Киримов Эдуард Владимирович : другие произведения.

Вынужденная посадка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга об авиаторах Кубани середины 20-го столетия, о их работе и жизни. О родившейся на этом фоне между молодым летчиком и кубанской девушкой-казачкой, большой любви, оказавшейся дороже самой жизни. О том, как близко соприкасаются понятия о настоящем подвиге и преступлении и как отношения людей к ним характеризуют моральную сущность каждого человека

Эдуард Киримов

(Заслуженный пилот СССР)

   ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА

   Роман
   Издательство "Спутник +"

   Москва 2010
  
  
  
   Ох, уж эта природа! И каких только сюрпризов не преподносит она человеку! В тот год она, определённо, сошла с ума: летом "шпарили" дожди, заливая всё, что только можно было залить, а зимой столбик термометра, вдруг, на долгое время соскочил ниже отметки "минус тридцать"... Да ещё снегу намело аж на три зимы "с гаком". И это всё - на Кубани!..
   Как раз в те летние дни, с которых и начинается это повествование, небо над Краснодаром будто прорвалось, и сквозь ту "прореху" денно и нощно лил дождь. Облачность была низкая, разорванная. Грязные её лохмотья наползали на город с северо-запада и скапливались где-то там, в предгорьях Главного Кавказского хребта, нагромождаясь друг на друга в тёмно-серую "куча малу".
   Какие там полёты в такую погоду! На самолётах По-2 летали только визуально, притом, если высота облаков была не ниже пятидесяти метров, а горизонтальная видимость - не менее пяти километров. Эти условия назывались "минимумом погоды".
   Воздушные труженики, за свой неприхотливый нрав прозванные в народе "кукурузниками", теперь стояли на двух длинных рядах стоянок, понуро глядя друг другу
   во втулки винтов и, казалось, зябко поёживались от холодных струй, затекавших под их брезентовую одёжку. Их хорошо было видно из окон "лётной комнаты" - помещения, названного так, скорее, по недоразумению, ибо именно в лётную погоду оно пустовало, запахнув свои двери, скрывая от глаз людских пёстрые стены, сплошь оклеенные техническими плакатами, всевозможными графиками и таблицами, стенгазетами и "боевыми листками", а на видных местах выдержками из "Наставления по производству полётов", обрамлёнными простенькими деревянными реечками, покрытыми голубым эмалитом.
   В нелётные же дни здесь бывает людно и накурено. Табачный дым слоистой облачностью стелется под потолком и сизыми клубами выхлопывается из двери, когда её открывают, хотя официально комната считается "некурящей". Командный состав отряда строго следит за тем, чтобы статус её не нарушался. Но, придя сюда в обеденный перерыв перекинуться партией-другой в шахматишки, беспечно забывают о своём запрете и "смалят" одну папиросу за другой. А рядовым лётчикам только этого и надо.
   Так вот, из окон этой самой комнаты сквозь сизую пелену табачного дыма просматривалась стоянка самолётов. Когда-то красные, а теперь вылинявшие от времени, солнца и осадков вымпела, предназначенные для сигнализации о том, что рули застопорены, а на приёмниках полного воздушного давления стоят заглушки, беспомощно повисли. С их заостренных концов, будто слёзы, стекали струйки воды, создавая впечатление о том, что самолёты, как живые существа, плачут. И жалкий их вид вызывал у лётчиков неумолимую тоску и острое чувство бессилия перед всесильной природой, диктовавшей свои условия.
   Вынужденное сидение "на земле", которое, порой, бывает хуже иной работы без "перекуров", вконец измотало всех, включая даже самых закоренелых "сачков".
   "Сачок"... Нет, это вовсе не то, знакомое всем с детства, приспособление для ловли бабочек или иных насекомых! Это, если хотите, - аббревиатура, которая расшифровывается как "Современный Авиационный Человек Особого Качества". А что это за "качество", нетрудно догадаться, бросив хотя бы беглый взгляд на "страдания" этого "современного" в самом будничном процессе, именуемом работой. Но стать настоящим "сачком" дано не каждому! Для этого нужно обладать особым даром - умением ничего не делая, создавать вид перегруженного работой настолько, чтобы вызывать к себе сочувствие тех, кто от усталости валится с ног.
   Так вот, "эпидемия" тоски от бездействия разразилась над лётной комнатой, повергнув в уныние даже самых закоренелых "сачков". Завзятые "хохмачи", которые в самой трагической ситуации находят повод для ядрёной шутки, обмякли и раскисли. Уже давно пересказаны все известные анекдоты и новые, подцепленные где-нибудь на стороне, воспринимались как сенсация; уже "молодёжь" наизусть знала все "особые случаи" из лётной жизни "стариков"; уже набили оскому и шахматы, и "козёл" - извечные спутники авиационного, как, впрочем, и любого другого безделия, а зануда-дождь всё моросил и моросил, будто ему и впрямь понадобилось именно в этом месте промочить землю насквозь. И когда в аэропорту по громкоговорителю, уже в который раз, запускали модную пластинку "Дождик-дождик", некоторые пилоты на полном серьёзе грозились пойти и разбить её. И они, действительно, привели бы свою угрозу в исполнение, если бы, опять-таки, не он, - всем надоевший, всё промочивший дождь...
   И только ненасытная до влаги зелень безумно радовалась дождю, протягивая мохнатые лапы навстречу драгоценным каплям и мириадами микроскопических насосиков всасывая её внутрь уже, вероятно, впрок. И действительно, какое ей дело до человеческих неудобств! Ей бы тепла да света, да влаги побольше! Она - живая частичка живой природы - понимала своё целое лучше, чем "цивилизованный" человек, уже давно оторвавшийся от неё, и продолжала жить её законами, согласно которым за периодом всеобщей мокроты обязательно наступит всеобщая сушь и то, что теперь кажется излишком, ох, как пригодится!..
   Но, давно известно, что всему: - и хорошему, и плохому, когда-нибудь, да приходит конец! Пришёл он и дождю и по очень простой причине: молодой и сильный антициклон, зародившийся где-то над безбрежными, знойными просторами Сахары, в поисках "жизненного пространства" прорвался в Причерноморье и легко оттеснил на северо-восток одряхлевший уже циклон, ранее господствовавший в этом районе.
   В тот памятный день часам к десяти утра осадки вдруг прекратились, и сквозь разрывы облаков сначала неуверенно, будто сомневаясь, лишь одним глазком, выглянуло
   солнце. Но уже буквально через несколько минут, словно в чём-то убедившись, оно показалось полностью и заярило во всю мощь. А подлиза-ветер, стараясь угодить владыке, усердно разметал облака по всему небу и через каких-нибудь полчаса на нём не осталось ни облачка, и оно чистое, голубое засверкало, как вымытая до скрипа тарелка.
   На тех, кто в тот день был "в наряде", остальные смотрели, как на счастливчиков, выигравших в "золотой заём" по сто тысяч. А они, не мешкая, друг за другом уходили в небо, оставляя на вымахавшей почти по пояс траве лётного поля, по две строго параллельных "просеки" от колёс шасси. Их самолёты расходились веером в разные стороны, уменьшаясь по мере удаления и, наконец, превратившись в точки, и вовсе пропадали в слепившем глаза голубом безбрежье.
   С чем сравнить чувства пилота, вырвавшегося в родную стихию после долгого сидения на земле?
   С высоты птичьего полёта он, будто впервые, рассматривал то, что проплывало под крылом. И его соскучившийся взгляд цепко выхватывал всё новое, что появилось за время его отсутствия в привычной для него мозаике полей, лесов, рек и озёр, станиц и хуторов, между которыми лениво и, в то же время величаво, извивалась мутная от обильных дождей, но как и прежде, царственная, река Кубань.
   Наверное, по-разному каждый из них ощущал восторг, который, как сжатый в баллоне газ, рвался наружу, ища простора. И, может быть, за неимением собеседника, коему можно было бы излить его, они облегчали душу либо громким криком, либо пением - ведь всё равно никто этого не услышит, и всё поглотит ровный и бесстрастный гул мотора.
   ... Солнце, уже давно перевалившее через свою кульминацию, раскаленным до голубизны диском теперь катилось к горизонту, когда Анатолий Милютин - пилот авиационного отряда, располагавшегося на аэродроме у станицы Пашковская - пригорода Краснодара, пролетев по посадочным площадкам "Темрюкского почтового кольца", возвращался домой.
   На каждой площадке он оставлял большие плоские бумажные мешки с почтовой корреспонденцией, которыми до отказа была набита задняя кабина самолёта. Обратно же он вёз несколько небольших холщёвых мешочков, опечатанных сургучом, с ценными бандеролями.
   Влажная, добросовестно разогретая солнцем, земля обильно парила, выбрасывая в голубую бездну лёгкие "барашковые" облачка. Они, казалось, возникали, буквально, из ничего перед самым носом самолёта.
   Незагруженную машину нещадно швыряло воздушными потоками, то вниз, то вверх, то в стороны и требовалось немалое напряжение физических сил и воли, чтобы удержать его в нормальном положении. Однообразно гудел мотор, и утомлённый слух пилота уже не воспринимал его гула, как иногда мы не воспринимаем тикания настенных часов.
   Набрав достаточную высоту, где "болтанка" ощущалась меньше и позволяла немного расслабиться, лётчик отдал машину во власть потоков и лишь время от времени после особенно сильных бросков выправлял её, устанавливая на прежний курс, и... размечтался...
   Как ни странно, сегодня мысли его вращались вокруг... девушек...
   Да простит строгий читатель молодому человеку столь отвлечённое от его основной работы времяпрепровождение в полёте! Но если погода "звенит"?!.. А задание уже выполнено и до аэродрома осталось "всего-ничего", то почему бы на этом простейшем участке маршрута, пролегающего вдоль столь заметного линейного ориентира, как река Кубань, и не предаться этакому безобидному занятию, как думы о юной части прекрасной половины человечества? Ведь даже на скоростных истребителях лётчику в полёте иногда удаётся помечтать, а уж на этом "небесном тихоходе", на котором, порой, если забраться высоко, кажется будто висишь на месте - и сам бог велел!
   Итак, девушки... Позавчера на танцах в клубе текстильного комбината, куда наконец-то, его затащил лучший друг Виктор Рыбаков, он познакомился с одним, очень миловидным... нет, даже премилым экземпляром этой чудесной породы, представившимся Светланой. Имя девушки, как нельзя лучше, соответствовало её облику: пышная копна светлых волнистых волос обрамляла нежный бледно-розовый овал лица с правильными чертами и красивыми карими глазами. Правда, как у большинства "смазливых", глубокомыслие не "выпирало" из её милого личика, а постоянная готовность смеяться по всякому поводу и без, выставляя на показ ровные ряды бездефектных белых зубов, обрамлённых сочными, слегка подкрашенными губами, которые казалось, специально созданы для поцелуев, скорее убеждала в обратном. Однако, она была хороша собой и этого было довольно.
   Проводив её домой, он рискнул на прощание поцеловать её. "Рискнул", потому что по не писаным правилам этикета порядочная девушка не должна позволять парню поцеловать себя раньше, чем на третий или четвёртый день знакомства. Она приятно удивила его своей неприверженностью к этикету и готовностью своих вкусных губ к сладостному, но и обязывающему акту общения между молодыми людьми. Раскрывшиеся, как ему показалось, не без удовольствия, они одарили его страстным поцелуем, самым что ни на есть, "взасос", что не оставляло никаких сомнений в отношении темперамента их обладательницы и, к сожалению, о её недюжинном опыте в амурных делах.
   Впрочем, почему "к сожалению"?.. Разве лучше неделями обхаживать какую-нибудь "Башеньку", ломающуюся, как сдобный пряник, и под конец с разочарованием узнавать, что она "бережёт" себя для будущего мужа?!
   Он даже немного опешил, когда длинноногая девица, кокетливо кривляясь, знакомясь, полушутя-полукапризно произнесла:
   - Башенька...
   И надо же придумать такое: - "Башенька"!.. Оно и правда, девушка чем-то напоминала это несуразное архитектурное излишество. Поначалу он серьёзно решил, что это - её имя. Ведь называют же людей "Тракторами", "Электростанциями" и даже "Индустриализациями"!.. И лишь позже он узнал, что "Башенька" - это уменьшительное от имени "Любовь": "Любаша" - "Любашенька" - "Башенька"...
   А, вот на Светлан ему везёт: это - уже третья!
   В лётном училище у него была Светочка - милейшее создание. И здесь, как только приехал, тоже познакомился с хорошей девушкой - Светланой. Правда, в противовес своему имени она была чёрненькая. Он иногда в шутку называл её "Черляной". Девушка не обижалась. И вообще, она была добрая, хорошая. Такая любому парню могла бы составить достойную партию, но...
   Вот, в этом-то "но" и была вся загвоздка! Из-за него-то с порядочными девушками у него ничего хорошего и не получается.
   Да... достоинства свои он знал прекрасно: высокий рост, атлетическое телосложение, лицом "бог не обидел", да и ума - "у людей не занимать"...
   Девушки влюблялись в него, как говорит Вартан Бабаян, "пачками" и, притом, сходу. А вот он... не испытывал к ним никаких серьёзных чувств, и потому ему нечем было им ответить: ни к одной из них, будь она писаной красавицей, не прикипало сердце.
   Вот, и с "Черляной"... Встречались около трёх месяцев... Девушка влюбилась в него всерьёз, а он...
   Вот, и пришлось оставить её, пока не поздно...
   Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что он вовсе не был знаком с тем особым состоянием души, которое именуют любовью. Давно-давно, ещё в детстве, была у него подружка - маленькая Наташка. Вот её он, наверное, действительно, любил, хотя тогда и не понимал этого.
   И потом, уже после войны в девятом классе он дружил с одноклассницей Надей. Они тогда тоже думали, что это - любовь... Клялись друг другу в верности "на всю жизнь", но первая же разлука растопила её, как весеннее солнце ледяную корочку на утренних лужах.
   А вот Наташка вспоминается ему всегда тепло и нежно...
   До какой-то поры она ничем в классе не выделялась. Маленькая, щупленькая с двумя смешными косичками, болтавшимися сзади "овечьими хвостиками" - неприметная девчонка. Выглядела она "недомерком". И одевалась просто: неярко, неброско. И только большие... нет, куда там! - огромные, как блюдца, глаза очень и очень выразительные, из-за непонятного каприза природы оказавшиеся на этой курносой мордашке, поражали своей эмоциональностью всех, кому посчастливится поймать их взгляд. Чтобы узнать её мысли и чувства вовсе не обязательно было с нею говорить. Достаточно было окунуться в глубину этих "колодцев", если они оказывались для вас открытыми. Но в том то и заключался парадокс, что редко кому это удавалось. Видимо, считая глаза важнейшим недостатком своей внешности, стеснительная девчонка упорно прятала их от других за густыми "гребёнками" длинных тёмных ресниц и низко подстриженной чёлкой, постоянно держа голову опущенной. И, может быть, вовсе, и не стеснительность была тому причиной,.. а - нежелание раскрывать душу каждому встречному и поперечному, чтобы не выдать её незащищённости?..
   Очень может быть... И вела себя она тихо и неприметно, так что её отсутствия в классе можно было спокойно не заметить, не будь её фамилии в классном журнале.
   Не замечал её и Анатолий в течение целых трёх лет.
   Узнал же он её при довольно необычных обстоятельствах.
   У них в "4б" в начале учебного года появилась новая девочка - Рита Щеглова, которую кто-то метко прозвал "Королевой Марго". И действительно, своей яркой красивой одеждой, искусно подчёркивавшей её стройную фигурку, своим смазливым личиком и пышными каштановыми волосами, спадавшими на плечи и всегда украшенными огромным бантом из широкой шёлковой ленты какого-нибудь яркого цвета, она резко выделялась среди сверстниц и была таки похожа на сказочную принцессу.
   Цвет её банта менялся ежедневно и соответствовал цвету одежды на данный день. Поэтому она была не просто "Королевой Марго", а "разноцветной "Королевой Марго"".
   Удивляло же всех то, что при всей своей яркой и броской внешности, девочка обладала ещё и недюжинным умом и была развита не по годам. Начитанностью, умением рассуждать и выражать свои мысли она с первого же дня покорила учительницу Ольгу Сергеевну, которой, наконец-то, после многих лет разочарований, повезло на "вундеркинда".
   Считай, все ученики класса, особенно этого не скрывали девочки, были влюблены в неё и искали с нею дружбы. Но "Королева" была довольно-таки разборчива и приближала к себе, увы, не каждого.
   Зато те, кого она "осчастливила" своим вниманием, беззастенчиво бросали свои прежние привязанности и демонстративно показывали всем свою близость с любимицей общества. Оставшиеся же "за бортом", естественно, завидовали им и злились.
   И, тем не менее, она была девочкой и ни ум, ни красота были не в состоянии оградить её от грубой мальчишеской силы. И потому вполне естественной была её потребность в надёжном защитнике. А кто мог им быть, как не самый сильный и физически развитый мальчик в классе?
   Вот, потому-то Анатолий и стал её "другом". Он не был драчуном и хулиганом, но увлечение спортом и спортивными играми развили его физически и, в случае необходимости, он мог дать отпор любому хулигану.
   Учился он хорошо, хотя и не был "круглым отличником", и его новой подруге не нужно было краснеть за него.
   Связывало их ещё и то, что жили они рядом: и в школу, и со школы им было всегда по пути. Обычно, по утрам, он заходил за нею, но если по какой-то причине, бывало замешкается, то она не считала для себя зазорным зайти за ним.
   Вообще, она была девочкой без предрассудков.
   Они вместе шли в школу и возвращались домой; вместе играли, готовили уроки и читали книжки; вместе ходили в кино... - словом, это была обычная хорошая дружба между мальчиком и девочкой, дружба двух детей - соседей и одноклассников. Завидя их вместе, взрослые обычно говорили: "Вот, хорошая пара!"... Завидовали им и ребята.
   Но длилась эта идиллия недолго. После зимних каникул с "Королевой" стало твориться что-то непонятное. Она сделалась задумчивой, а её рассеянность на уроках повергла в шок впечатлительную Ольгу Сергеевну.
   - Милютин, ты не объяснишь мне, что творится со Щегловой? - спросила она, оставив его в классе после уроков.
   - А вы сами её спросите. Я, лично, не знаю.
   Его ответ ещё больше обеспокоил её. Что она предприняла дальше, он не знал. Но утром следующего дня он, как обычно, зашёл за нею, но дома её не застал... Она уже ушла, не дождавшись его и не зайдя за ним. Он удивился не меньше Ольги Сергеевны и, придя в класс, специально не подошёл к ней, считая, что она сама должна объяснить причину. Стал наблюдать. Но против обыкновения, она не подошла к нему на переменке и даже ни разу не глянула в его сторону.
   В классе сразу заметили это "ЧП", и внимательно следили за каждым из них. Анатолий неоднократно ловил на себе любопытные взгляды, видел многозначительные ухмылки и шушуканья ребят, но старался не подавать вида. "Королеву" же всё это, казалось, совершенно не трогало. Она вела себя, как ни в чём не бывало: на переменках гуляла с Зубовой, с которой с первого дня сидела за партой. И после уроков, ничего не объяснив, ушла с нею же домой.
   Это сильно его озадачило. Похоже, что он получил "отставку". Но почему так, безо всяких объяснений?..
   На другой день всё повторилось. На третий - тоже...
   И, вдруг, однажды, всем на удивление, к ним присоединился ученик пятого класса Сашка Песков по кличке "СП" - Люськи Зубовой двоюродный брат, живший в одном с нею доме.
   Анатолий не мог простить Ритке подобной подлой измены. Его не столько возмущало, что она не хочет больше продолжать с ним дружбу, сколько то коварство, с каким она ее прервала. Ему ужасно захотелось отомстить ей. Но как?..
   Решенье пришло само, когда однажды он увидел Ритку и Сашку, идущих со школы вдвоём. Он подкараулил соперника на обратном пути и высказал ему всё, что думал о них. "СП" поглядел на него свысока, хотя и был одного с ним роста и сплюнул через щель в верхнем ряду зубов. Анатолий так лихо плевать не умел, но чувствовал, что физически он сильнее его. И потому пригрозил:
   - Ещё раз увижу тебя с Риткой,.. так,.. больше так плеваться не сможешь - у тебя не будет зубов!
   "СП" посмотрел сквозь него и, не сказав ни слова, повернулся и пошёл прочь. Однако, предупреждению внял, ибо на следующий день Ритку провожали уже трое: Сашка, его друг, имени которого Анатолий не знал и Люська Зубова.
   Закадычный друг - Колька Агеев предложил встретить пятиклассников и всыпать им, как следует, чтобы не отбивали у них девчонок.
   - Слишком много чести ей, чтобы за неё драться! - отмахнулся Анатолий, но Колька понял его отказ по-своему:
   - А что? Вчетвером мы бы им надавали!..
   - Вчетвером?.. Может, скажешь, классом на класс?.. Я же сказал: много чести - повторил он с презрением.
   Сознанием он действительно презирал её, но душой... Если бы она подошла и извинилась, и снова предложила свою дружбу или, по крайней мере, хотя бы объяснила причину разрыва, он, пожалуй, и простил бы её, позабыв все обиды. Не мог он так, за здорово живёшь, отшвырнуть от себя вчерашнего друга, даже если он его и предал.
   И тогда он решил отплатить ей другой монетой: а именно - игнорировать её везде и всюду, делать вид, что не замечает её, будто она вовсе и не существует. Однако, давалось это ему нелегко. Зато ей её поведение удавалось прекрасно.
   Видя, что его безразличие совершенно не трогает её, он иногда желал, чтобы в их жизни случилось что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, и чтобы не "СП", а именно он - Анатолий, совершил героический поступок и погиб при этом. Он живо представил себе, как она плачет навзрыд, уткнувшись в подушку, горько сожалея о своей измене. А несчастная мама ходит вокруг, не зная, как помочь её горю. И даже отец - известный в городе врач - бессилен что-либо предпринять. А Сашку Пескова она и видеть не может. "Дура я, дура - кричит она, размазывая слёзы по щекам, - какого друга потеряла! Ведь это был такой друг,.. такой друг, какого я в жизни никогда больше не встречу!" И слёзы умиления набегали ему на глаза.
   Но тут же он осознавал, что такая месть, результатов которой он сам не увидит и не сможет насладиться ею, ему не подходит. Тогда он отказывался от трагической концовки. Нет, пусть он останется жив, но слава о его поступке, чтоб разнеслась по всей стране и чтоб о нём напечатали в "Пионерской правде", и чтоб мальчишки и девчонки из разных концов страны писали ему письма с предложением своей дружбы. А когда она придёт в больницу навестить его, и со слезами на глазах будет просить у него прощение, он с презрением ответит: - "С изменницами я не разговариваю - и, отвернувшись, добавит: - "Москва слезам не верит!"
   Но, увы, случай для проявления героизма так и не подвернулся. А девчонки в классе по-разному реагировали на случившееся. Некоторые сами были непрочь с ним дружить, но до появления в классе "Королевы", дружба между мальчиком и девочкой, как-то, не приветствовалась. А когда она ввела это в моду, было уже поздно: он оказался занятым. И им оставалось только завидовать.
   Теперь же, когда он был отвергнут ею, для них он уже не представлял такого интереса, как прежде.
   Некоторые из них злорадствовали, мол, так ему и надо! Но были и такие, которые ему сочувствовали, считая её поступок низким, подлым - изменой.
   Именно тогда и подошла к нему тихоня - Наташка Никитина и, опустив глаза, попросила остаться в классе после уроков. Ко всему прочему, он ещё был и ужасно любопытен. Это и заставило его согласиться. Колька Агеев слышал просьбу Никитиной и, ухмыляясь, ушёл после звонка, не сказав ни слова.
   В тот день Никитина была дежурной по классу, и ей нужно было остаться после уроков, чтобы подготовить класс к завтрашнему дню: вытереть доску, закрыть форточки, запереть класс и отнести ключ в учительскую. Анатолий нарочито медленно собирал свои пожитки и дождался когда, хлопнув дверью, ушёл последний ученик. Тогда он выжидающе посмотрел на девочку, хлопотавшую у доски. Но она не оборачивалась. В самый последний момент решимость, видимо, покинула её. Пришлось самому подойти к ней.
   - Что ты хотела?..
   Не поднимая головы, она сказала себе под ноги
   - Ты, пожалуйста, только не смейся! Я ненавижу "Королеву"!.. Она... она - изменщица!.. И, вообще... - Переводя дыхание, она на мгновение подняла глаза. В них мелькнул вопрос... И, вдруг: - Если ты не возражаешь, давай дружить!?. - Она снова расшторила свои "блюдца" - глаза, ожидавшие ответа.
   Он был разочарован: после Щегловой - шикарной "Королевы - какая-то "пигалица" предлагает ему дружбу! Контраст меду ними был настолько разителен, что он сразу опешил... Растерялся... Придя в себя, тут же решил наказать зазнавшуюся девчонку, нагрубив ей. Но, нечаянно взглянув в её глаза, был удивлён: на него смотрели два глубоких "колодца", полных ожидания, обожания и ещё чего-то непонятного, которые остановили готовую, было, сорваться грубость. Она не выдержала его задержавшегося взгляда, часто-часто заморгала, и глаза её заблестели, сигнализируя о том, что из них вот-вот польётся... Она снова низко опустила голову, как подсудимая, ожидающая приговора.
   И ему вдруг стало жаль этого цыплёнка в человеческом обличии. И, чтоб как-то успокоить её и загладить свою неучтивость, он, неожиданно для себя, соврал:
   - Между прочим, я и сам,.. знаешь,.. хотел, было, тебе предложить... Да после Ритки... как-то неудобно было... - он замялся...
   Она быстро бросила на него недоверчивый взгляд, но он успел изобразить на лице подобающее моменту выражение, усилием воли подавляя готовую сорваться с губ ухмылку при виде наполненных слезами глаз.
   И тут, на его глазах произошло чудо: её невзрачное личико вдруг преобразилось, утратило свою невыразительность и расплылось в милой, доверчивой и подкупающей улыбке. А из переполненных глаз выкатилось-таки по крупной "жемчужине". Они, словно наперегонки, покатились по щекам, покрывшимися румянцем, оставив за собой блестящие дорожки. Она смотрела на него снизу с такой доверчивостью, что ему стало неловко за свой обман. И чтобы как-то сгладить свою неучтивость, он нагнулся, поднял валявшуюся под ногами испачканную мелом тряпку и стал быстро вытирать верхнюю часть доски, до которой она не смогла дотянуться. Это, как бы, подтверждало начало действия только что заключённого союза. Тряпка была сухая и плохо вытирала. Девочка засмеялась, вырвала её у него и побежала в уборную, чтобы помыть. А он тем временем стал закрывать форточки.
   Чистой влажной тряпкой Анатолий протёр сначала стол, потом - всю доску, а Наташа убрала куски мела в ящик стола.
   Закончив все необходимые дела, она с улыбкой, очень украшавшей её лицо, подошла к нему и, смело, глядя ему прямо в глаза, взяла его за руку...
   Такой уверенной и решительной и, потому ставшей нормальной симпатичной девочкой, её, вероятно, в школе никто и никогда не видел.
   "А что?.. Ничего девчонка! - подумал Анатолий. - С такой, пожалуй, можно и дружить... Конечно, это - не "Королева", но, по крайней мере, - не лицемерка!.."
   Он был совершенно свободен, и терять ему было нечего.
   Понятно, одноклассникам такая замена покажется неравноценной, но ведь всем известно, что не он был инициатором разрыва со Щегловой. Кроме того, она предпочла ему не кого-то из них, а ученика старшего класса и потому это не могло унизить его достоинства. И, в-третьих, уже короткое общение с Никитиной показало, что класс вовсе её не знает и что, в каких-то вопросах, она вполне может дать фору Щегловой. И, в конце-то концов, никто же не заставляет его дружить с нею целую вечность!
   Довольный благополучной развязкой, которую склонен был приписать своей мудрой дипломатии, он свободной рукой схватил оба портфеля и они, держась за руки, пошли к двери.
   На улице Наташка предложила зайти к ней домой. Мама и папа - на работе и они могут чувствовать себя вполне свободно.
   Оказывается, она жила совсем недалеко от школы. Семья её состояла из трёх человек: папы, мамы и её самой. Отец работал на военном заводе, а мать - в детском саду. У Наташки была своя, хоть и небольшая комната, где она спала, играла и делала уроки. Чувствовалось, что хозяйкой здесь была девочка: кругом всё было чисто и уютно, не то, что у него дома. Кстати, даже у "Королевы" не было своей отдельной комнаты.
   Позже Анатолий часто бывал здесь. Готовить уроки у Наташи было удобно: ни братишка, ни сестрёнка не мешали. Зато было с кем обсудить любой вопрос, посоветоваться и кому высказать свои соображения.
   Каждый новый день он с удивлением "открывал" для себя Наташу. При более близком рассмотрении она оказалась смышленой девчонкой с тонким чувством юмора, чрезвычайно честной и доброй, преданным другом и внимательным товарищем. Общаться с нею было очень легко - не нужно было никакой дипломатии: говори и делай всё, что думаешь.
   Первое время он стеснялся показывать на людях свои отношения с нею. Уж больно разительным получался внешний контраст между шикарной "Королевой" и простенькой Наташкой. Лишь Кольке Агееву он признался об этом под строжайшим секретом. Как и следовало ожидать, тот не одобрил его выбор и был немало удивлён, но обещал соблюдать тайну.
   Саму же Наташку эта проблема нисколько не беспокоила. Она не видела необходимости скрывать свои отношения с Анатолием от класса и, наоборот, как бы желая убедиться, что это не сон, а реальность, не упускала возможности постоять возле него, поговорить о чём-нибудь. Позже, когда он узнал её получше, стеснительность сама по себе прошла и их отношения стали достоянием всех.
   "Общественность" класса не приняла эту дружбу всерьёз. Как он и ожидал, она считала "компенсацию" неравноценной. Такого же мнения, видимо, придерживалась и Ольга Сергеевна. По крайней мере, по отношению к Никитиной у неё появилась какая-то неприязнь.
   А Наташка, между тем, преображалась у всех на глазах. Её отношения с Анатолием повлияли на неё настолько благотворно, что она, буквально, расцвела. Эта дружба как бы ставила её на одну ступеньку со Щегловой, окрыляла её. Куда делись былая стеснительность и неуверенность в себе! Она перестала опускать голову и прятать свои бесподобные глаза. И тогда, вдруг, все обратили внимание на её своеобразную красоту. И тут оказалось, что она вовсе не дурнушка, а её курносый носик является именно той деталью, которая совершенно необходима для довершения её неповторимого образа.
   Однажды, уже весной перед самыми "испытаниями", как тогда называли выпускные экзамены в начальной школе - первые экзамены в жизни детей - на переменке к нему неожиданно подошла Рита. Удивительно, но сейчас она совсем не была похожа на ту надменную, самовлюблённую "Королеву", привыкшую к всеобщему вниманию. В ней не было её обычного высокомерия. Казалось, она была чем-то подавлена.
   - Ты что-то перестал замечать старых друзей!.. - сказала она с заметной грустью, хотя и старалась казаться непринуждённой.
   - Старых?.. Скажи лучше - бывших".
   - Какая разница!..
   - Разница?.. Видишь ли, друзья не предают,.. тем более, старые!
   - Ты всё ещё обижаешься... Ты, конечно, прав!.. Но ты не знаешь правды... Я не могла тебе это сразу объяснить. Но когда-нибудь ты её узнаешь, и, думаю, поймёшь меня и изменишь своё мнение.
   Наташка в это время сидела за своей партой и рылась в портфеле. На мгновение она оторвалась от своих дел и увидела, что они разговаривают. Глаза её округлились и насторожились, сигналы тревоги понеслись в эфир.
   Взглянув на неё, он сразу же принял её отчаянные "SOS" и, не желая причинять ей боль, ничего не ответив, отошёл от Щегловой.
   Однако, та была не из таких, которые так просто отказываются от своих намерений. Во время урока она прислала записку, в которой приглашала его после школы к себе на день рождения.
   На записку он не ответил, на день рождения не пошёл.
   В течение последующих дней она беспрестанно "гипнотизировала" его взглядом. А однажды, когда Наташки не было в классе, Люська сунула ему в руку тетрадный лист, сложенный вчетверо.
   - Никому не показывай! Прочти и порви! - прошипела она.
   Это было письмо Риты. Он прочёл его украдкой во время урока. В нём она - чудачка!.. - признавалась ему в любви. Она писала, что очень виновата перед ним и, что разрыв их отношений был совершён по настоянию её мамы. Она, конечно, хотела, как лучше, потому что считала, что "любовь эта преждевременная и несерьёзная". И уверила, что она пройдёт, как только Рита начнёт дружить с другим мальчиком. Поэтому и появился Сашка. Но любовь не прошла, а наоборот, его неожиданная дружба с Никитиной, кстати, удивившая всю школу, ещё сильнее разожгла её. Она больше не может бороться с собой, и вынуждена ему признаться...
   Письмо было написано под явным влиянием какой-нибудь взрослой книжки, к чтению которых она пристрастилась ещё во времена их дружбы.
   ... "Ты можешь думать обо мне, что хочешь, - продолжала она. - Можешь не прощать меня, но мне нужно высказаться. И я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, и буду любить всю жизнь, несмотря ни на что, как мама моя любит папу (я тебе об этом рассказывала)".
   Так заканчивалось письмо, которому он тогда не придал значения. В тот момент его беспокоила только одна мысль: что делать с ним? Показать Наташке или нет? Если она прочтёт его, то тут же умрёт - ведь она такая впечатлительная! А не показывать нечестно: они друзья и между ними не может быть никаких недомолвок.
   Он оглянулся на неё. Высунув розовый кончик языка, она усердно что-то выводила в тетради. Почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову, и глаза их встретились. "Что случилось?" - сигналила она. Он подмигнул ей по-свойски, мол, не дрейфь, всё в порядке! В ответ лицо её расплылось в доверчивой улыбке.
   "Эх, Наташка, Наташка! - мелькнуло в голове. - Если бы ты знала, что я сейчас получил, ты бы так не улыбалась".
   Она будто прочла его мысли, и улыбка тотчас же сползла с её вдруг заострившегося подбородка.
   "Нет! - решил он. - Нужно быть последней свиньёй, чтобы обманывать эту саму доверчивость!".
   После уроков он показал ей письмо. Было это в её комнате.
   - Что ты собираешься ей ответить? - настороженно спросила она.
   Глядя в её потемневшие глаза, полные отчаяния, можно было подумать, что наступил конец света. И тогда им овладел порыв какого-то озорства:
   - А вот, что! - крикнул он, и мелкие обрывки бумаги, которые минуту назад были злополучным письмом, маленькими листовочками, переворачиваясь в воздухе, стали падать от потолка на пол. Он сразу же почувствовал облегчение: нет никакого письма и не нужно никому отвечать! Но Наташка, почему-то, не разделяла его ликования. На минуту ей подумалось, что вот этот мальчик, ставший ей таким близким и дорогим, когда-нибудь может вот так же легко порвать и развеять по ветру крик и её души. Внимательно проследив за полётом обрывков, она перевела взгляд серьёзных и полных укоризны глаз на него:
   - Не надо так шутить! - прошептала она печально, будто вовсе не письмо соперницы, а её собственная душа, растерзанная на мелкие кусочки, валялась под ногами. - А если это - серьёзно?.. Если это... - она задумалась, подбирая нужное слово. - Если это - исповедь?
   Чудачка! От волнения она заговорила церковным языком.
   Вот, кто, действительно, обладал даром гипноза! Взглядом своих глазищ она могла заставить его сделать всё, что только захочет. Под их грустным укором ему, вдруг, стало совестно и, присев на корточки, он принялся собирать с пола клочки. Собрав все до единого, он вложил распадавшийся комок в её маленькую ладошку и, зажав её в свой кулак, проговорил:
   - На! Можешь делать с ним, что хочешь: выбросить или отдать ей!
   Много позже, вспоминая это событие во всех подробностях, он пришёл к выводу, что "Королева Марго" не врала. Она, действительно, как и Наташка, была в него влюблена. Ну, может быть, не по настоящему, а по-детски, но была влюблена и верила в это. Поэтому и понятны были тогда Наташке её чувства. А ему стала понятна печаль его подружки по поводу того, как по комнате беспечно разметались откровения человеческой души...
   И действительно, для него в то время слово "любовь" не имело ещё никакого значения, не имело смысла...
   ...Вспомнилась последняя его встреча с Наташей...
   ...Шёл третий месяц летних каникул и второй месяц войны. Их отцы, как и отцы многих детей, были на фронте, и от них ещё не было вестей. Все жили тогда ожиданием.
   Только недавно он вернулся из пионерского лагеря от организации, где работала его мать. Наташа же была в заводском лагере и решением руководства завода детей, чьи отцы были на фронте, оставили там, на вторую смену. Она должна была вернуться в конце августа. И вдруг, она, запыхавшаяся и встревоженная, появилась у них на пороге и крикнула:
   - Толик, миленький, мы уезжаем!
   Он стоял в одних штанах без рубашки и не понимал, куда она может ещё уезжать? Видя его недоумение, она в отчаянии прокричала:
   - Мы уезжаем на совсем... на Урал!.. Я только на минутку,.. попрощаться!..
   Надо было знать Наташку, чтобы представить её такой возбуждённой: и без того большие глаза, теперь, округлившись, занимали почти пол-лица. В них он прочёл сразу и тревогу, и отчаяние, и какую-то недетскую решимость.
   Вообще, лагерь повлиял на неё благотворно: она сильно подросла, и её красный в цветочках ситцевый сарафанчик стал на неё мал и живо подчёркивал её тонкую подвижную фигуру. Она здорово похорошела, и её новая причёска без косичек, мягкими прядями спадавшая на плечи, закрывая виски и плечи, ужасно шла к её загорелому лицу. Когда она наклоняла голову, пряди волос полностью закрывали лицо, тогда она круговым движением головы ловко откидывала их назад.
   В тот момент в памяти всплыло что-то далёкое и туманное, слышанное от Ольги Сергеевны: какие-то горы, богатые природными ископаемыми... Однако, они никак не ассоциировались с теперешним её видом. И вдруг, сознание прорезала догадка, объединившая сразу и Урал, и Наташку в одно единое понятие, и он чётко осознал, что он и его городок - здесь, а Урал и Наташка с этой самой минуты где-то далеко-далеко... там...! С болью в сердце он понял, что видит свою подружку в последний раз, что через минуту она уйдёт и это будет навсегда!
   Она подошла вплотную:
   - Я никогда,.. никому,.. и даже... тебе... не говорила... - голос её прерывался и дрожал от сдерживаемых рыданий. - ... Я люблю тебя!.. Слышишь!.. Я всю жизнь буду любить... - она шмыгнула носом - ...только тебя! ... Мой любимый!.. Мой хороший!.. Всю жизнь..! - Она захлебнулась слезами и сквозь рыдания добавила: - Где бы я ни была!..
   Крупные слёзы текли по её щекам. Она обняла его за шею и целовала лицо, размазывая по нему свои слёзы, приговаривая между поцелуями:
   - Прощай,.. мой... един... ственный!..
   Положив голову ему на грудь, она на какое-то время застыла в этом положении.
   Он растерялся и не знал, как её утешить и, забывшись, не чувствовал, что крепко сжимает её в своих объятиях.
   Медленно подняла она голову, сняла руки с его плеч и провела ими по его груди и животу, затем взяла его за руки и прижала его ладони к своему мокрому лицу.
   Вдруг, словно что-то вспомнив, отстранилась, крылышком сарафана вытерла глаза, нос и, шмыгнув им, попросила:
   - Поцелуй меня, пожалуйста!
   Тогда он не знал, как это делается. Мать и отца, братика и сестричку он обычно чмокал в щёки. Но она подставила ему свои полураскрытые губы, и он неловко коснулся их, почувствовав их влажное тепло. Она вновь обняла его за шею и прижалась к нему, слегка откинув голову назад. Так они простояли минуту - две.
   - Спасибо! - чуть слышно прошептала она, отстраняясь и, опустив голову, пошла к двери. Там, обернувшись, крикнула:
   - Прощай! - И выскочила на улицу.
   - Подожди!..
   Он лихорадочно искал глазами рубашку и, не найдя, в чём был, побежал за нею.
   Догнал он её за углом, и всю дорогу до её дома они бежали, взявшись за руки.
   Возле дома стояла полуторка. Шофёр, опершись на открытую дверку кабины и опустив ногу на подножку, громко выговаривал кому-то в кузове. Там находились женщины и дети. Среди них Анатолий сразу узнал мать Наташи. Она беспокойно озиралась и, завидя их, замахала рукой, хотя и видела, что они бегут. На лице её было отчаяние.
   Подбежав к машине, он подсадил Наташу на колесо, поддержал ладонями снизу. На мгновение она задержалась в этой позе - ей, видимо, хотелось продлить и запомнить этот миг последнего прикосновения его рук, сильных и надёжных. Затем, ухватившись за борт, легко перекинула одну и другую ноги, обернувшись, нагнулась, взяла его протянутые руки в свои и прерывающимся от быстрого бега шёпотом, выдохнула:
   - Я... тебе... сразу же... напишу!.. Ты... ответишь?.. - с мольбой посмотрела ему в глаза.
   Он кивнул, успев мельком отметить нелепость вопроса: как же он может не ответить?
   - "Прощай, любимый!.." - просемафорили её глаза.
   Дверца хлопнула. Машина рванула с места, оставив после себя облачко голубоватого дыма со специфическим запахом сгоревшего бензина. И пока она не скрылась за углом, он видел над кузовом красное пятно сарафана и маленькую ручку, махавшую ему...
   Никакой весточки от неё он не успел получить. Буквально через несколько дней обстановка на фронте резко изменилась. Фронт приблизился к их городку, и их семье, в спешном порядке, пришлось покинуть родное гнездо.
   Сколько он ни уговаривал мать, чтобы ехать на Урал, но та упорно стояла на своём: - в Среднюю Азию, потому что "Ташкент - город хлебный"...
   ...После войны они снова вернулись домой в надежде, что туда же вернётся и отец. Но он не вернулся. Не появилась там и Наташка. В доме, где жила она до войны, обосновались другие. О прежних жильцах они ничего не знали...
   ... "Где ты теперь, милая моя Наташка? Жива ли?.. И если жива, то, как сложилась твоя судьба, бедная моя подружка?.. Вспоминаешь ли ты наше детство, нашу дружбу?.. Не забыла ли своё обещание любить меня всю жизнь? Ах, если бы мне встретить тебя! Я бы знал, как ответить на твои чувства! Может быть, судьба и сведёт ещё нас вместе?!.". - грустно думал Анатолий.
   Но тут же ему вспомнилась собственная эвакуация: бесконечные бомбёжки, остовы обгоревших и искорёженных паровозов и вагонов, лежавших на боку там и тут вдоль железнодорожного полотна; голод и холод,.. эпидемии разных болезней, которые буквально косили людей в дороге и особенно детей... Сумела ли Наташа невредимой пройти через всё это, через весь этот ад? Или уже давно сравнялся с землёй небольшой холмик над её безымянной могилкой на каком-нибудь неизвестном полустанке? И непрошенные слёзы навернулись на глаза.
   Только теперь, вспоминая о маленькой своей подружке, он понял, что пусть как-то по-детски и, может быть, не так, как все, а чисто по-своему, он любил её. И эта любовь теплом и нежностью откуда-то изнутри продолжала согревать душу и в то же время охраняла её от проникновения других чувств...
   После чистых и грустных воспоминаний о детстве, разбередивших спрятанный ото всех, затаённый и самый чувствительный уголок души, ему уже совсем не хотелось думать о новой знакомой и о предстоящей встрече с нею, на которую всего полчаса назад он возлагал вполне определённые надежды...
   Осмотрелся. Впереди в густой фиолетово-сизой дымке, разлитой над горизонтом, стало вырисовываться светло-серое пятно Шапсугского водохранилища. Ещё немного и из неё, как на проявляющейся фотографии, начнут выползать сначала заводские трубы, а затем и городские строения краевого центра, очерченные с юга таким же светло-серым полукружьем Кубани... А там и до аэродрома рукой подать...
   И тут в ровный гул мотора, грубо ударив по ушам, ворвались пустоты перебоев. Насторожился. И снова: раз,.. два,.. три...
   Что это?..
   Лихорадочно соображая, что бы могло быть причиной перебоев в работе двигателя, он одновременно обшаривал глазами медленно плывущую под ним местность, ища какой-нибудь "пятачок", куда, "в случае чего", можно было бы "приткнуться". Но, как назло, кругом был только лес.
   Удивительно: на равнинной части Кубани, северней Главного Кавказского хребта, и лесов-то с "гулькин нос"! А вот, на тебе!.. Когда не надо, все тут оказались!
   И только слева, этак, километрах в пяти, просматривались прямоугольники полей со скошенными хлебами и разбросанными по ним рядами ещё не соскирдованных копен соломы, золотыми пуговичками, желтевшими на их серовато-рыжем фоне, которые перемежались с тёмно-коричневыми "заплатами" пахоты. А ещё дальше за этим "лоскутным одеялом", будто кто небрежно швырнул на мохнатый зелёный палас пригоршню мелков, белела станица. В центре её, словно прожектор, бил в глаза луч, отражённый от оцинкованной железной крыши.
   Говорят: "Бережённого бог бережёт!". И Анатолий, на всякий случай, развернул самолёт на эти "лоскутки".
   И случай не заставил себя ждать. Как только капот с ритмично вздрагивавшими "рогами" выхлопных патрубков накрыл "прожектор", в ту же секунду вокруг стало непривычно тихо. И только встречный поток воздуха натужно выл в расчалках плоскостей, заставляя их вибрировать и дребезжать, словно расстроенная гитара. Совершив два-три оборота вхолостую, винт совсем остановился, став горизонтально.
   Не теряя скорости, Анатолий перевёл самолёт на планирование и напряжённо следил за тем, как катастрофически быстро уменьшалась высота и ужасно медленно приближалась кромка леса.
   Винт не вращался, и потому о повторном запуске двигателя не могло быть и речи.
   "Дотяну ли?" - сверлило в мозгу. И после каждого оборота "сверла" рука невольно тянула "на себя" ручку управления - так жутко хотелось нарушить этот удручающе нелепый дисбаланс между щедро утрачивающейся высотой и упрямо растягивавшимся, как резиновый амортизатор, расстоянием. А самолёт почти без скорости, как говорится, "на честном слове", повис над жадно протянутыми навстречу лапами тысячепалого чудовища, которого при иных обстоятельствах он ласково называл "лесом".
   Всё ближе и ближе верхушки деревьев, всё яснее и яснее различаются отдельные ветви с пухлыми подушечками листвы. Мягко стелет лес, да жёстко на него садиться!..
   "Надо между деревьями!" - обречённо стучит в висках. А прямо на него несётся огромное, похожее на чёрного паука, дерево с корявыми, сучковатыми лапами, будто специально для этой роковой встречи сбросившее своё зелёное одеяние. Надо отвернуть!.. Но это - дополнительная потеря высоты, так необходимой сейчас для того, чтобы дотянуть до темневшего впереди поля. Да и, откровенно говоря, для отворота нет уже ни скорости, ни сил... И машина, почти неуправляемая, "сыплется" вниз к своей гибели...
   "Это - конец!" - мелькнула последняя мысль, от которой горячая кровь, будто ошпарив всего, полыхнула в лицо. И рука машинально, чисто инстинктивно, до упора рванула ручку "на себя".
   В обычном полёте при наличии достаточной скорости такое движение рулями привело бы к резкому набору высоты, но в условиях, когда самолёт "висит на ручке", это должно было привести лишь к его "сваливанию".
   И в тот самый момент, когда Анатолий уже, казалось, слышал треск разрушающейся машины - "прощальный залп" его двадцатидвухлетнему пребыванию на земле, вывернувшийся откуда-то вихорёк неожиданно приподнял её, повертел в своих невидимых лапах, качая с крыла на крыло, будто соображая, куда бы швырнуть, и бросил вперёд на мелкий кустарник, росший сразу же за лесом.
   Самолёт грузно, словно проколотый мяч, плюхнулся на стерню за кустарником и, пробежав по кочкам, переваливаясь по-утиному с боку на бок, несколько десятков метров, остановился возле большой копны соломы.
   В первый момент Анатолий не поверил тому, что произошло. Настолько неправдоподобно и ошеломляюще всё случилось. Скорее, можно было придумать любое мистическое объяснение своим ощущениям, вплоть до потустороннего продолжения жизни, чем поверить в реальность такого чудесного спасения. А когда через несколько мгновений он ощутил реальный материальный мир и поверил в действительность его существования, то первой мыслью, как ни странно, было: никому не рассказывать об этом чуде. А если и придётся, то делать это с явной претензией на "трёп", ибо знал из опыта, что в такую правду никто не поверит.
   Он живо представил себе лётную комнату и ухмылки "стариков", мол, "Вот, "заливает" Милютин!". И в том не видел ничего удивительного: ведь не верил же никто, когда командир третьего звена рассказывал, как при сдаче почты на одном из аэродромов, его самолёт приподняло вихрем на несколько метров, перевернуло в воздухе и поставило снова на колёса на глазах ошарашенных пилота и "почтаря". Это тоже были его проделки, то есть вихря! Кстати, на Кубани в летнюю пору, обычно, их бродит предостаточное количество. Но все воспринимали рассказ, как очередной "загиб" командира, когда в нелётную погоду делать было нечего.
   Сомнения его длились не долго, и в следующую минуту, сбросив привязные ремни, он вскочил ногами на сидение, спрыгнул на плоскость, затем - на землю и обежал вокруг самолёта. Не обнаружив видимых повреждений машины, заглянул под плоскость. На удивление, и тут было всё цело. Там только глянцево поблёскивали широкие чёрные полосы: "СССР - 4905", отражая игру света и тени от предметов под самолётом и впереди него, да темнели прилипшие к центроплану комки грязи.
   "Вот, повезло!" - решил он и тут, будто кто пырнул в зад раскалённым прутом: как ужаленный, он сорвался с места и кинулся к кабине.
   "Фу, чёрт! Вот, так и горят люди!" - подумал, перекрывая бензокран и выключая зажигание, то есть, выполняя "задним числом" те процедуры, которые он обязан был сделать в воздухе, когда стало ясно, что запустить двигатель невозможно. И тут же представил себе, как от удара о землю разрушается и загорается самолёт, а он, потерявший сознание, сидит в кабине, прижатый к сидению ремнями, уронив голову на приборную доску... Потом - взрыв!.. И поминай, как звали!.. И только одни головёшки дымят вокруг клочка обгоревшей земли, указывая место, где завершились последствия катастрофически грубейшей ошибки пилота...
   Его передёрнуло: и придёт же в голову такое!
   Он огляделся и изумился, ощутив вдруг всю огромную непостижимость мира, бытия: ведь всего несколько минут назад он видел смерть в образе чёрного, покинутого листьями корявого дерева и вот, целый и невредимый он вновь на твёрдой земле. И самолёт его, совершенно без единой царапины, греется на солнце у золотистой копны на поле скошенной пшеницы. Словно какая-то непостижимая сила, опекая его от бед, дала, однако, почувствовать, что не всё в жизни так гладко, как ему казалось, дала ощутить "вкус контрастов"...
   Иногда непосвящённые удивляются тому, что лётчики - народ достаточно образованный, а верят в разную чепуху, вроде суеверий... Но... попробуй тут - не поверь!..
   Обломком сучка, отодрав от колеса налипшие на нём шматки чернозёма, он присел на него, вытер хлопчатобумажным шлемом цвета "хаки" вспотевшее лицо и подумал: - "А что, может и правда - есть бог? Иначе, чем объяснить такой чудесный поворот событий, когда он уже, буквально, одной ногой был на "том свете"? И нужно же было, именно в тот момент, в ту самую секунду, когда решалась его судьба, подвернуться тому спасительному вихорьку!.."... Правда, в дальнейшие рассуждения в столь мудрёном вопросе вдаваться не стал, решив, что совсем неважно, кто его опекает, бог или чёрт, лишь бы и впредь ему так же везло... Ведь не по дороге ездит, а как-никак - летает по воздуху!..
   Только теперь, всматриваясь в окружающую природу, он обнаружил, что она полна разнообразных красот, запахов и звуков.
   Пилотам редко приходится быть с нею вот так, интимно наедине, в моменты её тихой радости, когда ласково светит солнце и тёплый ветерок треплет взмокшие, взлохмаченные волосы. В такую погоду лётчики, обычно, в полёте и им некогда любоваться её красотами. Зато плачущую и стонущую они знают её хорошо, ибо в такие дни у них "выходной" и им целый день, предоставляется возможность любоваться ею.
   А что, если это сама природа радуется его удаче и потому с голубого неба, по которому рассыпаны маленькие, шаловливо барахтающиеся облачка, так нежарко улыбается солнце, лаская землю сквозь прозрачное покрывало, лёгким маревом, невесомо повисшим над нею, и весело щебечут птицы, а воздух полнится запахами хвои, прелой земли и свежескошенного хлеба!
   Станица, видневшаяся невдалеке и до которой, на глазок, было километра полтора, казалась повисшей в воздухе вместе с садами и старенькой церквушкой, отделённая от земли светло-голубой дрожащей полоской пара, источаемого прогретой пахотой. Она настоятельно звала к себе, обещая помощь и возможность связи с городом, с аэродромом...
   Где-то совсем рядом послышались голоса. Затрещал кустарник и на поляну один за другим выскочили трое загорелых ребятишек, одетых в выцветшие штанишки. Как и полагается, на место происшествия первыми явились именно они - эти вездесущие пострелята. Руководствуясь, порой, одной лишь дерзкой неуёмной фантазией, да свойственной их возрасту беспредельной любознательностью, невзирая ни на какие опасности, они могут укатить на "край света", доведя до инфаркта родителей и подняв на ноги всю милицию.
   От неожиданно возникшего перед ними настоящего самолета и настоящего лётчика, сидящего на колесе, они растерялись и невольно попятились, готовые в любую минуту задать стрекача.
   - А ну, хлопчики, идите сюда! - обрадовался Анатолий.
   Но мальчишки не торопились подходить. Они только неуверенно топтались на месте, не делая ни шага вперёд. Они смотрели на самолёт и лётчика, как на сказочное видение с любопытством и недоверием, поочерёдно поднимая то одну, то другую ноги, чтобы шершавыми, потрескавшимися подошвами почесать икры, обожжённые крапивой.
   Старший из них с загорелыми больше, чем у других, и исцарапанными ногами, покрытыми цыпками, наконец, сделал несколько шагов в сторону самолёта, но остановился на почтительном расстоянии. Из-под рыжих вихров на Анатолия оттопырено, не мигая, глядели серые любопытные глаза, а облезлый нос, щедро усыпанный веснушками, вопросительно задрался кверху. Видя, что им не угрожает никакая опасность, чуть помедлив, подошли ближе и остальные.
   - Ну, чего вы испугались? Я же не кусаюсь, а мой самолёт - тем более... - улыбнулся Анатолий.
   Мальчишки в ответ тоже заулыбались и приблизились ещё на несколько шагов.
   - Мне нужна ваша помощь! - серьёзно и доверительно проговорил он, обращаясь к старшему хлопцу. - Тебя как зовут?.. Мыкола?.. - назвал первое, пришедшее на ум имя.
   - Ни... Мыкола - цэ я, - возразил самый младший, лет четырёх мальчуган, ковыряясь в носу. - А ёго Толяном звуть.
   - Толян?.. Анатолий, значит,.. - тёзка!..
   Мальчишки снова заулыбались.
   - А ты, тёзка, быстро бегаешь?
   Он кивнул.
   - Я сейчас напишу записку вашему председателю, а ты отнесёшь... Ладно?..
   Мальчик опять кивнул...
   ...Не прошло и часа, как на стерне возле самолёта уже хлопотали несколько колхозников во главе с председателем - огромным мужчиной лет сорока пяти с густыми смоляными усами в выцветшей гимнастёрке.
   - Гвардии старшина Мирошниченко. - Отрекомендовался он, крепко сжав ладонь Анатолия огрубевшей от работы на земле рукой.
   Подъехал он с тремя мужчинами на малюсеньком, по сравнению с ним, "Москвичонке". А минут через двадцать подошла и телега, запряжённая парой лошадей и два колхозника.
   Когда самолёт был надёжно закреплён тросами за специальные якоря, врытые в землю, которые всегда возят в гаргроте, Анатолий, прихватив с собой мешки с ценной корреспонденцией, на машине председателя поехал в правление колхоза.
   У самолёта в качестве сторожа оставили пожилого колхозника, который должен был охранять его до прибытия специально назначенного охранника. Анатолий проинструктировал его о правилах охраны, обратив особое внимание на три пункта: первое - к самолёту никого не подпускать; второе - в самолёт не залазить; и третье - у самолёта категорически запрещается курить и разводить костры.
   На ещё не просохшей дороге с глубокими колеями, выдолбленными в чернозёме, о котором на Кубани образно говорят: "капля дождя - вагон грязи", местами до верха заполненными водой, отчего они напоминали два параллельно бегущих ручья, "Москвичок" швыряло, как плот в бурной и извилистой реке.
   Хозяин машины пытался вести её по гребням, где грунт был посуше, но колёса, то и дело, соскальзывали с них, выбрасывая по сторонам фонтаны грязной воды. Словно великан, втиснутый в клетку, наклонив голову, чтобы не проткнуть крышу кабины, и ссутулив плечи, он только и успевал крутить тонюсенькую баранку из одного крайнего положения в другое.
   Когда колёса съезжали в колею, машина "садилась на пузо" и буксовала. Иногда она шла юзом, а то и вовсе становилась поперёк дороги. Тогда двое мужчин, сидевших сзади, вылезали и, взявшись за задок, буквально, выносили её наверх.
   Однако, до станицы было недалеко и минут через десять-пятнадцать необычное "плавание" было благополучно завершено.
   Его привезли в контору. Войдя внутрь и увидев пустую скамейку, поставленную вдоль пустой стены, он сел, свободно вытянув ноги, а мешочки с корреспонденцией положил рядом. Поскольку они числились, как ценные бандероли, то теперь стали его неразлучной ношей.
   Комната была полна табачного дыма и оранжево-сизые косые солнечные лучи, врываясь в окна, почти горизонтальными "столбами" пересекали её, мешали разглядеть противоположную стену. Уставшее за день солнце уже не в силах было удержаться на крутом небосклоне и раскалённой докрасна сковородой быстро скатывалось вниз, к горизонту. Его слабые уже лучи, пробиваясь сквозь дымовую завесу, поставленную несколькими мужчинами, усердно пыхтевшими самокрутками, так и не сумев достичь противоположной стены, растворялись где-то на её подступах и бесследно исчезали в сизой мгле. А, буквально, через пару-другую минут они и вовсе померкли, сделавшись сначала сиреневатыми, а затем голубоватыми... И тогда в комнате стало виднее.
   - Слухай, Катюша!.. - гудел председатель в телефонную трубку, сидя в конце длинного стола. - Звяжи мэнэ з Краснодаром... Ни-и, ны можу!.. Зараз трэба!.. Ну, давай... аварыйный, чи як там?..
   -... "Авиа"... - подсказал Анатолий.
   - Да-да, давай "авио"!.. Туточки у мэнэ самолёт сив нысправный, так лётчику з городом побалакать нада! - продолжал он на том особом кубанском диалекте, который невозможно отнести ни к русскому, ни к украинскому языкам. Он представлял собой оригинальную смесь искажённых русских, и украинских слов.
   Когда на столе зазвенел настойчивый зуммер телефонного вызова, Мирошниченко снял трубку, секунду подержал у уха и передал Анатолию.
   Закончив разговор со штабом отряда, где командиры так и не расходились, ожидая известий о самолёте, не прибывшем на базу, Анатолий услышал, как председатель обратился к одному из присутствующих, видимо, бригадиру с просьбой выделить на ночь кого-нибудь "помоложе, та побойчей" для охраны самолёта.
   - Дак мои ж уси на стэпу, тут ныкого ныма... Мабудь, тикэ... - и назвал фамилию не то "Шерстюк", не то "Шевчук"...
   Переждав, пока они договорятся, он обратился к председателю:
   - Семён Михайлович, помощь обещали ут... - но не договорил и с недоумением уставился в воронёные усы, нависшие над широко раскрытым в улыбке ртом председателя. - Я что-нибудь не так?..
   - Та якый жэ я Сэмэн Мыхайловыч?.. Цэ воны - зубоскалы!.. За усы мэнэ Будённым называють...
   - Ой, простите, пожалуйста!.. Я слышу, что все вас Семёном Михайловичем... А как вас правильно?..
   - Я тоже - Сэмэн, та тикэ ны Мыхайловыч... Мого батька Яковом звалы.
   - Семён Яковлевич, значит?
   Мирошниченко кивнул и снова улыбнулся, показав ровный ряд крепких, слегка пожелтевших по краям, зубов, выдававших курильщика с солидным стажем.
   - Так вот - продолжал Анатолий, - помощь обещали завтра, если позволит погода. Наши синоптики ожидают опять её ухудшения... Притом, с грозами... - он кивнул в сторону окна. - Оттуда...
   Пока председатель занимался своими делами, он сидел на лавочке возле конторы и курил.
   Уже стемнело, когда он, стараясь не сбиться с протоптанной дорожки, шагал за председателем по станице.
   Люди готовились к ночлегу, загоняли скотину, растапливали очаги летних кухонь и прямо во дворах готовили пищу. Где-то проскрипело колесо колодца, закудахтала встревоженная курица, промычала корова, бреханула собака. И всё это, слившись в один непрерывный гул, составило звуковой фон жизни вечерней станицы, ожившей после трудового дня.
   Своей посадочной площадки в колхозе не было и, конечно, лётчики были здесь редкими гостями, и потому председатель не повёл Анатолия в комнату для приезжих, какие имелись в каждом колхозе, а пригласил к себе домой. Жил он в большом кирпичном доме, как видно, построенном недавно, из которого оперившиеся дети разлетелись кто куда, оставив отца и мать самим обживать просторные его комнаты.
   - Миста в нас хватэ,.. та и хозяйка буде довольна... - возразил он, когда Анатолий усомнился, не стеснит ли он хозяев и не причинит ли беспокойства.
   На юге даже летом темнеет быстро и в погожие ночи небо сразу же осыпается крупными бриллиантами звёзд. И, когда после ужина хозяин и гость вышли во двор покурить, там уже было "хоть глаз выколи".
   Чёрные тени мрака, словно пауки жертву, надёжно обволокли все предметы; ненасытные до света деревья, оплакав угасший день, печально опустили ветви и окунулись в дрёму. Было тихо, и никакой шальной ветерок не обеспокоил их чуткую листву.
   Мирошниченко достал из кармана кисет и стал крутить цыгарку.
   - Ны люблю я цю штуковину! - сказал в ответ на предложенный гостем "Беломор", - ны вкусу в йий, ны крипости... Так - баловство одно... То ли дило - наш самосад!.. Як затянысся, аж Москву выдно!.. Ось, попробуйтэ!
   Табак оказался, действительно, злым. Хотя Москвы Анатолий и не увидел, но горло ободрало, будто рашпилем прошло и слёзы выгнало из глаз.
   - Ну, як? - спросил довольный хозяин и усмехнулся в усы. - То-то же! У нас туточкы усэ здорово!..
   Была середина лета. И, как всегда после обильных дождей, вечерами сильно парило. В комнатах, несмотря на настежь раскрытые окна, не усидишь. Но и на улице не было желанной прохлады, к тому же там очень донимали комары. Приходилось отгонять их, постоянно чем-нибудь обмахиваясь. В городе на этот счёт лучше - там этих тварей почти не бывает: не любят они городского воздуха. Но стоит только вам отойти от городского строения на десяток шагов, как они тучами набрасываются на вас, словно специально поджидали в кустах, как какие-нибудь разбойники.
   Хозяин и гость сидели на лавочке у калитки, усердно обмахиваясь ветками акации, как, вдруг, с запада, со стороны моря послышалось непонятное урчание. Казалось, будто где-то далеко, может даже в соседней станице, по деревянному настилу передвигают тяжёлые предметы.
   - Ось, бачитэ, правду вашы сыноптики казалы про грозу.
   Мирошниченко посмотрел вдоль улицы, где над западным её концом уже не было видно звёзд. Небо там время от времени озарялось фиолетовыми бликами далёких зарниц. Навстречу грозе прошелестел встревоженный ветерок.
   Анатолий тоже встревожился: как бы хорошо ни был пришвартован самолёт, как бы он ни охранялся, а ответственность за его целостность лежит полностью на нём. И если ему, вдруг, будет грозить опасность, лётчик должен быть возле него. А гроза для самолёта всегда - опасность, даже если он на земле и крепко привязан!
   Мирошниченко заторопился в правление. Видно, у него тоже был резон опасаться грозы.
   Анатолий шёл к самолёту.
   Тучи молниеносно заволокли небо. Ноги, обутые в летние полуботинки, то и дело, попадали в грязь и разъезжались в стороны и тогда на них налипало по несколько килограммов чернозёма, что сильно мешало ходьбе. Приходилось с усилием отрывать их от земли и прежде, чем поставить снова, отряхивать, держа ногу на весу.
   А ночь неузнаваемо изменила местность, по которой он проезжал всего два часа назад. Кустарники, обступившие дорогу, превратились в лес, сквозь который она, бесконечно петляя, тянется в неизвестность. И временами казалось, что идёт он совсем не туда. Тогда он останавливался, оглядывался по сторонам, ища хоть какое-нибудь подтверждение тому, что идёт правильно, но, так и не обретя уверенности, шёл дальше.
   С полей веяло еле уловимым запахом цветов и трав. В хмурой тишине, временами нарушаемой отдалёнными раскатами грома, слышалось жужжание ночных жуков и мечтательный стрёкот кузнечиков, которые будто соревновались друг с другом: только один закончит свою незатейливую трель, как её тут же подхватит другой, а ему на смену снова начинает первый,.. а может быть и третий? - Разве их разберёшь - все на один лад!.. Шаловливый ветер грозным разбойником внезапно налетал на путника, обдавал лицо горячим дыханием степи, и, таинственно пошептавшись с придорожными кустами, уносился дальше к лесу...
   Мысли Анатолия были о самолёте. Теперь он жалел, что поддался уговору председателя и из правления не пошёл сразу к нему, не проверил и не проинструктировал ночного сторожа. Опытные лётчики рассказывали, что дело со сторожами на оперативных точках во время проведения химработ в колхозах и совхозах, иногда доходит до абсурда. Человек, проинструктированный и расписавшийся об этом в журнале, может залезть в кабину и уснуть там, а то и того хуже - закурить в самолёте.
   Одному пилоту не спалось ночью, и он решил сходить к самолёту и проверить его охрану. Ещё издали он заметил костёр, хотя вечером сам строго-настрого предупредил сторожа о том, что возле самолёта не то, что разводить костры, но даже курить строго запрещается. Каково же было его удивление, когда, подбежав ближе, увидел, что на предохранительной дужке крыла, на верёвке висит котелок, а под ним - огонь!.. Сторож, видите ли, варит себе чай!.. Так этого пилота чуть "кондрашка" не хватил...
   Наконец, впереди еле различимые на тёмном фоне леса, тускло заблестели плоскости самолёта. Анатолий обрадовался: не пришлось-таки плутать. Подошёл ближе. Самолёт одиноко темнел среди редких копёшек соломы, будто забытый и никому не нужный. Он замедлил шаги. Возле машины никого не было видно.
   "Неужели сторож ушёл?" - бывало и такое! - А вдруг он, и правда, в кабине?"
   Решил подойти тихо и незаметно. Осторожно, стараясь не "чавкать" полуботинками, он, словно призрак, пробирался между редкими кустами. Но вот и они закончились, и впереди открылось скошенное поле. Кругом - никого. Тихо. Только юркие, неутомимые кузнечики продолжали напевать свои песенки, смысл которых понятен был только им одним.
   Вдруг - "Фу, ты - чёрт!" - Нога попала в кротовину, и он чуть не упал. И в ту же секунду над самым его ухом, как обухом по голове:
   - Стой!.. Кто идёт? - Окрик прозвучал в ночи, как звон стального лезвия и эхом прокатился над лесом. Анатолий вздрогнул: если бы сейчас в него выстрелили, это было бы меньшей неожиданностью. Он ждал подобного, но не такого. Вспомнил, как председатель говорил бригадиру:
   - Фэдир Мыхайлыч, организуй охрану самолёта... Та пошлы когось помоложе, та побойчей...
   - Дак мои ж уси на стэпу! - ответил тот. - Мабуть, тикэ... - и назвал какю-то фамилию: то ли "Шерстюк", то ли "Шевчук - Бивш ныма ныкого...
   - Ц-ц-ц!.. - покачал головой председатель. - Шо ж робыть?.. Тоди посылай... - и назвал ту же фамилию.
   - Стой! Стрелять буду! - ещё резче прозвучало в ушах и, подтверждая сказанное, угрожающе клацнул затвор. Лес поймал окрик, повертел его и швырнул обратно:
   - ... лять буду!..
   Все сомнения исчезли: голос принадлежал женщине!
   Мысли завертелись, выстраиваясь в предположения: "Сторож ушёл поужинать и на время оставил за себя свою жену;.. А может, - дочь? Голос ведь молодой!.."
   Он нерешительно остановился: "Шутки плохи. Ночью от бабы можно ожидать чего угодно! Чего доброго, влепит пулю в лоб и - поминай, как звали!".
   - Свой,.. свой!.. - отозвался, как можно спокойнее.
   - Кто - свой?
   - Лётчик я... с этого самолёта.
   Некоторое время в воздухе висело молчание. Тишина стояла такая, будто весь мир замер. Даже кузнечики, до этого выводившие свои трели на длинной высокой ноте, и те замолчали.
   - Никаких лётчиков не знаю. Ложись! - Наконец, отозвалась темнота.
   Вот ещё! Не хватает лечь в грязь из-за дурости какой-то бабы! Он напряжённо всматривался в темноту, но ничего, кроме самолёта, да копны соломы не видел.
   - Ложись, говорят!.. Стрелять буду! - снова пригрозил звонкий женский голос. Его интонация была строга и требовательна, и потому раздумывать было некогда. Вспомнил, как в училище тоже ночью, вот так, часовой застрелил авиатехника, задержавшегося на работе у самолёта. Часовым, как и положено, был курсант, а техник - лейтенант. Гордый был техник. На окрик курсанта не ответил и продолжал идти на него. А курсант оказался первого года обучения, который воспринимал всё на высшем серьёзе. Ну, и вмазал ему прямо в сердце. Его не судили: он был на посту.
   Нехотя опустился на одно колено, сквозь брюки почувствовал колючую стерню. Земля ещё не просохла. Подумал: "Будет пятно на брюках..."
   - Я могу и посидеть... - сказал громко, Да только вашему председателю потом придётся разбираться, каким образом на самолёте оказалась женщина?.. За мужа или за папашу?..
   Ему не ответили. Ссылка на председателя не возымела действия.
   "И сколько же я буду сидеть в этом дурацком положении? Вот и гро..." - Он не успел додумать мысль, как над самой головой ослепительно, разорвав тучи и осветив лес, кустарник и самолёт, сверкнула молния, и сразу же страшный грохот расколол ночную тишину. Редкие капли забарабанили по обшивке самолёта. Одна попала на щеку.
   - Ну, вот что: хватит шутки шутить! - сказал он решительно, вставая с земли. - Я - лётчик с этого самолёта и пришёл сюда не в прятки играть, а проверить, как он охраняется. Выходите!
   - Испугались?.. - Раздался голос сзади. Он оглянулся. Позади него, опираясь на ружьё, стояла невысокая девушка в платье с коротенькими крылышками рукавов и, как показалось, улыбалась. Он еле сдержал себя:
   - Не слишком ли бесцеремонно?..
   - Как умеем... - съехидничала. - Ах, простите, забыла вам реверансик сделать! - И, отставив руку с ружьём, поклонилась, помахав свободной рукой перед собой.
   При этих словах его взорвало: какая-то "соплячка" и так с ним ведёт себя!
   - Вот, что!.. - сказал он веско. - Вы здесь не устраивайте комедий!.. Мне ещё нужно разобраться, как вы сюда попали?.. Где ваш муж в настоящий момент?.. Почему его нет здесь самого?.. Почему он доверил вам охрану самолёта?..
   - Ну, знаете!.. Вот это - уже не ваше дело! Вам никто не давал права лезть в мои семейные дела!.. Осматривайте, пожалуйста, ваш самолёт и мотайте отсюда! А то я не посмотрю, что вы - лётчик с блестящими погонами...
   - Ох, как сердито!.. Хватит!.. Как ваша фамилия?..
   - Фамилия?.. - перебила она. - Это ещё зачем? Для знакомства, что ли?.. - пропела презрительно.
   - Да хотя бы!..
   - Ах, вон как!.. Так, может, вам и адресок дать?
   - Оставьте себе... Я не собираюсь с вами переписываться...
   - Ох, как жаль!.. А я уж...
   Снова сверкнула молния, и загромыхало, заглушив её слова. На короткий миг озарило собеседницу. Этого оказалось достаточно, чтобы убедиться, что перед ним - совсем ещё молодая девушка, вернее, - девчонка. Это ещё больше возмутило его. Какой-то "недомерок" так грубо разговаривает с ним - с лейтенантом, которого городские красавицы, не чета этой "пигалице", чуть ли не боготворят..! Да, по идее, увидев его погоны, она должна смотреть на него, как на бога!..
   Возмущение его вырвалось наружу:
   - Развели, понимаешь, тут детский сад! Да как тебя только мама отпустила сюда ночью одну?! Да убери ты свою "игрушку"!.. С ружьём не шутят...
   - Слушайте, вы... - голос её сорвался. Она до хруста в пальцах сжала ложу ружья, направленного на него. Даже в темноте было видно, как зло сверкнули её глаза. - Как вас там?.. Лётчик-самолётчик!.. Во-первых, вы - грубиян! Во-вторых, я сдала на "отлично" нормы ГТО и с пятидесяти метров, вот этой самой "игрушкой" могу продырявить ваш дерзкий язык другим "самолётчикам" в назидание! В-третьих,.. в-четвёртых, и в-пятых: какое ваше дело, что мне охранять: ваш паршивый самолёт или свою маму?.. Понятно вам?!
   Её гневная тирада, прямо-таки ошеломила его. Он хотел, было, что-то ответить, чтобы не остаться в долгу, но тут снова сверкнула молния, и раздался такой грохот, что стало не до перебранок. Гроза подступила совсем близко.
   Молнии засверкали друг за другом. При их свете он довольно хорошо разглядел девушку. На вид ей было лет семнадцать. На красивом овале лица, обрамлённом тёмными завитками, выделялись большие тёмные и очень выразительные глаза. Одета она была в лёгкое, видимо ситцевое, платье... .Когда капельки редкого дождя попадали ей на лицо, она совсем по детски морщила нос и кривила небольшой с сочными губами рот, а когда налетевший проказник-ветер трепал её подол, ёжилась, зябко поводя плечами, и прижимала его свободной рукой к ногам...
   Гроза громыхала так, будто рядом беспорядочно палили орудия крупного калибра, и разговаривать, даже на высоких тонах, стало невозможно.
   Вслед за внезапно налетевшим порывом ветра, который хлестанул его по лицу и, сорвав с головы фуражку, швырнул куда-то под самолёт, задрал подол её платья, обнажив белые в обтяжку трусы, хлынул сильный ливень, опрокинувший на противников тысячи ушатов холодной отрезвляющей воды и успевший буквально за секунды промочить всё, что способно было промокнуть.
   По привычке он бросился к самолёту - единственному здесь укрытию от обезумевшей водной стихии, залез под плоскость, как под огромный зонт, на мгновение забыв и о фуражке, и о девушке, и, к сожалению, о своём мужском достоинстве, которое этот инстинктивный порыв самосохранения мог "подмочить" куда быстрее, чем самый сильный дождь одежду. Но, выглянув из-под крыла, увидел, что девушка продолжала стоять там же, где он её оставил. Ему стало стыдно. Чтобы как-то сгладить неблагоприятное впечатление от своего позорного бегства, вспомнив о фуражке, сделал вид, что ищет именно её.
   Наконец, нащупав её под центропланом, он снова высунулся и крикнул:
   - Скорей сюда! Промокнете!..
   - Я... е - а - а - а - я!.. - донеслось сквозь шум дождя и ветра.
   Дождь хлестал её по щекам, а она стояла прямая, гордо подняв голову навстречу секущим струям. Её тонкое платье, давно промокшее, прилипло к телу, плотно облегая фигуру, делая её похожей на обнажённую. В эти минуты, освещённая ярким сиянием любопытных молний, будто специально собравшихся здесь, чтобы посмотреть на это земное чудо и совершенство женской красоты, она была похожа на прекрасную фею из добрых сказок старика Андерсена.
   "Однако, чёрт возьми, она хороша!.." - невольно отметил Анатолий, окинув намётанным глазом её высокий бюст, "осиную" талию и изящную перегибистую стойку.
   Ему стало жаль её. И, в то же время, он чувствовал себя неловко, находясь в укрытии. Но вылезать под дождь, чтобы мокнуть "за компанию" из-за её упрямства... - извините - подвиньтесь!..
   "Подумаешь, гордячка!.. Ну и мокни!.. Чёрт с тобой!" - успокаивал он себя... А на душе начинали "скрести кошки"...
   Несмотря на всю нелепость её поведения, оно сейчас возвышало её над ним. Получалось, что победа в их противостоянии оставалась за нею.
   А "кошки скребли" всё яростнее: ведь не будь здесь его, девушка, конечно, укрылась бы под крылом... А теперь она мокнет из-за него и если простудится, вся вина за это будет на нём. Он не выдержал и, выскочив из своего укрытия, схватил её за руку и упирающуюся потащил под самолёт.
   - Разве так можно, глупышка! - неожиданно нежно и ласково упрекнул он, как старший по возрасту. - Так ведь и простудиться недолго!..
   - Я - привычная... - чуть слышно прошептала она, став сразу мягкой и покорной. Слов её он, конечно, не расслышал, а она присела на корточки поодаль от него, стараясь унять предательскую дрожь, от которой "зуб не попадал на зуб". Ружьё своё положила рядом.
   - Постой-ка!.. - вскочил он. Она вздрогнула. - У нас же тут солома есть!
   Пригнувшись, он подбежал к копне, сунул руки в неё и ощутил прелое тепло ещё не остывшей соломы. Разворошив, вытащил из середины целую свеже-пахнущую охапку и, подбежав, кинул под плоскость.
   - Сейчас мы соорудим отличное сидение... - примирительно проговорил он, расстилая солому. Оно и впрямь получилось отличным и показалось ему сухим и мягким. Но девушка по-прежнему сидела в сторонке на корточках, не желая присесть на подстилку, понимая, что это будет похоже на капитуляцию.
   - А ну-ка, садись! - строго приказал он, подавшись к ней, ощутив себя хозяином положения. Она вытянула руки, отстраняясь:
   - Не прикасайтесь ко мне!..
   - Да кому ты нужна?! - рассердился он и удобно уселся на подстилку, вытянув ноги. Поняв нелогичность своего поведения, девушка развернулась и присела на край соломы спиной к нему и, положив голову на колени, обняла их руками. Подстилка была недостаточно длинная и её спина слегка касалась его локтя, что явилось для неё настоящей пыткой: стиснув зубы так, что заныло в скулах, она напрягла тело, пытаясь сдержать лихорадившую дрожь, выдававшую её истинное состояние. Но его не проведёшь! Коснувшись рукой её мокрой спины, он понял всё. И ему стало, по-настоящему, жаль девушку, по вине случая, попавшую в столь глупое положение. Но чем он мог ей помочь в данной ситуации? Не будь дождя, он мог бы разжечь в кустах костёр, возле которого можно было бы погреться и обсохнуть... Если бы, да кабы!..
   И вдруг он вспомнил о своём комбинезоне, который оставил днём под сидением. Не говоря ни слова, он вылез из-под плоскости и, став на колесо, залез на неё, расстегнул крепления чехла, закрывающего проём передней кабины. Чехол был мокрый, но в кабину вода не попала. Достав свёрнутый комбинезон, вновь накрыл проём кабины чехлом, но застёгивать не стал и спрыгнул на землю.
   - Вот, - сказал, подавая свёрток девушке, - это - комбинезон. Он на тебя велик, но не беда! Зато он сухой. Я полезу в кабину, а ты сними с себя всю одежду и надень его... Сними всю одежду! Поняла? - Всю!.. Иначе тебе простуды не избежать! Мокрое всё выжмешь... и мы развесим его на расчалках. К утру всё продует...
   Расценив её молчание, как немой протест, ибо понимал, что она вряд ли подчинится его распоряжениям, строго добавил:
   - Если не сделаешь, как я сказал, пеняй на себя! Не посмотрю, что ты девчонка и сам стащу с тебя все твои причандалы!.. Надеюсь, этого ты не хочешь?..
   Не ожидая ответа, он вновь залез на плоскость, стараясь стучать как можно громче, и устроился в кабине. Сюда иногда задувало капли дождя, но это было терпимо...
   До утра ещё было далеко. В станицу при такой погоде не пойдёшь. Надо как-то коротать ночь... Наверное, нужно натаскать побольше соломы, если она ещё не вся промокла, расстелить под плоскостью и зарыться в неё. Но для этого надо снять с себя китель и брюки, чтобы не измять и не запачкать... Гроза не должна быть долгой. Потом, после грозы, можно будет снова одеться.
   Он снял ботинки, вложил в них носки вместе с резинками-держателями и поставил подальше под сидение. Встал на сидение, разделся до трусов и снова уселся, стал ждать.
   Но, оставшись одна, девушка не торопилась раздеваться. Она боялась подвоха: мало ли что у этого лётчика на уме! С одной стороны он прав: надо снять с себя всё мокрое и надеть сухой комбинезон. При сложившихся обстоятельствах это - самое разумное, иначе, во всём мокром она долго не высидит... Но с другой... Вот сейчас она разденется,.. а он - тут, как тут!.. И что тогда?.. И с нею - нагой, он сможет сделать всё, что захочет!.. Нет!.. Так дело не пойдёт!.. Надо выждать...
   - Ну, как у тебя там?.. Всё в порядке?.. - донеслось сверху сквозь шум дождя. Она не ответила. - Ты что там, уснула что ли?..
   - Нет-нет!.. Нет ещё!.. - торопливо отозвалась она, стоя на коленях, и подтянула к себе ружьё - на всякий случай! Взявшись руками за подол, она, торопясь, стала задирать кверху платье. Мокрое оно никак не поддавалось. И сухое-то оно всегда снималось с трудом, настолько всё было подогнано по фигуре, а теперь и вовсе не желало отлипать от тела. Ещё мешало крыло самолета. Стоять приходилось, согнувшись в "трипогибели". Наклонившись вперёд, словно мусульманка при намазе, и вытянув руки, она, заголённая до лопаток, была буквально перепелената своим платьем. Если бы лётчик увидел её в таком виде, она умерла бы от стыда. А если он задумал что-то плохое, то более удобного момента для этого нельзя было бы и придумать.
   Испугавшись сама своей мысли, она попыталась вернуть платье на место, то есть вновь натянуть на себя, но, увы, оно не поддавалось и туда. Теперь она полностью была во власти этого хитрого злоумышленника. Как она сразу не догадалась, что это - специально, хитро задуманная им ловушка!
   - Ну, что там у тебя? - снова послышался его голос и, как показалось, совсем рядом.
   - Нет!.. Нет!.. - в отчаянии выдавила она сквозь мокрую материю, облепившую лицо, - Ещё н-не готова!.. Ещё... - Она чуть не плакала... И, вдруг, почувствовала, как его горячие руки стали отдирать от спины прилипшее платье и тянуть ей на голову. И тогда она поняла, что пропала... Жар ударил в лицо.
   - Не трогайте меня!.. Уйдите!.. - заорала что было мочи, но чувствовала, что вместо крика изо рта вырывается лишь нервное мычание.
   Наконец, плечи освободились, но снять платье с головы мешала отяжелевшая длинная коса. Она чувствовала, как он пытается протиснуть её в ворот вместе с головой. Ей тоже очень не терпелось освободиться от этого мокрого мешка. Казалось, если удастся это сделать, то она спасена... Но, когда, наконец, это случилось, она с ужасом увидела перед собой голого мужчину!.. Ошеломление было настолько сильным, что она не успела сообразить, что он - в трусах... Она в отчаянии рванула руки, но их не пускали узкие рукавчики. Проклятые рукава!.. Вспомнилось мельком, как она трижды перекраивала их, боясь, чтобы они не получились по-деревенски широкими. Вот, и напоролась, за что боролась!..
   Чтобы помочь лётчику стянуть их, нужно было вытянуть руки вперёд. Но тогда его глазам откроется вся грудь с белевшими в темноте чашечками бюстгальтера. Этого она допустить не могла! Противодействуя ему, она с усилием прижимала руки к груди, но он оказался сильнее...
   От увиденного сердце её оборвалось и провалилось куда-то вниз, в глазах потемнело, и она в отчаянии изо всех сил толкнула лётчика в лицо комком мокрой материи.
   Он сидел на корточках и от неожиданности, не удержавшись на ногах, упал навзничь, потянув на себя вместе с платьем и её. Руки её взметнулись, ища опоры и, не найдя её, с силой ударились о его грудь... и она, вдруг, ощутила своим холодным животом тепло его тела. Отчаянно работая руками, пытаясь подняться, а заодно и освободиться от пут, она всей тяжестью тела опиралась на локти, больно давя ему в живот.
   Движимый благими чувствами, он не сразу сообразил, чем была вызвана столь бурная и отчаянная её реакция на его помощь, и лишь увидев белевшие бюстгальтер и трусики, понял всё.
   - Стой, дура! - Крикнул он. - Ну, что ты взбеленилась?.. Да не трону я тебя! - Не бойся..! Дай помогу...
   - Не-е-ет! Уйдите!.. Я сама... - всхлипывала она, отрывая от платья рукава. Освободив, наконец, руки, она прижала платье к себе и взмолилась:
   - Ну, уйдите же!..
   Он встал и в третий раз залез на плоскость, сказав:
   - Не бойся! Я смотреть не буду!
   Повернув голову в его сторону, она сначала положила ружьё дулом туда же и лишь, потом стала стягивать с локтей прилипшие рукава. Ей и в голову не приходило, что при желании, он мог появиться сзади, откуда она не ждала и тогда она не смогла бы воспользоваться своим грозным оружием. Продолжая пялить глаза в темноту за кромкой крыла, чтобы, не дай бог, не упустить момента, когда там покажутся его босые ноги, она поспешно сняла бюстгальтер и положила перед собой. Сложнее была задача с трусами: чтобы снять их, нужно было лечь на спину и задрать ноги. Это было опасно. Оставить их сохнуть на себе...? Вспомнила его угрозу... Это был бы ненужный повод осуществить её. Приняв решение, расстелила слева от себя расстёгнутый комбинезон, справа придвинула ружьё и, став на колени, приспустила трусики. И только, было, собралась освободить от них одну ногу, как сверху что-то затарахтело, и рядом раздался звучный шлепок. С испугу она, как была, змеёю юркнула в комбинезон и обеими ногами попала в одну из штанин.
   - Ну что, долго ещё будешь возиться? - раздался нетерпеливый возглас сверху. Он прилично продрог в одних трусах. Она молчала, стараясь побыстрее застегнуть пуговицы на груди. Не услышав ответа, он спрыгнул с плоскости.
   - Всё, что ли?..
   Вместо ответа она встревожено спросила:
   - А что это сейчас упало?
   - А-а, это?.. - Засмеялся он. - ... Да так...
   - А вы зачем разделись? - допытывалась она.
   - Чтобы принести соломы...
   - В первый раз вы принесли не раздеваясь...
   - И промок насквозь... А у меня, к сожалению, другого комбинезона нет.
   Он приволок большую охапку соломы и сунул её под крыло, накрыв с головой девушку. Вторую он затолкал сзади. С мокрым платьем в одной руке и с ружьём в другой, она молча выкарабкивалась из-под соломы. Притащив ещё две охапки, он, не обращая на неё внимания, вталкивал их так, будто под самолётом никого не было. Наконец, она не выдержала:
   - А осторожнее нельзя? - раздался её возмущённый голос. Воспользовавшись его отсутствием и соломой, она пыталась освободить ноги от трусиков и надеть комбинезон так, как положено. Когда это получилось с одной ногой, она просунула её в свободную штанину. Но в это время появился он и стал молча разгребать то, что натаскал, делая соломенное ложе почти на всю длину плоскости. Попробовав, как получилось и, удовлетворившись, подполз к ней и спросил:
   - Где твоя мокрая одежда?
   - А зачем вам?
   - Давай выкрутим и развесим сушить.
   Чтобы выиграть время и довершить начатое, она ответила, потихоньку скатывая с ноги трусики:
   - Обойдусь сама...
   Выполнив самую трудную операцию, она вытащила трусики из комбинезона и, несмотря на то, что туда набилось много соломы, застегнула его на все пуговицы. Теперь можно было вылезать из-под пахучего "одеяла". Но это оказалось делом не простым. Как только она попыталась встать, то выяснилось, что новая одежда на неё была настолько велика, что совершенно не позволяла этого сделать. Да и солома кололась и лезла, куда её совсем не просят... Стоя на коленях попыталась выкрутить платье. Он заметил и отобрал его у неё. Сложив его пополам, стал крутить из него подобие жгута.
   - На, подержи! - Сунул ей один конец и, закручивая, стал выжимать воду... - Где остальное? - спросил, когда с платьем было покончено и оно, раскачиваемое ветром, повисло на расчалке.
   - Нету...!
   - Ты что?.. Прямо на мокрое надела? Я же тебя предупреждал... - и протянул, было, к ней руки, но отпрянул, наткнувшись в темноте на ствол ружья. - Ты что?..- Белены объелась?!
   - Не прикасайтесь ко мне! - Буду стре..
   Резким движением руки он отвёл ствол в сторону и рванул на себя. Грохнул выстрел. Не выпуская ружья из рук, она привстала за ним, будучи на коленях, и потеряв равновесие, упала вперёд. При этом отпустила ружьё и всеми пальцами обеих рук влезла в грязь, образовавшуюся у самолёта.
   - Я же тебе говорил, что этой штукой баловаться нельзя, глупая девчонка!.. Вот, сейчас могла, запросто, убить меня... Ну, и посадили бы тебя лет на десять, в лучшем случае. А то за убийство офицера могла бы и "вышку" схлопотать...
   Она молчала, поражённая происшедшим. Она не знала, что такое "вышка", но поняла, что что-то очень неприятное - хуже даже, чем десять лет тюрьмы. И притихла, как мышка. Знала, что ей придётся отчитаться за использованный патрон. Что она скажет Семёну Яковлевичу?.. Как всё объяснит?.. Неужели придётся рассказать всю правду? Стыд-то какой!.. Теперь в правлении на неё посмотрят совсем по-другому. Теперь вряд ли доверят ей что-либо серьёзное...
   Зато Анатолий был, что называется, "на коне". Теперь он может на ней отыграться, как только захочет. Да, выстрел спровоцировал он. Но она слишком зазналась, имея в руках такое серьёзное преимущество над ним. Как раз за это её и следует наказать и поставить на место. Выбравшись из-под крыла, он положил ружьё на центроплан.
   - А теперь раздевайся и снимай все свои мокрые причандалы при мне! - издевательски произнёс он. Теперь, когда она была безоружна, он решил взять реванш за своё унизительное стояние на колене в грязи. Конечно, он никогда не сделал бы того, что говорил, но решил потрепать ей нервишки.
   - Как же я разденусь, если у меня все руки в грязи? - оправдывалась она, пытаясь выиграть время, чтобы, подобравшись поближе к краю, улучив момент, рвануть из-под самолёта.
   - Вытри об солому!
   - Я уже вытирала,.. а они, всё равно, грязные...
   - Тогда я раздену тебя сам... У меня руки чистые!..
   - Ой, нет!.. Не смейте!.. - Вот они!..
   - Что?..
   - Ну, эти самые ...- "при-ча..."...
   - Где?
   - Здесь... - Она хлопнула рукой по соломе, на которой сидела.
   - Покажи!..
   - Подождите, их ещё найти надо. - Она сунула руку в солому, делая вид, что ищет что-то. - Только я их вам не дам... я...
   Он тоже начал шарить в соломе, всё ближе подбираясь к ней.
   - Ну, я прошу вас! - теперь уже умоляюще воскликнула она, чуть не плача. - Не надо... Я всё сделаю сама.
   Он видел, как она вытащила руки и, выкрутив что-то белое, положила рядом. И, вдруг, его рука наткнулась в соломе на что-то мокрое.
   - А это что?.. - спросил он, вытаскивая оттуда что-то белое, длинное неопределённой формы, но не успел рассмотреть, как она рывком вырвала предмет из его рук и спрятала возле себя.
   - Я же сказала, что сделаю всё сама!
   На четвереньках она вылезла из-под укрытия, встала на ноги и распрямила спину. Теперь она была свободна, как птица, пусть теперь попробует её поймать! Дождь к тому времени прекратился, и ничто не мешало ей упорхнуть. Но только она сделала один шаг, как на втором ноги запутались в длинных штанинах, и она сходу растянулась в грязи.
   Услышав характерный звук и уловив барахтанье, он сразу догадался о том, что произошло.
   - Ох, ты - горе моё! - проговорил он, вылезая из-под крыла и поднимая её с земли. - Да стой же ты!.. И не шевелись: я сейчас вытру!..
   С верхней части копны он собрал два пучка мокрой соломы. Один сунул ей в руки, другим стал обтирать её. Но легко сказать: "обтирать", а вот, как это сделать, если перед ним - девушка, на голое тело которой надет комбинезон, запачканный спереди грязью. А сама она не в состоянии обтереться. И он стал водить пучком, ей назло нажимая сильнее именно в тех местах, куда и прикасаться-то чужому человеку, тем более мужчине, категорически нельзя. А, заметив, что она всё ещё дрожит, приказал:
   - Теперь иди и заройся в солому по шею, так теплее будет.
   Он принёс ещё одну охапку соломы, выдранной из самой середины копны, чтобы укрыть её сверху. И лишь целиком зарывшись в неё, оставив на поверхности голову, она стала понемногу согреваться. Только теперь она поняла, что у него и в мыслях не было, чтобы воспользоваться её беззащитностью. И потому, когда через какое-то время он спросил:
   - Ну, как дела?..
   Она ответила оттаявшим голосом, в котором проскальзывали нотки благодарности:
   - Ничего...спасибо!..
   И тут до их слуха долетел непонятный гул. Он слышался со стороны леса. Впечатление было такое, будто лес, недовольный чем-то, волновался и гудел. Он быстро приближался и вдруг ураганом налетел на них, поглотив собою всё. Обшивка самолёта гудела басом и, вторя ей на более высоких нотах, жалобно ныли стальные ленты-расчалки, растянутые для прочности между верхней и нижней плоскостями.
   Девушка, высунувшись из соломы до пояса, озадаченно оглядывалась по сторонам. Анатолий же, ещё до того, как гул настиг их, уже догадался о его природе. Это был град - самое коварное явление природы для самолёта, потому что от него нет спасения нигде, кроме крытого ангара.
   В темноте казалось, будто кто-то невидимый злобно швырял в самолёт пригоршни камней, которые вот-вот пробьют его обшивку.
   - Вот, чёрт! - громко выругался Анатолий, но голоса своего не услышал. Слова его потонули в шуме, который по силе можно было сравнить лишь с работой авиационного мотора на максимальном режиме.
   Гроза, так же, как и пришла, быстро прогромыхала на северо-восток. Теперь уже слышно было, как она хозяйничала где-то там, в степях. Град прекратился, но его сменил мелкий моросящий, совсем осенний дождик. Он сеял так медленно и лениво, будто собирался делать это всю ночь, а может, и весь следующий день.
   Анатолий вылез из-под своего "одеяла" и сразу же почувствовал зябкую прохладу ночного воздуха, насквозь пропитанного влагой. Мысль о том, что самолёт мог быть повреждён градом, не давала ему покоя. И, хотя он был уверен, что в такой кромешной темноте ничего не увидит, сидеть в неведении, ожидая рассвета, не мог. Ёжась и подёргивая плечами от мелких холодных капелек, чересчур бодрящих тело, согревшееся под соломой, он обошёл вокруг самолёта, напряжённо всматриваясь в матовый отблеск ребристой обшивки плоскостей. Грязь смачно чавкала под ногами, выдавливаясь сквозь пальцы, и звук этот разбудил девушку, задремавшую под однообразное шуршание дождя. В застёгнутом на все пуговицы комбинезоне под толстым слоем соломы, она хорошо угрелась и, незаметно для себя, уснула. Задрав голову, она прислушалась к подозрительным звукам и пыталась разглядеть того, кто их издавал. Внимательно всматриваясь в то место на соломе, где недавно темнела голова лётчика и, не видя её, она тихонько позвала:
   - Эй!.. Эй!..
   Солома не шевельнулась. А чмокающие звуки, становясь теперь похожими на шлепки в ладошки, приближались, огибая самолёт с другой стороны. Когда они подошли почти вплотную, она не выдержала:
   - Эй, это вы? - спросила она, приглушив голос, словно боясь, что ещё кто-то может её услышать.
   - Да, я...- тоже вполголоса ответил он, подлезая под плоскость. Он сел на солому, пучком вытер перепачканные ноги, но, что-то вспомнив, вылез снова. С верхушки копны он сгрёб охапку мокрой, как вымоченная мочалка, соломы и бросил возле колеса. Став на неё начал поочерёдно вытирать ноги. Холодная вода смачно чвыркала между пальцами. Удовлетворившись процедурой, залез на колесо, затем - на плоскость, достал из кабины майку, вытер ею лицо, обтёрся, как полотенцем. Вынул брюки, пару раз встряхнул их и надел, но тут же снял и положил на плоскость. Глянул вниз, прислушался и быстро снял мокрые трусы. Выжал их, скрутив в жгут, расправил, встряхнул и, хотел было, надеть, но, почувствовав на икрах холод влажной материи, передумал.
   Брюки и китель он натянул прямо на голое тело, покрытое пупырышками, и сразу же ощутил тепло. Снял с ручки управления фуражку, надел её чуть-чуть набекрень, но, вспомнив, что пружинный каркас будет мешать, задевая за плоскость при каждом движении, повесил снова на ручку. Вместо неё достал шлем, отстегнув очки, положил на сидение и натянул его на голову.
   Одевшись, он вновь зачехлил кабину, повесил трусы на "воробья" -деревянную деталь, похожую на обыкновенную палку, заострённую с обеих сторон, и служащую для крепления лент-расчалок в местах их пересечения друг с другом, чтобы они, во-первых, не соприкасались и, во-вторых, уменьшали вибрацию при полёте. Спрыгнув на землю, полез под плоскость, говоря:
   - Ничего не видно...
   Теперь лезть в солому не было нужды, да и одежду не стоило пачкать. Потому он сел прямо сверху, поджав ноги в коленях, отвернувшись от того места, где предположительно должна была находиться девушка. Она молчала, но её присутствие он ощущал спиной.
   - А что вы искали? - спросила она, лишь бы нарушить неприятное молчание.
   - Да... град был сильный... Боюсь, как бы не пробил обшивку... Но ничего не видать...
   - А это, что? - так срочно...? Посмотрите, как рассветёт...
   - Логично. Но ведь это... столько жда-ать...
   Ей, видимо, хотелось поговорить.
   - Ну, предположим, вы обнаружили... повреждение!.. Неужели сразу начали бы починять в темноте?
   - Вам когда-нибудь приходилось нести ответственность,.. ну,.. скажем,.. за миллион рублей? - ответил он вопросом на вопрос, немного помолчав.
   - Ой, что-о вы!.. У меня и ста-то рублей никогда не было... Хотя... - усмехнулась она, вылезая из-под соломы.
   - Ну, что...- прошёл колотун? - насмешливо спросил он, пододвигаясь.
   - Да-а, спасибо, согрелась!
   - Как ... звать-то?..
   - Меня?! Марина...
   - О-о-го!..
   - Что - "Ого!"?..
   - Да имя... краси-и-вое!..
   - Какая сама, такое и имя...
   - Одна-ако..! ... На язычо-ок... ты - бо-ойкая..!
   - Какая уродилась!..
   - А хвастать,.. между прочим,.. нехорошо!.. Пусть другие похвалят.
   - Я и не хвастаю... - Я правду говорю.
   - Ну, знаешь ли!.. Скромности тебе, однако, родители недодали...
   - Послушайте!.. Я вам, действительно, благодарна... за... заботу!.. Но, если вы и дальше будете разговаривать со мной в таком тоне,.. то мы ... опять поругаемся!.. ...Вы лучше скажите... Как вас-то... зовут?..
   - Меня?.. Простите!.. - Анатолий.
   - А...на...то...лий... - произнесла врастяжку, будто пробуя имя на вкус... - Тоже неплохо!.. Моего племянника тоже так зовут...
   - Это - что? - Комплимент за комплимент?..
   Девушка рассмеялась, будто колокольчики рассыпались... Анатолий вспомнил, что где-то читал, будто по смеху человека, можно определить его характер... Если это так, то... Что-то не вяжется... Не похожа она на... нежную, ласковую и добродушную... А, может, это... - первое впечатление?! Может быть, она, действительно, не такая уж язва, как показалось сразу! Ведь смеялась она, ей богу, приятно!
   Помолчали... Отношения между ними, как будто, складывались благоприятные... Следовало продолжить разговор. Но ему не терпелось прояснить ситуацию:
   - Ну, так расскажите, Марина, как же, всё-таки, вы оказались здесь?
   - Вы опять за своё..? - В голосе её прозвучал укор. - Ну, как вы думаете: - Неужели я, вот так просто, взяла и пришла на ваш самолёт?..
   - Но и вы поймите меня: мне ведь нужно знать, почему вместо настоящего сторожа, которого мне пообещал председатель колхоза, как он сказал: "помоложе и побойчей", я, вдруг, застаю здесь, вы меня простите, какую-то девчонку! Ведь вы сами понимаете: - это - ненормально...
   - Ну, во-первых, я уже не девчонка... - она осеклась, - то есть, я - не в том смысле... В общем, у вас есть какие-нибудь претензии к охране вашего самолёта?
   - Да!.. Есть...
   - Какие?..
   - Ну, во-первых, кто серьёзно выходит на ночное дежурство, на охрану, я хочу подчеркнуть, важного объекта... в одном тоненьком сарафанчике? Вы видели, что из этого вышло? Какой же из вас сторож! Вам ведь сейчас возле мамочки лежать положено! Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста! Но я говорю о том, как должно быть... Я не знаю, как и почему вместо сторожа-мужчины у самолёта оказались вы? Ну, не мог ваш председатель - человек серьёзный, гвардии старшина, прекрасно знающий "Устав караульной службы", сам послать вас - человека, не умеющего обращаться с оружием! Значит, тот, кому он поручил охрану, по какой-то причине вместо себя оставил вас. Так ведь?..
   - Не так... Я умею обращаться...
   - Да-а, вы это уже доказали!.. Во-вторых - вы женщина...
   - А что, в вашем "уставе" написано, что обязательно должен быть мужчина?..
   - Ну-нет... Так не написано,.. но подразумевается...
   - Скажите: а есть женщины-лётчицы?..
   Анатолий замялся. В отряде, действительно, есть две лётчицы, правда, уже не молодые. Врать он не умел и ему пришлось признаться. Крыть было нечем, но и сдаваться тоже не хотелось.
   - Ну, смотрите, - продолжал он доказывать, - если бы на вашем месте был мужчина, он бы не попал в такое глупое положение. Правда, ведь?
   Она обиделась, отвернулась. Затем резко повернулась и выпалила:
   - Это не я попала! Это вы... Если бы не вы, то есть, если бы вы не пришли, никуда я не попала бы!..
   - Но, позвольте, кто же так легко одевается? Почему ваши руководители не подсказали вам, как вы должны охранять? Ведь вы должны были получить полный инструктаж! И из него стало бы ясно, что ночью может быть холодно... Кстати, ваш председатель был мною проинформирован о том, что ночью ожидается гроза. Это - полная безответственность!
   Ей нечего было ответить на его гневную тираду. Наступила тишина.
   - Может быть вы и правы... - вдруг заговорила она. - Но согласитесь: если бы вы не пришли, я бы сама набрала соломы и постелила бы под самолётом... Не маленькая!.. А вы пришли и всё испортили...
   - Кстати, никто вас не заставлял стоять под дождём, вы сами...
   - Вы заставили!.. - упрямо промолвила она и отвернулась.
   - Ну, ладно, не будем снова ссориться!.. Мне только хотелось бы узнать, почему не вышел сторожить тот мужчина, которого выделил бригадир?.. На "Ша..." какой-то...
   - Не знаю... Дядя Фёдор сказал мне, бригадир, то есть, что Семён Яковлевич попросил меня подежурить ночь, потому что все мужчины в степи, на уборке и никого не успели предупредить... А я сегодня была свободна... Была причина... А завтра выделят настоящего сторожа. Вы не беспокойтесь,.. мне часто поручают мужскую работу. Я уже привыкла...
   - Ну, ладно... Чёрт с ним, с этим "Ша..."!.. Расскажите лучше о себе,.. Марина!
   - А что о себе? Мне нечего рассказывать... Лучше вы расскажите, как ваши лётчицы стали лётчицами?
   - Они стали лётчицами во время войны. Тогда все воевали... Мужчин не хватало... Но теперь войны нет...
   - А сейчас женщин не берут?..
   - Не знаю... По крайней мере, у нас в училище ни одной девушки-курсантки не было.
   - Почему?..
   - Что, почему?
   - Почему сейчас не берут?.. Что, они плохо летают?.. Хуже мужчин?..
   Анатолий вспомнил, как несколько месяцев назад его "напарником" по самолёту была пилот Андерова. Летали они на одном самолёте через день. Тогда все сооружения, здания, станки, машины и самолёты брали на "соцсохранность" те, кто их эксплуатирует. Так вот, самолёт этот числился на "соцсохранности" за ним - пилотом Милютиным, следовательно, он и отвечал за его состояние. Ему было очень обидно, что его самолёт был самым грязным в отряде. Он всегда был чем-то забрызган... Когда он предъявил претензии авиатехнику, тот откровенно посетовал:
   - Я, Толя, его каждый день драю. Мне уже надоело через день вымывать из кабины эту вонь. - Намёк был на его напарницу.
   - А что, она рыгает что ли?
   Авиатехник недоумённо посмотрел на него и ответил:
   - А хрен её знает! Может и рыгает... Только она мочой воняет. Так машине и сгнить недолго.
   - Так, что же делать?
   - А хрен его знает! Я уже говорил инженеру. А что он может?! - У неё муж - замполит!
   - Ну и что, как замполит? - запальчиво возразил он, пускай перед полётом сделает, что нужно.
   Авиатехник снова недоумённо посмотрел на него:
   - Так она же беременна...
   - Ну и что же?..
   - А то, что баба в положении мочится каждые полчаса... А вы, вон, налётываете по пять часов в день... А конструкторы для них "писсуаров" не придумали.
   Действительно, приспособление, имевшееся в кабине, было предусмотрено только для мужчин...
   А девушке он ответил:
   - Да нет же! Ну, как вам объяснить? Да, просто,.. - не женское это дело!.. Ведь нам приходится часами не вылезать из кабины. Для мужчин есть приспособление... А как быть женщине?.. Ну, к примеру, сел самолёт на площадку... Ну, в больших станицах есть небольшие аэродромчики, называются "почтовыми площадками"... Его встречает почтовый работник, учтите, тоже - мужчина!.. Лётчику что?.. Зашёл за хвост... и... ну, сделал своё дело... А как быть женщине?.. Нет-нет, - это не женское дело!.. И, потом,.. мне кажется: женщина-лётчик, как и женщина-шофёр, это,.. как вам сказать, это - уже не женщина!.. Она теряет всякую женственность. Получается, какой-то, извините,.. гермафродит... Психологический, конечно!.. Матерятся похлеще мужиков... Оно, конечно, понятно - работа такая... Иногда и мужики не выдерживают: - загнут таки-и-им "трёхэтажным"..! Но женщина... Не-ет!.. Женщина всегда должна оставаться женщиной! Не зря, ведь, вас называют "прекрасной половиной человечества"! Так ведь?.. Так зачем же портить прекрасное!? Неужели мужиков на это не хватит? А?.. А вы... Вы должны рожать и воспитывать детей и радовать нас своей красотой и женственностью... Должны продолжать "род человеческий"! Разве этого мало?..
   - Значит, если я вас правильно поняла, вы хотите жить полнокровной жизнью, а мы созданы только для того, чтобы вас радовать?.. Прислуживать вам?.. Украшать вашу жизнь?.. Ну и, в придачу, детей рожать... Ничего себе - "передовые" у вас взгляды! Вы, наверное,- комсомолец?
   - А вы что?.. Хотите летать?..
   - А почему бы и нет?
   - Это... - сокровенное ваше желание?.. Или, просто, для эмансипации,.. для равноправия?..
   - Я очень не люблю, когда меня в чём-то ограничивают, устанавливают ценз.
   - Ну, хорошо!.. Дядя Семён, дядя Федя, это всё - дяди!.. А мама?.. Как ваша мама отпустила вас, глядя на ночь?.. Одну в поле!?. Разве она сейчас не переживает?.. В одном сарафанчике!..
   Она не ответила. Видя, что она задумалась, он ухмыльнулся: значит, подкинул ей сложненький вопросик! Что-то, похожее на торжество, на какое-то мгновение овладело им... В темноте он не видел выражения её лица, поэтому мог судить о её реакции только по интонации её голоса и потому, когда до его слуха донеслись её тихие слова, полные глубокой грусти, их смысл оказался для него неожиданным:
   - У меня нет мамы...
   Он промолчал. У него не нашлось слов. И, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, протянул:
   - Я-а-а-сно!.. - в то же время, соображая, что, как раз, теперь-то ему ничего не было ясно. Она не сказала ничего особенного: тысячи, сотни тысяч, миллионы людей на земле в этом возрасте уже не имеют матерей... Просто, её сообщение в данный момент не укладывалось в ту стандартную благополучную схему, в которую он мысленно, заранее, поместил её по своему незнанию. Это-то, как раз, и оказалось для него неожиданным, хотя, если бы он дал себе немного труда поразмыслить, мог бы и сам сообразить, что девушка из "благополучной" схемы никак не могла оказаться ночью у самолёта с ружьём в руках.
   - Это, конечно, несколько меняет дело... Но, наверное, у вас есть отец?.. - ухватился он за спасительную ниточку, хотя в сознании промелькнуло: "Без отца дитя - безотцовщина, а без матери - сирота!", но в ответ услышал:
   - Отца у меня тоже нет...
   Тут уже, действительно, было над чем задуматься. Всё, что он говорил до этого, являлось следствием его неодобрительной реакции на обстоятельства их встречи: и его грубость, и недостойная порядочного мужчины мелочная мстительность, проявлявшаяся в подковырках, в язвительной интонации, в... надавливании на "запретные места"... И в таком ключе, притом, в самом назидательном тоне он мог бы говорить до самого утра. Но теперь положение резко менялось. И всё, на что он до этого настроился, никуда не годилось. Ему стало стыдно за своё поведение: ведь он оскорблял эту маленькую беззащитную сироту, как хотел! А теперь до слёз стало жаль её... Пауза затянулась и, чтобы как-то нарушить её, спросил первое, что пришло на ум:
   - А... с кем вы живёте?
   Спросил и пожалел: вдруг услышит: "С мужем ". Сейчас ему, почему-то, не хотелось разочаровываться. Он, вдруг, а может и не совсем вдруг, проникся к ней более теплым чувством, чем просто к девушке, с которой познакомился два часа назад.
   - О-о! Это - длинная история!.. Сейчас я живу у тёти,.. вернее, у жены моего дяди... Он умер в прошлом году... - не очень охотно ответила она.
   "Бедная девочка! - мысленно посочувствовал он. Несмотря на свой высокий рост, атлетическое телосложение и кипучую энергию, свойственную его возрасту, по характеру он всё же был впечатлительным и способным на глубокие переживания, которые иногда могли даже "вышибать" слёзы из глаз. Почувствовав, что задел одну из самых больных струн её души, он пожалел, что начал разговор на эту тему. Ему захотелось чем-нибудь загладить вину, приласкать и как-то утешить бедную сироту. Была бы она помоложе, он мог бы погладить её по головке, прижать к себе,.. но, увы, она уже вышла из того возраста и потому такая форма жалости не годилась. Да ещё эта её чрезмерная гордость!.. Пришлось ограничиться только участливым вопросом:
   - Как же это так получилось?
   Она долго молчала. Так долго, что он не надеялся уже что-либо от неё услышать. Нарушить же молчание он боялся - боялся прервать её мысли.
   Сидели они рядом, едва различая силуэты друг друга, и только локти их едва соприкасаясь, подтверждали реальную близость другого. На Анатолия вновь нахлынули воспоминания о детстве, о своей живой ещё матери, о её трогательной любви к ним - детям, о её неиссякаемой заботе о них... Вот опять недавно получил посылку от неё... Наверно, думает, что он здесь голодает...
   - До войны мы жили не здесь, - негромким голосом прервала девушка его воспоминания. - Здесь жили бабушка и дедушка, и дядя Коля. Мама тоже родилась здесь, но когда вышла замуж за папу, то переехала в другую станицу. Папа работал механизатором в МТС и до войны мы жили хорошо. Я, правда, помню плохо, но дядя Коля говорил... А когда началась война, папа ушёл на фронт, а мама стала работать в колхозе. У меня был ещё братик - Петя. Он был ещё очень маленький, и я его нянчила.
   Потом пришли немцы. Они забрали у нас всё: увели корову и овец; был у нас ещё кабанчик молодой, так они и его при нас застрелили и забрали с собой; переловили всех кур. Собаку нашу тоже застрелили, потому что она на них лаяла и кидалась. В другой раз к нам пришли полицаи и забрали всю муку и кукурузу, которой мама кормила кабанчика. И мы стали голодать. Быстро доели оставшуюся картошку... Я ходила по соседям, просила милостыню. Но у них тоже почти ничего не было. Тогда многие в станице голодали, многие умирали... Мама стала менять у полицаев нашу одежду за кусок хлеба или миску муки. Братик заболел, а лечить его было нечем. Стояли сильные морозы, а маме не в чем было выходить из дому, чтобы достать дров или принести воды. Воду носила я, потому что на мне была моя маленькая меховая шубёнка, очень маленькая, поэтому её никто не хотел брать. Я ходила в ней, никогда не снимая... Но где я могла достать дров?.. ведь мне было только шесть лет,.. седьмой пошёл. Что могли, давали соседи...
   Небо на востоке заметно посерело. Из туманно-серого мрака понемногу стали вырисовываться окружающие предметы, приближаясь, обретая окраску. Подул свежий ветер и донёс из станицы лай собак и пение первых петухов. Дождь всё ещё моросил, однообразно и скучно шурша по плоскостям, гарроту и стабилизатору. Но Анатолий ничего этого не замечал.
   Перед его мысленным взором была заснеженная станица, где редко в какой хате из трубы вырывалась тоненькая струйка светлого дыма. Он видел маленькую девочку в потёртой шубёнке, из коротких рукавов которой торчали тоненькие, посиневшие ручки, выдёргивавшие из плетня прутья, чтобы вскипятить больной матери воду, которую они пили, подкрашивая луковой шелухой. Но прутьев в плетне оставалось всё меньше и меньше... И никто не знал, что будет, когда она выдернет последний?.. А на дворе собачий холод, но и в хате не теплее, только ветра нет. Раньше в постели возле мамы и братишки было тепло. Озябшая она прибегала к ним греться. А теперь и там холодно, не согреться... Братишка совсем ослаб, похудел. Ручки и ножки стали, как прутья в плетне, и только животик сильно вздулся.
   Несмотря на сильный мороз, девочка выходит из дому и идёт по станице, стучась в некоторые хаты. Когда ей открывают, она протягивает ручки и просит что-нибудь поесть. Из некоторых дворов её просто выгоняли, в такие она больше не стучалась... Иногда, если её впускали в дом погреться, это уже было счастьем, потому что и руки, и особенно ноги, застывали и звенели, как стекляшки, а на щёчках намерзали слёзы... Но люди сами живут впроголодь. Она хорошо знает хаты, где людям самим есть нечего. Такие хаты она старательно обходит стороной.
   После долгого блуждания по станице она приходит домой, неся в кармане шубёнки или две промёрзшие картошины, сваренные со шкурками, потому что здесь уже давно её варят так и едят так же, или же маленький кусочек кукурузной лепёшки. Это для мамы и братишки...
   - Однажды я пришла домой... В хате холодно, а мама сидит на кровати в одной нижней рубашке. Волосы растрёпаны... Рядом лежит Петя, укутанный в её платье... Только он совсем белый какой-то, аж синий... Сначала я думала, что он спит, но, увидев меня, мама кинулась ко мне, стала обнимать меня и целовать, и плакать. Сквозь её плач и всхлипывания я различила: "Мариночка,.. детка... Нет больше нашего Петечки!.. Не пропоёт больше никогда наш маленький "Петушок"!..". Она снова падает на безжизненное тело братишки и трясётся в беззвучных рыданиях... Я обнимала её, пыталась оторвать от братишки, но мне это не удавалось, потому что я тоже была без сил... Казалось, что она совсем обезумела... Мне стало страшно... Я чувствовала своё бессилие помочь ей... Тогда я побежала к соседям. Ведь они были самые близкие нам люди, которые всегда нам помогали, чем могли. Я сказала им, что мой братик умер. Они побежали к нам, но меня с собой не взяли, оставили со своими ребятишками. Я и сама не хотела... Мне было страшно... Ночь я переночевала у них... На другое утро, когда я пришла домой, мама ещё лежала. Я принесла ей кипяток в кружке, заваренный луковой шелухой. Она выпила, но встать не захотела, а попросила, чтобы я легла к ней... Пети рядом не было... Мы пролежали весь день и всю ночь в обнимку, согревая друг друга... В следующий день она тоже не вставала. Очень хотелось кушать... и я снова пошла по хатам... В тот день мне дали только кусочек лепёшки и одну картошину, которые я принесла ей. Мне самой было достаточно того, что я пила горячий кипяток и грела руки и ноги в тёплых хатах. А у неё ведь и этого не было... От соседей я принесла кипяток и просила, чтобы она поела. Она выпила только кипяток, а к лепёшке и картошке даже не притронулась... Ночью она металась в бреду: звала папу, меня и Петю... Я тормошила её, говорила что я - здесь, плакала от страха... Мне эта ночь запомнилась на всю жизнь!.. К утру она успокоилась, уснула. Она так безмятежно спала после бурной ночи, что мне жаль было её будить... Потихонечку я вылезла из-под лохмотьев, которыми мы укрывались, надела на себя шубёнку, и снова пошла просить по хатам. Хотя и очень хотелось кушать, но я не тронула того, что принесла ей вчера. Думала, проснётся - поест. Я опять ходила по хатам и тем, что мне давали, немного утолила голод. Но я беспокоилась о маме и от всего, что мне доставалось, часть откладывала в карман для неё. В иной хате мне ничего не могли дать, даже пустого кипятка, которому я тоже была рада, и пила, обжигая губы об железную кружку, которую носила с собой в кармане. Пока попадёшь в хату, где сравнительно тепло, так настынешь, что глотаешь кипяток, а он даже не кажется горячим. Домой в тот день я вернулась, когда на улице уже темнело, а в доме было совсем темно. В тот день мне необычно повезло: я принесла маме кусок ячменной и кусок кукурузной лепёшки и полкружки "затирки". Знаешь, тогда варили такой суп без ничего. - Она не заметила, как перешла на "ты". - ... Натирали между ладонями тесто, замешанное из чего найдётся: мука, иногда просто отруби с добавлением съедобных растений. Шла я довольная тем, что смогу накормить маму. Кружку я несла осторожно, прижав под шубкой к животу: так и "затирка" не остынет, и мне тепло... Мама лежала на спине в том же положении, в каком я её оставила. Сразу я не поняла, спит она или нет. На всякий случай, я погладила её по голове. Она не шевельнулась. Тогда я притронулась ладошкой, нагретой от кружки, к её щеке. Она была холодная. Я сразу вспомнила, что и Петин лобик, когда я к нему притронулась, был такой же холодный. Но я не хотела сравнивать маму с тем холодным Петей. Я не верила, что её когда-нибудь не станет - ведь она всегда была!.. Я тормошила её и целовала остывшие губы, закрытые глаза. И даже пыталась влить ей в рот "затирку" из кружки. Но она стекала на постель... Я не пошла никуда, а пролежала всю ночь, прижавшись к ней, надеясь, что в какой-то момент она проснётся и обнимет меня. Тогда я её напою и накормлю... Утром, когда в комнате стало светло, я увидела, что она так и не притронулась к оставленной мною вчера пище. Я поняла, что она оставила её мне... - девушка всхлипнула и замолчала... Ладонью вытерла слёзы и продолжала:
   - Теперь у меня не было сомнений в том, что она умерла... Но я лежала, обнимая её, потому что, кроме неё у меня на свете больше никого не было... Потом я всё же встала и пошла к соседям и сказала им, что моя мама тоже умерла. Меня снова пытались оставить у них и не пустить домой, но я убежала. Я не отходила от мамы ни на шаг. Даже, когда её обтирали холодной водой... Где было взять столько тёплой!.. Я всё время держала её за руку. Она лежала сильно похудевшая, но всё равно, красивая. Она всегда была очень красивая!.. - Девушка снова всхлипнула.
   - Не поддаваясь ни на какие уговоры, я проводила её до неглубокой могилы, в которую её положили без гроба, завёрнутую в белую простыню. И там в последний раз я поцеловала дорогие мне губы, глаза, щёки и лоб. Люди плакали, меня тоже просили и уговаривали поплакать, но я только кусала губы... Я искусала их в кровь, но слёз не было. Я их все выплакала ночью... Домой меня больше не пустили. Соседи заколотили окна и двери нашего дома. Сказали, что до возвращения папы... Они тоже голодали, но не так, как мы. Они успели кое-что из продуктов припрятать в погребе, который находился в сарае, а вход в него был завален сеном. Об этом я тоже узнала от дяди Коли после войны. А детям об этом ничего не говорили и в сарай не пускали, чтобы они случайно никому не проговорились... Папа с войны так и не вернулся... Вернулся только дядя Коля... Оказывается, и дедушка, и бабушка тоже не дождались освобождения. И он в тот же день приехал к нам и от всей нашей семьи застал только меня... Дядя Коля забрал меня с собой, и мы жили здесь с ним вдвоём, пока он не женился... Потом у меня появились племянники, и я нянчила их одного за другим... А в прошлом году дядя вдруг помер. Говорили, что прорвался аппендикс, на который он никогда не жаловался. Вот я и осталась с тётей, которая для меня теперь и мама, и дядя...
   Девушка замолчала. Молчал и Анатолий. Молчал потому, что после всего услышанного, всё, что бы он ни сказал, было бы настолько мелким и незначительным, что никоим образом не смогло бы передать в тот момент его чувства, ибо их, просто, нельзя было выразить словами.
   Рассказ девушки до глубины тронул его душу. Он с удивлением рассматривал её, словно увидел впервые. И, действительно, то, что открылось его глазам теперь, при утреннем освещении, совершенно не согласовывалось с его ночными представлениями о его новой знакомой. И чем ярче, по мере наступления утра, освещалось её лицо, тем резче становился этот контраст.
   Оказывается, волосы у неё были совсем не тёмные, а золотисто-русые и сплетены в одну толстую косу, тугим жгутом спадавшую за спину. Ночные передряги взлохматили и растрепали их, однако, это нисколько не отразилось на их прелести. Наоборот, на висках они скрутились в крупные завиточки, спиральными серёжками свисавшими вниз, украшая её удивительное по красоте лицо. То, что оно было красивым, не подлежало никакому сомнению. Но удивительным оно казалось потому, что в нём было что-то беспокоящее, до боли знакомое, какими-то воспоминаниями тревожившее его.
   Внимательно всматриваясь в него, он старался найти и разгадать это нечто.
   Вдруг она повернулась к нему и взгляды их встретились. И, словно молния, сверкнула догадка: - глаза! Да, они были большие, словно открытые иллюминаторы души, такие же, как у... Наташи!.. Но только не карие, а небесно-голубые и, даже, - синие,.. как высокогорные озёра. Они лучились чистым светом, волнами пронизывавшим его. Аккуратный, слегка курносый, носик, задиристо задранный, с розовыми трепещущими лепестками ноздрей, чудесно гармонировал с глазами и с яркими, по детски пухлыми губами, сочными, как спелая вишня; казалось, они вот-вот лопнут и на них выступят капельки крови, по форме похожие на капельки утренней росы.
   Встретив его удивлённый взгляд, она улыбнулась, растянув полураскрытые губы, обнаружив ровный ряд некрупных жемчужных зубов.
   Одетая в грубый комбинезон цвета "хаки", она казалась случайно обронённым в солому драгоценным камнем, сверкавшим в струях утренней зари.
   Правду говорят, что красоту, во что ни обряди, красотой она и останется!
   Только и красота-то не всегда бывает одинаковая. Встречается и такая, от которой глаза просто устают. Здесь же - другое! Анатолий сознавал, что неприлично мужчине пялить глаза на девушку, но оторваться от её лица не хватало сил. Он понимал, что выглядит довольно глупо, и с усильем заставлял себя отвести взгляд от её лица. Но усилий этих хватало ровно на несколько секунд. И в следующее мгновенье он вновь впивался восхищённым взором в эти ясные очи и аппетитно манящие свежие лепестки губ.
   Поймав на себе его восхищённый взгляд, она вопросительно посмотрела на него.
   - Я никому, кроме дяди Коли не рассказывала об этом... - доверительно произнесла она. - А сегодня, вдруг, не знаю почему, разоткровенничалась с вами...
   Теперь и она неотрывно смотрела на него: ей тоже представилась возможность разглядеть его при дневном свете.
   - Так вы теперь вместо дяди работаете в колхозе? - спросил он, чтобы как-то поддержать разговор, и в то же время иметь возможность смотреть на неё.
   - Нет, это я только летом, вовремя каникул... А зимой я учусь в школе.
   - А сколько вам лет?
   - Уже семнадцать! - с гордостью произнесла она.
   - Вы, наверное, в десятом?..
   - Да, ещё год... А потом я отсюда обязательно уеду, - сказала, как бы оправдываясь.
   - И куда же? - поинтересовался он. - В Краснодар?
   - Ещё не решила... - Она мечтательно посмотрела вдаль. - Мне многое хочется... Хочется поездить, побродить по свету, посмотреть новые места, новых людей;.. пожить в палатках... Как вы думаете, - она перевела глаза на него, блеснула ими, - геолог из меня получится?.. А иногда, знаете, хочется на море,.. я не видела моря... Хочется посмотреть дальние страны... Или... -лётчицей!.. Полететь на Северный полюс!.. Вы летали на Северный полюс? - Она выжидательно уставилась на него, но не получив ответа продолжала: - вы кино "Семеро смелых" смотрели? Вот, здорово, правда?.. Я бы, пожалуй, не отказалась и врачом... или - учительницей... - я детей люблю... Я, когда смотрела "Сельскую учительницу", так, знаете?.. - плакала!..
   Где-то послышался скрип колёс. Анатолий вылез из-под плоскости, осмотрелся. Скрип доносился со стороны дороги. Он догадался, что едет смена... Поэтому стал быстро убирать солому из-под крыла. Она тоже сообразила: быстро закатала штанины комбинезона, и стала помогать ему убирать и складывать её на копну. И только-только успели они справиться с этой работой, как вскоре из-за кустов появились лошадиные головы, от которых шёл пар. Потом показалась и телега с двумя мужчинами в плащах. Выехав из-за кустов, она свернула с дороги и направилась прямо к самолёту.
   - Едет смена. - сказал он.
   Выглядела Марина довольно смешно: то, что комбинезон был вдвое шире, не так бросалось в глаза, а вот, то, что он был чересчур длинный, не могли скрыть закатанные штанины. Его гульфик болтался где-то возле щиколоток и чуть не задевал стерню, делая девушку похожей на обрубок. Впереди выделялись три грязных пятна: одно большое и два повыше, симметрично удалённые от центра.
   Телега подъехала ближе, и встречающим стали видны лица колхозников и то, как по мере приближения менялись их выражения. Сначала на них было написано недоумение, сменившееся потом широкими улыбками.
   - Драстуйтэ, вам! - приветствовал возница, одетый в зелёный брезентовый плащ с капюшоном, показывая жёлтые прокуренные зубы. - Чи вы тут нэ помэрзлы?.. А тэбэ, Марынка, мы нэ взналы. Бачым, якый-сь ынвалид стоить, бэзногый. А як волосся твои побачилы, так кажым: "Цэ ж наша Марынка!" А чого ж ты так вырядылась?
   - Та я, дядько Мыхайло, пид дождём промокла дужэ, та побоялась, шо простудюся. От и прыйшлось оцэ надить.
   - Добрэ, добрэ... - многозначительно ухмыльнулся "дядько Мыхайло", подмигнув попутчику. - Ось, вам замину прывиз.
   - Здравствуйте! - сказал второй мужчина в тёмно-синем плаще и в серой кепке, спрыгивая с телеги. - Товарищ лейтенант, - обратился он к Анатолию, - меня председатель послал сменить вашего сторожа.
   - Как ваша фамилия?..
   - Скирда, товарищ лейтенант!
   Анатолий облегчённо вздохнул: - не "Ша..."!
   - В армии служили?
   - Так точно, товарищ лейтенант!
   - Значит, устав караульной службы знаете?
   - Так точно, товарищ лейтенант!
   - Ну, вот и хорошо, товарищ Скирда!.. В дополнение: у самолёта не курить, в кабины не лазить, посторонних к самолёту не допускать! Понятно?
   - Понятно, товарищ лейтенант!
   Назад ехали весело. Возница попался словоохотливый. Полуобернувшись к своим пассажирам, сидевшим сзади, с головой укрывшись брезентом, присланным заботливым председателем, так, что только лица были открыты, он рассказывал какую-то историю, произошедшую с ним вот в такую же дождливую погоду, когда он ездил на базар в район. Молодые люди сидели вплотную друг к другу и улыбались ему, хотя вовсе не слушали его, ибо все их мысли были заняты друг другом. Каждый понимал, что тесно прижиматься их заставляли размеры брезента, но похоже, что обстоятельство это не смущало девушку. Наоборот, Анатолию иногда казалось, что она сама слегка жмётся к нему. А однажды, когда телега сильно накренилась в её сторону, она машинально схватилась за него, и он свободной рукой удержал её, подхватив за талию. Она поблагодарила, но поскольку дорога была с неровностями и телегу, то и дело, кренило то в одну, то в другую сторону, он не убрал руку, а сидел, слегка прижимая её к себе. Делал ли он это умышленно, сказать трудно, но после каждого ухаба, когда телегу куда-нибудь кренило, их тела прижимались всё теснее и теснее. Она ощущала это, но молчала. Возможно, ей просто не хотелось акцентировать на этом внимание, ибо ехать оставалось всего-ничего, а может быть, ей и правда было приятно, что молодой лётчик, притом, красивый, пусть даже под видом страховки, так бережно обнимает её, как никто и никогда прежде не делал.
   Возле одного из домов телега остановилась.
   - Ну, вот, я и приехала! - вздохнула Марина, однако сидела, не пытаясь освободиться от него до тех пор, пока он сам не убрал руку. Пообещав постирать и к вечеру вернуть комбинезон она попрощалась и спрыгнула с телеги. Босая, держа туфли в руке, пошлёпала к калитке. Он проводил взглядом её несуразную фигуру, пока она не скрылась за забором.
  
