Пожаловал Кащей к лесной Кикиморе
просить совета да посильной помощи.
Присел на кочку мшистую болотную,
погладил по головке змейку спящую,
испил водицы из следа кабаньего,
заел пиявицей и волчьей ягодой - 
и речь повёл о тягостях и горестях: 

- Похитил я Царевну Ненаглядную,
увёл обманом с луга пестроцветного,
где львиный зев, да зверобой, да таволга.
Я расписал красе мои сокровища,
каких доселе белый свет не видывал,
и посулил украсить диамантами
простой венок, что для себя плела она,
а коли хочет - на златой венец сменить:
ведь, молвил я, цветам недолог час,
а самоцветы - вечности соперники...
Кто из девиц соблазну не поддался бы?
Из алчности ли, из любви к безделицам,
а то и ради любопытства женского...

Я умыкнул Царевну в преисподнюю,
и долго с нею в темноте петлял
по лисьим лазам да барсучьим логовам,
извилистыми ходами кротовьими,
чтоб путь обратный не нашла она,
коль  даже из моих чертогов вырвется.
Я водворил её в темницу тайную,
замкнул от всех воротами железными,
но, что сулил, то было мной исполнено:
сидела, ела и спала на золоте,
убранством жемчуга служили ей,
забавой - самоцветы огранённые.

Надеялся: притерпится - полюбится,
и быть красе Царицею Подземною,
и властвовать над всеми погребёнными,
деля со мной заботы и роскошества,
и чтимой быть с самим Кащеем наравне,
и принимать от смертных жертвы щедрые.

Но царский сан упрямица отринула,
лишь, как синица, засмеялась звончато,
да в лоб мой костяной метнула яхонтом.
'Пусть лучше не увижу света белого,
но душу не продам проклятой нежити,
и тело сберегу от ласки мерзостной!'

Тогда решил я уморить строптивую,
чтоб красота её зачахла заживо, 
и, даже если избавитель явится,
он ужаснулся б страхолюдной старице
и ни за что не взял бы в дольний мир.
Вода сочилась из стены узилища,
но пищею служил лишь склизкий мох,
да черви и мокрицы подземельные.
Какой же смертный сохранил бы там
здоровый дух и красоту телесную?

Но, вопреки всем замыслам и помыслам,
живёт в затворе и не ропщет пленница,
и видом та же, что весной плела венок,
и не увяли зверобой и таволга,
и очи словно диаманты светятся,
и звонок голос, и густа коса до пят.
Не знаю, что за боги помогают ей,
но чудится, моя бессильна власть
перед девичьей волею капризною.
И, коли не сыщу я средства верного,
придётся разомкнуть затвор узилища:
ведь без моих сокровищ тяжко мне,
оскудевает власть моя над смертными. 
Без злата род людской не станет мне служить,
а я уж было завладел землёй
и в рабство обратил её насельников,
от нищих смердов до держащих скипетры.
Скажи, сестрица вещая, Кикимора,
что в чарах злобных превзошла меня,
какое снадобье Царевне надо дать,
чтоб красоту и разум свой утратила?

- Ты жабьим молоком пои красавицу.
Ведь нету близ неё отца и матери,
и некому вступиться за убогую,
и некому внушить ей наставление,
что можно кушать, а чего нельзя,
коль хочешь в человеческом обличии
дожить до дня честного погребения. 

- Да разве жабы молоко дают?
Уж не смеёшься ль ты над повелителем?
Я вечность прожил, много чуд видал,
а про такое никогда не слыхивал. 

- Не веришь - власть твоя, - рекла Кикимора,
- а веришь - Водяного позови,
он их пасёт в осоке возле омута,
да попроси о милости повежливей,
ведь златом у него червя не выманишь:
лесной народ не падок на сокровища... 


* * * 

И сделалась Царевна Ненаглядная
бугристой жабой, молока того вкусив,
и выпустил её Кащей с усмешкою
в болото к Водяному да Кикиморе,
в гадючий, ужий, комариный, рачий рай 
близ омута под зыбкими осинами. 

Сперва вдыхала свежий воздух радостно,
от солнца ясного зеницы слёзно щурила,
умильно улыбалась мелкой мошкаре,
подставив ласке ветра кожу нежную.
Ей думалось: о как чудесен светлый мир,
со всеми плавунцами и стрекозами,
и с водомерок танцами по облаку,
как будто небо и вода - одно.

Очнувшись, заползла на край листка,
на глади вод кувшинкой распростёртого,
и вздумала умыться да напиться всласть.
Вдруг  увидала жабье отражение
с пупырчатою шкурою осклизлою,
и поняла, что сотворил над ней Кащей,
и от досады горестно заплакала.

Но каждая слеза, упав из жабьих глаз, 
преображалась в чистую жемчужину,
а та на дне глубоком в тине бархатной
покоилась, сияя словно звёздочка
на непроглядном небе в ночь купальскую. 
И счёту не было тем каплям перламутровым:
их рыбы донные заглатывали сослепу,
лепились к ним, играя, головастики,
и рак запасливый тащил к себе в дыру. 


* * *

Однажды княжий сын, стреляя в утицу,
промашку дал, пустив стрелу чуть далее,
и пала та близ вотчины Кикиморы,
меж тростником, осокой да рогозами. 
Стрела ж была о древке разукрашенном,
о золочёном остром наконечнике,
о перьях соколиных на хвосте,
и потерять такую жаль бы всякому. 

