Перед вами история трогательной, таинственной и сложной школьной любви, где последний звонок стал лишь началом непростых испытаний для ее героев. В первой части романа она – юная, несколько наивная ученица десятого класса, он – молодой, женатый учитель химии, прочно стоящий на ногах и внезапно ощутивший волны давно забытого чувства. Ей предстоит изучить оттенки многоликой человеческой любви, ему – преодолеть страх быть отвергнутым и брошенным. Что приготовила для них судьба в этом воплощении? Какую оценку они получат в аттестат зрелости своей души?

     Пролог

     В далеком и прекрасном мире жили-были несколько друзей. По земным меркам они были бесплотными духами, поскольку состояли из тончайшей материи еще не открытого на Земле вещества. Вероятно, это был газ, потому что только в нем молекулы располагаются хаотично, на больших расстояниях друг от друга. А может быть и нет. Мы еще не знаем этого. Здесь, дома, души наслаждались заслуженным отдыхом и готовились к очередному уроку. Что изучить, испытать? В какой стране родиться, каких родителей выбрать, какой профессии посвятить свою жизнь, чтобы максимально прочувствовать и прожить поставленные задачи? Наши друзья понемногу начали задумываться о предстоящем воплощении.

     – Я хочу в этой жизни изучить многоликую любовь, – поделилась планами одна из Душ.

     – Всю сразу? Это очень сложный урок. Что можно сделать за 70-80 лет? Двадцать из которых ты будешь только взрослеть, и еще пять – десять тихо стареть? – возразила ей другая Душа.

     – И все же я хочу попробовать. Помоги мне, пожалуйста. Ведь мы частички одной Высшей Души.

     – Безусловно, я помогу тебе. Но сначала мы должны посоветоваться с Наставником. Таковы правила. Если Он одобрит наш выбор, я с радостью последую за тобой. Тогда мне тоже нужно будет запрограммировать урок, адекватный твоему. И вместе мы постараемся достичь общей цели.

     И Души обратились за советом к Наставнику.

     – Да, вы можете попробовать. Это будет трудный урок. Любовь всегда идет в ногу с прощением. Поэтому нужно будет научиться искренне прощать и отпускать. Любя, отпускать, наступая на горло своим чувствам, желаниям и сиюминутным потребностям. Любовь невозможна без слез, ревности, отчаяния. Порой безысходного, безнадежного, беспросветного отчаяния. Вы должны это понимать. В особенность ты – Та, кто идет навстречу любви. Помните, родившись на Земле, вы забудете зачем пришли. Я буду мягко направлять вас двоих и давать советы время от времени. Только советы. Еще раз повторяю, помните – это ваши уроки, вы сами их выбрали и сами должны изучить и сдать экзамен. Пройдите испытания до конца. Я желаю вам удачи и жду домой в назначенное время.

     Август 2012

     – Ты опять плачешь! Ты мама двоих детей, один из которых вот-вот пойдет в школу. Ты должна думать о тетрадях, белых бантах, торжественной линейке и огромном букете гладиолусов, – громогласно рассуждала Марина, глядя на вздрагивающую от рыданий Олесю.

     Прислонившись к столешнице, держа в руке чашку с горячим чаем, Марина в который раз пыталась вразумить подругу. Олеся примостилась на краешке стула за обеденным столом, поджав ноги, и напоминала нахохлившегося воробья. Ее волосы были растрепаны, заколка, державшая пучок, давно съехала на бок, но она этого не замечала. Ссутулившись, сгорбившись, она сосредоточенно смотрела в чашку, как будто пыталась по ней разгадать будущее.

     – Не шуми, пожалуйста… Диме еще час спать нужно, – прошептала Олеся и подняла на Марину зареванные глаза, – а гладиолусы уже не в моде.

     – Одумайся! Твои мысли заняты только одним: сможешь ли ты увидеть его 1 сентября. Опомнись, подруга! Давай! Ты же всегда была сильной. Хотя бы ради детей, им нужна счастливая мама! – продолжала Марина, активно жестикулируя и рискуя вылить на себя еще не остывший чай.

     – Я… я не могу… – сквозь поток слез, с полным отчаянием в голосе пролепетала Олеся, – понимаешь, не могу! Я люблю его, люблю! Как тебе объяснить, что такое любовь, если ты никогда ее не испытывала?

     – Знаешь, я ведь и обидеться могу на такие слова. Могу, но не обижусь.

     – Извини… Я немного не в себе.

     – Ты много не в себе. Олесь, все любят и очень многие страдают. Ты не одна такая на свете и случай твой не уникальный. Сколько песен о любви написано, заметь, в основном о несчастной. Когда все хорошо, не тянет стихи писать, драйв на другие вещи уходит. Вдохновение страдальцев обычно посещает. А я, да, я не страдала от любви, и это не значит, что я не любила. Просто я умею не оглядываться назад. Закончились отношения, значит закончились. Значит, так нужно. Помнишь, ты сама мне читала стихи Андрея Дементьева?

     – Да, помню, там даже закладка лежит на этом стихотворении. Читаю как аффирмации.

     Марина взяла томик стихов, лежащих здесь же, на комоде, и зачитала первые два четверостишия.

     Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

     Если то, что случилось, нельзя изменить.

     Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

     С этим прошлым порвите непрочную нить.

     Никогда не жалейте о том, что случилось.

     Иль о том, что случиться не может уже.

     Лишь бы озеро вашей души не мутилось

     Да надежды, как птицы, парили в душе.

     – Не нужно, Олесь, не нужно мучиться из-за того, что невозможно, – закончила мысль Марина.

     – Я не могу…

     – Я знаю, что можешь. Тебе никто не запрещает его любить. Только терзать себя и рыдать прекращай. Больше, чем есть, не будет, ты же сама знаешь… А, Олесь?

     – Угу…знаю… я знаю, что опять ему поверила, а он опять испугался своих чувств. Или моих. Уже не важно, – задумчиво и грустно ответила Олеся.

     – Просто забудь, – Олеся села за стол, рядом с Мариной, – как ты Саше объяснишь причину своих слез?

     – Он поздно сегодня придет, к тому времени я успокоюсь и буду в норме, – пообещала Олеся.

      – Пойми, этот твой директор – эфемерная личность: сегодня здесь, завтра там. Сегодня приголубит, завтра оттолкнет. Он не то, что слез, он мыслей твоих не достоен. Хочешь любить – люби, но не во вред своей семье, – Марина, как всегда, была непреклонна в своих суждениях, а сейчас еще и абсолютно права.

     Олеся встала и подошла к открытому окну. «Лето. Все люди любят лето, почему опять все это случилось летом, почему? Почему я не могу прийти в себя, почему все время плачу, ну лето же, должно быть весело…всем весело, а мне нет. Нужно, наверное, уже что-то пить от нервов», – мысли Олеси текли беспорядочно и неспешно.

     На детской площадке, радуясь последним дням свободы, резвились дети, видимо, младшие школьники или старшие детсадовцы. Они с криками носились в детском городке-горке, играя в салки, а родители хватались за сердце при каждом их вираже. Особенно мамы. Папы почему-то никогда не думают о плохом. Упал и упал, подумаешь, с кем не бывает. Лавочки оккупировали пенсионеры и мамочки с колясками. Казалось, все вокруг дышало любовью, покоем и счастьем.

     – Устала я от этой любви, устала. И выгнать из сердца никак не получается. И понимаю все, и мужа люблю, – Олеся уже не всхлипывала, повернулась к Марине и еле уловимо улыбнулась.

     – Вот и прекращай себя истязать. Ну, Олесь, правда. У тебе все хорошо, зачем он тебе?

     – Люблю я его. Думала, после откровенного разговора мне станет легче, все устаканится. А он не захотел выслушать, а потом и вовсе исчез.

     – Кто его поймет… Вообще странно как-то, – Марина задумалась.

     – Самое неприятное, что вообще ничего не объясняет, пропадает и все. Я не хочу близких отношений, я хочу дружбы, как бы странно это не звучало, – пыталась объяснить Олеся, – может, он поэтому перестал писать?

     – А почему тогда не захотел с тобой встретиться, когда ты предлагала? Нелогично. Олесь, ты все время под него подстраиваешься, а он вертит тобой как хочет. Не думала, что он может быть таким.

     – Я сама не знаю, что хочу. Но быть его любовницей… пожалуй, нет. Не для меня эти треугольные страсти. Четырехугольные. У него жена есть.

     – Да, понимаю. Ты и раньше больше к нему душой тянулась… а не …чем-то там еще. Но Олесь, он же явно дал понять: встречаться с тобой не намерен: ни для разговоров, ни для чего-то еще, – напомнила Марина.

     Эти слова отозвались болью в душе Олеси. Она физически почувствовала, как внутри, из живота, нарастает волна непонятного страха. Руки вспотели, пульс участился, в ушах появилась вата. «О нет, только не сейчас». Она быстро подошла к столу, одним махом выпила уже практически холодный чай, заев чем-то сладким, что попалось под руку. Поняв, что приступ в этот раз отступил, нашла в себе силы продолжать разговор.

     – Это и обидно. Неужели я не достойна того, чтобы просто со мной поговорить? Так сложно? Занят он, видите ли. Вот скажи, как так можно: пропал и все. Писал-писал письма, и пропал, как будто и не общались совсем, – Олеся сильно переживала.

     – А ты не думала, что с ним могло что-то случиться?

     – Ничего с ним не случилось, ходит на работу, я специально интересовалась этим вопросом. Тоже все никак не могла поверить, что наш обожаемый директор взял и свалил без объяснения причин. А он, видишь, «жив-здоров и даже довольно упитан», – Олеся процитировала слова главной героини из любимого фильма «Москва слезам не верит».

     – Понятно… Нужно забыть, выбросить из головы, из сердца – из всех частей тела! – пыталась пошутить Марина.

     – Если бы было все так просто…

     – То есть тебе нравится все время отдавать, истощая свою нервную систему, да? Ты же ничего, совсем ничего не получаешь от этой любви, одни слезы. Кому нужен этот альтруизм? Я вообще не понимаю, откуда силища берется на такую отчаянную любовь?

     Марина, экономист по образованию, пыталась из всего извлекать прибыль. Вот и сейчас она активно старалась убедить подругу в том, что просто так отдавать – глупость, нужно что-то получать взамен.

     – Слабость это. Не сила, – Олеся нервно рассмеялась. – Была бы сильной, давно б забыла, а так, видишь, мучаюсь и думаю посетить психотерапевта.

     – Да нет… Слабость – поддерживать близкие отношения, когда понимаешь, что у них нет будущего, но получать удовольствие друг от друга хотя бы иногда. А у вас что? Ересь какая-то. Столько лет носить в сердце любовь, безответную и безнадежную, как это?

     – Ну… не совсем уж безответную-то… – пыталась возразить Олеся.

     – Зато категорически безнадежную, – закончила Марина, и в ее голосе послышались и жестокость, и сочувствие одновременно.

     Олеся тихо согласилась и пропела: «Безнадежная любовь, безответная, а была б она твоя – беззаветная».

     – Помнишь? Тогда Аллегрова была на пике популярности.

     – Да-да. А ты под эту песню предавалась меланхолии. Нашла, что вспомнить. Теперь можешь петь по Ваенгу, если совсем себя угробить хочешь.

     – Я хочу, чтоб это был сон, но, по-моему, я не сплю, я болею тобой, я дышу тобой, жаль, но я тебя люблю, – нараспев проговорила Олеся слова из «Шопена».

     – Т-а-к, – протянула Марина, – чтобы я больше этого не слышала. Что за мазохизм? Немедленно прекрати.

     Подруги налили еще по чашечке чаю, Олеся накапала пустырника, и после обсуждения очередного Марининого бой-френда начала потихоньку успокаиваться. Мужчины в жизни Марины занимали ключевое место. В этом подруги были совершенно не похожи друг на друга. Тихая Олеся и взбалмошная, никогда не унывающая, темпераментная Марина – всегда страстно влюбленная (в этот раз уж точно на всю жизнь) в самого лучшего мужчину в мире. Беда в том, что самый лучший мужчина был таковым максимум полгода.

     «Все проходит. Пройдет и это. Когда-нибудь обязательно пройдет», – успокаивала себе Олеся. Все, что она сейчас хотела – забыть. Даже воспоминания отражались болью в сердце, а ведь еще недавно были счастьем и радостью. «Нужно брать себя в руки, не хватает мне еще панических атак. Да, он в очередной раз оттолкнул меня, и опять сделал это грубо и больно, думая только о себе. Но теперь-то мне не шестнадцать, справлюсь как-нибудь. Зато хороший урок будет: не влезай, убьет».

     Марина убежала по делам. Закрывая дверь, Олеся бросила взгляд на тумбочку, где лежала бесплатная районная газета. Заголовок на первой странице гласил: «Все только начинается». Статья была о новом скандальном благоустройстве ближайшего парка, но Олесю эта фраза привела в смятение, и слезы снова устроили ей дружную капель.

     Послышался детский плач. Олеся вытерла скатившуюся на щеку слезу и побежала в спальню. Димка лежал в кровати и хлопал глазами. «Господи, спасибо тебе за Сашу, за Диму и за Юлю. Сделай так, чтобы я оставила прошлое в прошлом и жила настоящим», – искренне помолилась Олеся.

     Но прошлое не хотело быть прошлым, оно рвалось наружу старыми дневниками, много раз перечитанными, местами с расплывшимися от слез чернилами; тетрадями, где его рукой были поставлены пятерки; школьными фотографиями, как будничными, внезапными, так и чинными, торжественными, сделанными в актовом зале. Были электронные письма, датированные уже этим веком, фотографии с вечера встречи выпускников, но главное – на том же месте стояла школа, та самая, которая помнила Олесю юной девушкой, и куда через несколько дней в первый класс пойдет ее дочка.

     Олеся

     Конечно, я знала, что он все видит. И вся школа видит и знает, что я до одури влюблена в своего учителя химии. История стара как мир и как этот заезженный оборот речи. Только история историей, а бредила я совершенно реально. Это помогло мне знать на «отлично» его предмет, который, надо сказать, до этого я жутко ненавидела, потому что не понимала.

     Я училась в обычной дворовой школе в начале девяностых, где иметь хорошие оценки было стыдно, где прямо на уроке тебе могли поджечь волосы зажигалкой или треснуть по голове; где во дворе школы под ноги бросали самодельные взрывалки и дико ржали над твоим страхом. Из учителей я могу с благодарностью вспомнить только двоих – учителя русского языка и литературы в шестом классе и учителя географии – в седьмом. Остальным до нас не было никакого дела, они старались выжить и прокормить свои семьи, когда страна переживала те самые «лихие девяностые». Бывало, учителя приходили на урок подшофе, а бывало, и совсем не приходили. Бесконечные замены со словами «вы здесь тихо посидите, займитесь своим делом», не способствовали повышению успеваемости класса. Хорошие учителя у нас дольше года не задерживались.

     Училась я на «четыре» и «пять», однако знаниями эти оценки подкреплялись слабо. Старалась, как могла. Вгрызалась в учебник с желтыми засаленными, изрисованными страницами, пыталась вникнуть в правила и формулы. С русским и математикой было еще ничего, а вот химия и физика никак не давались. Физик, в прошлом моряк-подводник, перед уроком читал нужный параграф и пересказывал его нам. У химика на тот момент был роман с географичкой, и все, что мы с ним выучили, сводилось к названию элементов из таблицы Менделеева. Что железо, это феррум, а медь – купрум. Тогда я как-то даже и не задумывалась, что на самом деле может быть иначе. Казалось, везде так. Выживай как можешь в силу своих способностей и кошелька родителей.

     В конце девятого класса подруга решила переходить в другую школу (которая только-только получила статус гимназии) и позвала меня с собой. Так я оказалась в химико-биологическом, 10 «Б» классе, где классным руководителем был молодой, 33-летний учитель химии – Павел Иванович Козаренко, который за короткий промежуток времени стал предметом моих мечтаний, желаний, мыслей, дум, слез, забот, печали, радости и блаженства одновременно.

     Глава 1 Школьные зарисовки

     Ноябрь

      1995 г.

     – Девочки, что-то вы зачастили, – Павел Иванович зашел в класс, и увидел Олесю с Мариной, занятых уборкой, – какой-то у вас там странный график дежурств.

     – Сегодня Вова с Андреем должны были дежурить, но их Елена Андреевна попросила собрать в мешки остатки листьев перед школой, пока не подморозило, – ответила Олеся, а Марина про себя многозначительно хмыкнула.

     Девочки уже успели поднять стулья на парты и теперь собирались мыть пол. Олеся наливала воду в жестяное ведро, Марина стояла рядом, держа в руках две швабры. Вид у нее был недовольный, ей скорее хотелось закончить это скучное и неприятное занятие. Она с некоторым омерзением смотрела на полурваные тряпки, колыхающиеся в ведре под струей воды, всем своим видом выказывая немой протест.

     – Давайте я вам музыку включу, чтобы не скучно было, – предложил Павел Иванович, – правда выбор небольшой: «Воскресенье» или «Машина времени».

     – «Воскресенье»? Я такую не знаю. Марин, согласна послушать?

     – Мне все равно, – пробурчала подруга. Она очень хотела поскорее уйти домой, и это внеплановое дежурство ее раздражало: «Вечно Олеська ищет встреч с ПалИванычем, то уборка, то задание непонятно, объяснить ей нужно еще раз. Ей, и непонятно. Ага. Как же. И везде меня с собой таскает».

     Павел Иванович принес из лаборантской магнитофон и поставил на стол на кафедре. «Кафедрой» в кабинете химии называли зону перед доской, помост, возвышающийся над уровнем пола на одну ступеньку. В отличие от линолеума, служившего напольным покрытием в ученической зоне, кафедра была деревянной, покрашенной в грязно-коричневый, с оттенками бордового, цвет. Практически всю ее поверхность занимал массивный лабораторный стол, оставляя за собой лишь узкий проход к доске и столу учителя в углу класса, у окна.

     Пространство заполнила довольно странная музыка. Совсем не попса, под которую девочки лихо отплясывали на школьных дискотеках, и даже не «Машина времени», это было что-то другое: новый, туманный, загадочный стиль. Олеся слышала знакомые слова, но связать их в законченную и понятную фразу у нее не получалось. Что-то про дождь за окном, любовь, которая почему-то сменила цвет и уже не радует исполнителя. «А какой был цвет у любви раньше? И что это такое: цвет любви?» – Олеся пыталась вникнуть в смысл песни, одновременно ловко обходя шваброй ножки парты. «Что значит название группы? Это день недели или воскресение души? Наверное, второе», – продолжала размышлять девушка, ритмично и машинально натирая линолеум и думая о Павле Ивановиче. Он сидел за письменным столом и, казалось, не обращал внимание на девочек. Перед ним лежала внушительная стопка разноцветных общих тетрадей, он был углублен в процесс чтения, порой вздыхая и делая какие-то записи. Олеся изредка посматривала на него, хотела спросить про неизвестную группу, но не решилась беспокоить учителя.

     Олесе нравились другие песни: тихие, душевные, мелодичные. Оставаясь наедине, она часто напевала вполголоса про тонкую рябину, калину у ручья да степного орла – лихого казака, который «каким был, таким остался». Иногда они пели в школе, с подружками-одноклассницами, рисуя стенгазету или проводя генеральную уборку в классе. На их дискотеках за редким исключением звучала ширпотребная попса, где к тексту лучше не прислушиваться, а полностью отдаться ритмичному, энергичному танцу. У большинства композиций смысла не было, словарный запас же ограничивался расхожей фразой «два словца и опять с конца». Группа «Воскресенье» под эти категории не подходила: в звучании музыки Олесе слышались всего несколько аккордов на гитаре, фразы были не всегда понятные и не укладывались в ее голове в гармоничную, живую историю.

     «В моей душе осадок зла

     И счастья старого зола,

     И прежних радостей печаль,

     Лишь разум мой способен вдаль

     До горизонта протянуть

     Надежды рвущуюся нить

     И попытаться изменить хоть что-нибудь».

     Кассета закончилась, Павел Иванович отвлекся от проверки тетрадей, выключил магнитофон и посмотрел на Олесю. В его взгляде читалось любопытство, смешанное с некоторой долей легкого волнения.

     – Как, Олесь, понравилось?

     Он намеренно обратился именно к Олесе, понимая, что Марине такая музыка пришлась не по вкусу: близкие люди чувствуют друг друга издалека, с Мариной же они звучали на разной душевной частоте.

     – Сложно как-то, я не знаю… – Олеся пожала плечами. Она хотела быть искренней с учителем, но при этом боялась его обидеть.

     – Хочешь я тебе перепишу, дома послушаешь?

     «Зачем я это сказал?», – подумал Павел.

     – Ой, да? Спасибо… – робко и чересчур быстро прозвучали ответные слова девушки.

     Предложение Павла Ивановича, неожиданное и отрадное, заметно сокращало дистанцию между ними, ведь кассетами обмениваются друзья. Возможно, учитель думал по-другому, но Олеся восприняла это как шаг навстречу. В ней только зарождалась любовь, она еще не до конца поняла, что влюблена, собственно, она и не думала, не разбиралась в этом, ничего не анализировала, просто жила. Ей было хорошо в присутствии Павла Ивановича, она предпочитала его уроки всем остальным, готова была заниматься химией целый день, убираться в классе, ходить на субботники, участвовать во всех школьных мероприятиях – обязательно вместе с ним. Олеся боготворила его как кумира, она никогда раньше не встречала учителей, глубоко преданных своему делу, у нее никогда не было классного руководителя, вникающего в проблемы класса. Он называл учеников по именам, редко бывал в плохом настроении, чаще шутил и прививал детям любовь к химии не путем кнута, а в большей степени пряника. Он бы ярким, чрезвычайно резким контрастом всему тому, что Олеся видела в старой школе.

     Поэтому такое, казалось бы, обычное предложение, восприняла глубоко на свой счет и решила обязательно разобраться в непонятном тексте песен. Спустя несколько дней, дома, Олеся включила запись и, вслушиваясь в слова, переписывала их на листочки, пытаясь понять смысл. Ее пальцы старательно выводили тексты куплета:

     «Мой друг художник и поэт

     В дождливый вечер на стекле

     Мою любовь нарисовал,

     Открыв мне чудо на земле…

     Сидел я молча у окна

     И наслаждался тишиной,

     Моя любовь с тех пор

     Всегда была со мной…».

     Философские, с оттенками меланхолии, местами откровенно грустные композиции Константина Никольского, заставляли пятнадцатилетнюю девочку задумываться о таких вещах, рассуждать о которых, а тем более понимать, было ей еще рано.

     «…Моя любовь сменила цвет,

     Угас чудесный яркий день,

     Мою любовь ночная укрывает тень.

     Весёлых красок болтовня,

     Игра волшебного огня,

     Моя любовь уже не радует меня…».

     С тех пор слушать «Воскресенье» во время дежурства в классе стало для Олеси доброй традицией. Она замечала, что и Павел Иванович часто включает любимые композиции, сидя в своей каморке-лаборантской во время «окон» или после уроков, немного отвлекаясь от рутинной работы. Непритворные, искренние стихи Никольского их сближали, Олеся чувствовала некую избранность, особое отношение к ней Павла Ивановича и невинно, по-детски, этому радовалась.

     Дневник Олеси, ей 15 лет

     Я влюблена. Теперь я в этом уверена. Поначалу думала, что люблю учителя, а не мужчину. Ошибалась. Нельзя хотеть поцеловать учителя только потому, что он хороший педагог. И не думают об учителе денно и нощно. Я же просыпаюсь и засыпаю с мыслями о Павле Ивановиче. И в школу хожу, только чтобы его увидеть. Как же хорошо, что я пришла в эту гимназию. Помню день, когда впервые его увидела. Мы пришли с мамой записываться в школу, в апреле предыдущего года, он сидел за столом в учительской, вел прием. Понравился ли он мне тогда? Сейчас мне кажется – влюбилась с первого взгляда. Но, наверное, это не так. Влюбилась я позже, в октябре, как-то незаметно. Где эта грань, где эта черта? Вот сегодня ты еще свободна, а завтра уже влюблена и привязана к объекту своего обожания невидимыми крепкими оковами. Захочешь – не отпустят. Что будет с нами? Хотя, почему с нами? Нет никаких нас. Есть я, ученица 10 класса «Б», и есть он – мой учитель химии и классный руководитель, женатый, с ребенком, старше меня, наверное, лет на двадцать. Вообще, интересно, сколько ему лет и когда у него День рождения. Какая разница, я все равно его люблю. Стыдно. Неправильно. Он женат. Женат. Ничего нельзя. И как это меня так угораздило… Я ведь ничего плохого не делаю. Люблю только… как запретить себе любить? Понимаю, что неправильно, а что делать? Обратно в старую школу уходить? Это невозможно. Что ж. Время покажет, как там будет.

     Декабрь 1995 г., дискотека

     – Пойдемте пригласим в наш круг ПалИваныча! – крикнула Ира, одна из учениц 10 «Б», пытаясь успеть закончить фразу перед следующим оглушительным ударом музыки, рвущейся из двух огромных динамиков актового зала.

     – Да он не пойдет! – возразил Вовка, рискуя сорвать голос, – вон, смотри, он там с физичкой разговаривает. Серьезный весь такой, на нас не смотрит.

     – Что? Что? Не слышу? – Ира вприпрыжку подбежала к Вовке.

     – Говорю, не смотрит он на нас!

     – Так может и не смотрит, потому что завидно!

     – Гы-гы, завидно! Охота ему тут с вами малолетками прыгать! – с некоторой злобой прокомментировала Оля из параллельного класса, невзначай оказавшись прямо за спиной Вовы.

     – Олька, не злись, мы честно сегодня победили. Завидуй молча!

     Ребята прыснули со смеху и продолжили отплясывать и «двигать попой» под оглушительный грохот «Джимми Джи и Мистер Босс», где куплеты состояли из несуществующих слов, а три слова припева побуждали их делать те самые движения ягодичными мышцами. В тексты вслушивались разве что учителя, детям было все равно подо что танцевать, лишь бы громко и ритмично.

     Сегодня 10 «Б» одержал блистательную победу над 10 «А» в Брейн-ринге, и на дискотеке они гудели, шумели и смеялись сильнее обычного. Извечная конкурентная борьба двух классов уже стала притчей во языцех для обитателей школы и порой переходила в шумные конфликты, решить которые удавалось только силами классных руководителей.

     – Олеся, иди ты его позови! – не унималась Ира, хитро подмигнув, – он точно пойдет.

     – Не, я не пойду…и не мечтайте, – парировала Олеся.

     – Да ну вас, скучные вы такие, ну же, давайте вместе, а? Вдруг пойдет? – поддержала Иру ее подруга Наташа.

     – Олесь, ты с нами?

     – Конечно, раз все, так и я, только говорить будешь ты, Ир.

     Дружной толпой, разгоряченные и задорные, они подбежали к группе учителей.

     – Павел Иванович, а пойдемте с нами танцевать? Мы сегодня заслужили, правда?

     – Ребята, да мне как-то неудобно, уж лучше без меня, – ответил учитель и посмотрел на стоящую рядом учительницу физики – Марину Ивановну. Она лишь улыбнулась.

     – Ну, Павел Иванович, ну пожалуйста… – начали в один голос клянчить Ира с Наташей, а Марина легонько толкнула Олесю в спину, побуждая к действию. Олеся проигнорировала намек, будто не поняла.

     – Идите-идите, Павел Иванович, раз молодежь требует. Меня-то не приглашают, ни мои, ни ваши, – голос Марины Ивановны прозвучал с легкой ноткой напускной обиды.

     Ее реплика была встречена бурными одобрительными возгласами, и Павлу Ивановичу ничего не оставалось, как согласиться.

     Он встал в круг, оказавшись рядом с Олесей. Молодежь двигалась по воле сердца без каких-либо ограничений в стиле и не пытаясь следовать модным танцевальным направлениям. Они плясали от души, восторженно, беззаботно, с удовольствием. Молодой учитель присоединился к всеобщему ликованию и, не боясь косых взглядов (а они были), смешался с толпой своего дружного класса.

     В тот вечер 10 «Б» еще долго приходил в себя, сидя в кабинете химии и шумно обсуждая такой удачный, феерический день. Сразу идти домой по морозу и пронизывающему декабрьскому холоду было категорически нельзя, да и не хотелось: пот лился градом, лица все еще оставались красными, глаза горели бешеным огнем, взъерошенные волосы нуждались в расческе. В крайне возбужденном и безумно счастливом состоянии они сидели на партах, пели, дико смеялись по поводу и без, пока Павел Иванович не отправил их домой, мотивируя тем, что родители волнуются и давно уже ждут детей.

     Олеся в эту ночь долго не могла уснуть, все вспоминала и вспоминала улыбающееся и такое счастливое лицо учителя, его руку на своем плече, когда они дружно встали в хоровод. В тот вечер у нее родилась идея пригласить его на медленный танец – совсем уже смелый поступок. Причем, что будет, если он откажет, она в тот момент думать не хотела. С этой мыслью Олеся уснула. Впереди были новогодние каникулы, и она уже точно знала, что будет по нему скучать.

     Павел

     В сентябре в гимназию пришло много ребят из других школ. Мой класс оказался самым маленьким, всего 17 человек. Почему-то большинство хотят изучать экономику, а не химию с биологией. Но оно и лучше, меньше проблем, больше внимания можно уделить каждому ученику. Ребята быстро сдружились, чему я был рад и по-настоящему счастлив. Все-таки учитель – мое призвание. Никогда не думал, что найду себя на этом поприще, но пути Господни неисповедимы: оказался в школе, прижился, оперился, заматерел. Не искал любимчиков, старался относится ко всем ровно, в душу не лезть, но и безразличным не быть. А тут она…

     Некоторое время я был уверен, что мне все это кажется. Я достаточно трезво оцениваю свою внешность и понимаю – не Аполлон. И ростом не особо вышел, и лицо самое обычное, и возраст не 22 и даже не 25 лет. Все-таки перевалило за тридцать. С чего бы то такой молоденькой девчурке в меня влюбиться, когда вокруг столько сверстников? Да и ухажер у нее есть, из параллельного класса. Не знаю, какие там отношения, но он часто заходит за ней в наш кабинет, и на улице их вместе видели. А потом коллеги как-то стали намекать и хихикать невпопад (женский коллектив, лишь бы сплетни разводить). Директор и вовсе предостерег в открытую: если что – голову оторву. Вот так. Сразу перестал сомневаться и всерьез задумался.

     И послал же Бог мне эти глазища. Иногда становится невозможно вести урок, приходится постоянно контролировать свой взгляд, потому что никто так жадно не ловит мои объяснения, как она. И мне хочется объяснять урок ей одной. Я польщен ее любовью, я чувствую, как наполняюсь жизнью от этих глаз, но меня беспокоят пересуды, уже вовсю идущие по школе. Не хватало еще в тюрьму попасть за совращение малолетки. Я намерен сделать карьеру и не отступлюсь от этого. Но и обижать Олесю не хочется, потому что (боюсь даже подумать), когда ее нет в школе, я испытываю некий эмоциональный голод. Этот взгляд со второй парты здорово поднимает мою самооценку. Высокая, стройная блондинка с чуть волнистыми волосами и серыми, почти голубыми, глазами; рассудительная, начитанная, немного замкнутая. Она стала для меня любимой ученицей. Так что пусть себе любит, мне не жалко и даже приятно. Только вот в последнее время я стал вспоминать о ней, находясь вне школы… Вот это настораживает.

     Январь 1996 г.

     Павел Иванович смотрел на Олесю, которая что-то быстро писала в тетради, и невольно любовался ею. С недавних пор он ловил себя на мысли, что слишком часто и неправильно о ней думает. Мысли были приятные и игривые, весело текли звенящим, сверкающим ручейком, щекотали давно отлюбившее сердце и возвращали юность. Будучи человеком рассудительными и логичным, имея привычку добираться до сути вещей, а не плыть по течению, Павел понимал: пора останавливать этот поток, иначе он превратится в бурную горную реку, чего нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах. Чувства Павла к Олесе горели ослепительным, беспощадным пламенем, скрытым под толстым-толстым слоем льда, и растапливать этот лед было непозволительной роскошью. Глубоко страстный в душе, он мастерски умел скрывать свои чувства от посторонних, ему были чужды любые сантименты и романтические слабости. То, что происходило с ним сейчас, несколько выбивало его из привычного ритма жизни, от чего на сердце становилось горько, и радость сменялась отчаянием – чувством, дотоле неведомым и поэтому пугающим.

     Дети писали самостоятельную работу. Олеся подняла голову, сосредоточенно и немного щурясь, посмотрела на доску, боковым зрением зацепив взгляд учителя. Павел Иванович встал и вышел в лаборантскую, пытаясь скрыть волнение и заглушить неловкость ситуации, опасаясь, что девушка могла прочитать его мысли. Обладая поистине рентгеновским взглядом, он полагал, что и другие люди были наделены этим свойством.

     Учитель не опасался оставлять класс без присмотра. «Кому нужно списать, сделают это и при мне», – на этот счет он особо не обнадеживался, с поличным никого не ловил, изредка делая замечания бесцеремонным ученикам. Сейчас, сидя в лаборантской, он пытался привести в равновесие эмоции, с каждым днем захватывающие его с новой силой. «Она добросовестная, прилежная ученица, поэтому меня так тянет к ней. Открытая, с доброй душой. Ничего большего. Она не может мне нравиться как девушка, потому что это невозможно. Этого не может быть, потому что не может быть никогда», – размышлял Павел. Глагол «влюбился» он даже в мыслях произнести боялся, а прилагательное «любимая» употреблял исключительно со словом «ученица».

     До звонка оставалось пять минут. Учитель вернулся в класс.

     – Так, начинаем сдавать работы. Вова, смотреть нужно в свою тетрадь, не собирай чужие ошибки. Давай тетрадь.

     – Ну ПалИваныч, еще две минутки…

     – Они тебя не спасут.

     – Подождите, скажите, какая валентность здесь должна быть у углерода? – умоляюще спросил Вовка и тыкнул пальцем в тетрадь.

     – Вова, спрашивать нужно было вчера, когда мы готовились к работе.

     – Ну… ну, пожалуйста, подскажите… Четыре, да?

     – Да, четыре. Такие элементарные вещи стыдно не знать.

     Вовка что-то быстро исправил, дописал недостающую формулу и отдал тетрадь учителю. Тот лишь покачал головой.

     В классе началась суета и активное движение. Павел Иванович вернулся к своему столу, где уже образовалась внушительная стопка тетрадей, и краем глаза наблюдал за Олесей, ожидая перемолвиться с ней несколькими словами.

     – Олеся, ты как, сдаешь тетрадь? Давай я заодно твою отдам, – предложила Марина.

     – Да, спасибо, отнеси, пожалуйста, и прихвати журнал. Ладно?

     Олеся убрала в сумку пенал, задвинула стул и вышла из класса. Ей показалось, что учитель на нее смотрел во время урока. Как же ей хотелось, чтобы это было правдой! Но, нет, показалось, не может этого быть. Зачем я ему? Мало ли куда он там смотрел – говорил здравый смысл, а сердце пело о другом.

     Юношеский максимализм не позволял допустить мысли, что учитель мог смотреть просто так, без злого умысла и каких-либо фривольных мыслей, как смотрят на вечерний, багряно-розовый закат, умиляются маленьким детям или забавным котятам. У Олеси ни одно чувство не было вполовину. Пожалуй, слова «все или ничего» можно было сделать ее девизом. Спустя почти два десятка лет она узнает если не пятьдесят оттенков серого, то по крайней мере, то, что серый существует как промежуточный вариант между белым и черным. Осознание этого придет с болью, сложно трансформируется в ее исстрадавшееся сердце и, наконец, проникнет в разум. Да, серый существует, а чувства могут отблескивать и отсвечивать всеми цветами радуги. Однако же не все из них называются любовью.

     «Нужно скрывать эту дикую радость от общения с ПалИванычем, потому что директор уже неоднократно намекал: с учителем вести себя скромнее – и в разговорах, и в поступках. Пока только намекал, что будет если скажет в открытую – боюсь подумать», – рассуждала Олеся, поэтому и за журналом попросила Марину зайти, хотя старостой в классе была как раз она. Слишком бурно она вообразила мысли учителя: «Может ли он смотреть на меня как на девушку? Могу ли я рассчитывать на мужской, а не учительский интерес с его стороны? Возможно ли такое? Я, наверное, в его глазах всего лишь ребенок. Ученица десятого класса, малолетка». За такие сомнения и предположения ей было стыдно, она боялась себя ненароком выдать, как-то неправильно или не вовремя посмотрев на любимого человека.

     «Но, с другой стороны, вон Игорь Юрьевич, физрук, не смотрит на меня такими глазами. А Павел Иванович смотрит. Или не смотрит? Как бы я хотела знать, что он ко мне чувствует. Явно выделяет среди других, Марина вообще считает, что нам пора уже друг с другом объясниться. Ага. Подхожу я после уроков к Павлу Ивановичу и говорю: «ПалИваныч, я Вас люблю». А он мне: «И я тебя тоже, Олесенька». И мы страстно целуемся, как в кино. Ох, что мне в голову лезет?» – девушка остановила поток беспорядочных, непристойных мыслей, встряхнула челкой, расправила плечи, как будто хотела избавиться от наваждения. «Завтра суббота, выездное занятие в политехническом музее. Обычно по дороге Павел Иванович что-нибудь рассказывает. Скорее бы завтра». Так она и жила: от встречи до встречи с ним, фантазируя, мечтая и теша себя надеждой непонятно на что.

     На следующий день Олеся, запыхавшись, бежала к небольшому пяточку у метро – их месту встречи для поездки в музей. Сегодня она немного опаздывала, долго прождала автобус и всю дорогу переживала, что уедут без нее. В запасе было еще целых пять минут, но пунктуальная Олеся, обычно приходящая заранее, все равно нервничала.