   Анна Ивановна Стеценко или просто "Галя", как зовут её все станичники, только что проснулась, встала с постели, и, потягиваясь, вышла во двор, когда проскрипела калитка и в неё вошла племянница мужа в непонятном облачении. Даже Полкан не сразу признал друга и с лаем кинулся на неё. Но, подбежав, понял свою ошибку и, стараясь исправить её, заскулил, замахал хвостом и, натянув цепь, стал на задние лапы.
   - Ты шо у такому наряди? - всполошилась тётка. - Дэ твое плаття?..
   - Ось тут усэ... - показала Марина влажный свёрток и прошла в хату.
   У тётки ёкнуло повыше пупка: что это с девкой? Почему она в чужой одежде? Почему платье мокрое?..
   Мужева племянница с первых дней, ещё, буквально, крошкой, отличалась выраженной самостоятельностью и не причиняла ей забот. Наоборот, девочка серьёзная, хлебнувшая много горя, была ей помощницей по дому и Анна Ивановна во всём полагалась на неё. Но в последнее время она как-то незаметно повзрослела и тётка, вдруг, поняла, что за нею "нужен глаз". А тут ещё и с мужем случилось такое... Конечно, был бы Коля жив, с Маринкой всё решал бы сам. Но теперь все заботы о ней легли на её плечи...
   О материальной стороне можно было не беспокоиться: она сама работает в колхозе и правление выдаёт ей деньгами, а не трудоднями, как всем остальным колхозникам, потому, что она работает сезонно. Так решили всем колхозом после смерти Николая... А деньги, которые муж взял за сестрин дом - тридцать тысяч, он положил на сберкнижку и наказал жене забыть о них, пусть они будут племяннице на обзаведение своим домом. Правда, Маринка об этих деньгах не знает. Предполагалось, что на свадьбе ей их преподнесут, как подарок... А вот, как быть с другими заботами? Ведь за девчонкой в её возрасте сейчас нужно следить и следить! А как это сделать? Своей дочери она просто-напросто приказала бы, а с нею так нельзя. Ведь все знают, что она - сирота! Вот, в последнее время зачастила в клуб: то в кино, то на танцы... Не пустить её нельзя... Как не пустишь? - Будет обида! Да и люди что скажут?.. Хорошо, хоть Манька - родная племянница - учится с нею в одном классе! И хотя они не дружат, Манька - пустышка и балаболка, но кое-какую информацию через неё она всё-таки имеет...
   Через несколько минут Маринка вышла из своей комнаты, одетая в домашний халатик. Войдя на кухню, поставила лоханку на две табуретки, принялась стирать свои вещи. Анна Ивановна незаметно подглядела: сначала она постирала свои трусики и бюстгальтер, потом в этой же воде замочила платье. Грязный зелёный комбинезон валялся на полу, ожидая своей очереди.
   Увиденное озаботило Анну Ивановну, но приставать с расспросами к ней не стала. Знала - это бесполезно. С тяжёлым камнем на душе она стала собираться на работу, решив, что вечером, как-нибудь, заведя разговор о ночном дежурстве, может быть, что-нибудь сумеет из неё выудить...
  
   Анатолий встал поздно. На станицу уже опускались прозрачные сумерки, когда, отодвинув занавеску, он выглянул в окно. Дождь прекратился, но погода была нелётная из-за низкой облачности.
   Неожиданно взгляд его упал на спинку стула, стоявшего возле кровати. На ней висел его китель, который он туда повесил измятым, с устюгами, прицепившимися к разлохмаченному сукну, с намерением после отдыха вычистить его и погладить. Теперь же он висел вычищенный и отглаженный, словно новый. Даже подворотничок чистый, белый, накрахмаленный был пришит очень аккуратно. Он хорошо помнил, что пришивал его в спешке и не так ровно. Под кителем висели брюки, тоже отглаженные.
   "Ах, тётя Дуся, тётя Дуся! - с благодарностью подумал он о хозяйке дома. - Пока я спал, она мой костюм привела в порядок. Чувствуется - хозяйка!". Дома всё это ему приходится делать самому и, конечно, не так здорово.
   Глянул в зеркало: зарос! Нужно бы побриться, но все бритвенные принадлежности остались дома. Он никогда их не брал с собой в полёт, так как всегда возвращался вовремя.
   "Ладно, утром попрошу у Семёна Михай..., то бишь - Яковлевича бритву и побреюсь" - подумал, выходя из комнаты в залу. Там никого не оказалось. Прислушался. Откуда-то доносился стук переставляемой посуды, какое-то шипение... Пошёл на звуки и оказался на крыльце. Они исходили от летней кухни - просто навеса, огороженного со стороны улицы, под которым стоял большой стол со стопкой тарелок и три стула со спинками. Дымила печь. Невысокая полная женщина с разрумянившимся круглым лицом возилась возле неё.
   - Добрый вечер, тётя Дуся! - поприветствовал он хозяйку - Где бы мне умыться?
   - Умыться?.. - Ось тут... - засуетилась она, ставя на широкую табуретку, с прорезью в центре сидения для руки, огромную алюминиевую чашку. Зачерпнув горячей воды из чугунного котла большим черпаком, снятым с гвоздя на столбе, служащим подпоркой для навеса, развела её черпаком холодной из ведра. - Ось тут усэ: и мыло, и уси брытвенни прынадлежности Сэмэна Яколовыча ... - Она показала на полочку, прибитую к стенке, на которой стояла мыльница, стакан с торчащей ручкой опасной бритвы и алюминиевый стаканчик с помазком. Рядом на гвозде висел кусок армейского ремня для правки бритвы.
   - Да нет, спасибо! Я только умоюсь. А бриться уж буду утром. - Сказал, окуная руки в тёплую воду.
   Хозяйка посмотрела с усмешкой:
   - А у кино, хиба нэбритый пидэтэ?
   - У какое кино? - не понял он.
   - Дак сёгодня в нас кино хорошэ - "Кубаньски казакы". Мабудь, бачилы?..
   - Да, смотрел один раз... Ещё в училище... Но с удовольствием посмотрю ещё. Кстати, большое вам спасибо за китель и брюки! Костюм, прямо, как новый стал...
   Тётя Дуся глянула на него лукаво снизу вверх:
   - За костюм нэ мэнэ благодарыть... Цэ усэ знакомка ваша - Марынка!.. Прыбигла вона посли обиду, вы зараз крипко спалы, и кажэ: - "Тётка Дуська, ось я вашему квартиранту комбинезон прынысла.". У мэнэ рукы булы у кисти, так я йий кажу: - "Занэсы у хату, - кажу: - Вин щэ спыть.". Бачу: вона ваш кытель выносэ, та кажэ: - "Разрэшыть, тётька Дуська, я кытель почистю, та погладю!". - "А чого ж нэ разрэшыть? - кажу,- Прывыкай! - кажу, - за мужыком ухажувать... Тоби, - кажу, - скоро прыгодыться!" Вона застыснялась, та кажэ: - "Вы, тётка Дуська, такэ скажэте!..". Кажэ: - "Мэни щэ рано про цэ думать!". А у самий пид руками усэ горыть: пидвортнычок отпорола, постирала; кытель повисыла на бычовку, щёткой почистыла; утюг нагрила... За пивчаса кытель та штаны ваши готови булы. "Ну, - кажу, - спасибо тоби! Кажу: - У мэнэ до цёго рукы нэ доходылы." Побигла вона, а потом вэртаеться, та як лысыця, кажэ: - "Тётечка Дусечка, а колы ваш квартирант устанэ, чи вин у кино пидэ?.. Нэ знаетэ?..". "Ни, - кажу, - нэ знаю...". А сама усмихаюсь: - "Колы така дивка, як ты, прыгласыть, мабудь, пидэ.". - "Ну, ладно, - кажэ,- я побигла! Бо щэ сэбэ у порядок трэба прывысты! Писля кино, - кажэ: - таньци будуть.". Тай побигла, як стрыкоза.
   "Вот оно что!" - И радостная волна, нахлынув, обдала его с ног до головы. - "Тогда надо побриться!".
   Он несколько раз ловил себя на том, что думает о девушке. Эта маленькая шустрая девчушка, похожая на прелестную сказочную принцессу, явно пришлась ему по душе. И, хотя она ещё очень молода, эти воспоминания о ней были ему приятны.
   Вскоре пришёл и сам хозяин дома. И он наполнился его громким гулким голосом.
   За ужином он спросил:
   - Ну, як? Чи не скучалы там з Марынкою?
   Анатолий вспомнил своё знакомство с девушкой и улыбнулся:
   - С нею не соскучишься!.. - И подробно, со своими комментариями, рассказал о том, что случилось у самолёта ночью.
   Председатель смеялся от души, громыхая раскатистым басом, приговаривая с немалой гордостью:
   - Вона у нас така!..
   Глядя на него в такие моменты, можно было подумать, что он сам сделал её такой.
   - Ны дывиться на нэи, шо молода, - убеждал он, - но спуску ныкому нэ дасть! Наши парни боятся йийи, як огня. Колы хто-ныбудь по нэосторожности попадэться у сэктор йийи огня, так распотрошыть, шо од ёго тикэ шматкы лытят. Не язык, а - снаряд! Бье прямым попаданием. Вона усих ухажорив отшивае тикэ так: налево, та направо! Глядить, сами нэ попадиться йий на язычок.
   - Нэ пужай чоловика! Дивчина прэкрасно знае, кого разносыть, а кого прывитать. - упрекнула мужа хозяйка. Она искоса глянула на гостя и уголки губ её слегка дрогнули.
  
   Несмотря на плохую погоду, а может быть, наоборот, как раз, благодаря ей, вечером в колхозном клубе собралась почти вся молодёжь станицы. В фойе два баяниста играли "Польку". Ничего не выражающими глазами они смотрели на танцующих. Смотрели безучастно, словно всё происходящее здесь, не имело к ним никакого отношения.
   Помещение фойе было достаточно просторным, чтобы танцующие не толкались из-за куска пространства. Танцевали, в основном, девушки. Изредка среди них мелькали пара-две парней и всё. А вот, парни с девушками, почему-то не танцевали. И стояли и те, и другие кучками отдельно. Девушки оккупировали все скамейки, установленные вдоль стен, а те, кому места не досталось, кучковались по углам. Парни же толпились, в основном, у входа и дымили махорку или лузгали семечки.
   Девушек, как всегда, было больше, и вели они себя более свободно и раскованно. Громко смеялись "хором", поглядывая в сторону парней, а потом о чём-то лукаво перешёптывались и снова смеялись. Все они были, как на подбор, здоровые, веселые и красивые с румяными щеками и задорно блестевшими глазами. Кружились они лихо, соблазняюще выбрасывая из-под разноцветных сарафанов сильные икристые ноги.
   Парни же, в противовес им, выглядели хилыми, бледными и унылыми. И одеты они были проще: хлопчатобумажные костюмы с брюками, вправленными в сапоги, сидели на них слишком по-будничному. Пиджаки в распашку, под ними - рубахи без галстуков с расстёгнутыми воротниками или просто косоворотки. И только лишь самые, что ни на есть "модники", которых обычно называли "фраерами", носили сапоги "гармошкой" и воротники рубах выпускали поверх пиджаков.
   Зато, в чём парни остервенело состязались между собой и что имело неизменный успех у девчат, так это - шевелюры. Чубы были у всех. И чем чуб был длинней и пышней, чем он был волнистей и кучерявей, тем большее восхищение он вызывал у девушек и большую зависть у других парней. Особенно модными были чёрные чубы. Они были просто неотразимы. А лучшим красавцем считался тот, у кого чёрные волосы сочетались с чёрными глазами и густыми чёрными бровями. Вели себя парни, за редким исключением, смирно. Они негромко переговаривались и смотрели как-то исподлобья. Руки их, если не были заняты ни цигарками, ни семечками, были глубоко засунуты в карманы брюк. Однако, было и исключение, например, двое щеголеватых, чубатых, в сапогах "гармошкой", с кепками "набекрень" и с "Беломорами" в зубах парня, кружились нарочито неумело, грубо толкая всех, наступая им на ноги, оскалившись в вызывающе наглой ухмылке. Никто не пытался призвать их к порядку. Скорее наоборот, некоторые девушки откровенно любовались ими, заискивающе улыбались. Танцующие избегали приближаться к ним и заранее уступали им место. Они же, довольные этим, неслись туда, где было больше девушек и, с разгона, врезались в их гущу. Видимо, это были признанные "хозяева" молодёжных сборов. Без таких вот "героев", к сожалению, не обходится нигде. Они, как вирусы, проникают всюду, где собирается молодёжь и, как правило, бывают зачинщиками скандалов и драк, портят настроение.
   Анатолий пробирался вглубь фойе, лавируя между танцующими, сопровождаемый любопытными взглядами девчат и завистливыми парней. Он искал Марину. В своей яркой форме, похожей на морскую, только не чёрной, а тёмно-синей, он резко выделялся в разношёрстной толпе. Суконный китель ладно сидел на нём, сияя золотом наосидоленных пуговиц, облегая и, тем самым, подчёркивая его стройную фигуру. На плечах "горели" погоны, плетённые особым способом из позолоченных нитей без примеси текстиля, отчего они казались отчеканенными из чистых золотых пластин. Две серебристые звёздочки располагались вдоль голубого просвета на одной линии с маленькой также серебристой эмблемой гражданского воздушного флота. На рукавах сверкали золотом четыре шеврона, направленные вершиной вверх к шитой "канителью" крупной серебряно-золотой эмблеме. Такая же эмблема украшала тулью "мичманки" с голубыми кантами, а под нею, строго по середине околыша над лакированным фибровым козырьком располагалась "серединка" с двумя крылышками и почти вертикально стоящим пропеллером. Надета она была с особым "шиком" - с небольшим креном направо. Брюки - "клёш", наглаженные так, что об их стрелки, казалось, можно было порезаться, при ходьбе обметали носки ботинок, начищенных до лакового блеска. Блеск, подчеркивала грязь, налипшая на рантах.
   Марины в фойе не было. Увидев мужчин, сидевших за длинным столом, накрытым красным сатином и стоявшим в глубине зала почти у входа в зрительный, он направился к ним. Но, подойдя ближе, разочарованно остановился: на досках вместо шахматных фигур лежали чёрные и белые "шайбочки". Играть в шахматы и шашки он научился почти одновременно, ещё, будучи в первом классе, но его больше увлекли первые. Если за доской попадался равносильный игрок, и он у него выигрывал, то получал от игры огромное удовольствие, но проигрывать, даже сильному игроку, не любил.
   В этот момент прозвенел звонок и, приглашая посетителей в зрительный зал, широко распахнулись обе створки двери. Первыми ринулись туда парни и уже за ними пошли девчата, оставив в фойе обоих баянистов доигрывать вальс-бостон. Войдя в зал, они на какое-то время задерживались у двери, ища глазами "своего" парня и, найдя его, не спеша, направлялись к нему, зная, что теперь их место не займёт никто.
   Так что, когда Анатолий одним из последних переступил порог зрительного зала, юноши и девушки уже сидели парами.
   Памятуя информацию тёти Дуси, он надеялся, что Марина обязательно придёт. И потому решил устроиться так, чтобы не прозевать её появления, чтобы сразу пригласить сесть рядом. Но места поближе к двери уже были заняты.
   Он медленно поднимался по проходу к задним рядам, ища глазами свободные места, как вдруг кто-то, будто нечаянно, коснулся сзади его рукава. Он оглянулся и опешил: возле него стояла она и открыто улыбалась, как давнему знакомому. От этой улыбки в зале сразу стало светлее.
   Белая кофта, вышитая красным "болгарским крестом", вправленная в серую кашемировую юбку, создавала ощущение какой-то её свежести, лёгкости и даже невесомости, которое усиливалось новыми красными танкеточками, обутыми на белоснежные носочки. А ведь на улице была грязь!.. Будто бы она не пришла, а перелетела по воздуху.
   При электрическом свете глаза её казались синими и глубокими, как море в ясную погоду.
   - Добрый вечер! - тряхнула она туго заплетёнными косами, свисавшими спереди ниже пояса, и сразу всё вокруг стало добрым-предобрым: и этот зал, и эти люди, с нескрываемым любопытством наблюдавшие за ними... - Решили посмотреть, как мы отдыхаем?..
   - Да вот,.. фильм хороший...
   Он ждал этой встречи, представлял, как она произойдёт, но, столкнувшись с нею лицом к лицу, оказался совершенно к ней не подготовленным. И не то, что оробел, а просто растерялся. Здесь, на глазах у всей станицы, он уже не был тем уверенным в себе человеком, каким держался возле самолёта. Увидев его растерянность, она решительно взяла его за руку и, провожаемая сотнями пар внимательных глаз, повела на свободные места. Они были в середине ряда и, чтобы пройти к ним, нужно было протиснуться между спинками переднего ряда и коленями сидящих.
   Как учили его с детства, он повернулся лицом к сидящим и, проходя, извинялся за причиняемое беспокойство, чем немало удивил станичников, ибо здесь это не было принято. И если мужчины просто провожали его любопытным взглядом, то женщины и девушки так откровенно "зыркали" глазами, что ему становилось не по себе. А одна девушка с наглым взглядом демонстративно выдвинула свои массивные колени и, нахально улыбаясь, ждала, что же он предпримет. Ему ничего не оставалось, как, извинившись, перешагнуть их.
   Сидя рядом с Мариной, он чувствовал, что привлекает к себе много лишнего внимания: на них смотрели не только те, что сидели с ними в одном ряду, но и нашлось немало таких, которые беззастенчиво оглядывались и с передних рядов. Чтобы не замечать этого, он заговорил с партнёршей:
   - Как вы умудрились по такой грязи пройти, не запачкав босоножек? - вполголоса спросил он. Она рассмеялась и, приняв вопрос за комплимент, пошутила:
   - Перелетела по воздуху... на вашем самолёте... - и потом серьёзно: - Что вы!.. Разве сюда пройдёшь в босоножках?.. Тут в сапогах и то ноги вязнут!.. Это я здесь переобулась.
   Свет в зале погас без предупреждения, и без обычного киножурнала сразу началась картина. На небольшом экране популярные артисты, довольно убедительно, изображали казаков. Анатолий смотрел на экран рассеянно. Ведь рядом с ним сидела настоящая казачка... Да ещё какая!.. Она и завладела его вниманием полностью. Глаза его всё время косили направо, но так, как косить долго было неудобно, то, в конце концов, за ними поворачивалась и голова.
   Марину картина увлекла сразу. Подавшись корпусом вперёд, полуоткрыв рот и широко раскрыв глаза, она вперила взгляд в экран и увлечённо следила за развитием событий. Иногда она вспоминала о своём соседе и, желая пронаблюдать его реакцию на то, что происходило на экране, слегка скашивала глаза в его сторону и всякий раз ловила на себе его взгляд. Создавалось впечатление, что он вообще не смотрит на экран. Это встревожило её, и она тоже стала смотреть фильм невнимательно и, то и дело, украдкой оглядывалась по сторонам. Как она и ожидала, все, сидящие вокруг, тоже смотрели не на экран, а на них. Она знала, что завтра в станице только и будет разговоров, что о ней да о лётчике, который "усэ кино дывывся тикэ на нэи".
   Склонившись к нему, она чуть слышно прошептала:
   - Или вы будете смотреть туда, - она подбородком повела в сторону экрана, - или я уйду!..
   - И я - с вами... - так же шёпотом ответил он. На шёпот стали оглядываться сидящие впереди, и девушке пришлось замолчать.
   Выходя из зала после кино, она решительно заявила:
   - В наказание за ваше нетактичное поведение там, - она кивнула на зал, - я с вами танцевать не буду.
   В ответ он ухмыльнулся и соврал:
   - А я, кстати, и не танцую...
   - Как? - Изумилась она. - Вы не танцуете?! - И устремила на него недоверчивый взгляд больших, широко раскрытых глаз. Удивление было настолько искренним, что девушка на мгновение забыла, где находится. Вопрос её прозвучал так громко, что заставил оглянуться шедших впереди. - Ну, вам это непростительно! - Наконец, заключила она, когда вышли в фойе.
   - Почему?
   - Вы же лётчик!.. - Сказано это было так, как если бы сказали: "Вы же - бог!".
   - Ну и что же?.. - Он помедлил. - Не вижу никакой связи...
   - Мне всегда казалось, что лётчики - это такие люди, что умеют всё... Так, по крайней мере, мне казалось... Я полагаю, что летать намного труднее, чем кружиться на паркете.
   - В этом вы серьёзно ошибаетесь! - Продолжал куражиться он. - Для меня лично проще выполнить весь высший пилотаж, чем кружиться,.. да при том, с такой партнёршей, как вы.
   - Как я? - Снова удивилась она. - Это почему же?
   - Голова закружится...
   Только теперь она уловила его юмор и, довольная комплиментом, улыбнулась, вскинув брови и скосив на него сияющие глаза.
   За разговором они не заметили, как оказались на крыльце. Дождя не было. За две серии кино тучи успели разбежаться, и летнее кубанское небо зажгло над их головами свои многочисленные люстры, отражавшиеся в не менее многочисленных лужах. А яркий любопытный месяц, повисший между звёздами, казалось, заглядывал, перегнувшись под каждую крышу, дабы не пропустить ни одной целующейся парочки.
   Марина глубоко вдохнула в себя свежий и ещё влажный воздух, прогретый землёй, густой, как парное молоко. Грудь её высоко всколыхнулась, распирая тесную кофточку. Она скосила на него лукавые глаза и в них вспыхнула озорная искорка. Она хотела что-то сказать, но он, вдруг, предложил:
   - Пойдёмте домой!
   Что-то таинственное и многообещающее послышалось ей в этом предложении, от которого повеяло какой-то интимностью. Она с сожалением посмотрела на свои новенькие босоножки, в которых так и не станцевала и, вздохнув, попросила подождать её здесь.
   Из фойе доносились задорная мелодия фокстрота, шарканье ног и девичий смех. Через несколько минут дверь снова отворилась, шумно выдохнув на улицу сгусток этих звуков, и на пороге появилась она, обутая в резиновые сапожки, глянцево блестевшие на стройных ножках. В руке она держала газетный свёрток, из которого торчал кончик красного каблучка.
   Шли домой, перепрыгивая через небольшие лужицы и обходя крупные. Сначала шли порознь, но когда Марина нечаянно поскользнулась, высоко вскинув руки, балансируя ими, как канатоходец, изогнув гибкое тело, чтобы не упасть, и чудом удержалась на ногах, Анатолий мягко, но решительно взял её под руку, полностью спрятав в своей ладони её кулачок, зная из опыта, что из такого "замка" освободить руку просто невозможно... Но она и не пыталась этого делать. Так всю остальную дорогу до её дома и прошли молча, рука - в руке.
   Остановились у калитки.
   - Посидим?.. - предложил он, присаживаясь на кончик скамейки, так и не выпуская её руки из своей.
   -...и помолчим?.. - в тон ему ответила она, садясь рядом. В подтверждение своих слов она подняла голову и стала внимательно рассматривать звёзды, будто видела их впервые. Затем снова, как и на крыльце клуба, скосила на него глаза, в которых опять блеснула лукавая искорка.
   - А почему вы в кино так на меня смотрели? - Искорки одна за другой, как маленькие молнии, вспыхивали в её озорных глазах.
   Он не ожидал такого вопроса и не был готов на него ответить, потому сказал:
   - Так,.. просто...
   - Просто?.. Гм,.. так просто, что все вокруг смотрели не на экран, а на нас. Откровенно говоря, я даже обиделась на вас...
   Да, чувствовалось, что сегодня инициативу перехватила она, эта удивительная девчонка, которой, и правда, не клади пальца в рот. Вопрос был поставлен прямо и правила этикета требовали прямого же ответа на него. А что он мог ответить? Сказать ей, что она ему нравится потому, что глаза её похожи на глаза девчонки, которую он когда-то по-детски любил?.. Или, чтобы перехватить инициативу, прикрывшись какой-нибудь остроумной шуткой, уйти от прямого ответа?.. Но шутить на эту тему ему не хотелось...
   Он продолжал смотреть на неё, освещённую серебристым светом, от которого её волосы тоже посеребрились, а огромные синие глаза будто бы лучились голубизной. Казалось, что шевельнись он или скажи слово, и это сияние мгновенно исчезнет и потому он молча смотрел на неё, будто заворожённый. Смотрел, не отрываясь, впитывая в себя её образ и, пожалуй, мог бы смотреть так всю ночь, пока луна-владычица струит на мир свой волшебный свет, превращающий всё из реальности в сказку. Он смотрел, а по телу разливалось радостное тепло. Оно зародилось где-то внутри, где гулко колотилось сердце, полилось в руки и ноги, потом ударило в голову, хлынуло в лицо и стало выплёскиваться из глаз. Оно было таким необыкновенно желанным, что ему неудержимо захотелось поделиться им с нею. Он осторожно взял обе её руки в свои. Она не отнимала их и только удивлённо смотрела в глаза - внимательно, серьёзно, выжидающе... Улыбка сошла с её лица, и оно казалось бледным. Но одних её рук ему было мало... Он хотел её всю!.. Чтобы каждой своей клеточкой ощущать её близость! Его одолевало сильное желание взять её на руки, прижать к себе и ... целовать, целовать... - целовать всю, начиная с этих вот тёплых пальчиков и кончая лучистыми глазами - такая она была близкая и желанная...
   Как и в клубе, он сидел вполоборота к ней, смотрел в её глаза и, вдруг, ощутил, что его состояние передалось и ей и, проникнув внутрь, озарило её оттуда. Он увидел зародившуюся на её лице счастливую улыбку и почувствовал, что ей тоже стало хорошо, потому и боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть её, не нарушить этого безмолвного блаженства...
   Так и сидели они, склонясь друг к другу и, глядя в глаза друг друга.
   Она чувствовала, что постепенно проваливается в какое-то гипнотическое состояние и теряет над собой контроль. Сделав усилие, она встрепенулась, и, как бы просыпаясь из глубокого сна, тряхнула головой, сбрасывая с себя сладостную дрёму, мягко вынула руки из его ладоней, взяла его руки за кончики пальцев и встряхнула: "Проснись!". Не отводя взгляда, засмеялась.
   - Ну, молчальник, - сказала, складывая одну руку на другую, - помолчали и довольно... Пора по домам!.. - Она поднялась, привычным движением оправила юбку и дружески протянула руку. - До свидания!.. Может быть, мы с вами больше не увидимся: погода прояснилась и вы завтра, наверно, улетите?.. - В её голосе сквозила нескрываемая грусть. Взглянув на небо, добавила: - Вон, как распогодилось!
   Напоминание о том, что завтра он может улететь, чтоб больше никогда не встретиться с нею, неприятно отозвалось в его сознании, мгновенно вернув его из сказки в реальную действительность. Не хотелось, чтобы эта встреча оказалась последней. Нужно было сию же минуту что-то предпринять, иначе вот сейчас она уйдёт и это будет навсегда!
   Обеими руками он схватил протянутую руку и прижал к своей горячей щеке. Она не отнимала её, только смотрела выжидающе. Тогда он осмелел и поцеловал её ладонь, продолжая следить глазами за её реакцией. На лице её отразилось нечто, похожее на удивление, но она снова не сделала попытки отнять руку, будто ожидая, что же будет дальше.
   И тут, удерживая её руку в своей правой, левой он взял её за тонкую изогнувшуюся податливую талию и легко притянул к себе. Ждала ли она этого или всё произошло случайно, неизвестно... Но, когда он склонился к её лицу, их губы соединились.
   Скорее всего, это был порыв, не контролируемый рассудком, ибо, когда значение случившегося дошло до её сознания, она попыталась отстраниться, но его сильные руки крепко, будто навсегда, прижали её к груди, давая понять, что всякое сопротивление бесполезно.
   И, как ни удивительно, осознав последнее, она с облегчением отдалась во власть чувств и, закрыв глаза, прильнула к нему и даже привстала на цыпочки.
   В этот момент в ней боролись два чувства: - "нецелованная" девичья скромность и страстное желание того, чтобы это мгновение никогда не проходило. Желание забыться в его объятьях, в помутившем разум бесконечном поцелуе - первом в своей жизни, о котором мечталось в редкие бессонные ночи, которого ждала и в то же время боялась, боялась разменять на мелкую страстишку; от которого кружилась голова и по всему телу расплывался приятный жар. Вот он, властный и неотвратимый, пахнущий табаком, утверждающий конец её независимости, беспечной свободы, утверждающий свою власть, своё право на неё! И тогда сознание восставало, противилось, заставляло вырываться из железных объятий, чтоб снова стать самой собой, не сломленной и не покорённой. Но сил не хватало. Их едва доставало на то, чтобы, подтянув руки к груди, упереться локтями и кулаками в его большое тело, пытаясь оттолкнуть от себя. Но руки слабели, кулаки разжимались и ладони скользили вверх к его шее, за которую обязательно нужно было держаться, чтобы не переломиться под его грузным напором. Для этого приходилось вновь приподниматься на цыпочки и плотнее прижиматься грудью к нему, ощущая чувствительными сосками его крепкое мужское тело. И тогда губы её раскрывались сами собой и с усилием, и до боли, до самозабвения поглощали его обжигающую страсть. А в голове серебряным колокольчиком звенело: "Судьба!.. Судьба!.. Судьба!.."...
  
   Проснувшись утром, Анатолий первым делом глянул в окно и удивился тому, как быстро и резко может меняться погода. Ведь только ночью небо было ясным, усыпанным озорными звёздами, и казалось, что пришёл конец всей этой "муре", а вот утром всю станицу уже залил густой, как сметана, непроглядный туман, поглотивший соседние дома, деревья и оставивший для обозрения лишь кончик ветки, притулившейся к окну.
   Туманы всегда почему-то "туманили" ему настроение. И хотя физически они не причиняли организму ничего ощутимого, но своей окутывающей непроглядностью и глухотой давили на душу.
   Ему не раз приходилось в полёте попадать в зону туманов... О-о!.. Это не сравнимо ни с чем!.. Когда, например, самолёт попадает в грозу, то, хоть и бывает страшно, но лётчик знает, где конкретно находится опасность и принимает меры, чтобы обойти её. Но совсем другое дело - туман. Попадая в густое "молоко", плывущее над землёй, он ощущает такую неуверенность, что и сравнивать то не с чем! Ощущения обостряются, и потому чувство времени становится чрезвычайно ложным, а отсюда нельзя верить ни скорости, ни расстоянию. И тогда его начинает обуревать всепоглощающий и звенящий в ушах страх неведения.
   Вот и сегодня вид тумана навеял непонятную тоску... Но не на долго. Как только вспомнил вчерашний вечер, тоска развеялась, как дымок сигареты. Закрыл глаза и на экране своего воображения он увидел Марину: её лицо и улыбку, её глаза... О, эти глаза(!),.. из которых струится настоящий свет!.. Они, как озёра! Наверное, в них не надоедает смотреть хоть целую вечность, потому что льющийся из них свет всё время меняется. В нём как бы закодирована информация о состоянии её души. И если знать шифр кода, то по ним можно читать, как по книге, все её мысли, чувства, переживания.
   Забрезжила слабая надежда, что непогода продолжится достаточно долго и это даст ему возможность встретиться с Мариной ещё и сегодня. Он подумал, что если туман простоит хотя бы до обеда, то сегодня он не улетит...
   Но природа не считается с нашими желаниями. У неё свои законы. И уже, буквально, через какие-нибудь полчаса в окно стали видны частокол забора и красная черепичная крыша соседнего дома, а ещё через час от тумана не осталось и следа. Однако самолёта из Краснодара всё равно пока не будет, так как туман только приподнялся и стелется над землёй сплошной низкой облачностью, закрывая даже верх невысокой водонапорной башни.
   Лишь часам к пяти облачность рассеялась, и посвежевшее солнце снова засияло с голубого неба. Анатолий пошёл к самолету, зная, что теперь -то из Краснодара обязательно прилетят. И потому взял с собой мешочки с корреспонденцией, которые, как можно скорее нужно доставить адресатам.
   Сторожа он отпустил и теперь лежал на копне лицом кверху, прикрывшись от горячих солнечных лучей надвинутой на глаза фуражкой. Когда услышал слабый характерный стрёкот, доносимый ветром с востока, быстро поднялся и начал обшаривать взглядом горизонт, ища на нём источник шума. Подняв взгляд выше, обнаружил, что самолёт находится ближе, чем он предполагал. Похожий на стрекозу, он уже висел почти над станицей, накреняясь то на одно, то на другое крыло. Это пилот искал его самолёт. Потом кренения прекратились, и он со снижением пошёл прямо на него. Пройдя низко над ним, он покачал крыльями, и было видно, как две головы с надвинутыми на глаза очками, на какое-то мгновение отразившими солнце, перегнувшись, выглядывали из-за борта кабины. Выполнив "стандартный разворот", самолёт со снижением пошёл на Анатолия и снова прошёл над ним на низкой высоте с обратным курсом. Казалось, будто он собирается садиться, да что-то ему мешает. Это лётчик осматривал площадку в направлении посадки. Снова набрав высоту, он выполнил небольшой левый круг и, приземлившись недалеко от Анатолия, покатил по стерне, слегка подпрыгивая и переваливаясь с крыла на крыло. Затем раздался гул заработавшего мотора и, сделав небольшой крюк, он подрулил к копне и остановился носом к лесу.
   Подходя к севшей машине, Анатолий видел, как из кабины неуклюже выбрались двое в зелёных комбинезонах. Начальство!.. Рядовые, обычно, спрыгивают легко. Человека, вылезшего из передней кабины, он узнал сразу, от чего тоскливо засосало "под ложечкой". Это был его непосредственный начальник - командир звена Савельев - мужчина грузный. Он - лётчик с солидным стажем, но Анатолий знал его, как человека нечистоплотного. Другой показался незнакомым, но когда он, подавая руку, широко улыбнулся, сверкнув двумя рядами золотых зубов, Анатолий признал в нём старшего инженера лётного отряда Максимова - специалиста грамотного и потому уважаемого. Анатолий никогда прежде не видел его в лётном шлеме с очками, потому и не узнал сразу. И у него несколько отлегло от сердца: он знал Максимова, как начальника справедливого. К подчинённым он всегда относился ровно, без чванства и высокомерия. Между ним и Анатолием с первого дня их знакомства установилась взаимная симпатия, так, по крайней мере, ему казалось, чего нельзя было сказать в отношении командира.
   Сразу по прибытии в лётный отряд молодые пилоты сдают зачёты старшим специалистам по предметам, которым их обучили в училище, дабы оно - начальство знало уровень подготовки каждого из них. Старшему инженеру отряда они сдавали конструкцию и эксплуатацию самолёта "По-2" и мотора "М-11". Поскольку после экзаменов в училище, а сдал Анатолий все предметы на "отлично", времени прошло совсем немного, то и знания всех дисциплин ещё испариться из памяти не успели, и на все вопросы Максимова он отвечал обстоятельно, со знанием дела. Немалое значение в этом имела и ободряюще обаятельная улыбка экзаменатора.
   А как же не улыбнуться в ответ, если улыбаются тебе! Так все зачёты они и проулыбались друг другу. С тех пор, сдавая зачёты дважды в году, он всегда уходил от старшего инженера с чувством полного удовлетворения. И при встрече, здороваясь, они всегда улыбались друг другу.
   А вот, с командиром звена отношения не сложились... И вовсе не по вине Анатолия.
   Со своим другом Виктором Рыбаковым, коренным краснодарцем он подружился ещё при поступлении в лётное училища. С тех пор они жили "душа - в душу". В аудиториях всегда сидели за одним столом, спали рядом, в строю - тоже бок о бок и в лётную группу попали к одному и тому же инструктору. После училища тоже решили не расставаться и попросились в Краснодар: Виктор - на родину, а Анатолий - за компанию. В училище говорили, что на Кубани много работы для лётчиков - вот и приехали.
   Первое время он и жил у Виктора. Но небольшая городская квартира его родителей оказалась тесноватой для увеличившегося вдвое числа жильцов. Да и езда на аэродром трамваем в течение часа, особенно в зимнее время, не содержала в себе ничего приятного. Вагоны не отапливались и, хотя и были они всегда набиты до отказа, но через щели в дверях и окнах тепло мгновенно выдувалось наружу, и за время езды человек так окоченевал, что километрового пешего пути от "Тупика" до аэродрома не хватало, чтобы согреться. Поэтому, по примеру других ребят, он снял "угол" в Пашковке (так все называли станицу), возле которой располагался аэродром.
   Ему повезло: хозяйка оказалась женщиной доброй, заботливой. По возрасту она уже не работала. Муж умер два года назад и жила она одна, так как детей у них не было. Небольшой домик являл собой уютное и тихое пристанище, в котором, вдобавок, ещё и кормили два раза в день.
   Поначалу Виктор немного обиделся, но скоро оттаял и привык к новым условиям дружбы. И жизнь потекла своим чередом.
   Молодой лётчик, имевший после училища квалификацию пилота четвёртого класса, после успешной сдачи зачётов, попадал в почтовую авиаэскадрилью, и его провозили по одному из шести почтовых "колец". Каждое "кольцо" представляло собой замкнутый маршрут с пятью, шестью или даже семью "почтовыми площадками", расположенными вблизи крупных станиц или городов края. Наименование своё почтовое кольцо получало от наиболее значительного населённого пункта маршрута. Когда пилот хорошо овладевал маршрутом, его провозили по второму и третьему кольцу.
   Через год-полтора, налетав не менее одной тысячи часов безаварийно, пилот сдавал экзамены на предмет повышения квалификации и, если они были успешны, ему присваивался очередной класс, то есть, третий. Высшим классом считался первый, но его присваивали только лётчикам, эксплуатировавшим самолёты "первого класса" - крупные воздушные суда: пассажирские или грузовые. Сдача экзаменов на третий класс производилась только в Ростове на Дону, где находилось Северо-Кавказское территориальное управление ГВФ (Гражданский воздушный флот). Квалификация пилота третьего класса для лётчиков, летающих на самолётах По-2, была наивысшей. Она давала право для перехода в санитарную авиаэскадрилью или авиаэскадрилью авиахимработ, обслуживающие колхозы и совхозы края. А на освободившиеся места прибывали новые молодые выпускники лётных училищ.
   В почтовой авиаэскадрильи летали и старые, опытные пилоты, которые либо по состоянию здоровья, а чаще из-за нежелания таскаться по командировкам по всему краю, предпочитали пяти-шестичасовые полёты по строго установленным маршрутам и домашний сон под боком своей "старушки".
   Провозка по кольцу производилась в три этапа: при первом полёте молодой пилот сидел в передней кабине, не вмешиваясь в управление самолётом и только наблюдал, знакомясь с маршрутом и особенностями каждой посадочной площадки, пилотировал командир звена из второй пилотской кабины. Он обращал внимание новичка на все особенности кольца, посадочных площадок, заходы на которые для посадки производил с различными курсами и с уходами на "второй круг". Учил учитывать различные направления ветра, расположение площадки, её конфигурацию, уклон поверхности и препятствия на подходе.
   На следующий день уже пилотировал сам молодой пилот под наблюдением командира звена.
   И третьим этапом являлся контрольный полёт со штурманом отряда, после которого пилот выпускался самостоятельно с почтой. А когда он налетает сто часов, ему давалось право перевозки и пассажиров.
   Так вот, во время посадки на одном из аэродромов "Ейского почтового кольца" уже на втором этапе провозки Виктор, стараясь "притереть" самолёт строго у посадочных знаков, выложенных "сторожем-мотористом", которых все называли "начальниками площадки", выведя самолёт из планирования, выдерживал его над землёй. Неожиданно он почувствовал, как командир звена энергично отдал ручку управления "от себя". Самолёт "клюнул". Опасаясь грубого удара колёс о землю, Виктор тут же взял ручку "на себя". Это движение рулём высоты совпало с моментом касания колёс о землю, и самолёт отскочил от неё с резвостью мелкого рогатого животного, по названию которого и нарекли эту распространённую ошибку на посадке.
   "Козёл" получился настолько высокий, что по правилам нужно было дать газ и уйти на второй круг. Но Виктор не знал, чем вызвано вмешательство командира в управление: или ему показалось, что пилот высоко выровнял, или он, таким образом, проверял его реакцию и умение быстро принимать правильное решение? Предположив второе, Виктор сунул вперёд сектор газа, мотор взревел, оказавшись на максимальном режиме. Теперь, манипулируя рулями, нужно было выдержать самолёт на этой высоте для разгона скорости, а потом перейти в набор высоты для повторного захода на посадку. Этому он и уделил внимание, плавно нажимая на ручку "от себя", одновременно боковым зрением следя за спидометром. И вдруг, красный шарик сектора газа энергично пошёл назад, и мотор резко сбавил обороты. Подобный метод исправления "козла" тоже существовал и применялся на больших посадочных площадках, где их размеры позволяли произвести повторную посадку, но к нему тоже нужно было настроиться заранее. Поэтому второе вмешательство командира в управление самолётом вторично застало его врасплох. Не успел он перестроиться, как самолёт грубо стукнулся колёсами и снова отскочил от земли. Обычно вторичный "козёл" исправляется труднее первого и возможны нежелательные последствия. При повторном приземлении, неожиданно создался правый крен. Это свидетельствовало о том, что скорость самолёта стала менее критической, на которой он уже не летает, а падает. И Виктор почувствовал, как их резко дёрнуло в ту же сторону. Самолёт с креном развернулся на сто восемьдесят градусов и остановился. Вылезая из кабины, Виктор слышал, как командир звена вполголоса матерился.
   На земле обнаружили, что поломана предохранительная дужка правого крыла. В сущности, она и поставлена для того, чтобы предохранить от поломки само крыло. Но вот - парадокс: поломка этой изогнутой палки в перечне лётных происшествий числится, так же, как и поломка самого крыла, то есть, как лётное происшествие со всеми вытекающими последствиями. Знал об этом Виктор, конечно же, и командир звена. Но, прилетев на базу, он никому об этом не доложил, а лишь сказал авиатехнику:
   - Возьми новую дужку и поставь на правое крыло.
   Обо всём этом Виктор, которого это происшествие ошеломило, рассказал Анатолию и спросил:
   - Что бы ты сделал на моём месте?
   Анатолий, не задумываясь, ответил:
   - Доложил бы командору отряда.
   - Командиру отряда?.. Ну, молодец!.. А ты забыл, что они - свояки?..
   - Ах, да-а!.. Прости!.. Точно - забыл. А знаешь, что?.. Давай всё расскажем замполиту...
   Они привыкли к тому, что в училище заместитель командира эскадрильи по политчасти частенько заступался за курсантов, когда командиры несправедливо их наказывали.
   - Ладно.
   - Только позволь, я буду говорить с ним "тэт-а-тэт". Без свидетелей! Идёт?
   - Дело хозяйское... - повторил Анатолий любимое выражение школьного дружка Кольки Агеева. Он понял, что Виктор, просто-напросто, не хочет втягивать его в эту грязную историю.
   А через день Виктора позвали к командиру отряда. Когда он вошёл в кабинет командира, там уже кроме него были: замполит, заместитель командира отряда по лётной службе, начальник штаба, командиры авиаэскадрилий и командир звена Савельев.
   Его попросили рассказать о том, что произошло два дня назад во время его провозки по Ейскому кольцу. Он рассказал всё подробно, не забыв и авиатехника. Вызвали и его, но тот категорически всё отрицал. Сослался на журнал выдачи запчастей из каптёрки. Проверили журнал, но записи о выдаче дужки не обнаружили.
   - Что же вы, товарищ Рыбаков, вводите нас в заблуждение?.. И при этом порочите честное имя вашего командира!..- упрекнул его замполит. - Я думаю, - продолжал он, обращаясь к командиру отряда, - учитывая молодость и неопытность Рыбакова, на первый раз, обойдёмся без взыскания... Надеюсь, товарищ Рыбаков сделает необходимые выводы для себя. Мне кажется, дело это не стоит предавать огласке. - И многозначительно посмотрел на Виктора.
   - Вы можете быть свободны, - сказал командир, обращаясь к Виктору и авиатехнику. Когда они вышли из кабинета, Виктор спросил у того:
   - Почему вы сказали неправду?
   Тот ухмыльнулся и ответил:
   - А я,.. веришь?.. держал тебя за умного! - И ушёл, не оборачиваясь.
   Минут через десять кабинет командира покинули все, кроме Савельева. Он оставался там ещё около часа. Когда, наконец, он тоже вышел, лицо его было багрово-красным. Проходя по коридору мимо группы молодых пилотов, среди которых стояли и Анатолий с Виктором, он зло глянул на последнего.
   И с того дня началось "Великое сидение" Виктора на земле.
   В контрольно-проверочный полёт со штурманом его запланировали только через две недели после аэродромной тренировки с командиром авиаэскадрильи, и потом самостоятельно он планировался не чаще, чем раз в неделю. В то время как другие ребята уже летали по двум почтовым кольцам. А когда пришло время получать получку, то его заработок оказался в два раза меньше, чем самый минимальный. Хорошо, что его родители ещё работали и были пока в состоянии содержать опального сына.
   А как-то раз на комсомольском собрании в присутствии командира лётного отряда и его замполита, Анатолий возьми да и выступи с резкой критикой действий командира звена Савельева, который непонятно по какой причине, учинил "зажим" пилоту Рыбакову. Получили своё и командир отряда, и начальник штаба, ежедневно утверждающие наряд. Почему они не поинтересовались, по какой причине Рыбаков не летает, а только подлётывает, чтобы совсем не забыть, как это делается?
   С того дня Виктор стал летать нормально, а вот, Анатолий ловил на себе недоброжелательные взгляды командира Савельева. И при очередных проверках техники пилотирования оба стали получать оценки не выше "хорошо" в то время, как до этого, по крайней мере, у Анатолия, она была не ниже "отлично" по всем элементам полёта. При докладах командиру о выполнении полётных заданий, тот смотрел на него недоверчиво, словно подозревал в чём-то, задавал много каверзных вопросов и не упускал случая к чему-нибудь придраться...
   И вот, теперь, он прилетел разбираться с его вынужденной посадкой.
   - Каким это ветром вас сюда занесло? - ринулся он сразу в атаку.
   - Куда: сюда?.. - Спросил Анатолий для уточнения. - Я не пойму, о чём вы..
   - Вы всё хорошо понимаете! А вот, посмотрите! - он достал планшет.-Вот место вашей посадки. Оно на шесть километров в стороне от трассы полётов... Чем вы это объясните?
   Анатолий посмотрел сначала на него, потом - на инженера Максимова и ухмыльнулся, снова обращаясь к командиру:
   - А может, вы покажете мне на трассе полёта такое местечко, где можно было бы приземлиться! Посмотрите вокруг: где кончается лес и где находится самолёт, и с каким курсом он стоит! Это вам ни о чём не говорит?.. Если бы трасса находилась ещё на сто метров дальше, то я сейчас не стоял бы перед вами и не выслушивал бы ваши придирки, а вместо исправного самолёта вы бы обнаружили лишь его обломки! - не сдержался он.
   Инженеру явно не понравилось то, как начал опрос пилота командир звена и, чтобы не обострять обстановку, он предложил:
   - Давайте сначала осмотрим самолёт.
   Подойдя к машине, он обошёл её вокруг, потом заглянул под плоскость. Удовлетворившись внешним осмотром, подошёл к двигателю, взялся за винт, попытался провернуть его, но это ему не удалось. Тогда, поджав ноги, повис на нём на обеих руках. Винт не сдавался. Что-то пробурчав, пошёл к своему самолёту, достал из задней кабины сумку с инструментами и ведро и снова подошёл к самолёту Анатолия.
   Расконтрив магнитную гайку-пробку маслофильтра, отвинтил её и подставил под струю масла ведёрко. А сам, вооружившись лупой, стал рассматривать дно пробки. Мазнул пальцем по её дну, потёр мазок между пальцами и многозначительно кивнул.
   Подойдя к командиру звена, прервал его на полуслове:
   - Я думаю, что причиной отказа двигателя является прогар поршня в одном из цилиндров. Повернувшись к Анатолию, спросил:
   - Так вы говорите, что винт на планировании не вращался?
   - Да, товарищ старший инженер! Если бы винт вращался, - он посмотрел на командира, - я бы попытался запустить мотор.
   - Алексей Савельевич, я считаю, что всё ясно, как день: вынужденная посадка произошла по техпричине: прогар поршня. Действия пилота правильные. Нам нужно поторопиться: уже поздно. А на базе ещё уйма работы... Завтра я пришлю сюда двух авиатехников. Они разберут двигатель и доложат нам о результатах. Тогда решим, что делать дальше. А вы оставьте Милютину бланки акта расследования. Пусть он их предварительно заполнит, составит кроки площадки и напишет объяснительную записку. Товарищ Милютин, вы, насколько я знаю, пилот грамотный. Составьте подробную объяснительную... На кроках проставьте расстояние от леса и длину пробега. От лица командования отряда благодарю вас за своевременные и правильные действия, позволившие сохранить дорогостоящую материальную часть! - И крепко пожал ему руку, широко улыбнувшись.
   Они улетели. Но от разговора с командиром на душе остался неприятный осадок. Это, как оскома после того, как съешь что-нибудь кислое: вкуса во рту уже нет, но жевать ещё трудно. И ещё осталась тёплая благодарность инженеру Максимову за его приятные слова. Он хорошо понял их смысл: они были больше обращены не к нему, а к Савельеву.
   Самолёт командира чёрной точкой уже приближался к линии горизонта, когда к Анатолию подкатил председательский "Москвич". Мирошниченко и его бригадир видели, как на место вынужденной посадки прилетел самолёт, но пока они собирались, он улетел. Они приехали узнать, долго ли ещё у них простоит самолёт и нужна ли на сегодняшнюю ночь его охрана. Милютин объяснил им ситуацию и сказал, что, сегодня самолёт заночует здесь обязательно.
   Из их разговора он понял, что сейчас в страду в колхозе с людьми туговато и на счету каждый трудоспособный человек. А тут ещё и самолёт! К нему ежедневно нужно ставить двух человек: одного - днём, другого - ночью. Притом, не кого-нибудь, а самых толковых. Они снова называли фамилию (теперь он её запомнил хорошо) Шевчука, но Анатолий её отверг сразу. И дело было вовсе не в самом Шевчуке, сколько в надежде на то, что за неимением других кандидатур, они снова пошлют Марину, но они почему-то упорно её обходили. Видимо, уже были наслышаны об их вчерашнем посещении клуба. Провести с нею ещё одну ночь под самолётом было вершиной его желаний.
   Так и не приняв никакого решения, они уехали, попросив его побыть возле самолёта до прибытия ночного сторожа. Он согласился и молил бога, хотя и был неверующим, чтобы этим ночным сторожем вновь оказалась она. И который раз упрекал себя за несмелость. Нужно было сразу сказать Семёну Яковлевичу, что лучшего сторожа, чем Марина он никого не видит. Но тут же отвергал эту мысль. Только назови он её имя, как председатель, он был в этом уверен, тут же примет все меры, чтобы она не попала к самолёту, тем более, ночью.
   Через полчаса Мирошниченко привёз молодого парня, только недавно пришедшего из армии, о чём красноречиво говорили ещё не выгоревшие пятна на плечах его гимнастёрки. Он внимательно, с явным почтением выслушал инструктаж пилота и, прощаясь, вытянулся по стойке "смирно", крепко пожав протянутую руку.
  
   Вечером, когда совсем стемнело, и на станицу опустилась ночная прохлада и шумы её вечерней жизни постепенно стихли, Анатолий, как и было условлено накануне, пошёл к дому Марины. Она должна была ждать его на скамеечке возле калитки, которую он вожделенно вспоминал весь сегодняшний день. Но ещё издали убедился, что скамейка пуста. Неужели уже ушла, не дождавшись его.
   Он присел на краешек "лавочки", как здесь их называли, и с тоской посмотрел на закрытую калитку. Света в окнах, выходивших на улицу, не видно. Похоже, что уже все спят. Теперь он корил себя за то, что вчера не договорился о способе её вызова, если её не окажется в условленном месте. Да вчера такая возможность даже не приходила на ум - настолько всё казалось крепким и нерушимым.
   Снова посмотрев на калитку, подумал, что, видно-таки, в неё придётся постучать.
   За штакетной оградой и рядом тёмных кустов в человеческий рост, скрывавших двор, заскулила собака. Уж она-то, обязательно, поднимет лай и, чего доброго, может кинуться на чужого человека, если в ограде есть для неё лаз! Но тут же характерный металлический лязг успокоил его - она на цепи.
   И вдруг, калитка тихонько скрипнула. В образовавшемся проёме забелело пятно. Сердце заколотилось, донося звуки своих ударов аж до висков: - Она?.. Пятно бесшумно двинулось к нему - Она!!!
   Он быстро поднялся ей навстречу и широко расставил руки. Она подошла вплотную. Два её лёгких крыла вспорхнули вверх и мягко легли ему на плечи. И даже в темноте он видел голубое сияние её радостных глаз. Он обнял её, прижал к себе такую сладостную, желанную и, найдя губы, стал жадно их целовать. Она крепко обвила его шею, извиваясь в его объятьях, как будто в агонии, и стонала. Тогда он нагнулся и, взяв её под колени, легко, как пушинку, поднял и вместе с нею сел на скамейку. Она полулежала у него на руках, не отпуская шеи, и льнула к нему.
   - Моя любимая!.. Радость моя!.. - Шептал он в перерывах между поцелуями. Вместо ответа она подтягивалась, ловила его губы и жадно прижималась к ним. А когда он начинал целовать "взасос", она трепетала всем телом, и из груди её вырывался слабый стон.
   Вдруг, за оградой что-то хрустнуло. Марина, как распрямившаяся пружина, подскочила у него на руках и, вырвавшись из объятий, схватила его за руку и, ничего не понимающего, потянула куда-то в сторону. Он понял, что случилось что-то, грозящее их счастью, и послушно побежал за нею.
   Добежав до угла, она потянула его налево. Перебежав улицу, они оказались в глухом переулке. Здесь, казалось бы, уже можно было остановиться, передохнуть и выяснить причину бегства. Но девушка продолжала тянуть его за собой. Бежала она легко и быстро и, несмотря на то, что один его шаг равнялся двум её, он еле поспевал за нею.
   Так, не переводя дыхания, они добежали до перелаза в плетне. Здесь она остановилась и подтолкнула его к плетню.
   - Лезь... и... мне... помоги!.. - послышался её прерывистый шёпот.
   Он перелез через плетень, подал руку и, когда она влезла на него, снял её, взяв за талию.
   Каждый раз, поднимая её, он удивлялся тому, какая она невесомая.
   Поставив её на землю, он попытался снова её поцеловать, но она легко вырвалась и побежала по тропинке, проторённой в высокой траве, вглубь огорода. Путь им преградил ещё один плетень с аналогичным перелазом.
   Теперь он знал, что делать. Опершись о плетень одной рукой, он ловко перебросил своё тело через него, перегнувшись, взял её за талию и легко перенёс через препятствие.
   И здесь она не позволила себя поцеловать.
   Некоторое время они бежали между высокими кустами пока не выскочили не поляну. И тогда он увидел впереди большой стог сена. Видно, он и был конечной целью их "марафона".
   - Здесь нас никто не найдёт! - произнесла она, запыхавшись и падая в его объятия.
   - А в чём дело, Мариночка? Кто нас ищет?..
   - Да Манька с Васькой...
   - Какая Манька?.. Какой Васька?.. Объясни, пожалуйста!
   - Манька - племянница тёткина, ну... жены моего дяди Коли,.. а Васька - её ухажёр неразлучный.
   - А почему они должны нас искать?
   - Да обманули они меня. Сказали, что на танцы ушли, а сами в саду спрятались, за кустами. Ты разве не слышал?
   - Да, я слышал, что что-то хрустнуло, но почему ты решила, что это они за нами следят? Это могла быть и собака...
   - Нет - не собака! Вот, слушай: мы с Манькой в одном классе учимся, но я с нею не дружу... - несерьёзная она! За это она злится: - как-никак, - родня!.. Як у нас кажуть: "сидьма вода на кисили"... Вчера она с нас глаз не сводила... в клубе,.. но не могла допустить, что мы не останемся танцевать. Вот, она и прозевала нас,.. расстроилась... Ей и танцы не в удовольствие. Прибежали они... Это она с Васькой, к дому, но нас не застали... Вот, с расстройства вбежала она в хату, а не знала, что я уже дома и запыхавшаяся с порога кричит: - "Тётя Галя, я Маринку потеряла!..", а тут я выхожу из своей комнаты... А тётя и спрашивает: - "Як потиряла? Вот - вона...". Так Манька чуть язык не проглотила.
   Тётя спрашивает: - "Чого ты, Манька, така пэрэлякана?". А та молчит. Слова сказать не может. Это Манька-то,.. у которой язык, как молотилка! Стоит и только глазами "луп-луп". Хотела, видно, про нас наябедничать, а тут я - дома... Потом нашлась: "Ты, - говорит, - чого с танцив сбигла? Я ужэ спужалась, ны случылось ли чого? Вот, - говорит, - и прыбигла.". Ну, я давай сочинять, что голова разболелась, наверно, говорю, простыла ночью в одном сарафане... А она: - "Шо, и комбинезон ны помог?". Уже и про комбинезон ей, оказывается, известно! "А шо ж, - говорит, - литун ны согрив?". Тут тётка на меня зырк: - "Якый литун?". А Манька: - "Так вона усю нич з литуном самолёт строжыла. Хиба вона вам ны россказувала?". А тётка с обидой такой: - "Тэпэр мы - сами з усамы!.. Тэпэр мы ужэ взросли, та самостоятильни! Був бы дядько,.. а я - шо? Я - чужа!" Пришлось перемолчать, Не хочу я никому рассказывать о том, как мы с тобой познакомились! - И она прижалась к нему, потёрлась щекой о его подбородок, приговаривая про себя: - "Хороший мой!.. Мой принц!.. Судьба моя!.."
   Сидели они рядом у подножия стога сена, прижавшись друг к другу.
   Анатолий огляделся.
   - Мариночка, а что,.. если они заметили, куда мы побежали?.. Пойдут по следу и обнаружат нас здесь... Нет, так не годится! Давай спрячемся в стогу!
   Не ожидая ответа, он стал разгребать сено, делая в стогу углубление. Она тоже стала на колени и помогала ему. Сено сильно пахло. Было приятно выдёргивать его пучками, нюхая запахи трав, бьющие прямо в лицо.
   Получилась небольшая пещерка, в которой можно было поместиться вдвоём, если тесно прижаться друг к другу. Он залез в неё и попробовал, удобно ли сидеть. Конечно, для длительного сидения она не годилась, но, чтобы переждать погоню, вполне подходила.
   - Залазь, а я сверху тебя прикрою! - предложил он девушке.
   Загородив сеном, надёрганным из стога, половину входа и положив у входа большую охапку, он сам влез внутрь и нагрёб её на себя. Осторожно, чтобы не свалить маскировку, подлез и прижался к ней.
   Но сидеть просто так было не интересно. Стараясь не потревожить её, он подсунул левую руку ей за спину и, обняв её за талию, прижал к себе. Она положила голову ему на грудь. Всё хорошо! Но это тоже - не то! Выждал несколько мгновений, осторожно подтянул правую руку к её голове и, когда она повернула к нему лицо, подложил ладонь под её затылок. Она подняла подбородок, и её голова легла на ладонь. Он нагнулся, и губы их встретились...
  
   Старший инженер отряда оказался прав: заклинило поршень в пятом цилиндре.
   Прибывшие утром авиатехники - их было двое - быстро разобрали мотор, и нашли дефект. Благо, что они захватили с собой цилиндрово-поршневую пару. Выбив палец поршня и заменив дефектный поршень на новый, собрали мотор, установив новую головку цилиндра. Всё это вместе с промывкой маслосистемы и картера бензином заняло не более трёх часов. И часам к двенадцати маслосистема была заправлена свежим маслом, и самолёт был готов к "гонке" двигателя.
   Один из них опробовал мотор на всех режимах. Он работал, как часы. Никаких перебоев не было.
   Можно было лететь домой, но пилот проявлял непонятную медлительность. То он усомнился в том, хорошо ли промыта маслосистема и не осталось ли где-нибудь в её "закутках" металлической стружки, которая могла послужить причиной новой аварии... Тогда ему предъявили совершенно чистые маслофильтр и магнитную пробку маслоотстойника... То ему показалось, что при пробе двигателя на одном из магнето, он сбрасывал обороты больше, чем положено... И тогда авиатехник, проводивший пробу, вновь запустил его и показал ему, стоявшему на плоскости рядом с кабиной, что обороты уменьшаются ровно на пятьдесят в секунду и ни на один больше.
   Командир звена наблюдал за ним с понимающей ухмылкой. Авиатехникам он объяснил всё это "определённой осторожностью" молодых пилотов, впервые совершивших вынужденную посадку из-за отказа матчасти, тонко намекая на боязнь летать после подобных происшествий.
   Анатолий же просто тянул время. С Мариной он договорился о том, что утром или, самое позже, во время перерыва на обед, она прибежит к нему, чтобы узнать, как идут дела. Если он соберётся улететь, то они договорятся об условиях переписки, если же останется на другой день, договорятся о встрече.
   Как ни странно, её всё не было. Он часто и нетерпеливо посматривал на часы и в сторону дороги и с отчаянием сознавал, что все возможные сроки уже прошли и тянуть время более уже невозможно.
   У самолёта собралась большая толпа зевак. В основном, это были мальчишки, которые стали сбегаться, как только прилетел командирский самолёт. Наиболее смелые из них подходили к самолётам совсем близко, некоторые предлагали свою помощь, заявляя, что не раз участвовали в ремонте тракторных, комбайновых или же автомобильных моторов. Таким техники не отказывали и поручали промывку в бензине деталей, снятых с двигателя. При пробе мотора их просили держать стабилизатор, чтобы самолёт не скапотировал. Получив это разрешение, они так облепили его хвост, что за ними его почти не было видно. Были здесь и женщины, и девчата, работавшие поблизости или просто прибежавшие посмотреть на "чудо века" в свой обеденный перерыв. И даже пришло несколько мужчин. И только Марины среди них не было.
   Получив от командира инструктаж о порядке взлёта, Анатолий сидел в кабине своего самолёта, привязанный ремнями, и готовился к запуску двигателя, когда со стороны станицы показалось облачко пыли, и блеснул на солнце лакированный кузов "Москвича". Он показал командиру звена на него и крикнул:
   - Председатель...
   Мелькнула последняя надежда на то, что с ним приехала и Марина. Откинув крюк пристежного замка, освободился от ремней и, не ожидая разрешения начальства, выпрыгнул из кабины. Председатель оставил машину на дороге и один направился к самолётам, так что и эта надежда рухнула. Анатолий побежал ему навстречу, надеясь узнать что-нибудь о ней.
   Поскольку авиационное начальство продолжало сидеть в своём самолёте и не выказывало желания встретиться с руководителем хозяйства, что было совсем не логично, то последний остановился на полпути, поджидая Анатолия.
   - Ну, шо, улитаетэ? - спросил он, посматривая в сторону самолётов.
   - Да, вот... - уже... - как бы извиняясь за своё начальство, кивнул на них Анатолий.
   - Ну, шо ж, - улыбнулся Мирошниченко, - Милосты просимо, як шо..! Прилытайтэ ще!
   Лётчик уловил его юмор, но не ответил на него. Он соображал, как бы потактичней спросить о Марине и не находил подходящего мотива. Увидев по лицу, что он хочет что-то сказать, Мирошниченко вопросительно ждал.
   - Эта девушка... - неуверенно начал Анатолий и осёкся.
   - Яка дивчина? - председатель прищурился в сторону стоявшей в сторонке от самолётов толпы, смотревшей на них.
   - Нет, не то... Девушка, которая охраняла самолёт...
   - А-а-а! - Шевчук?.. Маринка?.. так шо?.. - обрадовался он, мигом сообразив, что к чему. - Пэрэдать йий прывет, чи шо?
   - Шевчук?! - опешил Анатолий, но тут же пришёл в себя. - Она обещала прийти попрощаться...
   - Ны знаю... Мабуть, заболила... Вона нэ выйшла сёгодня на роботу. Кажуть тоди ничью промокла дужэ. - и он многозначительно посмотрел на парня. - А у вас адрис йийи е?.. Улыця Совитска, дом двадцать тры... Пышить... Та до нас пышить... Тётка Дуська будэ рада!
   - Ну, спасибо вам!.. Большое спасибо!.. Я очень рад, что познакомился с вами! Передайте от меня большую благодарность тёте Дусе! Я вам напишу обязательно!.. А как будете в Краснодаре... у вас есть мой адрес или в аэропорт на Пашковской заезжайте обязательно! Буду рад встрече!.. Ну, пока..!
   Пожав его большую жёсткую ладонь, Анатолий побежал к самолёту. Теперь тянуть время было ни к чему.
   Первым с места вынужденной посадки взлетал потерпевший самолёт. Таковы правила. Анатолий должен выполнить "контрольный круг" над площадкой, и если на борту всё в порядке, покачать крыльями и лечь на курс полёта. Только после этого командир может занимать площадку для взлёта.
   Пока самолёт разбегался с опущенным хвостом у Анатолия, следившего за выдерживанием направления разбега и за ростом скорости, оказалась всего одна единственная секунда, чтобы мельком взглянуть на кучку провожающих, бывшую в поле зрения. И хотя он знал наверняка, что Марины там нет, и что даже, если бы, паче чаяния, она и появилась бы среди них, то за такой короткий миг он не успел бы её заметить и, тем не менее, не смог устоять, против искушения взглянуть на них.
   Взлёт выполнялся в направлении края станицы. После набора ста метров высоты Анатолий ввёл самолёт в левый разворот и, наклонив голову, стал её рассматривать. С воздуха она выглядела совсем иначе, и стоило значительного труда и времени, чтобы опознать знакомые с земли дома. Зато колхозный клуб сразу бросался в глаза своими размерами и красновато-коричневой, как бы поржавевшей крышей. И чтобы найти правление или дом председателя приходилось "плясать от клуба". А вот и второй дом от угла под потемневшей, почти чёрной камышовой крышей должен быть её домом! Во дворе и на улице возле него никого из людей не видно. Нашёл и заветный стог, оставивший о себе столько значительных воспоминаний!
   - Прощай, Марина! - с глубокой грустью бросил вниз. Встречный поток воздуха грубо сорвал с его губ печальные звуки и, смешав их с гулом мотора, унёс назад, туда, где оставалась станица, где оставалась перевернувшая весь его мир, любовь...
   Выполнив полёт по кругу, и поравнявшись с площадкой, сослужившей ему неплохую службу, он медленно покачал ручкой управления из стороны в сторону, на что самолёт послушно отреагировал кренами. Сейчас это означало, что на борту всё в порядке, и он ложится на курс следования. Увидев, что самолёт командира выруливает для взлёта, он чуть довернул машину вправо для выхода на линию пути и запомнил значение курса на компасе. Ветер был слабый, сноса не было. Набрав высоту триста метров, он потянул "на себя" шарик сектора газа и установил на тахометре тысячу сто пятьдесят оборотов в минуту, что соответствовало режиму горизонтального полёта.
   Он несколько раз оглянулся назад, но самолёта командира не обнаружил. Сразу вспомнил рассказы старых лётчиков о том, как в боевой обстановке им приходилось вертеть головой, чтобы первыми увидеть противника, ибо неумолимый закон войны гласил, что побеждает тот, кто увидит первым,.. и подумал, что он, в этом случае, оказался бы сбитым...
   Чтобы не отрываться от командира, решил выполнить небольшой вираж. Заложил крен в тридцать градусов влево и, когда самолёт развернулся на сто восемьдесят градусов, заметил впереди, как от линии горизонта отделилась размытая тёмная точка и повисла над ним примерно на высоте двух пальцев вытянутой руки. Это и было тем, что он искал. Он показал авиатехнику, сидевшему во второй кабине, рукой на самолёт командира и довернул машину на прежний курс.
   Глянул на приборы и с недовольством отметил, что пока шарил глазами в поисках самолёта, высота полёта уменьшилась на тридцать метров, а скорость увеличилась до ста двадцати километров в час. И тут не обошлось без ошибок! Да, далеко ему ещё до "аса"!..
   После прилёта на базу Милютина пригласили к командиру отряда. По поведению последнего чувствовалось, что он уже обо всём был достаточно проинформирован. Пилот не сомневался, что мнение о нём в этом кабинете уже сложилось и, притом, довольно нелестное.
   Но к немалому его удивлению, задав несколько специфических вопросов, командир отряда поблагодарил его за правильные и умелые действия и отпустил. Когда дверь за ним закрылась, он сказал присутствовавшим в кабинете командирам:
   - Повезло парню! Вы же знаете эти места! Там, действительно, на случай вынужденной приткнуться негде. А если судить по крокам, то плюхнулся он без выдерживания, значит, без скорости... И должен был повредить обшивку о деревья... Вы хорошо смотрели, инженер, на обшивке нет никаких следов?
   - Я всё осмотрел внимательно, товарищ командир. Я тоже был удивлён. Пробег всего сорок восемь метров. Деревья на подходе довольно высокие, а следов на обшивке - никаких!.. Будто кто взял да и поставил там самолёт...
   - Да-а... Повезло парню! - Снова констатировал командир и, повернувшись к своему заместителю по лётной службе, продолжил: - Ну, вот вам и второй кандидат в Киев... Кстати, насколько мне известно, они, кажется, - друзья? - И многозначительно посмотрел на командира звена. Тот согласно кивнул. - Ну, тогда, Борис Васильевич, побеседуйте с ним и оформляйте. Кстати, и приказ с благодарностью нужно издать...
   - Приказ в этих случаях - не наш... Нужен управленческий... - вмешался начальник штаба.
   - Приказ-то - управленческий, а что они там за нас будут сочинять!?. Составьте и пошлите на подпись!
   - Понял, товарищ командир!
  
  
   Во дворе Анатолия встретили друзья-однокашники. Они специально собрались здесь и не расходились, чтобы первыми узнать о результатах расследования.
   Все вопросительно смотрели на него.
   Анатолий развёл руками:
   - Поблагодарили за правильные и умелые действия...
   - Качать его! - крикнул кто-то.
   - Да постойте вы!.. - вмешался Виктор. - Что там у тебя случилось?.. Расскажи! От командиров, знаешь, толку не добьёшься..! Кто говорит - "упал", а кто - "сел"...
   Анатолий скупо, но последовательно рассказал товарищам о полёте и посадке. Не скрыл от них и недоброжелательного отношения "Ка-Зэ" во время расследования.
   - А как "Кузьмич"? - кивнул Виктор в сторону штаба. "Кузьмичом" некоторые лётчики называли командира отряда.
   - О-о!.. Даже руку пожал...
   - Ну-у!.. - делая серьёзный и удивлённый вид, схохмил Коля Шершавый. - Теперь можешь неделю руку не мыть.
   - Да погоди ты! Тебе бы только "хаханьки"..! - отстранил его Виктор. - А как "Ка-Зэ" на это среагировал? - спросил он у Анатолия.
   - Да ничего. Улыбался даже...
   - Улыбался... Знаю я его улыбку!.. Она у меня вот, где сидит... - и хлопнул себя ладонью по затылку. - Теперь "ухи" надо вот так держать! - и приставил к ушам ладони торчком.
   В это время на штабном крыльце появился Савельев.
   - Милютина к зам-по-лётной!.. - крикнул он в кучку молодых пилотов тоном, не терпящим возражений.
   - Ну, во-о-от, начина-ается..! - вполголоса проговорил Виктор - Значит, не всё ещё закончено...
   Анатолий нехотя, опустив голову, побрёл к штабу. Ребята провожали его тревожными взглядами.
   - Нэт! Скажы, пожалуста! - зачэм зэмля дэржит таких?.. - взмахнув рукой, возмутился Вартан Бабаян.
   - А затем, Варташа, - Ухмыльнулся Шершавый, - чтобы карась не дремал!
   - Какой - такой "карась"?.. Что ты?.. Понимаешь ли!.. Я тэбэ сэръёзно... - Вспыхнувшие гневом глаза Вартана так выразительно враждебно глянули на обшитую коричневым дерматином дверь, за которой скрылся "Ка-Зэ", что, будь она живым существом, вряд ли смогла бы его выдержать. Но дверь была деревянной и, к тому же, обитой, а под обшивкой находился ещё и толстый слой ватина. Потому она и выдержала, и не пропустила сквозь себя не только его враждебный взгляд, но и ни единого звука.
   - Ну, кто со мной в "блиц"? - предложил Иван Николаев, бывший среди молодых пилотов самым опытным, так как прибыл в лётный отряд на год раньше других, - Пока они Милютина "строгать" будут, мы пару партий успеем...
   Все гурьбой повалили в лётную комнату.
   Анатолий постучал в дверь кабинета заместителя командира отряда по лётной службе. Никто не ответил. Он толкнул её, но в кабинете никого не было. Заходить снова к командиру не хотелось. Стал ждать в коридоре. Наконец, минут через двадцать командирская дверь отворилась и оттуда вышли: начальник штаба, зам по лётной и все три комэска.
   - А-а, вы здесь? Что ж не заходите? - спросил зам по лётной.., увидев Анатолия.
   - Меня вызвали к вам, вот я и жду, когда вы освободитесь.
   - Заходите! - сказал он, открыв дверь своего кабинета и пропуская его вперёд. - Садитесь! Я вот зачем пригласил вас... - начал он, когда оба сели. - Решением Северо-Кавказского управления наш отряд со следующего года будет перевооружаться на новую авиатехнику - самолёты Ан-2. По разнарядке управления в этом году нам надо двух пилотов третьего класса послать на переучивание в Киев. А с апреля следующего года переучивание будет проводиться в Ростове при УТО. Ваш друг Рыбаков уже дал своё согласие. Командир лётного отряда предлагает вторым кандидатом - вас. Как вы на это смотрите?
   Анатолий задумался. Если бы это предложение поступило всего четыре дня назад, он, не задумываясь, сказал бы: - "Да!". Но сейчас... Переучивание - это долгая, на несколько месяцев разлука с Мариной... А он уже сегодня в полёте решил, что в первый же выходной поедет к ней. То, что она не пришла его провожать, сильно его встревожило.
   - Вы что, не рады? - удивился командир, видя его нерешительность. - Мы ведь первыми посылаем лучших... А потом, в течение года-двух лет мы все будем вынуждены переквалифицироваться. Так что, выбирайте! Не хотите сейчас, поедете во вторую очередь в Ростов.
   Предложение было лестным, тем более - с Виктором... Да и в запасе у них, вероятно, будет дня два... Вот, пока будут оформлять документы, он отпросится на денёк и съездит.
   - Хорошо, я согласен.
   - С чем согласны?.. В - Киев или в - Ростов?..
   - В Киев... А когда ехать?
   - Когда? - Брови командира подскочили. - Завтра же!.. Занятия начинаются через два дня.
   - Понял вас, товарищ командир! - Анатолий встал.
   - Сейчас зайдите в штаб, получите документы и аванс!
   Анатолий вышел. Он был недоволен. Всё произошло так быстро, что он не успел перестроиться на новый лад. Даже после того, как он дал согласие, в нём боролись два чувства: радостно было сознавать, что его - одним из первых - направляют переучиваться на новую технику и грустно, что не скоро встретится с Мариной. Придётся только переписываться...
   Войдя к начальнику штаба, он понял, почему зам по лётной разочарованно воспринял его неуверенность по поводу переучивания: оказывается, документы на него и Рыбакова были уже подготовлены и в случае его отказа всё пришлось бы переделывать. Теперь же оставалось только расписаться в получении аванса и получить командировочное удостоверение на руки.
   В лётной комнате его появления не заметили - все были заняты блицтурниром между Рыбаковым и Николаевым.
   - Ты чего это здесь расселся? - тронул он Виктора за плечо.
   - Подожди-и..! Дай я ему нюх надеру! - он даже не оторвал взгляда от доски.
   - Иди, получи документы, да пойдём за авансом!..
   - Да подо... Что..? И ты-и..? - лицо его озарилось. Он вскочил, смахнул с доски фигуры, буркнув партнёру:
   - Извини..! После Киева доиграем!.. - и потряс друга за плечи:
   - Значит, вместе, старик! Это меняет дело! Пошли..!
  
  
   Анна Ивановна весь день была "не в своей тарелке". Всё-то валилось из рук. Её напарница по работе в телятнике и ближайшая подруга Маня Пилипенко сразу заметила, что с товаркой творится что-то неладное.
   Мария и тоже Ивановна знала её с самого детства, ещё с той поры, когда обе чумазые, бесштанными бегали по улице. Потом учились вместе в школе. Тогда в станице была только семилетка. И в телятник пришли вместе.
   До замужества Галя была девка весёлая, открытая. Все свои девичьи тайны поверяла ей. Потому Маня первой узнала, что подружке приглянулся Николай Стеценко, только что пришедший с войны. Знали девчата его ещё до призыва в армию, но тогда он был "дядя Коля", который на них, наверно, и внимания не обращал. Теперь же он сам заприметил бойкую глазастую девчонку... И... пошла промеж ними любовь.
   Всё бы хорошо, да непомерный довесок висел на шее у Николая - восьмилетняя племянница, у которой кроме него никого на свете не осталось: отец погиб на фронте, мать умерла во время немецкой оккупации, бабушка и дедушка тоже не дождались конца войны и возвращения сына. Николай теперь заменял ей всех. Выйти замуж за мужчину с таким "довеском", было равносильно тому, чтоб пойти за вдовца с ребёнком. Потому и долго колебалась, и всё спрашивала совета у подружки.
   - Чудна ты, Галя, - говорила ей Маня, - а колы б то була ны плыминныця, а сэстра ридна?.. Нэужто и тоди мучилась бы? Та хиба у станыци найдышь такого парня, у кого ны було б брата, чи сэстры? Ну и шо, шо плыминныця! Яка разныця? Выростэ, мыгнуть ны успиишь, як улытыть з гнизда. Я бы на твоём мисти ны задумувалась бы ны трохы... Да вона ще и помощныця тоби будэ по хати.
   Послушалась совета подруги... да и любовь - не шутка!.. Решилась...
   Так и поженились молодые. И Маня вскоре вышла за своего Степана, и они по прежнему дружили между собой, помогая друг-дружке в бабьих делах, благо, что жили по соседству. Стали "крёстными" детям друг друга... А Маринка, действительно, стала Гале помощницей - всех её детей вынянчила...
   Но в последний год Гале не повезло: внезапно умер муж, оставив её с тремя детьми, да, в придачу, ещё - несовершеннолетнюю племянницу; да с единственным братом - Иваном тоже случилась большая неприятность: выгнали из колхоза, и он вынужден был податься в город без средств и специальности. Непутёвый он у неё. Но - единственный... И ему приходится помогать. А кто ещё поможет?..
   Маня вспоминала, что за всё время только дважды видела подружку в таком, как сейчас, состоянии: когда умер Николай и когда брата выгнали... Так что же случилось теперь?.. Уж не заболела ли чем-нибудь нехорошим?.. Попыталась, было, вызвать её на разговор,.. да - куда там!.. - Молчит!.. Не бывало прежде такого, чтобы с лучшей подругой в молчанку играть! Наоборот, чуть что, сразу бежит посоветоваться либо "поплакаться".
   Сегодня уже дважды она заставала её задумавшуюся где-нибудь в уголке. Стоит, опершись на вилы, и не замечает ничего вокруг. А как начали телят поить, так принесла им два ведра воды, пошла ещё,.. да вместо колодца попёрлась в кладовку, где отруби... Тут уж Маня не выдержала: отобрала у неё вёдра, усадила на крылечке, сама села рядом:
   - Ну-ка, подружка, выкладай усэ!
   Галя уронила голову ей на плечо и разрыдалась. Маня терпеливо ждала, когда та выплачется, зная, что пока она будет реветь, из неё, всё равно, ничего не вытянешь. Когда же, освободившись от давивших слёз, она перешла на всхлипывания и, сморкаясь в кончик косынки, стала утирать ею глаза, спросила:
   - Ну, кажы, шо такэ зробылось?
   - Я сёгодня Марынку було чуть нэ вбыла! - выдавила она и снова залилась слезами. Маньку будто кипятком ошпарили. В голове зародились подозрения, одно страшней другого. Слышала она, бабы сплетничали про Маринку и лётчика, который три дня назад прилетел сюда на своём самолёте, да не думала, что всё так серьёзно. Уж на кого-кого, а на Маринку такого и подумать нельзя было.
   Не стала она теребить подругу, знала: теперь сама всё выложит, как сможет говорить. И действительно, немного успокоившись, высморкалась она в последний раз и всё подробно поведала ей:
   Позавчера, когда пришла с работы, а был уже вечер, сынишка сказал ей, что возле станицы у леса сел самолёт, у которого мотор испортился, и что Маринку послали его сторожить. То, что в страдную пору сторожить послали девку, её не удивило. Все в станице знают, какая она бойкая и самостоятельная. Удивило то, что пришла она утром в чужом, измазанном грязью комбинезоне, в который четыре Маринки влезли бы. А штаны свои и лифчик принесла в руках, завёрнутые в сарафан... И всё мокрое... и грязное! На вопрос: "Что случилось?", только рукой махнула и рассмеялась. Расспрашивать не было времени, решила отложить до вечера.
   Вечером её снова дома не было. Толян сказал:
   - Дрыхла до обид, потом гладыла "комбизон" литуна, потом отнэсла куды-сь, потом "прычипурылась", узяла красни тухли та побигла у кино.
   Из клуба пришла не поздно. А за нею прибежала Манька с Василём и стала расспрашивать Маринку о "литуне" и почему она не осталась на танцах, и куда они убежали? Маринка что-то ей ответила, а она - балаболка принялась взахлёб рассказывать, "якый той литун гарный", да "як вин усэ кино тикэ на нэи и дывывся".
   Рассказ не мог не насторожить Маню, ведь она знает о её заветной мечте, поженить Ивана с Маринкой, чтоб она его - непутёвого в люди вывела. И он не против. Однажды даже сказал, что если она за него не пойдёт, то останется холостяком. Холостяцкая жизнь его не пугает: почитай, всех девок станицы перепортил. Но вся беда в том, что сама Маринка вряд ли пойдёт за него. Как-то Галя, шутя, заговорила с нею на эту тему, но та ушла от разговора, заявив:
   - Ну, шо вы, тётечка, кажытэ? Мини ще рано за це думать! Ще надо выучиться...
   Слову "выучиться" Галя придавала свой смысл: закончить десятилетку. Сама-то она не имела даже семилетнего образования, поэтому десятилетку считала высшей ступенью образованности. Об институтах она слышала, но никогда не задумывалась над тем, что это такое. Это были далёкие от её понимания городские вещи. И потому мечту мужа дать Маринке хорошее образование понимала так же по-своему. Вот и ждала она и считала на пальцах, сколько лет Маринке осталось, чтобы "выучиться". Теперь уже немного - всего один год!
   И вдруг, эти Манькины взахлёбки про "литуна", которые в её воображении увязывались каким-то странным образом с мокрым и грязным Маринкиным бельём. Она похолодела: "Так вот воно шо!" И услужливое воображение стало рисовать картины одну, страшнее другой. "Ны убырыгла дивчину! Ны убырыгла..!" - терзалась она.
   Но всё это было так не похоже на Маринку. И где-то в самом укромном уголке сознания, нет-нет, да вспыхивала надежда: "Можэ, ны тэ?" Ведь она знала её с малого возраста и всегда, особенно в последние годы удивлялась тому, какой она растёт недотрогой. Ни одному мальчишке она не давала спуску. И многие от неё плакали. Уж куда - Иван!.. Какой был разбойник,.. а и тот её побаивался. Однажды, схватив за что-то от неё оплеуху, оторопело выпучил на неё зенки, сразу потерявшие свой наглый блеск, заморгал ими и только и сумел вымолвить: - "Тю-у, скажэнна!.."
   Маринка не терпела Манькиного общества, поэтому сказав: "Я пишла спать", демонстративно ушла в свою комнату. И на этот раз Галя не смогла поговорить с нею. Вообще вызвать её на откровенье было не так-то просто. Для этого нужно было подгадать, когда она сама начнёт испытывать потребность высказаться. В такие моменты она раскрывалась, как тюльпан в солнечный день.
   После ухода племянницы Галя долго лежала с открытыми глазами, и сон не шёл к ней. Её мучил вопрос: как разгадать Маринкину тайну? И вдруг, её осенило: "Манька!". Девка она любопытная и не откажется от предложения втихаря последить за нею. Пожалела, что мысль эта не пришла ей раньше, когда та была здесь. Но ничего, утречком перед работой она забежит к ней и попросит её оказать эту услугу. Успокоившись принятым решением, она тут же уснула.
   Как она и предполагала, утром Манька сразу же согласилась, но поставила условие: следить за Маринкой они будут с Васькой вдвоём.
   Вечером, чуть стемнело, они вместе были уже у Гали. Хозяева только что "повэчерялы" и Маринка "баныла" посуду, а Ленка ей помогала. Мать укладывала Светку спать, а Толян, хныча, сидел на маленьком "стульчаке" и угрюмо поглядывал на таз, стоявший перед ним. Мать строго-настрого наказала ему помыть ноги, пригрозив, что иначе выгонит его ночевать к Полкану. Но мыть их, тем более, холодной водой, ох как не хотелось! И он, ковыряя в носу, тянул время, придумывая способ избежать неприятную процедуру. Увидев входящих Маньку и Ваську, он мигом вскочил с места, затолкал таз под стол, двинул ногой стульчак в угол и устремился навстречу гостям.
   - Мы за тобой... - сказала Манька, увидев выходящую из комнаты Маринку.
   - Что случилось? - насторожилась она.
   - Як, шо? Пишлы на таньци!
   - А-а!.. Чого-сь ныохота...
   - Як, ныохота? Твий литун нэбось, мабудь, вжэ заждався... Чи ты "бортанула" ёго?..
   Маринка вспыхнула, покраснела и, ничего не сказав, ушла в свою комнату.
   Однако, от Маньки не так-то просто отцепиться! Она пошла за нею, уговаривая пойти с ними. Ей нужно было выведать у Маринки её планы на вечер. Но та молчала. И делала свои дела, не обращая на Маньку никакого внимания.
   Васька тем временем возился с Толяном, показывая ему свою новую зажигалку, и божился, что выточил её сам. А Толян доказывал, что сделал её Федька и дал её Ваське, потому что сам видел её у него. Толян врал, но ему доставляло удовольствие видеть, как тот на полном серьёзе пытается доказать ему, что Федька не мог выточить такую, потому что он не учился в ФЗУ, как Васька, где их обучали токарному делу. Он говорил, что Федьку взяли на комбайн потому, что не хватало механизаторов и ещё потому, что он два лета проработал прицепщиком.
   Видно было, что Маринке не нравится этот визит непрошенных гостей, и что она с нетерпеньем ждёт их ухода. Но и Манька, и Васька своим поведением показывали, что не собираются уходить без неё. Она уже намекнула, было, что пока они тут рассиживаются, танцы кончатся.
   - Нычого, наши таньци од нас никуда ны уйдуть. - Философски заметила Манька, что на неё совсем не было похоже. - Правда, Васыль?..
   Васька послушно кивнул. Новая роль сыщика ему явно нравилась. И кроме того, он был доволен, что ему удалось доказать упрямому пацану своё авторство на зажигалку. И, напустив на себя солидность, спросил хозяйку:
   - Тётя Галя, можно я у хати закурю?
   - Та куры, мини шо...
   Васька церемонно вытащил целую, видать, только начатую пачку "Беломора", не успевшую ещё помяться в кармане, лихо щёлкнул ногтём указательного пальца по донышку и поймал губами выскочившую в отверстие папиросу.
   - Ух, ты-и! - восхитился Толян. - Дай-ка я попробую!..
   - Я тоби попробую! - донёсся из спальни голос матери. - Ты у мэнэ зараз римня попробуеш!..
   - Да-а!.. - заскулил Толян.- Уси пацаны курють и нычого! Ныхто их ны бье,.. а ты, як шо, так зараз за римень... А я ужэ курыв, - понизив голос, похвастался Васька, опасливо поглядывая на дверь спальни.
   Галя позвала Маньку в спальню и сказала шёпотом:
   - Вы идить, та заховайтэсь у двори, а як вона куды-сь пидэ, вы - за нэю!..
   Васька хотел похвастать перед всеми, как работает его зажигалка, а оказалось, что все разбежались, и из зрителей остался один Толян. Он достал её, чиркнул колёсиком, от него полетели искры, но пламени не было. Попробовал ещё раз - результат тот же. Только с третьей попытки зажигалка сработала.
   - Бинзин отсырив. - пояснил он.
   Сизые струйки табачного дыма поплыли по хате. Хвастая, Васька показывал своему зрителю, во все глаза пялившемуся на него, различные способы выпускания дыма через рот и нос. Вот он двумя тоненькими струйками выбивается из ноздрей, но тут лицо его перекашивается и одна струя прерывается, а другая становится толще и гуще. Потом дым сизыми колечками, как из тракторной трубы, расплываясь и превращаясь в волнистые круги, выхлопывается к потолку из его рта, сделавшегося круглым с выпяченными губами, тоже ставшими похожими на трубу.
   Манька вышла из тёткиной спальни.
   - Марынка, ну шо, чи ты пидыш на таньци?
   - Вы идить, а я трошкэ пэрэгодя прыйду.
   - Ладно, Васыль, пишлы!..
   Они ушли. Минут через десять вышла и Маринка. Манька и Васька спрятались в кустах, и, дождавшись, когда она вышла за калитку, стали тихонько подкрадываться, чтобы посмотреть, что происходит на лавочке и о чём там говорят. Они были уже близко, когда Васька нечаянно наступил на сухой сучок. Тот хрустнул и за оградой послышался топот убегающих ног. Пока они выскочили на улицу, там уже никого не было. Добежали до угла, а куда бежать дальше, не знали. Так и вернулись ни с чем. А Галя была очень недовольна - и на этот раз сорвалось!..
   Маринка долго не появлялась. Значит, она была с кем-то на лавочке. С кем - не составляло труда догадаться. Но как это было не похоже на рассудительную племянницу. От кого угодно, но только не от неё могла она ожидать такой выходки. Надо же - обманула! Перехитрила! Убежала!..
   Дети ещё не спали и, лёжа в постелях, прислушивались к разговору взрослых. Им было непонятно, почему Манька и Васька гнались за Маринкой.
   - Мини дужэ интересно, чим объясныть вона свий обман? Мы ж прийшлы погукать йийи на таньци, а вона убигла, як шкодлыва кишка, - пыталась возмутиться Манька, лицемерно умалчивая об истиной цели своего визита.
   Они ушли поздно. Галя лежала без сна. Тяжёлое предчувствие давило на неё страшным грузом. Оно глодало и терзало её, напрочь прогнав всякий сон. Было уже поздно, может быть, часов около двух, но Маринка так и не возвращалась.
   Лежала она, вперив взгляд в темноту. Вспомнилась ей своя молодость, перековерканная войной. Хорошо, что при немцах мала ещё была! А не то досталась бы какому-нибудь "Хрыцю" на потеху. А то, ещё хуже - и в Германию угнать могли!.. Вспомнилась первая встреча с Николаем,.. любовь,.. сомнения,.. терзания... И всё из-за этой большеглазой девчушки с соломенными волосами. Кто бы мог тогда, глядя на её тощую мордашку, подумать, что вырастет из неё такая, вот, "писаная красота"? Глаза у неё уже тогда были особенные и пугали какой-то недетской серьёзностью, вселяли в душу не то, чтобы страх, а какое-то волнение и беспокойство. Ох, эти глаза! Она всюду натыкалась на их внимательный взгляд. Особенно, когда они миловались с Николаем! Девчонка явно ревновала его к ней. Галю тревожили её чрезмерная привязанность к Николаю и присвоенные ею особые права на него. Хотя, если трезво рассудить, ничего удивительного и необычного в том не было. Ведь он во всём ненадёжном мире был единственной её радостью и опорой, и потому всю свою детскую привязанность она отдавала ему. Но, тем не менее, Гале это было неприятно.
   Так вот, до самой смерти мужа она не могла избавиться от странного ощущения, будто рядом постоянно присутствовала соперница. Это ощущение усиливалось, когда она невзначай ловила её ревнивый взгляд, который не давал Гале открыто, как это и должно быть, проявлять свои чувства к мужу. Она всегда была вынуждена прятать свою естественную женскую потребность в ласке, боялась лишний раз с нежностью на него взглянуть. И только, когда в доме погасал свет, и она оставалась с ним наедине в постели, она давала волю чувствам, злорадно повторяя про себя: "И всё же он мой, а не твой!.. Мой!.. Мой!.. Мой!.." и тесно прижималась к нему. И жадно целовала, будто бы боялась, что маленькая соперница отнимет его у неё.
   А получилось совсем наоборот: ненавистная костлявая старуха забрала его у них обеих, оставив одну вдовой с тремя малышами, а другую - полной сиротой.
   И за эти последние годы, превратившие племянницу мужа из "замухрышки" в "первую красавицу станицы", из глаз её так и не выветрилось выражение какой-то настороженности, когда они встречались взглядами. А сама Галя за эти годы привязалась к девочке, как к своей дочери и полюбила её не меньше своих детей.
   А её глупые опасения, что сиротка будет ей обузой и вовсе оказались пустыми. Девочка была на редкость трудолюбивой и сообразительной. А так, как они с мужем работали в колхозе, что называется "от темна -до темна", то и дом, и всё хозяйство полностью легли на её худенькие плечи. Потом пошли дети. И всех троих, как-то незаметно она и вынянчила, хотя сама-то, в сущности, была ещё ребёнком.
   И стала девочка в доме настолько незаменимой, что сама Галя часто ловила себя на мысли: " А что бы я без неё делала?".
   Для неё и мужа оставалось загадкой, каким образом эта слабая на вид девочка умудрялась делать всё по хозяйству, возиться с детьми и в то же время неплохо учиться в школе?..
   Вспомнила Галя и о том, как, когда Коли не стало, Маринка, не говоря никому ни слова, подала заявление о вступлении в колхоз. Галю это обидно кольнуло, но она промолчала. Конечно, в колхозе ей пошли навстречу и приняли её с условием, что работать она будет только во время школьных каникул. На этом настаивали и учителя, и директор школы, да и сам председатель проявил к её судьбе самое живое участие. Ведь именно по его предложению правление приняло беспрецедентное решение: в дни занятий в школе начислять девочке по одному трудодню и выдавать ей деньгами ежемесячно из расчёта стоимости трудодня за прошлый год, а в конце года проводить корректировку с доплатой разницы стоимости трудодней. Один только бухгалтер Муха, обрюзгший, рано полысевший мужчина, голосовал против, мотивируя тем, что её родители не были членами этого колхоза. Но в станице поговаривали, что истинными мотивами возражения Мухи были те, что в своё время в доме Маринкиной матери он получил самую большую тыкву, которая нашлась в огороде. Правда, в станице знали и о том, что и сам Мирошниченко, Семён Яковлевич, ещё, будучи парнем, приударял за нею. Но всем станичным женихам перешёл дорогу приезжий парнишка из станицы Славянская с кучерявым чубом и кепкой набекрень, гостивший у родственников. Он и увёз от них навсегда возмутительницу их спокойствия. Однако, никому, и даже себе самому, Семён Яковлевич не признается, что именно это обстоятельство и явилось основной причиной его столь горячего участия в судьбе Маринки, которая очень сильно напоминала ему свою мать в молодости.
   Как бы там ни было, но, став колхозницей, Маринка удивила всех своим трудолюбием. Любую работу, какую бы ей ни поручали, она делала с душой и потому хорошо, не хуже мужчин(!). Все восхищались ею. И за ней закрепилась слава "бой-девки", которая в работе ни в чем не уступит мужику.
   Вспоминая прошлое, Галя вдруг ясно осознала, что племянница уже не девочка, что она выросла и теперь вправе делать свою жизнь по-своему. Птенец оперился и, вот-вот, выпорхнет из гнезда. И ещё она поняла, что все надежды в отношении брата-Ивана, которые она строила, как хрустальные замки, оказались не хрустальными, а обыкновенными - воздушными, тающими без остатка от дуновения ветра реальной жизни.
   И, действительно, зачем такой пригожей девушке её непутёвый братец, известный всей станице бабник, лодырь и бузотёр? Ведь только в сердце сестры он торчит острой и болючей занозой, а остальным, какое до него дело!..
   В порыве сестринской любви она не раз пыталась оправдать его никчёмность обычным: "не везёт!". Порой ей казалось, что сам по себе он не такой уж и плохой, просто в детстве его, как самого маленького немного избаловали, ну а теперь... нет у него настоящего хорошего друга, который повёл бы за собой... Вот, попалась бы ему хорошая женщина!.. Глядишь, и он бы стал нормальным.
   "Хорошая женщина!.. А где её взять такую?.."
   В безрезультатных поисках такой женщины, её мысль, всякий раз покружив, вновь и вновь останавливалась на Маринке, потому что ничего лучшего ни придумать, ни пожелать было просто невозможно. Но Маринка не разделяла её чувств к Ивану, и это всегда возмущало Галю. Она сердилась на неё за это и в душе её поднималась и закипала обида, заполняя собою всё, и что страшнее всего - истину. В такие минуты индикатор её душевного "детектора справедливости" метался, как очумелый и она забывала обо всём хорошем, что видела от девушки и, напротив, в её сознании выпячивалось всё то, за что, по её искажённому убеждению, Маринка должна быть благодарна ей всю свою жизнь. Бесспорно, будь на её месте какая-нибудь другая женщина, ещё неизвестно, по какой дорожке пошла бы жизнь сироты! Но почему та дорожка должна быть хуже этой, она не задумывалась. Ей казалось, что это, само собою, разумеется. У неё даже не возникало никаких сомнений на этот счёт. "Нэ звисно ще, яка мачэха досталась бы йий" - убеждала она себя, считая, что облагодетельствовала сироту.
   "Як же ж!.. - не раз с обидой сетовала она. - Ба, яки мы сталы!.. Мы вже ж "сами з усамы"!.. Сами взросли!.. Робым шо хочем!.. Чи я ны любыла йийи, як свою дытыну?.. Мабудь я робыла миж ными якэ-ныбудь розлыча?.. Хай скажуть люды!.. Хиба я нэ пидкладала йий самый луччий кусок?.. Мужу, дитям нэ дам, сама нэ зйим, усэ до нэйи пиддобрялась, шоб нэ чула вона, шо сырота!.. А шо тэпэр?.. Правду кажуть: "Стикэ вовка ны кормы..!"". - И ей становилось настолько жалко себя и своего невезучего брата, а также свою в расцвете лет загубленную вдовством жизнь, что слёзы сами непрошено навёртывались на глаза и с их уголков скатывались на подушку...
   Пропели первые петухи и за незакрытыми ставнями окнами засерело...
   ... На дворе загремел цепью Полкан, видать, учуял Маринку.
   "Надо же! Проститутка! До самого утра прогуляла!" - с неприязнью подумала она и всё, что накипело в душе за всю бессонную ночь, вдруг нахлынуло на неё и, как пружину, подбросило с постели. Торопясь, чтобы проказница не успела прошмыгнуть незамеченной в свою комнату, а ещё больше, чтобы злость не успела остыть, подбежала к шкафу, открыла дверцу, и в темноте нащупала мужнин солдатский ремень из толстой яловой кожи, с тяжёлой латунной пряжкой. Сложив вдвое, взяла его в правую руку в месте сгиба и на цыпочках подошла к двери, прислушалась и тихо отворила её. Выйдя в тёмные сени, и плотно прикрыв её за собой, не дыша, стала у наружной двери.
   Успела она в самый раз. Уже в следующую минуту дверь, бывшая не на защёлке, с тихим скрипом отворилась, и в её проёме появился тёмный силуэт девушки. Зажмурившись от небывалой решимости и от страха самой не выдержать того, что должно произойти, Галя в ярости опустила занесённую над головой руку с ремнем на вошедшую. Послышался звук удара пряжки обо что-то мягкое и тихий возглас боли, удивления и недоумения: "Ой!..".
   Галя поняла, что переступила через что-то очень важное и запретное и что теперь: "Семь бед - один ответ!". И тогда всё, что, исподволь, накапливалось годами в её душе против девушки, всё это выплеснулось в несколько яростных ударов по всё ниже опускавшемуся силуэту. Они сыпались под аккомпанемент ругательств, которые, быть может, впервые за всю жизнь сорвались с разъяренных губ вместе с брызгами слюны:
   - Вот тоби, подлючка!.. Вот тоби сволочь,.. проститутка!.. Х.. захотила!.. Вот тоби, получай!.. За усэ,.. за усэ!.. За...
   Девушка лежала у её ног, не испустив ни единого звука. Если бы она убегала или сопротивлялась, это вызвало бы прилив ярости. Но её молчание удивило Галю, а потом, когда смысл содеянного дошёл до её сознания, испугало.
   В страхе отбросила она куда-то орудие мести и склонилась над Мариной. Ей показалось, что она мертва. На её окрики: "Марына!.. Марыночка!.. Дитятко!.." она не отвечала. Дрожа всем телом, Галя перевернула её на спину и, подсунув руки под голову и колени, подняла отяжелевшую и понесла в дом. Положив наугад, как-нибудь, на кровать, побежала за спичками, чтобы засветить лампу. Спички, чиркнув о коробок и вспыхивая оранжевым пламенем, ломались и падали на пол, где, корчась, догорали. Наконец, одна осталась в руке и подожгла, ярко вспыхнувший и задымивший чёрной копотью, фитиль. Запах керосина и горелой ваты разнёсся по комнате. Не вставляя стекла, Галя повернулась к кровати и обомлела: со лба девушки на висок и далее на затылок сочилась тёмная струйка, которая на ощупь оказалась густой и липкой. Она поняла, что это - кровь. В глазах потемнело, и она чуть не упала без чувств. И лишь мысль, что надо что-то делать, удержала её в сознании. Всхлипывая и целуя лицо девушки, перепачканное кровью, она некоторое время стояла на коленях возле кровати, лихорадочно соображая, что в таких случаях нужно... Затем вскочила, кинулась на кухню. Бегом принесла оттуда миску с холодной водой и чистое полотенце. Умокая в миску его кончик, осторожно вытерла кровь с лица и наблюдала, как жизнь постепенно возвращается к бедняжке. Голова её качнулась, и из приоткрытых губ вырвался стон. Затем веки её задрожали и приоткрылись, а между ресницами заблестело...
   - Марыночка, дитятко мое!.. Сыротыночка моя!.. Чи ты чуеш мэнэ? - приговаривала Галя, обнимая девушку и прижимаясь к ней, словно стараясь передать ей своё тепло, а слёзы капали ей на лицо. Та вновь застонала, открыла глаза и тихо прошептала:
   - Идэ я..?
   - Дома, дома, нэсчастна моя! Тоби больно?.. Дуже?.. - Галя придавила мокрым полотенцем кровоточащую ранку на лбу, пытаясь остановить кровь и прислушиваясь к её шёпоту:
   - Шо зо мною?..
   - Ой, дитятко мое! Чи зможэш ты простыть мэнэ, глупу дуру? Я ж тэбэ, мабудь, чуть нэ вбыла!.. - Галя плакала и тем же концом полотенца вытирала слёзы...
   Маня дослушала рассказ подруги и всплеснула руками:
   - Шо ж тэпэр будэ? Як бы вона у суд нэ подала!..
   - Та хиба ж я за тэ!..- прервала её Галя, - Хиба ж я за сэбэ..! За сыротку душа болыть... Мабудь, я йийи поколичила! Колы я уходыла, вона, кажысь, спала... Дитям я нычого нэ казала... А як йий будэ плохо?.. Мабудь, Верку з больныци погукать?.. Дак начнуться расспросы усякы... "шо", та "як"..?
   - Ны надо! Пиды лучче сама до дому, та постав йий якых там компрэсив!..
   - А як жэ ты тут бэз мэнэ..?
   - Нычого, обийдусь, нэ лякайсь!
   - А шо Нинке скажэш?
   - Та скажу, шо ты заболила, шо у тэбэ мисячни...
   - Ну, гляды... Як шо - зараз гукны!
   Прижав руки к груди, чтобы как-то унять выплёскивавшуюся из неё тревогу, Галя побежала домой.
  
