Что-то не так... Затянулась чёрная ночь, и деревья вокруг обступили слишком плотно, корявыми жёсткими ветками больно задевали, лезли под одежду, рвали её, и звёзды мерцали слишком тускло, призрачно, и дождей, живительных, прохладных, не было уже который месяц... Выть хотелось от тоски, от пустоты неведения. Она чувствовала всей своей непостижимо надёжной женской интуицией: что-то не так.
С Ним что-то не так!
Жизненно необходимо услышать его голос, немедленно, сейчас!
Услышала.
Холодная потусторонняя ночь и - его чёрный от боли, недоумения и безотчётного страха голос.
Всё-таки это случилось с ним. Не думал, что так, что теперь, но жизнь словно капкан вдруг поставила - не отыграть ни шагу назад, не вырваться...
Завтра должно всё решиться: или обрести новую... не жизнь даже - сразу ведь не получится, а существование на этом свете, или потерять её навсегда...
Потерять Её навсегда!
Она думала, что и так потеряна, оказалось - нужна. Именно в этот момент. Ещё бы! Накануне такого любой человек, даже самый сильный, изломается страхом открывающегося так внезапно ничто... Он всё говорил, говорил, хрипел, рычал, немного кусался, тут же извинялся... Ком - в горло, холод где-то внизу, под сердцем - прощался? Прощения просил, только за что? Она только ему одному - всё, абсолютно всё могла простить!
Но страх - подлый, неуправляемый, передавался по несуществующим проводам, наплывал всё сильнее, всё гуще, заполнял душу, лёгкие, заставлял задыхаться, пробирался узкой ледяной струйкой в мозг...
И когда он замолчал надолго, слёзы бессилия потекли сами собой. Такое уже было однажды. Но он тогда был рядом, сильный и надёжный - успокоил, отогрел, хотя бы ненадолго... А сейчас - пустота и холод неизвестности. И - снова, снова - страх. И - мольба: ты только не сдавайся, ты только живи! Ведь это чудовищно не справедливо: так и не успеть к тебе прикоснуться!
Неизбежная неизвестность длилась вечно. Чёрными пустыми ночами отнимала силы. Ходила, как во сне, ничего делать не могла, только всё молила кого-то: помоги, спаси его, сохрани!
Сохранил.
Было больно, страшно, непонятно. Жизнь засветилась тускло, скупой полоской солнечного осеннего света. Возможно, это была иная жизнь. Он ещё не понимал...
Он привык быть другим. Могучим, выносливым, непокорным и свободным зверем. Он хотел - и делал. Всё или почти всё.
И вдруг его сильное, крепкое тело отказывалось слушаться его. Хотелось спать... Просто не было сил... С болью он мог бы справиться, но что-то ломало сильнее и жёстче, чем физическая боль...
Он был подавлен, сломлен, жаловался... Всё, что пока мог...
Поддержать, не дать упасть! Столь остро чувствуя его боль, она готова была всеми слабыми силами это сделать. Ведь он позвал на помощь теперь её! Кто-то не пришёл из тех, кто был рядом. Ещё и эта обида захлестнула, заставила рычать и кусаться, он ведь был злой и обидчивый непомерно...
Она могла сделать немного. Он и на это злился. Но она сделала бы сейчас всё, что бы он ни попросил! Накормить, согреть...
- Я хоть немного похож на...
Мой израненный зверь! Какой ты сейчас слабый, беззащитный... Как ты уязвлён, подавлен, как на глазах меняешься, переставая вдруг верить в собственные силы! Но только не это! Это уж точно не для тебя! Я должна сделать всё, возможное и невозможное, чтобы только доказать: ты жив! Это - главное! Ты слишком торопишь события, но тебе необходимо знать это именно сейчас, я понимаю.
И доказала-таки: жив! И пусть потом осень обступила, зажала плотным кольцом холодных мокрых листьев, бросила ей в лицо охапку брызг с леденеющих деревьев - это был уже не тот холод, не та жуть, что в чёрной непроглядной ночи, наполненной болью неизвестности. Она рассмеялась в лицо этой осени, и осень отступила.
Но ненадолго. Следующий удар настиг внезапно. Снова сломал, сломил, сжал в комочек его волю...
"Ресурс исчерпан".
Приговор?
Не верю! В это нельзя поверить!