     – Доброе утро, Олеся! – поприветствовал учитель. Он часто называл ее по имени, и она считала это хорошим знаком.

     – Здравствуйте, Павел Иванович, всем привет! – Олеся подошла к группе одноклассников, стоявших шумной толпой вокруг любимого классного руководителя.

     – Что-то ты сегодня одна, где Марина? – поинтересовался учитель.

     – Она просила передать, что заболела. Не придет.

     – Очень жаль. Передай ей, пусть скорее выздоравливает.

     – Хорошо, – ответила Олеся.

     «Интересно, если бы я заболела и не пришла, ему было бы жалко? Ох, вот опять, что за бред лезет мне в голову. Это обычная вежливость, не более того».

     – Так, Ира с Наташей бегут, Марины не будет, остальные здесь. Получается, все собрались. Едем.

     В метро учитель развернул газету, давая понять, что на разговоры можно не рассчитывать. «Что ж, – подумала Олеся, – может быть, на обратной дороге он расскажет мне что-нибудь интересное».

     Олеся ездила на занятия исключительно за тем, чтобы еще раз увидеть Павла Ивановича. Она была прилежной ученицей, но эти дополнительные часы в музее даже ей казались жутко занудными.

     – Как настроение? – спросил Павел Иванович, когда ребята спустились в гардероб музея после занятия.

     – Так себе…

     – Скучно!

     – Хотя бы опыты какие провести…

     – Так-так. Я вас туда не развлекаться вожу, а учиться. Ладно, насчет опытов подумаем, не вешайте нос! – подбодрил учитель и обещал поговорить с преподавателем химического кружка.

     Ученики разбрелись небольшими группами и пошли по направлению к метро. Никому из ребят, кроме Олеси, не нужны были разговоры с Павлом Ивановичем. Но и Олеся не могла себя навязывать, как бы сильно не хотела идти рядом с учителем. Она уже собиралась присоединиться к Ире с Наташей, когда услышала:

     – Олеся, подожди меня, пожалуйста!

     «Он. Сам. Попросил меня его подождать», – мысль Олеси вихрем пронеслась в голове. За доли секунды она успела выйти за него замуж, родить троих детей и жить долго и счастливо до конца своих дней.

     Учитель оделся и подошел к Олесе.

     – Тебе тоже скучно на занятии?

     – Ну… Вообще-то да, – уклончиво ответила Олеся.

     – Что не так?

     – Уж очень занудный голос у Алексея Денисовича. Под него только спать можно, слишком монотонно и совершенно не интересно. Сидим за столом, как в школе, от начала до конца занятия. Вот Вовка правильно заметил, опыт хотя бы провести или экскурсию по музею организовать.

     – Опыты тоже будут. А сейчас теория нужна. А то на вопрос, что такое моль, кто-нибудь ответит, что это насекомое, питающееся шубами, – Павел Иванович улыбнулся.

     – Да ладно, это-то мы знаем, – усмехнулась Олеся.

     Некоторое время они шли, беседуя о всякой ерунде, наподобие той, что в этом году зима непостоянная: то теплая и слякотная, то морозная и снежная.

     – Павел Иванович, а где Вы учились? – неожиданно спросила Олеся.

     И этим вопросом взбудоражила в Павле столько воспоминаний, что их с избытком хватило на всю обратную дорогу. Он рассказывал о студенческой жизни, о их самодеятельной рок-группе, о неожиданном выборе профессии, о том, как ездил на работу на мотоцикле и был «первым парнем на деревне» – его глаза светились счастьем! Казалось, он не просто делился прошлым, он проживал его заново: эмоции были яркими, живыми и искренними; описания событий волновали, пьянили и захватывали воображение юной девушки. Олеся, затаив дыхание, шла рядом, то замедляя, то убыстряя шаг, ловя флюиды его счастья и эйфории. Она лишь изредка задавала наводящие вопросы, чем еще больше располагала Павла на откровенный и душевный диалог.

     Они шли, никого не замечая и практически не глядя по сторонам. Олеся чувствовала себя бесплотным духом, растворившемся в Павле, слившись с ним каждой своей молекулой и полностью настроившись на его волну, а Павел возвращался в прошлое и все больше увлекал Олесю в свои воспоминания. Она не сопротивлялась и следовала за ним в его Алеф. В физическом плане бытия остались их тела, путь которым перегородила огромная грязно-снежная лужа. Удивительно, как они смогли ее заметить: вода была в этой реальности, они же парили где-то далеко за ее пределами, и их ауры в этот момент сияли чистым золотым свечением. Павел прошел первым и протянул девушке руку. Его пальцы, коснувшись ладони, смогли дотронуться до сердца Олеси. И даже перчатки не смогли помешать их первому, такому скромному, но уже интимному единению.

     Душа Олеси была окутана сладостным томлением, она ни о чем не думала и ничего не желала. Сегодня Павел провел ее по тайным закоулкам мистических желаний, туда, куда не всем была известна и открыта дорога. Она все больше очаровывалась учителем, а он, перестав себя контролировать, наслаждался ее обожанием и искренней девичей любовью.

     С этого момента началась их двойная жизнь, совершенно безгрешная, платоническая. Они никогда не обсуждали свою обоюдную симпатию, не стремились приблизиться друг к другу больше, чем позволяли обстоятельства. Олеся тонула в глазах Павла, и ее любовь ни для кого не была секретом. Он же вел себя сдержанно, умело контролировал эмоции и не в пример Олеси мог быть чрезвычайно холодным на людях.

     14 февраля 1996 г.

     Наступил день, который в школе ждали с особым нетерпением и тщательно к нему готовились. Придя с утра на работу, Павел Иванович про себя отметил, что ученики как-то переборщили со всякой романтической ерундой. Коридор первого этажа сплошь был увешан картонными сердечками, амурами, красно-розовыми шарами и серпантином; на банкетке, напротив входа стоял самодельный почтовый ящик для валентинок, в центре которого красовалось огромное, ярко-красное сердце, пронзенное золотой стрелой.

     «Да… Учебный день потерян, – с некоторой грустью отметил Павел Иванович, – молодежь сегодня будет взбудораженная, а у моих как раз два урока химии подряд».

     Он поднялся на второй этаж в свой кабинет и зашел в лаборантскую. «А вот и Олеся. По средам она всегда приходит первой», – Павел Иванович услышал шаги за дверью и через секунду действительно увидел Олесю.

     – Доброе утро, Павел Иванович!

     – Здравствуй, Олеся!

     Она прошла к своей парте, достала большую зеленую тетрадь формата А4, в которой вела конспекты, дневник, учебник и небольшой пенал. Никаких контрольных сегодня не ожидалось, но она любила перед уроком перечитать материал предыдущего занятия, освежить в памяти формулы и химические реакции. Правда, касалось это только химии, никакие другие предметы таким повышенным вниманием не удостаивались.

     Кабинет постепенно наполнялся учениками. Ира с Наташей влетели в класс, гудя и балагуря, таща за собой вереницу шаров. Павел Иванович посмотрел на это неодобрительно, однако решил не препятствовать празднику, уткнувшись в классный журнал. Девочки мечтали о поздравлениях, ждали валентинок; мальчики нервно смеялись, боясь показаться сентиментальными, и мало кто из них осмелился написать признание в любви, пусть и анонимное.

     День прошел в волнении и радостном предвкушении вечерней дискотеки, которую директор, несмотря на середину недели, все-таки разрешил провести. В половине пятого вечера старшеклассники собрались в актовом зале и торжественно открыли почтовый ящик. Глашатай по одной доставал валентинки и выкрикивал имя адресата.

     Услышав свою фамилию, Олеся непритворно удивилась. Ее валентинка представляла собой сердечко, аккуратно вырезанное из обычного листа в клеточку, и согнутое пополам в виде открытки. На внешней стороне было написано ее имя, а внутри, аккуратным, почти каллиграфическим почерком, синей ручкой выведено пожелание: «Олеся, оставайся всегда такой же красивой и телом, и душой». По законам жанра подписи не было.

     «Девчонки что ли пошутили», – подумала Олеся.

     – Марин, твоя работа? – обратилась она к подруге и показала валентинку.

     – Не… Я бы так не написала, это ж сколько нужно было каждую букву выводить? – удивилась Марина.

     – Странно. Может Смирнов написал?

     – Сашка? Таким подчерком? Да курица лапкой лучше напишет, чем Сашка.

     – Да… Но больше некому… – задумалась Олеся.

     – Ну, значит у тебя появился тайный поклонник, – радостно констатировала Маринка, – давно пора!

     – Настолько тайный, что я даже предположить не могу, кто он, – отшутилась Олеся.

     Марина получила вполне ожидаемую валентинку от Макса. Они несколько месяцев гуляли вместе, и по школьным меркам считались парой. Валентинка Марины была тоже самодельной, сделанной особо тщательно, из красной бархатной бумаги, приклеенной на жесткий белоснежный глянцевый картон. С оборотной стороны печатными буквами, фломастером, было написано послание в стихах, а рядом приютился крохотный розовый бантик из атласной ленты, под которым пряталась подпись в виде буквы «М».

     Вскоре заиграла музыка и активная молодежь пустилась в пляс. Они водили причудливые хороводы, стремительно кружились парами, прыгали и хлопали в ладоши, устраивали ручеек. Другие, более застенчивые подростки, глядя на весь этот балаган, робко пританцовывали в такт музыке. Безудержное веселье, беспричинный смех и задор царили в актовом зале, временами сопровождаемые оглушительными взрывами лопнувших воздушных шаров.

     Во время немногочисленных медленных мелодий танцплощадка значительно редела, и все же пять-шесть пар оставались в центре, романтически обнимая друг друга под «Wind of Change» Scorpions.

     Олеся не сводила глаз с любимого Павла Ивановича. Он то приходил, то исчезал из зала, как будто намеренно ее дразня (это было не так, но Олеся не вполне адекватно оценивала действия учителя и многое принимала на свой счет). Она горячо желала оказаться в его объятиях, пригласить на медленный танец, однако паническая робость и страх его реакции сдерживали все ее несмелые порывы. Порой учитель был демонстративно, умышленно жесток по отношению к ней, кто знает, в каком сегодня он настроении, какую линию поведения избрал для себя на этот раз. Она помнила его пронзительно холодный, чужой голос на одном из классных собраний, и внутри пробежал неприятный морозец. Тогда их класс, сговорившись, дружно прогулял урок, объявив бойкот математичке. По заслугам, надо сказать. Но кто же признает, что дети правы? Нет. Прав всегда учитель. Математичка разревелась и побежала жаловаться Павлу Ивановичу на беспредел в его подшефном классе. А тот устроил разбор полетов, обвинив Олесю, старосту, в либеральности и потакании «революционным элементам». Она давно простила его и даже где-то поняла, между тем нравоучения и нотации не забыла, отдавая себе отчет в рискованности задуманного действия и в том, что она всего лишь одна из его рядовых, многочисленных учениц.

     Дискотека заканчивалась, а Олеся так и не решалась проявить инициативу.

     «Откажет он мне, ну и что. Не страшно, переживу как-нибудь. А вдруг согласится? Тогда я смогу осуществить свою мечту. А если согласится только из вежливости? Тоже не страшно. Все равно я буду танцевать. Нужно попробовать, а не просто так стоять. Чего толку бояться».

     – А сейчас белый танец! Дамы приглашают кавалеров! – прогудел диджей.

     «А чего же я стою? Надо же действовать», – Олеся вспоминала слова Нелли Ледневой из «Большой перемены» и направилась к учителю. Он увидел ее и уже понял намерения девушки.

     – Потанцуем, Павел И-Иванович? – срывающимся голосом и на мгновение запнувшись, предложила Олеся.

     – Ну пойдем – ответил учитель.

     «Вот и все. Совсем не страшно», – пронеслось в голове Олеси.

     Он протянул ей руку и уверенно повел в центр танцпола. Не ощущая под собой землю и еще не осознавая, что происходит, Олеся положила руки ему на плечи, почувствовала, как его левая рука легла ей на талию, а правая нежно придерживала спину. Его прикосновения жгли огнем, и все же не обжигали, дарили блаженное тепло и наслаждение. Чудилось ей это или его руки действительно были теплыми, она так и не поняла. За время танца не было произнесено ни слова.

     Прозвучали последние аккорды. Павел Иванович кивком головы поклонился, тихо сказал «спасибо» и отвел Олесю к скамейке, где сидела Марина. Сам же тут же вышел из актового зала.

     Дискотека закончилась. Олеся, не заходя в класс, бегом спустилась в гардероб, торопливо оделась, как будто боялась, что кто-то может украсть ее нежданное счастье. Только выйдя на улицу, за ворота школы, она глубоко вдохнула морозный воздух, посмотрела вдаль, сквозь дома, на темное небо, на фонарь, в свете которого переливаясь и сверкая, кружились снежинки, и неспешно побрела домой. Марину сегодня провожал Макс, и это было как нельзя кстати. Олесе хотелось побыть одной, со своими ощущениями, приятными и волнующими, легкими и ласковыми, как руки любимого. Она впервые ощущала такое физическое единение с мужчиной, ее тело горело желанием чего-то неведомого, еще более близкого, интимного и фантастического.

     Март 1996 г., спортзал

     – Пашка, ты влюбился, – вынес вердикт Игорь, учитель физкультуры.

     Игорь Юрьевич и Павел Иванович, а сейчас просто друзья Игорь и Пашка, сидели в каморке в спортзале и коротали время до большого педсовета. Ничем серьезным заниматься уже не было смысла, через 20 мин. начнется собрание, а пока можно было расслабиться.

     – Не говори ерунды. Я женатый человек, учитель, старше ее на 18 лет. Какая тут любовь? Кроме того, она же несовершеннолетняя, – с раздражением в голосе защищался Павел.

     – Да… Это многое меняет! – с усмешкой и откровенным подтруниванием возразил Игорь. – И поэтому ты так нежно ее обнимал в танце, да? Понимаю, понимаю. Вдруг кто обидит, лучше обниму покрепче, защищу от всех невзгод… Ржу, не могу, Пашка, ну признайся, влюбился же!

     – Ты откуда знаешь, как я ее обнимал? Тебя же там не было, – заметил Павел.

     – А у нас как в деревне: «Не сойтись, разойтись не сосвататься, в стороне от придирчивых глаз...», – Игорь вспомнил старый советский фильм.

     Павел погрустнел. Молча смотрел в окно, на стадион, где несмотря на еще лежащий мокрый и скользкий снег, мальчишки гоняли в футбол. Потом резко встал, как будто собираясь уйти, но вдруг остановился:

     – Так сильно видно?

     – Видно, Паш, всем видно. Будь осторожен, – Игорь подошел к Павлу и похлопал по плечу, – с огнем шутки плохи.

     – Да что я делаю не так, как я себя веду? Что вы все ко мне пристали? Что конкретно в моем поведение кажется тебе непорядочным? – Павел все сильнее раздражался и злился.

     – Я вообще-то ничего не говорил про непорядочность.

     – Ты не говорил, а Лена вот целую лекцию прочитала. И такой я, и сякой. Хоть прямо сейчас надевай наручники и в камеру кидай. И юное сердце травмирую, и психику ей нарушаю, а что будет, если девочка забеременеет… да жуть… столько всего наговорила. Удивляюсь, как я все это дослушал. Нужно было просто уйти.

     – Нашел кого слушать. Она же сама в тебя не первый год влюблена. Завидует Олеське, хорошо, что ума хватает сдерживать эмоции. Как у Олеси с географией, не жаловалась она тебе?

     – Нет, ничего такого, – Павел задумался, – откуда вокруг меня столько любви сразу? Жил себе спокойно, жену любил. И люблю и буду любить… А вообще нужно проверить оценки по географии у Олеси, на всякий случай. Хотя вряд ли Елена Николаевна будет вредить девочке, зависть завистью, но характер у нее незлобный.

     – … Паш, ты кроме своей Олеси вообще больше ничего теперь не видишь?

     Павел пожал плечами, недоумевая и словно за что-то извиняясь.

     – Как ты думаешь, чем все это закончится? – спросил Игорь и внимательно посмотрел на Павла.

     – Да ничем. Еще полтора года, и она получит аттестат. Все решится само собой. И не любовь это вовсе, так… Девичьи грезы.

     – А у тебя? Тоже не любовь?

     – … Не знаю, – ответил Павел с небольшой паузой. Пойдем, время уже. Не до сантиментов, работать нужно.

     Сидя на собрании, Павел Иванович думал об Олесе. Никаких дурных мыслей на ее счет у него не было. Он не собирался ее соблазнять или как-то провоцировать. Однако смотреть на нее, обнимать в танце, ловить ее взгляд во время урока было приятно. «Я же нормальный мужик, поэтому мне и приятно, ничего большего» – успокаивал он себя. Но слова Игоря про игру с огнем его задели, а нравоучения Лены испугали: «Что будет, если его обвинят в педофилии? Что будет с женой и сыном? А с карьерой? Нужно что-то делать».

     Педсовет был долгим и занудным и ничем не мешал ходу мыслей Павла. В конце концов, он принял решение. Осталось потерпеть два месяца, а пока можно просто порадоваться этому чувству. Павел отлично контролировал свои эмоции. И если уж решил, никто и ничто не могло повлиять на его выбор.

     Апрель 1996 г.

     Стоял по-летнему жаркий апрель. В школе объявили повсеместный субботник. В коридорах как грибы на опушке, сгорбившись сидели ученики и отмывали линолеум от черных полос, а местами даже и прилипших жвачек. Для всего этого использовалось строго запретное средство, тщательно скрываемое от учителей – канцелярское лезвие. Только им можно было отскрести следы, оставляемые черными подошвами ботинок и каблуками туфель.

     Другие подростки мыли стены, пытаясь дотянуться швабрами до потолка. Не особо чистые тряпки слетали с деревянных креплений и так и норовили упасть на голову соседа по уборке. Везде стоял крик, шум и гам вперемежку с недовольными голосами учителей, обнаруживших очередное лезвие и в сотый раз объясняя детям, что лезвие карябает и режет новый линолеум. Учитель уходил, а ученик доставал из бумажной упаковки очередной опасный инструмент и беспрепятственно пользовался им до следующей облавы.

     В кабинете химии девочки собирались мыть окна. Мальчики раскручивали деревянные рамы, и в класс врывался свежий апрельский воздух, наполненный легкой дымкой пыльцы ольхи, тополя и орешника.

     Девочки забрались на подоконник, по два человека на окно, и приступили к уборке. Олеся решила начать с фрамуги, придвинула парту вплотную к подоконнику и, встав на нее, старалась дотянуться до верхней рамы.

     Павел Иванович подошел к Олесе и невольным жестом протянутых рук попытался подстраховать девушку от возможного падения. Но тут же отдернул руки обратно, поняв недопустимость такого по отношению к ученице.

     – Олеся, пожалуйста, осторожнее, не вывались в окно, – попросил он, уходя в глубь класса.

     – Павел Иванович, а Вы только за Олесю переживаете? – не удержалась от комментариев Ира, кокетливо развернувшись на каблуках и лукаво посмотрев в глаза учителю.

     – Ира, за тебя тоже переживаю. Если кто-то из вас свалится в окно, меня в тюрьму посадят. А мне еще сына растить, – невозмутимо ответил Павел, остановив ненужные пересуды.

     Олеся про себя улыбнулась и продолжила отмывать окно. Ей не было стыдно, она даже порадовалась, что Ира заподозрила Павла Ивановича в предвзятости и явной пристрастности по отношению к ней. Марина, как всегда, только хмыкнула.

     В конце работы учитель, обращаясь ко всему классу, попросил помочь ему проставить печати на экзаменационные листы. Пачка была сантиметров десять толщиной, так что работы с лихвой бы хватило на пять человек, однако печать была всего одна.

     – Павел Иванович, я даже знаю, кто Вам поможет, – снова не сдержалась Ира, – Олесь, поможешь же?

     – Да, я останусь и поставлю печати, – спокойно ответила Олеся, как будто не поняв намек.

     Наташа цыкнула на Иру и тихонько сказала на ушко.

     – Если ты не перестанешь подтрунивать, я подумаю, что ты сама влюбилась в ПалИваныча.

     – Я? Никогда! – возмущенно и намеренно громко ответила Ира.

     – Вот и не выпендривайся. Оставь в покое Олеську.

     – Да ладно, я же пошутила.

     – Ну-ну.

     Девочки подхватили вещи и поспешили по домам. Олеся и Павел Иванович остались в классе вдвоем. Олеся взяла печать, села за первую парту у стены, и как ни в чем не бывало начала шлепать прямоугольные печати с номером школы на верхнюю часть каждого листа. Павел Иванович занял свое место в углу, у окна и с головой ушел в проверку тетрадей. Так они и просидели, ни о чем не разговаривая, погрузившись в работу. Тишину нарушал только ритмичный стук печати.

     Олеся любила такие моменты. Сейчас они были вдвоем, внутри одного помещения, дышали одним воздухом и находились в одном энергетическом поле. Приближались длинные летние каникулы, Олеся понимала – впереди долгая разлука, почти три месяца, поэтому ловила каждый миг, чтобы побыть с Павлом Ивановичем. Было приятно, сладостно-томительно и одновременно спокойно находиться рядом с ним, даже не вместе, просто рядом.

     За дверью послышались шаги, и в класс вошла учительница физики, Марина Ивановна. Всегда выглядевшая с иголочки, с длинными, красиво накрашенными ногтями, непременно на каблуках-шпильках, она вызывала восторг у старшеклассниц и желание подражать этой непоколебимой уверенности и стилю. С учениками она общалась свободно, не сказать, что всегда справедливо (были у нее свои любимчики), но в целом ученики любили и уважали Марину Ивановну за способность преподнести сложный материал интересно, жизненно, без напускной важности и критики бестолковых детских голов.

     – Паша, я смотрю твои тоже закончили уборку. Что-то я устала от их оголтелой суеты. Как в начальных классах учителя работают, не понимаю, там же такой бедлам каждый день!

     Марина Ивановна не заметила Олесю, обратив свой взор сразу в дальний угол класса, на Павла Ивановича.

     – Да, вот только Олеся мне помогает, остальные разбежались по домам, – кивком указав на девушку ответил Павел Иванович.

     Марина Ивановна обернулась.

     – Ой, Олеся, извини, я тебе и не заметила. Притаилась как мышка. Ну тогда не буду вам мешать своими разговорами. Зайду попозже, – с хитрецой и легкой доброй ухмылкой произнесла она, направившись к двери.

     Олеся заканчивала работу. Передавая готовую стопку Павлу Ивановичу, она почувствовала прикосновение его рук к своим и поняла, что это было не случайно. Он намеренно дотронулся до ее пальцев, однако длилось все это не более двух секунд.

     – Большое спасибо, Олеся, ты мне очень помогла.

     – Не за что, ПалИваныч.

     Она взяла сумку и, попрощавшись, вышла из класса. Ее переполнял восторг и чувство единения с любимым. Ей хотелось остаться и сделать еще что-нибудь, но повода для этого больше не было.

     Павел проводил глазами Олесю и упрекнул себя в малодушии. Опять он позволил себе больше, чем того требуют приличия. Придумал историю с печатями, хотя до экзаменов еще почти месяц, сам бы поставил. Он знал, что Олеся отзовется на его просьбу, так и случилось. Вообще он редко когда ошибался. Опыт взрослого человека подсказывал ему возможные варианты развития событий, однако подростковое чувство влюбленности вносило коррективы в его планы. Он хотел поговорить с Олесей, честно признаться во всем и попросить ее забыть такую бесперспективную любовь, для ее же блага. Но не сумел. Не захотел лишать себя удовольствия видеть влюбленные голубые глаза, устремленные на него с неиссякаемым обожанием и преданностью. «Я понял вдруг простую вещь, мне будет трудно с ней проститься…», – в голове Павла сами собой прозвучали слова «Ночной птицы».

     Май 1996 г.

     Шли последние дни мая. Погода стояла, на удивление, теплая и летняя. Кое-где еще цвела сирень, но ее аромат уже начинал смешиваться с запахом чубушника, по-простому – жасмина. Клумбы пестрили разноцветными бегониями и петуниями, пришедшими на смену тюльпанам. В парке с наступлением сумерек, то тут, то там раздавались соловьиные трели. В долинах вошла в цвет купальница; недалеко от берега, из воды робко показывались стебли желтой кубышки с маленькими, пока еще зелеными, круглыми тугими бутонами.

     В городе пахло масляной краской от вновь выкрашенных заборов, свежим, горячим асфальтом и тополиными почками – липкие и смоляные, они прилипали к ботинкам, лапам животных и служили источником постоянной заботы для автомобилистов.

     В школах началась экзаменационная пора. Первыми сдавали экзамены восьмые и десятые классы, пока выпускники усиленно готовились к традиционному первоиюньскому сочинению. По утрам в коридорах и классах царило колоссальное эмоциональное напряжение, к обеду сменяемое радостными воплями и возгласами в стиле «ух, пронесло!».

     10 «Б» сегодня сдавал химию как промежуточный обязательный предмет для перевода в одиннадцатый класс. Экзамен проходил в их родном кабинете, в составе комиссии, кроме Павла Ивановича, дети увидели два знакомых учителя: биологии и географии. Елена Николаевна была сегодня особенно нарядна, пребывала в прекрасном расположении духа и то и дело что-то шептала Павлу Ивановичу на ушко, так, что наблюдавшая за этим Олеся физически ощущала, как звуковые волны достигают кожи Павла и обжигают его горячим дыханием волнующих слов. Олеся ревновала, Павел красовался. «Кто я такая, чтобы мечтать о нем? Что я могу ему дать? Несмышленая, неопытная малолетка. А она женщина, вон как кокетничает с ним, глядишь, совсем забудет зачем сюда пришла и где находится. Впрочем, не мое это дело».

     Олеся пошла отвечать первой, живо и бойко рассказала две темы и вернулась на свое место, не услышав ни одного дополнительного вопроса. Ее мысли были еще на экзамене: «Как хорошо, что попался легкий билет! Один из тех, по которым даже готовиться не нужно, знания были загружены в голову еще во время учебного года и аккуратно разложены по полочкам мозга. Требовалось открыть правильный ящик и вот он, ответ на вопрос готов. В общем, повезло! Зря волновалась. Если бы еще не эта Елена Николаевна… Ух. Что же она так липнет-то к нему? Ха. А сама-то ты хороша. Да уж… Она по крайней мере взрослая женщина и точно знает, чего хочет от мужчины. А он ее не боится, потому что тоже знает, что она взрослая женщина и готова сама отвечать за свои желания и поступки. Все. Достаточно. Пора заканчивать самобичевание».

     Олеся собиралась сдать плакат (наглядный материал для ответа, который учитель выдал вместе с вытянутым билетом) и выйти из класса, ожидать результаты экзамена в коридоре. Плакат был большой, формата А0, и никак не хотел аккуратно сворачиваться. Закончив это занятие, Олеся зашла в лаборантскую, собираясь оставить сверток на стеллаже. Ей навстречу вышел учитель. «Как он сюда попал, в классе же был? – удивленно подумала она, наверное, прошел, пока я с плакатом возилась».

     – Поменьше эмоций. Личных, – учитель отчетливо выделил последнее слово, произнеся его по слогам.

     Олеся оторопела. В тишине маленькой комнаты голос прогремел грубо и отчужденно, застал врасплох и перевернул все с ног на голову. Ее как будто ударили пыльным мешком по голове. Вроде и не больно, но ты стоишь весь в пыли, глаза начинают слезиться, тебе хочется чихать и поскорее смыть с себя всю эту грязь.

     – Я…я не могу... – ответ был тихим и испуганным.

     Олеся настолько сконфузилась, что не могла больше ничего сказать, кроме этих пары слов. Она могла бы все отрицать, притвориться, что не понимает, о чем идет речь, перевести все в шутку или еще каким-нибудь способом сгладить неприятный тон учителя. Но ни малейшей мысли на этот счет у нее не было. Она верила в искренность его хорошего отношения к ней, она доверяла ему и не ждала удара под дых от любимого учителя. По его виду было понятно, что продолжать разговор он не собирался. Олеся еще раз на него посмотрела и медленно вышла из лаборантской.

     Неожиданно, сама того не желая, она открыто призналась учителю в своем чувстве. Олеся неоднократно представляла этот разговор в мельчайших деталях, но реальность оказалась совсем не похожей на ее грезы.

     Идя домой на ватных ногах, она все прокручивала и прокручивала в голове эти три слова и не могла понять, почему сегодня, что же она такого сделала именно сегодня, ведь и не общались вовсе. Был экзамен, она, как и всегда, хорошо подготовилась, ответила билет. Ничего лишнего не говорила, даже старалась не смотреть на учителя. Не мог же он прочитать ее ревнивые мысли? Какие такие эмоции? Учитель явно был вне себя, она даже не предполагала, что он может быть таким бессердечным.

     – Ну что, сдала? – вопрос мамы настиг прямо у порога, – ты почему такая грустная, неужели не сдала? Да не может этого быть. Чтобы ты не сдала химию, кто же, если не ты!

     – Мама! – прервала поток фраз Олеся, – у меня все нормально, пять.

     – Тебе кто-то что-то сказал, да? О нем? Дочка, на тебе лица нет. Смотри, и глаза красные. Ты что, плакала?

     – Я просто очень сильно устала.

     Олеся ушла в свою комнату, где еще долго пыталась сдерживать слезы обиды. Потому что даже самому родному и близкому человеку – маме – стыдно было рассказать, как непонятно жесток оказался тот, кого она боготворила. Таким неожиданно-печальным разговором закончился десятый класс, оставив Олесю в недоумении и безутешной тоске по любимому.

     Лето 1996 г.

     Школа опустела, одни ушли на каникулы, другие готовились к выпускным экзаменам. 10 «Б», сдав все промежуточные экзамены, спокойно отправился отдыхать.

     Павел сидел за столом в лаборантской. Из магнитофона чуть слышно пел Никольский: «Веселых красок болтовня, игра волшебного огня. Моя любовь уже не радует меня». Он пребывал в чрезвычайно скверном расположении духа.

     «Поменьше эмоций. Личных…» – он все прокручивал в голове эти три слова и искренне сожалел о них. Он даже порывался позвонить Олесе домой и извиниться, но тогда его затея потерпела бы полное фиаско. А сейчас, кто знает, может его план удался?

     «Я же хотел как лучше, я хотел, чтобы она возненавидела меня, разочаровалась, чтобы любовь сменилась ненавистью, а потом и вовсе равнодушием…» – Павел никак не мог успокоиться.

     «Что я натворил. Как она там?» – он то вставал и ходил по комнате, то собирался бежать в учительскую и звонить Олесе (о мобильных телефонах тогда никто не слышал), то снова садился и клял себя самыми непотребными словами.

     Между тем магнитофон продолжал играть:

     «А может быть открыть окно и окунуться в мир иной… Где солнечный рисуя свет живет художник и поэт».

     Последние слова и аккорды песни привели Павла в дикий, звериный ужас. «А вдруг она не выдержит и… она же подросток… я никогда… никогда себе не прощу, если… Стоп. Нет!» – он жестко оборвал поток панических мыслей, обхватил голову руками, зажмурился и передернулся так, как будто по нему пропустили электрический ток. «Нужно успокоиться, взять себя в руки и все забыть. Наверняка, у нее все хорошо, а я тут напридумывал страшного. Я ей никогда ничего не обещал».

     Он закрыл класс и вышел на крыльцо школы. Посмотрел на синее безоблачное небо, на бабочку – редкого иссиня-черного «белого адмирала», случайно залетевшего в их каменный двор-колодец, глубоко вздохнул и отметил про себя: «Лето. Два с половиной месяца отдыха. За это время я точно приду в себя. Все наладится, потому что по-другому быть не может. Она забудет меня, и первого сентября мы посмотрим друг на друга совершенно равнодушными глазами. Невозможное – невозможно. Точка».

     В это же время подруги сидели на берегу Москвареки. Был чудесный июньский день, в зарослях красного клевера гудели пчелы, высоко в небе стрижи совершали удивительные пируэты, вода ярко блестела и переливалась в лучах солнца – природа радовалась наступившему лету.

     – Я не понимаю, Марин, зачем он мне все это сказал, да еще таким тоном? Чем я его обидела? – Олеся сидела на траве и накручивала на палец тимофеевку.

     – А что, собственно, такого страшного он тебе сказал? Чего ты так убиваешься? Две недели прошло уже, забудь.

     – Ну как же… Мы с ним никогда не говорили о моем чувстве. Я знала, что он догадывается, но все-таки пока это не высказано, можно считать, что и нет ничего. А тут он с твердой уверенностью заявил, что мои чувства его напрягают. Понимаешь? До этого времени все устраивало, а тут вдруг что-то случилось, и я оказалась не нужна. Взял и пнул ногой, не глядя. Видела бы ты его лицо – каменное, бесстрастное и беспощадное.

     – Столько эпитетов! Ирина Степановна была бы счастлива! – Марина вспомнила их учительницу русского языка и литературы.

     Не смотря на все старания, Марине так и не удалось получить «пять» за сочинение. «У тебя слишком сухой язык. Нужно употреблять больше наречий и прилагательных, строить сложные предложения не только в устной, но и в письменной речи, – объясняла Ирина Степановна, – тебе предстоит писать выпускное сочинение, старайся, тренируйся, пока есть время».

     – На самом деле, – продолжала Марина, ты преувеличиваешь масштаб бедствия. Может он с женой поссорился, а на тебе отыгрался. И вообще… Олесь, он немного не такой, каким ты его себе нарисовала… Он эгоистичен. Гладишь по шерстке – ему приятно, чуть против – уже взъерошился и спину выгнул.

     – С чего это ты взяла? – удивилась Олеся.

     – А ты вспомни. Вот, например, когда нам поставили шестидневную учебную неделю. Помнишь, как мы спорили, как просили вернуть пятидневку? И что он нам говорил?

     – Ну… Видимо, шестидневка было его инициативой, а тут мы взбунтовались, ему не понравилось.

     – Вот именно! Ему не понравилось! А то, что целый класс говорил, что это неудобное расписание, ему все равно было. Он хотел быть в школе еще и субботу. Интересно, кстати, почему.

     Олеся задумалась: «Да, скандал тогда вышел нешуточный. В субботу нам поставили два урока, один из которых был физкультурой. Конечно, мы не хотели учиться еще и в субботу. Нагрузки были колоссальными, в субботу и воскресенье хотелось хотя бы выспаться. Это минимум. А многие уезжали в пятницу на дачу или еще куда-нибудь. В общем, учебная суббота явно не входила в планы не учеников, не их родителей. В параллельном классе вопрос решился быстро, у классного руководителя тоже была дача, и работать по субботам ей совершенно не хотелось. А мы прямо-таки воевали. Пришлось подключать родителей, чтобы решить вопрос мирным путем».

     – Да, было дело… – Олеся сорвала белый пушистый одуванчик и отпустила вертолетики в небо, – и все-таки странно. Это всего лишь один эпизод, а вообще он не такой…

     – А как он тебя отчитывал за прогул урока, помнишь? А ты молча слушала. Могла бы, кстати, сказать, что это Вовка-подстрекатель во всем виноват. Все прогуляли, а досталось тогда тебе одной в общем-то…

     – Ну… Должен был он показать себя руководителем…

     – Ага-ага, альфа-самцом.

     – Марин, ты же сама знаешь, не такой он, – Олеся немного обиделась, защищая Павла Ивановича.

     – А ты, можно подумать, прям так хорошо его знаешь? Например, какой он дома, какой с друзьями, коллегами? Я не спорю, он прекрасный учитель, но в отношении тебя вел себя неуместно. Разве не видишь? Если бы он не потакал твоей любви, ты бы давно его забыла, а теперь вот сидишь тут с опухшими веками и говоришь, что он не такой. Думаешь не вижу, что плакала? – переживала Марина.

     – Ерунда это. Если и правда просто в плохом настроении был, то пройдет, не страшно. Все равно он ко мне хорошо относится, я чувствую. Не может быть человек одновременно и добрым, и жестоким.

     – Много ты понимаешь! Дурында ты, Олеська. Вон Сашка Смирнов за тобой ухаживает, обрати на него внимание, гуляли бы вместе. Я с Максом, а ты с Сашкой. А то таскается с нами третьим, не пришей кобыле хвост…

     – Не нравится он мне, ты же знаешь. Зачем его обманывать…

     – Конечно! Тебе же нравятся старые женатые дядьки, местами еще и вредные! – не унималась Марина.

     – Марин, прекрати, и так тошно. Пойдем поплаваем, а? – вкрадчиво спросила Олеся.

     – А ничего, что твой любимый ПалИваныч, говорил, что в нашей речке не то что купаться, ноги мочить опасно. Забыла что ли? – подначивала Марина.

     – Говорил. Но я живу здесь дольше, чем Павел Иванович, и с детства купаюсь. Как и ты, между прочим. Давай, пошли! Смотри, сколько народу плещется, красотища!

     – Ладно, пойдем, хотя вода, наверное, холоднючая. Про Сашу все-таки подумай.

     – Подумаю, только, видно, уже в сентябре. Он говорил, что будет на даче, потом в Крым поедет с родителями на две недели, и снова вернется на дачу, картошку копать, – ответила Олеся.

     – Вот видишь, парень какой – работящий. В хозяйстве пригодится, – шутила Марина, – романтических писем не шлет?

     – Да ну тебя! Но букет красивый на День рождения подарил… Мои первые цветы. А Павел Иванович вообще ничего не сказал, проигнорировал мой праздник… Знал же, не мог не знать.

     – Вот и делай выводы. Ладно, пойдем, я готова, – Марина стояла в ярко-красном бикини и ждала Олесю.

