часов в других фирмах.
  
   2
   Сегодня у нас беда.
   Юрий Визбор.
   День шёл обычным путём - безумствовал напропалую. Илья готовил паргиоты: осторожно кольцеобразно обрезал мясо с куриных голеней, - выполнял заказ покупателя, похожего на Мэла Гибсона. 'Что он с ними будет делать дальше? Конечно, в них можно что-нибудь завернуть. Рис, к примеру, или шпинат - и пожарить. Так он же всё равно потом всё зальёт томатной пастой или кетчупом - ему хоть кошатину, хоть мраморную говядину продай - вкус будет один: томатный. А вдруг нет? Зальёт-зальёт. Мэл Гибсон, кстати, пещерный антисемит. Хотя в Израиле не был ни разу. Да и актёришко так себе'. Захотелось порассуждать, продумать разницу между российской актёрской школой и голливудской, между эстетической ментальностью американцев и русских, да где там!
   Напротив витрины мясного отдела умные израильские маркетологи очень удачно поставили большой короб с женскими прокладками. Илья обратил внимание, что какая-то бесформенная особь женского пола и немолодых лет давно уже в них копается, выискивая что-то особенное. Она вдумчиво читала инструкцию на упаковке, брала следующую пачку, нюхала её, снова вчитывалась в инструкцию, рассматривала картинку. Действия её были непонятны и завораживали. Вот только необходимость делать паргиоты отвлекала от естествознания. Чуть палец не порезал, идиот!
   - Прости, - они все говорили 'ты'.
   Илья поднял глаза - особь стояла перед ним и протягивала ему пачку упаковок. Похожа она была на жену, но только лицом. Жопа была выдающаяся. Трансцедентальная была жопа.
   - Ты знаешь, у них внешняя сторона хлопковая или из синтетики?
   Может, у неё дислексия?
   - Мадам, - томно ответил Илья, - моя специальность мясо, а не кровь.
   И снова углубился в нарезку. Потрясая ягодицами, жена удалилась. Не удовлетворённая.
   День квадратным колесом покатился дальше. '...Подари молодой Пикассо треугольное колесо...' - начал бубнить себе под нос Илья.
   Подошли два хасида. Один был одет в чёрный пиджак и чёрные, но в мелкую полоску брюки. Второй, помоложе, - наоборот: пиджак имел в мелкую полоску, а брюки чёрные. 'Перепутали, что ли, когда одевались?' - подумал Илья. Рассеянно осмотрев прилавок с курятиной и индюшатиной, перешли к мясу. Но кроме говядины на витрине ничего не увидели.
   Старший с лицом Владимира Этуша в роли Карабаса спросил:
  - У вас есть кошерное мясо?
  - У нас всё кошерное.
  - А кошерное к Песаху?
  - Есть, мой господин.
  Ясно. Брать ничего не будут. Делать в городе нечего, пойти некуда - гуляют по ближайшему супермаркету в качестве развлечения.
  Младшенький ни на кого не походил - он был никто. 'Мистер Никто' мелко толокся по ту сторону витрины.
  - А почему ты без кипы?
  Очень захотелось послать Барабаса на, в и к. На выбор по вкусу. Всё было кошерным. Но Илья ответил вежливо и внятно.
  - В штопку отдал. Пулей пробило.
  Карабас покивал шляпой. Понимает. Сочувствует.
  - А лицензия у тебя есть?
  - От кого? - искренно удивился Илья.
  - От рава.
  - От рава - есть.
  - А как его зовут?
  Илья ответил, ничем не рискуя:
  - Швондер.
  Хасиды ушли удовлетворённые. От соседнего прилавка с колбасными изделиями и сыром вскоре донеслось:
  - Да, мой господин, мы используем разные перчатки для молочного и мясного.
  Еврею нужна не простая квартира, еврею нужна для житья непорочного квартира, в которой два разных сортира, - читал про себя Илья любимого и ехидного Губермана, - один для мясного, другой для молочного.
  Подошёл директор.
  - Илья, - сказал он укоризненно. - Илья. Ну, перестань ты шутить с покупателями. Опять на тебя жалобы.
  - Если я перестану шутить, нечем будет торговать.
  - Почему? - изумился директор.
  - Птицы и коровы передохнут от этих покупателей.
  - Илья! Илья. Илья...
  И погрозил пальцем.
  Подошёл взрослый израильтянин, один в один похожий на замдекана Путятина. 'Как его звали-то? - вспоминал Илья. - Вообще-то он был педагог'. Кандидат эзотерических педагогических наук. Наук без единого закона. В практике, к тому же, активно нарушавших основной ответ на основной вопрос марксистской философии: что первично? У педагогов первично было слово. Ибо материи: не то, что мела, даже аудиторий, - не хватало. Особенно при наплыве вечерников во второй половине дня, а дважды в год и заочников. И те, и другие блистали перлами: 'Ахилл изнасиловал гетеру', или 'Фаблио родился в бедной крестьянской семье', или 'Гулливер за ужином выпил много вина, и потому смог потушить пожар во дворце', или 'Ромео переспал с малолеткой и сбежал'. А один провинциальный сотрудник местной газетки в маленьком, но очень промышленном городке, пожелавший овладеть дипломом филолога, припёр свою напечатанную заметку, где среди прочего было и такое: 'Необходимым атрибутом лица нашего города являются фекальные сооружения'. Илья захихикал, вспоминая свою работу в мире людей. Несмотря на необходимые атрибуты, вспоминал со вкусом.
  А в этом загробном мире за безымянным Путятой скопилась уже небольшая очередь, желающих покушать-похрумкать-поесть дома в кругу вечерней семьи. Сам же воитель язычников стоял, дегенеративно отвесив челюсть, и рассматривал куриные крылышки, как его предшественник, внук Добрыни, побитых новгородцев. Но тут всё прояснилось. Путяту загробного звали Ицик.
  - Ицик! - заорал на него подошедший Фаина Раневская: мужчина лицом был копия великой актрисы в фильме 'Свадьба'. Даже голос у него был такой же. Илья замер в восторге предчувствия - сейчас скажет:
  - Я три года перину собирала! Пушинка к пушинке! Ни одного пёрышка!
  Но мужчина ничего не сказал. Мужчины обнялись с любовью и начали целовать друг другу щёки. Потом они хватали друг друга за щёки пальцами и трясли их в приступе нежности. Потом они щупали друг другу плечи и гладили спины.
  'Нет, - уговаривал себя Илья. - Это совсем не то, о чём ты подумал. Это Восток. И эти знаки имеют другое семантическое наполнение'.
  - Господи! - шёпотом возопил Илья. - На кой азазель мне сдалась здесь семиотика? Не нужна тут никому эта глупая наука. Нет здесь и не может быть здесь никакой семиотики! И вспомнил цитату из того же фильма: 'А ежели мы, по-вашему, выходим необразованные, зачем же вы к нам ходите? Шли б к своим, образованным!' - голосом Раневской пролетело в мозгу. Гениальная всё-таки была актриса. Кого можно поставить рядом с ней? И сам себе отвечал - никого. И снова Илья хихикал уже над собой, над Горьким и над Лениным, цитат из которых сегодняшние ни заочники, ни вечерники, ни стационарники - никто из тамошних не помнит. А тутошние, уже бессмертные, и знать никогда не знали.
  Раневская тут же пролез без очереди к витрине и заказал индюшачьих шницелей. Очередь заволновалась. Путята их успокоил. Очередь заволновалась сильней. Послышались выкрики. 'Хорошо! - подумал Илья и вытащил из холодильника длинные индюшачьи горла. - Тут главное - попасть в ритм'.
  Едва самая возмущённая тётка со злым лицом актрисы Пилецкой в фильме 'Разные судьбы', открыла было рот, чтоб выкрикнуть что-то 'безбилетнику', как Илья с грохотом отрубил кусок горла. Тётка щёлкнула челюстями. Ритм был пойман: она набирала воздух в грудь - Илья превентивно бил секачом, пауза - удар, пауза - удар. Скандал погас. Как говаривал замдекана Путятин: 'В зачатии'. Но мир потустороннего безмолвия наполнился грохотом, звуками, разговорами на повышенных тонах.
  Толстый жирный мальчик что-то, икая, жевал. Маленькая девочка, сидя в магазинной тележке, орала чем-то недовольная, запрокидывая голову к высокому потолку. 'Муля, посмотри, какая чудная девочка потерялась! - продолжали в своём мире всплывать мысли, фильмы, книги, ассоциации. - Скажи, маленькая, что ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову?.. Да заткнись уже!' Но маленькая рыдала в голос, как четыре больших. Пробежала мелкая собачонка похожая на таракана с ошейником, за которой гнался в полусогнутой позе охранник. Без ошейника. Ошейник с пистолетом у него висел под брюхом. Из короба просыпались женские прокладки, из соседнего - мужские трусы; они спарились на полу разноцветно. Осталось меньше трёх часов. Господи! Дай мне силы и терпения. Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума... Борьба Базарова с князем Мышкиным на время прекратилась - наступил перерыв на обед. За прилавком остались толстая мясницкая тётка и её щуплый муж в кипе. Тётка умела материться на шести языках, потому работа у неё получалась хорошо. Муж её был жилист и любил разделывать туши: покойные коровы и овцы безмолвствовали, и разговаривать с ними не нужно было. Скачаю новый фильм по Грибоедову и посмотрю, решил Илья. Сегодня же.
  Он вытащил взятый из дому сэндвич с жареной курятиной и, войдя в овощной холодильник, выбрал пару огурцов. Не успел он захлопнуть дверь, как всё и началось.
  Откуда-то из-за ящиков выскочил начальник по безопасности и заорал на Илью.
  - Ты вор! Ты воруешь продукты!
  - Тебе в голову пнуло? Я три года тут работаю, и все три года беру по паре огурцов на обед. Так поступают все.
  - Ты вор! - продолжал вопить главный надсмотрщик.
  И Илья рассвирепел. Он взял начальник за нос двумя мясницкими своими пальцами, повернул нос в сторону и, когда начальник раскрыл рот от боли, всунул ему в пасть огурец со словами 'Жри, подонок!' И толкнул его в лицо так, что тот сел, опрокинув ящики. Потом Илья вытащил из заднего кармана бумажник, высыпал на ладонь мелочь - шекелей пятнадцать, не меньше, - и швырнул охраннику в морду.
  - Когда ты сдохнешь, я насру на твою могилу!
  Сорвав с себя белую фирменную куртку и фартук, он отметился на выходе и ушёл. Пройдя метров пятьдесят, он, всё ещё злой, наткнулся на неё.
  
   3
   Ах, какая ты, зараза, даже рифмы не подобрать!
   Юрий Визбор.
  - Жлобы, - сказала девочка зло по-русски и утёрла лоб краем майки. - Дай сигарету.
  Возраст её был трудноуловим. Ростиком она едва дотягивала до четырнадцатилетней, вместо грудей сквозь майку торчали два острых соска. Так что лет ей могло быть и двенадцать, и двадцать пять. В лице кроме злобной жестокости ничего не отражалось. Впрочем, опытно определил Илья, следов от иглы на локтевых сгибах тоже не было. Малолетка, решил он. А, может, и нет.
  - Не рано ли?
  Девочка выразилась в том плане, что будь она парнем, то... и далее по-арабски про гениталии его сестры...
  - Я понял-понял, - перебил её Илья; это был распространённый молодёжный сленг. - Только угощать детей сигаретами - уголовное преступление. Для меня.
  - Ссышь, папашка? - даже не спросила, а утвердительно произнесла девочка.
  - Да и Хилель сказал: 'Не делай другому того, чего себе не пожелаешь'.
  - Иди в жопу, - равнодушно, успокоившись, произнесла малолетка.
  - У меня тоже есть дочь, я не хочу, чтоб...
  - Воспитатель, - перебила его девочка, - купи тогда три бутылки колы. Хотя там же кофеин... - ехидно произнесла она. - Что сказал Хилель про кофеин?
  Нет, она не малолетка, решил Илья, так тинэйджеры с взрослыми не говорят. Почти на равных.
  - И стаканчики тоже! - крикнула ему в спину девочка.
   Когда Илья вернулся с коробкой в четыре бутылки кока-колы, девочка уже курила, откинувшись на спинку скамьи. Она посмотрела устало на Илью и смяла сигарету.
  - А что так мало? Мог бы связку и из шести бутылок взять.
  - Ты же заказали три!
  - Ладно, пошли, - приказала она тихо.
  - Я думал, это тебе.
  - Я что ли потащу шесть кило? Да у меня жопа оторвётся. Пойдём-пойдём, тут недалеко.
  Всё-таки коробила её вульгарность и словесная вольность. Впрочем, было интересно пообщаться, так сказать, с генерацией 'некст' вот так вблизи. В своём кругу они тоже так разговаривают? Или это игра-показуха для взрослого?
  Далеко-недалеко, но с полкилометра оказалось. Dortel Sol - огромный когда-то отель - давно уже стоял сгоревшим почти на самом берегу моря. Какие-то работы в нём периодически лениво начинались, потом столь же странным образом прекращались. То его выставляла на аукцион мэрия, то шум вокруг здания снова затихал на неопределённое время. Летом, во время съезда разноязыких израильских бомжей в тёплые края, когда спать можно на пляжах, газонах, под пальмами, почерневшие от копоти давнего пожара стены становились бесплатным приютом малоэстетичной публики. Впрочем, публика вела себя незаметно: бархатными курортными вечерами спитые личности протянутыми руками просили подаяние и одновременно вели меж собой матримониальные разборки. От сбора бутылок и алюминиевых банок их оттеснили суданцы и эритрейцы, в трёх благотворительных бесплатных столовых они тоже не появлялись. Чем жили? Как жили? Куда исчезали на зиму - Илья подозревал, что улетали на юг.
  По узкой тропочке среди ломаного бетона, строительного мусора и мусора бытового: какие-то скукоженные чемоданы, тряпьё, разрушенные и сгнившие детские коляски, останки корзин и сумок и пр. и пр. и пр., - стали подниматься по такой же захламлённой лестнице наверх. Сквозь отсутствующие окна свет пробивался на грязь и пыль. Илья думал об одном: не оторвались бы картонные ручки от коробки с колой. По этим завалам он иногда прогуливался в поисках то проволоки, то резиновой велосипедной камеры, но так высоко - на второй этаж из девяти! - не восходил. 'Алия моя, алия, - стал он напевать песенку Городницкого, - час решительный настаёт. Круто вьётся тропа моя, начиная второй исход...'
  - Вообще-то очень интересно, что по составу мусора можно определить город, в котором ты находишься. Так сказать, мусор на улице как портрет израильского общества.
  Девочка-девушка-кавалерист-девица молчала, тревожно вслушиваясь в какие-то неясные звуки, имевшие место в пыльном гостиничном коридоре. Илья продолжил:
  - В Тель-Авиве, например, отходы на улицах сугубо бытовые: бумага, пакеты из супера, пластиковые бутылки и стаканчики, окурки, объедки и недоедки. В Иерусалиме, особенно во время осенних непогод, сломанные зонты и множество кип - коллекцию собрать можно. А в Эйлате очень часто встречаешь сломанные чемоданы и рваные дорожные сумки.
  - Не трясись, - резко оборвала его мадрихá -ведущая. - Двигай туда.
  Она махнула тощей ручонкой, куда двигать, и он двинул. Девочка шла легко и на редкость ловко и бесшумно. Она быстро перемещалась среди битой штукатурки, кусков бетона и цемента, разгромленных дверей и оконных рам, развороченных бумажных мешков и кусков рубероида. Илья же постоянно спотыкался об это всё. Она шла, словно не касался её этот хлам и тлен разрушения.
  Из самого конца гостиничного крыла раздавались невнятные тихие голоса.
  - Там кто-то есть? - удивился Илья.
  Девочка продолжала идти, не производя шума. Не доходя до последней двери перед пожарным выходом на лестницу, она замерла, подняв руку ладонью вверх. Жест был знакомый. Илья встал. В комнате разговаривали несколько человек. Говорили, кажется, по-русски. И, кажется, голоса принадлежали не взрослым. Девушка замерла в какой-то странной позе полусогнувшейся фигуры. Лицо её было радостно, словно извещало: 'Ох, что сейчас будет!' Спина и ноги напряглись, по-кошачьи приготовленные к броску. И бросок состоялся. Странный это был полёт - в проём двери с вертикальным поворотом.
  - А-а! - угрожающе закричала она, приземлившись в комнате.
  В ответ раздались несколько испуганных выкриков, внутри помещения что-то уронили и кто-то произнёс укоризненно:
  - Да ну тебя, Женька! Вечно ты...
  Женька, смеясь, махнула Илье рукой:
  - Иди сюда.
  Илья втащил в комнату коробку с кока-колой и упаковку прозрачных стаканчиков. Разминая побелевшие пальцы, он огляделся. На магазинных пластмассовых ящиках сидели шестеро: четыре мальчишки и две девчонки. Всем было не больше четырнадцати-пятнадцати лет. Один, по виду младше остальных, поднимался, с пыльного бетонного пола. Опрокинутый зеленый ящик для бутылок валялся рядом.
   - Наш заяц снова чуть не обосрался, - ехидно произнесла одна из девочек.
  Подросток, отряхивая штаны, ответил дрогнувшим голосом:
  - Я не заяц. Я просто не люблю, когда вот так...
  - Ша! - твёрдо произнесла Женька и кивнула головой в сторону Ильи. - Это добрый папашка. Штии нам купил. Тебя как зовут-то?
  Илья представился.
  - А вы, я смотрю, увели всё-таки пару арбузов.
  Подростки заулыбались.
  - Да. Пока ты перед ними кривлялась и уводила от нас, мы спустили с горки парочку.
  - Было три, - сказал заяц, - но один треснул, мы его не взяли.
  - Ага, пусть подавятся, подонки.
  - Так вы арбузы упёрли, - рассмеялся Илья.
  - Да они каждое утро выбрасывают больше! Мы специально следили. Что им эти арбузы! - возмутились сразу несколько.
  - Да я знаю. Сам сегодня украл два огурца.
  - Ты украл? - изумилась Женька. - Ни хрена себе!
  - Я там работаю. Или работал. Не важно.
  Подростки сдвинули два ящика и уселись на них втроём.
  - Садись, - предложила Женька. - Угостим ворованным.
  Самый старший, всё это время молчавший подросток, рыжий, усеянный конопушками по всему лицу, достал нож и отработанными движениями вскрыл крышку арбуза и столь же профессионально постриг его на дольки. В освобождённую сердцевину воткнул нож до рукоятки и протянул Женьке. Она взяла и уткнулась лицом прямо в красную мякоть.
  - Сладкий, - одобрила она и тут же превратилась в простую девчушку с лицом, испачканным по самые глаза красным соком: и глаза эти оказались серыми под тёмно-каштановой чёлкой и весёлыми.
  Все потянулись за скибками. Взял и Илья: обедать не вышло, так арбузом угощусь. Умиротворённую тишину, наполненную хлюпающими звуками, нарушил заяц.
  - А я сегодня ещё пачку чёрного перца стырил.
  Все перестали чмокать и жевать. Все удивлённо уставились на зайца. А Женя спросила ласково:
  - Витасик, солнце моё, ты любишь кушать арбуз с чёрным перцем? Может, тебе кетчупа подать?
  У рыжего рот растянулся до ушей и конопушки запрыгали на его лице. Казалось, от смеха они сейчас осыплются.
  - А зачем они его продают? В Иерусалиме перечные деревья растут чуть не на каждом шагу. Бери сколько хошь. Это несправедливо.
  - И где твой перец? - спросил Илья.
  - А выкинул, - небрежно махнул рукой Витасик.
  Лицо у Жени снова посуровело.
  - Давайте ещё раз условимся. Мы за справедливость. Но мы не воры. И сегодняшние арбузы - тоже случай последний. На каждом из вас висит тик. За каждый проступок вы можете оказаться в колонии под Бэер-Шэвой. На полную катушку. Мы кто?
  - Мы - борцы, - вразнобой и вяло ответили подростки.
  - Ещё раз, - потребовала Женя. - Мы кто?
  - Мы - борцы! - гаркнули и девочки и мальчики.
  - Наша цель?
  - Новый Израиль!
  - Наша жизнь?
  - Справедливость!
  И тут в коридоре раздался хруст шагов. Все смолкли, прислушиваясь.
  - Двое, - прошептала Женя. - Гена, нож спрячь.
  Рыжий Гена сунул ножик под ящик, на котором сидел, и проговорил тихим голосом:
  - Лишь бы не полиция.
  Но это оказалась не полиция. Это оказались два то ли суданца, то ли эритрейца - кто их разберёт? Они тут же заговорили громкими визгливо-женскими голосами. Никто их не понимал. Кроме, кажется, Женьки. Она сидела, чуть склонив голову к плечу, и внимательно наблюдала за пришельцами. Лицо её было брезгливым и настороженным.
  - Копчёные, - произнёс Гена. - Беженцы оттуда сюда.
  У Витасика лицо подрагивало, он медленно впадал в истерику. Остальные тихо сидели на своих местах, но у ребят в кулаках уже оказались зажаты обломки кирпичей.
  Беженцы, судя по тону, сперва были удивлены не столько присутствующими, сколько их наличием. Потом возмущены. Потом их что-то рассердило, и они подошли к подросткам, что-то выкрикивая и размахивая руками. Илья встал.
  - Может вы с нами, - спросил он, улыбаясь. - Арбузика? Я по-вашему знаю только одно слово 'тум' - чеснок, уж извините.
  Но беженцы оттуда сюда не извинили. Они были неласковы. Тот, что повыше, вдруг ударил размашисто Илью ладонью по уху. Как тогда в Ялте. Гостиница Dortel Sol, выдержавшая пожар, зимние ливни и прибежище бомжей, рухнула на Илью и зазвенела хрустальным звоном. Илья поскрёб ногами и, упавший, прислонился к стене.
  Случилось нечто. Это было страшно и красиво. Страшно красиво. Женя издала какой-то кошачий звук и, не приподнимаясь с ящика, встала на руки, ударив нижнего в челюсть ногой. Нижний оказался внизу, почти рядом с Ильёй. Сверху на него упал Витасик и, крича и рыдая взахлёб, стал молотить кулаками по лицу. Мальчишки стали приподниматься с камнями в руках. Но Женька уже подскочила к высокому, что-то крикнула ему в лицо на непонятном языке, сделала что-то правой рукой ниже его пояса и крутанулась в боковом сальто. Высокий заорал высоким голосом и осел на пол, сделавшись ниже нижнего. Гена с разбегу ударил его ногой в лицо.
  - Стоять всем! - крикнула Женя. - Витьку останови!
  Илья, потряхивая головой, уже поднялся на ноги. Гена схватил молотящего беспорядочно кулаками мальчика в охапку.
  - Все наружу! Уходим!
  Вся компания с грохотом ссыпалась по лестнице и через пустырь выскочила на улицу, устремившись бегом на пляж, - море находилось в сотне метров через шоссе. Илья с ними не устремился. Илья, потряхивая головой, подумал: 'Арбуз не съел, сэндвич потерял и кока-кола пропала. Зато получил звездюлей. Что-то мне сегодня не фэншуйно. Что-то мне сегодня фэншуёво. Однако день прошёл на редкость насыщенно'.
  В своей маленькой квартирке, когда голова перестала болеть, он сел за клавиатуру компа. Писем не было. Скайп молчал. В социальных сетях он был всем неинтересен. И тогда он открыл свой потаённый файл.
  