   Сознание медленно, но уверенно возвращалось к Марине, и заставляла послушную память извлекать из дымки забытья одну картину за другой...
   ... Она и Толя... Вот, они бегут, взявшись за руки... к своему счастью..! ...Он несёт её на руках... От терпкого аромата свежего сена кружится голова... Он снова несёт её,.. ей очень хорошо!.. Они идут навстречу пробуждающемуся утру,.. навстречу алеющему краю неба и на душе легко и прозрачно, словно они сами сотканы из этого трепещущего предрассветного воздуха, поднимавшего их над землёй на своих хрупких и нежных розово-голубых крыльях...
   ... Потом - прощальный поцелуй... Долгий и сладкий, но с примесью горечи от сознания того, что он - прощальный... Потом - ещё поцелуй,.. ещё и ещё... и все - прощальные!..
   ...Потом... - Полкан... Он тоже поцеловал её... в губы!.. ...Чувство вины,.. вины за своё счастье, к которому она так непривычна... Тихо, чтоб не разбудить тётю, надавливает на дверь и та с таким знакомым скрипом отворяется в темноту сеней... И вдруг - яркая голубоватая вспышка, и она проваливается в темноту...
   ... Потом - прохлада на лице, заползающая за шею,.. за спину... и - сухость во рту... Язык не хочет шевелиться... Он тяжёлый-тяжёлый... заполнил весь рот... и в голове - звон,.. звон,.. звон!.. - непрекращающийся звон!..
   ... Где она?.. И почему плачет эта большая женщина, закрывающая лицом половину оранжево-чёрного, извивающегося в дикой пляске неба?.. Она что-то говорит... или причитает,.. но ей лень вникнуть в смысл слов, таких знакомых... и, в то же время - непонятных,.. далёких,.. чужих...
   ...К горлу подступает тошнота... Но что удивительно, она знает, что так и должно быть!.. Потому, что за все радости на этом свете нужно платить... И то, что с нею происходит, и есть - плата за тот, вырванный у судьбы кусочек счастья, которое она испытала с любимым. Оно было огромным, бесконечным и, в то же время, таким коротким, как миг!..
   ... Ей показалось что-то знакомое в облике женщины, в её движениях, словах... Она напрягает память до резкой боли в мозгу и, вдруг, она узнаёт её: это - тётя!.. Но почему она плачет?.. За что расплачивается она?.. Ох, как раскалывается голова!.. Нет!.. Здесь что-то не так!.. Что-то с тётей произошло... Но что..? Она хорошо помнит, как крадучись, входила в сени и тут - эта вспышка..! И провал в пустоту... В сенях что-то с нею случилось!.. И вдруг, до неё доходит смысл её слов: "Я тэбэ чуть ны вбыла!.."... За что?.. За что тётя "чуть ны вбыла"..?
   ... Расталкивая мечущиеся в хаосе мысли и картинки, откуда-то со стороны приходит и протискивается более сильная, организованная мысль. Она, словно солдатская шеренга, выстраивается в цепочку, увлекая за собой, и выстраивая другие мысли, и в голове на мгновенье наступает ясность: "Ах, да! - Она же пришла домой очень поздно, только под утро... А тётя ждала-ждала,.. переживала,.. не спала всю ночь... и,.. наверно,.. не сдержалась и ударила её..."... Мысли вновь перекувыркнулись, перепутались, разбежались в разные стороны и в беспорядке тыкались, пытаясь снова выстроиться в логическую цепочку... Они тычутся, толкая друг друга, у входа в сознание то своей серединой, то концом и, словно щепки, отскакивают в стороны... Голова опустела и осталась в ней одна нескончаемая боль...
   Она застонала...
  
  
  
   Очнулась Марина поздно. Когда открыла глаза и ощутила, что комната залита ярким солнечным светом, первой была мысль, что она опоздала на работу. Хотела, как обычно, прежде, чем вскочить на ноги, легко подбросить своё тело, как на батуте. Но при первом же напряжении мышц, её всю с головы до ног пронзила резкая боль,.. такая резкая, что из груди невольно вырвался стон... И тогда, разом, вспомнилось всё, что произошло. Она вновь почувствовала лёгкую тошноту, подкатившуюся комочком к горлу...
   Она вспомнила события прошлой ночи, которая закончилась так неприятно... Кстати, весь вчерашний день был не совсем обычным... Разве когда-нибудь прежде ощущала она такой душевный подъём?.. Может быть, это было предчувствие чего-то сверхъестественного, что должно было с нею произойти, а может быть, наоборот, -всё и произошло так, именно из-за её такого настроя? Как знать!.. Только в этот день всё делалось так легко: и бегалось легко, и думалось, и мечталось... И давалось всё так же легко. А пришла эта лёгкость ещё утром, когда, выглянув в окно, она ничего не увидела, потому что на улице стоял сплошной туман. Сначала она не поверила глазам, ведь ночь была такая ясная! Провела рукой по стеклу... Нет, стекло было чистое,.. а за ним всё оставалось молочно-матовым... И вот тогда-то в душу со звоном ворвалась такая радостная-радостная лёгкость. И было чудно: на дворе такая непогода, а на душе, светло-светло...
   Подумала: "С чего бы это?" и тут же вспомнила вчерашний вечер: он её целовал!.. И она позволила..! Да нет, не то, что позволила! Всё произошло как-то, как раз, наоборот: - она сама захотела, чтобы он её поцеловал. Вот, он и поцеловал. А потом... Потом она провалилась в счастье... Ей так хорошо было с ним, в его крепких объятьях!.. А всё потому, что она поняла, что это - "ОН!". Ни с кем другим, она была в этом уверена, так быть не могло, потому что все остальные были "не ОН!"...
   Между прочим, то, что это был "ОН!", она смутно догадывалась ещё тогда утром, под самолётом... Но тогда догадка порхала... несмело,.. неуверенно, неспособная пробить пелену сомнения...
   Весь следующий день он не выходил у неё из головы, и потому она с трепетом собиралась в клуб. Но вот, экран осветился, а в зале, наоборот, стало темно, и она ощутила на себе его пристальный взгляд, и от этого ей стало как-то не по себе.
   Если бы он не смотрел на неё так, как ей показалось, нахально... Если бы он вёл себя, "как ни в чём не бывало", ну, хотя бы так,.. как под самолётом: независимо, непохоже на других, то настроение её, может быть, не ухудшилось бы. А то, ведь, он смотрел на неё так же, как и десятки других мужчин, поедая её глазами! Даже после того, как она сделала ему замечание, он, однако, продолжал смотреть, хотя мог бы догадаться, что за ними наблюдают десятки любопытных глаз и что завтра по станице пойдут об этом толки.
   Другой бы, на его месте, благоразумно отвернулся, не давая пищи разговорам и не выводя её из себя.
   Однако, как ни странно, это его упорство вновь расположило её к нему. Да, это был, все-таки, "ОН!", своевольный, упрямый, ни на кого не похожий! Именно таким она впервые его узнала и... полюбила...
   Нет-нет! Она не сейчас его полюбила!.. Она его полюбила давно - ещё в детстве и любила всю жизнь!.. А сейчас она его ВСТРЕТИЛА!..
   Разве не о нём мечтала она, слушая мамины сказки о сильных и смелых богатырях?.. И не он ли приходил к ней тогда, когда она осталась совсем одна в промёрзлой хате возле холодного трупа мамы,.. пришёл и согрел её, поддержал её иссякавшие силы?.. А разве, позднее, не о нём ли были её девичьи грёзы?..
   Именно потому, что она знала о его существовании и была уверена, что ОН обязательно придёт к ней, она не позволяла ни одному парню приблизиться к себе.
   А когда они возвращались домой по лунной тропинке и молчали ей очень,.. очень хотелось спросить его: "Где же ты был так долго? Почему не приходил?.. Ведь я тебя так ждала!". И тогда... - на лавочке, когда они сидели рядом и смотрели друг другу в глаза, в её душе не было ни капли сомнения. Уверенная в том, что, наконец-то, пришёл её бог, её хозяин она страстно ожидала его поцелуя...
   И оставшись одна, глядя на небо и благодаря его за эту встречу, она загадала: "Если он - моя судьба, то завтра он не улетит!". Хотя в загадке этой был серьёзный риск, так как звёзды весело улыбались, не предвещая никаких осложнений с погодой.
   Отсюда и понятна была её радость, когда уже с утра то, что она загадала, стало сбываться; радость, которая окрыляла её весь день и которая сопутствовала ей всю ночь.
   Всё было, как в волшебном сне, просыпаться от которого вовсе не хотелось.
   ...Запах сена... Да, она помнит, что сено было везде: оно лезло в рот и щекотало ноздри, пробиралось под юбку и царапало ноги, проникало под ворот блузки и кололо на груди...
   ...От их неосторожного движения завал, закрывавший вход в убежище в стогу, рухнул, открыв их взору ночной мир с её звёздным небом, сияющей луной и стрёкотом незадачливых кузнечиков. Толя вылез, осмотрелся и стал разгребать сено, углубляя "пещеру". Она встала тоже...
   Ночь была тёплая, хорошая... Хорошая потому, что они любили;.. потому, что были вместе. Что может быть прекрасней того, когда ты рядом с любимым?!. Когда вы вместе одни!..
   Углубление в стогу получилось невысоким, и сидеть, распрямившись, не позволяло. Но, вряд ли, это было так важно. Зато они могли лежать свободно, вытянув ноги. Она забралась внутрь. Легла на спину, раскинула руки - хорошо!.. Он заделал вход снаружи, оставив лишь небольшой лаз для себя. Затем влез и заложил дыру изнутри.
   Теперь их никто не обнаружит!
   В укрытии стало совершенно темно. Если бы он не шуршал сеном, то она могла бы подумать, что погребена здесь, одна-одинёшенька, на веки вечные.
   - Ну, как ты? - прошептал он в лицо.
   - Ничего... - шёпотом же ответила она.
   - Тебе удобно? - Руки его нащупали её.
   - Да, милый... - Она протянула к нему свои.
   Он лежал рядом на боку лицом к ней. Это она чувствовала по его дыханию. Он обнял её сверху за талию, а другую руку подсунул ей под шею и обнял снизу за плечо. Дышал он возбуждённо, глубоко и часто. Она повернула к нему лицо и прижалась к его груди. Так они пролежали несколько минут. Было хорошо, покойно. Дыхание его выровнялось. Но руке его, видно, надоело лежать без движения. Она зашевелилась и поползла вверх. Препятствием для дальнейшего движения оказалась её грудь. Рука легонько накрыла её ладонью, потом осторожно сжала, как бы пробуя на твёрдость, и снова поползла вверх, к шее. Несколько раз погладила её, перебирая пальцами, опустилась ниже под воротник кофточки. Дальше вглубь её не пускала пуговка.
   Марина молчала, ожидая, что будет дальше. Рука его легонько освободила пуговку и продвинулась под кофточку, дотронулась до лифчика. Дальше снова мешала ещё одна пуговка. Рука вернулась назад, нащупала препятствие и уже более смело устранила его.
   Марина снова промолчала.
   Теперь рука вновь накрыла ладонью грудь, но уже под кофточкой. Подержала её, погладила и, продвинувшись дальше, легла на прежнее место ближе к талии. Полежав немного, как бы отдыхая, она стала медленно, но настойчиво прижимать талию к его телу.
   Марина подняла лицо и встретила его ищущие жаркие губы. Они охватили её рот и всосали губы в себя. Губы его были ласковые и властные. Кончик языка несколько раз пробежался по зубам и дёснам. Это почему-то взволновало её. Он упрямо протискивался между её зубами. Она расслабила челюсти, и он вполз в глубь её рта, пробежался по нёбу, ощупал её язык со всех сторон, потрогал нижнюю его перемычку, затем, возвращаясь, засосал его за собой. Она расслабила мышцы языка и почувствовала, как он оказался у него во рту.
   Ей было очень приятно это ощущение и она, всё больше волнуясь, отдавалась его власти, покоряясь его нежной, но настойчивой силе.
   Рука его вновь поднялась к груди и стала сжимать её в своей ладони всё крепче и крепче. Она застонала, но не от боли, а от удовольствия. Ей было очень и очень хорошо в его крепких объятиях...
   Наконец, он оставил её губы, но продолжал страстно целовать подбородок, шею...
   Боже мой! Что за сладость - поцелуй в шею!.. Никто и никогда не целовал её в шею, и она не знала, как это страшно приятно. Она задыхалась, ей явно не хватало воздуха. Она ловила его раскрытым ртом, мотая головой и извиваясь в его объятиях.
   А он всё целовал и целовал. Теперь его губы сосали ложбинку между грудями... Было щекотно, но приятно до головокружения...
   Почему-то она не заметила, как оказались расстёгнутыми все пуговки на кофточке. Поняла она это лишь тогда, когда он стал целовать её уже обнажённый живот...
   Возмущаться было поздно, да и, откровенно говоря, не хотелось. Хотя с его стороны это и было несколько фривольно, но она ловила себя на том, что ей приятно ощущать его поцелуи на интимных, недоступных для других, частях своего тела. Она сознавала, что это, несомненно, их сближает...
   И потом, ведь она находилась в таком состоянии, когда не все: не только его, но и свои действия, могла чётко контролировать. Ощущение реальности всё чаще покидало её...
   Вот, и теперь, когда он через материю бюстгальтера целовал сосочки её грудей, первая дрожь пробежала по телу и горячие волны, нахлынув одна за другой, уносили её на вершину нестерпимого блаженства. Мысли туманились, и вряд ли она сознавала, насколько пристойными были её телодвижения и сопровождавшие их стоны. Порой её даже возмущала его недогадливость: вместо того, чтобы расстегнуть и сорвать мешавший им обоим лифчик, он целовал груди через него!.. И когда он осторожно приподнял его левую чашечку и коснулся губами непосредственно сосочка, раздался её торжествующий стон, и она провалилась в небытиё...
   В следующее просветление сознания она почувствовала, как его руки снимали юбку. Она инстинктивно протянула руку, чтобы помешать ему, но рука остановилась на полпути, когда его губы запечатлели на её, совсем уже обнажённой груди, свой очередной страстный поцелуй. И она вновь куда-то провалилась...
   Теперь уже торопили её чувства... Ей казалось, что он и она куда-то опаздывают. Будто бы нечто такое, непонятно что именно, тем не менее, что-то очень и очень важное, куда-то отправляется и если они не поторопятся, то "ОНО" отправится без них... И тогда случится что-то непоправимое... Она сетовала на его медлительность. Дрожь нетерпения била её. А тут ещё и ноги!.. Кто-то, будто нарочно, спутал ей ноги... Он пытался стянуть путы, чтобы освободить их, и она торопливо сучила ногами, помогая ему... Она спешила...
   Наконец, они сорваны! Ноги освободились. И она могла делать с ними что угодно!.. Теперь - в путь!..
   Вдруг, резкая боль, пронзившая всё её существо, вернула её к действительности. Очнувшись от своего крика, она ощутила на себе тяжесть его тела... Она всё ещё лежала на спине, но в очень неудобной и даже непристойной позе, отчего, казалось, боль разливалась по всему телу. Острая обида на него кольнула сознание. Она попыталась освободиться от его неуютной тяжести, вырваться из унизительных объятий. Собрав силы, она толкнула его в грудь, которая оказалась голой и потной. Руки её соскользнули в стороны, не сумев сбросить тяжесть. Тогда она с яростью вонзила зубы в выпуклость на его груди, оказавшуюся напротив её рта. Он застонал. Взял в ладони её лицо и с силой оторвал его от себя. И тут же, не дав ей вдохнуть, накрыл её рот своим...
   И только тут до её сознания, наконец, дошёл смысл происходящего. И странно: вместо того, чтобы впасть в отчаяние, бороться,.. она, вдруг, успокоилась. Нет, не смирилась, а именно - успокоилась. Ибо давно уже знала, что это когда-то должно было с нею случиться. Не знала только: когда и как?.. Иногда, либо после прочитанной книги или разговоров с подругами... она пыталась представить себе картины того, как это произойдёт... Рисовала себе возможные варианты... Особенно часто это стало возникать в последние полтора-два года... Но она твёрдо знала, что это случится лишь с "Ним!"...
   И теперь, осознав, что это случилось, успокоилась потому, что им был "ОН!".
   Боль стала утихать. Вернее, она становилась более тупой, хотя и сковывала всё тело, отдаваясь в горле и давила на глаза. Но это была уже не такая ненужная, неприятная боль. Наоборот, она почему-то становилась всё более сладостной и даже - необходимой. И ей уже не хотелось, чтобы она совсем утихла. Обхватив руками его спину, она всё сильнее прижимала его к себе. И этого казалось недостаточно. Тогда опустила их ниже и ощутила его ягодицы... И, будто ошпарившись, отняла их. Но только на секунду... В следующее мгновение руки сделали то, что хотела душа.
   И тут ей вдруг показалось, что всё вокруг взорвалось... Взрывной волной их бросило вверх. Они летели в беспорядочном положении... Какая-то страшная сила попыталась оторвать его от неё и, сопротивляясь, она руками и ногами вцепилась в него, извиваясь всем телом и стараясь крепче прижаться к нему. Их то бросало вверх, то швыряло вниз и, наконец, низвергло обратно на землю...
   Когда она пришла в себя, то почувствовала полное изнеможение от борьбы с неестественной силой. Тело её было полностью разбито и обессилено борьбой с невидимой силой, мышцы расслаблены. Она вновь ощущала его тяжесть и поцелуи, которыми он осыпал её всю, но которые уже потеряли свою магическую силу и воспринимались спокойно, как должное потому, что очень хотелось спать...
   ...Пытаясь повернуться на бок, она проснулась оттого, что тысячи мелких иголочек кололи, впиваясь в тело при каждом движении. Она с удивлением обнаружила, что лежит совсем нагая на колючем сене: "Боже мой! Где же моя одежда?".
   Стала шарить руками вокруг себя и почувствовала глухую боль внутри, мешавшую движениям и напомнившую обо всём, что произошло. Рука её нащупала его. Он тоже был раздет. Она удивилась и про себя усмехнулась: "Когда же он успел раздеться и раздеть меня?" Она не отнимала руки от него, ей было интересно прикасаться к его голому телу: ведь это был её муж!..
   "Муж!.." - мысленно произнесла она, и глубокая нежность к нему всколыхнула душу.
   "Мой муж!.." - повторила она, как бы вслушиваясь в звучание таких дорогих ей слов.
   Вместе с нежностью в ней проснулось и женское любопытство. Никогда в жизни не видела она нагого мужчину в такой близости, не трогала его руками. И вот, теперь он рядом - её муж. Тот, кто имеет на неё особые права, каких не имеет никто другой на всём свете. А это значит, что и она имеет на него такие же права, потому что она - его жена!
   Очень осторожно, чтобы не разбудить его, она провела рукой по его груди, ощущая небольшую растительность на ней - "доказательство того, что он произошёл от обезьяны - улыбнулась она. - А я? У меня нет такого на груди!". - И, как бы проверяя, левой рукой погладила свою грудь. Затем её правая рука опустилась ниже, сделала круг вокруг пупка, коснулась его пальцем и отметила, что у него он не такой, как у неё: у неё пупок - ямка, в которую помещается подушечка пальца, а у него из ямки выступает ещё и бугорок.
   Опустившись ещё ниже, рука замерла в нерешительности: дальше нельзя - запретное! Но в том то и суть любопытства, что оно сильнее разгорается, когда сталкивается с запретным... Теперь в ней началась борьба двух чувств: природной скромности, не позволявшей перешагнуть через то, что было воспитано в ней с детства, определявшееся отчуждённостью полов, их взаимной неприкасаемостью и "бабьего любопытства" - любопытства женщины, перешагнувшей запретную черту, за которой всё кажется дозволенным.
   Конечно, если бы он не спал, она никогда не посмела бы сделать такое..! Но он ведь спал и потому не мог ничего этого знать! Это обстоятельство настойчиво толкало её нарушить приличия. И она решилась. Рука её медленно поползла вниз и вдруг коснулась густой растительности. Испугавшись, она резко одёрнула руку...
   Боясь, что он может проснуться, она лежала тихо, прислушиваясь к его дыханию. Оно было ровным, как и прежде. Слава богу, значит, он ничего не почувствовал!
   И на секунду она себе представила, что бы было, если бы он в это время проснулся и обнаружил её руку там! Её сразу бросило в жар, и она почувствовала, как покраснели её щёки. "Что бы он обо мне подумал?!"
   "Однако!.." - И она вспомнила о своей наготе по его вине. Он же набрался смелости, решимости или, как ещё это назвать? - наглости, что ли? И раздел её, и ворвался в её святая святых!.. "Ему - можно, а мне - нет?".
   И тут же сама и ответила: "Ему можно, потому что он - муж!.. Мой муж! А я - женщина, мне нельзя!". Подумав так, она успокоилась. Но спать не хотелось. И хотелось, чтобы он тоже не спал.
   Она наклонилась к нему и положила голову ему на грудь и щекой почувствовала небольшой пупырышек, спрятанный в растительности. "У него тоже - сосок...". Она взяла его в рот и легонько стала посасывать. Он проснулся. Погладил её по волосам, взял голову руками и поцеловал в губы. Потом положил свою руку ей на грудь, повернулся к ней, закинул на неё ногу и, в свою очередь, стал целовать её сосочки.
   Её снова кинуло в жар, и она застонала.
   Он склонился над нею и прошептал:
   - Я люблю тебя! Очень!..
   Их губы вновь соединились. Поцелуй получился таким долгим, что она чуть не задохнулась. И тела их снова слились воедино, и она вновь ощутила "Райское блаженство". Иначе это состояние никак не назовёшь!..
   Когда она вернулась в реальный мир, то обняла его за шею и прошептала на ухо: - Мой родной! Я очень-очень тебя люблю! - И стала целовать его нос, глаза, лоб, щёки, подбородок, шею и грудь. Потом снова: шею, подбородок и губы...
   Нацеловавшись, они вылезли на воздух. Он стал уже прохладным. Луна повисла над западным горизонтом, а на восточном небо уже стало светлеть, всё более окрашиваясь в розовый цвет. В станице запели петухи, залаяли собаки.
   Они стояли обнявшись, прижимаясь друг к другу. Оранжевая луна, в прощальной улыбке осветив их обнажённые фигуры, скрылась за дальними деревьями в уверенности, что выполнила свою задачу: дала влюблённым возможность полюбоваться друг другом, а всё остальное доделает дневное светило. А они стояли, совершенно не смущаясь своей наготы. Наоборот, они с любопытством рассматривали друг друга.
   Он нагнулся и притронулся губами сначала к одной, затем - к другой груди, провёл рукой по животу и ниже. Она засмеялась и обеими руками прижала к себе его ладонь.
   Когда они вдоволь налюбовались друг другом, он потребовал разрешения одеть её. Она не возражала, наоборот, считала это справедливым: сам раздел, пусть сам и одевает! А на самом деле ей были просто приятны прикосновения его ласковых рук.
   Как ни странно, начал он не снизу, а сверху: сначала поцеловал груди, затем надел на них бюстгальтер, поцеловал спину между лопатками и застегнул его; потом поцеловал плечи и накинул на них кофточку; поцеловал живот и застегнул пуговки на кофточке... Только теперь до неё дошёл смысл одевания сверху...
   А прежде, чем обуть, посадил на охапку сена, предварительно перецеловав все пальчики на каждой ноге и только после этого надел носочки и босоножки.
   Покончив с одеванием, он взял её на руки и понёс по тропинке, которой они бежали вечером. Она удобно устроилась у него на руках, обняв его за шею, сцепив пальцы в "замок" на его ключице. А коса висела сбоку, цепляясь при ходьбе за стебли трав и кусты. У перелаза он перенёс её через плетень и поставил там на ноги, затем сам легко перепрыгнул и снова взял на руки до следующего плетня. Когда вышли в переулок, она не разрешила нести себя дальше. Остальную дорогу до дома она шла сама, взяв его под руку. Идти было неудобно: мешало что-то внутри,.. будто он оставил в ней часть своего тела... но она старалась не показывать вида.
   - Если завтра отремонтируют мой мотор, то мне придётся улететь... - с грустью сказал он, когда подошли к калитке.
   - Ты хотел сказать: "сегодня", милый! - с ещё большей грустью уточнила она. - Я приду тебя проводить.
   - А как ты узнаешь о времени отлёта?
   - Я отпрошусь...
   - Родная моя!.. Как мне не хочется тебя здесь оставлять!.. Но я приеду... Возьму отпуск на несколько дней, и приеду, чтобы забрать тебя с собой.
   - Мой милый!.. Мой любимый!.. Мой хороший!.. - Она положила руки ему на плечи. - Ты забываешь, что мне нет ещё восемнадцати, да и школу нужно окончить здесь. Ведь - десятый класс... В другой школе, где меня не знают, мне будет тяжело сдавать государственные экзамены. Подожди ещё годик!.. Только один годик..! А..? И приехать ко мне ты не сможешь... Где я тебя приму?.. Лучше я к тебе приеду на недельку перед началом занятий... Давай об этом договоримся после!..
   Услышав её голос, за оградой заскулил Полкан. Они снова поцеловались... на прощанье... Потом - ещё и ещё... И все - на прощанье!..
   ... Она помнила, как, закрыв калитку на вертушку, она погладила Полкана, а он ухитрился лизнуть её в губы... Помнила, как вошла в сени... И тут наступил провал памяти...
   Очнулась она на кровати. Почему-то лежала в одежде. А над нею причитала тётя при слабом свете лампы и плакала. И просила простить её за что-то. А голова раскалывалась, и всё тело ныло.
   Значит, что-то с нею случилось нехорошее...
   "Да, действительно, наверное, уж так устроен этот мир, - вновь философски рассудила она, вспомнив чудесную ночь, проведённую с любимым, - что за любой кусочек счастья, выпавший в нём, нужно платить страданьем!.."
   Во рту пересохло. На табурете, стоявшем возле кровати, она увидела стакан с водой, поставленный заботливой тётей. Марина потянулась за ним, но адская боль пронзила всё тело, начиная с головы, и она вновь потеряла сознание...
  
  
  
   "Милая моя, родная Мариночка! В моём лексиконе нет слов, какими можно было бы выразить мою любовь к тебе, нет имён, какими мог бы я назвать тебя! Всё кажется мелким, невыразительным, недостойным тебя!.."
   Лёжа на верхней полке плацкартного вагона, Анатолий мысленно перечитывал письмо, написанное вчера и отправленное сегодня с вокзала перед отходом поезда. Написанное мелким почерком, оно заняло три развёрнутых листа в клеточку из ученической тетради, но не вместило и одной трети того, что он хотел бы ей сказать.
   ...Марина. Образ её всё время вставал перед его мысленным взором. Вот, она стоит под секущими струями ливня, освещённая молниями, с гордо поднятой головой, держа на весу в правой руке "берданку"; вот он стаскивает с неё мокрое, прилипшее к телу платье... Тогда ещё не было любви. Наоборот: он смотрел на неё с чувством некоторого раздражения с примесью удивления, ибо в каждую последующую минуту их необычного знакомства, она, чем-нибудь да удивляла его. Он вспоминал, с какой мстительностью оттирал соломой перед комбинезона, надетого на неё, сильно надавливая на выпирающие груди и низ живота. И, удивительно, она стояла покорная и не "смазала" его по лицу грязным пучком соломы, как он того ожидал... А теперь они едут на подводе... Он уже совсем с другим чувством прижимает её к себе. И снова не встречает с её стороны никакого сопротивления. Наоборот, ему кажется, что она сама жмётся к нему теснее... Он провожает взглядом её неуклюжую фигуру, шлёпающую к дому. Но ему не смешно, ибо за этой неуклюжестью угадывается прекрасная, ставшая ему чем-то близкой, девушка. Необыкновенная девушка!..
   И вот, ярко освещённый зал... Она вся светлая, лёгкая, воздушная, улыбающаяся ему, как очень близкому знакомому, такая хорошая, желанная...
   А их первый поцелуй!.. О, сколько бы их ни было в будущем, этот никогда не забудется! Даже те поцелуи в стогу сена, от которых они сами теряли ощущение реальности и, которые на крыльях страсти уносили их в мир необыкновенных ощущений, не могут затмить его прелести! Именно в тот миг души их соединились, и, может быть, навсегда!..
   "Но что же с нею случилось?.." - Уже в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос, на который у него не было утешительного ответа. Председатель, правда, не совсем уверенно, сказал, что она заболела. Вернее, он сказал, что она не вышла на работу, а о причине: - "видимо, заболила,.. бо простудылась ноччю...". А может, она простудилась там, возле стога, когда они, разгорячённые, потные и обнажённые стояли и любовались друг другом?.. Стояли они недолго... Но много ли надо нежному девичьему телу! - Дунул ветерок на потное тело и... - Привет!.. Ведь накануне он её видел при ярком электрическом освещении и не заметил никаких признаков болезни. И потом, когда он обнимал и целовал её голенькую, тоже не ощущал её высокой температуры... Правда, ему тогда было не до температуры!.. У них обоих она тогда была, наверно, очень высокая...
   Ах, Мариночка!.. Марина!.. Марии... Ух, ты!.. А ведь имя-то у неё - морское!.. И как здорово оно совпало с её обликом! Да-да!.. Интересно, что появилось раньше: облик или имя? Вероятнее всего - первое... Ведь именно её облик олицетворяет море в лучшем его состоянии: светлые волосы - солнце;.. сине-голубые глаза - зелёно-голубая вода в солнечный день. Да, хорошо, что её так назвали - красивое имя! Красивое,.. как и сама!..
   Однако, странно, ведь сначала его потянуло к ней из-за какого-то неуловимого сходства с его детской подружкой -Наташкой, но теперь, когда он узнал её близко и полюбил, образ Наташки отошёл в далёкое прошлое и уже не тревожит его воображения, не бередит душу. - Всё заслонил образ Марины,.. Мариночки... - самого родного человека в мире! Нет на свете ничего её дороже!!!
   И потому он так тяжело переживает свой внезапный отъезд, который так некстати вклинился между ними и отодвинул их друг от друга на целых полгода.
   Неужели таково свойство счастья, что для того, чтобы иметь право насладиться им, обязательно нужно пройти трудными, тернистыми дорогами судьбы, полными неожиданностей, неудач и искушений, где лишь "в конце тоннеля" светит вдохновляющий и поддерживающий в пути луч надежды, придающий силы усталому телу и истощённой душе?..
   И тут он поймал себя на мысли, что случись эта поездка всего несколько дней назад, и никакие девушки были бы не в состоянии удержать его от неё. А вот теперь он сожалеет о впопыхах принятом решении ехать в Киев. Ведь Марина - его половина, половина его души! Она - самое дорогое на свете! Дороже всего: дороже самолётов, полётов, дороже его лётной профессии, дороже всего, что его окружает! И следовало сначала закрепить за собой то, что однажды подарила ему судьба, обеспечить надёжность положения, а уж потом решать вопросы производства. Ведь именно такой выход подсказывал ему многоопытный зам. по лётной, предложив перенести переучивание на вторую очередь. Кстати, и Ростов в три раза ближе, чем Киев... А теперь вот, всё повисло в неизвестности... И получается, что он сам поставил свою судьбу и судьбу Марины в зависимость от случая.
   В сущности, вопрос упирается в причину того, почему она не пришла его проводить.
   Ведь именно вчера они должны были договориться обо всём, что касается будущего: как держать связь между собой, кому и когда приезжать? Тогда была бы полная ясность. Теперь же - сплошная череда вопросов:
   Вопрос первый: - не следует ли считать то, что она не пришла, отказом от него, от его любви, нежеланием связывать свою судьбу с ним? Может быть, придя домой и всё тщательно обдумав в спокойной обстановке, она пожалела о случившемся и, чтобы не вступать в ненужные объяснения, решила просто-напросто больше с ним не видеться. Такой вариант напрашивается сам собой, и отбрасывать его со счетов нельзя. Но, представив её такой, какой он узнал и полюбил, представив её обобщённый образ, он не мог согласиться с такой трактовкой причины её неприхода.
   Или на то были другие, не зависящие от её желания причины? Если "да", то какие?.. Принимая во внимание то, что произошло между ними и как это произошло, учитывая её признание в "очень-очень сильной её любви" и её сильный и твёрдый характер (ведь не может же он утверждать, что она "пустомеля" или "балаболка"!), причины, заставившие её не прийти, должны были быть чрезвычайно серьёзными, настолько серьёзными, что о них, по крайней мере, Мирошниченко должен был бы знать. Но он о них не знал, а только делал предположение. А, может, нет? Может, он утаил их от него в силу какого-то своего резона?.. Всё возможно!.. В условиях полнейшего отсутствия информации, полнейшей неясности, можно предположить всё, что угодно!
   Теперь, если посмотреть на его решение с другой стороны: предположим, что он не поехал в Киев, могли бы они что-либо предпринять до окончания ею школы?.. Или до её брачного совершеннолетия?..
   Вполне понятно её желание окончить школу в станице. Но оно не является условием необходимым и, тем более, обязательным. То, что ей нет ещё восемнадцати, тоже не является препятствием к совместному проживанию. Они могли бы пока не расписываться до достижения ею восемнадцатилетия. Многие пары живут всю жизнь без росписи...
   Ну, а дальше? Наступила бы пора ехать на переучивание... Опять же - на полгода..! Не было бы это ещё хуже? Ведь она может забеременеть! И что же тогда? Бросать её одну в Краснодаре? Или снова отвозить в станицу?.. Нет, пожалуй, лучше всего переучиться сейчас, пока она будет оканчивать школу. А потом они поженятся, и она будет жить с ним законно. Поступит в институт. Можно и заочно... У неё будет краснодарская прописка, что даст ей право устроиться на работу... Да, так, пожалуй, будет, всё-таки, лучше. Через пару дней она получит его письмо и тогда узнает о его отъезде. А ещё через неделю и он, может быть, узнает о том, что с нею произошло, если, конечно, она жива и здорова. Это последнее, сильнее всего тревожило его, не давая спать или отвлечься на что-либо другое...
   Вот и роман американского писателя "Жизнь во мгле", который он взял в дорогу, никак не читается. Прочтя страницу, он, вдруг, останавливался: о чём читал?.. Начинал сначала, но, так и не уловив сути, откладывал книгу.
   Поезд мчался. Колёса перестукивались: "Марина, Марина, Марина..."... И в такт им покачивался вагон...
   Киев встретил друзей тёплым солнечным утром. Как договорились заранее: первый поклон - Крещатику! Чемоданы - в камеру хранения и айда, на трамвай! Есть древняя поговорка: "Все дороги ведут в Рим", в Киеве же её можно переиначить: "Все трамваи везут на Крещатик". Справедливость её ребята вывели сами, сев на первый попавшийся номер, по-местному -"марка". Повернув несколько раз то налево, то направо, он подвёз их к пересечению двух городских магистралей. Пышная, но довольно бойкая девица с пухлыми губами, никак не вписывавшимися в модный "бантик", тщательно выведенный яркой вишнёвой помадой, громко оповестила: - "Хрэщатик!".
   Первым чувством друзей было разочарование: никакой оригинальной красоты, о которой много были наслышаны! Дома вокруг - разных стилей с простыми или вычурными балконами, прямоугольные и даже закруглённые, трёх-четырёхэтажные, как в любом большом городе. Ничего необыкновенного в их оштукатуренном облике. Одна из улиц - широкая с зелёным сквером, обрамлённым высокими пирамидальными тополями, по обеим сторонам которого тянулись мостовые, инкрустированные трамвайными рельсами, поднималась в гору. Другая - узкая, но более людная, шла вниз поперёк широкой, куда-то заворачивая. Именно в ту сторону и показали им на вопрос: - "Где Крещатик?".
   Вообще-то, можно было и не спрашивать, а повыше поднять голову и прочитать надпись, сделанную на двух языках на эмалированной пластине, прикреплённой к стене округлого здания.
   Пошли по ней, читая чудные, иногда даже смешные названия магазинов и городских или республиканских учреждений, ещё более разочаровываясь. Рассматривая непонятные вывески и пытаясь их расшифровать на базе скудного багажа кубанского диалекта, они и не сразу заметили, как всё вокруг, вдруг, как в сказке, переменилось.
   То, что предстало перед их взором, не шло ни в какое сравнение с тем, что им приходилось видеть раньше, и даже с тем, как они себе представляли Крещатик по восторженным рассказам очевидцев. Дома... нет, их нельзя назвать домами - Дворцы!.. в едином архитектурном ансамбле, расставленные по обе стороны широченного проспекта, где только тротуары были шире обычных городских улиц, ошеломляли своим величием и формой. Это были не просто гиганты, как в Москве, это был парад гигантов!
   Чтобы разглядеть их от основания до фронтонов, приходилось задирать голову так, что слетала фуражка. И тогда на фоне лазурного неба с медленно плывущими барашками облаков они казались фантастическими кораблями, идущими в кильватере двумя параллельными колоннами. Впечатление это у наших ребят усиливалось "качкой", какую обычно пассажиры ощущают на земле сразу после долгого плавания или езды на поезде.
   Удивляясь и восхищаясь окружавшей их сказочной красотой, друзья двигались вдоль проспекта, время от времени, переходя на ту или другую его сторону, чтобы лучше разглядеть архитектуру противоположных зданий или увидев надпись: "соки-воды", чтобы пропустить по стаканчику так понравившегося им сухого газированного виноградного вина по двадцать копеек за стакан.
   И сами не заметили, как упёрлись в основание Владимирской горки.
   Уходившая плавно вниз к Днепру тёмно-зелёными верхушками каштанов, она открыла их взору просторы Заднепровья, в сизой дымке простиравшегося на много километров вдаль. Ажурный мост, повисший над рекой, настойчиво звал на пляж, раскинувшийся на той, открытой солнцу, стороне.
   Пошли на горку и утонули в её зелени. Проходя по одной из дорожек, полукругом тянувшихся в густых зарослях, услышали гул многоголосой толпы, из которого временами выделялись свист и отдельные выкрики. Пробравшись между деревьями и кустами, они вдруг оказались на полого спускавшейся вниз полянке, заканчивавшейся у обрыва, с которого открывался чудесный вид на весь Крещатик. А прямо под ним раскинулась чаша огромного стадиона, почти до краёв заполненного неспокойной людской массой. На зелёном поле двигались фигуры футболистов в белой и красно-белой формах. В зависимости от того, куда летел мяч, люди на трибунах то вскакивали с мест, кричали и размахивали руками и тогда над стадионом проносился гул, то усаживались вновь, и тогда устанавливалась тревожная тишина. При этом издали казалось, будто широкие волны, время от времени, гудя, пробегали по трибунам и вновь стихали.
   На этой импровизированной смотровой площадке, отгороженной от крутого обрыва, за которым распластался стадион, тоже было полно народу. Вероятно, сюда забирались те, кто не сумел попасть на стадион, и болели они не хуже тех, которые подскакивали на трибунах.
   Стоило нашим друзьям увидеть мяч и людей, гонявшихся за ним, как спортивный азарт захватил и их. И теперь никакие экскурсии не могли оторвать их от чугунной ограды.
   Оказалось, что в гостях у киевлян играл московский "Спартак", а поскольку было воскресенье, то игра состоялась днём.
   Обе команды в спортивном мире известные, но киевляне знали, что гости сильнее и потому ничейный счёт, державшийся долгое время, вселяя надежду, будоражил нервы...
   Возвращаясь по Крещатику назад, друзья снова любовались его монументальной и в то же время какой-то воздушной архитектурой. Высокие здания, совершенно разные по форме, но чем-то похожие друг на друга, даже отдалённо не напоминали заокеанские небоскрёбы. Облицованные розовато-оранжевым камнем, они создавали тёплое праздничное настроение. Цвет этот прекрасно гармонировал с молодыми ещё липами, клёнами и каштанами, посаженными между проезжей частью и тротуарами и зеленью небольших сквериков, казавшихся островками среди застывших волн величавой каменной реки.
   - Знаешь, Толя, - придержав за локоть друга, остановил его Виктор, восхищенно водя взглядом вокруг. - Странная мысль пришла вдруг на ум... - Он замолчал, что-то соображая. И затем более уверенно продолжал: - Вот, смотрю я на эту красоту и думаю, что "нет худа без добра!" - Он заглянул ему в глаза, ища в них согласия. - Может быть это и кощунство, но ведь не будь этой проклятой войны с её жуткими последствиями, стоял бы сейчас Киев в своём древнем обличии, и никакой красоты этой не было бы. И мы ходили бы сейчас по обыкновенной улице столицы Украины и также попивали бы газированное винцо по дешёвке, но безо всякого привкуса восхищения!..
   Начав высказывать свою мысль, он и сам ещё не был уверен в её справедливости, но, поставив в конце восклицательный знак, окончательно утвердился в ней и стал горячо убеждать друга, заранее предполагая, что он будет возражать, хотя тот и не делал к этому никаких попыток. Он смотрел ему в глаза, но не заметил в них никакой реакции на свою довольно парадоксальную мысль. Взгляд Анатолия был отсутствующим. Он как бы ушёл в себя. Создавалось впечатление, что он и не слышал столь смелого и страстного высказывания друга. Однако, это было не так. Ибо уже через минуту взгляд его сделался глубокомысленным и медленно, тщательно подбирая слова, он философски изрёк:
   - В том, что ты сейчас сказал, есть определённый смысл, ибо, вероятно сам того не подозревая, ты высказал один из основных парадоксов закона развития человеческого общества, который заключается в том, что, несмотря на приносимые разрушения, страшные страдания народов, война является движущей силой прогресса человечества... Но спорным остаётся вопрос, что лучше: медленное эволюционное развитие без горя и слёз, но растянутое на века, или скачкообразное - с мировыми катаклизмами, с гибелью народов и государств? Если бы вообще не было бы войн, мы сейчас гуляли бы с тобой в звериных шкурах, а самым грозным оружием являлось бы копьё и лук со стрелами. Конечно, были бы какие-нибудь открытия, но как скоро они реализовывались бы? К примеру: в начале нашего века Фредерик Жолио Кюри с супругой открыли радиацию. Примерно через тридцать пять лет после этого появилась атомная бомба. Сегодня уже пятьдесят второй год, а установок для мирного применения атомной энергии мы ещё не знаем.
   - Но ведь есть проекты...
   - Да, но ведь ты прекрасно знаешь, что от проекта до его осуществления проходят десятки лет, если он не связан с вооружением. Ну, а что касается Киева, то ты прав: его жители, действительно, решили назло всем агрессорам, на месте руин построить новый, более красивый город и, как видишь, слово своё сдержали. А в отношении "худа без добра", вспомни, сколько примеров знает история, когда в результате войн с лица земли были стёрты целые государства. И сейчас даже археологи и те затрудняются указать места, где они прежде находились.
   - Да ну тебя! - возмутился Виктор. - Я с тобой, как с другом,.. по-свойски... А ты завёл антимонию,.. как профессор какой-нибудь!.. - Тоску нагоняешь...
   - Ну, ладно, прости..! Так получилось... Я где-то читал про это,.. да и сам много думал... А сейчас к слову пришлось...
   На следующий день начались занятия в Учебно-тренировочном отряде (УТО) Украинского территориального управления ГВФ, в аэропорту Жуляны. Их сразу повели на самолёт Ан-2, новый многоцелевой самолёт - детище конструкторского бюро Антонова, который по сравнению со своим предшественником - По-2, с полным основанием можно было назвать "кораблём". Он очень напоминал по форме своего предшественника, но на этом сходство и кончалось.
   Во-первых, он в несколько раз превышал его по размерам. Во-вторых, фюзеляж его выполнен цельнометаллическим. И никаких тебе расчалок!.. А приборов... - аж глаза разбегаются!.. Напичкан радио и электричеством - "по последнему слову науки и техники". А чтобы забраться в него не надо лезть сначала на плоскость с угрозой нечаянно сорваться, а потом задирать до пояса грязные сапоги, чтобы, перекинув ногу через борт, стать ими на кожаное сидение и потом вытирать с него грязный отпечаток собственным задом. Здесь это делается цивилизованно: через дверь, предварительно став на съёмную металлическую подножку с торчащими по бокам рожками-скребками для тех самых грязных сапог!
   Фюзеляж внутри своими сидениями из дюраля, расположенными по обоим бортам, напоминал вагон трамвая старой довоенной конструкции, правда, без висячих ремешков, за которые держались стоячие пассажиры. И с тем отличием, что хвостовая его часть отгорожена от пассажирской кабины дюралевой стенкой с дверью, за которой располагается туалет.
   - Вот это - да-а!.. - Выразил свой восторг Анатолий, слезая с левого пилотского сидения, обитого мягкой коричневой кожей, освобождая место Виктору.
   Сам преподаватель находился на правом пилотском сидении, а все слушатели толпились в пассажирской кабине у открытой двери в пилотскую, садясь по очереди на короткое время на командирское сидение для ознакомления с кабиной.
   Она всех восхищала своим простором и светом. Каждый из них, кому приходилось хоть раз побывать в кабинах бывших тогда на вооружении в ГВФ самых крупных самолётов Ли-2 и Ил-12, тесных и тёмных, по сравнению с этой, мог сделать свои выводы в пользу последней. Сидя в такой кабине, полнеба в твоём распоряжении, не то, что жалкий его кусочек, видный сквозь узкую застеклённую "бойницу".
   - Ты посмотри, какие здесь приборы! - Удивился Виктор.
   С помощью специальных рычагов он несколько раз менял положение кресла, подвигав его вперёд-назад, подняв и опустив до упора. Педали управления рулём поворота тоже регулируются под рост пилота. Подобрав оптимальное положение кресла и рычагов управления самолётом, он удобно облокотился на кожаные подлокотники и, покрутив штурвал, резюмировал:
   - А это намного удобнее, чем управлять ручкой - движения получаются точнее!
   А Анатолий, стоя посреди кабины, не мог оторвать взгляда от приборов, притягивавших к себе, словно магнит.
   - Скажите, что это за "радиовысотомер" такой? - Спросил он у преподавателя, указывая на непонятный прибор с неравномерной оцифровкой и одной единственной стрелкой.
   - Вы правильно сказали: "Радиовысотомер". А показывает он истинную высоту полёта над пролетаемой местностью. Вы раньше всегда летали по барометрическому высотомеру, который показывает абсолютную или относительную высоты, но не показывает истинную высоту полёта над пролетаемой местностью. А этот вам покажет.
   - А какова его точность?
   - Это зависит от высоты полёта, чем ниже, тем точнее, а именно, плюс-минус один метр.
   - Ого!.. А на каком принципе он работает?
   Преподаватель усмехнулся:
   - Если я вам скажу: "по принципу Допплера" вас устроит?
   Анатолий замялся: он не слышал о таком принципе.
   - Вот, когда будете изучать радионавигационное и пилотажное оборудование, вам всё подробно объяснят.
   - А что это за игрушка? - Просунулся в проём двери один из слушателей, указывая на красиво оформленный прибор. Он, действительно, более походил на игрушку, нежели на серьёзный авиационный агрегат.
   Преподаватель неприятно поморщился, удивлённо глядя на вопрошавшего.
   - А это, молодой человек, не "игрушка", как вы изволили выразиться, а один из основных приборов "слепого полёта", и называется "авиагоризонт". Он, конечно, мало похож на тот, авиагоризонт, который стоит на вашем самолёте, но узнать его, при желании, можно. Раньше вы имели дело с пневматическим прибором, а этот - электрический.
   - Скажите, а это что за "радиокомпас"? - Не отставал от него Анатолий.
   - Вы на чём раньше летали?
   - На По-2.
   - Ну, тогда вы, вероятно, слышали, что на транспортных самолётах имеются так называемые "ЭР-ПЭ-КА-два"... - радиополукомпасы? Область их применения в самолётовождении довольно узка: полёт на радиостанцию и от радиостанции... Данный же агрегат выполняет много задач, связанных с использованием наземных радиостанций, вплоть до определения места самолёта, притом, довольно точно. Кроме того, он позволяет заходить на посадку в сложных метеоусловиях по основной системе посадки, сокращённо: "О-ЭС-ПЭ".
   - А это что за штуковина висит впереди крыла? - Крикнул кто-то из фюзеляжа.
   - Какая "штуковина"? - Не понял преподаватель и, перегнувшись, выглянул из кабины.
   - Вот, эта - наверху. - Показал слушатель в круглый иллюминатор.
   - Вы, видно, имеете в виду предкрылок? Это элемент механизации крыла, автоматически отодвигающий момент срыва потока с верхней его поверхности при полёте на больших углах атаки и малых скоростях. Они позволяют уменьшить взлётную и посадочную скорости самолёта, а следовательно, и длину разбега и пробега. Так что этот самолёт способен взлетать и садиться на тех же посадочных площадках, что и ваш любимый По-2. В дополнение к средствам механизации крыла на левом штурвале вы, наверно, заметили - рычаг. Это - тормоз. Используется для сокращения длины пробега, а также в процессе руления.
   Конструкторы ОКБ Олега Николаевича Антонова создали такой самолёт, который способен заменить в народном хозяйстве старый По-2 и выполнить ряд новых, более сложных задач в тех же условиях эксплуатации. Как вы, вероятно, заметили, он может перевозить до двенадцати пассажиров на расстояние до четырёхсот-пятисот километров без посадки. Может взять на борт до полутора тонны груза. В сельхоз варианте может загрузиться ядохимикатами до одной тысячи двухсот килограммов, чего не мог сделать ни один из использовавшихся ранее для этих целей самолётов.
   Лётчики слушали преподавателя, буквально, разинув рты, ибо им не приходилось не только видеть, но даже и слышать о чём-то подобном. И вот теперь, на их долю выпала возможность самим эксплуатировать это чудо - плод последнего слова авиационной техники...
   Теоретические занятия проводились в аудиториях учебно-тренировочного отряда в Жулянах, а конструкцию самолёта слушатели изучали прямо на заводе в Святошино, на стапелях, куда их возили на специальном автобусе. И преподавали им не какие-нибудь преподаватели УТО, которые, порой, и сами затруднялись ответить на вопросы иных любознательных слушателей, а специалисты: инженеры и конструкторы, непосредственно участвующие в создании самолёта. Это было придумано замечательно, ибо лётчики могли своими глазами видеть процесс изготовления деталей и агрегатов самолёта, могли потрогать всё руками, потому как, "лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!". А тут, вдобавок, представлялась возможность общения с самими конструкторами. Уж они-то - не чета утовским преподавателям! - могли ответить на любой, даже каверзный, вопрос...
   Первые десять дней прошли в нетерпеливом ожидании письма от Марины. Телеграмму с адресом общежития он послал сразу в первый же день приезда. И теперь каждый день, приходя с занятий, бегал к "кормушке", как в шутку прозвали слушатели ящик для корреспонденции с двадцатью восемью ячейками, так как именно в нём они всегда находили долгожданные и приятные для души извещения на почтовые переводы из своих подразделений.
   И вот, наконец!.. Несмотря на долгожданность момента, он, всё равно, сразу не поверил, что письмо ему, и что оно, действительно, от неё. Он вертел его в руках, десяток раз читая свою фамилию и обратный адрес. А с каким трепетом распечатывал конверт! И в то же время боялся: вдруг пишет не она... Ведь почерка её он не знал! Достав письмо, он не стал читать его сначала, а сразу посмотрел конец, где обычно должна быть подпись. И только прочтя: "Целую тебя крепко-крепко! Твоя Марина.", поверил, что оно от неё. И, если бы не было вокруг людей,.. ей богу, наверное, расплакался бы!..
   Круглым убористым почерком, сдержанно (не то, что он!), описала она события последних дней. Извинилась, что не смогла проводить его потому, что заболела. Чем болела, не написала, хотя должна была бы понимать, что для него это очень важно... И о своих чувствах - ни слова. Как будто между ними не было ничего такого, что должно было оставить глубокий след в памяти обоих на всю жизнь. Что же это?.. Не означает ли это, что между ними нет никакой любви? Но, если так, зачем тогда это длинное послание?.. Не проще ли было написать: "Извини, между нами произошла ошибка!" - коротко и понятно! Нет!.. Тут что-то - не так!.. И только: "Целую тебя крепко-крепко!.." и "Твоя...!" несколько успокаивало. На другой день Анатолий не пошёл к "кормушке", полагая, раз вчера было письмо, то сегодня уже не будет. Но в столовой Гена Михайлов из Куйбышева крикнул через два стола:
   - Милютин, там тебе письмо в "кормушке" со вчерашнего дня...
   - Я его уже взял,.. вчера ещё...
   - Как взял? Я только оттуда... Оно лежит...
   - Значит, это другое... - предположил - Виктор.
   Анатолий не стал доедать борщ и побежал к "кормушке". В ячейке, действительно, было письмо. Он сразу узнал почерк Марины и тут же раскрыл его. Оно было полной противоположностью вчерашнему. И сразу начиналось словами любви, полными ласки, нежными, исходящими прямо из сердца. В нем Марина сообщила, что это письмо решила отправить из соседней станицы, потому что на их почте работает Манькина подружка, такая же любопытная, как и сама Манька. Не исключено, что она может вскрывать её письма, и письма, адресованные ей. Поэтому просила быть скромнее в выражениях. "Мы оба прекрасно знаем, как сильно любим друг друга, - писала она, - поэтому давай свои признания оставим друг для друга до твоего приезда, а не для чужих ушей!". Оказывается, каждый вечер, лёжа в постели она, прежде, чем уснуть, до мелочей вспоминает их недолгое знакомство и время, проведённое вместе. Узнал он и о том, как бешено колотилось её сердце, когда, придя с работы, обнаружила в почтовом ящике вместе с номером "Советской Кубани" толстый конверт, адресованный лично ей. О том, как читала его, закрывшись в своей комнате. И как мечтала о будущей их жизни.
   "Марина,.. Марина,.. - моя Мариночка!.. - зазвенели и запели чувствительные струны его души, заставляя сильнее стучать сердце и разгонять горячую кровь по телу. Будто крылья выросли за спиной: хотелось прыгать, летать, кричать... И, вероятно, поэтому упитанная женщина небольшого роста, проходившая мимо, с пустым ведром в одной руке и шваброй - в другой, вдруг, потеряв надежную опору, задрыгала ногами в воздухе, округлив от страха глаза и беззвучно раскрыв рот. И только поставленная на ноги, она смогла издать что-то наподобие: "Тю-у, скаженный!.." вслед убегавшему парню.
   Писали друг другу они через день и, чтобы знать, что письма не пропадают, решили нумеровать их. А чтобы их не вскрывали очень любопытные руки, он посоветовал ей расписываться в местах склеивания конверта и показал, как это надо делать на своём письме. Таким образом, они убедились в том, что их письма не попадают в чужие руки и стали писать друг другу более откровенно.
   В двадцать втором письме она написала: "У меня для тебя есть большая новость. Не знаю, обрадует она тебя или огорчит... Какая, думаю, ты можешь догадаться сам!"
   Было ясно, что новость касается их интимных отношений, в противном случае, она могла бы написать о ней открыто.
   "Господи, неужели.!? Неужели у нас будет ребёнок?", - мелькнула догадка.
   - Витёк, - подбежал он к другу, сияя как новая монета. - Айда - в кабак! Есть повод... Я угощаю...
   - Ты скажи, что за повод. Можно и скинуться.
   - Идём, там узнаешь!
   - Подожди: завтра же зачёты..!
   - Да ты что? Двигателя не знаешь? Сдадим... Ты же пойми: у меня - радость!
   В ресторане аэропорта, поднимая бокал, на одну треть наполненный водкой, Виктор спросил:
   - Ну, так за что пьём?
   Со стороны лётного поля доносился шум рулящих и взлетающих самолётов, что мешало разговору. Дождавшись, когда винты подрулившего самолёта Ил-12 остановились, и наступила тишина, Анатолий сказал, улыбаясь до ушей:
   - Можешь меня поздравить: я скоро стану отцом! - и протянул руку с бокалом, но тот, вдруг, отвёл свою.
   - Не пойму я тебя, дружок! Вроде, парень ты и не глупый и лётчик, насколько я могу судить, неплохой... А вот, соображаешь ты временами замедленно. Ну, чему ты радуешься?.. Да ещё и меня заставляешь... Тому, что девка тебя охмырила и от тебя забеременела?.. Нашёл тоже повод!.. Так вот, слушай, что я тебе скажу, по дружески: по такому поводу плакать надо, а не водку пить! - и отставил свой бокал. - Денежки у нас на исходе... Так? - Так! А потому, вместо пьянки, лучше деньги ей послал бы для аборта, пока не поздно. Или ты жениться надумал..? - Брови его поползли вверх, и всё лицо выразило крайнюю степень презрения. - Тоже, скажу тебе, не умно: девку знаешь всего три дня, за душой у тебя - ни кола, ни двора... Угол снимаешь... Слушай!.. Чем ты, вообще, извини меня, кумекаешь?.. Да разве же такие вопросы так, скандачка, решаются? Ну, кто тебя умным назовёт?!.
   Возмущение друга было таким искренним, неподдельным, что Анатолий впервые за всё время смутился и несколько усомнился в оправданности своей столь бурной эйфории: А, может, он прав?.. Но тут перед его мысленным взором встала Марина, блеснули её лучистые глаза, полные восторженного обожания, когда они, обласканные лучами занимавшегося рассвета стояли друг перед другом, и лицо его расплылось в улыбке.
   - Витёк, ты её просто не знаешь! Если бы ты её узнал поближе... Или даже, если бы хоть раз увидел её,.. я уверен, ты бы сейчас говорил по-другому: ты бы сказал: "Толя, не упускай своего счастья! Такая девчонка попадается один раз в жизни. Упустишь - всю жизнь жалеть будешь!".
   - Не знаю - не знаю... Сколько живу на свете, ещё не встречал такой... По мне, будь она хоть золотая, но в двадцать два года совать голову в петлю совершенно неразумно!.. Ох, сколько их ещё будет золотых и бриллиантовых на твоём пути!.. На каждой не наженишься... А поэтому стоит ли размениваться на первой попавшейся? - Он схватил свой бокал и резко опрокинул его содержание в широко раскрытый рот. Потом поморщился: - Бр-р-р!.. Даже водка не пошла... Знаешь, за что я сейчас выпил? Нет? Ну, так знай: Я выпил за то, что потерял друга!..
   - Ну, ты рано меня хоронишь... Вот, приедем домой, и организуем свадьбу. Нет, не шикарную в ресторане... На это у меня нет денег. А свою - в узком кругу, в домашних условиях. Вот тогда я и послушаю твой тост, а сейчас не надо... А вот я выпью за Федю... Хочу, чтобы он в деда пошёл, в отца моего. А в отношении Марины, не надо мне ни золотых, ни бриллиантовых! Хватит плаваний и дальних, и каботажных! Дай бог, чтобы она стала моей единственной пристанью!.. - И он выпил, не поморщившись.
   - Толян, ты на меня не обижайся! Но ведь ты тогда не выполнишь "Первую заповедь" мужскую!..
   - Витёк, ты путаешь..! Это вовсе не мужская заповедь, а заповедь... Ты тоже меня извини! - Заповедь убеждённых, развращённых блудников. А это не одно и то же!.. Кстати, я и раньше не придерживался этой заповеди. Если я тебе не возражал, то вовсе не потому, что был её приверженцем. Если ты заметил, я не возражал, но и не одобрял. Я всегда улыбался, когда ты об этом говорил. Улыбался твоей самоуверенности. Себе же я подобных задач не ставил и, если, волею судьбы, у меня и случалась близость с некоторыми девушками, то, поверь мне, только потому, что они сами этого очень хотели. А я просто, не хотел их обижать. Но я никогда никого из них не обманул.
   - А как же со Светкой?.. С "Черляной"?..
   - С "Черляной"?.. Ты же прекрасно знаешь, что у нас ничего не было.
   - Я не о том. Я о твоих словах: "Они этого очень хотели". Уж так, как тебя "Черляна" хотела, наверно, поискать надо! Но ты же не пошёл у неё на поводу!?.
   - Да, с "Черляной" - другое дело! Она очень хорошая девушка! Я был бы последним подлецом и сволочью, если бы воспользовался её минутной слабостью!.. Ты же знаешь, что она влюбилась до беспамятства. Но, поверь мне, у меня таких чувств к ней не было. И я не хотел её обманывать. А Марину я полюбил по настоящему. Конечно, не с первого взгляда, но с первого знакомства и горжусь тем, что и сам любим ею... Нет, Витёк, мне, знаешь, даже жалко тебя, что ты, как сам сказал, за всю свою жизнь не встретил такой, что тебе не пришлось испытать... ну, как тебе объяснить,.. ну, вроде резонанса что ли?.. Но только в сфере чувств... Понимаешь, ты просто не знаешь, что это такое... Ну, к примеру, ты ананас пробовал?
   - Тю-у, чудак! Конечно, нет... Откуда у нас ананасы?
   - Ну вот, видишь! Ты же не можешь сказать, какой вкус у ананаса... Так и это... Насколько мне известно, ты ещё никого серьёзно не полюбил. Та-ак, понравилась девчонка, запудрил ей мозги, потаскался с ней пару месяцев - и в сторону..! Потом, другую... А ведь, кроме того, что отличает их от нас, и что для тебя сейчас - самое главное, у них имеются и другие, не менее важные, качества. Вот, когда они будут резонировать с твоими чувствами, когда ты ощутишь духовное единство с одною из них, тогда ты меня поймёшь. Я от всей души желаю, чтобы это скорее произошло!..
   - Да пошёл ты к чёрту! Завёл какую-то антимонию..! Слушай! Я давно тебя хочу спросить. - Он испытующе посмотрел на Анатолия. - Ты тогда здорово струхнул?
   - Когда?
   - Ну, когда у тебя движок сдох.
   - А-а-а,.. ну, было немного... А что?..
   - Да что-то я не стал узнавать тебя после той вынужденной... Вроде, как - ты... и - не ты... Вроде, как подменили тебя... Может, действительно, от страха ты чуть-чуть сдвинулся? Сентиментальным каким-то стал... Да и этот тон философский...
   Анатолий рассмеялся:
   - Может, и подменили... Я ведь на том свете побывал... Нет, не в смысле вынужденной... Понимаешь, в настоящем раю побывал!.. Поэтому, может, и сентиментальным стал и... философом... - и он вновь вспомнил "рай" в стогу. - Эх, сейчас всю сентябрьскую зарплату отдал бы, лишь бы вечерок ещё побыть с нею!
   Для друга это было самым серьёзным аргументом. В их теперешнем положении, когда деньги были на исходе, а перевод из отряда за сентябрь почему-то задерживался, более убедительных доказательств состояния друга и придумать нельзя было. Это окончательно убедило Виктора, что у Анатолия с Мариной всё довольно серьёзнее, чем он предполагал. И он с досадой махнул рукой.
   Было воскресенье. Вчера друзья успешно сдали зачёты по конструкции самолёта, а два дня назад получили долгожданные переводы, так что повод для "обмывания" был и, притом, убедительный. Часть группы, причём значительная, как раз и посвятила этому свободный день.
   Из опыта ребята знали, что предстоит грандиозная пьянка, в результате которой многие не досчитаются половины своей месячной зарплаты. А потом - максимально урезанный суточный паёк и "стрельба" у соседей "до перевода". Такая перспектива им не очень улыбалась, тем более, что до "старичков", имеющих солидный "средний" им, при всём желании, не дотянуться. Поэтому было решено: в пьянке не участвовать, а вместо этого поехать в город и посмотреть хороший фильм, а потом пошляться по магазинам. Кстати, уже давно друзья были вынуждены основательно "ужать" статью расходов своего скудного бюджета и потому были лишены этих удовольствий. Если Анатолий и привык уже к подобной волнообразности своего материального положения, то Виктору было "не в дугу". Он болезненно ощущал удаленность "папиного плеча", а точнее - кошелька. Но, трезво рассудив положение и взвесив всё "до граммулички", они решили всё же не "стрелять". И выдержали.
   В честь такого знаменательного события был выбран самый лучший кинотеатр на Крещатике, который располагался в шикарном цокольном этаже одного их шикарных "кораблей" проспекта.
   Купили билеты, но в фойе уже никого не было. Двери в зрительный зал были закрыты. Стало быть, - опоздали. Если есть киножурнал, нужно ждать до перерыва.
   Встретились с укоризненным взглядом билетёрши, но не спасовали, ибо были правы: по закону кассирша не должна была продавать билеты, если сеанс уже начался. Проскользнули в небольшую щель в больших двустворчатых дверях под назидательный шёпот билетёрши: "Садитесь на свободные места". Так и сделали: когда глаза несколько привыкли к темноте, в которой оказались после ярко освещённого фойе, сели на два свободных крайних места у самого прохода.
   Слева от Анатолия сидела парочка. Молодые люди, время от времени, наклонялись друг к другу, шёпотом обмениваясь впечатлениями. И, хотя шептались они очень тихо, это, почему-то, как раз и раздражало его. Может быть, говори они громче, он бы не обратил на это внимания. А тихий шёпот почему-то заставлял вслушиваться и отвлекал от экрана.
   Пробовал уговаривать себя не обращать внимания. Ничего не получалось. И даже когда они молчали, он всё равно не мог сосредоточиться, потому что ждал, что кто-нибудь из них сейчас заговорит.
   Говорили они по-русски, и это злило. Украинцам он ещё мог простить: у них и язык другой и, вероятно, обычаи... А вот, своим соплеменникам - нет.
   Наконец, его прорвало. И он довольно громко, так, что должны были слышать соседи, выразил Виктору своё возмущение их поведением. Но они или не слышали, или сделали вид и продолжали вести себя, как ни в чём не бывало. Убедившись, что его реплика не произвела ожидаемого впечатления, он обратился к молодому человеку:
   - Неужели вы не чувствуете, что своими разговорами мешаете другим?
   Тот посмотрел на него долгим взглядом, что было заметно по долго не пропадавшему блеску стёкол его очков, и промолчал. Однако, шёпот прекратился.
   Когда в зале медленно зажёгся свет, Анатолий узнал в своём соседе одного из заводских инженеров, читавшего им конструкцию самолёта. Тот тоже узнал его и, шутя, съязвил:
   - Ну, конечно, как только сдали зачёты, так можно и замечания делать преподавателю в общественном месте.
   Анатолию стало неловко и он начал извиняться.
   - Да нет же, Милютин, вы правы! - прервал его извинения инженер. - Мы с женой сами виноваты, что не оставили своих впечатлений до дома...
   Молодая женщина приятной наружности, внимательно смотревшая на Анатолия, при последних словах мужа, округлив свои большие глаза, протяжно изумилась:
   - То-о-ля-а..!
   Мужчины опешили...
   Отстранив мужа, женщина кинулась на шею Анатолию и запечатлела на его губах смачный поцелуй. Затем отстранилась, не отпуская рук:
   - Не узнал?..
   И тут его словно током шарахнуло. Перед ним стояла, хотя и здорово повзрослевшая, но всё такая же изящная и шустрая его Наташка.
   - Наташка! - крикнул он, совершенно забыв, где находится. Голос от возбуждения сорвался. Он схватил её за талию и крепко-крепко притянул к себе. - Наташка!.. Наташка!.. - не переставал повторять. - Жива!?.
   Благо, что выход был внизу, и выходившая из зала публика только весело оглядывалась на молодых людей, обнимающихся, не создавая затора.
   Инженер как-то сразу обмяк и стоял, принуждённо улыбаясь. Он сразу понял, в чём дело. Со слов жены он знал о большой любви, которую она некогда питала к мальчику по имени Толя Милютин, который и стоял сейчас перед ними высокий, подтянутый и красивый мужчина, сверкающий золотом погон, шевронов на рукавах и начищенных пуговиц и сильно выигрывавший у невысокого роста худощавого в очках мужа - типичного интеллигентика.
   Как-то это отразится теперь на их семейной жизни?.. Не сломается ли её устой в одночасье?.. Он прекрасно понимал, знал из литературы, что первая любовь - самое сильное и стойкое чувство. Как её ни прячь, сколько ни апеллируй к сознанию, логике и прочим благоразумным аргументам, она, непрошенная, вырывается наружу и в неудержимом порыве даёт знать о себе.
   А вот, для Виктора всё происходящее было совершенно непонятно. Казалось, знал о друге буквально всё, а вот, поди ж ты..! Обнимается и целуется с незнакомой девушкой, да такой, от которой и сам не отказался бы, и которая, кстати, оказывается женой их преподавателя... Ни хрена себе!.. Вот, даёт Толян!.. "Наташка"..! Да он никогда и не рассказывал ни о какой Наташке!.. "Жива!" - Значит, не теперешняя... - давнишняя знакомая!..
   Всё стало на свои места через час за столом в комнате, где жили Олег и Наташа.
   По такому случаю, Анатолий забежал в гастроном и купил бутылку "Шампанского" и две - Армянского коньяка " три звёздочки", на закуску - килограмм колбасы "домашней" и торт. У хозяев оказались жареные опята с картошкой. Так что, пир получился на славу. На десерт пили кофе с тортом и всё говорили и говорили...
   Сначала рассказывала Наташа. На долю девочки выпала нелёгкая судьба. По приезде на Урал она и мать заболели брюшным тифом. Организм матери не выдержал, а Наташу спасли.
   Одиннадцати лет она осталась совсем одна в чужом краю, где ни родных, ни знакомых. Остриженную наголо её привезли в детский дом на окраине Свердловска. Там уже был Олег. Они познакомились и он, как старший, взял над нею шефство. Как и все воспитанники детдома, она училась в школе, находившейся недалеко. Олег окончил её раньше на три года, и уехал в Москву, где поступил в авиационный институт, а она после окончания школы поступила в Свердловский госуниверситет, на факультет журналистики. После его окончания она приехала в Киев, где в то время уже работал Олег, и они поженились.
   Потом свою историю рассказал Анатолий.
   Уехали ребята поздно вечером.
   С тех пор Анатолий несколько раз бывал в гостях у Кузнецовых. Как правило, это бывало по воскресеньям. У Виктора на эти дни обычно бывали свидания с девушками, и Анатолий ездил к ним один. Предварительно он звонил Наташе на работу в редакцию областной газеты и договаривался с нею о встрече. Встречались где-нибудь в городе: в театре, в кино или в каком-нибудь музее, а потом ехали к ним, пили чай. Разговоров на лирические темы не вели, так как были втроём.
   Анатолия же всё время волновала тема: почему Наташа после войны не предприняла никаких усилий, чтобы найти его. Ведь он вернулся из эвакуации домой, продолжал там учёбу, а Наташа переписывалась с их бывшей одноклассницей Катей Фоминой. Об этом она как-то сказала вскользь. Неужели она забыла о своём обещании любить его всю жизнь! Не может быть, чтобы в её переписке с Катей не фигурировало его имя! Тогда почему же она не нашла его? Ведь это могло изменить всю их жизнь: её и его... Если бы она отозвалась или, хотя бы, передала ему через неё привет, сейчас всё могло быть совершенно иначе.
   Однажды в субботу он позвонил ей. Она пригласила его на выходной день к себе домой.
   Он никогда не приходил к ним с пустыми руками: знал, что "интеллигенты" зарабатывают "не густо", поэтому на сей раз, он прихватил с собой бутылку вина и килограмм шоколадных конфет.
   Наташа встретила его в домашнем халате. На вопрос: "Где Олег?" ответила, что его вызвали на работу - там у них какое-то "ЧП" произошло и что он, вероятно, скоро подъедет.
   Подошло время обеда, а Олега всё не было, и они сели за стол вдвоём. Лучшего момента для интимного разговора и придумать было невозможно. Анатолий раздумывал, как начать этот щекотливый разговор так, чтобы она не подумала, что он придаёт этой теме большое значение.
   Выпили по рюмочке "Портвейна", от которого в желудке немного запекло и по телу разлилось приятное тепло. Щёки разгорелись, а голове стало легко-легко.
   Наташа сидела напротив и её большие глаза пристально с незнакомым выражением смотрели на него.
   - Ты, наверное, хочешь спросить,.. - она немного замялась, - почему я тебе не написала, когда ты вернулся из эвакуации?
   Анатолий кивнул, проглотив комок. Он вспомнил, что она и раньше умела читать его мысли.
   - Я ждала этого разговора... Поэтому и пригласила тебя сегодня. Я уже говорила, как попала в детдом... Знаешь, я была тогда такой одинокой и одичавшей... Остриженная наголо, в детдомовском платье, я была хуже любого "гадкого утёнка". На меня снова напала неуверенность в себе. Я боялась поднять глаза на людей, боялась прочесть в их глазах жалость, насмешку или презрение. Ты же знаешь, дети иногда бывают более жестокими, чем взрослые. А в детских домах, где многие от рождения не знали своих родителей, родительской ласки, вообще, эта черта бывает более обострённой, резче выраженной. Дети, сами обиженные судьбой, иногда получают острейшее удовольствие, обижая других.
   Как и следовало ожидать, мой вид дал некоторым ребятам повод сделать из меня посмешище, объект для издёвок. Я очень страдала. Сторонилась всех. Часто плакала где-нибудь в укромном месте. Мне очень не хватало там тебя. Странно, я не так часто вспоминала родителей, как тебя. Я знала, что ты бы меня защитил лучше всех.
   И, вот, однажды, когда меня очень сильно обидели, я убежала в самый конец двора, где у меня был свой уголок за ящиками с мусором и ревела там в голос, дав волю слезам. И в это время кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела мальчика старше себя года на три, ну и, естественно, на много выше меня ростом.
   - Ты чего здесь прячешься? - спросил он.
   - А тебе какое дело? - разозлилась я. Мне было очень неприятно, что меня застали врасплох. Ведь как раз перед этим я плакала в голос, уверенная, что я там одна и меня никто не слышит. Я призывала тебя на помощь, рассказывала тебе, как мне там плохо.
   - Кто такой - Толик? - спросил он настойчиво.
   - А тебе какое дело? - вновь повторила я, продолжая плакать.
   - А где он - твой Толик? - не унимался мальчишка.
   - Далеко...
   - Он что?.. - Брат твой?
   - Нет...
   - А кто?..
   - Друг мой - вот кто!
   - А зачем ты его зовёшь, раз он далеко?
   - Затем, что я его люблю!
   Мальчик замолчал. Потом спросил:
   - А если я буду тебе другом, ты будешь меня любить?
   - Нет! - сказала я.
   - Почему?
   - Потому, что я ЕГО люблю.
   Я уже перестала плакать, а только шмыгала носом.
   - На, - сказал он, протягивая мне носовой платок потому, что у меня своего не было, - высморкайся и вытри слёзы!
   Я взяла платок и сделала, как он велел.
   - Ну, вот, молодец! - похвалил он. - Больше не реви! А если кто обидит, скажи мне. Ладно?
   - Хорошо!.. - я осмелела.
   - Ну, а теперь пойдём.
   По пути он спросил:
   - Как тебя зовут?
   Я сказала.
   - А я - Олег, - сказал мальчик.
   Вот так мы и познакомились. И у меня в детдоме появился первый друг. Потом друзей стало много. Вообще, ребята у нас были хорошие. Это они только вначале меня так встретили, потому что я была для них чужая. Но с Олегом у нас сложились особые отношения. Он всё время опекал меня, потому что был старше. Делился со мной, если ему удавалось где-то что-то раздобыть. Когда освободили наш город, я написала тебе письмо, но оно возвратилось с пометкой: "адресат выбыл". Потом ещё писала, но все без ответа. Тогда я вспомнила о Кате. Я знала её адрес, потому что часто бывала у неё дома. Я написала ей. И, представляешь, получила ответ! Как я была рада! Наконец, появилась ниточка, которая связывала меня и возвращала к старой жизни. Она писала, что многие ребята из нашего класса разъехались, кто куда. О тебе сказала, что точно не знает, но, вроде, ты эвакуировался. По моей просьбе она сходила туда, где вы жили, но там ничего узнать не смогла...
   Да... Тебя всё ещё не было. А Олег к тому времени окончил десятый класс. Он и один его одноклассник - городской (мы их звали "домашними") решили поехать в Москву, в авиационный институт. Ну, естественно, в детдоме был ужин для выпускников. Ужин-то для всех, но в честь выпускников. А на следующий день ребята сами на квартире "домашнего" мальчика организовали вечер. Олег взял и меня с собой. Уж не знаю, где они достали денег, но на столе были выпивка и закуска. До этого дня я не пробовала ни вина, ни водки, а тут налили всем по-полстакана самогонки. Нас было десять человек: пять мальчиков и пять девочек. Девочки все, кроме меня, были их одноклассницы. Я оказалась самой младшей. Мне тогда только пятнадцать исполнилось. Ну, естественно, я опьянела... и осмелела. Чувствовала себя с ними, как с равными. Мы танцевали, пели, дурачились. После вечера городские разошлись по домам, а нам было ехать далеко, а тут ещё я - пьяная... И Олег договорился, что мы переночуем в доме этого мальчика. Мы долго ещё сидели, слушали пластинки, танцевали. Потом, вышли с Олегом на крыльцо. И там он признался мне в любви. Мне он тоже нравился, притом, я многим ему была обязана... От тебя же никаких вестей не было... И я приняла его любовь. Я не очень подробно помню сам вечер, но его признание помню хорошо. Мы долго целовались и мечтали о будущем. Договорились, что при первой же возможности поженимся. Ну, и в тот вечер, вернее, в ту ночь... у нас... и получилось...
   После этого я уже знала, что не могу тебе принадлежать, даже если ты и объявишься, хотя очень часто тебя вспоминала. И вот тогда,.. это было в сорок пятом году, я получила письмо от Кати, в котором она сообщила, что ты появился. Ты можешь себе представить моё состояние! Ведь я тебя ещё любила... Да и сейчас,.. если быть откровенной... Я не находила себе места. Проклинала себя, что не дождалась. Но дело сделано! Хотя главное не в этом... Главное было в том, что я ему дала слово... И не могла его нарушить... Кроме того, я ловила себя на том, что и его я люблю... Я написала тебе три письма, в которых пыталась тебе объяснить то, что произошло, но ни одного не отправила - не хватило мужества. Если бы в это время рядом был бы Олег, мне было бы легче пережить этот момент. Но я была одна...
   И я решила не писать тебе, чтобы не бередить твою и свою душу. И попросила Катю ничего обо мне тебе не говорить. А когда Катя через год сообщила мне, что у тебя с одной девушкой любовь, я успокоилась. "Значит, такова судьба!" - решила я. И всё было хорошо до того дня, пока мы так случайно не встретились. Теперь я опять "не в своей тарелке". И, главное, что это всё чувствует Олег. А мне больше всего не хочется, чтобы он страдал. Он-то причём! Ведь он, как и я, думал, что всё это в прошлом. Была детская любовь... А у кого её не было? Но, оказывается, не так всё просто! Вот, увидела тебя, и всё во мне всколыхнулось, перевернулось, как будто бы и не было этих трудных одиннадцати лет и моего замужества... Нет, оно было, но как бы с другой "Я", с параллельной. А та "Я", довоенная, будто бы такой и осталась - твоей...
   Анатолий смотрел на Наташу, а видел ту - прежнюю маленькую девочку с большими, выразительными глазами. Как они были не похожи друг на друга! Сейчас перед ним сидела молодая миловидная женщина среднего роста, в меру худощавая. За её синим халатиком в белый горошек, угадывалась изящная подвижная фигура. Лицо у неё симпатичное, но сходства с лицом той его подружки - почти никакого. Только глаза остались те же. Да и то выражение их сильно изменилось. И он ловил себя на том, что любил ту - прежнюю Наташу, а не эту. И чтобы понять чувства этой Наташи, о которых она продолжала ему говорить, ему приходилось проводить мысленную связь от того момента, когда он, посадив в кузов "полуторки", проводил её, через длинный её рассказ о прошедших годах к теперешней, убеждая себя, что эта и есть та его милая Наташка.
   - Ты прости меня, я немного слукавила. - Вдруг призналась она. - Олег не на работе. Он в Москве, в командировке. И сегодня не приедет. - Наташа опустила глаза. Щёки её покрылись румянцем, и лицо похорошело, отдалённо напомнив детское. - Я знала, что разговор этот должен был состояться. Я и ждала, и боялась его. Но вот, свою вахту я отстояла... Теперь я хочу, чтобы ты рассказал о своей чувственной жизни в течение этих одиннадцати лет. Но, прошу тебя, не лукавь! Говори всё, как было, не старайся щадить моё самолюбие. Ладно?
   - Из твоего рассказа-исповеди я понял, что ты очень хорошо помнишь наше детство, - начал Анатолий. - Ну, если так, то ты должна вспомнить, что я всегда говорил правду, вне зависимости от того, какою бы она ни была на вкус... Ну, что ж, я расскажу тебе о своей интимной жизни в течение последних одиннадцати лет. Как я уже рассказывал, вскоре после вашего отъезда пришлось уехать и нам. Я только не говорил, как я уговаривал маму ехать не в Среднюю Азию, на которую она нацелилась, а на Урал, потому что там должна была быть ты. Конечно, я тогда и понятия не имел, что Урал это - не город, а целый регион, включающий в себя несколько огромных областей, каждая из которых по площади превосходит такие Европейские страны, как Бельгия, Голландия, Испания, Италия и другие, им подобные. Ведь даже в одном городе можно прожить годы и не встретиться. А уж в таком краю... случайно встретить человека, всё равно, что найти иголку в стоге сена. Да, я теперь знаю это, а тогда я усиленно уговаривал её. Она же упёрлась в своё: ""Ташкент - город хлебный", мы там не пропадём!".
   Оказались мы в небольшом городке Самаркандской области. Это в Узбекистане. Мама работала. Первый год я тоже подрабатывал на сезонных работах, в результате, потерял целый учебный год. Потом наша жизнь стабилизировалась, и я пошёл в пятый класс, когда ты уже училась в шестом. В сорок пятом я окончил седьмой класс. Дружил, но никогда и никому не говорил о любви. Вот только в девятом классе, когда вернулся домой, подружился с девушкой - Надей Калитиной. Мы думали, что это - любовь... Клялись друг другу... А летом она поехала вожатой в пионерлагерь, там встретила парня и - прощай любовь!.. Я не жалею! И, вообще, скажу тебе честно, после тебя я всех девочек мерил по тебе и ни одна из них не отвечала моим требованиям. Были у меня и связи... и в училище, и после... Влюблялись в меня,.. но я никого не любил. Поэтому, по серьёзному, ни с кем и не встречался. И всегда в памяти моей светлым пятном была ты. Я, почему-то, был уверен, что судьба обязательно сведёт нас. Вот и свела!.. Да только не так, как я ожидал...
   В этих словах Наташе послышался упрёк. Она опустила голову, чтобы он не заметил, как глаза наполнились слезами.
   - Так продолжалось вплоть до нынешнего лета. Буквально за три дня до того, как мне уехать сюда, - рассказывал Анатолий, - у меня произошла вынужденная посадка. Отказал мотор и я "на честном слове" спланировал на скошенное поле. Помог случайный вихрь, а то висеть бы мне на каком-нибудь корявом суку в лесу. И вот, там, в станице я случайно... Опять "случайно"!.. познакомился с девушкой, которую по-настоящему полюбил. Она тоже - сирота... И у неё такие же, как у тебя огромные глаза, но только сине-голубые. Мы любим друг друга. Недавно я получил от неё сообщение, что у нас будет ребёнок...
   Анатолий замолчал. Он видел, что Наташа нервничает, и по-своему расценил её реакцию.
   - Видишь, Наташа, наверное, бог всё-таки есть! Ведь буквально за три дня до отъезда, кстати, я совершенно не знал и не предполагал, что поеду в Киев, а тем более, что встречу здесь тебя. И вот, как бы заранее меня страхуя от того, что я здесь узнаю,.. я имею в виду твоё замужество, называй это как хочешь: случай или провидение,.. дарит мне любовь. Вот, когда ты рассказывала, я вдруг, подумал: "А что было бы, если бы я не встретил Марину, а встретил бы тебя - замужнюю здесь с Олегом, какой это был бы удар!" Ведь все одиннадцать лет моё сердце было занято тобой. И только за два месяца до этой нашей случайной встречи, вместо тебя прописку там получила другая...
   - Вот, ты сказал "случайная встреча". Но теперь, по-твоему, получается, что не "случайная", а запланированная...
   - Получается так... У меня нет её фотографии. Если бы ты увидела её, ты, наверняка, одобрила бы мой выбор. Нет, не выбор. Я не выбирал. Я выиграл по "Золотому займу"!.. Вот, так, Наташенька!
   - А у нас детей нет... - с грустью вымолвила Наташа. - А Олег... так хочет ребёнка...
   - А в чём дело? Может, ты больна? - участливо спросил он.
   - Нет. Я проверялась. Вроде, всё в норме... Может быть, у Олега что-нибудь не так? Ведь, знаешь: война, лишения, голод, холод... Может быть, где-то застудился... Но посоветовать ему провериться, я не решаюсь. Так хоть у него есть надежда... Толик, милый, не пойми меня превратно!.. У нас на работе бабы говорят: "Переспи потихоньку с кем-нибудь!". Но я ведь не смогу... - Она замолчала , не договорив.
   Анатолий представил себе Наташу в объятиях чужого мужчины, и всё его существо воспротивилось, возмутилось такому выходу из положения.
   - В наших отношениях, Толя, есть ещё одна сторона... - продолжала Наташа. - По крайней мере, для меня. Ты понимаешь, в моей жизни, хотя мы и дружили-то меньше года, с тобой было связано очень много. Я, действительно, по-настоящему влюбилась в тебя, хотя и была ещё девочкой. И целых четыре года мысленно принадлежала тебе, хотя уже дружила с другим мальчиком, парнем. Выйдя замуж, я думала, что возврата к прошлому не будет. Но я ошибалась. Вот, появился ты, и прошлое вернулось. Я как бы раздвоилась. Одна моя половина живёт теперешней жизнью. Она любит Олега, хранит семейный очаг... А другая - любит тебя. И выход из положения, на мой взгляд, заключается не в том, чтобы ты исчез. Нет. Это - как бы книга, которую начала читать, и пока её не дочитаешь до конца, она будет бередить мысли, не давая покоя.
   - Но, как её дочитать, если обстоятельства резко изменились? Не появись на моём пути Марина, я, может быть, ещё нашёл бы в себе силы сыграть с тобой в твою игру. Но, как быть теперь? Я люблю её!
   - Толя, вот ты говорил, что любишь меня... По крайней мере, я так тебя поняла, когда ты сказал, что твоё сердце было занято мной. Так неужели, если это было серьёзное чувство, оно за два месяца так сразу и испарилось?
   - Нет, конечно, не испарилось. Но я любил ту, маленькую Наташку - подругу моего детства.
   - А я, разве - не она? - обиделась она.
   - А ты?.. Извини, пожалуйста! По твоим рассказам ты - это она. А вот, я честно скажу, каждую нашу встречу тщетно стараюсь увидеть в тебе её, но, кроме глаз, ничего не нахожу. Ты сильно изменилась. Даже взгляд у тебя другой!
   - Толик, миленький! Ну, посмотри на меня повнимательней! Для меня это очень важно!.. Ты говоришь: "изменилась"... А как же ты думаешь! Кем я была одиннадцать лет назад? Маленьким глупым несмышлёнышем? Папиным и маминым баловнем. Что я тогда понимала в жизни? Самой главной моей проблемой было отбить тебя у красотки "Королевы Марго"! Правда, мне это удалось, но не без помощи самой "Королевы". И потом, когда жизнь пропустила меня через свои жернова, я не могла выйти такой же, как прежде. Вот, такою она меня и сделала! Но ведь в душе я осталась, всё равно той же Наташкой и, даже выйдя замуж за другого, ты в моих мечтах остался тем же сказочным принцем, каким казался и раньше... Так доиграй же свою роль до конца - будь им! И, раз уж так судьба распорядилась, и мы встретились, и сказка превратилась в быль, дай хоть один день насладиться ею, дай дочитать начатую книгу!
   - А что потом?
   - Потом?.. Я и об этом думала... У тебя есть Марина, у меня - Олег. И сказка кончится! и мы вернёмся к нормальной жизни.
   - И забудем обо всём?
   - Ну, как мы забудем? Нет, мы не забудем. Это невозможно... Но пусть всё это останется в прошлом. В нашем далёком прошлом, в сказке! Пусть всё это принадлежит нашему детству! - Она вопросительно посмотрела ему в глаза с мольбой, ожиданием и надеждой.
   -А как быть с Олегом и Мариной? Как убедить их, что это было давно, в детстве?
   - Я никогда, ни в чём не лгала Олегу. Но об этом я ему ничего не скажу, потому что это было в моём детстве. Зачем огорчать его? Ведь это - не его сказка, не его детство!
   - А как бы ты отнеслась к тому, если бы Олег под видом детства изменил тебе с подругой своего детства?
   - Ну, во-первых, у него в детстве не было подруги. А во-вторых, если бы для него это осталось в детстве, я бы не волновалась.
   - Я боюсь, Наташа, что мы не сможем так просто обратить всё в далёкое прошлое, и это может повлиять на наши отношения с теми, кого мы любим.
   - А разве мы не любим друг друга? Правда, ты уже пытался как-то объяснить свои чувства,.. вернее, их отсутствие. Ну, Толик, родной! Ну, посмотри ещё раз на меня!
   Она встала из-за стола, подошла к нему. Он тоже поднялся. Она положила руки ему на плечи.
   - Ты помнишь наше прощание?
   - Да.
   - Я попросила тебя поцеловать меня...
   - Я поцеловал...
   - Но как?
   Он засмеялся:
   - Как умел...
   - А с тех пор ты научился целоваться? Или всё так же чмокаешь своих девушек в щёчку?
   - Мне кажется, что научился.
   - Ну, так поцелуй меня!
   - Наташа!..
   - Неужели я так тебе противна?
   - Наташенька!
   - Ну, что, Наташенька? Я уже двадцать два года Наташенька!.. - Из глаз её брызнули слёзы отчаяния и глубокой обиды. Она уронила голову ему на грудь и затряслась в рыданиях.
   Ему стало очень жаль её. Не зная, как её успокоить, он стал целовать её волосы, гладить спину и плечи. Как бы там ни было, но перед ним была его Наташка, чувства к которой он столько лет носил в своём сердце. Наташка, на долю которой, действительно, выпало столько бед, горя и переживаний! И если от него зависело дать ей немного счастья или сделать её жизнь хоть немножечко лучше, то почему бы ни попытаться это сделать? Наверное, Марина простила бы ему это небольшое отступление от правил любви. А потом, ведь он не изменяет ей, он просто доделывает то, что было начато до неё давным-давно и что было прервано войной; то, что должно было случиться раньше, но не случилось по независящим от них причинам. Правильно сказала Наташа: через какое-то небольшое время они (она - раньше, он - позже) вернутся к своим любимым и, если и будут вспоминать сегодняшний день, то, как давно прошедший - довоенный. Это, как подпись документа "задним числом". Документ составлен не сегодня, а давно - до войны, но он не был оформлен соответствующим образом, а сегодня они поставят свои подписи под датой: "Август 1941 года" и сдадут в архив.
   Так или почти так пытался он урезонить свою неспокойную совесть, обнимая Наташу, гладя и целуя её.
   Она перестала плакать. Подняла к нему своё мокрое от слёз лицо, и он поцеловал сначала её глаза, нос, щёки... Её подбородок задрался выше и их губы встретились. Она сильно притянула его голову к себе, обеими руками обвив шею. Он не отстранялся, продолжая гладить её спину. Руки, как-то, сами по себе, невольно опустились вниз, всё более прижимая её. И, когда они миновали крутую прогибинку талии, она приподнялась на носочки и, поддерживаемая его ладонями снизу, вплотную прижалась к нему. Поцелуй её был страстным, горячим. Целовала она от души, вкладывая в него всю, хранившуюся в сердце долгие годы, любовь.
   Казалось, что она задыхается и ей не хватает воздуха. И вдруг, взявшись обеими руками за борта своего горошчатого халатика, она рванула их так, что пуговицы разлетелись в разные стороны, и её стройная высокая грудь обнажилась. Вновь приподнявшись на носочки и откинув голову назад, она подставила его губам тугие бугорки грудей с розовыми сосками, обрамлёнными небольшими оранжево-коричневыми кружочками.
   Страстное желание охватило его при виде её обнажённого тела. Он окунул лицо в её грудь, водя им из стороны в сторону и ощущая при этом нежное прикосновение к щекам и губам упрямых сосочков и вдыхая очень родной запах её тела. Потом, уже не очень чётко контролируя свои действия, взял её на руки и понёс на кровать.
   Они долго катались по ней, полностью отдавая себя обуявшей их страсти, стоная и вскрикивая от избытка чувств... Когда же страсть утихла, они ещё некоторое время лежали, обнимая и гладя друг друга. Она, налёгши грудью на него, перебирала руками волоски на его груди и время от времени целовала то плечо, то сосочек, торчащий из волос.
   - Если бы не эта проклятая война, - шептала она при этом, - я уверена, что мы бы поженились. И не было бы между нами никого, кто был бы каждому из нас дороже нас самих.
   - А дети?..
   - Ну, то совсем другое!..
   Анатолий лежал рядом, а в душу медленно вползал холодок осуждения. Он осуждал и себя, и Наташу за минутную слабость, которой поддались оба. Он вдруг опротивел сам себе. И, чтобы она не заметила этого его состояния, молчал. И в то же время было жаль её. Ведь это была её затея. И хотя он понимал, что с другим мужчиной, исключая Олега, она никогда не вела бы себя подобным образом, ему всё равно было неприятно быть свидетелем её падения...
   Странно, но теперь обе Наташи: и довоенная и теперешняя слились воедино и от этого сознание случившегося стало ещё тягостней. И тогда он легко отстранил её, встал, подошёл к столу, налил полный стакан вина и, не предлагая ей, залпом осушил его.
   Она молча наблюдала за тем, как он одевался. А когда он взялся за китель, не выдержала:
   - Ты не останешься?.. - Глаза её умоляли, горели ожиданием его утвердительного кивка. Но он не смотрел в них, боясь, что она сразу поймёт всё.
   - Натуля! - Впервые в жизни он назвал её так, как называл в своих мечтах. - Ты извини меня, но мне нужно идти!..
   - Олег!.. Ой, прости!.. - Толя, объясни, пожалуйста!.. Ведь мне показалось, что всё было хорошо... очень...
   Он помотал головой:
   - Я сам ещё ничего не понимаю,.. но мне,.. мне всё это очень неприятно. Сознанием я оправдываю нас,.. но душой... Прости меня, Наташа! Я завтра позвоню...
   На улице хлестал колючий ветер, швыряя в разгорячённое лицо острые крупинки снега. А он таранил его распахнутой грудью. Подошвы ботинок разъезжались по мокрой слякоти.
   Было ещё не поздно. Сумерки осеннего дня не успели ещё уплотниться в темноту ночи, но на столбах уже мерцали качающиеся фонари, от чего все тени тоже качались, будто весь мир опьянел.
   В голове начинало тихонько шуметь, вторя завыванию ветра. Это кровь вскипала от вина.
   Он шёл и шёл, не зная куда. - Просто против ветра... И силился понять, что же произошло? Мысли то вопросительные, то восклицательные, а то и просто с многоточиями, кружились в сумасшедшей круговерти, заглядывая в лицо, скалясь в ухмылке, кривя рты, и передразнивая друг друга. Все попытки поймать хоть одну, чтобы разглядеть внимательнее, терпели крах. Они были неуловимы. И это злило. Он напрягался в попытке сосредоточиться, но через мгновение напряжение соскальзывало с какой-то ступеньки и катилось вниз... Приходилось снова собирать волю из разрозненных, точно облачка, обрывков, складывать из них целое и с её помощью ловить ускользающие, как угри, мысли.
   Но вот, ему, как будто, удалось схватить за самый кончик хвоста самую назойливую из них. Он вцепился в неё зубами, дабы она не сумела выскользнуть. Потом подтянул руками близко-близко к лицу и, наконец, разглядел её. Это была именно та мысль, которая не просто не давала покоя, но и ставила всё на свои места. Именно та, которую он мучительно искал. Она одна отвечала сразу на все терзавшие его вопросы: "Наташки, подружки детства, Наташки, которую любил ровно половину своей жизни, больше нет... Она умерла во время эвакуации... от брюшного тифа. Об этом ему только что сообщила женщина, которая очень близко знала её.".
   Он остановился. Огляделся. Где-то справа скрежетал трамвай... Через один квартал наткнулся на остановку. Подождал и вскочил в первый попавшийся вагон, который добренчал его до Крещатика.
   Здесь, недалеко от рынка он знал один винный погребок, всегда прельщавший уютной обстановкой и широким ассортиментом хмельного.
   Миловидная "хохлушка" в яркой национальной одежде с лентами, в красных сапожках приятно улыбнулась и, поставив перед ним высокий фужер на тоненькой ножке и три шоколадных конфеты на блюдце с золотой каёмкой, полупоклонилась и сладко пропела:
   - Ласкаво просымо! - и вновь засветившись улыбкой, уплыла танцующей походкой.
   Анатолий проводил её грустным взглядом, взял фужер, и сказав вполголоса: - "За упокой души рабы божьей Наталии..." - и опрокинул в широко раскрытый рот, как это делает Виктор, все три звёздочки "Армянского"...
  
  
  
   Через несколько дней начались учебные полёты. Слушателей разбили на лётные группы по пять человек в каждой. Поскольку в каждой комнате общежития размещались тоже по пять человек, то и разбивка на группы произошла по комнатам.
   Неизвестно, по каким признакам назначали старшин лётных групп: то ли по опыту работы, то ли по налёту, то ли по классности, а может, просто, кто больше понравился инструктору внешне. Последнее было более вероятно, ибо в комнате номер четыре старшиной назначили именно Анатолия, хотя там жили лётчики и постарше, и поопытнее.
   В обязанности старшины входило обеспечение дисциплины и общего порядка в лётной группе: своевременный "отбой", то есть - отход ко сну перед лётным днём; своевременный подъём, приём пищи и прибытие на аэродром; а также проведение предполётного и послеполётного обслуживания материальной части, обеспечение явки на послеполётный разбор и организацию проведения в лётной группе других общеотрядных мероприятий.
   Вероятно, в силу того, что он был старшиной, инструктор назвал его фамилию первой в очерёдности полётов. Первые три полёта именовались "ознакомительными". Их выполнял инструктор, а слушатель мягко держался за управление и, по мере возможности, должен был запоминать его действия, чтобы в последующих полетах их воспроизвести.
   Несмотря на то, что он был свободен от пилотирования, первый полёт для Анатолия проплыл, словно во сне. Он видел, как инструктор плавно, но энергично дал сектор газа полностью вперёд, ощутил, как мощно взревел мотор и машина в трёхточечном положении побежала по бетонке... И всё! Всё остальное промелькнуло, как в тумане. Казалось, самолёт вовсе и не разбегался, а как-то сразу неестественно повис в воздухе. Но вот, уже машина накренилась, описывая широкую дугу над красными крышами, железнодорожной веткой и круглой серой водонапорной башней.
   - Аэродром видишь? - прозвучало в наушниках после второго разворота.
   Он посмотрел влево и долго отыскивал в бело-сероватой мгле лётную полосу. Наконец, различил на невыразительном фоне ещё более невыразительную серую полоску. Догадался - это бетонка.
   - Вот, здесь выполняется третий разворот, - вновь прозвучало в наушниках.
   На этот раз глазу было на чём остановиться: под ними проплывала широкая неровная лента реки с островком посредине, похожим на ячменное зерно. "Днепр!" - догадался он.
   Тут гул мотора уменьшился, сменился неравномерными хлопками, и самолёт пошёл на снижение. Анатолий снова поискал глазами аэродром, но нашёл его вовсе не там, где ожидал. Серая полоса едва виднелась почти у самого горизонта. Подумалось: "На По-2 при таком расчёте до неё не дотянуть.". И тут самолёт стал, как бы вспухать и полоса энергично приблизилась к ним, уходя под самолёт. Мотор загудел, увеличивая обороты, и они оказались прямо над ней. Инструктор резко убрал газ и энергично потянул штурвал "на себя" так, что он упёрся Анатолию в живот. "Высоко-о!" - чуть не вскрикнул он, но в тот же самый момент машина плюхнулась на "три точки" как раз против посадочных знаков и мягко покатила по бетону.
   Не останавливая машину, инструктор снова дал двигателю взлетный режим и она - О, чудо!.. - вновь повисла над полосой.
   Во взлёте нового самолёта не оказалось привычных, чётко выраженных стадий, как было на По-2. Здесь не нужно после дачи газа полностью отжимать штурвал от себя для подъёма хвоста, не нужно выдерживать самолёт над землёй после отрыва от неё для набора скорости, чтобы потом перейти к набору высоты. Ничего этого здесь нет. И когда наблюдаешь со стороны, то, кажется, что инструктор только даёт газ и сидит - ждёт, пока высотомер не покажет необходимую для разворота высоту.
   Только во время третьего полёта Анатолий сумел отвлечься, чтобы рассмотреть город сверху, найти Крещатик и Владимирскую горку. А театр и искать не нужно. Он сам бросался в глаза своей тёмной круглой крышей, чётко выделявшейся на фоне прямоугольных городских строений.
   Если бы не Днепр, с воздуха Киев ничего особенного собой не представлял. Просто - большой город. А вот Днепр смотрелся! Правда, не так здорово, как с Владимирской горки, но всё-таки... Особенно, когда летишь над левобережьем..!
   По команде инструктора Анатолий взял управление самолётом. И тут понял, что задача не так проста, как казалось со стороны.
   Инструктор слабо держался за штурвал, а иногда демонстративно клал ладони на колени и Анатолий в поте лица, дёргая за рычаги, чтобы удержать машину в требуемом положении, то и дело натыкался на его замечания: "Не выжимай сок из штурвала!", "Плавнее шуруй ногами!", "Не хлопай элеронами!", "Не заваливай крен!", "Выводи, сейчас проскочим..!". Постепенно он приноровился к движениям и почувствовал, что самолёт стал лучше слушаться. Прекратились и замечания.
   Что особенно долго не удавалось, это - не давить на штурвал в начале разбега и в первый момент после отрыва. Ну,.. никак руки не слушались. Они работали сами по себе, так как движения их прежде были отработаны до автоматизма и теперь требовали контроля сознания для приобретения новых навыков.
   В полёте вся лётная группа находилась в фюзеляже, и слушатели по очереди проходили в кабину после её освобождения предыдущим товарищем. После Анатолия сел Виктор. Дверь кабины закрылась, и примерно через минуту начался взлёт.
   Всё повторилось. Первые три полёта самолёт летел плавно, посадки были мягкие, а в четвёртом его корёжило, будто он вдруг разучился летать. На пятом он немного выправился и только посадки, быть может, были несколько грубоваты... Ничего,.. лиха беда - начало!..
   Когда левое сидение занял следующий слушатель, Виктор сел рядом с Анатолием.
   - Ну, как?.. - спросил Анатолий.
   - Ничего,.. летать можно...
   В общежитии, лёжа на кроватях голова к голове, они продолжили разговор о своих впечатлениях о новом самолёте.
   - Ерунда всё это! - сказал Виктор, когда речь зашла о его особенностях. - Просто, он раза в два или в два с половиной крупнее нашего и тяжелее. Вот, и все его отличия!..
   - Ну-у,.. не скажи-и... А оборудование?..
   - Да об этом никто не спорит... Ясно... Он вон, на сколько лет позже создан, потому и оборудование сегодняшнее. А так, всё остальное скопировано с нашего самолёта. А то, что он взлетает с трёх точек, так только потому, что перед конструктором стояла задача, чтобы он эксплуатировался на тех же аэродромах. Для этого и предкрылки придумали и тормоза... А не будь на нём такого мощного двигателя, то он, чёрта с два, взлетел бы с трёх точек.
   - И то, правда: на нашем Пашковском аэродроме на нём вполне можно взлетать и садиться классическим методом - места хватит!
   - А вот, давай, как выпустят самостоятельно, попробуем!.. Только надо, чтобы я у тебя был на правом, а ты - у меня... И мы все варианты попробуем... Думаю, в тюрьму нас не посадят, если мы с такой длинной полосы один раз взлетим с двух точек, да и сядем так же.
   Но в Анатолии тут же заговорил старшина, то есть лицо ответственное:
   - Нет, Витя! Зачем рисковать?.. Можно и в правду на неприятность нарваться... Уж лучше мы дома,.. когда сами летать будем, всё и попробуем.
   "Полёты в зону". Есть такие упражнения при переучивании на любом типе самолётов. Пилотажная зона - это воздушное пространство в районе аэродрома, отведённое для выполнения фигур высшего пилотажа. На крупных, а также учебных аэродромах таких зон может быть несколько. И располагаются они таким образом, чтобы обеспечивалась безопасность полётов, как производственной авиации, так и учебно-тренировочных полётов.
   Правда, на этом самолёте от высшего пилотажа остался разве что только "вираж" с креном в сорок пять градусов, да "срыв в штопор", в то время, как на По-2 выполняли вираж в шестьдесят градусов, то есть, почти, как на истребителе, аж дух захватывало! На нём только "бочку" не разрешалось делать, а так - весь остальной пилотаж - пожалуйста!
   А на этом даже в сорок пять градусов вираж делать страшновато: он весь дрожит и гудит "нечеловеческим голосом". И в штопор входит неохотно, причём, только с "колокола", когда задерёшь его почти вертикально. И как только устойчивость начинает теряться, дашь ему "ножку" в какую-нибудь сторону, тогда он вяло опускает нос через крыло, делает примерно полвитка и сам же выходит из "штопора". В авиации, на своём веку знавшей множество катастроф по причине "штопора", это свойство самолёта считается весьма положительным, ибо бывали и такие конструкции, которые вообще не выходили из него.
   Так-то оно так,.. да только "Высшего..." пилотажа-то "кот съел"! А иногда так хочется порезвиться, да покувыркаться! Даже, если на "петле" или "иммельмане" малость подзависнешь и на тебя - вся грязь из кабины, всё равно!.. И, тем не менее, ребята радовались, узнавая всё новые и новые качества машины. Им и невдомёк, что пересев в закрытую кабину, они навсегда распрощаются с "запахом воздуха" и с сожалением будут вспоминать его всю жизнь, ибо только в открытой кабине на высоте в полной мере можно им насладиться. И не беда, что в зимние морозы стоит только высунуться из-за козырька, лицо обжигает, словно кипятком и "чкаловские очки" примерзают к щекам, а нос всегда облезлый, как после солнечного ожога!.. Зато где ещё найдёшь такой чистый и свежий воздух?.. Разве, что высоко-высоко в горах... Но даже и там есть пыль. Пусть её меньше, чем внизу, но всё же - есть! А вот на "верхотуре", выше слоя инверсии - хоть продукты консервируй!..
   В зоне отрабатывали и останов двигателя с последующим запуском. Для этого набирали хорошую высоту, и инструктор показывал, как это выполняется в нормальном полёте, а затем это же повторял слушатель. В дальнейшем двигатель выключался без предупреждения в процессе выполнения любой фигуры пилотажа, а слушатель должен был быстро и грамотно запустить его с минимальной потерей высоты.
   Из зоны самолёт выводился на центр аэродрома на высоте не менее девятисот метров с посадочным курсом, затем двигатель выключался и инструктор показывал, как нужно заходить на посадку и выполнять её с неработающим двигателем...
  
