Всплесками пальцев вскрывал нутро рояля до чёрно-белых косточек.
Удерживал ошибки и фальшь вместе со слезами под плотно сомкнутыми веками - ни пролилось ни капельки.
Растворялся в путанице красок и ритма.
Новый полёт руки оканчивался несоменно-точным попаданием на новую гармонию.
О, если бы ты знал, как я учил эту пьесу.
Придумывал себе, что если вот ошибусь сейчас - от этого будет зависеть вся моя судьба. Пытался играть без единого неверного движения, чтобы пальцы сами ткали мелодию, а глаза не путались в веренице кружочков и чёрточек. Там, где мне не нравилось, как написал композитор, я придумывал сам.
Потому что хотел сыграть её для тебя.
Только это и только для тебя.
Но ты сказал, с лёгким вздохом выпуская сигаретный дым погулять:
-Писал бы ты лучше стихи . По крайней мере, у тебя есть на это талант.
.
.
.
.
если бы клавиши были стеклянными, они бы разбились - я обрушил на них дисгармонию, срываясь на молчаливый крик.
.
.
.
.
Спокойно кипячу чайник.
Медленно лью кипяток на мягкие подушечки пальцев, тонкой струйкой сверху, глядя, как краснеет кожа, покрываясь болью.
Все десять.
Беру нож и ласково, пытаясь представить себе, что это ты касаешься меня, делаю два глубоких надреза, чтобы они пересекались в букву "х" на каждой.
Теперь по моим пальцам струится не мелодия, а кровь.
Осталось сыграть - как, должно быть, будет красиво - кровь на чёрно-белом покрывале клавиатуры!
Расписываюсь на каждой клавише болезнетворным прикосновением.
Капля за каплей.
Боль за болью.
Звук за звуком.
Хроматическая гамма по полутонам вверх. Только вверх, к срывающейся в тишину последней "до" - и рухнуть вниз, будто оторвали внезапно крылья - на "ля", хрипящую так, будто ей не хватает воздуха.
От смерти до смерти.
Играю для тебя, пусть даже тебя нет.
Ловлю обрывки божественной импровизации - всё равно, это последнее, что я играю.
Надломленными звуками срываюсь в истерическое сттттаккато.
Падаю на измученную клавиатуру, скользнув ладонями по ней в последний раз.
Ты говоришь, у меня нет таланта? Ты подарил мне его.