Ища стрелу, раздвинул Княжич заросли,
и вдруг застыл, очам своим не веря сам:
сидела на большом листе над омутом
огромная пупырчатая жабища,
и перлами сияющими плакала,
а те катились в тину непроглядную,
на дно никем не мерянного омута,
где, люди бают, злая нечисть водится. 

'Чудесница, - воскликнул Княжич радостно, -
иди ко мне, возьму тебя в имение,
ты будешь спать на шёлке, кушать досыта,
в серебряной купели вволю нежиться,
и для меня лишь жемчуга свои ронять!'..

Ей вспомнилось Кащеево заклятие:
'И быть тебе, Царевна Ненаглядная,
болотной тварью до скончанья дней земных,
или до той поры, пока не сыщется
такой безумец, что захочет взять тебя
под человечий кров, а там к груди прижмёт
и поцелует, словно наречённую'... 

Пусть не хотелось ей в неволю новую,
но вверилась она посулам Княжича: 
дала забрать себя с листа зелёного,
дала укрыть в густых мехах за пазухой,
дала унесть сквозь лес на княжий двор,
дала замкнуть ключом в потайной горенке,
где с ключевой водой купель заветная
отныне сделалась Царевне обиталищем. 


* * *

И вскорости Царевна запечалилась
сильнее прежнего, и стала тосковать
о солнце, ветре, тростниковом шёпоте,
о мягкой тине, играх рыбьих стай,
о плясках мошкары в туманном мареве,
о щебете касаток в синеве небес,
и даже об ужах, ползучих недругах -
ведь те ловили то лягух, то ящерок,
заглатывая их живьём по крохотке,
так что хвосты и лапки долго дрыгались.
Царевну-Жабу те ужи не трогали,
но и помочь подругам не могла она,
да и сама ведь не одной травой жила,
а ела слизней, комаров да мух:
уж так оно судьбою уготовано. 

Но, с княжьих ли хлебов, с воды колодезной,
с тепла ли душного, с купельной тесноты,
а стали из зениц, тоски исполненных,
катиться не одни теперь жемчужины,
но яхонты, смарагды и янтарь,
и пуще прежнего лелеять Княжич стал её:
ведь ежеденно множились сокровища.


* * *

Однажды он вошёл в светлицу тайную,
сел возле жабьей маленькой купаленки,
в ладони взвесил россыпь самоцветную, 
полюбовался красками нетленными -
и речь завёл неспешную, душевную.

- Ты, вижу, разве что не разговорчива,
а понимаешь наш людской язык,
да и незлобна, вопреки напраслине,
которую на жабий род возводят кумушки:
де, бородавки и прыщи - от вас,
и лучше обходить вас стороной,
поскольку все вы служите Кикиморе. 

Откроюсь я тебе как другу, жабушка:
приспела мне пора жену себе найти,
и выбрал я по сердцу Королевишну,
изрядную красавицу и умницу,
но многие царевичи к ней сватались,
и уезжали с гордыми отказами:
дары их объявлялись недостойными
невесты, в пышной роскоши взлелеянной.

Собрал я было сундучок с каменьями,
что радугой сверкали переливчатой,
собрал шкатулку с жемчугом наплаканным,
мерцающим как россыпь звезд в заоблачье -
и показалось мне, что слишком скромен дар,
и нечем удивить мою капризницу:
каменья - без огранки, не оправлены,
да и, признаться, мелок жемчуг твой. 

Так не сумела б ты, дружочек жабушка,
исплакать мне не лал, не яхонт огнистый,
а ясных диамантов, сколько сможется,
чтобы горели словно солнца малые?
Ведь в наших недрах таковых не сыщется,
и всякий назовёт мой дар диковинкой,
тогда меня приветит Королевишна,
и согласится под венец со мной пойти,
а там, глядишь, и трон я унаследую. 

Заплакала Царевна горше прежнего, 
увидев, что проникло зло Кащеево
во глубь души, незлобной от рождения,
и пара чистых лучезарных звёздочек
в купель со звоном выпала серебряным. 
'Ещё, ещё!', - взмолился Княжич радостный,
и хлынул звездопад из глаз Царевниных,
один другого краше были камешки,
играли радугой и полыхали пламенем,
и с каждым разом всё крупнее делались.

 'Ах, ты ж моя любезненькая жабушка!' -
воскликнул Княжич, и схватил её,
трепещущую, в жадные объятия,
прижал к груди, где сердце так и прыгало,
а после, в приступе неодолимой радости,
поднёс к устам и целовал в чело,
забыв про кожу бурую в пупырышках...


* * *

Вдруг видит Княжич, что в его объятиях -
не жаба склизкая да пучеглазая,
а девица младая, ясноликая, 
с косою тёмнозолотой до самых пят,
от радости зардевшаяся зорькою,
и лишь наряд на ней по-жабьи крашенный,
и пахнет торфом да зелёной тиною. 

В испуге Княжич отшатнулся прочь:
- Сгинь, нечисть, забери тебя Кикимора,
не знаю, кто ты, и не жажду знать,
изыди, наваждение болотное!