   4
   И работа, работа, не отложенных строчек гора...
   Владимир Ланцберг.
  ТИТРЫ идут на фоне кадров внутренних помещений хранилища ядерных отходов. Пульт управления с дежурными. Дежурные пьют кофе. Между ними на стуле стоит шахматная доска. Параллельный монтаж кадров заснеженного зимнего утра небольшого Городка, жители которого работают на Объекте. Детский садик с вывеской на фронтоне 'Колокольчик'. У забора резко тормозит военный грузовик, из которого начинают в боевом порядке выпрыгивать вооружённые солдаты. За углом детского сада останавливается ещё один такой же грузовик. 'Колокольчик' окружают солдаты с автоматами наперевес. Первые ряды перепрыгивают через забор и сразу же увязают в снегу. В окнах видны испуганные лица воспитателей.
  Двое-трое солдат подкрадываются к боковой стенке детской беседки-'веранды', показывают какие-то 'американские' жесты друг другу пальцами и машут руками. Совершают бросок в веранду, где их встречает вставший на задние лапы медведь с оскаленной мордой. Медведь, задрав морду, ревёт. Первый солдат, столкнувшийся с ним, с испугу отступает, нажимает на курок. Раздаётся автоматная очередь. От шкуры медведя летят клочья. Взревев, животное падает на снег.
  ТИТРЫ заканчиваются.
  Совместное совещание командования батальона ВВ МВД и ФСБ.
  Полковник ФСБ: Дожили! Медведь в закрытом городе! Настолько закрытом, что летом все мухи на учёте и без паспортов не летают.
  Капитан ВВ: Товарищ полковник...
  Полковник ФСБ: Где ваша хвалёная система 'Щит'?!
  Капитан ВВ: Товарищ полковник! Мы уже докладывали. Медведь прошёл по льду, была метель, потому электроника не сработала. Охрана на островах за снегом его не увидела.
  Полковник ФСБ: Хороша охрана! Под носом у охраны прошло тупое животное. А если не тупое? И не животное? И не в город, а прямо на Объект?
  Майор ФСБ: Я предлагаю: во время метелей выстраивать на льду людей цепью через каждые десять метров.
  Полковник ФСБ: В такую брешь между людьми рота диверсантов проведёт стадо слонов - и наша охрана ничего не увидит! Через пять метров! Даже через три. Город должен быть закрыт для всех и в любую погоду.
  Капитан ВВ: Но...
  Подполковник ВВ: Капитан, в трёхдневный срок разработать меры и доложить мне лично. Иначе я поставлю вопрос о несоответствии вами занимаемой должности.
  Полковник ФСБ: И не только разработать, Сергей Саныч, а принять и принять немедленно. Второго Чернобыля нам только не хватало! А он, стараниями ваших подопечных, уже запланирован. Все свободны. Сергей Саныч, прошу остаться.
  Все уходят, кроме подполковника ВВ и заместителя начальника ФСБ - Майора.
  Полковник ФСБ: Ну и вояки у тебя! Четыре взвода не могли как следует медведя обратать. Они же от шкуры ничего не оставили, шнайперы. Что теперь с ней делать? (Подполковник ВВ разводит руками.) Вот что, тут до тебя есть работа. Послушай-ка.
  Майор (открывает папку): На протяжении последних полутора лет пеленгаторы фиксировали приближение человека к охранной полосе. Возможно, что такие фиксации происходили и раньше, но ребята считали, что имели дело с лосями, кабанами...
  Полковник ФСБ: Помните, корова попала в 'Паутину' прошлым летом?
  Майор ФСБ: В последний раз запеленговали две недели назад. Мною была послана группа в составе трёх человек. Был крепкий наст, но в одном месте, в тридцати трёх метрах от колючей проволоки был обнаружен след, похожий на лыжный. Взгляните.
  Майор ФСБ выкладывает на стол несколько фотографий. Подполковник ВВ рассматривает, передаёт полковнику ФСБ.
  Полковник ФСБ: Ты знаешь... похож на следы кабанов... наст провален, толком не разберёшь... как будто семейка прошла.
  Майор ФСБ: Обратите внимание, по краям обломанного наста с периодичностью шага человека встречаются полукруглые провалы - явные следы от лыжных палок. След выходит из леса, по дуге приближается к охранной зоне и уходит в лес.
  Подполковник ВВ: Вы хотите сказать, что минимум полтора года за объектом ведутся наблюдения? (Испуганно) Этого не может быть!
  Полковник ФСБ: После вчерашнего я готов поверить во всё. Медведи гуляют по зоне, как по Бродвею, понимаешь. А вместо шкуры - гамак какой-то... Хоть пельменей накрутить можно, слава Богу.
  Майор ФСБ: Я тут полистал рапорты на имя моего предшественника за последние три года. Среди полной чепухи есть два интересных. В одном говорится: группа девочек-подростков, собирая грибы, встретила километрах в трёх от зоны старика, тоже собиравшего грибы.
  Подполковник ВВ: Ну и что?
  Майор ФСБ: Ближайшая деревня в семи километрах.
  Подполковник ВВ (со злостью): А ближайшая закрытая зона от группы девочек-подростков - в трёх! Встретились почти посередине между деревней и нами!
  Полковник ФСБ: Да, майор, ваш предшественник был неглупым человеком. И изучал местные условия, а не штурмовал карьерную лестницу с наскока.
  Майор ФСБ: Второй рапорт: при расширении территории полтора года назад...
  Полковник ФСБ: Это под новый могильник, Сергей Саныч, ты помнишь.
  Подполковник ВВ молча кивает.
  Майор ФСБ: ...была обнаружена в траве утерянная кем-то брезентовая рукавица. Расследования тогда не проводилось. Даже не была сделана экспертиза.
  Подполковник ВВ (насмешливо): Да. Потеряли бдительность.
  Полковник ФСБ: Что бдительность - стрелять, мля, разучились...
  Майор ФСБ: Я настаиваю на общевойсковой операции, о чём вынужден буду подавать рапорт в Москву.
  Подполковник ВВ (хохоча): С применением тяжёлой артиллерии, превентивным ядерным ударом и высадкой морпёхов!
  Полковник ФСБ: Ну, с рапортом пока подождём, (мудро-наставительно) подождём. А вот лес прочесать - тут, Сергей Саныч, наш рьяный по молодости лет майор - прав. Отправьте-ка роту автоматчиков по следам (тычет пальцем в фотографии) этих лыж.
  Подполковник ВВ (вздыхая): Хорошо.
  Майор ФСБ: Я бы хотел...
  Полковник ФСБ (перебивая): И майора захватите. Наблюдателем. (Подполковнику.) Завтра с Валентиной своей на пельмени приходите. Стресс снимем.
  
   5
   Ах, гостиница моя, ах, гостиница!..
   Юрий Кукин.
  По ночам ему снились книги. Книги стояли на полках, лежали на полу - умные, старые, любимые. Как-то раз ему приснилась сельская библиотека - вроде, он в этой деревне картошку копал то ли от завода, то ли студентом. И он увидел на пыльных дальних стеллажах дореволюционные издания Северянина и Гумилёва, Арцыбашева и Крестовского, там стоял 'Мелкий бес' Сологуба и 'Записки маленькой гимназистки' Чарской, там в плотных переплётах пылились 'Юрий Милославский' и 'Рославлев' пушкинских времён, 'Сожжённая Москва' и 'Княжна Тараканова' первых публикаций. Но когда он увидел 'Душеньку' суворинского издания 'Дешёвой библиотеки', сердце во сне задрожало и он проснулся. Напился воды, подышал в жаркое окно и снова лёг. Но вместо сна пришла дрёма, в которой он начал фантазировать, как выменивает эти книги ('Национализированные у местного попа', - пояснила в дрёме молодая девушка-библиотекарь) на собрания Дюма и Пикуля.
  'Это всё проклятая кастрюля! Как ты меня достала! Дай поспать хоть пару часов!' Илья приоткрыл смятый подушкой глаз - над кастрюлькой, бросая отблески на стену, стояло сияние. 'Что-то сегодня сильнее обычного...'
  Ровно в половине седьмого утра мобильник заиграл саунд-трек из 'Пиратов Карибского моря'. Илья горестно вздохнул, заставил себя сесть. Спал он на полу, на толстом одеяле без простыни. Кровать со скомканной простынёй стояла рядом. 'Не подумайте плохого: нынче ровно в полвторого....', - пробормотал Илья, заправляя постель и убирая одеяло. Ровно в половине второго ему, как обычно по ночам, надоело вертеться в духоте, которая побеждала медленно и верно охлаждённый кондиционером воздух, надоело ломать тело, которое ныло в любом положении: на спине, на животе, на боку, как на правом, так и на левом, - ныло и стонало, скрепя шпангоутами и гудя мачтами. И он снова переполз на заранее расстеленное одеяло на полу. Рёбра какое-то время сопротивлялись и не хотели, но, снова как всегда, неожиданно рухнул тяжёлый мёртвый сон.
  И снова от этой пытки болели мышцы спины, грудной клетки, шеи. Зарядку делать не хотелось - глаза слипались и требовали лечь и продолжать. Однако Илья заставил себя взять самодельную штагу - древко от швабры с привязанными на концах бутылками с водой - и проделать получасовой комплекс гимнастики. 'Здравствуй, чайник! - обратился он к чайнику. - Вскипяти мне водички, пожалуйста'. Пока подбривал щетину на щеках и над верхней губой, вода вскипела и чайник отключился. Он поблагодарил его: 'Спасибо, чайник', - понимая всю нелепость свою. Но разговаривать с телевизором или трусами было бы нелепостью ещё большей: с трусами разговаривать было не о чем, а телевизор мог и ответить. Крепкий кофе и двенадцатикилограммовая тяжесть штанги изгнали мертвечину сна. Пока пил кофе, ознакомился с тусклыми новостями в Интернете. Всё было без изменений. Арабы продолжали бурлить по всему миру - мир им подбурлюкивал в разной степени активности, смазывая свой анус вазелином. В Москве то резали кого-то из пришельцев, то стреляли своих, то создавали новые политические партии, то мастурбировали старыми. На прочей территории доисторической родины горели леса, торфяники и дома престарелых, с рельсов сходили вагоны с бромом и нефтью, травились массово дети в школах и солдаты в казармах, но, как уверяли верховные жрецы, страна развивалась в правильном направлении, от чего болельщики громко кричали на всех стадионах 'Россия, вперёд!'
   'В белом венчике из роз впереди единоросс...' - бормотал Илья, переходя на израильские новостные сайты. На исторической родине было не лучше. Левые и сверхлевые вовсю совокуплялись с арабами. В Кнессете различные партии занимались мастурбацией на глазах у изумлённой публики, каковая уже устала изумляться эксгибиционизму и порнографии. Бастовали все: врачи, ординаторы, учителя, друзы, арабы, проститутки, сутенёры, местные советы, легальные и нелегальные рабочие, медсёстры и секретарши в судах. Если кто-то ещё не бастовал, то объявлял о готовности. Чиновники из разведки, контрразведки, полиции и дипломаты с удовольствием выдавали секретные данные в газеты, на радио и телевидение, думая, как бы оккупировать первыми ещё и Интернет. Кого-то резали в драках и стреляли в разборках, на дорогах гибли горячие израильские водилы, канализационные стоки заливали то тель-авивские пляжи, то побережье Хайфы и Ришон-ле-Циона. Цены на всё или поднимал Минфин, или они сами росли без удобрений Минфина. 'Ах, как хочется пройтись на гей-параде, - думал Илья, - с портретами некоторых политиков в руках! Но рук не хватит'.
  Раздался тихий, шепотком, стук в дверь. 'Какой ты деликатный!' - подумал Илья и открыл. На пороге, как и ожидалось, стоял, пошатываясь, Вовчик. Слюнявая толстая губа его отвисла, взгляд был пустой. Впрочем, он пытался придать ему некоторую осмысленность и даже выражение извинительной усмешки.
  - Вован, я же тебе объяснил, - сказал Илья устало, - я бросил. Нету у меня сигарет. Нэма тютюну.
  Вовчик попытался покивать понимающе головой.
  - Ну, - с трудом подбирая звуки, произнёс он, - может, десять шекелей...
  - И денег я тебе не дам: в долг - никому. И что ты купишь? Самая дешёвая пачка стоит шестнадцать.
  - Вот я тебя с малолеткой вчера видел, а ты мне денег жалеешь... - с упрёком произнёс Вован. - А ещё племянницу ждёшь!
  'Железная логика', - подумал Илья и посоветовал вслух:
  - На четвёртом этаже ремонт начинают. Там рабочий нужен. Я тебя рекомендовал - обратись в рецепшн.
  Он закинул на плечо собранную с вечера сумку, закрыл перед носом Вована дверь на ключ, вышел из 'Отеля Тамар' и через пятнадцать минут был уже на пляже Кису́ски. А по дороге всё думал: 'Такие сны легко объяснить. Под утро тестостерон увеличивается... Столько времени без женщины... И прочий атеизм. Но что-то тут не то. Едва появилась эта кастрюля... Интересно, что будет, если подсунуть её Вовчику? И где он меня видел с малолеткой? Только по дороге с кока-колой'.
  
   6
   Я на святую Русь
   Базукой обопрусь,
   По планке выверю прицел...
   Юрий Визбор.
  Илья поплевал в маску, прополоскал стекло, засунул в рот загубник и нырнул в Красное море. Вода, по утру холодная, обожгла его кипятком. Но тренированная кожа быстро освоилась, и стало тепло. Илья прежде всего поплыл поздороваться с рыбками: в метрах пятидесяти от берега стоял гигант-валун, заросший зелёными губками. Почуяв человека, изнутри зарослей стали подниматься разноцветные обитатели, к которым Илья так и не мог привыкнуть - вот уже больше года они его удивляли своей тропической экзотикой.
  - Привет, родные, - проговорил он в загубник. - Как вы тут без меня?
  Он вытащил из мешка подтухшую котлетку и раскрошил её в воде. Рыбёшки кинулись пожирать мясо, клевали его в ладони, щекотали в голые ноги. Из голубой бездны поднялась пара ярко-синих попугаев с роговыми губами-клювами, но, боясь человека, лишь подбирали остатки уносимые течением.
  - Ладно. Пора работать.
  Илья поплыл над кораллами. Мусора за неделю понакидали, конечно, но немного: пивные банки и бутылки, пластиковые стаканчики, затонувшие магазинные мешки. Подплыв к мосткам, вытащил истекающий водой пакет с мусором. И ахнул: у самых мостков вдоль оградительного каната плавали с десяток белых пляжных стульев из пластмассы.
  - Вот козлы! - ругался он, стягивая маску и ласты.
  Выбросив мусор в бак, вернулся и начал вытаскивать стулья, забрасывая их на мостки. Подбежал испуганный Хадиш, работник-эфиоп, взимавший плату за эти стулья и лежаки, следивший за чистотой и порядком на пляже.
  - Что случилось? - спросил он на иврите, запыхавшись.
  - Не люди - свиньи!
  - Я же на цепь вечером закрыл! - удивлялся Хадиш.
  - Да им хоть цементом залей - расковыряют!
  Один стул унесло-таки ветром за буйки. Он догнал его и подталкивая перед собой головой, притаранил к мосткам. Но по пути к берегу увидел что-то странное, лежащее на дне - ремень или что-то другое. Выглянул из воды, сориентировался по берегу и засёк место. Перекидав стулья и выслушав благодарность Хадиша, отправился к месту находки.
  Он завис над странным предметом, лежавшим на дне, пытаясь сообразить, что это может быть и какова глубина его залегания. 'Метров двенадцать-четырнадцать, - прикинул он. - Чёрта лысого достать...' Нырнул раз, другой, третий - ласты были коротки, под названием 'Турист', 'цена 5 руб. 30 коп.', найдены на помойке. Снова вернулся к мосткам и у работников проката 'Кисуски' выпросил настоящие 'ocean'. В них, преодолевая с трудом боль в ушах, удалось с первого раза ухватить пряжку ремня. Когда на последнем дичайшем желании вдохнуть воздух (теряю хватку, теряю, думал он) вынырнул, вышиб из трубки воздух и отдышался, то почувствовал во рту вкус крови. В маске под самым носом тоже плескалась розовая водичка. И уши заложило до глухоты. 'Только бы перепонки не полопались'. Он глянул под воду и беззвучно охнул: на ремне висел автомат 'Тавор'. Работая только ногами, поплыл к берегу - 'ocean' его тащили, создавая бурунчики на плечах. Хорошо бы купить такие, да стоят они заоблачно. Он вернулся к Кисуски. Молодые ребята спортивного вида, инструкторы по дайвингу, смотрели на него, растопырив глаза.
  - Вот, это вам - вернул он ласты, - а это - не знаю чьё.
  И положил автомат на прилавок. К оружию был приторочены резиновым кольцом спаренные магазины с патронами.
  - Вспомнил, - закричал вдруг спасатель Рувен, - неделю назад девчонка-солдатка тут рыдала, убивалась, что автомат с лодки уронила.
  - Не понял, какая солдатка? - спросил Илья.
  - Сопровождала школьную экскурсию. Откуда-то с Cевера.
  - Надо полагать, вставили ей патрон в задницу на базе, - как сказать 'впендюрили' да ещё 'по самое здрасьте', Илья не знал.
  Но ребята всё поняли и заржали.
  - Короче, - продолжил он, - звоните в полицию. Я пока отдышусь.
  Хадиш стоял рядом и удивлённо смотрел и слушал. Илья обратился к нему:
  - Хадиш! Я возьму один лежак?
  - Конечно, приятель. У тебя из носа течёт кровь.
  - Я знаю. Сейчас пройдёт. Там была большая глубина.
  Глубина, как оказалось, была очень большой - ногти на ногах посинели: под ними образовались гематомы. Теряю форму, в который раз подумал он, старый стал, раньше такое случалось только после тридцати метров. Да мы и не ныряли практически на такие глубины. Один Марсель ставил рекорды.
  Я опять не умер, думал он. Хотя бы инсульт. Кессонки мне не видать без акваланга, а инсультика куда-нибудь в район дыхательного центра - не допросишься.
  Он лежал под тентом на белом лежаке и тихо сопел носом, проверяя, не остановилась ли кровь. Остановилась. Ещё минут десять и можно прополоскать морской водой для дезинфекции. Быстро, однако. Особенно быстро в Израиле сохнет бельё и проходит время. Сколько лет здесь живу, а такое ощущение, что продолжаются бесконечные летние каникулы. И полное одиночество. Одиночество ежеминутно и ежечасно, везде и всюду, среди людей и на работе.
  - Папашка! Ты умирать собрался? Молитву шепчешь?
  Над ним стояла Женька. Стройная, поджарая, в чёрных плавках, с рельефными мышцами на животе. И какой-то пёстрой маечке вместо лифчика. Не нужен ей был никакой лифчик. Надень она 'багамы', сошла бы за мальчишку. Илья улыбнулся.
  - Тут полиция тобой интересуется. Ты, говорят, полтанка со дна поднял.
  Илья принял вертикальное положение. Он улыбался. Рядом с ней нельзя было не улыбаться.
  - Уважуха, - сказала Женька. - Мои просто в восторге от твоего подвига.
  - Где они?
  - Да вон, вертятся возле автомата.
  Илья обернулся. Ребята, не приближаясь слишком близко, рассматривали оружие, лежащее между двумя полицейскими, о чём-то перешёптываясь между собой.
  Полицейские писали протокол. Один из них спросил у Ильи номер его удостоверения личности, адрес и где он работает. Илья ответил, не доставая документа. Полицейский даже проверять не стал.
  - Вас не искали?
  - С чего?
  - Ну, за тогда?
  - Умоются.
  Илья сказал ровным голосом, сочтя, что это нужно сказать:
  - Я там не успел ничего сделать. Как-то неожиданно он меня...
  - Ты сделал. Я оценила.
  - Где ты научилась так драться?
  - Детство было трудное. Деревянные куклы, чугунные игрушки...
  - Как ты вырубила первого, я понял. А что ты сделала второму?
  Девочка поморщилась и ответила брезгливо.
  - Яйца оторвала. Будет теперь только ссать. С трудом.
  Тут что-то она врёт. Илья сам видел, как валилась чёрная дылда, схватившись за пах. Такому во дворах не научишься.
  - Мне надо идти. Скоро смена.
  - Ты всё в том же магазине?
  - Да. Типа простили. Но контролёра этого выгнали. Смешно: вор продолжает работать, а он нет. Говорят, всех достал. К женщинам чуть не под юбки лезет, проверяет.
  - И что он там ищет?
  - У него тоже было трудное детство.
  Женька подумала и засмеялась.
  - Дурак круглый, как число 'пи'.
  Это уже шутка. Это уже шутка не малолетки. Это уже шутка человека с мозгами для человека с мозгами. Уважуха.
  Подошли ребята.
  - Привет, - сказал рыжий Гена и протянул руку.
  Две девчушки по местному обычаю по очереди прикоснулись к его щекам своими щёчками, издав поцелуйные звуки. Витасик сказал:
  - Здорово ты... Вы, - споткнувшись, поправился он. - Глубоко там было?
  - Да. Было.
  - Инструкторы говорят, метров двадцать.
  - Не успел померять.
  - Я бы не смог.
  - А кто бы смог? - спросила Женька. - Без пояса.
  - И автомат бы не вернул. Ни за что, - произнёс он твёрдо.
  Ребята вернулись к 'бананам' и каноэ. Наступило молчание. Илья стал одеваться. Натянув футболку, спросил:
  - Где... - хотел сказать 'тебя', - вас найти?
  Женька улыбнулась понимающе.
  - Встретимся. Эйлат - город маленький. И адрес твой я теперь знаю, - лукаво произнесла она.
  На работе он узнал, что рьяному контролёру кто-то проколол на машине все колёса и облил авто растворителем для краски. Орал, говорят, до хрипоты. День снова начинал набирать обороты. 'Будет полдень, хлопотливый и звенящий, звон трамвая и людской водоворот, но прислушайся - услышишь, как весёлый барабанщик... мясо резать в супермаркете идёт. Сколько же ей лет? И вообще, странная компания'.
  
   7
   И тут ко мне явился мой чёрт
   И уселся верхом на стул...
   Александр Галич
  Зимний солнечный день. Лес. Несколько вооружённых солдат на лыжах склонились над застарелым лыжным следом. Майор ФСБ в белом масхалате что-то говорит в переносную рацию 'Негро'. Над ними в пронзительно голубом небе пролетает самолёт, оставляя за собой инверсионный след.
  В то же время. По яркому голубому небу медленно пролетает тот же самолёт. Недалеко от берега на заледеневшем озере стоит чёрная фигурка человека. Средний план: прикрывши ладонью глаза от солнца, заросший неопрятной бородой человек смотрит на небо. Сверхкрупный план: в пробитой во льду штробе страшно качает льдинки чёрная озёрная вода; в ледяную воду опускаются руки и начинают выбирать рыбацкую сеть, в которой попадается редкая рыбёшка.
  Солдаты выходят на небольшую полянку в лесу. Всё занесено снегом. Вдруг становится видно, что небольшой холмик на краю - занесённая по самую крышу землянка. С разлапистой сосны падает медленно и спокойно ком снега. Солдаты напряжённо вслушиваются в тишину. Хищные глаза майора ФСБ.
  Человек вскидывает на спину старый рюкзак, поправляет на льду опознавательную вешку, берёт в руки воткнутый в лёд железный ломик и идёт к берегу. Из ветвей разлапистой ели достаёт припрятанные там широкие охотничьи лыжи и ставит на их место лом. Надевает лыжи, ещё раз рассматривает заснеженное озеро, курящуюся дымом деревушку на далёком берегу, засыпанную снегом лодку, лежащую на берегу вверх дном.
  Опушка леса. Из леса к землянке идёт человек, ловивший рыбу. Едва он открывает дверь, как из землянки в грудь ему упираются стволы автоматов. Он пятится назад, сзади из-под снега выпрыгивают ещё несколько солдат с автоматами. Из-за заснеженного стожка, взмемекнув, появляется коза. Автоматная очередь - коза падает на снег. Из землянки выходит в масхалате майор ФСБ, с сомнением оглядывает пойманного.
  Майор ФСБ: Что за стрельба?
  Солдат: Да тут вон...
  Показывает на козу.
  Майор ФСБ: Лейтенант! Самым тщательным образом проведите обыск. Соберите всё, до последней мелочи.
  Зимняя дорога в лесу. В грузовик укладывают изъятые вещи: тряпьё, полные мешки, тяжёлую бочку, лопаты, грабли, связки сушёных грибов, вёдра, веревки. В военный 'газик' заталкивают со связанными руками пойманного. Возле чёрной 'волги' майор снимает масхалат и садится в машину. Весь транспорт отправляется, дымя синеватыми выхлопными газами.
  
   8
   Осторожней, друг,
   Ведь никто из нас здесь не был,
   В таинственной стране Мадагаскар.
   Юрий Визбор.
  Старик был стар и страшен. Глаза его цветом были такие же, как и вся медная утварь, которой он торговал в своей лавке, - жёлто-грязные, будто захватанные руками, были его глаза. Трахомное гноилище была его посуда. Илья даже на мгновение забыл, зачем он пришёл сюда. Мимо этой лавки он часто пробегал, как всегда пробегал мимо всех арабских лавчонок, игнорируя призывы на ломаном русском: 'Брат - заходи - посмотри'. Арабы торговали всем, не гнушаясь ни крестами самоварного золота с распятым Иисусом, ни шестиконечными звёздами Давида того же материала. В любой лавчонке можно было заказать, что угодно душе: из зелёных бус в полчаса сделают мусульманские чётки из 'камня Мухаммада' - малахита (липового), из еврейской кипы-'ермолки' - татарскую национальную шапочку. Только купи! 'Купи, брат!' Странны и удивительны были здесь возмущения еврейской символикой или требования запретить празднования Рождества, исходящие из мусульманских общин европейских либеральных городов, - тут вся символика продавалось ими же, тамошними возмущенцами: открытки с Крёстным путём Христа Виа Долороза, 'святая земля' (с соседней клумбы) в бутылочках, миро (соевое) и свечи для церквей. Если попросить хорошенько, то и надгробную плиту племянницы Иисуса доставят в недельный срок. На которой так и будет написано: 'Племянница Мессии имярек'. Или 'сестра' - по желанию заказчика. Чем ближе родство, тем дороже - что правда, то правда. Реликт ценнее - понимать надо.
  Но Илью что-то остановило, и он шагнул за порог этой лавки старьёвщика. Словно захлопнулась за ним дверь - так оказалось тихо в этом закутке.
  Кривой, как ятаган, нос старика обратился в его сторону. На ятагане росла пупырчатая бородавка, из которой торчали редкие чёрные волоски. Глаза оценивающе запечатлели фигуру Ильи, и губы на коричневом лице его брезгливо дёрнулись - не покупатель. Илья стоял, обводя глазами груду старой посуды. Кувшины с крышками и без крышек стояли на полках. Какие-то урыльники с длинными изогнутыми носиками от самого дна свисали, продетые за ручки, с потолка. При виде их из памяти всплыло слово 'шербет'. Но в детстве Ильи шербетом называли бесформенный кусок плохого шоколада, похожего на хозяйственное мыло и напичканного крахмалом, мукой и арахисом. А эта посуда явно предназначалась для жидкости. Тёмного старого серебра подносы, инкрустированные узорами, и подносы медно-латунные, красно-чёрные и жёлто-грязные, лежали рассыпанными стопками. Чайники и чайнички, кофейники и кофейнички, турецкие джезвы разных размеров, посудинки, похожие на сахарницы, посудинки вообще неизвестного предназначения громоздились на полу, по углам, вдоль стен до самого потолка.
  Старик, похожий на магрибского пирата или караванного разбойника, медленно шлифовал фланелькой какой-то круглый мятый бок красной меди. Его глаза неотрывно следили за Ильёй. А тот стоял посредине лавчонки на небольшом пятачке свободного пространства и, вращаясь вокруг себя, рассматривал, блаженно улыбаясь, всю эту гнилую и полусгнившую рухлядь.
  На полу в углу, среди красно-жёлтого старья узкой полоской выделялось что-то, заваленное и даже, как показалось, припрятанное. 'Можно?' - спросил на иврите Илья. Старик не сразу, но кивнул головой, внимательно наблюдая за посетителем. Илья же присел на корточки и с брезгливостью подумал, что придётся разгребать эти многолетние отбросы, чтоб добраться до странного предмета. Он, вздохнув, снял сразу несколько посудин и, жестяно громыхая, отложил их в сторону. 'Руки придётся отмывать бактерицидным мылом, - подумал он неприязненно. - И желательно в ближайшем туалете, который сперва тоже надо отмыть бактерицидным мылом'. Он вытащил из-под груды антикварной меди кастрюльку литра на два.
  Это была посеребрённая медь. Очень старая: серебро сильно испарилось с внешней поверхности и сквозь него краснел базисный металл. 'Как же её сделали?' - удивился Илья. Дно было не припаяно, а составляло единое и непрерывное целое со стенками посудины. И выпрессовать её не могли: к горловине стенки сужались так, что днище было значительно шире верха. 'Неужели литьё? Уникальная вещь. Одноразовая работа'. Особенно поражало, что и внутри и снаружи стенки кастрюльки покрывал орнамент в виде шестиугольных сот. Таких же маленьких, как и пчелиные. Приклёпанные дужки ручек удерживали деревянные валики, диаметром с карандаш. Илья погладил их пальцем - абсолютно гладкие, несмотря на наличие трещин. И валики эти сохранили рисунок древесины. На пальму не похоже - пальма мягкая и хрупкая. Самшит? Откуда здесь самшит? Акация? 'Возьмите ствол акации...' - вспомнил он рекомендации из книги Чисел.
  Он повернулся к хозяину и спросил:
  - А крышка есть?
  Пират и разбойник, с тревогой наблюдавший за ним, помахал рукой:
  - Не продаётся.
  Для махания он даже фланельку отложил в сторону и встал.
  У Ильи начало сразу портиться настроение. 'Моя вещь. Для меня предназначена'.
  Он не стал упрашивать: 'Я хорошо заплачу...' - и задавать глупые вопросы: 'Почему?'
  Он просто спросил:
  - В Багдаде делали? Или в Басре?
  Старик опешил. Старик испугался. Его седые ветвистые брови вспрыгнули на лоб, волоски на ятагане свернулись в кольца. Он положил медный заварочный чайник, который полировал, рядом с фланелькой. Он сделал жест кистью руки, словно ввинчивал электрическую лампочку:
  - Э! Откуда знаешь? - спросил он.
  - Это моя вещь, - сказал твёрдо Илья и твёрдо посмотрел в глаза пирату.
  - В Мехране, - сказал старик. - Мастер Азис ат-Тарик.
  Илья решил блефовать, сильно рискуя.
  - Нет, отец. Это его сын Мансур. Мастер Азис уже умер тогда. А Мансур жил в Басре.
  Старик снова сделал жест, но уже левой рукой - лампочку он уже вывинчивал.
  - Э! Всё знаешь. Откуда, а? - он развёл руками; бородавка на ятагане повторила его движение.
  - Только семья ат-Тарик умела покрывать серебром медь без электричества. И этот рисунок - их знак.
  - Это последняя работа Азиса. Он подарил её на свадьбу сестре моей бабушки.
  Илья снова погладил пальцем деревянную ручку.
  - Но она ничего ни разу не готовила в ней, - сказал он уверенно.
  Тут он бил без промаха: следы гари отсутствовали на днище, ручки были не тронуты огнём.
  - Э! - в который раз завинтил лампочку старик. - Крышки нет. И не было. Не успел.
  - Скажи цену.
  Старик повернулся к Илье спиной и что-то пробормотал. 'Терпение, - подумал Илья, - это Восток'. Старик, продолжая бормотать, вновь уселся и продолжил протирать тряпочкой бок чайника. Илья едва улавливал отдельные слова: 'он не араб', 'это её выбор', 'она вернётся...' О чём он? Илья уже потянулся к карману, чтобы достать бумажник - он знал, как ведут себя торговцы на этом базаре при виде денег, но старик махнул рукой:
  - Забирай и уходи.
  - Так сколько же?
  - Уходи, я сказал, - рассердился старик почему-то.
  Илья поразился:
  - Спасибо, отец.
  - Дурак.
  - Почему?
  - Когда пожалеешь - я здесь буду тебя ждать.
  
