Аннотация: Нормальный фэндом, нормальная тусовка, начинающая поэтесса плачет в темном углу, потому что ее стихи разругали в пух и прах... Все очень обыкновенно, но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы.
...- И много вы написали?
- Опубликовал всего несколько книг. Ну а рукописи... половина чердака завалена, знаете ли. Может, там и немного вещей, которые стоит издавать, но все они мне по-своему дороги.
- Полчердака такой же занудной графомани? Любезнейший, если вам уж настолько невмоготу, продолжали бы писать в стол, ну, в ваш этот... чердак, зачем вообще было публиковаться и засорять мировой эфир? Читатель вправе получать только качественные работы. Да, а ваши рисунки - ну да, да, вот эти - они же совершенно бездарные. Вы посмотрите - это что, деревья? Это же не то щупальца, не то макароны меандрирующие. И к тому же...
...Дверь захлопнулась, отсекая музыку, голоса и шум. Пожилой грузноватый мужчина спустился с крыльца и остановился, опираясь на перила и переводя дыхание. Даже зимние сумерки не могли скрыть багровые пятна, проступающие на его щеках. Чистый воздух, пахнущий оттепелью, мокрым снегом и древесной корой, вливался в грудь и понемногу успокаивал. Только что закончившийся разговор, несомненно, через какое-то время показался бы ему смешным, но тут он услышал за деревьями нечто вроде эха его собственного тяжелого дыхания. Там, в глубине парка, кто-то плакал, горько, безнадежно и почти беззвучно - только тихие всхлипы иногда прорывались из-под зажимающей рот мокрой варежки. Мужчина прислушался и без колебаний двинулся в ту сторону, осторожно пригибаясь под безлистными ветвями и обходя скользкие места на кое-как протоптанной тропинке. Сквозь деревья мерцали фонари вдоль широкой аллеи, откуда-то слышался звук флейты... это могло быть похоже на праздник, но какой же праздник, когда рядом плачут?
...Она сидела на скамейке, жалко сгорбившись. То самое мерзкое состояние, когда нет сил ни продолжать, ни перестать плакать. Когда отчаянно нуждаешься в утешении и готов наорать на любого, кто будет с этим утешением приставать. Худенькая, светловолосая, без головного убора, хотя на улице все-таки зима, капюшон куртки откинут. Мужчина отметил явную несовременность покроя, и еще то, что сидела диковинная одежка все же не совсем ладно, топорщилась на плечах и груди, и ворот тоже был несколько перекошен. Похоже, шили вручную, с любовью и вдохновением, но определенно без нужного мастерства.
- Можно я посижу здесь? - спросил человек, обходя скамейку. Девушка не вздрогнула, но голову все же подняла. Без любопытства и без опаски, и даже можно увидеть, как здравая настороженность во взгляде размывается тоской и этим опасным пропади-все-пропадом. Скверно.
- Здесь мокро, - сказала она, шмыгнув носом.
- А вы уверены, дитя мое, что вам самой полезно сидеть на холодном и мокром?
Да, этот тип крупно рисковал, обращаясь так к почти взрослой незнакомой девице... впрочем, в поведении его чувствовалось нечто, дающее право на подобное обращение.
- А я тут давно, снега еще не было, - объяснила девушка, приподнимаясь с сиденья.
На скамейке, на полдюйма засыпанной серым и рыхлым, действительно оставался - не протаявший отпечаток, нет, - место, куда снег не попал. А когда она, садясь обратно, переставила ногу, мужчина убедился, что и следы ее потрепанных сапожек... словом, ее ноги не меняли положения те же пару часов с начала снегопада. Он вытащил из кармана свернутую трубкой толстую рекламную газету и сказал:
- Давайте-ка мы с вами вот этим поделимся. Все-таки потеплее и посуше.
- Спасибо.
Он смел с досок спинки мокрый снег, но, подумав, откидываться все же не стал. Достал из другого кармана трубку, кисет, привычным движением набил чашечку табаком и с удовольствием закурил. Девушка искоса за ним наблюдала, стягивая и незаметно пряча в карман грязные варежки.
- Вас, наверно, тоже из Нарготронда прогнали, - заметила она вслух. Мужчина кивнул, не вынимая изо рта трубку:
- Если говорить коротко, за бездарность и дилетантство.