  
  
   Зима всё больше вступала в свои права. Местность вокруг аэродрома запорошило белой пудрой, и она стала неузнаваемой. Теперь на месте белых полотнищ в форме буквы "Т" выкладывают чёрные, которые издали видно хуже, чем полосатую стартовую будку, где всегда находится "стартёр" (есть такая должность на аэродроме) и греются слушатели УТО, ожидающие своей очереди. Оно и теплее и от греха подальше... Как-никак, это - самолёт, а не машина: в случае чего, на обочину не съедешь!
   Морозы ещё были не сильные и лишь изредка доходили до пятнадцати градусов. Конечно, для По-2 это было бы ощутимо. Но на этом самолёте разница между зимой и летом из кабины ощущалась лишь визуально. В кабине было тепло, и сидели в ней в кителях.
   То, что на улице зима, слушатели ощущали только при подготовке самолёта к полётам или при его обслуживании после них. В отличие от производственных подразделений предполётное и послеполётное технические обслуживания осуществлялись самими слушателями под наблюдением авиатехника.
   Руководство учебными заведениями ГВФ, видимо, считало, что подобная практика принесёт больше пользы при освоении лётным составом новой авиационной техники.
   Поэтому после завершения предполётной подготовки в штурманской комнате аэропорта, в процессе которой они знакомятся с программой сегодняшних полётов, с их очерёдностью и прогнозом погоды на день, после подписания задания на полёт авиадиспетчером, все идут на стоянку к самолёту.
   К их приходу авиатехник осматривал самолёт, оценивал его состояние и расчехлял печку-бензообогреватель, а лётчики подкатывали её к мотору, подводили брезентовые рукава, в каждый из которых могла бы влезть голова человека в меховой шапке, под моторный чехол. Один из рукавов подводился к специальному отверстию в борту для обогрева кабины. Авиатехник запускал её, а лётчики, окружив, вдыхали тёплый бензиновый запах, исходивший от гудящей машины. Рукава наполнялись горячим воздухом, становились объёмными. Кто-нибудь в кабине самолёта периодически включал аккумулятор и проверял температуру масла в картере двигателя. Остальные проводили предполётный осмотр самолёта.
   После прогрева двигателя его расчехляли и запускали, под руководством авиатехника производили его опробование на различных режимах работы. Потом на левое сидение садился тот, кому предстояло летать первому, а остальная лётная группа размещалась в фюзеляже. Самолёт подруливает к стартовой будке, и вся группа выходит, оставляя в кабине инструктора и слушателя. Начинаются полёты...
   В середине декабря, вдруг, наступила оттепель. Днём температура поднималась выше нуля, а ночью подмораживало, отчего дороги и тротуары становились блестящими, будто их обливали лаком.
   И угораздило же Анатолия в темноте наступить на край ледяной кочки. Правая нога заскользила в сторону и вперёд, а левая неудобно подвернулась, и он упал навзничь, больно ударившись левым бедром. Кое-как добрёл до общежития. А утром ногу раздуло, и она не влезла в ботинок. В одном ботинке на правой и в комнатном тапке на левой ноге с помощью Виктора, он добрался до поликлиники аэропорта. Врач - хирург определил растяжение связок, наложил повязку, назначил лечение и освободил от полётов на целую неделю, прописав постельный режим.
   Первые два дня он не обедал, а только завтракал и ужинал тем, что приносили товарищи. На третий опухоль заметно спала, и он ухитрился всунуть больную ногу в ботинок. Опираясь на палку, добрёл до столовой и плотно пообедал. Придя домой, лёг в постель. Нога натужно ныла. Кое-как нашёл для неё удобное положение и незаметно стал проваливаться в дрёму.
   Из этого состояния его вывел негромкий стук в дверь.
   -- Да-да, входите! - С любопытством приподнялся на локтях. - Наташа?!.
   Он и раньше предполагал, что ему не удастся так просто освободиться оттого, что их связывало и связывает, от их непростого прошлого и настоящего. То, что ему каким-то образом, всё равно придётся с нею объясниться, он знал твёрдо. Но, как и где это произойдёт, не имел понятия. И тем более не предполагал, что это произойдёт здесь и сейчас. Но Наташа пришла и тем определила, что момент настал.
   Коричневая колонковая шубка и белая шерстяная вязаная шапочка принесли с собой морозную свежесть улицы, а весёлый румянец её щёк - лёгкую беззаботность.
   - Где здесь у вас раздеться? - Голос её звучал так, будто только вчера они расстались и заранее условились о встрече и не где-нибудь, а именно здесь.
   - Вон там, за дверью... Какими судьбами?..
   Своим вопросом Анатолий пытался утвердить реальное положение вещей, так сказать, поставить всё на свои места. Но она не поддалась на его уловку и, как ни в чём не бывало, подошла к нему, нагнулась и чмокнула его в губы.
   - Ты что, не рад моему приходу?
   - Да-нет... - и попытался встать.
   - Ты лежи, лежи!.. Я, можно сказать, всего на минутку: только проведать. - И уселась на край кровати. - Как себя чувствуешь? - Холодная рука коснулась лба, прошлась по волосам.
   - Как ты узнала, что я болею?
   - Сорока на хвосте принесла... - глаза её сияли. - Что ж ты не позвонил?.. Как ушёл, так - ни духу, ни слуху...
   - Некогда было. Полёты начались...
   - А как Марина?.. Пишет?..
   - Да,.. - регулярно...
   - У неё всё нормально? - Опять загадочное сияние в глазах.
   - Да, будто бы - всё...
   - Обо мне вспоминал?
   - Да.
   Внимательно глядя в его глаза, словно гипнотизируя, она низко склонилась к его лицу и медленно приблизила свои губы к его губам. Но не коснулась их. Возможно, ждала, что они сами раскроются ей навстречу.
   - Ну что ж... - она весело выпрямилась. - Теперь будешь дважды папой.
   Не дав ему опомниться, снова склонилась близко-близко и доверительно шепнула:
   - Я беременна...
   Анатолия словно ошпарило кипятком. Он аж подскочил и попытался встать, но она навалилась на него всей грудью и закрыла его рот своими губами. В голове его загудело, мысли, готовые высказаться, разбежались в стороны. Он ощущал только сладкий поцелуй и горячую близость её тела. Руки сами обняли её и заскользили вдоль туловища до округлых выпуклостей и крепко прижали к себе. Она тяжело задышала и стала шарить руками, ища конец одеяла.
   - Дверь..! - вспомнил он.
   Она встала, отряхнула юбку, подошла к двери и щёлкнула ключом, торчавшим из замочной скважины. Возвращаясь назад, на ходу расстегнула кофту, сняла её и аккуратно повесила на спинку стула. Расстегнула юбку и через голову стянула её. Он видел, как при этом задрался подол комбинации, открыв для обозрения голубые рейтузы, туго обтянувшие таз. За юбкой на спинку стула упала и комбинация, и шёлковые чулки с обручами широкой розовой резиновой ленты распластались на его сиденье, свисая почти до пола. Туда же шлёпнулись и рейтузы, и бюстгальтер с круглыми белыми чашечками, обрамлёнными белыми кружевами.
   Он подвинулся, освобождая место ей, излучавшей приятное тепло...
   Была половина третьего дня. Они лежали рядом потные и расслабленные.
   - Олег знает? - Правая его рука, на плече которой покоилась её голова, перебирала пальцами волосы на её виске.
   - О чём?
   - О том, что ты беременна.
   - У-у-гу-м...
   - И как..?
   Она помолчала. И неохотно:
   - Рад, конечно...
   - Эксцессов не было?
   - Нет. Слава богу, что ты подвернул ногу!..
   - Вот это - интересно!.. Причём здесь моя нога?
   - А как ты думаешь: не подозрительно ли то, что ты приезжал к нам каждый выходной, а тут три недели глаз не кажешь? И, вдруг, о-о, - совпадение! Я два года не беременела, а тут, стоило ему на недельку отлучиться - и я готова!.. Ну-ка сопоставь!.. Я, конечно, сразу тревогу забила, как только ты не появился в выходной. Говорю: "Что могло случиться?". Спрашиваю: "Никаких "ЧП" с вашими самолётами не было?". "Нет, - говорит. - Не слышал... А - что?". "Да, - говорю, - Анатолий сказал, что полёты должны начаться. И, почему-то, не приехал, не позвонил...". "Ладно, - говорит, - я узнаю.". Вторую неделю ты не приехал. Тут я серьёзно забеспокоилась. Спрашиваю: "Узнал, что-нибудь?". "Нет, отвечает, - на счёт "ЧП" - ничего такого не было. А что с Анатолием, не виделся я ни с кем, кто мог бы знать.". А вчера говорит: "Лежит твой Анатолий в общежитии, поскользнулся, упал, ногу подвернул. Может, выберешь время, навестишь? А то неудобно как-то получается: человек заболел, а мы не проявили никакого беспокойства. Купи ему что-нибудь сладенькое...".
   - Ну, купила?
   - Ага!
   - Что?
   - А что, не сладко было?.. Я подумала, что в твоём положении - это лучшая "сладость". А то, что внеочередной грех случился, так: - "Семь бед - один ответ!". И, чуть помедлив, подняв веки и устремив на него взгляд серьёзных глаз, добавила: - Ну, что я могу поделать? - Люблю тебя, родной мой!.. И - всё!..
   Анатолий и сам прекрасно это чувствовал. При каждой новой встрече с нею, он видел это по её глазам и, видимо, не только он. Но Олег оказался очень порядочным и тактичным. Если о чём-то и догадывался, то держал это при себе, не подавая вида ни при общении с ним, ни, тем более, с нею. Но что делать ему - Анатолию? Месяца три-четыре назад вопросов бы не было, хотя и тогда ситуация оказалась бы сложной. Олег не заслуживал того, чтобы просто так, взять и разбить его семейный очаг. Судьёй, в конце концов, оказалось бы время. Но он знал: ответь он Наташе взаимностью и от этого очага останется лишь пепел. Сейчас ему было легче: у него есть повод для отказа от неё - Марина, это же облегчало и положение Олега, но не Наташи. Ей труднее всего! Потому-то именно её и необходимо щадить больше всех. Их безответственный поступок (Нет, не сегодняшний! Этот - только продолжение того, который был совершён три недели назад, и сам по себе принципиально ничего не значил.) значительно запутал " Гордиев узел", который суждено разрубить именно ему. Но, как это сделать, не причиняя ей ненужной боли? И этот будущий ребёнок - его ребёнок... Разве он не знал тогда, какую ответственность это будет налагать на него? Как могут и как должны сложиться взаимоотношения этих четырёх людей: двух фактических и одного мнимого родителей, и самого ребёнка? Как это может отразиться на взаимоотношении его самого с Мариной? Ничего не говорить ей и носить эту тайну с собой всю жизнь? Знать, что у тебя есть сын или дочь и не иметь права открыто любить своего ребёнка,.. скрывать родительские чувства от самого близкого человека? Это и непорядочно, и нечестно, и вряд ли осуществимо. Нет, он так не сможет!.. Посвятить в тайну Марину? Но, какими будут последствия? Ведь, к сожалению, он ещё не знает её, как следует!.. Не разрушит ли это создаваемый им самим очаг?..
   Масса вопросов кружилась в голове, и на них нужно было найти ответ и, притом, быстро, ибо Наташа ждёт его реакцию на своё признание. А может быть, проще посвятить и её в эти вопросы и вместе искать ответы на них?..
   - Да, крутую кашу мы с тобой заварили... - раздумчиво проговорил он, глядя в её ждущие глаза.
   - Мы?.. Ты ошибаешься!.. - Я!.. И не спорь!.. Я много думала об этом! Во всём виновата я! Я наивно полагала, что прошлая довоенная жизнь осталась позади и возврата к ней не будет потому, что не вернутся люди, её олицетворявшие: папа, мама и ты. В той жизни я всегда была ведомой. За меня всё решали вы... Когда вас не стало, я вынуждена была зачеркнуть её, как реальность. Она осталась лишь в моей памяти, как нечто светлое, сказочное. Иногда меня разбирали сомнения: "А была ли она на самом деле? Может быть, это был только сон?.. Прекрасный,.. но всё-таки, сон?.. А реальность - это Олег, воспитатели и ребята, которые меня окружали... Это была семья - моя большая реальная семья. Да и как могла я, имевшая всего лишь пятнадцатилетний опыт жизни, по иному смотреть на неё?..
   - Но, ведь ты узнала, что я вернулся. Это было ещё семь лет назад... Тогда ещё не всё было потеряно...
   - Когда я узнала, что ты жив, я уже принадлежала другому и, поскольку я тебя не видела воочию, то и продолжала думать, что ты остался в другой жизни. В этом и есть основная моя вина, что не смогла, вернее, не захотела найти связь между этими двумя периодами своей жизни. Я испугалась трудностей, испугалась усложнений. Та конструкция казалась мне более простой и потому более прочной, и я решила не утруждать себя разрешениями сложных головоломок, решила делать так, как договорились с Олегом: ждать его.
   - Вот, видишь, ты сама приняла это решение! На тебя же никто не давил...
   - Никто - да. Давило "что": Давило то, что я тебе изменила!.. Я кусала себе локти!.. Тысячи раз называла себя "дурой!", проклинала свою слабость... Но разве я могла предвидеть? Для меня тот мир и жизнь в нём рухнули, как мне казалось, навсегда. Вот, в этом - моя главная ошибка!.. Да, я сама... Я и говорю, что виновата во всём я сама, потому, что не верила в возможность возврата прошлого. Но оно вернулось таким неожиданным и чудесным образом. И с тех пор моя жизнь, вдруг, раздвоилась: с одной стороны я и Олег - наша установившаяся семья, с другой - я и ты. Оказалось, что связь с тобою - сильнее,.. прочнее, чем с Олегом. Видимо, первая любовь сильнее всего! И я, вдруг, поняла это. И поэтому мне стало обидно, что, имея на тебя больше прав, чем твоя Марина, в силу каких-то моральных предрассудков я вынуждена снова потерять тебя и теперь - навсегда? Я не хотела с этим мириться и искала способ вернуть тебя. Решение было найдено и в этом, сам того не подозревая и, конечно, не желая, помог мне Олег своим внезапным отъездом в Москву. Я решила воспользоваться представившейся возможностью и пригласила тебя к себе.
   Но я знала и другое: уломать тебя будет непросто. Но попытаться нужно было: игра стоила свеч.
   - Значит, это была только игра? Хитрая игра?..
   - Нет, что ты! Всё было очень серьёзно. Я люблю тебя!.. И может быть, больше твоей Марины... Это - точно! Я люблю тебя половину своей жизни, а она только три месяца... Я хотела ребёнка... Если прежде я просто хотела ребёнка, то теперь я захотела его именно от тебя. Это была главная движущая сила. Моя задумка мне удалась, но как гласит диалектика, одно разрешённое противоречие породило массу новых. Теперь противоречий стало больше, и они оказались ещё сложнее. Тогда было только одно: я тебя люблю, но принадлежу другому и не имею права принадлежать тебе, жить с тобой. Теперь же... Как ты думаешь, сколько у нас с тобой времени вот так лежать и разговаривать? - Вдруг спросила она.
   - Ребята должны прийти не раньше шести. А сейчас, - он посмотрел на свои "штурманские" часы, - сорок восемь минут третьего.
   - Ну, и ладненько: я думаю, времени нам хватит и поговорить, и попрощаться... - она многозначительно посмотрела на него и провела рукой по его животу под одеялом. Потом поцеловала его грудь в том месте, где лежала её голова, прижалась к нему.
   - Итак, про кашу... Я её заварила, и хлебать, в основном, придётся мне самой. Но я не жалею! Знаешь, тяжело любить, не получая взаимности. А я, хоть на время, на час-два получила тебя. Вот, ты уедешь... Не знаю, будешь ли вспоминать меня?.. Наверное, думаю, будешь. Ведь я отдавалась тебе от души, без остатка. Такое не забывается... Так вот, ты уедешь, но ты оставил мне частичку себя... И я всю свою любовь отдам ей. Это будет мне компенсация за тебя... Что касается тебя, я думаю, что тебе тоже будет небезразлично, что в Киеве у тебя есть ребёнок... Кстати, у тебя всегда есть повод приезжать к нам: ведь мы - твои друзья!.. Приезжай, встречайся с ним,.. люби его!..
   Анатолий вспомнил. Как три недели назад выпил "За упокой души рабы божьей Наталии". Тогда он думал, что с нею всё покончено. Теперь же, вслушиваясь в её рассуждения, он понимал, что - Ой, нет! С Наташей ничего не покончено! Вот, она лежит рядом, тесно прижавшись горячим телом. И он не может оттолкнуть её, прогнать. И не только потому, что она его старая подружка, что она до сих пор его любит, но и потому, что она - мать его будущего ребёнка. А значит, она не просто Наташка, а что-то большее, значительнее.
   Между тем Наташа продолжала:
   - Вот, только не знаю, расскажешь ли ты о нём Марине? Конечно, это дело твоё, но я боюсь, что может произойти утечка информации и это может дойти до Олега. Я бы очень не хотела огорчать его. Он не заслуживает этого. Он прекрасный человек и я люблю его и не хотела бы, чтобы мы сделали ему больно.
   - Наташа, ты повторяешься...
   Она приподнялась, улыбнулась удивленно:
   - Ты... ревнуешь?.. Толечка, милый, ты ревнуешь!..
   - Да нет... Вообще... Я бы сказал,.. не совсем этично лежать в постели с мужчиной и говорить ему о своей любви к другому мужчине.
   - Не этично? Чудак ты! О какой этике может идти речь в разговоре чужого мужа с чужой женой в его постели? У нас сейчас полная неэтичность, но между нами,.. в наших с тобой отношениях всегда существовала откровенность. Я всегда говорила с тобой, как "на духу". И по другому не смогу.
   - А с Олегом?
   - А с Олегом,.. ревнивый ты мой!.. С Олегом до нашей последней встречи с тобой, я тоже была вполне откровенна... Но теперь... в его же интересах... я вынуждена от него кое-что скрывать.
   - Нет - раньше...
   - Что: "раньше"?
   - Раньше, чем до последней встречи... Ты ведь не говорила ему, что любишь меня!.. Не говорила, что собираешься заиметь от меня ребёнка!..
   Наташа покраснела. Да, это была правда. И если до тонкостей разобраться в их отношениях с Олегом, то между ними никогда не было полного откровения. Ещё с детского дома, с тех пор, как он взял шефство над нею, оберегая её, он многого ей не говорил. И теперь он прекрасно видел, что с момента встречи с Анатолием она сильно изменилась, но не проронил ни слова и ведёт себя так, будто ничего не произошло. Она оценила это, и, заботясь о будущем их семьи, будет платить ему тем же.
   - Да, ты прав. Он немножко "в себе". И между нами никогда не было полного откровения. Он щадил меня, я щадила его. Я понимаю, что это, так сказать, "во благо", но чем мне всегда хорошо было с тобой, так это тем, что не нужно было никакой дипломатии. Я всегда была с тобой совершенно откровенна, и это упрощало наше общение. Мне с тобой всегда легко. Разговариваю, будто сама с собой... И, если бы ты сейчас позвал меня с собой, я бросила бы всё... Жалко, конечно, Олега! Я представляю, какой бы это был удар по нему! Но всё равно, я не посмотрела бы ни на что, если бы ты меня... любил!.. Ну, ладно, а то я сейчас разревусь... - И она вновь прижалась щекой к его груди и повела рукой под одеялом...
  
  
  
   Вся лётная группа пилота-инструктора Сучкова, кроме Анатолия, сегодня подошла к самостоятельным полётам. Накануне каждый слушатель проделал несколько полётов с правого сидения под контролем пилота-инструктора, который сидел на левом, и теперь был готов выполнять обязанности второго пилота. Дело в том, что по учебной программе, при выполнении самостоятельных полётов слушателями, пилот-инструктор обязан покинуть борт самолёта и наблюдать за полётами с земли со стартовой будки, где имеется радиостанция. Отсюда, при необходимости, он может передавать на борт любые указания.
   В других группах, где инструкторами были не штатные работники УТО, а пилоты, прикомандированные из производственных подразделений на период массового переучивания лётного состава, имеющие опыт инструкторской работы. Между ними негласно установилось нечто, вроде соревнования: чей слушатель вылетит первым самостоятельно. Поэтому в некоторых группах отдельные слушатели вылетели ещё на прошлой неделе.
   У Сучкова же была своя метода: в его лётной группе к этому упражнению все слушатели должны были подойти одновременно, чтобы не было ни "передовых", ни "отстающих". В этом был свой определённый резон: он понимал, что не все люди в процессе обучения схватывают программу одинаково. Одни это делают быстрее и легко, другие - медленнее и туже. Он соглашался и с тем, что и в профессии пилота, как и в других профессиях, есть и хорошие специалисты и не очень... Но главной его целью была безопасность полётов. Это был основной постулат его работы. С этих-то позиций его метод имел существенное преимущество перед остальными: при выполнении самостоятельных полётов на правом сидении находился пилот, имеющий такую же подготовку, что и на левом. И если последний допускал ошибку, то правый пилот мог ему всегда помочь. И даже, если левый пилот по какой-либо причине выбывает из строя, то правый в состоянии завершить полёт.
   В других же лётных группах, где инструктора соревновались между собой, на правом сидении, как правило, находился "балласт", что было вполне закономерно, ибо тех, кто "хватал программу на лету", обычно форсировали, и они сильно отрывались от остальных. Такой метод имел недостатки и в педагогическом плане, а именно, - в психологическом аспекте: он воспитывал у "передовых" чувство зазнайства и высокомерия, а у "отстающих" - неуверенность в себе, что в лётной профессии одинаково плохо.
   Сегодня первыми Сучков выпускал самостоятельно пилотов Яковенко и Рыбакова. Николаю Яковенко было уже где-то за сорок, и он имел солидный опыт полётов на По-2.
   Сначала они получили по два "вывозных" полёта с инструктором. Первым их отлетал Виктор, а потом - Яковенко. Он так и остался на левом сидении, а Виктор, закрыв за инструктором дверь самолёта, сел на правое.
   Погода была, как по заказу: небо ясное, вовсю светило солнце, был слабый морозец и, главное, ветер до пяти метров в секунду. Его неустойчивость по направлению не могла существенно повлиять на качество заходов на посадку и качество самих посадок.
   Но когда Яковенко отлетал свои четыре полёта и они с Виктором поменялись местами, последний, пристёгивая ремни, увидел, как из стартовой будки выскочил инструктор и побежал к самолёту. Виктор показал Яковенко, чтобы тот впустил его.
   - Рыбаков, - сказал инструктор, остановившись в проёме двери в пилотскую кабину, - сейчас синоптики выдали новый прогноз. Они ожидают ухудшение видимости до четырех километров. Так что, я посижу в фюзеляже, на всякий случай, а вы действуйте по плану и не обращайте на меня внимания. Считайте, что меня здесь нет. А вы, - это относилось уже к Яковенко. - закрывайте дверь и садитесь на своё место. В случае ухудшения погоды предупредите меня.
   Первые три полёта Виктор выполнил нормально. Но, взлетая в четвёртый раз, обратил внимание на то, что местность за взлётно-посадочной полосой начинает тонуть в плотной дымке, Пока выполнялись первый и второй развороты, Яковенко доложил инструктору. Тот вошёл в кабину, но садиться не сидение не стал. Стоя между сидениями, он подбадривал Виктора:
   - Спокойно, Рыбаков. Продолжайте делать всё, как я вас учил. Мы же с вами не раз летали в таких условиях.
   И, действительно, используя радиокомпас, он выполнил третий и четвёртый развороты, а пролетая над дальним приводом, на высоте двести метров, увидел и полосу. Дальнейшие заход и посадка особых осложнений не вызвали.
   - Ну, вот, поздравляю вас, товарищи! - улыбаясь, сказал им инструктор, когда Виктор освободил полосу и подрулил к стартовой будке. - На сегодня вы свободны. А мы продолжим, если погода не ухудшится.
   Время было обеденное.
   - Надо бы обмыть это событие, как ты смотришь? - спросил Яковенко, когда они входили в аэровокзал.
   - Конечно, надо, Николай Степанович. Но я думаю, надо это сделать со всей группой.
   - Я тоже сначала так думал. А что если больше никто не вылетит?
   - Ну и что же? Сегодня обмоем наш вылет. А завтра - их...
   - Ну, смотри,.. Вообще-то можно и так... Но сейчас перед обедом по сто грамм, я думаю, делу не помешает...
   - В общем-то, конечно...
   Пообедав в столовой, напарники пошли в магазин.
   - Сколько водки возьмём? - Спросил Виктор.
   - Водки?.. Да ты что!.. - Коньяк! По такому поводу положено пить коньяк!
   - Ну, ладно - коньяк. Сколько будем брать?
   - По бутылке на брата...
   - Не многовато ли? Завтра летать...
   - Завтра летать не должны... После самостоятельных летать не положено!
   - Инструктор ничего не говорил... Давайте так: каждый вылетевший ставит бутылку. Нас четверо... Если вылетят все, то четыре бутылки на пятерых... получается по четыреста граммов на нос.
   - А инструктора ты не считаешь?
   - А он пойдёт?.. - усомнился Виктор.
   - Не знаю. В общежитие может не пойти, а вот, в ресторан..?
   - Давайте после полётов пригласим... Сначала предложим в общежитие, а если не согласится,.. надо бы обсудить с народом. Мне не хотелось бы в ресторан по двум причинам: в ресторане нам придётся обмывать без Милютина; а во-вторых - дороговато.
   - А чего дорого? Бутылки возьмём с собой, а там закажем одну для виду и хватит... А Милютину сегодня, вроде, лучше... Донесём!
   - Ладно, пусть будет по-вашему. Но как быть с закуской? Если мы сейчас не возьмём, то после полётов будет поздно. А если возьмём и придётся идти в ресторан..? Куда денем?..
   - А что ты можешь купить в этом магазине? Снатку?.. Так она не испортится. Конфеты - тоже... К чаю пригодятся... Колбаса - тоже всегда пригодится! Яйца? - всегда съедим...
  
   ...Сторожкий пёс - верный страж - дремал... Он лежал, свернувшись калачиком, чутко контролируя окружающий мир. Он не привык к женской ласке... И потому сразу же откликнулся на прикосновение руки. Он вскочил, поднялся на задние лапы, готовый служить,..
  
   Пятнадцать часов десять минут...
   ... Наездница лихо вскочила в седло и пустила коня вскачь по бездорожью, через кусты и овраги. Он легко проскакивал препятствия. При этом наездница привставала на стременах, и из груди её вырывался стон. Перед очень высокими препятствиями конь вставал на дыбы, она припадала к его гриве и её пышные волосы падали, закрывая лицо колпаком. Когда она распрямлялась, волосы откидывались назад, открывая её лицо, перекошенное гримасой бьющих через край внутренних ощущений, а стон переходил в крик, похожий на визг. Скачка была бешеная, дикая...
   К финишу конь и наездница пришли почти без сил. Пересекая черту, конь победно заржал, а она издала торжествующий крик, эхом ударившийся в окружающие предметы, слегка подёрнутые дымкой наползающей темноты...
  
   - Ух, ты-и!.. Хороший фильм... - Яковенко кивнул на цветную афишу у кинотеатра. Если завтра летать не будем, обязательно схожу ещё раз...
   - Да, фильм хороший. Я тоже смотрел... Интересно, чем сейчас занимается Милютин?.. Спит, наверное,.. или книжку читает...
   - Не-е, наверно, спит... После обеда ох, как спать хочется!.. Если бы не идти на аэродром, я бы сам сейчас завалился бы...
   - Да, но обедал ли он?..
   - Если не обедал, вот, выпивка есть, закуска - сойдёт. Сейчас отнесём всё в общежитие, кстати, и узнаем его мнение на счёт того, где отметить это событие. - Говорил Яковенко, бережно прижимая к груди завёрнутые в бумагу бутылки... - Посмотри-ка, сколько там времени?.. Сколько осталось до конца полётов?
   Виктор переложил кульки в левую руку, задрал рукав:
   - Десять минут четвёртого...
  
   ...Ресницы Наташи дрогнули, затрепетали и открыли большие невидящие глаза. Где-то в их глубине блеснула искорка узнавания, которая, приближаясь, заполняла зрачки. По мере того, как она его узнавала, лицо её озарялось довольной благодарной улыбкой и склонялось всё ближе к нему, полураскрыв губы. И вот, они впились в свою жертву, жадно высасывая последние соки... он лежал обессиленный и опустошённый. Больная нога заныла. Он повернулся, сваливая нетяжкую ношу.
   Наташа начала одеваться. Он лежал на боку и наблюдал, как со спинки стула в обратном порядке исчезали её вещи.
   - Ты зайдёшь к нам перед отъездом? - спросила она, застёгивая блузку. Он кивнул. - Приходи, когда будет время. Мы тебе всегда рады!
   - Слушай, Рыбаков, я сейчас уроню бутылки. - Пытаясь улыбнуться, скривил губы Яковенко. - Руки занемели... Возьми-ка одну и сунь мне в карман пальто. Вот так, а теперь - другую... Фу ты! Вроде и не тяжёлые, а руки так устали...
   Одну бутылку засунул себе в карман Виктор, две остальные Яковенко взял за горлышки и понёс, как гранаты.
   Когда вошли в коридор общежития, Яковенко предложил:
   - Давай, до "кормушки" наведаемся! Может, там привет из дому прислали.
   И они повернули направо.
   Когда они снова вышли в коридор, Виктор заметил, как за угол свернула молодая женщина в коричневой меховой шубке и белой вязаной шапочке. Шла она со стороны их комнат. Что-то знакомое показалось ему в её подвижной фигурке. Глаза его масляно загорелись: "Ах, опоздал!".
   Анатолий только чуть успел надеть на себя нижнее бельё, когда дверь снова отворилась. "Наверно, Наташа забыла что-то сказать." - мелькнуло в голове, но на пороге появились улыбающиеся и раскрасневшиеся от мороза товарищи.
   - Ну, Толян, можешь нас поздравить!
   - Счастливчики!.. - не скрывая зависти, улыбнулся он. - Надо обмыть... - И тут же заметил Яковенко, будто готового броситься под танк: в обеих руках были бутылки, завёрнутые в бумагу и из карманов высовывались такие же головки. - О-о, я вижу, вы уже подсуетились...
   - Вот, мы хотим узнать твоё мнение. - Виктор вывалил на стол бумажные кульки. - Может, инструктора пригласить?
   - Куда?.. Сюда?..
   - Не знаю, можно и в ресторан... Но ты же не сможешь...
   - Почему? Я сегодня уже ходил в столовку.
   - Да ну-у!.. Молодец!.. Ну, тогда мы договариваемся... Да?
   - Давайте, если согласится...
   Инструктор не согласился и им не посоветовал. Он сказал, что пока стоит погода, её надо использовать. А "обмоют" они окончание их лётного обучения обязательно!
   На том и порешили. Правда, одну бутылку "товарищи лётчики" перед ужином всё же "уговорили".
   Через два дня Анатолий уже ходил, не хромая. Его допустили к полётам, и он форсировано догонял своих. А ещё через три недели лётная группа в полном составе во главе со своим инструктором поехала, в город и в небольшом укромном ресторанчике, подальше от любопытных глаз, отпраздновала окончание переучивания. Выпили много: к оставшимся трём бутылкам коньяка подкупили ещё три. Да три заказали в ресторане ( две - для "отвода глаз", потом - ещё одну "на посошок").
  
   В Краснодар друзья приехали в середине января. Погода стояла морозная. Анатолий переночевал у Виктора. На следующий день они вдвоём поехали на аэродром.
   За время их отсутствия в отряде произошли серьёзные изменения. Вместо трёх авиаэскадрилий теперь стало четыре. Новая эскадрилья должна была первой перейти на новую авиационную технику, то есть, на самолёты Ан-2. Новость обрадовала друзей, ведь прежний командир звена остался на своём старом месте, а их командиром теперь стал всеми уважаемый лётчик Филиппов из "стариков". И ещё: в отряде - новый замполит, некий Миронов. Говорят, что мужик - толковый.
   О сроках поступления новой техники здесь ещё не имели понятия. Но рассчитывали на лето или, в крайнем случае - на осень. А пока друзьям придётся летать на своих "старушках" - По-2 по своим же почтовым кольцам.
   На просьбу Анатолия, дать ему на несколько дней отпуск, Филиппов ответил, что завтра он его и Рыбакова оттренирует на лыжах, то есть, даст им межсезонную тренировку, а потом решит с командиром эскадрильи вопрос об отпуске.
   На следующий день друзья были в полной зимней экипировке: в куртках на собачьем меху, в толстых меховых брюках с подтяжками через плечи, в собачьих же унтах, надетых на меховые носки, называемые "унтятами", на головах - кожаные шлемы на кучерявом овечьем меху и в меховых крагах с длинными брезентовыми "раструбами", натягиваемыми на рукава куртки.
   А каким примитивным после Ан-2 показался их старенький "кукурузник", в который им нужно было залазить, с трудом перекидывая ногу в унте через борт кабины. Как и следовало ожидать, в первых полётах ребята выравнивали самолёт на посадке выше, чем положено: сказывался навык, приобретённый на новом самолёте, где высота глаз пилота от земли раза в два выше, чем на По-2. Но недостаток этот легко устраняется, стоит лишь произвести несколько посадок, а вот, с морозом - дело хуже: нос и щёки щипало, запотевшие очки примерзали к щекам, да и экипировка сильно сковывала движения. Успокаивала лишь мысль, что зима здесь недолгая, нужно только немного потерпеть, а уж в следующую зиму они будут летать в тёплых кабинах.
   Но своенравная природа решила, видимо, доказать обратное: к концу тренировки ветер усилился, а вечером повалил снег. И началась "чехарда", называемая синоптиками "общей метелью".
   Мело три дня и три ночи подряд. Ветер доходил до ураганной силы. И снег всё несло и несло... Он летел горизонтально, и было непонятно, почему же в таком случае его намело на высоту телеграфных столбов? Притом, уплотнило его до ледяной твёрдости. Дороги, конечно, замело и все виды транспорта стояли.
   Казалось, что этой кутерьме не будет конца.
   И хотя, внешне жизнь города будто бы замерла, на самом деле она продолжалась. Где-то, несмотря на непогоду, рожали женщины, кто-то болел, а кто-то и умирал. Кто-то нуждался в чьей-то помощи; у кого-то кончились дрова и уголь, у кого-то - продукты, так как не рассчитывали на столь долгую и морозную зиму и каждый "протягивал ножки по своей одёжке".
   А утром четвёртого дня, проснувшись, все поняли, что "Чёртовой свадьбе" пришёл конец и сквозь ледяные "занавески" окон люди, у кого они выходили на запад, наконец, увидели солнце. Но те, у кого окна или двери выходили на восток, не могли не только увидеть его, но и не имели возможности выйти на улицу - с этой стороны дома по самые крыши были засыпаны плотно утрамбованным снегом. Таких откапывали соседи.
   А мороз "трещал" градусов под тридцать. Ну, совсем, как где-нибудь в Сибири!
   Анатолий вылез в окно, откопал дверь, проделав к ней траншею в снегу. На аэродром он шёл по совершенно незнакомой местности: по отшлифованной до блеска снежной равнине. Шоссе, по которому он ходил на работу туда и обратно, теперь не существовало. Вместо него шла, протоптанная кем-то тропинка, петляя между верхушками тополей, торчавшими из-под снега, да кончиков телеграфных столбов с чашечками изоляторов и проводами, лежащими прямо на снегу. Сначала телеграфные столбы шли шеренгой справа вдоль колхозного скотного двора и силосных ям, от которых в тёплое время всегда исходил специфический запах, потом через мнимое шоссе "перепрыгнули" налево. В этом месте провода, пересекавшие тропинку, приходилось просто перешагивать.
   Вход в служебное помещение лётного отряда был плотно закупорен. Их двери, куда в течение трёх дней никто не входил, ибо всё руководство жило в городе, с которым всякое сообщение было прервано, были так же завалены снежными сугробами, у которых уже копошились люди. Это были работники отряда, живущие в станице и, так же, как и он, пришедшие на работу.
   Другая группа людей орудовала лопатами на стоянке у засыпанных по втулки винтов самолётов.
   Руководили всеми старший штурман отряда и один из командиров звеньев авиаэскадрильи авиации спецприменения, жившие в трёхэтажном доме аэропорта на краю аэродрома. Дома эти хорошо знали в станице, особенно молодёжь, потому что на первом этаже одного из них был клуб аэропорта, где по вечерам демонстрировались кинофильмы, проводились концерты художественной самодеятельности и устраивались танцы.
   Сначала каждый, будь то лётчик или авиатехник, пытался откопать свой самолёт и потому они разбрелись по стоянке и копошились по одному, по два человека у самолёта, причём, у некоторых самолётов вообще никого не было. Старшие командиры сообразили, что таким образом они будут откапывать технику до второго пришествия.
   А задача стояла, чтобы откопать и подготовить к полётам несколько самолётов санавиации, так как надобность в них могла появиться в любой момент. Поэтому всех бросили на эти самолёты. А несколько человек расчищали и выход со стоянки на лётное поле.
   Лопат на всех не хватало, работали по два человека на одну. А чтобы они не простаивали, сменялись через двадцать-тридцать минут. Те, что не работали, грелись в помещениях, вход в которые был уже освобождён от снега.
   После хорошей "зарядки" с лопатой, от которой "горели" руки и щёки, Анатолий курил, стоя в коридоре лётного домика, когда мимо проходило озабоченное чем-то начальство. Вообще-то он мог бы и не интересоваться, чем оно озабочено. Для этого причин было предостаточно. Почти весь командный состав и лётчики "старики" жили в городе. Трамваи не ходили. Дороги не были расчищены... И штурман с командиром звена вдвоём отдувались за всех командиров. Если старший штурман и соображал кое-что в отрядных делах, то командир звена был далёк от них, и эта нагрузка ему была явно не по плечу. Он ограничивался тем, что поддакивал старшему по должности и званию.
   Да, Анатолий мог бы запросто пропустить мимо ушей их разговор, если бы не прозвучало название той станицы, где жила Марина. Он насторожился и пошёл за ними. Из обрывков фраз, долетавших до него, он понял, что кому-то нужно туда лететь, но пилотов, допущенных к подбору площадок с воздуха, нет.
   Командиры вышли во двор и, преодолевая наносы, направились к административному домику, вход в который был уже расчищен. Там располагались штаб, бухгалтерия и кабинеты старших командиров. Он решил подождать в коридоре лётного домика и занял позицию у окна, продышав в стекле небольшой глазок.
   Ждать пришлось недолго. Буквально через несколько минут оттуда выскочил командир звена. Размахивая левой рукой, он смешно перепрыгивал через заструги, держа правую в кармане куртки. Его лохматые унты, словно две рыжие собачонки, игравшие друг с другом, поочерёдно подскакивали вверх. Бежал он явно к лётному домику. Он спешил, и Анатолий не осмелился бы остановить его, чтобы узнать, что случилось в Марининой станице. Но командир, ввалившись в коридор, сам обратился к нему:
   -Милютин, сбегайте, пожалуйста, на стоянку и пригласите к командиру пилота Николаева. Срочно!
   Николаев прибыл в отряд на год раньше других молодых пилотов и потому пользовался у них репутацией "старичка". Не спросив разрешения, Анатолий следом за ним ввалился в кабинет. Старший штурман сидел за командирским столом и разговаривал по телефону, а командир звена, присев на подоконник, курил сигарету "Тайга". Разговор шёл о срочном санзадании. Анатолий понял причину озабоченности командиров. Девушке восемнадцати лет, бывшей в положении, угрожала гибель, если сегодня же в местную больницу не будут доставлены дефицитные медикаменты. Положение было критическим: никакой транспорт не ходил. Доставить ампулы можно было только самолётом. Но городской аэродром вовсе не был пригоден для полётов. Он находился в черте города и со всех сторон был окружён домами. Ветер, вырываясь между ними, как из аэродинамической трубы, превратил его поле в пустыню с барханами.
   Час назад из города вышли два лыжника, с лекарствами, которые скоро должны быть здесь. Но ещё не откопали ни одного самолёта, и нет никого, кто смог бы выполнить это задание. Сам командир звена сегодня, идя на работу, нечаянно поскользнулся и упал, неосторожно подвернув правую руку. Теперь он лететь не мог.
   Штурман говорил, а на другом конце провода ему что-то возражали. Видимо, разговор происходил с кем-то, кто был намного выше него по положению, ибо, временами, он вскакивал, принимал почтительную позу, но, опомнившись, садился. Испарина выступила на лбу, но он, видно, её не замечал.
   Анатолий сразу сообразил, что больная девушка - Марина. Совпадало всё: станица, возраст, положение... Правда, ей ещё нет восемнадцати... Но сказать, что девушка семнадцати лет - в положении, не очень... Потому могли подумать, что ей - восемнадцать. В этом случае не возникает никаких вопросов.
   - Николаев, вы летали по Темрюкскому кольцу? - Спросил старший штурман, отставив трубку от уха.
   - Никак нет. Я летаю по Ейскому и Приморско-Ахтарскому...
   - Нет, не летал...- сказал штурман в трубку. - А вам, что?... - это уже относилось к Анатолию, стоявшему за Николаевым. Трубка была прижата к груди, чтобы там (!) не слышали разговора, не относящегося к делу.
   - Я... летаю по Темрюкскому кольцу!
   - Ну, так что?.. Ты слышал, о чём речь?.. Ты допущен к подбору?.. У тебя какой класс?..
   - Третий...
   - Третий? Но к подбору не допущен?!
   - И Николаев не допущен...
   - Слушай, Милютин, я тебя не вызывал, а ты впёрся сюда и морочишь мне голову. Она у меня и так уже заморочена. Иди, занимайся своими делами... Да, да... Слушаю вас, товарищ командир...
   "Нет, я обязательно должен лететь! Марина в опасности! С нею что-то случилось... Кто, если не я, должен спасти её?.. Кто-нибудь другой может не выполнить задания! Им что: погода не позволила - и всё!.. Нет, я должен лететь... Наверно, это - перст судьбы!".
   - ... Хорошо, сейчас ещё подумаем... Есть!.. Есть!.. Понял!.. Доложу...- И штурман бережно, будто в ней сидел сам командир отряда, положил трубку на рычаги аппарата.
   Николаев стоял, переминаясь с ноги на ногу. Весь вид его говорил, что он здесь лишний. Он терпеливо ждал, когда ему разрешат уйти.
   - Товарищ капитан! - снова подступил к штурману Анатолий. - Мне не нужно подбирать пло...
   Зазвонил телефон, штурман снял трубку, отмахнувшись от Анатолия.
   - Мне не нужно подбирать площадку. - Продолжал Анатолий, обращаясь уже к командиру звена. - Я там садился... У меня там своя площадка... Может быть, вы помните, летом там "почтарь" на вынужденную садился из-за отказа двигателя? Так это был я... Мне ещё за это благодарность объявили... Был приказ... Я её с закрытыми глазами... Площадка ровная, отличная... Там поле пшеничное... И подходы с трёх сторон нормальные... Только с одной стороны - лес... И от станицы недалеко... - Говоря это, он искал поддержки у командира, но тот понимающе развёл левой рукой, пожимал плечами и кивал в сторону старшего штурмана, мол, "Что я? Я вас понимаю... вы, вон, ему доказывайте...". Однако, когда штурман освободился, он сказал:
   - Так, оказывается, Милютин там уже садился...
   - Садился?.. Когда?..
   - Летом... на вынужденную...
   - А-а,.. летом..! - протянул тот разочарованно. - А сейчас - зима!..
   - Товарищ капитан, - вмешался Анатолий, - она в прекрасном состоянии. Там, понимаете, пшеничное поле... Большое... Подходы с трёх сторон открытые,.. главное - с востока... И станица недалеко. Я там и садился, и взлетал. Так что, можно считать, что я провезён на неё. У меня даже кроки есть...
   Штурман, вдруг, заинтересовался:
   - Кроки, говоришь?.. Давай!..
   - Разрешите, я сбегаю за планшетом!
   - Валяй!..
   На обратном пути он столкнулся с Николаевым. Тот задержал его за руку:
   - Слушай, Милютин, зачем тебе это нужно? Ну, они - начальство. Это понятно... Но у тебя-то чего голова болит? Ты прогноз знаешь?.. То-то! Учить вас надо! - договаривал он уже самому себе, продолжая свой путь.
   Когда Анатолий с планшетом вошёл в кабинет, старший штурман спросил:
   - А ты после возвращения с переучивания межсезонную подготовку прошёл?
   - Да.
   - Когда?
   Анатолий задумался.
   - Шестнадцатого января.
   - Кто тренировал?
   - Командир звена Филиппов.
   - Какую оценку поставил?
   - По-моему, "Отлично"...
   - По-твоему или "Отлично"?
   - "Отлично".
   - Сейчас проверим. Василий Митрофанович, принеси, пожалуйста, из штаба его лётную книжку!
   "А вдруг, Филиппов ещё не успел записать тренировку в лётную книжку!", - мелькнула тревожная мысль. Такое бывало. Оттренирует командир пилота, а из-за того, что тренировку закончили поздно, отложит запись на завтра. А "завтра" что-то помешало...
   - Нет в книжке записи, - появился в дверях командир звена, держа в руке открытую книжку.
   "И тут - "загвоздка"!" - нервно подумал Анатолий.
   - Как же так, Милютин? - штурман недоверчиво посмотрел на него.
   - Не знаю. Значит, он не успел записать, а тут - метель... Посмотрите задание на полёт.
   - Да, Василий Митрофанович, посмотри в папке выполненных заданий.
   Через пару минут на пороге появился командир с заданием в руке.
   - Да, вот задание на тренировку пилотов Милютина и Рыбакова. Милютин налетал один час, пятьдесят пять минут. Общая оценка - "Отлично". Выводы: "Допустить к полётам в осенне-зимний период по перевозке пассажиров и почты по закреплённым кольцам и на лыжах, согласно присвоенному минимуму погоды".
   - Какой у тебя минимум?
   - Сто на десять...
   - Да, не густо... Ну, давай твои кроки!
   Разобравшись в схеме, штурман недовольно заметил:
   - Это кроки твоей вынужденной посадки, а не кроки посадочной площадки. Здесь не обозначены ни её размеры, ни сектора захода на посадку, нет профиля препятствий на подходах, не указана высота над уровнем моря и нет "розы ветров". И, главное: нет выводов и разрешения командира на её эксплуатацию. Из схемы можно извлечь лишь местоположение площадки по отношению к станице и что с запада она граничит с лесом и что на ней находились копны соломы, и что это, в сущности, не площадка, а вспаханное поле. Ну, ладно. Я доложу командиру.
   Штурман набрал нужный номер и доложил обо всём командиру отряда. А потом долго выслушивал указания последнего, повторяя время от времени:
   - Понял вас, товарищ командир...
   Наконец, он положил трубку.
   - Вот что, Милютин! - Он уставился Анатолию прямо в переносицу. - Ввиду серьёзности обстановки,.. а вопрос стоит на контроле самого первого секретаря Крайкома,.. - его указательный палец показал в потолок, словно там, на чердаке и находилась эта самая чрезвычайно высокопоставленная особа. - вам, в порядке исключения,.. - Анатолий отметил про себя его переход на "Вы", как благоприятный симптом, - командир отряда разрешил выполнить это ответственное задание... Поскольку вы не допущены к санитарным полётам, оно вам будет оформлено, как доставка почты, то есть, ценной бандероли... А так, как вы не допущены к "подбору", то ваша посадка на вынужденную будет засчитана, как провозка. Имейте в виду: последнее было главным аргументом, позволившим командиру отряда принять такое чрезвычайное решение... Сейчас вот, доложили, что один самолёт уже подготовлен к полёту. Мы обговорим порядок выполнения полёта, потом командир звена расскажет вам, как с воздуха определить пригодность площадки и как совершить посадку без посадочных знаков. Я свяжусь со станицей, чтобы там организовали встречу.
   Самолёт По-2 - тихоходный. В авиационной практике бывали случаи, когда он попадал в зону сильного встречного ветра, по скорости превышающего максимальную скорость самолёта и тогда он, буквально, летел "хвостом вперёд".
   Сейчас нужно всё предусмотреть, тщательно рассчитать, а в полёте внимательно следить за изменением обстановки, чтобы принять единственно правильное решение. Об этом и напомнил Анатолию командир звена. Ещё он рассказал, как тяжело, а иногда даже невозможно бывает определить высоту выравнивания на посадке, то есть высоту вывода самолёта из планирования непосредственно перед землей над белой, как молоко, однообразной заснеженной её поверхностью. Поэтому, чтобы облегчить лётчику эту задачу, на снег выкладывают что-нибудь контрастирующее с общим фоном: чёрные полотнища или разбрасывают сено, солому, ветки деревьев, кустарников или рассыпают золу. Всё это Анатолий знал и раньше, но сейчас был благодарен ему за конкретные советы, применительно к сегодняшним условиям и к данной площадке. Используя схему, вычерченную им летом, он подсказал несколько вариантов захода на посадку в зависимости от направления ветра. И посоветовал садиться ближе к деревьям, к кустарникам, чтобы использовать их в качестве контраста.
   Оба они: и старший штурман, и командир звена строго-настрого предупредили: никакого риска! Сначала он должен пролететь над площадкой на высоте пятидесяти метров с посадочным курсом, то есть, - строго против ветра для обзора её поверхности в направлении посадки и последующего взлёта. При наличии любых сомнений или неуверенности в благополучном исходе полёта ему категорически предписывалось уйти на "второй круг" и даже вернуться на аэродром. Правда, что в этом случае будет с Мариной, они ничего не говорили. Об этом дипломатично умалчивалось. Но ведь и он так же дипломатично умалчивал о своей кровной заинтересованности в результатах полёта. Он согласно кивал головой, а про себя упрямо повторял: " Всё равно, сяду!"...
  
   Гладкая, чуть волнистая поверхность аэродрома перламутрово слепила отражавшимися от неё солнечными лучами. Солнце к тому времени взобралось на свой апогей и с этой властительной высоты огорчённо взирало на свои владения, в которых несколько дней подряд хозяйничали его извечные враги: тьма и холод и их приспешник перевёртыш-ветер, который хоть и живёт за его счёт, но при всяком удобном случае старается ему напакостить. И на этот раз они подло воспользовались тем, что Владыка был далеко, хотя и знали: шкода их не останется незамеченной и безнаказанной. Знали, что их настигнет возмездие... Но когда ещё это будет! А сейчас можно похулиганить! Знали, что у него на попечении не одна только Земля, есть и другие планеты. И пока он обойдёт все свои владения по раз навсегда установленному маршруту, наводя на них порядок, нарушаемый их тамошними собратьями, ещё сколько времени пройдёт!
   А к моменту его возвращения, они разбегутся, как не раз уже бывало: тьма, как обычно, спрячется за "шарик", а холод сбежит к полюсам и, дрожа, будет наблюдать оттуда, ожидая удобного случая, чтобы ринуться поближе к экватору; а перевёртыш-ветер... тот станет лезть из "кожи вон!", подлизываясь к хозяину, поскуливая, подвывая и, понося, на чём свет стоит, его недругов; будет усердно подметать перед ним все дороги и тропинки, вылизывая их до твёрдого грунта.
   Но, самое главное, они все хорошо усвоили, что Владыка не злопамятен и не мстителен: он, как и все сильные, добродушен. С завидным трудолюбием и дотошностью он восстановит нарушенный порядок и простит его нарушителям. Только одного он никогда и никому не прощает: беспечности. Тут уж он беспощаден!..
   Плотный морозный воздух с треском рассекался лопастями винта и звенящей спиралью отбрасывался назад. Как только самолёт на секунду останавливался, коварный мороз тут же прихватывал зазевавшуюся лыжу в надежде, что человек в кабине, устав от бесполезной борьбы, махнёт рукой и отдаст её всю в его полную власть. Но не тут-то было! Человек попеременно до отказа надавливает на педали руля поворота, а послушный ему руль отклоняется то влево, то вправо, раскачивая хвост самолёта до тех пор, пока тонкая ледяная корочка не лопнет и мороз, с сожалением кряхтя при этом, не отпустит лыжу. И тогда лыжи вновь заскользят, повизгивая от радости движения, по воле сотни лошадей, впряжённых в бешено вращающиеся лопасти.
   Но вот, они завращались ещё быстрее и машина, покачиваясь, а иногда и подпрыгивая на застругах снежного наста, вылизанного до стеклянного блеска, побежала, оставляя за собой жалобно вздыхающий ветер и поднятую им снежную пыль.
   Движение ручки - и самолёт, скачком оторвавшись от земли, повис над нею, удаляясь ввысь. Воздух туго свистел мимо козырька, звеня и играя на расчалках, как на струнах. За козырёк не высовывайся - мигом "ошпарит"! Мороз "ошпаривает" не так, как жар. Обожжённый чувствует боль мгновенно, а обмороженный - только потом, попав в тепло. Тем мороз и коварен, и опасен, что действует без предупреждения.
   Земля под плоскостью двигалась медленно - мешал ветер. Сейчас он был встречный и отнимал добрую половину крейсерской скорости. А там, куда летел самолёт, по прогнозу он должен был быть ещё сильнее.
   Сердце человека колотится в груди, стараясь помочь сердцу самолёта, но что стоят его бесплодные трепыхания! Оно может даже разорваться от натуги, но от этого самолёт не продвинется вперёд ни на сантиметр.
   Анатолий понимал это прекрасно, но не мог спокойно взирать на то, как машина, будто нарочно, "черепашьим шагом" плелась на запад. Вот, если бы к сердцу приделать пропеллер, оно, наверное, полетело бы быстрее скорости звука туда, где сейчас находились его мысли.
  
   Марина только что вошла в хату. Она хорошо поработала лопатой, воспользовавшись тем, что тётя на работе: она не разрешала ей физические нагрузки. После метели, которая бушевала три дня, во дворе намело сугробы и ей пришлось расчищать дорожки к колодцу, к хлеву, к сараю и до калитки. Попыталась разгрести снег и за калиткой, да куда там! У забора его спрессовало так, что не только деревянная лопата, но и штыковая не брала. Люди проделали тропинки прямо через сугробы и ходили, будто альпинисты.
   Но это всё - не беда! Зимы на Кубани коротки и скоро снег растает и единственным отличием этой весны от прочих будет несколько большее количество грязи на улицах и влаги в огородах и на полях. А для урожая это даже хорошо.
   В школу Марина ходить перестала - стеснялась. Уже невооружённым глазом было заметно её особое положение.
   После той памятной ночи отношение тёти к ней изменилось. Она стала мягче, внимательнее. Ни в чём её не упрекала, а главное, перестала донимать её разговорами о своём непутёвом братце. Она первая из окружающих заметила перемены в Маринке и недавно сама посоветовала ей не ходить в школу. Если бы сегодня она была дома, то, конечно, не разрешила бы ей делать эту тяжёлую работу. Да и теперь взбучки от неё ей не избежать: придя с работы и увидев, что дорожки расчищены, она её обязательно взгреет. Не строго, не грубо, но так, что Марине будет неловко. Она знала это, но не удержалась... Нет, работы у неё предостаточно. Во-первых, она делает всё по дому... А это только для непосвящённых - "ничего особенного!". Женщины же, занимающиеся домашним хозяйством знают, как вечером ноги еле до постели доносят. Одной воды надо сколько перетаскать: и людям, и скотине. А скотина - метель - не метель, а и пить, и кушать требует. А учёба?.. Она ведь только в школу не ходит, а по вечерам открывает свои учебники и сидит до поздней ночи над ними. Информацию о том, что проходили в классе, ей регулярно доставляет Манька. Кстати, и её отношение к ней тоже изменилось. В станице уже все знали, что Марина этим летом выйдет замуж за лётчика. И это возвышает её в их глазах. Это тебе не за тракториста или комбайнёра выйти! Хотя они в станице - элита!..
   Теперь она не скрывает от близких своих отношений с Анатолием. А иногда, когда вся семья бывает в сборе, читает им отрывки из его писем.
   А недавно тётя, улучшив момент, спросила:
   - Чи ты шо думаеш за пелюшкы та другу одэжу для дытыны?
   Марина удивлённо подумала: "А ведь и правда, троих тётиных детей выходила, а вот, приготовить приданное своему ребёнку и в голову не пришло."
   - Давай, я тэбэ научу, як их шыть. Днямы потэхэньку и будэш шыть соби.
   Таким, вот, образом и стала она собирать приданное своему будущему малышу. Тоже - работа.
   Сегодня весь день на душе радостно: получила от Толечки очередное письмо. Он сообщает, что осталось всего одно упражнение: маршрутные полёты. Это займёт, примерно, пару дней. Потом они получат документы об окончании переучивания и разъедутся по домам. В Краснодаре он сразу возьмёт отпуск и примчится к ней, потому что очень соскучился. Но тут, вдруг, вспомнилась Шурка Рева. Они - одногодки. Осенью она вышла замуж, но с мужем ещё не расписалась: ещё нет восемнадцати. Она тоже в положении. А недавно не убереглась и простудилась. Теперь в критическом состоянии положили в больницу. Марина знала её, как хорошую, порядочную девушку, одно время они даже дружили. Она очень близко к сердцу приняла её несчастье.
   По просьбе Марины Манька каждый день наведывается к ней. И на днях сказала, что её состояние ухудшилось... Везти в город врачи не решаются - боятся, что не выдержит дороги. А здесь лечение не то, да и лекарств нужных не оказалось. Мирошниченко обзвонил всех, кого только мог. Из Краснодара обещали прислать нужные медикаменты, да тут метель замела все дороги...
   В сенях кто-то затопотал. Дверь отворилась и вместе с клубами морозного воздуха в хату ввалилась Манька. Щёки её пунцово горели, полушубок и бурки с галошами - в снежной пыли.
   - У-у, холодына! - весело пропела она.
   - А чого ты ны у школи? - удивилась Марина.
   Та махнула рукой.
   - Сёгодни урокив нэ було! Тикэ тры чоловика прыйшлы. - И Манька довольно улыбнулась.
   - А до Шуркы ты ны заходыла? Як вона там?
   Улыбка сползла с Манькиного лица.
   - Була... Мэнэ до нэи ны пустылы... Кажуть ныважни дила. Ждуть самолёт з городу з ликарствами. А воно витэр опъять пиднымаеться... - Но, заметив, как нахмурилась Марина, тут же переменила тему разговора: - Може, тоби помогты чого?.. Я бачу: дорожкы росчищины... Нэвжели сама?
   - А то хто ж? Тёти николы,.. до тылят побигла...
   - Ты гляды, як бы и з тобою, як з Шуркою ны получилось! Тоди мы пэрэд твоим литуном ны оправдаемся!..
   Произнося слово "литун", Манька уже не прищуривала с ехидством свои проворные глазки. Теперь она выговаривала его с оттенком уважения и зависти. А на Маринку смотрела не как на высокомерную девчонку, какой её всегда считала из-за её нежелания с нею дружить, а как на близкую родственницу, которой в жизни здорово повезло. Каждым словом и жестом она старалась показать свою близость к ней и свою причастность к этому значительному событию. Не только в их станице, - рассуждала она, - но даже во всём районе вряд ли найдётся такая семья, которая могла бы похвастать родством с настоящим лётчиком. И ещё ей мечталось, что если свадьбу будут играть здесь в станице, то с женихом могут приехать его друзья - лётчики. И тогда: чем чёрт не шутит! - кому-нибудь может приглянуться и она сама... А что? Она - "не лыком шита"! Жаль, конечно, Васыля!.. Тогда ему придётся дать отставку... Но не терять же из-за него своё счастье! Вот, тогда бы Маринка слетела со своих лётных высот! Тогда уж, хочешь-не хочешь, а пришлось бы ей с нею считаться... Вот бы жизнь пошла!..
   Но какая, конкретно, пошла бы жизнь у Маньки, не хватало фантазии. Конечно, она жила бы в городе... Но, каков он город? Его она видела всего раза два, да и то мельком, когда отец брал её с собой на базар.
   - Ладно, я побигла. Бо у мэнэ ще богато дилов. - И Манька растворилась в облаке морозного пара.
  
   Двигатель надрывался на максимальных оборотах. Скорость по прибору более ста двадцати километров в час, но самолёт будто застыл на месте, впаянный в плотный морозный воздух. Уже раз шесть пилот, рискуя обморозить лицо, высовывался за борт, чтобы точнее засечь ориентиры базы отсчёта для определения путевой скорости. Но с каждым разом результаты отсчёта всё больше разочаровывали: с каждым разом путевая скорость оказывалась меньше предыдущей. В последний раз "визирка" на навигационной линейке указала число "пятьдесят". С такой скоростью до станицы лететь ещё с полчаса, не меньше! Это в кино или дома за интересной книжкой полчаса могут пролететь незаметно. Здесь же это равносильно вечности! Сердце, рядом с которым под мехом куртки покоились две коробки с ампулами, разрывалось от нетерпения: ещё целых полчаса!..
   Внизу деревья были голые - весь снег с них сдуло ветром. А на открытых местах поверхность земли испещрена штрихами быстрых и злых змеек белой позёмки. Мело... Значит, у земли ветер тоже сильный. Слава богу, что ещё не видно признаков метели! Сама позёмка ещё не давала повода для беспокойства. Она могла оказаться даже полезной, ибо помогала определить состояние поверхности земли и направление ветра. Но она - предвестник метели. Подуй ветер сильнее и в приземном слое всё покроется, как в тумане. Тогда дело - швах!
   Перед вылетом на метеостанции уже были приняты донесения из Темрюка и Анапы об усилении ветра до штормового, то есть, до пятнадцати-восемнадцати метров в секунду. А это уже - низовая метель. Опасна она тем, что, поднимая снег на сравнительно небольшую высоту от земли, создаёт искажённое представление о горизонтальной видимости. Сверху земля просматривается нормально, а когда самолёт при заходе на посадку попадает в этот слой, лётчик "теряет" землю и, следовательно, - пространственную ориентировку. И только лишь счастливая случайность может спасти его от аварии или катастрофы.
   Плюс ко всему, ещё докучал мороз. Температура воздуха в тот день была на двадцать градусов ниже той точки, когда основной компонент нашего организма из жидкого состояния вдруг превращается в твёрдое, да притом ещё и в кристаллическое. Особенно доставалось щекам в тех местах, где они соприкасаются с резиновой обкладкой "чкаловских очков", надеваемых на лицо с некоторым натягом. То и дело их приходилось растирать. От частого снимания краг руки не успевали нагреться. Чтобы пальцы не коченели, он собирал их вместе в "ладошке" краг и таким образом полузажатым кулаком попеременно то одной, то другой рукой держал ручку управления.
   Здесь ещё ярко светило солнце, но на западе небосвод был уже мутным, серым. Линия горизонта там совсем терялась. Может, там двигался какой-нибудь фронт?.. На синоптической карте, которую ему показали на метеостанции, на территории края никаких ни красных, ни синих линий не было. Достал планшет. За его слегка матовым плексигласом прочёл прогноз погоды по маршруту, но там ни о каких фронтах речи не было. Из опасных метеоявлений там указывались лишь штормовой ветер и связанную с ним низовую метель.
   "Ничего себе - низовая!" - удивлённо подумал он. Опыт полётов у него был не ахти какой, потому и удивляться приходилось нередко. Жизнь, случай за случаем, преподносила свои уроки, и он уже привык к этому и каждое событие, не переставая удивляться, складывал в копилку кладовой своей памяти. Когда-нибудь потом его командиры в служебных характеристиках на него будут называть это официальным термином: "опыт лётной работы".
   Так, например, за время работы на Кубани он неплохо изучил особенности повадок внутримассовых гроз, которые в летнюю пору, словно пьяные в праздничный день, шатаются по краю. От них приходится всячески изворачиваться, чтобы не попасть в переделку. И вспоминая рекомендации синоптиков, как их лучше обходить, пришёл к однозначному выводу: лучше с ними вообще не встречаться. Обходить их спереди на нашем тихоходе не надо и пытаться: скорости перемещения грозы и самолёта довольно сопоставимы между собой - можно попасть в "шкваловый воротник" и тогда от самолёта и щепок не соберут. Обходить сзади - тоже ничего хорошего! - Можешь угодить в зону ливневых осадков, которая находится, как правило, в тыловой части облака, где очень возможно поражение градом. Обходить низом?.. Ну, если хочешь, чтоб тебя шарахнуло молнией, - попробуй! Конечно, лучше всего обойти верхом!.. Но, поскольку высота верхней кромки такой облачности выходит за пределы десяти километров, то на нашем "вездеходе" об этом можно только мечтать!..
   ...По всем признакам он уже находился над местом назначения, но станицы обнаружить не смог. Вон лес, возле которого он летом садился, а вот и само поле... Но где же станица? Ошибки быть не могло... Вот и характерный изгиб реки. Там, где, по идее, она должна быть, с запада на восток тянется несколько десятков длинных, растрёпанных сизых линий, похожих на дым...
   Присмотрелся. Точно - это дым из труб, но самих домов не видно. Всё выяснилось после того, как самолёт поравнялся с этими дымами: с восточной стороны все дома по самые крыши занесены снегом. Поэтому со стороны полёта их и не видно. А вот, с другой стороны образовались воронки в виде полумесяца, обрамлённые подковообразными сугробами, обжимавшими их, словно клещами. Вот это - метель поработала! Впрочем, чему здесь удивляться? Такая же картина была и в самой Пашковской... Забыл, как сам вылазил через окно?!.
   Подлетев ближе, Анатолий заметил на краю площадки тёмные фигурки, наполовину погружённые в снеговой поток. Создавалось впечатление, будто люди с лошадьми пытались перейти вброд бешено несущиеся воды широко разлившейся реки. Здесь уже не было отдельных змеек позёмки. Сплошная масса снега, шевелящаяся как живая, пеленой покрывала поле, не давая рассмотреть состояние её поверхности. Стал снижаться. На высоте пятьдесят метров самолёт стало нещадно бросать то вверх, то вниз, то в стороны.
   Теперь главная задача - сесть! Марины он, конечно, не увидит: ему нельзя оставлять машину ни на минуту. Надо передать ампулы и тут же взлететь. И ещё попросить встречающих, чтобы из колхоза звонили в отряд и сообщали о состоянии её здоровья.
   Глянул вперёд и ужаснулся: восточный край леса, который ещё издали неплохо просматривался, теперь прямо на глазах тонул в снежной кутерьме. И вся эта снеговерть буквально через считанные минуты накроет площадку и похоронит её в первобытном хаосе.
   Его обдало жаром, потом по всему телу разлился холод и он оцепенел. От того, что творилось впереди, его обуял животный страх. Он ощутил нутром, что через несколько минут сесть уже будет невозможно.
   Времени на раздумье не было. Левой рукой сунул до отказа шарик сектора газа, а правой круто заложил самолёт в левый боевой разворот. Мотор взревел и, словно понимая, что в нём сейчас заключены: и жизнь, и смерть; и надежда, и разочарование; и слава, и позор; и вера, и любовь... - потащил самолёт вверх и тот, подгоняемый ветром, ставшим теперь попутным, понёсся навстречу всем этим "и"...
   Разворот для захода на посадку сделал спаренный, сразу на сто восемьдесят градусов и со снижением, не убирая газа. Сначала самолёт, увлекаемый ветром, нёсся над станицей, как сумасшедший, но к концу разворота его снова будто подвесили. Поймав взглядом темневшие во вращающемся белом пространстве точки встречающих, он вывел машину чуть правее. Мотор ревел, брызгая масляной слюной на плекс козырька. Самолёт дрожал всем корпусом и, словно понимая важность момента, напрягался из последних сил. И, хотя стрелка указателя скорости вибрировала на значении "сто сорок", фигурки приближались так медленно, будто кто-то невидимый держал самолёт за хвост огромной резиновой лапой, которая нехотя-нехотя растягивалась. И чем ниже он снижался, тем сильнее его швыряло во все стороны. А леса впереди уже не было...
   По всем правилам садиться в таких условиях нельзя, ибо шанса на благополучную посадку почти нет. Он равнялся, примерно, одной сотой доли процента. Но жизнь ведь не уложишь ни в какие правила, наставления и инструкции! Как мерить на проценты шанс спасения близкого и любимого человека, когда он погибает? На миг ему представился образ Марины, мечущейся в бреду, и искусанными, опухшими от жара, губами зовущей его. Он увидел отчаянную борьбу со смертью, которая заглядывает в угасающие глаза.
   А спасение так близко! Вот, оно! Он мысленно ощущает коробки, лежащие за пазухой, за толстым слоем собачьего меха рядом с бешено колотившимся сердцем. Но, увы! Их нельзя ни передать тем, ждущим внизу, ни сбросить!
   От сознания своего бессилия его бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что обстоятельства сильнее его и это могло бы его оправдать... Оправдать?.. Перед кем? Перед теми, кто, замерзая под пронизывающим ветром, ждут его?.. Или перед нею, которая, может быть, уже не приходит в сознание?.. Или перед собственной совестью?.. любовью?.. Да разве перед ними можно оправдаться!.. Разве... Если он сейчас же не примет меры, зависящие от него, не сделает всё для её спасения, разве сможет он потом жить?.. Ну, разве что как трус, глубоко вогнав во внутрь, в одну единственную клеточку души свою кричащую совесть, ежесекундно повторяя: "Я не мог! Это было выше моих сил!.."?
   Перед глазами вставали возможные последствия: то он видел обломки самолёта, разбросанные на десятки метров, то свое безжизненное тело, распростёртое на снегу... И кровь била в голову... Но образ умирающей Марины всё это делал таким мелким и незначительным, что на них не хотелось обращать внимания.
   Всё это разом промелькнуло в мозгу в течение короткого мига, у которого, по существу, и не было-то никакого "течения".
   Нет, ему не нужно было именно сейчас принимать какое-то решение! Оно уже было принято ещё перед вылетом. Теперь же ему предстояло только осуществить его. Несмотря на лютый холод, он снял краги, сунул их под себя. Ещё в полёте, он до мельчайших подробностей рассчитал все свои действия при посадке. И, когда самолёт стал приближаться к сплошной снежной пелене, убрал газ, выключил зажигание, перекрыл пожарный бензиновый кран. Всё это было проделано левой рукой, а правой нужно было досаживать самолёт.
   Садиться решил с полуопущенным хвостом. Так самолёт будет меньше подвержен неожиданным порывам ветра и легче "нащупать землю". Но есть опасность зарывания носков лыж в снег, если они провисают. Занозой кольнуло в мозг: всё предусмотрел до мелочей, а вот проверить перед посадкой положение лыж не догадался. Не до того было!..
   Только вот, беда - выполнить такую посадку, когда не видно ни земли, ни горизонта, весьма и весьма не просто, если не сказать "невозможно"! А когда самолёт вошёл в сплошную снежную кутерьму, которая опутала весь мир, ограничив его кусочком капота да перекрестьем расчалок, кое-как различавшимся сквозь помутневший козырёк, осталось надеяться лишь на "Авось!"...
   Мотор не работал. Сквозь меховой шлем слышно было лишь завывание ветра в расчалках, да шуршание вращающегося винта.
   Носок правой провисшей лыжи зарылся в снег, и Анатолию показалось, что мир закружился и перевернулся...
   - Мари-и-и-и...- выхватил ветер из кабины самолёта и унёс в сторону станицы...
  
   Дверь хаты с грохотом распахнулась и в комнату влетела запыхавшаяся Манька. Полушубок на ней был расстёгнут, платок на голове съехал набок, рыжие волосы из-под него растрепались. Непривычно широко раскрытыми глазами она смотрела на Маринку очумело.
   - Зараз твий литун разбывся!.. - выдохнула она сходу и упала на стул.
   Марина смотрела на неё непонимающими округлившимися глазами. Рот полураскрыт.
   - Як?.. Колы?.. - слова застревали в горле, а в голове непонятный сумбур. "Шось Манька плэтэ?.. - копошилась мысль. - Вчёра тикэ письмо от ёго получила..."
   - Зараз из Краснодара самолёт прылытив, для Шурки Рэвы ликарства виз. Но систы ны смог. Ёго дядько Сэмэн с Мишкой Шуркиным встричав. Так Мишка кажэ, шо самолёт колы садывся, пэрэвырнувся и на куски розлытився. На ёму твий литун був. Зараз ёго у больныцю повизлы.
   - Мабудь, нэ вин, а хто-сь похожый..? - запротестовала Марина.
   Она не могла сообразить, как Анатолий мог оказаться в Краснодаре, и тем более - здесь? Нет, это какая-то ошибка! Этого не могло быть!
   - Та ни-и! Дядько Сэмэн казав, шо вин...
   Вдруг, комната закружилась, и в глазах потемнело. Она поднесла руки к лицу, но колени подогнулись, и она повалилась на пол. Манька подхватила её под руки и с трудом усадила на стул, пошлёпала по щекам, придерживая одной рукой, чтобы не свалилась снова.
   Марина открыла глаза. Комната продолжала кружиться, но с замедлением. Перед нею на коленях стояла Манька и дула ей в лицо. Она тоже кружилась вместе с комнатой
   - Дэржысь за стулу. Я зараз воды прынэсу. - сказала она, вскочила и побежала на кухню. Через полминуты она уже была тут и совала Марине в губы стакан с холодной водой. Вода разливалась и стекала по подбородку за шею, на грудь. Сделала несколько глотков. Вроде немного полегчало. Маньке непривычно больно было смотреть на неё. Ей страшно захотелось уйти подальше от этого безутешного горя, уйти поскорее...
   - На, - сунула ей в руку холодный стакан. - Сыди, ны шебуршись! Я зараз за тётей сбигаю. - И выскочила из хаты, как ветер.
   Марина сидела, опустив руки, не замечая, что вода из стакана льётся на пол. И невидящими глазами смотрела перед собой. Длилось это не больше минуты. Потом она, вдруг, встрепенулась, огляделась, встала и подошла к столу, поставила стакан и быстро пошла к вешалке. Накинула на голову тёплую бордового цвета шаль, надела дядин меховой полушубок, всунула строчённые из шинельного сукна бурки в галоши и выскочила за дверь. Ветер тут же швырнул в лицо пригоршню колючего снега и недобро взвыл. Кругом всё было бело: и земля, и небо и только блёклый диск солнца бледно светился между ветвями.
   За калиткой ветер буйствовал сильнее. Он зло рвал подол платья, выворачивая его наизнанку, толкал то в бок, то в грудь, засыпая глаза, рот и нос холодными снежинками. Идти ему навстречу было трудно. Повернувшись боком, приходилось сильно наклоняться вперёд и, втянув голову в плечи, таранить натужно воющий воздух. Иногда ветер пересиливал и рывком толкал девушку назад. Ноги в резиновых галошах разъезжались, скользили и, чтобы не упасть, ей приходилось приседать, держась рукой за сугробы.
   До больницы оставалось ещё полтора квартала, когда правая нога Марины подвернулась и, заскользив, ударила левую. Как назло, в этот момент ветер на какое-то мгновение ослаб и она по инерции, потеряв равновесие, упала на бок и живот... И всё потонуло во мраке...
   А ветер злорадно кружил вокруг неё, наметая волны снежной пыли, чтобы быстренько соорудить ещё один из своих бесчисленных сугробов...
  
   Семён Яковлевич Мирошниченко встречал самолёт из Краснодара вместе с мужем Шурки Ревы Михаилом Стеценко, молодым колхозником, года полтора назад пришедшим из армии.
   Из Краснодара передали, что самолёт будет садиться там, где летом садился почтовый на вынужденную посадку. И просили встретить его.
   На поле приехали в санях, запряжённых парой лошадей. Зимы здесь не снежные и поэтому саней специальных в колхозе не держали. А как начался снегопад, местный умелец по фамилии - Хомут, которого по имени никто в станице не называл потому, что фамилия и стала ему именем, предложил вместо колёс на оси насадить им самим сконструированные полозья. И получились сани. А как снег сойдёт, снимут с саней полозья и поставят колёса и снова получится телега.
   С утра погода была чудесная. Ветер прекратился, небо очистилось от туч. Но мороз был крепким. Снег под ногами скрипел и искрился первозданной чистотой, отражая в каждой снежинке лучи яркого солнца. Ничто не предвещало ухудшения погоды.
   Работы было навалом. Нужно очищать от снега всё, где он был не нужен и мешал. Из района приказали в первую очередь очистить дорогу до шоссе. Там работают солдаты. У них техника - не чета колхозной, но и задача более глобальная: освободить от снега железную дорогу и шоссе, идущие из Краснодара на Новороссийск, Анапу и Темрюк. Солдаты шли с двух сторон: из Краснодара и из Крымской навстречу друг другу и где-то поблизости от станицы должны встретиться. Место встречи зависело от того, какие завалы на обоих участках.
   Но на плечах Семёна Яковлевича не только колхозное хозяйство, но и забота о людях. Худо-бедно, но хлеб был в каждом доме. Буквально на днях его выдали колхозникам на трудодни. Не всё, конечно. Из края пришло строжайшее указание оставить в закромах самый минимум, а остальное зерно сдать на элеватор. За его выполнением следили бдительно районные и краевые уполномоченные, которые, как челноки шастали из станицы в станицу.
   Семён Яковлевич понимал, что страна нуждается в хлебе. Будет страна сильна, будет и каждой семье и жить легче. Поэтому и сдавал всё без понукания. Для бывшего старшины приказ свыше был, всё равно, что закон. Все действия властей оправдывал дисциплинированный председатель, с одним только не мог согласиться, зачем лошадей губить?..
   Ну, ладно, война показала, что техника во много раз более живуча и сильнее. Что лошадь, как и человек, попадёт пуля или осколок и выбыла из строя.
   Но как можно хозяйничать на Кубани без лошадей?!. Дороги все грунтовые, почва - чернозём. Машины буксуют. Выручает только гужевой транспорт. Тракторов на сельхозработы не хватает. А для транспортных работ МТС их не даёт. Всё вытягивают на себе лошади.
   А тут в каждой директиве чуть ли не ежедневно требуют поставку лошадей на бойню. Председатель понимает, что людям нужно мясо. Забивать коров нерационально. Они дают так необходимое всем молоко. Особенно, больным и детям. Но не уничтожением поголовья лошадей нужно решать задачу. Это всё равно, что рубить сук, на котором сидишь! Будь на то его воля, он снял бы все ограничения по количеству частного крупнорогатого скота. За войну люди изголодались, пусть поедят вволю! Так нет же!.. Говорят, "социальный баланс" нарушится...
   А есть ли он, этот баланс?.. Тут не знаешь, как молодёжь в станице удержать: всякими правдами-неправдами разбегаются. Кто - на учёбу... А как не пустишь? Специалисты колхозу нужны. Но девчата, как правило, не возвращаются: выходят замуж за городских, а парни - у кого образование не ниже восьми классов, все норовят в военные училища поступить. Даже после срочной службы идут в училища, лишь бы обратно в станицу не возвращаться.
   Только те и приходят, у кого родители престарелые, а других кормильцев нет, да такие, как вот, этот Мишка, у которых зазнобы в станице остались...
   Но не повезло парню: дивчина хорошая, а вот, сплоховала! Не поостереглась. Да ещё и беременная. Хорошо, если лекарства помогут... А если нет..? Тогда и этот улетит... А как не пустишь? У него в станице никого из близких родственников не осталось. Отца и брата на фронте убили, а мать не дождалась сына из армии. Приехал ради Шурки и женился. Хоть ей и восемнадцати не было. Договорились с председателем стансовета, что как только исполнится ей восемнадцать, зарегистрировать их брак, а потом уже и ребёнка, если родится раньше...
   Мороз, как будто, стал спадать, зато усилился ветер. Теперь он дул с моря. Казалось, что оно возвращало обратно то, что надуло с востока за эти три дня.
   Сидеть в санях стало холодно. Даже в овечьем тулупе продувает. Из опыта старшина знал, что реальную температуру воздуха определяют путём сложения градусов мороза со скоростью ветра в метрах в секунду. Вот и получается, что если температура - двадцать градусов мороза, а скорость ветра - пятнадцать метров в секунду, то на человека и животных действует мороз в тридцать пять градусов.
   Самолёта всё не было, а ветер крепчал. Уже мело позёмку, да не как-нибудь, а здорово!
   Жалко было лошадей. Чтоб они не замёрзли, решили сделать по полю несколько кругов. Сами, чтобы согреться, бежали рядом. Потом поставили их по ветру и укрыли их спины брезентом, на всякий случай лежавшим в санях под соломой.
   Мирошниченко стал уже сомневаться в том, что самолёт прилетит, когда до слуха сквозь завывание ветра донёсся слабый стрёкот мотора. На душе сразу полегчало. Искали самолёт над горизонтом, а он оказался над ними. Летел он очень медленно. Можно сказать, что не летел, а висел. Но явно снижался.
   Не долетев до них, он вдруг вошёл в крутой разворот с набором высоты и очень быстро полетел назад. Махать руками было бесполезно: он уходил от них со скоростью снаряда.
   Но тут, видимо, лётчик передумал и снова развернул самолёт. Вот, так-то - лучше! Ведь от него сейчас зависело очень много!
   Самолёт шёл прямо на них со снижением. И, несмотря на то, что он, хоть и медленно, но всё же приближался, его всё хуже становилось видно. Оглядевшись вокруг, Мирошниченко увидел, что поднялась метель: ни леса, ни ближних кустов уже не было видно, хотя солнце светило ярко.
   Самолёт приближался. Теперь было ясно, что он будет садиться правее того места, где они находились. Его кренило с крыла на крыло. Вдруг гул мотора стих совсем и в ушах остался гудеть только ветер.
   Самолёт подлетел ещё ближе и скрылся в клубах снега... Затем раздался сильный грохот, будто где-то рядом спилили дерево и оно с треском, доламываясь, упало. Мимо них что-то пронеслось, и раздался далёкий протяжный крик: - "и-и-и!.."...
   Лошади вздрогнули и побежали. Михаил, державший вожжи, не устоял на ногах и с криком: "Тпру-у!" упал, пытаясь их удержать. Они поволокли его.
   Но Мирошниченко сейчас было не до лошадей. Он понял, что с самолётом случилось что-то чрезвычайное, и побежал в том направлении, откуда донёсся страшный треск.
   Пробежав метров пятьдесят и ничего не увидев, он остановился. Подумал и пошёл против ветра. Снег колол лицо и слепил глаза. Прикрывая глаза рукавицей, он внимательно вглядывался вокруг. И, вдруг, впереди и правее увидел что-то тёмное. Подбежал... О, Боже!: Перед ним валялся огромный кусок крыла. Внутренность его была пуста. Из него торчали обломанные деревянные бруски, скрюченные обрывки тросов и, словно мусульманский флаг, трепало ветром кусок оторвавшейся зелёной матерчатой обшивки.
   У Мирошниченко ёкнуло под сердцем: его мрачные предчувствия оправдались...
   Пошёл дальше. Метров сто...- сто пятьдесят... - двести... Подумал: "Если первым встретилось крыло, значит, именно им он и ударился о землю. Тогда траектория его движения должна измениться. Его должно бросить по дуге... Но, в какую сторону?..". Решил искать поперёк ветра... Но подумал, что, прежде всего, нужно найти Михаила. Он, наверно, справился уже с перепуганными лошадьми.
   - Миша-а-а!.. - крикнул, сложив руки рупором ко рту. Прислушался: ответа не последовало. - Мишка-а-а! - повторил, что было сил.
   Ещё прислушался, стараясь сквозь вой ветра уловить звуки человеческого голоса. И вдруг, почти рядом, скорее услышал, чем увидел храпевших лошадей и Мишкин голос: - Дядько Сэмэ-э-эн!..
   - Мишка!.. Ось я тут!..
   Сани остановились. Лошади нервно вздрагивали, мотали головами, храпели. Они ещё не успокоились от испуга и бешеной скачки. "Молодец, Мишка! Удержал коней!" - промелькнула мысль, глядя на соскочившего с саней парня.
   - Самолёт розбывся, Мишка! - горестно пояснил Мирошниченко. - Одно крыло я найшов, давай искать усэ остальное! Главное, лётчика надо найти, може, ще живой! Давай киньмы шукать, так будэ швыдче!
   Сделали несколько зигзагов поперёк ветра и наткнулись на самолёт. Он лежал кверху брюхом, на верхнем крыле и на поломанном киле. Корпус фюзеляжа был переломлен.
   Пилота в кабине не оказалось. Поискали вокруг, предварительно привязав поводья за "костыль" на хвосте.
   - Ось вин, дядько! - Крикнул Михаил, отошедший от самолёта на десяток шагов вперёд.
   Лётчик в толстой меховой одежде лежал ничком головой вперёд. Одна нога в рыжем унте была неестественно подвёрнута. Мирошниченко осторожно перевернул его на спину и охнул от неожиданности: он узнал Анатолия. Узнал его и Михаил Стеценко, которого этот самый лётчик инструктировал летом, как охранять самолёт.
   Председатель быстро расстегнул куртку, чтобы послушать сердце и наткнулся на две коробки с ампулами.
   - Ось, цэ тоби, для твоей Шуркы. - Отдал их Мишке. - Заховай за пазухой. Бачыш, якою циною воны досталыся?.. Бризэнт ны потиряв?
   - Ни, цилый...
   - Давай ёго сюда!
   Осторожно уложили лётчика на брезент и, поддерживая за его углы, положили в сани. Соломы в санях не оказалось. Её всю вымело ветром.
   - Тэпэрь - быстро у больныцю!
   - Дядько, як вин, жывый ще?..
   - Жывый... Як будто...
  
   Из больницы Мирошниченко шёл в тяжёлом, подавленном состоянии. Ветер дул в спину, идти было не тяжело. Но тяжесть - огромная тяжесть давила на душу. Что и как он скажет Маринке?.. В память о её матери, которую он так и продолжал любить даже после её замужества, он принимал Марину, как свою дочь... Опекал её, где только было можно. Люди понимали это и принимали, как заботу о сироте, которую в станице любили за трудолюбие и безотказность в любой работе...
   Он был в курсе всех её дел. Ему первому она открыла о своих взаимоотношениях с Анатолием, показала его письма. Сказала, что как только он вернётся из Киева, они поженятся и что у них будет ребёнок. Умолчала только об истиной причине своей болезни в день его отлёта. Он искренне радовался её счастью. Глядя на неё, вспоминал свою молодость, её мать вот такую же светловолосую и синеглазую красавицу Оксану.
   Шёл и смотрел себе под ноги, стараясь не оступиться. Ворот тулупа поднял, чтобы ветер не задувал в затылок. Руки в карманах. И чуть не споткнулся о лежащего на тропинке человека. По шали на голове и по отсутствию брюк, сразу понял, что это - женщина. Она упала и потеряла сознание, видимо, давно, потому что ветер уже наполовину занёс её снегом. Может, даже уже замёрзла... Кто же это?..
   Второй раз за сегодняшний день ему приходится переворачивать на спину безжизненное тело человека и с ужасом удивляться, увидев его лицо. Кажется, его опередили!.. По тому, в каком положении лежала девушка, он понял, куда она спешила. Но что с нею случилось: обморок или даже разрыв сердца?.. Всё может быть от такого страшного известия..!
   Раздумывать некогда! Поднял её на руки и быстро зашагал обратно, теперь уже против ветра, который сопротивлялся с удвоенной силой.
   Да, ещё одну ужасную весть придётся сегодня услышать бедному председателю!.. Ну, что за несчастливый день! - Маринка потеряла ребёнка!..
  
   ...Сознание медленно возвращалось к Анатолию. Он очнулся от собственного стона. Открыл глаза: тихо и всё бело. Кружится белая мгла... Постепенно из белого мрака начинают вырисовываться предметы: белые стены, белый потолок, белые окна...
   Но почему он лежит?.. Ему ведь нужно спешить!.. Куда, зачем - он не помнит... Но очень нужно!.. Он порывается встать, но острый нож вонзается в мозг и он со стоном проваливается в небытиё...
  
   ... И снова белая метель окутала весь мир...
   ... Молодая красивая женщина в белом халате близко склоняется к нему...
   ... Метель прекратилась, но всё равно, всё вокруг бело: белая комната, белые силуэты... Боль во всём теле... Особенно сильно болит голова - просто раскалывается!.. Он пытается осознать обстановку, напрягает мысли, от чего ещё сильнее болит в голове. Но, на этот раз мир не проваливается "в тартарары"...
   Голову не повернуть, но можно водить глазами: в поле зрения попадает чья-то толстая белая нога, подвешенная к чему-то. "А где мои ноги?" Шевелит пальцами правой ноги - чувствует!.. Левой... - стонущий выдох - сильная боль! До сознания доходит, что видит свою ногу, подвешенную к системе блоков.
   Значит, он - в больнице... Почему?.. Что с ним произошло?.. Что было до "этого..."?..
   Кто-то склоняется над ним... Кто это: мама?.. Это мама?.. Слышит далёкий мелодичный голос:
   - Толик, родной, ты меня слышишь?
   - Мама!..
   Но собственного голоса он не слышит. Что это: явь,.. сон,.. жизнь,.. или уже... тот свет?..
   Снова мелодичный голос:
   - Если ты меня видишь, закрой глаза и снова открой!
   "Нет, это не мама! Лицо чужое... Но... Что-то в нём есть... Вроде,.. что-то знакомое...
   Но зачем нужно, чтобы я закрыл глаза?.. Может, на том свете такая форма общения?". Он опустил веки и вновь поднял их. Но он очень устал и хочет спать. Он снова закрыл глаза...
  
   Марину привезли домой через неделю.
   Как хорошо дома!.. Можно было бы и порадоваться, но на сердце - такое горе: Она потеряла сразу двух близких ей людей: его, ставшего ей таким родным, единственным на свете и, взявшего с собой большущий кусок её собственного сердца, кем все эти месяцы были заняты все её мысли, чаяния и... желания; и его кровную частичку - того, который жил под её сердцем и который должен был озарить всю её жизнь...
   Ей сказали, что Анатолий жив, что его увезли в Краснодар. Но потом она узнала, что они лежали в одной больнице, почти что через стенку, несколько дней. Но он был в коме, а её не хотели ещё сильнее расстраивать: она могла не выдержать психического напряжения.
   Про ребёнка сказали, что не нужно так убиваться: у неё их ещё будет целый десяток... Сейчас для неё самое главное, чтобы был жив Анатолий!.. Она уже не будет женой лётчика... Да это и не нужно!.. Лишь бы он был жив, и была жива его любовь к ней!.. Она знает: у него черепно-мозговая травма и перелом ноги, немного сжата грудная клетка, но не опасно. Основные жизненно-важные органы не задеты. Организм крепкий - должен победить...
   И всё это - из-за Шурки..! Она, конечно, не виновата,.. Но почему так должно было сложиться, чтобы из-за неё в один миг рухнуло всё ЕЁ!.. счастье, семья, которая вот-вот должна была возникнуть? В сущности, она уже была - семья. Просто, она ещё не была оформлена юридически, для людей... А для неё с Анатолием она уже существовала.
   И вот, теперь всё разрушено!.. По какому закону переплелись судьбы этих двух семей?.. Почему счастье одних должно было создаваться на несчастье других?!. Да... Если бы не Анатолий, не его подвиг, не было бы сейчас и Шурки в живых!
   Шурку спасли, но какой ценой!.. И почему эту цену должна была заплатить она - Марина?.. Неужели богу, если он есть, мало тех страданий, какие выпали на её долю? Чем она его так разгневала, что шести лет от роду потеряла всех родных, осталась круглой сиротой?.. Зачем ей эта красота, которой все завидуют, если у неё нет самого главного - счастья?.. Простого человеческого счастья: любить и быть любимой..! Быть всегда рядом с любимым..!...
   Сегодня попросила у тёти денег, чтобы поехать в Краснодар, найти Анатолия и быть возле него. Тётя расплакалась и принесла ей свою сберкнижку.
   - Оце, дитятко, уси грошы - твои. - Сказала, подавая её. - Колы дядько твий вэрнувся з фронту, вин продав вашу хату у Славянской за трыцять тысяч рублив та казав, шоб бэрэгты йих до твоей свадьбы. Вин хотив йих на твоей свадьбе тоби прэподнесты, та ны дожыв. Тоди я пэрэписала йих на свою кныжку, та тожэ думала тоби свадебный подарок зробыть... Но, колы так случилося, бэры йих, росходуй, як знаеш!..
   Марина обрадовалась: ей сейчас позарез нужны деньги. Она поблагодарила тётю и попросила снять с книжки тысяч пять... И подумала: а сколько радости могли принести эти деньги, будь они подарены на свадьбе! А теперь?.. Какая у них будет свадьба, если она вообще будет..? А сейчас ей просто нужны эти деньги, чтобы разыскать любимого,.. помочь ему...
   Нужно посоветоваться с дядей Семёном, но идти к нему через полстаницы не хочется. Не любит она, когда её жалеют. Когда жалеют за глаза - ещё полбеды... А когда она выйдет на улицу, её будут жалеть в лицо, а это для неё - хуже ругани. От ругани можно "отгавкаться", а как быть, когда тебя жалеют? Плакать?.. Нет!.. Никто не увидит её плачущей!.. Была бы мама жива, вот тогда бы она поплакала, уткнувшись в её подол... Нет, в подол мамин она могла уткнуться, когда была маленькой, а сейчас прижалась бы к родной груди и дала бы волю слезам: "Мама, мамочка! Как же плохо одной без тебя, родная!" - И слезинки задрожали в ресницах...
   Можно было бы подождать его прихода. Он обязательно придёт её проведать. Но ведь время не ждёт! Возможно, она сейчас нужна Анатолию больше, чем вся медицина! Нет, надо сходить!..
   Вечером, когда стемнело, Марина пошла к председателю колхоза домой. Но дома его ещё не было. Тётя Дуся встретила её, как родную. Ласково усадила за стол. Напоила чаем с вареньем.
   - Шо тэпэр думаеш робыть, Марыночка? - участливо спросила она.
   - Вот, прыйшла з дядей Сэмэном посовитуваться. Хочу у Краснодар пойихать, мого пошукать...
   - Ой, дитятько, дэж ты ёго шукать будэш?
   - Мабудь, дядько знае, куды ёго повызлы?
   - Ось, мабудь, и вин...
   На крыльце кот-то тяжело оббивал сапоги. Дверь комнаты отворилась, и в дом ворвался густой громкий голос, который заполнил собою всё помещение:
   - О-о!.. Да у нас - гости!.. Кого я бачу?.. Оце хорошо! Зараз уси вмисти и повэчэряем! Ставь, Дуся, грахвын! За таку гостью и выпить ны грих!..
   - Здрасьте, дядя Сэмэн!
   - Здорово, здорово, Марыночка! Як сэбэ чувствуеш?
   - Я нычого, трошкэ одийшла... Я до вас, дядя Сэмэн!..
   - Слухаю тэбэ.
   - Сёгодни тётя Галя мини кныжку сбэрэгатэльну показала. Я и ны знала, шо у мэнэ грошей богато - аж трыцять тысяч. Писля войны мий дядя нашу хату у Славянской продав та грошы на кныжку поклав. Так шо у мэнэ йих тепер богато... Я хочу у Краснодар пойихать, мово Толю пошукать. Може, ёму сыдилка яка нужна у больныци. Я ны можу тут сыдить, нычого ны зная про ёго... Як вы на цэ дывитэсь, дядя?.. Шо посовитуетэ?..
   - Ты хорошо зробыла, шо прыйшла. Завтра я позвоню на аэродром и узнаю, дэ вин находыться. Тоди и рэшать будэмо. Прыходь з утра у контору... Ни, ны нада! Я сам до тэбэ зайду.
   От ужина Марина отказалась, сославшись на то, что уже поздно, но Семён Яковлевич и слушать не хотел.
   - Я сам тэбэ провэду до дому. - Сказал он, наливая в бокалы рубинового вина из Абрау-Дюрсо. - Вот, зараз выпьемо женьского вынця, та трохи закусымо, а тоди пидэмо.
   На другой день часам к одиннадцати Мирошниченко зашёл к Марине.
   - З поездкою у Краснодар, доця, прийдэться трохи погодыть. Анатолия там ныма. Ёго повизлы у Москву. А у яку больныцю, там ныхто ны знае. Начальник штаба на аэродроми пообещал попытать, дэ вин и як ёго состояние. Колы воны допытаються, тоди, мабудь, прийдэться у Москву пойихать.
   - Я на край свиту пойиду за ным...
   - Я знаю тэбэ, Марыночка, ты зробыш...
   Через день он вновь зашёл к ней. Из нагрудного кармана он вытащил тетрадный листок, сложенный вчетверо, развернул его и подал Марине.
   - Ось, тут адрес больныци, дэ лэжить Анатолий.
   На листке неровным почерком было нацарапано: "Москва, ул. Песчаная, дом 6, Центральная клиническая больница ГВФ, травматологическое отделение".
   - А як ты сэбэ чувствуеш, чи ты выдыржиш таку дорогу?
   - Тэпэр нычого, спасибо!
   Ещё через день Мирошниченко отвёз Марину в санях на железнодорожную станцию и усадил в поезд, следовавший в Москву. Билет купили в плацкартный вагон для некурящих, но место попалось неудачное - боковое на верхней полке.
   Она взяла у проводника постель, взобралась на полку, легла, не раздеваясь, и укрылась байковым одеялом по самый подбородок.
   Люди в вагоне уже успели между собой перезнакомиться. Поэтому появление нового пассажира - красивой молоденькой блондинки, не могло не привлечь к себе внимания. Это событие среди молодых мужчин устроило настоящий переполох. Каждому из них вдруг понадобилось несколько раз пройти мимо неё: то к проводнику, то за кипяточком, то в туалет или просто в тамбур - покурить. Проходя мимо, они специально замедляли шаг и кто вскользь, как бы невзначай, а кто открыто и нахально глядели на неё. Некоторые даже останавливались и пытались завести разговор.
   Притвориться спящей не удавалось. Только закрыла глаза, как кто-то тронул её за плечо. Открыла их - перед нею стоял долговязый мужчина в сером пиджаке, надетом на военную гимнастёрку, чем-то смахивающий на комедийного артиста Филиппова. Это был её сосед с нижней полки.
   - Девушка вы так простудитесь. - С заботливым видом проговорил он. - Вам так голову надует!.. Нужно лечь головою вперёд. Смотрите, как занавеска колышется.
   Она послушалась практического совета. Ей ни к чему простуда в дороге в чужой незнакомый город, хотя он и называется "столицей Родины"! Слезла с полки, заботясь о том, чтобы не задрался подол юбки. Переложила подушку, поправила матрац и снова улеглась на место, и отвернулась к окну. Так было спокойнее - не нужно всё время зажмуривать глаза, притворяясь спящей.
   Не прошло и пяти минут, как тот же мужчина снова тронул её за спину. Она вопросительно обернулась. Он держал в руках одеяло, точно такое же, каким была накрыта сама.
   - Вот, укройтесь ещё и этим, чтобы не простудиться. Видите, какой сквозняк ходит по вагону?.. Да и из окна дует. А на улице градусов пятнадцать, не меньше!..
   - Спасибо! Мне не надо - я тепло одета. - И снова отвернулась к окну.
  