   9
   Нас осталось мало: мы да наша боль...
   Булат Окуджава
  Кабинет майора ФСБ. Стол с переполненной пепельницей. Из-за стола встаёт майор, подходит к окну, открывает форточку. Подняв лицо к чистому воздуху, делает несколько глубоких вдохов. Поворачивает голову. На стуле сидит пойманный: обросшее лицо, запавшие глаза, поношенная ветхая одежда. Он тоже делает глубокий вдох.
  Входят друзья-полковники.
  Полковник ФСБ: Каковы результаты?
  Майор ФСБ пожимает плечами.
  Подполковник ВВ (майору с ехидцей): Глухонемой диверсант?
  Майор ФСБ: Куда мы его поместим?
  Подполковник ВВ: М-да... Не предусмотрено... У меня даже гауптвахты нет. Вы позволите? (Снимает трубку телефона.) Капитан Чесноков? Виктор Анатольевич, дорогой, у тебя 'стакан' пустой? Какая драка? Да гони ты их к чёртовой матери. И штраф родителям. Вечно наберёшь сопляков - план, что ли, выполняешь? Дело есть. Поместишь одного... И откуда вы всё всегда знаете? Шпиён. Мериканский. Жди.
  Майор открывает дверь, входят два солдата, надевают на арестованного наручники, уводят.
  Стандартное отделение милиции. Капитан Чесноков кладёт трубку телефона и машет кистью рук, словно отгоняет муху.
  Перед столом стоит подросток и канючит: Не сообщайте в шарагу, а?
  Капитан: Пшёл, пшёл. Серёга!
  Подросток: Викнатолич, не сообщайте в шарагу...
  Капитан: Я тебе сказал: уё... Серёга!
  Появляется сержант.
  Сержант: Что?
  Капитан: Этих (показывает на двух подростков, сидящих вдоль стены) и этого - как Змея Горыныча, в три шеи.
  Сержант за шиворот выволакивает подростка наружу, тот не хочет уходить из отделения милиции и кричит: 'В шарагу не звоните, Викнатолич, а-а-а...' Ещё двое подростков сбегают с крыльца отделения.
  Капитан выводит из 'стакана' полупьяную девицу. Та садиться на стул перед столом.
  Капитан: Мекешина! Вот скажи, тебе не стыдно?
  Мекешина кивает головой.
  Капитана: Я с отцом твоим на улице уже боюсь встречаться. Тебе же ещё пятнадцати нет, а ты со всеми в городке перетрахалась.
  Мекешина: Чё стрём-то разводить...
  Капитан: Ты вспомни, где тебя сегодня взяли!
  Мекешина: А Джульетта? Может, у меня любовь...
  Капитан: С двумя сразу. Ты рот ещё ... не оттёрла - Джульетта!
  Мекешина: А ты видел? Видел, да?
  Капитан: Будь ты моя - утопил бы. Посиди пока на скамье. Удерёшь - отправлю в ИТК.
  Дверь приоткрывается появляется голова подростка.
  Подросток: В шарагу не сообщайте... (голова начинает кричать - её снаружи прижали дверью к косяку).
  Дверь распахивается, голова подростка исчезает, входят солдаты с автоматами, и задержанный.
  Капитан (суетливо): Сюда, сюда.
  Задержанного вводят в застеклённый пластиком 'стакан'.
  Вечер того же дня. Кабинет майора ФСБ. В кабинете 4 человека: полковник ФСБ, его заместитель - майор, подполковник ВВ, майор милиции - начальник местного отделения.
  Подполковник ВВ: Неужели без признания нельзя установить личность человека?
  Майор ФСБ: Изъято: лопаты, грабли, тяпки. Четыре мешка картошки, бочонок квашеной капусты, бочонок солёных грибов, большие связки сушёных. Мешки с репой, морковью, свёклой. Мешки с крупами, вермишелью, мукой. Горох. Мешок соли. Пачки чая. Сушёные травы.
  Полковник ФСБ (заинтересованно): Какие травы?
  Майор ФСБ: Я не разбираюсь. Вон в углу лежат.
  Полковник нюхает связки трав.
  Полковник ФСБ: Хорошие травы. Это медвежье ухо от простуды. Бессмертник. Кошачьи лапки.
  Майор ФСБ: Чьи лапки?
  Полковник ФСБ: Кошачьи. Для печени очень хорошо.
  Подполковник ВВ: А это?
  Полковник ФСБ: Это... это, брат ты мой, гиперикум перфоратум - царь всех трав, зверобой продырявленный. От всех болезней. Где он столько набрал-то?
  Майор милиции: Может, в бочках спрятал?
  Майор ФСБ: Проверили все бочки. Перетрясли все мешки. Ничего.
  Майор милиции: Всё взяли?
  Майор ФСБ: Ну, топоры, двуручная пила, ножовка, стамеска, гвозди. Ножи.
  Майор милиции: Ножи?
  Майор ФСБ: Кухонные. Самоделки из ножовочного полотна. Миски, кружки, котелки... Нашего ничего нет.
  Майор милиции: В земле не закопано - проверяли?
  Подполковник ВВ: Я дам ребят с миноискателями, они снег уберут, поищут.
  Майор ФСБ: Что - весь лес перелопатят?
  Подполковник ВВ: Прикажу - до Чукотки расчистят.
  Возникла пауза.
  Майор ФСБ: До Чукотки... До Аляски...
  Полковник ФСБ: Горец змеиный - при поносах первейшее средство...
  Майор ФСБ (раздражённо): Крокодиловы слёзки, чебурашкины ушки... Поскольку изъятые вещи интереса для госбезопасности, так сказать, не представляют и вещдоками не являются, возьмите, Юрий Николаевич, это дело на себя.
  Майор милиции: Ну, да! Ты кашу заварил, а расхлёбывать моим следакам! Горец, бля. Змеиный!
  Подполковник ВВ (майору милиции): Хотите, передадим в прокуратуру.
  Майор милиции: (не может успокоиться): Сельдерей к макушке привяжи - вдруг поможет!
  Полковник ФСБ (мудро и успокаивающе): Не надо. Ни в прокуратуру не надо - не их это дело, ни в Москву не надо. По всему - смеяться будут над нами всеми. Во всех кабинетах, включая сортиры. Со всеми вытекающими.
  Подполковник ВВ: Делать-то что?
  Полковник ФСБ: А вот, что это за уклонист себе убежище в лесу построил, хорошо бы выяснить. А вдруг беглый? Или дезертир?
  Майор ФСБ: Да, со времён войны ещё скрывается.
  Подполковник ВВ (задумчиво): Молод он для времён войны...
  Полковник ФСБ: И это именно задача следственного отдела милиции - разоблачить.
  Майор милиции: Да у меня во всём отделе только два человека.
  Подполковник ВВ: Которым в нашем городке дел невпроворот: ищут третий месяц пропавший велосипед.
  Майор милиции: Хорошо. Уговорили. Есть у меня Крючков, тоже диверсантов везде ищет. (Майору ФСБ: Ты вместо мухоморов водку пей. Чистую. Для пользы лучше.
  Все выходят.
  Полковник ФСБ (обернувшись в дверях): Воняет тут у тебя как в обезьяннике.
  Майор с треском распахивает окно, принюхивается, на расстоянии рассматривает стул, на котором сидел задержанный и на который никто не садился в течение вечера. Открывает дверь кабинета, кричит.
  Майор ФСБ: Вера Сидоровна! (Появляется уборщица.) Замените этот стул другим. А его обработайте... дустом, что ли... дихлофосом.
  Уборщица: Хорошо. Заменить - заменю. А чего ж не заменить... (В коридоре). Брезговает.
  
   10
   И никаких богов в помине, лишь только дело - бой кругом...
   Булат Окуджава.
  Кастрюля ночью разыгралась не на шутку. Илья понял, почему у неё отсутствовала крышка. Сияние стояло до потока, переливаясь всем цветами полярных сполохов. Накрой такое металлом, неизвестно, что произойдёт. От простого взрыва до большого взрыва. Тhe, так сказать, Big Bang. Организовать бы страховую компанию с таким названием. Страховать на случай взрыва Вселенной. 'Большой Взрыв произошёл в результате жидо-масонского заговора'. Илья даже рассмеялся во сне. И сразу же после этого рухнул во тьму.
  И ему приснился весь их отряд, все девять человек. Не портретно, а как ощущение присутствия каждого из них. И он был среди них, равный. Их тела были тёплыми, потным и сильными, как после двадцати километров пробежки. Они были готовы. Но психологи, что с ними работали, сказали, что они неосознанно не хотят этого делать. Психологи, по всему, были правы. Мы любили вечером потрепаться о Кафке, Бёлле и Тарковском. Кроме удивительной троицы, мы все отказались рвать котят за ноги на куски. Мы ели печёных тараканов (невкусно), жареных морских свинок (очень невкусно), которых сами же и ободрали, но котят... 'Гоните меня в штрафбат, - сказал я тогда, - но убить ребёнка...Ни за что!' Даже Сева Арашкевич и тот подержал в руках за лапки пушистый комочек, но так и не решился. Нас четыре месяца ещё тренировали. Мы ныряли на глубины до 30 метров - никто не требовал больше. Только Марсель довёл свою норму до сорока шести метров и поставил личный рекорд в пятьдесят два. Правда, после этого у него полопались капилляры на склерах, и он ходил, похожий на вурдалака, пугая поварих в столовой. Мы знали, как войти через кессоны внутрь подлодки класса 'Вирджиния'. Мы знали, как управлять ею и как блокировать вахтенных. Я, единственный маленького метр-с-кепкой роста, входил первым и шёл первым, увешанный незаметным бесшумным оружием от пяток до темени. Себе на трико я сам нашил разноцветные ленточки, а на голову смастерил цветную шапочку из лоскутов. Если бы на палубу вышел случайно вахтенный, он бы изумился маленькому прыгающему в трёх шагах от него 'барабашке'. Мне бы этого хватило. Чтобы убить тихо человека, мне нужно было две секунды. Правда, тренер утверждал, что и этого много. За мной двигались Марсель и Костас, а дальше два Володьки - Петров и Савенко. Замыкал их командир Сева Арашкевич, похожий на Джона Леннона. И прикрывал арьергард из трёх новеньких. Они прибыли через полгода после начала тренировок. Их взяли из-за английского языка, которым они владели почти свободно, и немецкого, которым они владели свободно. Держались они особняком, в дружбу не лезли. Но работали в драках хорошо. Как тогда в Ялте.
  Психолог порекомендовал вывезти их с базы на вольный воздух. На базе они уже видеть друг друга не могли, затевая перепалки чуть не до мордобоя по малейшему поводу. В Севастополе им дали переодеться в штатское, погрузили на ботик и высадили в Ялте. Нанятый гид провёл их по музейным местам: домик Чехова, скала Шаляпина в Гурзуфе. Горький, Пушкин, Коровин, Грин. Воронцовский дворец. Ласточкино Гнездо. Недалеко от порта зашли в какое-то советское кафе с сухим белым вином и бутербродами с сыром. Сидели, молчали, смотрели сверху на порт и море. Никого не трогали. Вокруг галдел разноязыкий народ, за соседними столиками сидели гамбургские моряки. Говорили о разгрузке и что послезавтра будут уходить. И тут один из этих свиноедов и произнёс: 'Denken Sie nur! Wenn wir den Krieg nicht verloren haetten, waere das alles unser'. Почему-то Костас оскорбился первым. Он видел, кто это сказал, поднялся, медленной походкой подошёл к немцу. Тот поднял на него смеющиеся глаза и спросил: 'Hast du verstanden?' Конечно, Костас понял. В подтверждении этого он ребром ладони раздробил немцу переносицу. И тут началось! Летали столики, прыгали стулья, раздавался звон стекла. Илье достался очень высокий и очень толстый хряк. Он был неподступен. Подкат было сделать нельзя - мешала павшая мебель и осколки на полу. А добраться до него не давало его гигантское брюхо и длинные волосатые руки. И он, хряк, зацепил меня таки правой рукой по левому уху. Илья летел быстро, но казалось - вечность. Он собрал по пути все столики, и стоявшие, и лежавшие. Он рухнул в угол, рассек обо что-то бровь и бедро, но умело не сломался костями. Марсель, увидав это, вырубил по-простецки двух противников, сзади порвал хряку ахиллес и добил его ударом по шее. Он схватил Илью, как младенца, и стал продвигаться к выходу. Впереди него шла эта троица. Выстроившись клином, ребята короткими ударами всеми конечностями расчищали проход. Очень быстро ссыпались по каменной лестнице к боту и под свистки мильтонов рванули назад. Все отделались ушибами и малой кровью. Уже на траверзе военного порта на них накатила ржачка. Хохотали все, даже молчаливая троица. Даже Сева Арашкевич, промокая рассеченную губу ладонью, смеялся осторожно, но неостановимо. Даже Костас ухмылялся, растирая синяк на плече.
  На базе мы наткнулись на странных парней. Они шли метрах в десяти от нас в столовую на ужин. Они не маршировали, шли не в ногу, но, высокие, под два метра, широкоплечие, с руками, по которым было видно, что лучше их не трогать зря, они шли единым цельным монолитом. Их было пятеро и лица у них ничего не выражали, а глаза были пусты совершенно. Без единой мысли. Машины для убийства. Тогда инструктор по рукопашке, просидевший всё побоище в уголку, тихо посасывая сок, сказал:
  - Вот они бойцы. А вы говно. Слизь. Особенно ты, - и показал пальцем на Илью.
  Бровь заклеили, бедро зашили. Тренировки начались на следующий же день. Хотя у всех болели мышцы, нагрузку не снизили. Всё правильно. Так и должно было быть. И мы были вместе. Несмотря на мнение инструктора, мы были командой. Отрядом. Боевой единицей.
  Илья проснулся от того, что по его лицу текли слёзы. Кастрюля играла и переливалась светом, швыряя его на потолок и стену. Сволочь, прошептал Илья. Выкину. Утоплю. Закопаю. Где-то в комоде спрятаны были сигареты. Нет, сказал Илья себе упрямо. Нет. 'Мне часто снятся все ребята...' вертелось в голове до утра.
  
   11
   Видишь, старый дом стоит средь лесов.
   Юрий Визбор.
  Утро. В отделении милиции из самого дальнего кабинета на втором этаже женщины в милицейской форме перетаскивают письменный стол, шкаф с папками, стулья.
  Крючков (командуя): Уплотняемся, товарищи, уплотняемся. Да вы под ножки шкафа мокрую тряпку подстелите - и он сам по линолеуму заскользит.
  В освобождающемся кабинете двое рабочих примеривают к окну решётку.
  Крючков (озабоченно): А приварить как-нибудь нельзя?
  Рабочий: Можно, конечно. Вот тут стену разобрать от крыши до земли, установить железные балки...
  Второй (молодой) рабочий: Тавровые. Из стали углеродистой марки 'у-восемь'.
  Рабочий: Именно - тротилом не возьмёшь. В земле забетонировать...
  Второй рабочий: Цементом марки 'десять'.
  Рабочий: Точно. Приварить к балкам решётку.
  Второй рабочий: Электродами марки...
  Рабочий: Хреновый ты, Костя, студент. Потому что заочник. На дневном тебе бы объяснили, что к балкам надо варить только газовой горелкой - электроды не возьмут.
  Второй рабочий (Крючкову.) Век живи - век учись.
  Рабочий: Дураком помрёшь. Здесь дюбелями надо... И уж потом снова заложить стену от крыши до земли.
  Второй рабочий: На всё про всё - неделя.
  Рабочий. Две. Плюс штукатурка и покраска. (Крючкову.) Так что делать-то?
  Крючков (шевеля челюстями): Дюбелями. (Уходит.)
  Рабочий: Ага. Шпиона поймал. Говна пирога.
  Второй рабочий смеётся.
  Рабочий: Хрена ржёшь? Держи решётку, я полезу прибивать. (Перетаскивает стремянку к окну).
  В сопровождении солдата ВВ задержанного проводят по коридору. Из кабинетов выглядывают любопытствующие, в основном женщины с картонными папками в руках. Задержанного вводят в кабинет Крючкова.
  Крючков (доброжелательно): Начнём признаваться, а? Чтоб не задерживать ни вас, ни меня. Для начала, ваше имя, фамилия, отчество - так сказать, анкетные данные, а?
  Лес. Поляна. Двое солдат с миноискателями 'прощупывают' очищенную от снега землю. Один вилами раскидывает стожок сена, возле которого лежит убитая коза. Следователь Свешников в землянке запустил руку между стеной и крышей.
  Свешников (подзывая одного из солдат): Ну-ка, здесь.
  Солдат ломиком выворачивает железную скобу, скрепляющую брёвна, раскатывает стену землянки. Свешников достаёт из-под брёвен завёрнутую в полиэтилен пачку денег, разворачивает. В нераспечатанной банковской бандероли - отменённые давно двадцатипятирублёвки, десятки, разрозненные трёшки и пятёрки. Отдельно в бумажку завёрнуты металлические монетки времён СССР.
  Солдат с ломиком: Таких денег-то давно уже нет.
  К Свешникову подходит солдат с миноискателем.
  Свешников: Полагаю, ничего не обнаружили?
  Солдат: Ничего.
  Свешников: Сворачивайтесь.
  Солдат с миноискателем: Там какие-то насыпи...
  Свешников. Грядки.
  Солдат: Какие грядки?
  Свешников (задумчиво разглядывая купюры): Огород. Укроп, петрушка, лук зелёный. Начинайте грузиться.
  Кабинет Крючкова.
  Крючков (устало и раздражённо): Мне совершенно непонятно ваше молчание. Ведь рано или поздно мы всё равно о вас всё узнаем. Зачем же упрямствовать Почему вы находились вблизи запретной зоны? (Кричит) Говори, падла, сука вонючая, козёл! Говори хоть что-нибудь!
  Бьёт задержанного по челюсти кулаком. Лицо у человека делается плаксивым, в нём проступают дегенеративные черты.
  Крючков: Мать твою! Да он же даун!
  
   12
   Былое нельзя возвратить и печалиться не о чем...
   Булат Окуджава
  Илья встретил Александру на автовокзале. Он вышел на час раньше, потому что знал, на последнем участке трассы водилы стараются выжать максимум разрешённой скорости. Заходя иной раз в запределье. Но иерусалимский автобус пришёл ещё раньше. Александра сидела в зале ожидания, скорбно таращась в планшетку. Девушка была совершенно незнакома: ещё бы - он её видел один раз в гостях у Ивана, когда ей и было-то от силы два с половиной годика. И не была она племянницей. А была она дочерью Ивана.
  Всё случилось в Суздале. Возле церкви Входа Господня в Иерусалим экскурсовод Лерочка упомянула среди прочего и о том, что здесь одновременно проходили съёмки сразу трёх фильмов: 'Царская невеста', 'Женитьба Бальзаминова' и 'Метель'. Так, де, Николай Бурляев (при упоминании этого имени лицо Лерочки потеряло своё неприступное выражение и стало мягким; она даже импортные свои стрекозиные очки сняла) сумел сыграть и 14-летнего Васю Забродина в Театре Моссовета по пьесе Исидора Штока и улана в 'Метели' здесь, в Суздале, гениально перевоплотившись, хотя ему не было ещё и полных восемнадцати лет.
  - А вам, если не секрет, тогда сколько минуло? - любовно-наигранно спросил Олег.
  - Я только что перешла в девятый класс, - потупив очи, проговорилась Лерочка и тут же с ужасом поняла, что сказала лишнее. - Юрий Завадский, да и Владимир Басов очень строго с ним репетировали, - добавила экскурсовод поспешно.
  Эта поспешность была замечена только Олегом. Он скабрёзно ухмыльнулся и произнёс:
  - Хорошо, что при монтаже не перепутали коробки. А то бы к смертному одру Марфы Собакиной явилась бы потаскушка из 'Бальзаминова'. Вот было бы кино!
  И тут начался, как сказали бы композиторы, контрапункт: Лерочка ухватилась за сюжет оперы Римского-Корсакова, а Илья зачем-то вмешался в бодание маралов.
  - Слушай, - не выдержал Илья, - ну, нельзя же так...
  Слово 'потаскушка' резануло и покоробило. Услышать в это ягодное русское утро такое...
  - Да-да, - с облегчением перешла к другой теме Лерочка, - сцену отпевания снимали именно здесь, в этой церкви! Грозного играл Пётр Глебов, а врача Бомелия народный артист Владимир Зельдин.
  Никто ничего не успел сказать. А Олег повернулся к Илье с перекошенным каменным лицом. Каменное лицо его подёргивалось кожей. Особенно страшен и противен был правый уголок губ: он опустился, словно парализованный, и все звуки Олега вылетали слева.
  - А что ты всё время суёшься? Что вы всё время суётесь, куда вам заповедано? Это мой город, моя церковь. Это мне надо. А ты угони самолёт и вали своим помогать в жаркие страны. Исидор, Зельдин, Завадский, Басов... Плюнешь - не промажешь.
  Шёпот-полузвук его был громок, но слышали его только они трое. Олег сипел и свистел своим этим полушёпотом-полузвуком. Сквозь сжатые его зубы летели мелкие брызги. Очень неприятно. Прямо в лицо. Вдруг Ритка так же сквозь зубы спросила:
  - А мне? Мне это надо? И эта Входо-Иерусалимская церковь не моя ли тоже?
  Олег опешил.
  У Ильи выступили слёзы, и он мазанул Олега по щеке. Не ударил, а именно толкнул ладонью в щёку.
  - И эту женщину лёгкого поведения, кстати говоря, гениально сыграла в эпизоде Наталья Крачковская. Она очень талантливо две роли сыграла у Воинова в этом фильме, - весело сказала Лерочка.
  - Да Марфа Васильевна я! - пропищал Олег цитату из нового фильма Гайдая и убежал, пробившись сквозь группу.
   Иван только и произнёс:
  - Ну, знаете ли...
  - А теперь мы отправляемся к церкви Рождества Богородицы. Там великолепная каменная резьба.
   На улицах по-прежнему стояли бабушки, продолжая продавать крыжовник и смородину стаканами. По-прежнему вдоль штакетников гуляли куры. И гусыни сидели на берегу Каменки в зелёной траве, охраняемые бдительными гусаками. Но изменилось всё. На солнце набежало кучевое облачко и прилипло к нему.
   А резьба действительно была красива, как и фрески внутри церкви.
   Олег заявился в номер под вечер. Друзья сидели за тарелками и хлебали малину с молоком. Злость прошла, но лёгкое напряжение ещё присутствовало.
  - Я заберу барахло. Здесь остаюсь. Комнатку снял в избушке. Покрашу этюды.
   Уже у самой двери спросил:
  - Хотите анекдот? По свету болтается на 'Б' называется?
  - Ну? - спросил Иван.
  - Брежнев, - ответил Олег.
   Но никто не рассмеялся.
  - Что-то тебя понесло куда-то... - удивлённо прокомментировал Иван.
   Олег ушёл. Ритка сидела, уткнувшись в тарелку. За всё время разговора она не подняла головы. Илья ждал извинений, но не дождался.
   Окончательно настроение восстановилось только в Боголюбове, откуда пешком по берегу Нерли до Клязьмы отправились к церкви Покрова. Горечь от вчерашнего медленно таяла на фоне открывавшейся красоты.
   Простой четверик церкви, казалось, был создан нерукотворно вместе со всей этой зелёной природой, стрелкой двух рек, на небольшом холмике - вопреки тому, о чём рассказывала Лерочка-Валерочка: дескать, и холм насыпной на пятиметровом фундаменте, и мастера - камнерезы и кирпичники - не только со всей Руси работали здесь, но даже Фридрих Барбаросса прислал своих специалистов. 'Какие мастера? - думал Илья, разглядывая Давида-псалмопевца на стенах церкви. - Какой Фридрих? Это чудо возникло при Сотворении. Само. Такое невозможно сделать руками и сюда, в эту природу, поставить'.
  - Какая красотища, - вздохнула Ритка.
   Иван ничего не сказал. Илья до сих пор не знает, как он относится к искусству.
   И Олег как-то забылся на многие годы.
  - Альбом 'Золотое кольцо' у нас хранится до сих пор, - улыбаясь, сказала Александра.
  