- Ну да, стандартный приговор номер раз, - она мрачно помолчала. - Меня тоже. Как вас зовут вообще-то?
- Можно просто Рон. А вы?..
- Лена, - она заколебалась, подавать ли руку, критически покосилась на свою замурзанную ладошку, и не подала. - Так вы, получается, не русский? Американец?
- Англичанин, с вашего позволения.
- Наверно, в детстве жили в России.
- Вообще-то в Африке... а почему вы так подумали?
- На русском говорите, как на родном.
- Они мне теперь все родные, - улыбнувшись, непонятно ответил Рон. - Им ваши стихи не понравились, да?
- И стихи тоже... Хотя уже когда я пришла, и они эту мою куртку увидели... слышали бы вы, как они издевались. Да, конечно, это не шелк и не бархат, и не серебряное шитье... простите. Знаете же, как стыдно сейчас оправдываться за бедность. Мы с матерью две добытчицы, да еще брат в пятом классе... ее пенсия, моя стипендия и зарплата за полставки в библиотеке. Лишнюю пачку простенького бисера - и то рука не поднимется купить. А они говорят, - она задохнулась, припоминая, - мы не играем в демократию и политкорректность, это не дешевое массовое хобби. Если кто-то хочет этим заниматься - он найдет средства, чтобы все было как надо...
Она снова начала всхлипывать.
- Э, так не пойдет, дитя мое. Ну-ка приведите себя в порядок, и пора с этим заканчивать.
Он протянул ей носовой платок. Лена утерлась, неловко, явно стесняясь, потом принялась аккуратно складывать платок, чтобы чем-то занять руки, и замерла, увидев в уголке знакомые инициалы - Дж.Р.Р.Т.
- Я надеюсь, они этого не видели? Вы не показывали?
- Нет, - пожал он плечами, - а что?
- Вы не представляете... они бы вас испепелили. Сказали бы, что толкинутость - еще не повод везде лепить безвкусные вышивки, тем более такие... извините... немного неровные и вышитые на самом обычном хлопке самыми простыми нитками...
- А нужно шелком?
- Ну... они считают, что да. Что если ты хочешь быть эльфом, то изволь соответствовать.
- Ну при чем тут эльфы?! Почему не люди, не хоббиты, не гномы, в конце концов. Они думают, что люди в мире Толкиена носили шелка каждый день? Что было - то и носили, и шили ненамного лучше вашего, а то и хуже, иглы-то, сами понимаете... Да и кожа хорошо обработанная была не для всех доступна, и вышивали чем было. Ну, я не знаю, шерсть, наверно, чем-то красили. Я, знаете, Лена, в таких деталях как-то не очень разбираюсь. По-моему, вышивка должна прежде всего что-то говорить о своем владельце, ну и быть красивой, разумеется. А с этого... - он слегка сконфузился, - с этой метки на платке и вовсе спрос невелик. Моя жена вообще прекрасно вышивает, если постарается. Ну а тут она просто взяла нитку приятного цвета, и хорошо различимую, и чтобы не линяла от стирки... По-моему, получилось вполне симпатично.
- А вы женаты?
- Женат. Раз - и на всю жизнь, вы представляете, как бывает.
Его голос вдруг плеснулся такой ровной и мощной волной удивительного тепла, что Лена вдруг почувствовала, как же ей было холодно минуту назад.
- И дети есть?
- Да, и внуки уже есть, совсем взрослые... Нет-нет, платок пока оставьте себе.
- Хотела бы я быть вашей внучкой, - мечтательно сказала Лена. - Вы, наверное, классным дедом были, и сказки рассказывали здоровские.
- Рассказывал, конечно. Иногда даже сам сочинял что-то.
Она помолчала, потом опять зябко съежилась.
- Я хотела сказать - жалко, что вы их не записывали. У вас сказки, наверное, очень добрые получались. А потом подумала - такие, как они, все равно бы не дали вам их напечатать, разобрали бы по косточкам - стиль, образы, неточности, подражание тому, плагиат с этого...