Она же, ласково: - Неужто я
толикий страху внушаю избавителю,
что чары снял с меня своим лобзанием,
вернув мне снова облик человеческий,
украденный Кащеем да Кикиморой? 
Зачем тебе гордячка Королевишна,
когда есть я, Царевна Ненаглядная,
которой никаких даров не надобно,
лишь сердце благосклонное и верное.

- Ты, значит, до души моей охотница? -
ответствовал ей Княжич недоверчиво.
- Иди-ка ты, покуда я не зол,
куда глаза глядят твои бесстыжие,
к Кащею, Водяному ли, Кикиморе,
хоть  Лешему, и с ними заводи
такие шашни, а меня - чур, чур! -
оборонят от оборотня пращуры,
и грозный Радегаст с мечом сверкающим!

- Куда же я пойду, одна и в рубище? -
Царевна возопила умоляюще, - 
где голову склоню, чем буду жить?
Ведь не осталось у меня земной родни,
и царствие моё давно потеряно,
а жабою назад уже не сделаюсь,
да, коли правду молвить, и не хочется:
довольно я, несчастная, намыкалась
в той шкуре опостылой бородавчатой. 

- Стемнеет - я тебя к калитке выведу,
а там иди себе, куда глаза глядят:
вот бог - а вот порог, моя красавица!
Ишь, назвалась Царевной, голь бродяжная,
видали мы таких, да не поверили,
ступай, покуда я с тобою милостив,
а то и стражу позову свирепую!


* * *

В ночи ушла она одна из терема,
оставив Княжичу подарки драгоценные,
и пожелав любови Королевишны,
чтоб жить супругам в мире и согласии.
И Княжич был при расставаньи сумрачным,
и не бранил Царевну, не желал ей зла,
а будто даже совестливо прятал взор,
и на прощанье отдал ей свой ножичек:
- Держи, вдруг пригодится во скитаниях,
он жизнь мою не раз уже спасал
от зверя хищного и от людской вражды. 
А чуть подумав, скинул княжий плащ с плечей,
широкий, длинный, с меховой опушкою,
и словно тучею, укрыл им стан изгнанницы:
- Сукно-то доброе, прослужит года три,
а там и доброхот иной подыщется. 

* * *

Три года минуло, и Княжич с Королевишной,
своей супругой, дорого доставшейся,  
взошли на трон в её былом отечестве,
а в опустелом княжеском имении
осталась лишь Княгиня престарелая:
не полюбилась ей невестка знатная,
красавица да умница надменная,
не захотела ей Княгиня кланяться,
да угождать, хваля перед придворными.
И стала жить одна в просторном тереме,
окружена немногими служанками,
в почтенных летах, как она сама.

И слух прошёл, что Княжич с Королевишной
родили наконец-то сына милого,
стране богатой должного наследника,
здорового, красивого и крепкого.
И как не захотеть Княгине-матери
взглянуть на внука, сердца упование,
отраду предвечерья стариковского?

Надумала Княгиня сразу тронуться
в далёкий путь, пока не выпал снег.
Взяла с собой она немного спутников,
но нагрузила целый воз подарками
для сына, для невестки, для младенчика,
и мамок, и иной придворной челяди.
Везла она меха собольи пышные,
и свитки льна, и кружево узорное,
и множество бочонков с разносолами,
и мёд гречишный, липовый да клеверный,
и глиняные с росписью свистулечки,
которые столь милы малым деточкам,
и кучу прочего добра пригожего:
дары нехитрые, зато от сердца чистого.

Уж ехала Княгиня день-деньской
и рассуждала, где б ночлег найти,
как вдруг, когда дорога лесом шла,
напали на её обоз разбойники,
убили двух возничих и охранников,
служанок молодых в полон свели,
а госпожу, что защитить их силилась,
избили и в глухой чащобе бросили -
старуха, дескать, ни на что не надобна:
и не продашь, и вволю не натешишься,
а щи сварить сумеет и молодушка. 


* * *

Ей думалось, конец её настал,
но вышло солнце, и душа воспрянула,
и выбралась Княгиня из малинника,
медведя напугав своим обличием,
да и сама от страха чуть не мёртвая.
Поохав, постонав и горе выплакав,
пошла она, куда глаза глядят. 

Блуждала долго по лесу несчастная,
питаясь ежевикой да орехами,
а на ночь делая постель нехитрую
из жердей, трав сухих, и мха пушистого.

К ней подходили звери, тихо нюхали,
и удалялись, странницу не трогая: 
иного корма было в чаще вдосталь им,
а от Княгини пахло горькой горестью,
что тварей диких отгоняла прочь. 

* * *

А той порой решила Королевишна
послать в именье своего блюстителя,
уговорив супруга не противиться:
мол, то затеяно для блага общего,
ведь тяжело Княгине в одиночестве
держать холопов в строгом подчинении. 
Имение вдовицею запущено,
доходов от него давно не видано,
и терем княжий изветшал, поди. 

Явился Стольник, дворню разогнал,
виня людей в неряшестве да лености, 
оставил только тех, что в землю кланялись.
Привратника сменил на иноземного,
и ключника привёз с собою строгого,
а вместо приживалок и сказительниц
вселил в покои собственных охранников,
и принялся порядку всех учить,
то окриком, то плёткой, то угрозами. 