   13
   Флейтист, как юный князь, изящен...
   Булат Окуджава.
  Илья вышел из моря. Чёрт побери! Всё-таки я наступил на этого ежа. Чувствовалось, что в пятке что-то застряло. Стянув ласты, он хотел было рассмотреть, что именно там приключилось, но заметил: рядом с Александрой сидит какой-то накаченный парень. И он поспешил к ним.
  - Я не помешал? - спросил Илья, бросив ласты рядом со скамьёй.
   Саша подняла на него стеклянный взгляд. Лицо её было каменным.
  - Я себя чувствую какой-то... шлюхой.
  - А что такое?
  - Он сидит уже полчаса здесь и уговаривает меня по-английски пойти к нему в номер.
   Илья повернулся к качку. Очень хотелось на него заорать, дать по морде, выплеснуть всю накопленную многолетнюю злобу. Но он заставил себя растянуть щёки в улыбке. От этой улыбки парень откинулся на спинку скамьи. Илья ласково взял его пальцами за щёку. И потряс лицо.
  - Сладкий мой! - проговорил Илья на иврите; со стороны всё выглядело вполне обыденно, по-израильски, вот только костяшки пальцев у Ильи побелели. - Ты хочешь любви? - И правой ладонью он дал качку пощёчину, ласково, чтоб не вызвать подозрений у окружающих. - Пойдём со мной, - и потряс левой рукой слюнную железу, - к тебе, - ласково пошлёпал от всей души по щеке правой. - Я тебя удовлетворю, милый! - и сдавил пальцами так, как ломал грецкие орехи. - Куколка моя, - и правой ещё пару раз хорошенько приласкал и для полноты картины положил указательный палец под его левое глазное яблоко. - Хочешь? - и слегка надавил на кость глазницы.
   Качок закряхтел. Пальцами левой Илья рвал лицо любителя романтической любви вверх, а указательным правой давил вниз. Илья знал, как это больно.
   - А теперь ты встанешь, - Илья отпустил глаз качка, парень встал с открытым ртом, - и пойдёшь отсюда быстро. К себе в гостиницу. - Илья положил правую руку на плавки парня. - Ты мой хороший, - закричал он так, чтоб услышали окружающие. - Я тебя люблю, конфетка моя. Особенно твою попку и твой язык.
   На них стали оборачиваться с понимающими ухмылками.
  - Или тебе яйца оторвать? - шёпотом.
  - Нет.
  - Иди.
   Илья отпустил щёку и пару раз ещё левой похлопал по ней. Но встал так, чтоб он не дотянулся до Александры и было удобно сломать ударом ноги ему коленный сустав. Хотя парню было не до того. У него болела слюнная железа слева и подскочило давление в глазном яблоке справа. И скоро разовьётся мигрень.
   Качок, опустив руки плетьми, ушёл. Мясо его киселём висело на костях и, казалось, волочилось за ним при ходьбе.
  - Что вы ему сделали?
  - Приласкал немного. А так - ничего.
  - А почему он убежал?
  - Как я рад, что вы не знаете иврита.
   Александра молчала, всё ещё переживая оскорбление.
  - Поймите, Сашенька, это курортный город. Люди сюда приезжают зачем? Чтобы оттопыриться. Подростки напиваются и трахаются между собой по-кроличьи безудержно. А тем, кто постарше, что делать?
  - Ну, есть же какие-то... - бедная девочка с трудом подбирала слова, - специальные телефоны, что ли...
  - Есть, конечно, но за деньги, Саша... А душа? Ему же, постарше которому, любви хочется, тепла, ласки. Хоть немножко. Его, по сути, пожалеть надо. А я ему за вас чуть мясо с лица не оторвал.
   Тучки, забившие небо, как сопли носоглотку, рассосались, и небо задышало свободно.
  - Южные города - это море, солнце, воздух. Все немного сходят с ума. Я такие сцены наблюдал и в Геленджике, и в Алуште, и в Ларнаке, и в Барселоне. Не прижимайте сильно к миокарду.
   Саша засмеялась.
  - Знаете, вы так смешно говорите всегда. Как-то неожиданно.
  - Мы с вашим папой всегда так изъяснялись с окружающими. Это сейчас у нас тапочки сносились.
  Они сидели на песчаном берегу дельфинариума. Илья купил входные билеты со скидкой, выдав Сашу за жительницу Севера. Что было почти правдой. Но она напрочь отказалась от его денег и сама оплатила услуги инструктора и подводное плавание с дельфинами. Ученицей девушка оказалась способной. С учётом того, что плавать она вообще не умела, чем поразила Илью наповал. 'Как так? Как можно не уметь плавать? - думал он про себя. Иван же ездил с семьёй в Индию, возил дочку и на уральские озёра... Да мало ли тут таких, что заходят по шею в море и стоят часами в воде?'
  Дельфины, огромные, чёрно-серые, лаковые привели Сашу в восторг. Были они значительно крупнее черноморских афалин. Они подплывали к ней с инструктором и подставляли брюхо - почеши! - как собачонки. Илья видел эту подводную экскурсию потом на отснятом видеоролике. Теперь Саша сидела на солнце, и Илья трепался с ней ни о чём.
  - Мы познакомились с Иваном на олимпиаде по химии, - рассказывал он. - Меня случайно записали в группу на год старше. Я, кстати, не обратил на то никакого внимания - олимпиада была областная, и я решил, что усложнённые задания и есть суть таких соревнований. Начинали награждение с тех, кто занял третьи места, чтоб сохранить интригу. В группе девятиклассников меня не оказалось, что меня очень огорчило - я был абсолютно уверен в правильности своих решений. Зато там оказалась Маргарита Штейнгард. А с вашим отцом мы уже заприятельствовали и сидели рядом. И когда она вышла на сцену, он, по-моему, даже дышать перестал. Ну, она стоила того, чтоб задохнуться: стройная, как авторучка, шейка - скульптура Нефертити рядом с такой шейкой рассыпалась бы в пыль. И волосы! Чёрные, пушистые, они нарушали законы физики - не поглощали свет, а отражали и даже излучали. И при этом - коса до попы, коса такая же пушистая, как её голова. Я девушек в те годы, равно как и в эти, боялся и испытывал к ним скорей эстетические чувства, поэтому свою пародийную фамилию прошляпил.
  - Почему пародийную? - спросила Саша.
  - Гроссман Илья! - провозгласил Гальперин, доктор химических наук, на лекции которого в Универ я бегал после школы. Ну, какой я groß Mann?
  - Духовно, разве не так?
  - Метафорический Гроссман - это сколько угодно, в две лопаты не перекидать. Гальперин повторил ещё раз, и Иван толкнул меня локтем. Пока я шёл к сцене, спотыкаясь и потея от страха, Гальперин тут и огорошил всех, а меня особенно: случайно, сказал он, и неожиданно девятиклассник написал олимпиаду по органической химии и занял первое место. Я стоял среди других победителей и видел только двух человек: Ивана, который встал и развёл руками, словно держал в них каравай с солью, и Ритку, точнее, её глаза. Глазища у неё были... Душераздирающие. Ассоль нервно курит в сторонке моршанскую махорку. Потом мы стояли в коридоре и ждали выходящих. 'Да подожди ты! - заинтересованный совершенно другим сказал Иван. - Успеешь ещё насладиться любимыми страницами ‟Общей химии''. Я держал премированную стопку книг, мне было тяжело и радостно. Вышла Ритка. Книги, видно, она уложила в свой портфель - пузатый, он оттягивал ей руки. Она, странно улыбаясь, подошла к нам и странно произнесла странные слова: 'Мáзлтов! Шкóйех!' Это на идише. Я сразу и не сообразил. Потом мне бабушка перевела и велела эту девочку привести к ней в гости. Девочка в гостях так и не побывала. А вот два старшеклассника - Иван свет Викторович и реальный дворянин потомственный русский граф Олег Струве, одноклассник своего детсадовского друга Ивана, стали бодаться между собой, цитируя модных тогда Владимира Леви да братьев Стругацких. Но то было позже. А тогда Иван свет Викторович наиграно произнёс: 'Почему бы благородному дону не предложить великолепной доне Окане эсторского или белого соанского?' И Ритка отчебучила в ту же секунду: 'Вот только не надо мне предлагать посмотреть ируканские ковры!' - 'Браво!' - воскликнул ошарашенный Иван. Ритка снисходительно на него взглянула, но пойти в ближайшее кафе согласилась. Кафе оказалось молочным. У меня в кармане звякали какие-то копейки. Я взгромоздил стопку книг на столик и, сгорая от стыда, начал пересчитывать мелочь в ладони, думая, хватит ли мне на троллейбус и автобус добраться до дома. У Ивана деньги, конечно, были, однако шикануть Ритка ему не дала и здесь. 'Мальчики, - сказала она просто, - не надо волноваться. Родители меня снабдили денежным аттестатом'. Я молча смаковал мороженое с сиропом, а ваш папа пел всеми птичьими голосами: заливался соловьём, курлыкал голубем, рассыпался в трелях кенаром, верещал свиристелем. Только что вороном не каркал. Мы все учились понемногу в трёх разных школах, в разных концах большого города. И уж как они втроём общались меж собой - не имею понятия. Но наступило лето, и родители Олега, люди весьма не бедные и чиновничьи возвышенные, перед вступительными экзаменами способствовали приобретению юношеских 'спутниковских' путёвок по Золотому Кольцу. Накал страстей пришёлся именно на эту поездку. Ритке, как я понимаю теперь, вначале было приятно, что двое небезынтересных и оригинальных, начитанных и умных без пяти минут студентов готовы шишки себе набить ради неё. Но в старинных русских городах их адреналиновый фонтан ей надоел. Может, поэтому она и вышла потом замуж за тихого флегматичного историка с диссертацией 'Роль коммунистической партии в развитии коневодства в Центральном Поволжье' и русской фамилией Ковалёв. Родила дочку с той же фамилией. И обживает теперь легендарный город Волгоград. А Олег граф Струве закончил худграф какого-то мелкого пединститута имени усов Чапая и, по слухам, преподаёт черчение в таком же мелком пединституте на родине Ольги Книппер. Каковая Книппер сбежала со своей родины в двухлетнем возрасте, прихватив своих родителей. Наверно, наперёд рассчитала, что должна женить на себе писателя Чехова в Петербурге. Ну, а ваш папа ныне и присно - ведущий торакальный хирург города.
  - А вы? - спросила Саша иронично.
  Илья помолчал. Раньше ему стало бы больно и душевно щемяще от вопроса, а теперь нет. Просто грустно.
  - Знаете, Сашенька, в юности мы пели глупые песни. 'Мы с тобою, товарищ, не заснули всю ночь, всё мечтали-гадали, как нам людям помочь'. Мы мыслили такими масштабами. Всечеловеческими. 'Кому ещё доброе дело сделать?' - зарычал Илья голосом медведя-оборотня из фильма 'Морозко'. - А потом медленно и верно пришло другое понимание. Не нужны мы никому со своей по-маяковски вскрытой грудной клеткой. А ведь поэт любил кино и не любил читать. Однако у него был любимый роман - 'Отцы и дети'. И он мечтал сыграть Базарова. Даже придумал начало: художник рисует грудную клетку и внутри сердце. А потом объясняет деревенским ребятишкам, как оно колотится. 'Дайте руку. Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон'. Зачем Иван свет Викторович познакомил Ритку с Олегом? Хранил бы втайне. Гуляли бы вдвоём по городским паркам. Мороженое, книжки-киношки. А он собирал всю компанию по воскресеньям, и нам было легко и свободно друг с другом. Нам было радостно дарить. Дарить себя. Своих друзей. Хороших людей, интересные книги своим близким, любимым. Нам казалось, мы будем вечно вместе, вечно счастливы и будем строить светлую вечность для всех. А оказалось всё по-другому. 'Любимая сказала: ‟Это мало. Нам нужен дом, любовь у нас была''. И жизнь, которая казалась лишь черновиком настоящего сильного будущего, обернулась единственными и изо дня в день повторимыми суконными буднями. Тем, что ощущает Дед Мороз, простоявший все праздники под ёлкой и вернувшийся в нафталиновую коробку. А для себя я нашёл такой ответ: у меня нет дома; мне не нужен дом, я не хочу в нафталиновую коробку. Йехуди́ нодэ́д - есть такое выражение в иврите: блуждающий еврей. 'На большой мне, знать, дороге помереть Господь судил'.
  - Это Пушкин, я узнала! - радостно вскрикнула Саша. - А к Маяковскому я равнодушна.
  - Христос был за всех распят, а Маяковский за нас всех застрелился. 'За нас' - это из российской культурной сферы. В Израиле эта мысль у многих вызовет неприятие, вздутие, икоту.
  - Стресс-сепсис-летальный исход... - засмеялась Саша.
  - О! - ответно засмеялся Илья. - Наше присловье из далёкого прошлого пронзило века и эпохи! Юность разлетелась на пословицы и поговорки! Нет! Весь я не умру!
  Опять насупила пауза. Илья перевернулся с брюха на спину и закинул руки за голову. Солнце било в глаза, он жмурился.
  - Всю жизнь мечтал иметь свой дом, свой угол. Чтоб стеллаж с книжками, письменный стол чтоб, и там, за спиной, чтоб любимые дети и единственная женщина... Женщин было много, любимой не нашёл. Дети повзрослели и выкинули меня из своей жизни. Маюсь по чужим углам. Как-то свыкся. В случае чего, 'потянуло-потянуло', собрал пожитки - и фьють! 'Я такой, я взял и ушёл. Не хочу я бродить по свету, а на месте сидеть не могу...'
  - Сколько же вы стихов знаете, Илья! Мне что-то знакомо, что-то совершенно нет...
  - В наше время стихи формировали нашу этику. Мы строили себя по стихам, по книгам, по красивым шаблонам. Наверно, я единственный извращенец, для которого Пушкин и Окуджава, Маяковский и Визбор, Стругацкие и Экзюпери - не чтиво, а инструкция жизни. Трифонов - предупреждение, как нельзя себя вести. Пятигорский - где не надо искать ответов. 'Значит, верные книги ты в детстве читал'. И это плохо. Я вот отравился на всю жизнь Александром Грином, до сих пор болит весь мой искусанный организм. 'Что ж, каждый выбрал себе веру и житьё, полсотни игр у смерти выиграв подряд'. Наверно, я единственный рудимент, который выжил, как ископаемое животное, с тех времён. Лох-Несское чудовище. Кистепёрая рыба. Утконос.
  Они сидели на песке заповедника, и болтовня их зашла за какие-то границы, за которые заходить было не нужно. В загороженном заливчике дельфины дугой выплывали на поверхность и, блестя чёрными круглыми спинами, уходили в глубину. На специальных мостках стояли детишки с родителями и радостно кричали, когда эти животные, словно понимая детскую радость, выныривали и ложились всем телом на специально сделанные для них площадки. Они хлопали ластами, и морды у них были смеющимися. Дети хлопали в ладоши и мордашки их расплывались от счастья.
  - А Библия? Новый Завет? Они дают ответ?
  - За ответом, Сашенька, - улыбнулся Илья, - к этим книгам приходят только мучимые сомнениями, потерявшие себя или часть себя - те, у кого свербит в душе, а вопроса задать не способны. Да и то - не весь мир. Значит, дело не в Библии, а в душах людей. Мало кто приходит к Ведам или Махабхарате, Авесте или Энума элиш.
  - Энума элиш?
  - 'Когда сверху...' - по первым словам. Это аккадская священная книга. 'Песнь о Гильгамеш' гораздо более известна. Но все эти тексты не обозначены в нашей социальной и личной культуре как священные. Казалось бы, Старшая Эдда или Нибелунги, русские былины или якутские олонхо несут те же ценности, что и тексты иудеев и христиан: святость семьи, непрощённое предательство, отмщение, темы вражды братьев, дядьёв с племянниками... И наверняка для сибирских народов их эпос сакрален, как сакральны мифы южноамериканских индейцев - для индейцев, австралийских аборигенов - для аборигенов. Для нас же все эти тексты и иные мифы - не более, чем некая экзотика. Как Библия - экзотика для индусов или пигмеев. Значит, она не универсальна. Значит, подходить к ней нужно как к любым текстам, применяя тот или иной способ анализа. И главное, я-то для себя вроде бы уже и здесь нашёл ответ.
  - Какой?
  - А не скажу! Иначе начнём спорить. А вот там, на мостках стоят мои знакомые.
  Илья помахал рукой, и в ответ Женька помахала ему тоже. А вслед за ней его разглядели и все остальные.
  - Сейчас я вас познакомлю с интересной компанией.
  И компания не задержалась зрелищем близких дельфинов, через пару минут они все уже были на песке возле Ильи. Последним подошёл Витасик.
  
   14
   ...И что прыгнувший в небо кузнечик
   Обязательно вниз прилетит.
   Юрий Кукин.
  Лес корабельных сосен, уходящих в синеву неба. Солнце бьёт сквозь иглы. Только стук дятла нарушает сказочную тишину.
  Дорога в лесу по просеке. Издалека едут военные машины, смердя соляркой. В крытых брезентом кузовах сидят солдаты с обречёнными лицами.
  Поликлиника. Вдоль стен сидят, ожидая приёма, больные с детьми и без. По коридору ведут задержанного. Впереди Крючков. Он открывает дверь и входит в кабинет врача. Дверь закрывается, на ней табличка: 'Психиатр. Невропатолог'. Из кабинета выскакивает мать с подростком лет четырнадцати. Возле кабинета сидит Мекешина с отцом. Мекешина встречается взглядом с подростком, хищно ухмыляется. У её отца страдальчески-усталый вид.
  В кабинете.
  Врач (женщина): Совсем с ума рехнулись? Не буду я его принимать!
  Крючков: Почему?
  Врач: Сколько времени он у вас находится?
  Крючков: Сутки.
  Врач: И вы терпите сутки эту вонь?
  Крючков (удивлённо): Что же делать?
  Врач: Идиотия. У вас, надеюсь, излечимо. Первое: вымыть. Чистое бельё. Второе: накормить. Третье: полное обследование - хирург, отоларинголог, терапевт, кожник, уролог. Кровь на полный анализ. Флюорография. Кардиология. И только потом - ко мне.
  Крючков направляется к двери.
  Врач (ему в спину): Дантиста не забудьте.
  Крючков (озарённо): Кстати!
  Кабинет подполковника ВВ.
  Полковник (смеясь, Крючкову): Не было у бабы забот - так купила порося! Ведите.
  Крючков: И белья у вас не найдётся ли для него?
  Подполковник ВВ: Моё? Или подойдёт солдатское? (По телефону) Каптёра ко мне. Гимнастёрку? Шинельку? Ватничек?
  Крючков: Костюм я ему свой отдам старый. Ботинки тоже. Всё равно не ношу.
  Подполковник ВВ: И спинку ему потрёшь?
  Крючков: Вам смешно.Мелькнула у меня тут одна мыслишка, надо будет проверить.
  Подполковник ВВ: Что за мыслишка?
  Крючков: Зубы. Чьи стоят пломбы или коронки - а вдруг забугорные?
  Подполковник ВВ: Ты ещё рентгеновский снимок зубов сделай - труп Гитлера по таким опознали.
  Крючков: Мысль.
  На территорию казармы въезжает 'газик'. У крыльца из него выводят задержанного, ведут в душ.
  Солдатская душевая. Каптёрша в чине прапорщика раскладывает мыло, бельё, ставит на полочку бутылочку шампуня, вешает на крючок махровое полотенце. Дверь распахивается, входит Крючков.
  Каптёрша (испуганно-суетливо): Готово всё. Пожальте.
  Мимо неё проводят задержанного. Она с жалостью провожает его глазами.
  Крючков (протягивая ей сложенный костюм, носки, ботинки): Тоже разложите тут.
  Каптёрша: Я поглажу. (Глаза Крючкова, злые, как щебёнка.) Я быстренько.
  За задержанным закрывается дверь. Он садится на скамью, некоторое время сидит неподвижно, затем снимает с крючка белоснежное махровое полотенце и нюхает его. Сверхкрупным планом: заскорузлые пальцы с чёрной каймой ногтей на фоне ослепительно белой махровой ткани слегка подрагивают и поглаживают полотенце. Умиротворённое лицо.
  Каптёрша (в каптёрке гладит костюм): Какая же гадюка до такого дела мужика довела?
  Вторая каптёрша: Ой, да я тебя умоляю!
  Каптёрша: Может, он скитник?
  Вторая: Как это?
  Каптёрша: Верующий истинно.
  Вторая: Где ты таких нынче найдёшь?
  В душевой задержанный с удовольствием моется под душем горячей водой. С забытым удовольствием вытирается полотенцем. Одевается. Расчёсывается. Смотрится на себя в зеркало. Строит гримасу своему отражению: 'Всё-таки влип'.
  Пустая солдатская столовая. Приводят задержанного. Он усаживается за стол. Берёт в руки кусок серого хлеба, долго его нюхает с закрытыми глазами, отламывает кусочек и языком растирает его по нёбу. Ему подают в миске горячий суп. Он медленно, жмурясь от наслаждения, ест.
  Кабинет врача-психиатра. Врач заканчивает писать, нажимает на кнопку звонка позади себя. В коридоре вспыхивает надпись 'Следующий'. Со стула поднимается и входит во врачебный кабинет Крючков.
  Врач: Можете забирать.
  Крючков машет в коридор рукой, пропускает двух солдат, которые встают позади стула с задержанным. Крючков показывает врачу наручники.
  Врач: М-да... Его бы я отпустила, а вас бы лично, гражданин следователь, оставила. (Протягивает лист бумаги Крючкову.) Здесь всё.
  Крючков (солдатам): Вывести. В машину. (Читает выборочно.) При поступлении больной имеет явные следы недоедания, истощения, авитаминоза... Мимика маловыразительная, голос тихий, бедно модулированный... отвечает на вопросы неохотно... (Удивлённо.) Он с вами разговаривал?! Отвечал на вопросы?!
  Врач (наливает себе чай из термоса): Неохотно.
  Крючков: ...В ясном сознании, ориентируется в пространстве, времени и собственной личности... Простите, он что - здоров?
  Врач с полным ртом кивает утвердительно головой.
  Крючков: Вы его лицо видели?! (Показывает, какое лицо было у задержанного.)
  Врач: Душевно. Весьма.
  Крючков: Ничего не понимаю. (Продолжает читать.) Да как же 'вменяем'?
  Врач: Вменяем, голубчик, вменяем.
  Крючков: Он что - шлангом прикидывался? Передо мной?
  Врач: Мы пользуемся боле узкой терминологией.
  Крючков (присаживается на стул): Не для протокола. Вы-то как сами считаете, он нормальный.
  Врач: Товарищ! Я же написала: вменяем!
  Крючков (мрачнеет): Та-ак...
  Кабина 'газика'. На переднем сиденье рядом с шофёром Крючков. На заднем, между двумя солдатами зажат задержанный. Лицо Крючкова по мере приближения к отделению приобретает множество оттенков одного выражения - понимающе-озлобленного.
  Кабинет Крючкова. Оперуполномоченный медленно раздевается, аккуратно вешает на плечики в шкаф пальто, садится за стол, стирает на столе невидимую пыль.
  Вводят задержанного. Он садится на стул. Крючков исподлобья хитро смотрит на него.
  Крючков (по-английски): Как тебя зовут? (удивлённые глаза задержанного). Да, да. Как твоё имя? (кричит по-английски) Хватить прикидываться дураком! Имей смелость признаться и себе и нам - твоя игра проиграна!
  Задержанный начинает тихо смеяться, смех его переходит в хохот.
  