     Подруги быстро побросали одежду и с удовольствие открыли купальный сезон. Вода действительно была бодрящей, но Олесе такое времяпровождение пошло только на пользу.

     На каникулах Олеся много всего передумала, мысли ее были ожидаемы и банальны. Она представляла, как ее любимый сейчас отдыхает где-нибудь вместе с семьей, и про нее не вспоминает, распевала в одиночестве «Огней так много золотых…», всхлипывала на словах «…а я люблю женатого» и всячески истязала свою нервную систему. Ее начали посещать невеселые рассуждения о том, что остался всего лишь год, после которого в ее жизни уже не будет Павла Ивановича. «Как я буду жить? Что я буду делать без него? Зачем буду вставать по утрам?» – ей было тревожно и неспокойно.

     «Дура, точно дура. Права Марина. Почему она всегда оказывается права? Нельзя же быть такой наивной. Как ты вообще себе вообразить могла, что он может тобой интересоваться?» – такие мысли, в той или иной форме, преследовали Олесю все лето. А рядом бродили другие мысли: «Я люблю его, я никогда и никого так не любила». Она жила, просыпалась и засыпала с мыслями о нем, он мерещился ей в трамвае, она видела его там, где, руководствуясь здравым смыслом, его быть не могло. Но причем здесь здравый смысл, если шестнадцатилетняя девушка была впервые и по-настоящему влюблена?

     Будущее было туманным и непредсказуемым, лето – нерадостным, невеселым. Олеся смотрела мексиканские сериалы, ушла в себя, не хотела выходить на улицу даже за хлебом; читала Толстого и Тургенева, вязала разноцветные ажурные салфеточки и жила ожиданием сентября. Если бы ее в то время показали психотерапевту, то, наверное, диагностировали легкую социофобию и еще что-нибудь тревожно-депрессивное. Но тогда душевные муки за болезнь не считались, а обращение к психотерапевту было чем-то запредельным и нереально-космическим. Как будто слетать на экскурсию на Марс и вернуться к обеду домой.

     Много лет спустя, она будет вспоминать это лето и поймет, что именно здесь нужно искать корни ее страха под названием «Я ненавижу лето» – то есть страха одиночества, страха быть отвергнутой и ненужной.

     Сейчас в ее жизни была цель – увидеть Павла Ивановича. Именно это заставляло ее каждое утро вставать, радоваться, что наступил очередной день, а значит в календаре обратного отсчета можно было поставить еще один крестик. Хорошо, что у ее мечты были конкретные сроки исполнения – 1 сентября. Или даже последние числа августа – как повезет. Олеся ждала осени вместо того, чтобы от души проживать каждый день и наслаждаться теплым, добрым летом. Без него жизнь ей представлялось пресной, скучной, черно-белой.

     Сентябрь 1996 г., 11 «Б»

     Увидев Олесю в конце августа, Павел Иванович вновь почувствовал потребность питаться ее взглядом, купаться в обожании и симпатии любимой ученицы. Олеся пыталась сопротивляться, казаться холодной. Для взрослого мужчины такие девичьи усилия были ничего не значащим легким препятствием, только будоражащим в нем охотничьи инстинкты. Олеся мучилась, переживала, отстранялась от учителя, старалась быть веселой и решила, на радость Саши Смирнова, принять его если не ухаживания, то пока просто дружбу. Отчасти она хотела скрыть неловкость, произошедшую на линейке первого сентября. Дело не стоило выеденного яйца, однако Олеся считала, что сболтнула лишнее.

     День был холодным и пасмурным. Из набежавших туч того и гляди ждали сильного ливня, казалось, только директор не замечает погоду и все говорит и говорит о «прекрасном начале учебного года, который для одиннадцатиклассников будет последним». Нарядные дети в легких пиджачках начинали замерзать от получасового стояния на ветру. Вот уже прозвенел символический звонок, и диктор-организатор начал поочередно приглашать каждый класс в здание школы. Павел Иванович предложил свой пиджак Ире, видя, как от холода у нее посинели губы и предполагая, что его 11-ому «Б» стоять на площади еще не меньше десяти минут. Никто не проявил к этому факту особого интереса, однако Ира не смогла удержаться от комментария. Ей импонировали такая неожиданная привилегия и внимание со стороны молодого учителя-мужчины. Обычно спокойная Олеся, к сожалению, и к всеобщему удивлению, в этот раз тоже не смогла промолчать.

     – Олеся, смотри, Павел Иванович мне свой пиджак дал. Так что я теперь не замерзну.

     – Ир, тебя греет пиджак ПалИваныча, а меня – его любовь.

     – Ух, ты! Отбрила, так отбрила! – воскликнул Вовка.

     Олеся никак не ожидала от себя таких слов, не знала, какая муха ее укусила, видно, она тоже сильно устала от бесконечной речи директора и ей тоже хотелось в тепло. На эти две фразы класс, стоявший кучкой вокруг Павла Ивановича, отреагировал бурными восторженными возгласами и улюлюкиванием. Павел Иванович посмотрел на девушку чрезвычайно удивленно и весьма сконфуженно, на что она ответила смелым взглядом, в котором читалось: «Нечего было выпендриваться: ни Вам, ни Ирке». Это был первый открытый вызов, брошенный Олесей Павлу и говорящий «я умею за себя постоять».

     Впереди был целый учебный год. И все же Олеся тосковала. Иногда, представив себя с аттестатом в руках, покидающей школу, ее обуревал дикий страх и безнадежность. Она прогоняла мрачные мысли, надеясь за год обуздать любовь и не так болезненно воспринять прощания с учителем – надолго, навсегда. Понимая скорую разлуку, осознавая ее мозгом, разумом, ей никак не удавалось взять под контроль свое сердце. Душа ныла только при мысли о расставании, в теле, в районе солнечного сплетения рождался испуг. Животный ужас поднимался в голову, где творил свои безрадостные, серые картины, закладывая основу будущим депрессивным состояниям.

     Олеся часами могла сидеть за столом, томно предаваясь утопическим мечтам, слушать Никольского и выводить вензель «П» разноцветными фломастерами, обрамляя букву причудливыми витыми узорами. Она радовалась, заметив в алфавите расположение первых букв их имен «О» и «П»: они стояли рядом, закрепленные навечно в нерушимом строгом порядке. Давно были посчитаны нумерологические карты, изучены и совмещены гороскопы по году рождения, по знаку зодиака, по имени – все, что было доступно, было сделано. Чтобы не говорили расчеты, реальность оставалось запретной, Павел – женатым, а она – всего лишь его ученицей. Горестные доводы, бесспорные, непреложные аргументы Олеся повторяла неустанно, порой с безысходным, злым остервенением, однако иллюзии ее не покидали – она продолжала витать в облаках и обреченно надеяться на недостижимое. Каждый раз, украдкой глядя на Павла, она ощущала беспричинное, кошачье удовольствие, ее захватывали в томный плен яркие мечты, а фантазия рисовала красивые целомудренные картины их совместного времяпровождения. И все же она твердо решила дать шанс отношениям с Сашей и теперь лишь ждала каких-то действий с его стороны. Сашина симпатия к Олесе не была секретом ни для его, ни для ее одноклассников, над ним смеялись и всячески подтрунивали. Он же держался гордо и с достоинством, хотя временами и его терпению приходил конец.

     – Саш, ты не меня ждешь? – выходя из школы, на крыльце, Катя увидела одноклассника.

     – Знаешь же, что не тебя. Иди давай своей дорогой, – раздраженно буркнул Сашка.

     – Очень надо! – обиделась Катерина. Олеська твоя небось опять у ПалИваныча зависает, а ты здесь мерзнешь в одном пиджачке. Не май месяц.

     – Мне не холодно, – огрызнулся Саша.

     – Ну-ну, любовь греет. Смотри не закипи, – съязвила девушка.

     Саша вернулся в школу, зашел в раздевалку 11 «Б». Как ни странно, большинство курток было на месте. «Что у них там, классный час что ли?» – размышлял Саша. Однако же порадовался этому факту: было бы хуже увидеть на крючке одно светло-бежевое пальто.

     Он решил подняться в кабинет химии и поискать Олесю там. Открыв дверь, Саша очутился в атмосфере творческого беспорядка художественной студии. Четыре первые парты были сдвинуты, образуя одну большую рабочую поверхность. Вокруг стола суетились девчонки.

     – Всем привет!

     – Привет, Саш! – хором ответили девочки.

     – Вы чего здесь? Рисуете что ли? Стенгазета? – Саша спрашивал и тут же сам себе отвечал.

     – Ага, к конкурсу. И мы опять порвем ваш класс как тузик грелку! – девчонки дружно засмеялись.

     – Я в этом не участвую, так что мне все равно.

     – А на дискотеку ходишь… Как работать, тебя нет, как танцевать – ты первый, – задорно парировала Ира, – без культурного мероприятия не видать нам дискотеки!

     Такое требование выдвинул директор: «Никаких танцулек просто так. Хотят дискотеку, пусть придумывают всякие там КВНы, Брейнг-ринги и пр. А потом уж скачут».

     Саша осмотрелся. Увидел Олесю в конце класса за последней партой, тщательно выводящей какой-то текст ярким фломастером. Подошел к ней, придвинул стул и сел напротив.

     – Привет, Олесь! Ты скоро домой пойдешь?

     – Еще час, наверное… Может чуть больше.

     – Я думал… может мы погулять сходим… А так уже поздно будет, наверное, – расстроился Саша.

     – Да, сегодня не получится, – подняв голову и задумчиво посмотрев на Сашу ответила Олеся.

     – А завтра? – с надеждой спросил он.

     – А завтра можно. У нас как раз всего шесть уроков. А у вас?

     – У нас семь. Но не страшно. Давай я тебе позвоню после школы, договоримся? – предложил Саша.

     – Хорошо.

     – Тогда до завтра! Девчонки, всем пока! – радостный Сашка чуть ли не вприпрыжку побежал к двери и чуть не сбил стулья, стоящие перевернутыми на парте.

     – Экий горный козел! – прыснули со смеху подружки.

     – Олеся, ты ему вечную любовь пообещала или интимное свидание? – хохоча, спросила Ира.

     – Девочки, давайте без подробностей, – раздраженно отозвался со своего места Павел Иванович, и ученицы затихли, усмиренные и смущенные.

     Саша их уже не слышал. Он стремглав понесся домой, как будто свидание должно было состояться уже сегодня, и он боялся опоздать.

     Ершистая и колкая на язык Ира взяла листочек, написала два слова и передала по кругу подружкам. Те зажимали рты, ухмыляясь и подтверждая написанное. Олеся тоже подошла и молча, беспрепятственно взяла бумажку. Прочитала: «Он ревнует». В знак несогласия покачала головой, вернулась к своему плакату и невольно посмотрела на учителя. Их взгляды на долю секунды встретились, вспыхнули и погасли, как стремительно упавшая звезда на темном августовском небосводе.

     На следующий день Олеся и Саша медленно шли по аллее парка, пробуя, пригубляя их первую встречу наедине. Обычно они гуляли в компании одноклассников, сейчас оба растерялись и не знали о чем говорить.

     – Ты уже решила, куда поступать будешь? – спросил Саша.

     – Видимо, в Менделеевский. Пока еще думаю.

     – А я вот никак определиться не могу. Хочу в «Вышку», но не уверен, что поступлю. А в МАДИ не хочу, – рассуждал Саша.

     – Ты же отличник, медаль, наверняка, будет. Один экзамен только сдать нужно будет. Мне кажется, должно получиться, подбадривала друга Олеся, – и на курсы ты ходишь.

     – Это да. Все равно страшно. А если не поступлю, и в армию загребут? – опасался Саша, – мама очень сильно этого боится, – нужно поступать хотя бы куда-нибудь.

     – Саш, хотя бы куда-нибудь ты точно поступишь, – успокаивала Олеся.

     – Хотелось бы…

     Некоторое время они шли молча. Саша подобрал на дороге кленовый лист и показал Олесе.

     – Смотри, какой интересный: красный, желтый и оранжевый одновременно.

     – Красивая осень в этом году! И небо такое чистое… Если не смотреть на деревья, можно подумать, что сейчас жаркое лето, мы стоим на берегу, а рядом плещется море, – мечтала Олеся.

     – Как ты лето провела?

     Олеся внутренне сжалась. «Что ему сказать? Не могу же я обсуждать с ним любовь к Павлу Ивановичу», – думала Олеся, а вслух сказала:

     – Я только на даче была, и то иногда, по выходным. Так получилось, что мы не смогли в этом году поехать на море, а так хотелось… Но на речке тоже неплохо. Я люблю нашу Москвареку.

     – Понятно.

     – Макс хочет Марину в театр пригласить. Говорит, может, вчетвером сходим? У него мать может контрамарки достать. Хочешь пойти?

     – Это же поздно будет. Не знаю, нужно у мамы спросить.

     – Ну вот Макс и говорит, что вдвоем его мать отпускать боится, а вчетвером уже как-никак спокойнее, – объяснил Саша.

     – Я с удовольствием, только все-таки спрошу у мамы. Я тебе завтра скажу, ладно?

     – Угу. Там какая-та комедия идет новая, это в Театре Сатиры, на Маяковке. Совсем рядом с метро, никакими темными переулками ходить не придется, – уговаривал Саша.

     – Да, комедия была бы сейчас весьма кстати, – улыбнулась Олеся, – пойдем к реке?

     – Давай, – согласился Саша.

     Они прошли через сосновую посадку и спустились в низину, в залив. Поверхность воды была устлана желтоватыми листьями ивы, которые повсюду клонили к воде раскидистые ветви. Кое-где еще квакали лягушки, не ушедшие в спячку, видно, неожиданно теплые деньки спутали все их планы.

     Ребята свернули на узкую тропинку, ведущую к большой реке. Прелесть парка была еще и в том, что траву здесь ни косили, оставив уголок дикой природы на радость жителям. Олеся и Саша пробирались сквозь заросли высокой сухой травы и желто-ржавой, но по прежнему стройной крапивы, которая порой была выше их роста.

     На большой реке активно шла добыча песка. Огромные баржи подплывали к противоположному берегу, и тяжелые, груженые, неспешно отправлялись в обратный путь. Еще курсировали прогулочные теплоходы, совершая заключительные рейсы, и ребята, по традиции помахали рукой пассажирам, стоящим на палубе.

     Все было привычно, тепло и радужно, как в далеком детстве.

     Олеся смотрела на волны, то и дело набегающие на крутой берег от проносящихся мимо шумных катеров, и думала о Павле Ивановиче. «Как бы я хотела провести этот вечер с ним. Здесь все так волшебно и романтично. Мы бы шли с ним, держась за руки и… Стоп. Нельзя так думать. Я запрещаю себе об этом думать, – Олеся посмотрела на Сашу, – все-таки хорошо, что он у меня есть».

     – Чего ты так глубоко задумалась, Олесь?

     – Наслаждаюсь красотой, – девушка ушла от ответа.

     – Давай в следующий раз в Троице-Лыково сходим? А зимой можно даже в Серебчик по понтонному мосту пройти, – предложил Саша.

     – А разве его еще ставят, в смысле мост? – поинтересовалась Олеся.

     – В прошлом году был. Посмотрим.

     – Я в детстве очень любила по нему ходить: было и страшно, и забавно одновременно.

     – Это точно! Качается он неслабо! – вспомнил Саша.

     Ребята еще немного постояли у реки и двинулись в обратный путь. Саша проводил Олесю до подъезда и не знал как попрощаться. Ему жутко хотелось ее поцеловать. Он умел целоваться, его пугал не процесс, а реакция возлюбленной. «Целовалась она уже с кем-нибудь? Будет ли ей приятно, если я ее поцелую? А если испугается и больше не захочет со мной гулять?» – в голове Саши вертелось множество вариантов.

     Олеся, видя его смущение, начала первой.

     – Хорошо погуляли. Спасибо за компанию!

     – Да… Не забудь про театр, ладно?

     – Конечно, не забуду.

     Возникла неловкая пауза. Саша сделал шаг навстречу, тем самым сокращая интимную дистанцию, и посмотрел Олесе в глаза. Она стояла, не двигаясь. Он еще немного приблизился к ней и… поцеловал в щечку.

     – Тог… тогда до завтра! – тише, чем хотел, сказал Саша, и голос его немного сорвался.

     – Пока! – ответила Олеся, открывая дверь подъезда.

     Дневник Олеси, ей 16 лет

     Мне тяжело. Я вижу, как Сашка хотел меня поцеловать. Мне сильно повезло, что он ограничился лишь поцелуем в щечку. Он классный парень, но я не готова целоваться с ним в губы. Я мечтаю… Стыдно писать, о чем я мечтаю. Хотя ведь это мой личный дневник, кому же еще говорить? Бумага все стерпит. Я мечтаю о поцелуе Павла Ивановича. Я никогда не целовалась и хочу, чтобы первый поцелуй подарил мне он. Но он женат и у него есть сын. И вообще он мой учитель. Но вдруг все-таки это возможно? И пусть ничего больше и не будет, хотя бы один поцелуй. Так хочется почувствовать его рядом.

     Летом я решила, что буду скрывать ото всех свое чувство. Даже Марине не буду рассказывать. Притворюсь, что за два месяца все прошло и забыто. На деле это оказалось не так легко. Павла Ивановича мы с Мариной больше не обсуждаем. Мне стыдно, что я влюблена в женатого мужчину. Она же все равно видит, как я не него смотрю и время от времени подшучивает на эту тему. Вот недавно спросила, не ревную ли я Павла Ивановича к 10 «Б». Ведь теперь он их в музей возит, а мы ездим самостоятельно. Намекает на наши разговоры по дороге. Я, конечно, ответила, что мне все равно, но она, похоже, не поверила.

     Я чувствую неправильным, принимать ухаживания Саши. Потому что как мальчик он мне не нравится. Ну не совсем не нравится… Это чувство по сравнению с чувством к Павлу Ивановичу несравнимо мало. И мне кажется эгоистичным обманывать Сашу. Хотя он меня не о чем не спрашивал, а я ничего не обещала. Ладно. Пока будет так, а дальше время покажет. Может быть, он поможет мне забыть Павла Ивановича, и мы будем жить с Сашей долго и счастливо.

     Ноябрь-декабрь 1996 г., 11 «Б»

     11 «Б» бурно обсуждал предстоящий новогодний праздник. Шутка ли! Им доверили организовать и провести новогоднюю дискотеку! Нужно было выбрать диджея, собрать альбом из современных хитов и при этом не перессориться, потому что вкусы порой были диаметрально противоположные, а на роль диджея претендовали семь человек.

     Павел Иванович пытался угомонить класс: пока это получалось слабо. Возбужденные ребята перекрикивали друг друга, доказывая свою правоту. Вовка выбежал к доске и начал писать названия групп, песни которых должны были непременно прозвучать (по его мнению). Тут же у доски образовалась группа учеников, стирающих и пишущих заново названия. В результате через полчаса ребята смогли более-менее определиться с репертуаром. Осталось выбрать диджея.

     – Давайте тянуть жребий, иначе вы тут подеретесь, – голосом, не терпящим возражений, сказал Павел Иванович, – Олеся, можешь бумажки сделать?

     – Да, сейчас сделаю.

     Она вырвала лист из тетради, разрезала на семь равных частей, и на одной написала букву «Д».

     –Давайте двоих выберем. На всякий случай. Вдруг кто заболеет, – предложил Дима.

     – Верно. Значит пишем еще одну букву «Д». Ну что, готовы тянуть? – спросила Олеся.

     – Давай!

     Счастливые бумажки вытянули Вова и Костя. Остальные тут же приуныли, хотя и понимали, что все честно и придраться не к чему.

     – Так, ребята, хвост пистолетом, – в шутку произнес Павел Иванович, –у других тоже работа будет. Никто не забыл, что у нас еще КВН запланирован? А значит нам нужен ведущий КВН и команда класса. Так что скучать не придется.

     – А почему только мальчики могут быть ведущими КВН? Я тоже хочу. – обиженно спросила Ира.

     – Почему это только мальчики? Может быть кто угодно. Ира, если ты хочешь быть ведущей, а остальные не против, место твое, – пояснил Павел Иванович.

     – Не, ну я пока так спросила, чисто гипотетически. Я в команде играть хочу, – Ира пошла на попятную.

     – Тогда собирайте команду. Есть те, кто точно не хочет выходить на сцену?

     – Да! Мы не хотим, – хором ответили Люда и Лена.

     – Но можем помочь с декорациями, – тут же добавила Люда, испугавшись, что их сочтут бездельницами.

     – Было бы здорово, чтобы команда была в одинаковых костюмах, как у настоящих КВН-щиков, – мечтательно заметила Ира.

     – Ага! А спонсор нашей команды – энтузиазм! Ирка, начинай шить, а то не успеешь, – задорно продекламировал Вовка.

     Ребята еще какое-то время обсуждали будущее мероприятие, шутили и балагурили. В конце концов основная программа была обговорена, и ученики начали собираться по домам.

     – Все помнят, что завтра коллоквиум? – спросил Павел Иванович.

     – Ну ПалИваныч, ну… может не завтра? – заныли ученики.

     – Я вас за неделю предупреждал. Так?

     – Ну да…

     – Значит будет. Если есть ко мне вопросы – задавайте. Завтра уже я буду вам вопросы задавать. Всем все ясно? – Павел Иванович был непреклонен.

     – У матросов нет вопросов, – демонстративно отрапортовала Ира.

     Олеся промолчала. Если бы дело было в прошлом году, она непременно нашла бы повод остаться и что-нибудь спросить. И сейчас ей очень хотелось это сделать. Однако она раньше всех собрала вещи и ушла в раздевалку, кинув на ходу Марине: «Догоняй, жду внизу!».

     И эта поспешность не осталась незамеченной. Павел Иванович посмотрел вслед Олесе и подумал: «Слишком быстро она убежала, что-то не так. Но это лучше, чем было раньше. По крайней мере внешне все выглядит превосходно. Что ж, получается я справился?». Он вытер доску, поправил кое-где парты и решил, что можно идти домой. Сегодня его сердце билось спокойно и ровно.

     Прошел месяц, до Нового года оставалось две недели. 11 «Б» активно репетировал предстоящее выступление, иногда в ущерб урокам физкультуры или даже литературы. Ребята регулярно задерживались в школе после занятий и вместе с Павлом Ивановичем разучивали тексты шуток и песен. Олеся наслаждалась счастьем, проводя время с любимым, активно пользовалась случаем раскрепощенно смотреть ему в глаза, вместе смеяться и чувствовать, как их класс живет в ментальном, неразрывном симбиозе друг с другом.

     В один из таких дней в кабинет химии забежали Саша с Максимом, так и не дождавшись девочек в раздевалке, хотят они договаривались пойти домой вместе. У них сегодня было восемь уроков, у Олеси и Марины – шесть. Ребята предположили, что с учетом репетиции закончат примерно в одно и тоже время.

     – Олесь, ну долго вы тут еще петь будете, а? В театр опоздаем, переживал Саша.

     – Сейчас только три часа, мы же в полшестого выезжать хотели… Все успеем, – успокоила Сашу Марина.

     Ребята стали заядлыми театралами. Родители, поняв, что дети ведут себя скромно и после театра сразу едут домой, против такого времяпровождения не возражали.

     – Что смотреть будете? – спросил Павел Иванович?

     – Сегодня мы идем в Театр Оперетты на «Королеву чардаша». Марина, оказывается, ни разу не была в этом театре, решили восполнить пробел, – ответил Максим.

     – Так вы не в первый раз идете? – удивился Павел Иванович.

     – О, нет, мы стали заядлыми театралами! – с гордостью и некоторым позерством ответил Саша. – Мы по контрамаркам ходим. Так что деньги тратим только на проезд.

     – Молодцы, если так. Рад за вас! – как-то излишне восторженно ответил Павел Иванович, чем привлек внимание Олеси.

     Она украдкой взглянула на него, в ее глазах читалась тревога и немой вопрос: что с тобой? В мыслях Олеся называла его Пашей и обращалась на «ты». Странно называть человека на «вы», если он живет в твоей душе, и настолько близок тебе, словно вы оба сделаны из одной материи. Она давно простила его за грубость после прошлогоднего экзамена, но так и не смогла понять, что это было и зачем. А он и не стремился объяснить. Их соединяло что-то незримо-воздушное, состоящее из мельчайших молекул легкого газа – горючего и взрывоопасного. Дай ему волю, убери контроль над мыслями и поступками – и он заполнит все пространство сердца и души. Как и эти крохотные молекулы, на больших расстояниях Олеся и Павел притягивались другу к другу, на слишком малых – отталкивались. И лишь иногда им удавалось достичь положения устойчивого равновесия. Эти минуты были редкими, бесконечно и бесконтрольно счастливыми.

     Никто не обратил внимание ни на Олесю, ни на Павла Ивановича. Ребята были заняты производством декораций. Люда вырезала из ватмана крону дерева, Лена сооружала крышу импровизированного дома; на партах в творческом беспорядке были разбросаны гуашь, разнокалиберные кисточки, трафареты, фломастеры; пол был усеян обрезками бумаги и картона, кое-где на нем ярко блестели пятна от свежей гуаши; на первой парте взъерошенной стопкой лежали тексты выступлений, переписанные от руки, с многочисленными пометками, подписями и пояснениями – класс серьезно готовился к игре и рассчитывал на победу.

     День сегодня стоял пасмурный. Небо, и без того затянутое тучами, еще сильнее потемнело, ожидая наступления густых сумерек. Ученики, отлично поработавшие и довольные, начали собираться домой. Ира с Наташей вызвались привести класс в должный вид, остальные потянулись к выходу. Олеся и Марина, наконец-то спустились в гардероб, где были встречены восторженными возгласами Макса и Саши.

     Вечер в театре прошел волшебно. Друзья шутили и пребывали в отличном настроении. Олеся старалась соответствовать общему веселью, но мечтала видеть в соседнем, ярко-красном мягком бархатном кресле не Сашу, а Павла Ивановича, ей все время приходилось себя одергивать и мысленно умолять: «Не думай о нем, наслаждайся тем, что есть».

     К венским опереттам Имре Кальмана Олеся относилась с особым обожанием. «Сильву» (или «Королеву чардаша» – как ее сейчас называли), слушала уже в третий раз и дома, перед сном, мысленно, с грустью напевала: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? … Помнишь ли ты наши мечты? Пусть это был только сон – мне дорог он!».

     Декабрь пролетел незаметно. Обуреваемый страстями 11 «Б» одновременно и писал четвертные контрольные работы, и репетировал выступления команды КВН, и украшал зал для школьной дискотеки. Все в буквальном смысле «пело и плясало», порой в ущерб обучению; учителя закрывали на это глаза: у них тоже было праздничное настроение.

     После новогодней игры КВН, на которой ребята по праву заняли первое место, гордые своей миссией диджеи Вова и Костя объявили о начале дискотеки.

     Олеся знала музыкальную программу наизусть: в ней были предусмотрены четыре медленных танца. Ей нестерпимо хотелось пригласить Павла Ивановича, тем не менее она твердо решила этого не делать и, зная, что сейчас заиграет романтическая композиция, уходила из зала, пряталась в коридоре и смотрела в окно. Партнера, кроме ПалИваныча, она не ждала и не искала. Сашу боялась обидеть отказом, поэтому и пряталась. Нельзя сказать, что ей было грустно, хотя стороннему наблюдателю вполне могло так показаться: Олеся глубоко уходила в свои мысли и казалась донельзя печальной и расстроенной. Такой ее и застал Павел Иванович.

     – Олеся, что случилось, почему ты не в зале? – Павел Иванович обеспокоенно посмотрел ей в глаза, видимо, проверяя, нет ли там слез.

     – Что-то я устала от грохота, – ответила Олеся лучшее, что пришло ей в голову.

     – Да, сегодня на редкость громко! Наши диджеи вовсю стараются. Мне тоже не сильно по душе такой звук. Ты все-таки возвращайся в зал. Или ты домой собралась? Может класс открыть, заберешь вещи?

     – Нет-нет, я сейчас вернусь, просто немного оглохла, вышла проветриться, – улыбнулась Олеся.

     «То есть ему все равно, где я, что со мной, если уйду домой – не расстроится и, возможно, даже не заметит. Так… пара равнодушных, дежурных вопросов классного руководителя из серии «кабы чего не вышло, а мне потом отвечать», – печально думала Олеся и на ее глазах уже готовы были появиться слезы.

     Павел Иванович прошел дальше по коридору, минуя актовый зал. Олеся проследила за ним взглядом. «Интересно, а сам он вернется? Не твое это дело», – одернула она себя, продолжая пронизывать влюбленным взором спину учителя. Как только он скрылся из виду, Олеся вернулась в зал. Между треками образовалась непродолжительная пауза, и она смогла перекинуться несколькими словами с Мариной.

     – Олесь, ты куда опять исчезла, тебя Саша искал.

     – Да… выходила в коридор, – не нашлась, что ответить Олеся. Не говорить же Марине правду.

     – Пойдем танцевать! – последнее слово Марина уже прокричала: в этот момент грянули первые оглушительные аккорды очередной заводящей музыки.

     Олеся присоединилась к одноклассникам и вновь почувствовала себя легко и свободно. Дискотека подходила к концу, по замыслу диджеев заключительной мелодией должна была быть лирическая гитарная баллада Скорпионов – Still loving you. Зазвучали первые ноты, танцпол вмиг опустел, чтобы через несколько мгновений наполнится чувственностью и сладострастием юных танцующих пар.

     Олеся примостилась на краешке стула в углу актового зала, рядом с зашторенным темными глухими портьерами окном и наблюдала за происходящим. Она увидела Сашу, он помахал ей рукой и направился к ней через танцпол. «Нет! Я не хочу с тобой танцевать… Пожалуйста, не нужно», – все это вмиг пронеслось в ее голове».

     – Олеся, потанцуешь со мной?

     Она обернулась на голос. Павел Иванович стоял перед ней и протягивал руку.

     – Что? – невольно переспросила она, как будто требуя подтверждения его желанию и пытаясь осознать, что все это происходит в реальности.

     – Я приглашаю тебя на танец, – уверенно повторил Павел Иванович, пытаясь заглянуть Олесе в глаза.

     Но она, сильно смущаясь, смотрела в пол и не уловила этого взора.

     – Да, – прошептала Олеся, подняв голову, и тут же покраснела, темнота актового зала скрыла ее волнение.

     Не веря своему счастью, она приняла протянутую Павлом Ивановичем руку и, почувствовав, как он нежно сжал ее ладонь, тут же успокоилась.

     «Я иду с ним танцевать. Он сам меня пригласил. Запомни этот момент, Олеська, запомни, кто знает, может он последний».

     Она, нисколько не стесняясь, нежно положила руки ему на плечи, он аккуратно, ласково обнял ее, как бы поддерживая и защищая, совсем не так, как делали ее неопытные сверстники-подростки. От его правой руки, лежащей у нее между лопаток, шли мягкие согревающие волны, дарующие приятную, сладкую истому. Спустя много-много лет, Олесю будет накрывать с головой этим волшебным добрым теплом, и она по-настоящему поймет смысл выражения «любовь греет».

     – Вы молодцы сегодня, отлично выступили, – голос Павла вернул ее в действительность.

     – Это да, мы старались.

     Повисла тишина. Олеся не пыталась найти тему для разговора. Она слушала музыку, и хотела, чтобы Скорпионы все пели и пели. Вдали, у стены, она заметила Сашу, и укор совести больно кольнул ее в сердце. «Что я могу сделать, если не люблю его? Мне жаль, мне очень жаль, Саша, но я не хочу быть с тобой», – сама перед собой оправдывалась Олеся. Сейчас никто не мог затмить ее радости быть с любимым. Она старалась максимально прочувствовать, мышечно и мысленно зафиксировать в сознании прикосновения Павла, понимая, что танец может никогда не повториться. Слушала его дыхание, биение сердца, ощущала интимное прикосновение мужских сильных рук, еле уловимые нотки парфюма. Она полностью отдалась этому моменту счастья и волнующей неги.

     Скорпионы закачивали балладу, звучали последние слова:

     I'm still loving you

     I'm loving you.

     «Я все еще люблю тебя… я люблю тебя».

     Павел Иванович поклонился. Олеся, посмотрев ему в глаза, слегка улыбнулась и стремительно покинула танцпол. Через несколько минут они оба уже были в классе и вели себя так, как будто ничего не произошло: свободно общались и смотрели друг на друга привычно-обыденным взглядом. Глубоко внутри Олеся переживала. Ей казалось, что для Павла их танец был всего лишь приятным эпизодом, про который он быстро забыл, тогда как ей было сложно воспринимать его простым учителем, приходилось ежеминутно контролировать слова, взгляды, жесты.

     «Понятно, что для меня этот танец значит гораздо больше, несравненно больше, чем для него. Однако же его откровенная холодность меня пугает. Кто я для тебе, ПалИваныч? – Олеся смотрела на спину учителя, пока тот вытирал доску, – что же я значу для тебя? Или не так. Я что-нибудь для тебя значу? Кто ты: учитель или мужчина? Ты сейчас вернешься домой, к жене, а ты, глупая Олеська, всю ночь будешь о нем думать. Глупая, наивная Олеська, забудь его».

     Он играл с ней. То показывая явную симпатию, то нарочито демонстрируя равнодушие. Эти метаморфозы занимали ее ум, создавая загадку и некую тайну, доступную только им двоим. Двойственность отношений будоражила юную девушку, и она все больше погружалась в мир иллюзий. Взяв вещи и попрощавшись, Олеся вышла из класса.

     Саша ждал ее на крыльце школы. Он знал, что она пойдет домой одна: Маринка еще раньше убежала с Максом. «Счастливые они», – завидовал он другу. Сквозь панорамные окна коридора, он видел, как Олеся зашла в раздевалку, взяла одежду, долго переобувалась, сидя на низкой банкетке. Наконец, взяла сумку и вышла.

     – Ты любишь его, да? – с порога спросил Саша.

     От неожиданности Олеся оторопела, а осознав суть вопроса испугалась, и так и осталась стоять в проеме, придерживая дверь рукой.

     – Олеся, я ведь не обвиняю, просто ответь мне: ты любишь его?

     Молчание. Саша осторожно коснулся руки Олеси.

     – Да, – одними губами прошептала она и отпустила дверь. Та громко и неприятно лязгнула, прогремев разболтанными замками.

     Саша вздохнул.

     – Он ведь старый. И женатый. Зачем он тебе?

     Не дождавшись ответа, продолжил.

     – Можно я все-таки провожу тебя до дома?

     – Зачем я тебе? – Олеся подняла на Сашу обеспокоенный и недоуменный взгляд.

     – А он тебе зачем? – парировал Саша.

     – Пойдем, если хочешь, – равнодушно ответила Олеся и сбежала по ступенькам вниз.

     Саша последовал за ней.

     Павел Иванович, вышедший в коридор, наблюдал эту сцену из окна второго этажа и не понимал, как он к этому относится. Он не мог признаться себе в чувстве ревности. Невозможно взрослому женатому мужчине ревновать шестнадцатилетнюю девочку к такому же подростку. Это несерьезно. Но это было так. Он дождался, пока ребята скроются из вида и вернулся в класс, забыв, куда изначально шел.

     Саша всю дорогу молчал, да и Олеся не испытывала особой потребности разговаривать. Уже у дома, Саша решил прояснить ситуацию.

     – Я все-таки хочу быть для тебя хотя бы другом.

     – Уверен? – смущенно спросила Олеся.

     – Да. Можно? Давай по-прежнему ходить в театр, на речку… Ведь у тебя же с ним… Ну это… Ты же с ним… Черт… В общем, давай дружить.

     – Так мы вроде и не ссорились… – заметила Олеся.

     – Значит все останется по-прежнему, да?

     – Да, если ты этого хочешь. Только вряд ли будет что-то большее, Саш, понимаешь?

     – Это мы еще посмотрим.

     Саша поцеловал Олесю в щечку, дождался, пока за ней закроется вторая подъездная дверь и побрел домой, ругая себя за этот прямой вопрос. «Что я хотел услышать в ответ? На что надеялся? Любит она его, и так видно, к гадалке не ходи. Спасает только то, что ПалИваныч женат. Если даже поморочит ей голову, все равно бросит. А я подожду», – совсем не по-детски рассуждал он, все убыстряя и убыстряя шаг.

     Окончание школы, 1997 год

     Последний звонок прозвенел для Олеси как набатный колокол, грозно и беспощадно извещая о начале конца. Тревожно и пугливо съежилась ее душа, и не экзамены были тому виной. Сознание рисовало картину разлуки, она понимала – в эти самые моменты она прощается с Павлом Ивановичем, надолго, может быть, навсегда. Больше никогда она не сядет за парту в кабинете химии, не устремит влюбленный взор на учителя, не поймает его взгляд – то серьезный и сосредоточенный, то добрый и нежный. Ничего и никогда больше не будет. Без него не хотелось жить. С ним она готова была обнять весь мир.

     Она старалась не выделяться среди ликующей толпы одноклассников: смеялась, танцевала, шутила, заглушая саднящую сердечную боль. Еще не совсем конец, еще будут встречи на консультациях и экзаменах, и будет выпускной бал, где она надеялась потанцевать с Павлом Ивановичем. Впереди было что-то хорошее, и это хорошее согревало, не давая унынию полностью захватить настроение Олеси.

     Павел Иванович вел себя сдержанно и отстраненно, что еще больше расстраивало и угнетало Олесю. В день выпускного бала он увидел ее, входящей в школу, и впервые за долгие дни улыбнулся – по-доброму, как раньше. Олеся, хотя и была еще совсем девочкой, смогла уловить в этом взгляде проблески мужского интереса. Ее платье было пышным, пастельно-желтым, воздушным и по-детски коротким; волосы свободно развевались, ничем не сдерживаемые. Она как будто специально не хотела взрослеть, надевая взрослые платья «в пол» и сооружая на голове экстравагантные прически, как сделали многие выпускницы. Она хотела задержаться в детстве, здесь, в школе, рядом с Павлом Ивановичем.