И вот, лесами проплутав немало дней,
пришла Княгиня ко двору родимому,
стучит в ворота - а оттоль ответствуют:
'Прочь, побирушка грязная, бесстыжая,
тут больше дармовщинкой не покормишься!'

Оторопела бедная, но вспомнивши,
что струпья на лице у ней, и в рубище
от странствий превратилось одеяние,
рекла смиренно: 'Господин незнаемый,
ты позови к воротам челядь старую:
пусть скажут, что пришла Княгиня здешняя,
от татей придорожных зло принявшая'. 

Привратник кликнул своего начальника,
и вышел Стольник к бесприютной страннице,
и с первословья принялся бранить:
'Ах ты, карга, во лжи неистощимая!
Княгиня нынче во дворце невесткином
с внучком тетешкается, с сыном брагу пьёт,
и с Королевой про дела беседует. 
Я лишь немного разминулся с ней,
но вести из дворца имею верные.
Ишь, самозванка выискалась хитрая!
Ступай, а то велю травить собаками!'

Заплакала Княгиня горемычная:
'Мил человек, тебе гожусь я в матери,
и ты бы хоть из жалости к летам моим
исполнил просьбу и позвал людей
из прежней верной челяди Княгининой:
уж кто-нибудь узнает госпожу'.

'Изволь!' - ответил Стольник и велел позвать 
тех, кого сам оставил из прислужников:
псаря, да портомою, да садовника.
Пришли холопы, глаз поднять не могучи,
и как один сказали: 'Не узнали мы
в чумазой побирушке госпожу свою;
быть может, сходство есть, но не великое:
лишь рост да голос - остальное рознится'. 

Княгиня, не снеся того предательства,
не стала даже говорить со слугами,
и побрела, ног под собой не чувствуя,
слезами заливаясь безутешными.
'Уж лучше', - думает, - 'в леса уйти,
чтоб зверь несытый растерзал меня,
или трясина поглотила топкая,
чем претерпеть такое поношение
от тех, кому я сроду зла не делала'.


* * * 

Пошла Княгиня в ближний лес, где сын её
стрелял когда-то дичь в лугах болотистых,
в гадючью пустошь, клюквою обильную,
во мшистый ельник с лапами обвисшими,
за волчий лог, в осиновую рощицу,
где Леший по кругам водил охотников,
и выла то ли выпь, то ли Кикимора.

Вдруг видит обессилевшая странница:
за дебрями - просвет с песчаным берегом,
за топью - гладь зеркальная озёрная,
кувшинками близ берега поросшая,
а в середине малый островок,
откуда струйка дыма воздымается, 
как если б кто себе готовил варево
на костерке или в печурке глиняной.

И вздумалось Княгине кликнуть с берега
того, кто жил отшельником на острове.
Она уж отбоялась и разбойников, 
и беглых смердов, и чужих людей,
да и самой Яги не испугалась бы,
когда бы та на зов её откликнулась.

* * * 
		
Вдруг показалась не Яга, а девица,
с косою темнозолотой до пят,
пригожая, румяная и стройная,
но в чудноватый сарафан одетая,
зелено-бурый, словно жабья кожица. 
Столкнула плот она с дремотной отмели,
и, длинной жердью дно привычно меряя,
к себе Княгиню молча переправила,
не спрашивая имени и звания,
да и своё не торопясь открыть.

На островке меж ёлками пушистыми, 
под дубом кряжистым, среди густой орешины,
стояла хижинка, едва глазам приметная,
корой и дёрном поверху покрытая,
и лишь дымок, над озером клубившийся,
мог выдать человечье обиталище. 

Над старым пнём, служившим вместо лавицы,
был возведён навес из тростника. 
А рядом из жердей был сделан стол
с берестяной плетёною столешницей.
Там туесок стоял с лесной брусникою,
да чаша самолепная с водой.

'Садись  и отдохни', - сказала девица, -
'попробуй ягодок, а я взгляну на варево:
поди, поспело, будем вместе ужинать'.
Похлёбка из грибов с лесными травами,
да с мелкой рыбкой, в озере наловленной,
так славно пахла, что Княгиня скушала
всё, что хозяюшка ей в плошку вылила,
а заедали твёрдым чёрным хлебушком,
который девица напополам разрезала
наточенным на кремне вострым ножичком.

Княгиня сразу нож узнала Княжичий:
ведь некогда его покойный Князь
младому сыну подарил как памятку,
а ножик взял да потерялся, якобы -
так Княжич говорил во всеуслышанье.
Не стала ничего Княгиня спрашивать,
подумав, что нашла случайно девица
в болоте нож, а чей - сама не ведала,
и он служил ей справно, словно собственный. 

Меж тем на лес окрестный пали сумерки,
и сном глубоким от воды повеяло,
и стали в небе журавли невидимы,
что пролетали клинами осенними. 
'Пора и почивать', - рекла хозяюшка,
и повела Княгиню в обиталище,
где места только на двоих хватило бы,
но и такому крову странник рад.

'Я лягу на соломе да на лапнике', -
распорядилась девица, - 'а для тебя,
желанной гостьи, постелю по-княжески' -
и указала ей на ложе скромное,
где тюфяком служили шкурки заячьи,
а одеялом -  опушённый мехом плащ. 