   15
   Но комсомольская богиня - ах, это братцы, о другом!
   Булат Окуджава
  - Вы в центр залива не лезьте - там ежи, целая поляна, - предупредил рыжий Гена Ингу и Инну.
  - Ладно-ладно, - с интонацией последней оторвы ответила Инна.
  Девушки медленно зашли в воду, присели и, задирая подбородки, неумело поплыли к канатам, отделяющим купальню для людей от территории дельфинов. Там уже висели на ограждениях все ребята. Последним бросился в воду Генка и сильными сажёнками поплыл за девчонками, обогнал их и тоже повис на канате.
  - Что-то я не пойму, - спросил Илья у Жени, - ты им кто?
  Женя перекатилась на живот и сказала Александре:
  - Лучше всего использовать солнцезащитный крем средней силы. Номер пятнадцать.
  - У меня российский.
  - Не знаю, что такое. Попросите Илью, он вам купит.
  - Я завтра уже уезжаю.
  - Ты задал сразу два вопроса, - повернула голову Женя к Илье. - Ты кто? И ты - им кто? - И снова повернулась к Александре. - А он вам всё показал? И Эцион-Гевер? И океанариум?
  - И даже птичий заповедник, - засмеялась Саша, - и сад библейских растений.
  - Это не столько я показал, сколько Саша мне открыла. Увидел Эйлат с совершенно неожиданной для себя стороны. И так много обнаружил в нём нового и незнакомого.
  Подошла русская старушка лет с двумя внучками по семи лет каждая. Саша улыбнулась им. Они, туристки из России, поселились недавно этажом ниже в 'Отеле Тамар'.
  - Как вы, Валерия Павловна? Привыкли к нашей жаре?
  - Спать не могу. Да не столько от жары, сколько от расстройства.
  - Что такое? Опять Вовчик деньги выпрашивал? Не давайте ему больше никогда!
  - Да Вовчик это не беда. Эта маклерша, через которую мои родственники из Ашдода...
  - Да, вы рассказывали, Вика...
  - Поселила нас в комнатушке, которая ну не стоит она пятьсот евро. Да ещё под окном машины разгружаются с пяти утра, а по бокам окна кондиционеры стоят - гудят всю ночь, как самолёт. Я ей говорю, или найдите другую комнату или снижайте цену. Она ни в какую.
  - Как, говорите, её зовут? - поинтересовалась Женя.
  - Виктория. Офис у неё в центре города, на площади, маленький.
  - Можно вам только посочувствовать. Ну, а кузины-одногодки? - спросил интригующе Илья.
  - Хорошо, - хором ответил девичий дуэт.
  Илья полез в сумку и достал пакетик драже в глазури.
  - Напополам. Дельфинов видели?
  - Да!
  Бабушка с внучками стали располагаться на лежаках.
  - Очень понравилось в Мацаде, - продолжила Саша. - В России нет таких древних мест. Да к тому же связанных с Библией. Надо же, тот самый Ирод Великий... Ну, и Мёртвое море, конечно! Это что-то сверхъестественное! Словно в невесомости!
  - В Мацаде мы были, - задумчиво произнесла Женя, мысли её явно были не в древней крепости. - Два раза. Один раз на принятии присяги 'Дувдева́ном'. Мои были в восторге. Солдаты, десантники, торжественная клятва 'Мацада больше не падёт!' - для них, - она мотнула головой в сторону подростков, - эти ребята в форме и есть новый Израиль.
  - 'Дувдеван' - это особо элитная бригада десантников. А переводится смешно - 'Вишня', - пояснил Саше Илья.
  - ...А на океанариум нам денег не дали... - вздохнула Женя. - Так мы всё равно прошли.
  - Через забор? - спросил Илья.
  - Ага.
  - Восстановили справедливость?
  - А почему на живых акул могут смотреть только буратины с золотыми монетами? А если социальные службы не оплачивают такие экскурсии, что им делать? - Женя снова мотнула головой в сторону ребят.
  - Так ты работаешь в мэрии! - догадался Илья.
  - Они и без того чувствуют себя изгоями здесь.
  - И ты их защищаешь от жестокого общества.
  - Они отличные ребята. Им нужна мечта, и я её им придумала. Вот Витасик ненавидит всех чёрных. Год назад какой-то гуталин типа беженец-нелегал пытался его изнасиловать. Суданцу, конечно, накостыляли добрые прохожие, а потом и полиция, но мальчишка теперь боится всех копчёных и преодолевает свой страх, избивая при случае любого. У него одиннадцать приводов в полицию.
  - А девочки? - спросила Саша.
  - Эти по глупости. Из-за глупости родителей, из-за идиотизма тутошней системы образования.
  - Все виноваты. А они сами - ангелочки?
  - А вот не надо так говорить! Да у них трудный возраст. И ломать их в этом возрасте, подгоняя под чуждую им систему, значит сломать их и нажить врагов системе. Папочки с мамочками у обеих ещё в России ударились об иудаизм.
  - Это общее поветрие: кто в православие, кто в ислам, кто выбросил партбилет и надел на голову кипу.
  - Да хорошо бы, если б 'в'. А то ведь 'об'. Об синагогу. У самих крыша набок, так надо и детям свернуть. Короче, отдали девчонок в религиозную школу. Типа, вера оградит их от грязного и распутного влияния мира. И вот после русской школы, где дают знания и учат думать...
  - Ну, это идеализм!
  - ...они попадают в школу, где в неделю: два часа математики, четыре часа английского, четыре иврита, а остальное - Тора и каббала. И немножко домоводства. И почти все девчонки их класса, выходя за ворота школы после занятий, стягивают с себя длинные религиозные юбки прям перед глазами изумлённого охранника. А под ними - нормальные человеческие джинсы.
  - Самые несчастные люди в этой ситуации - охранники.
  - Самыми несчастными оказались Инга и Инна. Когда с криком 'кибенимат!' они избавились от вторичных признаков иудаизма...
  Саша засмеялась:
  - А какие первичные?
  - Первичные, - пояснила Женька, - у мужчин... мимо них проходил главный раввин этой школы. Вызвали родителей, начались разборки. Инна из Серова, уральская, девушка морозостойкая, но горячая, наорала на рава, на мидрашит, на радаков, на весь Израиль так, что и её, и тихую Ингу из школы выгнали. Земля здесь обетованная, а вот образование - нет. В середине учебного года никуда пристроить ребёнка без скандала в мэрии невозможно. Радаки и махнули на девчонок кто рукой, а кто свежеобрезанной конечностью. Поймали их за кражу в дорогом магазине женских трусов и прокладок.
  - Как можно украсть пачку прокладок? - удивился Илья.
  - Да не пачку! У Инги, как записано в деле, случились первые месячные. Она про них ничего не знала: матери было по хрен, раву тем более. Вот они с трусами спрятались в туалете, Инна хоть научила подругу пользоваться и предчувствовать. Но этот коллективный поход в кабинку вызвал подозрение. Позвонили в полицию, в урне туалета - ношеное бельё с потёками и надорванная пачка 'котекса', а в сумке у Инги ещё две прокладки. И завели уголовное дело из-за начала первых регул.
  - Девочка выросла, стала девушкой - уже преступление! Еврейский семейный праздник - появление менархе. Традиционно отмечается с радостью и весельем взросление дочери. И так с каждым?
  - Да. Истории разные, а суть одна. Генка, например, отправился пешком назад в Россию к бабушке в Саратов. Гарика поймали пьяным в гостинице: стоял на стрёме, пока его такой же пьяный друг резал насмерть другого пьяного друга в номере из-за девки-одноклассницы. Сёмка воровал кошельки и дорогие телефоны на пляже. Если им сейчас не помочь, то этот интернат, где они ночуют, превратит их в готовых наркоманов или таких отбросов, что и говорить не хочется.
  - Знаете, Женя, - вмешалась Саша, - в ваших рассказах, точнее, как вы их рассказываете, слышится интонация сильной нелюбви к этой стране...
  - Знаете, Александра, племянница или уж не знаю кто...
  - Но-но-но! - перебил Илья. - А вот хамства не надо!
  - Я не обиделась... Я Илье не племянница. Я ему почти дочь. То, что делаете вы здесь для этих мальчишек и девчонок, и вам за это платят зарплату - такого в России нет.
  - А по русским каналам показывали каких-то казаков в Удмуртии, они там с подростками на лошадях скакают, из ружья стреляют, ножи кидают и всё такое прочее...
  - Добровольцы, которым никто не платят.
  - Или национальные объединения, - добавил Илья. - Евреи воспитывают своих, татары - своих... Удмуртские казаки - чего только не бывает!
  - Как и здесь, - добавила Женя. - У друзов своё воспитание, у арабов своё, у самаритян своё. Смешно другое. Есть спецшколы со спецпедагогикой для умственно иных детей. Дауны, аутисты... Так там учатся все в одном вместе: и арабы, и русские, и евреи. И все одинаково счастливы.
  - Вы педагог? - спросила Саша.
  - Учусь после армии.
  - В каких войсках служила? - поинтересовался Илья.
  - Не важно.
  - И на каком курсе сейчас? - казалось бы, небрежно спросил он; но Женя поняла и засмеялась:
  - Вычисляешь мой возраст?
  - А как вы боретесь за справедливость? Кроме арбузных операций.
  - Каких операций? - Саша с удивлением взглянула на Женю.
  - Да было, - ответил вместо неё Илья.
  - Наказываем сволочей и жуликов.
  - Стоп-стоп. Так это ваша работа с машиной этого охранника капиталистической собственности?
  Женя села лицом к морю. Её позвоночник выгнулся, как в атласе анатомии. У Ильи возникло жгучее желание погладить её по нагретой солнцем загорелой спине.
  - Но ведь это же всё равно уголовное преступление, - сказал он.
  - А что ты предлагаешь? Пусть ходят гадёныши без Бога над головой? Да и у Бога когда руки дойдут?
  - Так ты Его заместитель?
  - Не переживай за нас. Добро без кулаков - трепотня языком.
  - Будем делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать, -процитировал Уоренна Илья.
  - Вот именно. В точку. Больше не из чего. Мы скоро покинем Эйлат.
  - И куда? - какая-то тень испуга шевельнулась в душе у Ильи.
  - У них зародилась идея нового Израиля. Хотят уйти на Север, поселиться в лесах в районе Кинерета.
  - Женя! Ну, они - ладно, романтики. Но ты же взрослый человек! - воскликнул Илья. - Ты-то понимаешь, что это ребячество! Робин Гуды нашлись, ушкуйники благородные, кудеяры малолетние! Выходят из лесов, чтобы отнимать у богатых и раздавать бедным. Благородный разбойник Владимир Дубровский. 'Как верёвочка ни вейся, а совьёшься ты в петлю!' Это Высоцкий, чтоб ты знала.
   Женя повернула к нему злое лицо.
  - Вот вечно вы болтаете. Только языком способны молотить. Нетаниягу сказал, Либерман сказал, Ципи Ливни сказала. Им, мне, да по большому счёту и тебе - насрать, что сказал Исраэль Кац, Арье Дери или там - президент Ривлин. Всё равно ничего не меняется по отношению к ним, - она потрясла указательным пальцем в сторону купающихся подростков. - Они - живые, а вы - тухлятина. Да, это ребячество. Но дать им почувствовать вкус свободы, радости самостоятельности, принятия самими своих решений - разве это не правильно? А к сентябрю мы вернёмся сюда. Им надо будет записываться в школы. Кроме Гарика и Генки, все эйлатские. Разойдутся по родителям. Но дружбу сохранят надолго. Чего я и добиваюсь - избавить их от одиночества, от чувства ненужности. Дать им друг дружку, чтоб насовсем, чтобы братья...
  Она стала натягивать шорты, сандалии и майку.
  - Я думала, что хоть ты меня понимаешь. (Здрасьте вам морозным утром, - подумал Илья. - Такие предъявы кидать можно только при разводе.) Эх, ты, папашка!
  Она легко вскочила на ноги и свистнула громко.
  - Уходим! - крикнула Женька ребятам.
  Саша с любопытством наблюдала интригующую сцену.
  - Да не было у меня с ней ничего. И быть не могло, - виновато сказал ей Илья.
  - Я так и подумала, - усмехнулась российская племянница, она же почти дочь.
  - 'Вот за эфтаки дела посадили в кандала...' - пробормотал Илья.
  Минуту спустя к нему подбежали маленькие кузинки.
  - Вот, твоя девочка потеряла, - и протянули зарядник для мобильника.
  - Спасибо, красавицы! Пойдём есть мороженое?
  Саша взяла девчушек за доверчивые ручки, и все отправились к ближайшему киоску. Возле киоска прогуливались павлины с опущенными хвостами, и лежали в тени кошки; между ними расхаживали голуби и чёрные, как гарь, индийские вóроны. Павлины на них покрикивали трескучими голосами, и никто никого обижал.
  
   16
   И я кричу: 'Давай, Виталий Палыч! Давай на всю катушку, дорогой!'
   Юрий Визбор.
  Квартира полковника ФСБ. Накрытый стол на кухне, полковник с женой обедают. Жена убирает тарелку с потёками борща, воздвигает гигантскую гору дымящихся паром пельменей.
  Полковник (втягивая носом пар): Что бы ни случилось, и кто бы он ни был, рапорт я отправлю в Москву.
  Жена: Отпустили б вы его. Уже все в Городке от смеха давятся.
  Полковник: Во-первых, это моя обязанность. Во-вторых, генерал-майора перед пенсией получить и почётно, и надбавка.
  Жена: Мужика-то за что?
  Полковник (наставительно): И в-третьих, лучше на пенсии жить в своём домике в Подмосковье, чем в квартире в этом гетто. Главное, успеть раньше военных и милиции.
  Звонок входной двери. Жена уходит открывать дверь. Полковник чокается с бутылкой водки.
  Полковник: И раньше моего майора. (Выпивает, закусывает солёным грибком.) Уж больно шустрый.
  Возвращается жена с подполковником ВВ.
  Полковник: Как раз к столу! А то она уже тёплая.
  Наливает вторую рюмку себе и подполковнику. Гость садится за стол.
  Подполковник ВВ: Не откажусь. За здоровье! (Выпивает.) Рапортишко-то, Виталий Палыч, уже отправил? Золотой погон примерял?
  Полковник (смеясь): Да помилуй, Сергей Саныч, через полтора года на пенсию, изменения в биографии в любую сторону мне уже противопоказаны.
  Жена полковника наливает гостю борща.
  Подполковник ВВ: А борщец славный! Вот моя Марусик не умеет так.
  Жена: Твоя Марусик, уж извини, Саныч, готовит не просто плохо, а страшно! Её новогодние манты не забуду никогда.
  Полковник: В Новый год главное - не манты, а смазка перед ними.
  Разливает по рюмкам.
  Подполковник ВВ: Так уж изменений и боишься?
  Полковник: Если откровенно, Серёжа, то, как говорится, заслуженный отдых лучше проводить где-нибудь в других широтах.
  Выпивают.
  Подполковник ВВ: Сейчас будет оперативное заседание. Будешь?
  Полковник: Да вместе и поедем. А верно, что говорят, будто ты все киоски у нас к рукам прибираешь?
  Подполковник ВВ: И откуда ваше ведомство информацию берёт? Угрожаешь?
  Полковник: Да упаси Бог! Просто, Серёжа, у каждого свои планы на старость. Мне - тихая пенсия в своём домике. Тебе - бизнес. Здесь.
  Оба смеются. Жена накладывает подполковнику пельменей. Полковник наполняет рюмки.
  Полковник: Ну, что? За сбычу мечт?
  Подполковник ВВ: Договорились. (Выпивает, закусывает.) С медвежатинкой?
  Кабинет майора милиции. Присутствуют все силовики и два оперативника Леонид Крючков и Андрей Свешников.
  Крючков: Таким образом, есть все основания полагать, что задержанный не желает раскрывать свою личность. Вероятнее всего, в силу тех разведывательных функций, которые он, по всей видимости, выполнял.
  Полковник ФСБ: И откуда такая видимость взялась? Вместе с гласностью, что ли?
  Крючков: Задержанный владеет не только великолепными артистическими данными, что говорит о его профессиональной подготовке, весьма специфической, но и английским языком!
  Полковник ФСБ: Вы с ним и по-аглицки изъяснялись?
  Крючков: Да.
  Полковник: И какой же у него акцент? Лондонский? Американский? А может, он, спаси и сохрани, из Австралии к нам засланный?
  Подполковник ВВ (тихо и ехидно) Засранный...
  Крючков: На вопросы он не отвечал, но реагировал на них с явным пониманием содержания.
  Майор милиции: То есть?
  Крючков (смущённо): Да расхохотался мне в лицо... (Все смеются.) Совершенно очевидно, что он дурит нам голову.
  Майор милиции: Что Свешников скажет?
  Свешников: При более тщательном обыске в землянке я нашёл деньги. Во-первых, мелочь в количестве тридцати семи копеек. Вот в таком виде они хранились. Трудно себе представить резидента, так бережно хранящего гроши, не имеющие хождения. Да и не стал бы резидент жить в лесу, копать грядки, выращивать репу...
  Майор ФСБ: Лечиться вороньими глазками и собачьими жопками...
  Полковник ФСБ: И жить с козой!
  Все смеются. Крючков вздыхает.
  Свешников: Кроме того, в тайнике лежали разрозненные купюры разного достоинства ещё советских времён. И даже нераспечатанная банковская бандероль: пачка по двадцать пять рублей.
  Майор милиции: В каком банке получены деньги?
  Свешников: Надпись выцвела, но тем не менее читается: Промстройбанк, отделение нашего областного центра, есть и номер, и дата.
  Майор ФСБ: Когда выдана?
  Свешников: Когда выдана и где - не знаю, деньги могли быть переведены в сберкассу в любой конец области. А дата на бандероли двадцатилетней давности.
  Майор ФСБ (с удивлением глядя на своего начальника полковника): Это столько времени он тут незамеченным живёт?!
  Подполковник ВВ (на ухо полковнику): Этот тебя сожрёт раньше всех. Серьёзный мальчик.
  Майор ФСБ: Должен сказать, что никакой информации на Запад об объекте до сих пор не просачивалось.
  Майор милиции (Свешникову): Что вы предполагаете?
  Свешников: Я думаю, что Леонид в какой-то мере прав, подозревая здесь криминал. Но он не там искал. Мне думается, что задержанный - это просто скрывающийся от следствия... ну, растратчик, что ли, вор-кассир из банка...
  Крючков: Чего бы это растратчику двадцать лет в тайге сидеть?
  Свешников: Я задаю себе тот же вопрос. И не просто сидеть. У него там полянка вся под огород вскопана, сена стожок накошен, тропинка к ручью протоптана... Даже выгребная яма вырыта. Благоустроился человек как мог.
  Майор милиции: М-да... Жили мы тут себе тихо-спокойно и - вдруг: 'Кукареку! Царствуй лёжа на боку!' - следствие проводить.
  Свешников: Думается, нужно сделать так: во-первых, постараться проследить путь этих денег...
  Подполковник: Да деньги-то уже два раза менялись: то перестройка, то Павловские реформы, то капитализм (оскалившись рычит) во всей своей русской красе.
  Свешников: Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Вдруг архивы сохранились. Во-вторых, проверить всех пропавших без вести в 1978-79 годах. В-третьих, отправить на дешифровку отпечатки пальцев - а вдруг?
  Майор ФСБ: Поднять все висяки того периода.
  Майор милиции: Вы, Леонид, займитесь всеми пропавшими, изчезнувшими и отправьте пальцы сегодня же. А вы, Андрей, возьмите на себя деньги и нераскрытые преступления.
  Подполковник ВВ: А на хрена нам это всё надо?
  