     Побросав вещи в классе, выпускники потянулись в актовый зал – начиналась торжественная часть. После речи директора, изрядно затянувшейся и заставивший зал заскучать, наконец-то приступили к вручению аттестатов: то и дело раздавались фамилии одноклассников, за ними следовали резвые, нетерпеливые аплодисменты, букеты цветов и фотовспышки.

     – Аттестат вручается Беловой Олесе Николаевне! – услышала Олеся свою фамилию и поспешила к трибуне.

     – Поздравляю с успешным окончанием школы, желаю доброго пути и успехов в дальнейшей учебе, – директор произнес дежурную фразу, пожав руку Олесе.

     Павел Иванович стоял рядом и с умилением смотрел на свою любимую ученицу. Она взяла «корочки», подняла взгляд на учителя, вежливо сказала «спасибо» и вернулась на свое место. Через час все аттестаты были вручены, в адрес учителей прозвучали последние слова благодарности, актовый зал благоухал ароматом многочисленных роз и искусственных парфюмов. Суета, возбуждение, поздравления, слезы родителей и воодушевление выпускников – все это сейчас бурлило в стенах школы.

     Олеся грустила. В школьном дворе, тайком от администрации, разливали шампанское – она была к этому равнодушна, праздновать разлуку не хотелось, веселые искрящиеся пузырьки не радовали. Она бродила по коридорам школы, то в столовую, где был накрыт праздничный стол, то в актовый зал, на дискотеку. Все это было не то и не там. Ее любимый Павел Иванович вместе с коллегами праздновали отдельно от детей, в учительской. Это было так дико и неправильно, что Олеся чуть было не заплакала, узнав такие подробности. Сладости, фрукты, разнообразные пироги, торты, приготовленные заботливыми родителями, не привлекали ее внимания. Ей был нужен только Павел Иванович. Он все-таки пришел в актовый зал, увидел Олесю, унылую и молчаливую, стоявшую у стены, и пригласил на танец. Из жалости ли? Олесе было не важно.

     Она протянула ему дрожащую руку, фиксируя в памяти каждый свой жест, каждое его прикосновение, вдыхая его запах – старалась запомнить все в мельчайших деталях, понимая – это сближение в танце последнее, что между ними будет. Это конец. Она, совершенно не стесняясь, положила голову ему на плечо, закрыла глаза и полностью погрузилась в ощущения, пребывая в тоске бессильного отчаяния. По щекам текли слезы. Павел Иванович не знал, что с ней делать: легонько гладил ее спину, не по-мужски, скорее, по-отечески пытаясь успокоить, приголубить, приласкать. Она беззвучно плакала, прижимаясь к нему все сильнее и сильнее, казалось, внутри этого крохотного девичьего тельца поднимается тайфун, при каждом порыве заставляя ее содрогается от страха и ужаса стихии. Музыка затихла, Павел Иванович молча отвел Олесю обратно, усадил на стул и ушел.

     Ему было бесконечно жаль эту девочку. Жизнь преподносила ей первый взрослый урок. Он понимал это, и не знал, что делать. И для нее, и для него ситуация была новой, неизвестной и морально тяжелой. Справляться с этим они должны были по одиночке, так распорядилась жизнь, так решила судьба.

     – Олеся, хвост пистолетом, все будет хорошо, – это все, что он мог сказать ей на прощание, провожая до дверей школы.

     Стояло тихое июньское утро. Воздух обжигал утренней прохладой, легкой, почти незаметной, изморосью. Сквозь небольшую сероватую тучу проглядывал пучок ярких солнечных лучей, над рекой стелился сизый туман. Над ярким, красно-розовым клевером тяжело летали нагруженные шмели, неся на лапках оранжевые шарики нектара. То тут, то там раздавались трели соловья; щебетала иволга, порой переходя на легкий свист; играла на серебряных колокольчиках малиновка. Ранние птахи радостно встречали новый день.

     После выпускного бала

     Олеся лежала в своей кровати, отвернувшись к стене и безудержно, мучительно рыдала. По ее же собственному мнению в это июньское утро ее жизнь больше не представляла для нее интереса. «Зачем вставать с кровати, куда-то идти, есть, пить? Зачем все это, если я больше никогда его не увижу?», – таков был ход ее мыслей. Ее мечты, стремления, надежды – в этот день все оборвалось. Все было закончено раз и навсегда. Она не знала, о чем теперь думать перед сном, чего желать, как жить дальше, а главное – зачем.

     Мама Олеси, Людмила, всерьез обеспокоенная душевным состоянием дочери, пребывала в некоторой растерянности. Она знала о влюбленности Олеси в учителя, всегда знала, Олеся сама ей рассказывала, но такие тяжелые переживания дочери стали для нее непринятой и болезненной неожиданностью. «Разве можно так убиваться по мужчине?» – думала она с позиции прожитых лет, – ни один мужчина не достоен таких страданий, нет, ни один».

     – Олеся, ну ты же не думаешь, у тебя же нет таких… плохих мыслей, доченька? – спросила Людмила, присев на край кровати.

     – Нет, мама, я не собираюсь уходить из жизни. Не переживай из-за этого. Я просто не понимаю, как и зачем мне теперь жить. В чем смысл жизни.

     Людмила мысленно перекрестилась и помолилась: «Спаси и сохрани ее, Господи».

     – Ну как же, Олесенька. Сейчас в институт нужно поступить, а там замуж выйдешь, все наладится.

     – Я ничего не хочу. И тем более замуж. Точнее хочу. Замуж за Павла Ивановича. Мама, я хочу его целовать.

     – У тебя с ним никогда ничего не могло быть, понимаешь? – вкрадчиво сказала она, пытаясь заглянуть дочери в глаза, но она по-прежнему лежала лицом к стене и не собиралась поворачиваться, – он уже давно и счастливо женат.

     – Я могла его видеть. Это ты понимаешь? Просто видеть. «Хоть редко, хоть в неделю раз в деревне нашей видеть Вас…», – грубо и громко ответила Олеся, но Людмила не придала значения тону дочери.

     – Ты только мучаешь себя этим. Он тоже хорош: позволял себя любить. Приятно, наверное, внимание красивой девочки.

     – Мама! Он не виноват!

     – Конечно, не виноват. Но если бы он один раз с тобой нормально и честно поговорил, у меня была бы сейчас здоровая дочь, – Людмила тоже заплакала.

     Олеся повернулась, уткнулась ей в колени и еще сильнее разрыдалась.

     – Мамочка, я очень сильно его люблю, очень сильно!

     Людмила нежно гладила дочь по волосам.

     – Все проходит, пройдет и это, обязательно пройдет, ты еще влюбишься, все будет хорошо.

     – Я никогда его не разлюблю. Слышишь? Никогда! – навзрыд прокричала Олеся и вновь отвернулась к стене.

     Людмила вышла из комнаты и через некоторое время вернулась с успокоительным.

     – Дочка, нужно выпить лекарство.

     – Я не хочу.

     – Тебе станет немного легче. Поверь.

     Олеся повернулась, взяла чашку и молча выпила горькие капли.

     – Постарайся поспать. Тебе сейчас тяжело, все пройдет. Первая любовь имеет свойство быстро заканчиваться. Сейчас тебе кажется, что это на всю жизнь, но это не так. Жизнь возьмет свое, ты еще будешь счастлива и любима.

     Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Большую часть времени Олеся провела в своей комнате, плача в подушку или безразличным взглядом наблюдая за жизнью за окном. Теплое лето не манило ее на улицу, солнечные лучи вызывали ощущение безнадежности и уныния. Она отчаянно себя жалела, но понять и остановить этот деструктивный, разрушающий процесс не могла в силу своих юных лет – он продолжал затягивать ее в мутную воду болотной трясины. Неосознанно она ждала поддержки от природы, хотела, чтобы сейчас поднялся сильный ветер, даже ураган, полил дождь, застучал по подоконнику град – пусть природа плачет вместе с ней. Однако жизнь вокруг бурлила, улыбаясь во весь свой жаркий экватор, и шла своим чередом – она была безучастна к горечи и досаде Олеси.

     Несколько раз звонил Саша. Олеся не подходила к телефону: ее душили слезы.

     – Олеся, нужно поесть, – Людмила всерьез беспокоилась за здоровье дочери.

     – Я не хочу.

     – Тебе нужно готовиться к вступительным экзаменам, ты вообще собираешься в институт?

     – Мне все равно.

     – Съешь хотя бы куриный бульон, просто водичку, без всего. Давай я тебе сюда принесу. Хочешь?

     Олеся молчала. Людмила принесла поднос с маленькой пиалой прозрачного бульона и села на стул рядом с кроватью.

     – Олеся, нужно поесть. Пожалуйста, дочка.

     – Я не хочу.

     – Через не хочу, – настойчиво уговаривала Людмила.

     Олеся села в кровати, облокотившись о стену, взяла ложку и молча поела.

     Через три недели Олеся успешно сдала вступительные экзамены и была зачислена на первый курс Института им. Менделеева. Не зря говорят, предмет нужно знать так, чтобы даже ночью можно было без запинок ответить. Так и Олеся: химия была ее коньком, поэтому даже в таких мучительных обстоятельствах ей удалось получить «отлично» по профпредмету. Наличие серебряной медали спасло от сдачи остальных экзаменов – она поступила вне конкурса. Вся ее жизнь сейчас была в тумане: то ли от разлуки и любовных переживаний, то ли от больших доз успокоительных, без которых она не могла обходиться ни дня. Она по-прежнему плакала, но уже меньше, только по ночам, днем старалась держать себя в форме, чтобы не расстраивать близких. Ее выдавали красные глаза и опухшие веки, она стала боязливой, легко восприимчивой к обидам, замкнулась в своем неспокойном мире и перестала улыбаться. Ей везде мерещился Павел Иванович, в воздухе она улавливала запах его парфюма, слышала его голос и вела с ним долгие беседы. В ее жизни появилось много так называемых ритуалов: она не могла лечь спать, три раза не проверив заперта ли входная дверь; голову она тоже мыла три раза – ведь три – счастливое число. Уходя из дома, отчаянно боялась оставить включенной плиту, утюг или чайник. Возвращалась, по нескольку раз все проверяла и глазами, и руками – ощупывала тумблеры, убеждаясь, что они находятся в положении «выключено»; старалась зафиксировать в памяти вилку, выдернутую из розетки и утюг, убранный в шкаф. Однако выйдя за дверь, Олеся уже ни в чем не была уверена и болезненно страдала из-за этого. Она могла вернуться еще раз или, если была далеко от дома, тяжело переживать, представляя страшные сцены пожара или опустошенную ворами квартиру. На душе было темно и безрадостно.

     В середине августа вместе с семьей Олеся уехала на море, где потихоньку начала возвращаться если не к нормальной и привычной, то хотя бы просто – к жизни.

     31 августа позвонил Павел Иванович, спросил, как дела, поступила ли она в институт. Олеся односложно и безразлично отвечала: все хорошо, да, поступила – она хотела полностью закрыться от него. Не получилось. Положив трубку, Олеся вновь вернулась к состоянию после выпускного вечера – слезы, боль, страх и обида на жизнь. Только теперь Людмила была настроена более решительно и не позволила дочери рыдать, лежа в кровати. Завтра начиналась новая жизнь, и Олеся должна была быть в подобающем состоянии. Она тут же напоила дочь успокоительными, чаем с мятой, мысленно проклиная Павла Ивановича за этот неуместный звонок, вновь сбивший ее дочь с недавно устоявшейся зыбкой траектории жизни.

     Вечером пришла в гости Марина, она только что вернулась с дачи, где провела большую часть лета. Она поступила в Высшую Школу Экономики, туда же, куда и Саша, и теперь они будут учиться на одном факультете и даже в одной группе. Олесю мало интересовали такие подробности. И Марина, и Саша были для нее живым напоминанием о школе, о тех счастливых днях, когда она могла каждый день видеть своего любимого ПалИваныча. Мысли о нем доставляли нестерпимую душевную боль, часто переходящую в физическую слабость, апатию и тревогу. Олеся балансировала на грани душевной болезни и осознавала это. В голове появились навязчивые мысли, заглушаемые ритуалами. Ей казалось, если она что-то не сделает – случится страшное – умрет мама. Без мамы она сейчас не представляла жизни, только она была для нее опорой и стимулом, ради которого нужно было держаться и как-то выживать.

     Саша Смирнов все еще приглашал Олесю на свидания и она, на автомате, соглашалась. Однажды осенью, прогуливаясь в парке, она откровенно призналась ему в том, что по-прежнему думает о Павле Ивановиче.

     – Саша, мне нужно тебе что-то сказать. Я знаю, сейчас тебе это не понравится, но я должна быть честной с тобой. Ты много для меня значишь.

     – Я знаю, Олесь, ты скажешь, что меня не любишь.

     – Увы. Я не хочу тебя обманывать. Ты видный, умный парень, не трать на меня время, пожалуйста.

     – Скажи, ты хотела бы вот сейчас здесь гулять с Павлом Ивановичем?

     – Да. Я не понимаю, к чему ты клонишь.

     – А зачем? В смысле, почему ты хочешь с ним гулять? Ты знаешь, что он женат, и между вами ничего не будет. Ведь так?

     – Да, так… – Олеся начала улавливать ход мысли Саши, – мне было бы приятно хотя бы иногда его видеть, просто так, просто потому… Просто потому, что я…

     – Что ты его любишь – закончил ее мысль Саша.

     – Да.

     – А я люблю тебя. Вот. Я это сказал. И хочу тебя видеть и на что-то надеяться.

     – Саш… не нужно надеяться. Я не люблю тебя. Я знаю, это звучит жестоко. Но это так. Ты друг, только друг. И будешь, наверное, всегда только другом. Не вижу я в тебе мужчину. Не потому, что ты плохой, а потому что глаза мне застилает любовь к другому человеку. Пойми, я не хочу тебя обидеть, не получится у нас ничего.

     – Олесь, позволь мне самому решать, можно мне тебя любить или нет.

     Олеся промолчала. Она понимала его желание, потому что сама думала точно также.

     Прошло время, Олеся стала уклоняться от свиданий с Сашей, и в конце концов они перестали видеться. Марина иногда рассказывала о нем, вскользь, как бы невзначай, все еще надеясь поженить двух школьных друзей. Сама она давно рассталась с Максом и ничуть об этом не жалела. У нее появились новые знакомые, дружба с которыми имела все шансы перерасти в скором времени в пылкую страсть.

     Олеся вела скромный образ жизни: была прилежной ученицей, посещала лекции и практикумы, бралась за любую общественную работу, активно участвовала в городской жизни института. В учебе она нашла отдушину, цель – получить «красный» диплом, что и стало стимулом для жизни на ближайшие несколько лет. На одной из химических конференций, Олеся познакомилась с Сашей Матвеевым. Он был аспирантом, готовился к защите кандидатской диссертации, они быстро нашли точки соприкосновения и общие интересы. Незаметно для самой себя, она поняла, что влюбилась. Чувство было сложным и неведомым – в сердце по-прежнему жил Павел Иванович, однако каким-то непостижимым образом в него пробрался и Саша. Учась на четвертом курсе, в 21 год, Олеся стала Матвеевой.

     Глава 2 Наше время

     Апрель 2012 г.

     Олеся сидела за компьютером и внимательно изучала сайт школы. В этом году, в сентябре, ее дочь Юля придет сюда в первый класс. Но не это было причиной ее внимания к школе. С экрана монитора на нее смотрел ее любимый Павел Иванович, обожаемый учитель химии и классный руководитель. В этом году он готовился отметить пятидесятилетний юбилей и вот уже больше десяти лет руководил школой. Она помнила о его дне рождения, и каждый год, в этот день, искренне, мысленно желала ему здоровья, исполнения самых смелых задумок, которых, судя по новостям школы, было немало. И только сейчас, спустя много лет, Олеся разрешила себе прийти и поздравить его лично. Рано или поздно, они все равно столкнулись бы в школе. Лучше сейчас, когда она выпьет успокоительное и хорошо подготовится к встрече. Она не была влюблена, она любила тихой глубокой любовью и стеснялась ее показать. Сейчас нельзя, и тогда не нужно было, а теперь совсем нельзя. Все свои чувства Олеся должна была собрать в крепкий кулак и не расплакаться при виде такого желанного, до сих пор, желанного мужчины.

     И вот сейчас, в часы приема директора, Олеся сидела в кресле перед его кабинетом в ожидании своей очереди. Руки ее вспотели, она никак не могла найти им место. Она то доставала телефон, пытаясь почитать электронную книгу, то вставала и изучала стенды на стенах. Смысл прочитанного она не улавливала, читала еще раз, но снова ничего не понимала. Ни то, ни другое занятие никак не помогало ей успокоиться. Она уже собиралась уйти, не выдержав такого напряжения, и все же осталась.

     Открылась дверь, вышел посетитель, секретарь жестом пригласил ее пройти. Она встала, легонько постучала в дверь, и вошла в кабинет.

     Он узнал ее тут же.

     – Олеся! – Павел встал из-за стола, подошел к ней, приобнял, поцеловал в щечку. Он бы искренне рад ее видеть.

     – Павел, Павел Иванович… – она больше не могла сдерживать эмоции, – здравствуйте!

     Ей хотелось его обнять и не отпускать, в глазах защипало, она почувствовала, как они краснеют и становятся влажными. Расплакаться сейчас – значит выдать себя с потрохами. Олеся внутренне одернула себя, понимая, что перед ней стоит не просто взрослый, а умудренный опытом, зрелый мужчина, которому и тогда были чужды разные романтические сантименты, а теперь и подавно. И нечего устраивать трагические сцены: он их не ждет и не поймет в силу своего холодного нрава и чрезмерного внутреннего контроля. Она любила его таким, какой он есть. Сейчас эта мысль помогла ей справиться с волнением, а, может быть, наконец-то подействовало лекарство.

     – Давай присядем на диван. Где ты, как ты, рассказывай, – торопливо продолжал Павел Иванович.

     – Замужем, двое детей. Дочка в этом году в первый класс пойдет, а сыну почти два года, – Олеся замолчала, не зная, что сказать дальше.

     Столько лет прошло, столько всего случилось, а рассказать оказалось особо нечего. Она сейчас хотела только одного – смотреть на него и слушать его голос. Прошлое вернулось так быстро, что она не успела опомниться. И вот уже ей снова шестнадцать, и она все так же влюблена.

     – У меня тоже в общем все неплохо. Сын женился, так что я уже вполне готов стать дедом. А так… Практически живу в школе, столько забот и хлопот!

     – Я ведь пришла с Днем рождения Вас поздравить, – опомнилась Олеся, – у Вас юбилей в этом году, да?

     – Да, не молодею, – с притворной грустью и некоторым позерством ответил Павел Иванович. От твердо стоял на ногах, в делах был успешен, окружен вниманием, порой несколько льстивым и заискивающим, но его это не беспокоило.

     – Ты уже определилась с учителем для дочки?

     – Да, мы хотим к Смирновой Анне Николаевне. Из нашей детсадовской группы к ней несколько человек собираются. Говорят, хороший учитель.

     – Напиши на листочке фамилии, я проконтролирую, чтобы всех в один класс записали.

     Олеся быстро написала пять фамилий и отдала листочек Павлу Ивановичу.

     – Возьми мою визитку, и скажи мне свой телефон. И e-mail, давай тоже сразу запишу.

     Олеся продиктовала свои контакты и прочитала на визитке:

     «Козаренко Павел Иванович, директор, кандидат педагогических наук, заслуженный учитель России».

     Она улыбнулась. Все эти регалии были ей известны. Она помнила, что у Павла Ивановича не было раньше педагогического образования, а сейчас в школах с этим стало строго. Видимо, нужно было получить. Она даже читала автореферат его диссертации, наверное, прочитала бы и саму диссертацию, если бы смогла ее найти в открытом доступе. И про звания «заслуженного» тоже знала, читала в Интернете, радовалась за него.

     – Да, регалий у меня поприбавилось, – отметил Павел Иванович, заметив ее улыбку, – стараюсь держать нос по ветру. Общаешься ты с кем-нибудь из своего выпуска?

     – С Мариной Яковлевой мы по-прежнему дружим. Помните ее?

     – Конечно, я всех вас очень хорошо помню, ведь вы были моим последним выпуском, после вас я уже не набирал класс, перешел на административную работу.

     – С Ирой, Наташей и Вовой общаемся через социальные сети. С сыном Лены Новиковой ходим в одну группу в детский сад, но они в другую школу подали заявление, поближе к дому, – рассказывала Олеся, – остальные как-то потерялись.

     Они еще долго общались, говорил, в основном, Павел Иванович, Олеся слушала. Она успокоилась, открыто смотрела в его светло-серые глаза и наслаждалась его присутствием. Павел Иванович красавцем и тогда не был, а сейчас постарел, лицо стало еще более круглым, с сильно очерченными щеками – за это свойство она, любя, называла его хомячком, за глаза, конечно, никто об этом прозвище не знал. На безымянном пальце Олеся заметила другое обручальное кольцо. Была ли у него вторая жена, либо же они поменяли кольца в связи с серебряной свадьбой – так и осталось загадкой. Такие сугубо личные вещи Олеся спрашивать постеснялась.

     Простились они также, поцелуем в щечку.

     – Олеся, заходи, не пропадай, – попросил Павел Иванович.

     Она кивнула.

     – Мы теперь будет часто видеться, ты теперь наша мама. В смысле мы так родителей учеников называем.

     – Да-да. До свидания, Павел Иванович!

     Он проводил ее до двери, еще раз сказал «до свидания» и посмотрел вслед.

     Олесе жгуче, до безумия захотелось взглянуть на их кабинет химии. Она поднялась на второй этаж, нашла нужную дверь и долго стояла, предаваясь воспоминаниям далекой юности. Тогда она могла каждый день видеть учителя, какой же счастливой она была тогда! Расставшись с ним всего несколько минут назад, она уже тосковала по его голосу, взгляду, запаху… Олесе показалось, что у него был тот же парфюм. Она однажды почувствовала этот запах в метро, начала оглядываться по сторонам в поисках учителя, но, понятно, кроме черно-серо-синей толпы, никого не нашла; придя домой, долго плакала, перечитывая дневники и рассматривая фотографии. Вот и сейчас она уловила этот запах. Был ли он настоящим? Она уже не могла отличить игру воображения от действительности. Такой ее сделала любовь: безумное, многолетнее, молчаливое обожание, оно было ее второй жизнью, не реальной, но выдуманной. В реальной жизни был Саша, были дети Юля и Дима – без них, без этих троих, дорогих сердцу людей, она не представляла своей жизни; была работа, друзья, дача, походы в театр и кино и многое то, из чего состоит сама суть земной жизни, но и без любви к Павлу Ивановичу она себя уже не помнила. Знала, что влюбилась в пятнадцать лет, знала, что как-то жила до него эти годы, знала, но не помнила, не чувствовала. Он поселился в ее душе основательно, всерьез и надолго, возможно, навсегда. Если сумасшедшие люди разговаривают сами с собой, то мысленным собеседником Олеси был Павел Иванович. Она пересказывала ему события жизни, спрашивала совета, делилась радостью и «плакала в жилетку» в горькие минуты. Незримо он всегда был с ней, она так привыкла к этому, что вот теперь и не могла понять, где проходит черта между истинным и выдуманным.

     Сегодня Олеся перенесла свою любовь из мира грез в мир людей. Видимо, где-то там, в незримых пространствах астрала, кто-то решил преподать ей очередной урок и испытать на прочность ее чувства, выдержку, желание жить и грамотно расставлять приоритеты.

     Май 2012 г.

     Олеся сидела на корточках в прихожей и завязывала шнурки у кроссовок. В дверях стоял Саша и терпеливо ждал жену. Юля и Дима, шустрые и задорные, побежали вызывать лифт; на лестничной клетке громоздились три велосипеда в ожидании своих хозяев – семья Матвеевых собиралась на велопрогулку.

     Утром Матвеевы посмотрели по телевизору Парад Победы – это было их давней и нерушимой традицией. После пролета авиации дети тут же побежали к окну, чтобы уже живьем понаблюдать за вертолетами, возвращающимися на родной аэродром; зрелище это было куда более захватывающим, так как отчетливо слышался рев двигателей, и в окнах дребезжали стекла.

     Не без труда справившись с тремя большими велосипедами, на одном из которых крепилось велокресло для Димы, семья вышла на улицу. Погода стояла чудесная, солнечная и теплая. Дорожки в парке подсохли после недавнего дождя, лишь изредка, в тени попадались небольшие лужи, которые легко можно было объехать, не опасаясь грязи, летящей из-под колес. В эту часть парка прохожие заходили редко, так что никто не мешал им ехать на приличной скорости и наслаждаться встречным ветром. Димка царственно восседал за спиной Саши и выглядел как подосиновик, в своем ярко-оранжевом шлеме. Юля, вся в розовом, ехала впереди, за ней – Саша с Димой, замыкала шествие Олеся, наблюдая, чтобы Димка чего-нибудь не учудил за спиной папы. Пару раз они останавливались, чтобы дать детям отдых – кормили уток, рисовали палочками на мокром песке, рассматривали цветы и наблюдали за стрижами в небе.

     К часу дня все уже порядком устали, но Юля очень хотела посмотреть на полевую кухню, которую обещали сегодня разбить в оживленной части парка в рамках народных гуляний. Районный митинг, посвященный Дню Победы, завершился торжественным возложением цветов к обелиску павшим войнам, и толпа потихоньку начала движение в сторону концертных площадок. Матвеевым пришлось спешиться и двигаться с неторопливой скоростью потока. Дима по-прежнему сидел в кресле, остальные аккуратно вели велосипеды по краю проезжей части – сегодня она была пешеходной.

     Олеся осталась на берегу реки, чуть в отдалении, сторожить велосипеды, а Саша повел детей в самую гущу толпы, где у полевой кухни за бесплатной гречкой выстроилась небольшая очередь.

     – Не, пап, я это не будут есть, – подала голос Юля, взглянув на размазню, предлагаемую в одноразовых белых тарелках.

     – Ты же сама хотела посмотреть, давай попробуем? Во время войны эта порция гречки могла быть единственной едой за день, – объяснял Саша дочери.

     – Купи мне лучше сладкую кукурузу, а? Пожалуйста… – начала канючить Юля, вон смотри какая красивая, желтая-прежёлтая, и палочку втыкают внутрь, я не испачкаюсь.

     – Ладно. Держи 100 руб., иди купи. А мы с Димой пойдем танк посмотрим, приходи туда.

     – Хорошо, пап! – довольная Юля побежала к палатке с кукурузой.

     Олеся наблюдала за ними издали, несмотря на усталость, у нее было замечательное настроение. Уловив шум прибоя, она посмотрела на реку, где несколько секунд назад проехал катер, и теперь волны набегали на песчаный берег, создавая иллюзию пребывания на море. Краем глаза, на дорожке, ведущий наверх, она заметила мужчину, в образе которого уловила черты Павла Ивановича. «Да нет, показалось», – решила Олеся, но все же повторно взглянула в его сторону. Мужчина приближался и, вне всякого сомнения, оказался именно тем, кого она желала видеть.

     – Добрый день, Олеся!

     – Ой. Павел Иванович! Здравствуйте! – ее неподдельная радость струилась изнутри, глаза засверкали и улыбались ему навстречу.

     – Я смотрю у тебя тут целый гараж, – заметил Павел Иванович, кивая на велосипеды.

     – Да, с утра катались всей семьей.

     – А Вы что здесь делаете? – удивилась Олеся.

     – Ну как же. Я здесь работаю. Несколько наших самодеятельных коллективов каждый год участвуют в праздничной программе – поют, танцуют, а я так… смотрю, на митинг хожу, День Победы все-таки, – он посмотрел в сторону сцены, – а вот, похоже, твои идут.

     Через секунду к Олесе подбежала смеющаяся Юля, а за ней подошел и Саша с Димой на руках.

     – Вот, моя семья. Муж Саша и дети – Юля и Дима, а это мой учитель – Павел Иванович, директор школы, – Олеся представила мужчин друг другу, они пожали руки.

     Павел Иванович задержал взгляд на Саше, потом посмотрел на детей, как будто пытаясь уловить сходство. Но ничего не сказал.

     – Скоро приведем к Вам новое поколение, – Саша обратился к Павлу Ивановичу, кивком указав на детей.

     – Это прекрасно! Жизнь течет своим чередом, приятно, когда у выпускников есть желание приводить в родную школу своих отпрысков, значит было все не так плохо, – шутливо заметил учитель.

     Олеся улыбнулась и с нежностью посмотрела на учителя, а он обратился к Юле.

     – Ты хочешь в школу?

     – Да, там весело будет! Мне уже купили портфель. Он большой, красный с розовым, на нем принцесса нарисована, – бойко ответила Юля.

     – Здорово, молодец! – похвалил Павел Иванович, – что ж, ребят, гуляйте, удачи вам. А я пойду проверю своих артистов.

     Они попрощались. Матвеевы сели на велосипеды и неспеша двинулись в обратный путь, обещав детям пойти вечером в парк, на высокий берег, смотреть праздничный салют. По дороге Димка уснул в велокресле, а по приезду домой устроил родителям шумный каприз по поводу своего внезапного и незапланированного пробуждения.

     После обеда, убирая со стола, Олеся мысленно возвращалась к встрече с учителем, ей хотелось многое ему рассказать. Она постеснялась его задерживать и ограничилась лишь обыденными вежливыми фразами. «Когда я теперь его увижу? В сентябре только? Как долго…», – думала она и глубоко по нему тосковала. Вот так бывает: живешь себе и живешь, тихо любишь, мысленно общаешься и думаешь, что этого достаточно, но вот он появляется в реальной жизни и все переворачивается с ног на голову, вверх тормашками. Ты уже давно похоронила мечту о нем в глубине своего многострадального сердца, смирилась с реальностью, и вдруг опять засверкал луч надежды – оказывается, его можно видеть, с ним говорить и даже осязать – вот он, стоит перед тобой – живой, родной, любимый.

     Олеся понимала, что замужем. Чувство к Саше дарило тепло, уют, радость и душевный покой, она любила его нежной любовью, заботилась, была верным, надежным другом и партнером. Она родила от него двоих детей, и бесконечно, безусловно любила их – всех троих – самых близких и родных ее сердцу людей. Павла Ивановича Олеся боготворила и никогда не представляла в роли своего мужа, еще с юности твердо уяснив: это невозможно ни при каких обстоятельствах. Зачем ей нужна была эта любовь, что она хотела получить взамен, зачем любила? Почему привязанность к учителю не осталась в прошлом вместе с отзвеневшим звонком? Олеся не могла ответить на эти вопросы, однако и избавиться от чувства не получалось. Сейчас, сидя на кухне, она все больше погружалась в эту бесконтрольную любовь и не боялась утонуть: «Может быть, стоит дойти до конца, и вот тогда я смогу его забыть?». У нее было ощущение незаконченности этих отношений, пусть и не отношений любовников, но все же была между ними душевная связь, которая оборвалась просто так, в один день. Она хотела излечиться и начать ценить то, что есть в ее жизни сейчас, и, возможно, тогда «радугу прошедших дней застелет дым грядущих лет, и также потеряют цвет воспоминания о ней…». Она хотела завершить гештальт.

     Вечером Олеся написала письмо Павлу Ивановичу.

     Еще раз, здравствуйте, Павел Иванович!

     Мы так неожиданно сегодня встретились, что я растерялась. Хотелось столько всего Вам сказать, но почему-то не получилось. Голос мой по-прежнему дрожит, а мысли ускользают при виде Вас.

     Для меня День Победы не просто выходной день. Это действительно праздник. Мои деды воевали, бабушки работали в тылу. Многие не любят вспоминать войну, но была у нас одна соседка в деревне, в Белоруссии (или в Беларуси?) – прекрасная рассказчица, так вот ее молоденькой девушкой угнали в Германию на работы. Ее и еще двоих подружек. Везли в товарных вагонах, набитых до того, что трудно было дышать. Они постоянно пытались бежать, их ловили и возвращали. Одной из подружек с третьего раза побег удался, она шла домой, лесами и полями порядка ста километров, пешком, зимой, без еды. Но была счастлива тем, что возвращается домой. Ей очень повезло встретить в лесу партизан, которые ее хотя бы накормили досыта, так она смогла продолжить путь, вернулась домой. Остальные, которых все-таки увезли, жили в немецких семьях в качестве работниц, это были рабы Третьего Рейха, остарбайтеры. Сейчас-то я понимаю, что нам, детям, далеко не все рассказывали… Они выжили и вернулись домой. Понимаете, что им пришлось пережить и там, в плену, и здесь, на Родине? Они из плена попали в ад – допросы, проверки… ну, Вы, понимаете… А дед, ему в 1941 г. было всего 15 лет, партизанил сначала в подмосковных лесах, потом война забросили подальше, он присоединился ко Второму Белорусскому фронту. Оба деда вернулись с войны, но были те, кого прямо в деревне фашисты повесили. Жителей выгоняли из своих домов, чтобы загнать туда лошадей… В общем, война – это страшно. В мире должен быть мир. И очень важно, чтобы ребенок понимал, что немцы и фашисты – это разные люди. У фашистов нет национальности. Я пытаюсь донести это до своих детей.

     Мы сейчас с семьей пойдем на речку смотреть салют. Обещали какую-то необычную красоту!

     До свидания, Павел Иванович, было приятно вот так с Вами поговорить.

     Отправив письмо, Олеся задумалась. «Я же ему в любви призналась», – внезапно осознала она. Чувства смешались, голова и сердце противостояли друг другу: она была и рада выплеснуть нахлынувшие эмоции от встречи, и напугана одновременно. «Что сделано, то сделано, дождусь ответа, может не все так страшно, и он правильно меня поймет? Хотя я как раз и боюсь, что он правильно меня поймет», – мысли Олеси блуждали в лабиринтах мозга.

     – Мама, мы опоздаем! Ты еще не оделась! – Юля вырвала Олесю из оцепенения.

     Олеся от неожиданности не сразу поняла, о чем речь. «Ах да, салют же».

     – Иду, иду! – успокоила она семью.

     Она надела Димке теплые джинсы, куртку и легкую шапочку, проверила одежду Юли.

     – Саш, ты куртку надень, в одной футболке околеешь.

     – Да ладно, тепло же!

     – Тепло днем было, на солнце, не май месяц…

     – А вот как раз и май, – отшутился Саша, но куртку все-таки надел.

     Салют действительно был великолепен! При каждом залпе орудий многочисленные и разновозрастные дети визжали, хлопали в ладоши, кричали и свистели. Им помогали уже хорошо отпраздновавшие взрослые. Высокий берег в парке – лучшее место для просмотра салюта, был полон людей, а возвращение домой по аллее напоминало советскую демонстрацию – огромная плотная толпа, с шарами, флагами, фонариками и прочими праздничными атрибутами, периодически выкрикивающая «Ура! Ура! Ура!».

     Счастливые и немного уставшие, Матвеевы вернулись домой. Олеся уложила спать детей и решила проверить почту. Да, ответ пришел.

     Олесенька, здравствуй!

     Спасибо за такое теплое и откровенно письмо. Если что-то не получилось сказать, значит есть еще какие-то чувства.

     Ты знаешь, ведь мой отец дошел до Берлина. Да, война – это страшно. Поэтому я очень стараюсь организовывать в школе мероприятия, посвященные памяти погибших. Мы приглашаем ветеранов, устраиваем концерты, создали музей – ты знаешь, наверное, все это. День Победы и в моей семье всегда отмечался как один из самых главных праздников. Я рад, что для тебя этот праздник тоже важен.

     Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу…

     Олеся дочитала письмо и выдохнула.

     «Олесенька… Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу… Олесенька… Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу…». Она все повторяла и повторяла эти слова и никак не могла поверить в их смысл: «Это что, он тоже в любви мне признался?».

     И любовь, до той поры контролируемая, сорвалась и полетела в пропасть. Олеся больше не могла ею управлять. Похоже, за дело взялась страсть, полностью выключила здравый смысл и толкала на необдуманные поступки. Олеся вдруг осознала, что ее любовь «сменила цвет». Не об этом ли пел Никольский и рассуждал Джон Алан Ли?

     Олеся, по ее собственному мнению, все эти годы чувствовала к Павлу Ивановичу нечто среднее между сторге и агапэ. Это была тихая, спокойная, умиротворенная привязанность к объекту любви, не требующая подкрепления встречами – она совершенно безболезненно переносила разлуку с ним, достаточно было воспоминаний. Олеся втайне следила за жизнью любимого – не рьяно, без фанатизма и преследований: при случае интересовалась у общих знакомых, читала новости о школе в Интернете и однажды видела учителя мельком на экране телевизора. Ей даже в голову не приходило зайти на его странички в соцсетях, она и не знала, что они есть. Там была сосредоточена его личная жизнь, куда Олесе дорога была закрыта. Она и не стремилась к этому.

     Сейчас же в ее душе царила смута. Даже Марине было боязно в этом признаться. Как объяснить, что, будучи счастливо замужем, она все еще вспоминает школьную любовь и, о Боже, не просто вспоминает, а теперь уже на что-то надеется. Теперь ей не шестнадцать, она давно совершеннолетняя, теперь можно… Можно что? «Я хочу его обнять, я хочу его поцеловать, я хочу посмотреть ему в глаза. Один разок, и все», – наивно успокаивала себя Олеся, все-таки понимая, что вряд ли два взрослых любящих человека ограничатся одним поцелуем. Она не знала, что чувствует он, но отлично осознавала: одна ее любовь сметет теперь все преграды на пути. Она с трудом узнавала себя.