   Появление в вагоне Марины не прошло и мимо внимания трёх молодых людей, скорее всего - адыгейцев, ехавших в соседнем купе. Это были, видимо, студенты, возвращавшиеся в свои учебные заведения после зимних каникул.
   Увидев её, они многозначительно переглянулись. Потом поднялись и друг за другом прошли в тамбур. Проходя мимо, каждый из них замедлял шаг, пытаясь привлечь к себе её внимание. Пока они побыли в тамбуре, Марина успела перелечь. Возвращались они с явным намерением заговорить, но, увидев, что она лежит, отвернувшись, остановились в нерешительности. Потоптавшись возле под настороженными взглядами других пассажиров, они прошли в свой отсек, уселись на нижнюю полку так, чтобы видеть её и стали шептаться, не сводя с неё глаз.
   За всем этим внимательно наблюдал мужчина, тоже кавказской национальности лет тридцати-тридцати пяти, сидевший в купе напротив Марины. На нём был довольно дорогой тёмно-синий костюм в рубчик, на ногах - хромовые сапоги, а под пиджаком - пушистый тёмно-серый свитер, двойным воротником закрывавший шею. Шевелюра на голове пышная; чёрные волосы слегка подвиты, чтобы создать впечатление естественной волнистости. Такого же цвета узенькие усики распрямлялись в одну линию, когда он с некоторой ехидцей улыбался, прищуривая смоляные глаза и открывая при этом ряд золотых зубов. Нос крупноватый, но лица не портил... Лицо подобного типа могло принадлежать и армянину, и грузину, и адыгейцу... Рядом у окна сидел пожилой мужчина, по виду - колхозник, а напротив - две женщины: старушка лет шестидесяти пяти интеллигентного вида в серой шерстяной кофточке ручной вязки и женщина средних лет с грубоватым лицом в тёмно-коричневом пиджаке, надетом на зелёного цвета шерстяное платье. На столике стояла пустая бутылка из-под вина и три пустых стакана. Четвёртый стакан, наполненный наполовину напитком густого тёмно-красного цвета, держал в руках кавказец. Из него он время от времени прихлёбывал содержимое и закусывал кусочками брынзы или сулугуни, которые отщипывал от нарезанных ломтиков, лежащих на газете рядом с ломтями и половиной буханки белого хлеба, клал себе в рот и лениво жевал.
   Женщина средних лет что-то рассказывала. Её внимательно слушали пожилые попутчики. Кавказцу же разговор, видимо, не очень был интересен. Он слушал, но думал о чём-то своём.
   Поезд шёл неровно. Вагон качало из стороны в сторону, того и гляди - сбросит с полки. Марина лежала, согнув ноги в коленях - так легче было сопротивляться раскачке тела - и одной рукой держалась за решётку в верхней части окна. "Ну, ладно, это сейчас - днём, - думала она, - а как же спать ночью?" Не спать совсем она не сможет. Более того, ей нужно хорошо выспаться в поезде, потому что в Москве остановиться негде, придётся коротать ночи на вокзале.
   Ехала она в полную неизвестность, потому и представить себя в Москве была неспособна.
   Больница, в которой лежит Анатолий, вероятно, совсем не такая, откуда она только на днях вышла, но другой она не знает. Думая о нём, представляет его лежащим в такой же палате и что за ним ухаживает такая же медсестра в застиранном, неглаженном халате, который в пору своей молодости, вероятно, всё же был белым.
   Думая о том, что может ожидать её в Москве, она незаметно для себя уснула...
   Поезд остановился, и от наступившей тишины Марина проснулась. Выглянула в окно. Они стояли на большой станции. "Это - Краснодар!" - решила она. Вдоль вагонов ходили женщины с корзинами, одетые в телогрейки, тулупы и пальто с поднятыми воротниками, на ногах - валенки с галошами, бурки, кирзовые сапоги. От их корзин и от них самих шёл пар, относимый ветром. В общем гуле толпы выделялись голоса:
   - Свежие варёные яйца... Свежие варёные яйца...
   - А вот, картошечка горяченькая... Горячая картошка...
   - Есть солёные огурчики... Кому солёные огурчики?..
   - Семечки!.. Купите жареные семечки!..
   Мимо пробегали люди с чемоданами, корзинами, рюкзаками и мешками на плечах.
   - Какой вагон?.. Номер, какой?.. - спрашивали и, получив ответ, бежали дальше.
   Несколько человек вышло с вещами. Их место заняли другие, принеся с собою холод улицы и запахи вокзала. Долговязый сосед спросил, обращаясь ни к кому:
   - Сколько стоим..?
   - Двадцать минут... - ответил кавказец.
   - Пойду пивка поищу...
   Минут через пятнадцать он вернулся. Вытащил из-за пазухи полушубка три бутылки, поставил на столик.
   Вагон дёрнулся. Бутылки зазвенели.
   - Паровоз подцепили... - пояснил он. Через пару минут вагон дёрнулся снова и плавно покатил по рельсам, отстукивая колёсами на их стыках. По мере разгона перестук становился чаще и громче. И его снова закачало...
   Хлопнула тамбурная дверь. Казённый голос громко провозгласил:
   - Есть горячие обеды..! - Мужчина средних лет в белом халате шёл по проходу, неся алюминиевые судки, нанизанные на железную ручку.
   - Что у вас есть? - спросил женский голос.
   - Борщ и котлеты с рисовой кашей.
   Тётя дала Марине в дорогу зажаренную в духовке курицу, отварила яиц вкрутую, картошку в кожуре и пирожков с вареньем к чаю. Но есть, ещё не хотелось. Да и неудобно, как-то!.. Все на тебя смотрят... Она не привыкла есть в таких условиях... Не война ведь!.. И даже, если бы очень захотелось, вряд ли она осмелилась бы разложиться со своей провизией на виду у всего вагона. Да, она была девушка бойкая, общительная, но это всё проявлялось в своих привычных условиях. Здесь же всё было чужое и непривычное. Кроме того, горе, так внезапно свалившееся на неё, напрочь отшибло и то, и другое. Поэтому у неё не было никакого желания с кем-либо знакомиться и с кем-либо общаться. Она решила, если сможет, весь день проспать, а ночью втихую покушать, чтобы никто её не видел и не слышал.
   Но в дороге люди знакомятся более непринуждённо, чем в обыденной жизни и не терпят, когда кто-либо запирается. В любой компании найдутся один-два человека, не считающих нескромностью приставать к тем, кто явно не желает её поддерживать. И одним из таких оказался её нижний сосед. Усевшись за столик, на котором появилась вяленая рыба, отварная картошка, целый кирпич серого хлеба и кусок сала, завёрнутый в промасленный пергамент, он откупорил бутылку, налил себе полный стакан пива и осушил его тремя глотками. Но, видно, пустое место напротив его нервировало. Он встал, тронул девушку за плечо.
   - Вставайте обедать! - безапелляционно заявил он.
   Марина недовольно повернулась. За короткое время он трижды нарушил её покой. Но, встретив его доброжелательный взгляд, она сдержано ответила.
   - Спасибо! Я ещё не проголодалась...
   Один из парней соседнего купе воспользовался тем, что она повернулась и, подойдя, сказал:
   - Девушка, мы тоже студенты, давайте к нам!..
   Как отреагировать? Нагрубить? Но, если парни приняли её за свою и предлагают присоединиться к их компании, что в этом плохого? С другой стороны, из своего жизненного опыта знала: бескорыстно ещё ни один парень не заговаривал с ней. И у этих на уме, скорее всего, желание познакомиться. А, как раз, этого-то ей, больше всего, и не хотелось. Пришлось прибегнуть к дипломатии: состроив любезную мину, она тоже в полголоса ответила:
   - Извините, я - не студентка! - И отвернулась к окну.
   - Ну, это не важно! В компании веселее...
   Марина обернулась, и глаза их встретились. Парень резко одёрнул голову. Ему показалось, что сейчас на весь вагон прозвенит пощёчина. Но, тут же, он устыдился своего инстинктивного рывка, глянул по сторонам, желая убедиться, что окружающие не заметили его невольного движения. Однако, все, кто находился в этом купе, внимательно и с любопытством следили за ним. Ему сделалось ещё более неловко. Лицо его потемнело, глаза сузились, и в них появилась злоба. Он вернулся на своё место, бормоча какие-то проклятия.
   Кавказец тоже наблюдал эту сцену. Он ухмыльнулся. Трудно сказать, чего было больше в той ухмылке: одобрения или недовольства, ехидства или злорадства, злой иронии или безобидного юмора.
   Парни снова зашептались, наклонившись друг к другу, время от времени бросая недобрые взгляды в сторону девушки.
   Марина вновь уснула. На этот раз проспала она долго. По крайней мере, когда опять проснулась, за окном было темно, а в вагоне горело слабое дежурное освещение. Возможно, она проспала бы дольше, но ей захотелось в туалет. Она опустила ноги и, стараясь не стучать, опираясь одной рукой о полку, другой, держась за край полки напротив, напружинив тело, спрыгнула на пол. Посмотрев, куда ближе, пошла к тамбуру. Она и не заметила, что вслед за нею поднялись и гуськом побрели в том же направлении парни-адыгейцы.
   Не успела она сделать свои дела, как дверь туалета, закрытая ею на защёлку, распахнулась и в её проёме показались злобно ухмыляющиеся лица парней. Их намеренья были недвусмысленны.
   Марина соскочила с унитаза, быстро натянула трусы и одёрнула юбку. Она приготовилась к сопротивлению, но прямо ей в грудь, тускло поблёскивая в свете лампочки, смотрело лезвие ножа. Оно грозно приближалось, а отступать было некуда - в подколенки холодно упирался унитаз. За первым парнем, который подходил к ней в вагоне, в дверь протиснулся и второй и она за ним захлопнулась. "Я - в ловушке!" - мелькнуло в голове. А лезвие уже упёрлось в ложбинку между грудями.
   - Снимай штаны и тихо..! - зло проговорил тот, что был с ножом. - Пикнешь - зарэжу!
   Она быстро соображала. За свою недолгую жизнь ей немало пришлось побывать в различных переделках, но такого ещё не случалось. Вид парня говорил, что он не шутит и выполнит задуманное. Но и она не собиралась сдаваться без боя.
   Быстрый накал ситуации мобилизовал волю, задействовал соответствующие её натуре инстинкты, временно подавленные событиями последних дней. Она решила, что лучше умрёт, чем даст надругаться над собой.
   Взяв себя в руки, она медленно перевела взгляд на нож и, будто бы, стараясь не упасть назад, левой рукой взялась за трубу, идущую к унитазу, правой - за ручку в стене сбоку. Создав себе надёжную опору и продолжая смотреть на нож, а в то же время, боковым зрением наметив цель, резко выкинула вперёд правую коленку и сильно ударила парня между ног. От неожиданности тот взвыл и, уронив нож, стал приседать от боли. Когда голова его склонилась, второй удар пришёлся ему прямо в лицо. Из носа брызнула кровь.
   В тот же момент дверь туалета распахнулась, и она увидела, как второй парень, согнулся пополам. Рука его, занесённая для удара, оказалась ловко вывернутой за спину. Он тоже взвыл от боли.
   Марина быстро глянула на своего спасителя. Им оказался черноволосый кавказец, которого она видела днём, сидящим напротив.
   Воспользовавшись моментом, она обеими руками сильно оттолкнула обидчика. Тот "калачиком" упал навзничь в открытую дверь с подогнутыми в коленях ногами, продолжая выть и держась обеими руками за своё сумасшедше ноющее "хозяйство".
   Третий парень сидел на мусорном ящике напротив туалета, обессилено опустив голову, обхватив её руками, будто у него сильно болели зубы.
   Марина перешагнула через упавшего и тогда кавказец заметил валявшийся на полу туалета нож. Глаза его зло сверкнули и, удерживая своего пленника в согнутом положении, он со всего размаха ударил блестящим носком сапога по лицу парня, лежавшего на полу.
   На шум из вагона вышли пассажиры, пришёл проводник.
   Кавказец кратко объяснил, в чём дело и показал на нож.
   С помощью двух мужчин и проводника парней провели в служебное купе. Минут через пять появился и начальник поезда.
   На следующей остановке в вагон вошли два милиционера. Они составили протокол, записали паспортные данные свидетелей и увели незадачливых насильников.
   Они чуть было не забрали и Марину для выяснения её личности, так как паспорта у неё нет, а колхозная справка не очень их убедила. Но за неё заступились все пассажиры вагона. Особенно возмущался кавказец. И они, посовещавшись между собой, оставили её в покое.
   Она собралась лечь на своё место, так как всеобщее внимание утомило её. Ей хотелось поскорее отвернуться к спасительной решётке. Конечно, теперь она вряд ли уснёт, и будет лежать с закрытыми глазами, вновь и вновь переживая случившееся. Однако, кавказец легко отстранил её от полки, не говоря ни слова, скатал её постель и перенёс на вторую полку своего купе, а постель, лежавшую там, перенёс на полку Марины.
   - Так будет лучше... - убеждённо пояснил он, улыбаясь. Соседи по купе согласно закивали. Они радушно приняли девушку в своё общество и, усадив за стол, стали угощать кто чем.
   Марина попросила кавказца достать с багажной полки свой чемодан, выложила на столик тётину, жареную курицу, картошку и хлеб.
   - А вот, попробуйте нашего - деревенского! - Сказала, приглашая всех.
   Кавказец достал ещё одну бутылку с вином рубинового цвета и поставил на столик вместо пустой.
   - Выпьем за знакомство! - сказал он, разливая вино по стаканам, но увидев, что одного стакана не хватает, пошёл к проводнику.
   - Замечательный человек! - констатировала старушка.
   - Да, верно, очень грамотный... - поддакнул старик.
   - Вы хотите сказать "интеллигентный"?
   - Да, да - интелегент... Я думаю - большой интелегент,.. культурный...
   - Ну, на счёт "большой" - вы преувеличиваете, но создаёт неплохое впечатление...
   - Ну, вот, теперь стаканы у всех. - Удовлетворённо заключил кавказец, ставя на столик пятый предмет, необходимый для застолья, наливая в него ароматно пахнущий напиток. - Давайте выпьем за знакомство! Меня зовут Теймураз. А это - уважаемая Елизавета Викторовна. Это же - "просто Катя",.. а вот, ваш сосед - Пётр Митрофанович...
   - Спасибо! А я - "просто Марина"...
   - О, Мариночка! Ваше имя такое же красивое, как и вы сами. - Польстила ей старушка Елизавета Викторовна.
   - Да. Мне уже говорил это один человек.
   - Один человек? - возмутился кавказец - Как можно? Сто человек, тысяча..! Все должны так говорить! Потому что, ваше имя такое же необыкновенное, как и вы сами!
   - Спасибо! Но я могу принять это только, как шутку. - Возразила Марина. Ей было неловко оттого, что льстили прямо в лицо и, притом, чужие люди. Такие слова она могла слушать только от одного человека, пусть это и была правда.
   - Зачем шутка? - притворно возмутился Теймураз. - Я говорю совсем серьёзно. И скромничать не надо. Скромность украшает девушку, но ведь и ваше имя, и ваша красота - не ваша личная заслуга, а вашей мамы и папы.
   - Замечание философское, - резюмировала Елизавета Викторовна, как бы подводя итог этой теме.
   Но кавказец не унимался:
   - Нет. Я совсем не хотел делать замечаний, тем более, как вы сказали, философских, - упорствовал он. - Но, если бы вы видели, как она расправилась с двумя хулиганами с ножом, вы, наверно, сказали бы то же самое... Я сразу заметил, что они что-то задумали. А когда они пошли за нею, я сразу понял, что они решили что-то нехорошее. И тоже пошёл туда. В коридоре возле туалета был только один из них. Я посмотрел в тамбуре, там их тоже не было. Тогда я спросил этого: "Где твои товарищи?". Он как-то неестественно ответил: "Я не знаю...". Если бы он сказал, что они ушли в другой вагон, я мог бы поверить. Но когда он сказал: "Не знаю", я понял, что он врёт. Я взялся за ручку туалета, но он одёрнул мою руку и сказал: "Туда нельзя!". Тогда я сделал ему один приём... Потом, когда открыл дверь, вижу, что в туалете девушка и эти двое. Один пригнулся, а другой хотел её ударить. Я ему тоже сделал приём. А когда Марина толкнула того, который присел и он упал, держась за одно место, а она перепрыгнула через него, я увидел на полу туалета нож. Я сильно разозлился. По нашим обычаям руку с ножом можно поднять только на врага, у которого есть оружие. А поднимать руку с ножом на безоружного человека, тем более девушку... Это недостойно мужчины! Потому я не удержался и ударил его. По нашим горским законам мужчина может зарезать свою жену, если она ему изменила... Тогда его никто судить не имеет права. А такого, как этот, надо самого зарезать, как барана!
   - Ну, что вы, Теймураз, такие ужасы рассказываете! Конечно, это, может быть не совсем прилично, но мне как-то непонятно: вы что, Мариночка, не защёлкнули дверь?
   - Как же не закрыла? Ещё и защёлку повернула! Но она открылась, будто и не была заперта. Это было так неожиданно... И пока я соображала, что к чему, он уже приставил нож к груди...
   - А что они хотели?
   - Ну, как? Неужели вы не понимаете?
   - Ну, что я говорю?! Простите меня, пожалуйста! Да-да, конечно понимаю... Ну а дальше?..
   - Дальше... За первым вошёл второй и закрыл дверь... Вернее, наверно, закрыл тот, что остался в тамбуре, потому что стало тесно, и он не мог закрыть за собой её. Мне отступать было некуда... Чтобы не упасть назад, я взялась руками за что-то упёрлась ими и ударила коленом того, который был с ножом. Он уронил нож и со стоном согнулся. Я ударила его ещё раз, теперь по морде и у него из носа пошла кровь. Второй был очень злой. Он хотел ударить меня, но дверь отворилась, и показался Теймураз. Сначала я подумала, что вы - с ними,.. но когда вы схватили того за руку, я поняла, что не одинока и что вдвоём мы с ними справимся. Тогда я толкнула того, который был с ножом. И только тогда, когда он упал, увидела третьего, сидевшего на мусорном ящике, державшегося за голову. Он был уже не опасен... Я только до сих пор не могу понять, как они сумели открыть дверь?.. Ножом, наверно...
   - Ножом? Нет... Такие, как они, имеют обычно специальный ключ, такой, какой есть у каждого проводника.
   - Но ведь они, действительно, студенты...
   - Может быть, и студенты, а может быть, достали документы, что они студенты, а сами занимаются воровством или грабежом. Милиция, я полагаю, разберётся... А может, и отпустят - откупятся... Милиция тоже хочет кушать белый хлеб... с маслом... - и Теймураз многозначительно ухмыльнулся.
   - А вы, Мариночка, в Москву, зачем едете? - спросила Елизавета Викторовна. - Я слышала, что вы едете к мужу...
   - Да. У меня, понимаете, случилось большое горе. Муж у меня...- Марина сказала и засомневалась, может ли она так называть Анатолия. Ведь он ей не был ещё мужем. А теперь сможет ли вообще стать им?.. Но она тут же упрекнула себя за сомнения. Ей показалось, что, сомневаясь, она как бы предаёт его. Она почему-то верила, что именно её любовь поддержит и спасёт его. Поэтому она должна быть тверда в своём убеждении, что он - её муж, а она - его жена.
   - Мой муж - лётчик, - продолжила она более уверенно. - ... разбился десять дней назад... Сейчас он в Москве, в госпитале... Вот я и еду к нему. Я должна быть возле него! - убеждённо закончила она.
   - Вы сами - медик?
   - Нет, что вы? Я ещё учусь в школе, в десятом.
   - В школе?.. Сколько же вам лет?
   - Восемнадцать... - соврала она.
   - Боже мой! Вы же такая молоденькая... Когда же вы успели выйти замуж? - Елизавета Викторовна жалостливо смотрела на девушку.
   - Нашли, чему удивляться! - Вдруг вмешалась в разговор Катя. - В деревне испокон выходили замуж в семнадцать лет. Меня, например, выдали, когда мне ещё не было и семнадцати. А первого я родила тоже ещё до восемнадцати лет. Это ещё в тридцатом году было...
   - Но сейчас же не тридцатые годы. - Не сдавалась Елизавета Викторовна. - В те годы и среднее образование-то было редкостью. В деревнях, в основном, были только начальные школы. Я сама начинала сельской учительницей... Вот девчата и выскакивали замуж... А сейчас молодёжь стремится закончить десятилетку, чтобы потом пойти в институт и только потом девушки выходят замуж. Потому и редко, кто женится или выходит замуж в восемнадцать лет. А до восемнадцати девушку и не зарегистрируют... Сейчас, в основном, те, кто учится в институтах или техникумах, выходят замуж на последних курсах, чтобы по распределению не загнали далеко. Правда, эта мера вынужденная и часто приводит к неустойчивым бракам... Да, так что же с вашим мужем случилось?
   - Он полгода был в Киеве, - переучивался на новый самолёт. И должен был закончить переучивание на прошлой неделе и сразу приехать ко мне в станицу. А потом мы должны были переехать в Краснодар, где он работает. И вдруг десять дней назад, как только закончилась метель, из Краснодара прилетел самолёт, который специально вёз лекарства одной девушке, которая лежала в больнице в критическом состоянии. Как получилось, что Анатолий прилетел этим самолётом, я не знаю...
   - Он летел пассажиром?
   - В том-то и дело, что нет. Он сам управлял самолётом. А тут снова поднялась метель. К моменту его прилёта погода резко ухудшилась. Те, что его встречали, говорят, что ничего не стало видно и, когда самолёт вошёл в эту снежную вьюгу, он тоже потерялся из виду. Они слышали только звук, как самолёт разбился... Стали искать его. А за два метра ничего не видно... Когда он разбился, лошади испугались и понесли... Пока их не успокоили, искать с их помощью было невозможно. Потом, наконец, нашли перевёрнутый самолёт, а лётчика выкинуло вперёд метров на двадцать. Когда его обнаружили, он лежал ничком. Дядя Семён - наш председатель колхоза, перевернул его и был ошеломлён: он узнал моего мужа... Его сразу отвезли в больницу. На следующий день из города прилетел санитарный самолёт и его увезли в Краснодар. Но он был в коме, в тяжёлом состоянии и врачи приняли решение перевезти его в Москву. Когда мне сообщили, я побежала в больницу, по дороге поскользнулась, упала и потеряла сознание. Меня тоже положили в ту же больницу. Но, пока меня приводили в порядок, его увезли. Наш председатель узнал адрес его больницы в Москве и, вот, я еду...
   - А у вас в Москве есть, где остановиться? - спросила бывшая учительница.
   - Нет... Я думаю, если меня пустят к нему,.. а если нет, может быть,.. что-нибудь там подвернётся... Может быть, кто-нибудь из медсестёр меня к себе возьмёт...
   - Бедная вы моя! Как же вы так вырвались в полную неизвестность? Как же вас ваши родители отпустили? Ведь это - полнейший абсурд! Если ваш муж, как вы сказали, в таком тяжёлом состоянии, вас близко к нему не подпустят...
   - Ну, почему? У нас в больнице даже "Спасибо!" скажут, если родственницы в качестве сиделок будут сидеть. У них своего персонала не хватает.
   - Ну, как же вы так? Ну, разве можно сравнивать сельскую больницу на десять мест с московской! Я знаю по своим ростовским больницам. Там у них такой порядок: вам разрешат только узнать о его состоянии: в основном, температуру и всё. А к нему вас не пустят.
   - Ну, нет! Я пойду к самому главному. Я им объясню всё. Я устроюсь у них на работу... Временно, конечно...
   - Так у вас же паспорта нет.
   - Паспорта?.. - Марина недоумённо посмотрела на женщину: и тут - паспорт! У них в станице ни у кого нет паспорта. Раньше она и не думала, что человеку нужен какой-то паспорт. О "Советском паспорте" она знала только из стихотворения Маяковского. В девятом классе она ещё сочинение писала на эту тему. Но там понималось так, что когда советский гражданин приезжает в какую-нибудь страну, у него должен быть обязательно "краснокожий" паспорт, чтобы все знали, что это - "гражданин Советского Союза". А ей-то, зачем паспорт? У неё есть справка с печатью и штампом Стансовета, подписанная его председателем. Правда, милиционеры сказали, что нужна ещё и фотография. В справке сказано, что она - Марина Васильевна Шевчук - колхозница колхоза "Путь Ленина" выехала в город Москву по личным делам. Какие это дела, она объяснит главному, то есть, заведующему больницей... А другим знать об этом не обязательно.
   - Я знаю, что у колхозников нет паспортов, но я думала, раз вы замужем за лётчиком, то у вас должен быть паспорт. А без паспорта кто же вас примет на работу? Вот, послушайте. - Елизавета Викторовна вынула из ридикюля чёрной лакированной кожи тоненькую серую книжку. - Вот, это - паспорт. Все граждане при выезде из своего населённого пункта в другой или в другую республику обязаны иметь при себе этот документ... Вы сами видели, когда милиция записывала нас как свидетелей, от нас потребовали паспорта... Вот, видите: здесь фотография, фамилия, имя, отчество... Время и место рождения. А вот штамп о прописке, то есть регистрация места проживания гражданина: Ростов на Дону, улица Орджоникидзе, дом номер тридцать семь. Это - мой адрес. А вот отметка о регистрации брака. Вот в этой графе записаны мои дети... Когда человека принимают на работу, он обязан предъявить паспорт и там должна быть запись о прописке в этом населённом пункте. Без неё вас никуда не примут, тем более в Москве, где существует особый режим! Кроме того, ещё нужно предъявить трудовую книжку. Она по формату несколько побольше паспорта. В ней записывается организация, куда вас приняли на работу, ваша должность и номер приказа руководителя организации о приёме вас на работу с указанием даты издания приказа. Когда вы увольняетесь, ставят номер и дату издания приказа о вашем увольнении. Без этой книжки, опять таки, вас нигде не примут... Вы меня поняли? Любой начальник, если он не желает попасть под административную или уголовную ответственность, не нарушит эти правила. Теперь, если вы, приехав в другой город, хотите пробыть там более трёх суток, вы обязаны получить от органов милиции временную прописку. Иначе вас оштрафуют и выдворят из города. И ни в одной из гостиниц вас без паспорта не примут. Вы поняли?..
   Марина кивнула. Она всё поняла, но пока ещё не осознала, какими неприятностями ей лично грозит вся эта бюрократическая система. Да, теперь понятно, что на работу в больнице нечего и рассчитывать. А, значит, ставится под сомнение и сама цель поездки...
   "Но ведь дядя Семён об этом ничего не говорил. Он-то ведь обо всём этом должен был знать! Раз он выдал ей эту справку, значит, считал, что она для чего-то нужна..? А может быть, это и лучше... В конце-концов, если нельзя принять её на работу официально, можно же принять временно. Ей не надо ничего платить... У неё есть деньги. Пусть даже безо всякого оформления... Ведь разговор об этом с дядей Семёном был, и он ничего такого не говорил, что нужен паспорт, какая-то книжка... Ой, лишь бы дали возможность ухаживать за ним, видеть его каждый день..! Ладно, на месте всё и выясню." - успокоила себя. По крайней мере, сдаваться она не собиралась. Она знала, что из любых правил имеются исключения. Она, ведь, не гулять едет! Она едет спасать своего единственного, своего самого близкого, любимого человека - своего мужа! И никто не сможет помешать ей, сделать это! "Из любого положения, при желании можно найти выход". - резюмировала она. Жаль только, что дядя Семён не указал в справке, что она едет к своему мужу! Она понимает, конечно, что он не мог написать этого, так как они ещё не расписаны, но такая запись помогла бы ей лучше любого паспорта.
   - Не переживайте! - сказал Теймураз, видя, что девушка задумалась. Разочарование было написано на её лице. - В Москве у меня есть знакомые. Я еду к ним. И вы будете жить у них. Они - люди хорошие. Я скажу им, что вы со мной и у них не возникнет никаких вопросов. Будете каждый день ездить в больницу, узнавать о состоянии здоровья вашего мужа, передавать ему передачи. Мы всё организуем, как следует. Будьте спокойны!
   Марина с благодарностью посмотрела на него. Ей богу, этот человек послан ей судьбой! - Он уже второй раз спасает её от крупных неприятностей.
   - Ого, как мы заговорились! - Вдруг спохватилась Елизавета Викторовна, посмотрев на маленькие золотые часики на руке. - Нам, Пётр Митрофанович, завтра вставать рано...
   Марина обратила на часы внимание. У неё никогда не было никаких своих часов, не то что золотых. Но в Москве ей постоянно нужно будет знать время. Теперь она может позволить себе купить часы, конечно, не золотые... Она теперь богатая. У неё с собой - целых пять тысяч! Накануне дядя Семён возил её и тётю в район. И там, в сберкассе ей выдали две пачки запечатанных двадцатипятирублёвок. По совету тёти, она зашила их в разных местах одежды: два кармана в рейтузах, два в бюстгальтере. Такие же карманы пришила и к сменному белью - всё предусмотрено...
   - А мне ещё раньше. - Вставила Катя. - В Батайске поезд стоит мало, минуты две... Надо предупредить проводника, чтобы разбудил пораньше. А то просплю.
   Марина поднялась на своё новое место - на полку над Петром Митрофановичем. Здесь было надёжно. Рядом - протяни руку - лежала, укрывшись одеялом, тётя Катя. Марина тоже натянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза. И сразу же перед её мысленным взором появились злобные лица парней-адыгейцев, их чёрные прищуренные глаза, угрожающий оскал и лезвие ножа, упёршееся в грудь. Однако, она - молодец, не растерялась, не запаниковала, а дала достойный отпор. Но если бы не Теймураз, ей, пожалуй, одной было бы не выкрутиться. Ведь в коридоре стоял ещё третий... Она открыла глаза и благодарно посмотрела в его сторону: "Хороший дядька!" Потом снова закрыла их и заставила себя думать об Анатолии. Она знала, что ему сейчас в сотни раз труднее, чем ей. Дядя Семён сказал, что он жив, но в тяжёлом состоянии. В станице он так и не пришёл в себя. Возможно, и в Краснодаре его не смогли привести в сознание, поэтому и перевезли в Москву. Иначе, зачем бы везти в такую даль тяжело раненного человека?
   "Только бы он выжил, только бы не умер!", - мысленно умоляла она. - "Толечка, родной мой, не умирай, пожалуйста! Я так тебя люблю! Если ты выживешь, у нас ещё будут дети. Я тебе обещаю! Я тебе нарожу их, сколько захочешь! Мне врачиха сказала, что их у меня будет ещё много. Родненький, теперь всё зависит только от тебя! Если бы ты знал, как, с каким трудом мне сегодня удалось сохранить тебе верность! А если бы они меня зарезали? Представляешь? Ты бы вылечился, приехал к нам в станицу, а тебе дядя Семён рассказал бы, как я сначала потеряла нашего ребёнка, а потом поехала к тебе... И вдруг, меня привозят мёртвую, зарезанную, и хоронят на нашем кладбище рядом с дядей Колей. Ты плачешь и кладёшь цветы на мою могилу - красные-красные розы, которые я так люблю... Интересно, стал бы ты плакать на людях? Ведь ты - лётчик, тебе неудобно плакать... А потом... Через какое-то время ты бы женился на другой девушке, которую тоже полюбил бы... И говорил бы ей, что ты её любишь больше всего на свете... Смотрел бы на неё часами, как смотрел на меня... Интересно, вспомнил бы ты тогда меня - ту, которая любила тебя больше жизни? Конечно, сначала вспоминал бы часто, а потом - всё реже и реже... Ведь у тебя даже моей фотографии нет... Фу, какая я дура! Он, может быть, сейчас из последних сил борется за жизнь, а я о таких глупостях думаю! Нам обоим нужно жить, нужно победить злую судьбу, несмотря ни на какие её козни и ухищрения. А если ты вдруг не выдержишь, мне тогда тоже незачем жить на свете. Слышишь, родной? Знай это!
   Она уснула. А ночью её разбудили. Поезд подходил к Ростову. Тёти Кати уже в купе не было. Она сошла в Батайске. Елизавета Викторовна и Пётр Митрофанович уже одетые сидели со своими вещами, готовые, как только поезд остановится, сойти.
   - Мариночка, мы приехали, а вы можете занять моё место. Проводника мы уже предупредили.
   - Спасибо, Елизавета Викторовна! Но мне и здесь хорошо. Здесь я могу лежать и спать целый день, а внизу - неудобно.
   Теймураз тоже был на ногах. Постель его была скатана.
   Поезд замедлил ход и остановился. По тому, как слабо были освещены противоположные окна, можно было заключить с какой стороны вокзал. Пожилые попутчики, попрощавшись, вышли. Теймураз пошёл их проводить и помочь Елизавете Викторовне донести чемодан до вокзала. Предварительно он переложил свою постель на полку против Марины. Она спускаться не стала. Попрощавшись со стариками, она осталась лежать, укрытая одеялом. Ей, действительно, здесь было удобнее.
   Когда проход освободился от выходящих пассажиров, в вагон стали входить новые, внося с собой запах морозного воздуха.
   - Здесь у вас свободно?
   Возле Марины остановились женщина в тёмном пальто и в серой пуховой шали на голове и девочка лет пятнадцати в тёмно-коричневом пальто с коричневым цигейковым воротником и в цигейковой шапке того же цвета.
   - Да, пожалуйста!..
   - Ой, доченька, как нам с тобою повезло! - сказала женщина, поднимая полку и устанавливая в ящик вещи. - Оба места - нижние. Раздевайся. Пальто тоже положим в ящик... Так будет безопаснее.
   Пришёл Теймураз. Женщина и девочка, уже раздетые, сидели радом.
   - О-о, к нам пополнение..! Здравствуйте! - И сел напротив.
   - Здравствуйте! - Женщина с интересом, оценивающе посмотрела на него.
   - Далеко едете?
   - В Москву! - Бойко ответила девочка. Она тоже с любопытством и без тени стеснения смотрела на незнакомого мужчину. Слово "Москва" она произнесла с некоторым высокомерием свойственным детям, живущим в столице.
   - Мама с дочкой?..
   - Да! - вызывающе ответила она.
   - А что же вы одни? Где ваш папа? - взял "быка за рога" кавказец.
   Девочка не ответила. Ответ на этот специфический в те времена вопрос, видимо, входил только в компетенцию матери, которая, в зависимости от обстоятельств, вероятно, отвечала на него не однозначно. Мать помедлила и с грустью произнесла:
   - Папочка наш погиб на фронте. Мы живём одни... уже десять лет... У нас в Москве отдельная квартира...
   Продолжая неотрывно смотреть на мужчину, который ей, очевидно, сразу понравился, она раскрыла все свои карты, давая ему приоритет в управлении дальнейшим развитием взаимоотношений между ними.
   Теймураз понял это сразу. Глаз его был намётан. При других обстоятельствах он, не раздумывая, ухватил бы "наживку", сулящую ему и квартиру, и доступную хозяюшку в придачу. Но сейчас... Он дал слово Марине устроить её у своих знакомых, и выполнение обещания казалось ему более предпочтительным во всех отношениях. Тем не менее, считал он, новое знакомство будет тоже не лишним. "Чем чёрт не шутит!..", может и оно пригодиться!
   - Да. Сейчас у многих папы не вернулись. И женщинам без мужчин очень тяжело... - набивал цену кавказец.
   Эта реплика имела двойной смысл: тяжело материально и с точки зрения женской физиологии...
   Женщина тут же внесла ясность:
   - Нет, материально мы с дочкой обеспечены: я зарабатываю неплохо и пенсию на мужа получаю...
   - Простите, а где вы работаете?..
   Женщина улыбнулась, прищурив глаза:
   - В торговле...
   - А-а,.. Ну, тогда понятно...
   Ему, действительно, стало всё понятно. Человек несведущий из этого короткого диалога понял бы только то, что услышал, а он понял то, о чём не говорилось: женщина предлагала все нужные мужчине удобства и удовольствия. Чуть помолчав, он спросил уже лишь для поддержания разговора:
   - А в Ростове что делали?
   - В Ростове живёт наша бабушка. - Женщина с улыбкой посмотрела на дочь и пояснила: - Это мать моего мужа. Мы с Любашей приезжали навестить её на время каникул, да немного подзадержались... Ничего, Любаша догонит, она - девочка способная.
   Дочь, видимо, привыкла к маминым похвалам и потому сидела не смущаясь. Она даже подсказала:
   - А помнишь в прошлом году..?
   - Да, в прошлом году она проболела целый месяц, но четверть закончила с отличными отметками. У неё и сейчас во второй четверти только одно "хорошо" - по рисованию, - и женщина снова, но теперь уже с гордостью и обожанием посмотрела на дочь.
   Марине их не было видно. Чуть свесив голову, она видела только их ноги, обутые в меховые сапожки. Такие она видела впервые. В станице зимой женщины ходят в бурках: кто побогаче - в промышленных - из белого фетра с кожаными "союзками" и задниками, а те, что победнее, - в самодельных, шитых из чёрной кошмы или даже сукна, строчённых вдоль голенища и надеваемых с галошами, а если зима тёплая - то в обычных сапогах.
   И только на учительнице по географии, недавно приехавшей в станицу. Она видела симпатичные резиновые ботики, приспособленные для туфель на каблуках. Уезжая в Москву, она положила в чемодан и свои туфли с намереньем купить там такие же ботики. Теперь предел желаний неожиданно вырос: если не очень дорого, она купит себе такие сапожки на меху.
   Перегибаться сильнее, чтобы увидеть новых соседей, ей не хотелось: напротив сидел Теймураз, который время от времени переводил свой взгляд от собеседниц на неё, как бы сравнивая её с ними.
   Подошёл проводник в мундире с погонами "лопаточкой" и спросил, будут ли пассажиры брать постели? По их виду он сразу определил: -будут. Но всё же решил спросить - это и долг вежливости и так велят правила по "культуре обслуживания", о которой всё чаще стало заботиться вышестоящее начальство.
   Он прошёл дальше в хвост вагона, а другим заходом принёс два комплекта постельного белья. Получив "четвертную", стал рыться в поисках сдачи, но женщина с деланным безразличием сказала:
   - Сдачи не надо...
   Тон, с которым она это произнесла, был, по всей видимости, ей самой хорошо знаком и нередко звучал из уст деньжистых покупателей.
   Теймураз встал, давая им возможность постелиться и, пожелав им спокойной ночи, полез на свою полку.
   "Наконец-то!" - вздохнула про себя Марина. Ей почему-то было неприятно оттого, что он любезничал с соседками, хотя, по существу, он и не говорил ничего такого... Она узнала его всего несколько часов назад, но его помощь в туалете и обещание устроить её на квартиру в Москве, связали её с ним. И теперь она испытывала нечто, похожее на ревность. Когда женщина заговорила об отдельной квартире, явно намекая на возможность остановиться у них, Марина даже испугалась: а вдруг он забыл о своём обещании и примет их предложение. Мужчина промолчал, и для Марины в этом вопросе осталась неопределённость, помимо её воли, мучившая её.
   Она сделала вид, что хочет спать, и закрыла глаза. Полежав так, для приличия, отвернулась к стенке. Это была самая удобная позиция: можно было не спать всю ночь или весь день, предаваясь своим мыслям, и, в то же время, казаться спящей.
   Теперь уже она на самом деле не могла долго заснуть. Уж очень много впечатлений выпало на один день: и эта новость с паспортом - неожиданная и неприятная. Живут же люди всю жизнь и не имеют никакого понятия о нём!.. В станице он им не нужен: какие там прописки... Какие устройства на работу и увольнения!.. А вот, за её пределами, оказывается, никак нельзя. Милиционеры, когда оформляли протокол на студентов, тоже потребовали у неё паспорт. А если бы её сняли с поезда "для выяснения личности" и посадили ними?.. Ночью?!. Они бы задушили её, чтобы она не смогла дать показаний. А выяснить её личность смогли бы только днём, позвонив в колхоз. А потом, как бы они отправили её в Москву? При самом лучшем исходе, она потеряла бы целые сутки.
   "Приеду домой, обязательно попрошу дядю Семёна, чтобы мне сделали паспорт" - наивно подумала она. А теперь, при создавшихся обстоятельствах, нужно двумя руками держаться за Теймураза, решила она. Если он устроит её на квартиру, то никакой прописки не будет нужно. А она договорится с больничным начальством, чтобы ей разрешили быть у Анатолия сиделкой безо всякого оформления, бесплатно. Им же выгодней! Спать она может днём, а ночью будет с ним. И ему будет приятней, если за ним будет ухаживать она, а не кто-то чужой. Так он быстрее поправится.
   Вот, только бы Теймураз не забыл о своём обещании и не переметнулся! Надо будет днём показать этим, что они - вместе. Нужно чаще с ним разговаривать, а утром предложить ему позавтракать. У неё ещё осталось полкурицы, яйца и сладкие пирожки к чаю...
   "А вдруг он обидится, что я отвернулась! - мелькнула мысль. - Да и, вообще, неприлично показывать мужчине свой зад". Она вновь повернулась на спину. Полежала с закрытыми глазами, будто проснувшись, открыла их. Посмотрела на соседнюю полку. Теймураз лежал на одеяле, не раздеваясь и не снимая сапог. Матрац его постели был подтянут к окну так, чтобы каблуки его сапог находились на голой полке.
   "Ну и правильно: а то сопрут! - подумала она и перевела взгляд правее. Он ещё не спал и, увидев, что она посмотрела, улыбнулся. "Ну, вот, и хорошо!" - она тоже улыбнулась.
   - Что, не спится? - вполголоса поинтересовался он.
   - Да, очень много впечатлений за одну ночь.
   - Я представляю себе ваше состояние. У меня тоже был друг - лётчик. Он раньше в Краснодаре работал, а потом перевёлся на Север. И вот, этой зимой тоже разбился возле Анадыря. Слышали, наверно, о таком городе?
   Конечно, Марина никакого понятия о городе с таким названием не имела, хотя по географии у неё всегда были отличные оценки - географию она любила. Но нельзя же знать все города на свете!.. Однако, чтобы поддержать разговор, да и не показаться тупицей, кивнула.
   - Он тоже недавно женился. - Продолжал он. - Осталась жена с маленьким ребёнком - сыном. Ну, что ей одной с маленьким ребёнком на Севере делать? Приехала домой, к родителям.
   - А вы сами разве из Краснодара?
   - Нет, я живу в Новороссийске. Он тоже раньше жил там. Вместе в школе учились. Потом меня в армию забрали, а он в лётное училище пошёл, в "Гэ-Вэ-эФ". А после училища приехал в Краснодар - летал на "кукурузнике". А два года назад переучился на транспортный самолёт "Ли-2" и перевёлся на Север - там больше работы и больше платят... Да вот, видите, чем это всё закончилось?.. Вообще, работа опасная... А вы как со своим мужем познакомились? Тоже учились вместе?.. Или как?..
   - Нет, летом,.. прошлым... он сел на вынужденную посадку возле нашей станицы - мотор отказал. Жил несколько дней у нас. Вот, мы и познакомились. Он хотел забрать меня в Краснодар, но тут его тоже послали на переучивание на новый самолёт на целых полгода... Ну, что я одна буду в чужом городе, среди незнакомых людей! Решили, что я поживу пока у своих. А как он окончит, приедет за мной. В последнем письме из Киева он написал, что курсы закончатся в середине января. Ехать из Киева сутки. Я его ждала числа шестнадцатого. А тут эта метель... Старики говорят, что такой зимы не помнят на своём веку. Столько снега намело, да такие морозы..! Все дороги замело: ни поезда, ни автобусы не ходили...
   - Да, я знаю. У нас, в Новороссийске ещё хуже было. Ну-ну...
   - Ну, вот, на другой день, как только метель утихла, с утра была прекрасная погода. Правда, мороз был сильный, но светило солнце. А к обеду снова задул ветер... Только с другой стороны... Наверно, потому что никакой транспорт не ходил, он решил прилететь на самолёте. Как раз из Краснодара должны были прислать дефицитные лекарства для одной моей подруги, которая лежала в больнице в критическом состоянии, беременная... Я думаю, так как он садился в нашей станице, то, видимо, его и прислали, чтобы он привёз лекарство и на обратном пути захватил меня с собой... Другого объяснения я не нахожу... Наш председатель и муж моей подруги поехали встречать самолёт. Они рассказывают, что к его прилёту погода резко изменилась: задул сильный ветер и пошёл снег. В общем, поднялась такая метель, что вокруг не стало видно ничего. Они видели самолёт, когда он подлетал, но когда он вошёл в метель, они его потеряли из виду. И потом услышали сильный удар, и всё стихло. Только ветер свистит... Они сразу поняли, что произошло несчастье. Когда самолёт разбился, был сильный грохот и лошади с испуга понесли... Пока их успокоили... Потом начали искать... Но ничего не видно... Нашли одно крыло,.. отломанное, потом и сам самолёт, перевёрнутый. Лётчика там не было... Стали искать впереди самолёта. Метрах в двадцати нашли и его. Он лежал ничком. Дядя Семён - наш председатель перевернул его и ахнул: он узнал моего мужа. Расстегнул куртку, чтобы послушать сердце и увидел две коробки с ампулами, которые были спрятаны на груди. Они оказались все целы... Шурку - подругу и её ребёнка спасли, а Анатолий в себя не пришёл. Тёткина племянница прибежала ко мне и выпалила, что мой Анатолий разбился. Я побежала в больницу. Улицы были занесены сугробами, дорожек не было. Идти нужно было против ветра, а он был сильный, сбивал с ног. Глаза забивало... Я оступилась и упала, потеряла сознание. И стала замерзать. Если бы наш председатель не наткнулся на меня, возвращаясь из больницы, я бы, наверно, замёрзла... Он отнёс меня в больницу, и мы с Анатолием, оказывается, лежали через стенку и не знали об этом. Он был без сознания, а меня когда врачи привели в сознание, его уже увезли... А может быть, они так мне сказали, а сами просто не хотели меня беспокоить. Так я его и не увидела.
   - Вы, когда падали, наверно, сильно ударились?
   - Наверно. Я не помню.
   - Я так думаю, потому что долго были без сознания...
   - Да, может быть.
   Марина помолчала, потом спросила:
   - А вы в Москву, зачем едете?
   - В командировку.
   - А где вы работаете?
   - В пароходстве...
   - А-а,.. так вы - моряк?
   - Наподобие...
   - А почему вы не в форме? Морская форма красивая.
   - В командировки я, обычно, езжу в штатском. Мне так удобнее.
   - А вы часто ездите в командировки?
   - Да, приходится частенько.
   - И что вы делаете в Москве?
   - Хожу по министерствам, решаю вопросы планирования.
   - О, вы, оказывается, большой начальник!
   - В своём роде - да.
   - А ваши знакомые,.. кто они?..
   - Они тоже работают в министерстве.
   - А удобно будет мне к ним с вами заявиться? - Марина спросила и замерла в ожидании. Её давно мучил этот вопрос. От того, как он на него ответит, она составит своё представление об этом и будет принимать решение. Поэтому она внимательно, на сколько позволяло тусклое дежурное освещение вагона, всматривалась в лицо кавказца.
   - Об этом не беспокойтесь. Люди они хорошие и места у них хватит. Я уже останавливался у них с товарищем. А вас они примут с удовольствием. Вы им понравитесь.
   Говорил он без тени сомнения, и Марина успокоилась.
   - Спасибо вам! - Сказала она, благодарно посмотрев ему в глаза, а про себя добавила: "Что бы я делала без вас?".
   - Ну что, поспим ещё немного? - предложил он.
   - Давайте... - и она закрыла глаза.
   Надёжный контакт был установлен и сомнения, беспокоившие её, улетучились. И она снова уснула. Но её опять разбудили. Она открыла глаза и удивилась: весь вагон светился от струившегося во все окна яркого солнечного света. Он лился с двух сторон: сверху, как и положено, и снизу, отражаясь от земли, покрытой слепящим глаза снегом. Возле неё стоял кавказец и улыбался, показывая золотые зубы, тоже "горевшие" при солнечном свете.
   - Вставайте кушать.
   При словах о еде, она вдруг почувствовала сильный голод. Нечаянно глянула вниз на столик и невольно зажмурилась. Он был весь уставлен вкусной снедью. Помимо белого хлеба, нарезанного ломтями и уложенного на десертную тарелочку, на таких же тарелочках были разложены: колбаса, нарезанная тонкими кружочками, копчёная рыба золотистая, да такая жирная, что прозрачно светилась, крабы, сливочное масло и чёрная икра... На отдельной тарелке алели спелые помидоры и желтели небольшие, аккуратные солёные огурчики и всё это было обрамлено какой-то зелёной травой и пёрышками зелёного лука. А на небольшом блюдечке желтели дольки лимона, посыпанные сахарной пудрой. У самого окна стояла какая-то бутылка, вероятно, с вином. Она невольно вспомнила, что хотела угостить попутчика варёными яйцами, недоеденной курицей и сладкими пирожками и представила, на сколько убого это всё выглядело бы по сравнению с этой роскошью. И невольно покраснела, не подозревая, что её румянец при ярком дневном освещении еще больше украсил и освежил её и без того прекрасное и свежее, пышущее молодостью, лицо.
   Если мужчина и не успел влюбиться в неё до этого "с первого взгляда", то, можно быть уверенным, что теперь-то уж он не сумел устоять...
   - Извините, но мне сначала нужно умыться!..
   - Да-да, идите. Уже все умылись, и очереди нет.
   Достав из чемодана с третьей полки свои строчёные бурки с галошами, мельком отметила, что туфли на каблуках к этой дорожной обстановке совершенно не подходят. Натянула бурки на ноги, схватила полотенце, и легко спрыгнув вниз, оказалась лицом к лицу с красивой крашеной блондинкой с ярко напомаженными губами и её стриженой русоволосой дочкой.
   - Здравствуйте! - сказала она, не растерявшись, и пошла по проходу в сторону служебного купе. В туалет с другой стороны она теперь принципиально не ходила.
   - Здра... - успела ответить мама и, не докончив приветствия, замолчала: здороваться было не с кем. Только несколько секунд она видела лицо девушки, но этого ей вполне хватило, чтобы сделать вывод: "Так вот, оно что! Вот, дорогой, почему ты не клюёшь!.. Дурак!.. Что может дать тебе эта девчонка? Она всего года на два старше моей Любашки! А вот, со мной ты бы мог найти всё, что твоей кавказской душе угодно!.. Ну ничего, мы ещё поборемся! Дайте мне только узнать вас поближе, и я заставлю вас обоих плясать под мою музыку!". У неё тоже глаз был намётан. Она прекрасно знала категорию людей, делающих деньги и любящих красивых женщин, красивую жизнь. Не зря на столике появился коньяк, который кавказец вместе с разнообразной закуской принёс из вагона-ресторана. Когда он попросил её помочь накрыть стол, она, было, подумала, что это всё для неё, но, увидев девушку, поняла, что ошиблась. Ночью она отрывочно слышала их разговор и сообразила, что между ними нет ещё близкого знакомства. А потому, действуя тонко, с умом, можно заполучить кавказца себе.
   Марина пришла умытая, причёсанная - освежившаяся и сразу в купе стало светлее. Все сели: мать с дочерью с одной стороны Марина и Теймураз - с другой. Любаша во все глаза пялилась на соседку, на лице которой не было ни капли макияжа, и, тем не менее, она выигрывала у её матери на все сто процентов. О том, что она является соперницей её матери, она сообразила сразу по поведению последней. У неё не было ещё маминого опыта, и она не умела ещё скрывать свои чувства, потому и вела себя беспардонно. Мать же, наоборот, делала всё обдуманно. Для той цели, которую она перед собой поставила, нужно было действовать безошибочно. Поднимая свой стакан, на четверть наполненный коньяком, перехватив инициативу у кавказца, она сказала, обращаясь к девушке:
   - Моя дорогая, я слышала, что вы едете к мужу, с которым произошло большое несчастье... Так вот, я предлагаю выпить за то, чтобы с ним было всё в порядке, чтобы ваша любовь к нему, ваша верность... - (она сделала акцент на последнем слове) - поставили его на ноги! Я старше вас и знаю по опыту, как большая любовь может воскресить человека, находящегося на краю могилы, а измена убить сильного и здорового... За вашу большую любовь!..
   - Мама, - перебила её дочь, - за такой тост и я бы выпила...
   - Тебе ещё рано!.. - держа стакан двумя пальцами, изящно оттопырив в сторону мизинец, она легонько коснулась стеклом носа дочери и жеманно поднеся руку ко рту, сделала небольшой глоток. - М-м... какая прелесть! - причмокивая напиток и покачивая головой из стороны в сторону, произнесла она, не сводя глаз с кавказца. - А вы, оказывается, умеете выбирать напитки... Ах, если бы все мужчины умели бы выбирать и женщин, на земле был бы рай!.. Как у вас говорят - "алаверды"?.. Я хотела бы допить этот прекрасный напиток за рай на земле!
   Все выпили. Марина никогда не пробовала крепких напитков и, введённая в заблуждение хвалебными причмокиваниями соседки, глотнула содержимое стакана без каких либо предосторожностей. Горло и пищевод обожгло. Она сначала закашлялась, а потом, раскрыв рот, безуспешно пыталась вдохнуть в себя хотя бы глоточек воздуха, махая ладонями перед ним.
   - Вот, возьмите лимончик! - Поднёс ей блюдце Теймураз. - Это - лучшая закуска к коньяку.
   Она взяла ломтик, но, увидев, что он не очищен, растерялась, не зная, как быть: если попытаться очистить с него кожуру, внутри всё сгорит, а есть с нею, посчитала неприличным. Теймураз понял её сомнения и пришёл на помощь:
   - Ешьте так, не очищая.
   Холодный и кисленький лимон, подслащённый сахарной пудрой, снял жжение в горле, и она смогла, наконец, вдохнуть.
   - Фу, какая... - Хотела сказать: "гадость", но во время вспомнила сладостные причмокивания соседки и вместо этого добавила: -... крепость!
   - Вам, девочка, ещё только молочко пить! - улыбаясь, мягко съязвила та. - А вы, молодой человек,.. Теймураз... Как вас по-батюшке?..
   - Аванесович...
   - Теймураз Аванесович, в следующий раз будьте повнимательней с крепкими напитками! Я, вот, доченьке своей не разрешила, потому что рано... Подрастет, повзрослеет, тогда - пожалуйста! А сейчас ещё рано...
   Теймураз промолчал. Он понял намёк, но возражать не стал. Взял ломоть хлеба, сначала намазал маслом, потом икрой и подал Марине.
   - Вот, попробуйте это. Очень вкусно и полезно. - Это и было его ответом женщине, с которой шёл невидимый поединок, не замечаемый девушками, которые уминали яства за обе щеки: Марина потому, что выпитый коньяк требовал закуски... а Любаша - была гурманкой и знала им цену; поединок, в котором не только слова, но даже интонация, паузы, мимика, жест имели большое значение.
   - А вы, Надежда... Простите, не знаю вашего отчества..!
   - Гавриловна...
   - ...Надежда Гавриловна, что же вы не едите?.. Вам не нравится?..
   - Нет, что вы! Я очень люблю крабы и икру зернистую, и коньячок выпью ещё с удовольствием, если нальёте, но я больше люблю угощать сама...
   - Сегодня угощаю я!..
   - "Сегодня?.." Наш поезд приходит в Москву в шесть часов утра, так что "завтра" у нас с вами уже не будет... - она многозначительно посмотрела на него - ... и получается, что я остаюсь должником! А у нас говорят: "Долг платежом красен!"...
   - Вы хотели выпить? - Пожалуйста! - И Теймураз налил женщине и себе по полстакана. - А вам, Мариночка?..
   Марина быстро убрала свой стакан под столик - пусть они пьют, если им нравится, а с неё довольно и одного позора!
   Подошёл проводник, подобострастно улыбнулся:
   - Вам чаёк когда нести? - Он тоже хорошо научился определять людей по внешнему виду и их поведению и знал, когда к ним нужно подойти. Как говорится: "Сэ-ля-ви" - такова его работа!..
   - Принесите, пожалуйста, чистый стакан! - попросил Теймураз, держа в руке бутылку.
   - Сей секунд!.. - И через двадцать секунд он уже стоял с пустым стаканом. - Вот, пожалуйста!..
   - Выпейте с нами, папаша!
   - Ой, сыночек, нам на работе употреблять не положено... - оправдывался он, держа стакан в протянутой руке, в который кавказец наливал коньяк. - Но я стараюсь угодить своим пассажирам... - говорил он, шаря глазами по столу - выбирая, чем закусить.
   - Вот, пожалуйста! - Марина протянула ему блюдце с дольками лимона, но взгляд проводника скользнул мимо и остановился на бутерброде с икрой.
   - Если вы не возражаете, я возьму вот это. - И не дожидаясь согласия, потянулся свободной рукой через стол и взял закуску, приготовленную Любашей для себя. - За ваше здоровье! - сказал и выпил, не ожидая остальных, крякнул, заел бутербродом. Потом добавил: - Спасибо! - и ушёл, унося с собой пустой стакан.
   Любаша недоумённо смотрела ему вслед, пока он не скрылся из её поля зрения.
   - Так за что пьём? - Надежда Гавриловна озорно сверкнула глазами. - Давайте выпьем за дружбу!
   - Давайте! - Согласился Теймураз. - За любовь выпили... Теперь можно и за дружбу...
   Надежда Гавриловна снова похвалила напиток:
   - Прелесть!.. Но у меня дома есть ещё лучше - французский. Надеюсь, вы найдёте возможность попробовать его... и оценить..! - Предложение было обращено к Теймуразу.
   - Ладно,.. мы с Мариной как-нибудь выберем время и зайдём к вам... Правда, Марина?..
   - Мне кажется, Марине в Москве будет не до гостей... - не дав ей ответить, возразила Надежда Гавриловна.
   Марина кивнула. Ей не понравилось предложение Теймураза, которое прозвучало так, будто он и она - одно целое, хотя только вчера вечером сама хотела создать такое впечатление. И ещё её не прельщала перспектива дальнейшего знакомства с этой женщиной, которая так беспардонно навязывает себя мужчине.
   В Москву приехали рано утром. На улице было ещё темно. Теймураз пригласил в вагон носильщика. Оказалось, что кроме чемодана, он везёт с собой три огромные тяжёлые коробки, перевязанные крепким шпагатом. Носильщик довёз их на тачке до такси. Здесь была большая очередь.
   Теймураз оставил женщин с багажом, а сам пошёл позвонить знакомым. Пришёл он минут через десять довольный и улыбнулся Марине:
   - Всё в порядке!
   Оказалось, что маме с дочкой нужно было ехать в другой район города, в другом направлении. Поэтому он сначала отправил их, а в следующую машину сел сам с Мариной.
   - К выставке. - Сказал он водителю и назвал адрес.
   Москва только просыпалась. Машин и людей на улицах было мало, но окна в домах уже светились. Боковые стёкла в "Победе" были замёрзшие и смотреть на город приходилось в лобовое.
   Марину удивило большое множество светофоров мигавших разноцветными огнями, перед которыми машина, то и дело, останавливалась. Если бы не столь печальный повод её приезда в столицу, она радовалась бы всему увиденному, потому что это было больше похоже на сказку, чем на реальную жизнь. Но сейчас мысли её были весьма не радостными. Если бы не необходимость устройства с жильём, она прямо с вокзала поехала бы в больницу. Она понимала, что ещё рано и её не пустят к Анатолию, но наивно полагала, что, зато, узнает о его состоянии.
  
   К их приезду хозяева были уже на ногах. Хозяйка - женщина лет пятидесяти совсем не походила на министерского работника. Хотя Марина и не видела в жизни ни одного живого министерского работника, интуиция подсказывала, что эта категория административных служащих должна выглядеть совсем по другому. Во всех отношениях женщина была круглая, одетая в дорогой китайский халат: спереди выступал круглый живот, над ним свисали круглые пышные груди, сзади спина оканчивалась массивным круглым задом, ноги короткие с круглыми икрами были в бархатных шлёпанцах с круглыми носками, лицо круглое с круглым носом, круглыми румяными щеками, круглым подбородком и маленькими круглыми глазками. Говорила она нараспев и казалась очень доброй.
   Муж её, наоборот, был высок, худощав и угловат. Он казался моложе жены лет на десять. Говорил отрывисто резким хрипловатым голосом. При разговоре от него сильно пахло табаком.
   Гостей они встретили радушно. Помогли раздеться в прихожей, где стояло богато оформленное овальной формы зеркало, рядом с которым бросались в глаза крупные оленьи рога.
   Затем пригласили в гостиную залу.
   Марина никогда не бывала в городских квартирах и теперь стояла ошеломлённая увиденным, придавленная её пышностью и богатством.
   Комната, в которую её ввели, была большая с высоким потолком. Вся стена напротив до самого потолка была занята шкафом из тёмного дерева с множеством секций и отделов, резные стёкла которого отсвечивали многочисленные радуги замысловатой хрустальной люстры, всю в позолоте. Шкаф тоже инкрустирован позолоченными металлическими полосками. Внутренняя зеркальная стенка его отражала множество посуды, хрустальных ваз, фужеров и поделок из золота и серебра. Пол комнаты устлан огромным ковром. У стены напротив шкафа раскинулся диван, к обеим сторонам которого присоседились два кресла, обитые, таким же материалом. Над ним - тоже ковёр. Посреди комнаты расположился большой стол, накрытый бордовой бархатной скатертью с длинной жёлтой бахромой, а вокруг него выстроились стулья с высокими спинками того же цвета, что и шкаф.
   Посреди стола красовалась большая цветная ваза.
   Боковую глухую стену подпирало пианино из тёмного же дерева, а по обе стороны от него на высоких этажерках росли цветы в горшках. Над пианино висела огромная картина в широкой позолоченной раме. Она изображала стол, уставленный всякой диковинной снедью. Здесь были и виноград, и груши, и наполовину очищенный лимон, рядом с которым валялся нож с серебряной ручкой. Ваза с виноградом - тоже из серебра. Хрустальный бокал наполовину наполнен таким же вином, каким угощал их в поезде Теймураз. Тут же стоял и кувшин, а за ним виднелся аппетитный свиной окорок, от которого был отрезан свежий кусок. Рядом небрежно брошены тушки какой-то пернатой дичи.
   В стене напротив - два высоких окна с тюлевыми занавесками, подоконники которых заставлены горшками с высокими цветами... Цветы были и на этажерке между окнами.
   Хозяйка улыбнулась, от чего её румяные щёки расползлись, и представилась, подавая пухлую руку с короткими закруглёнными пальцами:
   - Мария Евгеньевна... А это Борис Семёнович, - указала на мужа. Тот кивнул и тоже улыбнулся, показав длинные зубы и, переломившись пополам, церемонно приложился к руке гостьи.
   - Проходите в столовую, - пригласила хозяйка, - сейчас будем завтракать. Вы, верно, проголодались с дороги.
   - Ой, спасибо! Мне бы сначала умыться...
   - Вот, пожалуйста, проходите сюда. - Хозяйка щёлкнула выключателем и ввела Марину в просторную ванную комнату. Стены её были выложены белым блестящим кафелем, а напротив двери стенку заменяло огромное зеркало, пред которым на длинной полочке, тянувшейся от одной стенки до противоположной, стояли всевозможные флакончики, баночки и коробочки. Слева привлекала внимание своей белизной длинная и широкая ванна с блестящим душем, а справа - тоже белая, широкая раковина с блестящим краном в виде утиного носа и разноцветными вентилями. Ещё правее висели полотенца и на вешалке - два махровых халата.
   Хозяйка ушла, оставив Марину одну. Попав в непривычные условия, она растерялась и не знала, где и как ей умыться.
   "Наверно, над этой вот штукой..." - сообразила, подходя к раковине. "А какую ручку крутить?". Решила повернуть красную... Попыталась повернуть в одну сторону - не крутится,.. в другую... - из утиного носа вместе с паром широкой струёй полилась горячая вода. Очень горячая..! Испугалась - быстренько закрыла вентиль. Вода перестала литься, но над раковиной стояло облачко пара, медленно расходившееся по комнате. Повернула влево синий вентиль: пошла вода без пара. Вот, это - то, что надо!..
   По краям раковины в одинаковых мыльницах лежали цветные куски туалетного мыла: белый, жёлтый, розовый и зелёный. Какой взять?.. Самым привлекательным выглядел розовый, поэтому она его не тронула, а взяла жёлтый - он больше был похож на обыкновенное мыло.
   Помыла руки, смочила лицо и, набрав воды в сложенные вместе ладони, взяла в рот и сполоснула во рту. Вода оказалась очень холодной - аж зубы заломило. Утёрлась кончиком крайнего полотенца... Огляделась: "А куда ж они по нужде ходят?.. Квартира аж на третьем этаже..! Неужели каждый раз бегают вниз - во двор?".
   Вышла из ванной. В коридоре горят два плафона на рогатом кронштейне. Никого... Слышны голоса из столовой. Рядом с дверью, в которую только что вышла, - такая же дверь: "А эта куда?..". Осторожно толкнула её - внутри темнота. Вспомнила о выключателе. Комнатка осветилась и прямо перед нею возникла белая фарфоровая ёмкость, закрытая крышкой, обшитой сверху жёлтым бархатом. Вверх от неё шла белая труба, которая входила в белый же металлический бак. Рядом с ним висела на длинном шнуре, сплетённом из разноцветных нитей, большая разноцветная кисть.
   Осторожно приподняла лакированную крышку и увидела обычный туалетный унитаз. Догадалась, что длинный шнур с кистью служит для спуска воды. Осторожно потянула кисть вниз и отпрянула: с невероятным грохотом в унитаз полилась вода. Шнур уже давно отпущен, а вода всё продолжала урчать и урчать. Быстро вышла в коридор, прислушалась: не идёт ли кто... Но приглушённые голоса продолжали раздаваться из столовой. Подошла ближе, прислушалась - говорили вполголоса, но слова можно было разобрать. Разговор шёл явно не для её ушей:
   -... А ещё и краля эта... Сколько она здесь пробудет?.. Я же её, хотя бы два раза в день должна покормить... Это тоже прикинь... А в гостинице ты сколько за неё заплатил бы за сутки?!.. Так что, друг сердешный, - по полсотни... И не торгуйся!.. Была бы зернистая... Паюсная сейчас не в моде... Она плохо идёт... Всё больше зернистую спрашивают...
   - Мало... В прошлый раз вы об этом ничего не говорили.
   - Ну, так теперь говорю...
   - Ты, Тимурчик, на неё не обижайся: она правду говорит! Народ лучше жить стал. Вкус к хорошему появился... Вот, и потребности выросли... Ты уж, голубчик, постарайся в следующий раз зернистой привезти! Она и по семьдесят пять пойдёт... Ну, а за эту, учитывая нашу старую дружбу, больше полсотни дать не можем... Сами в убытке будем. Да и девушка хороша! В гостиницах - то мест нет... За сутки сотку сдерут на лапу... Так что так на так и получится.
   - Ну, ладно, чёрт с вами!.. Ради неё...
   - Сколько у тебя?
   - Двести...
   - Ну, вот тебе десять тысяч и не будем мелочиться!..
   - Ну, всё! - сказала хозяйка. - Хватит о делах... Как у вас там погода?.. По радио что-то говорили,.. но я не очень поняла...
   - Погода у нас в этом году совсем расшалилась: морозы ударили больше тридцати градусов - даже бухта замёрзла... Я такого, сколько живу, не помню. А ветер был ураганный со снегом... У нас в городе, в основном, "бора" бушевала, а на открытых местах снег шёл горизонтально три дня и три ночи. На четвёртый день, как ветер утих, оказалось, что одноэтажные дома занесло под самые крыши. Людей соседи откапывали. А в Краснодаре, говорят, как во время войны, от дома к дому траншеи прокапывали... Никакой транспорт целую неделю не ходил. Пожалуй, даже в Москве такого никогда не видели. И мои поставщики не могли мне вообще ничего достать. Пришлось и мне целую неделю - чёрту под хвост!
   - У нас говорят: "коту"...
   - Что -коту?..
   - ... " под хвост...".
   - А-а... У нас - тоже... Но я - так... Чёрт вреднее... Я про то, что неделя пропала,.. пошла насмарку...
   - Ну, так что? - спросил хозяин.
   - Ну, ладно... Правда, я много теряю... У меня в Ленинграде теперь появились свои люди... В следующий раз, если не будет зернистой, повезу туда...
   После всего услышанного, Марине расхотелось заходить в столовую. И вообще, ей не понравилась эта необычная обстановка, это крикливое богатство и эта компания притворщиков. Взять бы сейчас чемодан, одеться и потихонечку уйти отсюда, куда глаза глядят!.. Искушение было столь велико, что лишь усилием воли она заставила себя пойти на голоса, изобразив на лице довольную улыбку.
   Входя в столовую, она кашлянула.
   - А, Мариночка!.. Проходите, милая,.. садитесь вот сюда, возле Тимурчика!.. Нет, у нас в этом году, как видишь, зима мягкая...
   В столовой, по площади раза в два меньшей, чем гостиная, обстановка была скромнее. Здесь не было обилия ковров. Освещалась она одной лампочкой, свисавшей с потолка и обрамлённой большим оранжевым шёлковым абажуром с длинными кистями по периметру, отчего всё вокруг было окрашено в оранжевый цвет.
   На вошедшую глядел огромными стеклянными глазами буфет из светлого дерева. В чреве его возвышались горки столовой посуды. На середине комнаты или, пожалуй, ближе к левой стене, стоял стол, размерами поменьше, чем в гостиной, накрытый цветастой скатертью.
   Справа вдоль стены - длинный кухонный стол, а рядом - плита с конфорками, похожая по форме на шкаф, с открывающейся передней дверкой духовки, а в углу - такая же, как в ванной, раковина с краном и цветными вентилями. Над столом по всей стене висят шкафчики с закрывающимися дверками.
   В сущности, это была кухня-столовая. Над кухонным столом, как и в коридоре, на рогатом кронштейне светились два фигурных плафона. "Кажется, это называется: "Бра"" - вспомнила Марина. Левая стена была пустая, если не считать большой картины в широкой позолоченной багетной раме, висевшей строго посредине над широким диваном с мягкой спинкой. Это был какой-то пейзаж...
   Хозяева и гость сидели за столом, посреди которого опять стояла бутылка с рубиновым вином и четыре столовых прибора по краям с фужерами из тонкого стекла конусной формы.
   "Как можно пить перед работой? - удивлённо отметила девушка. - Тем более, если они работают в министерстве!.. Дядя Семён почти всё время в поле, но перед работой никогда не пьёт сам и другим не разрешает. Дядя Коля тоже никогда не пил по утрам. Другое дело - после работы! Если, конечно, есть к тому повод".
   Завтрак состоял из котлет с гречневой кашей с красной подливой, из двух яиц всмятку, вставленных в позолоченные рюмки и кофе со сливками, который все пили "вприкуску". Вино закусывали бутербродами с маслом и чёрной икрой.
   Хозяйка предложила Марине клубничное варенье, но она отказалась: в ушах ещё звучали её слова о двухразовом питании. "Надо как-то дать понять ей, что я намерена питаться за свои деньги, но так, чтобы она не заподозрила, что я слышала их разговор".
   Между тем, хозяева перевели разговор на её проблемы: попросили рассказать об аварии, делали предположения о возможном состоянии Анатолия и о том, удастся ли ей его увидеть. Теймуразу, вызвавшемуся сопровождать её, объяснили, где находится больница и как к ней проехать...
  
   В тот день, когда Анатолия из клиники Склифосовского перевезли в больницу на Песчаной, дежурным врачом отделения была молодой врач Уварова. Раненного лётчика поместили в хирургическое отделение, в палату, где койки имели блочное оборудование для подвески повреждённых конечностей. Раны были серьёзные: травма головы, перелом ноги и нескольких рёбер. Голова и грудь забинтованы, нога в гипсе. Её подвесили на блоке с противовесом.
   Врача Уварову насторожила его фамилия. Улучшив момент, когда выдалось немного свободного времени, Маргарита Геннадиевна сбегала в приёмное отделение, чтобы ознакомиться с документами вновь поступившего. Предчувствие не обмануло её: в сопроводительной значилось: он - пилот третьего класса Краснодарского отряда местных воздушных линий и спецприменения ГВФ, лейтенант гражданской авиации, русский, холост... Время и место рождения совпадали. Ранения получил вследствие аварии самолёта при выполнении сложного ответственного задания.
   И нахлынула на Уварову волна воспоминаний: Тихий провинциальный городок, война,.. эвакуация,.. возвращение с фронта отца и переезд в Москву. Дочь профессора-хирурга, человека очень известного в медицинских кругах не только столицы, но и всего Союза, она без труда поступила в Первый московский медицинский институт. И протекция папы при этом вовсе не имела значения. Золотая медалистка имела достаточно знаний и льгот, чтобы обойтись без протекции, но фамилию не спрячешь в портфель и в приёмной комиссии все с самого начала знали, чья это дочь.
   И, тем не менее, она не уронила чести отца: все оценки в собеседовании были самого высокого значения.
   В институте училась отлично. Участвовала во всех общественных мероприятиях учебного заведения. Была членом комитета комсомола. В итоге - красный диплом и назначение на работу по выбору. И в этом вопросе протекция не потребовалась.
   Кроме того, на предпоследнем курсе она вышла замуж. Муж тоже был медиком, правда, ещё совсем не знаменитым, но уже кандидатом наук - правая рука отца.
   Доцент Уваров Андрей Зиновьевич - молодой, подающий надежды учёный, был вхож в их дом. Между ним и дочерью профессора завязались интимные отношения, чему её родители не только не препятствовали, но и, в какой-то степени, их поощряли. Дело кончилось свадьбой и переездом дочери в дом мужа...
   Особенно рада этому была её мама, потому что Андрей Зиновьевич был её любимчиком.
   Конечно, ей льстили ухаживания Уварова - мужчины видного, на целых десять лет старше её. Ещё будучи школьницей, она знала, что звание "доцент" и степень кандидата наук присваиваются не каждому, а лишь специалистам талантливым и достойным.
   Ей нравились дорогие подарки, которыми он одаривал её по случаю какого либо торжества или праздника. Как ближайший помощник отца, он был завсегдатаем их дома.
   Теперь-то она знала, что это замужество было очередной серьёзной ошибкой её жизни, хотя тогда и не подозревала об этом. По-настоящему она узнала этого человека, только став его женой, и поняла, что не только сама, но и отец, и тем более мать, знавшие его много лет, оказались заложниками его тщеславных амбиций. Он так ловко играл роль порядочного и бескорыстно преданного человека, что когда сделал их дочери предложение, они без капли сомнения отдали ему своё единственное дитя - красу и гордость семьи.
   То, что отец не сумел распознать его, её не удивляло: он плохо разбирался в людях. Каждого он оценивал узко профессионально, на сколько тот был полезен для медицины. Другой оценки у него не было.
   Но мать..! Как она не раскусила его за столько лет знакомства?.. Лишь теперь, когда цель, поставленная им перед собой, была достигнута, когда, став доктором наук и профессором, он вышел из под опёки отца и уже не нуждался в его покровительстве, он показал своё подлинное лицо - лицо карьериста, не брезговавшего никакими средствами для достижения своих корыстных целей.
   Теперь она понимала, что и авторитет её отца в мире медицины, и она сама на определённом этапе были лишь орудиями для её достижения в его, отнюдь, не очень чистоплотных руках.
   С большим опозданием она поняла, для чего нужны были все эти "выходы в свет", где её принимали, как "свою" и где её красота, ум и обаяние, наравне с авторитетом отца, нещадно им эксплуатировались. Думая, что действует на благо семьи, она, по его просьбе, знакомилась с жёнами "светил" медицины, очаровывала их своим обхождением. Делала комплименты их мужьям, преподнося своего, как умницу и восторженного их поклонника. Всё это сработало: -он добился того, к чему стремился, но это не принесло счастья их семье и ей самой.
   Его отношение к ней и к её родителям, как и он сам, менялись прямо на глазах. Высокомерие "пёрло", как говорится, "со всех дыр". Он стал груб, нетерпим. К тому же раскрылась его тайная связь с другой женщиной, имевшая уже солидный стаж. Всё это, как снежный ком, свалилось на Маргариту Геннадиевну.
   Её гордость была оскорблена... И однажды, она снова появилась в доме своих родителей с тем, чтобы больше никогда не возвращаться под его постылый кров...
   И вот теперь, у постели этого перебинтованного молодого человека на неё нахлынула волна проснувшихся чувств, повеяло чем-то близким и родным, одновременно смешанное с инстинктивной тревогой. Она вдруг ощутила свою исключительную ответственность за его жизнь и поняла, что с этой минуты целью её будет: поставить его на ноги, вернуть ему утраченное здоровье.
   И тогда она решила, что это - судьба. Иначе быть не могло: ведь именно теперь, когда личная её жизнь, казалось, была окончательно поломана, судьба вдруг сводит её с первой любовью и в такой критический для обоих момент.
  
   В такси - новенькой "Победе" с шашечками на борту - было тепло и глухо. Уличный шум доходил до пассажиров очень приглушённо, так как все "окошки" были плотно закрыты, чтобы не выветривалось тепло. Машина шла мягко по снежному накату и лишь на переездах через трамвайные пути, её слегка кренило из стороны в сторону.
   Дома на улице, по которой они ехали, были новые, высокие и красивые и не похожие друг на друга.
   Пропустив трамвай, автомобиль свернул налево и, к удивлению Марины, проехал прямо сквозь большой дом. Миновав красивую полукруглую арку, он вновь оказался на улице, но уже другой, начинающейся от этого дома и идущей перпендикулярно прежней. Не успела она удивиться, как следует, как машина, свернув ещё налево, въехала во двор высокого дома и остановилась у подъезда с колоннами.
   Теймураз рассчитался с водителем и, взяв Марину под руку, ввёл внутрь здания в просторный вестибюль, от которого влево и вправо отходили полукругом широкие мраморные лестницы. Слева за столом сидела молодая женщина в белом халате и с кем-то разговаривала по телефону.
   Увидев вошедших, она попрощалась со своим абонентом, положила трубку на рычаги аппарата и, ожидаючи, уставилась на них.
   - Здравствуйте! - поздоровался Теймураз. Марина тоже кивнула, поправляя съехавший на глаза шерстяной платок. - Мы приехали навестить Милютина Анатолия Фёдоровича, которого поместили у вас на прошлой неделе, - уверенно проговорил он.
   - Одну минуту... Как вы сказали фамилия..?
   - Милютин Анатолий Фёдорович.
   - Да, есть такой. А вы кем ему будете?
   - Она - жена, а я - друг.
   - А у вас есть разрешение на посещение?
   - Нет, но мы его получим.
   - Посидите, пожалуйста, там. - Она рукой указала на чёрный кожаный диван, стоявший в глубине вестибюля рядом с пальмой в большом четырёхгранном деревянном ящике. - Я сейчас вызову лечащего врача. - И снова подняла трубку телефона.
   Через некоторое время по ступеням левой лестницы к ним спустилась молодая красивая женщина в белом халате и в белой накрахмаленной шапочке, непонятно как державшейся на пышной копне волос. Подойдя к сидевшим, спросила:
   - Вы к Милютину?
   - Да. - Они встали.
   - Сидите, пожалуйста! Она вежливо улыбнулась, показав ровный ряд жемчужных зубов. - Вы, вероятно, хотите узнать о его состоянии?
   - Да, -сказал Теймураз, - и, кроме того, хотим навестить его. Мы приехали издалека... Мы - с Кубани...
   - Но вы, наверное, знаете, в каком состоянии он был к нам доставлен? Сейчас наступило некоторое улучшение, Он пришёл в себя, но говорить о каком-то выздоровлении ещё очень рано. Кстати, кем вы ему будете?
   - Она - его жена, а я - друг... - снова повторил Теймураз, не моргнув глазом.
   - Жена? - Женщина подозрительно посмотрела на Марину. - Вы - Милютина?.. - как-то недоверчиво спросила она. Марина замялась...
   - Да, - она Милютина. - пришёл ей на помощь Теймураз.
   - А у вас есть с собой документ, подтверждающий ваше родство?.. Видите ли, - продолжала она, заметив смущение девушки, - у нас хирургическое отделение и, как правило, лежат здесь тяжело больные... И мы разрешаем свидания с ними только близким родственникам: отцу, матери, жене, мужу, братьям, сёстрам и детям. А друзьям или знакомым свидания разрешаются только в исключительных случаях и с разрешения начальника клиники. Дайте, пожалуйста, ваш паспорт! - Она протянула руку к Марине.
   Та ещё больше смутилась: опять паспорт..! Порывшись в сумочке, она достала сложенный вчетверо тетрадный листок в клеточку, но её спутник опередил её.
   - У нас, понимаете, особое положение: она - колхозница, а как вы должны знать, колхозники не имеют паспортов. Они, то есть, Милютин и она... - он кивнул вверх, откуда сошла женщина, и в сторону Марины, -поженились... и ещё не успели оформить свой брак, как случилось это несчастье. Так что, документа, подтверждающего близкое родство, нет. Есть только справка из колхоза...
   Женщина, прищурясь, смотрела на него, что-то соображая.
   - Я прошу прощения, я очень сочувствую вашему положению! - более сухо произнесла она. - Но свидания с ним разрешить не могу! Состояние больного тяжёлое: у него черепно-мозговая травма и... он почти всё время спит...
   - Вы же сказали, что он пришёл в себя... - с надеждой промолвила Марина.
   - Да, он вышел из комы, то есть пришёл в себя, но организм ещё настолько слаб, что он всё время находится в состоянии дрёмы. Поэтому и вам, и, особенно, ему, это свидание ничего не даст, а ему даже может нанести вред... Вы меня извините, у меня - дела..! Сожалею, но помочь ничем не могу. - Женщина, как бы подтверждая своё бессилие, пожала плечами, повернулась и размеренной походкой пошла наверх. Марина и Теймураз растерянно смотрели ей вслед и каждый из них, машинально, отметил про себя её ладную фигуру, которую больничный халат не только не мог скрыть, но, наоборот, как-то особо подчёркивал; каждый по-своему: он - с кавказским восхищением, она - с присущей женщинам природной ревностью и завистью.
   Теймураз подошёл к столу:
   - Скажите, а где находится ваш начальник?
   - Какой начальник вам нужен?
   - Ваш самый главный...
   - Пройдите по коридору, - она показала рукой направление, - там, с левой стороны... увидите табличку на двери.
   Он взял Марину за руку и увлёк за собой в указанную женщиной сторону.
   - Вы молчите, с ним говорить буду я. - Сказал он, подходя к двери с нужной табличкой.
   - Разрешите! - спросил он, приоткрыв дверь, но, просунув голову в образовавшуюся щель, отпрянул.
   У Марины, наконец, прошло оцепенение после встречи с лечащим врачом, и к ней вернулась её прежняя уверенность. Увидев, как отпрянул её попутчик, она резко дёрнула дверную ручку на себя и первой вошла в кабинет. За столом лицом к двери сидел высокий худощавый седой мужчина в генеральском мундире. Она совершенно не разбиралась в воинских знаках различия, поэтому то, что так ошарашило кавказца, на неё не произвело никакого впечатления.
   - Здравствуйте! - сказала она, подходя к столу. - Мы: я и мой попутчик, приехали из Краснодара. Я - жена лётчика, который лежит в вашей больнице. Его фамилия Милютин. Он - в хирургическом отделении. Десять дней назад он попал в аварию. Когда мне сообщили, что он разбился, у меня случился выкидыш. Вот, справка из больницы. - Она достала из сумки нужную бумагу и протянула начальнику. - Его увезли в Москву, когда я лежала там. Я его не видела. Мне только сообщили, что он был в коме. То есть, без сознания... - Пожилой мужчина внимательно слушал её, не перебивая. - Едва оправившись, когда я вышла из больницы и почувствовала, что могу ехать, я бросила всё и приехала сюда в надежде узнать о его состоянии и, если можно, увидеться с ним. Я думаю, что это не навредит его состоянию, а наоборот, придаст ему силы для борьбы с недугом. Кроме того, я могу помочь его лечению, выполняя роль сиделки при нём: всё-таки не кто-то чужой, а своя жена!.. Но меня к нему не пускают...
   Начальник улыбнулся:
   - Кто вас не пускает?
   - Лечащий врач.
   - Сейчас выясним... - Он снял трубку. Набрал на диске номер. - Мне Уварову, пожалуйста!.. - Через минуту он продолжил: - Маргарита Геннадиевна, здесь вот, - кубанская казачка на вас жалуется, что вы её к мужу не пускаете... Да!?. Сейчас выясню... Побудьте, пожалуйста, у телефона. - Отложив трубку в сторону, он с интересом посмотрел на Марину, продолжая улыбаться. - Лечащий врач говорит, что в документах Милютина указано, что он холост, поэтому она и сомневается...
   - Да, мы не успели расписаться. Я жила в станице. По-вашему - деревня, а он - в городе... Он, как раз, летел ко мне, чтобы забрать меня... Вернее, он вёз дефицитные лекарства моей подруге, находившейся в больнице в критическом состоянии... и за одно должен был забрать меня с собой. Это было сразу после стихийного бедствия, когда весь край на целую неделю лишился всех видов сообщения... Вы, наверное, слышали об этом... До этого он полгода находился на переучивании в Киеве... В последнем письме он обозначил дату окончания переучивания и написал, что сразу приедет ко мне. Это должно было произойти в эти вот дни. Но, оказывается, он вернулся на несколько дней раньше, то есть, до стихийного бедствия. И как только позволила погода, он вылетел с этим заданием. У нас нет специального аэродрома. А прошлым летом у него отказал мотор и он сел возле нашей станицы на вынужденную посадку. Тогда мы и познакомились, и поженились. Мы договорились, что по прилёту домой он возьмёт у начальства отпуск и приедет ко мне. А вместо этого я получаю письмо, которое он отправил с вокзала, о том, что он уезжает на переучивание. Вот, почему оформление нашего брака задержалось... Да,.. так вот, ко времени его прилёта погода резко ухудшилась. Началась метель, да такая, что вокруг ничего не было видно. Председателю колхоза сообщили из Краснодара, что самолёт будет садиться там, где садился прошлым летом на вынужденную посадку. А место это знал только мой Толя. Председатель с мужем моей подруги выехали на санях к месту посадки и видели самолёт до тех пор, пока он не вошёл в слой метели. Потом они услышали, как мимо с грохотом что-то пронеслось. Стали искать и наткнулись на разбитый самолёт. Потом нашли и лётчика. Когда дядя Семён - наш председатель - перевернул его, то узнал моего мужа. Тут же на груди под курткой нашли коробки с ампулами... Увезли в больницу...
   - Да, я знаю этот случай: и девушку не спасли, и самолёт разбился, и сам чуть не погиб...
   - Неправда! Девушку спасли!.. Ампулы не разбились... Сам разбился, но девушку спас!
   - Вон как? Вот этого я не знал. Значит, спас?..
   - Спа-а-ас..!
   - Молодец!..
   - Мне племянница жены моего дяди прибежала и сказала, что мой Толя разбился. Я побежала в больницу. Идти нужно было против ветра. Он сбивал с ног. В одном месте я поскользнулась, упала на живот, потеряла сознание. Меня подобрал дядя Семён, когда возвращался из больницы. Меня уже занесло снегом... Так вот, мою подругу спасли и её ребёнка... А я потеряла своего... и чуть не потеряла и мужа...
   - Да, я вам сочувствую... Состояние у него тяжёлое. Ранение серьёзное... Сейчас мы проводим тщательное обследование. Нас беспокоит его голова. Как бы не пришлось делать операцию. Вы представляете, что значит делать операцию на мозге? Нет. Вы этого не представляете... Не можете представить..! Я не хочу сказать, что у нас недостаточно хорошие специалисты. Хирурги у нас хорошие. А если будет нужно, пригласим самых лучших московских хирургов. Дело не в этом! Дело в том, что сама операция очень серьёзная. И трудно предсказать последствия. Всё будет зависеть от того, насколько глубока травма и каково будет его состояние на момент операции. То, что он несколько дней не приходил в сознание, говорит уже само за себя. Ну, ладно. Свидание я вам разрешу, но предварительно выслушаю мнение лечащего врача. - Он взял трубку. - Алло! Маргарита Геннадиевна, как сейчас состояние Милютина?.. Может быть, мы разрешим родственникам... - он сделал ударение на этом слове, - ...свидание на несколько минут?.. Нет, я так не думаю... Наоборот, это может помочь эмоционально, поднять настроение, повысить жизненный тонус, сопротивляемость организма... Хорошо... Распорядитесь, чтобы старшая сестра выдала им халаты. - Положив трубку на аппарат и улыбаясь одними глазами, сказал Марине; - Ну, вот, мы и решили ваш сложный вопрос. Идите сейчас в вестибюль, там подождите. Старшая сестра вам вынесет халаты и проводит наверх.
   - Спасибо вам большое! - от души поблагодарила Марина. От волнения она раскраснелась, шаль сползла на плечи, открыв всю прелесть её чудесной головки.
  
   Маргарита Геннадиевна была в трансе: так хорошо начавшийся день окончательно испорчен! Сегодня утром, когда она входила в палату Анатолия, он встретил её улыбкой. Это было так неожиданно и означало, что молодой и крепкий организм начал побеждать недуг. Это событие вселило в душу надежду не только на его благополучное будущее, но и на возможное собственное счастье. И она размечталась...
   По натуре она была немного суеверна и эту неожиданную встречу с ним в своей клинике приняла, как знаменье судьбы: значит, им суждено быть вместе... И вдруг, теперь такой удар: - он женат!.. И на ком?.. На какой-то колхознице, у которой и паспорта-то нормального нет... В строчёных бурках... Как же он низко пал!.. Как же быть теперь с собственными мечтами?.. с её счастьем?.. Нет, конечно... она не намерена от него отказываться. Она будет бороться!..
   Но как быть сейчас?.. Сейчас нужно, во что бы то ни стало, помешать этой ненужной ей встрече. Но как это сделать, если их строгий начальник так расчувствовался, что никакие доводы его не убедили? Несмотря на все её возражения, он разрешил им встречу. Не пустить их она не могла... А Анатолий, как назло, сегодня чувствует себя лучше, чем когда-либо. Ах, если бы он уснул..! Но ведь можно дать ему снотворное! Только как это сделать? Таблетки действуют медленно - до их прихода он не уснёт. Нужна инъекция. Но их делает только процедурная сестра и лишь в исключительных случаях - старшая медсестра.
   Врачи даже не знают, где находятся шприцы, медикаменты... Она знает, что - в ординаторской в шкафу, но если кто увидит, что за это взялась она сама, это обязательно вызовет массу подозрений и ненужных разговоров. А в ординаторской всегда кто-нибудь есть... И искать при них нужные ей ампулы?.. А поручить это медсестре перед самым приходом посетителей - ещё хуже!
   Она встала и пошла в ординаторскую. К счастью, там никого не было. Подошла к шкафу, но он оказался запертым. Ключ обычно у процедурной сестры... Или у старшей... Чёрт возьми!.. Сегодня всё - против неё!
   В это время в ординаторскую вошла процедурная сестра.
   - Маргарита Геннадиевна, вам что-нибудь нужно?
   - Да, Вера Николаевна. Я хочу, чтобы вы сделали Милютину укол. Он жалуется, что ночью плохо спал, а ему, как раз, надо побольше спать.
   - Хорошо, Я сейчас сделаю...
   В коридоре её встретила старшая медсестра.
   - Маргарита Геннадиевна, там внизу эти... посетители... Они говорят, что были у начальника, и он им разрешил свидание с Милютиным из шестой палаты...
   - Да, я знаю. Скажите им, пусть подождут немного. Сейчас у него процедура...
   - Так вы тогда звякните дежурной сестре, когда можно будет им пройти.
   - Хорошо.
  
   Посетители ждали уже около часа, а их всё никак не приглашали наверх. Марина нервничала. Ей явно не понравилась "врачиха". Шестым чувством она чувствовала, что та противодействует её стремлению увидеться с Анатолием.
   Теймураз сидел на диване и наблюдал, как она нервно ходила по холлу: девять шагов туда и девять - обратно. Она была так хороша в своём эмоциональном накале, что ему не хотелось отводить от неё глаз.
   И хотя на её ногах были домашние бурки, но в своей тёмно-синей юбочке и сером шерстяном свитерке она смотрелась не хуже знакомых ему городских красавиц, одетых по последней моде, в дорогих шёлковых платьях с огромным количеством всяких сборок и рюшек, на ногах, обтянутых капроном - туфли "лодочки" на высоких каблуках.
   А чего стоит фигура: - тонкая, подвижная!.. Да такие фигуры - ещё поискать!.. Как дорого заплатил бы он за обладание такой женщиной! Но, похоже, полдела уже сделано. Там в поезде при её появлении он сразу загорелся, но не подал вида. Он ведь не чета тем трём молокососам, которые так грубо хотели снасильничать! Даже, если бы она не смогла себя защитить, всё равно, у них ничего не вышло бы: он всё время был начеку.
   Но зато, как этот случай возвысил его в её глазах! Он был неплохим психологом, когда дело касалось женского пола, и прекрасно понимал её состояние, почувствовал глубокое чувство благодарности в её отношении к себе и по опыту знал, к чему это может привести при правильном подходе. В таких случаях, когда девушка поймёт, что - к чему, как правило, бывает уже слишком поздно. От чувства благодарности, которое неминуемо должно породить доверие, иногда безграничное, слишком трудно сразу перестроиться на противоположное. На это требуется время. И при правильной игре этот дефицит можно использовать, чтобы овладеть ею, не дав опомниться...
   Прозвенел зуммер телефона. Дежурная сняла трубку.
   - Милютины, - позвала она, - надевайте халаты! - И, сняв с вешалки два помятых и не совсем белых халата, подала посетителям.
   - Проходите сюда! - прозвучал сверху голос старшей медсестры, которая медленно спускалась по лестнице справа. Она остановилась, поджидая их.
   На этаже их встретила уже знакомая им врач и повела по длинному коридору, говоря на ходу.
   - Я вам уже говорила, что он почти всё время спит. Вообще, для него это очень хорошо. Сон лучший лекарь. Кроме того, во время сна скрадываются болевые ощущения, что благоприятно для нервной системы. Сейчас у него были процедуры, и он устал, так что не удивляйтесь, если он опять уснул.
   В небольшой палате ближе к окну стояла одна-единственная кровать с блоком, на котором подвешена левая нога того подобия человека, которое представлял сейчас весь перебинтованный Анатолий.
   Нога эта напоминала, скорее, бревно, обмотанное белыми тряпками, нежели человеческую конечность. Голова тоже перебинтована так, что виден только овал заросшего щетиной лица. Она покоилась на высоком подголовье. Туловище прикрыто простынёй, под которой угадывалось, что грудь тоже толсто перебинтована. Глаза закрыты. Лицо спокойно. Печать глубокого сна легла на него.
   Марина посмотрела на врача, та слегка пожала плечами: я, мол, говорила вам. Подойдя ближе, позвала:
   - Анатолий Фёдорович, вы меня слышите?
   Ни одна жилка на лице больного не дрогнула. Это означало, что он крепко спит и ничего не слышит.
   Врач внимательно следила за посетительницей. Будто пыталась проникнуть в её нутро, угадать её мысли. От её взгляда не ускользнуло ни одно движение мускулов её лица, ни одно изменение выражения её глаз.
   - Ну вот, я так и предполагала. А ведь несколько минут назад он ещё не спал.
   - Может быть, его надо разбудить?.. - неуверенно спросила Марина.
   - Что вы, что вы!.. Ни в коем случае! - замахала руками врач, будто выгоняя из палаты назойливых мух. Она, действительно, с удовольствием выгнала бы этих назойливых посетителей, будь на то её воля. Она смотрела выжидательно, надеясь, что непрошенные гости теперь-то уйдут. Но Марина стояла у изголовья больного, изучая изменившиеся черты его лица. Вид её говорил, что она готова ждать вечность, лишь бы, наконец, встретить родной взгляд, улыбнуться ему, подбодрить. Это стало нервировать врача.
   - Вы меня извините, но я не могу оставить вас одних в палате больного! А у меня - дела. У меня, их вон - целое отделение! - раздражённо произнесла она.
   - Скажите, а когда лучше прийти, когда он не будет спать?
   Маргарита Геннадиевна изучающе смотрела на девушку:
   - А вы надолго приехали?
   - Да нет же..! Меня отпустили на неделю... Максимум на десять дней...
   - Ну, голубушка, вынуждена вас огорчить: такое его состояние может продлиться и месяц, и два... Так что, вам мой совет: не тратьте зря время, уезжайте! Приедете месяца через два. А лучше всего, оставьте ваш адрес, я вам напишу, когда можно будет приехать.
   Спорить с врачом не имело смысла и Марина, взглянув в последний раз на лицо любимого, нехотя отошла от его койки.
   - Пойдёмте к столу, там вы мне продиктуете свой адрес.
   Они вышли в коридор, где освещаемый настольной лампой, стоял стол, накрытый стеклом, под которым лежали какие-то списки, а у стены стояла картонная коробка с секциями, на стенке каждой из которых указан номер, соответствующий номеру палаты. Это - коробка для медикаментов, прописанных на каждый день каждому больному.
   Маргарита Геннадиевна села за стол, вытащила листок из другой картонной коробки и приготовилась писать. Марина продиктовала свой адрес. Врач сложила бумажку вчетверо и положила в нагрудный карман своего шёлкового халата.
   - Но я завтра ещё приду. - Скорее предупредила, чем попросила Марина и, попрощавшись, вслед за Теймуразом, спустилась вниз.
   Когда вышли из больницы, Теймураз предложил поехать в ГУМ. Марина слышала от людей, побывавших в Москве, об этом магазине. Говорили, что он очень большой... Такой большой, что в нём можно потеряться! Время было раннее, домой возвращаться не хотелось и она согласилась.
   Ехали снова в такси. На предложение Марины самой расплатиться по счётчику, Теймураз категорически отказался. Он расплатился сам и небрежно произнёс:
   - Сдачи не надо...
   По ГУМу ходили долго. Боясь потеряться в толпе, Марина уцепилась за рукав спутника и не отпускала его при переходах из одной секции в другую. Тому это льстило и, улучшив момент, он осторожно взял её под руку. Она не возразила. Возможно, увлечённая, она и не заметила этого его жеста. Из магазина она вышла с наполовину опустошённым кошельком. Зато в новеньком фибровом чемодане лежали: резиновые ботики с вложенными в них туфлями на высоких каблучках, два шерстяных платья, шёлковая блузка голубого цвета и шевиотовая темно-синяя юбка. Рядом же, завёрнутые в светло-коричневую обёрточную бумагу, соседствовали её строчёные бурки потому, что на ногах её красовались коричневые полусапожки, отороченные белым пушистым мехом. Такой же мех был и внутри... Поэтому, когда она всунула в них ноги, они утонули в их тёплом пуху, и ей не хотелось их больше снимать. Так и пошла в них.
   В то время, когда она примеряла туфли, Теймураз на несколько минут отошёл от неё. А когда выходили из секции женской обуви, вложил в её ладонь небольшой свёрток, сказав:
   - А это - подарок от меня.
   Её разобрало ужасное любопытство: захотелось узнать, что там в свёртке? Не выдержав, она остановилась и развернула его. На глаза, неожиданно, навернулись слёзы: в пакете оказалась пара тонких капроновых чулок телесного цвета. Такие только входили в моду. Она же никогда таких не носила. В порыве благодарности она, неожиданно не только для него, но и для себя самой, порывисто взяла его под руку и прижалась щекой к его плечу. Боясь спугнуть её, он осторожно прижал локтём её руку к себе и повёл в следующую секцию, отметив про себя, что одержал ещё одну важную победу.
   Домой ехали в метро, где ей пришлось столкнуться ещё с одним чудом - эскалатором. Она, конечно, слышала о нём от людей, побывавших в Москве... Но одно дело - услышать и совсем другое - увидеть... Ведь не зря говорят: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!".
   Было очень странно видеть людей, стоящих на лестнице, и в то же время поднимающихся и опускающихся вверх и вниз.
  
  
   К удивлению Марины, к их приходу "министерские работники" были уже дома, хотя время было не более четырёх часов пополудни, так как на улице только-только начинало смеркаться. "Значит, - решила она, - в министерствах работают не так, как в колхозе!". Из кухни доносились пьянящие запахи жареного лука и ещё чего-то очень вкусного, щекотавшие ноздри проголодавшихся.
   Нет, они не были такими уж голодными - в ГУМе перекусили в закусочной: съели по бутерброду с сёмгой и запили горячим чаем с сахаром. Но запахи будоражили воображение.
   - Что-то гости наши сегодня загуляли - пропела хозяйка, выходя из кухни и вытирая руки о передник. - О, я вижу у вас покупки!.. Новый чемодан... А что в нём? - слюбопытничала она.
   Марина тут же раскрыла его и показала обнову. Мария Евгеньевна по-женски, по-хозяйски оценила каждую вещь, примеряя её по девушке, поинтересовалась о цене.
   После "смотрин" Марина переложила вещи из старого, довольно потрёпанного чемодана в новый и поставила его возле вешалки.
   Пригласили к обеду. Стол оказался полностью заставлен всевозможной посудой. Посредине стояла большая супница с торчащим из-под крышки позолоченным половником. Перед каждым стояли две большие тарелки, вставленные друг в друга: внизу мелкая, сверху - глубокая, слева от них лежали вилки, справа - ложки и ножи - все серебряные с позолотой. Хлеб, нарезанный ломтями - белый и чёрный - лежал в большой серебряной хлебнице, украшенной по краям золотыми филигранными узорами. Перед каждым стоял хрустальный фужер на длинной ножке.
   На столе появились две бутылки коньяка, купленные Теймуразом в ГУМе и закуска: в одной тарелке - колбаса, нарезанная в форме эллипса, в другой - шпроты в масле.
   Мария Евгеньевна сделала всем бутерброды из чёрного-причёрного хлеба, какой Марина видела впервые, с маслом и двумя шпротинами сверху.
   Помня утренний, случайно подслушанный разговор, Марина не хотела садиться за стол, но, увидев на нём продукты, купленные при ней Теймуразом, решила сесть, но кушать только их.
   Теймураз раскупорил одну из бутылок и разлил содержимое по фужерам.
   - Обмоем Мариночкины покупки, - предложила хозяйка, поднимая свой фужер.
   - Ой, я не пью! - призналась Марина.
   - Как же так? - возразила хозяйка. - Вещи носиться не будут. Нужно, обязательно, их обмыть.
   - Неправда! - вмешался Теймураз. - Вчера в поезде Марина пила со всеми вместе.
   - И мне после этого было плохо...
   - Я не заметил.
   - Это потому, что вы были очень заняты вашей соседкой. - съязвила Марина.
   - О-о, Тимурчик, берегитесь! Мариночка вас ревнует!
   Марина засмущалась. Она не могла признаться, что то была вовсе не ревность, а боязнь потерять покровителя, пообещавшего устроить её в незнакомом городе и, что она, действительно, благодарна ему за это. Что бы она делала без него?..
   Он оказался удивительно внимательным и уважительным. Надо же: он даже чулки ей шикарные подарил! Ей никто и никогда таких подарков не делал. Она и не знает, как его за всё благодарить.
   Все подняли фужеры и выжидающе смотрели на неё. Ничего не оставалось, как поднять свой. Решила только пригубить. Сделала глоточек, и горло обожгло. Она поперхнулась.
   - Пей до дна, пей до дна, пей до дна! - запели все. Фужеры их были пусты. Марина зажмурилась и, подавляя отвращение, выпила всё. Внутри всё загорелось и содержимое желудка чуть не выплеснулось назад. Она зажала рот руками и усилием воли сдержала рвоту. Кто-то сунул ей в руку бутерброд. Она быстро откусила от него кусок и, не поняв его вкуса, проглотила. Постепенно жжение прошло, и она почувствовала необыкновенную лёгкость во всём теле. Щёки раскраснелись. И всё стало нипочём!..
   Махнув рукой на все предубеждения, она с аппетитом доела бутерброд со шпротами, который показался ей необыкновенно вкусным, и потому попросила ещё. Хозяйка тоже развеселилась и, прекратив разливать по тарелкам суп, взяла самый большой кусок хлеба, намазала его маслом и положила аж четыре золотистые рыбёшки.
   Пока Марина ела, коньяк всё больше разбирал, её и в хмельной голове всё перепуталось. Сотрапезники показались ей такими хорошими и родными, что она перестала стесняться, говорила и смеялась без конца. Вспомнила ГУМ, метро. Встав из-за стола, показывала, как она перепрыгивала решётчатые пороги эскалатора, боясь, что каблучки её новых сапожек застрянут в них.
   Её настроение передалось всем и, хотя остальные не были пьяны, они смеялись и дурачились от души, потому что Марина, даже пьяная, была хороша и подкупала всех своей непосредственной искренностью.
   На второе хозяйка подала отбивные "с косточкой" и жареной картошкой и, хотя голод был уже частично утолён, но блюда выглядели столь аппетитно, что от них никто и не думал отказываться.
   Под второе блюдо Теймураз снова налил коньяк. Теперь вид почти полного фужера не пугал Марину и она смело подняла его, тем более, что тост был за здоровье Анатолия, который Теймураз, не без основания, припас напоследок. Эта порция напитка показалась не столь противной, потому и не было ни зажмуривания глаз, ни зажатия рта. Поглядев, как остальные разделываются с отбивной, она взяла вилку в левую руку, а нож - в правую и отрезала кусочек жареного мяса. Дома она часто ела свинину, но такой вкусной никогда не пробовала.
   Однако, коньяк делал своё и ей не пришлось доесть эту вкуснятину: сильно закружилась голова, от чего вся комната вместе со столом и людьми тоже стала кружиться. Все предметы стали раздваиваться. Тряхнув головой, она напрягала зрение и тогда двойные лица становились нормальными, только на секунду. В следующую они вновь раздваивались и кружились... И пока она справлялась со своими ощущениями, остальные расправились со своими блюдами и по предложению хозяйки закурили перед чаем.
   Курили все трое, и потому никто не вышел ни в прихожую, ни на балкон, как это обычно принято в нормальном обществе, если в компании имеется некурящий, а развалились на стульях и задымили прямо над столом. Новенькую коробку папирос с нарисованным на крышке всадником, скачущим по горам, из которой Теймураз угощал хозяев, он положил на стол между собой и Мариной.
   - Мариночка, а вы не курите? - полюбопытствовала Мария Евгеньевна, выпуская струю дыма прямо в лицо девушки.
   Так как за столом все курили, ей почему-то стало неловко признаваться в том, что она не курит.
   - Почему же?.. - Курю... - храбро соврала она и потянулась к коробке. Теймураз опередил её, открыв крышку, достал папиросу, подал ей и дал прикурить от импортной зажигалки. Она глотнула едкого дыма и закашлялась. Поняв обман, все засмеялись. Справившись с приступом кашля, она втянула в себя ещё одну порцию дыма и тут же отключилась, уронив голову на недоеденную отбивную.
   Хозяйка забеспокоилась. Принесла нашатырный спирт. Но Теймураз остановил её:
   - Пусть спит... - Встав с места, взял девушку на руки, отнёс в зал и уложил на диван.
   Чай пили без неё и, конечно, без той атмосферы веселья, которая царила за столом во время обеда. Разговоры не клеились. Хозяйка часто поглядывала на гостя, пытаясь угадать его намерения. Но лицо кавказца оставалось спокойным и серьёзным. Оно не выражало ни тревоги, ни беспокойства о состоянии девушки, оказавшейся в таком положении по его вине. Это убеждало в том, что всё происшедшее входило в его планы.
   Ей стало не по себе: она знала, что теперь должно случиться, но ничем не могла помешать этому и потому чувствовала себя виноватой, как если бы она была соучастницей готовящегося преступления. Ощущение вины усиливалось тем, что это была правда. Да, она сознательно помогала ему осуществлять его коварный план ещё тогда, когда затеяла обед и создавала за столом благоприятную для этого обстановку. Ведь её вопрос о курении был, по-существу, провокационным. Она видела, что девушка, хотя и пьянела, но могла ещё себя контролировать и знала какое воздействие на человека в подобном положении оказывает курение. Всё так и случилось, как она предполагала.
   Но теперь она вдруг пожалела о содеянном. Ведь девушка - русская девушка - была совершенно беззащитна перед коварством кавказца.
   После чая Теймураз остался в столовой, где Мария Евгеньевна постелила ему на диване. Потом она пошла в залу, укрыла девушку одеялом, подложила под голову подушку. Та спала крепким сном...
  
   Марина проснулась оттого, что кто-то пытался раздеть её. Открыв глаза, при тусклом свете уличных фонарей, проникавшем в окна, она увидела склонившегося над собой мужчину. Кофточка её уже была расстёгнута и чашечки бюстгальтера круглыми куполами белели на груди. Теперь мужчина пытался стянуть с неё юбку... Хмель мгновенно прошла, притом, настолько, что она была в состоянии оценить обстановку. С быстротой, с какой ушло опьянение, она наотмашь ударила его по лицу и, воспользовавшись его замешательством, вскочила на ноги и изо всех сил обеими руками толкнула его в грудь. От неожиданности он отступил назад и со всего размаха сел на стул, стоявший сзади, но не удержался на нём и вместе с ним грохнулся на пол. Шум был такой, что разбудил хозяев, спавших в спальне. Злоумышленник быстро вскочил на ноги и выбежал в открытую дверь. Через полминуты в неё вошла хозяйка, включила свет и заспанными глазами недоумённо взирала на то, как девушка застёгивала кофту. Глянув на часы, висевшие на стене, недовольно пробурчала:
   - Ты што в такую рань поднялася?
   - Я очень извиняюсь, что разбудила вас, - быстро нашлась Марина, -хотела выйти в туалет, да в впотьмах нечаянно свалила стул.
   Только тут Мария Евгеньевна заметила упавший предмет своей драгоценной мебели.
   - Ой, да што это такое? - запричитала она, поднимая его. - Как же ты его уронила, што он сломался?.. Какая ты не окуратная! Теперь придётся его в ремонт отдавать... - сон её сняло, как рукой. - А это на полсотню потянет...
   - Ну, не волнуйтесь!.. Я заплачу...
   Все последние дни Марину не покидало ощущение того, что она богата. Поэтому цифра "пятьдесят", названая в рублях с явным преувеличением, прежде бывшая для неё исключительно высокой, теперь показалась ей явным пустяком. - Идите, ложитесь спать! Да ещё раз прошу простить меня за неловкость!..
   Хозяйка с явным подозрением оглядела её, поломанный стул и, проговорив :
   - Ну, если заплатите, другое дело... - и ушла восвояси. Отправляя хозяйку спать, Марина уже приняла решение. Выждав некоторое время, пока та, сходив в туалет, вернулась к себе и затворила за собой дверь, о чём последняя известила лёгким скрипом, она вышла в коридор, оставив свою дверь открытой, чтобы можно было ориентироваться в его темноте. Стараясь не шуметь, прошла в прихожую и вернулась со своим чемоданом. Достала из него свою сумочку, порывшись, вытащила пять десятирублёвок и положила на стол. Рядом же положила свёрток с подарком Теймураза.
   Закрыв чемодан, так же тихонько снова прокралась в прихожую, обулась в новые сапожки, повязала на голову платок, надела свой полушубок и подошла к двери. Но разглядеть на ней в глубокой полутьме запоры не было никакой возможности. Очень не хотелось включать свет, но делать нечего... Поискала выключатель и - "Была-не была!", включила его.
   Раздался лёгкий щелчок, и прихожая залилась мягким матовым светом, излучаемым плафоном, похожим на половину шара, прикреплённым над дверью.
   Да вот - задача: как открыть дверь? Городская дверь - совсем не то, к чему она привыкла дома! Это - массивное устройство, обшитое чем-то чёрным, похожим на кожу. И запиралось оно тремя замками, в одном из которых торчал ключ. Это был замок внутри самой двери, а два остальных были накладными.
   С этим она справилась без труда: два поворота ключа и - готово!.. На других не было ключей. Но в середине одного заметила колёсико, наподобие ручки настройки на радиоприёмнике дяди Коли. Крутанула её до отказа в ту же сторону, куда крутила ключ. Раздался щелчок. Но дверь не поддавалась. Значит, держит третий!..
   На нём при более тщательном рассмотрении обнаружила сбоку защёлку, похожую на спусковой крючок у ружья. Потянула за неё и дверь сама бесшумно отворилась. Вернулась за чемоданом и увидела стоящий рядом свой старый... Хотела взять, но, подумав, решила: "Пусть остаётся им на память!".
   Стараясь не стучать, вышла на тускло освещённую лестничную площадку, тихонько прикрыв за собою дверь - раздался щелчок. Потянула за ручку, чтобы убедиться, что она закрыта.
   "Первый тайм она отыграла!"...
   На лестнице темно. Спускалась осторожно, щупая ногами ступеньки. Во дворе оглянулась: куда идти?.. Шёл небольшой снежок,.. ветра не было. Но было зябко...
   "Это тебе не Кубань!" - подумала. Поёживаясь, но тут же вспомнила станицу, заваленную скрипучим снегом и с вертикальными дымами из труб. За этим пришло воспоминание о метели, о разбитом самолёте и об исковерканном теле её родного Толика. "Как он там, бедненький?..". Тут же перед глазами появилась картина: висячая над кроватью неуклюжая нога, тело, обвитое бинтами и забинтованная голова... И, наконец: - недовольное лицо красивой докторши в белом халате и её слова: "может быть,.. месяца через два...".
   "А ведь я ей сказала, что утром заеду... - мелькнула мысль. - Ну, что же... - упокоила себя: - Выше себя не прыгнешь!".
   Через арку вышла на улицу. Вчерашний хмель прошёл ещё не совсем, но в теле уже не было той лёгкости... Наоборот, голова была тяжёлая, как чугун, и гудела,.. а тело словно налито свинцом. Слегка знобило... "Вот, это я "кутнула"! - Усмехнулась. - Чуть не попала в оборот!.. Гад!.. Каким подлецом оказался!".
   Огляделась: куда идти?.. Вот, вчера они на том углу остановили такси и поехали в ту сторону. Пошла туда. Переходя улицу, увидела трамвайные рельсы. А где остановка? Пошла направо. Ага! - Вот и остановка! Ждать пришлось недолго: громыхая, как телега, гружённая пустыми бочками, к остановке подкатил красный вагон с полностью замёрзшими окнами. Поднялась по ступенькам на заднюю площадку. Возле входа сидела пожилая женщина, укутанная в овечий тулуп. На ногах - валенки, на голове - серый шерстяной платок. На груди - чёрная кожаная сумка. А рядом с нею - большой билетный рулон.
   - Скажите, пожалуйста, я до вокзала доеду? - спросила кондукторшу.
   - До какого..?
   - Ну, где поезда ходят...
   - Какой вокзал тебе нужен?.. Их в Москве - восемь...
   Марина растерялась. Она и не знала, что в Москве так много вокзалов. И на какой вокзал привёз их поезд, тоже не знала.
   - Тебе куда ехать-то?.. - Поинтересовалась женщина. Выражение безразличия сползло с её лица. Глаза участливо посмотрели на девушку, вероятно, впервые попавшей в столицу.
   - Мне... в сторону Краснодара.
   - А-а! Ну, если в сторону Краснодара... - В глазах её сверкнули весёлые искорки. - То плати тридцать копеек. Садись.
   Последнее слово Марина поняла дословно и села, но тут же вскочила: деревянные скамейки были такими холодными, будто были выструганы изо льда, а полушубок был коротковат.
   - Ничего, я постою...
   Но женщина уже не слушала. Уткнувшись в поднятый меховой воротник. Она прикрыла глаза и окунулась в дрёму.
   Ехали долго: может быть, полчаса, а может, и дольше... Разговаривать не хотелось. Да и вид кондукторши не располагал к этому. Казалось, она спала. Но, подъезжая к одной из остановок, вдруг открыла глаза и проговорила:
   - Вон, справа - твой вокзал. Налево не ходи: там Ленинградский и Ярославский... - И снова окунулась в воротник.
   Марина поблагодарила и сошла возле большого красного здания с часами на фронтоне. Войдя в огромные деревянные двери, которые открывались ежесекундно, впуская внутрь клубы холодного "пара", оказалась в просторном зале, почти до отказа набитом снующими людьми. Здесь было накурено, но тепло: можно отогреться. А то ноги, даже в новых меховых сапожках, замёрзли, и она в очередной раз пожалела, что не обула свои старые, тёплые бурки.
   В зале вдоль стен и посреди в два ряда, спинками друг к другу, стояли длинные деревянные скамейки с вырезанными на спинках большими буквами: "Н.К.П.С.". Но свободных мест на них не было. Многие стояли или сидели на своих вещах. Те, кому повезло и которые понаглей, лежали на скамейках, подложив под голову свои баулы и чемоданы, а которым нет - прямо на полу, грязном и мокром.
   А были и такие "изобретательные", спавшие на плашмя положенных в ряд чемоданах.
   У первого встречного Марина узнала, где находятся билетные кассы. В кассовом зале было много окошек, и над каждым висел трафарет с указанием направления, которое обслуживала касса. Пришлось обойти много окошек, пока не нашла нужное. Возле него стояло человек пять-шесть. Минут через десять подошла и её очередь.
   - На Новороссийский мест нет. - Услышала ответ кассирши. - Есть на Туапсинский с пересадкой в Тихорецкой. Ну, так как?..
   - А когда следующий на Новороссийск?
   - Следующий - через сутки... Но на него тоже билеты распроданы заранее. Места могут появиться непосредственно перед отправлением. Но там - тоже очередь. Спросите у стоящих у кассы, они записывают...
   Марина прикинула, что ждать долго, спать негде... Вспомнила поговорку: "Лучше синица в кармане, чем журавль в небе!" и решила ехать с пересадкой: "Лучше ехать лёжа, чем ждать стоя!" - подумала она.
   - А когда будет Туапсинский?
   - Через два часа...
   - Давайте на Туапсинский.
   - С вас двести десять рублей.
   Машинально достала деньги и подала кассирше. Повертела в руках полученный коричневый картонный талончик, пробитый дырочками сверху и снизу и со вздохом положила в сумочку.
  
   Рита Уварова торжествовала победу: несмотря на своё обещание, соперница больше не появлялась, и Анатолий так и не узнал о том, что к нему с Кубани приезжали... Однако, в этом посещении был один очень щекотливый момент, который в случае, если бы не удалось предотвратить свидание, можно было "шикарно" использовать против девчонки: она пришла не одна, а с одним симпатичным кавказцем, с которым ушла "подручку"!
   Не известно, имел ли он какое-то отношение к Анатолию, а вот, зато, к жене его, похоже, какое-то имел... Интересно было бы узнать, кто из его близких друзей кавказского происхождения, способен бросить дома всё, чтобы мотануть аж в столицу только для того, чтобы повидать его несколько минут или сопроводить его жену с той же целью?
   А вдруг это не какой-то друг, а её любовник!.. Хотя, если подумать, то вряд ли любовник заявился бы сюда вместе с его женой! Скорее всего, он подождал бы её на улице!.. Да-а!.. Но тень подозрения можно бросить и на лучшего друга, если красочно расписать картину посещения. А ещё лучше их уход из больницы, подсмотренный из окна второго этажа. А что?.. Друзья ведь тоже "не лыком шиты" и могут не устоять перед чарами такой красавицы "От бога"! Недаром же говорят: "Красивая жена - чужая жена". Правда, эту поговорку в какой-то мере можно отнести и к ней самой: ведь красотой её тоже "бог не обидел". Но мужу она не изменила ни разу. Настроение её к концу дня поднялось настолько, что, уходя домой, она поцеловала Анатолия в губы, благо, что он не мог ей в этом воспрепятствовать.
   Ей это так понравилось, что, едучи домой в метро, она приняла решение ввести это в ежедневный ритуал, в норму их отношений, полагая, что к моменту, когда он сможет воспротивиться это станет уже привычкой, правилом.
   Так она и сделала. Войдя в палату на следующее утро, она первым делом поцеловала его, придав этому форму дружеского приветствия. Это - пока... А дальше, когда он к этому привыкнет, она будет целовать его со всё большей страстью, пока не разбудит в нём ответные чувства. Она была уверена в своей неотразимости и верила, что всё будет именно так, как хочет она.
   Шло время. Дни проходили за днями, недели -за неделями. Анатолий быстро поправлялся. Рентген показал, что кость ноги срослась нормально, и теперь дело было только за тренировками. Тот же рентген убедил врачей, что в отношении травмы черепа можно обойтись без операции. Теперь ему перевязывали только верхнюю часть головы. Отросшую щетину сбрили. В первый раз это сделала медсестра, специально для этого обученная, а в последующие эту процедуру взяла на себя сама Маргарита. Делала она это с удовольствием, так как появился повод чаще притрагиваться к нему, гладить щёки и целовать. Она всеми силами приучала его к себе до такой степени, чтобы общение с нею стало его повседневной потребностью. Ведь такое уже было!.. Значит, будет снова!
   До двух месяцев ожидания Марина так и не дотянула. Она написала врачу намного раньше и в этот же конверт вложила письмо для Анатолия. Она просила врача прочесть ему это письмо, если он сам ещё не сможет этого сделать. О своей прерванной беременности она, естественно, промолчала. Она писала о том, как любит его, как ждёт его выздоровления и возвращения. Написала и о том, что ждёт разрешения врача, чтобы приехать к нему, как только он будет в состоянии с нею общаться.
   Конечно, Уварова письмо утаила, а ей даже не ответила.
   Маргарита Геннадиевна прекрасно понимала, что подобной мерой правду долго не утаишь, но она не хотела плохо думать о последствиях своей затеи и, зная, что время работает на неё, тянула его, как могла.
   А Марина готовилась к государственным экзаменам и к поступлению в институт. Теперь она знала, в какой... Да, это - медицинский... и не какой-нибудь, а московский. Специализацию для себя она ещё не выбрала, но то, что обязательно станет врачом, уже сомнению не подлежало.
   Письма от врача ещё не было. Она очень боялась, что оно может прийти, как раз, к началу экзаменов в школе... и тогда всё пропало! Что она сможет сделать, если случится именно так?.. Пропустить экзамены?.. Но это значит - оттянуть окончание школы ещё на год! А что будет через год, одному богу известно... Но и не поехать она не может, потому что Толик ей дороже всего на свете.
   Он - единственный родной на всей земле! Она очень и очень по нему соскучилась... Кроме того, им очень многое нужно сказать друг другу. И главное, её очень беспокоит его состояние. Что с ним будет в дальнейшем? Будет ли он летать или останется инвалидом на всю жизнь?.. Но одно она знала твёрдо и верила в это: что бы с ним ни случилось, она никогда его не оставит... Да и само решение стать врачом продиктовано именно её горячим желанием помочь ему стать на ноги и в будущем вести достойный образ жизни... И, вопреки совету врача, в Москву полетело ещё одно полное любви, мольбы и надежды письмо. И теперь все дни проходили в ожидании ответа, которого, однако, всё не было и не было.
  
   А состояние здоровья Анатолия, хоть и медленно, но улучшалось. Первое время, приходя в себя, он, вообще, ничего, кроме боли во всём теле не чувствовал. И только постепенно к нему пришло ощущение себя, и он стал замечать окружающую обстановку. Так, однажды, открыв глаза, он вдруг обнаружил, что вокруг всё бело: белые стены, белый потолок незнакомой комнаты, белое окно с белой занавеской, белая кровать и что-то белое, толстое, похожее на бревно, висит над кроватью перед ним... Он хотел спросить, где он и что с ним, но кроме слабого стона ничего не получилось. Язык заполнил всю полость рта, и шевелить им было невозможно. Голова была заключена в какой-то скафандр, наподобие водолазного, и он не мог ею шевельнуть. Открытыми оставались лишь глаза. Боль в голове была настолько сильной, что хотелось кричать, но крик превращался в длинный стон, от которого в глазах темнело, и он куда-то проваливался.
   Как-то, это уже потом, он вспомнил слышанное где-то выражение: "провалиться в преисподнюю"... Так вот, в эту самую "преисподнюю" он каждый раз, вероятно, и проваливался, когда что-то хотел сделать...
   Его сознание постоянно тревожил какой-то вопрос, на который ни окружающая обстановка, ни лица и разговоры людей, которые он слышал, но не всегда понимал, не давали ответа. Что это за вопрос, он не мог для себя сформулировать, но он касался чего-то очень важного, такого важного, что по сравнению с ним, все его ощущения были мелкой-мелкой мелочью, на которую хотелось не обращать внимания, если бы они его не терзали и если бы он мог это сделать... И это что-то постоянно его тяготило...
   Как-то, придя в себя, он попытался встать, потому что знал, что ему нужно куда-то спешить... Куда и зачем, он не помнил, но знал, что о-о-чень(!) нужно. Попытка не прошла даром: он ощутил острую боль в груди и в ноге... Голова закружилась, и слабый стон невольно вырвался из груди. В этот момент в палате никого не было. Он снова попытался шевельнуть ногой и ощутил ту же боль. Тогда в сознание заползла догадка о том, что висящее перед ним бревно - его нога и что висит она потому, что болит... Но что же с ним? И почему он лежит?.. Вдруг в мозгу мелькнула картина: зимний лес, виднеющийся впереди, быстро заволакивает белой мглой...
   Попытался мысленно ухватиться за неё, задержать, но она исчезла, оставив после себя непонятную тревогу и тоску. Даже забинтованным лбом почувствовал, как он покрылся испариной.
   Просыпаясь, с каждым разом он вспоминал всё новые и новые подробности своей жизни. Это означало что память медленно, но уверенно возвращается к нему. Но, напрягая её, он быстро уставал и снова проваливался в "преисподнюю".
   Теперь он уже знал, что находится в больнице в Москве и что эта молодая женщина-врач, которая, приходя каждое утро, целует его в губы и то же самое проделывает, уходя вечером, - его давняя школьная подруга - Рита Щеглова или, как её называли одноклассники - "Королева Марго". Каким чудесным образом она оказалась здесь, он не знает, но это прекрасно, что она здесь! Правда, выглядит она совсем не так, как он помнит. Значит, она выросла, повзрослела... А как приятны её поцелуи! И когда она особенно страстно прикладывается к его губам, по всему его телу пробегает дрожь. Ему тоже хочется обнять её, но мешают повязки и боль в груди и потому он лежит неподвижно и улыбается одними глазами. Он так привык к её ласкам и поцелуям, что в те дни, когда её не бывает, ему очень их не хватает. И он ждёт-не дождётся, когда, наконец, она к нему снова придёт...
   Однажды, в очередной раз, придя в себя, он увидел у постели очень знакомую пожилую женщину. Она позвала его по имени таким знакомым голосом и сказала: "сынок" точно так, как когда-то делала мама. Он узнал её и почувствовал, как по вискам потекли слёзы, которые она вытирала своим платочком, забывая вытереть свои.
   Он тогда знал уже свою слабость и чтоб опять не провалиться в "преисподнюю", не пытался говорить, а только слушал и удивлялся. Она тоже говорила о какой-то аварии и о том, что из какого-то авиаотряда прислали телеграмму с адресом больницы, и они сразу же приехали. Возле неё стояла молодая красивая девушка, которая всё время улыбалась, а по щекам тоже катились слезинки.
   Оказалось, что это его сестрёнка Машутка. Какою она стала большой и красивой!.. А про Шурика - братишку они сказали, что он учится в морском училище и что они ему написали об аварии...
   Опять - авария!.. Про какую аварию они все твердят? Видимо, действительно, где-то произошла авария... Но он не помнит ни о какой аварии... Наверное, он что-то важное забыл... Но он вспомнит, обязательно вспомнит..! Ведь вспомнил же он Риту! А ведь сначала он её не узнал: она показалась ему совсем незнакомой.
   В первый раз, когда незнакомая женщина назвала его по имени и, наклонившись, близко спросила, узнаёт ли он её, он даже не понял сути вопроса. Но она раз за разом повторяла свой вопрос. И если он узнаёт, то пусть закроет глаза и снова откроет. Он её не узнавал... А она всё спрашивала и спрашивала, говорила, что она - Рита Щеглова, с которой он дружил в четвёртом классе. "Ну, "Королеву Марго" помнишь? Я - та самая "Королева Марго".
   Он слышал знакомое сочетание слов, но смысла их не понимал. Потом, в какой-то момент наступило прозрение и перед его мысленным взором промелькнул большой бант красного цвета, который тут же сменился на голубой, синий, зелёный... Цветные банты, уменьшаясь в размерах, сменяли друг друга и теперь красовались на голове красивой, как кукла, девочки в цветных платьях, перетянутых в талии и расходящихся, как зонты, юбках. И тогда на ум сами собой пришли слова: "Королева Марго".
   Девочка подбежала к нему, обняла его и начала целовать. По щекам её текли слёзы... А бант куда-то исчез... И смотрела она на него с глубокой грустью большими тёмно-карими глазами. Расклешённая юбка превратилась в коротенький сарафан... Постой!.. Как звали девочку? Нет, не "Королева Марго"!.. Девочку звали: "На.., На.., На...". Имя её крутилось на языке, но никак не выговаривалось... Очнувшись в следующий раз, он снова стал осторожно, чтобы не вызвать резкой боли в голове, напрягать память, вспоминая лицо девочки в сарафанчике и её имя... Ура!.. Он вспомнил! Её звали "Наташей"! У неё ещё такая простая фамилия..! Ну, шут с нею, с фамилией! Главное, вспомнил имя... И это принесло большое облегчение... Наташа!.. Наташка!.. А где она?.. Почему здесь Королева Марго? А Наташки нет?.. И вдруг возникло видение: молодая женщина,.. искажённое страстью лицо,.. волосы разбросаны по подушке,.. нагая грудь бурно вздымается в такт с конвульсивными движениями тела... Видение пропало так же внезапно, как и появилось, но оставило след в памяти. И потом, всякий раз, когда ему вспоминалось лицо девочки Наташи, на короткий миг обязательно появлялось это видение, связывая воедино два лица, совершенно непохожие друг на друга.
   Только глаза..! Большие тёмно-карие глаза будто бы не менялись, а переходили с одного лица на другое.
   Он помнил все свои ощущения с момента, как пришёл в себя и уже успел привыкнуть к обстановке в палате, к ежедневным процедурам, периодическим перевязкам, к врачам, сёстрам и санитаркам; отвечал на их вопросы закрыванием век или сжиманием и разжиманием кулаков, как кому нравится.
   Помнил детство, школу, пионерские лагеря, военные игры, походы... Иногда вспоминалась эвакуация... Но всё дальнейшее окутывалось непроглядным туманом. Особенно его волновало: как и при каких обстоятельствах, он попал сюда? Он уже понимал, что палата - не постоянное его пристанище, что сюда он попал после чего-то особенного, которое мучительно пытался вспомнить и не мог...
   Наконец, настал момент, когда по настоянию главврача, несмотря на настойчивые возражения Маргариты Геннадиевны, Милютина перевели в общую палату для выздоравливающих. С доводами главврача о том, что в общей палате он более интенсивно будет вживаться в окружающий мир и, возможно, это будет стимулировать как скорейшее восстановление речи, так и памяти, она возражала, что он ещё не готов к общению с окружающими и поэтому с ним нужна кропотливая индивидуальная работа, которую в общей палате проводить практически невозможно.
   Конечно, её возражения, на самом деле, основанные на личных мотивах, начальством во внимание приняты не были, и она разом лишилась возможности интимного общения с Анатолием.
   Такое положение вещей её совершенно не устраивало. Она опасалась, что он постепенно отвыкнет от её ласк, и, не дай бог(!), вспомнит о своей "казачке". Тогда её планы подвергнутся серьёзному риску. И стала искать возможные варианты помешать этому... И, как всегда, когда в её жизни возникали непреодолимые трудности, взор её обращался к отцу. Вот, кто должен ей помочь! Но не в плане влияния на решения начальства... Нет, конечно!.. Не настолько она глупа! Она решила использовать его авторитет по-другому.
   Когда Толю Милютина, в которого она была влюблена в детстве, привезли в их клинику, она рассказала об этом матери, притом, с большой тревогой о его почти безнадёжном состоянии. Потом с радостью продолжала информировать о том, как он постепенно шёл на поправку. Анастасия Фёдоровна заметила, что впервые после разлада с мужем, у дочери снова появился интерес к жизни, и обрадовалась этому, но не думала, что причиной перемен явился именно Анатолий. Она и сама нередко интересовалась тем, как идут дела у Милютина. Но интерес этот был "постольку-поскольку"...
   Она просто была довольна, что у дочери появилась забота, отвлекавшая её от собственной трагедии. И он, то есть Анатолий, не задевал её настолько, чтобы посвящать в это своего слишком занятого супруга. У него и так дел хватает!..
   Даже размолвка единственной дочери с его бывшим ближайшим помощником, как ей показалось, тронула его меньше, чем охлаждение отношений последнего со своим учителем. Это задело его куда больше!..
   А уход дочери от него он воспринял, как естественную реакцию на его измену ему. И он одобрил её решение.
   Но совсем по иному на это смотрела мать. Она была крайне огорчена происшедшим и не могла так резко изменить своё отношение к прежнему любимчику. Было время, когда она от души радовалась его успехам и была счастлива тем, что в подруги жизни он выбрал именно её дочку, её гордость. В сердце её ещё теплилась надежда, что "всё перемелется" и они снова сойдутся.
   Поэтому её огорошило предложение дочери поговорить с отцом, чтобы, когда встанет вопрос о переводе Анатолия на амбулаторное лечение, взять его к себе домой, где он ещё какое-то время находился бы под её наблюдением.
   Она наотрез отказалась говорить с отцом, зная, что сама Рита на это не решится. И даже, если бы и решилась, прекрасно знала, что ответит Геннадий Николаевич. А он скажет: "Решайте этот вопрос с мамой". А уж она-то решит!..
   И каково же было её удивление, когда в один из выходных дней Геннадий Николаевич сказал ей за обедом:
   - Анастасия Фёдоровна, душечка, будь добра, подготовь с Ритой её комнату для Милютина. Ты должна его помнить... Я договорился с руководством клиники "ге-ве-эф" о том, чтобы перевести его к нам под моё непосредственное наблюдение.
   Уже само обращение: "Душечка" означало, что его просьба не подлежит обсуждению и должна быть выполнена. Кроме того, слова: "я договорился" свидетельствовали об окончательности решения. Тем не менее, видя, что все её мечты о будущем дочери рушатся, она предприняла отчаянную попытку переубедить мужа:
   - Дорогой, ну что ты говоришь! Это же неслыханно, чтобы знаменитый на всю страну профессор брал к себе домой под своё наблюдение больного из чужой клиники! Что скажет столичная медицина? Ты же этим сразу же подорвёшь свой авторитет и дашь своим недругам пищу для сплетен! Или тебе уже на всё это наплевать?..
   - Ну, во-первых, не "чужой больной". Я его уже давно наблюдаю, консультирую персонал клиники... Во-вторых, профессор Никольский - мой лучший друг. И, в-третьих, это - просьба Ритули и у меня нет оснований не выполнить её. Я ей доверяю и солидарен с нею.
   - Нет, нет и нет! Подумай хорошенько: что скажут люди? Ведь Ритуля ещё официально не разведена с Андреем Зиновьевичем... И, вдруг, к нам поселяется молодой человек - чужой мужчина!.. Боже мой, что люди подумают!?.
   - Какой же он нам чужой? Вспомни, до войны они одно время дружили...
   - Вот именно: "одно время"..! Сколько мне трудов стоило сделать это время "одним"! Ты разве не знал, что Ритуля тогда влюбилась в этого мальчишку? Ладно бы в кого-нибудь из интеллигентной семьи, а то...
   - Что ты говоришь?.. Какая любовь?.. Ей тогда только десять лет было...
   - Вот именно - десять лет! Ты ведь за своей работой никогда не интересовался, что делается в твоей семье. Тебя волновали только твои операции... А то, что дочь твоя в десять лет влюбилась по уши, расхлёбывать пришлось мне. Боже мой! Сколько крови он мне попортил!..
   - Подожди, Анастасия! Я замечаю, что ты, сидя дома, с каждым днём глупеешь...
   - Я глупею?.. Конечно, глупею!.. А почему? Ты не помнишь. Когда я в последний раз "на людях" была?.. На Ритулиной свадьбе! - Вот, когда..! А почему? Почему? - я тебя спрашиваю! Тебе же всё некогда! - То операции, то диссертации, то учёные советы... А я - всё в этих четырёх стенах...
   - В "четырёх стенах"? Скажи: "в четырёх комнатах"! Ты понятия не имеешь о "четырёх стенах", где в одной комнате проживают по десять душ! Скажи за это "Спасибо!".
   - Спасибо тебе, дорогой Геннадий Николаевич, за то, что на тридцатом году совместной жизни ты меня этой несчастной квартирой упрекаешь!.. Кстати, и она - моя заслуга! Если бы я не "пилила" тебя каждый день, мы сейчас, возможно, и ютились бы в одной комнатушке в "коммуналке". И, может быть, было бы лучше: - ты бы в неё не привёл чужого мужика, и спас бы мою душу от позора!.. Ну, хорошо! У нас четыре комнаты: гостиная, спальня, твой кабинет и комната Ритули... Куда ты прикажешь поместить своего калеку?.. Может, к нам в спальню?.. Или, может быть, ты решил больше не заниматься наукой и предоставишь ему свой кабинет?.. Нет, наверное, лучше всего будет положить его в одну кровать с Ритой!
   - Мы с Ритой уже решили этот вопрос....
   - Ах, вы уже решили! А я, оказывается, здесь посторонняя..! Так сказать - домработница... Моё мнение уже никого не интересует!..
   - Ты сразу отнеслась к этому предложению Риты крайне отрицательно. Если бы ты отнеслась более лояльно, мы всё решали бы вместе. Мы считаем, что Милютину следует освободить Ритину комнату, а Рите временно перейти в гостиную. Это - временная мера, ну, месяца на два, на три... Как я объяснил тебе, я уже обо всём договорился с профессором Никольским и мой отказ, даже под самым благовидным предлогом, действительно, подорвал бы мой авторитет, о котором ты так горячо печёшься, особенно, если бы стало известно, что мой отказ основан на нежелании моей дражайшей супруги. Так что, душечка, сделай, пожалуйста, то, что я попросил!
   - И когда ты собираешься окончательно погубить судьбу нашей бедной девочки? - с обидой в голосе сдалась Анастасия Фёдоровна.
   - Его выпишут недели через две... А в отношении судьбы Ритули... Она уже сама достаточно взрослая... Предоставь, пожалуйста, ей самой решать её! А если ты надеешься, что она снова сойдётся с этим... - он задумался над тем, как точнее выразить своё отношение к своему бывшему ученику и, не найдя подходящего определения, продолжил: - то ты жестоко ошибаешься: ни сама Ритуля, ни я не желаем больше иметь с ним ничего общего. Он - ампутированная конечность! И давай забудем о нём раз и навсегда!
  