   17
   Вот и всё приключенье, да и вспомнить - чего там?..
   Юрий Визбор.
  Вставать наутро предстояло рано: самолёт на Екатеринбург улетал в 4 часа дня, поэтому уезжать надо было первым автобусом. Саша по Интернету с планшетника регистрировала свой авиабилет; билет до Тель-Авива купили накануне. Илья очень не хотел отрываться от текста своей писанины, неожиданно сюжет пошёл-двинулся-полетел и требовалось только записывать его последовательность. Поэтому он не заметил, когда по кастрюле побежали первые слабые, но набиравшие силу сполохи. И лишь после того, как выключили свет и Илья на своём надувном матрасике на полу принял удобное для рёбер положение, он увидел разноцветные блики на стене и мысленно застонал: ночь предстояла бессонная.
  Саша по младости своих лет спала на кровати тихо, ни о чём не беспокоясь. Её словно и не было в комнате. Словно чудная дневная бабочка, на ночь сложила крылья и замерла до утра. И она не вызывала никаких крамольных желаний. Илья слегка проанализировал этот момент, удивившись. Или потому, что девушка была слишком юна для него? Нет, пожалуй, нет. Или потому, что у неё на шейке висел крестик, а Илья настороженно относился к любым проявлениям обрядности? Пожалуй, да, тут есть что-то отталкивающее. Но главное - она была дочкой Ивана, а это святое. Это - как родная дочь, как младшая сестрёнка. Что-то гриновское было в ней. Мысли перескочили на Женьку.
   А ведь она в чём-то права. Мы были уверены, что нам предстоят великие свершения - а нам предлагали БАМ. Или строить КАМАЗ. Володька-раз Петров, сосланный в нашу группу из Военно-медицинской академии за то, что трахнул на вечеринке то ли племянницу первого секретаря, то ли внучку третьего, вернулся после армии в свою академию и сейчас кто? В какой-то криминалистической лаборатории при ФСБ патологоанатомом на службе государевой деньгу имеет. Володя-два Савенко владелец доломито-меловой мельницы, превращает осадочные породы в белый порошок для последующего превращения его в краску. И породы не он осаждал, и краску не он делает - необходимейшее промежуточно звено. Но деньгу имеет немалую. Марсель, спаситель мой и напарник мой, которому почку отдам, только намекни, закончил Казанский авиационный, стал начальником испытательного полигона, заслуженный испытатель России. Испытатель ЧАВО? Да чаво-то космического. Что ни в тарелку не положишь, ни в нос не закапаешь, ни на задницу не натянешь вместо штанов. Испытатель будущих отдалённых услуг. А Иван, Сашин отец, друг олимпийский? Что-то у меня спина, слушай, болит... - От старости, старик, лекарств нет, приезжай, покажу несколько упражнений. Ионыч хоть лечил худо-бедно. А в Израиле и вовсе - пришёл, заплатил копейки, поставили стероидный укол: патология, конечно, не прошла, зато не больно. Мы были обречены на прозябание изначально, хотя этого не понимали. В школьном детстве ещё пели под гитары новые песенки про телегу, про счастье для всех и даром, а потом стали слушать Высоцкого и Галича. Да и они не давали ответов, лишь советовали: 'Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!' Где наших душ прекрасные порывы? Куда испарились? Мы мечтали о светлом и красивом будущем. А мир оказался хаосом. И вот что странно, во что бы мы никогда не поверили в детстве: мир может существовать только в состоянии хаоса! Счастье всем и даром, как призывал Рэдрик Шухарт, невозможно. Особенно в регулярном государстве. Лишь отдельные люди в маленьком локализованном пространстве структурируют этот хаос, да и то на время. Мы называли этих людей фарцовщиками и спекулянтами, жуликами и пройдохами - и глубоко их презирали. А именно они и делали дело, а все прочие дяди Вани, Ивановы, Гаевы-Раневские рядом с ними - это мы и есть: трепло, болтуны, ботала коровье. Нас зачали ничтожествами - мы выросли в ничтожества. Острили много. Особенно я - профессиональный филолог. Смертельный номер: человек-еврей с песенкой 'Семантическое ослабление знака в аспекте компаративистского анализа'! Гром аплодисментов! Кому это нужно? Как упражнения от радикулита. Как полигон для ракетных движков. Как патологоанатомы в ФСБ - там-то точно уже никому не нужно. Весь пар ушёл в свисток. Осталась только кастрюля, которая умеет вызывать нематериальное прошлое.
  Ему приснилась 'золотая рыбка'.
  Обе торпеды пришлось убрать, перегруз был и без них. Зато мы уложили два дополнительных баллона с кислородом. Ни еды, ни лекарств, ни туалетной бумаги нам не выдали.
  - Слышь, малой, - попытался приколоться командир Арашкевич, - сгоняй к каптёру и получи подгузники специальные для взрослых. Накладная уже там. Есть приказ командования, выдать каждому на время нашей операции. Когда нет возможности выйти наружу.
  Я посмотрел на Костаса, тот серьёзно ответил:
  - Мы в Хельсинки ездили покупать. Потом продавали на чёрном рынке. Из-под полы. Фарцовка. Очень удобно для стариков-паралитиков.
  И я пошёл. Но по пути скосил глазом на странную троицу. Вадим (точно! его звали Вадим) жевал травинку и, прищурившись, смотрел на меня. Увидел мой взгляд и сказал, взглянув на небо:
  - Дождь будет. Вон облако ползёт.
  А я отправился в столовую, выпросил клюквенного компота с булочкой и с удовольствием пококетничал с Ниной-раздатчицей.
  Вернувшись, доложил:
  - Товарищу капитану-лейтенанту приказано явиться в штаб дивизии для получения командировки в Хельсинки. Будете сопровождать эшелон с подгузниками размера 'экстра ларч'. Правда, б/у. Старшине второй статьи Редозубову Вадиму приказано явиться на склад для получения и последующей раздачи всей команде зонтиков. А самому ему - два.
  Хотел ещё добавить, что второй зонтик будет кисейным от солнца, но договорить не дали. Гаязутдинов Марсель упал со скамьи первым и схватился за живот. Лейтенант забыл, что он ещё помощник капитана, хохотал одним животом, придерживая разбитую губу пальцем. Петров расстегнул ремень на х/б и опрокинулся на спинку скамьи. Даже троица смеялась в голос, причём, кажется, шёпотом. У меня болело всё лицо, каменное выражение, которое я запланировал, не выдержало и ржачка выплеснулась из меня наружу. Даже шрам над бровью заныл.
  Петров пропел:
  - I want you, I want you, I want you, - он любил петь Битлов. - Сева! Мa belle
   These are words that go together well. My Се-е-ева!
  А Костас удивился:
  - Почему вы смеётесь? Такие подгузники есть. Мы брали израильские 'Титулим', они дешевле, а качество хорошее.
  На вторую волну хохота нас уже не хватило. Через два часа нам дали слабительное. В ужине отказали. Вечером суровые медсёстры поставили нам клизмы. Шутить с ними было бесполезно - они видали и не такое, а всякое. Только старшая сказала, обернувшись:
  - Вернитесь, мальчики.
  А мы побежали в гальюн. После чего бледный Костас сказал:
  - Детские подгузники мы тоже продавали. Очень удобно и гигиенично для малышей.
  Утром нас переодели в лёгкую спортивную униформу, заставили выпить по паре таинственных таблеток и помочиться напоследок. И мы полезли в 'золотую рыбку', из которой накануне убрали всё, что мешало, и отвинтили всё, что могло покалечить. Управлял 'рыбкой' второй из троицы - вспомнил! - Сергей Миронов. А у третьего была фамилия Качара. Миша Качара. Я шёл за Марселем последним. 'Рыбка' рассчитана на трёх человек. Она всегда была рассчитана на трёх человек. Мы влезли все девять. Мы прилипли к сухогрузу, и через пять часов поступил сигнал оторваться. Лодка легла на дно.
  - И что теперь? Ждём попутного ветра? - спросил Петров.
  - Не царапай мне последний нерв, Вова.
  - Ставь задачу, командир, - тихо сказал Савенко.
  - Задача - не чайник, так сразу не поставишь, - капитан-лейтенант разорвал голубой пакет и быстро пробежал глазами приказ. - Весёлые ребята в штабе сидят, - и похлопал по плечу Мишу Качара.
  - Справимся, как ты думаешь?
  Миша пробежал глазами текст:
  - Справимся, командир. Если никто не обосрётся.
  - Всем дали таблетки, чтоб не обосраться-обоссаться и жрать-пить не хотеть. Словом, отключили нам почки-печени.
  - Ни хрена себе у них препараты, - поразился Петров.
  - Командир, наклонись-ка, - и Миша прошептал Арашкевичу: - Думается мне, Сева, проверяют нас на клаустрофобию. Это главная задача.
  - Не рано ли начала пара влюблённых курлыкать на судне?
  - Правда, командир, не томи.
  Арашкевич строго сказал:
  - Хорошо. Задача. Мы должны незаметно проникнуть, минуя эхолоты и заграждения, в военный порт ...
  - Новороссийска, - перебил Костас.
  - Откуда знаешь?
  - В пяти часах от нас только этот город с большим портом.
  - Далее всплываем и пугаем окружающих своим видом. Потом нас забирают.
  - Ну, так пошли, чего сидеть-то? - сказал Марсель.
  - Придётся посидеть. Надо прицепиться к какому-нибудь днищу, чтобы нас не засекли. Выбор и принятие решения по трансферу оставляют за нами.
  - Класс! - воскликнул Петров. - Дожили до сгнившей буржуазной демократии! Будем голосовать? Или у нас тут пока ещё демократический централизм?
  - Демагогию отставить!
  - Спасибо, дорогая партия и родное командование, за приказ, который мы и сами хотели!
  Было полутемно, но усмехнулись, наверное, все.
  - Я вас всех успокою, голосовать мы не будем. Скажу гаже. Ближайшее подходящее нам днище в ту сторону будет только послезавтра в одиннадцать утра. Хотя приказом нам отводится семьдесят два часа.
  - Нет, мне нравится это - семьдесят два часа! - не мог остановиться Вовчик-раз. - При двух баллонах кислорода!
  - Марселик, любимый, твоя попка мне уже надоела, - ласково прокурлыкал я. - И если ты ею ещё раз вмажешь меня в переборки, у тебя будет большая татуировка на спине с моим портретом. Или ты некрофил? - спросил я под смех остальных.
  - Мальчик мой, - отвечал Марсель через плечо. - Дай только выбраться отсюда. Вот всплывём, и я обещаю тебе небо в алмазах.
  - Миша! - спросил Савенко. - А сколько над нами?
  - Тридцать шесть метров.
  - Командир! Я хотел бы детализировать ситуацию.
  - Слушаю.
  - Тридцать шесть метров - это над нами? Или под уровнем моря?
  - Ох, дошутитесь вы у меня. Всех на карандаш! Расслабьтесь и отдыхайте.
  - Я добавлю кислорода, - предупредил Миша. - И ещё. Если кто-то захочет выйти - кричи. Если кто-то увидит солнце - кричи. Если кто-то увидит зелёных человечков, бабочек, мышей или маму - кричи.
  - А бабушку можно?
  Я прислонился щекой к марселевой спине и вырубился часов на пять, только иногда вытирая слюну о его трико. Помню, что проснулся от крика 'Кто пёрнул?'
  - А что мне прикажешь - лопнуть? Ну, лопну. Легче никому не будет, - проворчал Серёжа Миронов.
  - Я добавлю кислорода.
  Снизу потекла живительная струя. Сверху щёлкнул клапан давления. Я сглотнул слюну, выравнивая барабанные перепонки.
  - Рекомендую продуть уши, - посоветовал Арашкевич.
  - Уже. Не учи учёного. Мне всю жизнь продувают уши, я привык, - раздались голоса; последняя реплика принадлежала - угадай кому? - будущему эфэсбэшнику.
  - Пердёж стравили, предлагаю травить анекдоты.
  - Ты где-то подхватил свеженькие? - спросил Миша. - Кислорода остался один баллон. Это часов на четырнадцать, если экономно.
  - Должно хватить. Ещё пару часов после продержимся.
  - Есть фрегат 'Седов'. Через три часа пройдёт на заправку.
  - Нет. Днище крутое.
  - А если по борту, не всплывая, сопровождать?
  - У нас скорости не хватит. Снесёт к винтам.
  Миша полистал лоцию.
  - Есть лесовоз.
  - Какой причал?
  - Далеко. Часа полтора ползти по дну назад.
  - Напоремся на что-нибудь.
  - Это точняк, ребята. Везде, даже в Японии, акватории засраны таким железом...
  - А ты когда был в Японии?
  - Вовчик-раз, а какие они, японки? Говорят, у них горизонтально расположено, нет?
  - Вроде раздвинула ножки и тебе зажало! Кайф!
  Арашкевич оборвал солдатский юмор:
  - Диверсанты! Ждать нашего днища нам ещё долго. Рекомендую дышать через раз. Желательно по очереди.
  - А вот можно даже сперва правым лёгким, потом левым - большая выйдет экономия.
  Все заржали.
  - Ох, допляшетесь вы у меня, дотанцуетесь...
  - Или только верхними долями.
   А я спросил:
  - Товарищ! Вы на следующей выходите?
  Все заржали ещё громче. Да что это за троллейбус такой попался, рассердился я. У мужика впереди спина была необъятная и пропускать эта спина явно меня не хотела. Пойду-ка я по головам, решил я, пусть знают, как набиваться, что дыхалка не шевелится. И я полез через спину.
  - Ты куда, твою мать? - закричала спина.
  - Иди на хрен, - ответил я ей. - Не хочешь пропустить - стой и не крякай, жлоб.
  - Первый готов, - произнёс водитель.
  Я начал шарить над дверью троллейбуса, помня, что там, за откидной панелью, есть кнопка экстренного открытия.
  Владелец необъятной спины схватил меня за голову и пару раз хорошо дал по морде. Откуда-то появился шприц, и мне вкололи прямо в шею какую-то херню. Через пять-шесть секунд я обмяк, голова моя закружилась, едва произнеся: 'Вот, сволочи...'
  Я очнулся, когда часы на руке показывали восемь. Часы были электронные, значит, это утро.
  - Скоро всплываем, - сказал я.
  - Через три часа, ѓ- ответил Марсель.
  - Вот я однажды на Эльбрусе горнячку схватил. Я вам доложу - ослеп ваще, - начал Володя-раз. - Потом полгода боялся даже на свечку смотреть, в чёрных очках ходил всю зиму, как придурок.
  - И главное - это от тебя, как личности, не зависит, - продолжил его мысль Володя-два.
  Я не понял ничего и спросил:
  - Что-то было интересное, а я пропустил?
  - Кино, уржались, ты не поверишь.
  Костас спросил:
  - Хотите анекдот?
  - Только не показывай руками. Валяй. Свежак?
  - Одна женщина жалуется подруге: мой муж бегает за каждой юбкой, просто не знаю, что с ним делать. Подруга отвечает: у моей собаки та же проблема - бегает за каждой машиной, а когда догонит - просто не знает, что с ней делать.
  Наступило молчание. Все задумались.
  - У вас в Вильнюсе это смешно? - спросил Володя-раз.
  - Да. Все смеялись, - подтвердил Костас.
  - Нет, у нас тоже есть 'Ну, погоди!', журнал 'Крокодил' и фильм 'Старики-разбойники', но самые утончённые в чувстве юмора люди живут в Вильнюсе.
  - Это, правда, смешно, - обиделся Костас.
  И тут все заржали вполне искренне.
  - Что-то у меня нос болит, как будто в сопатку насовали, - сказал я.
  - Аллергия, наверно, - предположил Марсель. - У меня вот плечо ноет, словно кто наступил.
  - Это точно аллергия, - сказал Миша.
  Все заржали снова.
  - А почему вы теперь смеётесь? Аллергия - это очень неприятно.
  Теперь ржали все, даже капитан-лейтенант Арашкевич.
  - Очень. Это ты верно, Костас.
  - Нет, я за эти двое суток не хохотал столько никогда.
  - Не стучите копытами - засекут.
  Нас наверно потому и разогнали, что мы не были убийцами. Умели, но не могли. Мы не стали деревянными солдатами Урфина Джюса.
  Через три часа мы прицепились к танкеру и вышли напрямик к нужному причалу. Мы всплыли и наконец-то откинули люк. Я вылез первым, как из утробы. Хлопать по заднице меня было не надо - орал я громко, вдыхал полной грудью и выдыхал, выгибая диафрагму до рвоты. За мной выползали остальные.
  - Нихерасики! - произнёс Володя-раз. ѓ- А я по паспорту не Мао.
  Мы опухли и стали действительно похожи на китайцев - кожа у всех пожелтела не только на лицах, но и на всём теле.
  - Ша, - сказал командир. - Это билирубин.
  Он дал нам по паре других таинственных таблеток, и мы их запили единственной литровкой воды.
  - Будьте осторожны. Ударитесь - будет синяк, напряжёте сустав - кровь наполнит сумку. Постарайтесь минут двадцать-тридцать не шевелить резко организмом, - посоветовал Миша.
  Он и Серёжа поднялись на пирс и пришвартовались к кнехтам. Волна нас постукивала бортом об автомобильные покрышки, свисавшие до самой воды.
  Через двадцать минут все захотели писать. В море мореманам мочиться запрещено традицией, но не в люк же! Мы ссали на стенку причала так, как не ссали никогда. Моча была кроваво-жёлтой. Позывы стягивали с нас штаны каждые десять минут. И тут к нам заглянул патрульный солдатик с повязкой на рукаве и автоматиком в руках.
  - А вы кто? - испуганно спросил он, глядя на желтолицых опухших как с бодуна девятерых мужиков, поливающих стенку причала с верхней палубы подлодки-малышки.
  - Слушай, сухофрукт, сюда, - ответил командир. - Я капитан-лейтенант Арашкевич, командир... тебе знать нельзя. Если через десять минут комендант порта не прибудет нас встречать, я радирую на базу, и он сегодня в офицерской столовой пообедает в последний раз. Бегом марш!
  И мальчик-сухофрукт исчез. Полкан прикатил на собственных 'жигулях'. Воротничок на его красной шее застёгивался кем-то другим. Выя это была, а не шея, ни один галстук не завяжется на ней, кроме пенькового.
  - Вы кто такие? - грозовой тучей он завис над нами.
  Арашкевич прищурился. Склонил голову к плечу. Посмотрел на полкана.
  - Твоя нежданная пенсия, каперанг. Прими пакет.
  - Что за пакет? Откуда?
  - Нет, мне нравится это 'откуда'!
  - Если вы не желаете, я верну его в штаб округа. С допиской, так, мол, и так, плевать он хотел на сургучную печать.
  - А! - воскликнул просветлённый комендант. - Давно ждём. Давай сюда!
  - Те, - поправил его Арашкевич. - Давай - те. А лучше попроще: 'Так точно!', - товарищ капитан-лейтенант.
  - Так точно, - ел нашего командира глазами радостный капитан первого ранга.
  - А почему вы нас давно ждёте? - ехидно поинтересовался Миша.
  - У меня свои источники, - врал комендант наобум лазаря.
  - Можно я поссу? - спросил я. - Двое суток всё-таки.
  - Да, командир, что-то у нас почки заработали, как Паша Ангелина.
  - Она плохо кончила, - заметил командир, тоже приспуская штаны, - от цирроза.
  - Не пугай. Я кончу хорошо и многократно, чего и всем желаю.
  Мочились мы теперь каждые четверть часа. Радовались только одному: рыба в акватории вся сдохла до нас.
  Через полчаса за нами пришёл автобус. Почему-то туристический 'экспресс' с надписью 'Сухуми'. Каперанг лично пригласил нас 'пройти проехать'.
  - В столовой уже накрывают. В офицерской.
  - Белое сухое, - приказал Миша. - По ноль-семь на двоих.
  - А как же! Есть крымский мускат, настоящая Массандра.
  - Только сухое. Аскорбиновую кислоту с глюкозой по упаковке на брата. Фрукты и рыба. Крабы есть?
  - Найдём! Найдём!
  - Найдите.
  - Да мы бы все, отражу и выражу я общее мнение, не отказались бы от шашлычков из барашка, с болгарским каберне и ткемали. С помидоркой.
  - И похорон под тихую музыку, - ответил Миша. - Обедаем долго, жуём тщательно, едим немного. Иначе кранты. Матросы, всё поняли?
  - Так точно, - разноголосо ответили все.
  Мы разлеглись на нарах в казарме и час счастливо лежали. Ничего не хотелось. Болела спина, и ступни гудели, как самовар. Потом пришёл с телефона спецсвязи командир, и мы пошли обедать. Я первый раз в своей жизни ел крабов. И последний. Так себе, признаться.
  А потом нас разогнали. Не годились мы. Шутили много не о том.
  - Ребята, это всё из-за меня, - извинялся я. - Крышу снесло, психика не выдержала.
  - Не гундось, - сказал Петров. - Может, это и к лучшему. Другие пусть как один и мрут в борьбе за это.
  Всех разослали по разным частям и даже армиям. Правда, цацку подвесили 'За третье августа, засели мы в траншею'. Носить на левой ягодице, пританцовывая. Я восьмидесятый Новый год встретил в Герате. В танковом ангаре пили вонючую тутовку, от которой наутро болела голова. И дембельнулся в сентябре, получив два осколка в рёбра от безосколочной, слава Богу, гранаты. Успел подать документы на рабфак филфака. Заявился в деканат с иконостасом в четыре медальки на морпёховой груди. И размер брюк у меня тогда ещё был между сорок четвёртым и сорок шестым. Меня приняли, даже с каким-то испугом. И девки-студентки косили в мою сторону красивыми глазками. И некрасивыми тоже косили. А остальные две цацки прислали: одну на пятилетие вывода войск, вторую поучил уже отец - на десятилетие, когда я махал шваброй в одной иерусалимской конторе.
  А клаустрофобия у меня действительно есть, думалось мне под северным сиянием кастрюли. Мне душно в запертой комнате, тревожно в тесных тёмно-зелёных коридорах, неприятно в закрытой от всего остального мира стране. Лес я не люблю. Горные ущелья тоже. У меня вечно в душе трепещет стрекозиными крылышками страх. Даже в Эйлате он не исчез полностью.
  Без пяти пять утра Илья открыл глаза. Снова не выспался, молча проворчал он и отключил будильник на телефоне. Полежал, соображая, как бы тихо приготовить завтрак, но ровно в пять часов кастрюля со звоном упала с полки, погасив свои сполохи. Саша проснулась. Начались сборы.
  Долетела она без приключений; правильно добралась до вокзала в Тель-Авиве, вовремя доехала до аэропорта. Неудивительно, девушка сразу произвела впечатление крепко стоящего на ногах человека. А Илья, проводив её на автобус, неделю резал мясо, разделывал кур, взвешивал печень и пупочки.
  Женя с ребятами нигде не встречалась, хотя он тайно для себя хотел их увидеть на море или на лужайках парков. Тревожная тоска поселилась в душе. И кастрюля по ночам тихо отсвечивала, порождая какие-то отрывочные сны или вообще не рождая ничего.
  
   18
   Ищи меня сегодня среди морских дорог
   За островами, за большой водою.
   За синим перекрёстком двенадцати ветров,
   За самой ненаглядною зарёю.
   Юрий Визбор.
  Люба: Послушайте, ну, что нового он вам может рассказать? Прошло почти двадцать лет. Расследование давно закончено. Дело закрыто. Как ещё свидетельские показания?
  Женщина на столе тщательно разделывает курицу, разрезая её аккуратно по суставам.
  Свешников: Дело можно открыть в любой момент. Понимаете, пропал человек. В то же самое время. Из нашей области. И вдруг - находится. Почти через двадцать лет. Он? Не он? От вас ничего не требуется. Вам ничего не грозит и никто не предъявляет никаких обвинений. Посмотрите на эти фотографии. Пожалуйста.
  Коптыгин (неохотно): Давайте. (Рассматривает фотографии.) Да столько времени прошло. Меня и в КГБ, и в прокуратуру...
  Свешников: А как вы вообще сумели выжить? Вы же прошли регистрацию на самолёт.
  Коптыгин: Да рассказывал сто раз. Сто десять. Ещё раз сначала да опять?
  Свешников: Ну, если не трудно.
  Коптыгин: Был я в командировке в Гурьеве. Мы там на химзаводе вентиляцию монтировали пылевую. Фильтры, вытяжки, короба и всё такое прочее. Вот там мою половинку и встретил.
  Люба: Ага, скажи лучше четвертинку. Он женат был, но бойкий! Не смогла отказать.
  Коптыгин: Видел ли ты, парень, когда-нибудь, как женщина вокруг себя перекручивается? Вот сидела она на скамейке, на улице...
  Люба: Возле общаги нашей я сидела.
   Коптыгин: ...Ноги одну вокруг другой переплела, как верёвку, ей-бо, левой рукой себя обняла, правой курила...
  Люба: Замёрзла я на ветру прям как этот Шарик из кино... А у него казахский портвяш был. Не устояла.
  Коптыгин: Я посмотрел - моя! Для меня Бог женщину сделал. А жена... Да и хрен с ней. После армии женила меня на себе, пузатая, сиськи до пупа.
  Люба: Бачили очи шо купалы! Лук почисти. Три больших.
  Коптыгин (начинает ножом очищать лук): А билет уже куплен. А лететь назавтра. А я оторваться от неё не могу. Короче, приезжаю в аэропорт в кассу менять билет. Стою себе в очереди. Тут он ко мне и подходит. Вы, говорит, билет не на Минск сдаёте? Ну, на Минск, отвечаю. У меня там мать-старуха. Уж выпало погулять, так и её навестить. Командировку-то мне отбили на десять дней вперёд. А продайте, говорит, билет мне. А то с вас комиссионные возьмут почти половину. Деньги в руки, билет ему. Я у стойки зарегистрировался, а он вложил билет в свой паспорт и прошёл к самолёту.
  Свешников: Паспорт не проверяли?
  Коптыгин: Это сейчас даже в поездах проверяют. В случае теракта, чтоб знать наверняка, кто погиб. А тогда терактов не было.
  Люба: Людям доверяли. А сейчас какое доверие? Соседка, мать этого сорванца, в одном классе с нашей Надькой...
  Коптыгин: Серёжка, что ль?
  Люба: (раскладывая куски курицы по горшочкам). Да мать же говорю... Валентина эта... в свой дом и жильцов пустила, и с Алтая мёдом торгует в магазине, и ещё третьего дня приходит, дай, говорит, пятьсот тыщ, паспорта заграничные выкупить надо, челночить будем на пару со сменщицей. Вот верь ей, паскуде, после этого!
  Коптыгин: Жаден стал народ. Людей вообще никого не осталось. А уж как они потом над Днепродзержинском сыпались все на землю... и простые, и дети, и Пахтакор этот с восьми-то километров - я тут не при чём.
  Свешников: Так он что?
  Коптыгин: Не знаю, парень. Мамашка моя помре, схоронил я её, дом - в два кирпича дом! и пристройки, и живность - продал. Здесь купили с Любаней. Щас вон коптильню замутим, кролики свои, куры свои, если что - прикупим живого веса. 'Москвич' под жопой с полтычка заводится. Набил багажник да в город, а там расхватают кто под пиво, кто с картошкой пожрать. Жить будем - кум королю! Твоя Валька пожелтеет от зависти!
  Свешников: Спасибо. Если ваш погиб, то кто ж наш? И как его звали не знаете?
  Коптыгин: Чей портрет на деньгах был, я уже не помню. А в паспорт тому и вовсе не заглядывал.
  Свешников: А на посадку он точно прошёл?
  Коптыгин: Да не видел я. Взял деньги, отдал билет - и ходу.
  Свешников (уходя, в дверях): Посолить забыли. Прощайте!
  Люба: Тьфу, ты, блин! И точно!
  Свешников на телефоне в отделении милиции.
  Свешников: Но вот что интересно, товарищ майор, он купил с рук билет.
  Майор милиции: Я и сам так летал, а что тут такого?
  Свешников: Да в том-то и дело, Юрий Николаевич! Этот Коптыгин прошёл регистрацию, но не видел, ушёл ли покупатель на посадку.
  Майор милиции: Ты хочешь сказать, что он знал про катастрофу? Он её подстроил, чтоб накопать грядки в лесу и травку лечебную собирать? Пустышку тянешь. Займись деньгами. Кстати, имей в виду, ты работаешь теперь один. Крючков подал заявление на плановый отпуск.
  Свешников: Что так шустро?
  Майор милиции: Да засмеяли его у нас - проходу не дают. Пусть к морю съездит, может, бабу себе найдёт.
  Свешников: (Кладёт трубку.) Ага, щас баба разбежалась море на тайгу менять.
  