     Олеся хранила теплые воспоминания о Павле Ивановиче, Марина это знала, но вот то, что сейчас эти воспоминания забурлили, зашипели, и готовы были убежать, как молоко из кастрюли, она не подозревала. Олеся делала вид, что ничего не происходит, ей это вполне удавалось, но тем сильнее разгоралась в ней вожделение, невысказанное, нестерпимое, взрывоопасное. Сложно было назвать эту молодую женщину глупой и безответственной, Олеся хорошо предвидела возможные последствия: подгоревшее молоко обычно дурно пахнет.

     Да, ее любовь сменила цвет и обернулась манией. Была скромная красавица-девица, а стала Марфушенька-душенька: «Хочу жениха, хочу богатство, хочу-хочу-хочу». И это все внутри, и только внутри. Ей нужно было постоянно слышать и видеть Павла Ивановича, сейчас пришло время для прочесывания всемирной сети в поисках его страниц. К ее большой радости, учитель был зарегистрирован в нескольких социальных сетях. Она смотрела на его фотографии и не могла налюбоваться. Единственное, чего она боялась – найти фото его жены. Это было табу. К счастью, про жену на этих страничках не было написано ни слова. Олеся искала повод, чтобы пройти его маршрутами в надежде «случайной» встречи, она узнавала его в прохожих, она вздрагивала каждый раз, когда кто-то просто произносил имя «Павел» – Олеся была одержима страстью, любовной, нездоровой зависимостью – ей постоянно не хватало любимого, он был в ее мыслях всегда, и мысли эти тоже сменили цвет – теперь в них солировал эрос.

     А на улице царствовал май, опять май! Он был прекрасен в своем буйном яблоневом цвете, в строгих бело-розовых свечах каштанов, в жужжании шмелей и пении соловьев. Природа радовалась пробуждению и обновлению, предвкушала знойное, яркое лето. Олеся наблюдала за всем этим преображением и еще больше мучилась от невысказанности чувств, ей хотелось прийти к Павлу Ивановичу и выплакать, наконец, эту любовь. Пусть бы ушла слезами! Нет сил терпеть. Но и прийти вот так, в его строгий, школьный кабинет, чтобы признаться в любви, казалось ей неправильным. Она мечтала, что он вспомнит про ее День рождения, тогда она услышит его голос, и, может быть, ей станет чуточку легче. Но он не вспомнил, не позвонил, не написал – как и тогда, много лет назад.

     «Поговорить, мне очень нужно с ним поговорить, кроме него, я никому не могу высказать то, что так сильно болит», – промучившись так порядка двух недель, Олеся решилась написать еще одно письмо и попросить о встрече. Поздно вечером, перед сном, она отправила Павлу Ивановичу небольшое послание.

     Здравствуйте, Павел Иванович!

     Мне уже 32, а я все думаю, что это пройдет… Я люблю Вас. Мне тяжело. Давайте встретимся.

     Олеся проснулась рано утром, не вставая с постели, взяла телефон и открыла почтовую программу. Ей не терпелось получить ответ. Рядом со словом «Входящие» желтела цифра 1. «Может быть, от него?» – с некотором испугом подумала Олеся. Пару секунд она смотрела на его имя – «Павел Козаренко», и, наконец, решилась открыть письмо. Прочитав первое предложение, ей стал очевиден характер письма: глаза тут же защипало, а душу заполнил панический страх.

     Олеся… я даже не знаю, что тебе сказать.

     Дальше читать было бессмысленно. Когда хотят написать что-то приятное, не начинают словами «я даже не знаю, что тебе сказать». Обычно так оправдываются. Однако любопытство взяло верх над трусостью, и она продолжила чтение.

     Конечно, я все видел тогда, да и сейчас тоже вижу и понимаю. Во мне борются два чувства – учительское и мужское. И тогда, боролись, и сейчас борются. Однажды начавшись, это все когда-то должно закончиться. У тебя семья, дети… Стоит ли начинать, зная, что разрыв неизбежен и будет болезненным для нас двоих.

     Нужно учиться справляться с трудностями. Я не могу сейчас с тобой встретиться, может вот в отпуск пойду, буду посвободнее. Ты же все понимаешь: последний звонок на носу, потом ЕГЭ, потом выпускной… Я дома-то редко бываю.

     Стараясь не шуметь, Олеся осторожно встала с кровати и ушла на кухню. Как была, в легкой ночной сорочке, села на пол, подперев спиной холодную стену, обхватила руками голые колени и беззвучно зарыдала, уронив голову на руки. Ее душа разрывалась от настигшего разочарования, ее разум переживал крушение надежд.

     Выплеснув самые первые эмоции, она потихоньку начала возвращаться в реальность и хлопотать о насущном: снова взяла в руки телефон, открыла почту и безжалостно удалила его письма, зашла в контакты и стерла адрес его электронной почты. Потом достала из сумки визитку, бережно хранимую в кошельке, посмотрела на нее несколько мгновений и начала рвать на самые маленькие кусочки, с упоением предаваясь этому занятию и чувствуя, что напряжение отступает. Затем выбросила все эту труху в мусорное ведро, опять взяла телефон и удалила номер его телефона из записной книжки – на всякий случай, чтобы не было соблазна позвонить.

     «Хорошо, что сегодня выходной, к моменту, когда Саша проснется, я постараюсь успокоиться. Мне нужно, жизненно необходимо успокоиться, нечего пугать детей своим видом», – Олеся думала и наливала пустырник в горячий чай. Ей казалось, что так он подействует быстрее. Отдельно заварила в большой стеклянной чашке мяту, припасенную еще прошлым летом на даче, а теперь высушенную, аккуратно нарезанную и сложенную в голубую жестяную банку с забавными совами. «Человек – существо выносливое, оно ко всему привыкает», – вспомнила она слова учителя. «Что ж, Павел Иванович, значит привыкну, не в первый раз ты меня отталкиваешь… А грабли-то все те же…», – с грустью заметила она.

     Трясущимися руками и будучи не совсем в этой реальности, она достала из холодильника молоко и начала делать тесто для блинов. «Монотонная работа меня успокоит, и вкусный завтрак не помешает», – Олеся бодро вручную мешала тесто, боясь разбудить детей шумом миксера. Через час на столе стояла красивая высокая стопка масляных блинчиков-каравайцев.

     – Иду на запах! – услышала она голос мужа и тут же увидела в дверях Сашу, – какая вкуснотища!

     – Ты же еще не пробовал, – как могла, игриво ответила Олеся и поцеловала мужа.

     – А я и так помню, что вкусно, – сказал Саша, – а ты, мам, оделась бы что ли… Хотя мне и так нравится, только дети сейчас уже прибегут.

     – Ой! А я и забыла…– вздрогнула Олеся, испугавшись быть пойманной с поличным, – не хотела тебя будить. Давай иди умойся, а я переоденусь и чай налью.

     После завтрака Саша решил немного поработать, а Олеся с детьми засобирались в парк.

     Отпустив Юлю на детскую площадку, Олеся следовала шаг в шаг за Димой, который сегодня, похоже, решил исходить пешком все окрестности. В течение получаса, а может быть и больше, Олеся рассматривала в траве букашек, собирала шишки в синее пластмассовое ведро, лепила забавные куличики и возила на веревочке грузовик. Наконец, Дима устал и позволил посадить себя в коляску, где тут же заснул. Олеся заняла пустую лавочку, стоявшую чуть поодаль от остальных, и набрала номер Марины, на душе по-прежнему сгребли кошки.

     – Привет, Олесь, что-то голосок у тебя нерадостный.

     – Марин, мне так плохо… – голос сорвался, Олеся не удержалась и начала всхлипывать.

     – Олеська, что случилось? С детьми что-то, с Сашей, с мамой? – затараторила Марина, всерьез забеспокоившись.

     – Нет-нет, с детьми все хорошо, и вообще все хорошо.

     – А голос чего такой убитый тогда?

     – Я тут… я тут… с Павлом Ивановичем общалась, – Олеся пыталась говорить твердо, но это у нее совсем не получалось.

     – …И?

     – Он меня не любит.

     – Не поняла. Ты вроде и раньше это знала. Сейчас что случилось?

     – Марин, я попросила о встрече, он отказал, сославшись на занятость.

     – Олесь, ну может он и вправду занят, чего ты так расстроилась? Директор школы все-таки. Или есть еще что-то, чего я не знаю? Зачем ты просила о встрече? По поводу Юли?

     – Да нет… С Юлей все давно решили. Я ему в любви призналась.

     – Олеся? – крайне удивленно переспросила Марина, как бы ожидая подтверждения предыдущей фразе.

     – Ну да…

     В трубке несколько секунд было молчание.

     – Ты с ним спала? Что у вас там происходит, и почему я этого не знаю? – с обидой произнесла Марина.

     – Ты бы не одобрила… мне стыдно было… и вообще… – начала оправдываться подруга.

     – А ты на улице что ли? – перебила Марина, – звуки какие-то посторонние в трубке.

     – Да, на речке, с детьми.

     – Слушай, давай я сейчас приду, дождешься? Сколько вы еще гулять будете?

     – Ну еще час точно. Дима только уснул, а Юлю домой пинками надо загонять, сама не уйдет.

     – Ага. Жди, сейчас буду. Оденусь только и бегу.

     «Спасибо, Марин. Спасибо, что ты согласилась выслушать. Чтобы я делала без тебя? Сразу нужно было все рассказать… А я думала, он поймет… Лучше ему сказать… Он! Поймет! Да он даже поговорить со мной не захотел», – Олеся убрала в сумку телефон и наблюдала за бегающей Юлей. Ее дочь обладала обаянием и какой-то фантастической коммуникабельностью, легко и быстро знакомилась и собирала вокруг себя разновозрастную детвору. Саша с Олесей только удивлялись, откуда в ней все это, сами они были стопроцентными интровертами.

     Минут через пятнадцать пришла Марина.

     – Итак, я чувствую, мне сейчас будет страшно интересно!

     – Клубничку ждешь? Клубнички не будет… Вообще никогда ничего у меня с ним не будет… – Олеся пыталась пошутить, но голос сорвался на плач.

     – Да-да, помню. «Клубнички не будет».

     Подруги вспомнили случай из школьной жизни. Павел Иванович тогда заменял учительницу биологии. Она попросила показать детям учебный фильм про половое размножение многоклеточных. Когда тема была озвучена, класс загудел, и кто-то спросил: «А люди тоже многоклеточные?». «Люди многоклеточные, но клубнички не будет», – ответил Павел Иванович, при этом все дружно прыснули со смеху, пытаясь скрыть смущение.

     – Ты по-прежнему говоришь его словами, – заметила подруга.

     Олеся пожала плечами, мол, да, а что поделать.

     – Рассказывай, что там у вас случилось. С чего вдруг ты ему в любви решила признаться?

     И Олеся рассказала все как было, не утаив ни фактов, ни мыслей, ничего не добавляя и не приукрашивая: про встречу в парке на 9 мая, про письма, про внезапно нахлынувшую страсть, про безысходность, досаду, опустошение и тревогу в душе. Марина слушала молча, понимая, что подруга должна выговориться.

     – Олесь, я его не оправдываю, но мне кажется, он тебя неправильно понял. Если уж совсем честно – ты неправильно объяснила.

     Олеся изумленно посмотрела на подругу.

     – Он решил, что ты ему назначаешь свидание. Интимное. Со всеми вытекающими.

     – С чего вдруг? Мы об этом не говорили ни разу, вообще ни о чем физическом.

     – Эх, душа твоя возвышенно-астральная… Он же мужчина. А ты женщина. Он думал, ты хочешь близости.

     – О, боже…

     Олеся покраснела и закрыла лицо руками. Ей было стыдно. Неужели она ЭТО ему написала? Она еще раз вспомнила строки письма: «Я люблю Вас. Мне тяжело. Давайте встретимся».

     – Да нет… Как-то не вяжутся слова «мне тяжело» с «давай переспим», – не согласилась Олеся.

     – У тебя не вяжутся, а у него очень даже. Ты же не знаешь, о чем он думает? Может, пока ты там его глаза рассматривала да в душу заглядывала, он тебя мысленно раздевал.

     – Он не такой.

     – Он как раз такой. А не такие парады устраивают. Он обычный мужчина, не молодой, конечно, но кто там знает, что да как у них, у пятидесятилетних, – Марина хитро улыбнулась и кокетливо, шутя, закатила глаза.

     – Я и не подумала об этом. Но если так, то… то тоже плохо. Он все равно меня отверг.

     – А ты разве рассчитывала на что-то?

     – Ну… поцеловать его я бы не отказалась. Только потом меня бы замучили угрызения совести. Я же не могу так с Сашей поступить, – Олеся задумалась, – сложно все.

     – Ты его любишь до сих пор, – Марина озвучила очевидное, – а раз любишь, то и хочешь, это нормально, не стоит себя за это корить.

     – За мысли может и не стоит, а действия… нет, я не собираюсь с ним спать, – немного подумав, решила Олеся.

     – Вот и хорошо, что все так вышло. Не пиши ему, не звони. Общайся по мере необходимости, сделай вид, что ничего не произошло. А дальше видно будет. Живи, как жила.

     – Да, пожалуй.

     – Слушай, а это прям романтично так… Пятнадцать лет спустя учитель и ученица обсуждают возможность интимной близости!

     – Да ну тебя, вечно ты все вывернешь наизнанку.

     – Олеська, не будь такой серьезной! Живи веселее! Никуда не денется твой ПалИваныч, а если и денется – так и ну его! На нем свет клином не сошелся! Хотя у тебя, видимо, сошелся. А все равно. Не думай о нем.

     – Угу, – хмыкнула подруга, – прямо сейчас начинаю не думать.

     Разговор перешел в веселое русло.

     – Марин, тебе все-таки надо было учиться на психолога, определенно есть талант. Так все перевернуть с ног на голову. Кучу денег бы зарабатывала.

     – А, ну... Мне и так неплохо. Вот видишь, на тебе практикуюсь.

     Подруги засмеялись и решили, что пора собираться домой. Олеся пошла вытаскивать Юлю с детской площадки, а Марина осталась рядом с коляской. Дима по-прежнему спал, теплый и свежий майский воздух явно шел ему на пользу, а подгузник спасал от мелких неожиданностей.

     Июнь 2012 г.

     Олеся жила как в тумане. Она прилежно выполняла свои домашние, семейные обязанности, ходила в кино, гуляла с детьми, смеялась, ездила на дачу, мыслями пребывая чрезвычайно далеко от всей этой рутинной суеты. Она как будто видела себя со стороны, смотрела фильм, где была главной героиней, и ждала, все время ждала, когда же режиссер сменит кадр. Олеся понимала, что жизнь не закончилась его отказом, что это только один из ее эпизодов, который нужно перетерпеть, переболеть, переждать. Письмо Павла Ивановича немного охладило ее страсть, она опять возвращалась к чувству молчаливого обожания. Как и тогда, летом 1996 г, учитель больно ранил ее сердце, она никак не могла понять, почему он не захотел хотя бы поговорить с ней, это не давало ей покоя. Он отказал ей в самой малости – просто выслушать. Годами нарисованный образ идеального мужчины вновь и вновь рассыпался от его реальных поступков, но Олеся каждый раз старательно склеивала его обратно из мельчайших осколков. Иногда ей отчаянно хотелось взять телефон и позвонить ему, зная и предвидя это она еще весной удалила его контакты, и теперь, повертев в руках смартфон, возвращала его на место. Олеся сейчас не жила – существовала. Нашла в Интернете сайт психологической помощи и взяла пару консультаций психологов по скайпу. Что они могли ей сказать? «Уберите любые напоминания о нем, не ходите его маршрутами, наполните свою жизнь смыслом», – Олеся пожалела потраченных денег. Чтобы убрать любые напоминания, нужно была убрать ее саму. И все-таки нужно было что-то делать, она решилась на очную консультацию не психолога, а врача-психотерапевта.

     – Вы Олеся? – из кабинета вышел мужчина в белом халате, примерно ее возраста и, получив утвердительный ответ, пригласил ее зайти.

     Как принимает психотерапевт, Олеся видела только в кино. Обычно центральное место в кабинете занимала кушетка для пациента, он лежал на ней с закрытыми глазами и изливал душу. Здесь ничего этого не было. В небольшой комнате стоял письменный стол с компьютером, за ним – стул для врача и рядом, сбоку – стул для пациента. Обстановка была самой обычной, как в районной поликлинике на приеме у терапевта. Разве что искусно сделанный ремонт и пара вычурных икебан на окне выдавали платную клинику.

     – Здравствуйте, Олеся.

     – Здравствуйте!

     – Меня зовут Дмитрий или Дмитрий Сергеевич, можете называть, как Вам больше нравится.

     – Хорошо, значит Дмитрий, – решила Олеся.

     – Отлично. Рассказывайте, что привело Вас ко мне, Вы уже были ранее у моих коллег?

     – Нет, я в первый раз, – Олеся замолчала и не знала, что говорить дальше.

     – Наверное, у Вас что-то случилось? – Дмитрий начал задавать наводящие вопросы.

     – Я влюблена уже давно и хочу о нем не думать, – глаза Олеси покраснели, и через секунду появились слезы.

     – Олеся, я вижу, Вы замужем, – он посмотрел на ее правую руку, – а дети есть у Вас?

     – Да, двое. Сын и дочь. Сыну два года, дочери семь лет.

     – Отлично. Но забыть Вы хотите не их отца, правильно?

     Дмитрий потянулся к пачке салфеток, стоящих на столе, и протянул Олесе внушительную стопку.

     – Плачьте, это нормально. Только так, чтобы я все-таки мог понять, цель Вашего визита, – успокаивающее заметил врач.

     Олеся сказала «спасибо» и улыбнулась.

     – Ну отлично! Вы умеете улыбаться, значит не все так плохо! Олеся, я сейчас будут задавать некоторые вопросы, чтобы оценить Ваше психическое состояние. Отвечайте, пожалуйста, честно, договорились?

     – Да.

     – Ну поехали. В Ваше семье были случаи психических расстройств? Кто-нибудь болел, например, шизофренией?

     – Нет, такого не знаю, наверное, нет, – немного подумав, ответила Олеся.

     – Хорошо. Были ли случаи суицида?

     – Нет.

     – У Вас самой возникали подобные плохие мысли, хотя бы раз Вы думали об этом? Сейчас или раньше, может быть, в юности?

     – Нет, никогда.

     – К алкоголю пристрастия тоже нет, верно? – поинтересовался Дмитрий, глядя прямо в глаза.

     – Иногда по праздником я пью вино или шампанское.

     – Вы очень худая, как у Вас с аппетитом? Вы сильно потеряли в весе за последние полгода?

     – Я совсем сейчас не хочу есть, но все-таки ем, через силу. Нет, я примерно в том же весе, что и обычно.

     – Панические атаки бывают?

     – А что это такое?

     – Это чувство неконтролируемого страха, при этом возникают еще и физические симптомы: человек может панически бояться умереть прямо сейчас от чего угодно, у всех по-разному: кто-то боится, что сердце остановится, кто-то – что воздуха не хватит, кто-то – что инсульт или инфаркт случится – очень много разных страхов. В кровь выбрасывается адреналин и начинает готовить организм к бегству: ускоряет сердцебиение, учащает дыхание; может появиться онемение или легкое покалывания в руках или ногах. Все это длится не более 20 мин. Но, как говорил один из моих пациентов, за это время он побывал в аду и теперь боится не самой панической атаки, а даже ее возможности. Т.е. это уже страх страха. В любом случае, это состояние жизни и здоровью человека никак не угрожает. Есть специальные техники, позволяющие предвидеть и останавливать приступы. Либо делать их менее пугающими. В данном случае знание – сила.

     – Нет, такого жуткого страха не было, но чувство полной опустошенности и безысходности было. Еще иногда бывает так, как будто смотрю на себя со стороны. Я понимаю, что я это я, но все равно какое-то странное ощущение.

     – Это может быть явление дереализации. У Вас – в очень легкой форме. Не переживайте. Так или иначе, каждый человек хотят бы раз в жизни ощущает себя не в своей тарелке. Особенно при каких-то травмирующих ситуациях.

     Далее Дмитрий задал еще ряд вопросов и диагностировал легкое тревожно-депрессивное расстройство, написал в карту какой-то шифр или код, Олеся не запомнила, ей это было совершенно не интересно.

     – Теперь давайте перейдем к тому, что Вас беспокоит. Что случилось, что Вы чувствуете, что хотите изменить?

     – Я даже не знаю, с чего начать. Я в 15 лет влюбилась в своего школьного учителя, и вот до сих пор не могу избавиться от этой напасти. Мы периодически общаемся, а тут я не выдержала и в любви ему призналась.

     – Что он Вам ответил?

     – Да вот в этом и проблема. Он не захотел меня даже выслушать.

     Далее Олеся опять пересказала, но уже более кратко, все свои эмоции и поступки недавнего времени. Дмитрий слушал. Что ж – работа у него такая – слушать.

     – Олеся, у каждого человека есть право выбирать. И он в любой ситуации, прежде всего, будет думать о себе. Такова природа человека как биологического вида. Есть в нас что-то звериное, те же самые инстинкты самосохранения. И они первичны. Далее на них накладываются уже другие инстинкты, назовем их социальными (условно). Это то, какое воспитание получил человек, насколько он может быть милосердным к другим людям, иначе говоря – это степень его эгоизма. Принимая решение, человек руководствуется этим двумя инстинктами – биологическим и социальным, соотносит их, взвешивает. Это все, конечно, очень условно. Homo sapiens на то и sapiens, чтобы уметь подавлять звериные инстинкты. Иногда человек настолько чего-то боится, что понимает – с этим страхом он совладать не сможет, поэтому единственной попыткой спастись видит бегство – в мире людей это называется «уйти от проблем». Не решать, а сбежать. И это не хорошо и не плохо. Моральную сторону вопроса мы сейчас не рассматриваем. Иногда люди видят в этом единственно возможное решение. В случае с Вашим учителем, как мне кажется, так и было. Он очень сильно испугался. Вероятно, он тоже хотел бы близких отношений. Но страх к Вам привыкнуть и потом потерять пересилил желание. Знаете поговорку: «Волков бояться, в лес не ходить». Вот он и не пошел. Он понимает, что это временные отношения, что из них нужно будет выходить рано или поздно и выход этот будет еще более болезненным для вас обоих.

     Я не берусь судить кто тут прав, кто виноват, и тем более не могу кого-то защищать, ругать или оправдывать, я могу лишь анализировать факты. Ответить отказом – это было его решение. Примите это решение. Почему Вы думаете, что он обязательно должен был согласиться? Нет, не обязательно. Я повторюсь, сейчас мы не рассматриваем этическую сторону вопроса. Он решил, что сбежать в этой ситуации будет правильным. Смиритесь с этим.

     – Как? Ну как так? – Олеся плакала, активно используя предложенные салфетки. – Почему даже не поговорить? Ну как же так можно?

     – Возможно, он не захотел рисковать. Собой. Примите его выбор.

     – Сейчас сложно все так вот сразу понять…и принять.

     – Да. Но есть еще один вариант. Возможно, Ваш учитель не захотел с Вами встречаться по той причине, что Вы ему неинтересны.

     – Не может такого быть, – твердо ответила Олеся.

     – Почему Вы так в этом уверены, Олеся? Он Вам говорил, что Вы ему нравитесь, что он Вас любит?

     – Нет… никогда, только если намеками.

     – Намеки могут быть поняты как угодно. Поэтому будем считать, что не говорил. Я согласен, что этот вариант менее вероятен, но и его нельзя упускать из виду.

     – Как же мне тогда понять, почему он не захотел со мной встретиться?

     – А зачем Вам это понимать? От Вас сейчас требуется этот факт принять, а не понять. Мы не может залезть в голову другого человека и прочитать его мысли, и мы не может принудить его к разговору.

     – Грустно… В смысле, не то, что нельзя залезть в голову, а то, что он не захотел мне ничего объяснять.

     – Да, это сложно, очень сложно, и да, неприятно. Здесь Вы должны проявить силу своего характера. Не уйти в обиду, а принять все, как есть. Голые факты: он отказал, Вы это приняли.

     Олеся слушала молча. Дмитрий продолжал.

     – Принять, это не значит, согласиться с правильностью его поступка. Возможно, в этой же ситуации кто-то другой поступил бы иначе. Но у нас не кто-то другой, а вот этот отдельно взятый конкретный человек и поступил он так, как поступил.

     – Я постараюсь это понять, очень постараюсь.

     – Мы можем с Вами поработать, думаю, раз в неделю пока будет достаточно. Но, честно сказать, подозреваю, что Вы и без меня справитесь. Как Вы относитесь к химическим способам лечения?

     – В смысле таблетки пить? Транквилизаторы? – испугалась Олеся.

     – Нет, транквилизаторы, думаю, не нужно. Антидепрессанты. Есть сейчас хорошая группа, называется СИОЗС – селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. Знаете, что такое серотонин?

     – Да, представление имею.

     – Ну вот, – Дмитрий протянул Олеся рецепт, где латинским буквами было написано непонятное название, – купите что-нибудь с этим действующим веществом. Есть подороже, есть подешевле, выбирайте. Как принимать, сейчас напишу.

     – Я даже не знаю… страшно… – засомневалась Олеся, – говорят, голова от них совсем дурная будет.

     – Олеся, голова у Вас дурная сейчас, Вы извините меня за такую откровенность. Вам нужно вернуть радость жизни, сейчас это главное. Не бойтесь, антидепрессанты не дают эффекта торможения, это Вы с транквилизаторами путаете.

     – Понятно…

     – Давайте сделаем так. Рецепт я Вам выпишу, а Вы подумайте, пить или не пить. Если почувствуете совсем плохо – мой совет – начинайте. Действуют таблетки не сразу, ждать нужно недели две-три. В первые дни или недели возможно обострение симптомов. Не пугайтесь. Внимательно прочитайте инструкцию, производитель подробно описал возможные побочные действия. Я Вам оставлю адрес электронной почты, пишите, если что. По электронной почте со своими пациентами я общаюсь бесплатно.

     – Спасибо, Дмитрий.

     – Пока особо не за что. Думаю, Вы справитесь. Если не захотите пить таблетки, можно попробовать сеансы психотерапии.

     – Я подумаю. До свидания!

     Олеся вышла из кабинета с рецептом в руках, полностью выжитая и растерянная. «Нет, таблетки я пока пить не буду. Подумаю над словами Дмитрия, попробую обойтись без химии. Да… и тут «химия»», – она горько усмехнулась такой игре слов.

     «Как принять факт, что любимый даже не захотел со мной поговорить? Я не верю в отговорки о нехватке времени. Не захотел. Известно же, тот, кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – ищет причины. Жаль, что он таким оказался – тем, кто ищет причины, – Олеся шла домой в удрученном состоянии, смотрела под ноги, не замечая прохожих, не радуясь теплому дню, – опять лето. Опять лето, как мне все это пережить?».

     25 июня – 31 августа 2012 г.

     Проснувшись, и как обычно, машинально, проверив почту, Олеся обнаружила во Входящих имя «Павел Козаренко». Она закрыла глаза и открыла их снова: нет, не показалось. Удивление, изумление, даже ошеломление – вот то, что она сейчас испытала. И радость. Такую, от которой хочется подпрыгнуть высоко-высоко, зависнуть в небе и парить в небесной лазури. Тело ее сейчас было соткано из тончайшей материи, она чувствовала счастье каждой клеточкой, каждой молекулой, а внутри, на тонких струнах души, играла мелодия любви.

     «Он написал! Не может быть, – Олеся смотрела на письмо, не решаясь его открыть, – да, письмо от него, новое письмо, пришло в четыре утра. Понятно, сегодня был выпускной, может быть, он теперь сможет со мной встретиться?».

     Олеся все еще надеялась на встречу, все еще придумывала массу отговорок и защищала учителя, хотя обстоятельства ей твердили обратное. Она смотрела на это новое письмо и не спешила его прочитать, боялась. Пока есть тайна, есть надежда, есть эйфория. Вот сейчас она откроет и увидит, например «Олеся, давай встретимся завтра в кафе» или «Олеся, давай пройдемся по парку» или, или…

     Олеся, доброе утро!

     Сегодня прошел выпускной вечер. Я вот только пришел домой, жду звонка от родителей-организаторов, что все завершилось удачно. Учителям теперь разрешено присутствовать только на торжественной части, далее дети отмечают праздник самостоятельно, банкет и все такое. Для вручения аттестатов мы арендуем большой зал, наверное, раза в три больше нашего актового – шесть параллелей выпустили! Такое количество выпускников и их родителей в школе уже не помещаются.

     Скоро будет отпуск, а потом опять все сначала. Так и живем.

     Смутное чувство охватило Олесю. Вроде бы приятно, что написал, поделился эмоциями, побеседовал с ней мысленно, а значит думал о ней, но о самом главном – ни слова не сказал. Впрочем, ведь это главное только для нее, а для него получается совсем не главное. Олеся тут же ответила, что рада за него, что странно отмечать выпускной без учителей. Вспомнила свой выпускной, где они все вместе были до рассвета. Написала, что в июле с семьей едет на море, а про встречу даже не намекнула. Понятно, что он не хочет, спасибо, что хотя бы про нее, Олесю, не забыл. Он озарил ее утро счастьем. Много ли ей нужно было для этого счастья? Знак внимания. «Спасибо тебе, любимый. Спасибо», – она искренне благодарила его за эти несколько строк, за умиротворение и восхитительный полет души, за радость виртуальной встречи.

     А между тем, на удивление Олеси, между ними завязалась довольно оживленная переписка. Говорили о разном, кроме одного – кроме их отношений. Олеся не настаивала, находила массу сторонних житейских тем, подстраивалась, стараясь себя не навязывать. Павел играл первую партию и задавал ритм, от его посланий веяло теплом, душевностью, близостью. Олеся растворялась в его письмах, нежилась, укутывалась в его любимые фразы как в теплый, мягкий, домашний плед, живо и ярко представляла его улыбающиеся глаза с лёгкими морщинками; губы, произносящие знакомые слова – его слова. Она радовалась его посланиям, как радуются первой, резвой и звенящей капели; первой грозе, несущей обновление и смывающей зимние заботы; первому, пушистому снегу в начале зимы и приближению Нового Года с его волшебством и непременным всеобщим восторгом. Она привыкла быть с ним рядом, она могла написать ему в вотсап посередине дня и поделиться какой-нибудь забавной безделушкой. Он никогда не оставлял без внимание такие сообщения. Олеся уже было подумала, что вот теперь она совершенно счастлива, вспоминала поход к психотерапевту как нечто произошедшее не с ней. Она враз излечилась от хандры, депрессии и тревоги. Даже Юля заметила, что мама как-то вдруг изменилась, стала чаще улыбаться, шутить. Саша не мог понять такой разительной перемены в настроении жены, но и не хотел разбираться – их интимная жизнь, такая обычная, рутинно- супружеская, вновь окрасилась в красно-игривые тона, засверкала новыми отблесками, разбудила давно уснувшую чувственность. Олеся расцвела, помолодела, Матвеевы впервые за долгое время вспомнили, что они, оказывается, по-прежнему, пылкие и ненасытные любовники.

     Олеся порхала по жизни, не требуя ничего большего, чем есть сейчас. Романтика переписки, близость души без бурного накала страстей – ее все устраивало. Ей хотелось делиться с Павлом Ивановичем самыми сокровенными мыслями: кто мы, зачем пришли на эту землю, есть ли жизнь после смерти, а если есть – то какая? Она много читала, увлеклась тибетским буддизмом и ей хотелось обсудить все это с учителем. Она написала очередное письмо, длинное, философское. Он тут же ответил, что получил, но по существу напишет чуть позже: хочет подумать.

     Она ждала день-два-три. Потом начала переживать и со все большей тревогой проверяла почтовый ящик. Письма не было. Не пришло оно и через месяц. Матвеевы за это время успели отдохнуть на море, немного пожить на даче и теперь готовились отправить в первый класс дочь.

     Олеся не знала, как жить дальше. Снова и снова перечитывала свое последнее письмо и вникала в каждую фразу. «Что же его испугало, почему он не ответил, в чем я виновата, – она корила себя за излишнюю откровенность, за то, что, вероятно, затронула какую-то больную для него тему, – но почему же совсем не ответил? Вообще ничего не ответил? Как так? Надоела я ему?».

     Она перебрала все возможные варианты, вплоть до того, что он внезапно и незапланированно исчез из этого плана бытия, но сайт школы, где Павел Иванович был директором, говорил об обратном: вот он, директор, жив-здоров, ведет прием как обычно, готовится к новому учебному году. Она совершенно ничего не понимала, и в душе ее начала рождаться обида: вероятно, он опять чего-то испугался. Испугался и сбежал. Как там говорил Дмитрий, психотерапевт: «Звериный инстинкт оказался сильнее социального». Наверное, там, на небе, решили, что Олесе нужно испытать еще и ненависть по отношению к этому человеку, такого чувства в ее наборе пока не было: некомплект, брак, срочно исправить. Она ощущала, что готова сделать этот шаг: от любви до ненависти. Будучи человеком незлобивым, Олеся не могла люто ненавидеть, слать проклятия и придумывать нелицеприятные эпитеты дорогому человеку, но сама при этом прокисала, как забытое на солнце молоко. Ей опять было тоскливо и одиноко. Иссяк поток энергии, ушла радость, исчез покой. Она нашла в кошельке давно забытый рецепт, зашла в аптеку и купила пачку антидепрессантов. Другого способа вернуть радость жизни она сейчас не видела.

     1 сентября 2012 г.

     – Мама, мама! – возбужденно кричала Юля, дергая за рукав Олесю. – Я забыла, как зовут учительницу!

     – Вера Ивановна.

     – Точно. Почему я не могу запомнить?! Вера Ивановна, Вера Ивановна, –переживала первоклассница.

     – Ничего, дочка, в первый день всегда так, сейчас пойдете в класс, познакомитесь, – подбадривал Саша.

     – А когда цветы дарить?

     – Придете в класс и подарите Вере Ивановне. Она поставит в большую вазу, – объяснила Олеся, и чуть тише добавила, но уже мужу, – или в жестяное ведро на полу и они там потихоньку сгниют.

     Олеся не любила эту традицию – дарить срезанные цветы, да еще в таком безумном, нелепом количестве – 32 букета! Что будет делать с ними учитель? «Вот если бы принести цветы в горшках и озеленить кабинет, – размышляла она, – может быть в следующем году так сделаем, а пока родители друг с другом мало знакомы и на такие эксперименты вряд ли согласятся. А как было бы уютно в классе! И раза в два дешевле».

     Матвеевы в полном составе только что вошли в школьный двор и пытались осмотреться. Народу была тьма: от мала до велика, создавалось ощущение, что смотришь на муравейник: все находилось в беспрестанном движении. Дедушки и бабушки, тети и дяди, мамы и папы, мамочки с колясками и даже беременные на последних месяцах – всем хотелось проводить в первый класс своих чад. Все шумело, гудело, жужжало, кричало и суетилось. Кое-где уже пришли учителя и стояли с высоко поднятыми табличками с указанием класса, постепенно обрастая цветами, разнокалиберными яркими портфелями и белыми бантами на вертящихся любопытных головках. Из динамиков неслось многоголосие проверяемых микрофонов, звуки родных детских песенок про «буквы разные писать тонким перышком в тетрадь», на подступах школы многочисленные полицейские патрули, одетые в парадную форму, следили за порядком, временами переговариваясь по рациям.

     Юля увидела друзей по детскому саду и побежала здороваться. Олеся и Саша, с Димой на руках, поприветствовали родителей, с которыми в ближайшие четыре года они пойдут рука об руку, узнавая домашнее задание, споря, как правильно его выполнить, ночами сооружая немыслимые поделки на все подряд праздники, выясняя, кто кого первый ударил, кто виноват и что делать, почему нужно дарить именно этот подарок учителю на Новый Год и кто на этот раз пойдет мыть окна в классе. Им предстояло интригующее и «мозговыносящее» общение в родительском чате! Но сейчас в школьном колодце царила атмосфера всеобщей торжественности и ожидания только хорошего.

     – Уважаемые родители, ученики и учителя! Просим вас занять места на площади в соответствии с разметкой на асфальте, – раздался голос из динамика, – уважаемые классные руководители первых классов, держите таблички повыше, чтобы вас легко можно было найти.

     Толпа, под руководством учителей, начала выстраиваться в строй, дети заняли центральные позиции по периметру здания, родителей оттеснили назад, где они сомкнулись плотными рядами, буквально вжимаясь в бетонные стены школы из-за нехватки места. На импровизированный сцене появился директор.

     – Дорогие друзья! В этот прекрасный и волнительный праздник я рад приветствовать вас в стенах нашей школы. Ребята, сегодня многие из вас пришли в первый класс, сегодня начинается ваш путь в удивительный мир знаний. Уважаемые родители, бабушки и дедушки! Желаю вам терпения и взаимопонимания с вашими детьми, прошу вас быть им надежными помощниками в освоении школьных дисциплин, – директор открывал линейку торжественной речью.

     Он все говорил и говорил, Олеся уже не понимала смысла слов. Она смотрела на него во все глаза. Он ли это? Сколько лет прошло, когда она видела его вот так, на школьном дворе? Ее ли учитель это был? Безупречно одетый, в элегантном темно-сером костюме, вероятно, сшитым на заказ (так хорошо он на нем сидел), директор спокойным, уравновешенным голосом приветствовал собравшихся, казалось, никто и ничто не может сбить этого человека с толку, увести с намеченного пути. Он не просто твердо стоял на ногах, он врастал в эту землю, пуская корни, но в то же время мог разом взлететь, если вдруг появится такая необходимость. Он ли называл ее Олесенькой? Глядя на этого самоуверенного и в некотором роде надменного мужчину, Олеся не узнавала в нем своего ПалИваныча. Это был Павел Иванович Козаренко, директор школы, смотревший вдаль отчужденным, строгим и безапелляционным взглядом и понимающий, что ему все по плечу. Он оценивающе пробежался глазами по толпе, не заметив Олесю. И не нужно ей это было, она невольно, несознательно спряталась от этого обдающего холодом взора за родную Сашину спину, так и простояв до конца линейки.