  
  
   ...Светлый солнечный день. Небо почти ясное. Ласково, нежарко светит солнце. То с одной, то с другой стороны, нет-нет, да подует ленивый ветерок, чуть приподнимая повисшие белые и красные лоскуты небольших флажков, выстроившихся в одну линию на прибитой колёсами земле. Когда мимо них пробегает взлетающий самолёт, лоскуты, как по команде, распрямляются и начинают неистово трепетать. Потом волна пыли, поднятая бешено вращающимся винтом, на несколько мгновений накрывает их, скрывая от глаз, и уносится в сторону, позволяя лоскутам снова провисать и изредка вздрагивать от лёгких дуновений... К кучке курсантов, разместившимся недалеко от посадочных полотнищ, подруливает самолёт.
   - Милютин, твоя очередь!.. - раздаётся сквозь гул работающего мотора...
   ... Гудит мотор. Серовато-зелёная поверхность земли, разворачиваясь, медленно уходит под капот назад. Что-то кричит в "ухо", вставленное в матерчатый шлем, сидящий в задней кабине инструктор... Земля приближается. На ней уже видна линия флажков и белые полотнища, выложенные в виде буквы "Т". Рука привычно тянет "ручку" к животу... Но неожиданно появляется крен, и самолёт приземляется на левое колесо и, подняв облако пыли, круто разворачивается влево. Правая нога до резкой боли в ней уходит полностью вперёд. Но всё напрасно! Самолёт не слушается пилота... Острая боль пронзает левую ногу... и Анатолий с трудом разлепляет веки и видит надоевшую до чёртиков палату.
   Что это было? - Просто сон... или какое-то воспоминание?..
   Он лежит с открытыми глазами, но перед его мысленным взором продолжается прежнее видение: облако пыли отнесло и стало видно, что самолёт остановился, развернувшись почти на триста шестьдесят градусов.
   - Вылазь к такой-то матери! - доносится в "ухо" ругань инструктора. Он оборачивается и видит искажённое гневом его лицо. Пришлось подчиниться и бежать рядом с самолётом, держась за специальный вырез в плоскости.
   Анатолий попытался ухватиться за видение, которое, как он понял, давало ключ к его забытому прошлому, но на память вновь накатилась волна тумана... От напряжения разболелась голова и к горлу подступила тошнота. Он снова закрыл глаза. Отрешившись от всяких мыслей, кроме одной: как бы опять не провалиться в "преисподнюю"... Позже, когда голова успокоилась, он снова начал вспоминать о видении. Да, видимо, это происходило с ним самим. Значит, он, действительно, имеет отношение к авиации и то, о чём говорила ему Рита, не досужий вымысел, не плод её фантазии.
   Короткие отрывки прошлого всё чаще стали посещать его, но они ещё не выстраивались в единую временную линию, не давали полной его картины. Мелькали лица каких-то людей, одни приятные, другие - не очень. Но они возникали сами по себе, не связываясь ни с какими событиями, не объясняя причины их появления. Лица школьных друзей и подруг он узнавал без труда, особенно, если это касалось младших классов. Сложнее было с более поздним периодом жизни. Но эти видения никаких эмоций у него не вызывали. И ему было невозможно определять, что было раньше, а что - позже, то есть, ориентироваться в хронологической последовательности, без чего, естественно, терялся их смысл.
   Однажды он вспомнил выпускной вечер в школе и то, как мама, Шурик и Машутка его куда-то провожали. Ему запомнились лица: у братишки и сестрёнки - полные гордости за него, а у мамы - с заплаканными и грустными глазами, будто провожала она его туда, откуда не возвращаются...
   Он хорошо помнил момент, когда очнулся в этой палате. А вот то, как попал сюда, знал только из рассказов Риты.
   Рита... - самый близкий человек! Ближе даже, чем мама с сестрёнкой, которые приезжали к нему. Их посещение он помнит. Но лица их покрыты налётом тумана. А, вот, её лицо, даже в детстве, вспоминается довольно чётко. Чем это объяснить? Неужели любовью? Сказать наверняка трудно. Но он чувствовал, что она нужна ему. Каждое утро он с нетерпением ждёт её появления, её поцелуя. Говорить он ещё не может, но её рассказы слушает с удовольствием. Она много рассказывает о своём прошлом во время и после войны. А вот, о настоящем почему-то говорит мало и неохотно. Видно, у неё не всё ладится. Парадоксально, но - факт: о её жизни он знает больше, чем о своей. И этот провал в памяти с момента окончания школы и до того, как он очутился здесь, постоянно мучает. Почему потерялись именно эти годы? Хотя, пожалуй, было бы не лучше, если бы исчезли воспоминания и обо всём детстве! Ведь тогда он не смог бы узнать даже маму и Риту! А они для него - самые родные люди.
   Однажды,.. он даже не понял, был ли это сон или открылась какая-то новая страничка памяти,.. на несколько секунд перед его мысленным взором появилась очень красивая белокурая девушка с изумительной фигурой. И сердце сразу отреагировало на это видение и бешено заколотилось, словно собиралось выскочить из грудной клетки и на душу повеяло такой тревогой, такой безысходностью, что он чуть не задохнулся. Было совершенно непонятно, почему такое яркое приятное видение вызвало тревогу и беспокойство, которые после долго не проходили. Его состояние настолько ухудшилось, что пришлось делать успокоительные уколы. После он часто пытался вызвать в памяти это видение снова. Пытался и в то же время боялся ухудшения самочувствия. Но оно больше никак не желало появляться.
  
  
  
   О состоянии Анатолия друзья-пилоты узнавали из редких сообщений командиров на лётных разборах. Командование периодически звонило в Москву, и начальник клиники информировал их о ходе лечения Милютина. Ребята знали, что он вышел из комы, но говорить ещё не может и потому надежды на то, чтобы он мог пролить какой-либо свет на обстоятельства аварии, в результате которой пришлось списать самолёт, до сих пор никак не оправдывались.
   Когда сообщили, что он пришёл в себя, Виктор Рыбаков сразу же решил, что нужно съездить в Москву и проведать друга. Ещё он подумал, что хорошо бы узнать что-либо о Марине. Знал, что для друга это очень важно. Съездить в станицу никак не получалось и он решил написать письмо на имя председателя колхоза. Через две недели пришёл ответ от самой Марины. Она благодарила его за заботу и внимание и коротко описала, что произошло с нею за последние два месяца. Сообщила и о своей поездке в Москву, и о её результатах. Но о том, что потеряла ребёнка, промолчала. Она просила держать её в курсе событий, касающихся Анатолия, так как на два своих письма к лечащему врачу не получила ответа, хотя врач и обещала сообщать ей о его состоянии.
   В понедельник после отрядного разбора Рыбаков постучал в дверь кабинета командира лётного отряда. Обычно у него бывает довольно людно: почти целыми днями сидит здесь замполит, хотя и имеет свой кабинет, частенько захаживает сюда и начальник штаба: то ему надо решить вопрос планирования полётов на завтрашний день, то подписать полётные задания, командировочные и иные повседневные документы; командиры авиаэскадрилий решают здесь свои специфические эскадрильные дела, а главбух докучает "цифирями"; нередко здесь можно встретить и старшего инженера, начхоза, начсвязи и других второстепенных начальников.
   Но сегодня, на удивление, командир был один, что немало обрадовало Рыбакова и как бы предвещало положительное решение вопроса: в отряде знали об одной его странной манере: когда он разговаривал с подчинённым "тэт-а-тэт" то был - сама доброта, но стоило при этом кому-нибудь присутствовать - более сурового и непоколебимого начальника было не найти: тон его становился официальным, не терпящим возражений и ежесекундно напоминающим о субординации.
   Увидев молодого пилота, он добродушно улыбнулся:
   - Заходи! Есть какие-нибудь проблемы? Садись, садись! В ногах правды нет. Ну, что у тебя, выкладывай!
   - Товарищ командир, - начал Виктор, усаживаясь на один из стульев, стоявших вдоль стен кабинета. - Я бы хотел попросить отпуск на пару недель...
   - Дорогой мой, - перебил его командир? - милый Рыбаков! Ну, кто в начале весны берёт отпуск? В отпуск ходят летом или осенью, а сейчас у нас самая работа начинается - весенняя подкормка...
   - Так я же в почтовом звене...
   - Был, дорогой,.. был..! Вот, посмотри..! Командир протянул Рыбакову узкий листок бумаги. - Это телеграмма из Киева. Требуют один экипаж для получения с завода самолёта Ан-2. А где я его возьму? У меня ни одного командира! Сам знаешь: из Киева не вернулся ещё ни один командир самолёта. И ты - единственный второй пилот... Дружок-то твой - Милютин... сам знаешь... А нам на первый квартал уже спущен план с учётом самолёта Ан-2. А знаешь. Сколько По-2 нужно, чтобы заменить один Ан-2? - Аж, целых пять! Соображаешь? Вот, я и хочу просить управление откомандировать к нам на время пилота-инструктора УТО... Во всём управлении он один летает на этом самолёте... А тебя - к нему "вторым" -набираться опыта... Пригоните самолёт и начнёте подкормку... А как подъедут командиры, он их оттренирует,.. а ты к тому времени, набравшись опыта, будешь их вводить в строй: они - слева, а ты - справа... А как подготовим экипажа два-три... вот, тогда я тебя и отпущу в отпуск, греть пузо на море или на Старой Кубани... Идёт?.. Вот, смотри, сколько заявок из хозяйств! - Он хлопнул ладонью по стопке бумаг, лежащих на краю стола.
   - Да мне не купаться... - поспешил вставить Виктор. - Мне надо в Москву, Милютина проведать. Ведь с тех пор от нас к нему никто и не съездил...
   - Подожди-подожди! Милютина, говоришь?.. - Он задумался... - Да, пожалуй, ты прав: надо проведать,.. хотя я и зол на него... Представляешь: всю пятилетку испортил! А ведь, как хорошо начинали. Три года - ни одной поломки... И вдруг: авария! Слава богу - хоть не катастрофа! А ведь мог и убиться... Ну, вот, вы - друзья. Ну, неужели ты полез бы в эту..? А ведь мы его одним из лучших молодых пилотов считали. Мы ведь вас первыми, как лучших, на переучивание на новую технику послали... А он нам - такую благодарность...
   - Так ведь девушка была при смерти... А теперь жива и малыша родила. Значит, двоих спас!.. Он ведь подвиг совершил. За это - героя...
   - Подожди, подожди! Не кипятись!.. Ты пойми, если каждый из вас по такому подвигу совершит, в стране за один год ни одного самолёта не останется... И ни одного лётчика! А ты знаешь, сколько подвигов стоит построить один самолёт? Сколько материала, труда и пота сотен тысяч людей затрачено на это? Вот, это - настоящий подвиг! А во сколько тысяч обходится государству подготовка одного Милютина?.. Девчат много!.. И народонаселение с каждым годом прибавляется,.. а вот, лётчиков, специалистов маловато. Вот, о чём надо думать!
   - А как же тогда быть с тем, что сказал товарищ Сталин, что у нас человек - дороже всего?..
   - Правильно, а я тебе, о чём толкую?.. Че-ло-век!.. Но ведь не все люди одинаковы. Приходится смотреть на то, какой человек? Ну, вот, неужели ты можешь себя сравнить с каким-нибудь, ну, скажем, академиком,.. лауреатом?.. Кто для страны дороже? Кто больше пользы народу приносит? Вот, если бы Милютин даже погиб, спасая такого человека, это был бы подвиг. За это, как говоришь, и Героя бы дали. А так... Вот, к примеру, летал я после войны в Китае. Однажды прилетел в одну деревню. Переночевал. А утром смотрю, за ночь снега накидало... Батюшки мои!.. - по колено..! Что же делать?.. Как взлетать?.. Пошёл к местному руководству и говорю, что нужен трактор и каток из брёвен, чтобы утрамбовать снег. А где там брёвна, если за сто километров никакого леса! "Не беспокойтесь! - говорят. - Всё сделаем!". Через час вышли на поле человек тысяч пять крестьян, так за полчаса всю полосу для взлёта и утрамбовали ногами. Собрался взлетать. А народ от самолёта отогнать невозможно: не видели ни разу самолёта. Надо запустить двигатель, а "лапы"-то нет. Объяснил одному парню, как нужно винт крутануть и отскочить в сторону... Сам показал... Вроде, всё понял... А он крутанул, а отскочить забыл... Ну, винтом по голове ему и врезало...
   - И убило?..
   - А то как? И убило!.. А как же ты думаешь: винтом по голове садануть!.. Я выскочил из кабины, развожу руками: что делать?..
   Подбегает ихний начальник и не к парню, а к самолёту, к винту... Смотрит, гладит его... Спрашивает, не повредился ли?.. Я в недоумении: человека убило! А он машет рукой, мол, ничего, лишь бы самолёт не повредило... Вот, как! У них народу много, а самолёт - это ценность, многих жизней стоит!.. А на счёт Милютина, ты правильно придумал: надо проведать! Чисто по-человечески, ты прав!.. Погоди... - он поднял трубку телефона, набрал номер и положил её обратно. - Занят... Ты вот, что: иди, пообедай и зайди ко мне через часок. Что-нибудь придумаем...
   Виктор вышел. Что может придумать командир, если у него - телеграмма? В общем. Не повезло! А как было бы здорово, приехать к Тольке, да ещё и Марину с собой привезти! Но тут же вспомнил о её беременности. А ведь, и правда, она же скоро должна родить!.. К своему стыду. Он так и не собрался съездить к ней, отделался письмом. А ещё друг называется!
   После обеда "у Маркаряна" - так лётчики прозвали ресторан аэропорта, где бессменным завом был общительный и добродушный армянин Маркарян, стоившего Виктору три рубля сорок копеек, он снова постучал в дверь кабинета командира отряда. Теперь тот был не один: у одного торца стола примостился замполит, у другого - командир его авиаэскадрильи.
   - Вот, что мы решили, товарищ Рыбаков: - заявил командир, как только Виктор вошёл в кабинет. - Отпуска мы вам не дадим,.. а командируем в Москву на три дня, пока там, - он указал головой на север, - будут решать вопрос об инструкторе УТО, вы с товарищем замполитом слетаете и проведаете Милютина. Ну, как?.. Идёт?.. А сейчас идите домой, соберитесь. А завтра приезжайте часам к десяти: получите командировочные и деньги. Полетите рейсом в одиннадцать двадцать на Ил-12-ом. Ну, как? Довольны?..
   - Спасибо! Товарищ командир. Но у меня к вам есть одна просьба: не смогли бы вы позвонить председателю колхоза, где разбился самолёт, его, кажется, Мирошниченко фамилия... Там живёт невеста Милютина... Она, вот-вот, должна родить... Хорошо бы узнать её состояние, здоровье... Её фамилия Шевчук Марина. Он бы очень обрадовался, если бы мы передали от неё привет...
   - Невеста?.. Родить?.. Куда звонить, говорите?.. Где она живёт?..
   - Да там же, где разбился...
   - Тю-тю-тю-тю-у-у!.. Так, вот оно что!.. А что же вы раньше молчали?..
   - Так меня никто не спрашивал... Да, у него там, действительно, -невеста и она ждёт от него ребёнка... Между прочим, они собирались жениться, если бы не случилась эта авария...
   - А сколько лет невесте?
   - По-моему - восемнадцать...
   - М-м! Так вот, оно что..! - снова повторил командир. - Тогда это многое объясняет... Теперь понятно, почему он так стремился там сесть... Ах, Милютин, Милютин!.. Хорошо, я позвоню. Как, говоришь, её фамилия?
   - Шевчук Марина.
   Командир взял ручку, лежавшую в углублении чернильного прибора, макнул перо в чернила и что-то записал на листке настольного перекидного календаря.
   После ухода Рыбакова, командир, обращаясь к замполиту, сказал:
   - Вот, что значит плохо знать своих подчинённых... Я сейчас вспоминаю, как решался вопрос о посылке Милютина в эту станицу. Это было сразу после этого злосчастного стихийного бедствия... Да вы и сами помните, что творилось тогда. Дорог нет, транспорт не ходит... И вдруг звонок... от самого: - "Кровь из носа, а доставить туда-то дефицитные медикаменты! Человек при смерти: беременная девушка восемнадцати лет" Я говорю: - "Постараюсь, товарищ первый секретарь! Всё, что в моих силах...". А он: - "Вы понимаете, какое сейчас положение? Стихийное бедствие - это, как на войне! Поэтому не "постараюсь"... А: "Будет выполнено!". Поняли?". "Понял, товарищ первый секретарь: Выполню!". "Вот так-то! Желаю успеха!"... Звоню в отряд, а там самый главный - штурман, да командир звена АХР с вывихнутой рукой в помощниках. Решаем, как быть? Откопали один санитарный самолёт, дорожку на лётное поле. Спрашиваю: "Как состояние лётного поля? Можно взлететь?". Командир звена сбегал, говорит: "Можно". "Кто из лётчиков имеет допуск к подбору?". Выясняется: - никого!.. Тут Милютин, сам напрашивается. Проверяют: - действительно, садился. Есть кроки... Прошёл тренировку на лыжах... Всё, вроде, соответствует... Да и выбирать не с кого!.. Если бы я знал, почему напросился Милютин, никогда бы не согласился! Пусть бы сняли с должности!.. Ведь чуть не убился! Теперь понятно: связи нет, узнал, что девушка восемнадцати лет в положении в критическом состоянии. Если не привезут медикаменты, умрёт... и ребёнок..!
   Подумал, что это - его невеста... Ах, Милютин, Милютин!..
   - Подожди, Кузьмич! - Ты сейчас рассуждаешь с позиций командира отряда. Рассуждаешь правильно. Но теперь поставь себя на его место. Если бы это случилось с тобой: твоя жена в положении и в критическом состоянии. Срочно нужны медикаменты, иначе - смерть. Ты узнаёшь об этом... неужели ты поступил бы по-другому?
   Командир задумался... Потом улыбнулся и признался:
   - Нет, конечно! Я сделал бы всё точно так. Только, вот, посмотрел бы на положение лыж. Ведь у него одна лыжа провисала...
   - И что бы ты смог сделать в полёте? Вылезть из кабины и держать носок её руками?..
   - Нет, конечно. Но, зная это, может быть, удалось бы посадить машину, ну, скажем, на хвост...
   - Да, если ты видишь землю, а если вошёл в зону приземной или общей метели,.. ты ничего не видишь.
   - Да, пожалуй, ты прав...
  
  
   На другой день, когда Виктор вошёл в кабинет замполита, тот уже был одет. Увидев Виктора, он взял со стула свой фибровый чемоданчик, точно такой же, как и у Рыбакова, только не серый, а коричневый и сказал:
   - Идёмте. Я всё расскажу вам по дороге.
   - Подождите, я ещё не получил командировочные документы.
   - Идёмте-идёмте!.. Всё уже у меня: и деньги, и билеты.
   По дороге в аэропорт, до здания которого было метров триста, замполит взял Рыбакова под локоть:
   - Виктор Васильевич, дела, к сожалению, неважные...
   Они остановились, Замполит продолжал:
   - Дело в том, что у Милютина никакого ребёнка не будет... И я не знаю, как мы ему об этом сообщим...
   - То есть, как не будет? - И Виктор вспомнил, что, действительно, о будущем ребёнке и о своей беременности Марина в своём письме ничего не написала. Она лишь поблагодарила за заботу и внимание... А в основном, письмо было полно её тревогой о состоянии Анатолия...
   - Да, в тот день, когда случилась авария, у неё произошёл выкидыш... Вероятно, на нервной почве...
   - Боже мой! - Виктор покачал головой. - А он так радовался,.. что у них будет ребёнок...
   - Знаете что: давайте не будем ему говорить об этом!
   - Как же?.. Ведь он обязательно спросит... Ведь она, вот-вот, должна была родить...
   - Ладно, давайте так, прежде мы посоветуемся с врачом, что можно ему сообщать, а чего нельзя... Кстати, вот ваше командировочное, вот, билет на самолёт и деньги. - Замполит протянул ему документы и несколько купюр, которые Виктор, не считая, положил в нагрудный карман своего кителя. - Нет-нет, вы, пожалуйста, пересчитайте..!
   - Зачем? Я вам доверяю...
   Видя, что лётчик смотрит на него с некоторым удивлением, замполит продолжил:
   - Я вас понимаю, вы считаете неудобным пересчитывать деньги, будто вы оказываете мне недоверие. Отбросьте этот ложный стыд, молодой человек, и запомните: от кого бы вы ни получили деньги, будь это - самый близкий вам друг, обязательно их пересчитайте! Эта привычка оградит вас в жизни от многих неприятностей. Ну, представьте себе ситуацию: через какое-то время вы вынимаете из кармана деньги, зная их сумму. И вдруг, их оказалось меньше... Что вы подумаете?.. То-то же!.. А я вам скажу, что вы подумаете. Первая мысль, которая придёт в голову, будет: что я их вам недодал. Так?..
   Виктор всем своим видом выражал протест.
   - Нет-нет, не надо возражать! Это - психология... А случиться могло, чёрт знает что!.. Их могли вытащить, вы могли их сами потерять,.. или... отдали кому-то и забыли - и такое бывает... И у вас, хочешь-не хочешь, возникнет ко мне недоверие. А спросить неудобно... И вот, ходите вы, а у вас за пазухой, пусть небольшой, но камушек... пока... А потом в жизни что-то происходит такое, когда мне или моим действиям надо дать оценку или объяснение. Тогда на вас ляжет всё и, даже, тот камушек... И, глядишь, а у вас уже - целый булыжник. К примеру, разоткровенничался перед вами ваш товарищ и сообщил вам, что в комнате, где находилось несколько человек, в том числе и я, произошло ЧП: что-то пропало. Он и не знает, на кого подумать. Вы, конечно, промолчите, но... вы вспомните, что я вам когда-то недодал какую-то сумму. Значит, это была не случайность, а умысел... Помните, у Пушкина? Молодой офицер застрелился из-за одного подозрения, что он взял чужие часы... Часы-то нашлись, а человека - честного, порядочного человека не стало! Да, для тогдашнего дворянства честь ценилась очень высоко - дороже жизни!.. Очень жаль, что, уничтожив дворянство, мы не сумели перенять у этого сословия всё то положительное, что было накоплено веками и чего, порой, нам очень не хватает! Гордость - чувство прирождённое, а вот честь необходимо воспитывать!.. Так что, дорогой мой, прошу вас пересчитать деньги! Пока что они - главный необходимый фактор, определяющий уровень нашей материальной и даже духовной жизни. А "деньги, - как гласит поговорка, - любят счёт!".
   Виктор нехотя сунул руку в карман и небрежно вытащил сложенные вдвое купюры. Развернул, пересчитал и улыбнулся: не хватало десяти рублей! Он недоумённо посмотрел на замполита: что это - шутка? В замешательстве снова полез в карман и вдруг вытащил застрявшую там бумажку красного цвета. Видимо, когда он сунул руку в карман в первый раз, то пальцами не захватил отогнувшийся край купюры, и она осталась там. Теперь его улыбка выражала смущение. Ухмыльнулся и замполит, мимо внимательного взгляда которого не проскользнуло секундное замешательство парня: неожиданный случай нечаянно подтвердил его правоту.
  
   Самолёт приземлился в аэропорту Внуково и подрулил к освещённой прожекторами стоянке у здания аэровокзала. По специальному трапу, который подкатил встречающий его работник аэропорта, пассажиры спустились на землю и цепочкой друг за другом потянулись к зданию. Там наши знакомые отыскали кабинет дежурного администратора и получили направление в гостиницу аэропорта.
   Их определили в пятиместный номер на втором этаже, в котором из всех бытовых удобств были лишь пять железных кроватей, застеленных серыми шерстяными одеялами, и пять низеньких тумбочек у их изголовий, да деревянная вешалка, прибитая возле двери. Всё же остальное было за дверью в конце коридора - туалет, умывальная комната, гладильная и в фойе, на первом этаже - буфет и камера хранения, работающая круглосуточно.
   Загнув края одеял на выбранных кроватях в знак того, что они уже заняты, они спустились вниз и вновь направились к аэровокзалу поужинать. Ресторан его находился на втором этаже таким образом, что одни окна выходили на привокзальную площадь, другие - на лётное поле, откуда, то и дело, доносился гул самолётных двигателей.
   - Что будем заказывать? - спросил замполит, вглядываясь в листок меню.
   - А что там есть? - в свою очередь спросил Виктор.
   - Ну, есть тут много чего, да только не по нашим с вами деньгам... Вот, бифштекс отбивной натуральный с яйцом, пожалуй, нам подойдёт: и дёшево, и сердито... Стоит он четыре рубля тридцать копеек... На десерт можно взять чай с лимоном - тридцать копеек... И, как вы смотрите, если мы с дороги возьмём... по сто грамм?..
   Рыбаков неуверенно пожал плечами. Выпить он был не прочь, но как это сделать в присутствии замполита? По этому поводу в лётной комнате ходило много рассказов о том, как лётчики иногда попадали впросак, застигнутые вышестоящими командирами за этим делом где-нибудь в кафе или ресторане. И тогда им приходилось идти на всевозможные ухищрения типа: наливать коньяк в гранёный стакан с опущенной в него чайной ложкой или ставить на стол бутылку с лимонадом... А тут замполит сам предлагает!.. Уж не провокация ли это?.. с целью выведать,.. как он на счёт употребления..! Хотя... замполит, вроде, не похож на такого... Но "Бережённого бог бережёт!"... На всякий случай решил перестраховаться:
   - Нет, что-то не хочется... - Однако, совсем не поддержать компанию, тоже, вроде, не хорошо... И поэтому добавил: - Вот, бутылочку пивка я бы не прочь...
   - Ну, смотрите,.. дело - хозяйское!.. Только пиво здесь дорогое. Вот, есть "Московское золотое" по рублю - десять... за бутылку... - Он вопросительно посмотрел на молодого человека.
   - Да ладно... Такого я ещё не пил... Надо попробовать...
   - Ну, и ладненько! А я, все-таки, возьму стопочку... с вашего разрешения!.. - И непринуждённо улыбнулся.
   "Хороший дядька!" - подумал Виктор и пожалел, что не согласился с его предложением.
   Бифштекс подали с жареной картошкой и глазуньей на круглом куске мяса. Водку замполиту принесли в маленьком стеклянном графинчике, а пиво - в небольшой бутылочке с красивой этикеткой, которую официантка открыла своим ключом и поставила рядом с фужером из тонкого стекла. Виктор был разочарован: дома за эти деньги можно было выпить пять кружек пива, а тут не было даже и кружки... Так, грамм триста-четыреста... А пиво он любил и с хорошей закуской мог выпить кружек шесть. Будь это "Московское...", хотя бы вдвое дешевле, он мог бы "расколоться" ещё на пару бутылочек, но, увы! - Цена кусается!..
  
  
   Утром его разбудил замполит.
   - Рыбаков, вставайте! - Плохие новости. - Он был сильно встревожен. Даже, если бы он ничего не сказал, по его виду можно было безошибочно угадать, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Но, что это могло быть? И откуда он в такую рань (за окном было ещё темно) мог узнать что-то тревожное, находясь в гостинице? Не успев ещё, как следует, проснуться, Виктор очумело смотрел на него.
   - Сталин... Иосиф Виссарионович... серьёзно болен!.. Только что передали по радио...
   Сонливость мигом улетучилась: Сталин серьёзно болен! Если это было бы не так опасно, не сообщали бы на всю страну. Он ни разу в жизни не слышал, чтобы о болезни вождя так открыто передавали по радио. Но ведь при нём столько врачей!.. Столько светил медицины!.. Неужели ничего не могут сделать?.. (Откуда было знать молодому парню, что при таком количестве медперсонала, обязанного ежесекундно следить за состоянием здоровья вождя, он почти сутки пролежал в коме... Один!..).
   - ...Образована правительственная комиссия. О его состоянии будут сообщать каждый час. Я вас оставлю, а сам первым же попутным рейсом полечу домой - моё место сейчас в отряде,.. среди коллектива.
  
  
   В Москву Рыбаков ехал в неотапливаемом автобусе. Ноги, обутые в форменные ботинки, называемые в народе "ГД", мёрзли, и он всю дорогу похлопывал ими друг о друга. Не очень-то грели и шинель, и стакан чая, выпитый наспех в буфете гостиницы, заеденный бутербродом с колбасой... Ехали долго, останавливаясь у каждой деревушки. На каждой остановке люди, в основном, входили. Никто не выходил. - Ехали на работу. Так что, когда въезжали в город через своеобразные ворота, роль которых выполняли два симметричных здания на проспекте Ленина, составлявшие единый архитектурный ансамбль, автобус был набит битком: и не то, что сидеть, стоять было негде! От обилия тел и выдыхаемого воздуха в нём заметно потеплело... Чувствовалось, что многие знают друг друга и потому кучковались. Все говорили о болезни Сталина. В основном считали, что ему не дадут умереть - вон, какие академики возле него!.. Говорили, что, если, не дай бог, умрёт, то будет очень плохо. В стране начнётся разброд и шатание. Поднимут головы недобитые троцкисты и прочая "шушера".
   Конечной остановкой была площадь Революции. Выйдя из автобуса, Виктор спросил у прохожих, как доехать до "Сокола", где находилась больница. Ему указали на здание метрополитена. Табличка с названиями станций направила вниз по эскалатору, а другая - на станцию "Охотный ряд". Выйдя из метро на станции "Сокол", увидел милиционера, спросил, как добраться до больницы ГВФ на улице Песчаной. Тот подробно объяснил дорогу.
   В кабинете начальника клиники, как, вероятно, во всех медицинских учреждениях перед началом рабочего дня шло совещание. Подобное мероприятие где-то называют "летучкой", где-то - "пятиминуткой", хотя длиться оно может и полчаса, и даже, более, а где-то - просто: "постановкой задачи". Поэтому дежурная медсестра попросила лётчика немного подождать, указав на тот самый диван, на котором месяца два назад сидели уже знакомые нам посетители больницы. Она спросила, кто он и по какому вопросу хочет видеть начальника. Двери кабинета начальника отсюда не было видно, но об окончании совещания Виктор догадался по голосам, раздавшимся из коридора. Это медработники разговаривали между собой, досказывая друг другу то, что не договорили в кабинете. В коридоре навстречу ему попались несколько женщин различного возраста, одетые в белые халаты. Когда он, постучав в дверь, вошёл в кабинет, там за письменным столом сидел пожилой сухопарый мужчина, тоже в халате и за столом для посетителей - две женщины: одна молодая - её он заметил первой, так как красота её сразу бросалась в глаза, и пожилая...
   Увидев вошедшего, хозяин кабинета сказал:
   - А вот и они... - И, помедлив: - Вы из Краснодара? - Получив утвердительный ответ, продолжил: А почему вы - один? Мне позвонили, что вас будет двое...
   - Да, нас было двое... Вчера... А сегодня я - один. Заместитель командира отряда по политчасти товарищ Миронов, узнав о болезни Иосифа Виссарионовича, улетел в обратно. Он посчитал, что в такой ответственный момент его место в отряде, вместе с коллективом.
   - Да, я понимаю: положение тревожное... - Он кивком указал молодому человеку на пустые стулья напротив женщин и представил их: -Перед вами заведующая отделением хирургии Вера Михайловна Комарова -пожилая женщина кивнула, - и лечащий врач - Маргарита Геннадиевна Уварова. Они сейчас ознакомят вас с состоянием больного Милютина и ответят на все ваши вопросы.
   Зав отделением начала с того, в каком состоянии Анатолий был доставлен в клинику. И хотя речь её изобиловала множеством незнакомых медицинских терминов, общая картина его первоначального состояния Виктору была ясна.
   - Сейчас к нему активно возвращается память, но говорить ему ещё трудно. Не удивляйтесь, если он вас сразу не узнает: именно последний период его жизни вплоть до аварии полностью стёрся из его памяти... - добавила лечащий врач. - К нему приезжали мать и сестра. Их он узнал, а вот вас... Но в любом случае, ваше посещение, я думаю, будет полезно. Сейчас ему делают перевязку,.. минут через пятнадцать-двадцать я вас провожу к нему. Юрий Борисович, я пойду, подготовлю там всё...
   - Да-да, пожалуйста... И вы, Вера Михайловна, свободны...
   В кабинете остались только мужчины. Говорить, вроде, было не о чём. Пауза затянулась. Тогда Виктор обратился к начальнику клиники:
   - Юрий Борисович, как вы считаете, со Сталиным - это очень серьёзно?
   - Кто знает... Вообще-то он - грузин,.. а грузины живут долго. - Он улыбнулся - В то же время, правительственную комиссию, я думаю, по пустякам создавать не станут. Конечно, на его здоровье могли серьёзно отразиться все перипетии жизни за семьдесят два года. Здесь и подполье, и ссылки, и побеги из них, революция, гражданская война и, особенно, эта последняя война. Они могли сыграть негативную роль в его состоянии здоровья. Симптомы, указанные в правительственном сообщении, весьма серьёзны. Дай бог, чтобы всё пронесло!..
   - Вы верите в бога? - не сдержался Виктор.
   - Видите ли, я намного старше вас и знаю, что в жизни бывают моменты, когда начинаешь верить во что угодно. Вот вы, конечно, не воевали, а кто воевал, тот знает, что на фронте было много таких моментов, когда ничего другого не оставалось, как положиться на бога. Да у вас, в авиации официально все неверующие, но более девяноста процентов суеверны... А что такое суеверие? Это, если хотите, - тоже вера. Вера в приметы, в везение, в совпадения. Это - психология. Когда человек не в состоянии логично объяснить причины событий и явлений. Он невольно объясняет их вмешательством третьих сил. Я часто привожу такой пример: представьте, что во времена средневековых войн. Когда самыми мощными оружиями были арбалет, да осадная машина, вдруг над полем боя появился бы реактивный самолёт и сделал залп из ракетных установок, что бы подумали и сделали те, можно сказать, "первобытные" люди? Естественно, они упали бы ниц и молили бы это "божество" о пощаде, совершенно не подозревая, что не "божий промысел", а детище человеческого разума и человеческих рук ввергло их в такое смятение.
   В это время позвонила лечащий врач, приглашая Рыбакова пройти в хирургическое отделение. Начальник развёл руками:
   - Зовут вас...
   В вестибюле Виктор разделся, ему дали чистый поглаженный белый халат. Поднявшись на второй этаж, он увидел ожидавшую его Уварову. Она улыбнулась ему, от чего её красивое лицо, как бы осветилось изнутри и стало ещё краше.
   "Вот это - штучка!" - невольно промелькнуло в голове и он намётанным глазом окинул её стройную фигуру. Маргарита Геннадиевна пригласила его в кабинет заведующей отделением.
   - Извините, пожалуйста! - проговорила она, усаживаясь на стул рядом с ним, - Но я хочу проинструктировать вас, как разговаривать с больным Милютиным. Случай неординарный. Амнезия медициной ещё недостаточно изучена, так как имеет широкий спектр проявления. Говоря проще, один случай, как правило, не похож на другой, поэтому и подход к лечению всякий раз индивидуален. В случае с Милютиным мы наблюдаем частичную потерю памяти, так называемую ретроградную амнезию. Видимо, травма черепа задела определённый участок мозга, ответственный за память. Но степень поражения оказалась такой, что отключилась не вся память, а лишь период, предшествовавший аварии. Вы понимаете, наш мозг устроен так, что не вся поступающая информация запечатлевается в нём одинаково. Мозг не может фиксировать всю поступающую информацию. Он фильтрует её, отбирая для запоминания то, что в данный момент считает нужным, либо то, что отличается от общего потока определённой неординарностью. Есть информация сиюминутного характера, то есть, кратковременная. Она запоминается не на долго. Ну, например, в очереди... Вы запоминаете лица людей, стоящих впереди вас и позади, на случай, если придётся на время отлучиться и потом найти своё место. Вы отстояли... и назавтра, встретив этих людей в другом месте, в другой ситуации, можете не узнать их. Другое дело, если вы, коротая время, вступаете с ними в разговор и беседуете на интересующую вас тему, обмениваетесь мнениями,.. в общем, общаетесь. Тогда вы можете узнать их при встрече в другом месте, в другое время. Это - память долговременная. Аналогия эта, конечно, достаточно груба, но нечто подобное произошло и с Толей... Извините, - ...с больным Милютиным. Более ранний период своей жизни в детские и школьные годы он помнит хорошо, а вот, время непосредственно до аварии стёрлось из блока памяти. Притом, чем оно ближе к данному событию, тем потеря значительнее. Нет, возможно, оно стёрлось не совсем и где-то в каком-нибудь тайничке оно сохранилось, но извлечь его оттуда пока не удаётся. И вообще, весь авиационный период своей жизни он совершенно не помнит. Когда мы ему говорим, что он - лётчик, он нам не верит. Говорит, что это - ошибка, что мы принимаем его за кого-то другого. Но мы настойчиво убеждаем его в этом. Теперь он привык к этой мысли, и мы надеемся, что ваше посещение может принести в этом определённую пользу и явится своеобразной нитью, связывающей настоящее с недавним его прошлым. Мы видим, что по мере улучшения его общего состояния, память его постепенно восстанавливается. Граница амнезии, вероятно, пологая и восстановление происходит плавно, отвоёвывая у забвения день за днём. К моменту полного выздоровления, мы надеемся, и память его восстановится на сто процентов. Такого же мнения придерживается и профессор Некрасов - невропатолог и психотерапевт, консультирующий нас. Но должна вас предупредить: никакого насилия не должно быть. Всё должно происходить плавно, спокойно, естественным образом, без напряжения. Мы уже имеем печальный опыт, когда его посетили мать и сестра. Они стали задавать ему вопросы и он, конечно, напрягся и снова надолго впал в кому. Поэтому прошу вас: никаких вопросов, никаких напоминаний о прошлом. Если, увидев вас, он вас узнает - хорошо, а если нет - значит, ещё не пришло время. На его вопросы отвечайте осторожно. Если ваши ответы будут содержать какую-либо эмоциональную окраску, не говорите прямо, если можно, дайте уклончивый ответ или смените тему разговора... Я буду присутствовать и прошу вас следить за выражением моего лица... Я объясняю доходчиво?..
   - Маргарита ... Геннадиевна - так, кажется?.. - он сделал паузу, она кивнула. - Я хотел с вами посоветоваться вот, по какому щекотливому вопросу: У Анатолия - Милютина, то есть, - на Кубани есть невеста, которая была в положении, но в день происшествия с ним, после того, как она узнала, что он разбился, у неё произошёл выкидыш... Кстати, она уже у вас была... Как мне быть, если он спросит..?
   Врач сразу невольно поморщилась, потом задумалась... и ответила:
   - Знаете. Насколько мне известно, он не помнит невесту. В разговоре он вспоминает свои юношеские увлечения, но никогда, ни единым словом не обмолвился ни о какой невесте. Если бы он вспомнил о ней, я думаю, это обязательно как-то проявилось бы. Но ничего похожего не было. Если, увидев вас, он вспомнит о ней и станет расспрашивать, сделайте вид, что вы об этом ничего не знаете или, на худой конец, скажите, что она жива-здорова, а более подробной информации у вас нет. И постарайтесь сменить тему разговора. Как говорится: "Ложь во благо"... Ну, если других вопросов нет, пойдёмте!..
   Виктору не совсем понравился её ответ и, особенно, её реакция на его вопрос.
   Они прошли по коридору мимо нескольких палат и остановились возле закрытой двери. Врач бесшумно отворила её, и они оказались в небольшой светлой комнате, где стояли четыре белые кровати с белыми тумбочками у их изголовья. У каждой кровати на полу был постелен небольшой цветной коврик. Три койки были аккуратно застелены одеялами с загнутыми на них по краям простынями. Четвёртая койка справа от окна была занята. Возле неё стоял стул и к стене были прислонены два деревянных костыля.
   Человек, лежавший на ней, был по пояс прикрыт одеялом. Он лежал на спине, вперив взгляд в белый потолок, посреди которого на коротком шнуре висела белая стеклянная люстра в виде сплюснутого шара.
   Виктор сразу узнал друга, хотя лицо его было очень худым и несколько дней небритым, а голова перевязана бинтами. Услышав шаги, Анатолий перевёл взгляд на вошедших и посмотрел с безразличием человека, привыкшего к частым посещениям незнакомых врачей, приглашаемых из других отделений и даже клиник для консультаций по вопросам их специализации.
   - Анатолий Фёдорович, к вам пришёл ваш сослуживец. - Сказала вполголоса врач, подойдя к изголовью больного. - Садитесь, пожалуйста, на стул! - обратилась она к Виктору.
   Взгляд Анатолия стал более осмысленным и заинтересованным.
   - Здравствуй, Толя! - Виктор нагнулся в его сторону, внимательно следя за выражением глаз.
   - З-з...здра-вс-с-твуй-т-е... - растягивая слова и заикаясь, глухо проговорил Анатолий, глаза при этом несколько прищурились, внимательно изучая посетителя. Потом на лице промелькнула довольная улыбка. - В-в-вы - ль-ль-лё-тч-чи-к?..
   - Да. Я - Витя... Витя Рыбаков...
   Врач, стоявшая рядом, кашлянула.
   - П-п-пос-с...той-те, п-п... Я... в-вас г-г...де - то вс-с-стре-ч-чал... - Брови его нахмурились. А серые глаза несколько раз обежали лицо Виктора. - Н-н-нет, н-н-не м-мо-гу... п-п-ри-пом-м-мнить.
   - Анатолий Фёдорович, вы не напрягайтесь, пожалуйста. Просто примите к сведению, что это товарищ из вашего авиационного отряда, где вы служили... Помните, я вам говорила?..
   Анатолий перевёл на неё взгляд и улыбнулся:
   - П-п-о... ом-ню, Р-рита. Но...п-по-дожди, п-по-д-ожди! Я чт-то-то вс-п-п-поминаю: и-г-гра...в-во-лей-бол... в-в-вы иг-грали?..
   - Да, да, Толя! Мы с тобой часто играли в волейбол в лётном училище. И в Краснодаре мы с тобой выступали на городских соревнованиях...
   Виктор обрадовался тому, что Анатолий вспомнил его. Пусть не как близкого друга, но всё же вспомнил. И, увлёкшись экспериментом, напрочь позабыл предупреждения врача.
   - Ты помнишь, как наша команда обыграла все другие эскадрилии и вышла на первое место в училище?.. Ещё начальник политотдела нам грамоты вручал... - продолжал увлечённо он, но тут же осёкся, почувствовав на плече руку врача.
   - Что-то припоминаю... - сказал Анатолий, так же растягивая слова по слогам и заикаясь.- Был какой-то праздник..?
   - Да. Это было на Первое мая, - глядя на врача через плечо, подтвердил Виктор.
   - А... танцы... там были?..
   - Танцы?.. Да-да! И танцы были. Каждые субботу и воскресенье.
   - И... девушки... там-там были, да?
   Врач насторожилась
   - И девушки были... А как же! Без девушек ни одни танцы не обходились.
   - И... лыжи... лыжи..?
   - Лыжи..? - Виктор удивлённо посмотрел на врача: какие в маё лыжи? Врач покивала головой, прикрывая веки в такт кивкам: всё, мол, нормально! Так должно быть. Между тем Анатолий продолжал выдавливать слова:
   - Кросс... был?
   - А-а! Да-да... кроссы были... на лыжах... И здесь мы с тобой были в первых рядах...
   - Помню... кросс...
   - А помнишь, как ты учил меня на лыжах ходить? Я ведь - южанин. Первый раз на лыжи встал, а ты в этом деле был дока.
   - ... и сани... с мотором...
   - Да-да: аэросани. Точно. Нас сопровождали аэросани. Ну, вот видишь, вспомнил!
   - Толя, а девушку помнишь? - Светлану..! С которой ты встречался... Блондиночка такая?..
   Врач недовольно подняла руку, пытаясь остановить словоохотливого посетителя. Но рука повисла на пути к его плечу и, повисев несколько секунд, вернулась в прежнее положение.
   - Не-не п-пом-ню... - Анатолий устало прикрыл глаза.
   - Всё-всё!.. Аудиенция окончена! - твёрдо заявила врач. - На сегодня довольно! Больному нужно отдохнуть. Можете приехать завтра после десяти утра... После врачебного обхода.
   Виктор попрощался с Анатолием и удалился из палаты.
   - Подождите меня в коридоре! - сказала врач ему вдогонку и, положив ладонь на лоб Анатолию, тихим и нежным голосом продолжила: - Ну, как, дорогой, ты не очень утомился?
   - Немножко... Скажи: сколько времени прошло... после ава...
   - После аварии?..
   - Да.
   - Два с половиной месяца.
   - Долго же он собирался ко мне!
   - Нет. Он бы приехал раньше. Они часто звонили, интересовались твоим здоровьем и спрашивали, когда можно приехать навестить тебя. Вот, недавно, буквально на прошлой неделе мы дали согласие... Ты, милый, отдохни немного, а я его провожу. Потом зайду...
   Виктор ждал врача в коридоре. "Надо же так потерять память! - возмущался он. - Даже меня не узнал! Никогда бы не подумал, что так может быть".
   Эту же мысль он высказал врачу, когда та вышла к нему и спросила:
   - Ну, какие ваши впечатления?
   На его удивления она ответила:
   - Случай с Милютиным ещё не настолько безнадёжный. Бывает куда хуже: иные не помнят даже своего имени, не узнают даже самых близких родных и начинают жить "с нуля", то есть, учатся говорить, учатся жить по новому. Их обучают делать простую работу на дому. А бывает, что, вообще, не приходят в себя и до самой смерти живут в клинике.
   - А зачем их содержат, неужели нельзя их усыпить?
   - Нельзя. Это запрещено законом. Считается не гуманным...
   - Когда мы с замполитом улетали сюда, командир отряда поручил нам узнать, может ли Милютин что-либо прояснить в отношении аварии. У комиссии по расследованию этого происшествия осталось много неясного. Но теперь я вижу, что это всё бесполезно: он сам, наверное, желал бы узнать, что и почему с ним случилось такое.
   - Сейчас однозначно ничего сказать нельзя. Но нас обнадёживает тенденция, которая показывает, что процесс восстановления памяти идёт в нужном направлении. - Помолчав, она как-то неуверенно спросила: - А вот, если он поправится и восстановит всё до мелочей и окажется, что он... ну, скажем, в чём-то сам виноват... Что авария произошла по его вине, тогда что..?
   - Все эти вопросы и степень ответственности устанавливает суд.
   - Значит, будет суд?
   - Обязательно. Ведь убыток на много тысяч.
   - А если он не вспомнит?.. - Будет суд?
   - Ну, нет, какой же суд, если человек ничего не помнит. Ведь если память к нему не вернётся, он будет признан больным, а больных у нас не судят. В приказе начальника ГУ ГВФ по данной аварии сказано: "Вопрос об уголовной ответственности пилота Милютина решить после его выздоровления". А если он совсем не выздоровеет, то будет новый приказ, в котором будет сказано: "Самолёт списать, уголовное дело закрыть".
   - Ну, и если дальнейшим следствием будет установлено, что он виновен, то, что его ждёт?
   - Я не знаю. Степень его вины определяет следствие и суд. Бывают такие случаи, которые в судебной практике называют "смягчающими обстоятельствами". В зависимости от обстоятельств суд может даже оправдать виновного в аварии. Но эти обстоятельства, в данном случае, должен привести сам Милютин, так как других свидетельств нет. А для этого он должен всё вспомнить. А уж тогда суд определит. Насколько они веские.
   - А если они не веские, тогда что?
   - Мне что-то не понятна ваша позиция... Из ваших вопросов создаётся впечатление в какой-то вашей личной заинтересованности...
   - Вы мне не ответили. О заинтересованности я вам скажу: нашу профессию не зря называют самой гуманной. Когда мы буквально выцарапываем больного, как говорится, "с того света", он как бы рождается снова и его родителями становятся не отец и мать, а мы. Другими словами он становится нам родным. Поэтому я так настойчиво добиваюсь ответа на то, что его ожидает дальше. Ведь, наверное, это не единственный случай в авиации. Какая ответственность ложится на плечи лётчика, если он оказывается повинным в аварии... и в её последствиях?
   - Авария и есть - последствия... Так называется такое лётное происшествие, когда нет жертв, а самолёт не подлежит ремонту. Если при этом гибнут люди, то происшествие называют катастрофой. Тогда и ответственность возрастает...
   - Тогда я спрошу вас более конкретно: его посадят?
   Глаза женщины буквально сверлили его, внимательно следя за всеми изменениями выражений лица. Он замялся. Его более устраивал расплывчатый, не конкретный ответ, но прямой вопрос и буравящий взгляд красивых карих глаз требовал прямого и чёткого ответа. Ему стало не по себе.
   - Вероятно, да... - сказал неуверенно.
   - Вот, теперь - всё ясно. Теперь о логике моей позиции: я лезу из кожи вон, ночами не сплю, чтобы вырвать человека из страшных лап коварного недуга, буквально учу его разговаривать, ходить, выполнять какие-то процедуры, необходимые для его дальнейшей жизни и всё это для того, чтобы он что-то вспомнил и рассказал вам, как произошла авария, а вы его за это - в тюрьму..! Это гуманно?.. Так не лучше ли оставить всё, как есть: пусть ничего не вспоминает, а начинает новую жизнь без авиации, без аварий и катастроф! Он ещё молод, ему ещё не поздно! И нам хлопот меньше...
   Виктор молча пожал плечами: в резких словах врача была железная логика. С нею нельзя было не согласиться, но и соглашаться было не справедливо. Человек болен - его надо лечить. Но, вот, для чего? - Надо подумать.
   - Вы зря обвиняете меня. Не я сажаю в тюрьму. Я сам в любой момент могу оказаться в подобном же положении. Не зря наш транспорт называют средством повышенной опасности. Нам и платят за работу больше, чем водителям автотранспорта. Но если это будет зависеть от меня, я всеми, доступными мне, средствами буду защищать его. Но я не судья и не прокурор. И вашей логике возражать не собираюсь... Но и согласиться с тем, чтобы оставить всё, как есть, мне моя совесть не позволяет... Я рад, что познакомился с вами! И, если, всё-таки, состоится суд, был бы рад, если бы защитник Милютина оказался таким же убеждённым и красноречивым, как вы.
   - Спасибо вам за ваши слова! Мы его, конечно, поставим на ноги, а там... будем надеяться на справедливость нашего правосудия!.. А вы приедете завтра?
   - Да-да, обязательно! Я приеду часам к десяти.
   Сдав халат и облачившись в шинель, Виктор покинул клинику и вышел на улицу, где ему показалось, что стало несколько теплее. В Москве он был впервые, и поэтому его интересовало всё, с чем он встречался. Особенно его поразило метро. Нет - не сама подземка, а архитектура и дизайн станций, мозаичные картины... И эскалаторы!.. Они поднимали пассажиров из-под земли и опускали их на нужный уровень под землёй... И им не нужно ничего делать: только стой и смотри!.. Конечно, жаль, что замполит улетел, оставив его одного. С ним он узнал бы много больше. Он надеялся, что старший товарищ, побывавший в Москве не раз, показал бы ему много интересного... Но, как говорится: "Нет худа без добра": он вдруг почувствовал не сравнимую ни с чем сладость свободы, он ощутил себя вольной птицей, предоставленной себе самой. Теперь он может делать всё, что захочет, не оглядываясь ни на кого!.. Приехав на Площадь Революции, он осмотрелся: его окружали высокие красивые здания, назначение которых можно было узнать по вывескам. Вот - музей Владимира Ильича Ленина, вон - гостиницы "Москва" и "Метрополь"!.. Большой театр он узнал по вздыбленным коням на фронтоне. Спросил у прохожего, как пройти на Красную Площадь. Оказалось, - здесь, совсем рядом!.. Нужно было только пройти мимо музея Ленина, краснокирпичного Исторического музея и вот она - перед тобой - Главная площадь страны!
   Здесь всё было точно таким, как печатали на почтовых открытках и в газетах, только на много величественней потому, что там всё было мёртвое, застывшее... А здесь - вот оно - самое, что ни на есть, живое! Всё это можно было потрогать руками!.. И он сделал бы это, если бы не боязнь того, что его могут счесть "чокнутым"!
   Сердце ёкнуло, когда увидел воочию перед собой Спасскую башню с её заветными часами. С каждым шагом по мостовой, присыпанной снегом и утоптанной множеством ног, площадь открывалась всё больше и больше. А вот и - мавзолей!.. Перед ним, извиваясь змейкой, медленно текла тёмная очередь, занимавшая почти половину площади. Дальше, левее Спасской башни, красовалась церковь Василия Блаженного, сияя разноцветной окраской куполов. Подойдя ближе, он увидел и "Лобное место" с памятником Минину и Пожарскому...
   Здесь было много милиции. Подошёл к одному из сотрудников в чёрном меховом полушубке, Тот предупредительно повернулся к нему и приложил руку к шапке. Пришлось и самому ответить на приветствие.
   - Скажите, что нужно, чтобы попасть в мавзолей?
   Тот внимательно посмотрел на него, и в уголках губ промелькнула усмешка, а глаза сощурились:
   - Всего-навсего, отстоять вот эту очередь. - И кивнул в строну мавзолея, но, видя, что Виктор собирается направиться в сторону его кивка, добавил: - Но сначала сдайте свой чемоданчик в камеру хранения! - и взмахнул рукой в обратную сторону. Посчитав, что долг его выполнен, он вновь козырнул и отвернулся.
   - Спасибо! - сказал Виктор ему в спину.
   У камеры хранения он оказался не одиноким. Тут тоже была очередь, правда, небольшая, к концу которой подходили люди оттуда, откуда пришёл и Виктор.
   Оказалось, что ему очень повезло: именно сегодня мавзолей был открыт для свободного посещения. В другие дни он либо закрыт, либо туда можно попасть только по особым пропускам. Стоять пришлось долго. Ноги, невзирая на "чечётку", закоченели. Но отходить было нельзя, так как, понятие "стоять" для этой очереди было достаточно условным, ибо она, как живой организм, была в постоянном движении. Она медленно, извиваясь, приближалась к заветному входу, где за это время дважды сменился почётный караул. Солдаты у входа стояли, словно каменные изваяния. Их легко можно было принять за манекены, выполненные с очень высоким качеством, если бы не струйки пара, исходящие из ноздрей, настолько они были неподвижны. Даже глаза, устремлённые куда-то вдаль, казалось, не мигали.
   Внутри было теплее, чем на площади, и тихо. Где-то, еле слышно, звучала траурная музыка.
   - Снимите головные уборы! - предупреждал служитель у входа.
   Гроб с телом вождя мирового пролетариата, освещённый белым рассеянным светом, люди обходили от головы к ногам и от ног снова к голове, справа, оставляя его слева. Шли шеренгами по два человека. Те, что шли слева, были в более выгодном положении: им не приходилось смотреть на Владимира Ильича через плечо напарника, чтобы подробно разглядеть и лицо его, и руки, и орден "Красного Знамени" на красном банте на лацкане чёрного пиджака.
   От торжественности момента всё тело сковало и зазвенело в ушах. Это кровь ударила в голову, заставив несколько онеметь руки и ноги. Оцепенение прошло только на выходе из мавзолея, когда сознание почувствовало свободу, а тело - небывалое облегчение.
   Выполнив, как он понимал, свой комсомольский долг, Виктор пошёл в ГУМ, чтобы немного согреться, сходить в туалет и перекусить в буфете. Он справедливо полагал, что в таком месте подобные присутствия должны быть обязательно. Кроме того, родители сделали ему свои заказы: отец попросил купить коробку каких-то особых папирос под названием "Театральные", какие он когда-то ещё до войны встречал в Москве; а мать - мечту своей жизни - большой и красивый пуховый платок, который, обязательно, должен "проскользнуть" сквозь обручальное кольцо. Кольца у Виктора не было, поскольку он ещё не был женат, да оно и не потребовалось по очень простой причине, так как во всём "Главном универмаге Москвы" не оказалось ни одного пухового платка.
   Согревшись и подкрепившись в кафе и прилично устав, но так ничего и не купив, молодой человек, покинув ГУМ, прошёл к Большому Театру в тайной надежде попасть на любой сегодняшний спектакль. Но - "Увы!" и "Ах!": и здесь его ждало разочарование: все билеты были проданы аж на десять дней вперёд.
   В его личной программе значился ещё один пункт: посещение ВСХВ (Всесоюзная Сельскохозяйственная Выставка), но на улице уже начало смеркаться и он понял, что день прошёл, и ни о какой выставке не может быть и речи. Пришлось ехать во Внуково, как и утром в неотапливаемом холодном автобусе. Зато, приехав на место, он отвёл душу, выпив перед ужином целый графинчик (двести граммов) "Особой водки" в ресторане аэропорта, ибо теперь не было рядом никаких замполитов, которые могли "взять на заметку" его "пристрастие к зелёному змию". Напиток не уронил чести своего названия: горячей волной он хлынул в желудок, разнося приятное тепло по всему телу, разогревая озябший торс и застывшие члены, и делая всё остальное, принесённое официанткой на закуску, настолько вкусным, что он и не заметил, как "метанул" всё и будь у него побольше денег, то обязательно всё повторил бы. Но своих у него осталось "не густо", а "мамины" он не хотел трогать вообще.
   На другой день он встал пораньше, чтобы к назначенному врачом времени быть уже у Анатолия. Но то ли в его расчёты прокралась ошибка, то ли автобус не выдержал расписания, а может, шёл он очень медленно или ещё что-то произошло, но он опоздал и прибыл "перед её ясные очи" около одиннадцати часов. Упрёк врача выразился всего шестью словами:
   - Я думала, что вы тоже улетели.
   Пришлось оправдываться:
   - Я ночевал в аэропорту Внуково, а автобусы ходят нерегулярно.
   - Ну, ничего. Вы - здесь и можете пройти к нему. Но прежде я должна сделать вам выговор за вчерашнюю вашу горячность и несдержанность. Так с нашими больными говорить нельзя. Они очень эмоциональны и каждое необдуманное слово может стимулировать их мозг на напряжённый режим работы. А это для Милютина очень вредно и опасно. Я не знаю, какое из ваших воспоминаний взбудоражило его, но после вашего ухода и вплоть до вечера он был очень возбуждён. И нам пришлось делать ему седативную инъекцию, а на ночь дать снотворное. То есть, после вашего разговора режим плавного течения процесса восстановления его памяти был нарушен, и нам пришлось тормозить его, что практически нанесло вред нашему методу лечения. Поэтому я прошу вас следить за своей речью. Не подталкивайте его память на интенсивный режим воспоминания. Например, зачем надо было намекать на какую-то девушку, которой он вовсе не помнит или не хочет вспоминать?
   - Простите, о чём же мне тогда с ним говорить? Я вас не понимаю. Мне, наоборот, показалось, что напоминание об училище вернуло его памяти одну из утраченных страниц его прошлой жизни. Он стал вспоминать этот период.
   - Товарищ Рыбалкин...
   - Рыбаков!
   - Всё равно. Мы с вами не на базаре. Я не собираюсь с вами торговаться. Либо вы выполняете мои требования, либо я вас не допущу к вашему другу. О чём говорить? Лучше не о чём! Сидите и слушайте и отвечайте только на его вопросы. Лучше всего, если беседа будет касаться профессиональной тематики, а вопросов личного, тем более, эмоционального характера я вам советую избегать. Говорите о полётах, о самолётах, но упаси бог затрагивать тему аварии!
   Виктор пожал плечами:
   - Попробую...
   - Вот, вот! - Попробуйте.
   И красивая женщина, вызывавшая прежде симпатию, вдруг стала ему неприятна. "Не дай бог, если Толька влюбится в неё! - подумал он с неприязнью. - Это же не баба, а стерва какая-то! А, между прочим, между ними уже, кажись, что-то есть... Вчера она допустила маленькую, но существенную ошибку: назвала его "Толей"... А он называет её "Ритой".
   День был солнечный и палату заливало ярким светом, который неоднократно отражаясь от белых стен и белых предметов интерьера, рассыпаясь при этом на миллионы и миллиарды частиц, приобретал матово-молочный оттенок. На фоне этого моря белого сияния лицо Анатолия казалось серым с желтизной. Под глазами выступали тёмные пятна, похожие на синяки. Пожалуй, вчера друг его выглядел лучше. Зато Виктор являл собой прямую ему противоположность. Он как бы излучал собой здоровье. Щёки его, промассированные морозцем, румяно горели, что ещё более усиливал цвет халата, накинутого на плечи.
   - Анатолий Фёдорович, к вам пришёл ваш друг Виктор Рыба...
   - ...ков, - закончил за неё Виктор.
   - А-а-а! - Вч-чера-ш-н-ний т-това-р-рищ! - обрадовался Анатолий. - З-з-д-драв-с-с-ст-вуй-т-те!
   - Здравствуй, Толя! Как себя чувствуешь?
   - Ничего, спасибо! - как и прежде, заикаясь и растягивая слова по слогам, ответил он.
   Памятуя указания врача, Виктор замолчал, в ожидании вопросов.
   - Расскажите, пожалуйста, о себе и как мы познакомились! - попросил Анатолий.
   Виктор посмотрел на врача: самой формой вопроса его друг предоставил ему право говорить обо всём, о чём сам решит. Врач кивнула, подтверждая просьбу больного.
   - Я родился и вырос в Краснодаре, - начал Виктор. - Это - краевой центр на Кубани. Там же окончил десятилетку и поехал в лётное училище. Сначала нас поместили в барак и объявили, что целый месяц мы будем жить в режиме карантина. Это означало, что мы будем работать там, куда нас пошлют, например, мы разгружали пульманы с углём, столбы для электропроводов, копали ямы для посадки деревьев, канавы под фундамент и выполняли другие работы, но нас самих никуда отпускать не будут и к нам тоже никого допускать не будут. Потому, как карантин - есть карантин. А по выходным дням мы играли в волейбол. Вот, тогда мы с тобой и познакомились. Подружились. И всегда старались попасть в одну команду. Когда нас приняли в курсанты и стали распределять по авиаэскадрильям, мы попросились в одну эскадрилью. Таким же образом мы оказались вместе и в одном лётном отряде, и в одной лётной группе. Нас обоих обучал один и тот же инструктор. И самостоятельно мы вылетели в один и тот же день. И после все полёты в зону на высший пилотаж, а также по маршруту мы выполняли вместе. Когда окончили училище, стал вопрос о выборе места работы. В твоём городе не было авиации, то есть, не было ни самолётов, ни аэродрома. А в моём - было два аэродрома и два лётных отряда. Кроме того, в крае было много работы для авиации. Поэтому решили проситься в Краснодар, так как оба окончили обучение "с отличием" и имели право выбора места работы. Нас распределили на аэродром "Пашковский" по названию станицы, возле которой он расположен. Первые четыре месяца ты жил у нас в двухкомнатной квартире в самом городе. Но потом, тебе показалось, что ты нас стесняешь и под предлогом, что тебе надоело каждый день ездить на работу в трамвае, затрачивая по часу туда и обратно, ты снял угол в Пашковской у одной одинокой старушки. Конечно, ты нас не стеснял, но каждодневная езда, особенно в зимнее время в неотапливаемых вагонах, доставляла, прямо скажем, мало удовольствия. Сначала я, конечно, обиделся, но потом привык, и мы продолжали дружить. Прошлым летом нас двоих направили на переучивание на новом самолёте Ан-2 в Киев. Из Киева мы вернулись в январе. Так как самолётов Ан-2 в отряде ещё не было, нас оттренировали после перерыва в полётах на нашем По-2 и допустили к полётам в зимних условиях на лыжах, вместо колёс. А на следующий день вдруг запуржило, да так, что старожилы не помнят такого: мело трое суток и снегу навалило столько, что дома приходилось откапывать. Дорог не было. Транспорт не ходил. Мы из города не могли проехать на аэродром целую неделю. А из крайкома в отряд пришло указание срочно доставить в станицу, где ты летом садился на вынужденную посадку, медикаменты. Кроме тебя никто там не садился и места посадки не знает. Ты взялся выполнить это задание...
   - Всё, хватит, товарищ Рыбаков!
   - Нет-нет, пусть говорит... Я хочу дослушать!.. Рита, не мешай..!
   - Я тоже думаю: пусть дослушает... Может он вспомнит... - заступился Виктор потому, что видел как внимательно и с каким интересом слушал Анатолий. И не ожидая согласия врача, он продолжал: - Когда ты вылетал, погода в станице была хорошая. Но пока ты летел со встречным ветром, там началась низовая метель. Это когда сверху землю видно хорошо, а как попадаешь в приземный слой метели, видимость земли исчезает... На посадке из-за провисания одной лыжи, носок которой зарылся в снег, самолёт перевернулся...
   При последних словах врач крикнула Виктору, чтобы он остановился, но её крик слился со стоном Анатолия. В процессе рассказа он приподнялся на локтях, затем привстал, опершись о края койки, но когда Виктор сказал: "самолёт перевернулся", со стоном рухнул на подушку. Лицо его стало ещё бледней, оно перекосилось в мучительной гримасе, и он потерял сознание.
   - Процедурную сестру с нашатырём - быстро! - скомандовала врач.
   Виктор выскочил в коридор, но в какую сторону бежать, не знал. Тогда, набрав полную грудь воздуха, он заорал во всю мощь своего голоса:
   - Процедурную сестру с нашатырём в палату Милютина срочно!
   Непонятно откуда выскочила молодая женщина в халате с коробочкой из нержавеющей стали и флакончиком в руках, и пробежала мимо него в палату. В неприкрытую дверь он, к своему удивлению увидел, как врач нещадно лупит Анатолия по щекам, будто срывая на нём зло за свой испуг. Медсестра поднесла кусочек ватки к его носу. Он пару раз чихнул и открыл глаза. Увидев перед собой озабоченные лица врача и медсестры, с виноватой улыбкой спросил:
   - Опять...?
   - Молчи! - приказала врач. И то, как она фамильярно перешла на "ты", и сам тон её голоса подтвердили недавние подозрения Виктора. И тогда страшная догадка родилась в мозгу, затмив все остальные мысли: "А ведь она скрывает от него Марину и больше всего боится, чтобы он не вспомнил её. Вот, почему её передёрнуло, когда я напомнил Толе о Светке из Красного Кута!". И он вспомнил о том, что писала в письме Марина: "Молодая красивая врачиха даже не пустила к нему и, хотя обещала сообщать о его состоянии, не ответила ни на одно из трёх писем"...
   - Сделайте ему успокоительный укол, - велела врач медсестре и вышла к Виктору в коридор. - Ну, теперь вы убедились, сколь опасно ему напоминать о прошлом? Так что, на сегодня аудиенция окончена. Можете приехать завтра. Если у вас ещё осталось желание с ним "беседовать". А ему сейчас сделают успокоительный укол и он уснёт.
   Уверовав в то, что его подозрения верны, Рыбаков не хотел, чтобы победа осталась за нею и, назло ей, решил приехать на следующий день и в беседе мимоходом напомнить другу о его невесте. Интересно, как она себя поведёт? Не выдаст ли себя? А если начнёт хамить, он пойдёт к начальнику клиники и выложит всё начистоту. "В конце-концов завтра я, так или иначе, улетаю и ничего не теряю, если поставлю в известность профессора о своих подозрениях" - решил он.
   Весь остаток этого дня он решил посвятить Москве. Он знал, что на одном ГУМе свет клином не сошёлся, слышал, что есть ещё ЦУМ и Петровский пассаж и решил попытать счастья в этих магазинах, а выставку оставить на завтра. Он не представлял себе, как заявится домой из столицы без подарков отцу и матери. Ведь не объяснишь это тем, что всё свободное время ушло на мавзолей и выставку. Рассуждал он так потому, что не знал, что на одну только выставку не хватит и трёх дней.
   В поисках папирос "Театральные" и оренбургского пухового платка он обошёл все этажи ЦУМа и оба Петровского пассажа. Бойкие продавщицы на его вопросы отвечали по-разному: на первый больше недоумённо пожимали плечами, а на второй - с издёвкой: "Ишь, чего захотел!". Всё оказалось напрасным. Зато всякий там трикотаж и сверхмодные дамские чулки из искусственного шёлка с чёрным "рубчиком" сзади на весь чулок попадались почти на каждом шагу. "А в Краснодаре за ними модницы душатся" -безразлично подумал он.
   Путь к автобусу в аэропорт лежал мимо Большого Театра. Посмотрел на освещённые колонны и небольшую толпу любителей "лишних билетиков". Вдруг подумал, что папиросы "Театральные", скорее всего, можно купить именно в театре. А где ещё им продаваться, как не в Большом Театре? Решил попытать счастья.
   Подойдя к толпе, спросил:
   - У кого есть лишний билет?
   На него посмотрели недовольно, приняв вопрос за оскорбление или глупую шутку. Всем была понятна его нелепость: если бы у кого был бы таковой, то вряд ли толпа стояла так мирно. И если бы не его золотые погоны, ярко горевшие в полутьме, то многие подумали бы, что парень либо шутник, либо дурак.
   Не получив ответа и, сам смутившись от своего вопроса, он стал с краю толпы и, чтобы совсем не заморозить ноги в ботинках, стал притоптывать ими наподобие чечётки.
   Вскоре "лишний билетик" подошёл к нему сам в виде белого полушубка под меховой шапочкой того же цвета на чёрных ботиках с высокими каблучками высокой шнуровкой поверх тех самых модных "рубчиков".
   - Вам нужен билет? - спросил он нежным девичьим голосом, прозвучавшим на морозе, словно колокольчик.
   - А у вас есть? - от неожиданности снова сглупил он.
   И тут же их обступили.
   - Девушка, мне нужен билет!
   - Продайте мне, пожалуйста!
   Кричали со всех сторон. А один верзила в кепке с поднятым до ушей воротником чёрного пальто бесцеремонно взял её под руку, пытаясь увести в сторону. Девушка вполоборота посмотрела на него, вырвала руку и уже совсем не колокольчиковым, а казённым голосом заявила:
   - Уже продан!
   Виктор не стал дожидаться конца сцены и, подойдя к ней с другой стороны, как к старой знакомой, с улыбкой проговорил:
   - Ну, пойдёмте! - и взял её под руку.
   Люди, наверное, так и подумали, что они знакомы, а на счёт билета девушка тоже пошутила.
   - Ну вот, видите! - убедительно произнесла она, торжествующе глянув на верзилу и, ведомая Виктором, направилась к входу.
   А он с двойным трепетом входил в вестибюль с огромными зеркалами и большими нишами гардероба: во-первых, потому, что это был Большой Театр, а во-вторых, потому, что спутница его была, действительно, хороша! Уж в этом-то он разбирался намного лучше, чем в театрах.
   Подошли к раздевалке и он, как галантный кавалер, чуть не расшаркиваясь, снял с девичьих плеч лёгкую, как пушинка, шубку и подал её пожилой гардеробщице.
   - Бинокль не желаете? - заученно произнесла та, протягивая номерок.
   - А как же? - Обязательно!
   - С вас три рубля.
   Виктор небрежно вытащил из кармана одну бумажку. Она оказалась "пятёркой". Жестом, означавшим: "Сдачу можете оставить себе!", отдал деньги и принял от гардеробщицы белый, отливавший перламутром, театральный бинокль. И дабы девушка не подумала, что он забыл о деньгах за билет, сказал, подавая ей номерок и бинокль:
   - Сколько я вам обязан?
   Девушка, сделав круглые глаза, ошеломила его, будто ударила по голове:
   - Вам, что: не нравится моя компания?
   - Да нет! Что вы! Мне очень приятно! Просто я... - и докончил про себя: "олух из провинции...". И, раздевшись, поправляя волосы перед зеркалом, подумал: "Да, влетит мне этот билетик в "копеечку"! Прощай, оренбургский пуховый..!".
   - Ну что, пойдёмте! - скрывая своё смущение, он вновь взял её по руку. - Между прочим, мама с папой назвали меня Виктором, что означает: "Победитель".
   - А меня - Людмилой, что означает: просто "Люся".
   - О-о! Людми-и-ла-а..! - Прекрасное имя!.. Но я надеюсь, мне не придётся отвоёвывать вас у какого-нибудь "Черномора", - намекнул на известную поэму Пушкина.
   - Отвоёвывать?.. Да вы только минуту назад пытались, вообще, от меня избавиться!..
   - А вы, оказывается, злопамятная... ведь вы прекрасно поняли, что я "свалял дурака" и, тем не менее, снова ставите меня в неловкое положение.
   - Ладно, Победитель, не буду..! - И в знак примирения погладила правой рукой его руку, державшую её под локоток.
   - Пойдёмте в буфет! - предложил он, нарушая паузу. - Мне там нужно купить одни марочные папиросы.
   - Вы курите только марочные?.. - Да нет, я курю всё. Это отец попросил привезти ему такие, каких я нигде в магазинах не нашёл.
   - Мой папа тоже курит... А как они называются?
   - "Театральные"...
   - Театральные? Что-то я о таких не слышала...
   - Видите ли, до войны папа был в Москве и ему очень понравились папиросы под таким названием. Он сказал, что это - папиросы специально для гостей. Они в полтора раза длиннее "Беломора" но по диаметру тоньше. Он говорит, что больше нигде таких не встречал.
   - Ну, пойдёмте, спросим!..
   На втором этаже подошли к буфету, где стояла длинная очередь. Продавали лимонад, пирожные, конфеты, бутерброды с ветчиной, с красной и чёрной икрой, с красной рыбой сёмужного посола, с сыром; из табачных изделий: сигареты импортные и наши папиросы: "Казбек", "Северная пальмира" и "Беломорканал". Никаких театральных не было видно.
   - Не хотите пирожного? - спросил Виктор, видя, что девушка разглядывает витрину. Она поморщилась:
   - Очередь большая... Не хочется стоять!
   - А вы присядьте за столик, а я постою...
   - Ну, если вы очень хотите меня угостить,.. тогда - пожалуйста!.. И лимонада возьмите!..
   Виктор отодвинул стул, усадил за стол девушку и пошёл к буфету занимать очередь. Там торговали три продавщицы, так что очередь подошла быстро. Он спросил у буфетчицы:
   - Скажите, у вас бывают папиросы "Театральные"?
   - Отродясь не слышала. Вам какие подать?
   - Мне бутылку "Шампанского" и пирожные: каждого сорта по два.
   - "Шампанским" не торгуем. Могу предложить лимонад... Подать?.. С вас двадцать шесть рублей сорок копеек.
   - "Ого!" - чуть не вырвалось вслух. "Да за такие деньги в ресторане с водкой и пивом поужинать можно!". - подумал огорчённо.
   - Ой, зачем так много? - удивилась Люся, когда лётчик поставил перед нею большую тарелку с пирожными и откупоренную бутылку лимонада. - А стаканы?..
   - Сейчас будут...
   Пока ходил за стаканами, прозвенел первый звонок.
   - Ну вот, видите, нас приглашают в зал. А вы набрали столько пирожных! Нам их все не съесть. И взять не во что...
   - А ваш ридикюль?
   - Ой, не могу же я прямо в него положить пирожные! И бумаги у меня нет...
   - Сейчас достанем... Он оглянулся. У входа в зал стояла билетёрша с пачкой программ в руках.
   - Сколько стоит программа? - спросил он, подойдя...
   - Один рубль. Берите. Здесь все исполнители и содержание...
   Взял четыре программы. Одну сложил вдвое и сунул в карман, остальные, положив на столик начал разъединять. Люся наспех допивала свой стакан лимонада, когда прозвенел второй звонок. Кое-как завернули пирожные и сунули ей в сумочку. Быстро пошли в партер, отыскивать свои места. Не успели они до них добраться, как прозвенел третий звонок, и в зале стало постепенно темнеть. Послышались сначала одиночные хлопки. Потом к ним присоединились другие, и зал загудел дружными аплодисментами. За поиском своих мест Виктор не успел разглядеть занавес, о богатстве которого ходили легенды. Теперь он висел скрытый от глаз зрителей установившейся в зале темнотой. Аплодисменты вспыхнули с новой силой. Хлопал в ладоши и он, усевшись возле Люси на место, которое она указала.
   Ей же не терпелось объяснить ему: почему у неё оказалось два билета. Она не хотела, чтобы молодой человек подумал, что это у неё такой способ знакомства с молодыми людьми. Воспользовавшись паузой, установившейся в зале, начала объяснять:
   - Мы с моей подружкой Олей договорились сходить в "Большой...". Я живу здесь недалеко, поэтому, обычно, я покупаю билеты. А она только сегодня сообщила мне, что не сможет пойти... Вот мне и пришлось предложить один билет вам... - полушёпотом оправдывалась она.
   - Ваша подружка поступила очень правильно, - также полушёпотом ответил он, - потому что я очень хотел попасть сюда, но в кассе билеты только на тринадцатое число, а я улетаю завтра вечером... Так что передайте ей мою огромную благодарность!
   - А причём здесь она? Это же я вас выбрала и подошла к вам...
   - Так, если бы она не отказалась, я бы, во-первых, не встретил вас, а во-вторых, не увидел бы Большого Театра. Для меня важна не постановка, а сам театр. Ведь когда я расскажу у себя в Краснодаре, что был в Большом Театре, так у всех слюнки потекут.
   - Неужели? А почему?..
   - Потому, что побывать в Большом Театре - мечта каждого краснодарца. Но о том, что я встретил вас, никому не скажу!
   - Почему? - вновь удивилась соседка.
   - Да потому, что тогда весь Краснодар сюда сбежится!
   - Почему? - со смехом спросила она.
   - Чтобы увидеть вас...
   Девушка рассмеялась, прикрыв рот рукой. Насмеявшись, уже серьёзно она сказала:
   - А мне, знаете, больше импонирует Малый театр.
   - А здесь - что? - есть ещё и Малый?..
   - Тс-с-с! - зашипели на них сзади, потому что в это время занавес медленно стал раздвигаться, открывая взору зрителей сцену.
  
   После спектакля Виктор снова напомнил Люсе о деньгах за билет.
   - Ну, что вы! Вы со мной уже рассчитались с лихвой... пирожными. - Возразила она. По её поведению чувствовалось, что он ей понравился. Наверное, поэтому она не возражала, когда, провожая домой (а жила она на Пушкинской недалеко от Дома Союзов), он вёл её под руку, и, прощаясь, дала ему свой телефон, и просила звонить, когда он в следующий раз будет в Москве.
   Вернулся в гостиницу Виктор поздно, возможно одним из последних автобусных рейсов на Внуково. Ресторан был уже закрыт, но работали буфеты аэровокзала, где можно было выпить стакан горячего чая или кофе с молоком с ватрушками, пирожками, беляшами. Подкрепившись и немного согревшись, пошёл в гостиницу. Соседи уже спали, храпя и досматривая, наверное, уже не первый сон. Только один мужчина встал, надел брюки и пошёл в туалет, спросив, нет ли у него спичек.
   - У меня - зажигалка.
   - Ну, тогда, разрешите, я здесь прикурю, а докурю уже там. - И указал рукой на дверь...
   Утром встал, побрился механической бритвой "Спутник", съел в буфете две сосиски с винегретом, выпил стакан чая с длинным (двойным) куском сахара, который, несмотря на постоянное помешивание, так до конца и не растаял, и поехал в Москву.
   Но к Анатолию его не пустили. Сказали, что после вчерашнего посещения ему стало плохо... Самолёт на Краснодар - только в девятнадцать часов! До этого - уйма времени... Решил съездить на выставку.
   Идя к метро, увидел телефон-автомат. Вспомнил вчерашнюю знакомую, решил позвонить... Так... - на всякий случай... Если будет дома, пригласить на выставку.
   Трубка ответила свежим женским голосом. Спросил Люсю...
   - Я слушаю... Кто это?
   - Руслан.
   - Руслан?.. Что-то я не припоминаю...
   - Уже забыли "Победителя"?.. Быстро..!
   - А-а, "Победитель"?.. - Голос весело зазвенел: - Здравствуйте, Витенька! А я только что о вас вспоминала... Можете себе представить?.. Упрекала себя, что не пригласила вас вчера к себе домой...
   - Так было уже поздно...
   - В том-то и дело. Думаю, добрались ли вы к себе в аэропорт? Ведь автобусы могли уже не ходить. Но потом вспомнила, что вы - лётчик: можете взять такси...
   - А вы что - сегодня дома?
   - Да, решила сегодня не идти на занятия...
   - А вам за это ничего не будет?..
   - Не-а, у нас демократические порядки... Возьму у Оли конспекты, перепишу лекции...
   - Ну что ж, тогда приглашаю вас на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку...
   - На выставку? Ой, я так давно там не была... А как ваш друг?.. Узнал вас сегодня?
   - Да нет, не пустили меня к нему... Говорят, после моего вчерашнего посещения ему стало хуже... Вот, я и свободен...
   - А вы откуда звоните?
   - Да тут, недалеко от метро,.. от Сокола...
   - Так вам, всё равно, надо к центру, на кольцевую... Приезжайте к нам, тут и решим... Я сейчас дома одна...
   - Да, но я не знаю, на каком вы этаже и номера квартиры...
   - Давайте так: я думаю, вам достаточно полчаса, чтобы добраться сюда... Ну ладно: - сорок минут... Я вас встречу у подъезда. Найдёте?.. В крайнем случае, войдите в подъезд, там телефон... Фу, да что я говорю!.. Квартира девятая на третьем этаже. Я буду ждать!..
   Дом и подъезд Виктор нашёл быстро, так как шёл тем же маршрутом от метро "Охотный ряд", как и вчера.
   Люся встретила его в необычном халате с большими пёстрыми рисунками с широкими полами и рукавами с отворотами. Ну, прямо, как какая-нибудь японка или китаянка. И выглядела она совсем не так, как в театре. И трудно было сказать, когда она была более привлекательна: вчера или сейчас. Она сама сняла с него форменную шинель, потрогав пальчиком канитель на погоне, и повесила на круглую стойку-вешалку, стоявшую у входной двери. Стоя перед зеркалом, висевшим в прихожей, он поправил расчёской причёску, дунул на неё, вложил в карман кителя и, потирая друг об друга озябшие на холоде руки, подошёл к ней.
   - Сначала помой руки! - сразу переходя на "ты", приказала она и открыла дверь в ванную комнату, которая оказалась чуть меньше, чем прихожая. В овальном зеркале, обрамлённом вырезанными из дерева зубчатыми листьями, покрытыми светлым лаком, за своей спиной увидел её улыбающееся лицо с падающими на плечи волнистыми каскадами светлых волос. Вспыхнули два бра по бокам зеркала, и комната сразу залилась матовым зеленоватым светом потому, что и ванна, и сама раковина были именно такого цвета. Мыло для умывания не лежало, как обычно, в мыльнице, а висело, прилипнув к позолоченному кронштейну, привинченному прямо к кафелю стены. И зубные щётки висели: каждая - в своей подвеске. По ним можно было догадаться о числе домочадцев, в данном случае - три.
   - Ты кушать хочешь? - спросила она так просто, будто уже много раз делала это.
   Конечно, он был не прочь перекусить, но согласиться сразу посчитал неудобным.
   - Нет. - Сказал он, вытирая руки о махровое полотенце, висевшее справа от бра на специальном полотенцедержателе. Проходя мимо открытой двери, заглянул в комнату.
   - Это - моя комната, - похвасталась она.
   Она была небольшая, может быть, метров двенадцать-тринадцать. На полу был расстелен ковровый палас. Красивая полуторная деревянная кровать, блестя светлым лаком, стояла слева от двери, застланная коричневым плюшем. Над нею на стене висел персидский ковёр коричневых же тонов. Напротив высился большой шкаф, наполненный книгами, а прямо перед окном стоял письменный стол со стопкой книг и тетрадей и окружили его, словно сторожа, два кресла - по бокам и стул с подлокотниками - перед ним.
   - А я хочу... - капризно продолжила она разговор о еде.
   - Ну, иди, ешь. А я посмотрю здесь книги.
   - Я не привыкла есть одна, - не унималась она, - Ты должен составить мне компанию!
   Последнее было сказано столь ультимативно, что, казалось, откажись он снова, и она выставит его за дверь. Пришлось повиноваться:
   - Ну, ладно... Если нельзя по-другому...
   - Нельзя! - недослушав, подтвердила она.
   Но ему нужно было докончить начатую фразу:
   - ... то придётся тогда составить тебе компанию.
   Чувствуя себя не совсем в своей тарелке, пошёл за нею, в подражание китаянкам мелко семенившей красными бархатными шлёпанцами, в столовую. Здесь стол оказался уже накрытым на две персоны: "Ага, вот почему она настаивала!" - решил он.
   Столовая была раза в два больше её комнаты. Как обычно, на её середине стоял стол с полудюжиной стульев с высокими спинками вокруг. Слева у стены покоилось пианино матового темно-коричневого цвета, над которым вздымал волны "Девятый вал" Айвазовского (довольно удачная копия). На инструменте - два золотых канделябра с настоящими зажжёнными свечами. С другой стороны стола у стены высился буфет такого же цвета, что и пианино и, казалось, позвякивал горками посуды и хрусталём, занимавшим верхнюю и среднюю полки. Хрустальная люстра над столом разбрызгивала по стенам разноцветные полоски света. Две кадки с огромными растениями с разрезными листьями стояли с обеих сторон подоконника, дополняя интерьер комнаты для приёма пищи. А между ними удобно разместился диван, обшитый коричневым бархатом.
   Сразу видно, что родители Люси - люди не бедные и жить умели со вкусом. В подтверждение этого на столе в серебряном ведёрке со льдом стояла бутылка шампанского, а посреди стола - пузатая бутылка настоящего "Армянского коньяка высшего качества". Из супницы с накрытой крышкой торчала ручка мельхиорового или серебряного половника, а в небольших тарелочках - нарезанная ломтиками колбаса, буженина и какая-то красная рыба. И завершала парад закусок открытая коробка конфет.
   - Товарищ лётчик, - делая торжественную мину, обратилась к нему хозяйка, открывая пробку на бутылке коньяка, - вы, кажется, сегодня летите не сами, а как я полагаю, вас повезут другие, поэтому предлагаю обмыть наше с вами необычное знакомство, которое, надеюсь, будет иметь не менее приятное продолжение!
   Ну, как можно отказаться от подобного, высказанного божественной хозяйкой предложения, в столь располагаемой к интимности обстановке!..
   Коньяк сразу же согрел его и поднял настроение, заставив позабыть и о выставке, и о некупленой шали, и о дефицитных папиросах. А нескольких рюмок божественного напитка оказалось достаточно для того, чтобы сблизить их, как нельзя ближе...
   И лишь после всего, Виктор вспомнил о некупленных подарках и спросил её, можно ли на выставке купить пуховую шаль...
   - Для кого? - с показной ревностью шаловливо спросила она.
   - Мама попросила...
   - А-а... Что ж ты раньше-то не сказал? Это - не проблема! Мой папуля всё мигом устроит.
   - Твой папа такой всемогущий?.. Или он имеет отношение к торговле?
   - Ага, - имеет...
   - Кто же он у тебя такой?
   - Он - самый главный бухгалтер министерства торговли - Начальник Финансового управления.
   - Ого! Вот оно что!..
   Наконец, он понял, откуда такая достаточность в семье: в жилищных условиях, в убранстве квартиры, в продуктах питания и в нарядах ещё совсем молодой девушки. Но, против обыкновения, его открытие не вызвало ни неприязни, ни пренебрежения к ней самой.
   Буквально, минут через десять они уже обладали адресом магазина, где, оказывается, в Москве всё же продаются пуховые шали. Теперь дело осталось за малым: взять такси и съездить по этому адресу.
   Продолжая разговаривать, Люся вошла в ванную комнату, не закрыв за собою дверь. И ему, сидевшему на кушетке в прихожей, больше похожей на небольшую комнату отдыха, чем на коридорчик в обычной квартире, было хорошо видно, чем она занимается: она сняла свой китайский халат и осталась "в чём мама родила".
   Он невольно залюбовался ею. Его придирчивый и намётанный глаз не нашёл в её фигуре никаких недостатков и излишеств. В результате её спокойных, несуетливых действий она постепенно приобретала вполне цивилизованный вид. И, несмотря на то, что она оказалась не девочкой, она всё больше нравилась ему. Пожалуй, она, действительно, была права: их знакомство обещало более длительное и приятное продолжение.
   До магазина доехали за полчаса. Но там Виктора ожидало серьёзное разочарование. Нет, ассортимент платков был широк и качество их не оставляло желать лучшего, но их цены не укладывались во всю его наличность. Самые большие и красивые стоили вдвое дороже маминых денег, а свои он все почти истратил. Признаться же в том, что у него не хватает денег, было стыдно, как перед продавцом, буквально расшаркивавшимся перед ним, так и перед девушкой, вероятно, полагающей, что "Лётчик высоко летает, много денег получает". И он вынужден был пустить в ход всю хитрость, на какую был способен, всю изворотливость и даже красноречие, чтобы убедить её, что у его мамы особый вкус к вещам, необычный. К примеру, вот этот красивый белый пуховый платок. Буквально летавший в руках продавца, настолько он был невесом, ей не понравится, потому что он очень большой и маркий. Она его даже не наденет и кому-нибудь отдаст. Сама она, пожалуй, выбрала бы вот тот серенький, небольшой.
   - Конечно, зачем покупать вещь, если знаешь заранее, что она не понравится! Купи серенький. Он тоже красивый!.. - поддержала его Люся.
   Но если в магазине всё прошло, более-менее, гладко, то как быть на улице, проходя мимо "Побед", зелёными огоньками зазывавшими прохожих прокатиться? Здесь уже ссылка на мамин характер не годилась, а денег у него только и осталось, что на автобус до Внуково. Пришлось признаться девушке, что может довезти её домой только на трамвае.
   - Не дури! - Возразила она. - У меня с собою нет денег, но мы доедем домой - ты посидишь в машине, а я вынесу...
   Пришлось подчиниться.
   - Во сколько у тебя самолёт? - спросила она в машине, прижимаясь к нему.
   - В девятнадцать...
   - О-о! Времени ещё навалом! - обрадовалась она.
   - Не очень..! - возразил он. - За час до вылета нужно прибыть в аэропорт. А ещё - взять вещи в гостинице,.. да ехать на автобусе не меньше часа. Так что у нас на прощание только-только...
   - Сейчас заедем к нам, пообедаем... и... попрощаемся... - она многозначительно посмотрела на него. - А потом я тебя провожу до самолёта. И не возражай, пожалуйста! По-другому я тебя не отпущу! - заявила она тоном, не терпящим возражений, прижимаясь ещё теснее.
   С мороза рюмка коньяка оказалась, как нельзя кстати. После обеда она заявила:
   - Чур, прощаться по настоящему!..
   - А что, ты передумала провожать меня "до самолёта"?
   - С чего ты взял?..
   - Ну, так и простимся у самолёта.
   - Ах, ты - мой недогадливый!.. - Она положила руки ему на плечи, потом быстро расстегнула крючки на воротнике кителя, а ещё через несколько секунд китель оказался весь расстёгнут. Он понял свою задачу и проделал то же с её сильно приталенной жакеткой и белой кружевной кофточкой...
   Словом, если бы не проворный таксист, то, пожалуй, пассажирский лайнер Ил-12 в тот вечер вылетел бы из Внуково на Адлер с посадками в Ростове на Дону и Краснодаре, недогруженным на одного пассажира.
   Прощаясь с ним у трапа самолёта, куда её пропустили только потому, что она провожала лейтенанта гражданской авиации, она сунула в карман его шинели скомканные купюры и шепнула:
   - Это - тебе в Краснодаре - на такси...
   Он попытался, было, возразить, но она, не вынимая руки из кармана, прикрыла его рот своими губами. Поцелуй получился долгим и горячим.
   - Я буду ждать твоей телеграммы, а потом - письма! - сказала она и легонько повернула его к трапу, и подтолкнула сзади.
   Пока самолёт запускал двигатели и разворачивался, чтобы рулить на взлётную полосу, сквозь слегка запотевшее стекло круглого иллюминатора он до последнего момента различал на тёмном фоне стены освещённого перрона светлое пятно её полушубка...
   Весь полёт он думал о ней. Она очень понравилась ему. Он вспоминал их знакомство с самой первой минуты, удивляясь тому, как всё происходило непринуждённо, само собой. Она сама выбрала его в театральные попутчики, для других сделав вид, будто они давно знакомы. Однако, и в дальнейшем вела себя так, будто они, на самом деле - друзья.
   Эта её открытость, общительность и прямолинейность импонировали ему. А вот её доступность... Он понял, что это - не свойство её натуры: если бы она была такой для всех, он сразу раскусил бы это: его не проведёшь - в этих вопросах он - "дока"! Да, она - не девственница, но он заметил, что опыта в амурных делах у неё нет.
   Между ними сразу установился какой-то необычный доверительный контакт: что-то, похожее на родство душ. Этим, видимо, и объясняется всё дальнейшее.
   У них не было времени, во всём разобраться, но по её поведению он понял, что для неё он - не просто случайная встреча, а что-то более серьёзное и надолго. Похоже, она сразу, как говорят: "с первого взгляда", влюбилась в него и целиком отдалась ему, не беспокоясь о последствиях, так как верила, и считала, что ничего плохого он не допустит. Все её сегодняшние поступки подтверждают это. Наверняка, она знала, что он позвонит, и ждала этого. Потому и не пошла в институт.
   Потом,.. этот неожиданный переход на "ты"... Она вела себя с ним так, будто они много лет были очень близко знакомы... Как с собственным мужем!.. Будто она имела какие-то веские права на него... То есть, вела себя, как хозяйка... Не хозяйка квартиры: а - Его хозяйка!.. Она мягко и красиво командовала им. Даже: "приятно командовала!". Притом, так, кстати, когда по-другому, пожалуй, с ним и нельзя было бы договориться. Взять, к примеру, случай в такси, когда ехали из магазина: - "по-другому я тебя не отпущу..."; или: "Это - тебе в Краснодаре - на такси". Так могли бы сказать только мать или отец, или - очень любящая и заботливая жена!.. Даже близкие друзья никогда не догадались бы предложить денег на такси. А эта не просто предложила, она приказала... нежно, с любовью и в то же время безапелляционно!..
   А её последние слова?.. Они лучше всего свидетельствуют о том, что для неё он - не просто знакомый, а нечто большее...
   Да и сам он... Город, в котором он был впервые в жизни, вдруг стал ему, вроде, как родным... И сейчас, улетая, у него было такое ощущение, будто он оставил там половину себя... Теперь он знал, был уверен, что должен обязательно сюда вернуться!..
   Вот о чём ему хотелось бы рассказать сейчас лучшему другу Анатолию! А ведь он предупреждал, что такое когда-нибудь с ним может случиться!.. Да, друг оказался прав, а он тогда ему не поверил... Неужели - это любовь?!. Ведь, сколько он знал девушек до неё!.. И красивых, и ласковых и, даже, нецелованных!.. Но ни одна из них не западала так в душу, как Люся,.. Люсенька,.. Милочка!.. Какие у неё сладкие губки!.. Всю жизнь целовал бы их, не преставая!..
   Прикрыл веки, и она явилась перед ним в ванной комнате... Ах! Как бы он сейчас обнял её!.. Прижал бы к себе... и гладил бы!.. И ласкал бы!.. И целовал бы..! Хоть лети обратно..!
  
  
   Анатолий чувствовал себя не так уж и плохо, как это преподнесла Виктору Рита. Она воспользовалась вчерашним его обмороком, чтобы не допустить к нему друга, потому что устала от напряжения, ожидая, что, вот-вот, сейчас, он скажет что-нибудь такое, что заставит Анатолия вспомнить свою невесту.
   Пока не появился этот Рыбаков, она даже успела позабыть о её существовании, хотя та, время от времени, и напоминала о себе вежливыми письмами, на которые она и не собиралась отвечать. Она просто тянула время, надеясь до её следующего приезда заполучить его к себе домой, куда вход ей был бы заказан. Она сделает всё, чтобы не допустить их встречи. Ведь смогла же она сделать это тогда и сегодня, сославшись на его состояние.
   Марину она не считает серьёзной соперницей: раз она потеряла ребёнка, значит, теперь её с Анатолием больше ничто не связывает. Она просто даст ей понять, что они - вместе. И посоветует ей забыть о нём, как он забыл о ней.
   Она вошла в палату к Анатолию и спросила, как он себя чувствует.
   - Спасибо, хорошо! - как всегда ответил он, заикаясь. - А что, этот мой друг не придёт сегодня?
   "Помнит!.." - Подумала она.
   - Нет. Он улетел домой.
   - Жаль... А ты знаешь. После его рассказа, я, вроде, кое-что стал вспоминать... Неплохо было бы ещё с ним поговорить...
   - Чтобы опять с тобой случился обморок?.. Нет уж, спасибо! Я и так вчера натерпелась... Ты пойми: в этом вопросе торопиться нельзя. Мы уже убедились, что память к тебе возвращается. Следовательно, по мере выздоровления она постепенно полностью восстановится. И ты пока "не гони лошадей"! Сейчас папа ведёт переговоры с нашим начальством, чтобы тебя перевести на амбулаторное лечение под моим и папиным наблюдением. А это лучше всего сделать, если ты поживёшь некоторое время у нас. Там, в домашних условиях, ты будешь поправляться быстрее. А когда ты окрепнешь и будешь в состоянии сам себя обслуживать, мы тебя пошлём на курорт. Я думаю, что я смогу достать и себе путёвку, и мы бы вдвоём неплохо там отдохнули. Я сама за тобой буду там ухаживать, родной мой! - И "чмокнула" его в губы. На него дохнуло приятным запахом духов, от чего по телу пробежала дрожь. Он обнял её руками ниже талии и притянул к себе.
   - Чу, сумасшедший! - засмеялась она, упираясь руками в койку, чтобы не упасть на него. - Потерпи немного: дома будет всё...
  
   Иосиф Виссарионович скончался пятого марта, так и не придя в сознание. Вся страна была в трауре. Многим казалось, будто наступил конец света. Как жить дальше? Люди, особенно молодые, не представляли себе, что можно жить без него - так серьёзно он вошёл в их жизнь. Да, действительно, как показало будущее, с его смертью закончилось "возмужание" страны, закончился период её восхождения. Кривая укрепления её мощи ещё не пошла вниз, но она уже и не поднималась. Внешне это пока не было заметно, так как страна ещё двигалась вперёд по инерции. Но уже начала осуществляться обширная разрушительная программа Н.С.Хрущёва, целью которой было перечеркнуть, уничтожить всё, что было достигнуто при Сталине, чтобы даже имя его было забыто на веки вечные.
   Всё, что называлось именем Сталина, было переименовано. В городах и сельских населённых пунктах были снесены его памятники, сняты и уничтожены портреты.
   Сразу прекратились, какие бы то ни было, снижения цен. С того момента навсегда было забыто само это понятие, оно заменилось понятием "инфляция". И цены, абсолютно на всё, ежегодно только повышались.
   Во всю мощь стал проявляться авантюризм Хрущёва: Сначала объявили амнистию почти всем заключённым. Страну наводнили преступники рецидивисты. Начались убийства, разбои... Особенно разгул преступности захлестнул южные, то есть тёплые, районы страны. В Краснодаре после наступления темноты небезопасно стало выйти из дома. Но обывателей не спасали и стены собственных домов: почти каждое утро по городу ползли слухи о том, что там или там ночью вырезали всю семью. Трупы убитых по утрам находили на улицах. Людей убивали прямо в трамваях на виду у пассажиров. Невольные свидетели отворачивались, чтобы не остаться без глаз, ибо были многочисленные случаи, когда преступники проводили лезвиями по глазам свидетелей...
   Так выглядел недавний "Народ-победитель!"... Кончилось тем, что под давлением общественности власти вынуждены были восстановить недавно отменённую смертную казнь и вновь заполнить тюрьмы освобождёнными оттуда рецидивистами.
   Были напрочь испорчены отношения с Китайской Народной Республикой.
  
   Дело дошло до абсурда: мясом, молоком и яйцами деревню стали снабжать из города, и если в распутицу развозило дороги, то колхозники оставались без этих, традиционно производимых в собственных хозяйствах, продуктов. В результате, крестьянина вовсе разучили заниматься скотоводством...
   Много и другого вреда нанесло народу и народному хозяйству и, вообще, стране правление этого авантюрного карьериста.
   Гражданский воздушный флот страны тоже не избежал перемен: с плеч его работников слетели самые красивые в Советском Союзе офицерские погоны. Были отменены все звания офицеров гражданской авиации. Знаки же различия остались только на рукавах: золотые и серебряные шевроны, уголками вверх, символизируя никому не понятную систему должностных категорий начальствующего состава, в которой рядовой работник именовался "начальником первой категории", а министр гражданской авиации - "шестнадцатой..!"...
  
   Примерно, через месяц Анатолий переступил порог квартиры профессора Щеглова Геннадия Николаевича. О том, как это было оформлено официально, он не имел и понятия, да, откровенно говоря, это его и не интересовало.
   Рита объяснила. Что хирургическое лечение закончено: кости на ноге срослись на редкость удачно и помехой для допуска к лётной работе перелом ноги служить не может, если он сам не будет лениться и будет разрабатывать травмированные мышцы и связки. Однако, при ходьбе он пока ещё пользовался помощницей - деревянной резной палочкой ручной работы - подарком Риты. Все виды обследования черепа дали положительные результаты: рана затянулась, образовавшиеся рубцы на мозг не давят, нигде никаких гематом не обнаружено. Осталась амнезия. Но это уже не область хирургии. Так что, из хирургического отделения его выписывают и, если он желает, могут перевести в неврологическое... Но лечащий врач там уже будет другой и условия пребывания - тоже другие. Он будет находиться в палате на четыре-пять коек и она, конечно, не сможет находиться возле него. Он может поехать домой и продолжать лечение амбулаторно. Но разве можно сравнить тамошнюю медицину с московской! Здесь его наблюдают и консультируют светила медицины. А что там?.. В Краснодар ему ехать тоже нет смысла: там у него - "ни кола, ни двора", а здесь - она!.. Которая его любит больше всего на свете!
   И, если он даст согласие пожить пока у них, то его постоянно будет наблюдать её папа - профессор нейрохирург. А это на порядок выше, чем просто невропатолог!
   Ему и самому не хотелось расставаться с нею. Он считал, что любит её, и потому не стал противиться её желанию. Понимал: она - врач, знает о его болезни, как ни один другой, к которому он в будущем попадёт. Находиться под её опекой более предпочтительно, да и приятно. И она его тоже любит... Да, официально она замужем, но мужа она не любит и собирается с ним разводиться. Так что, другого решения и быть не может.
   Её отцу ничего не стоило убедить медицинскую общественность в необходимости личной опеки над сыном друга, погибшего на войне. И кому, какое дело до того, что он и видел-то его всего пару раз на родительском собрании в школе, где учились их дети.
   С профессиональной же точки зрения необходимость такой опеки была оправдана: для успешного продолжения лечения Милютина это был наилучший вариант. Но на самом деле его волновала не столько судьба молодого человека, сколько счастье своей дочери, которую судьба во второй раз свела с этим парнем и она во второй раз в него влюбилась.
   Хирурги ведь тоже суеверны! Он и подумал: "А может он, действительно, - её судьба!". Конечно, очень жаль, что его мечта не сбылась! А мечтал он, что у дочери будет настоящая медицинская семья и его зять станет достойным его преемником. Не получилось! Теперь уж пусть будет так, как хочет она сама...
   Нельзя сказать, чтобы Геннадий Николаевич был в восторге от сложившейся ситуации. Но Риту он любил и всегда баловал. Ещё с раннего её детства просьба единственной дочери была для него законом.
   Когда она жила у Уварова, ему её просто не хватало, но он знал, что она всем обеспечена, ни в чём не нуждается и в её семье - порядок. И хотя встречались они раз в неделю, когда по воскресеньям Уваровы навещали их, информацию о ней, о её здоровье и делах он получал ежедневно от самого Андрея Зиновьевича.
   Теперь же обстоятельства изменились: да, дочь живёт с ними, но в дом пришёл чужой человек, к тому же, требующий за собой определённого ухода и особых условий. Когда Рита дома, она сама обхаживает его, но она работает и в её отсутствии все тяготы в связи с его пребыванием здесь ложатся на плечи Анастасии Фёдоровны. Она не жалуется, но он всё время помнит их последний разговор на эту тему и это не даёт ему покоя.
   В прекрасных домашних условиях Анатолий быстро шёл на поправку. В хорошую солнечную погоду он часто выходил в скверик, раскинувшийся возле дома. Сидел на скамейке и увлечённо наблюдал за игрой детей, в ненастье же шёл на кухню и часами слушал рассказы Анастасии Фёдоровны о её жизни, о Рите и её отце.
   Здесь он и узнал подробности о несостоявшемся семейном счастье своей подруги. Говорил он ещё с трудом, поэтому предпочитал больше слушать. А когда приходила Рита, она уводила его к себе, то есть, в свою бывшую комнату, теперь отданную в его распоряжение. Нацеловавшись, она раздевала его, осматривала и проводила необходимые медицинские процедуры.
   Недавно она впервые заговорила с ним о необходимости оформления развода с мужем. Поводом к этому как раз и послужило её же предложение о женитьбе. Понимая, что ему нужно как-то узаконить своё пребывание в их доме, он не возражал.
   Он часто задумывался и над тем, что каким-то образом нужно приобретать себе специальность. Не может же он вечно находиться на положении больного!.. Вот, об этом он и хотел поговорить с Геннадием Николаевичем, попросить у него совета.
   Вечером после ужина он постучал в кабинет профессора. Щеглов сидел за столом, перед ним лежала книга, из которой он делал какие-то выписки. Увидев Анатолия, он отложил в сторону ручку, отодвинул тетрадь, давая понять, что готов слушать молодого человека.
   - Геннадий Николаевич, я хочу с вами посоветоваться, - присел на краешек чёрного кожаного дивана, и, прислонив к нему палку, начал он, заикаясь.
   Я вас слушаю.
   - В последнее время я много думаю о том, как мне жить дальше...
   - Что ж, это вполне закономерно в вашем положении.
   - У меня нет никакой специальности, если не считать лётной, которую я, кстати сказать, и не помню. И даже, если я и вспомню, как я летал, то это ещё не значит, что я ещё когда-нибудь смогу это делать. А мне на что-то надо жить. Не могу же я вечно быть больным!..
   - Да - резонно...
   - Многое из того, чему меня научили в последние годы, я позабыл, поэтому мне сложно ориентироваться в вопросе выбора профессии. Вам, я думаю, виднее, на что я способен в сегодняшнем моём положении.
   - Видите ли, я ещё не думал над этим вопросом. Да и вам, я полагаю, ещё рановато... Но, поскольку вы об этом всё же думаете и уже пришли ко мне, давайте поговорим... Ну, для начала вы должны мне ответить на несколько вопросов:
   Во-первых, кем вы мечтали стать в детстве?
   - Да мечты были разные... Когда был ещё совсем маленьким, хотел стать красноармейцем-конником: ездить на коне в длинной шинели с саблей на боку. Позже, когда уже учился в четвёртом классе и посмотрел кинофильм "Истребители", захотелось стать лётчиком. Тогда все пацаны хотели стать лётчиками. А ещё позже, в эвакуации в школе был модельный кружок. Мы там строили планера... Я тогда увлёкся авиамоделизмом... Мнил, что буду авиаконструктором... Потом увлёкся произведениями маринистов и решил, что буду моряком... В общем, ничего конкретного... А вот, почему попал в лётное училище, не помню. Но, думаю, раз пошёл и окончил, как рассказал товарищ из Краснодара, "с отличием", значит, была цель. Сейчас я пытаюсь читать книги о лётчиках, хочу подчерпнуть из них особенности лётной работы. Думаю, что это мне поможет вспомнить, как летал сам...
   - Об этом мы ещё поговорим. А, кроме того, что вы перечислили, есть у вас какие-нибудь увлечения: музыка, живопись, стихи... ну, и прочее...
   - Да так - бренчал на гитаре,.. пробовал стихи... Но это всё не серьёзно. А вообще, с детства любил спорт: играл в футбол с пацанами с нашей улицы, в волейбол... Зимой - лыжи, коньки... пробовал бокс, но не понравился - бросил.
   - Ну, вот теперь я сориентирован. Ну, и главный вопрос: - Он надел очки и снова снял, отложил. Чувствовалось, что волнуется. - Какие у вас отношения с моей дочерью?
   Анатолий ждал этого вопроса и, в какой-то степени, был готов на него ответить, но, услышав его сейчас, понял, что прежняя заготовка глупа и даже бессмысленна.
   - Мы любим друг друга, - сказал он, немного подумав.
   - И как далеко зашла ваша любовь?.. Не стесняйтесь меня, я ведь врач: мне можно всё говорить.
   - Как только Рита оформит свой развод с мужем, мы поженимся...
   - Ну, мне всё понятно... И ещё: вы не помните, не было ли у вас серьёзных увлечений в последний период жизни, серьёзных обещаний?..
   - Нет, я не помню, кажется, не было...
   - Вы поймите меня правильно: Я - отец и люблю свою единственную дочь больше всего на свете... Вы уже знаете: первое её замужество не удалось и мне очень не хотелось бы, чтобы подобное повторилось.
   - Да, я вас понимаю... Я постараюсь сделать её жизнь счастливой. Вот для этого, я, как раз, и решил поговорить с вами - мне нужна какая-нибудь работа.
   - Мне понятно ваше желание не быть иждивенцем. Это делает вам честь. Но я не просто отец и глава своей семьи, я - врач и это главное. И как врач я обязан сказать вам, что, к сожалению, ваше иждивенчество кончится не столь скоро, как вам бы хотелось. К тому вынуждает ряд важных обстоятельств:
   Во-первых, состояние вашего здоровья ещё не настолько стабильно, чтобы серьёзно говорить о какой бы то ни было трудовой деятельности. Это первый и главный аргумент. Вам, дорогой мой будущий зять, ещё нужно лечиться и лечиться. И я прошу вас: вбейте это крепко-накрепко в ваше сознание. Вы ведь не глупый человек и должны понять, что физическая работа вам сегодня не по плечу. Вы это сами прекрасно ощущаете. А умственная, просто-напросто, запрещена. Вам сейчас совершенно противопоказано умственное напряжение. И ваши попытки читать, я вынужден решительно пресечь и об этом предупрежу и Риту, и Анастасию Фёдоровну.
   Далее: даже, если бы и не было этого главного препятствия, существует ряд объективных обстоятельств, не позволяющих вам сегодня предпринимать что-либо в этом направлении. Коль скоро, ваше лечение не закончено, никакая ВТЭК не примет на рассмотрение ваше дело. Вижу, вы не знаете, что такое ВТЭК... Да, вы не одиноки: многие молодые и здоровые люди даже не подозревают о существовании подобного органа. Это -"Врачебно-трудовая экспертная комиссия", с которой вам теперь часто придётся иметь дело. После лечения вас освидетельствуют на предмет трудоспособности и определят её степень. Из опыта могу сказать, что на сегодняшний день вы - инвалид первой группы, то есть, полностью нетрудоспособны. Задача медицины довести вас, как минимум, до второй группы с ограниченной трудоспособностью. Тогда вам определят пенсию по нетрудоспособности... Правда, прожить на эту пенсию молодому человеку без посторонней материальной помощи, очень не легко. И вам придётся, хочешь-не хочешь, свыкнуться с этой мыслью: вы - инвалид...
   Следующее положение - московская прописка. Возможно, вы помните, что согласно паспортному режиму, проживание гражданина СССР в любом городе без прописки запрещено. Для оформления этой важной формальности даётся три дня. Даже при вашем нахождении на лечении в клинике, ваши паспортные данные были переданы в милицию в паспортный стол, и вам была оформлена временная прописка в Москве. И сейчас вы проживаете у нас по временной прописке. Мы просто не стали ставить вас в известность об этих формальностях, чтобы не забивать вам голову. Временная прописка ограничена сроком до трёх месяцев. Для её продления в Москве, имеющей, как столица, особый статус, требуются серьёзные основания. В данном случае, основанием является ваше лечение. Но, как только оно будет закончено официально, у вас будут исчерпаны и основания. А без прописки вас никто и нигде, ни на какую работу не примет.
   Чтобы трудоустроиться, вам с вашим медицинским заключением из клиники нужно будет поехать к месту постоянной вашей прописки и там во ВТЭК оформить степень вашей трудоспособности. Только после этого вас могут принять на работу, соответствующую степени вашей трудоспособности и только по месту прописки.
   Я объясняю понятно?
   Анатолий кивнул.
   - Вот, когда вы официально оформите ваши отношения с Ритой, я имею в виду ваши брачные отношения,.. тогда у вас будут основания получить здесь постоянную прописку и вам не придётся обращаться во ВТЭК по месту вашей прежней прописки.
   Это всё по данному вопросу. Пока на этом и остановимся... Потом, когда позволит ваше здоровье, мы поговорим с вами и о других проблемах, с которыми вам, по всей вероятности, придётся столкнуться... Да, вам ещё многое придётся усваивать вновь.
  