И тут Княгиня ахнула, не выдержав,
и подступилась к девице с расспросами,
откуда плащ попал в её владение:
'Знаком он мне, и знаю я хозяина!'...

Царевна всё, как было, ей поведала,
от злобного Кащеева заклятия
до разговора с Княжичем прощального,
и обняла её Княгиня ласково:
'Раз нету у тебя отца и матери,
будь мне отныне дочерью любимою!
Но молви, как мы проживём в глуши,
одни, когда настанет стужа зимняя,
и лягут до весны снега глубокие?'...

'Как я жила, Княгинюшка: припасами,
да рыбою озерною из проруби,
да, коли голод вынудит, охотою.
Лесные боги не оставят нас,
доколе мы их чтим и зла не делаем,
и пищи не берём сверх меры надобной'. 

* * *

Лес нам дарует кров и прокормление,
ограду от врагов, отраду в горести,
он наставляет гордого в смирении,
хранит скитальца и врачует хворости;
для всякого, кто с чистым сердцем явится,
в лесу найдётся тайное прибежище:
упавший ствол как стол, и пень как лавица,
и в хвое под еловой сенью лежбище.
Коль руки есть, в глуши построишь хижину,
коль есть глаза, найдёшь грибы да ягоды,
а слух и нюх оборонят от хищника,
а разум отвратит иные пагубы.

Не бойся Лешего: он шал, да к сирым милостив,
его почтишь ты жертвою посильною,
и пред тобой густой орешник вырастет
с ядрёными плодами изобильными,
а рядом и рябина заалеется, - 
хоть ягоды горчат, но горечь сладостна,
нарви их впрок, и выдюжишь три месяца,
а там, глядишь, опять пришла весна,
и сок струится по стволам берёзовым,
и сныть зазеленела на проталинах,
и молодая чага плотью розовой
убогое украсит пропитание.

Лес - он разумен, нас с тобой не менее,
в нём сотни душ слились в одну, великую,
она безмолвствует в любом растении,
и в птичьем горле кычет и курлыкает,
и пёстрой змейкой на пригорке греется,
и мотыльком на ветерке полощется,
и рыщет по малиннику медведицей,
и водит хороводы в каждой рощице.

Лесные боги старше человеческих,
мудрее, терпеливей и безгневнее,
причастны равно к бренности и к вечности,
они живут, оборотясь  деревьями,
и сохраняя память, в кольцах свитую,
внутри себя, под складками шершавыми,
где мошка не окажется забытою,
а лиходей не покичится славою. 
Проси у бессловесных вразумления, 
иди к ним с вопрошанием бесхитростным,
и лес дарует кров и прокормление,
а в нужный час и приберёт из милости. 
     

* * *

Так прожили они и осень хмурую,
и зиму долгую, хотя кормились впроголодь,
а по весне, когда ещё не стаял лёд,
на островке вдруг объявился пёс -
огромный, чёрный, с шерстью в колтунах,
худой и будто с привязи сорвавшийся:
кусок цепи болтался на ошейнике,
не то распиленный, не то клыками порванный.

Княгиня было испугалась, слушая,
как выл и скрёбся пёс под дверью ветхою,
Царевна же впустила зверя в хижину,
сказав - 'Ведь то не волк, вреда не сделает,
бедняга, видно, ищет нашей помощи'.
А пёс вдруг начал к ним обеим ластиться, 
и льнул к ногам, как будто в чём винясь,
и руки им лизал, прижавши хвост,
и словно плакал от сердечной радости.

'Какой же ты, дружок, пришёл потрёпанный,
весь в колтунах', - Княгиня псу заметила,
когда к её коленам он припал.
И, словно кто внушил ей наущение,
взяла свой гребень самодельный липовый,
и начала собачью шерсть вычёсывать.

Внезапно пёс заверещал истошливо,
на месте завертелся будто бешеный,
и выскочил наружу, чуть не снесши дверь,
и там раздался вопль нечеловеческий.
Не сразу обе женщины отважились
взглянуть, что приключилось с тварью бедною,
а приоткрывши щёлочку, лишь ахнули
и на пороге недвижимо замерли:
Царевна - столп, Княгиня - чуть не мёртвая. 

Сам Княжич в шкуре пёсьей к ним пришёл,
и, вновь обретши облик человеческий,
сел у огня и начал им рассказывать,
какое зло жена ему содеяла.


* * *

Я, - молвил Княжич, - безрассуден был,
не слушая остережений матери
и домогаясь сердца Королевишны,
прославленной красавицы да умницы,
а главное - единственной наследницы
страны, обильной разными богатствами.
Мне думалось, как прочим соискателям,
что я достоин и любви, и почестей,
и знатный брак меня счастливым сделает. 

Гордыня, недомыслие и вспыльчивость
владели мной, когда я выгнал из дому
страдалицу, Царевну Ненаглядную,
приняв её за чудище болотное,
за нежить из числа рабов Кикиморы,
и горестных речей её не слушая.

И вот женился я, вручив возлюбленной
сокровища, слезами порождённые,
каких ни у кого в округе не было. 
Мы стали жить в супружеском согласии,
а там отец скончался Королевишны,
и с нею мы вдвоём взошли на трон.
Да только воли не давали мне,
и всем распоряжалась государыня,
поскольку я закон не знаю тамошний,
и навредить могу своим суждением.
А я не смел ответить прекословием,
стараясь угодить ей всякой малостью.