     Радостные дети помахали родителям с крыльца школы и скрылись за дверью. Эпицентр веселья переместился в коридоры и классы, и звенящие ручейки детей потекли «по тихим школьным этажам». Двор опустел, чтобы вновь ожить через два часа, когда юные школьники выскочат навстречу мамам на улицу после первых в своей жизни уроков.

     На глазах Олеси стояли слезы. Какими они были, почему вдруг возникли, она не могла понять. То ли это были слезы умиления, ведь ее дочь сегодня пошла в первый класс, в ее школу, то ли ностальгия по прошлому – по сумасшедшему и задорному 11 «Б», то ли разочарование от недавнего любовного эпизода, так больно ранившего и без того беспокойное сердце. «Олеся, Олеся, вероятно тебе привиделись все эти нежные письма. Либо попали они к тебе из прошлого, может быть, из параллельной реальности. Этот человек не мог писать такие письма. Его сердце состоит из камня, а, возможно, и нет его вовсе, сердца этого, – Олеся размышляла по дороге домой, – пей свои таблетки и выкинь его из головы раз и навсегда».

      – Олесь, давай ты сходишь заберешь Юлю, а мы с Димой гулять пойдем, а? – голос Саши вырвал Олесю из тяжелых раздумий, – смотри какие тучи, дождь, наверное, все-таки пойдет, хочется успеть выгулять дневную норму.

     – Да, хорошо, я немного с вами погуляю, а потом в школу вернусь. Помнишь, Юля просила покататься на речном трамвайчике? Только, если дождь будет, какой уж тут трамвайчик, – засомневалась Олеся.

     – Так она хотела не просто трамвайчик, а еще и с прохождением шлюзов, – вспомнил Саша.

     – Не-не, со шлюзованием точно не поедем. Холодно и долго, Дима простыть может.

     – Да... Зато как интересно! – Саша заулыбался.

     – Да уж. Я-то знаю, чья это идея на самом деле! Но лучше в другой раз. Еще будут теплые дни, успеем.

     Матвеевы вернулись домой, Саша взял детский велосипед и вместе с Димой отправился в парк. Олеся хотела было приготовить ужин заранее – а вдруг дождя все-таки не будет, и они смогут организовать водную прогулку, но передумала. Посмотрела на себя в зеркало, поправила макияж, обулась и пошла обратно в школу.

     Состояние ее было возбужденное и решительное, поток мыслей рваный и непредсказуемый. «Я спрошу, почему он мне не ответил, что все это значит, почему он опять меня оттолкнул, что происходит, в конце концов! Я должна это знать, – Олеся шла быстрым шагом по дороге в школу, – стоп… Не могу же я выяснять личные отношения в рабочем кабинете? Он, конечно, козел, каких еще поискать, но намеренно вредить я не буду, вдруг кто услышит наш разговор, зачем создавать проблемы человеку? Однако я хочу с ним поговорить… И он совсем не думал, что создает проблемы мне. Но я это я, я не могу ему мешать, ведь я люблю его. А он? А он нет. Все ж мне нужно, очень нужно его видеть, иначе я внутренне взорвусь от этих эмоций. Что же делать?». Олеся села на ближайшую лавку и по щеке скатилась первая слеза. «Нельзя, нельзя плакать, но что ты опять, – внутренний диалог не прекращался, – но и к нему идти нельзя, ведь ему все равно, совершенно все равно, что ты чувствуешь». Олеся вернулась домой, села за компьютер и отдала все эмоции электронному письму. Что ж, вероятно, это был единственный выход.

     Трус, эгоист, как ты мог так со мной поступить? Почему ты не ответил на мое письмо? Почему не нашел время для встречи? Я не спать с тобой хотела, я хотела тебя видеть, обнять тебя хотела, поговорить. Слышишь? Поговорить. Ведь я так люблю тебя. Я знаю, все понимаю, но встреча, Боже мой, одна встреча, почему и в ней ты мне отказал? Ты жесток и бессердечен. Ты железный дровосек. К сожалению, не могу сказать, что я тебя ненавижу. Но ты сделал мне больно, слишком больно. Да как же это вообще возможно, ПалИваныч, а Паш? Как такое вообще могло случиться?

     Олеся выплеснула эмоции, разрыдалась так, что раскаты ее плача могли легко услышать соседи за стенкой, но быстро взяла себя в руки: «Плакать нельзя. Нужно жить дальше. Все. Вот теперь ты с ним точно поссорилась. Без сомнения».

     Пришла пора забирать Юлю. Олеся умылась ледяной водой, заново накрасила ресницы, три раза растянула губы в улыбке перед зеркалом и решила, что готова. Как ни странно, следы ее страданий не сильно отразились на лице: глаза были красноватые, но не опухшие, а значить через 15-20 мин. все совсем пройдет. Вернувшись вместе с Юлей из школы, Олеся обнаружила в почтовом ящике ответ. На этот раз Павел Иванович не заставил себя долго ждать. Вообще-то Олеся не собиралась читать это письмо и сразу его удалила. Отвлеклась на вечернее меню, открыла холодильник, проверяя, все ли есть в наличии и не нужно ли бежать в магазин. Внезапно передумала, вновь взяла в руки телефон, восстановила письмо из корзины и все-таки прочитала.

     Зря ты так. Я не собираюсь перед тобой оправдываться. Я действительно обещал и не ответил и на то были обстоятельства. И по здоровью, и по жизни, по семейной жизни. Не все было гладко и знаешь ли, мне было не до сантиментов. Я сожалею, что своими действиями, а точнее, бездействием, заставил тебя страдать. Я сожалею, Олеся.

     «Ненавижу» – это все, что подумала Олеся. В отношении ее дорогого Павла Ивановича это слово было и подумано, и произнесено впервые.

     Как и опасался Саша, на улице творилось что-то невообразимое. Олеся подошла к окну, отдернула легкие кухонные занавески и наблюдала как по стеклу бегут капли дождя: вот образовалась новая капелька, проворно спустилась змейкой на подоконник и исчезла; за ней другая, а там еще и еще одна… И вот уже мириады блестящих точек струятся по окну, торопясь слиться с могучим потоком, вновь уносящим их в бескрайний мировой океан. Над соседним домом нависла тяжелая серо-черная туча, ветер, вдруг неизвестно откуда взявшийся, с остервенением трепал ослабевшие осенние листья, и они падали на неуютную землю, чтобы через мгновение вновь устремиться ввысь, повинуясь очередному сильному порыву стихии.

     «Поблекли нежные тона, исчезла высь и глубина, и четких линий больше нет – вот безразличия портрет», – она вспомнила слова любимой песни. Его песни. «Я сожалею, – это все, что он мог мне сказать, – почему мне так больно?». Она устремила свой взор вдаль, насколько это было возможно в густо застроенном городе, и погрузилась в невеселые мысли.

     – Дорогая судьба, теперь комплект? Видишь, я его ненавижу. Я прошла все стадии любви, ведь правда? И даже сделала еще один шаг.

     – Нет, Олеся, ты его любишь.

     – Я не хочу его любить.

     – Ты прошла не все стадии любви. Это не конец. Существует еще один цвет любви. И, возможно, даже не один. Это уж как получится, на твое усмотрение. На последнем я не настаиваю. Достаточно пройти еще один.

     – Я этого не выдержу. Что еще должно случиться?

     – Со временем узнаешь.

     – Тоже с ним?

     – Тоже с ним. Ты же сама выбрала его в качестве учителя, и он согласился тебе помочь. У него своя роль, и поверь, ему тоже тяжело. Это-то я точно знаю.

     – Откуда? А, ну да, глупость спросила.

     – Ты сама хотела в этой жизни изучить цвета любви. Терпи, еще немного осталось, урок практически усвоен.

     – Почему так сложно? Мы же вживую практически не общаемся, одна сплошная теория. Мне тяжело переживать это одной, внутри себя, он никогда ничего не объясняет.

     – Так было задумано. Зато ты глубоко прочувствуешь свою любовь, поймешь все ее оттенки, и я очень надеюсь, что в конце концов все-таки придешь к нужному нам результату. Пока его нет.

     – Нужно избавиться от обиды, да? Нужно любить безусловно? Не требовать ничего взамен?

     – Олеся, это правильные мысли. Увы, пока только мысли.

     – Да, я хочу взаимности. Признаю, очень хочу взаимности.

     – Не углубляйся в эти переживания, они уводят тебя с истинного пути. Неплохо было бы заодно научиться управлять эмоциями, ты слишком ярко принимаешь к сердцу ненужное. Будь зрителем, наблюдай, хотя бы иногда просто плыви по течению. Помни: это только урок. Когда все закончится, твоя душа успокоится, и с тебя будет снята эта тяжкая любовная зависимость.

     – Долго еще терпеть?

     – Я не могу тебе этого сказать. Терпение – еще один твой урок. Учись и этому тоже.

     Олеся вздрогнула и напряглась, как будто дотронулась до недостаточно изолированного, пощипывающего провода: «Что это было? С ума схожу? Побочные действия антидепрессантов? Господи, помоги мне, Господи, не оставь меня, дай все это выдержать и остаться в добром здравии». Олеся горячо помолилась, но все-таки решила сходить еще раз к Дмитрию, ее психотерапевту, на всякий случай.

     Олеся посмотрела на часы и удивилась: ей казалось, она не меньше часа вот так стоит у окна, а прошло всего-то пять минут. «Надо же. Прекрасно. Есть время заняться ужином», – Олеся вернулась в реальность.

     Середина сентября 2012 г.

     – Дмитрий, добрый день!

     – Добрый день, Олеся!

     – Как Ваши дела?

     – Я боюсь, что разговариваю с кем-то, т.е. с сама с собой или не с собой.... Я вообще не знаю... с собой ли… Мне как будто кто-то отвечает. Дмитрий, я, наверное, с ума схожу.

     – Давайте разбираться. Этот разговор, он доставляет Вам душевный дискомфорт? Вы хотели бы от него избавиться?

     – Скорее нет. Это разговор… это разговор с вымышленным персонажем, – Олеся сильно засмущалась, – он настроен ко мне дружелюбно.

     – Хорошо. Вы слышите его голос? В реальности, слышите?

     – Нет. Это все в моей голове.

     – Он вынуждает Вас делать что-то, чего Вы делать не хотите, ну, например, пойти и проверить, выключили ли Вы плиту. А Вы Олеся, допустим, в это время находитесь далеко от дома, может быть за сотни километров. И эта мысль свербит и заставляет сильно переживать, до такой степени, что Вы бросаете все дела и стремглав несетесь домой. Бывает такое?

     – Сейчас нет. Точнее не в том объеме, как раньше. Я могу это контролировать. У меня были как раз такие мысли – про плиту, чайник, утюг и прочее, это в подростковом возрасте, после окончания школы. Я тогда была немного не в себе из-за расставания с учителем. Еще мне иногда до зарезу нужно было вспомнить, например, кто сидел передо мной в метро, а если я не вспомню, казалось, что случится что-то плохое. Понятно, что ничего плохого не случалось, даже если я и не вспоминала. Но я жутко, дико, просто кошмарно этого боялась. Сейчас другое.

     – Что именно? – уточнил Дмитрий.

     – Разговор с кем-то, кто руководит моей судьбой.

     – Интересно. Мы сейчас не будет затрагивать вопросы религии, а поговорим о материальной составляющей жизни. Кто принимает решения, кто заставляет Вас поступать вот так, а не иначе, кто этот человек?

     – … Я сама, – подумав ответила Олеся.

     – Вот. Значит Вы разговариваете сама с собой, ну, если хотите, со своим подсознанием.

     – Мне кажется, я схожу с ума.

     – Олеся, это не так. Поверьте, мы все ведем внутренний диалог, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей.

     – Это как-то странно, я не знаю, с кем разговаривала, мысли как будто сами в голову загружались.

     – Смотрите, человек, который действительно сошел с ума, таковым себя никогда не признает. Ему скорее будет казаться, что вокруг все сумасшедшие, а он самый нормальный. Это первое. Второе. Вы же начали прием антидепрессантов, я Вас предупреждал о побочных действиях. Может быть, они вот так у Вас проявляются. Не нужно быть такой мнительной. Я как Ваш лечащий врач, утверждаю, что у Вас нет никакого серьезного ментального расстройства. Есть депрессивный эпизод, который легко лечится таблетками.

     – Я уже две недели принимаю, даже чуть больше, пока нет результата.

     – Вот как раз сейчас они и начинают действовать. Уйдут побочные эффекты, появится лечебный. Еще чуть-чуть. Ждите. Все у Вас будет хорошо. Но пить их нужно не меньше шести месяцев.

     – Да, я помню. Еще потерпеть. И тут потерпеть.

     – А Вы хотите все и сразу? – усмехнулся Дмитрий.

     – … Как-то так…

     – Я часто вижу Вас на психологическом форуме, читаю Ваши темы.

     – Да, захожу временами. Это как личный дневник. Только Вы знаете мой ник, остальные не знают. Можно свободно общаться, не боясь быть осмеянной.

     – Не стоит обращать внимание на мнение людей, которых Вы не знаете. Важно лишь то, что думают о нас родные, близкие люди – те, которых мы любим. Все остальное – мишура.

     – Да, но неприятно, когда тебе гадости пишут, – возразила Олеся.

     – На нашем форуме гадости вроде и не пишут. Я не встречал особо злобно настроенных людей. Ну или модератор быстро реагирует, – Дмитрий хитро улыбнулся.

     – На нашем да, но я в принципе говорю.

     – Олеся, все дело в Вашей самооценке. Если кто-то или что-то Вас задевает, значит именно над этим нужно работать. Такая вот подсказка. Люди легко находят болевые точки, точнее, они-то бьют куда попало, не целясь и, как правило, не желая Вас обидеть. А Вы что-то пропускаете мимо, а что-то – через себя. Так вот старайтесь больше все-таки мимо пропускать. Берегите психическое здоровье.

     – Я стараюсь. Далеко не всегда получается. Но учусь понемногу.

     – Вот и отлично. Используйте возможность писать инкогнито для личностного роста. Вообще, Олеся, жизнь прекрасна, – Дмитрий посмотрел ей в глаза и по-доброму, даже как-то по-отечески, тепло улыбнулся.

     Олеся улыбнулась в ответ и вскоре попрощалась с Дмитрием. Он ее успокоил. «Хороший доктор, повезло мне с ним. А я все боялась таких врачей. Есть, наверное, и плохие, впрочем, как и другие люди: все разные».

     Она направилась к метро и вдруг поняла, что хочет поехать к Матроне: «Таганка совсем близко, а у меня есть два часа свободного времени». Сделав пересадку на Таганско-Краснопресненскую линию, Олеся доехала до Пролетарской и решила пройтись пешком: через площадь Крестьянской заставы, по Абельмановской улице, мимо кинотеатра «Победа».

     Уже подходя к монастырю, увидев красный кирпичный забор и, вдалеке, ярусы желтой колокольни, Олесе стало легче. Она любила это место и часто бывала здесь. Несмотря на огромную популярность у прихожан и неиссякаемый поток верующих, Покровский ставропигиальный женский монастырь был сосредоточением покоя, умиротворения, веры, надежды и любви. Не сказать, чтобы Олеся часто ходила в церковь, но это место любила особенной любовью. Даже если не удавалось приложиться к мощам Святой Матроны, она долго стояла около уличной иконы, думала, разговаривала, просила помощи. Летом любила отдохнуть на лавочках в окружении дивно пахнущих разноцветных роз, зимой больше времени проводила в церкви, прося Всевышнего послать спокойствие, терпение, здоровье ей и ее семье. В этих молитвах был и Павел Иванович. Она молилась о его здоровье, и каждый раз просила отпустить от себя, дать возможность жить своей жизнью, не думать о нем денно и нощно, забыть. Павел Иванович основательно поселился в ее сердце, это пугало, смущало и беспокоило ее душу. Олеся стыдилась своего чувства, ведь будучи женой и мамой, она любила женатого.

     Преодолев рамки металлоискателей и испытывающие взгляды охранников, Олеся зашла на территорию монастыря. Подворье обители было сплошь усеяно людьми, четко сориентированными в две внушительные очереди: одна к иконе, другая в церковь, к мощам. Олеся поняла, что не успеет пройти ни одну из них за оставшееся в ее распоряжении время, но особо и не надеялась, потому и не расстроилась. Подошла к источнику со святой водой, умылась, встала напротив большой уличной иконы, чуть поодаль от забора, ограничивающего доступ к образу Матронушки, и долго стояла, шевеля губами молитвы и обычные мирские просьбы – своими словами, как могла. События последних месяцев еще больше сбили ее с привычной колеи, заставили глубоко переживать запретное, но такое желанное чувство. Сейчас она неистово просила прощения за свои поступки, за недостойные мысли и не всегда благонадежное поведение, предписанное обществом замужней даме.

     К ней кто-то подошел, спросил, где можно купить свечки, Олеся показала на церковную лавку. В этот момент к ней приблизилась молодая женщина в черном монашеском одеянии и приветливо улыбнулась.

     – Здравствуйте! А я Вас знаю, Вы же в … живете? – монахиня назвала район, где действительно жила Олеся.

     – Да. Но я… – начала было Олеся, пытаясь извиниться. Она не помнила этого человека и впервые в жизни общалась с монахиней вот так просто, между делом. Ей это были в диковину.

     – Ничего-ничего, не напрягайте память, – видя замешательство Олеси успокоила монахиня, – верьте, главное – верьте, и молитвы Ваши будут услышаны. Бог испытывает нас. Верьте в его милосердие.

     – Спасибо Вам…

     Монахиня ушла. Мало-помалу, боль начала отступать. «Я обязательно с этим справлюсь. Обязательно, – в очередной раз подумала Олеся, – не может же так продолжаться вечно-бесконечно, у всего есть логическое завершение, конец, финал – все проходит». И сама испугалась такой мысли: «Чем же я заполню эту пустоту?».

     Последующие два года, 2012 – 2014 гг.

     Наступал новый, 2013 год. Матвеевы собрались за семейным праздничным столом, чтобы по традиции проводить старый год. То и дело бренчали телефоны, возвещая о приходе смс-поздравлений. Олеся давно не обращала на них внимание. Их было слишком много, чтобы реагировать тут же на каждое. В основном, поздравляли коллеги и партнеры по совместной работе, смс-ки носили проходной характер, и пересылались друг другу по кругу: без обращения, без личных, душевных поздравлений, без подписи. Цена таких смс-ок для Олеси была ничтожна. Она отвечала только тем, кто обращался к ней по имени, пусть и присылал готовую шаблонную открытку, но, хотя бы нашел время написать ее имя. Остальные тут же отправлялись в корзину. Порой она даже не знала от кого они, так как не все телефоны были забиты в ее записную книжку.

     Разбирая очередную порцию поздравлений, Олеся обратила внимание на смутно знакомые цифры в номере. «Это же телефон Павла Ивановича, вроде бы…», – Олеся засомневалась и решила спросить Марину, тут же набрав ее номер.

     – Алло!

     – Марин, привет! С праздником тебя еще раз! Слушай, а ты мне можешь написать телефон Павла Ивановича?

     – Вот те на, дорогая. Что ты удумала? Нет, не могу, выбрось из головы. Не хватает ему еще звонить.

     – Да, нет… Понимаешь, мне тут пришла смс-ка, обычная, без подписи. Ну и телефон вроде ПалИваныча… Ну хотя бы скажи, он или нет?

     – Если даже он, не вздумай отвечать.

     – Нет, Марин, я это уже пережила. Отвечать не буду.

     – Вот и не заморачивайся, он не он. Какая разница. Удали и все.

     – Ну… все-таки мне интересно, – не сдавалась Олеся.

     – Ладно, диктуй, что там у тебя. Посмотрю.

     Олеся назвала цифры.

     – Да, его номер. Не вздумай ему писать. Ты слышишь? Я тебя из этой ямы опять вытягивать не хочу.

     – Да-да, нет-нет, – пробормотала Олеся.

     – Олеся?

     – В смысле да, я с тобой согласна, нет, писать не буду.

     – Вот и молодец.

     – Ты со мной как с маленькой разговариваешь, я ж не ребенок, Марин, понимаю такие вещи.

     – Ой, да, держите меня семеро. Твой ПалИваныч пальцем поманит, и ты полетишь к нему, не разбирая дороги, босиком по морозу. Как это все поется?

     – Примерно так и поется, – вздохнула Олеся, – только не побегу я за ним. Не побегу. И точка. А мысленно добавила: «Он и не зовет».

     – Ладно, зыбыли. Передавай привет Саше, мы зайдем к вам попозже, детей спать уложите, – голос Марины весело зазвенел, – будем продолжать праздновать!

     – Давайте, заходите, а то с твоим новым кавалером мы не знакомы еще. Посмотрим, что за птица.

     – У! Он класс!

     – Ну-ну. Спасибо, Марин, до встречи.

     «Итак, это был он. Хочется спросить: «Какого черта ты опять мне пишешь? Я уже убила всякую надежду на что бы то ни было, а тут опять ты. Издеваешься, да? Хотя… Ведь это скорее всего массовая рассылка по контактам телефона, не более того. И правда. С чего бы вдруг ему тебя вспоминать? Вот и чудненько», – Олеся удалила смс-ку и постаралась забыть этот неприятный инцидент.

     Но на восьмое марта все повторилось. С той лишь разницей, что Олеся еще зимой вновь внесла номер Павла Ивановича в контакты как «Павел Козаренко». Нет, Олеся опять подумала, что это массовая рассылка и уже было хотела написать и попросить удалить свой номер, но не стала. Любой контакт с ним сейчас мог бы накрыть новой лавиной чувств. Нет, Олеся старалась держаться подальше от директора школы, где учится дочка, как можно дальше, отстраненнее и холоднее.

     У нее все было хорошо, она вновь жила тихо и спокойно, временами просматривая старые фотографии, иногда даже посещая школьные мероприятия, где присутствовал директор. Старалась вести себя сдержанно и безэмоционально настолько, что порой сама себя не узнавала.

     – Добрый день, Олеся!

     – Добрый день, Павел Иванович!

     – Посмотри, сколько участников сегодня, сколько гостей! Так приятно, что дети интересуются не только школьной программой, а выходят за ее рамки, видишь, какие проекты делают! – делился радостью Павел Иванович, встретив в школьном коридоре Олесю с Юлей.

     – Да, вот мы с Юлей тоже решили поучаствовать.

     – Мой проект о растениях. Я под микроскопом рассматривала разные листики, рисовала! А мама помогла стенд оформить. Ну, то есть стенд почти весь мама сделала… – засмущалась Юля.

     – Ну-ну, это наш совместный проект. Защищала его ведь ты сама, – похвалила дочь Олеся.

     – Молодцы. Так и нужно. Юля, когда здесь училась твоя мама, таких проектов никто не делал, а жаль, – рассуждал Павел Иванович.

     – Да-да, вот теперь с дочкой догоняем упущенное! – пошутила Олеся.

     – Удачи вам! – попрощался директор.

     Олеся посмотрела ему вслед. «Элегантный, обаятельный, желанный, но чужой мужчина. Кого-то он обнимает, нежно, а временами и страстно целует, говорит «доброе утро» и «спокойной ночи». Кому-то, но не мне. И никогда мне этого не скажет. Однако он есть на этом свете, я иногда могу издали на него смотреть и даже говорить – не смущаясь, не краснея, не глотая звуки. Хотя бы так. Состояние устойчивого равновесия». Если бы сейчас кто-то поймал ее взгляд, он бы прочитал в нем безграничную и безусловную любовь. Энергия, которую Олеся направляла на любимого, была теплой, мягкой, ласкающей, она обволакивала каждую клеточку его физического тела и программировала на здоровье и счастье.

     Это была агапэ.

     ***

     Прошел еще один год. Она так же получала смс-ки на общественные праздники и так же на них не отвечала. Сама ни с чем не поздравляла, однако ловила себя на мысли, что ждет эти банальные, ничего не значащие анонимные поздравления. Даже пустяковому знаку внимания она была рада, но радость эта была с нотками горечи. «Неужели он не понимает, что при поздравлении обращаются по имени? Так сложно написать пять букв? О-л-е-с-я», – она все время задавала себе этот вопрос, но ответ находила только один: она совершенно и абсолютно ему безразлична. Каждый раз от этой мысли становилось неуютно, зябко, на душе появлялась изморось, возвращалась безнадежность, давала о себе знать хроническая тупая боль. Эти ненужные смс-ки были для нее ледяными каплями воды, попавшими на раскаленную сковороду – они дразнили и пугали и без того напуганную женщину. В школе, при встречах, Олеся вела себя любезно и сдержанно, никак не выдавая каких бы то ни было сердечных эмоций, бурливших в ней с прежней силой глубоко внутри.

     Однажды, на встрече выпускников, она обронила фразу, что как-то проходила мимо школы и хотела зайти.

     – Раз хотелось, нужно было зайти. Написала бы смс-ку, я бы обязательно тебя принял, если бы не был сильно занят, – ответил Павел Иванович.

     От этой фразы на Олесю повеяло арктическим холодом общественных бюрократических приемных, и она еще раз убедилась, что правильно сделала, сдержав спонтанное желание его увидеть. Нет, она не хотела, чтобы он ее «принимал», она хотела, чтобы он с ней «встречался».

     Наступило Прощеное воскресенье 2014 г. В обед от Павла Ивановича пришла смс-ка: «Прости меня». Эти два слова, написанные в теле письма, без какой бы то ни было иллюстрации, взбудоражили Олесю. У нее затряслись руки, по телу побежали мурашки. Нет, она не хотела ничего вспоминать. Это точно была не массовая рассылка, теперь он писал ей и только ей.

     «Что же мне делать? Сегодня все друг друга прощают. И я давно его простила. Писать не хочу, боюсь, очень боюсь поминать старое. Не хочу что-либо обсуждать, ничего не хочу. Меня устраивает размеренная жизнь, все как есть, меня устраивает. Но вдруг ему не по себе от того случая? Хотя прошло почти два года. Поздновато вспомнил. Но вспомнил же. Нужно ответить», – думала Олеся и написала: «Бог тебя простит, и я прощаю». Она впервые, после виртуальной ссоры, ответила на его смс-ку. Вот так: скромно, не особо лично, но все-таки ответила.

     – Ты совсем рехнулась! Олеська, зачем? – недоумевала Марина, когда подруга поделилась с ней этой новостью.

     – Это было Прощеное воскресенье, я не могла ему не ответить.

     – Могла, Олеся, могла! Зачем ты опять ныряешь в этот омут?

     – Он же прощения просил!

     – Ну что ты заладила одно и то же. Прощение не так просят. Люди звонят, встречаются, что-то объясняют: так мол и так, прости, что так вышло. А тут два слова, да еще в Прощеное воскресенье, и ты уже готова его простить.

     – Ты же знаешь, как я к нему отношусь.

     – Олеся, у меня другой вопрос: ты почему себя не любишь?

     Олеся молча вздохнула.

     – Сейчас ты опять на таблетках, сколько можно пить антидепрессанты? Ты помнишь, что тебе врач сказал?

     – Помню, конечно. Что таблетки не лечат, а только дают возможность пережить сложный период, – ответила Олеся.

     – Вот именно! Это костыли на время заживления душевных ран. А ты нещадно теребишь свои раны. Только заживет, ты сдираешь молодую розовую кожицу и все по новой! Давай еще сходи к нему для надежности, обильно посыпь солью, чтоб уж наверняка не скоро зажило, – продолжала Марина с незлобным ехидством.

     Олеся молчала, потому что и сама все это понимала: голосом Марины говорил ее разум. Вняла ли Олеся зову рассудка? Напротив, она теперь отвечала на все смс-ки Павла Ивановича. Их характер не изменился: они были такими же проходными, постными и бездушными – банальные электронные открытки без подписи. Олеся несколько раз намекала, чтобы он называл ее по имени, в конце концов сказала об этом практически «в лоб»… Он сделал вид, что не понял и продолжал так, как было удобно ему. «Если я тебе настолько безразлична, если, как ты говоришь, у тебя нет на меня времени, зачем шлешь эти смс-ки? Ты держишь меня на поводке, как собачку, авось пригодится? Это не ты, нет, не ты. Павел Иванович Козаренко так поступать не может», – Олеся все еще защищала своего ненаглядного учителя.

     Мучительная, горькая, беспросветная ситуация остро травмировала ее психику, накрывала серой грязной пеленой повседневную жизнь, мешала радоваться житейским мелочам, всему тому, что составляет основу человеческого существования; она все время чего-то ждала, и поэтому не жила. Она вспоминала тот счастливый момент, когда, сидя в коридоре на корточках, 9 мая, завязывала шнурки перед велопрогулкой. В тот день они встретили Павла Ивановича, и началась эта свистопляска. Она хотела повернуть время вспять, уехать тогда другими маршрутами, что угодно сделать, лишь бы избежать этой встречи.

     Олеся не знала, что делать. На душе было тягостно. Она много думала и часто уходила глубоко в свои мысли: «Возможно, это тоже испытание – довольствоваться малым. Шлет он эти поздравления, нужно радоваться, говорить спасибо. А мне тяжело радоваться такому вниманию. Может быть, номер поменять? Тогда я его сильно обижу, он увидит недоставленные сообщения и грустное «абонент отключен или временно недоступен». Расстроится. Хотя, почему расстроится? Если ему все равно, и эти смс-ки он шлет на автопилоте? А зачем тогда шлет? Я однажды уже просила этого не делать. Нет времени на общение со мной? Сложно написать несколько слов от себя лично, назвать меня по имени? Ну и не пиши совсем. А он пишет. Ничего не понимаю, иногда мне кажется, что он немного не в себе. При любой, самой малой попытке сближения, отворачивается. Но упорно продолжает спамить этими поздравлениями. Зачем мне все это? Как мне все это выдержать?».

     Не зная, что предпринять, пребывая в глубоком отчаянии, Олеся решила написать Павлу открыто. «Добрый день, Павел Иванович! Я хотела еще раз Вас попросить не присылать мне смс-поздравления. Разговаривать со мной Вы не хотите, общаться картинками и смайлами мне тяжело. Время не лечит. Я хорошо к Вам отношусь и не обижаюсь, но моей душе нужен покой. Я испробовала все. Я устала. Отпусти меня».

     Нажала кнопку отправить, рядом с сообщением появились две голубые галочки – Павел тут же его прочитал. Олеся ждала что-нибудь в ответ. Но ответа не было, хотя она видела его статус «в сети». Не теряя надежду до конца дня и дав Павлу еще и следующий день на раздумья, Олеся, так и не дождавшись его реакции, заблокировала номер Павла на своем телефоне, добавила в нежелательные адреса его e-mail, разрешив почтовой программе сразу и безвозвратно удалять письма с этого адреса. Ей тяжело далось это решение. Это были крайние меры, болезненный разрыв так и не начавшихся отношений. Она снова углублялась в невеселые мысли, все больше убеждалась – Павел трусит, бежит от любого живого общения, в то же время не хочет потерять ее совсем. Что ж. Этот шаг сделала Олеся. Было у нее еще какое-то уважение к себе, девичья гордость, а, возможно, и житейская женская мудрость. У каждого человека есть свой предел возможностей, черта, дальше которой нервная система рассыпается в пыль, как истлевшее полено. Олеся чувствовала, что подошла к этой границе опасно близко, поэтому, скрепя сердце, оборвала всякое дальнейшее общение.

     Дневник взрослой Олеси

     Вот и все. Он даже на сообщение не ответил. Проигнорировал. А ты по-прежнему о нем думаешь. Ну не дура ли, а, Олесь? Почему же я никак не могу выбросить его из сердца… Никак не могу поверить, понять, что нарисованный мной образ сильного мужчины и защитника рассыпался в прах, разлетелся на мельчайшие осколки. Не такой он. Он не может мне помочь, не может меня защитить. Он панически боится любого упоминания о наших отношениях женщина-мужчина. А я ждала поддержки, как тогда, перед выпускным, какого-нибудь душевного разговора, и пусть бы я плакала, со слезами выходит боль, это всем известно. Нельзя загонять эмоции глубоко внутрь себя, нельзя их там надолго оставлять, нужно проговаривать, проживать, переживать. Он не дал мне такой возможности, не подставил сильное мужское плечо. Нет его, плеча этого. Есть трусишка, зайка серенький. Как же больно все это осознавать. А если думать, что не трусишка, то совсем неуютно получается. Если не трусит, то что? Значит, он не просто холодный, как айсберг в океане, а абсолютно равнодушный к тебе человек, жестокий и бессердечный железный монстр, не способный на какие бы то ни было чувства. По крайней мере ко мне. Ты даришь ему свое обожание – он красуется. Ты просишь помощи – и не получаешь ее. Нисколько не получаешь. Как я могу считать себя Homo sapiens, если при таких первичных данных продолжаю на что-то надеется? Олеська, об тебя ноги вытирают, тобой пользуются, а тебе все ни по чем. Это же болезнь, не любовь. Совершенно точно, любовная зависимость. Где твоя гордость, где твое себялюбие? Девочка моя милая, хватит уже страдать. Не тот он. Не нужен он тебе. Да и не девочка ты давно, а все никак не можешь обуздать свои нереализованные желания.

     Может быть, конечно, я зря его обвиняю. Не любит. Просто не любит. Никто не обязан любить другого человека. Давно, в школе, помню, как упорно Саша за мной ухаживал, а мне он не нравился. Что я могла поделать? Хотя, конечно, я говорила ему это, не скрывала своих чувств. Павел мне тоже ничего никогда не обещал. Возможно, я сама себе все придумала, нарисовала рыцаря на белом мерседесе (опеле, форде…), а реальность отказалась соответствовать моим ожиданиям. Не любит. Поэтому игнорирует. Какие тебе еще сигналы нужны, чтобы понять такую простую вещь: ты ему не интересна? Хотя, понимать-то я понимаю, не понимаю, как дальше жить с этим чувством. Он для меня как наркотик. Увижу – радуюсь, настроение сразу взлетает в небеса и танцует там романтическое танго. На следующий день – слезы и вновь желание его видеть, иначе говоря – ломка. Сиди и страдай. Пора, пора все это заканчивать, я же света белого не вижу, ничего не радует, не занимает, живу как в тумане, смотрю на мир сквозь грязные стекла заляпанных очков, просыпаюсь с нелегкими думами о предстоящем дне: чем его наполнить, как не грустить, не плакать, как уже начать радоваться солнцу, синему небу, цветам, шуткам и просто – жизни. Как? Купила книгу Луизы Хей. Буду стараться вылезти из этой жуткой трясины под названием «неоправданные ожидания к Павлу Ивановичу Козаренко».

     Семь дня спустя

     И все же я не выдержала и пошла к нему на прием. Должна была его увидеть, спросить, почему совсем ничего не ответил на мое последнее сообщение. Решила, может быть и не ответил, что его это сильно задело, обидело. Может мне уже прощение пора просить? Что ж. Я, как всегда, увы, ошиблась. Ему все равно.

     Я открыла дверь в его кабинет, на мгновение остановилась. Он сидел за своим столом, в дальнем углу, я толком не смогла рассмотреть выражение его лица по причине своей близорукости.

     –Заходи, – услышала первое его слово.

     Зашла, сначала хотела стоя все сказать и уйти, но все же выдвинула стул у гостевого стола, присела. Нервничала.

     – Павел Иванович, Вы не ответили на мое последнее сообщение, мне это не понравилось.

     Теперь занервничал он. Опустил голову и немного изменился в лице. Покраснел? Может быть чуть-чуть.

     – Иногда нужно делать паузу в отношениях… Эмоции – плохой советчик.

     – Я подумала, Вы обиделись. Хочу, чтобы Вы знали: я по-прежнему хорошо к Вам отношусь.

     – Я в этом даже не сомневался.

     – Тогда почему не ответили хотя бы что-нибудь?

     Он молчал.

     – Я думаю, что нужно было хотя бы раз поговорить, чем вот так все… – я пыталась объяснить свое состояние, – мне было бы легче. Но если Вы не хотите разговаривать, я уважаю Ваш выбор. Только не присылайте мне, пожалуйста, больше никаких смс-поздравлений. Я получаю их миллионами от разных людей, и Ваши ничем от остальных не отличаются. Мне это неприятно. Вы даже мое имя не пишите, это не упрек – констатация факта. Поэтому я просила их мне не присылать. Я не обижаюсь и не прошу ничего большего. Просто не нужно.

     Ответа не последовало. Павел молчал и смотрел то в стол, то в окно.

     Я встала, взяла сумку и направилась к выходу.

     – Как у тебя дела? – будничным голосом, по-товарищески, как будто мы только что встретились, спросил Павел Иванович.

     Я задержалась. В каком смысле «как у меня дела?» У меня все отвратительно. Вероятно, он имеет ввиду школу.

     – Как у меня дела? У Юли все хорошо, спасибо.

     Я вышла из кабинета, не оглядываясь. Наверное, чересчур быстро.

     Он даже не встал мне на встречу. Ни при встрече, ни при прощании. Сидел сиднем в своем кресле. Паша! Паша! Как так можно вести себя? Ведь я со всей душой к тебе, открытой душой, чистым сердцем. Да почему же со мной нельзя по-человечески поговорить? Паузу ему нужно видите ли. Какая пауза, Павлик, в чем паузу нам делать, если ничего между нами нет? В каких таких отношениях делать паузу?