   Анатолию было очень неприятно признаваться отцу Риты о своей близости с нею. Её родители могут подумать, что, как обычно, инициатива исходила от мужчины, то есть, от него.
   А было совсем наоборот: в первую же ночь, где-то под утро он проснулся от того, что кто-то поглаживал его по плечу и груди. Проснувшись, он не сразу сообразил, где находится и что с ним происходит. Лишь придя в себя полностью, он вспомнил, что спит в доме Риты и, следовательно, это она... Было темно. Он протянул руку и нащупал рядом с собой нагое тело. Оно было мягким и тёплым. Его сразу бросило в жар. Волна дрожи пробежала по всему телу, возбудив чувственность. Он повернулся к ней, взял её в охапку и навалился на неё, забыв о больной ноге, которая тут же среагировала по-своему на грубое обращение хозяина. Из гуди невольно вырвался стон. Но трудно сказать: был ли он от мгновенной боли или от вдруг нахлынувшего порыва страсти. Возможно и то, и другое...
   Рита восприняла его, как "клич к бою", так как была заранее настроена и готова к нему. Страсть её была настолько бурной, что он на мгновение опешил, если не сказать "струсил". Такая бурная реакция женщины была для него непривычной и потому в первый момент показалась довольно опасной. И лишь потом, когда он осознал, что таковы "правила игры", взял себя в руки, дабы не опозориться перед нею. И случилось то, что случилось...
   Подобное стало повторяться каждую ночь, за исключением, видимо, её "критических дней". И её предложение о женитьбе было воспринято, как логическое следствие их отношений.
   Получив его одобрение, она рьяно взялась за бракоразводный процесс со своим бывшим мужем.
   Тому же это, почему-то, не понравилось. И вместо того, чтобы помочь ей, он, стал всячески противодействовать. Возможно, он просто решил подразнить её и заставить понервничать. Однажды он сказал ей:
   - А если я не дам тебе развода?..
   Рита окинула его с головы до ног.
   - Но я, всё равно, с тобой жить не буду! - раздражённо возразила она.
   - Что, уже присмотрела мне замену?
   - Это тебя теперь не касается.
   - В таком случае я принципиально не дам развода и посмотрю, как ты будешь плясать вокруг меня... Мне не к спеху...
   - Ну, и подлец же ты! Наконец, ты открыл своё подлинное лицо, - сказала она, повернулась и ушла.
  
   Спустя несколько дней после прилёта домой Виктор Рыбаков вместе с пилотом-инструктором УТО и авиатехником, прошедшим курсы переучивания, был откомандирован в Киев для получения нового самолёта Ан-2.
   Ждать в Жулянах не пришлось. Самолёт был готов и облётан заводским лётчиком-испытателем. Экипажу предъявили всю необходимую техническую документацию и задание на контрольный облёт на заводском аэродроме.
   Предварительно изучив инструкцию аэродрома и порядка производства на нём контрольно-испытательных полётов, экипаж произвёл несколько полётов "по кругу" с посадками и последующими взлётами, слетал в зону, выполнил положенные для данного самолёта фигуры пилотажа и, оформив документы о приёмке самолёта, вылетел в Краснодар.
   Согласно инструкции по эксплуатации самолёта, штурмана в составе экипажа не было, его функции исполнял второй пилот, то есть, Виктор. Однако, и ведение связи с наземными радиостанциями, так же входило в его обязанности. Перед вылетом в секретном отделе завода он получил список частот радиостанций аэродромов по маршруту полёта, с которыми нужно было вести радиосвязь, и их кодовые позывные. При приближении к зоне каждого аэродрома, экипаж обязан был получить разрешение на вход в зону, а также указание о порядке её пролёта. Должен был доложить о выходе из неё и переходе на связь с диспетчерской службой следующего аэродрома. По прилёте на базу, он обязан был сдать этот список в секретный отдел своего аэропорта.
   Много возни было в полёте с настройкой бортовой радиостанции на частоты наземных станций. Настроившись, нужно было убедиться в том, что это, действительно, та самая станция. Для этого в эфир передавался её позывной и номер своего борта. Если станция отвечала, значит, настроился правильно, если нет, то ищи где-то рядом.
   Радисты гражданских аэродромов работали более дисциплинированно, а вот военные никогда не вели связь в установленном порядке. То ли у них не хватало квалификации, то ли за их работой не было соответствующего контроля,.. но иногда их диспетчера - рядовые солдаты, не всегда имевшие достаточную подготовку, на запрос борта, отвечали, не называя его номера, одним словом: "Разрешаю!..". Кому "разрешаю", что "разрешаю" - оставалось загадкой.
   Наладив связь, Виктор передавал "Земле" условия полёта на заданной высоте, направление и скорость ветра, определённые экипажем, запрашивал необходимые разрешения. Иногда "Земля" изменяла высоту пролёта зоны или давала указание о порядке обхода её, в зависимости от того, какие полёты производились на аэродроме. Всё это отвлекало его от ведения детальной визуальной ориентировки по маршруту. И к моменту, когда процедура радиообмена заканчивалась, он, как правило, терял её, и, конечно, тратил много времени на её восстановление путём сличения местности с полётной картой. К тому же он ещё не приспособился к скорости этого самолёта, которая вдвое превышала скорость По-2.
   Летая над просторами Кубани, он почти не пользовался полётной картой, так как весь район полётов знал наизусть. В отряде на стене висела электрифицированная карта края. На ней в центре каждого населённого пункта имелся электрический контакт, от прикосновения к которому специальной указки загоралась лампочка с названием пункта. Ни один пилот не допускался к полётам, пока безошибочно не укажет названные командиром населённые пункты.
   Здесь же местность, над которой летел самолёт, была совершенно незнакома и при сличении её с картой, часто возникали сомнения в правильности её опознания, что, естественно, он старался скрыть от командира. Дело в том, что полётные карты издавались по данным картографирования десяти-двадцатилетней давности и за это время на земле происходили различные изменения, которые отсутствовали на карте. И только тогда, когда он полностью был уверен в правильности опознания, он вносил поправки в курс следования, если обнаруживалось уклонение от маршрута.
   На каждом новом участке маршрута он обязан был снова определить фактические направление и скорость ветра на высоте полёта и внести эти данные в штурманский бортжурнал, и там же записать расчётное время пролёта следующего контрольного ориентира по маршруту. И если оно совпадало с фактическим временем пролёта, значит, расчётная путевая скорость и ветер были определены правильно, и уточнять их не было необходимости.
   Как бы сложно ни было совмещать обязанности штурмана и бортрадиста, но второму пилоту нужно было ещё и помогать командиру пилотировать самолёт. Последнее требовало значительных физических усилий и напряжения внимания, от чего пилотирующий быстро уставал, и возникала необходимость его подмены. Тогда командир передавал управление Виктору, а сам исполнял его обязанности.
   Теперь от Виктора требовалось точное выдерживание параметров полёта: курса и заданной высоты. Физически это представляло определённую сложность, но зато он отдыхал морально.
   В первый день перелёта они дошли до Донецка, где и переночевали. Следующая ночёвка была запланирована в Ростове на Дону, потому что командиру нужно было, хоть на часок, заскочить домой, повидать семью. Кроме того, утром у него были какие-то дела в УТО.
   Только на третий день шасси их самолёта мягко коснулись поля родного аэродрома.
   Когда зарулили на стоянку, самолёт облепили пилоты и техники. Сюда же пришли и все командиры. Всем было интересно увидеть первенца, кладущего начало полному перевооружению лётного отряда.
   Виктор невольно ловил на себе завистливые взгляды своих товарищей - молодых пилотов, ещё не прошедших переучивания. И, хотя он не был карьеристом, тем не менее, невольно чувствовал, что на целую голову уже стоял выше них.
   Кроме этого, вполне законного чувства, в последние дни он ощущал, что жизнь его стала как-то полнее. Она стала богаче и целенаправленней. И этим, прежде не достававшим для полноты жизни звеном, была его новая московская подруга - его реальная половина.
   Чем бы ни был он занят, мысли его были о ней. До мельчайших подробностей он вспоминал часы и минуты, проведённые вместе, "прокручивал" в памяти все маломальские эпизоды их взаимоотношений, начиная со столь необычного знакомства и кончая грустными минутами расставания. И на ум приходили слова: "моя", "родная", "милая", "желанная", чего раньше он не мог припомнить в отношении ни к одной из своих прежних привязанностей.
   Уже одно то, что, прилетев домой, он тут же "отстукал" ей телеграмму, говорило о неординарности его отношения к ней, о чувстве долга и обязанности перед нею. И это чувство наполняло его, делало значимей по сравнению с собой прежним. А вслед за телеграммой в Москву полетели письма: одно,.. второе,.. третье... А иначе, скажите, для чего существует почта?..
   Как и обещал командир отряда, экипаж, перегнавший первый самолёт Ан-2 из Киева, тут же был откомандирован в ближайший совхоз "Гигант" для проведения весенней подкормки полей. Совхоз, хоть и был крупнейшим в крае садоводческим хозяйством, имел и обширные посевные площади, которые необходимо было подкормить. Для этой цели больше всего и подходил самолёт Ан-2.
   В другое время Виктора Рыбакова - известного в отряде ловеласа - никаким калачом не удержали бы дома... В данном случае под "домом" подразумевается совхозное помещение, оборудованное под гостиницу, где и располагался экипаж самолёта. Даже, несмотря на то, что полёты начинались с восходом солнца и заканчивались с его заходом и на отдых оставалось совсем немного времени, всё это не смутило бы его, и он не пропустил бы ни одного вечернего мероприятия в совхозном клубе, где собиралась вся молодёжь округи, большую часть которой составляли девчата. Но теперь его не волновали ни вечера художественной самодеятельности, ни танцы, ни кинофильмы с многообещающими названиями, ни сами девчата. Все его мысли теперь были о Москве и не только потому, что там лежал лучший друг, но и потому, что там сейчас была его любовь, его мечта.
   Москва, о которой он знал, как о столице государства, в котором жил, но существование которой никак не ощущал, вдруг стала родным городом, без которого терялся смысл его жизни, городом, таким же близким, как и Краснодар. Поэтому он с особым удовлетворением воспринял план командира самолёта на майские праздники улететь в Ростов, где находилась его семья. Рассчитывал он не только на первое и второе числа, но и на девятое, поскольку половину марта и весь апрель экипаж находился в командировках по краю и имел ровно шесть дней законных отгулов за неиспользованные выходные дни. Командир резонно считал, что командование отряда вернёт экипажу эти дни. Конечно, если бы это был не пилот-инструктор УТО, а кто-нибудь из непосредственных подчинённых, командир отряда, возможно, не пошёл бы на такое расточительство, сказав, что "весенний день год кормит!". Но этому он никак отказать в просьбе не мог, тем более, что она была законная.
   Да ещё и не надо забывать, что осенью этот же пилот-инструктор будет проверять технику пилотирования всего лётного состава отряда, начиная со второго пилота и кончая командиром отряда.
   Как бы там ни было, но отпуск на девять дней экипаж получил, и в Москву полетела телеграмма о номере поезда и вагона, в котором жаждущая любви молодая москвичка могла встретить своего суженого.
   Поезд пришёл на Казанский вокзал столицы без опозданий. Несмотря на праздничный день, а может быть, именно, по этой самой причине, на перроне было людно. Среди встречающих Виктор сразу заметил Люсю, потому что она была красивей всех. На ней был темно-синий однобортный костюмчик, с сильно приталенным жакетиком поверх белой блузки и очень откровенной юбочкой, которая только-только прикрывала колени. Возможно, подобный "крик моды" и был простителен в столице, но был бы немыслим в его родном городе, где всё ещё сохранились в свежести строгие казачьи обычаи.
   В этом наряде она была слишком хороша и сильно выделялась в окружающей толпе. На ногах её были те самые импортные чулки "в рубчик", за которыми сходили с ума краснодарские модницы и чёрные лакированные туфли-"лодочки", делавшие их миниатюрными и элегантными.
   Когда на перрон ступил высокий молодой человек в темно-синем костюме и чёрном галстуке под снежно-белым воротником и горевшими золотым огнём погонами на плечах, прелестная девушка, напоминавшая собой легкокрылую ласточку, порхнула к нему и повисла на шее. Он отпустил ручку чёрного чемодана, со стуком ударившегося об асфальт перрона, и обеими руками прижал её к себе так, что "лодочки" замелькали в воздухе. И если бы не чемодан, он так и понёс бы её до самого такси, где уже выстроилась длиннющая очередь людей, желающих поскорее попасть к месту своего назначения. Благо, что парад и демонстрация уже закончились и улицы, прилегающие к центру города, вновь стали проезжими.
   Родители Людмилы уже знали, что к ней приезжает её жених, с которым она переписывалась последнее время и с которым обещала их сегодня познакомить. Ради этого они были вынуждены отменить традиционную встречу с друзьями и провести праздник дома.
   Не будем описывать вдвойне праздничный стол, дорогой читатель, ибо, беря во внимание положение её родителей, я боюсь, что моей, а может быть и вашей, фантазии не хватит, чтобы подобающим образом сделать это. А потому, лучше познакомимся с этими достопочтенными людьми...
   Ну, папу, хоть и заочно, и пусть совсем мало, но мы уже знаем, поэтому знакомство начнём с мамы, тем более, что нормы этики велят поклониться сначала даме...
   Варвара Михайловна - не просто "мама", но и доцент кафедры иностранных языков Института международных отношений. Как видим, и она имеет какое-то, пусть и далёкое, но всё же отношение к торговле и если не знать её близко, как, кстати, и её супруга, то характеристику семье можно дать одним нелицеприятным словом: "торгаши". Но мы потому и решили с ними познакомиться, чтобы не довольствоваться поверхностными определениями.
   Варвара Михайловна - женщина лет сорока-сорока пяти довольно интеллигентной наружности, невысокого роста, хорошо сложена, держит себя независимо, говорит немного и мысли выражает чётко. Её несколько старят очки, но их она носит не постоянно: надевает, когда надо что-либо прочесть или написать. Прислуги в доме нет, следовательно, она ещё и домохозяйка... И всё, что сейчас находится на столе, в основном - плоды её труда. Правда, как и во всех нормальных семьях, когда этого требуют обстоятельства, на кухне ей помогают её супруг и уже взрослая дочь. Несмотря на своё интеллигентское происхождение, дочь свою Людмилу она с ранних лет приучала к домашней работе. "Какой ты будешь женой, -говорила она ей, - если не будешь уметь справляться с домашней работой!". И теперь она может во всём на неё положиться.
   Отец - мужчина выше среднего роста, в меру упитан, но без "брюха", лицо кругловатое, лоб высокий с залысинами по краям. Волосы темно-русые, но кончики висков уже посветлели от вкраплений седины. Он, на вид, лет на семь-десять старше супруги.
   Дома Дмитрий Павлович старается не быть начальником - на работе надоедает... И по всем хозяйственным вопросам полностью подчиняется жене, считая её на этом поприще лицом более компетентным. Однако на этом единоличная власть Варвары Михайловны и заканчивается. Все остальные вопросы в семье решаются строго коллегиально с учётом мнений всех членов семьи.
   Сегодня он в тёмно-серой "тройке", купленной им в прошлом году в Париже. В ней он ходил на демонстрацию. Сейчас же, вместо пиджака, поверх жилета с чёрной атласной спинкой, надет синий в белый горошек фартук. Ввиду дефицита времени он решил не переодеваться и, сняв пиджак, помогал супруге.
   - Как ты думаешь, Варя, это - серьёзно? - Спрашивает он, вытирая глаза носовым платком. Перед ним на разделочной доске - горка лука, нарезанного "соломкой". Такой лук в семье в почёте, особенно, когда он хорошенько вымокнет в яблочном уксусе, а потом, находясь в дуршлаге, примет холодный душ. Потом, когда вся водичка с него стечёт, он годится не только, как приправа к сельди или шашлыку, но и сам может поспорить с любой закуской после бокала сухого белого вина, которым обычно запивается жаренное мясное блюдо.
   - Насколько я знаю свою дочь, думаю, что на этот раз - да!
   - Оно, конечно, романтично иметь мужа-лётчика, но у этой романтики - грустная обратная сторона.
   - Уж не собираешься ли ты её отговаривать?
   - Сначала надо посмотреть, что он за человек...
   - Прошу тебя, Митя: - не вмешивайся!.. Ты же знаешь - она уже... переросток...
   - Вот, с этим я никогда не соглашусь! Мы не в толстовские времена живём, когда старались "пристроить" дочерей, чуть перешагнувших пятнадцатилетие... Наша Люда - не переросток! Ей ещё можно гулять и гулять... А по своим данным она заткнёт за пояс любую семнадцатилетнюю. Да среди знакомых девушек нет ей равных... А сколько парней предлагали ей и руку, и сердце!..
   - Ты, конечно, прав: лучше нашей дочурки я никого не знаю. Но на душе как-то неспокойно: годы летят!.. А в жизни обычно "дурнушки" выскакивают раньше красавиц, да и везёт им на хороших мужчин больше... Вы - отцы - толстокожие и к этому как-то относитесь более спокойно. А мы - матери... Материнское сердце успокоится только тогда, когда дитя будет прилично пристроено... Из выпивки, что собираешься поставить?..
   - А я всё поставлю! Всё, что есть у нас. И посмотрю, на что он "клюнет"...
   - Тебе не надоели твои психологические эксперименты? Ты ведь не собутыльника себе выбираешь и не подчинённого испытываешь, а знакомишься с женихом своей дочери... И учти: не выбираешь, а знакомишься! Выбрала она, а ты принимай такого, каков он есть.
   - Вот, я и хочу узнать, "Каков он есть?"
   - Нет, ты - неисправим... Слышала бы это Люся, она бы тебя до конца жизни не простила... - И в этот самый момент зазвонил звонок. - Вот и они...
   Дверь открыл Дмитрий Павлович. За нею с чемоданом в руке стоял, возвышаясь на целую голову, в общем-то, симпатичный молодой человек в форменном костюме с ярко блестевшими погонами с двумя серебристыми звёздочками вдоль голубого просвета, на голове - широкополая "мичманка" с "нахимовским" козырьком, на груди - круглый синий значок с золотым изображением биплана посреди. - Всё это Дмитрий Павлович зафиксировал в течение секунды, бросив на него беглый взгляд. Возле, улыбаясь, стояла его дочь.
   - Заходите, пожалуйста! - Изобразив на лице добродушную улыбку, проговорил он. Когда гость, войдя, поставил чемодан, освободив правую руку, добавил, знакомясь: - Дмитрий Павлович... - Отец Людмилы.
   Рука гостя была крепкая и сухая. Это понравилось хозяину: -"Первый плюс..." - зафиксировал он про себя.
   - Проходите!.. А это - наша мама - Варвара Михайловна, - показал он на выходившую из кухни жену, вытиравшую о фартук руки.
   - Очень приятно! - прозвучал мягкий баритон, и юноша в галантном полупоклоне прикоснулся губами к её протянутой руке.
   "Второй плюс!" - отметил Дмитрий Павлович, не уловив, с каким напряжением проделал всё это молодой человек, понимавший, что сдаёт первый экзамен перед родителями девушки. Ему впервые в жизни пришлось общаться с людьми столь высокого ранга, занимавшими в его представлении, самые верхние ступени общественной лестницы. Поэтому все слова и движения он тщательно отработал на "предполётной подготовке", лёжа на второй полке плацкартного вагона, пока поезд мчал его к столице.
   Переживала и девушка. Она знала характер отца и потому с замиранием сердца следила за выражением его лица. Но что-либо прочесть на нём она не смогла: он был неплохим дипломатом.
   Пока Виктор с дороги приводил себя в порядок, мать Людмилы в зале заканчивала накрывать на стол. Дмитрий Павлович помогал ей.
   Побрился Виктор ещё в вагоне, а здесь только умылся и, выйдя на балкон, одёжной щёткой, услужливо поданной ему Люсей, стряхнул пыль с пиджака и брюк, а обувной щёткой освежил блеск на своих модельных, совсем не форменных туфлях.
   Она за руку ввела его в зал, где их уже ждали родители. Сели попарно: родители - с одной стороны стола, а молодые - напротив.
   - Ну-с, молодой человек, что будем пить? - Дмитрий Павлович встал, чтобы наполнить рюмки и фужеры.
   Гость, вежливо улыбаясь, ушёл от прямого ответа:
   - Я - человек компанейский и потому заранее согласен с вашим выбором.
   - И всё-таки, что вы больше всего предпочитаете: сухое, сладкое, крепкое..?
   - Опять-таки, на ваше усмотрение... Могу всё: от минеральной воды и до чистого спирта.
   При последних словах Люся торжествующе посмотрела сначала на него, потом - на отца. А отец приплюсовал к характеристике её избранника ещё один восклицательный знак.
   - Ну, что ж, коль выбор за мной, - подытожил Дмитрий Павлович, - тогда начнём с коньячка... А что будут пить дамы?
   - Я - розовый ликёр, - сообщила Варвара Михайловна, пододвинув к нему свою рюмку.
   - А я... - тоже коньячку... - лукаво прищурилась на отца Люся.
   - Ну, хорошо. Только ради праздника, - ответил отец.
   - А у меня сегодня двойной праздник! - слукавила она.
   - Дочка, постыдись! - вмешалась Варвара Михайловна. - Что может подумать о тебе молодой человек?..
   - А он знает, что я пью...
   - Уже?.. - удивился отец.
   - Да-а...
   - Спились, значит..?
   - Да-а!..
   - Ну, ладно. Ради твоего праздника... - Он поднял свой фужер, на одну четверть наполненный коньяком "Наполеон". - Предлагаю выпить за знакомство, за двойной праздник нашей дочурки и за здоровье всех!
   Все выпили и, молча, стали закусывать. Пить Виктор умел. Тут его ничем не обескуражишь, а вот с закуской,.. дело было сложнее! Есть при людях он, как-то, стеснялся, потому и брал себе в тарелку понемножку из того, что стояло ближе к нему. Это не ускользнуло от внимания хозяина.
   - Пьёте вы, Виктор,.. разрешите мне так вас называть?.. - Виктор кивнул, - ... нормально, а вот закусываете... явно слабовато... А вы знаете, как раньше хозяин проверял работника при найме? - Виктор знал эту присказку и, улыбаясь, кивнул. Однако, Дмитрий Павлович продолжал: - А выбирал он по тому, как тот ест...
   - Но мы, Дмитрий Павлович, не работника себе выбираем... - вмешалась Варвара Михайловна.
   - Да, не работника, но мне кажется - зятя... А это поважнее... Или я ошибаюсь?.. - Он вопросительно глянул на молодых, от чего дочь покраснела, а гость спрятал некоторое замешательство за вежливой улыбкой. - Ладно, не смущайтесь! Это я решил вас немного расшевелить. Ну-ка, дочка, поухаживай за гостем! Положи ему язычка,.. поросятинки,.. осетринки... Кстати, как там у вас на Азовском море... осетрина ещё не перевелась?
   - Да, вроде, нет... Я, правда, больше по горным аэродромам летал... А те, что на море летают, привозят... иногда... довольно крупные экземпляры.
   - Бывал я на Кубани,.. приходилось... Благодатный край! Садов много и хлеб у вас отменный... А на чём вы, извините, летаете,.. если это не секрет?
   - Нет, какой же секрет! Я же в гражданской авиации работаю... Сейчас я летаю на самолёте Ан-2, а раньше на По-2 летал. Его ещё "кукурузником" называют.
   - Этот я знаю, а вот, про Ан-2 впервые слышу.
   - Это - новый самолёт, многоцелевой. Конструкторского бюро Антонова. Он может возить пассажиров, грузы, выполнять авиахимические работы: опылять, опрыскивать,.. ядохимикаты, удобрения... Может садиться на грунт, на снег, на воду - хороший самолёт - последнее слово авиационной конструкторской мысли.
   - Вот, вы сказали: "гражданский лётчик", а носите погоны. Значит, у вас есть какое-то звание?..
   - Да, сейчас все виды транспорта военизированы: авиация, железнодорожный, речной и морской. Звания у нас военные, правда, с добавлением слов: "гражданской авиации". Вот, например, моё звание: "Лейтенант гражданской авиации". Есть майоры, полковники и генералы.
   - А воинское звание у вас есть?
   - Да, - тоже лейтенант... запаса...
   - Ну, что ж, лейтенант, давайте выпьем за вашу авиацию. Чтоб летали без аварий!
   - Спасибо!
   - Ну, прекрасная часть человечества, а вы что приумолкли?
   - А мы слушаем вас, сильная часть человечества, - отшутилась Варвара Михайловна. А Люся во время разговора мужчин, не сводила влюблённых глаз с Виктора.
   После обеда мужчины вышли на балкон покурить.
   - А родители ваши живы? - выпуская дым, спросил Дмитрий Павлович.
   - Да, в Краснодаре.
   - Отец воевал?
   - Воевал... от и до...
   - В каких частях служил?
   - В пехоте - матушке...
   - Да, им больше всего досталось.
   - А вы..?
   - Я - тоже... Но не в пехоте. Мне довелось быть "Богом войны"... Но это только так говорится: "Бог..." - красивые слова... А работа шумная и жаркая... И от пехоты мы отличались только тем, что сами в атаки не ходили... А вот отбивать их, приходилось немало. Но самая страшная - танковая... Дважды был ранен... Почти год в госпиталях провалялся. Закончил войну майором... А вот сейчас, видишь, на генеральской должности... Не думай, что я лез по служебной лестнице, создавая себе карьеру... Просто везло: один начальник заболел тяжело - на инвалидность ушёл, меня на его место выдвинули... Были и другие, но почему-то остановились на мне; другой по-старости ушёл на пенсию, а третьего сняли "по служебному несоответствию". Вот, и оказался на самом верху... А в прошлом году большую награду получил: "Звёздочку" трудовую дали, золотую, значит,..
   - О-о! Поздравляю!.. А что же не носите?
   - Неловко как-то... выделяться... Вот, боевые награды - другое дело: там я знаю каждую - за что, а тут: просто работал, как бог на душу положит - не хуже и не лучше других начальников главков... и вдруг - на тебе! - "Герой соцтруда"! Вот, уйду когда на пенсию, тогда надену и снимать не буду, чтобы за молочком или за водочкой без очереди пропускали.
   - Ну, до пенсии вам, мне кажется, ещё далеко. К тому времени можно и вторую заработать.
   - Вторую? Нет. Не та отрасль... А вот за решётку загреметь - запросто!.. - финансы! Чуть где не доглядишь, смотришь, и проворовались подчинённые, да на крупную сумму, а подпись на документе твоя. Так ни за что, ни про что и влипнешь!.. А там - докажи, что не верблюд! Приходится глядеть "в оба...", чтобы "не подвели под монастырь..."!.. А твой родитель, чем занимается? - вдруг резко изменил тему будущий тесть.
   - Прорабом он... на строительстве... а мама - бригадиром на швейной фабрике.
   - Труженики, значит... - и надолго замолчал. Потом, неожиданно, гася папиросу в пепельнице, стоявшей тут же на небольшой этажерочке - А дочь мою любишь?.. Я имею в виду: по-настоящему?.. - и внимательно посмотрел на парня.
   - Люблю... - несколько смущённо ответил, глядя в строгие глаза. И добавил: - Очень!
   - А девок до неё много было?
   - Да, были...
   - Сколько?
   - Не считал... Были...
   - Ну, молодец, что не соврал!.. Люби её - она хорошая! Не как отец, говорю, а как старший товарищ. Понял?
   - Я жениться хочу на ней... - ещё больше смущаясь, сказал Виктор.
   - Жениться? Это правильно. Да ты не смущайся - дело житейское!.. Предложение сделал?
   - Нет ещё... Вот сначала решил у вас спросить... Как вы?..
   - Видишь ли, в принципе, я - за... но мы с Варварой Михайловной тебя ещё, можно сказать, не знаем... Но мы доверяем выбору своей дочери. Она у нас - умница... Как решит, так и будет. Перечить не станем. А вот, о наблюдениях своих могу с тобой, как мужчина с мужчиной, поделиться: любит она тебя. Глаз с тебя не спускает, да и уши нам о тебе прожужжала... Давай, сынок, действуй! - и, взяв его за плечи, повернул к двери в комнату, где на диване мама с дочкой, сидя, о чём-то негромко разговаривали. Увидев вошедших мужчин, они замолчали.
   - Варвара Михайловна и Дмитрий Павлович! Я премного вам благодарен за ваш тёплый приём! Но у меня здесь в Москве есть друг. Он лежит в центральной клинической больнице ГВФ на Соколе... после аварии самолёта. Если вы не возражаете, я хотел бы его навестить и поздравить с праздником. А если Люся не возражает, я бы хотел, чтобы она составила мне компанию. Как вы?..
   - Ой, да что за вопрос! - всполошилась мать Людмилы. - Конечно, обязательно навестите и поздравьте. А я вам сейчас приготовлю для него продукты от нас. Я представляю, как ему надоели больничные харчи... Пусть полакомится! Люсенька, ты поедешь?
   - Да, мамуля...
   - Пойдём на кухню, приготовим передачу.
   - У вас, значит, тоже не всё бывает гладко, - заметил Дмитрий Павлович, когда женщины вышли.
   - Да. Дело было этой зимой. У нас на Кубани зимы, обычно, бывают тёплые. Снег выпадет, полежит пару дней и растает. Так - месяц-два... А в этом году погода, как с ума сошла: морозы - под тридцать градусов. Метель трое суток бушевала, так, поверите, намело аж по самые крыши домов. В самом Краснодаре траншеи, как на войне, от дома к дому прорывали. Выше человеческого роста... Целую неделю не ходил никакой транспорт. И вот, при этом бездорожье, вдруг - команда из Крайкома: срочно вылететь в одну из станиц, где поблизости нет аэродрома, доставить дефицитные медикаменты для девушки в положении, находящейся в критическом состоянии... Прошлым летом мой друг садился на вынужденную посадку возле этой станицы на поле. Он знал, где можно сесть. Кроме того, там живёт его невеста, которая тоже была в положении. Видимо, он решил, что больна именно она. Это пока только наше предположение, так как он сам вызвался лететь. У нас все старые опытные пилоты живут в городе, а так как они ни чем не могут добраться до аэродрома, ибо дорог нет, то ему разрешили лететь. А он жил рядом с аэродромом... Когда он вылетал, погода в станице была хорошая: светило солнце, ветер был слабый. Но на высоте ветер оказался встречный, и он летел по времени в два раза дольше, обычного. К моменту его прилёта поднялся сильный ветер, началась низовая метель. А это - очень каверзная штука, обманчивая: сверху землю и все предметы на ней видно хорошо, а как войдёшь в слой, где снег метёт почти горизонтально, земля теряется из виду и лётчик теряет пространственное положение. Кроме того, оказалось, что правая лыжа шасси провисала, а он об этом не знал. На посадке носок лыжи зарывается в снег и самолёт переворачивается... Разрушается... Друг остаётся жив, но в тяжелейшем состоянии и в коме. Его перевозят в Москву и лечат в ЦКБ ГВФ. Девушку спасают и ребёнка - тоже. А вот, невеста его, узнав о несчастье, бежит в больницу, оступается, теряет сознание. Её председатель колхоза подбирает уже засыпанную снегом. Её отхаживают, но ребёнка спасти не удаётся. Сейчас друг уже чувствует себя неплохо, за его жизнь врачи не опасаются... Я должен его проведать!
   - Да-да, обязательно нужно..!
   - Да,.. так вот, комиссия по расследованию аварии установила, что в момент посадки двигатель не работал, а бензиновый и пожарный краны были перекрыты. Это наводит на мысль: обстановка так быстро ухудшалась, что о повторном заходе не могло быть и речи. И чтобы не подвергать себя соблазну в последний момент прервать заход и посадку, он заранее выключил двигатель и перекрыл бензиновый и пожарный краны. То есть, пошёл на сознательный риск. По словам очевидцев: председателя колхоза и мужа больной, которые встречали самолёт, на земле на расстоянии двух метров ничего не было видно. Они видели самолёт при подлёте и потеряли его из вида после того, как он вошёл в приземный слой метели. Они только слышали, как мимо них с грохотом что-то пронеслось и всё стихло. Кони, запряжённые в сани, от испуга понесли. Хорошо, что вожжи были в руках молодого мужчины, которого лошади потащили. Но он как-то сумел их остановить и успокоить. После этого они начали поиски самолёта. Сначала нашли правое крыло, потом - сам самолёт в перевёрнутом положении и уже потом - пилота, лежавшего ничком. Когда его перевернули, узнали в нём Анатолия. Расстегнули меховую куртку и на груди под курткой обнаружили две коробки с ампулами. Видимо, он надеялся, что под курткой они будут в большей сохранности... Это, конечно, подвиг... Но за этот подвиг, если он выздоровеет, его будут судить...
   - Но ведь он мог и погибнуть...
   - Александр Матросов тоже погиб!..
   - Александр Матросов ценою своей жизни спас жизнь сотне солдат, когда закрыл грудью амбразуру ДЗОТа. А здесь - жизнь за жизнь...
   - За две! Она же родила здорового мальчика.
   - А самолёт?.. Сколько стоит самолёт?
   - Остаточная стоимость около полумиллиона...
   - Вот, видите! Я счетовод... И даже при грубой прикидке не могу согласиться на подобный обмен. А потому считаю: друг ваш был неправ... А что сам он говорит по этому поводу?
   - Да вот, в том-то и беда, что он ничего не помнит. По медицински называется "Амнезия" - потеря памяти в результате травмы головы. А на счёт бухгалтерии, я думаю, вы немножко не правы: вы не учитываете, что ребёнок вырастет и, может, будет гением...
   - Или - бандитом!.. Посмотрите, что творится после амнистии... А ведь вся эта сволочь когда-то была детьми и мы их называли: "Наше будущее!".
   - Я думаю, что в этом виновата война...
   - И не только... В самые лучшие времена, согласно статистике, определённый процент населения становится преступниками. И от этого человечеству никуда не уйти!
   - Значит, по-вашему, коммунизм - утопия?
   - Нет, почему же? Просто, до коммунизма общество не доросло. До него надо дожить, дорасти... Дорасти духовно...
   - А как же - "определённый процент"?
   - А тогда, при коммунизме этому "проценту" не будет стимула: не будет частной собственности, не будет денег... Ведь именно это зло, то есть, деньги, толкает людей на преступления! Наличие собственности, её количество и качество и есть первопричина экономического неравенства в обществе, которое и является побудителем преступности. Ведь не секрет, чем крупнее в стране частная собственность, а следовательно, и социальное неравенство, тем сильнее разгул преступности. Не зря ведь говорят, что преступность - постоянная спутница капитализма. Это его особенность, его признак...
   - Но у нас же нет капитализма, а почему есть преступность?
   - Потому, что мы окружены капитализмом. Ведь не в вакууме живём. Из-за этого окружения, из-за "холодной войны", навязанной нам ИМИ, мы вынуждены пускать огромные ресурсы не на улучшение жизни народа, а на оборону, вооружение. А чем выше жизненный уровень народа при условии отсутствия крупной частной собственности, тем ниже уровень преступности. Это - непреложный закон развития человеческого общества, неоспоримая истина. Хотя я - финансист,.. а может быть именно поэтому, так как лучше многих других знаю,.. что такое деньги... и говорю со знанием дела: деньги - это зло!.. Страшнейшее зло!.. И чем раньше человечество искоренит его, тем оно быстрее освободится от всякого рода преступности. И не верьте тем, кто говорит, что с преступностью можно бороться!.. Я, опять же, имею в виду капиталистическое общество, то есть, общество социального неравенства... Преступность - это следствие... А бороться необходимо не со следствием, а с причинами... А причины, как я уже сказал, это - социальное неравенство! А это уже, дорогой мой, - не политика, а экономика!..
   - Витенька, я уже готова, - раздался голос Людмилы из соседней комнаты, и в дверях появилась её лёгкая фигура.
   - Ну, ладно. Извините меня, пожалуйста! Приятно было с вами беседовать. Но, видите...
   - Да-да, поезжайте! И передайте ему привет от нас и наше восхищение его поступком, хотя, в принципе, как вы знаете, я его не вполне одобряю.
  
   В Москве весна вовсю вступила в свои права. Уже отзвенели капели, отжурчали ручьи и на деревьях в скверике возле дома появились маленькие бледно-зелёные листочки. В парках нет-нет да встретишь, как из свежей раны на берёзе по корявой бледно-серой коре текут на землю её слёзы; а рядом - в кустах валяются грязная литровая банка да смятый лубок, предназначавшиеся для сбора прохладного прозрачного берёзового сока...
   Кто-то неизвестный надругался над природой, а другой - над ним самим... В итоге - захламление и все оказались в проигрыше!..
  
   В свободное время, которого у Анатолия теперь было навалом: - "Бери!-Не хочу!", он любил сидеть на скамейке в скверике и наблюдать за игрой мальчишек в войну.
   Уроженцы военных лет, они, в сущности, других игр и не знали. Вооружившись игрушечными автоматами и пистолетами, которыми в избытке торговали магазины детских товаров, они с криками: "та-та-та...", прятались в кустах, за деревьями и даже за ним, перебегали с места на место, изображая собой солдат или партизан.
   А вот, "немцами" никто быть не хотел, ибо это было таким оскорблением, какого не выразишь словами. Но игра без "противника" не интересна. Поэтому, те, что постарше и сильнее, назначали "немцев" сами. Как правило, это были или маленькие, или слабые, такие, которые по каким-то причинам не могли отказаться от этой постыдной роли...
  
   Предпраздничный день... Сегодня Анатолий написал письмо маме и решил отнести его на почту, находящуюся в соседнем квартале. В одной руке у него трость, опираясь на которую, он регулирует давление на больную ногу и поддерживает равновесие тела в другой - опечатанный конверт.
   Погода хорошая: тепло греет солнце, небольшой ветерок лениво играет полотнищами развешанных всюду флагов.
   Перед тем, как перейти улицу, он пропустил одного "Москвича" и "Победу", ехавшую за ним, и другого "Москвича", пробежавшего им навстречу.
   Убедившись, что ему больше ничто не мешает спокойно перейти улицу, собрался ступить на проезжую часть, как споткнулся о небольшой пенёк, оставленный нерадивыми работниками дорожной службы, выступавший из асфальта тротуара буквально на несколько сантиметров и, потеряв равновесие, растянулся плашмя перед собой.
   Если бы не больная нога, он мог бы подстраховаться и упасть не так жёстко, но из-за неё он оказался совершенно беспомощным и свалился, как куль, расставив руки и выронив вперёд трость, которая, как хоккейная клюшка на льду, проскользила аж до середины проезжей части.
   Лишившись опоры, голова по инерции больно стукнулась подбородком о мостовую. Зубы клацнули, отдавшись болью в мозгах и, как ему показалось, он на очень короткое мгновение потерял сознание.
   Очнувшись, превозмогая боль в ноге, он стал на четвереньки, затем - на корточки и только тогда, опираясь на руки, поднялся. И первым делом огляделся, не видел ли кто его позора. На счастье, никого поблизости не оказалось, и он поспешил за своей тростью, торопясь поднять её, пока не появился какой-нибудь транспорт.
   Совершив удачно эту операцию, он ухмыльнулся: "Приземлился с парашютирования на все три точки!". И вспомнил, как на посадке самолёт, по ошибке пилота высоко выровненный над землёй, с ручкой управления "у пупка", без скорости плюхается на землю. И тут же другая картина "вывалилась" из памяти: чёрное корявое дерево, угрожающе растопырив ветки-лапы, неумолимо движется на него... И вдруг "чья-то сильная рука", словно пушинку, приподнимает самолёт над лесом и, будто играясь, швыряет его через кусты на стерню и он падает на неё, примерно, так же, как и он сейчас - на дорогу возле тротуара...
   И,.. словно из рога изобилия, путаясь между собой и мешая друг другу, посыпались различные воспоминания, от которых в голове загудело... Но тут, разбросав в стороны все ненужные мелочи, перед его взором выплыло любимое лицо с сине-голубыми глазами, излучавшими фантастическое сияние: "Марина..."!.. "Мариночка!.. Где ты?.. Что с тобой?.."...
   И снова побежали картинки одна за другой,.. одна за другой, пока все их не замутила и не закружила белая метель...
   И всё вдруг стало на свои места: "Так вот, о какой аварии всё последнее время твердили ему все: и Рита, и мама, и... - теперь он вспомнил посещение друга - ...Виктор!..
   Сердце сильно заколотилось... "Скорей, скорей, скорей!.. Нужно бежать!.. Но куда?..
   ...Авария!.. Почему все говорят об аварии, а про Марину...- молчат?.. Что делать?.. Куда бежать?..
   Я ведь в Москве...
   ...Рита!..
   Рита говорит о женитьбе!.. А как же Марина?..
   Нужно срочно поговорить с Ритой: что она знает о Марине?..
   ...А сейчас?.. Сейчас нужно дать телеграмму... Боже мой!.. Боже мой!.. Спокойно!.. Спокойно!.. Сейчас... - пока на почту...".
   Забыв опустить письмо в почтовый ящик, он подскочил к столу, запятнанному чернильными пятнами, на котором стояла чернильница и валялись три-четыре ученических ручки.
   Взял со стопки, лежавшей здесь же, телеграфный бланк, быстро нацарапал адрес и фамилию Марины, строчкой ниже написал: "Срочно!"... и задумался. Потом решительно смял листок и положил в карман.
   Взял другой бланк, и написал фамилию председателя колхоза. Попросил, чтобы он срочно сообщил о состоянии Марины на почтовое отделение, "до востребования"...
   Стараясь не потерять ни секунды, сунул листок в окошко и нетерпеливо наблюдал, как миловидная девушка неторопливо, чисто по ученически, считала слова. Потом подняла глаза на отправителя и спросила:
   - Телеграмма срочная?
   - Да-да - срочная..!
   Девушка размашисто вывела в прямоугольнике: "Срочная", пощёлкала на костяшках счетов и объявила:
   - С вас восемнадцать рублей, девяносто копеек...
   И только тут Анатолий вспомнил, что у него нет денег... На всякий случай, пошарил по карманам и вконец расстроился.
   Он вспомнил, что шёл на почту только для того, чтобы опустить письмо - с почты оно уйдёт быстрее... Тогда ни о какой телеграмме он не думал. Всё случилось внезапно.
   - П-п-прошу п-п-про-ще-че-чения! - заикаясь, произнёс он и добавил: -Де-день-г-ги до-дома за-забыл...
   Девушка видела, как растеряно, заморгали его глаза, слышала его заикания...
   - А вы далеко живёте?
   - Не-нет, в-в дру-г-гом ква-р-р-т-тале.
   Она пожалела его:
   - Вы сходите домой за деньгами. А я, раз телеграмма срочная, пока передам её к отправке. И, увидев, как он заковылял, опираясь на палку, крикнула вдогонку:
   - Молодой человек! - Заглянула в бланк. - Милютин! - Анатолий остановился. - Вы, пожалуйста, не спешите! Мы работаем до восьми...
   Домой шёл торопливо, но, дойдя до скверика, замедлил шаги. Посмотрел на часы: до восьми ещё много времени. "Надо подумать, как быть теперь?".
   Сел на свою скамейку, задумался. Положение складывалось сложное. Теперь он знал, понимал, что не свободен, а отношения с Ритой зашли очень далеко.
   И её родители... Они приютили его, относятся, как к родному... И лечение ещё не закончено. Опять же Рита... Неужели никто не сообщил ей, что у него есть невеста?..
   "А Виктор? Он же был здесь и должен был обязательно об этом что-то сказать... О том, что она беременна... Постой, постой! Беременна?.." - Быстро начал считать, загибая пальцы. - "Десять месяцев!..".
   "Неужели Марина?!.".
   "Нет, нет и нет!.. Этого не может быть!.. Боже мой! Да что же это такое?.. Почему никто ничего не знает?.. А может быть, от меня просто скрывают правду?..".
   Мысли одна, страшнее другой, завертелись в голове: "Да, наверное, от меня скрывают, чтоб не расстраивать... Потому и свадьбу задумали... Наверно, я поторопился с телеграммой!.. Надо было раньше сообщить новость Рите и добиться от неё правды... Надо же: и профессор, и профессорша ведут себя так, как будто ничего не случилось. "Как далеко зашли ваши отношения с моей дочерью?". Если бы Марина была жива, она давно уже была бы здесь. Подожди! Какой же я болван! Да, как она может быть здесь, если она только месяц, как родила?.. Но тогда она должна была сообщить, как прошли роды, кто родился?.. Постой!.. Кому сообщить?.. Но ведь Виктор был здесь в начале марта. Как же он ничего не сказал о Марине?". - Мысли кружились... Мысли вертелись... Мысли бежали... -"Боже мой, боже мой!.. Так значит, со мной играют!.. Нет, пока не надо раскрываться... Пока буду подыгрывать им... Завтра или послезавтра должна прийти телеграмма от Мирошниченко. Вот, в зависимости от её содержания и буду действовать. Но Риту сегодня надо как-то не подпускать к себе!.. Сошлюсь на головную боль... И про падение никому - ни слова!.. Всё! -Решено!.. Пойду, отнесу деньги... Да-а, а денег-то, своих у меня нет! Надо просить у Анастасии Фёдоровны... Скажу, что хочу маму и братишку с праздником поздравить... Оно, и правда, надо бы, но тогда нужно много денег... Ладно, они свои, они поймут, они простят..!".
   Видимо, он был неважный актёр, ибо, придя с работы, Рита сразу заметила в нём какие-то перемены. Она стала внимательно к нему присматриваться, что так же не ускользнуло и от его внимания.
   Стараясь вести себя, как обычно, он напрягал усилия и этим ещё больше выдавал себя. Например, чтобы показать, что его ничто не беспокоит, вдруг замурлыкал какую-то, пришедшую в голову, мелодию, чего никогда прежде не делал.
   Когда он ушёл в свою комнату, она подошла к матери и вполголоса спросила:
   - Мама, что-нибудь произошло?
   - Где, когда?
   - С Анатолием что-то ненормально...
   - С Анатолием? Я что-то ничего не заметила.
   - У вас были какие-нибудь разговоры?
   - Как обычно...
   - Никто не приходил?
   - Нет. Правда, он куда-то ходил... Но он каждый день гуляет на воздухе... Не знаю, может, что-нибудь там случилось,.. но он ничего не говорил... Ах, да: попросил у меня денег - двадцать рублей, сказал, что хочет поздравить маму с сестрёнкой... Ну, я дала... А что?.. Неужели..! Неужели он выпил?..
   - Не-ет, тут что-то другое!..
   - Ну, что именно?
   - Вот, "что именно" я и не пойму: что-то он какой-то не такой. Ладно, пойду, поговорю с ним.
  
   Подойдя к Анатолию, она обняла его.
   - Милый, как ты себя сегодня чувствуешь?
   - Нормально... - он пожал плечами.
   - У тебя ничего не болит?
   - Хм,.. когда это у меня ничего не болело? Если бы у меня ничего не болело, я бы сейчас был... где-нибудь... на работе. А то, видишь, прохлаждаюсь дома, как инвалид.
   - Ну, ты, пока что, и есть инвалид... А что сейчас болит конкретно?
   - Да - голова... немного, да и нога... - сегодня много ходил...
   - А ты знай меру, не перебарщивай! От головы можешь выпить аспиринчика...
   - Ой, если б кто знал, как мне надоели все эти аспиринчики, пеницилинчики и стрептоцидики!.. - Посмотрел и понял: "Перегнул!" И, не выдержав её внимательного изучающего взгляда, отвёл глаза.
   - Я тебя сегодня что-то не узнаю: ты - какой-то не такой... Скажи, пожалуйста, с тобой сегодня ничего не случилось?
   - С чего ты взяла?.. Просто,.. видно, устал... Пойду, полежу, может, сосну маленько... А как у тебя на работе?.. Этот штурман из Новосибирска... жив ещё?..
   - Да, жив. Ему сегодня операцию делали: резекцию желудка. Полжелудка выбросили... Думаю, будет жить.
   - Не повезло парню!..
   - Сам виноват. Оказывается, у него были частые изжоги, и он каждый раз глушил её чайной содой. Ваша беда в том, что сами не следите за своим здоровьем и обращаетесь лишь тогда, когда, как следует, запустите болезнь и, когда процесс принял необратимый характер...
   - "Ваша"? Это чья? Моя, что ли?..
   - Возможно, и твоя... Ты, думаешь - исключение? Я говорю о вас, о лётчиках... Обращаетесь поздно, когда уже сделать ничего нельзя.
   Ему хотелось возразить и рассказать, какая у них в лётных подразделениях установилась система медицинского обеспечения и контроля. Он вспомнил, как его однокашник Борис Лазутин, у которого желудок, видимо, был слабоват и не выдержал недоеданий, работы впроголодь. Ведь на ту зарплату, даже вместе с "километровыми" не особенно разбежишься! Вот, и долетался до гастрита. У него начались боли... Ну, он - к врачу: "Болит вот здесь". "Когда болит, - спрашивает терапевт, до еды или - после..?". "И до, и после." - отвечает. Ну, врач, как ему и положено, отвечает: "Будем лечить. А пока я вас от полётов освобождаю: вдруг у вас в полёте, прободная язва случится или ещё что-нибудь!" - и отстранил его от полётов. Послали парня на курорт, полечили там. Приехал поправившийся, но к полётам врачи не допустили. Сославшись на то, что ВЛЭК списала его с лётной работы на полгода. Нужно было ждать ещё около четырёх месяцев. Устроили его техником по ГСМ с окладом четыреста рублей... а ведь, когда он летал, то получал по восемьсот,.. а иногда и больше тысячи, а тут сел на четыреста. Конечно, с питанием стало ещё хуже: за квартиру плати,.. подоходный налог и за бездетность взяли с большей суммы, с той, когда летал и когда на "больничном был". Ясно, что месячного оклада на всё не хватило, так бухгалтерия разбросала всю сумму на три месяца, а тут ещё и за заём удерживают. А на заём-то подписывали тоже со среднего, когда летал... Так что, когда пошёл на комиссию, его послали на операцию и потом списали подчистую. Уехал парень домой к маме и папе и больше о нём никто ничего не слышал...
   Хотел возразить, да вовремя сдержался, а то бы сразу себя и выдал.
   - Ну, ладно, иди отдохни! - согласилась Рита. - Чтоб вечером был "как огурчик"! - и многозначительно улыбнулась.
   Ночью он еще не спал, когда дверь тихо отворилась и она, как всегда, крадучись, на цыпочках подошла к кровати и, скинув халат, привычно скользнула под одеяло. Тело её было тёплое и мягкое, и пахло дорогими духами.
   Она прижалась к нему и в темноте стала своими губами искать его губы. Найдя, стала страстно целовать, одновременно стараясь подсунуть свою коленку под него. Когда она оторвалась, чтобы передохнуть, он попросил:
   - Ритуля, не надо сегодня!
   - Что с тобою, милый? Я хочу тебя!.. - И коленка упорно подсовывалась.
   - Я сегодня плохо себя чувствую...
   Она пощупала руками... Согласилась:
   - Да, ты сегодня явно не в духе, раз я тебя не могу возбудить... Ну, давай поспим... Утром, может, ты себя будешь чувствовать лучше...
   Она снова поцеловала его, но уже без намерения расшевелить. Коленка убралась.
   Положив голову ему на плечо так, чтобы он обнял её, притихла и вскоре уснула. А он ещё долго не мог последовать её примеру, потому что без конца "прокручивал" в памяти всё, что было связано с Мариной. И после каждой "прокрутки" упирался в вопрос: "Что с нею?".
   Сначала он убеждал себя, что завтра или, самое позже, послезавтра, он получит ответ Мирошниченко, но потом вспомнил, что и завтра, и послезавтра - праздничные дни и почта не работает и потому долгожданный ответ может прийти только третьего или четвёртого числа. И значит, раньше третьего ему нечего и "рыпаться".
   Его мучили вопросы, ответы на которые невольно приводили к мысли о том, что Рита знала о существовании Марины. Но почему она ни разу не заикнулась о ней? Неужели потому, что Марина умерла, так и не дождавшись его помощи.
   "Нет, нет и нет!" - упрямо твердил он себе. Но мысль всё время возвращалась к исходной точке: "Марины нет!". А молчание Риты он объяснял соображениями медицинской тактики: как можно дольше держать его в неведении, боясь, что его нервная система может не выдержать столь тяжёлую утрату. Вероятно, тем же объясняется и спешка Риты со свадьбой. Она понимает, что рано или поздно истина раскроется и ему легче будет пережить своё горе, если рядом будет близкий человек - жена и друг, а ещё лучше, если будет ещё и ребёнок. Вероятно поэтому, Рита использует любую возможность, чтобы быстрее забеременеть.
   Тут всё логично. Не вписывается в эту схему лишь поведение будущего тестя: "Какие у вас отношения с моей дочерью?". Ведь если это - согласованная тактика, то совершенно не этично задавать подобные вопросы. Он не думает, что его перевод из клиники сюда не обсуждался на семейном совете, где одним из Ритиных аргументов, обязательно должно было выступить их взаимоотношения и её план выйти за него замуж. Следовательно, о них должен был знать профессор.
   Уснул Анатолий поздно. И как ему показалось, он не проспал даже полчаса, как был разбужен любовными ласками Риты. За окном было ещё темно. Сообразив в чём дело, он застонал. Она наклонилась к нему:
   - Что у тебя болит, милый?
   - Голова-а... - со стоном произнёс он.
   - Признайся, что с тобой случилось вчера?
   Он подумал: если признаться в падении, это ещё не будет грозить ему никакими разоблачениями, только надо постараться не проговориться, о памяти. А сам факт падения может даже сослужить неплохую службу: это будет хорошим поводом для отказа от совокупления.
   - Знаешь, вчера, когда я пошёл на почту, чтобы послать матери телеграмму, при переходе улицы споткнулся о пенёк, оставленный каким-то придурком прямо на тротуаре в месте, где обычно все переходят улицу. Он не высокий, сантиметра три, но достаточный для того, чтобы об него споткнуться... И растянулся прямо на проезжей части!.. Моё счастье, что поблизости в этот момент не было машин! Палка улетела вперёд... Но вот беда: я клацнулся подбородком об асфальт и на какое-то время потерял сознание. Поблизости никого не было. Не знаю, сколько я там пролежал... Когда поднялся, кружилась голова, и внутри звенело...
   - Звенело как: в обоих ушах?
   - Не в ушах! - раздражённо ответил он. - В голове..!
   - Ну, ладно, не распаляйся!..
   - В общем,.. отсиделся я на скамейке в сквере... И перед твоим приходом пришёл домой. Так после этого, болит голова... Короче, чувствую себя неважно...
   - Так что же ты молчал до сих пор? Надо было вчера же сделать тебе рентген...
   - Где?.. В шестом часу?..
   - Ах, да!.. Я забыла. Вчера все ушли рано, и в клинике остался только дежурный персонал... Но, всё равно, папа тебя посмотрел бы, и мы решили бы, какие меры предпринять. Разве можно в твоём положении с этим шутить! Я сейчас же пойду и расскажу папе. Пусть он тебя посмотрит...
   - В таком виде?
   - В каком виде?
   - Вот в таком, каком ты сейчас...
   - Ну, у меня халат...
   - И ты в одном халатике на голое тело выйдешь от меня в такую рань?..
   - Да, ты прав... Ну, дай тогда хоть я пальпирую твой череп...
   - Пальпировать мой "череп!.." ты будешь тогда, когда я протяну ноги!..
   - Ну, извини,.. - голову!..
   - Голову... - пожалуйста!..
   После возвращения с демонстрации, несмотря на усталость, профессор всё же осмотрел его. Задал несколько стандартных вопросов и удовлетворённо отметил:
   - Я не вижу никаких причин для беспокойства. Пойдёмте обедать, а то я серьёзно проголодался... И, конечно, немного устал. Да и не мудрено: считай, километров десять "пробежали". Мне не нравится такой глупый "марафон", когда стоишь-стоишь, а потом бежишь, как умалишённый...
   Стол был накрыт, как в любой выходной день, за исключением небольшого хрустального графинчика посреди стола, да пары бутылок с красным и белым прозрачным вином. У каждого прибора Анастасия Фёдоровна поставила по пузатому фужеру из тонкого стекла на невысокой тонкой ножке и по рюмке аналогичной формы.
   Глава семьи, садясь на своё обычное место, сказал, обращаясь к Анатолию:
   - Вам, мой молодой друг, ещё вчера после вашего происшествия нужно было употребить рюмочку алкоголя для снятия стресса. Но, поскольку вы от нас это скрыли, я думаю, что сегодня это тоже сделать можно, тем более, что для этого есть такой серьёзный повод, как день солидарности трудящихся всех стран...
   - Папа..!
   - Дочка, я знаю, что говорю.
   - Боже мой, да что же вчера такое случилось?.. Я имею право знать об этом? Вчера ты, Рита, вдруг начала задавать мне непонятные вопросы, ничего не объяснив, сегодня Геннадий Николаевич... Я что, в конце-концов, член семьи или домработница?
   - Голубушка, Анастасия Фёдоровна! Ну, что разбушевалась? Никто от тебя ничего не скрывает. Вон, Рита тебе всё объяснит.
   Анастасия Фёдоровна вопросительно посмотрела на дочь.
   - Мама, ну ты же знаешь у Анатолия ещё не прошли головокружения. Вчера, когда шёл на почту, он споткнулся и упал, ударился головой...
   Анатолию не понравилась сама форма разговора: в его присутствии о нём говорили в третьем лице, притом, якобы отсутствующем.
   - Причём здесь головокружения! - недовольно прервал он Риту. - Головокружения ко вчерашнему моему падению не имеют никакого отношения. Если что и имело отношение, так это - головотяпство работников дорожной службы, которые в месте перехода через улицу на тротуаре оставили пенёк, торчащий из асфальта примерно на три сантиметра. Там не только я, но и любой здоровый человек может споткнуться.
   - Да-да, я знаю этот пенёк. О котором вы говорите. Я тоже об него однажды споткнулась, правда, не упала... Так, с тех пор я его всегда обхожу.
   - Ну, всё! Инцидент исчерпан. Давайте поздравим друг друга с праздником и пожелаем всем хорошего здоровья! Оно ещё никому никогда не мешало. Я, как всегда - спирт... И вам, мой друг, советую, только обязательно разведите водой, - сказал профессор, наливая из хрустального графина прозрачную жидкость по рюмкам, - а прекрасной половине, как всегда? Тебе - красное, а тебе - белое?..
   После обеда Геннадий Николаевич ушёл к себе отдыхать, а женщины занялись уборкой со стола и мытьём посуды. Анатолий вышел на балкон, где у него был тайничок в стенном шкафу, где он хранил папиросы и спички. Здесь он потихоньку нарушал медицинское предписание о запрете курения. После такой процедуры он обязательно шёл в ванную, чистил зубы и полоскал рот зубным эликсиром.
   Выкурив папиросу "Беломорканал", он смял окурок, скрутил его и, заложив между большим пальцем и ногтем указательного пальца, щелчком выстрелил с третьего этажа. Для того, чтобы увеличить его траекторию, выбросил вперёд правую руку. Подчиняясь силе толчка, окурок полетел немного вверх, затем перешёл на небольшой участок горизонтального полёта и, описав широкую дугу, скрылся между молодых ветвей берёзы, росшей в ряду своих сестёр вдоль дома, образовывая своеобразную границу палисадника. Следя за его полётом, заметил парочку: мужчину в форме лётчика гражданской авиации и девушку-блондинку, которые скрылись под козырьком крыльца подъезда, в котором жил сам. Из-за скоротечности видения он не успел их разглядеть, но решил, что они пришли к нему.
   Пока, опираясь на палку, он доковылял до прихожей, дверь квартиры затворилась за кем-то из домочадцев, скорее всего за Ритой. Подойдя ближе, он услышал голоса. Голос Риты объяснял:
   - ...к сожалению, его нет дома. - На вопрос мужчины, слова которого он не разобрал, она ответила: - Он уехал домой, к матери. И я даже затрудняюсь сказать, когда он вернётся и вернётся ли вообще...
   Услышанное его ошеломило. Он понял, что речь шла о нём и Рита нагло соврала его товарищу (возможно, это был Виктор) о том, что он уехал к матери. Он толкнул дверь, но она отворилась сама, и он лицом к лицу столкнулся с нею.
   - Ты куда? - зло спросила она. - Нечего тебе там делать!
   Через открытую дверь он увидел, как лётчик, спускавшийся по лестнице, обернулся, и он узнал друга.
   - Ви-т-тя-а! - закричал он через плечо Риты. - П-по-д-дожди-и!
   Молодые люди остановились. Он бесцеремонно оттолкнул Риту из проёма двери и вышел на лестничную площадку.
   - К-ку-д-да в-вы-и?!
   Виктор, а за ним и Люся поднялись обратно. Рита со злостью захлопнула дверь.
   Друзья кинулись в объятья друг друга.
   - П-пой-д-дём-т-те д-до-м-мой... - в волнении проговорил Анатолий, но Виктор удержал его за руку:
   - Если тебе не очень трудно, давай спустимся во двор, посидим на скамейке, - сказал он. - После того, как твоя врачиха соврала, я не хочу её видеть и говорить при ней.
   Спускаясь по лестнице, Виктор представил ему свою спутницу:
   - Вот, знакомься: это моя подруга,.. моя невеста! - поправился он. - ...Люся. Она - москвичка. Я познакомился с нею в свой прошлый приезд к тебе. Помнишь?.. Так что, ты, в своём роде, наш сват, - пошутил он.
   - Очень приятно! - заикаясь, сказал Анатолий, пожимая тёплую руку девушки. - Только такая, как вы могла превратить моего друга - убеждённого холостяка в "жениха", - польстил он ей. Потом, повернувшись к Виктору, толкнул его в плечо. - Ну, а что я тебе говорил?!.
   - Я часто вспоминаю тот разговор, - ответил тот. - Да, ты оказался прав! Я не видел твоей Марины, но теперь понимаю тебя и полностью с тобой согласен.
   - Да-а?!. Что с нею?.. Как она?.. - ещё больше заикаясь от волнения, спросил Анатолий и впёрся глазами в лицо друга, ожидая самые страшные вести...
   - Она - жива, здорова...
   - Да-а-а?.. Ты не врёшь?.. - и слёзы брызнули из глаз. Он обнял друга, прижался лицом к его плечу и затрясся, не в силах сдержать рыданий. Друзья с пониманием смотрели на него.
   Анатолий достал из кармана платок, вытер слёзы и высморкался в него. Потом более спокойно сказал:
   - Пойдём, мне надо сесть...
   Опустившись на скамейку, спросил:
   - А ребёнок?.. - и вновь уставился на друга.
   Для Виктора это был самый тяжёлый вопрос. Он вспомнил, с какой радостью друг ему объявил о беременности Марины тогда в Киеве. Что сказать?.. Как ответить?..
   - Видишь ли, Толик, в прошлый свой приезд я не послушался совета твоего врача и рассказал тебе об аварии. Ты так переживал, что потерял сознание. Сейчас с нами нет никого из медиков, и я боюсь, не повторится ли с тобой снова такой казус... Ведь мы с Люсей ничем тебе помочь не сможем...
   Анатолий положил руку ему на плечо и сказал вполголоса:
   - Говори всё, как есть... Я выдержу... Ведь с тех пор прошло около двух месяцев. За это время меня здорово подлечили и, как видишь перевели на амбулаторное лечение. Так что я уже не тот больной хирургического отделения, который от всякой новости терял сознание. А поэтому говори всё, не скрывая ничего!
   - С ребёнком дело хуже... - сказал Виктор и посмотрел, как отреагирует друг.
   - Говори!..
   - Ребёнка она потеряла... в тот день, когда ты... разбился...
   - Как это произошло?
   - По звонку из отряда тебя встречали: председатель колхоза и муж больной девушки...
   - Ч-ч-то-о? - вскричал Анатолий. Т-так... т-то... н-не... Ма-ма-рин-на была?..
   - Нет, то была другая девушка - её подруга...
   - Т-так... да-даль-ш-ше!..
   - Марина была дома. Ей сообщили, что ты разбился, и что тебя увезли в больницу. Она побежала туда... Ну, если к тебе вернулась память,.. А я вижу, что вернулась... то ты помнишь какая, была погода. Ведь из-за неё и произошла авария. Был сильный ветер, мела метель, видимости никакой! Ты знаешь, сколько времени тебя и самолёт искали председатель с мужем девушки? В двух метрах ничего не было видно... То же творилось и в станице... По дороге она поскользнулась, упала и, видимо, сильно ударилась, раз потеряла сознание. На неё случайно наткнулся председатель колхоза, который шёл из больницы, после того как отвёз тебя туда. Шёл к ней, чтоб, как-то, сообщить ей о случившемся... И наткнулся на неё, наполовину занесённую снегом... Отнёс и её в больницу... Вы лежали в соседних палатах - через стенку. Её тоже долго приводили в сознание... В общем, те лекарства, что ты привёз, пригодились не только больной девушке, но и Марине, а может быть и тебе самому... Она упала на живот... Ну, сам понимаешь..! И ребёнка не смогли спасти... Ты долго был в коме... В Краснодаре не смогли привести тебя в сознание, и решено было перевезти сюда. Ну, а дальнейшее, я думаю, ты знаешь... Да-а, а ту девушку спасли,.. благодаря тебе! Она родила здорового малыша, Сейчас Марина готовится к госэкзаменам, и после школы собирается поступить в мединститут, чтобы у тебя в семье был свой врач... Мы сейчас из клиники, где нам дали адрес профессора, под наблюдение которого тебя перевели. И я очень удивился, увидев твоего "Цербера" здесь. Что она тут делает?
   - Она - дочь профессора Щеглова... - как обычно, заикаясь, ответил Анатолий.
   - Дочь?..
   Установилась некоторая пауза. Потом Виктор спросил:
   - Она здесь живёт? - И получив утвердительный ответ, продолжил: -Ну, теперь кое-что начинает проясняться: значит, тебя перевели, как бы, под наблюдение профессора, а на самом деле, тебя "захомутала",.. извини за моё такое выражение, но другого я просто не подберу!.. его дочь, то есть, твой лечащий врач, которая уже в прошлый мой приезд называла тебя "Толиком"...
   - Я не совсем понимаю, что ты против неё имеешь? Лично я многим ей обязан. В основном, она поставила меня на ноги, она ввела меня в новый для меня мир, заставила поверить, что я - лётчик, потерпевший аварию...
   - Хорошо, объясню... Но прежде - тебе один вопрос: Она говорила тебе о том, что как только у нас узнали твой московский адрес, Марина, сразу же после выхода из больницы, приезжала к тебе и, что твоя врачиха её к тебе не пустила; и о том, что она обещала ей регулярно сообщать о твоём состоянии здоровья, а сама не ответила ни на одно из трёх её писем? Если "да", то, как ты на это отреагировал?.. А если "нет", то чем ты можешь это объяснить?.. Ведь Марина, буквально через неделю, после утраты младенца, ещё не успев окрепнуть, пустилась в такую дорогу,.. а она показала ей "кукиш"!..
   - А она знала, что Марина - моя невеста?
   - Марина даже назвалась твоей женой, но та проверила по паспорту, оказалось, что ты не женат.
   Анатолий задумался: "Вот, ответ на все, мучившие меня вопросы!".
   - Да, я сам вчера и сегодня очень много думал о Марине. Ко мне только вчера утром вернулась память... Случайно... Я шёл на почту, чтобы отправить маме письмо и, нечаянно, споткнулся о пенёк, оставленный на тротуаре в месте перехода через улицу и растянулся на асфальте, ударился головой. И что ты думаешь, когда встал, подумал: "Шлёпнулся с парашютирования на три точки". И тут понеслись воспоминания. Я вспомнил всё: и лётное училище, и краснодарский отряд, и тебя, и всех ребят. И сразу вспомнил о Марине. Думаю: почему мне все напоминают об аварии, но никто не вспомнил о ней? Ведь я же думал, что это ей я везу лекарства... Ну, и подумал, что, разбившись, я не доставил ей этих лекарств, и она умерла, и поэтому все молчат, чтобы не расстраивать меня... Но теперь, после того, что ты сказал, я понял то же,.. о чём подумал ты...
   - Нет, я ещё не сказал тебе, о чём я думаю. Я посмотрел, как она на тебя рявкнула и подумал, что она собирается тебя на себе женить, если уже не женила...
   Анатолий покраснел.
   - Нет ещё... - И надолго замолчал. Потом попросил у друга папиросу, прикурил, глубоко затянулся и, выпустив дым, сказал:
   - Ты прав - собирается...
   - Да, женщина она видная, красивая и фигура, что надо... Но почему она позарилась на тебя? Ведь ты тогда был почти калека...
   - Не "почти", а калека. Я и сейчас ещё, можно сказать, калека... А вообще, это - длинная история...
   - Хм!.. - усмехнулся Виктор. - Ты всего-то здесь чуть больше трёх месяцев... Когда она, эта твоя история, могла стать такой длинной?
   - Начало её простирается ещё в довоенные времена. Мы с нею учились вместе в четвёртом классе, дружили и, притом, неплохо... Но мать её -Анастасия Фёдоровна почему-то решила, что она в меня влюблена, правда и сама она и тогда, и сейчас говорит, что, действительно, была влюблена. И она запретила ей дружить со мной. И Рита, ничего не объяснив мне, прервала нашу дружбу, и стала ходить с пацаном из пятого класса. Я не простил ей измены и стал дружить с Наташкой Никитиной... Ты её знаешь по Киеву... Она не была такой красивой, как Рита, но оказалась "классной" девчонкой, с которой дружить было одно удовольствие. Кстати, потом оказалось, что и она влюбилась в меня... Рита, увидев, что я быстро нашёл ей замену, попыталась восстановить наши отношения, но я её не простил... Потом - война, эвакуация... После войны они оказались в Москве, а её отец стал известным нейрохирургом, профессором... Когда меня привезли в нашу клинику, я был без сознания. А она, оказывается, после института получила направление в эту клинику, скорее, потому, что начальником там -друг её отца. Она меня, конечно, не узнала перевязанного и забинтованного. А когда стала оформлять историю болезни, обнаружила, что это я - её первая любовь. К тому времени она, оказывается, побывала замужем и разошлась и, следовательно, была свободна. Она решила, что раз мы так снова встретились, то это - судьба. Когда я пришёл в себя и увидел молодую красивую женщину, она меня, вдруг, назвала: "Толик, родной!". Потом она мне объяснила, что она та самая "Королева Марго". С которой я дружил в четвёртом классе. Тот период жизни не сгладился из памяти, и я всё вспомнил, правда тогда она была непохожа на теперешнюю. Вот, с этого и началось... Пользуясь тем, что я был неподвижен, уходя домой, на прощание она целовала меня в губы и то же самое проделывала по утрам, приходя на работу. Я так привык к этим поцелуям, что всегда с нетерпением ждал их. Про Марину она никогда ничего не говорила, а сам я вспомнить не мог. Когда меня перевели на амбулаторное лечение, мне нужно было ехать либо к маме домой, либо в Краснодар... Она убедила меня, что до аварии я работал в Краснодаре, да и ты говорил мне то же, когда приезжал. Почему ты тогда не сказал мне о Марине, что она - моя невеста?..
   - Что ты! Под страхом прекратить свидание и не разрешить посещать тебя твой "Цербер" категорически запретила мне касаться этой темы. Ведь, когда я узнал, что у Марины произошёл выкидыш, я спросил её, как мне тебе это сообщить. Она замахала руками: "Что вы! Что вы! Ни в коем случае сейчас говорить об этом нельзя! Когда к нему приехали мать и сестра, они стали ему задавать вопросы, он снова потерял сознание, и мы еле-еле откачали его!..". А когда я тебе напомнил об аварии, тебе стало плохо... Так на следующий день она не пустила меня к тебе. Сказала, что ты плохо себя чувствуешь.
   - Да, я помню этот случай. Но на следующий день я чувствовал себя прекрасно и ждал тебя, а она мне сказала, что ты улетел домой.
   - Вот, видишь, и тут она солгала!.. Это было, как раз, в тот день, когда умер Сталин...
   - Да-да,.. вот, как чудно устроена наша память! А ведь могло и так случиться, что я мог навсегда потерять память о своей прошлой жизни.
   - Толя, ты меня извини, но я никак не могу опомниться от удара, полученного от твоей... Даже не знаю, как её назвать!.. Как назвать её поведение? Чем оправдать её ложь, её меркантилизм?!.
   - Витя, сейчас я тебе не могу ничего ответить. Слишком уж много информации на меня свалилось. Мне нужно время, чтобы всё это переварить. Только тогда я буду в состоянии сделать какие-то выводы... Ты здесь надолго?
   Виктор посмотрел на Люсю.
   - Пока она меня не прогонит.
   Она придвинулась к нему теснее, положила голову на его плечо.
   - Будь моя воля, - сказала, - я бы тебя от себя никуда не отпускала!
   - Да вот, получили мы первый Ан-2. Я с инструктором нашего УТО Богдановым, он недавно перевёлся к нам откуда-то из Сибири, летал за ним в Киев. Пригнали мы его, а летать на нём некому: наши старики ещё не вернулись с переучивания. Я один, окончивший курсы, остался. Так этого Богданова прикомандировали к нам на время, пока наши не приедут. Он - командир, а я у него - второй пилот. Летали на АХР в совхозе "Гигант", который недалеко от Пашковской... Помнишь?
   - Помню.
   - Потом, ещё в двух колхозах... А так как мы работали без выходных на весенней подкормке, по совокупности с праздниками нам в отряде дали отпуск на десять дней. Богданов полетел в Ростов, а я - сюда.
   - Понятно... Счастливчик ты, Витя! На Ан-2 летаешь, а я, вот... Видать, мне это уже заказано..!
   - Что ты, браток, мы с тобой ещё не один миллион километров отмахаем! Всё будет нормально..! Вот, подлечишься... - Он замолчал, вспомнив последний абзац приказа Начальника ГУ ГВФ: "...самолёт По-2 списать, уголовную ответственность пилота Милютина определить после его выздоровления".
   Его "осечку" Анатолий расценил, как неуверенность друга в благополучном окончании лечения.
   - Ну, ладно. Нечего нос вешать. Пойдёмте, я вас познакомлю с профессором Щегловым...
   - Нет, нет и нет! - замотал головой Виктор, вставая со скамейки. - Я туда больше - ни ногой! Ты меня извини, Толик, но я не хочу больше встречаться с твоей "Королевой...". И тебе мой совет: езжай-ка ты к Марине - она тебя ждёт.
   - Я и сам об этом подумываю... Всё-таки, видимо, есть бог на небе... Ведь не споткнись я о пенёк, да не ударься головой именно вчера, я бы сегодня ничего не знал. Значит, и Риту я плохо узнал. Видно, она из той категории, кто для достижения цели не брезгует никакими средствами. Мне только неудобно от Геннадия Николаевича - профессора Щеглова! Он - хороший мужик,.. принял меня, как родного. Каждый день осматривает меня, беседует со мной, советует, что делать. Вот, с ним мне нужно в первую очередь объясниться и посоветоваться...
   - Ну, что? Ты думаешь, что он против дочери что-нибудь скажет?..
   - Не-е, он - мужик объективный, хоть и любит дочь свою. Но уверен: о её проделках он ничего не знает.
   - Смотри, Толя, сам! Я тебя предупредил, своё мнение высказал...
   - Знаешь, Витя, что меня может здесь задержать? - Мои документы. Ведь при мне ничего нет. Я даже не знаю, где мои документы и на все мелкие расходы прошу деньги у Анастасии Фёдоровны. А так при мне нет ни гроша.
   - Я, Толя, об этом не подумал. Вот, при себе у меня двести рублей. Возьми их. И потом я тебе ещё вышлю.
   - Спасибо, друг! В другое время я бы не взял, отказался бы. А сейчас они мне очень кстати... А ты как же без денег?
   - У меня дома... у Люси... есть деньги, мне хватит...
   - А не хватит, я ему дам, - вмешалась в разговор Люся.
   - Вы уже сами зарабатываете? - удивлённо спросил Анатолий, имея в виду её молодость.
   - Пока ещё нет,.. но в деньгах я не нуждаюсь.
   - Вы, наверно, учитесь?
   - Да.
   - И где, если не секрет?
   - Никакого секрета: в МГИМО...
   - МГИМО? Как это расшифровывается?
   - Вы, серьёзно, не знаете?.. - При этих словах Виктор незаметно толкнул её под локоть. - Расшифровывается: "Московский государственный институт международных отношений".
   - И кем же вы будете после его окончания?
   - Я буду экономистом широкого профиля...
   - Политэкономия, значит?
   - Не только... Больше - экономическая политика... А говоря проще: инженером-экономистом, плановиком, преподавателем...
   - Вы меня извините, я мало смыслю в этих вопросах... Мне сейчас ближе медицина...
   - Толя, мы тебя не утомляем? Ты не стесняйся, говори...
   - Нет, ну, что ты! Спасибо тебе! Я много от тебя сегодня узнал, но над всем этим надо подумать,.. переварить,.. обмозговать, а потом уже буду обобщать и делать выводы... Ты понимаешь, я чувствую вокруг себя какой-то информационный вакуум... Чувствую, что-то от меня скрывают, о чём-то не договаривают... Ты лучше расскажи, как там у нас в отряде, как ребята относятся к моей аварии?.. Савельев, наверно, до неба подпрыгнул... Как командиры?.. Наверно, ругают меня, на чём свет стоит? А самолёт, значит, списали, раз авария?.. Сильно я его..?
   - Самолёт списали, потому что он не подлежал ремонту: плоскости отлетели, фюзеляж - в гармошку... А зацепился ты при посадке правой лыжнёй... Так определила комиссия. Видимо, она провисала... В отряде по разному относятся к этому событию: многие тебя жалеют, некоторые, особенно "старички" - хвалят, говорят, что ты - герой. А вот, командиры ругают, видишь ли "безаварийность" им подпортил. Один только замполит тебя защищает. Ребята тоже по-разному... один только комсорг выстаровывается перед начальством, почти на каждом собрании тебя недобрым словом вспоминает. Ну, ты же знаешь, он подхалим хороший... Далеко пойдёт, если милиция не задержит...
   - А причём милиция?..
   - Да это,.. есть анекдот такой про цыгана... Не слыхал?.. Так вот, поймали цыгана, который лошадь украл... Спрашивают его: "Зачем украл?..". А он отвечает: "Не воровал я лошадь". "Как не воровал? Тебя же милиция задержала на лошади!". "Да. А получилось как: иду я по тропинке, а на тропинке стоит лошадь. Как её обойти? Спереди - укусит, а сзади,.. ещё хуже - леганёт. Думал, думал я, а домой надо! Тогда решил через неё перелезть. Когда залез, а она - как понесёт..! Спасибо товарищу милиционеру, что остановил..! А то не знаю, куда бы она меня унесла.".
   - Да-да... Я что-то подобное слышал... - прозаикал Анатолий, смеясь. - Ну, ладно, Витя, спасибо тебе, что нашёл меня! Я думал, что выпьем по рюмочке в честь встречи и в честь праздника, да видишь, как оно получилось! Мне, откровенно говоря, и самому не хочется теперь туда возвращаться. Сейчас неизбежны объяснения, наверно - и слёзы... Но - надо! Надо всё поставить на свои места... Знаешь, мне бы хотелось до твоего отъезда ещё с вами встретиться...
   - Давай так: - перебил его Виктор,- мы завтра часов в одиннадцать подъедем сюда... Как Люся..? - Он посмотрел на подругу. Та кивнула в знак согласия. - Здесь на скамейке и встретимся.
   - Ну, хорошо. До свидания - до завтра!..
   - Ой! - спохватилась Люся. - А передача? - И посмотрела на Виктора, подняв сумочку с продуктами, как бы спрашивая: "Что с нею делать?".
   - Да вот, тут Люсина мама тебе праздничные подарки передала. Кстати, там и бутылочка есть. Мы думали, что ты в больнице... А теперь я и не знаю, что с ними делать.
   - А чего тут думать! Давай бутылочку разопьём! А остальным - закусим...
   Виктор достал бутылку красного вина.
   - Да,.. а как пить будем?.. Стаканов-то нет... С "гырла" неудобно: хоть нас и трое, но мы же - не пьяницы! Возьми с собой.
   - Да нет! Это тоже неудобно... Давай оставим до следующего раза!..
   - Ну, ладно, Люсенька, - повезём назад!..
  
   Возвращался домой Анатолий в тяжёлом настроении. Неизвестно, как поведёт себя Рита. Расскажет ли она о том, что произошло своим родителям? Как они на всё это посмотрят? Самое худшее положение - у него: по настоящему, ему бы следовало уйти отсюда... Но куда?.. Он по уши завяз здесь!.. При нём - никаких документов... Кто он? Откуда? На каких основаниях - в Москве?.. И оставаться теперь, непонятно, на каких основаниях?.. Официально, он - на лечении. Причём, не его была инициатива переезжать сюда: его убедили, что это - самый лучший вариант... Для кого?.. - Предполагалось, что для него,.. а оказывается, - для неё, для Риты!.. Как вести себя с нею, ему понятно, а вот, как - с профессором? Если он знал мотивы всего этого - одно дело... Но ему кажется, что и его подставила Рита, то есть о своей задумке женить его на себе, она отцу ничего не говорила... И он не знал, да и сейчас, вероятно, не знает, что у него есть невеста. Ведь не зря же он спросил тогда: не давал ли он кому-нибудь серьёзных обещаний? Ведь надо быть законченным подлецом, чтобы, зная всю подноготную, задавать такой вопрос! На такого он не похож... Он имел возможность не раз убедиться в его исключительной порядочности. Даже мать её, хотя она всегда держит сторону дочери, вряд ли знает все тонкости этого дела, и вряд ли поддержала бы дочь, знай она всё... Почему Рита поступила так подло? Неужели она так сильно "втрескалась" в него?!. Или, всё же, прав Витя, считая, что она из той категории людей, которые не задумываются над средствами для достижения своих целей?
   Войдя в квартиру, дверь которой открыл своими ключами, он тут же увидел Риту - она ждала его. Она, молча, смотрела на него, стараясь определить, что нового ему стало известно от Рыбакова, которого инстинктивно недолюбливала. Он так же, молча, прошёл мимо неё и вошёл в свою комнату. Она последовала за ним. Он устало сел на кровать и облокотился на подушку. Ему хотелось лечь, но мешало её присутствие.
   - Я хочу отдохнуть, - сказал он, заикаясь, не глядя на неё, давая понять ей, чтобы она ушла.
   - Хорошо, отдыхай, но прежде... Я ещё не жена тебе,.. но твой лечащий врач! И на этом основании имею право спросить тебя: о чём вы говорили?.. Почему такой вопрос? Да потому, что выглядишь ты очень плохо и мне необходимо знать "почему?"
   И в их диалоге повисла пауза, которую он прервал вопросом:
   - А как ты думаешь?
   - Я сказала им, что тебя нет потому, что не хотела вашей встречи. Хватит с меня того, что произошло с тобой после его последнего посещения. Я не желаю, чтобы ты вновь впадал в кому... Тебе хорошо: ты не знаешь, что это такое. Ты, просто, теряешь сознание и всё. А вся тяжесть, вся ответственность ложится на меня. У меня тоже есть нервы и предел терпения.
   - Если я со своими болячками надоел тебе, скажи прямо, и я уеду домой к матери.
   - Ты мне не надоел. Я люблю тебя! А надоели мне твои сослуживцы...
   - И многих сослуживцев ты знаешь?
   Молчание...
   - А кто тебе дал право решать за меня: с кем мне можно встречаться, а с кем - нельзя!..
   - Мой диплом врача дал это право. И пока ты находишься на лечении, я буду решать этот вопрос! Вот, когда я закрою твой больничный лист и распишусь под твоим диагнозом и предписанием о дальнейшем твоём лечении, тогда я сниму с себя эти полномочия и передам их другим врачам. Но, поскольку мы с тобой собираемся пожениться, то, как будущая твоя жена, я имею определённые права вмешиваться в твою жизнь и высказывать своё мнение о твоих знакомых...
   - Ладно, пользуйся своим правом, только дай мне сейчас отдохнуть. Потом поговорим.
   Она вышла, притворив за собой дверь, но пошла не к матери, а тихо постучала в дверь отцовского кабинета. Услышав разрешение, неслышно вошла и плотно затворила за собой дверь. Отец, увидев её, поднялся с дивана.
   - Я тебя разбудила? - сказала она, садясь рядом.
   - Нет, я уже не спал. После обеда меня сморило... Наверное, усталость и спирт... Я хорошо отдохнул и теперь свеж, как огурчик...
   - Папа, я к тебе вот, по какому вопросу: после того, как ты ушёл к себе, к нам позвонили. Я вышла и увидела сослуживца Анатолия, который уже однажды приезжал к нему в клинику. Я тебе рассказывала, как после разговора с ним, с Анатолием чуть снова не случилась кома. Он пришёл с какой-то девахой... Я не хочу, чтобы Анатолий с ним встречался, боясь повторения неприятности... Ну, ты понимаешь: ещё рано ему... Короче, я им солгала, сказала, что его нет дома, что он уехал к матери, и я не знаю, когда вернётся. Я понимаю, что поступила нечестно, но этому есть оправдание. Они стали уходить, когда на площадку вышел Анатолий и вернул их. Ты понимаешь, моё положение? Я вынуждена была уйти. Но в окно я увидела, что они пошли в скверик и там долго разговаривали. О чём, я не знаю. Но вернулся он хмурый, не стал со мною разговаривать, сославшись на усталость, и пошёл к себе. Что мне делать? Посоветуй, папа!
   - Да, ты совершила нечестный поступок. Если всё так, как ты сказала, поговори с ним, объясни...
   - Я пыталась. Он не хочет слушать.
   Отец задумался.
   - Ладно, пусть отдохнёт, я сам с ним поговорю. Не переживай! Иди тоже отдохни...
   Часа через два после этого разговора Геннадий Николаевич постучал в дверь Анатолия и, не ожидая ответа, вошёл к нему. Увидев профессора, Анатолий встал.
   - А я сам хотел зайти к вам, да вот, собирал в "коробочку" мысли для серьёзного разговора. Садитесь, пожалуйста! - обратился он первым к нему.
   - Ну, если для серьёзного разговора, тогда пойдёмте ко мне в кабинет. - ответил профессор, ставя на место стул, пододвинутый к нему Анатолием.
   В кабинете он сел в кресло на своё обычное место за столом, а Анатолий устроился на диване.
   - Я вас слушаю.
   Его слова прозвучали как-то более официально, чем при обычном разговоре с ним, что несколько поколебало желание Анатолия откровенничать с ним "по душам", начистоту. Он задумался: следует ли говорить сейчас обо всём, что произошло? Вспомнились слова Виктора: "Ты думаешь, он что-нибудь против дочери скажет?".
   Если Виктор прав, то он зря затеял этот разговор. Но Геннадий Николаевич ждёт. Ему что-то надо сказать, а заготовок на такой случай у него не было... Скорее всего, раз он сам зашёл, то он уже проинформирован Ритой, притом так, как нужно ей. Но что ему известно?..
   Знает ли он о Марине?.. Если нет, то это будет хорошая "бомба"! Поэтому целесообразно говорить всё, как есть, ничего не скрывая, а уж он пусть сам соображает, где правда, а где нет. Но надо сделать вид, что он не догадывается о его информированности.
   - Я хочу посоветоваться с вами... Именно с вами, потому что я уважаю вас, потому что я знаю вас, как честного и справедливого человека. Но всё, что я вам сейчас скажу, я прошу, чтобы это пока осталось между нами. Почему? - Вы узнаете из содержания моего рассказа. - Он замолчал, вопросительно глядя на Геннадия Николаевича.
   - Хорошо. Из содержания вашей информации я определю, насколько аргументирована ваша просьба.
   - Как вам уже известно, я вчера упал и ударился головой. Об этом знают все. Но никто не знает, я говорю о членах вашей семьи, что после этого сотрясения ко мне вдруг вернулась память...
   При этих словах профессор улыбнулся:
   - Я ожидал такого развития ситуации и если бы вы не упали, у меня была запланирована имитация подобного сотрясения. Но когда вы вчера проинформировали о случившемся, и умолчали о рецидиве вашей памяти, я подумал, что у вас другой случай. И как видите, моё предположение было верным, но случай опередил меня. Ну, хорошо. Слушаю вас дальше.
   - Для вас, наверно, интересны мои ощущения после сотрясения?
   - Да, обязательно...
   - Так вот, первое, что пришло мне на ум сразу после того, как я поднялся и подобрал свою трость, это было сравнение моего падения с посадкой самолёта "с плюхом". Это, когда по ошибке лётчика самолёт при посадке выровнен над землёй высоко, руль высоты полностью взят "на себя" и самолёт без скорости падает "на три точки": на два основных колеса шасси и на хвостовую установку. После этого пошла череда всевозможных воспоминаний... Чувствовал себя сразу неважно: появился шум в голове, звон в ушах, небольшая тошнота. Придя в скверик, я сел на свою скамейку, то есть, на скамейку, где обычно сижу в хорошую погоду... Отсиделся, успокоился и стал вспоминать тот период жизни, до аварии, который почему-то выпал из моей памяти после злополучного происшествия. Мне трудно говорить, да и многое из того, что мне пришло на память, к нашему разговору отношения не имеет. Начну с вынужденной посадки, которая произошла летом прошлого года на том самом месте, где через полгода я разбился: Под вечер, когда я возвращался на базу, у меня отказал мотор. Погода была хорошая, но подо мной кругом был лес. Сесть на вынужденную ну, совершенно, негде. Впереди справа, километрах в пяти, лес заканчивался. Туда я и направил самолёт. Но вижу, что высота падает быстрее, чем приближается край леса и прямо передо мной на меня движется чёрное дерево без листьев. Скорость на пределе, отвернуть нет возможности. Вот в этом дереве и находилась моя смерть. И когда до него оставалось метров пять, вдруг, откуда ни возьмись, появился вихорёк. Он подхватил самолёт и кинул его вперёд на стерню. И он сел "с плюхом". Пробежал несколько метров и остановился... Короче, пока из Краснодара прилетели наши спецы и отремонтировали мотор, я пробыл в станице, которая находилась рядом с этим местом троё суток. И познакомился с девушкой такой красоты, какой я отродясь не встречал. Мы влюбились друг в друга... Не буду уточнять, как это случилось, хотя сам случай и достоин, если не романа, то хотя бы повести или, на худой конец, неплохого рассказа. Видите ли, не влюбиться в неё просто невозможно! Мне крупно повезло. Да, "повезло!". По другому не скажешь. Потому что любить и быть любимым ею - огромное счастье! Девушка - круглая сирота, но строгих нравов, очень смелая и умеющая постоять за себя. И хотя она, как говорится "писаная красавица", но станичные парни боятся её, как огня. Мне повезло: она ответила мне столь же огромной и страстной любовью. Через три дня я улетел. Мы договорились о встрече, но по прилёту на базу я узнал, что меня на следующий же день направляют в Киев для переучивания на новом, более современном, типе самолёта - Ан-2, конструкции Антонова. Может, слышали?..
   Профессор покачал головой.
   - Времени, чтобы встретиться с нею, у меня не было. Его хватило лишь на то, чтобы написать ей большущее письмо, которое я отправил с вокзала. А по приезде в Киев, дал телеграмму с моим адресом. И началась переписка. Во втором или третьем письме она написала, что у нас будет ребёнок. Учился я с моим лучшим другом - Виктором Рыбаковым, который сегодня приходил ко мне со своей невестой. Мы с ним обмыли это радостное событие... Переучивание заняло почти полгода. Прилетели мы домой в начале января. Так как в отряде ещё не было новых самолётов, нас снова оттренировали к полётам в зимних условиях на нашем По-2. Я собирался взять отпуск дня на три, чтобы съездить к ней и забрать её. Но на следующий же день, вернее, даже ночью, началась пурга. Три дня и три ночи снег падал не вертикально, а горизонтально. На памяти старожилов подобных явлений на Кубани никогда не было. В станице Пашковской, где наш аэродром, дома с восточной стороны замело под крыши. У кого двери были с той стороны, тех пришлось соседям откапывать. Из города звонили, что все улицы замело почти до второго этажа. Транспорт не ходил. Люди прокапывали траншеи между домами выше человеческого роста. Между прочим, в этих условиях Крайком ВКП(б) работал круглосуточно. Мы из станицы шли на аэродром, перешагивая через провода, а столбы телеграфные торчали из-под снега примерно на метр. Придя на аэродром, мы стали откапывать помещения лётного отряда. Потом - каждый свой самолёт. Но поступила команда от командира отряда по телефону: откопать три самолёта санитарной авиации. Лопат на всех не хватало - работали посменно по полчаса. Я отработал полчаса и пошёл греться в помещение лётного отряда. Погода была ясная, но морозная: тридцать градусов!.. И в это время от командиров, проходивших мимо меня, я услышал название станицы, где жила Марина. Я заинтересовался и пошёл за ними. Они говорили, что от Крайкома поступила команда срочно доставить туда дефицитные медикаменты для восемнадцатилетней беременной девушки, находящейся в критическом положении. Прямо так и передали: если медикаменты не доставят, то она умрёт. Двое лыжников из города уже везли эти препараты. Я решил, что больна моя Марина... А из лётчиков, прибывших в тот день на работу, никого не было допущенных к полётам и с подбором посадочных площадок с воздуха, так как все "старички", то есть, опытные пилоты живут в городе, а молодёжь - в станице, на частных квартирах, поближе к работе. Лишь я знал, где можно было сесть возле станицы. В порядке исключения, мне было разрешено выполнить это задание. При вылете погода на аэродроме и в станице была лётная. Взлетал я тяжело: лётное поле со стороны казалось ровным, но оказалось на нём много застругов и других неровностей. Спасли лыжи: они длинные и как бы скрадывали эти неровности. В общем, взлетел, набрал высоту, но оказалось, что на высоте полёта ветер был встречный и, притом, сильный. В процессе полёта он всё более усиливался. Я добирался более полутора часов, хотя в обычных условиях лететь туда не более сорока пяти минут. С воздуха населённые пункты трудно было узнать: я летел с востока и до момента, пока не пролетишь станицу, домов не было видно. Они были, как в капонирах: с запада их видно, а с востока - нет... К моему прилёту в станице поднялась метель. Но земля просматривалась хорошо. По правилам я должен был пролететь над площадкой на высоте пятидесяти метров, затем сделать круг и уже потом садиться. Но, делая контрольный заход, я увидел, что край леса впереди на глазах исчезает. И я понял, что метель через минуту закроет площадку, где я видел, меня уже ждут, и я не смогу сесть... И тогда Марина, за жизнь которой, я, не задумываясь, отдал бы свою, погибнет... - Он остановился, пережидая могущие, вот-вот, вырваться наружу рыдания. - Тогда я сделал маленький кружок, но, несмотря на это, меня далеко отнесло. Снижался я на взлётном режиме. Леса впереди уже не было видно. Я принял решение сесть, во что бы то ни стало. Коробки с ампулами я сунул за пазуху меховой куртки для большей сохранности. И чтобы не "смыкать", перед входом в снежную массу я выключил двигатель, перекрыл пожарный и бензиновый краны, выключил оба магнето, чтобы уменьшить вероятность пожара в случае поломки самолёта. Войдя в слой бурлящего снега, я потерял всякую видимость и садился наощупь, но так как ветер швырял самолёт, как щепку, я не смог его приземлить нормально, тем более, что не видел земли. Я только ощутил удар и потерял сознание. Очнулся я, только здесь, на Соколе... Сегодня ко мне пришёл мой друг Виктор Рыбаков со своей невестой. Он рассказал мне, что было после. Оказывается, болела не Марина, а её подруга. Встречали меня председатель колхоза и муж больной. Они видели меня до тех пор, пока я не вошёл в снежную массу, а потом потеряли. Они слышали, как что-то мимо них с грохотом пронеслось. В двух шагах ничего не было видно. Долго искали самолёт, сначала нашли одну плоскость, потом сам самолёт перевёрнутый, потом метрах в двадцати - и меня. Председатель перевернул тело и узнал меня. Был ошеломлён. Потому, что ждали меня дня через три, не раньше. А тут ещё все дороги замело. Значит, я приеду не скоро. И вдруг я - вот он!.. - разбился!.. Повезли меня в больницу. Весть об аварии быстро разнеслась по станице. Дошла она и до Марины. Она побежала в больницу. Но ветер был такой сумасшедший, что сбивал людей с ног. Она оступилась, упала и потеряла сознание. Её занесло снегом. Возвращаясь из больницы, председатель задумался: как сообщить Марине о случившемся? Он всегда её опекал, как свою дочь, потому что в молодости любил её мать, которую Марина сильно напоминала. Вдруг он наткнулся,.. - Снова пауза... - как ему показалось, на труп. Откопал и пришёл в ужас - это была она! Её тоже пришлось принести в больницу, и мы оба без сознания лежали в соседних палатах. Когда она пришла в себя, меня уже увезли в Краснодар. Ей сообщили, что она потеряла ребёнка. У неё было двойное горе. Через несколько дней председатель колхоза позвонил в отряд и ему сказали, что меня увезли в Москву, дали адрес клиники. Ещё полностью не оправившись, Марина поехала в Москву. Рассказала начальнику клиники свою историю и попросила, чтобы её допустили ко мне. Я уже к этому времени вышел из комы. Начальник клиники разрешил ей свидание, но Рита её не пустила ко мне, сказав, что я ещё в коме... Да, когда она просилась ко мне, она назвалась моей женой, а Рита сказала, что по паспорту я - не женат. Когда она уходила Рита пообещала ей регулярно сообщать о моём состоянии. Но не ответила ни на одно из трёх её писем... В начале марта, командование отряда, узнав о том, что я пришёл в сознание, направило ко мне Виктора Рыбакова, но я его не узнал. Поэтому председатель колхоза посоветовал Марине воздержаться от повторной поездки в Москву. Можете представить её состояние, если бы я её тоже не узнал?!. А вот Риту, я узнал. Вернее она напомнила мне о нашей былой дружбе, когда мы вместе учились в одном классе. То время я помню хорошо. С первых же дней она вела себя со мной, как близкая подруга. Целовала меня, приходя на работу и, уходя домой. Я привык к её поцелуям, ждал их. Между нами установились любовные отношения. Когда меня перевели сюда, в первую же ночь она пришла ко мне в постель... Я прошу прощения, что говорю с вами - её отцом - так откровенно о наших интимных отношениях, но я хочу, чтобы между нами не осталось ничего недосказанного... Вы сами понимаете: физически я уже был здоров (периодические головные боли и костыли в постели роли не играют)... Вот так мы и живём до сегодняшнего дня. Этой ночью под предлогом головной боли я её не подпустил к себе. И она проспала рядом со мной. Сейчас, как вам известно, она форсирует оформление развода со своим мужем, и мы планировали, как только она освободится, пожениться... Что мне делать теперь, когда я узнал правду, которую Рита от меня так тщательно скрывала? Её ещё можно было бы простить, если бы она не знала о существовании Марины. Но она знала. Виктор Рыбаков говорит, что спрашивал её, как мне сообщить о том, что случилось с моей невестой и, что она потеряла ребёнка-сына. Она замахала руками: "Ни в коем случае не говорите ему! Это может отрицательно сказаться на результатах лечения!". В принципе, она была права. Но это же доказывает и то, что она знала о моей невесте и о том, что с нею произошло... Не понятно только, как могла врач, давшая клятву Гиппократа, так холодно и безразлично отнестись к горю, сироты, и так обиженной судьбой?.. - Ему снова пришлось остановиться, чтобы проглотить подступивший к горлу комок. - Создаётся впечатление, что она хотела поскорее выйти за меня замуж, пока я не вспомнил, что у меня уже есть невеста, ради которой я пошёл на риск, и из-за чего она потеряла ребёнка. Неужели она считала, что я никогда не узнаю правду? Ведь она - специалист. Знала, что память ко мне вернётся и, даже, убеждала меня в этом... Неужели она думала, что, узнав правду о её поступке, я её прощу... и буду продолжать жить с нею, как ни в чём не бывало?.. Да, я её люблю и, пока я не вспомнил о Марине, я считал, что она - единственная на свете, кого я люблю. Но теперь я знаю о Марине, о своих обязательствах перед нею и о той большой любви, которая существует между нами... Так подскажите, как мне быть? Вы - человек, умудрённый жизнью и, самое главное, как я успел заметить - человек справедливый... Я думаю, вы дадите мне правильный совет.
   Профессор молчал. Он опустил голову, и Анатолию не было видно выражения его лица. Потом он поднял на него глаза. Лицо его показалось Анатолию уставшим и постаревшим.
   - Вы говорили с Ритой об этом? - наконец, спросил он.
   - Нет. Я решил сначала посоветоваться с вами.
   - Она сегодня призналась мне в обмане вашего друга, - начал он. - Довольно убедительно объяснила своё поведение. Однако, я сказал ей, что она поступила нечестно, а потому и непорядочно. Она это понимает. А вот, всё остальное, о чём вам рассказал ваш друг, для меня ново и, признаюсь, ошеломило меня. Неужели столько лет, занимаясь её воспитанием, я так и не узнал до конца свою дочь?!. Ведь никогда раньше она не была такой. В необходимости вашего перевода к нам она убедила меня из медицинских соображений. Сказала, что любит вас. Я понимал, что последнее обстоятельство было её главным аргументом. Ведь не будь его, ну, какой медик взял бы к себе домой больного, переведённого на амбулаторное лечение? Понимая всё это, я перешагнул через этические нормы и, в свою очередь, убедил своих коллег, что поступаю так из гуманных соображений. Я сказал, что вы - сын моего друга, погибшего на войне, хотя видел вашего отца всего пару раз на родительских собраниях в школе. Я тоже не хочу, чтобы между нами осталось что-либо недосказанное. И теперь я понял, что она использовала меня, моё имя и мой авторитет в медицинских кругах для осуществления своих меркантильных целей. И мне стыдно за себя и ещё больше за свою дочь! Но, чтобы вынести ей окончательный приговор, мне необходимо поговорить с нею, выслушать её аргументы. Только после этого я смогу вам что-либо посоветовать. Спасибо вам за вашу откровенность! Я её ценю. А сейчас, пожалуйста, оставьте меня! Мне нужно подготовиться к разговору с нею.
   У двери Анатолий сказал:
   - Ей я пока ничего объяснять не буду...
   - Да-да!..
   Выходя от Геннадия Николаевича, Анатолий неожиданно столкнулся с Ритой. Глаза её были красными, видно, она недавно плакала. Анастасии Фёдоровны поблизости не было. Наверное, Рита вышла от неё. Она выжидательно смотрела на него, а он опустил голову и прошёл мимо неё к себе, не сказав ни слова. Тогда, не постучавшись, она вошла в кабинет отца.
   - Папа, можно к тебе?
   - Рита, дочка, подожди немного, я тебя сам позову.
   Она вышла... И только теперь поняла, что случилось что-то сверх необычное, почувствовала надвигающуюся грозу, которая раздавит, уничтожит её. Она без сил упала на диван и разрыдалась.
   Вечером профессор пригласил Анатолия к себе. В кабинете уже были Анастасия Фёдоровна и Рита. Последняя сидела, угрюмо опустив голову. Анатолий присел рядом.
   - Анатолий Фёдорович, - начал Геннадий Николаевич, - мы здесь без вас обсудили создавшуюся ситуацию и согласились с тем, что Рита поступила неблагоразумно, хотя и принимаем близко мотивы, побудившие её к этому. Она наша дочь и потому мы не вправе карать её очень строго. После нашего разговора я предвижу ваше решение и считаю что, более сурового наказания и придумать нельзя. Теперь всё зависит от вас: как вы решите, так и будет. В случае если вы передумаете и останетесь с Ритой, в программе вашего дальнейшего лечения ничего не изменится. В других случаях после праздника Рита подготовит вам выписной лист, оформит больничные листы за период лечения и подготовит ваши личные документы. Я тоже напишу своё заключение. Все эти медицинские документы вы должны предъявить по месту вашей работы. На основании наших рекомендаций ваше медицинское учреждение наметит программу вашего дальнейшего лечения. На основании больничных листов ваше предприятие обязано выплатить вам денежное довольствие за весь период лечения из расчёта пятидесяти процентов вашего среднемесячного заработка за последний год. Денег на билет и на дорогу я вам дам... Это всё, что я могу вам порекомендовать. Решение за вами...
   - Спасибо вам за всё, Геннадий Николаевич и вам, Анастасия Фёдоровна, и тебе Рита! Я никогда не забуду вашу доброту. А тебя, Рита, прошу: не держи на меня зла! Честно тебе скажу: я тебя люблю и, если бы на свете не было такой девушки, как Марина, я бы с огромной радостью взял тебя в спутницы моей жизни. Но я уже женат, извини меня! Хотя наше супружество не оформлено официально, но у меня есть жена и она меня ждёт... Ты прекрасно понимаешь: в том, что было между нами, я виноват меньше всего. Если бы я раньше знал то, что знаю сейчас, и допустил бы развитие событий до такого состояния, я оказался бы подлецом... Да, я принял решение ехать. Сначала я поеду домой, навещу маму и сестру. Побуду немного там, потом поеду в Краснодар. И, когда выполню все формальности, поеду к своей жене.
   При последних словах Рита, во время всего разговора сдерживавшая слёзы, разрыдалась. Мать стала успокаивать её. И, несмотря на присутствие Анатолия, сказала:
   - Я тебе всегда говорила, что он тебе не пара. И я оказалась права, хотя о его невесте я ничего не знала. Если бы ты тогда послушала свою маму, ничего бы этого не было, и вы бы сейчас были просто друзьями.
   - Мы и так друзья... - возразил Анатолий.
   - Нет, молодой человек, извините меня за откровенность, но я лично предпочла бы не иметь таких друзей!
   - Анастасия, голубушка, ну, что ты говоришь!.. Вы, Анатолий Фёдорович, не слушайте её, это она - с расстройства. Мы всегда будем рады видеть вас у себя. За то время, что вы жили у нас, мы привыкли к вам, как к собственному сыну и впредь будем относиться так же. Если с вашим лечением возникнут какие-нибудь проблемы в будущем, не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне или к Рите. Правильно я говорю, дочка?
   Рита вытерла заплаканные глаза платочком, который достала из кармана платья и кивнула. Потом встала, подошла к нему и обняла его.
   - Я люблю тебя больше всего на свете! - вполголоса произнесла она. - Не забывай об этом! Ты - моя первая и, наверное, последняя любовь. И не обижайся на меня за то, что я боролась за свою любовь, как могла!
   Он тоже обнял её:
   - Я тоже люблю тебя! - И поцеловал её опухшие губы.
   Ночью она снова пришла к нему, но не легла, а присела на край кровати.
   - Толик, милый! Я никак не могу свыкнуться с мыслью, что мы расстаёмся с тобой навсегда. Ты же знаешь, я строила такие планы в отношении нашей с тобой совместной жизни. И, вдруг, за один день всё катится к чёрту!.. Неужели это конец?
   Он взял её руку в свою.
   - Ритуля, пойми: у меня самого сердце кровью обливается, но я не могу нарушить слова, данного Марине. Она моя жена... была, есть и будет, пока я жив, вернее: пока мы оба живы.
   - Толик, утром ты обещал, что обязательно исполнишь мою просьбу. Тогда я ещё не знала, что это моя последняя просьба.
   - Да, но ведь обстоятельства изменились... Когда мы вчера были вместе, это не было изменой, а сегодня - уже измена.
   - Неправда, не лги! Сегодня, когда ты давал обещание, ты уже знал о ней и всё же ты пообещал... Ты сказал: "Я обязательно выполню, но не сейчас...". Милый, родной мой, вчера я ещё не думала, что мы вместе в последний раз. Если бы я знала, я на всю жизнь запомнила бы каждое слово, каждый поцелуй, каждое движение. Дай мне этот шанс! Я буду знать, что с тобой в последний раз... А?..
   Она была права: ну, что значит один лишний раз близости, если до этого их было много! И он уступил. Он тоже воспринимал её ласки, как последние и тоже старался запомнить их. Ведь он любил её.
   Вероятно, немногие могут понять и оправдать его. Но, если подумать хорошенько... Ведь только вчера, не имея представления о том, что любит другую, он искренне любил Риту и клялся ей в этом. И вдруг, за сутки, может ли он честно разлюбить её, вспомнив о своей настоящей любви? Да, каким-то грязным пятном на её репутацию лёг её утренний обман. Но вспомните, сколько не совсем лестных поступков, тем более, если они каким-то образом обоснованны, мы часто прощаем любимым?..
   По всем признакам, он - однолюб... А сейчас получается, что любит двоих! И обе дороги ему... Марина - его первая настоящая любовь. Наташа - не в счёт. То была, всего-навсего, детская привязанность, которая при определённых обстоятельствах могла перерасти в любовь. Но этих обстоятельств не было.
   С Мариной же и её ребёнком были связаны все мечты и планы их будущей жизни... Ну, теперь ребёнка нет, но по независящим от неё причинам. Конечно, очень жаль,.. но положение не безвыходное - дети ещё будут. Марине он дал слово, которое не может и не хочет аннулировать. И, самое главное: Виктор сказал, что она его ждёт!.. И он, ни за что на свете, не обманет её ожиданий!..
   Правда, случилось так, что на какое-то время всё, что было связано с нею, как бы стёрлось из его памяти. И вот, эта самая "ниша", как бы оказалась пустой. А природа не терпит пустоты: - её сразу же заполнила Рита, любившая его с детства. Она и день, и ночь ухаживала за ним, выхаживала его... И выходила!.. Она научила его жить по-новому... И даже, если бы он и не любил её, то хотя бы из чувства благодарности, не смог бы отвергнуть её чувств. Но он полюбил её и до вчерашнего дня его чувства были искренними... А теперь?.. Теперь она осталась у "разбитого корыта". Перед нею - одна пустота!.. И ему стало до боли жаль её...
   В народе говорят, что жалость не лучший советник. Но, боже мой, кто же в подобных ситуациях вспоминает о поговорках!.. И потому, что это была последняя их близость, он вкладывал в неё всю свою душу, всю свою нежность. Он ласкал её, целовал, и она отдавала ему себя всю без остатка. Так в прощальных любовных ласках незаметно прошла вся ночь. И лишь когда рассвело, они, усталые, забылись в сладком сне.
   Утром Анастасия Фёдоровна проснулась, как обычно. Она спала одна, поскольку Геннадий Николаевич пожелал переночевать в кабинете, как делал в последние годы нередко. Спала она эту ночь плохо. И хотя день был праздничный, обязанности хозяйки дома подняли её с постели...
   В квартире тишина... Риты почему-то нет на месте. Заглянула в ванную, в туалет и даже вышла на балкон - тщетно!.. Решила, что и она в расстройстве не спала и пошла к отцу и теперь, наверное, тихо шепчется с ним. Приоткрыла дверь кабинета - муж ещё спит, а Риты нет и здесь. Разные мысли закружились в голове матери. Если её нет и в комнате Анатолия, надо срочно поднимать Геннадия Николаевича и искать её. С трепетом подошла к двери комнаты и тихо заглянула в неё. Молодые люди спали в обнимку. Дочь положила голову на плечо Анатолия, а он обнял её за талию. Одеяло сползло на пол, приоткрыв их нагие тела. В глазах матери потемнело, и она едва не лишилась чувств. Она не знала, что и думать. Она и раньше догадывалась об их интимных отношениях, но такого откровенного бесстыдства она и предположить не могла... Что это значит? Неужели после всего, что произошло вчера, из-за чего она сама не могла уснуть, переживая за неё, они помирились, и он изменил своё решение!?. А ведь как убедительно он доказывал вчера свою правоту... А-а!.. Видно, все они такие... эти мужчины!..
   Что теперь делать: радоваться или огорчаться, она не знала. Такое открытие она не могла "переварить" одна: надо сейчас же, немедленно пойти к Геннадию Николаевичу и всё рассказать ему!
   Геннадий Николаевич не сразу сообразил, что так изумило супругу. Когда до него дошёл смысл случившегося, он растеряно сел на диван, свесив на пол босые ноги.
   - Подожди, Настасюшка, дай очухаться! - только и сумел сказать... Провёл рукой по лицу, ощутил щетину на щеках и бороде и переспросил:
   - Говоришь, спят вобнимку голые..? - Задумался. - Не знаю, что и думать... Ну, давай рассуждать: первое - лежат у него... Значит, Ритуля сама пришла к нему; дальше: - в обнимку... Гм... Может, он передумал... Ну, то, что голые... А мы с тобой, в молодости... не в пижамах же спали!.. Вот, что я думаю: давай подождём и посмотрим, что будет дальше. Рите - ни слова!.. Пусть думают, что мы ничего не знаем. А что они решили, как собираются жить в будущем - это их дело! Они уже не маленькие и сами за себя могут решать. Единственно, чего я боюсь, так это, чтобы Ритуля не забеременела!.. Хотя и в этом вопросе - сама хозяйка. Сама - врач. Учить, что к чему, её не надо... Ты уже совсем встала? - сменил он тему разговора. - Полежала бы ещё - ведь праздник! А ну-ка, старушка, снимай халат и ложись рядом! Полежим рядком - поговорим ладком... А? Как "На заре счастливой юности...".
  
   В назначенное время Анатолий встретился с другом и его невестой, рассказал им о своём решении.
   - А как твой "Цербер" принял всё это? - ехидно улыбаясь, спросил Виктор.
   - Вить, не надо так! Ты знаешь, мне её жалко. Она ведь боролась за своё счастье...
   - А ты слышал поговорку: "На несчастье других, счастья не построишь!". Да я могу десяток поговорок и пословиц по этому поводу привести... Мне лично её не жалко. Вот, если бы ты бросил Марину, мне было бы её серьёзно жаль, а эту - нет! Понимаешь, я бы мог её понять, если бы она не знала, что у тебя есть другая: ну, влюбилась, ну, не повезло - жалко!.. А то, ведь, изначально зная, что у тебя есть невеста, которая даже назвалась женой и которая из-за того, что ты разбился, даже потеряла ребёнка, у круглой сироты отбить любимого - у меня не укладывается в голове. Нет, не могу с тобою согласиться... Это - эгоизм высшей степени... Как ты считаешь, Люсенька?
   - А мне их обеих жалко... Хотя, если подумать, Марину жальче... Она, бедная, хотя и моложе этой, но настрадалась столько, что другому на три жизни хватит. И отнять у неё последнюю надежду? - Это бесчеловечно!.. Эта врачиха обеспечена полностью, ни в чём не нуждается, отец - известный хирург, который, при необходимости, может помочь всем. Её есть, кому пожалеть, а тут - некому... одна-одинёшенька... Толик, вы меня на свадьбу обязательно пригласите! Я хочу с нею познакомиться. Обещаете?..
   - Замётано... Ребята, если у вас есть время, давайте поедем на вокзал. Узнаем на счёт билета... А..?
   - Как, Милок, поедем?..
   - Только на такси...
   В машине Виктор спросил:
   - Ты куда намерен сейчас ехать: на Кубань или домой?
   - Да думаю, сначала к своим заехать, а потом - туда.
   - А я бы тебе другое посоветовал... Ты сказал, что отряд должен тебе оплатить больничные листы... Пятьдесят процентов от твоего среднего заработка. За четыре месяца это - порядочная сумма. Ну, что ты сейчас к своим без денег? Даже подарков не на что купить! А получишь деньги, заедь к Марине, побудь с нею недельку, а потом - можешь и к своим...
   - Да, ты, пожалуй, прав. Знаешь, я как-то отвык от денег. В больнице меня кормили и поили бесплатно. А Рита часто баловала деликатесами. У них я тоже жил, "как у Христа за пазухой". Поэтому и забыл о самом насущном и главном движителе нашей жизни.
   - Ну, тогда - снова вместе! - обрадовался Виктор, которому не хотелось снова расставаться с другом. Было, о чём рассказать ему - ведь столько воды утекло с того сурового зимнего дня, который чуть-чуть не стал для друга последним. - Мне на работу нужно десятого, значит выезжать - не позже седьмого. К тому времени ты уже, я думаю, получишь свои документы. Идёт?..
   - Идёт.
   И друзья, довольные, пожали друг другу руки прямо перед сидевшей между ними Людмилой, которая сразу загрустила: их решение оставляло ей быть со своим суженым всего пять дней, вместо семи, если бы Виктор полетел домой на самолёте. А она так на это рассчитывала...
   На следующий день на почту пришла телеграмма от самой Марины: "Жива, здорова и люблю тебя. Сообщи, когда и куда я могу приехать. Целую! Твоя Марина". Наличие большого количества знаков препинания и союзов свидетельствовало о её неопытности пользования телеграфом. Он тут же ответил ей телеграммой, что скоро сам приедет к ней.
   Как и обещал Геннадий Николаевич, все необходимые документы Анатолий получил к концу четвёртого мая, но уехать сразу же он не мог, так как билеты были куплены на седьмое число.
   Все эти дни Рита вела себя так, как подобает вести супругам, договорившимся о разводе. Но когда оставалась с Анатолием наедине, была чрезвычайно нежна и ласкова, хотя в глазах стояла нескрываемая грусть. Не зная о том, что их тайна раскрыта, она приходила к нему каждую ночь и уходила только под утро. На его вопрос: "А вдруг, ты забеременеешь?", она ухмыльнулась: "Вот и хорошо! Рожу и останется у меня твоя частичка... Живая частичка, как память о тебе...".
   А у него не хватало сил, чтоб оттолкнуть её.
   Родители не мешали им, резонно решив, что, если их это устраивает, пусть делают так, как считают нужным...
  
