Падал первый снег.

Он сглаживал бурую неприглядность поздней осени, облагораживал ее, укрывая пожухлую траву и грязную - уже давно не золотую - листву.

Падал мягчайший, невесомый, разлапчато-пушистый снег, и эти два слова, казалось, передавали всю беззвучную музыку этого падения...

Мы стояли перед широким, панорамным окном загородного коттеджа обнаженные, держась за руки, и не было в этом мире больше никого, кроме нас двоих, потому что все остальные были нами, и мы были ими. И даже снег - снег был нами... Никогда больше я не испытывал такого чувства единения со всем миром: до этого я был слишком молод для таких ощущений, после - после стало не до этого...

Мы стояли - два молодых тела и две горячих души, так стремившихся слиться и обменяться своими тайнами, а впереди нас была вечность, были яркие краски и красивые звуки, благородные и грациозные движения духа и плоти...

Позади же была случайная встреча, месяц жадного, неуемного любопытства друг к другу, ежедневные свидания - почти невинные до вчерашнего вечера... Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта - мы были их наследниками.

- Мне кажется, так было всегда...

Я чуть сжал ее руку в знак согласия. Она положила голову мне на плечо, и ее роскошные волосы защекотали мне лопатки.

- А мне хочется, чтобы так и было всегда. Я люблю тебя, Лин.

Она подняла голову и посмотрела на меня шаловливым, дразнящим взглядом:

- А я тебя нет. - Она выдержала паузу. - Я тебя обожаю.

Я бы смог связно передать чувства, которые испытывал - но только на бумаге или мониторе. Есть у меня такое несчастливое свойство. Пришлось просто крепко обнять ее.

Вот так получилось, что бессвязный любовный лепет был последним моим четким воспоминанием, потому что вечером, когда мы летели домой, правительство скинуло на комы широковещательное сообщение.

То самое.

И на следующее утро я уже был в казарме. Жизнь, и не только моя, превратилась в кроваво-огненный ад войны.