- Дитя мое, - спокойно сказал он, выбив пепел и спрятав трубку в карман. - По-моему, вы слишком много о них думаете. Вы уже не слышите их голосов, но позволяете им кричать на вас из вашей собственной головы. Не помогайте им, не доделывайте за них то, что они начали. Мир состоит не только из них.
- Возможно, - она опять потянулась к платку, - вы были правы, видите - опять пригодилось... То есть, вы и про мысли правы, но я пока не могу о них не думать. Это хорошо, что вы мне выговориться разрешили. Как-то уже не так скверно. Вы понимаете, это очень глупо, наверно, таких, как я - двенадцать на дюжину, и мы все в первый раз прочитали Толкиена, захлебнулись от восторга и побежали друг с другом делиться... то есть, я хочу сказать, когда такая вот малявка, как я, в первый раз рифмует "Берен" и "верен", это, наверно, смешно со стороны. Ну и что? Ведь сам Толкиен, он же тоже - он что-то в первый раз увидел, понял, придумал, и это поначалу тоже наверняка был дикий сумбур, и... он даже имена сначала не сам выдумывал, а из "Эдды" брал...
Рон задумчиво покивал.
- Ну да, я понимаю. Он поначалу думал, что пишет для себя, печататься совершенно не собирался. Тем более, с первыми опытами его из того журнала завернули. Он долго все дорабатывал, увлеченно копался во всем этом ворохе... ну, с друзьями делился, как же без этого.
- Ну да, с друзьями, - Лена горько усмехнулась, - я тоже думала... Обидно - ужас. В школе надо мной смеялись, когда я на переменках читала... у нас в школе вообще никто не читал, ну, разве что "Лизу" или "Cool". Я уж думала - может, вправду придурошная, а потом узнала случайно... статью в Инете прочитала, что таких, как я - тысячи. И читают, и переводят - сами для себя, представляете, чтобы не просто прочитать, а как можно лучше передать смысл! - и даже играют. Меч деревянный обструганный, плащ из занавески... и это взрослые люди, умные, образованные, никто над кем не смеется, все понимают друг друга, все видят этот мир, как реальность... нет, я понимаю, я не собираюсь путать это с настоящей реальностью и искать в подмосковном лесу эльфов, но... И я думала - меня тоже примут и не прогонят. Я же ничего особенного не просила, под ногами не мешалась...
- А стихи-то зачем вслух читали?
- Ну... поделиться хотела. Дура. Они же, вы понимаете... Рон... если бы мне просто сказали - давай-ка вот тут рифму изменим, хромает, я бы и спорить не стала. Но им мало... им хотелось просто меня опустить. Чтобы я сама про себя сказала - я глупая, я не умею ничего, и никакого права не имею докучать... пожалейте убогую, милостиво дозвольте...тьфу. Меня не нужно было унижать, чтобы я увидела, что они умнее меня, понимаете? А то, что я чувствую...со временем я бы научилась писать хорошие стихи, - сказала она с горечью и неожиданной силой. - Для меня это была такая радость, такая... опора, - добавила она, сомневаясь в точности выражения. - Нет, я христианка, верующая, я понимаю, что Толкиен - это земная радость, а не небесная, но ведь это все равно утешение, и я благодарна Богу... я бы научилась по-настоящему писать. А теперь не смогу, наверное, каждый раз буду думать - а вдруг я действительно не способна ни на что, кроме бездарной графомании, а то, что я увидела и почувствовала - ничего не значит. И потом, если ни с кем не делиться, если писать в стол, и грезить, и мечтать, и фантазировать наедине с собой, и только, - вот тут, пожалуй, и дойдешь до того, что на полном серьезе пойдешь в лес эльфов искать... Портал в Средиземье, прости Господи.
Она решительно утерла глаза и встала со скамейки.
- Спасибо вам, Рон, - сорванным голосом проговорила она. - За то, что выслушали весь этот бред. Я понимаю, вы тоже огорчены, а я только о себе и ныла. Но у вас есть и ваша жена, и ваши дети, и этого-то у вас точно никто не отнимет. Да и ваших книг, пожалуй, - поколебавшись, добавила она. - Я думаю, они очень мудрые и добрые, и даже если их нигде не напечатают... нет, не может такого быть.