Поздняя осень - истеричка. Она то поманит зыбким лучом, проткнув насквозь сердце свинцовой лохматой тучи, согреет золотую дрожащую листву берёз и клёнов, то рассмеётся острыми осколками первой рассыпающейся позёмки, сорвёт порывисто-самоуверенно все убогие лохмотья с деревьев, уляжется вдруг сразу, под утро белоснежным покрывалом на поля... Вот тут и покажется: саван. Непременно саван. И так тихо, безнадёжно, нереально тихо и очень холодно...
Ему всё время было холодно. И её тепла не хватало, чтобы согреть его, такого большого и такого теперь слабого. В ней самой едва теплилась последнее время вера в жизнь, а как вдохнуть эти остатки жизни в него?
Нереально далеко...
Она бы совсем осталась. Согревать. Только проклятый рассудок твердил: а что потом?
Какая разница, если ему сейчас так плохо!
Вдохнуть жизнь, снова заставить поверить в собственные силы, хоть как-нибудь!
Она понимала, что делала ничтожно мало, только то, что может сделать для мужчины женщина. И однажды даже невольно обидела его.
Он же очень обидчивый... Забыла неосторожно.
Мир мгновенно перевернулся вверх дном! Колодец ночного неба - всей чернотой - на голову!
Вернуть то хрупкое, что собирала по крупинке! Немедленно, иначе умру и я! Милый, мы просто не поняли друг друга, я просто немного испугалась. Так бывает.
Так бывает. Какое слабое утешение! Почему люди иногда одно и то же видят по-разному? Даже духовно очень близкие люди? Она увидела лёгкую дымку на горизонте, а он - чернильную грозовую тучу. И заставил её пролиться гибельным потоком. Как сложно и как невозможно без всего этого...
А потом поток подхватил его снова. В третий раз. "Бог троицу любит?"
Ресурс исчерпан.
И вот тогда была самая сложная и долгая операция. И сто часов ожидания. И наконец - слабый, едва узнаваемый голос: "Хочется спать и персиков..."
Но он и тогда смог вернуться к жизни. Столь сильные, свободные звери так просто не сдаются! Был миг, всего лишь подлый миг слабости, отчаяния, когда вдруг не захотелось просыпаться, потому что когда растаял успокоительный сон, вернулась боль, боль, бесконечная боль, она так уже измотала за все эти дни, недели...
Но человек живёт один раз. И как бы ни было плохо сейчас, здесь, может случиться так, что даже этого не будет. Не будет уже ничего! Никогда! В это надо нырнуть полностью, с головой и остатками израненного сердца, чтобы понять, что даже такая жизнь лучше, чем...
И он снова стал бороться. И стал зализывать раны...
Поздняя осень совсем заледенила, но вдруг опять в сером небе полоснуло розово, нежно...Солнце.
Дикий раненый зверь способен достаточно быстро зализать раны.
Он был весел и даже непривычно нежен. Он пел ей песни, как сто лет назад, в той, возможно, уже другой жизни. Он шутил и обнимал, и гладил её колени...
А когда из его горла вырвался глухой рык победившего зверя, снова сильного, снова непревзойдённого, лишь немного уставшего после удачной охоты - она, слабеющая, опустошённая до предела, прижалась к нему и, закрыв глаза, прошептала, скорее для себя самой:
- Всё. Ты жив. Как прежде. И я опять тебе не нужна...
Осень отчаянно боролась с решительно наступающей зимой. Быстро темнело. Она брела с каким-то гибельным наслаждением по подмороженной, скользкой корке полумёртвой травы, слушая напряжённо, как тонкие, уже не зелёные, а скорее серо-бурые стебли ломаются, хрустят под её ногами. Они будут жить? Возможно...
Всё, что случается - неизбежно и неотвратимо. И уже никогда не вернуться назад...
"Потребовались лучшие кардиологи"... Они вылечили его сердце.
Оно снова билось ровно.
Почему-то очень хотелось снега. Холодного, мокрых больших хлопьев, много, много, чтобы замело всё, выстудило, выбелило! И её сердце - тоже!
Она брела по пустой ночной дороге рядом с заискивающей позёмкой и с каким-то гибельным наслаждением подставляла лицо ледяным струям ветра, вырывающегося из чёрного нутра её леса.