     Выходя из школы, я в очередной раз осознала, какая я наивная дура. Встреча не принесла облегчения, только усугубила и без того тяжелое душевное состояние. Как его забыть? Вот это главный вопрос, на который нет ответа. Что же это за любовь такая, если ты готова на все, лишь бы он был с тобой, если ты забыла про гордость. Какая там гордость, Олеся, ты про здравый смысл забыла! Это болезнь, по-другому не назовешь. Жаль, таблеток от нее еще не придумали. Да, действительно, и от любви, и от глупости таблеток еще не изобрели, пора покупать мелок «Машенька» и выводить из головы тараканов. А то они там что-то обнаглели совсем.

     Мне плохо.

     Еще через день

     Я все равно тебя люблю и прощаю. И ты меня прости, я слишком много от тебя хочу. Не можешь ты мне этого дать. И это не значит, что ты плохой, нет. Или то, что я плохая, тоже нет. Я знаю, я уверена в этом, ты любишь меня по-своему, может быть, по-отечески или еще как-нибудь. Я рада хотя бы этому. Мне порой сложно тебя понять, ты мне ничего не объясняешь. Видимо, так было задумано. Прости меня, мой любимый, я желаю тебе только хорошего. И да, я плачу. В последнее время я много плачу. Это пройдет.

     Я больше ничего не хочу от тебя. Извини, я удалила твой телефон из списка контактов, чтобы случайно тебе не позвонить. Как хорошо, что я не выучила его наизусть. Порой так хочется набрать твой номер или написать в вотсап. Мне нестерпимо больно отрывать тебя от себя. Мысли о тебе я блокирую. Заменяю их на позитивные – «в моей душе покой и добро», а не «осадок зла и счастья старого зола», как было раньше. И Никольского я тоже больше не слушаю. Я стараюсь смотреть на мир с любовью и благодарностью. Счастье не вокруг тебя, Паша, оказывается, оно внутри меня. Я хочу излучать теплый свет для себя и близких мне людей. Ты не хочешь греться в этих лучах. Не страшно. Я направляю их Вселенной. Извини, я больше не могу о тебе думать, я отдаю, теряю силу духа, ничего не получая взамен, поэтому мне так плохо. Моя энергия останется со мной, я направлю ее людям, желающим принять ее от меня и поделиться своей. Спасибо, что ты был в моей жизни. Мне есть, что вспомнить. Когда-нибудь я достану старые фото и буду рассматривать наши совместные снимки без слез, без грусти и сожаления. Пока об этом говорить рано. Мне еще очень больно. Пусть альбомы полежат какое-то время далеко на антресоли, пусть покроются слоем пыли – когда придет время, я их достану. Тогда, когда буду уверена в своих силах. А пока прощай, прощай, мой любимый учитель. Ты научил меня не только химии. Я желаю тебе счастья. Прощай, я отпускаю тебя, и ты меня отпусти.

     Глава 3 Людус

     – Олеся, твои любовные испытания еще не закончены.

     – Нет, дорогая Судьба, теперь точно закончены. Мы давно не общаемся, не пишем друг другу, не звоним, не встречаемся. Он больше не поздравляет меня с праздниками (и я этому рада!), мы не пересекаемся в школе. То ли он нарочно не приходит на мероприятия, то ли действительно занят. Мне не интересны причины. Главное, мы живем порознь. Я знаю, что он есть, я периодически пишу разные необходимые Юле записки для школы, начиная бланк со слов «Директору школы №15ХХ, Козаренко Павлу Ивановичу». Этим наше якобы общение ограничивается. Я честно пыталась с ним дружить, я даже пыталась с ним поговорить, он не хочет ничего. Я устала, мне ничего больше не нужно. И я его простила, наверное. Злости у меня к нему нет. Как это говорят-то… Я отчетливо помню, что все забыла.

     – Я говорила, есть еще минимум один цвет любви, который ты не изучила, не пропустила через себя. Так что за тобой должок, дорогая. Минимум один, а лучше два.

     – Я только более-менее успокоилась, ты же видишь! Я больше ничего не хочу, я не выдержу. Мой организм истощен, я устала, моя психика выглядит как сильно потрепанный флаг, много лет назад забытый на флагштоке, терзаемый могучими ветрами, полинявший от многочисленных дождей и выгоревшей на палящем солнце.

     – Я это понимаю и не могу заставить тебя что-то делать или не делать. Могу только рекомендовать. Также я понимаю, что время пришло. Я увидела в тебе прощение – глубокое и чистое. Ты смогла убрать негатив. Однако ты все еще его любишь.

     – Да. Люблю. Только это уже другое чувство. Это точно не любовь к мужчине. Это что-то общее, всеобъемлющее, любовь, которая зацепляет и его, Пашу, своим мощным крылом. Однако относится далеко не к нему одному. Он был тумблером, запустившим этот механизм, сейчас же вся система может работать без его непосредственного участия.

     – Олеся, ты решила (не без моей поддержки) в этой жизни изучить земную любовь между мужчиной и женщиной в большинстве ее систематизированных проявлений. Твой урок выполнен на девяносто процентов. Это неплохой результат, но нам нужно сто процентов. Ты же не хочешь в следующей жизни опять к этому возвращаться? Поверь, у тебе еще достаточно уроков, ждущих своей очереди. Не нужно отчаиваться. Не принимай близко к сердцу любовную игру, помни, это только игра. Сейчас ты актриса, вживись в роль. Ты научилась прощать, это прекрасный бонус. Между тем, основной урок еще не закончен. Я повторяю, это только иллюзия, игра. Сейчас ты актриса.

     Весь этот долгий монолог Олеся слушала молча, не перебивая и ничего не уточняя. Однако слово «игра» ее насторожило.

     – Что ты имеешь в виду под игрой?

     – Вообще-то все, что ты чувствуешь сейчас и чувствовала ранее – это и есть игра, земная иллюзия, школа жизни. Ты пришла сюда учиться. И многому уже научилась. В жизни ты сама себе дала огромную подсказку. Твой ПалИвыныч как раз и есть один из твоих учителей. Как ты понимаешь, школьный курс химии здесь не при чем. Так вот. У тебя остался один цвет любви – людус, который здесь называют любовной игрой или, иногда, флиртом.

     – Людус? Флирт? Любовь без обязательств? Ты шутишь?!

     – Нет, я абсолютна серьезна.

     – Какой между нами может быть людус, если я остро переживала наши отношения, боготворила и ненавидела его одновременно? А ему были глубоко безразличны мои страдания. Сейчас все в прошлом. Я простила и отпустила его. Все, что могло быть, уже было. А людус… С него начинается любовная игра, понимаешь, именно начинается, это легкое, воздушное чувство, от него не страдают. А я только и делала, что страдала в этих так называемых отношениях. Нет, извини, на этот раз ты ошибаешься.

     – Во-первых, я никогда не ошибаюсь… – фраза оборвалась, Олеся перебила Судьбу.

     – На игры моя нервная система не способна. Я не умею любить поверхностно. Кроме того, я заблокировала его возможные пути доступа ко мне: номер телефона, вотсап, фейсбук, адреса электронной почты. Я больше не хочу никакого общения. Я удалила его номер из контактов. Даже если вдруг он решит со мной связаться (а это сильно вряд ли), то не сможет.

     – И, во-вторых, позволь, я все-таки закончу фразу, действительно – все только начинается. Ты сама ответила на свой вопрос: не умеешь любить поверхностно, значит урок до конца не пройден. Ты должна научиться. А как вас соединить, я найду. Финал у пьесы другой, как бы сильно вы оба не сопротивлялись, из пункта «А» в пункт «B» вы прийти обязаны. Хотя да, уже долго находитесь в пути, и пора бы ускориться, слишком много сделано остановок и пройдено ненужных дорожек. Я, конечно, понимаю, настоящие герои всегда идут в обход, однако самое время закругляться. Нужно еще кое-чему научиться, в том числе и начинать с чистого листа.

     – Хорошо, я поняла. А какой еще цвет, второй? Ты говорила про два цвета, правда, второй был необязателен.

     – Это на твое усмотрение. Сейчас я ничего тебе не скажу. Там не совсем цвет, там скорее реальное его воплощение. Не думаю, что тебе это нужно. И все же не запрещаю.

     – А людус что – тоже теоретически?

     – Как хочешь. Чувствуешь ты глубоко в любом случае. Думаю, этого вполне будет достаточно.

     – Как можно испытать людус чисто теоретически? В него должны быть вовлечены оба любовника. Понимаешь, любовника! Как можно быть любовниками теоретически?! И людус, также как и эрос, между нами невозможен, я не хочу изменять Саше. И не буду. Как должен выглядеть этот урок? Что мне делать?

     Голос исчез, оставив последние вопросы без ответа.

     Олеся открыла глаза. Она полулежала на кресле в гостиной, в руках была открытая книга. «Сон, всего лишь сон, не стоит обращать внимания. Всего лишь отголосок ушедшей боли. Много я тогда всего передумала, видно мозг до сих пор сплетничает с моим подсознанием, когда я не могу контролировать поток мыслей. А Дмитрий говорит, что я нормальная. Нормальному человеку такое может привидится? Какой еще людус!» – возмущалась Олеся. Она чувствовала себе не очень уютно, да и книга – Тавистокские лекции Карла Густава Юнга, оказалась тяжелой для восприятия не специалисту, а простому обывателю, стремящемуся к более ясному осознанию психической реальности в них самих и окружающем мире (эти слова Олеся прочитала в аннотации к изданию). С Юнгом Олеся впервые познакомилась как с основоположником учения о психотипах, которое впоследствии развил латвийский психолог и социолог Аушра Аугустинавичюте, назвав соционикой. Олеся всерьез увлеклась этой наукой. Или псевдонаукой – общество по-разному к ней относится, однако вряд ли кто-то будет спорить, что Юнг был великим психиатром и заметно опередил свое время, изучая неведомое подсознательное, а не только неблагодарным учеником Зигмунда Фрейда, как порой еще можно прочитать в старых книгах. Возможно, его ссора с Фрейдом как раз и позволила Карлу Юнгу развить свою теорию психоанализа – аналитическую психологию.

     Олеся понимала – сон навеян книгой, всем этим Эго, личным и коллективным бессознательным, символами и ассоциациями. Однако и совсем оставить без внимания этот эпизод не могла. Да, людус, это то, чего никогда не было в их отношениях с Павлом Ивановичем. Возможно, им действительно не хватало легкости, воздушности, когда люди дарят друг другу радость, при этом не имея никаких, абсолютно никаких обязательств по отношению к партнеру, кроме сиюминутного удовольствия. Но и понять это было сложно. «Людус – нет, это не любовь, это флирт, это легкие игривые ничего не значащие отношения двух чужих друг другу людей. Разве я могу думать о Павле Ивановиче как о стороннем человеке? Людус не думает совсем, он только чувствует физическую близость. Это странно, очень странно. А людус в теории – это еще более странно и непонятно», – рассуждала Олеся, одновременно одеваясь и собираясь идти за Димой в детский сад. Вот уже полгода как она жила размеренной жизнью жены и мамы и была если не счастлива, то уж точно спокойна и умиротворена неспешностью своего существования.

     Приближался май 2015 г., на майские праздники Матвеевы улетали в Турцию и сейчас активно собирали чемоданы. Юля заканчивала третий класс, Дима ходил в детский сад. Олеся работала на полставки, большей частью занимаясь все-таки детьми, Саша трудился на прежнем месте. Все вернулось на круги своя, Олеся ничего большего не хотела, ни о чем не мечтала. Просила высшие силы оставить все как есть, не выдергивать ее из зоны комфорта, где было все домашнее, родное, мягкое, ласковое, теплое, привычное и разношенное, как любимые старые тапочки.

     – Пассажиров рейса ТК 1405 авиакомпании «Турецкие авиалинии», вылетающих в Анталию, просят пройти на посадку к выходу номер двенадцать, – прогудел аэропортный репродуктор.

     Матвеевы сидели напротив выхода № 12. У стойки сотрудников, проверяющих посадочные талоны, образовалась нетерпеливая очередь из туристов, спешащих попасть в самолет. Олеся и Саша не торопились, хотя Юля вовсю тянула их за руки с негодующими возгласами.

     – Мама, вставай уже, опоздаем!

     – Посмотри какая очередь, давай лучше в сторонке постоим, чуть-чуть подождем, зачем лезть в самую толпу.

     – Но я хочу в самолет! И смотри, все идут.

     – Посмотри внимательно, идут не все. Кто-то так же, как и мы, сидит и ждет. Успеем. Твое место никто не займет.

     Неугомонная Юля все равно побежала в конец очереди. Олеся проследила за ней взглядом и вдруг вся напряглась, внутренне сжалась, сердце забилось быстрее, лицо покраснело. Сейчас Олесе больше всего хотелось стать невидимой. Краем взгляда она зацепила мужчину, похожего на Павла Ивановича. Он стоял у кофейного автомата, и пока ее не видел.

     «Почему я так испугалась? Во-первых, это может быть не он. От моей фантазии можно многое ожидать, во-вторых, если это даже он, что тут страшного? – Олеся пыталась понять свои эмоции. – Почему мой организм выбросил в кровь адреналин? Ответ один: любые контакты с ним нужно минимизировать для моего же блага». Пока Олеся размышляла, мужчина исчез из поля зрения.

     – Олеся, идем! – позвал Саша жену, – Юля уже подходит к стойке, наша очередь.

     Саша взял сумки, Олеся, стряхнув с себя наваждение, подхватила на руки Диму, и Матвеевы скрылись в посадочном рукаве. Немного потолкавшись в узких проходах между креслами, ожидая, пока пассажиры разместят сумки на потолочных полках, они заняли свои места в салоне самолета. Привычным жестом Олеся достала телефон, собираясь включить режим «в самолете». И увидела смс-ку, пришедшую по вотсапу: «Хорошего полета и приятного отдыха!». Завершал послание смайлик «поцелуй». Номер был незнакомым, между тем Олеся не сомневалась в авторе послания.

     «Нет-нет, сохраняй спокойствие. Да, это он. Он всего лишь пожелал хорошего полета. Он не подошел, не нарушил твоего спокойствия. Угомонись, дыши глубже. Смайлик «поцелуй» посылает даже учительница Юли в благодарность за какую-нибудь пустяшную услугу. Это ничего не значит», – успокаивала себя Олеся. Она была сильно напугана, никак не могла застегнуть ремень безопасности, как будто видела это устройство впервые. Наконец, с помощью дочери справившись с ремнем, она безжалостно удалила привет от Павла Ивановича, откинулась на спинку кресла головой, закрыла глаза и начала делать дыхательные упражнения. Так говорил ей Дмитрий: «В сложных для Вас ситуациях не забывайте дышать, акцентируйте внимание на выдохе, выталкивайте из себя напряжение». Олеся ощутила момент отрыва от взлетной полосы, почувствовала, как самолет резко пошел ввысь, оставляя ее невротические страхи далеко на земле. Она стремительно улетала от Павла Ивановича и в физическом, и в душевном понимании, она стойко приняла удар и этот бой выиграла.

     Каждый раз возвращаясь с пляжа в гостиничный номер, Олеся с опаской вытаскивала телефон из миниатюрного сейфа, боясь увидеть случайный привет от Павла Ивановича. Она одновременно и хотела получить от него весточку и боялась своей реакции. Она по-прежнему любила ПалИваныча и осознавала свое чувство, срослась с ним, смирилась, прикипела. Привыкла не замечать его также, как в детстве не замечала ритмичный ход маятника на массивных кухонных часах. Однако стоило ей заострить на этом внимание, как все вокруг оживало, реальность назойливо давила и раздражающе вторгалась в ее жизнь. Его смс-ки были как раз таким пусковым маячком, тумблером, приводящим в движение многоликий механизм ее бесконечной любви. Она не хотела приводить его в движение.

     Их виртуальное общение возобновилось в сентябре. Он неожиданно поздравил ее с началом учебного года. Она его – с Днем учителя. Олеся снова сорвалась и начала отвечать на его смс-ки. Она в который раз оказывалась в одних и тех же условиях, менялись лишь нюансы. Эзотерики считают это особым знаком: если ситуация время от времени повторяется, значит она не закончена, требует развития и достижения какого-то альтернативного финала. Тем более, если повторяется с одними и теми же действующими лицами и не отпускает с течением времени. Олеся читала бесчисленное количество разношерстной психологической литературы, где так же говорилось о внутреннем незавершенном конфликте, застарелой проблеме, сидящей глубоко в сознании и не дающей радоваться жизни. В череде знакомых обстоятельств авторы активно призывали сменить вектор приложения силы – действовать по-другому, не идти по проторенной дорожке, выбрать иной путь – возможно он пойдет почти параллельно, возможно будет узкой тропинкой, уводящей в глубь заросшего мрачного леса – не нужно бояться, нужно пробовать идти по-новому. Нельзя достигнуть необычного результата, выполняя обыденные, удобные и одинаковые действия. Будущее создается настоящим. Если в настоящем дела складываются по типичному сценарию, не стоит ожидать изменений в грядущем дне.

     Олеся обвиняла себя в слабости – она вновь позволила Павлу вертеть и играть ее чувствами под свою дурманящую дудочку, хотя искренне считала этот гештальт завершенным. В его посланиях появилось игривость. Он называл ее Олесенькой, сопровождал короткие сообщения множеством амурных смайлов, что уж совсем не было на него похоже. Олеся приняла и эту игру, отвечала кокетливо и непринужденно, глубоко и тяжело переживая в душе. Вся эта бесшабашная шаловливость чувств была напускной, ненастоящей, созданной напоказ для одного конкретного человека. Олеся ждала продолжения, какого-нибудь развития, динамики, однако шли месяцы и ничего не менялось. Судьба хотела преподнести ей урок легкого флирта, Олеся же оказалась весьма нерадивой ученицей. Любовь все еще оставалась болью. Опять болью. Снова болью.

     «Веселых красок болтовня,

     Игра волшебного огня,

     Моя любовь уже не радует меня».

     Прочитав в очередной раз умные книжки про то, что в любви нужно уметь отдавать, ничего не ожидая и не требуя взамен, Олеся нарисовала добрую любовную валентинку и 14 февраля отправила ее Павлу по вотсапу. Открытка была с намеком на его учительское прошлое, и в тоже время говорила о ее сегодняшних чувствах. На ярко-розовом сердце белыми буквами Олеся написала: «Ты для меня как аденин для тимина. Мы с тобой комплементарны». Внизу пририсовала графическую химическую формулу двух аминокислот. Как ни странно, ей стало легче. Отдавать действительно было приятно. С этого момента Олеся по-другому стала относится к посланиям Павла, хотя они по-прежнему состояли из готовых смайлов, без какой-либо индивидуальности, направленной только на нее и сделанной исключительно для нее. А Судьба ей аплодировала, одобрительно и торжествующе улыбаясь, ожидая прибытия в пункт «В».

     Марина категорически не одобряла такую переписку, боясь, что через несколько месяцев ее подруга вновь очутится у разбитого корыта, как было уже не раз. Олеся оправдывалась.

     – Мне сложно это объяснить. Мы с ним существуем в двух ипостасях. Две меня и два его. Одни живут в виртуальном мире любовных смс, другие два человека – это бывший учитель и бывшая ученица без намека на какие бы то ни было амуры.

     – Вообще это бред какой-то, – констатировала Марина.

     – Но оно так есть. Когда мы встречаемся вживую, ведем себя обычно, также, как и ты вела бы себя с Павлом Ивановичем. Ни больше, не меньше. Мы не шарахаемся друг от друга и никак не выдаем своих чувств. Это игра. И похоже, нас обоих она устраивает. Я не думала, что такое может быть. Я виртуальная любовница! – Олеся радостно засмеялась.

     – Ты смотри не заиграйся, Олесь… опасно это. И не нужно. Тебе не нужно, пойми. Его чувства меня не беспокоят. Он меня разочаровал. Могу себе представить, как ты в нем разочаровалась.

     – Да нет. Я не хочу ничего в реале. Точнее не так. Я понимаю, что этого никогда не будет. Поэтому довольствуюсь тем, что есть. Разочарование было да, уже прошло.

     – И все же, и все же. Очень легко перейти грань и перевести отношения в реальность. Подумай, что будет, когда он тебя бросит.

     – Почему сразу бросит? – удивилась Олеся.

     – Потому что так уже бывало неоднократно. В той или иной степени. И ты всегда остро переживала разрыв. Посмотри на свой лоб: на нем отчетливо выделяются три-четыре шишки, а ты уже занесла ногу над очередными граблями. Ты можешь все потерять.

     – Но здесь нечему теряться, ведь ничего и нет, – не соглашалась Олеся.

     – Ты разве не ждешь этих игривых смс? Честно ответь.

     – … Жду. Ты знаешь, как быстро я привязываюсь к людям, событиям. Я человек привычки.

     – А он нет. Он будет с тобой до того момента, пока ему это интересно. Когда перестанет быть интересно, уйдет. И может даже не попрощаться.

     – Такое уже было…

     – Вот я и думаю, чего же ты сейчас такая взбудораженная, играешь-играешь, а что завтра будет? Олеся, давай заканчивай.

     – Да я столько раз ему уже и не отвечала, и злилась, он все равно пишет.

     – Это говорит лишь о том, что он не уважает твои чувства.

     – Я не хочу об этом думать, Марин, совсем не хочу, не то настроение. Хочу летать.

     – Тогда переводи это все в реал.

     – Что-что? – Олеся сильно удивилась такому предложению, – ты только что говорили об обратном.

     –Иди до конца. Ложись с ним в постель. И заканчивай уже весь этот балаган, – пояснила Марина.

     – В каком смысле заканчивай, если ты говоришь, наоборот, начинать?

     – Вот чувствуется, что у тебе только Сашка был.

     – Почему?

     – Потому что мужчину нужно узнать в постели. Очень может быть, что ты сильно разочаруешься. Тут и сказочки конец. Любовь твою как рукой снимет.

     – А если мне понравится? – возразила Олеся.

     – Поверь, милая, тогда тебя замучают угрызения совести, и ты сама захочешь прекратить связь на стороне. А ты захочешь, потому что муки совести не выдержишь, я тебе знаю. И в этом тоже плюс. Ты будешь инициатором завершения близких отношений. Любовь в этом случае тоже пройдет. Потому что все, о чем ты мечтаешь, уже случилось. Мечтать больше не о чем. Все. Гештальт завершен.

     – А муки совести куда при этом девать? Они-то как раз не уйдут.

     – Да, это побочный эффект лечения любовью. Гомеопатия: подобное лечится подобным, – пошутила Марина, – большая любовь вылечивается маленькими дозами секса. А с побочкой ты со временем справишься.

     – Изменить Саше… нет. Он уж точно этого не заслужил.

     – Понятно, что решать тебе. Но я не буду тебя осуждать, если ты пойдешь по пути нашей с тобой гомеопатии. Подумай. Но в любом случае прекращай этот флирт, я не одобряю этого. Ведь это тоже измена. Может быть лучше один раз переспать, чем все время слать ему сердечки?

     – Может быть. Вообще лучше не то, и не другое, – со вздохом ответила Олеся.

     – Не можешь ты без него, вижу, что не можешь. И все-таки подумай насчет сближения с ним в реале. Я думаю, ты очень быстро вылечишься. Он эгоистичен, ты не сможешь долго терпеть его авторитарность.

     – Согласна в том, что он эгоистичен, а еще весьма труслив. Насчет терпения… Не знаю. Я люблю его, и этого уже никак не изменить.

     – Все меняется, Олеська, ничто не вечно. Расскажи, как ты видишь вашу первую встречу, если допустить возможность близких отношений с ним?

     – Я много об этом думала… Слушай.

     И Олеся начала свой рассказ.

     Мы встречаемся в тихом, маленьком кафе за МКАДом. Это Москва, и сюда даже проложено метро, но мы оба здесь впервые. Нас не должны видеть общие знакомые, его ученики и коллеги, мои и его друзья – никто. Мы не хотим создавать друг другу неприятности.

     Я вижу его машину на парковке, останавливаюсь, пытаясь унять сердцебиение, три раза делаю глубокий вдох/выдох, отмечаю, что появилась предательская мысль сбежать прямо сейчас и ничего никому не объяснять. Все-таки толкаю дверь кафе, сосредоточенным взглядом нахожу его среди немногочисленных посетителей – он сидит за столиком у окна, о чем-то думает, глаза уставшие и немного грустные. Одет в светлый костюм, удачно сочетающийся с цветом волос, белую рубашку и галстук в тон. На столе – темные очки и телефон. Я некоторое время любуюсь им. Элегантный, зрелый, для тех, кто не знает его близко, кажущийся неприступной крепостью, твердым, решительным, напористым. Про таких говорят целеустремленный. Но это только оболочка, грубая кожа, который он оброс за свою жизнь... Мой любимый, моя мечта… и сегодня это только мой мужчина.

     Он меня заметил: лицо засияло улыбкой, глаза наполнились душевностью и такой знакомой мне теплотой. Он встает, идет мне навстречу, привычным жестом обнимает и целует в щечку. Я узнаю его парфюм. Этот запах я могу с легкостью воспроизвести в памяти. Но нет, сейчас это не фантазия, я действительно чувствую этот запах. Он легко прикасается губами к моим губам. Как ветер, я даже не успеваю почувствовать, просто осознаю, что это случилось.

     Мне совсем не хочется есть, пью чай с мелиссой, но он не помогает справиться с охватившим меня напряжением. На улице вечер. В окне, в закатном солнце, колышется ветка лианы, немного закрывая обзор. По улице бегут прохожие, мы смотрим на их монотонные передвижения туда-сюда и впадаем в легкий гипноз. Молчим. Мы ждали этого момента слишком долго, а вот теперь не знаем, что сказать, а, может, и не хотим говорить. Мы чувствуем друг друга и понимаем – вот оно счастье. Здесь и сейчас. Все, что было до, все, что будет после – не важно. Есть только настоящее, здесь и сейчас.

     У него звонит телефон. Он что-то быстро отвечает, после чего выключает все сигналы и просит меня сделать тоже самое. Да, правильно.

     Мы как будто боимся нарушить это хрупкое равновесие. Мы обижали друг друга, долго ждали, мирились и снова надолго расставались. Мы были рядом, но не вместе. А вот теперь тихо сидим и молчим. Бездонные серые глаза меня затягивают все дальше и дальше. И я уже сейчас ему отдаюсь, хотя мы по-прежнему сидим за столиком в кафе… Просто сидим.

     Он зовет официанта и просит счет, берет меня за руку и ведет к выходу. Мы едем загород, совсем близко, но все же это уже не Москва. Уютный отель… Он берет ключи от номера, а мне стыдно смотреть на администратора. Как будто всем все понятно – что мы любовники, что приехали сюда тайно. Хотя умом я понимаю, что никому до нас нет никакого дела и все, что мне кажется – это лишь голос моего сознания. Той его части, которая отвечает за логику. Которая всегда правильная, отличница, спортсменка и комсомолка… Которая сейчас мне говорит: до чего же ты докатилась, а мужу как будешь в глаза смотреть? Но я заглушаю этот голос. Я смотрю на любимого, который поднимается по лестнице впереди меня. И я позволяю себе быть сегодня нехорошей девочкой. Да, я поступаю плохо. Но как же я хочу этого человека. И это желание появилось не сейчас… и будет со мной всегда, пока я его не удовлетворю…

     И вот мы совершенно одни. Он впервые касается моих губ не ласково и мимолетно, а требовательно, вызывая ответное желание, провоцируя на продолжение и дразня предвкушением экстаза. Наша любовная прелюдия – не игра несмышленых и торопящихся подростков, это глубокое понимание человеческого тела, умение дарить удовольствие партнеру не спеша, доводя его до нестерпимого желания, и снова возвращаясь к нежным ласкам, продлевая блаженство. Волна за волной, все с нарастающей страстью, мы с упоением отдаем себя во власть партнера, и в момент наивысшей точки моей чувственности, он позволяет себе думать исключительно о себе: его глаза закрыты, фрикции стремительны, лицо выражает жгучие потуги, исступление и приближение неминуемого финала.

     Мы лежим рядом и смотрим в белоснежный потолок. Каждый думает о своем. Внезапно он наклоняется ко мне и нежно целует в губы. Очень нежно, как будто боится спугнуть: «Спасибо, милая».

     Мы стоим перед дверью, готовые выйти. Он берет меня за руку, смотрит в глаза и вновь целует в губы. Долго и чувственно. Потом мы молча выходим, садимся в машину, он довозит меня до дома. Целует в щечку, смотрит в глаза и отпускает.

     Олеся замолчала и посмотрела на Марину. За весь этот длинный рассказ Марина ни разу ее не перебила, не высказала отношения к услышанному ни взглядом, ни вздохом.

     –А хочешь, теперь я тебе расскажу, как все будет? – предложила она задумчиво.

     – Давай. Я тебя слушаю.

     – Вы встречаетесь на даче у его друга. Дача неухоженная, заросшая сорняками, в доме пахнет сыростью, да еще именно сегодня отключили воду и свет. Будний день, решили провести ремонтные работы, пока основная масса дачников трудится в Москве и нагрянет только в пятницу вечером.

     У него постоянно бренчит телефон – приходят смс-ки, кто-то звонит, дает о себе знать вотсап и мессенджер фейсбука. Ты отключила звук на телефоне и просишь его сделать тоже самое. На что он отвечает, что не может этого сделать, потому что работа превыше всего. А вдруг ему позвонят из департамента, а он не сможет ответить? И тогда его уволят. Он привязан к телефону, и даже когда звонок прерывает ваш первый поцелуй, он отвечает звонившему. Долго обсуждает что-то, связанное со школой, затем раздраженный возвращается к тебе. Он пытается взять себя в руки, пытается быть нежным и настроиться на романтический лад, но тут опять что-то падает на телефон, и он опять отвлекается.

     И все-таки вы как-то умудряетесь раздеться и лечь на холодные, шершавые простыни. Ткань раздражает твою спину, тебе морально неприятно лежать на чужой кровати и каких-то непонятных простынях, пусть даже и стиранных. Он делает все быстро, не давая тебе расслабиться и почувствовать себя желанной: работа, работа, работа – он думает только об этом. Ему не мешало бы сходить в Изумрудный город, попросить у Гудвина пламенное сердце. Ты пытаешься его ласкать, на что он никак не реагирует, ты не понимаешь, нравиться ему это или нет. Он давно готов завершить то, ради чего сюда приехал. И делает это быстро и грубо. Ты не успеваешь кончить.

     Вам негде помыться. Помнишь, воду отключили? Ты натягиваешь на себя одежду, и спешить поскорее уехать. Он высаживает тебя в трехстах метрах от дома, потому что боится чужих глаз. Ты идешь пешком, всклокоченная, неудовлетворенная, несчастная. Залезаешь в ванну и долго стоишь с головой под душем, смывая с себя душевную грязь. Ты сожалеешь о случившемся, тебя терзают муки совести, ты называешь себя наивной дурой и плачешь под интенсивными струями обжигающей воды.

     – Марин, но это как-то совсем уж… жестоко, грязно что ли… Не знаю, как назвать.

     – А то, что ты намечтала, это правдоподобно?

     – Мне бы хотелось, чтобы так было, – сказала Олеся.

     – Истина, как обычно, где-то посередине. Точнее нет, ближе к моему рассказу. Олесь, зато я знаю, чего точно не будет: постели, усыпанной лепестками роз, бокала шампанского или сухого вина (он всегда за рулем), золотого колечка в подарок (на память о вашей встрече), и цветов – цветов тоже не будет (ты же не понесешь их домой). Будет торопящийся секс без прелюдий: банально, низко и сомнительно в плане твоего удовольствия.

     – Да-да, истина где-то посередине, – задумавшись, ответила Олеся.

     «Людус, вот он, тот самый людус. И то, что можно перевести в реальность. Можно, но не обязательно. Решать мне, – подумала Олеся. – Мой урок близиться к финалу. Каким же будет последний аккорд в этой мелодии любви?». Ей невольно вспомнились слова из песни Муслима Магомаева: «Ты мое сомнение, тайна долгого пути…». Чуть перефразировав, Олеся спросила Вселенную: что меня заставит забыть мелодию любви?

     Глава 4 Свидание

     «Олеся, давай встретимся» – смс повергло Олесю в шоковое состояние. То, чего она так долго ждала и хотела – случилось. Павел предлагает встретиться. Несмотря на то, что Олеся в этих отношениях обычно бросалась в омут с головой, сейчас решила сразу расставить все точки над i. В ответ полетело: «Зачем?». И тут же получила еще более душевный и интимный ответ: «Я соскучился».

     Олеся задумалась: «А стоит ли? Не окажусь ли я снова у разбитого корыта? Я не знаю, чего он хочет, зато уже сейчас могу намечтать и напридумывать всяких небылиц, которым не суждено осуществиться. Результат неоправданных ожиданий – мои страдания. Смогу ли просто так, ничего не требуя и не желая, выслушать его холодным сердцем и трезвым рассудком? Я должна дать ему шанс, если он хочет поговорить. Я знаю, как это важно – своевременно выговориться. Я люблю его и желаю счастья. Самоотверженно и пафосно? Есть немного. В этих отношениях отдаю я, практически ничего не получая взамен. Возможно, в этом и состоим мой урок. Я встречусь с ним».

     Олеся шла по липовой аллее, вдыхая аромат распустившихся желтых соцветий. Первое свидание с Павлом Ивановичем. С Пашей. Как это возможно? Сколько раз в своих мыслях и тогда в школе, и сейчас, будучи взрослой женщиной, она представляла себе этот момент. Она думала, что наденет свое самое лучшее платье, а в этот миг на ней были обычные джинсы и футболка. Она намеренно не стала наряжаться и украшать себя. Она замужняя женщина, позволила себе эту встречу только потому, что должен же быть какой-то конец у этой истории. Она не знала, что будет. Не знала, чего она хочет, чего сможет себе и ему позволить, а чего – нет. Она ничего не знала, и шла, чтобы это понять. Она хотела крепко обнять своего Пашу и вновь, как и много лет назад, почувствовать его руки на своей спине. А там видно будет что и как.

     Не в силах сдержать волнение, Олеся села на скамейку отдышаться: «Может, не ходить, не искушать судьбу?». Однако желание его видеть было сильнее, она посмотрела в маленькое зеркальце, оценила прическу и, чуть поправив челку, продолжила путь. Мысли роились в голове, одна на другую напрыгивая, обгоняя и устраивая полный переполох всегда серьезному и рассудительному мозгу отличницы: «Наверное, он уже ждет меня. Не могу поверить в это. Свидание с Павлом Ивановичем. Фантастика. А если он захочет секса? А если я его захочу, вот это еще страшнее. Ему-то можно отказать, себе – сложнее. Боже мой, он может и вообще не за этим меня позвал. А зачем тогда?».

     Олеся увидела Павла. Он стоял прямо напротив памятника, где еще сохранились цветы после митинга 9 мая. Они лежали внушительной горой у подножия и явно просились быть убранными. Олеся в очередной раз пожалела срезанные цветы и тут же порадовалась небольшой кедровой рощице, высаженной несколько лет назад в шестьдесят пятую годовщину Победы прямо за памятником погибшим войнам. Деревца были крохотными, некоторые не прижились и на их места подсаживали новые – когда-нибудь здесь вырастит мощный и стройный кедровый бор – отличная память потомкам.

     Павел смотрел в другую сторону, на автобусную остановку, ожидая появление Олеси. На нем тоже были джинсы и светлая футболка-поло. «Отлично, – отметила про себя Олеся, – как раз то, что нужно – встреча «без галстуков». Ему очень идет такой стиль. Вообще-то ему все идет. Вообще-то ты в него влюблена, поэтому ему все и идет. Стоп. Я уже пришла».

     – Здравствуйте, Павел Иванович.

      – Здравствуй, Олеся, а я думал, ты на автобусе приедешь.

     – Я шла пешком, по аллее.

     «Чудно. Как к нему обращаться? На «ты» непривычно, на Вы – странно в такой ситуации», – размышляла Олеся. Она и выбрала именно это место для встречи – в парке, у памятника, чтобы как-то разрядить обстановку. Олеся хотела свободы передвижений и открытого пространства. В кафе так бы не получилось. Как только она представила, как будет чопорно сидеть за столиком и нервно теребить салфетку – отмела эту идею как неприемлемую.

     Павел поцеловал ее в щечку – как обычно, привычным движением.

     – Давай на «ты». Согласна?

     – Да-да, давай на ты. Паша.

     Он нежно улыбнулся. Больше глазами, чем губами.

     «Я назвала его Пашей. По-настоящему, не в мечтах», – мысли Олеси летели впереди ее разума, она нервничала и не могла унять их хаотичный бег.

     – Нам ведь давно уже нужно было поговорить, я даже не знаю, как тебе сказать… – Павел задумался, – в общем, кретин твой ПалИваныч.

     – Самокритика, однако – ответила Олеся игриво, – пойдемте вдоль реки, там сейчас красиво, кувшинки распускаются. Ой, то есть пойдем. Пойдем к воде.

     Она взяла его под руку, и они тихим, неторопливым шагом, пошли по хорошо протоптанной, местами посыпанной мелким гравием, тропинке. Олеся успокоилась, пришла в себя и ощутила покой и умиротворение. Ей и слов не нужно было. Вот так идти рядом с ним, касаться руки; украдкой, искоса разглядывать его лицо, волосы, шею. «Странно. Я так стремилась высказаться, выплеснуть наружу эмоции, хотела, чтобы он меня выслушал, а сейчас ничего не хочу. Хочу идти рядом с ним. И все. Переболело. Перекипело. Зажило. Как легко мне с ним сейчас, как хорошо!» – Олеся удивлялась собственным ощущениям и до конца не могла поверить в реальность происходящего.

     Над водой истошно кричали чайки, то тут, то там, взмывали в высь стаи стрижей, в кустах отцветшей сирени резво и бойко копошились воробьи.

     – Хорошо здесь, да? – Павел повернулся к Олесе.

     – Да, – она кивнула и чуть улыбнулась в знак согласия.