   19
   Мне бы только знать, что где-то ты живёшь,
   И клянусь мне большего не надо.
   Юрий Визбор.
  В первый день недели Илья отправился в мэрию. Мэрия Эйлата - явление посильнее 'Фауста' Гёте. Разбросанные по разным зданиям, по разным этажам разные отделы соседствовали с охранными фирмами, адвокатами, зубными кабинетами и бухгалтерскими конторами. А один отдел делил помещение с музеем эротического искусства 'Клубничка'. Однажды Илья потратил полдня только на то, чтоб найти нужное ему здание. Поэтому он пришёл к знакомой русской чиновнице, и та быстро объяснила, где и куда надо пойти. Наверное, это было ещё одно из проявлений клаустрофобии: он ненавидел всякие конторы, особенно государственные; он в них задыхался. Он жалостливо посмотрел на Майю и попросил помочь по телефону авторитетно узнать. Секретарь замглавы мэра позвонила туда, позвонила сюда, на третьем номере ей что-то долго говорили на иврите.
  - Значит, так, - положив трубку, сказала она. - Её сейчас нет. Когда будет - неизвестно. Но ей сообщат, что нашёлся её зарядник.
  - Вот! Я тому богатырю двух лягушек подарю, - радостно заговорил Илья, - и еловую шишку пожалую. У вас же отец, я помню, ветеран войны и тыла - нет?
  - Да-а-а... - удивилась Майя.
  - Вы как-то проговорились об этом при мне. Забыли. А я помню! Тут нашему Союзу ветеранов Великой отечественной исполняется 35 лет. Они выпустили медальки по этому поводу, - Илья протянул дешёвенькую штамповку на голубой полосатой ленточке. - Вашему папе, живи он до ста двадцати!
  Майя расплылась в благодарной улыбке.
  Воскресенье, первый рабочий день в Израиле, всегда был лёгким в мясном отделе. Нового завоза после шаббата не было, торговали сильно охлаждённым мясом, оставшимся с пятницы. Что нельзя было выложить на витрину, превращали в фарш. В основном наводили порядок в холодильниках и в разделочном цеху. Торговля была вялая.
  Что-то свербило в душе у Ильи. После отъезда Саши образовалась пустота, как всегда, впрочем, бывало после посещения его друзьями. С приезжавшими приятелями из Иерусалима и Ашкелона он пил коньяк вечерами и нырял с аквалангом в коралловом заповеднике, с гостями из России и Штатов бродил по археологическим развалинам и рассказывал о семье библейского Иосифа, перескакивал на Салах-ад-Дина, Ричарда Плантагенета, получившего здесь за свою жестокость прозвище 'Львиное Сердце'. Коньяк с ними он тоже пил. Но Саша своей активностью и в то же время какой-то расчётливостью (не в деньгах, нет!) в планировании даже по мелочам всех действий, открыла для него Эйлат в совершенно неожиданных закоулках, оазисах, уголках. И исчезла, как и явилась, - вдруг. Навсегда. И не надо было заботиться ни о ком, суетиться совместить работу с экскурсиями и маленькими путешествиями. 'В Петру не съездили, - думал он. - Не успели. На фабрику эйлатского камня не сходили. А я сам никогда не соберусь'. И в эту грустную ноту вливался тревожный голос беспокойства за Женьку и её подопечных. 'Не то это всё, не то, - думал он о её 'мечте'. - По краю ходят, по лезвию. Почему тут нет суворовских училищ? Пусть не суворовских, пусть трумпельдорских. Их бы сейчас туда, им там место'.
  Вторая смена подходила к концу. В одиннадцать ночи охранник закрыл входную дверь. Кассиры начали подсчёт выручки. Продавцы и мерчендайзеры (вот словечко-то! уж лучше местное 'садра́н') отбивали свои магнитные карточки на выходе. Вышел и Илья со словами 'Отмагнитился! До завтра!' Идти было недалеко. На высоком крыльце бывшей гостиницы притулилась чья-то фигурка. 'Опять Вовчик на пиво сшибает', - подумал Илья.
  Но это был не Вовчик.
  Женя подошла к нему и уткнулась лбом в грудь.
  - Ты меня искал? - спросила она сквозь слёзы и вытерла нос об его футболку.
  Он гладил её короткие волосы и очень хотел её поцеловать.
  - Твой матéн у меня. В комнате. Наверху.
  - Тогда пошли к тебе, - сказала просто. - У тебя салфетки есть?
  Они поднялись на третий этаж. Бывшую гостиницу раздербанили ушлые приватизаторы на отдельные номера-комнаты. Кто-то сделал в них ремонт, кто-то по-жлобски пальцем о палец не ударил. И стали сдавать в аренду. Илье досталась маленькая, грязная, с тараканами комнатка. Конечно, ванна-туалет, маленькая кухонька с холодильником. Он полгода приводил её в порядок: побелил замызганные стены, сменил душевой рожок, вывел тараканов, прикрутил самодельные полки, сменил холодильник и кровать. Словом, за четыре года одиночества обустроился, как смог. Даже стиральную машину, выставленную кем-то на выброс, проверив, поднял и был рад, что не надо таскать вещи в прачечную - чувство брезгливости всегда охватывало в этих прачечных.
  - Вот моя келья, - произнёс он наигранным голосом, пропуская вперёд Женю. ѓ
  Девушка огляделась. Илья подал ей салфетки. Она вытерла нос и спросила, указывая на кровать:
  - Здесь вы спали?
  - Нет, - указал на неприбранный надувной матрас Илья, - я спал здесь.
  - Ты импотент? Или гей?
  - Не замечал ни того ни другого. А что?
  - Она красивая. И глаза у неё были счастливые.
  - Она в том возрасте, когда у всех у вас глаза счастливые.
  - Да, особенно у меня. Сегодня.
  - Что-то случилось?
  Но Женя не ответила.
  - Есть хочешь? Есть куриные шницели и салат.
  Она отрицательно покачала головой и села на кровать.
  - Ничего у меня с ними не получается. Представляешь, они нашли эту Викторию...
  - Какую Викторию?
  - Метаве́хат которая.
  - Ну? - начал подозревать Илья самое плохое.
  - Вечером поймали её в подъезде, заклеили рот и глаза, обрили наголо и вымазали всю зелёнкой.
  Илья сел на стул рядом с ней.
  - Всю? И что дальше?
  - Пока ничего не известно. Наверняка вызвали полицию.
  - Им хватило ума не сказать - за что?
  - Хватило. Генка всё просчитал.
  - Где ж они столько зелёнки взяли? Её тут не используют.
  - Только бритую голову и лицо.
  Они сидели и молчали. Заигрались детишки в справедливость, думал Илья, ребячество закончилось пока хулиганством.
  - И что теперь?
  - Не знаю. Что-то я не то сделала.
  Илья достал Курвазье и разлил его по рюмкам. Насыпал чёрные маслины на блюдечко.
  - Неуловимые мстители. Благородные Зорро устроили зоррницу. 'Чёрные пантеры' , - он протянул рюмку Жене. - Выпей, успокаивает.
  Женя выпила.
  - Странный вкус - шоколадки.
  - Ты заметила? Тут и ваниль присутствует и даже корицей чуть отдаёт. Мне он нравится за это.
  Разговор принял рваный характер. Надо было что-то делать - но что?
  - Будем надеяться, что всё обойдётся.
  - Думаешь?
  Надо было что-то говорить - но что?
  - Где ты научилась так драться? Только не рассказывай про детство.
  Женя помолчала. Вздохнув, ответила:
  - Я служила в разведке морского флота. Диверсионное подразделение.
  - Да ладно! Быть того не может!
  - А что?
  Илья открыл шкаф, вытащил вместе с 'плечиками' пиджак с пятью медальками на левой стороне и одной на правой и бросил его на кровать, рядом с девушкой.
  Она молча смотрел на них.
  - Была морская форма, - сказал грустно Илья, - но я в неё уже не помещался. - Он тут же выдал экспромт: - Когда-то я был выше и стройней, теперь стал кругл и ниже ростом. Когда становишься умней, держать фигуру так непросто.
  Наконец-то она улыбнулась. Немного вымученно, но это мы поправим.
  - Ты не поверишь, я был мачо ростом метр-семьдесят восемь.
  Сейчас должен последовать вопрос, и он последовал:
  - И где теперь? - спросила она, смеясь.
  Теперь должен последовать ответ, и он последовал:
  - Стоптался.
  Она рассмеялась в голос. Потом спросила:
  - За что? - и положила ладонь на медали.
  Илья не стал вдаваться в подробности.
  - Собственно, только первые три - награды. Первая 'За боевые заслуги' - на самом деле за тренировки в диверсионной группе. Нас готовили, но послали других. Вторая, что справа, 'За отличие в воинской службе'. Правда, второй степени. Ну, какая степень у Родины, такая и медаль. Она нашла меня уже в госпитале в Ташкенте. Имени Филатова. Не путать с глазной клиникой в Одессе! Это за фигню какую-то. Просидели мы в 'золотой рыбке' двое суток, чуть больше.
  - Что это?
  - 'Рыбка'? Да подлодка-малышка с двумя торпедами для диверсий или прорыва заграждений. Или отвлекающего манёвра. И опять же - ничего мы не сделали. Просто пролежали на дне. А у меня вообще приступ клаустрофобии случился. А третья - уже афганская 'За отвагу'. Единственная реально боевая.
  - За что?
  - Стояли мы на КПП, ждали конвой с гуманитаркой. А сверху со скалы нас давай закидывать гранатами и поливать из автоматов. Все кинулись прятаться за танки - парочка Т-60 у нас стояла. Я тоже побежал. Поднял автомат над головой и пустил очередь на бегу. Не глядя. Там все стреляли. Но в эти три секунды, пока бежал, стрелял только я.
  Илья снова разлил по рюмкам и протянул Женьке. Он выпил. Женя тоже. Слушала она внимательно. И тут Илья понял, как надо дальше соврать.
  - Не успел я спрятаться за броню, как сверху со скалы два тела и упали. Потом их опознали: мальчишки семнадцати и пятнадцати лет из соседней деревни.
  На самом деле упали два бородача в вонючих халатах. Того, что помоложе, даже пуля не задела - он пытался удержать старшего.
  - Вот и вся моя отвага - убил двух пацанов. Народных мстителей.
  Женя внимательно на него посмотрела. Она поняла.
  - А эти?
  - А, - махнул рукой Илья, - цацки-пецки. Значки всякие. 'От благодарного афганского народа'. За что? От какого благодарного? Кто там благодарен конкретно? 'Пять лет вывода войск из Афганистана'. В России тогда полный разор был - а они медальки штамповали! Почему нет наград за Анголу, за Корею с Вьетнамом, за Никарагуа, за Сирию, блядь, с Египтом? Извини. Может и мои друзья где-то там... в Гренаде или Сальвадоре... Может, даже и в Антарктиде, только мы не знаем...
  Женя гладила медали, потом легла на пиджак и прижалась к ним щекой. Он встал на колени перед ней. Лицом к лицу. Глаза в глаза. Дыханье к дыханию. Он гладил по её короткой стрижке - и только. Едва коснулся колючих обожжённых солнцем губ - и только. Из-под её век текли слёзы, проторив дорожки по щеке и возле носа. Ребёнок был испуган и потерян. Её надо было спасать - и только.
  - Соберётесь на Север - я пойду с вами.
  
   20
   За тобою остаются два твоих следа,
   Значит, не бесследно ты живёшь.
   Юрий Визбор.
  Промстройбанк. Архив.
  Чиновница: В те годы... где ж эти книги-то могут быть... если не сожгли... мы передавали деньги в Сберкассы города. Я ещё девчонкой была, училась только на бухучёте в техникуме... Ага, кажется здесь... Знаете. Вам повезло. Берите лестницу и вон там на второй полке сверху ищите по корешкам. Там годы проставлены.
  Свешников (подтягивая стремянку): Сделаю сейчас па-де-де. Из-под самого потолка. Блин, они ж тяжёлые!
  Чиновница: Это деньги, дорогой мой. Много денег. Вам 78 - 79 года, вы говорили?
  Свешников: Так в этих фолиантах могут быть номера банкнот?
  Чиновница: Давайте мне по одной. Банкнот - нет. Но каждая пачка опечатывалась бандеролькой... ленточкой такой специальной. На ней печатались специальной машиной дата, спецкод... он вам не ужен... и стояла подпись контролёра.
  Свешников: И вы потом их записывали в эти книги?
  Чиновница: Ну, не я лично. Мне тогда ещё не доверяли - молодая была. А вот после и я записывала.
  Свешников (спускаясь по лестнице): Сейчас я изображу полёт валькира. А теперь, несмотря на прежнюю молодость, вам доверяют? Пыльно у вас тут наверху. У меня нос чувствителен на архивную пыль.
  Чиновница: Закапаешь лукового сока,.. разбавь только... просморкаешься - и всё пройдёт. Ладно-ладно, подкатывать, молодость моя вчера кончилась. Доверяют.
  Каптёрка. Две служащих в годах и мелких чинах женщины кормят задержанного.
  Задержанный: ... А весной самая работа! Сныть пробилась, клевер, папоротник молодой, свечки у ёлок, но они вяжут... я их как-то не очень. А там крапива молодая, лопушок, одуванчики. Лепёшек можно нажарить, суп сварить. Мать-и-мачеху от кашля опять же... А лёд сойдёт - икромёт начнётся...
  Первая женщина: Господи, на одной траве...
  Задержанный: Нет, отчего ж... Там на пригорке осы гнездятся земляные, можно медку набрать. Яйца грачиные, высоко, правда... Рыба в озере. Рыбу сушить хорошо. На зиму.
   Вторая женщина: И хватало?
  Задержанный: Так мне же много не надо. Это Зоське надо было много. Коза моя. В сенокос худо-бедно, а три-четыре стожка сделай. Однажды, верно, лето выдалось жаркое. И деньги тогда ещё отменили.
  Вторая женщина (подкладывая в тарелку котлету): Когда отменили?
  Первая женщина: Деньги поменяли, может быть? Так это... их меняли чуть не каждый год. С Лениным-то в 91 году стольники и пятидесятки отобрали. А потом через два года опять...
  Вторая женщина: Второй раз я помню. Мы тогда к дочери поехали на внука посмотреть в Киров. А там ещё от Кирова на автобусе. Так сорок тыщ чуть не пропали - меняли-то по месту прописки. Володька-зять догадался сразу: шасть в кассы Аэрофлота со всеми деньгами и купил на наши да на ихние четыре билета в Читу. А когда деньги отняли у всех, он билеты обратно сдал. Что-то потеряли, конечно, но почти всё сохранили.
  Задержанный: А я уж подумал тогда - коммунизм. В райцентр на лодке припыл, в сельпо там захожу, а мне говорят: ты откуда свалился? Нету таких рублей уже. А мне ж как же? Соли надо? Я ж без соли ничего не запасу. Спичек хотя бы. Консерву какую- нибудь.
   Первая женщина (подкладывая картошки и сала): Ты ешь, налегай, вон усохший какой. И?
   Задержанный: Ох, грешен. Знал я по прошлым приездам-то, что в сарайке у них склад. Оглобли там, соль. Словом, украл. Два мешка соли упёр, два рулона рубероида, галоши в темноте нашёл... Совок угольный на дворе валялся, так я его тоже прибрал. Со спичками плохо было. Еле уберёг, что осталось, от сырости. Так в тот год летом всё погорело: ни грибов, ни травы, ни рябины. Рыба ушла вся. Я на колхозное поле гороху набрать - нету. Ходил там, ходил, огурцов нашёл жёлтых, переспелых. Свёклы, опять же, картошки, брюквы белой набрал. А грибов не было. Только валуи. А что это за гриб? Так... Несёт от них, вари - не вари... А что делать? Есть что-то надо ж. Так зимой по три-четыре раза выскакивал на мороз!
  Первая женщина: А что ж с женой-то не сладилось?
  Задержанный (помолчал и сказал с натугой): Да зачем я ей? Она на заводе военпредом вдвое больше получала моего. Да и не помню я её. Сперва с кровати выселила, потом из квартиры - иди, мол, к матери жить.
   Вторая женщина: Что ж робкий такой? Дал бы ей в морду.
  Задержанный (усмехается): Я лучше уйду.
  Первая женщина: Дети-то были у вас?
  Задержанный (покивал): Жалко дочку. Большенькая уже должно быть. А была годовалкой. Весёлая такая, умная.
  Вторая женщина: И чё в лес? Тут по деревням можно было домик купить за гроши.
  Задержанный: Да я уж в первую-то зиму, когда чуть не помер в яме открытой, тоже думал об этом. Да видеть никого не хотел. А там же прописка, паспорт, конторы всякие, обходи - всем кланяйся.
  Свешников (радостно): Вот они, денежки. Ай, молодца! 4 июня 1979 года. Сберкасса 1362 дробь 564. Это где?
  Чиновница: А там адрес должен быть.
  Свешников: Есть и адресок. С меня шоколадка. Швейцарская. Но. При условии. Что эту маленькую книжку, почти брошюрку, вы мне подарите на память.
  Чиновница: Да хоть все забери, отдашь кому - печи растапливать.
  Задержанный: Что-то вы меня обкормили, мамочки! Прям сморило...
  Первая женщина: Так может всё-таки рюмашку? Перед сном?
  Задержанный: Ни разу не пил. Пива иногда, помню... Пиво-то продают нынче?
  Вторая женщина: Да ссаки больше, а не пиво. В рот не взять.
  Свешников (в сбербанке): Ну, как же так? Архивы-то - это ж святое!
  Начальник отделения: От меня вы что хотите? Я пришёл два года назад. Да и кто восемнадцать лет будет хранить эти записи? Уж страны той нет давно.
  Свешников: Страна та есть. Она осталась. Укоротилась чуть. В ней живут такие люди, что хранят. (Он показал книгу.) Ваши коллеги.
  Начальник отделения: Увы. Ничем не могу. Нас отсюда хотели вымести. Так мы хоть данные сберкнижек тех лет едва сохранили. Наследники явятся, или живой кто из стариков, отдадим, что там набежало. А если счёт закрыт, так концов не найдёте. Большая была сумма-то?
  Свешников: Думаю, что немалая. По тем временам. А пенсионерки, ваши тогдашние работницы, они кто-то живой, может быть, остался? В те-то годы, если сумма была большая, кто-нибудь запомнил бы, а?
  Начальник отделения: Это вам в центральное надо обратиться. Там отдел кадров - подскажут.
   Задержанный (укладываясь на кровать в помещении с решётками): А вы, мамочки, если что надо... я и побелить, и поплотничать, покрасить что могу. Печку сложить или наколоть... (Засыпает.)
  Женщины уходят в свою подсобку.
  Первая женщина: А вот как он все эти года без бабы обходился? Может, он, рохля, не мог ничего - жена-то его и попёрла.
  Вторая женщина: А коза ему почто нужна была? Без окота молока-то не даст.
  Первая женщина: Ты что хочешь сказать, что он с козой?!.
  Вторая женщина: А чё нет-то? Лучше, чем в кулак.
  Первая женщина (смеясь): Да иди ты! Фу!
  Свешников (в квартире у старушки): То есть, вы в той сберкассе без малого тридцать пять лет?
  Старушка: Милый! Да я почти всех вкладчиков не то, что по лицу, по внукам-правнукам знала. Кто чем болеет, кому зачем деньги надо.
  Свешников: Лидия Сергеевна! А вот при вашей такой крепкой профессиональной памяти не помните, в 79-м году летом никто крупных денег не снимал со счёта? Тысячи три. Пять. Это ж 'жигуль' можно было купить.
  Старушка (задумчиво): Семьдесят девятый... семьдесят девятый...Что там было в том году?
  Свешников: Ой, противный был год, препоганый. Сперва авиакатастрофа, погибла вся футбольная команда Пахтакор из Ташкента. Самолёты в тот год падали, как грибы после дождя. От Дальнего Востока до Прибалтики, от Антарктиды до Воркуты.
  Старушка: Да, помню что-то... Пахтакор. Нет. Нет...
  Свешников: Фильм 1 января показали 'Обыкновенное чудо'.
  Старушка: Ой, хороший фильм! Каждый раз смотрю. Так мне жалко там одного, маленький такой, несчастненький - кофием его Король поливает. За что он его ненавидит?
  Свешников: В Иране аятолла Хомейни стал ну, типа, президентом.
  Старушка: Ой, помню! Мы так радовались! Шаха ихнего свергли! Народ теперь заживёт! А оно вон как вышло-то... За что они нас-то ненавидят?
  Свешников: Войска ввели в Афганистан под самый Новый год.
  Старушка: А! Так это ж... погоди-погоди. Зинаидин же Колька тогда в армии служил, мы ещё переживали. У него был счёт. Он часть получки вкладывал каждый месяц. Аванс, правда, матери отдавал. Мотоцикл хотел купить после армии с коляской. Серьёзный был парень. А сумму большую взял, но другой.
  Свешников: А кто этот другой?
  Старушка: И не с книжки! Точно. Я ещё подумала тогда: куда-то он на юг собрался. Афган-то на юге?
  Свешников: Был недавно.
  Старушка: Там всё время что-то шипело-жарилось... Сейчас вспомню. Жена у него была. Думала: наверно, с женой на юг собрался. С дочкой маленькой. Выигрыш он снимал по лотерее Досааф. Хорошие там призы были, дорогие. Мотоцикл-то он и выиграл. Вот, с коляской или без - не помню. Кольке, правда, тоже повезло: в Хабаровске служил, не на войне.
  Свешников: А звали его? Который снимал...
  Старушка: А не было у него счёта. Жену его знаю. Вера... Нет, Галина Викторовна Федотова. Она на детский счёт деньги вкладывала. Мужик-то у неё пропал этот вот самый... Вроде, в самолёте разбился. А дочка осталась, такая сейчас модница - что ты!
  Свешников (про себя): Дальнейшее - дело техники.
  Старушка: Что ты говоришь?
  Свешников: Шоколадку вам к чаю. От всей души. Вы так помогли - себе не представляете. Мне бы вашу память!
  Уходит.
  
   21
   Чуть пригашенные ресницами
   бились синие, бились стрелы.
   Солнце вспыхнуло между лицами,
   не сгорая, оно горело...
   Евгений Клячкин.
  - Ты такой правильный! - иронизировала Женька. - И ведь не импотент! Боишься? Я совершеннолетняя.
  - Ты хочешь, чтоб я потом удавился? Сколько тебе?
  - Двадцать три. А выгляжу на двенадцать. Ненавижу себя!
  - Ты очень красивая.
  Она лежала у него на груди. У него на груди была футболка. Он даже шорты не снял, в которых вернулся с работы. Она шептала ему в ухо то, что казалось ему верхом непристойности:
  - У меня совсем нет груди. Вначале я думала, так и должно быть. Теперь понимаю, тут какое-то отклонение. И жопа у меня маленькая, твёрдая, как орех. Похожа на малолетку. У Инки - и то всё больше.
  Она стянула с себя и майку и трикотажный 'лифчик' -маечку, и он гладил её по спине.
  - Ты меня совсем не хочешь? Скажи правду - я уродина?
  - У моих мурашек под потолок подскочил уровень адреналина.
  - И тестостерона?
  - А по тестостерону ты уже можешь, как девушка в стрип-баре, вверх-вниз ползать.
  - Хочешь, я сяду на тебя? Только поклянись, что ты не пустишь детей - у меня недавно была овуляция. Папашки ведь любят малолеток - почему?
  - Ты же можешь разговаривать нормально. Специально хочешь показать мне свою раскованность?
  
  - А ты ссыкун! - рассвирепел Генка.
  - Нет! - крикнул Витасик.
  - А что ж ты в стороне стоял? Пацаны её за ноги держали, девчонки за руки...ѓ
  - Эта сволочь мне синяк посадила, - сказала Инна.
  - ... я её брил, а ты даже не снимал на телефон.
  - Тебе велели, сучонок, - сказала Инна и мазанула Витасика по лицу ладонью, - чтоб в ю-тубе выложить с комментариями.
  - Чтоб эту тварь все знали! - добавил Гарик.
  Они сидели в 'своей' комнате разорённой гостиницы Dortel Sol и судили Витасика.
  - Что ты там бормотал, когда мы совершали акцию?
  - Я не хотел... Её нельзя было...
  - Нельзя? То есть, грабить своих - можно, а быть безнаказанной ей наш Витасик разрешил?
  - Это неправильно. Так несправедливо.
  Витасика била дрожь. Он бегал глазами по стенам комнаты и не находил, что сказать.
  
  - Слушай! - вспомнил Илья старое свое желание. - А как вы в вашей девичьей казарме с причёсками справлялись?
  - Ты о чём?
  - Ты машинкой стричь умеешь?
  - Тебя постричь, что ли? - удивилась Женька.
  - Ты посмотри, я стал похож на ёжика после дефибрилляции. Я сам уже приспособился, но на затылке всегда затрудняюсь. У меня там коробка черепа часто закругляется, а третий глаз не достаёт.
  - Ну, давай, - засмеялась Женька. - Интересная у нас с тобой встреча получается...
  - Только, чтоб я не был похож на героя пьесы 'Гамлет', - Илья начал разматывать провод дешёвенькой, но верной машинки.
  - Которого?
  - Йорика.
  
  - Ты нарушил наши законы!
  - Ты предал нас!
  - Голосуем, - сказал Генка. - Наказать!
  Все подняли руки с оттопыренным большим пальцем и повернули этот палец к полу, изобразив римский знак 'смерть проигравшему'. Мальчишки схватили Витасика за руки и посадили его на пол. Инна и Инга сели ему на колени.
  - Не дрыгайся, заяц, - злобно произнёс Генка, доставая опасную бритву. - А то больно будет.
  И он стал брить Витасику голову.
  Витасик заплакал:
  - Ребята, не надо. Я же свой, я же с вами! Я докажу вам...
  По его лицу текли слёзы. Такой жестокости не ожидал даже Самсон от Далилы - предательства от близких, родных, своих братьев.
  - Тебе повезло - зелёнки больше нет. А Женьке скажешь, что так лучше, к школе отрастёт.
  
  Женька запустила пальцы в его шевелюру и спросила:
  - Ты вправду хочешь покороче? У тебя красивые волосы.
  - Жарко очень. Приметы есть такие: нос чешется - к выпивке; рука чешется - к деньгам; голова чешется - грязная. А у меня чешется через день после душа.
  - На шампунях разорился?
  Её пальцы касались его головы, и он жмурился от удовольствия. Машинка жужжала и волосы падали на пол густыми лохмами. И вместе с ними падали пластами тревога, недовольство, раздражительность. Её дыхание, словно дыхание Бога над головой, над темечком, над сознанием, над душой, разгоняли все страхи и горести, ненависть и презрение, усталость, сомнения, безверие. Она надавила твёрдой ладошкой на висок и приказала: 'Наклони голову!', а он прижал её ладошку к плечу и потёрся об неё щекой. Она погладила его и поцеловала в голову.
  - Вот и всё... Теперь ты похож на ёжика в реанимации.
  - Я подмету и в душ...
  Когда он вышел из ванной, она жевала куриный шницель.
  - У тебя есть музыка? - спросила она. - И что-нибудь выпить, только не коньяк.
  - Есть грейпфрутовый сок и водка. Музыка только в плеере, но там 'Аида' Верди и 'Набукко'.
  - Ой, какие же мы эстеты! Аж противно. Сделай тогда 'отвёртку'.
  Пока Илья готовил коктейль с этим странным названием, Женя подсела к компьютеру и нашла в ю-тубе какую-то американскую певицу. Пела она или блюз, или спиричуэл, госпел или соул - Илья не разбирался в американской музыке. Но голос был у женщины мощный. Женька взяла стакан, отхлебнула, промычала одобрительно 'М-м-м!' и отхлебнула ещё. Закатив глаза, она подпевала экранной диве знакомую ей мелодию.
  - Сейчас, вот тут, - дива взяла очень сильным голосом мощный звук. ѓ- У неё голос просто из матки рвётся, с мясом, с кровью. Прямо из утробы, - прорычала она.
  - А кто это? - спросил Илья просто из интереса.
  - Единственная белая, которая может петь негритянскую музыку. Кристина Агилера. Я от неё захожусь. А вот это?
  Она ставила всё новые и новые песни. Они все были американские. Было бы глупо, понимал Илья, сейчас брюзжать о засилье американской культуры в мире. Это наши дети. Русской культуры они не получили, в израильской не прижились пока. Их тяготение к заморской есть доказательство нашего взрослого эгоизма, недоглядки и упущения в чём-то самом важном. Если бы книги стали для них тем, чем они были для нас, то вряд ли эта девочка, похожая на гриновскую Молли, так ожесточилась бы душой. И нельзя ничего исправить. Она сама пытается исправить, переживая чужие судьбы и чужие жизни как свои. Она такая же, как мы, только из другой эпохи. 'Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век', - пели мы, думая, что лучшие женщины остались в далёком прошлом. Великий поэт внушал нам своей мудростью это, забывая, что и в прошлом были сволочи среди бабья. Жена Суворова, генералиссимуса, ограбила его, отобрала дочь, заставила умирать в нищете и холоде. Идалия Полетика заварила проклятую кашу вокруг Пушкина из ненависти к нему - за что? А Женя... Она из будущего. Я помру, а она, любящая американскую музыку и своих ребят, готовая украсть для них арбузы и погибнуть в драке, девочка-спецназовец, - она идёт в будущее. И, не зная слов песни Окуджавы, будет чувствовать то же, что и мы, жить, как хотелось бы нам. А может и не будет. Не мне судить. И соул - не самое плохое в мире музыки. Хотя я люблю, чтоб пели всё-таки голосом, а не маткой.
  