Два раза понесла моя красавица,
но скинула, и, дабы в третий раз
не потерять желанного наследника,
отправилась к колдунье  Королевишна,
чтоб погадать и заручиться помощью
потайных сил в намереньи задуманном.
Не ведаю, о чём там речь велась,
какие зелья ей дала кудесница,
какие сотворила заклинания,
но Королевишна вернулась благостной,
и в ту же ночь младенец был зачат.

Родился сын, и отшумели празднества,
пиры, потехи, игры да гуляния,
и стал я примечать в супруге холодность,
и стала избегать она и ласк моих, 
и даже пребыванья мимолётного
в одном покое, будто я чужим ей стал:
ведь есть кому теперь престол наследовать.

А дальше начал примечать я, будто бы
желает кое-кто моей погибели.
То невзначай я что-то съем за трапезой,
так что потом жестокой рвотой мучаюсь,
то под ногой ступенька в башне сломится,
то на охоте просвистит стрела,
как будто бы мне в темечко нацелена,
то конь, давно знакомый и объезженный,
вдруг понесёт, незнако кем пришпоренный. 

Истерзанный немыми подозреньями,
пришёл я объясниться с Королевишной.
Мол, так и так, коль больше я не люб тебе,
и ты желаешь от меня избавиться,
давай, уеду в вотчину родимую,
и будем жить, как каждому удобнее,
а сын - полгода тут, полгода там,
ведь мил он равно и тебе, и мне. 

На речь мою пристойную и честную
она уж было распалилась яростно  -
прищурив очи, закусив губу, -  
но вдруг слезами залилась притворными:
'Ах, это я тебе постылой сделалась!
Ты больше не даришь мне драгоценности,
не угождаешь мне речами нежными,
не домогаешься и ласк супружеских -
ну, да, ведь я исполнила желанное, 
на свет произвела тебе наследника,
а значит, можно бросить ненавистную
и тешиться с другими в дальней вотчине!'...

И вновь проснулось в сердце вожделение,
и ночевал я в спальне Королевишны.
Когда же утром пробудились с нею мы,
она сказала с ласковой улыбкою:
'Какой же ты лохматый да въерошенный,
негоже, чтоб такого слуги видели,
дай, причешу тебя, мой друг, по-своему'...

Взяла она ларец, невзрачный обликом,
весь почерневший от великой древности,
и вынула оттуда гребень вычурный,
чьи зубья были точно пасть отверстая -
и начала чесать мне кудри буйные,
нашёптывая тайные заклятия, 
а мне мерещилось, что это лепет ласковый. 

Вдруг чую: деется со мною странное,
всё сжалось изнутри, и кожа стиснута,
и тяжело дышать, и боль свирепая
пронзила мозг, и сердце, и утробу мне,
и пал я на пол, корчами терзаемый.

Очнулся псом на псарне, на цепи,
прикованным к столбу скобой железною.
Я громко взвыл, на злую участь жалуясь
Земле и Небу, Солнцу и Луне,
и всем богам могучим и всевидящим, - 
доколе главный псарь не пригрозил 
дать мне отравы крысьей, если воем я
не перестану душу выворачивать. 

Я замолчал, но пищу больше брать не стал,
чтоб уморить себя от горя голодом. 
Похоже, то сказали Королевишне,
и через день-другой пришла она сама, 
чтоб надо мною вдосталь покуражиться.

'Вонючий смерд, ты стал, кем был всегда,
безмозглым псом с повадками звериными,
прилипчивым, навязчивым, докучливым,
лишённым даже искры разумения.
Расколдовать назад тебя я не могу,
да и могла бы, мне оно не надобно.
Но знай: вернётся облик человеческий,
коль мать родная обоймёт тебя
и вычешет репьи своей расчёскою,
приблудной грязной тварью не побрезговав.
Да только не томись мечтой напрасною:
и цепь крепка, и все ворота заперты,
а если и увидишься с Княгинею,
когда она приедет погостить сюда,
она к тебе, паршивый, не притронется'.

Я сделал вид, что примирился с участью
цепного пса, и начал к слугам ластиться,
чтоб не пинали и не били плётками,
а сам ночами тёр и тёр о столб
ту цепь, что убежать мешала к матери:
теперь я ведал, в чём моё спасение.

Мальчонка, сын кузнечий, пожалел меня,
перепилил одно звено напильничком,
и тайно свёл меня безлунной полночью
к забору, где прорыл я узкий лаз
и вырвался на волю, и бежал сюда,
и еле разыскал по следу скрытному. 


* * *

И зажили они втроём на острове,
в сердечном мире, в родственном согласии,
деля всегда любую малость поровну,
ведь ни один не соглашался брать себе
ни лишнего, ни большего, ни лучшего.

Когда же лес покрылся пышным листвием
и засвистали пташки возле гнёздышек,
спросила мать-Княгиня сына-Княжича,
мила ль ему Царевна Ненаглядная,
а коль мила, не время ли посвататься,
забыв навек злодейку Королевишну?