     Они ушли с основной тропинки на более узкую, ведущую вглубь парка, на полуостров. Встречных прохожих становилось все меньше и меньше. Лишь изредка их обгоняли велосипедисты. Они остановились у кромки воды, под старой ивой, глубоко клонившей тяжелые ветви к воде. Павел повернулся к Олесе, сжал ее руку в своей и несколько секунд просто стоял: его лицо было молчаливо и не выражало никаких эмоций.

     – Олеся… Я… Знаешь, мне сейчас очень хорошо с тобой.

     Он осторожно привлек ее к себе. Олеся снова почувствовала его руки на своей спине. «Как давно это было? Сколько лет прошло с нашего последнего танца? Больше пятнадцати… Ничего не изменилось. Такое же ласковое, доброе тепло от его прикосновений. И мне шестнадцать лет. И я, как тогда, его боготворю и вижу в нем свое счастье». Она смотрела вдаль, через его плечо. Там, на другом берегу, в зарослях осоки неспешно и важно плавала утиная семья: мама-утка и семь пушистых маленьких комочков-утят.

     – Олеся, – голос Павла осекся и в нем появилась хрипота, – Олеся, я во много был не прав.

     Она повернулась к нему, посмотрела в глаза и нежно коснулась его губ, как будто давая понять, что все понимает и прощает. Он обнял ее еще крепче, и на его глазах проступили слезы.

     – Старый дурак. Я так обидел тебя, моя девочка…прости меня.

     – Я давно простила, не нужно, давай не будет вспоминать. Пойдем дальше, погуляем, – предложила Олеся, чувствуя, что сейчас в голос разрыдается и пытаясь освободиться из объятий. Он отпустил. Олеся прижалась спиной к стволу дерева, кора была грубая, местами колола и больно врезалась в спину – сейчас это было то, что нужно. Физический дискомфорт отвлекал от душевной боли, вдруг вновь настигшей Олесю. Павел подошел к ней и снова заключил в объятия, с силой, по-мужски, прижав к себе. Она не сопротивлялась: смело смотрела ему в глаза и ждала поцелуя. Он медленно приблизился к ее губам, на несколько секунд замер, как будто, выжидая и спрашивая разрешения. Она обняла его за шею, касаясь кончиками пальцев затылка, провела рукой по волосам и, утонув в чистоте его бездонных серых глаз, чуть приоткрыла рот навстречу их обоюдному желанию. Павел легко закусил ее верхнюю губу, давая старт их первому, такому долгожданному и пленительному поцелую.

     Олеся не думала сейчас о Саше, не думала, что поступает плохо. Она не о чем не думала, только ощущала движения его губ и языка, она отдавалась этому поцелую вся целиком и хотела, страстно желала продолжения.

     Вдалеке послышался лай собаки, и они тут же отстранились друг от друга как два подростка, боявшихся быть пойманными с поличным. Однако уже через мгновение дружно рассмеялись своему такому детскому испугу. Смех помог им снять накопившееся напряжение, и теперь они оба чувствовали себя более свободно и просто.

     Павел прижал к себе Олесю и начал быстро целовать ее шею, плечи, руки… Олеся, более никого не стесняясь, движением руки, требовательно, привлекла его лицо к своему и со всей своей нерастраченной страстью впилась в его влажные и теплые губы. Уже никто и ничто не могло им помешать.

     Нет, это был не людус. Не страсть и даже не любовь в ее земном понимании. Это было единение небесных душ, на время забывших о своих ролях и позволив себе на минуту уйти со сцены за кулисы жизни.

     Вечер вступал в свои права, а они все еще целовались.

     – Милая, что же нам теперь делать?

     – Я не знаю, Паш, я не хочу сейчас об этом думать.

     – Я хочу тебя.

     – Я понимаю…

     – Давай встретимся. Только ты и я. И одна… большая кровать.

     – Паш… я… я не знаю. Я ведь замужем. Целоваться – это одно, а…а… ну это совсем другое, – Олеся возвращалась в настоящее, в реальность.

     – Да, да, прости, я должен быть это предвидеть. Но я так хочу тебя, моя девочка, – он снова прижал ее к себе и начал целовать.

     – Мы мучаем друг друга. Я не знаю, как все это закончить, – Олеся плакала.

     Он сквозь слезы продолжал целовать ее волосы, шею, глаза и губы.

     – Олеся, милая моя, я так и не сказал тебе самое главное: я люблю тебя.

     Она плакала у него на плече.

     – Я знаю, Паша, знаю. А сейчас мне нужно домой. И тебе тоже, – отрезвляюще произнесла Олеся.

     Он посмотрел на нее долгим взглядом.

     – Это еще когда-нибудь повторится?

     «Я ничего не знаю. Я замужняя женщина и не готова рисковать своей семьей ради сиюминутного удовольствия. Я должна переболеть, перетерпеть, пережить. И тогда я стану себя уважать. Наверное. Опять. По второму кругу», – думала она.

     – Я не знаю. Я ничего не знаю, что готовит нам судьба. Но я надеюсь на ее благосклонность.

     – Если бы тогда я тебя не оттолкнул, мы могли бы, мы бы уже могли быть…– путаясь и волнуясь начал Павел.

     – Не важно, что бы мы могли. Нужно исходить из того, что есть сейчас, – прервала его Олеся.

     – Ты жестока.

     – Учителя хорошие были, – немного грубо ответила Олеся, и тут же опомнилась, – извини, мне тяжело сейчас.

     Ей хотелось скинуть с себя одежду, расстегнуть ремень на его джинсах и немедленно снять все эти мешающие их окончательному сближению вещи, упасть на траву прямо здесь, не обращая внимания на прибрежную сырость и возможных прохожих. Она хотела почувствовать, как его тело прижимает ее к земле, как их ноги сплетаются в желании обладать друг другом, как его губы осыпают поцелуями все ее тело, и она отвечает также страстно, пытаясь дотронуться губами до самого недоступного.

     Олеся мечтала, а Павел, немного помолчав, продолжил.

     – Вот мы уже и ссоримся. У нас с тобой все происходит в ускоренном режиме, – он ухмыльнулся, подошел к Олесе и вновь потребовал поцелуй.

     – Однако, нам все же пора домой, – напомнила Олеся после того, как смогла отстраниться от губ любимого.

     Павел снова и снова просил продолжения. А она снова и снова уступала. Он поднял ее футболку и с наслаждением рассматривал ее груди. Она расстегнула бюстгальтер, и Павел припал к ее соскам. Олеся застонала от разливающего по телу возбуждения. Старая ива и разросшийся внизу молодняк надежно скрывали влюбленных от чужих взглядов.

     – Паша, остановись, пожалуйста, – взмолилась Олеся, – я не могу так больше.

     На этот раз он ее послушал. Отстранился, подошел к воде и кинул камешек: голышек трижды подпрыгнул, прежде чем скрыть в толще воды.

     «Зачем ты остановился? Это было только сомнение, всего лишь сомнение, отголоски совести. Я хочу, я хочу продолжения, я хочу тебя, слышишь, я тебя хочу!» – мысленно сожалела Олеся.

     Павел все стоял на берегу и бросал камушки, давая время Олеси привести себя в порядок.

     – Пойдем. Спасибо тебе за все это. Я даже не думал, что могу так любить. Жил и не знал, что бывает такая вот любовь. И не жил вовсе, так, существовал. Я теперь и не знаю, как дальше быть. Как вернуться к этой безрадостному течению времени, если я знаю, что может быть по-другому?

     – Может быть, мы и должны были это узнать? Так было задумано. И начать ценить все, что есть в жизни, каждый миг и каждый день. Любить близких, заботится о них. У тебя внук растет, это же счастье!

     – Да, милая моя, все это счастье, только уже не мое. Мне шестой десяток. Страшно подумать.

     – Ну, знаешь, и мне не шестнадцать! – с напускной игривостью пыталась взбодрить его Олеся.

     – Да. Вот такое счастье на старости лет!

     – По домам. Все. Я ухожу, – засобиралась Олеся.

     – Я посижу еще здесь. Ты ведь на обидишься, если я не пойду тебя провожать?

     – О, да! Конечно, обижусь! – нервно рассмеялась Олеся.

     Павел не понял, шутит она или действительно обижается.

     – Пока, – Олеся попрощалась и быстро коснулась губ Павла.

     – Пока, любимая. Моя Олесенька, – он сжал руками ее плечи и также быстро поцеловал. Олесе показалось – она прощается с ним навсегда.

     Павел присел на старое, местами заросшее зеленым мхом бревно, и долго еще смотрел на тихую гладь запруды. Желтые кубышки уже спрятались в тугие бутоны, по поверхности воды повсюду бегали водомерки, «ходил» малек, оставляя за собой множество маленьких кругов, рыба постарше копошилась в иле, поднимая на поверхность цепочки бегущих пузырьков воздуха. Павел вспоминал свою молодость, шестнадцатилетнюю Олесю, так пылко и безнадежно в него влюбленную, оценивал свои поступки, краснея и понимая, как трудно бывает простить самого себя. То, что случилось сегодня, уже казалось ему вымыслом, сказкой, чудесным сном. Разве думал он тогда, много лет назад, что будет целовать это юное создание, что будет просить, чуть ли не умолять о близости? И случится ли продолжение этой истории? И нужно ли оно ему? Он был счастлив и благодарен судьбе за чудо любить и быть любимым: «Пусть она будет счастлива в своей семье, моя девочка, я не должен ей мешать». Всегда и во всем ты можешь на меня рассчитывать, всегда и во всем я приду на помощь, только позови – эти слова он написал ей в смс-ке. Без всяких смайлов.

     Глава 5 Завершенный гештальт

     С момента их свидания прошло полгода. Зима вступила в свои права. Павел сдержал обещание, и чтобы не просила Олеся, помогал ей во всем. Было приятно осознавать надежную стену за своей спиной, и все же она не злоупотребляла его покровительством. Он же интересовался ее жизнью, школьными делам Юли, спрашивал, устраивают ли ее учителя. Олеся получила прямое доказательство любви Павла – он заботился о ней. Стоило ей только заикнуться о какой-нибудь проблеме – все решалось молниеносно. Настолько, что Олеся порой боялась делиться с Павлом мелкими неурядицами, без которых невозможна школьная жизнь, опасаясь неоправданного вызова «на ковер» одного из учителей Юли.

     С ее чувствами происходили не совсем понятные, а потому пугающие метаморфозы. Энергия ее любви не стала меньше, напротив, она начала думать о Павле Ивановиче как о живом, реальном мужчине, возможном партнере. Мысли были нездоровые, доставляли боль. «Я так и не завершила гештальт. Я все время о нем думаю. Наверное, мне нужно пройти этот путь до конца, что в нашем случае значить стать его любовницей». Для нее это звучало дико. Она не могла себе позволить изменить Саше, но и так продолжаться больше не могло. Она старалась отвлекаться, не думать о нем, но, когда вновь его видела, готова была тут же выскочить из платья. Ее охватило незнакомое и постыдное чувство, страстное и безудержное влечение. Нужно было или совсем, окончательно расставаться, переводить дочь в другую школу, либо лечь с ним в постель. Олеся все больше тревожилась и нервничала. Неудовлетворенная страсть сжигала ее изнутри.

     Павел позвонил в середине декабря. Путаясь в словах и нервно дрожащим голосом, откровенно признался, что хочет ее и не знает, как жить дальше с этим желанием. Сетовал на то, что он старый дурак, говорил что-то про «седину в бороду» и прочие нелепые вещи. Олеся понимала, как сложно ему сейчас с ней объясняться. Он не привык быть в амплуа просящего, чуждо и неведомо было это ощущение мольбы о сближении с замужней женщиной, ему – женатому мужчине. Оба понимали – влечение запретно, идет в разрез с устоявшимися моральными нормами, с их воспитанием, жизненной мудростью. Однако и сдерживать себя уже не получалось.

     – Олеся, если я приглашу тебя в отель, ты придешь? – Павел, наконец, решился задать вопрос, ради которого позвонил.

     Олеся задумалась. Разум боролся с сердцем. Любовь – с долгом. «Да, мы уже целовались, и это тоже измена. Да, я все время о нем думаю. Что скажу Саше, как буду смотреть ему в глаза? Как лягу в постель с мужем после встречи с Пашей? Как все это будет возможно? Не захочу ли я продолжения? Как долго может тянуться двойная жизнь? Смогу ли жить с неподъемным грузом вины перед мужем?» – в один миг Олеся задала себя множество вопросов.

     – Я приду, – ответила она после некоторого молчания, понимая, что второго шанса может и не быть.

     В трубке раздался вздох. Облегчения или испуга – не понятно.

     – Я жду тебя завтра, адрес пришлю смс-кой. Хорошо?

     – Да. То есть нет, давай, только не завтра. Через три дня.

     – Не спрашиваю почему, просто соглашаюсь. Договорились.

     Олеся нажала отбой, задумавшись и забыв попрощаться.

     Вечер прошел тревожно. Она пыталась быть сама собой, при этом ее не оставляло ощущение преступности затеянного. Она собиралась украсть себя у своей семьи. О семье Павла она сейчас не думала. Он никогда ничего не рассказывал о жене, Олеся не знала, какие у них отношения и не хотела знать. Так было проще. Как и в прошлый раз, она совсем не собиралась наряжаться, только белье выбрала самое лучшее, какое у нее было. Покупать что-то новое она себе не позволила – было стыдно перед мужем. Какие только страхи ее сейчас не посещали: она боялась неловких движений, неумелости и неопытности в сексе – из партнеров у ней был один Саша, опасалась своего неприятного запаха изо рта (особенно это случалось во время стресса), но больше всего переживала, что кто-нибудь или что-нибудь помешает их встрече: один из них передумает, назначат важное совещание – и он не сможет прийти, случиться что-нибудь страшное дома – и уже она сама не сможет прийти. Мысли кричали в голове как стая изголодавшихся чаек, с диком криком носившихся над поверхностью водоема в поисках редкой рыбы. Не было ощущения счастья, предвкушения сбывшейся мечты. Основное место в сознании и сердце занимал неуправляемый невротических страх. Олеся уже жалела о трехдневной отсрочке свидания несмотря на то, что сама попросила об этом, желая еще раз обдумать ситуацию. «А вдруг он передумает, а вдруг снова испугается, исчезнет, не придет?» – вновь и вновь она задавала себе одни и те же вопросы, тщетно пытаясь остановить поток деструктивных мыслей.

     Жизнь шла своим чередом. Олеся готовила ужин, помогла Юле с уроками, прочитала Диме сказку на ночь. В голове свербело: «Зачем мне что-то еще, у меня все есть. Что, если Саша узнает об этом и не простит? Как я жить без него буду? Стоит ли рисковать устоявшейся, родной семьей ради непонятного влечения? А если воспринять это как лекарство? Может быть, права Марина, переспав с Павлом, я вылечусь от любовной зависимости? Нет. Отговорки все это. А что, если мне понравится? Если одного раза будет мало? Что, если эти отношения затянут в пучину постоянных измен? Нет. Я не пойду».

     Город активно готовился к Новому году. Улицы пестрели и переливались многокилометровыми гирляндами-тоннелями, почти полностью закрывающими небесный свод, фонарями, стилизованными под бокалы искрящегося шампанского, мигающими вывесками и наряженными елками. Олеся смотрела на этот щедрый праздник света и цвета и не могла унять тревогу. Наблюдала за гуляющими молодыми и не очень парами, откровенно им завидуя. Вряд ли она когда-нибудь сможет просто так пройтись с Павлом по улице, держась за руки и ничего не опасаясь. А так хотелось. Все, что они могли себе позволить – тайную встречу в отеле. Больно и страшно было это осознавать. Хотелось праздника. На завтра Павел забронировал номер, завтра она могла бы оторвать маленький кусочек счастья для своей беспокойной жизни. Однако решение уже принято: она не пойдет, не будет искушать судьбу, только как сказать об этом Павлу, Олеся не знала.

     Она ехала по МКАДу, ругая себя и навигатор за столь неудачный маршрут. Все пять полос стояли насмерть, что впереди – неизвестно. Может быть, авария, тогда есть шанс ее проехать, а может быть Новый год, тогда стоять ей здесь до ночи. Знала ведь, знала – в конце декабря нельзя соваться на МКАД, никогда, ни за что, ни за какие коврижки. Она и не поняла, как тут оказалась, ехала на автопилоте, полностью погруженная в свои невеселые мысли и подчиняясь голосу навигатора. Включила радио. В голову стремительно ударили слова песни Максима Леонидова:

     «Где-то далеко летят поезда,

     Самолеты сбиваются с пути...

     Если он уйдет – это навсегда,

     Так что просто не дай ему уйти».

     «Если он уйдет – это навсегда…» – глаза Олеси вмиг стали влажными, она быстро смахнула слезы и устремила взгляд на дорогу. При скорости 3 км/ч вряд ли ей что-то серьезно угрожало, однако расслабляться нельзя.

     «Это навсегда… Так что просто не дай ему уйти».

     Слезы потоком лились на щеки, смывая тушь, растекаясь серыми полосами по лицу и шее. Олеся плакала в голос – отчаянно, гнетуще жалея себя. «Навсегда» – разве это не то, что она хотела? Навсегда от него избавиться. Спустя столько лет, она понимала, что он, ее Паша, действительно может уйти навсегда, только любовь ее никуда не денется, любовь навсегда останется в сердце и будет продолжать терзать ее своей безысходностью и саднящей болью. «Да нет, же, я не могу его вот так отпустить, как же я жить потом буду, если потеряю шанс прикоснуться к его телу, стать его женщиной, пусть на час, хотя бы на час», – вновь муки выбора нахлынули с неимоверным натиском, заставляя разум и сердце пребывать в вечной борьбе.

     На следующий день Олеся сидела на кровати, забравшись с ногами на одеяло и слушая рассказ Павла. Они все-таки встретились, их встреча не была похожа на свидание страстных любовников, это было тихое единение двух исстрадавшихся душ.

     «Олеся, увидев тебя однажды в школе, я и предположить не мог, что уже через несколько месяцев буду думать о тебе, как о девушке. Представь мое состояние: тебе 15 лет, ты несовершеннолетняя. Я – взрослый дядька, женатый, муж и отец. И тут ты – все такая легкая, воздушная и влюбленная. Конечно, я сразу увидел твою заинтересованность мной. Вначале не придал этому особого значения. Было приятно, льстило самолюбию, вносило элемент таинственности и радости в мою сложившуюся размеренную жизнь. Когда влюбляются взрослые мужчины, обычно сетуют на то, что в семье уже нет любви, страсть давно прошла, но нет. Я не могу сказать такого. У меня были хорошие отношения с женой, регулярная интимная жизнь, все как обычно. Я не думал ничего менять, ни разу не пожалел, что женился, ни одной мысли не было такой. Но когда появилась ты, и я увидел твои влюбленные глаза, во мне что-то проснулось – думаю, это была какая-то нереализованная мечта, или хотелось сказки, разнообразия – любовь как фильме: учитель и ученица – романтика. Только вот я не думал, что зайдет все так далеко. Ну влюбилась девчонка, с кем не бывает, скоро пройдет. Думал, просто наслаждаться этим твоим чувством обожания, а получилось так, что сам влюбился. Представь, каким шоком для меня это было. Ведь как говорится, ничто не предвещало. И не в коллегу влюбился, в ученицу, пятнадцатилетнюю девочку. И что мне было делать? Вокруг сплетни начались. Говорят, любовь и деньги скрыть невозможно. Истина. Как и то, что шило в мешке не утаишь. Признаюсь, мне еще пока нравилось, что о нас говорили, в этих пересудах мы с тобой были уже парой, хотя на деле ничего такого и близко не было. Сама знаешь. Мне хотелось приблизить тебя к себе, да, сейчас понимаю, это было крайне эгоистично. Нужно было отдалять, показывать холодность, отстраненность, отрешенность. Не тут-то было. Помнишь, я дал тебе послушать Никольского? Песни моей молодости. Ты, Олеся, ты возвращала мне бесшабашную юность, слушая вместе со мной «Воскресенье». Слова песни оказались пророческими: «моя любовь уже не радует меня». Помнишь те редкие моменты нашего абсолютного единения, в танце? Я был счастлив. Олесенька, мне самому это непонятно. Я ничего не мог с собой поделать, я представлял тебя своей любовницей. По телу такая страсть разливалась, что думал все, сейчас музыка закончится, и я, как подросток, останусь стоять с выпеченными брюками. Было и стыдно, и сладко одновременно. И страшно так, что хотелось провалиться. Меня несколько раз вызывал к себе директор, давая понять, что не одобряет всего этого. Говорил, если что-то случится, ни ему, ни мне не поздоровится – достанется всем. Понятно, он за себя переживал, за школу; ни ты, ни я его не волновали. И что с нами двумя будет – все это рассматривалось только в разрезе его будущей карьеры. Однако я отвлекся. В конце десятого класса я умышленно наговорил тебе грубостей, думал ты обидишься, скажешь что-то типа «я думала Вы ас, а Вы удвас». Но нет. В сентябре я вновь встретил твои одурманенные любовью глаза. Стало опять стыдно – я причинил тебе ненужную боль. Заметил, ты стала по-другому себя вести, много времени проводила с Сашей, я его помню. Он был страстно в тебя влюблен и не скрывал это. А я ревновал. Представлял, как он тебя целует и что, возможно, уже случилось то, чего вполне может случиться между двумя влюбленными подростками. Как же мне было тяжело от этой мысли! И тогда я решил действовать. Пригласил тебя на танец на Новый год. Помнишь? Ты тогда какая-то расстроенная была, а со мной ожила, я ощущал трепетания твоего тела, руки, дотрагивающиеся до моей шеи, и понимал – вот оно – счастье. Сейчас мне непонятно такое. Как я мог так с тобой поступать? Что я мог тебе предложить? Стать моей любовницей? Сломать тебе жизнь? Я не думал бросать семью – никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах, даже если бы ты оказалась беременной. Извини за откровенность, но это так. Я поставил свои выгоды выше твоих. Да. Я обычный человек».

     Павел замолчал и посмотрел на Олесю, ожидая ее реакции. Она беззвучно плакала. Он подошел, сел рядом на кровать, она забралась к нему на колени, оседлала, обхватила ногами его торс, руками обвила шею. Он обнимал ее и тихо гладил по спине, шепча: «Я люблю тебя, моя девочка, я до сих пор тебя люблю». И мысленно продолжил: «Только и теперь не могу тебе предложить ничего, кроме недолгих тайных встреч».

     Олеся чуть подтолкнула Павла вперед, побуждая его лечь на спину. Он понял и принял ее желание, тут же перевернувшись и подмяв под себя Олесю. Она впервые почувствовала, как разгоряченное тело Павла накрывает ее своей приятной тяжестью. Оба были одеты и не спешили раздеваться. Олесю покидала тревога. Она погружалась в сладостную истому, когда назад дороги нет и все вокруг становится неважным и несущественным. Точка невозврата была пройдена.

     Наконец, то, что тайно занимало их мысли и сопровождалось страхами, перемежаемое вожделением и звериным инстинктом, было удовлетворено. Они все еще обнимали друг друга, закутавшись в одеяло. Их одежда смиренно ожидала своего часа: совсем скоро ее поднимут с пола, встряхнут, разгладят руками и снова наденут.

     – Паша, а потом, зачем ты слал мне эти бездушные поздравления? Я много раз просила этого не делать, но ты как будто назло все время напоминал о себе.

     Павел глубоко вздохнул: «Как объяснить ей, что я оказался немного не тем, кого она нарисовала в своем воображении? Тем более сейчас объяснить, когда все между нами уже случилось… Поймет ли? Рискую заработать минимум пощечину, что ж, вполне заслужено».

     – Олеся, я… я хотел держать тебя на … на всякий случай.

     Олеся посмотрела на Павла без упрека, ожидая дальнейшего рассказа. И он, воодушевленный и успокоенный этим взглядом, продолжил.

     – Понимаешь, я ведь уже старый. Да-да, я уже дед. Без всякой там лирики. Я забыл о тебе очень быстро после выпускного вечера. Продолжения быть не могло, меня увлекли дела, совсем скоро я стал директором школы. Жизнь вошла в свое привычное русло, сын вырос и более не нуждался в моей опеке, а я жил работой. С женой по-прежнему все было хорошо. Хорошо, как у всех, но не отлично. Я много времени проводил в школе, постоянно находя для себя все новые и новые занятия. И, заметь, не зря. У нас лучшая школа района и в рейтинге мы занимает далеко не последнее место. Да, я и думать о тебе забыл. А ты пришла ко мне на прием. Как ты думаешь, что я почувствовал?

     – Ну… Ты радостно меня встретил.

     – Вот. Не просто радостно, я вспомнил все, что было раньше и понял, что хочу испытать это еще раз. Я вновь увидел в твоих глазах любовь.

     – Я очень старалась это скрыть… Видно, не получилось, – промолвила Олеся.

     – Олесенька, не просто не получилось, твои глаза сияли и пронизывали меня насквозь, согревали, будоражили сердце и ум, – Павел повернулся и с улыбкой и нежностью посмотрел на Олесю.

     – А… понятно. Сама виновата, – попыталась отшутиться она.

     – Нет-нет. Я опять повел себя неправильно. Ты просила о встрече, нужно было поговорить уже тогда, в самом начале. Но я испугался тебя потерять. Я не хотел начинать интимные отношения, точнее не так. Я хотел, но очень боялся предстоящего неминуемого окончания нашей близости.

     – Паш, я не спать с тобой хотела, а поговорить.

     – И ты думаешь, мы бы вот так смогли поговорить как старые знакомые и разойтись? Нет, Олесь, я в это не верю. Мы бы сделали что-то большее. И если не прямо в этот день, то через некоторое время – уж точно.

     – В результате мы на самом деле стали любовниками, только я потеряла изрядное количество нервов от этой твоей нерешительности и неопределенности. И нервов, и денег, кстати тоже.

     – Эх… – глубоко вздохнул Павел и дотронулся до плеча Олеси, как бы в утешение, желая ее приголубить.

     – Прав оказался мой психотерапевт, он тогда сказал, что ты испугался. Да, я ходила к психотерапевту, – ответила Олеся на удивленный взгляд Павла.

     – Тебе было так плохо?

     – Очень… очень плохо… – Олеся вспоминала свое состояние тогда, и безмерная жалость вновь больно резанула ее сердце. По щеке покатилась слеза.

     – Олеся, Олеся, ну что ты… – Павел не знал, что делать.

     Встал, включил чайник, а пока он греется, налил ей минералку в стакан. Олеся выпила, успокоилась.

     – Извини. Видно, сильны еще воспоминания. Я тебя не виню, намечтала себе слишком много, вот теперь разгребаю. Продолжай.

     – А что тут продолжать… Я сослался на занятость и решил выбросить весь этот любовный бред из головы. Но он почему-то не уходил. И засыпая, я думал о тебе. Прошло еще, наверное, полгода. Мы не общались. А я уже жалел о неиспользованной возможности стать молодым. Мне нужна была энергетическая подпитка твоей любовью. И тогда я решил отправить тебе смс-ку на Новый Год. Потом на 8-е марта, и дальше. Ты не отвечала. Тогда я решился на отчаянный шаг – попросил прощения в Прощеное воскресенье. Подумал, что ты не сможешь не ответить. Так и вышло.

     – Как же я предсказуема в своих действиях… А ты умело все просчитал.

     – Да. Ты ответила. Написала, что прощаешь. Я обрадовался и стал ждать тебя в гости. Каждый понедельник, в часы приема, думал: вот сейчас откроется дверь и следующим посетителем будешь ты. Но ты не приходила. Зато отвечала на все мои послания. Почему ты не приходила?

     – Мне было сложно тебя простить, я боялась наступить на те же грабли. И потом, что могло быть между нами? Пришла бы, поговорили бы, как обычно. А дальше что?

     – В этом ты права. Я не думал об этом. Просто хотел тебя увидеть.

     – Вот я и не приходила. И считаю, правильно, что не приходила.

     – Я только одного не могу понять. Почему эти послания были такие безликие? Почему ты ко мне по имени не обращался?

     – Дурак был. Что тут скажешь. Боялся. Хотел, чтобы инициатива шла от тебя.

     – Паш… Ты меня пугаешь…

     – Говорю, как есть. Если бы я начал бурно выказывать свое расположение к тебе, а ты бы меня отвергла, мне было бы очень больно.

     – Здорово… Пусть лучше больно будет мне. Олеся отвернулась и села на кровати, свесив ноги.

     – Я не идеальный. И признаю это, – несколько жестко ответил Павел, подошел к Олесе, взял ее руки в свои, – прости меня.

     – Вроде бы и простила, а вспоминать все равно неприятно. Давай чай попьем.

     Она оделась, заварила чай из имеющихся в номере пакетиков, и подала Павлу чашку. Несколько минут прошли в молчании.

     – Я изменился Олеся, ты меня изменила. Теперь я по-другому смотрю на все, что было и могло бы быть между нами. И я могу с уверенность сказать, что я тебя люблю. Это странное чувство, оно совсем не отменяет чувств к жене. Ее я тоже люблю, по-своему. Мы прошли с ней долгий жизненный путь и надеюсь, закончим его тоже вместе.

     – В этом я тебя понимаю. Я тоже люблю своего мужа. Очень люблю. И тебя люблю. Парадокс, конечно. Везде пишут, что нельзя любить двух людей одновременно, оказывается, можно. Просто любовь разная.

     – Олеся, теперь я не хочу тебя отпускать. Я хочу быть рядом, если понадоблюсь, я хочу просто интересоваться твоей жизнью, встречаться как добрые друзья, или не друзья – как ты захочешь.

     – Как друзья, Паша. Только так. Двойная жизнь не для меня.

     – Согласен.

     За окном, на небе появились первые звезды. Сумерки в декабре наступают особенно рано. По-зимнему красиво искрился чистый снег, переливаясь в лучах уличного фонаря. Легкий мороз освежал, душа Олеси пела и впервые за долгое время ощущала истинный покой и умиротворение.

     Она никогда не забудет этот день и 19 числа, на Николу зимнего, будет ставить в храме свечки за здоровье любимого учителя. Не сказать, что она была сильно воцерковленной, она верила в Бога, но не в религию. Верила, что мы приходим на Землю с особым заданием, которое выбрали себе сами еще Там, в другом измерении, для роста и совершенствования души. Многие события нашей жизни предрешены и запланированы нами, однако не все. Выбор есть всегда и от того, как мы его сделаем, зависит будущее нашего Высшего Я. Из пункта А в пункт В мы обязательно придем, но логистика пути – за нами. Душа должна эволюционировать, чувствовать, приобретать новый опыт. Через боль и страдания такие уроки усваиваются быстрее и качественнее. В радости мы мало думаем и рассуждаем, в тоже время без нее нам не к чему было бы стремиться. Олеся старалась выбирать срединный путь, возможно поэтому из известных ей религий все больше склонялась к буддизму. Не важно, как и во что человек верит, главное, идти по жизни с верой. «Этика важнее религии» – это слова Далай-Ламы XIV. Религия разъединяет людей и только альтруизм, помощь ближнему, недопущение насилия и нравственность являются врожденными качествами души, которые нужно постараться сохранить и пронести через всю жизнь.

     Сегодня Олеся приняла себя такой, какая есть, перестала сопротивляться, отключила страх будущего и доверилась жизни, Судьбе. Боль, преследовавшая ее на протяжении двадцати лет, отпустила. В их отношениях с Павлом появилось долгожданное тепло, гармония и радость двух старых друзей. Не было больше неразгаданных тайн, недосказанных речей, томления, ожидания чего-то невозможного, угрызений совести за неподходящие мысли – да и мыслей таких уже не было. Все, что могло между ними случиться, уже случилось. Они прошли этот путь до конца, попробовали мечту на вкус. Осталось тепло родственных душ и вера, что все только начинается: настоящая безусловная дружба двух искренних и надежных партнеров. Цветом ее последней любви к Павлу стала сторге.

     Послав страдания на голову мою,

     Послав отчаянье душе моей правдивой,

     Пошли мне веру, я о ней спою,

     И дай мне силы, чтобы стать счастливым.

     Эпилог

     Прошло пять лет. Олеся работала в школе учителем химии. Для этого ей пришлось получить второе высшее образование по сокращенной программе переподготовки.

     Жизнь порой преподносит нам приятные и чрезвычайно неожиданные подарки. Стоило Олесе лишь заикнуться о работе вместе с Павлом, как он предложил ей стать учителем химии в старших классах.

     – Паш, я хоть и химик по «корочкам», но у меня нет педагогического образования. Сейчас без этого нельзя, ты же знаешь, – возразила Олеся, – и возраст уже не совсем молодой. Это я так сказала, чисто гипотетически. Было бы здорово работать вместе. Наверное, я была бы счастлива.

     – Нет ничего невозможного в жизни. Это я теперь точно знаю. Так что давай узнавай, как быстро пройти переподготовку. У тебя же «диплом с отличием» химического ВУЗа. С детьми ты поладишь, я в этом уверен.

     – Звучит заманчиво. А нам с тобой это не навредит? – вкрадчиво спросила Олеся.

     – Боишься? – после некоторой паузы тихо спросил Павел и дотронулся до руки Олеси.

     Давно они не возвращались к этой щекотливой теме. Общались легко и ровно. Сейчас, сидя на лавочке в парке, Олеся впервые за долгие-долгие месяцы рискнула напомнить об их чувстве. Снова был месяц май, снова цвели яблони в старом колхозном саду, сорок лет назад превращенному в парк, снова на клумбах красовались разноцветный тюльпаны и повсеместно развевались георгиевские ленточки.

     – Боюсь, Паш. Боюсь волны воспоминаний, вдруг она снова меня накроет? Я не хочу захлебнуться.

     – Мы же сейчас общаемся и нам хорошо вместе, ведь так?

     – Именно. Я боюсь разрушить это равновесие.

     – Нет, Олеся, мы крепко друг к другу прикипели. Никто из нас больше не сделает больно другому. Мы свое уже выстрадали. Подумай над моими предложением. Мы будет заняты одним на двоих, нашим общим любимым делом, будем каждый день встречаться. Я вижу, как ты переживаешь за школу, приходи ко мне работать, а? У меня не так много времени осталось до пенсии… Порадуй меня своим присутствием.

     – Ты не старый, нет! Какая пенсия? – Олеся возмутилась, а посчитав, годы, погрустнела. Павел был прав.

     – Я подумаю. Мне так хорошо и тепло сейчас с тобой, с Сашей, с детьми. Я боюсь что-то менять. Но в тоже время очень хочу быть учителем. Только поздно это все, поздно.

     – Тебе еще не поздно. Попробуй, – скорее просил, чем настаивал Павел.

     Дома Олеся озвучила мужу свое желание стать учителем и неожиданно для себя получила абсолютную поддержку и понимание.

     – Тебе изначально нужно было поступать в педагогический или выбирать какую-нибудь другую социально-значимую профессию. Ты стремишься помогать людям, без этого твоя жизнь теряет звуки и краски, – прокомментировал Саша, – только школа, как ты понимаешь, не сплошной праздник, коллектив там женский, и наверняка, склочный. С твоим мягким характером тебя там съедят с потрохами.

     – Дрязги и склоки бывают в любом коллективе, – возразила Олеся.

     – Это да. Но в школе есть еще и взрослые детки, личности и индивидуалы с сильно завышенной самооценкой. Ты справишься с ними? Ты не думай, что я тебя отговариваю, я, напротив, даже рад, и все же подумай.

     – Если не попробую, так и не буду знать справлюсь или нет.

     На этом и решили. Олеся подала документы в педагогический университет и уже в октябре приступила к занятиям. Обучение внесло разнообразие в ее жизнь, она увлеклась процессом и получала от этого безграничное удовольствие. Через три года, благополучно защитив диплом, Олеся приобрела законное право работать в школе. С того времени, не всегда осознавая такое внезапно свалившееся на нее счастье, она стала учителем, каждый день шла на работу с радостью и улыбкой на лице. Не имея педагогического стажа, зарплата Олеси был чрезвычайно мала, однако сей факт ее не сильно смущал.

     Она снова была рядом с Павлом Ивановичем. Это, поистине, было пределом ее мечтаний. Не вместе, а рядом, параллельным курсом шли их жизни, порой сближаясь, порой отдаляясь. Параллельные прямые не пересекаются, однако же рельсы иногда сходятся, стоит лишь грамотно спроектировать стрелки. Они никогда больше не возвращались к страсти, никогда не целовались и не желали этого. Судьба была к ним благосклонна, а Амуры не проверяли на прочность их характер, выносливость и самоотверженность.

     В жизни Марины произошли разительные перемены: она стала женой Саши Смирнова. Того самого школьного товарища и однокурсника по «Вышке». На Встрече выпускников они нежданно-негаданно увидели друг в друге мужчину и женщину. Их роман развивался стремительно, и уже через три месяца они стояла в ЗАГСе, регистрируя брак. На тот момент Марина была беременна и по-женски счастлива. Их свадьба была скромной и тихой. Присутствовали только родители молодоженов, коллега Саши и Матвеевы полным составом. Через восемь месяцев у них родился сын. Олесе сложно было поверить, что неугомонная Марина наконец-то остепенилась и стала заботливой мамой. Но именно это она видела, приходя в гости к Смирновым, и была искренне рада за двух любимых друзей юности.

     – Знаешь, Олесь, я теперь тоже понимаю, что такое любовь. Чувство к Саше не имеет ничего общего с тем, что было раньше, с другими. Получается, что Сашка – моя первая любовь. В тридцать с лишним лет! А познакомились мы с ним в пятнадцать! – Марина хотела пошутить, но получилось как-то неестественно, с оттенком легкой грусти, – тогда он был мне совершенно безразличен… Впрочем, как и я ему. Забавно жизнь устроена. У каждой любви своя история.