   22
  
   Я вообще на ощупь страшно нервный...
   Александр Дольский.
  Федотова: Оставьте меня в покое! Никого я не буду опознавать!
  Свешников: Это ваше право, Галина Викторовна, но взгляните хотя бы на фотографии, пожалуйста.
  Федотова (пытаясь вывести себя из истерики): Так. Стоп. Вы меня в чём-то обвиняете?
  Свешников: Нет.
  Федотова: Этот... совершил какое-то преступление, и я выступаю как свидетель?
  Свешников: Нет.
  Лариса (дочь Федотовой): Извините за грубость, а какого хрена тогда вы к нам пристали? Мы не обязаны ничего вам говорить и помогать.
  Свешников: Нам нужно его идентифицировать.
  Лариса: Мама, успокойся. Сядь, попей чаю с лимоном. Тут мята, ромашка - они успокаивают. Я поговорю. А зачем вы хотите его идентифицировать? Живёт человек на отшибе у чёрта на куличках, видеть никого не хочет, знать никого не желает. Приходят какие-то мундиры и заявляют: 'Мы сейчас будем тебя идентифицировать!' Вы знаете, что он хочет сейчас? То же, что и я: послать вас. Но я вижу, вы уже оттуда.
  Свешников: А вдруг он?
  Лариса (постепенно переходя на крик): А почему его? Хотите, я отведу вас в старый город? Там бараки со времён проклятого царизма. Там сортир на улице один на всех. Там дети вшивые и чесоточные до сих пор в школу не ходят и букв не знают - их никто идентифицировать не собирается! Там нет ни одного идентифицированного! И вас, мундиры голубые, это совершенно не гребёт и гондурас у вас не чешется!
  Свешников: Галина Викторовна, Лариса, я с вами совершенно согласен. У него родственник в Гурьеве, Донецке или Минске были?
  Федотова: (сквозь ком в горле, глотая чай): Бабушка у него под Минском в посёлке Озерцо, на улице Луговой. Только её незадолго до его исчезновения в дом престарелых мы отправили. С таким трудом. Я уже Лариску на последних неделях носила, а оформлять все эти бумаги... Сюда её взять не могли, мы жили в полуторке. И дом продали...
  Свешников: А мог он к ней улететь проведать в доме престарелых?
  Федотова: Слушайте, меня совершенно не интересует он, его смерть, его жизнь - мне по хрен, понимаете вы это? Вы не представляете себе, сколько сил мне стоило объявить сперва его пропавшим без вести, а потом умершим. Мне ни замуж выйти, ни пенсию оформить, ни пособия на ребёнка. Он мне нервы после своей смерти измотал сильнее, чем перед ней! Этот гадёныш был никто на заводе, никто среди рабочих... Знаете, как они его прозвали? Костюм. Он сменным мастером был - ничего решить не мог. Масло закончилось в цистерне, так он подрабатывающего по ночам студента посылает в соседний цех - принеси ведро масла. Студент посылает его самого. А оформить требование накануне ему в голову не пришло. Он никто был и дома, и в постели. Как Лариску сумел сделать - вообще не понимаю.
  Свешников: Но...
  Федотова: Даже не заикайтесь! Ему квартиру обещают - дают другому. Всем премию в пятьдесят рублей - ему двадцать пять. Путёвку в санаторий матери и ребёнка - у меня же пять разрывов было! и трещина в костях малого таза! и гемоглобин упал! - а это ничтожество только и бормотал: 'Мест нет. Что я могу?' Я с месячным ребёнком еле дошла до профсоюза и как там начала орать: 'Терешковой напишу! В 'Литгазету' напишу, Шибаеву напишу!' - сразу всё появилось! Даже автобус к подъезду прислали.
  Свешников: Шибаев - кто это?
  Федотова: Вот молодые! Председателя ВЦСПС как звали - не знаете. Да и мы не знали. Ни фига этот профсоюз нас не защищал. Путёвку пару раз в пионерлагерь бесплатно выделили - и всё. Да и то, это уже при Горбачёве было.
  Свешников: А вот деньги за домик куда потом?
  Федотова: Половину - детский счёт открыли, вон она в школу пошла, так каждый год ей форму шила, тетради, ранцы, обеды каждую неделю. Потом за фортепьяно, музыкалка - разошлись денежки. И слава Богу! В 93-м всё пропало... А его доля лежала на квартиру на двушку - обменять хотели с доплатой, а потом исчезла вместе с его отпуском.
  Свешников: А где отпуск был?
  Федотова: Турпоездка по Военно-Грузинской дороге от Чёрного моря до Баку, что ли... горящая, профсоюзная...
  Свешников: То есть, теоретически он мог оказаться в Гурьеве?
  Федотова: Мне наплевать, где он мог оказаться. Когда эти два самолёта столкнулись, и ко мне через полтора месяца милиция грянула, - прости, Господи! - я поняла: Бог есть. Всё. Дело закрыто. И эти фотки заберите. Не он это. Мой погиб.
  
   23
   И будут сниться сны нам в комнатной пыли
   В последние года, отмерянные скупо...
   Александр Городницкий.
   Они снова лежали на кровати. Илье не спалось, хотя глаза закрывались. Женька тихо разговаривала.
  - А потом мать вышла замуж второй раз. Ну, как вышла? Живут вместе. Это при том, что есть человек, очень хороший человек, который её любит уже лет тридцать, наверное. Со времён Екатеринбурга. Мы ж оттуда. Как-то у них не складывалось с матерью. То он женат, то она вышла замуж. То я родилась, то у него дочка появилась младшая. Уже здесь всё вроде шло к финалу: он в Хайфе в Технионе, она математику в колледже в Ариэле преподаёт. Но он уезжает делать докторат в Бостон на два года, а у матери появляется мужик. Хороший человек. Для неё, вероятно, это последний шанс. Только мне он не понятен: или драться за неё пойдёт, или обворует. Странный. Я как-то на шаббат из части возвращаюсь, мать и говорит: 'Ты больше не приезжай. Взрослая уже. Даже слишком. Живи отдельно'.
  - Большой души человек. Так в казарме всю армию и провела?
  - Там было хорошо. Мы учили арабский, фарси и турецкий.
  - Ты что-то крикнула этому сомалийцу по-арабски?
  - Вообще-то, на тигре, но он понял... А тут началась эта заваруха с 'флотилией свободы'. Когда турки объявили, что начинают готовить восемь кораблей, нас тоже начали готовить. Было несколько групп. Насколько я знаю, для взрыва штаба IHH...
  - Что за штаб?
  - Турецкая İnsan Hak ve Hürriyetleri İnsani Yardım Vakfı...
  Она произнесла, как показалось Илье, на чистом турецком языке; произнесла легко и просто, но Илья-то, будучи филологом, знал, что для этого нужно мгновенно перераспределить напряжение всех мышц гортани и голосовых связок - такое даётся долгими тренировками. А ведь ещё арабский и тигре в запасе...
  - Благотворительный фонд прав и свобод человека... - перевела она. - Он связан с Аль-Каидой, но строит дома, больницы, школы в Африке, в Пакистане, гуманитарку рассылает и прочее. Два самолёта послали на Гаити. Они эти макароны по-флотски и организовали. Взрывать их - ясно, чьих рук дело. А две группы уже на месте, кто на Кипре, кто в Анталии. Группы отозвали, нам дали приказ уничтожить президента IHH Бюлента Йылдырыма. Я была в группе прикрытия. Мы подготовили три варианта отхода: через Болгарию, через северный Кипр и через Курдистан. Я в рубашке пацанской куда хочешь могла пройти. Сидим в Стамбуле неделю, всё готово. И тут эта история с 'Мави Мармара'... Нас отзывают. Ничего не дают сделать.
  - Всё повторяется! - засмеялся Илья. - Мы с тобой одной крови - ты и я. А сколько ты языков знаешь?
  - Не считала. Полгода до дембеля потом сидела на арабских сайтах, собирала информацию, - последние слова она произнесла уже зевая. - Ты, правда, меня не хочешь?
  - Очень хочу.
  - И что тебе мешает?
  - Я не могу быть любовником. Я не могу быть случайным приключением. Я могу быть только мужем.
  - Влюбился, что ли? Когда мне передали, что нашёлся мой зарядник, а сразу поняла - влюбился. У тебя же всё будет болеть. Обидно. Тогда давай поспим немного.
  И они уснули. А кастрюля, набирая силу, засветилась ало-кровавым заревом. Оно стояло в ней коротким толстым столбом, отсвечивая багровым на стену и потолок.
  Мы летели с Иваном из Самары, куда поступила в университет Ритка. Погода была аховая: метель метёт и вся земля в ознобе, как в песенке на стихи Светлова. В небе завихура завивала вихри не меньшие, чем на земле. Стюардесса объявила, что из-за циклона самолёт взял курс на север и через полчаса, если не рухнет, приземлится в Казани.
  - Вот спасибо! Просто путешествие за три моря!
  В аэропорту мы нашли относительно тихую кафешку. Иван бы в прострации - Ритка ему отказала окончательно: у неё уже маячил будущий доцент от партийного коневодства и коммунистических лошадей. Учёный, исследующий белое пятно в мировой истории. Без открытия роли лично товарища Брежнева ни тпру ни ну во всём мире, - учёный велик, как статуя Свободы. Как жили мы до сих пор, не зная о руководстве в коневодстве? С цитатами из отцов коммунистической церкви о конях, лошадях, жеребцах и меринах. Наверняка ж Маркс писал о кобылах, а Ленин - о меринах. Илья издевался, но Иван в себя приходил с трудом. Некрасивое лицо его стала напоминать статуи острова Пасхи.
  - За лошаков и мулов не ручаюсь.
  - А пони?
  - Это тема уже докторской. Роль КПСС в развитии поневодства в Поволжье в целом - не будем мелочиться.
  Иван начал оттаивать.
  Мы взяли по половинке какой-то пупырчатой курицы и сомнительного кофейного напитка. С компрессом из горчицы - проскочит, всё пытался шутить Илья. И тут за соседним столиком он увидел до боли знакомую спину. Спина за эти годы стала крупнее и тяжеловесней, но не узнать её было невозможно.
  - Марсель, - тихо позвал Илья.
  Он обернулся мгновенно. А Иван заинтересованно спросил:
  - А куланы?
  Мы обнялись.
  - Старик, - сказал я, - ты раздобрел. Чакчак, шурпа, бешбармак?
  И началось. А наши где кто? Я рассказал, про кого знал: где оба Володьки, Арашкевич стал кап-три, на дизельной, но мощной подлодке класса 'Фокстрот'. - Про Костаса ничего не знаю. - Я тоже. - А троица? - Не слыхал.
  - Ты садись. Я принесу по сто грамм. А то, может, по полтораста.
  Я познакомил его с Иваном и убежал покупать коньяк. Коньяк оказался дрековым, Узбекистон Виноси, но другого не было.
  - Пока не выпили, обменяемся адресами?
  - А то!
  Обменялись. Выпили. На нас с Марселем не подействовало, а Иван подобрел. Марсель учился, как и я, на последнем курсе.
  - А знаешь ли ты, - спросил он хитро, - для какого задания нас готовили?
  - Думаю, взорвать должны были американскую подлодку.
  Марсель достал бумажник, а из него извлёк вырезку из газеты. Времена были уже перестроечные и газета тоже была перестроечная - 'Аргументы и факты'. В заметке кратко рассказывалось о том, как в начале восьмидесятого года из американской базы в Малайзии, рядом со столицей Куала-Лумпур, неизвестные угнали американскую атомную подлодку класса 'Victor I' с четырьмя американскими матросами. И указывалось: угнали на Камчатку.
  - Нас же не готовили на управление атомными судами.
  - Нас да. А про троицу не забыл?
  - Да, - сказал я тогда. - Вадим - не знаю, а Миша с Сергеем вполне могли иметь большой опыт. Но откуда там четыре матроса? На вахте достаточно двоих. Я понимаю, остальная команда оттопыривалась на берегу.
  - Я тоже думал. Тут два ответа. Или лодка была со снаряжением, а снаряжение - любое: от крылатых и баллистических до торпед какого хошь назначения. Тогда на вахте дежурят больше людей. Или двое в медотсеке. С поносом, например, или триппером. И где они теперь? - вот вопрос.
  - Муза истории Клио сомкнула свои уста на самом интересном месте.
  Илья сбегал ещё раз до Узбекистона и принёс ещё одну бутылку. Мы снова выпили. Закусили курицей с горчицей, хотя такой коньяк нужно было заедать просто горчицей.
  - А то я вымру весь, как лошадь Пржевальского, - пропел фальшиво Иван.
  И мы снова выпили. И запели вполголоса:
  На пирсе тихо в час ночной,
  Тебе известно лишь одной -
  Когда усталая подлодка
  Из глубины идет домой.
  А потом мы спели 'Мне часто снятся все ребята, друзья моих военных лет...', обняли друга за плечи и заплакали. А потом мы плакали, пили и пели 'Где же вы теперь, друзья-однополчане...' А потом объявили посадку в Екатеринбург: Марсель улетал на практику куда-то в тьму закрытую таракань. А потом я спел один 'Лягу на дно, как подводная лодка...'. Правда, Иван хотел подтянуть: 'Но не поможет ни Верка, ни водка...', однако я ему велел заткнуться, потому что во второй раз объявили нашу посадку - циклон был убит антициклоном. Или сам убежал. А я хотел спеть про компанию Ллойд, которая 'не страхует суда, выходящие в пятницу в море', и про 'остров Гваделупа', и 'боцман! Я! Ты будешь капитан!', и про ледокол, и про пароходик. Я два с половиной часа 'бормотал в самолёте свои стихи о какой-то надежде'. Стихи были не мои, но это не меняло настроения. А Иван уснул, сморенный ударом Ритки и плохим коньяком.
  Вечером, вернувшись с работы, Игорь нашёл в Ютубе 'Вечер на рейде' в исполнении Утёсова. Он слушал и тосковал. Тосковал от тех фотографий, что сопровождали эту песню. Какой-то умелец настриг великолепные фронтовые морские фото. И, конечно, Утёсов. Что весь вермахт со своим 'Хёрст Весселем' или 'Дойче зольдатен унд официрен нах дер Москау марширен унд марширен...' против 'Споёмте, друзья, ведь завтра в поход, уйдём в предрассветный туман...' или 'Прощай, любимый город, уходим завтра в море...' - да ничего! Он смотрел старую хронику, где нацистские солдаты в окопах перевязывали раненых и думал: 'Куда вы пришли, придурки! Это мой город! Это моя земля! Что такое ваш Гитлер против Утёсова? Мелочь пузатая. Тюлька под пиво. Никто и звать никак'. Игорь слушал снова и снова, в разных исполнениях, Магомаева, хора Советской Армии, ещё кого-то - смотрел старую хронику, как грузили пулемёты на корабль, на молодых и живых ещё и красивых каперангов с орденами, моряков, матросов - своих родных близких и дорогих. И снова задыхался от ностальгии и горя, счастья, что он такой же, с ними, рядом... И вдруг пришла мысль, что пока в Израиле не появится своя песня, равномасштабная 'Вставай, страна огромная вставай на смертный бой...' - ни хера эта страна не победит арабов. А такая песня здесь не появится никогда.
  
   24
   Ваше величество Женщина...
   Булат Окуджава
  Кабинет майора милиции Городка. Свешников заканчивает доклад.
  Свешников: Таким образом, по косвенным данным можно предположить, что задержанный является Федотовым Сергеем Геннадьевичем, 1947-го года рождения. Числился в розыске с 1979 по 1981 год, признан без вести пропавшим, с 1983 года признан умершим. Вот копия записи в книге учёта умерших в ЗАГСе. Не привлекался, не судим.
  Майор милиции: Вопросы?
  Полковник ФСБ: То есть, к нам он никакого отношения не имеет.
  Подполковник ВВ: К Армии тоже.
  Майор милиции: Что мы можем ему предъявить?
  Полковник ФСБ: Захват земли и незаконное землепользование.
  Все смеются.
  Майор милиции: А что? Это мысль. Есть статья. До двух лет с конфискацией.
  Свешников: Мы уже у него конфисковали.
  Полковник ФСБ: Травки не отдам! Самому нужны.
  Майор милиции: По этой статье всех нас тут надо проверять. На садовых участках понастроили вилл себе...
  Подполковник ВВ: Ты у нас с нимбом на голове! Отгородил, правда, себе заборчиком кусочек землицы. Сколько соток теперь у тебя вместе с шестью положенными?
  Полковник ФСБ: Нимб, дорогой мой Сергей Саныч, бывает не на голове - что он кепка, что ли? - а над головой. И не у всех. Не будем мы никого проверять.
  Майор милиции: Поэтому смешить людей не будем. И куда его теперь? В психушку не возьмут - не те времена.
  Полковник ФСБ: А жаль. Жил бы себе там, как в песенке этого хрипуна: 'А у психов жизнь - так бы жил любой...'
  Подполковник ВВ: 'Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой...' Коленом под зад.
  Свешников: И куда он пойдёт зимой? Мы ж его разорили...
  Полковник ФСБ: К жене с дочкой. Он же имеет право на часть квартиры.
  Свешников: Если это он...
  Полковник ФСБ: Есть сомнения?
  Свешников: Юридически его нет. Закопали в братской могиле всех. Там трупы были разбросаны в радиусе восьмидесяти километров. С такой высоты падали. Даже опознавать не стали. Останки находили то там, то сям аж до следующего лета.
  Подполковник ВВ: Коленом под зад! Мало ли бомжей по свету бродит. И статьи на них уже нет - перестройка, мать её...
  Дверь открывается, входит дежурный сержант милиции.
  Сержант: Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору?
  Полковник ФСБ: У нас сейчас демократия. Он не из моего департамента.
  Сержант непонимающе лупает глазами.
  Майор милиции: Обращайтесь.
  Сержант: Звонили с КПП, там какая-то девушка (заглядывает в записку) Федотова Лариса Сергеевна на свиданку с задержанным просится.
  Свешников: Это его дочь,двадцать лет, не привлекалась...
  Майор вопросительно смотрит на подполковника.
  Подполковник ВВ (майору): Я позвоню? (Звонит по телефону на КПП) Выпишите ей пропуск. Одноразовый. Цель посещения - приехала к родственнику. Действителен до двадцати четырёх ноль-ноль.
  Свешников (поднимаясь): Я её встречу?
  Майор милиции: Выполняйте.
  На КПП дежурный лейтенант ВВ аккуратно тушит половинку сигареты 'прима', кладёт её в пачку, выходит наружу. У ворот КПП стоит дорогая иномарка. К ней подходит лейтенант охраны, склоняется над стеклом пассажира.
  Лейтенант: Вот пропуск. Вам разрешено находиться на территории Городка до полуночи.
  Двери автомобиля открываются с обеих сторон. Выходит Лариса и водитель - дорого одетый альфа-самец.
  Лейтенант: Пропуск только на одного человека.
  Альфа-самец: Я сопровождающий.
  Лариса: Не беспокойся, я скоро. Лишнего здесь не задержусь.
  Скрывается в дверях КПП. Альфа-самец достаёт дорогую сигареллу. Закуривает. Смотрит на лейтенанта брезгливо. Лейтенант уходит в дежурку, достаёт из пачки половинку недокуреннной 'примы', закуривает.
  Комната с решётками на окнах. Кровать. Стол. Два стула. На одном сидит задержанный. Входят Лариса и Свешников.
  Лариса (разглядывает задержанного, снимает перчатки, Свешникову): Вы не могли бы дать мне поговорить с ним наедине.
  Свешников: Как же мне удовлетворить своё любопытство? (Видит взгляд Ларисы.) Конечно. Извините. (Уходит.)
  Лариса (садится на стул, закуривает дорогу сигарету): Здравствуй, папа. Ты же мой папа?
  Задержанный молчит, грустно смотрит на Ларису.
  Лариса: Я не буду бросаться к тебе на шею с ностальгическим плачем. Во-первых, ты мне противен. Во-вторых, ты мне не нужен. Кратко о себе, чтоб ты до кишок своих понял, как ты мне не нужен. Я учусь на втором курсе Плехановки в Москве заочно. Надеюсь, ты ещё не до конца потерял память и знаешь, что это такое. Работаю в очень хорошей фирме главным экономистом. Этим летом меня отправляют за счёт фирмы изучать менеджмент в Йельском университете. И твоё появление в моей жизни (кричит) не запланировано!
  Заглядывает обеспокоенный Свешников. Задержанный молчит. В коридоре открываются двери, из которых выглядывают встревоженные лица служащих. Посетители с интересом прислушиваются, сидя на стульях в коридоре. Свешников делает извинительное лицо всем сразу.
  Лариса (громко): Мать не желает тебя знать - ты никто. Я не желаю тебя знать - ты ничтожество! Никто не должен знать о твоём существовании - ты подонок, чмо болотное, омега! Ты мне всю жизнь сломал! (Задержанный удивлённо вскинул брови.) Я тебя всю свою жизнь ненавидела! И не смей мне ломать мою жизнь своим нежданным появлением - ни мне, ни матери, никому!
  Свешников (снова заглядывает): Тут всё слышно...
  Лариса (обернувшись, Свешникову) Иди в жопу! (Задержанному) Лучше бы ты сдох. Тогда. Потом. Сейчас.
  Она бросает сигарету на пол и выходит в коридор. Проходит сквозь людей. Их взгляды её не касаются.
  
  
   25
   А ты добыча для ворон
   И дом твой пуст и разорён
   И гривенник пылится на полу...
   Александр Городницкий.
  Все дни Илья слушал Кристину Алигеру. Слушал её в Ю-тубе по вечерам, слушал её в плеере, куда закачал с Интернета. Наверное, надо родиться в Штатах, чтобы эта музыка стала своей. Он слушал соул и спиричуэлс. Даже Гершвина и 'Порги и Бесс', и 'Американец в Париже', и знаменитую 'Рапсодию в стиле блюз'. Наверное, у меня что-то со средним ухом, думал он, наверное, оно навсегда останется уже средним. Но открытие состоялось: открытие нового музыкального материка, терра инкогнита, - хотя так и не понял, чем один жанр отличается от другого.
  
  Они стопились на причале пляжа Кисуски - шесть человек, включая Женьку. Спасатели вытащили Витасика из моторной лодки и понесли его на берег. Где-то уже выла сирена скорой помощи - израильской 'маге́н Давид адом'.
  - Дурак, - сказала Инна. - Плавал же, как галоша.
  - Как он добрался до буйков? - спросила Женька грозно.
  - Да в ластах же! Взял напрокат, они его дотащили, - ответил Генка.
  - А ты куда смотрел?
  - Куда... Надо мне очень смотреть за ним.
  Раскидывая песок, 'скорая' развернулась кормой к морю. Выскочили парамедики с аппаратом для дыхания.
  - Так, - приказала Женька. - Все подтягиваются к больнице своим ходом. Я поеду с ним.
  Она протиснулась к медбратьям и что-то горячо им начал объяснять, в чём-то их убеждая.
  - Он без сознания. А у меня его документы, - это был серьёзный аргумент и её запустили в машину.
  - Это он из-за нас. Он нам решил доказать.
  - Что доказать? - закричал Генка; он чувствовал себя виноватым. - Что доказать? Идиот! Там глубина в отливе двадцать четыре метра!
  Гарик задумчиво произнёс:
  - В глубину он ушёл на ластах. А обратно ему воздуха не хватило.
  - Не умеешь срать - не рви бумагу! - опять закричал Генка.
  Инна взяла его за руку.
  - Мы все виноваты. Все будем отвечать. Не ты один.
  Молчали только Семён и Инга.
  Ребята стали подниматься в гору мимо монумента освободителям Эйлата, гостиницы 'Аквамарин', мимо скверов и парков, направляясь в 'Иосифталь' .
  Он шёл по зимней морозной дороге в самом центре леса. Сосны корабельными мачтами стояли по обочине, чёрной стеной закрывая горизонт. Он шёл, прекрасно понимая, что его ждёт, - и всё-таки шёл. Остановился. Сориентировался. Прошёл ещё несколько метров и увидел тропинку, протоптанную солдатами, уходящую вглубь лесной черноты. Встал на неё, обернулся ещё раз на дорогу. Ничто его не задерживало. Никто его не останавливал. Лишь дятел знакомо и равнодушно стучал где-то по сосне. И он скрылся за елями.
  - Я его сестра, - сказала Женька. - Даже больше.
  - Хорошо, - вздохнула медсестра. - Но недолго.
  Женька набрала номер телефона Ильи.
  - Ты можешь прийти в 'Иосифталь'?
  - Что случилось? - закричал в трубку Илья.
  - Со мной всё в порядке. Витаська хотел покончить с собой. Ты очень нужен.
  В супере Илья сорвал с себя фартук, крикнул напарнице 'Я в больницу!', отбился на выходе и бегом устремился вверх, в гору, задыхаясь до вкуса крови во рту и сердцебиения. Там уже собрались все ребята.
  - Вся группа Нечаева в сборе? - зло спросил он и потыкал указательным пальцем в грудь Генки, прошипев сквозь зубы: - Если с ней что-то случится, я тебя задушу, щенок.
  Он сидел на снегу, прислонившись к разрушенной стене своей землянки. Мёртвая Зоська лежала у него на коленях, и он гладил её по шерстистой морде. Её жёлтые глаза были пусты. Слёзы ползли по его щетине, и сопли из носа застывали в белые наросты над губой.
  Женька сидела в палате, в огороженном шторами пространстве, где стояла кровать Витасика. У него под носом висела трубка, подававшая кислород в носоглотку. Он уже находился в сознании, и глаза его были пусты. Женька гладила его по обритой голове, приговаривая:
  - Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
  По лицу её текли слёзы. В кулаке торчала мокрая салфетка.
  Илья подошёл к ним.
  - Ты что учудил, парень? - склонился он над Витасиком.
  - Я достал до дна, - чуть слышно проговорил он и слабо улыбнулся.
  - Дурак ты, дурак! И я тоже.
  - Это я во всём виновата, - сказала Женька, и слёзы потекли у неё потоком.
  В дверях толпились ребята.
  
  - Ты прав, отец. Я её возвращаю. Тяжело с ней.
  Магрибский пират стоял перед ним, внимательно слушая.
  - Не буду рассказывать, почему...
  - Я знаю - почему. Уходи.
  - Спасибо тебе, отец. Я многое понял.
  - Иди. Тебя ждут.
  Ребята галдели на узкой улочке в арабском рынке Иерусалима, улочке, ведущей как к а-Котель а-Маарави с одной стороны, так и к Храму Гроба Господня - с другой. И Витаська был с ними, и Женька, и Гарик. И Генка приобнимал за плечи Инну, и Семён с Ингой переплели пальцы рук. Они были все вместе - как одна команда. Разные.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"