'Мила безмерно', - отвечал он искренно, -
'Но стыдно мне о свадьбе речь вести,
доколе я не отвоюю княжества
и недругов из терема не выгоню. 
Добра чужого мне теперь не надобно,
но и видеть отчий дом в чужих руках - 
- то недостойно мужа благородного'.

- Но как ты отберёшь у хищных ворогов
угодья, и усадьбу, и сам терем наш,
когда один ты, без друзей-соратников,
а мы с Царевной вовсе не воители? 
- Пройду полями, кликну верных пахарей,
пройду лугами, кликну вольных пастухов,
вооружу их пиками да вилами, -
и целым миром отвоюем княжество.
Ведь не хозяин с плёткой нужен им, а князь,
чтобы защищать народ от хищных недругов,
карать злодеев и вершить законный суд.

Мать не посмела сына отговаривать,
а отчий перстень отдала ему,
который был при ней во всех скитаниях. 
Царевна же вручила нож и плащ,
чтоб оборванец стал похож на Княжича,
и люди бы его словам поверили. 


* * *

Дни шли, а не было вестей от Княжича.
В лесу царили хлопоты весенние,
игрались свадьбы птичьи и звериные,
шмели гудели в кипенной черёмухе,
но не был слышен голос человеческий. 
Тогда сама Царевна Ненаглядная
решилась на деянье небывалое:
она явилась к омуту укромному,
где много дней жила бугристой жабою, - 
и стала громко выкликать Кикимору.

- О чём тоскуешь, дева горемычная? -
спросила нечисть, над водой воздвигнувшись. -
Соскучилась по плавунцам и пьявицам?
Решила стать лягухой мошкоядною?

-  Владычица болотная, Кикимора,
глубинных тайн вещунья необманная,
дозволь мне попросить тебя о помощи -
не для себя самой, для друга милого:
скажи мне, что с ним деется, и как ему
помочь, чтоб возвратить родную вотчину?

- Эк размахнулась, простота дремучая!
Мне б на тебя озлобиться за дерзостность,
но нынче, ради ведовского праздничка,  
отвечу я на оба вопрошания.

Узнай: сидит уже твой Княжич в тереме,
однако не в палатах и не в горнице,
а в погребе, ремнями крепко связанный,
и на замок железный прочно запертый.
И рад бы Стольник уморить соперника,
да только ждёт указа Королевишны,
а как придёт указ - тому не жить,
ведь гибель мужа ей всего желаннее. 

Помочь ему не в силах человеческих,
тут ворожба нужна и чары тёмные,
которых вы боитесь и чураетесь,
не различая мудрого и вздорного.
Но только мощь земли, и вод, и семени
способны власть преодолеть Кащееву.
Ты разве не уразумела, глупая,
что лишь Кащею служит Королевишна,
который соблазнил её мечтанием
стать вместе с ним владычицей подземною
и править там безропотными мёртвыми?
И сын её родился не от Княжича,
а от Кащея, силой ухищрения,
и потому оставь ты упование
без чародейства одолеть соперницу.

- Мне ведомо, владычица Кикимора,
что чародейство чародейству рознь,
и только клином клин застрявший вышибешь,
и только камень остановит лезвие.
Поэтому готова я довериться
твоим советам и твоей волшбе,
чтобы спасти от гибели любимого. 
Открой же мне, о мать болотных чад,
как одолеть Кащеевых приспешников!

- Для всех людей ворота в терем заперты,
но в щели проберётся тварь ползучая;
ключ от затвора стережётся Стольником,
но хвост змеиный отомкнёт отверстие,
а жабий яд разъест ремни широкие,
которыми всё тело княжье связано.
Однако ни одна моя питомица, 
не обладая памятью и разумом,
да и дороги к терему не ведая,
не совершит сама столь трудных подвигов. 
Вот если б вы с Княгиней пожелали бы
преобразиться в тварей, мной означенных,
то, может статься, вышло бы по-вашему. 

-  Я только за себя могу ответствовать:
за Княжича я жизнь свою отдам,
а уж обратно жабой стать - хоть участь горькая,
но не ужасней угрызений совести,
что пожалела девичьей красы своей,
 которая сама увянет вскорости,
и не спасла от гибели невинного. 
Однако ж у Княгини нужно спрашивать,
готова ли она к преображению
в ползучую извилистую гадину,
что взорам человечьим омерзительна. 

- Спроси, спроси, девица горемычная,
душа живая, мраку неподвластная.
Но я-то знаю: дрогнет сердце матери,
и прибежит она сама ко мне,
и будет слёзно домогаться милости,
чтоб я её змеёй болотной сделала. 

- Спасибо, государыня Кикимора,
дозволь спросить последнее: а можно ли
вернуть нам будет облик человеческий?

-  Волшба такая не по силам мне,
не я ведь сотворила род людской,
не я распоряжаюсь вашим племенем,
подвластны мне лишь существа болотные.
Но способ знаю: должен Княжич сам,
перед честным народом и боярами
назвать гадюку матерью родимою,
а жабу - наречённою невестою.
Тогда по слову княжьему исполнится,
и к вам вернётся облик человеческий. 

- Ах, чем мне отдарить тебя, Кикимора,
подземных вод могучая владычица?
- Да чем не жалко, девица бедовая,
ведь от Кащея, скряги несусветного,
я никогда подарочка не видела,
а нынче ночью пир горой у нежити,
и для гостинцев время подходящее.