- Вашей жизни и ваших стихов тоже никто не отберет, - Рон очень серьезно поглядел на нее снизу вверх, - если вы им сами не отдадите. Просто научитесь со временем находить настоящих друзей и настоящих критиков, это просто возраст, опыт и Божья милость. А сейчас, я думаю, мы пойдем и выпьем горячего чаю. С плюшками. Вон там какой-то трактирчик есть, я видел. А то вы сильно замерзли и того гляди окончательно простудитесь.
- Там дорого, - возразила Лена, настораживаясь.
- Неважно, - негромко сказал он, и, оглядевшись, вытащил за уголок из ближайшего осевшего сугроба какую-то бумажку с примерзшими льдинками. - Пятьсот рублей, думаю, хватит нам на горячий чай.
Молчание сделалось таким напряженным, что шум крови в ушах был похож на быстрые шаги вверх по лестнице.
- Я не маньяк и не собираюсь к вам приставать, - спокойно произнес Рон, - вы совершенно правильно боитесь незнакомых, но я не причиню вам зла.
- Я не боюсь, что вы маньяк, - помотала головой Лена. - Я чувствую... хотя это, конечно, ни о чем не говорит.
- Знаете, когда люди подают милостыню... - проговорил он, отряхивая пятисотку и глядя на купюру так внимательно, словно ожидая какого-то сюрприза, - сейчас это ведь довольно рискованное занятие, правильно? Я имею в виду, так много бессовестных мошенников, которые зарабатывают, обдуривая лохов, и очень сложно найти среди них человека, которому по правде нужна помощь. И большинство вообще перестало подавать незнакомым... но кто-то... для этого нужна определенная вера и определенная мудрость - отдавая деньги неизвестно кому и сомневаясь в целесообразности этого действия, произносит про себя - Господи, пусть это достанется тому, кому оно действительно необходимо.
- И что?
- Вам это действительно необходимо. Именно сейчас. Вам совершенно нельзя болеть. Вот и...
Он немного наклонился вперед, чтобы подняться, и в расстегнутом вороте ярким золотом блеснул нательный крестик, отразив случайный луч какого-то фонаря. Лена не успела заметить, православный был крестик или католический, поняла только, что изображение Распятия правильное, не искривленное (где-то в подсознании было ощущение, что это очень важно). Рон отряхнул легкое пальто, подобрал промокшие газеты и сунул их в урну у скамейки.
- Пойдемте, Лена, - подал он ей руку. - Я вас провожу немного. Мне вообще-то уже пора, но еще полчасика найдется. Кстати, вы фильм-то этот знаменитый видели, как он вам?..
- Неплохо, хотя я представляла их совсем другими. Но потом поняла, что они тоже что-то чувствовали и понимали, что-то свое, а не просто притворялись за деньги...
- Справедливо, мне тоже так показалось...
...Два голоса затихли вдалеке, о чем говорят - не разобрать. Софья выбросила сигарету в сырую темноту, малиновая дуга послушно угасла в пепельнице из прикрученной к перилам пивной банки. Женщину странно беспокоил то ли негромкий разговор за деревьями, хотя она не поняла ни слова, а его интонация совершенно не была угрожающей, то ли этот чудаковатый профессор-лингвист ("Хватило же наглости так представиться!" - она нервно передернула плечами), то ли очередная неумеха, девица, которая после совершенно нормального разбора ее виршей вылетела вон из клуба с явным намерением как следует порыдать в одиночку. Надо бы чуть попозже на всякий случай подбить парней прогуляться по парку, мало ли что... да ну, ерунда. Лезет же в голову всякое. Ничего с этими сопливыми непонятыми талантами не случится. Она перебирала реплику за репликой, не находя в них ничего недопустимого...нет, все, что было сказано, было сказано правильно. Но почему тогда никак не угасает раздражение, и откуда она берется, эта непонятная тоска, такая, будто что-то очень важное прошло мимо... и нельзя ни вернуть его, ни хотя бы вспомнить. Ерунда. Просто разгулялись нервы. И, без нужды поправив на шее витую серебряную цепочку - ребята сами делали, настоящий кельтский орнамент, филигранная, совершенно профессиональная работа! - Софья шагнула за дверь, где две флейты и гитара уже выводили вступление к танцу. Музыка тоже была не хуже настоящей эльфийской. А может быть, и немного лучше.