   Всё произошло примерно так, как и предлагал Виктор. Утром десятого мая друзья приехали в отряд. Виктор со своим фибровым чемоданчиком, так как должен был лететь на "точку", а Анатолий в штатском костюме, купленном ему Ритой ещё до того, как к нему вернулась память. Он не знал, как его встретят сослуживцы, боялся косых неприязненных взглядов или даже враждебного отношения - ведь очень всех подвёл! И хотя друг советовал ему сначала зайти в лётную комнату, а потом уже - к начальству, он сделал наоборот: первым, кого он решил посетить, был замполит. Во-первых, потому, что это был один из самых уважаемых в отряде людей из числа командного состава, а во-вторых, из рассказа Виктора, он был первым, кто нашёл нужным посетить его в больнице.
   И только из ряда вон выходящее событие - смерть Иосифа Виссарионовича Сталина, помешала этому. Вот это и давало Анатолию некое моральное право по приезде обратиться именно к нему первому.
   И хотя он был человеком неробкого десятка, но постучал к нему в дверь с некоторой напряжённостью.
   Замполит был один. Увидев Анатолия, стоявшего в дверях с тростью в руке, он несколько удивился, чего не смог скрыть. С широкой улыбкой на усталом лице (видимо, вчерашний праздник отмечал довольно бурно, ибо сам был непосредственным участником войны - и ещё не успел отдохнуть), он встал, вышел из-за стола и не просто подал руку для приветствия, а обнял парня, как очень близкого человека.
   Что-то родное, отцовское почудилось Анатолию в этом объятии и все его прежние сомнения и неуверенность рассеялись.
   Хозяин кабинета подвёл его к столу.
   - Садитесь и рассказывайте, как ваши дела, - любезно предложил он, усаживая гостя на один из стульев, стоявших перед столом и после того, как он сел, уселся и сам рядом.
   - Спасибо! Вот, видите, сижу перед вами...
   - Да вижу: без костылей! И очень рад!.. А так,.. в остальном..?
   - Ничего... Вот, несколько дней назад вдруг вернулась память... Правда, не совсем "вдруг": виноват пенёк, о который споткнулся, упал, ударился головой. От этого сотрясения и восстановилась память. Медики говорят, что это закономерно... Вспомнил всё и сопоставил с тем, что мне рассказывали о моём недавнем прошлом... И события выстроились в один ряд, без каких-либо пропусков.
   - Но говорите вы ещё с трудом, - сказал замполит, подразумевая его заикания.
   - Да. Но мне кажется, что и в этом я несколько преуспел...
   - Ну, и как теперь?.. Вас насовсем выписали или как?..
   - Как вам сказать?.. Перевели на амбулаторное лечение.
   - А нас проинформировали, что вас перевели под наблюдение какого-то светилы там в Москве...
   - Да, было такое, но потом, когда вернулась память, решение изменили.
   - Анатолий Фёдорович, - замполит несколько замялся, раздумывая, правильно ли он делает, но после небольшой паузы продолжил: - Я не член комиссии по расследованию вашей аварии и не имею права официально задавать вам вопросы о ней. Но так, чисто по-человечески,.. меня интересует вопрос: вы, насколько мне известно, лётчик дисциплинированный... Что вас, так сказать, подвигнуло садиться в тех условиях? Вы ведь видели и понимали, что безопасная посадка невозможна и знали, что при этом можете погибнуть сами. Комиссия пришла к выводу, что перед приземлением вы выключили магнето и перекрыли бензиновый и пожарный краны. Тем самым лишили себя возможности уйти на "второй круг". Это что было: ошибка или продуманное решение?..
   - Иван Васильевич!.. Кому-нибудь другому я бы, наверно, не признался, но вам откроюсь, как отцу родному... Я вас очень уважаю!.. Это, конечно, не для протокола... В этой станице живёт моя невеста - девушка, которую я люблю больше жизни!.. Ей восемнадцатый год, она - круглая сирота и... тоже была в положении... Когда я узнал, что больна восемнадцатилетняя девушка, находящаяся в положении, притом, в очень тяжёлом состоянии, можно сказать, присмерти, у меня не было никакого сомнения, что это - она. Всё совпадало: и возраст, и положение... И, когда я летел туда "черепашьим шагом", потому что дул сильный встречный ветер, я весь издёргался, изнервничался. Мне казалось, что моя Марина умирает и зовёт меня... Ведь ей больше некого звать!.. Я - самый близкий ей человек и кто, как не я, должен был её спасти? Перед вылетом погода была нормальная, и я не думал, что она может так быстро испортиться настолько, что я не сумею сесть. Об этом не было и мысли. Всё было настроено на то, чтобы успеть!.. Нужно было, во что бы то ни стало, спасти её!.. Откровенно вам признаюсь: я, как дал газ на взлёте, так больше не прибирал его до самой посадки - летел на взлётном режиме. О том, что над выполнением моего задания нависла угроза, я понял только тогда, когда пришёл на площадку и на моих глазах край леса за площадкой, который до этого был виден, стал вдруг исчезать в снежной мгле. Я понял, что могу не успеть совершить посадку... И тогда Марине конец!.. Вы поймите моё состояние: если бы она умерла, мне тоже не было бы смысла жить! Разве я мог жить с мыслью о том, что чего-то не сделал, не принял каких-то, пусть самых крайних, самых отчаянных мер, чтобы спасти её!.. Ведь это, когда везёшь почту, и погода испортилась, мы обязаны дать газ и уйти с этой площадки... Но когда умирает любимая и её спасение в твоих руках, не спрашиваешь о его цене!.. Я не мог, не имел права оставлять её наедине со смертью!.. Ведь у меня за пазухой лежали те ампулы, которые должны были вернуть ей жизнь. Только я, и никто другой на всём белом свете, в тот момент не мог помочь ей!.. Секунду я колебался между профессиональным и человеческим долгом, между НПП и Мариной. И решил: "Будь, что будет!". И сразу же заложил разворот для захода на посадку. По существу, это был "вираж", но, поскольку ветер был сильный. То получилось что-то наподобие "коробочки".
   Сначала я видел встречающих, но у самой земли всё потонуло в снегу...
   И уже, даже если бы очень захотел, я не мог уйти, потому что, приняв решение сесть "во что бы то ни стало" и, чтобы больше не "смыкать" туда и сюда, я выключил двигатель и перекрыл краны. Я только почувствовал удар и всё... И больше ничего не помню...
   Анатолий замолчал. Задумался и замполит.
   - Спасибо вам за откровенность и доверие! - наконец, сказал он. - Я никогда не воспользуюсь вашей информацией, если она сможет вам повредить. К вашему поступку можно подойти двояко: с одной стороны его можно рассматривать, как вы сами сказали, как "нарушение лётных норм", в результате которого произошла авария: списание самолёта с остаточной стоимостью в четыреста сорок пять тысяч рублей, подпорчены итоги работы целого коллектива - лётного отряда за три года пятилетки. Кстати, так к этому и подходят некоторые...
   К счастью, их немного. Основная масса народа придерживается противоположного мнения: вы рисковали своей жизнью, ради спасения жизни других. А потому лечитесь спокойно, мы вас в обиду не дадим!
   Когда Анатолий ушёл, Миронов задумался: "Хорошо, если до своего ухода секретарь Крайкома успеет решить его дело!". Он знал: шли разговоры о том, что секретаря забирают в Москву с повышением. Но, что за должность получит он там? Сможет ли он, при необходимости, влиять оттуда на дела в крае?
   Он вспомнил встречу с ним на краевом партийно-хозяйственном активе буквально перед майскими праздниками. Это было в фойе зала заседаний во время перерыва. Представители городского и пашковского авиаотрядов на активе сидели рядом и на перерыв тоже вышли вместе. Форма выделяла их из общей массы. В фойе они увидели секретаря Крайкома, окружённого участниками актива. Шла живая беседа. Он спрашивал руководителей районов, предприятий промышленности и крупных сельских хозяйств об их конкретных делах, отвечал на их вопросы. Увидев группу лётчиков, он пригласил их принять участие в разговоре: - Подходите сюда, товарищи авиаторы! У меня вопрос к товарищу
   Баланину. - заявил он, когда они подошли ближе. - Я давно не имею сведений о состоянии здоровья того вашего лётчика, который во время стихийного бедствия доставил медикаменты для больной и, кажется, беременной женщины и сам при посадке получил серьёзные травмы. Как сейчас его здоровье? Что с ним?..
   Командир отряда не имел свежих сведений о состоянии Милютина, но не растерялся:
   - Пилот Милютин в Москве в Центральной клинической больнице ГВФ. - Произнося последние слова, он сделал на них акцент, будто нахождение Милютина в столь солидном медицинском учреждении - его личная заслуга. - Сейчас он идёт на поправку, но вот, беда: у него от травмы головы отшибло память и он ничего не может сообщить комиссии по расследованию аварии. Вопрос о его уголовной ответственности будет решён после его полного выздоровления.
   Последние слова командира покоробили первого секретаря. Он внимательно, с каким-то недоверием посмотрел на него.
   - Это - ваше личное решение?..
   - Нет. Это - приказ начальника ГУ ГВФ, маршала авиации товарища Жаворонкова.
   - А как вы сами к этому относитесь?
   - Наше дело - не обсуждать, а выполнять приказы.
   - Очень хорошо!.. А вы сами воевали? - спросил секретарь, хотя ясно видел на кителе командира ряд боевых наград.
   - Так точно, товарищ первый секретарь!
   - Ну, зачем такая официальность? Я же не маршал авиации... Я только хотел уточнить: на фронте при выполнении боевого задания, когда вы и ваши боевые товарищи теряли машины, а сами оставались живы, как решался вопрос об уголовной ответственности?..
   Командир растерялся.
   - Так то ж была война... - недоумённо заметил он. - А это...
   - А это - ...Чрезвычайное положение! - перебил секретарь. - Да, сейчас нет войны. Но было стихийное бедствие, которое унесло десятки человеческих жизней и принесло многомиллионный ущерб экономике края. По краю было объявлено особое положение, что соответствует военному положению. Вы по своей должности обязаны знать это. Тоже, как и на войне, отдавались и выполнялись приказы. Всё население края проявило героизм и мужество в борьбе с разбушевавшейся стихией, но, конечно, были и жертвы при выполнении особых заданий. Примером одной из них была авария с вашим самолётом.
   - Всё так... - не унимался командир. - Но он нарушил все наши нормативы и принёс отряду материальный ущерб в сумме четырёхсот сорока пяти тысяч, почти полмиллиона рублей и моральный ущерб: отряд снят с соцсоревнования по текущей пятилетке. А мы находились на одном из первых мест в управлении по результатам трёх лет. Самолёт пришлось списать, да и сам он чуть не погиб... Мы учим наших лётчиков трезво оценивать обстановку и принимать правильные решения, не подвергая риску ни себя, ни материальную часть, то есть, "не лезть на рожон!".
   - Я что-то не совсем вас понимаю, товарищ командир отряда: то вы ратуете за беспрекословное выполнение приказов, не обсуждая их, то вдруг от лётчиков требуете, чтобы они "трезво оценивали", стоит ли выполнять приказ. Какая-то двойственность получается. Товарищ Милютин получил приказ. Партия и правительство в лице первого секретаря Крайкома и председателя Крайисполкома через вас приказало: доставить медикаменты для больницы. Он не стал его обсуждать, он выполнил его, рискуя жизнью! У нас это называется героизмом...
   Тут прозвучал звонок, приглашая участников актива в зал заседаний.
   - Вот, что: вы и товарищ Миронов подъезжайте в понедельник сюда... Иван Иванович, - обратился он к личному секретарю, - когда у нас в понедельник есть "окошко"?
   - С четырнадцати до пятнадцати... - ответил тот, заглянув в свою рабочую книжку.
   - Вот, к четырнадцати и прошу вас ко мне в кабинет. Посмотрим, что можно сделать, чтобы исправить ошибку вашу и вашего руководства в отношении лётчика Милютина.
   - Ну и дела-а!.. - удивился секретарь парткома аэропорта, когда рассаживались в зале по местам. - Из преступника - сразу в герои!..
   - Что нельзя быку, то можно богу, - переиначил известный афоризм командир отряда.
   Через два дня Миронов с командиром отряда были в кабинете первого секретаря Крайкома. С собой они привезли папку с "Личным делом" пилота Милютина и папку с материалами расследования аварии, в которой находился и приказ Начальника ГУ ГВФ.
   Как понял Миронов, их вопрос предварительно был согласован с председателем Крайисполкома, так как секретарь сразу приступил к даче поручений.
   Авиаторам он поручил подготовить письмо к начальнику ГУ ГВФ за подписью секретаря и председателя краевых органов, в котором уведомить руководство ГУ ГВФ о решении бюро Крайкома и сессии Крайисполкома о представлении пилота Милютина за добросовестное выполнение задания краевых органов в условиях чрезвычайного положения, связанного со стихийным бедствием, к правительственной награде. В связи с чем, просить оное руководство перевести ущерб, связанный со списанием самолёта, с баланса лётного отряда на баланс финотдела Крайисполкома и изменить формулировку приказной части приказа ГУ ГВФ по данной аварии в отношении пилота Милютина.
   Далее он распорядился направить начальника отдела кадров отряда в наградной отдел Крайисполкома для оформления наградных документов на пилота Милютина. И, как бы подкрепляя своё решение о Милютине, секретарь Крайкома сообщил им о числе пострадавших от стихии, об ущербе, причинённом краю стихией и о расходах на восстановление нормальной жизни края. Цифры были ошеломляющими и убытки отряда, по сравнению с ними, казались мизерными. Он снова повторил о самоотверженной и героической борьбе всего населения края со стихией и в качестве примера, привёл случай с Милютиным.
   На этот раз командир отряда вёл себя более осмотрительно. Он охарактеризовал Милютина, как одного из лучших пилотов подразделения, в подтверждение чего привёл факт его посылки на переучивание на новый тип самолёта одним из первых. Показал ходатайство командира Киевского учебно-тренировочного отряда о поощрении пилотов Милютина и Рыбакова за отличную учёбу по освоению новой авиационной техники. Но поскольку ходатайство поступило позже, чем произошла авария, то приказом командира лётного отряда благодарность была объявлена только пилоту Рыбакову.
   Вернувшись в отряд, командир собрал весь командный состав и руководителей общественных организаций (партийной, комсомольской и профсоюзной) и проинформировал их о решении Крайкома и Крайисполкома по делу Милютина.
   Замполит удивился тому, что больше всех это решение обрадовало главного бухгалтера, который не скрывал своих эмоций по этому поводу. Грешным делом он подумал, что причиной является списание убытков с баланса отряда, что закономерно для любого работника отряда, а тем более, для заместителя командира по финансовой части.
   Оказывается, восторг начфина был вызван возможностью получения премиальных за выполнение плана за январь и февраль, а может быть, и за март, и первый квартал, если за эти дни до его окончания не произойдёт ничего непредвиденного...
  
   На станцию Анатолий приехал новороссийским поездом, а до станицы шёл пешком. Несмотря на жару, он был в форме. Собираясь в станицу, он решил, было, снять погоны, поскольку теперь он не был лётчиком и не знал, будет ли им когда-нибудь снова, но потом вспомнил, что официально он никем от должности не отстранён и в лётном отряде числится пилотом третьего класса. Значит, юридически, он имеет все права на ношение формы и знаков различия.
   Дорога была пыльной, и он с сожалением посмотрел на свои, двадцать минут назад сиявшие глянцем, ботинки. Пыльными были и клеша брюк, развиваясь, вытиравшими с них пыль. Он представил себе, в каком жалком виде появится перед Мариной, и праздничное настроение испортилось.
   В его маленьком фибровом чемоданчике, который он купил перед отъездом из Москвы вместо старого, пришедшего в негодность, не было ничего такого, с помощью чего можно было бы привести одежду в порядок. А тут ещё эта палка, о которую он вынужден опираться при ходьбе - явная свидетельница его инвалидности!..
   И, вдруг, на память пришла сценка из кинофильма "Повесть о настоящем человеке", где безногий лётчик Мересьев, отбросив костыли, усилием воли превозмогая боль, пустился в пляс. "А чем я хуже него?", - подумал он и, не задумываясь над тем, что будет дальше, размахнулся и зашвырнул трость с красиво вырезанной ручкой - подарок Риты - далеко от дороги в заросли репейника.
   Сделав первый шаг, он чуть не вскрикнул, когда тяжесть всей массы тела пришлась на больную ногу.
   Только теперь он понял, каким подспорьем была ему при ходьбе эта самая палка, которая, оказывается, больше половины его веса брала на себя. Но дело сделано: - палки нет и теперь хоть до станицы, хоть до колючек, где следовало её искать, надо было идти "на своих двоих".
   Оказывается, эта нехитрая штука не только снимала нагрузку с ноги во время ходьбы, но и решала проблему устойчивости.
   Это было его следующим запоздалым открытием, когда, пытаясь уменьшить нагрузку на ногу, он чуть не потерял равновесие и чудом удержался на ногах.
   Теперь пыльные ботинки и пыльные брюки отошли на задний план.
   Главной задачей стало добраться до станицы.
   До боли сжимая зубы и невольно постанывая при каждой перестановке ног и, поднимая при этом клубы пыли, он двинулся вперёд. Минут через десять остановился, так как взмок.
   Расстегнул пуговицы кителя и, вытирая пот с лица и шеи носовым платком, который быстро стал похожим на мокрый и грязный лоскут материи, медленно двинулся к видневшейся уже недалеко станице.
   Однако, вскоре он заметил: то ли организм привык к постоянной боли, то ли боль сама по себе поутихла, но переставлять ноги стало легче и стоны не стали сопровождать каждый шаг. Он осмелел, притом, настолько, что стал понемногу экспериментировать: то пройдёт несколько шагов, высоко поднимая ноги, то старается идти, держа торс прямо и не раскачиваясь при ходьбе, как мужик, перебравший в "микоянке", старается скрыть от сварливой супруги степень своего истинного состояния.
   А вот, и станица. Теперь нужно приложить все усилия, чтобы пройти до дома Марины не хромая, ибо знал, что на него будут смотреть все встречные и поперечные.
   Он остановился, чтобы перевести дух. В последний раз вытер мокрым платком лицо и шею и, скомкав его, сунул в карман. Глянул на брюки, нагнулся, ладонями стряхнул с них пыль, снова достал платок, вытер об него руки и, немного подумав, вытер им же и ботинки.
   На какое-то мгновение они снова заблестели, но как только влажная плёнка высохла, сделались снова матовыми, хотя уже не такими пыльными.
   Теперь совсем грязный платок мешал. В карман его не сунешь, в чемоданчик не положишь... и бросить нельзя.
   Спас положение небольшой мостик, перекинутый через кювет у одной из калиток. Стараясь, чтобы никто не заметил, он ловко швырнул грязный комок под мост и, как ни в чём не бывало, пошагал по грунтовому тротуару, поросшему травой, к дому своей судьбы.
   Каких усилий стоило ему, чтобы идти не хромая и не раскачиваясь, знал лишь он один!
   Порой хотелось не то что стонать, а кричать нечеловеческим голосом, но он стискивал зубы до ломоты в челюстях и терпел, и шёл... Иногда ему казалось, что сросшаяся кость в ноге снова разошлась. "А вдруг она, действительно, не выдержала нагрузки, и шов треснул... - думал он в такие моменты. - Не может ли это вызвать какие-нибудь осложнения?.. Например, гангрену?..".
   Тогда он решительно отбрасывал всякие неприятные предположения. "Всё будет нормально!" - убеждал он себя и шёл, шёл и шёл...
   Вот и знакомый дом. Знакомая калитка. Знакомая скамейка!..
   Устало рухнул на неё, не заботясь уже о том, что кто-то мог видеть его изнеможённость. Пот тёк ручьём по лицу, по шее, по ложбинке на груди. Спина под кителем была вся мокрая. А вытереть его со лба и с шеи теперь было нечем.
   Нужно было лезть в чемоданчик, копаться там, всё ворошить... Во-первых, это было неприлично, да и, откровенно говоря, было лень. Он основательно устал.
   Скрипнула калитка. Обернулся. Увидел того самого мальчишку с цыпками на ногах, которого после вынужденной посадки посылал с запиской к председателю колхоза. Правда, теперь он подрос, но вид его нисколько не изменился. Вспомнил: - тёзка - Толян...
   - А эт-то т-ты? Оп-пять ты!.. А чт-то т-ты ту-тут д-де-лаешь? - спросил.
   - А я туточки жыву... - ответил он, удивлённо глядя на него: вроде, дядя "литун" прошлогодний. Но, почему-то заикается. Когда Анатолий улыбнулся и назвал его по имени, осмелел:
   - А я вас знаю: вы - Марынкин ухажор. У прошлому годи вы до нас прылиталы...
   - А т-ты е-ей кто б-бу-дешь?..
   - Я - ейный брат.
   - Б-брат?.. У н-н-неё н-н-нет б-брать-ев.
   - Я ны ридный... Мий батько був йий дядькой.
   - А-а, п-понял... А она д-до-м-ма?..
   - Ни-и, вона у школи... - и, подумав, добавил: - Можэ мини до школи збигать, та гукнуть ийи?
   - Н-не н-на-д-до. Т-ты лу-чше п-п-ри-н-неси в-во-ды...
   - А можэ, вы пидытэ до хаты?.. Там и пыдождытэ... тут дужэ парко...
   Что ж, предложение дельное. Конечно, лучше подождать в доме, чем здесь людям глаза мозолить. Пацан отошёл, пропуская Анатолия в калитку, но тут же, гремя цепью, откуда-то выскочил Полкан.
   Анатолий остановился.
   - П-пол-кан! - позвал он. Собака зарычала, давая понять непрошенному гостю, что не признаёт никакого панибратства и готова кинуться на него.
   - Полканчик! - Мальчишка погладил собаку, на что та завиляла хвостом. - Цэ - свий. Ступай на мисто! - И, придерживая её за ошейник, повёл к будке. - Проходьтэ! Я ёго дыржу.
   Анатолий вошёл в дом, стараясь не хромать. Мальчишка вошёл за ним и сказал с явным удивлением:
   - А Марынка казала, шо у вас ногы переломани.
   - Б-были...
   - А тэпэр зрослысь..?
   Анатолий кивнул. Ему ещё трудно было говорить. Хотя он и сам замечал, что в последнее время стал меньше заикаться. Трудно было только начинать слова, а начавшись, они сами скороговоркой произносились до конца. К тому же сейчас он сильно разомлел от жары и ему было не до разговоров.
   Единственным его желанием на данный момент было напиться холодной воды и отдохнуть.
   Утолив жажду, он спросил у тёзки, где можно умыться?..
   - Ось, туточки... - ответил тот, заходя на кухню.
   Как и у председателя, здесь тоже умывались в большой алюминиевой чашке, стоявшей на табурете, мальчик налил в неё воды ковшом из ведра и подал гостю мыло. Это было любимое Анатолием: розовое "Земляничное"... с приятным запахом ягоды.
   С большим удовольствием он скинул отяжелевший китель, мокрую майку и окунул горячие руки в воду. Хотел поплескаться, но, увидев, как многочисленные брызги летят на пол вокруг табуретки, превращаясь в мокрые пятна на крашеном деревянном полу, передумал и стал аккуратно, окунув руки в воду, мокрыми вытирать пот с лица, шеи и груди.
   За этим занятием и застала его, внезапно возникшая на пороге кухни, Марина.
   Ей передали, что видели её лётчика, который шёл с чемоданчиком со стороны железнодорожной станции. И она тут же, отпросившись у преподавателя, побежала домой.
   - Родной мой! - прошептала она и кинулась к нему, осыпая его мокрого поцелуями...
  
  
  
   Москва. 1960 год. Дальняя окраина столицы на юго-западе, на месте бывшей деревушки с таким весенним лирическим названием "Черёмушки". Сейчас она вся перерыта, перепахана экскаваторами и бульдозерами, в глубоких котлованах, похожих на бассейны, залитые после обильных грозовых ливней водой, по цвету напоминающей кофе с молоком.
   Огромные самосвалы, снующие туда и обратно вдоль будущих улиц и проспектов, то и дело застревали в глубоких колеях, доверху наполненных жёлто-коричневой жижей.
   Да, это вам - не Запад, где прежде, чем строить дома, почему-то, сначала подводят все виды коммуникаций и, в первую очередь, - дороги!
   Вынужденному пешеходу, а таких здесь немало, ибо вдоль будущих улиц, кое-где, уже возвышаются построенные новым скоростным методом панельные дома, заселённые "счастливчиками", приходится очень нелегко добираться по пешеходным тропкам, проложенным по деревянным доскам через многочисленные траншеи, к ближайшей остановке автобуса, чтобы ехать на работу, учёбу или просто в магазины за всем тем, что крайне необходимо для обычного существования, которое в силу своей примитивной нетребовательности мы ошибочно называем "жизнью".
   На третьем этаже одного из таких домов все окна трёхкомнатной квартиры открыты настежь, поскольку на улице разгар лета.
   Сегодня здесь необычное веселье. Из круглых динамиков стереомагнитофона заграничного производства звучит танцевальная музыка и "не наши" мелодии разносятся далеко в знойном воздухе района новостроек.
   Хозяину квартиры "стукнуло тридцать" и на это торжество съехались его близкие и друзья. Площади стандартной трёхкомнатной квартиры оказалось явно маловато для такого наплыва людей, поэтому гости размещались, где только было можно, включая кухню и два узких, но достаточно длинных, балкона.
   Последние облюбовали курящие мужчины. Да и проектировщики, видимо, их предусмотрели именно для этой цели, ибо не для чего другого, по своей ширине, они не годились...
   Хотя, простите, на них можно ещё вывешивать стираное бельё для сушки. А так - двум человекам на них не разойтись!..
   Среди гостей есть и дети и не потому, что их не с кем было оставить дома,.. для этого была своя причина.
   Все они собрались в "детской", в комнате, в которой жили брат и сестра. Брат был старше сестры на два года, поэтому, как старший, отвечал за порядок в комнате и опекал сестру в "несадиковое" время.
   Детей было восемь человек: шесть мальчиков и две девочки. Все сидели за столом, на котором были разложены карточки лото.
   Дверь комнаты тихо отворилась и в её проёме показалась молодая красивая блондинка.
   - Толик! - вполголоса позвала она. - Все мальчики оглянулись. Женщина улыбнулась и добавила:
   - Толя Милютин!..
   Один из младших мальчиков лет шести в белой сорочке с короткими рукавами и чёрных шортах на бретельках, попросил старшего:
   - Подожди, пожалуйста! - встал из-за стола и подошёл к ней. Все вопросительно смотрели на них.
   - Спроси у ребят, - сказала она, - что вам принести: пирожные с лимонадом или арбуз?
   Мальчик немного подумал и ответил:
   - Я думаю, и то, и другое.
   Женщина снова улыбнулась и обратилась к старшему:
   - Толян! Отложи пока бочонки, и пойдём со мной. Ты мне нужен...
   - Мама, я - тоже... - сказал младший и вышел вслед за ними.
   Минут через пять все трое вернулись. Женщина несла большой поднос с ломтями сочного, спелого арбуза с чёрными семечками, большой мальчик - тарелку с пирожными, а из обоих карманов брюк торчали горлышки бутылок, а младший - тоже бутылки в обеих руках и в подмышках.
   Под одобрительные возгласы стол мгновенно очистился от карточек лото и разноцветных кружочков, место которых заняли небольшие тарелочки с пирожными, а посреди стола взгромоздился приобретший всеобщее внимание хохломской поднос с арбузом.
   Все дети оказались здесь не одновременно. Первым неделю назад сюда приехал деверь именинника, двоюродный брат Марины - четырнадцатилетний Анатолий Стеценко, или, как его называют дома, "Толян".
   Он и оказался самым старшим в детской компании. Два дня назад из Киева с мамой Наташей приехал мальчик Кузнецов. Их поместили в гостинице, где для приезжих гостей Дмитрием Павловичем Сомовым - отцом Людмилы Рыбаковой, были заранее заказаны номера. А вчера здесь появился ещё один мальчик с Кубани, он приехал в Москву с мамой, папой и дедушкой Семёном. Они тоже остановились в гостинице.
   Сегодня в середине дня с мамой, дедушкой и бабушкой приехал сводный брат Милютиных - Щеглов, за ними подъехали брат и сестра Рыбаковы.
   Марина попросила Толяна занять детей чем-нибудь. В его распоряжении оказалось "лото" - настольная игра, где один из игроков, не глядя, вынимает из мешочка бочонки с выгравированными на них с двух сторон крупными цифрами, громко называет значащееся там число, а играющие закрывают на своих карточках клетки, с этим числом.
   Выигрывает тот, у кого все клетки на карточке окажутся закрытыми.
   Но оказалось, что не все мальчики, не говоря уже о девочках, знают счёт, хотя бы до девяноста. Именно такое количество бочонков находится в мешочке. Он вышел из положения тем, что, называя число, показывал всем игрокам бочонок. И если у кого была точно такая же картинка, он должен был закрыть ту самую клетку.
   Некоторые мальчики, сами того не зная, оказались, невидимыми узами, связанными друг с другом.
   Как раз по этой причине они сегодня и собрались здесь.
   Все сидели за столом, стоящим посреди комнаты. Играли только мальчики, потому что они были старше своих сестёр.
   Выкрикивал Толян.
   Девочки сидели возле своих братьев и внимательно следили за тем, как они разноцветными картонными кружочками закрывают квадратики на карточках.
  
   В большой комнате за длинным столом, составленным из нескольких небольших, среди которых были и соседские, накрытым несколькими скатертями, собралась взрослая компания. Как и положено, в "Красном углу" сидел именинник.
   - Дорогие друзья! - сказал, вставая, наш старый знакомый - профессор Геннадий Николаевич Щеглов. - Разрешите мне, как самому старшему по возрасту, открыть наше "Торжественное собрание"! Сегодня мы здесь по случаю тридцатилетнего юбилея нашего многоуважаемого Анатолия Фёдоровича. Я не оговорился, сказав: "многоуважаемый". Доказательством тому - состав сегодняшних гостей, добрая половина которых - не москвичи, а люди, приехавшие из разных концов нашей огромной Родины: с Кубани, Украины, и Дальнего Востока. Нас много. И каждый, наверное, захочет лично поздравить юбиляра и сказать несколько тёплых слов в его адрес. И чтобы всё это происходило организованно, а не спонтанно, я предлагаю избрать тамаду... Поскольку обычай этот пришёл к нам с Кавказа, а за столом у нас присутствуют и гости оттуда, то им, как говорится, и "карты в руки". Поэтому я предлагаю роль эту поручить самому достойному из них - Герою Социалистического труда, кавалеру многих боевых и трудовых наград, председателю Крымского райисполкома Краснодарского края - Семёну Яковлевичу Мирошниченко или, как его называют земляки, - "товарищу Будённому".
   При этих словах над столом прошелестел смешок.
   - Не смейтесь, пожалуйста! - продолжал профессор серьёзно. - Весь Крымский район, главой которого он является, на полном серьёзе величает его: - "Наш Будённый"... Заочно, конечно... - добавил он, улыбнувшись. - И чтобы всё было, как говорится, "по протоколу", прошу всех, согласных с этой кандидатурой, поднять...
   - Можно самоотвод? - перебил его зычный бас с другого конца стола. - Як у нас на Кубани кажуть: - "Цэ тэ, шо мэмтэ, та - нэ тэ!". То есть, мы с Кавказа, но не оттуда, откуда пришёл обычай. Мы с Северного Кавказа, а это, знаете ли, не совсем "то"... - проговорил, вставая, грузный мужчина, одетый в серый европейского покроя костюм с золотой звёздочкой повыше орденской планки на груди, разглаживая рукой чёрные, слегка побитые сединой, пышные усы.
   - Самоотвод отклоняется, - в свою очередь перебил его профессор, - ввиду неуважительной причины. А потому, ставлю на голосование: кто за предложенную кандидатуру, прошу поднять полные бокалы!.. Ах, ещё не у всех налито..! - спохватился он, увидев, что его собственный бокал пуст. - Ну, что ж, годятся и пустые... - Все, кроме, разумеется, самого Семёна Яковлевича, подняли свои рюмки и бокалы. - Решение принято, и апелляции не подлежит! - резюмировал профессор.
   - Ну что ж... - обречённо проговорил Мирошниченко, вставая снова и принимая на себя привычную роль руководителя. - Меньшинство подчиняется большинству... Но, - он хитровато ухмыльнулся в усы. - Прежде, чем предложить первый тост, который, как напомнил уважаемый профессор, по "протоколу" принадлежит тамаде, я ставлю одно условие, причём, хочу напомнить всем, что, по кавказским традициям, слово тамады за столом - закон! Так вот, условие такое: каждый выступающий, прежде чем произнести тост, обязан подробно рассказать обществу: где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с юбиляром и какое участие принимал в его судьбе. И потому, я думаю, вводить регламент на выступления не стоит.
   Большинство с удовлетворением приняло это предложение или сделало вид, что согласно с ним. По крайней мере, захлопали все.
   - Итак, разрешите приступить к исполнению своих обязанностей! Как минуту назад сказал наш уважаемый Геннадий Николаевич, мы собрались сегодня за этим столом, чтобы поздравить нашего горячо любимого и уважаемого Анатолия с его замечательным юбилеем. Уже одно то, что в самую горячую летнюю пору председатель исполкома сельского района, вместо того, чтобы руководить уборкой урожая, сидит... Нет, извините: "стоит" за этим столом, говорит само за себя. Итак, выполняю условие: я узнал и полюбил этого парня восемь лет назад, когда он на своей "тарахтелке" уселся на поле колхоза, которым я тогда руководил. Я стал свидетелем его большой любви к девушке, которую я считаю своей дочерью и люблю, как дочь. Признаюсь вам, что только ирония судьбы не дала ей стать моей родной дочерью. Я очень любил её мать, на которую Марина сильно похожа, когда она была дивчиной, первой красавицей нашей станицы, а может быть, и всей Кубани. И я, наверно, женился бы на ней, если бы не один шустрый хлопец из другой станицы в один несчастливый день, ненароком, не похитил её. Я не берусь утверждать, но вероятность была: если бы она осталась в родной станице, где была её и моя многочисленная родня, она сейчас была бы жива. Ей не дали бы умереть с голода, и дочь её не осталась бы сиротой. И я, как видите, пришёл с войны живой и невредимый...
   На моих же глазах разыгралась и трагедия Анатолия зимой пятьдесят третьего года. Я был свидетелем его героического подвига, в результате которого, вот она - живая свидетельница - Шурочка Степанченко, в девичестве Рева, осталась жива сама и родила нам симпатичного казачонка. В последствии, юбиляр был награждён правительством орденом Ленина. Что перенесли за эти годы этот упрямый человек, ценой упорных трудов вернувшийся в строй славной плеяды "Сталинских соколов" и его верная подруга - доченька моя - Мариночка, я видел своими глазами, чуял своим вот этим сердцем, - он стукнул себя кулаком в грудь - и помогал им, чем мог. И теперь у них тоже растёт казачина и красавица Людочка. Ещё до рождения мальчика, я передал родителям просьбу наших станичников: "Колы будэ хлопец, хай назвуть ёго, як и батька Анатолием!" - так он запал всем нам в душу!.. Извиняйтэ мэнэ дорогыйи товарыщи! Я чую вы вжэ уси усталы дэржать повни бокалы! За здоровье нашего героя! Хай будэ ёму стико щастя у жызни, стико коньяку у моей рюмцы! - произнёс он и сразу опрокинул в рот содержимое ста пятидесяти граммового гранёного стаканчика. Разгладил ладонью усы и смахнул украдкой с глаз навернувшиеся, мало кем замеченные, непрошенные слезинки.
   Он бы сейчас с огромным удовольствием подошёл к юбиляру и облобызал его, как сына, но негоже тамаде покидать свой пост и идти с одного конца стола на другой. А там, на том конце стола, возникло какое-то движение.
   Он насторожился: что там происходит в порученном ему хозяйстве?..
   Анатолий, держа в руке полную рюмку, встал и осторожно, чтобы не потревожить сидящих, сам протиснулся боком к Семёну Яковлевичу, протянул руку с рюмкой. Но, увидев, что его стакан пуст, левой рукой взял стоявшую поблизости бутылку и наполнил его коньяком.
   Зазвенело стекло, и мужчины опорожнили свои чаши, тепло обнялись и поцеловались.
   Бурное одобрение прокатилось над столом. Все мужчины встали и аплодировали им стоя.
   Поступок Анатолия всем понравился, но сам он только сейчас сообразил, что совершил прецедент и теперь, чтобы никого не обидеть, ему придётся после каждого тоста вставать, идти к поздравителю, обнимать и целовать его.
   Когда гул одобрения стих, и гости немного перекусили, тамада объявил:
   - Прошу внимания! Прошу всех наполнить бокалы - главный тост сегодняшнего торжества: Слово предоставляется маме юбиляра, многоуважаемой Екатерине Кондратьевне!
   Все перестали жевать и, притихнув, смотрели на немолодую женщину, сидевшую справа от Анатолия.
   Она медленно поднялась. Лицо её казалось усталым. Дрожащей от волнения морщинистой рукой, на которой заметно проступали вздувшиеся жилы, она вытащила из рукава маленький скомканный носовой платочек и вытерла вспотевшее вдруг лицо. Потом подняла небольшую рюмку с вином, но тут же поставила на место, заметив, что в дрожащей руке вино расплёскивается на скатерть.
   - Я не привыкла говорить тосты, - начала она дрожащим голосом, - и поэтому волнуюсь. Толечка - наш первенец... Очень жаль, что Федя - его отец,.. что Фёдор Митрофанович - мой муж, не дожил до этого счастливого дня... - голос её дрогнул, и слёзы покатились по щекам.
   Она замолчала, вытирая их платочком. Все молчали. Ждали.
   Только Саша - младший сын в форме морского офицера успокаивал её.
   Оправившись, взяв себя в руки, более твёрдым голосом она продолжала:
   - Это было в тридцатом году. Мы ещё не оправились от страшного голода, который свирепствовал в двадцать девятом неурожайном. Люди вымирали семьями и их так и хоронили семьями... Я часто слышу упрёки людей, в основном крестьян, обвиняющих нашу советскую власть за то, что отбирала "последниё хлеб у голодных детей". Но для кого отбирала?.. Да, в деревнях тоже умирали люди,.. но если бы крестьяне могли видеть, что творилось в городе, они, наверно, так не говорили бы. Я сама из крестьянской семьи, и знаю, что такое "крестьянская жизнь" и "крестьянский труд". Но в деревне уже ранней весной на грядках появляется зелень, возле изгородей растёт крапива. Сама растёт, её никто не сеет... На лужайках можно найти щавель, лопухи, одуванчики... На межах уже вымахала лебеда. Всё это можно есть, чтобы не умереть с голоду. В лесах скоро пойдут грибы: сморчки и строчки, а потом - и ягоды. У кого, если была какая скотина, и, если не успели её прирезать, она давала молоко... А что делать городским? Булыжники есть не будешь! Я родила Толика, а кормить его было нечем: молока у меня не было, так как кушать было нечего. Спасала крохотная пайка хлеба, наверно, того самого, который был "отнят у крестьянских детей". Чтоб как-то накормить сына, я пила много воды, думая, что от этого будет больше молока. А она только раздувала живот. Помогал мне Федя. После смены он уходил за город. Там, километрах в пяти был небольшой лесок. Теперь его давно уже нет... Там он собирал съедобные травы, ягоды, позже - грибы,.. он их знал, потому что тоже был из крестьян. Так потихоньку выкарабкались сами и спасли Толю. А через два года - снова голод!.. Вот так и жили и растили детей... И насчёт колхозов скажу! Многие до сих пор ругают Сталина - Царство ему небесное! - за колхозы. А ведь, как только колхозы и совхозы окрепли, голода уже не было. К сороковому году жизнь намного улучшилась. Мы уже стали забывать о прежних трудностях. Стали строить планы на будущее... Но тут, в сорок первом, Гитлер - Будь он проклят на веки! - напал на нас, поломал и жизнь, и планы... Сколько народу погубил, изверг!.. И Федя мой - Царство ему небесное! - тогда же пропал... Покинули мы дом и весь скарб и под бомбёжками, опять в голоде да холоде добрались до Средней Азии. Там тоже было "не мёд", но не голодали: я и Толя работали, а Маша и Саша учились в школе. После войны вернулись домой в надежде, что Федя тоже вернётся, но он не вернулся... Дали нам другую квартиру. Я снова пошла на свою работу, получала пенсию за мужа, жили бедно, но не голодали. Толя закончил школу и поехал в лётное училище. Окончил, летал... Иногда присылал мне деньги... И всё было хорошо, если бы не случилась с ним беда... А потом Саша уплыл далеко-далеко, и остались мы с Манечкой вдвоём. Так и живём... Да, ещё скажу своё мнение: не согласна я с тем, что делает нынешняя власть: Сталина обгадили! Народ не спросили... А ведь при нём жизнь стала налаживаться, каждый год цены снижали... Народ, было, вздохнул. Опять планы стали строить и... - на тебе!.. Всё хорошее перечеркнули... Вот, поверьте моему слову: ни к чему хорошему это не приведёт. Сталин был умный. Он делал всё, чтобы страна расцветала, и народ хорошо жил... Ой, простите меня, пожалуйста - разговорилась..! Дорогой сынок, прости меня, что в такой радостный день я вдруг вспомнила о прошлом... Желаю тебе, сыночек, - комок рыдания задрожал в горле, и неудержимые слёзы покатились из глаз. Она остановилась, переждала дрожь в голосе, снова платочком своим вытерла слёзы и продолжила: - Желаю тебе, Толечка родной, долгой и счастливой жизни с красавицей женой Мариночкой и со своими умными и тоже красивыми детьми! Живи нам всем на радость! Ты в бога не веришь, но я всё же скажу: дай тебе бог крепкого здоровья и да убережёт он тебя от всяких аварий и катастроф! Желаю тебе и Мариночке, и моим дорогим внучатам большого-большого счастья! Живите дружно и берегите друг друга!
   Гости зааплодировали, кто-то даже крикнул: "Ура!" и многие, считая, что тост закончен, выпили свои рюмки, но Екатерина Кондратьевна продолжила:
   - Подождите, пожалуйста, я ещё скажу два слова... Я хочу про внучка Толечку... Он, наверно, осенью в школу пойдёт... Хотя Мариночка говорит, что его ещё не примут, что ему нет семи лет... Но он же всё уже знает! Читать он научился ещё в прошлом году, он хорошо пишет, красиво... Считает тоже: может прибавлять и отнимать... а вот, в шахматы даже меня - глупую начал учить... И ругает меня, когда я путаю фигуры и забываю, как лошадь ходит. И знаете, - она обвела взглядом сидящих за столом, как бы, призывая их согласиться с нею, - я за них очень боюсь: ну, разве можно, чтобы дети были такими красивыми и в то же время умными?.. Я верю в бога, но в церковь ходила только в детстве, когда жила в деревне,.. с родителями... а взрослой никогда не ходила. А теперь задумалась: надо покрестить родименьких,.. на них ещё нет греха,.. поставить свечку Николаю-угоднику, да попросить господа: пусть бы оберёг их невинные души. Сказала сыночку. А он и слушать не хочет ничего... Вы, Маша и Саша, не обижайтесь на меня, что я немного у Толика поживу! Я вас всех люблю одинаково... Просто ему больше всех досталось... а к вам я тоже приеду, если бог даст, буду жива... Вот, теперь я выпью. Спасибо вам всем! - Её обступили, протягивали рюмки и фужеры, кто-то обнимал её, кто-то пытался поцеловать, а она стояла, растеряно озиралась и жалкая улыбка застыла на её лице.
   - Спасибо, мамуля! - Анатолий наклонился к ней и бережно поцеловал её в губы. - Ну, ты выпьешь за моё здоровье? - улыбнувшись, напомнил он.
   - Да, да, сынок... Будь здоров, милый! - И она пригубила вино. Чуть наклонившись к рюмке.
   - Нет, мамулечка, так не годится! Надо выпить до дна, - в полголоса объяснил ей Саша.
   - Дак я постольку никогда не пила... Может, - в молодости...
   - А ты больше можешь и не пить, - поддержала брата Маша. - Вот, эту выпей до дна и больше не надо. За свой тост надо выпить,.. родная ты наша!
   Порядок за столом как-то, сам по себе, расстроился, и тамаде пришлось постучать вилкой по стакану. В наступившей тишине он объявил:
   - Дорогие друзья. Прошу на меня не обижаться. Но я буду предоставлять слово не по старшинству. Сначала должны выступить самые близкие родственники юбиляра, а уж потом - все остальные. Итак, слово имеет командир катера-охотника Тихоокеанского флота, старший лейтенант Милютин Александр Фёдорович, как сами догадываетесь, младший брат юбиляра. Пожалуйста!
   Саша вспомнил своё детство и детство Анатолия, потому что в более старшем возрасте он брата не знал. Рассказывал, как он узнал о его аварии и как переживал, узнав, что брат потерял память. Помочь ему он ничем не мог и навестить - тоже. Для курсанта военно-морского училища путь от Владивостока до Москвы не близкий. Узнав, что брат, наконец, вылечился и женился, он несказанно обрадовался и послал ему телеграмму на цветном бланке.
   Сегодняшний приезд в Москву - его первое посещение Запада с тех пор, как попал на Дальний Восток. Здесь он увидел и мать, и брата. Через два дня он снова полетит на Восток. Там его ждут семья, корабль и его экипаж. После поздравления братья обнялись и поцеловались. А когда Анатолия поздравила и сестра, то все четверо: мать, два брата и сестра вышли из-за стола и под гром аплодисментов долго стояли, обнявшись и улыбаясь друг другу и гостям.
   Откуда-то появился фотоаппарат со вспышкой, и бедный тамада совсем потерял контроль над столом. Он стоял и улыбался, даже не пытаясь восстановить хоть какой-нибудь порядок. И только тогда, когда услышал звонкий женский голос: "Дядя Семён, а жене дадут, когда-нибудь, слово?", -он встрепенулся и понял, что пауза в исполнении обязанности руководителя застолья слишком затянулась и, постучав вилкой по бутылке, призвал народ к порядку.
   - Я прошу у общества прощения, но тут вот, жена юбиляра требует слова. А как я могу не дать ей его, если она - моя любимая "доця"! Говори Мариночка, говори, родная!
   - Дорогие друзья! - Марина обвела взглядом сидящих за столом. - Прошу: пока не поднимать бокалы, стаканы и рюмки, потому что говорить я буду очень долго. Я полностью воспользуюсь указанием нашего тамады. А начну я с жаркого летнего дня восемь лет назад, который наступил после долгого "периода дождей", почти такого же, какие бывают где-нибудь в тропиках, в жарких странах. Была уборочная страда, которой сильно мешали дожди. Они так орошили землю, что трактора и комбайны застревали на каждом шагу. И нашему председателю ничего не оставалось, как организовать бригаду косарей, которая воспользовалась первым же погожим днём. Но мне в этот день не повезло: я приболела и отпросилась у бригадира Фёдора Михайловича. И как же я была удивлена, увидев его у калитки вечером того же дня. Ведь освобождение в таких случаях давали, минимум, на два дня. Он переминался с ноги на ногу, никак не решаясь сообщить мне о цели своего визита. Собравшись духом, он произнёс: "Ты звэняй мэнэ, Марынка, но колхозу трэба твоя помощь! - Он откашлялся. - Я знаю, шо ты ны здорова. Но мы з "Будённым" покумэкалы, та рэшилы, шо то тоби будэ нэ дуже тяжко...". А я ему говорю: "Та шо вы кита за хвист тянытэ, дядько Хвэдир?..- возмутилась я. - Выкладуйтэ усэ побыстрие, бо мыни ныколы слухать байкы. Шо трэбэ робыть?". "Ты можэш отказаться, колы щитаеш, шо для тэбэ то ны пидходэ... - снова начал размазывать бригадир. - Мы пошукаем когось другого, тико уси на стэпу...". - Я жду, когда он разродится. И вдруг, он ошарашил меня вопросом: - "Ты стрылять умиеш?". "Стрелять?" -спрашиваю. Сама думаю: "Может, охоту на волков затеяли? Да что-то больно не ко времени! Тут косить некому, они - стрелять!". Спрашиваю: - "В кого стрелять?". "Та стрылять, мабуть, ны надо... а так ружьё дыржать умиеш?". " И держать, - говорю, - умею, и стрелять - тоже. В школе учили на уроках военного дела.". "Во-во... - говорит, - военное дило... Ну, колы умиеш, чи ты ны пидеш самолёт покараулыть тико одну ничь?". "Якый самолёт?" - спрашиваю в полном недоумении. "Та тот, шо сёгодня у нас биля лиса усывся. У ёго мотор отказав. Мы бы тэбэ ны биспокоилы, колы був бы хоть одын чоловик.". "А хто мини инструктаж зробыть?". "Та, вин жэ - "Будённый"". "Колы иттыть?". "Та зараз жэ!". Ну, и пошла в контору, в чём была. А была я, так как день был жаркий, в белом с цветочками сарафанчике с короткими рукавчиками. Я сама себе его шила... в обтяжку, по моде...
   Семён Яковлевич посадил меня в свой "Москвич",.. такой, который "консервной банкой" называли. Взял с собой берданку с патронами и повёз меня в поле. А уже вечерело...
   А у нас на Кубани вечером в поле, если прислушаться внимательно, да присмотреться, интересно: там вон, тушканчик залопотал, встав на задние лапки и оглядываясь, как бы не стать добычей какой-нибудь хитрой лисицы; а вон, в той стороне, заухал филин то ли пугая кого-то, то ли себя подбадривая; а вон, между кустами "косой" промелькнул, он тоже лисы боится. Тушканчику что? Он юркнул в норку и был таков. А тут, пока до норы доберёшься, с перепугу сердце не раз лопнуть может. А послушайте, какой оркестр составили кузнечики: тут вам и скрипки, и виолончели, и флейты... Только слушай и успевай удивляться!
   ...Дал мне Семён Яковлевич берданку, рассказал, как пользоваться, хотя я и сама знала, объяснил, как остановить злоумышленника, если такой появится, как окликнуть, как дать выстрел в воздух и, если он не уберётся, предупредить, что буду стрелять "на поражение". В общем, всё объяснил и под конец добавил: "Ничего этого тебе делать не придётся, а объяснил я это для формальности и, чтобы тебе не было страшно одной. А теперь повтори всё, что я тебе сказал". Я повторила. Тогда он говорит: - "Вот, представь, что вон, за тем кустом спрятался этот самый "злоумышленник" и твоим приказам не подчиняется. В воздух ты уже стреляла, теперь стреляй в него". "Что, в самом деле стрелять?", - спрашиваю. "В самом деле..!" - отвечает. Я заложила патрон в патронник, прицелилась в куст и "бабах!". Из ствола пальнуло облаком дыма. Ну, то, что ружьё "ударит" в плечо, я знала и приготовилась. После выстрела стало тихо-тихо: ни тушканчиков, ни кузнечиков, а "косой", наверно, до сих пор не может остановиться. "Ну, вот, молодец!" - похвалил меня Семён Яковлевич. - "Ночью прохладно будет, так ты вон в ту копну заройся и сиди там. Будет тепло. Только не давай себе заснуть. Сможешь?". "Смогу. Я буду "Евгения Онегина" про себя декламировать", - успокоила его я. Он сел в свой драндулет и уехал. Я последовала совету дяди Семёна, зная, что он плохого ничего не посоветует: зарылась в солому, а она за день хорошо прогрелась, аж пар от неё идёт, зарядила ружьё, остальные патроны спрятала под лифчик и стала шёпотом читать: "Мой дядя самых лучших правил, когда не в шутку занемог...". Я люблю Пушкина, знаю наизусть много стихотворений, и в ту пору поставила себе цель: выучить всего "Евгения Онегина". Вот мне и представился случай проверить свою память. "Читая" поэму, я поняла, что переоценила свои возможности: не успела я "дочитать" четвёртую главу, как почувствовала, что тепло соломы располагает разомлевшее тело к дремоте. Я пару раз зевнула и решила, что пока окончательно не уснула, следует выбраться из копны и походить вокруг самолёта. Только я это подумала, вдруг услышала какой-то нехарактерный для вечерней степи звук, будто кто-то швырнул в мою сторону камень... даже не камень, комок земли. По натуре я не труслива, но тут ощутила, как по телу разлилась какая-то тревога. Теперь-то я знаю, что это адреналин. Придав себе бодрость строгостью тона голоса, я выкрикнула: "Стой, кто идёт?". И увидела шагах в двадцати от себя тёмное пятно, похожее на фигуру человека. Вот он - злоумышленник(!), о котором несколько раз упомянул председатель! Щёки мои вспыхнули, и я увидела подтверждение своим мыслям: пятно зашевелилось. "Стой, стрелять буду!" -ещё более грозно выкрикнула я и клацнула затвором. Поскольку патрон уже был в патроннике, то затвор я дёрнула чуть-чуть для звука, но чтобы патрон не выскочил. Слышу мужской голос: "Свой, свой...". Конечно: "Свой"!.. Неужто злоумышленник скажет: "Я - чужой..."! Спрашиваю: "Кто - свой?". А сама думаю: "А может, и правда, кто-нибудь из своих? Может, бригадир или председатель пожалели меня, да мужика вместо меня прислали?". А голос отвечает: "Свой я, - лётчик с этого самолёта". "Э-э!..- думаю, -шалишь! Значит, не свой!.. Свой бы меня по имени гукнул. А чужой может, кем угодно представиться, даже Папой Римским!". "Ложись! - говорю, такой сякой, а то сейчас влеплю пулю!". Вижу: присел, но не ложится. Я с обратной стороны копны потихонечку вылезла. Он-то смотрит в сторону самолёта, считает, что я там... Вот тут я пожалела, что на мне белый сарафан... Но мой маневр удался: я незамеченной приблизилась к нему сзади. Вижу, действительно, лётчик в форме: в фуражке, погоны блестят... Ну, теперь-то, прятаться ни к чему. И когда он сказал сердито: - "Выходите!", я его ошарашила: сзади то и спрашиваю: "Ну, что?.. Испугались?..". Спросила и пожалела, потому что в ответ на меня такое полилось!.. Тогда я тоже разозлилась... И мы стояли друг перед другом и орали. Не знаю, чем бы это всё кончилось, если бы подкравшаяся к нам гроза не ошарашила нас обоих. Нам-то ведь не до грозы было!.. Мы и не заметили, как она к нам подошла. Очухались мы, когда на нас, как из ведра, опрокинулась холодная, сразу всё промочившая масса воды... Ему-то что?.. Он - лётчик, знал, где от ливня укрыться - быстро залез под плоскость, пригнулся и сидит. А каково мне? Я стою под дождём и мокну. Не могу же я за ним - под крыло! Так и продолжаем: он под крылом на корточках, а я, как изваяние - мокну... А ливень шпарит, будто рад, что дорвался... Молнии мечутся по небу... Слышу, он что-то кричит. Догадалась, наверно, к себе зовёт... А я стою, потому как, всё равно, уже промокла и дальше мокнуть некуда. Отвечаю так гордо: "Не сахарная, не размокну!".
   Не выдержал такой дуэли мой лётчик. Выскочил из-под крыла уже без фуражки, схватил меня за руку и потащил в своё укрытие. Я то хорохорюсь, а сама уже зуб на зуб не попадаю. Сижу под крылом, как голая, потому что вся одежда к телу прилипла, а по ногам струи текут и дрожу. Смотрю, он выскочил и из копны одну, другую, третью охапки притащил и под крылом расстелил и говорит: "Садись". Я села, да только подстилка мала. Сидим, чуть друг друга не касаемся... А может быть, и касаемся,.. потому что он опять выскочил и из середины копны натаскал ещё сухой соломы, да столько, что мы прямо зарылись в неё. Понятно, что у меня к нему злость прошла. У него - тоже. Да, и его можно понять: пришёл проверить свой самолёт, а тут девчонка какая-то, вместо сторожа,.. да ещё и дерзит, заставляет ложиться на сырую землю в чистом, наглаженном костюме. Она ведь за один день не высохла после такого длительного периода дождей!.. В общем, к утру мы помирились. И он мне понравился... и даже очень!!! И когда мы вечером, правда поврозь, пошли в кино, я уже его любила и молила бога, чтобы он пришёл. Я надела на себя и обулась во всё самое лучшее, что у меня было, чтобы ему понравиться, а он, оказывается, тоже был от меня уже без ума... Я это поняла ещё во время сеанса, потому что он всё время смотрел не на экран, а на меня. Мне было стыдно от станичников, потому что я знала, что на нас тоже смотрят: не на меня, а на него! Ведь в кои века в станице появился такой красавец, да ещё в такой красивой форме! И знала, что теперь, назавтра, вся станица только и будет смаковать, "як вин усю картыну тико и дывывсь на нэи". После кино мы долго сидели на лавочке возле дома и, молча, смотрели друг на друга. И тогда я поняла, что это "Он!" - моя судьба... Ну, а что было дальше,.. - остальное... вы уже знаете: и то, как он чуть не погиб, и то, как я потеряла нашего ребёнка, как он потерял память и как нашёл меня снова, когда она вернулась... Спасибо нашим верным друзьям, что не оставили нас, когда на наши головы свалилась беда, а помогли нам справиться с нею! Спасибо дяде Семёну за то, что стал нам настоящим отцом и помогал всем, чем мог! Спасибо Витеньке, Людочке и Дмитрию Павловичу! Без их помощи не жили бы мы сейчас в Москве в такой шикарной квартире, и не осуществилась бы мечта Толика летать на транспортных самолётах, ведь многие его друзья-сослуживцы продолжают летать в Краснодаре на самолётах Ан-2. Спасибо Риточке за то, что поставила Толю на ноги! А потом я приняла эту эстафету. Теперь я тоже врач и строго слежу за его здоровьем. Родной мой! Я от всей души поздравляю тебя с днём твоего рождения, поздравляю тебя с такой прекрасной мамой, с братом - красавцем-моряком, с такой милой сестрёнкой Манечкой!.. Теперь они и мои родные! - Её глаза вдруг нахмурились, но она тряхнула головой и уверенно продолжала: - Поздравляю с такими прекрасными друзьями, как Витя, Люда, Наташа, Рита! Спасибо Геннадию Николаевичу, Анастасии Фёдоровне, Дмитрию Павловичу и Варваре Михайловне! Я заочно благодарна бывшему замполиту Краснодарского лётного отряда товарищу Миронову и тысячу раз благодарна бывшему первому секретарю Краснодарского Крайкома ВКП(б), которые правильно поняли и оценили твой поступок! Желаю тебе крепкого здоровья и благополучия в твоей сложной и опасной работе!
   Все встали и, не сговариваясь, закричали: "Ура!", кто-то крикнул "Горько!..". Со звоном соединились бокалы и в долгом поцелуе слились их губы. И мама снова вытирала слёзы своим влажным платочком.
   - Ну, а теперь слово будет предоставляться по старшинству. И первым поздравит юбиляра член-корреспондент Академии Медицинских наук СССР, лауреат Сталинской премии, которая теперь называется "государственной", профессор Щеглов Геннадий Николаевич.
   Профессор коротко поздравил юбиляра, зато его жена вспомнила даже и то, сколько волнений она перенесла из-за детской любви её дочери к своему однокласснику Толе Милютину и не знает, чем бы всё закончилось, если бы не грянула война, и не пришлось бы эвакуироваться. Потом дочь стала взрослой, стала врачом и Анастасия Фёдоровна и думать забыла о своей довоенной головной боли. И вдруг, нате вам!.. Он снова свалился ей на голову, но уже совершенно в другом качестве. "Скажу честно, - призналась она, - я была против того, чтобы он у нас жил, но Геннадий Николаевич и Рита настояли... А через некоторое время мы так с ним подружились, что я плакала, когда он уезжал...".
   Заместитель министра торговли РСФСР был краток. Ни о переводе в Москву друга своего зятя, в котором он принял живейшее участие, ни о "выбитой" им трехкомнатной квартире для его семьи, ни о мебели и других, необходимых для жизни, дефицитных вещах, приобретённых Милютиными безо всяких очередей и записей, он распространяться не стал. Всё это не для торжественных тостов. Он сделал это всё бескорыстно и потому, что всё это было в его возможностях и ничего ему не стоило: просто, набрал нужный номер телефона и всё. Он только повторил то, что был восхищён поступком Анатолия, поздравил его с юбилеем и с прекрасной семьёй, пожелал счастья, здоровья и успехов в нелёгкой и опасной его работе.
   Зато Виктор Рыбаков был многословен. Он рассказал присутствующим всё о своей дружбе с Анатолием с самого первого дня их знакомства на волейбольной площадке в Краснокутском лётном училище, когда ещё были "новобранцами" в карантине. Благодаря волейболу их распределили в одну и ту же авиаэскадрилью и в один и тот же отряд. Поэтому они попали в одно и то же классное отделение и сидели за одной партой, спали в казарме на соседних койках. А когда дело дошло до полётов, попали в одну лётную группу, то есть, к одному пилоту-инструктору... И после училища друзья решили не расставаться. В городе. Где жил Анатолий не было авиации, а в Краснодаре - аж два лётных подразделения на двух аэродромах. Поэтому и решили ребята воспользоваться своим правом выбора, так как, окончили училище "с отличием"... Рассказал он, как летали, как враждовали с командиром звена, как ходили на танцы, знакомились с девчатами. В общем, рассказал обо всём, что с ними происходило, и закончил рассказ тем, что по договорённости с Людой, назвали ребёнка Анатолием в честь своего друга и дочь Мариной, в честь его подруги.
   - Как я попала в один класс с Толей Милютиным, мама уже рассказала, - начала свой тост Маргарита Геннадиевна или просто - Рита. Ну, понимаете, ребята проучились целых три года вместе и успели хорошо узнать друг друга, а я пришла "новенькой". Дети более "элитных" родителей оказались в "А" классе, а в нашем были дети рядовых тружеников. И только я одна оказалась из интеллигентной семьи. Мой отец уже тогда считался уважаемым хирургом. И материальное положение нашей семьи, видимо, было не сравнимым с положением семей других детей. Это было видно по тому, кто, как одевался. Меня мама, конечно, одевала шикарно. Порой, мне самой было неудобно, что я прихожу в класс наряженной, как кукла, и часто возражала ей, не желая пялить на себя, сшитые ею, наряды. Но она убеждала меня, что это - ложный стыд, что "самая красивая девочка", как она утверждала, должна и одеваться красивее других. И я ей верила и вела себя, как самая красивая. Почти все девочки в классе хотели со мной дружить и из-за этого ссорились между собой. Мне всё это было приятно. И учительница наша всегда выделяла меня среди других. Но дружба с девочками мне надоедала, а вот из мальчиков мне импонировал лишь один. Он был выше других мальчиков и сильнее их. Я заметила, что многие девочки поглядывают на него. Но, в то же время, я замечала, что не произвожу на него никакого впечатления, и потому решила, что он, видимо, уже с кем-то дружит. Но мне подружки сказали, что у них в классе не принято, чтобы девочки дружили с мальчиками. Тогда я первая предложила ему дружбу. Он согласился. Часть первой четверти и всю вторую мы были с ним неразлучны. Вместе делали домашние задания, вместе читали одну и ту же книгу, ходили в кино. В школу и со школы ходили вместе. Чаще он заходил за мной, а если он завозится с малышнёй: с сестрёнкой и братишкой, и не успевает зайти за мной, то я заходила за ним, так как жили мы недалеко друг от друга. Он всегда носил мой портфель, как и положено галантному кавалеру. Я так привыкла к нему, что не раз говорила маме, что Толя - мой жених, и когда я вырасту, то выйду за него замуж. То есть, я считала его полностью своим. Когда его, по какой-нибудь причине, не было рядом, я всегда думала о нём и, естественно, говорила о нём. И не скрывала от мамы, что люблю его. Маме это не нравилось. Сегодня она слукавила, сказав, что упрекала меня за то, что я рано стала говорить о любви. Это неправда... Истина заключалась в другом: я была дочерью хирурга, подающего большие надежды, - потомственного врача, потомственного интеллигента, а Толик был сыном простого рабочего. Именно в этом, по мнению мамы, и заключалась проблема! И она не раз говорила мне: "И чего ты связалась с этим мальчиком? Почему бы тебе ни дружить с Сашей Песковым - сыном редактора районной газеты? Это интеллигентная семья...". В конце-концов, она убедила меня прекратить дружбу с Толей и я - дура!.. - последовала её совету. И сделала это совсем уж по-глупому: я боялась прямого разговора: ведь он мог меня переубедить, поэтому порвала наши отношения безо всякого объяснения. Этим я очень обидела его. И когда я, всё-таки, решила восстановить наши отношения, он категорически отказался, назвав меня предательницей. Как я тогда страдала!.. Естественно, я скрывала это ото всех, и особенно, от него. После разрыва наших отношений он подружился с Наташей Никитиной... и эта дружба сделала чудо: незаметная девчонка, которая, казалось, ничего собой не представляла, вдруг превратилась в миловидную, знающую себе цену, девочку, которую в короткое время в классе все вдруг зауважали. Даже отношение нашей учительницы к ней резко изменилось в лучшую сторону: и если она раньше её почти не замечала, то теперь стала часто ставить её в пример. Я очень завидовала ей, ибо поняла, что потеряла Толю навсегда. А тут, грянула война,.. эвакуация... И я потеряла его вовсе из виду...
   И уже, когда я окончила институт и стала работать в Центральной клинической больнице ГВФ, после того, как я побывала замужем за человеком, в котором я жестоко ошиблась,.. и не только я, но и мои родители, бывшие ярыми инициаторами этого замужества, вдруг судьба мне послала этого человека. К нам в клинику привезли тяжело раненного лётчика, находившегося в коме. Уход за ним зав. отделением поручила мне. Оформляя медицинские документы, я обнаружила, что это - он - моя первая любовь - Милютин, Анатолий Фёдорович. Сначала были сомнения: мало ли на свете людей с одинаковыми фамилиями и именами и отчествами? Но когда я открыла паспорт и прочла место рождения, сомнения исчезли.
   Он был в очень тяжёлом состоянии - в коме, то есть, без сознания и без гарантии на то, что будет жить. И то, что это был именно он, наложило на меня чрезвычайную ответственность. Я загадала: если я его выхожу, то стану его женой. Я, буквально: и день и ночь, не отходила от него. Но никому не открыла причину моего столь необыкновенного рвения. Мои сослуживцы, наверное, объясняли это желанием молодого специалиста показать себя. Я вновь, как и в детстве, привязалась к нему. Когда он пришёл в себя, и стало ясно, что у него частичная потеря памяти, я, как первоклашку учила его говорить и, вообще, жить. Ему очень повезло, что рядом с ним оказался человек, знавший его в тот период жизни, память о которой у него сохранилась. Я убедила его, что я - та самая девочка, с которой он учился и дружил в четвёртом классе, то есть, та самая "Королева Марго", как меня тогда прозвали. Между нами начали складываться доверительные отношения. И вдруг, в один из дней в клинику заявляется совсем молоденькая девочка, представившаяся его женой... Поскольку в его паспорте не было отметки о регистрации брака, я подумала, что она одна из его поклонниц, каких у молодых и видных парней бывает много, таких, которым они могли вскружить голову. И решила отшить самозванку... Ты, Мариночка, извини меня за мой обман! Но я тогда не приняла тебя всерьёз. Я допустила тебя к нему, но предварительно ввела ему снотворное. Поэтому он уснул, а я сказала, что он не пришёл в себя, и пообещала сообщать тебе периодически о его состоянии... Пообещала лишь, чтобы избавиться от тебя, хотя и не думала ничего сообщать. Я посчитала, что это - перст судьбы, которая вновь свела нас вместе. Тем более, что я уже была свободна, хотя официально брак с моим бывшим мужем ещё не был расторгнут. Толе я ничего о тебе не рассказывала, наоборот, всё скрывала, чтобы он не вспомнил о тебе... Когда клиническое лечение было закончено и его нужно было перевести на амбулаторное, я уговорила родителей взять его к нам домой, якобы для осуществления врачебного контроля. А на самом деле, я начала бракоразводный процесс с мужем, чтобы выйти замуж за Толю. Он был согласен. В этот период мы уже жили с ним втайне от моих родителей... Но настал день, который когда-то и должен был наступить, день, который я ждала с тревогой. Настал день, когда он вспомнил всё забытое. И тогда всё, вдруг, рухнуло. И я поняла, что эта молоденькая девушка, в его жизни играет большую роль, чем я и дальнейшая борьба бесполезна... Он уехал. Я не смогла удержать его. И осталось у меня одно утешение: одна малая его частичка во мне. Он заменил мне его. И всю свою любовь к его отцу, я отдала ему... Прости меня, Марина, за то, что за твой счёт я хотела построить своё счастье! Прости меня и ты, Толя, за то, что, ослеплённая страстью, я скрыла от тебя правду о существовании соперницы, в глупой надежде, что, когда ты вспомнишь о Марине, будет поздно, и мы с тобой уже будем мужем и женой!.. Я на тебя не в обиде, наоборот, я благодарна тебе за сына! И желаю тебе здоровья и долгих лет счастливой жизни с твоей любимой женой! За это и пью...
   Гости были несколько обескуражены откровением Риты и потому молча опорожнили свои чаши без выражения каких-либо эмоций.
   И совершенно в другом ключе построила свои воспоминания заместитель главного редактора газеты "Советская Украина" Наташа Кузнецова. Она тоже вспомнила четвёртый "Б" класс, мальчика Милютина, которого тайно обожала, свою соперницу - "Королеву Марго". Но большую часть её воспоминаний составила её жизнь в эвакуации, учёба в университете, её замужество. Рассказала она и о неожиданной встрече в Киеве на Крещатике.
   - В ту пору я уже была в положении, - продолжала она. - А когда родила сына, Анатолия уже в Киеве не было. Я написала ему в Краснодар, но ответа мы не получили. И только месяца через два пришёл короткий ответ от хозяйки квартиры, где жил Анатолий, о том, что он попал в аварию и сейчас находится в больнице где-то в Москве. А ещё месяца через два нам написал сам Анатолий. В письме он описал всё, что произошло с ним с момента его отъезда из Киева. С тех пор мы регулярно переписываемся. Сюда я приехала с сыном, чтобы показать ему Москву, а вам всем - его... Дорогой Толя, поздравляю тебя с твоим тридцатилетием! И очень бы хотела присутствовать и выпить чарочку за твоё здоровье ещё через тридцать лет! Пусть тебе всегда сопутствует удача в твоей личной жизни и в твоей нелёгкой и опасной работе! Дай бог тебе не совершать больше таких подвигов, как семь лет назад!..
   Она вышла из-за стола, подошла к юбиляру и трижды расцеловалась с ним.
   После Наташи выступила Александра Степанченко. Она поблагодарила юбиляра за то, что жива сама и жив её сын.
   - Внимание, друзья! - произнёс порядочно охмелевший тамада, обращаясь к не менее охмелевшим гостям. - Поступило очень разумное предложение...
   - ...дать слово мне!.. - докончил начатую тамадой фразу, неожиданно появившийся в дверях мужчина в форме работника гражданской авиации, на рукавах которого сияли золотые шевроны, обозначавшие должность начальника тринадцатой категории, то есть, в переводе на воинские звания -генерал-майора.
   В одной руке он держал букет красных роз, в другой - картонную коробку.
   При его появлении, Анатолий, а за ним и Виктор, поспешно встали и вышли из-за стола. Гость отдал коробку Анатолию, а розы..? Глянув на место, откуда вышел юбиляр, быстро сориентировался и преподнёс их Екатерине Кондратьевне. Она встала и протянула за ними руку. Он сначала нагнулся и приложился губами к её руке, а затем уже отдал ей розы со словами:
   - Поздравляю вас с юбилеем вашего сына! - Потом обернулся к тамаде и сказал, улыбаясь: - Я могу воспользоваться вашим любезным предложением для поздравления юбиляра?
   - Да-да, пожалуйста! - не растерялся бывший старшина.
   - Дорогой Анатолий Фёдорович! Дорогие товарищи! Я уже давно знал, что у товарища Милютина сегодня день рождения. И, прилетев в Москву в командировку, не мог не зайти сюда, чтобы лично поздравить его с этой круглой датой. Из его последнего письма я узнал его теперешний адрес. Может быть, я появился бы здесь немного раньше, если бы не таксист, который знает район новостроек не лучше меня. Мы немного поплутали. Но, как видите, всё же нашли ваш дом...
   - Извините меня Иван Васильевич! Но я хочу представить вас моим гостям - прервал его Анатолий.
   Гость согласно кивнул.
   - Дорогие друзья! Разрешите представить вам начальника политотдела Белорусского управления гражданской авиации товарища Миронова Ивана Васильевича - бывшего замполита Краснодарского лётного отряда, в котором я и Виктор имели честь работать. Товарищ Миронов - очень честный и справедливый человек. В самые трудные для меня дни он один из немногих лиц командного состава лётного отряда защищал меня и помогал мне. И потом он всё время поддерживал меня, когда я восстанавливался на лётную работу, когда оформлял перевод из Краснодара в Москву. Был бы жив мой отец, он, наверное, не смог бы сделать для меня больше, чем этот "Человек с большой буквы". И сейчас мы постоянно переписываемся, и я считаю его своим старшим другом. Добро пожаловать к нашему столу, дорогой Иван Васильевич!
   При этих словах, брат Саша встал, освободив гостю своё место и сел на принесённый из кухни стул, рядом.
   - Спасибо, Анатолий! Вы много моложе меня... Я могу вас так называть?
   - Конечно, о чём разговор? Вы для меня, как отец и можете говорить мне "ты"...
   - Вот, и ладненько... Спасибо тебе за доверие!.. Дорогой Толя! Работая замполитом в лётном отряде, я защищал от несправедливости не только тебя, но и всех вас по долгу службы. Но в твоей судьбе я принял большее участие потому, что ты оказался в самом трудном положении. После твоей аварии я сразу же стал на сторону тех, кто считал твой поступок подвигом. И на всех уровнях доказывал это. Кстати сказать, первым человеком, сказавшим, что ты совершил героический поступок, был Первый секретарь Крайкома. Дело прошлое и я открою небольшой секрет: если бы не он, не стал бы ты орденоносцем, ибо наше высокое начальство здесь, в Москве, всячески противилось этому. Оно, как и командование отряда, больше беспокоилось о результатах выполнения пятилетнего плана. И только после того, как решением Крайкома и Крайисполкома все материальные последствия этой аварии, то есть убытки, были переведены на баланс Крайисполкома и списаны, как ущерб, нанесённый стихией, оно согласилось с этим решением и изменило приказ. И даже после этого оно считало, что столь высокой награды ты не достоин. Но тут уже Первый секретарь возмутился, считая, что это оскорбление, наносимое лично ему, и нажал на все рычаги. Но хватит о делах... Дорогой Анатолий, поздравляю тебя с днём рождения!.. тебя и твою семью! А эта красавица, я полагаю, и есть та самая Марина, ради которой ты готов был идти на смерть, да? Ну, если так, я тебя понимаю: она того стоит!.. Прими, пожалуйста, от меня этот скромный подарок, который я привёз специально для тебя из Англии, где я недавно был в командировке. - Он развязал шпагат и вынул из коробки новенький чёрный "дипломат", который только-только входил у нас в моду и назывался нашими англоманами "кейсом".
   - Ну что вы, Иван Васильевич, я никогда и не мечтал иметь такую вещь. Спасибо вам большое!.. - он встал, подошёл к Миронову и они поцеловались. - Вот, Мариночка, - обратился он к жене, - ты полчаса назад жаждала от души поблагодарить Ивана Васильевича за участие и помощь, оказанные мне в те трудные времена. Вот тебе и повезло, можешь его очно поблагодарить...
   - Давай сначала выпьем за тост Ивана Васильевича, а уж потом я от души поблагодарю его за всё, в том числе и за комплимент в мой адрес!.. -сказала Марина. - Твоё здоровье, родной!
   За столом кто-то захлопал и через пару секунд все встали, аплодируя то ли гостю, то ли - Марине. А когда все выпили, она попросила Сашу наполнить фужер Ивана Васильевича и, налив в свою рюмку вина, произнесла:
   - Дорогой Иван Васильевич! Я слышала много хороших слов о вас от Толика и очень рада, что, наконец-то, познакомилась с вами очно! Мы часто с ним говорили о том, что именно такие люди, как вы, должны руководить в нашей стране. И мы оказались не единственными, кто так считает. И лучшим доказательством этому вот эти шевроны, которые сейчас на ваших рукавах. Я от всей души благодарю вас за всё! Живите долго на радость всем: и нам, и вашей семье, и вашим подчинённым! Я прошу всех, поднять свои бокалы за здоровье Ивана Васильевича!
   После тоста Марины встал тамада.
   - Дорогие друзья! Поступило предложение от мужской части нашего дружного коллектива сделать небольшой "перекур". Я думаю, все уже немного устали и небольшой перерыв не помешает женщинам тоже. Не будем устанавливать регламент. Когда можно будет вновь собраться за этим дружеским столом, мы сообщим дополнительно.
   Все поднялись. Женщины принялись помогать хозяйке убирать со стола использованную посуду, а мужчины, чтобы не мешать им, вышли на балкон.
   Поскольку, основная часть мужчин уже знала друг друга, а вновь прибывший гость некоторым был не знаком, то все скучковались, именно, возле него. И, как бывает в подобных случаях, состоялось, так сказать, "официальное" знакомство. И первым к нему подошёл тамада:
   - Уважаемый Иван Васильевич, - сказал он, доставая трубку. Курить её он стал после того, как его избрали председателем райисполкома. Он посчитал, что негоже человеку в его новом положении крутить цигарки с махоркой. А, поскольку, кроме неё, он ничего другого не признавал, то и решил перейти на трубку. - Мы с вами заочно уже знакомы: ещё, будучи председателем колхоза, я частенько звонил к вам в отряд, чтобы узнать о состоянии здоровья вашего лётчика Анатолия Милютина. И, помнится, не раз разговаривал с вами. А потом, когда он приехал к нам из Москвы, то много хорошего он рассказывал о вас. И я заочно зауважал вас. Я - Мирошниченко, Семён Яковлевич - председатель Крымского райисполкома Краснодарского края. И очень рад лично познакомиться с вами!.. И хочу от всей души поблагодарить вас за ваше участие в судьбе Анатолия, поскольку неофициально считаю его подругу - Мариночку своей дочерью.
   - Большое спасибо! - В свою очередь поблагодарил Миронов, доставая из кармана пачку сигарет. - Угощайтесь, английские...
   - Нет, спасибо! Я курю только трубку... А впрочем, давайте!.. Попробуем, чем балуются англичане! - Он спрятал трубку в карман, и взял сигарету из пачки, протянутой Мироновым, который таким же образом угостил и остальных курящих, находившихся на балконе, объяснив:
   - Они - англичане папирос давно не курят. У них сигареты. Эти -самые модные, по крайней мере, нас так информировали, и называются "Три бэлс", что означает: "Три колокольчика". - И продолжил, обращаясь к Мирошниченко: - Я тоже много слышал о вас и, будучи замполитом отряда, и потом, переписываясь с Анатолием Фёдоровичем... И вижу, что ваш труд не пропал даром: партия и правительство высоко оценили его...
   - Да, вы правы... Но, признаюсь честно: меня в моей работе больше поддерживает и даёт положительный заряд доверие народа. И я стараюсь оправдать его. А вот, правительство, и высшее партийное руководство, что греха таить, не всегда, на мой взгляд, правильно подходят к решению народнохозяйственных задач. Здесь, конечно, не место для обсуждения подобных вопросов,.. но душа болит,.. и, иногда, не могу сдержаться...
   - Да, пожалуй, действительно, доверие народа - это самая высокая оценка работы любого руководителя... Однако, извините, разрешите мне познакомиться и с другими товарищами!.. А потом мы продолжим нашу беседу. - И, повернулся к стоявшему рядом профессору:
   - О вас я тоже наслышан,.. Геннадий Николаевич?.. если не ошибаюсь...
   - Да, Щеглов Геннадий Николаевич... Рад познакомиться!
   - И я тоже... А дочь ваша тоже здесь?
   - Да, обязательно! Ведь они с Анатолием Фёдоровичем - большие друзья!
   - Я слышал, что она защитила кандидатскую диссертацию?
   - Да-а, притом, блестяще..!
   - А по-другому, я думаю, и не могло быть: ваша кровь!.. Поздравляю вас с достойной сменой!
   - Благодарю вас!
   - А вы, если не ошибаюсь, тесть Виктора Рыбакова?.. - обратился Миронов к отцу Людмилы, стоявшему в той же кучке.
   - Вы не ошиблись... К вашим услугам: - Сомов, Дмитрий Павлович!..
   - Много слышал о вас... Много лестного... Рад познакомиться!.. Ну, как? Довольны нашим воспитанником? - кивнул в сторону Рыбакова, стоявшего несколько в стороне вместе с братьями Милютиными и Михаилом Степанченко
   - Очень!.. Лучшего зятя мне и желать не надо! Для нас с Варварой Михайловной главное, чтобы дочь была довольна! А она души в нём не чает... - И, понизив голос, добавил: - Извините, я уже выдаю семейные тайны. - И засмеялся...
   - Ничего... Все мы - отцы... И, дело это житейское, причём, очень важное!.. Если есть любовь и согласие, то и семья будет крепкая... Да, а где же дети?.. С кем же вы их оставили?.. Мне кажется, их у вас уже двое... внуков...
   - Они тоже здесь,.. только в другой комнате...
   - Уважаемый товарищ тамада, неплохо было бы и детей, как-то, посмотреть... Как вы считаете? - спросил Миронов.
   - Это мы организуем...
   - Друзья, здесь ведь есть ещё одна комната... - вспомнил отец Людмилы. - Может, спросим у хозяев разрешение перейти туда. Там можно было бы и поговорить более откровенно. Пусть бы Иван Васильевич рассказал нам, как там сейчас живут на "Туманном Альбионе"?
   Анатолий, слышавший этот разговор, подошёл ближе:
   - Я бы с удовольствием провёл вас туда,.. но там... мама сейчас отдыхает. Она устала... Вы уж, извините..!
   - Ладно, давайте здесь поговорим, вполголоса. - согласился Миронов.- На "Туманном Альбионе" живут так же, как, вероятно, жили и сто, и двести лет назад. Ведь англичане, вы сами прекрасно знаете, народ консервативный: всякую новизну принимает не сразу, тем более, если эти новаторства исходят от нас. Но не весь народ единодушен. Например, я разговаривал (понятно, с переводчиком) с простыми авиаторами, в основном, с работниками наземных служб. Так эти слушают нас с большим интересом. А, вот, лётный состав... Оно и понятно: последние часто бывают у нас, в странах Варшавского договора, и видят не только хорошее, но и негативные стороны нашего быта. А что греха таить, их у нас, к сожалению, пока ещё предостаточно. И, естественно, они уже составили о нас своё, определённое представление и ничего нового услышать от нас не надеются. Наземные же работники, видимо, им и их мнению не очень-то доверяют: что ни говорите, но различие в социальном положении одних и других огромное. Они и относятся к нам с большим уважением. Их интересует всё, особенно, заработная плата тех категорий работников, к которым относятся сами. И удивляются, когда узнают, что наши получают меньше, чем они предполагали. Удивляются и спрашивают: почему? Я объясняю, как могу: в основном, акцентирую внимание на том факте, что из-за "холодной войны", навязанной нам, мы вынуждены огромные средства расходовать на оборону, что не позволяет нам повышать заработную плату до желаемого уровня... И всё же чувствуется, что они не очень-то верят в нашу миролюбивую политику. Ведь антисоветская пропаганда работает во всю свою мощь! А когда я говорил, что мы отказались от тезиса "захвата" власти трудящимися только "революционным путём" и допускаем возможность её перехода в руки рабочих и крестьян в результате мирных демократических выборов, мне откровенно смеются в лицо - не верят!
   - Извините, Иван Васильевич, а вы сами верите в это? - перебил его Дмитрий Павлович, улыбаясь.
   - Как вам сказать... Я, как коммунист, имею право по любому вопросу иметь собственное мнение и отстаивать его всеми законными средствами. Но если данная трактовка признана большинством моих единомышленников и введена в ранг политики государства, я, по своему статусу политработника, не имею права пропагандировать своё частное мнение...
   - Я вас понимаю: это - по Уставу... Но сейчас разговор неофициальный...
   - Ну, если неофициальный,.. то не верю: никогда господствующий класс, имеющий в своих руках такие средства своей защиты, как армия, полиция и банки с миллиардными средствами, не отдаст власть добровольно.
   - Вот, и я так думаю. Но, чему здесь удивляться? Разве Никита Сергеевич только одну эту авантюру протащил в идеологию нашей партии? - понизив голос, чтобы не слышала молодёжь, сказал Дмитрий Павлович.
   - Да, но как же остальные члены политбюро!.. Как они позволяют?..
   - Да потому, что Хрущёв на примере Молотова, Ворошилова, Кагановича и Жукова показал, как он умеет расправляться со своими оппонентами и никому не хочется стать следующей жертвой...
   - А кукуруза?.. - включился в беседу Семён Яковлевич. - Сколько было возражений и доказательств. Никого не послушали. Именитых академиков, несогласных с этой политикой, всех поувольняли... До чего дошло: однажды после партхозактива собрал нас, председателей райисполкомов наш краевой руководитель, то есть, председатель Крайисполкома в своём кабинете и сказал, что мы все понимаем, что высшее руководство допускает серьёзную ошибку, ориентируясь на Кубани на кукурузу, вместо пшеницы. В этом году наша страна впервые за всю историю своего существования стала импортировать пшеницу, хотя до этого мы её только экспортировали. Всё это результат авантюристской политики высшего руководства. Вот, проанализировав всё это, руководство края пришло к выводу, что нужно прекратить сеять кукурузу, а, как прежде, сеять пшеницу. Но, чтобы не вызвать отрицательную реакцию центра, решили в отчётах писать, что сажаем и собираем кукурузу. Не могу точно утверждать, что это - задумка наших руководителей, или, возможно, такую указивку они получили свыше: ведь там тоже есть трезвые головы. Короче, нам посоветовали, не афишируя это мероприятие, сеять пшеницу...
   - Семён Яковлевич, - остановил его Геннадий Николаевич, - мы все понимаем вашу озабоченность. Но вы входите в раж, воспаляетесь и возмущаетесь очень громко, и ваш шаляпинский бас, наверное, слышно даже в соседнем доме. Давайте будем говорить тише или сменим тематику разговора!.. Сейчас, правда, уже не сажают за вольнодумство, но мы не знаем, что может быть завтра...
   - Да, вы правы. Спасибо! Я постараюсь потише, а если меня снова "занесёт", дёрните за ус!.. Так вот я ещё хочу сказать о домашнем скоте колхозников, - понизив голос, продолжал Мирошниченко. - Представляете, чтобы колхозники меньше занимались своим приусадебным хозяйством и больше времени уделяли колхозным делам, хотя они и так работают, что называется "от темна - до темна", из Москвы дали указание: забрать у них весь крупный рогатый скот, чтобы он находился в колхозе. Команду-то дали, но до конца вопрос не продумали... Ну, собрали мы коров и быков, а разместить их негде. Никто, ведь, для них скотников заблаговременно не построил и кормов не заготовил. А домашняя скотина нежная, привычная к ласкам, к индивидуальному кормлению. Согнали их вместе на поле или пустыре, огородили колючей проволокой, чтобы не разбежались... Хозяева приходят и, видя такой уход, плачут, просят, чтобы вернули скотину домой... А что мы можем сделать?.. Не можем же нарушить команду центра!.. Наступили холода. Скотина, непривычная к такому издевательскому содержанию, стала болеть, падать, и доведённая до отчаяния, стала разбегаться по домам, разрывая собой колючие заграждения. А сразу, как началось это глупейшее мероприятие, дальновидные хозяева, не ожидая, пока у них отберут скотину, стали её резать. В результате, мясо на рынках сильно подешевело. Но, поскольку поголовье скота резко сократилось, то на следующий год стали всеобщим дефицитом и мясо, и молоко, и молочные продукты. У нас на Кубани, в сельскохозяйственном крае, люди стали с вечера занимать очереди у магазинов за мясом, сливочным маслом, хлебом и сахаром...
   - Дорогой Семён Яковлевич, - перебил его Миронов. - Вот вы сказали "глупейшее мероприятие", а вам не кажется, что это - заранее спланированное, преступное мероприятие?
   - Вполне возможно! Ведь, посчитайте, сколько подобных авантюр совершил этот человек! Выпустил из тюрем около двадцати миллионов заключённых, не разбирая, кто и за что посажен! Мы, на юге, больше всех почувствовали результаты этого безумия... Дело, ведь, близилось к зиме. Так вся эта шушера и ринулась к нам, в тёплые края. В результате, много тысяч людей стали жертвами разгула преступности, и большую часть амнистированных пришлось снова посадить туда, откуда их выпустили! Будто милиции больше делать было нечего!.. Полетели в Москву к Ворошилову жалобы населения с требованием отменить запрет на смертную казнь... Отменили-таки!.. Теперь, с этой кукурузой... Со скотиной... В науке "шмон" навёл...
   - Вы упустили аферу с так называемым "Культом личности" Сталина, - добавил Миронов, - человека, под мудрым руководством которого мы выиграли такую тяжёлую войну и потом за короткий срок восстановили всё разрушенное народное хозяйство, и стали в один ряд с крупнейшим капиталистическим государством мира - Соединёнными Штатами Америки. Кстати, он обвинил его в убийстве Кирова. А ведь, созданная им же комиссия, не сумела этого доказать... И - молчок!..
   - Однако, будем объективными, друзья! - Вмешался Геннадий Николаевич. - Со всеми вашими обвинениями я согласен. Но в его деятельности есть и позитивные моменты. Ну, например, строительство блочных домов, в одном из которых мы сейчас находимся... Ведь, на деле осуществляется лозунг "из подвалов - в благоустроенные квартиры"...
   - Позвольте, профессор, с вами не согласиться! - горячо запротестовал Дмитрий Павлович. - В чём здесь его положительная роль?.. В том, что не запретил?.. Ведь идею предложил не он, а архитекторы... И сама идея строить блочные дома, возникла только сейчас. Он мог только согласиться или не согласиться!.. Но, позвольте, как бы последнее выглядело в глазах народа?..
   - Извините,.. я не в курсе этих административных тонкостей... Но, вот, то, что мы с вами сейчас свободно обсуждаем и критикуем руководство страны, согласитесь, было невозможно, вернее - опасно, лет семь назад.
   - Нет. И здесь я с вами не согласен. Вы, дорогой профессор, видимо, настолько углубились в свою медицину, что у вас не остаётся времени и возможности интересоваться другими вопросами, не связанными с вашей отраслью. - Перебил его Дмитрий Пав лович. - А вы слышали или, может быть, встречали где-нибудь слово "Оттепель"? Если да, то не можете ли нам объяснить его смысл.
   - Да, вы правы. Слышать я, слышал, но особенно не вникал в сам вопрос. Действительно, при моей загрузке ... до этого, просто, "не доходили руки".
   - Вот, видите? Я оказался прав!.. Так вот, слово это появилось в лексиконе так называемых "демократов". Не подумайте, что я против демократии. Ни в коем случае!.. Что такое "демократия"? Это - "народовластие". Так вот, я за настоящую демократию! Кстати, самая реальная демократия - у нас, правда, как всегда, с серьёзными недостатками. Но в понимании буржуазных политиков, демократия - это, вседозволенность: делай, что хочешь!.. Так вот, с приходом к власти Хрущёва, наши горе-демократы, а проще сказать, всякая недобитая дрянь, подняла головы, почувствовав, что для них наступила прекрасная возможность активизировать свою антисоветскую деятельность, используя право на так называемую "свободу слова". Так кто же выиграл от этого послабления?..
   - Дорогой Дмитрий Павлович, так вы же - настоящий политработник! - засмеялся Миронов, освободив тем самым Геннадия Николаевича от ответа, так как ответить ему, действительно, было нечем. - Но мы забыли ещё один, на мой взгляд, очень серьёзный вопрос: это - Советско-Китайские отношения. Ведь, по вине лично Хрущёва, мы потеряли дружбу с нашим самым близким союзником по строительству социализма и, далее - коммунизма, потеряли дружбу с великим китайским народом! И, мне кажется, надолго...
   - В отношении китайского народа я с вами полностью согласен, - снова не выдержал профессор. - Но я считаю слишком негуманным отношение самого китайского правительства к своему народу.
   - Что вы имеете в виду? - насторожился Миронов.
   - А то, что по приказу Мао Цзе Дуна в Тихом океане было утоплено пять миллионов человек заключённых. Это же какое-то варварство! Как может народное государство совершить такую негуманность в отношении своего народа!..
   - Тут, дорогой Геннадий Николаевич, требуется небольшое, но довольно существенное уточнение, - возразил он. - А именно, не просто заключённых, а рецидивистов, совершивших наиболее тяжкие преступления против этого самого народа. По информации, имеющейся у меня, за пять лет, прошедшие после этой акции, в Китае не было зафиксировано ни одного серьёзного преступления. А что это значит, может довольно убедительно нам рассказать наш многоуважаемый тамада на примере амнистированных преступников. Да, я понимаю, медицина - самая гуманная профессия. Но скажите, как самый твёрдый гуманист в нашей компании: Что более гуманней: безопасность и спокойная жизнь целого народа, то есть, девяносто пяти его процентов, за счёт ликвидации кучки преступников, составляющих лишь пять процентов от всего населения, перечеркнувших, вообще, всякое понятие о самом гуманизме, или их сохранение на страх и горе всему народу?..
   - Но, ведь, не обязательно убивать! Есть другие меры...
   - Вы имеете в виду пожизненное заключение?
   - И оно тоже...
   - А вам известно, какие трудности с продовольствием переживает сейчас эта великая страна, находившаяся длительное время на положении колонии? Китайцы - трудолюбивый народ. Они работают, что называется "в поте лица", но у них мало земли для такого большого народонаселения - пятьсот миллионов! Это тоже тема для серьёзного разговора. У них все сельскохозяйственные работы проводятся вручную. И вы предлагаете отнять у народа какой-то процент продовольствия, чтобы содержать этих нелюдей? Да лучше отдать эту долю пяти миллионам недоедающих детей! Вот это я считаю настоящим гуманизмом! Кстати, среди нас есть человек, живущий совсем рядом с этим народом и плавающий с их моряками в одном и том же океане. - Он повернулся к кучке молодёжи: - Александр Фёдорович, подойдите, пожалуйста, к нам поближе!
   Все четверо подошли к ним.
   - Вот, мы тут говорим о Китае. Вы, я слышал, там находитесь совсем рядом и, вероятно, имеете больше информации о том, как живут сейчас китайцы. Что вы можете сказать по этому поводу?
   - А что конкретно вас интересует?
   - Не знаю, известно ли вам, что в пятьдесят четвёртом и пятом годах в Китае ликвидировали большое число преступников-рецидивистов, совершивших тяжкие преступления?
   - Да, об этом у нас много говорят. Понимаете, до этого Китай, действительно, входил в число самых передовых в мире стран по преступности. Я подозреваю, что, возможно, он в этом вопросе, опережал даже Соединённые Штаты. И, как я понимаю, теперешнему правительству ничего не оставалось, как применить самые суровые меры наказания, чтобы изменить это положение. И оно, действительно, радикально изменилось. Как вам, вероятно, известно, в те годы было много наших специалистов командировано в Китай, чтобы оказать им помощь поднять промышленность. Так вот, эти люди, возвратившись домой, не могли нахвалиться о том, какой там, в стране порядок. Ничего общего с нашим! Двери в домах и квартирах можно не закрывать: никто не полезет. На улицах можно гулять, хоть целые сутки: никто не ограбит, не убьёт. Забытые где-либо вещи никто не тронет, пока милиция не заберёт. В любое время можно обратиться туда, и вам их вернут в целости и сохранности. Но законы жёсткие: за любое преступление - расстрел! И потому, никто не хочет лишаться жизни из-за какого-то барахла. Проституция в любом виде запрещена. Спекуляция - тоже... Вот, так!.. Лично я хотел бы, чтобы и у нас были такие порядки.
   - Ну, так как? Дорогой Геннадий Николаевич! Где настоящая гуманность? И не кажется ли вам, что те амнистированные, вернувшиеся на свои нары, и есть та самая категория, которая в Китае, составила пять процентов?
   - Да, вы меня сегодня положили на обе лопатки. - после небольшой паузы сказал профессор.
   - Кстати, дорогой Геннадий Николаевич, - сказал Мирошниченко, - я вспомнил ещё об одном последствии "мудрой политики" Хрущёва, которая касается и медицины. Импортная пшеница, присланная из Америки, оказалась заражённой амброзией - очень агрессивным сорняком, здорово похожим на обыкновенную нашу полынь, называемую Чернобыльником, которая растёт у нас повсюду. От этой амброзии уже несколько тысяч человек в крае заболели тяжелой формой аллергии, которая очень трудно поддаётся лечению. На борьбу с нею организовываем комсомольские отряды. Они занимаются обнаружением и уничтожением сорняка. Но результаты борьбы не утешительны...
   В это время на балкон вышла Марина:
   - Дорогие товарищи, приглашаю вас к праздничному столу!
   - Кому праздник, а кому - работа!.. - пробурчал тамада. - Пойдёмте, друзья, продолжим наше важное мероприятие!
   - Одну минуточку, друзья! - остановил, собравшихся было уходить, собеседников Дмитрий Павлович. - У меня есть предложение: мы сейчас коснулись очень важной темы: внутриполитического положения в стране. Я предлагаю после застолья собраться в гостинице "Минск", где я забронировал несколько номеров, и там продолжить нашу дискуссию. Завтра - воскресенье, на службу идти не нужно... Как вы все смотрите?
   - Я - "за"! - сказал тамада.
   - А нам с вами можно? - спросил Анатолий.
   Дмитрий Павлович вопросительно провёл взглядом по лицам собеседников.
   - Я думаю, что можно! - убеждённо заявил Миронов. - И даже нужно! Они - наша смена! Как они смогут продолжить наше дело, если не будут знать нашего мнения по основным вопросам внутренней и внешней политики нашей страны?.. Я, вообще, собирался лететь домой, но раз затевается такое мероприятие, моё место - здесь!..
  
   - Прошу внимания! - начал тамада, заняв своё место за столом. - Поступило предложение: в соседней комнате сидят дети: шесть мальчиков и две девочки. Самый старший - Анатолий Стэцэнко - шурин именинника, двоюродный брат Марины. Ему пятнадцатый год. А семеро остальных, все от семи лет и моложе. Вот, я и предлагаю: пригласить их всех сюда, построить по ранжиру и выпить за их здоровье.
   - Разрешите поправку! - заявил Геннадий Николаевич, вставая. - Я тоже за то, чтобы выпить за здоровье детей, но предлагаю сделать это не в их присутствии, ибо пить при них считаю непедагогичным.
   - Звэняйтэ мэнэ, но пэдагогыку я нэ изучав! - отшутился тамада.
   - Можно мне несколько слов по этому поводу? - сказал, вставая, Иван Васильевич.
   Тамада кивнул:
   - Да-да, пожалуйста!
   - У меня тоже предложение: давайте, действительно, пригласим сюда ребят, чтобы познакомиться с ними, а потом, когда они вернутся к себе, мы за них и выпьем...
   - Возражений не будет? - спросил тамада. В подтверждение согласия с предложением, за столом захлопали.
   Марина вышла, чтобы пригласить ребят в гостиную, но то, что она увидела в детской, повергло её в шок: стол был отодвинут в угол, а на ковре посреди комнаты её Толик боролся со сводным братом - Щегловым. Она поняла, что это была не драка, потому что остальные ребята подзадоривали борющихся, а Толян, не замечая, что дверь открылась, на полном серьёзе исполнял роль судьи. И тут ей пришла, как ей показалось, интересная мысль: "Может, не стоит их выстраивать в гостиной, не лучше ли понаблюдать их за игрой, подойдя тихонько и открыв дверь!". Она вернулась в гостиную и пошепталась с тамадой. Тот улыбнулся и громко сообщил:
   - Друзья, сейчас Мариночка была в детской комнате и то, что она там увидела, натолкнуло её на мысль: посмотреть на их досуг со стороны в тот момент, когда они об этом не подозревают. Но для этого нам нужно очень тихо пройти в коридор, собраться возле двери и так же, очень тихо, открыть её. Кому это не интересно, может остаться за столом. Итак, тихо, без суеты и толкучки, пошли..!
   Когда все тихо столпились у двери в детскую, Марина снова, неслышно, отворила её. Теперь там боролись Щеглов, вероятно оказавшийся победителем в борьбе с её сыном, и Степанченко. А Толя Милютин стоял возле Толяна, весь растрёпанный, тяжело дыша. В этот момент Степанченко ловко подставил своему сопернику ножку и оба с грохотом свалились на ковёр. В толпе наблюдателей захлопали. Лишь тогда ребята, увлечённые борьбой, заметили взрослых. Однако, Толян не растерялся, подошёл к боровшимся, успевшим подняться, и высоко задрав правую руку Степанченко провозгласил:
   - Победил Толя Степанченко.
   Теперь захлопали все. А тамада высказал мнение:
   - Ребята, вы продолжайте свою игру, а мы здесь, в сторонке, поболеем за вас. Давай, Толян, руководи, а я буду комментировать!
   Толян занял свое место и, не смущаясь, продолжил:
   - На ковёр приглашаются: победитель прошлой борьбы - Толя Степанченко и гость из Киева - Толя Кузнецов.
   Щупленький мальчик небольшого роста, застеснялся и отвернулся к стене. Наташа подошла к нему, склонилась:
   - Толечка, ты что?..
   - Я не хочу с ним бороться... Он сильнее меня.. - проговорил он дрожащим голосом. Толян услышал это и громко сообщил:
   - Кузнецов от борьбы отказался. Победа засчитывается Толе Степанченко. Команда "Кубань" победила! Ура-а!..
   - Ну вот, друзья, разрешите представить вам судью соревнований! Это Анатолий Стеценко - двоюродный брат Марины. Двух Анатолиев мы уже видели: это Анатолий Кузнецов и Анатолий Степанченко - сыновья присутствующих здесь Наташи Кузнецовой и Михаила и Шурочки Степанченок. А вот, этот растрёпанный и есть сынишка именинника и моей дочурки, - наш казачонок, Анатолий Милютин младший. А вот, ещё один растрёпанный - внук нашего академика, Анатолий Щеглов. И вот, ещё один Анатолий. Это уже сын Виктора Рыбакова - внук Министра торговли Дмитрия Павловича Сомова...
   - Уважаемый тамада, вы ошиблись: я только лишь заместитель Министра...
   - Ах, извините!.. Значит, будете Министром!.. А вот, эти две красавицы - дочери двух неразлучных друзей Анатолия Милютина и Виктора Рыбакова: Людочка и Мариночка. Вот, друзья, мы и познакомились со всеми Анатолиями, названными так в честь нашего многоуважаемого юбиляра. А теперь я приглашаю всех к столу, чтобы продолжить наше дружеское застолье!
   Когда все ушли, Анатолий подошёл к Толе Кузнецову:
   - Толик, ты знаешь, кто я такой? - спросил он, гладя его по головке.
   - Да, - ответил мальчик.
   - Так, кто я?
   - Вы - дядя Толя, папа Толика Младшего.
   - А ты знаешь, почему тебя тоже зовут "Толей"?
   - Нет...
   - Тебя так назвали потому, что я - друг твоих папы и мамы. И они тебя так назвали в честь своего друга. Понял, да? - Мальчик кивнул. - А, значит, я - твой второй папа. Ты любишь своего папу?
   - Люблю.
   - А маму?
   - Тоже люблю.
   - Твои мама и папа - хорошие люди!.. Но ты не подумал о них, когда отказался от борьбы. Ты не подумал, что им будет стыдно за тебя?.. Ведь они считают тебя храбрым мальчиком. Правда? - Мальчик молчал. - Вот, в следующий раз, не бойся, иди смело против любого противника.
   Мальчик поднял голову и посмотрел ему в глаза:
   - А он сильнее меня. И победил бы меня. Разве тогда им не было бы стыдно?
   - А ты видел, как он его поборол? Ты бы тоже мог подставить ему ножку и побороть его.
   - Об этом я не подумал. - честно признался мальчик.
   - Ну, вот, молодец, что признался честно! И впредь не трусь! Понял?.. Будь таким же смелым, как твои папа и мама! Ладно?..
   Мальчик заулыбался:
   - Ладно, дядя Толя!..
   - Толян, вы кушать не хотите? - спросил Анатолий.
   - Анатолии! Кто хочет кушать, поднять руки! - скомандовал Толян, выйдя на середину комнаты. Пятеро мальчиков подняли руки.
   - Папа, а мы тоже хотим... - сказала Людочка.
   - А что же вы не поднимаете руки?
   - А мы же не "Анатолии"...
   - Хорошо, Толян, ставьте стол на место. Я сейчас скажу, чтобы вам всё принесли.
   Когда он пришёл в гостиную, все уже сидели на местах.
   - Юбиляр, займите, пожалуйста, своё место! - пробасил тамада, - А то коньяк в рюмках "прокисает"!
   - Одну минуточку,.. пожалуйста!.. Там ребята хотят кушать... Мариночка, позаботься, пожалуйста..!
   Но Марина сама уже шла на кухню, за нею поднялись и пошли Рита и Наташа. Анатолий сел на своё место. Теперь с обеих сторон от него пустовали два стула: справа мамин и слева Марины. Мама после перерыва не захотела вставать. Сказались усталость и волнения. И ребята решили: пусть отдохнёт - день ещё длинный.
   Когда вернулись женщины, тамада, откашлявшись, провозгласил:
   - Дорогие друзья, продолжаем наше застолье! - Теперь слово будет предоставляться всем желающим.
   - Уважаемый Семён Яковлевич! - поднялся Миронов. - Я, так сказать, "на закуску", оставил несколько слов. Если вы не возражаете, я их скажу... Сегодня на совещании в Главном Управлении ГВФ я встречался и разговаривал с Начальником Московского управления и Начальником политотдела этого управления, а также, с командиром отдельного правительственного авиаотряда. Зная, что я сегодня здесь увижусь и с Анатолием Фёдоровичем, и Виктором Степановичем, решил узнать, на каком счету находятся мои бывшие воспитанники, теперь работающие в их подразделениях, и какого они сами о них мнения. В общем, они там на хорошем счету. Эти руководители знают их лично. Это уже хороший признак: значит, они не затерялись в общей массе. Кроме того, Начальник Московского управления сказал, что на днях они рассматривали кандидатуры для посылки в ШВЛП, то есть, в Школу высшей лётной подготовки в Ульяновск, для переучивания на самолёте Ту-104, командиров кораблей самолётов ИЛ-14. И на первом месте у них кандидатура Милютина. Так что, Толя, готовься... И вы, Мариночка, готовьтесь к этому: срок переучивания не малый - шесть месяцев! Ещё одна новость, которая должна, по-моему, заинтересовать и тебя Толя, и вас, Виктор. На совещании объявили, что принято решение в этом году открыть заочное отделение в Высшем Авиационном Училище в городе Ленинграде для лиц командно-лётного состава ГВФ и командиров кораблей - на командный факультет, и лиц авиационно-технического состава - на инженерный факультет. Думайте!.. Вы оба - парни любознательные, хорошие специалисты. Жизнь у вас впереди ещё длинная и высшее образование вам не помешает. Я вам советую, а если нужна будет моя рекомендация, я с большим удовольствием её дам.
   - Кто ещё желает выступить?.. От себя скажу: хороший совет вам, ребята, дал Иван Васильевич. По себе вижу, как мне в моей работе не хватает образования. Но учиться мне уже поздно: скоро - на пенсию... А вам, в самый раз, и "карты в руки"!.. - резюмировал Мирошниченко.
   - Мне кажется, - поднимаясь, сказал Анатолий, - что все уже поздравили меня, за что я выражаю всем вам глубочайшую благодарность!.. Нет, это звучит как-то слишком официально... Большое вам спасибо, мои дорогие! Спасибо за то, что не забыли меня и приехали, во-он откуда!.. Спасибо вам за тёплые слова в мой адрес и в адрес моих близких! Я никогда и не подозревал, что заслуживаю столько горячих похвал, какие услышал сегодня. Правда, я знаю и то, что все вы меня любите так же горячо, как и я вас,.. но, знаете, как-то не ждал услышать это прямо в лицо. Ну, кто я такой? Что такого особенного сделал в жизни? Ну, ладно, сделал, как вы говорите, подвиг... Но разве любой из вас не сделал бы этого, ради спасения любимого человека, жизнь без которого была бы для вас бессмысленна?..
   Я много думал об этом событии... Знаете, и всякий раз приходил к мысли: если бы не случилось аварии... и даже, если бы, действительно, болела Марина и её спасли бы, так же, как спасли Шуру, с помощью доставленных мною лекарств, то всего этого,.. кроме, разумеется, меня, Марины и ещё нескольких близких нам людей, никто не заметил бы и, тем более, не запомнил бы. И только событие чрезвычайной важности, как авария самолёта, стоимостью в полмиллиона рублей, вызвавшее много судов и пересудов в обществе, и даже расколовшее его на два лагеря: за меня и против, не могло пройти незамеченным. Его и сейчас, по прошествии семи лет, разные люди оценивают по-разному. Мне повезло, что в орбиту этого события оказались втянутыми такие серьёзные и уважаемые люди, как Иван Васильевич Миронов и первый секретарь Краснодарского Крайкома товарищ Игнатов, которые сумели понять сами и убедить других, что мой поступок не был проявлением хулиганства или неумением правильно оценить обстановку. Они доказали, что я действовал во имя более высокой цели - ради спасения жизни человека! И ради этого положил на карту стоимость самолёта и, в придачу, свою жизнь. Спасибо им большое! Спасибо вам, Иван Васильевич, родной мой человек! И, действительно, кем я был для него до этого? Одним из многих членов авиационного коллектива, в котором он был политическим руководителем. И всё! А ведь он первый стал горой за меня, будто, я ему - сын родной. Но я уверен: соверши его сын, какой-нибудь неблаговидный поступок, он первым осудил бы его, притом, публично... Такой он человек!.. Готовясь к этому, своему ответному слову, я хотел сказать совсем другое, а именно, о том, как я жил все эти годы после выздоровления. А сейчас думаю: зачем? Вы видите, что мы Мариной, с вашей помощью, преодолели все невзгоды и препятствия, возникавшие у нас на пути. Я летаю, и как вы слышали, являюсь кандидатом на переучивание на реактивном самолёте Ту-104, первенце Советской пассажирской реактивной авиации. Спасибо вам, Иван Васильевич, и за сообщение этой приятной новости в такой праздничный день!.. А Мариночка - наш семейный врач! Она - бдительный страж здоровья наших детей и моего, конечно. Ещё я хотел выразить свою безграничную благодарность моей маме, братишке Саше и сестричке Маше, всем нашим друзьям и станичникам Марины за инициативу назвать моего первенца моим именем! Их просьбу мы с Мариной выполнили... Однако, странно и непривычно ощущать, поймите меня правильно, что ещё в двадцать три года, и, притом, при жизни, заслужить такую честь, что моим именем названы пять человек. Спасибо вам, спасибо, и ещё раз спасибо!.. Я пью этот бокал за всех вас, за наших друзей и моих родных и близких!.. Будьте все здоровы и счастливы!..
  
  
   Москва. 2007 год.
  
  
  
  
   О Т А В Т О Р А
  
   Я около семнадцати лет проработал на поприще безопасности полётов в гражданской авиации СССР.
   В 1966 - 71 годах создавал и руководил Инспекцией по безопасности полётов в Молдавском управлении гражданской авиации (г. Кишинёв), с 1971 по 1985 годы работал старшим пилотом-инспектором - заместителем начальника Инспекции по безопасности полётов Московского транспортного управления гражданской авиации (г. Москва, аэропорты Внуково и Домодедово).
   Когда в Аэрофлоте происходили лётные происшествия (аварии и катастрофы), по министерству издавались приказы, как правило, секретные, с описанием происшествия и обязательными мероприятиями по предотвращению подобных явлений.
   Задача Инспекций по безопасности полётов заключалась в контроле доведения этих приказов до исполнителей и в проверке исполнения мероприятий приказов в подконтрольных подразделениях. Кроме того, мы участвовали в комиссиях по расследованию всех авиационных происшествий, имевших место на подведомственных нам территориях. То есть, мы выполняли работу, которую сейчас осуществляет Авиационная Прокуратура, которой тогда не было.
   За время моей работы в инспекциях, в Аэрофлоте происходило много лётных происшествий с тяжёлыми исходами из-за нарушений экипажами "метеорологических минимумов погоды", то есть, из-за продолжения полёта в метеоусловиях, ниже присвоенного экипажу допуска фактического их состояния, особенно в малой авиации, где экипаж состоит, как правило, из одного пилота.
   Меня лично всегда волновал вопрос: почему грамотные лётчики, имеющие достаточный опыт полётов в сложных метеоусловиях, иногда, видя, что продолжение полёта связано с риском для жизни, лезут "напропалую" в эти условия и, как результат, терпят катастрофу, или, в крайнем случае, аварию, оставаясь калеками на всю жизнь?
   В приказах о таких происшествиях говорится, что пилот "грубо нарушил требования руководящих документов по обеспечению безопасности полётов" и, вместо прекращения выполнения задания и возвращения на базу или ближайший запасной аэродром, безрассудно продолжал полёт.
   Мне не верится в безрассудство грамотного и дисциплинированного лётчика, когда он идёт на верную гибель. Вероятно, для этого у него должны были быть бесспорные причины, которые не были выявлены в ходе расследования происшествия. И вместо этого комиссиями по расследованию этих происшествий делались выводы: "недисциплинированность пилота".
   Рассуждая о причинах таких "неадекватных" действий пилотов, я выдвинул ряд версий, в которых виновник происшествия мог сознательно нарушать требования руководящих положений для достижения определённой для него цели, даже с риском для собственной жизни.
   Одну из таких версий я и привожу в своём романе "Вынужденная посадка" на суд "думающих" читателей.
   В нём все события и персонажи вымышлены. И только заместитель командира Краснодарского (аэродром Пашковский) лётного отряда по политчасти, а позже - Начальник Политотдела Белорусского управления гражданской авиации, генерал-майор гражданской авиации товарищ Миронов Иван Васильевич - человек "с Большой буквы" - персонаж действительный.
   Аномальные же метеорологические явления, приведенные в романе, и соответствующие мероприятия руководства краевых органов и действия личного состава предприятий края по предотвращению последствий стихии зимой пятьдесят второго-пятьдесят третьего годов на Кубани, использованные мною, действительно имели место.
  
   Э. Киримов.
   Тел. 8 (495) 468-62-82
   Моб. 8 985 721 62 89
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   217
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"