Тогда сняла с себя Царевна украшения:
кокошничек берестяной, украшенный
узорами, начертанными ножичком;
браслеты из ирговых тонких веточек,
переплетённых меж собой затейливо -
и ожерелье из рябинных ягодок,
сухих, но цвет свой сохранивших огненный. 
Надела украшенья на Кикимору,
и та, узрев себя в зерцале омута,
сочла себя юницей и красавицей,
и засмеялась от нежданной радости. 


* * *

Настали сумерки, и в княжескую вотчину
неслышно пробрались гадюка с жабою,
нашли дыру меж кольями оградными, 
пролезли в щель под дверью, что вела
на чёрный ход, и проползли, невидимы,
меж ног у стража, что дремал на лестнице,
ведущей ниже, к замкнутому погребу.

Ключи от двери были лишь у Стольника,
а хлеб кидали Княжичу в окошечко,
в которое едва кулак пройдёт;
вода же там была в лоханку налита,
и освежать её приказа не было.

Змея легко всползла к замку висящему,
пустила яда в ключевой глазок,
пошевелила в нём упругим хвостиком,
и тот затвор тихонечко расщёлкнулся.
Потом поддела дужку головой,
и на одной петле повис замок,
но снять его она уже не сдюжила.

Тогда она скользнула внутрь, в узилище,
чтоб сына разбудить, забыв совсем
о собственном змеином страшном облике.
Сколь ни был Княжич скорбен и беспомощен,
почуяв на себе змею холодную,
он испугался и вскричал о помощи.

Проснулся страж, и взяв лучинку тусклую,
пошёл узнать, что приключилось с узником,
а услыхав, что заползла змея,
ругнулся непотребно, и, взглянув окрест,
увидел жабу, в уголке присевшую,
и взял её, и пропихнул в окошечко:
'На, вот тебе вторая сопостельница!
И больше мне по пустякам не жалуйся!'...

А жаба принялась осклизлой шкурою
тереть ремни, чтоб яд их переел,
и жгучими слезами молча плакала,
соприкасаясь с ранами да язвами,
что покрывали тело связанного узника.

И чует Княжич: путы еле держатся,
и ноги стало можно разделить,
а там и на руках ремни ослабились,
сперва до локтя, а потом в плечах,
и вот уже, немного поднатужившись,
он сам порвал свои тенета жалкие.

Тут и наткнулся он на жабу влажную,
которая по животу елозила.
Хотел опять вскричать, да придержал язык,
смекнув, что неспроста в его узилище
вдруг оказались гостьи небывалые:
ведь терем на сухом холме стоял,
а в погребе ходов подземных не было.

'Не ты ли, жабушка моя любезная,
пришла спасти меня?' - спросил он шёпотом,
и взял в ладони тварь преображённую.
Она лишь  буркнула, и лапками холодными
объяла палец Княжича, как будто бы
вести его куда-то вознамерилась.
Он подчинился жабьему желанию - 
и вскорости змею нащупал узкую,
кольцом вокруг ноги его увитую. 

Но совладав с собой, не вскрикнул он,
не стал топтать пришелицу незваную,
а посадил змею к себе за пазуху:
'Что ж, умирать - так быстро и без тяготы!'

А жаба всё влекла его настойчиво
к закрытой двери, к жалкому отверстию,
за коим свет мерцал лучины стражника,
и словно направляла руку Княжича
наружу, где замок висел отомкнутый:
поддень немного - звякнет и отвалится. 

 И Княжич понял, и сорвал замок, 
и отпер дверь, и вышел из узилища,
и порешил мучителя секирою,
и быстро устремился прочь из терема,
а там в ворота уж въезжал гонец
с указом тайным от рабы Кащеевой,
и Княжич, в суматохе не замеченный,
под кровом ночи за ворота выбрался,
и побежал, петляя, в тёмный лес,
пригрев у сердца чудных избавительниц. 

Никто за ним погоню не устраивал,
ведь в эту ночь в лесу разгул был нечисти:
сам Леший песни пел козлоподобные,
русалки вторили гуканьем переливчатым,
на бережку резвились злыдни малые,
а на болоте ухала Кикимора,
красуясь перед всеми водяницами
кокошником, браслетами да бусами,
что ей дала Царевна Ненаглядная. 


* * *

Достиг он на заре приюта тайного,
где мирно жил с невестою да матерью,
и вдруг увидел: плот стоит у берега,
как будто обе с острова уехали,
а хижина укромная пуста,
хотя не видно знаков разорения -
всё прибрано, и утварь на местах,
и даже хлеб стоит, накрытый мискою,
чтоб птицы или мыши не позарились. 

Закралось подозренье в душу Княжича:
уж не принёс ли он с собой за пазухой
Княгиню и Царевну Ненаглядную
в обличии двух тварей омерзительных? 
Как будто подтверждая узнавание,
кивнула жаба, улыбнувшись жалостно,
и молчаливо ей змея поддакнула.

'Ах, кто заколдовал вас, мои бедные?
Как возвратить вам облик человеческий?
Что сделать, чтоб воздать вам за спасение?' -
заплакал Княжич, но ответа не было.

      'Что ж, оставайтесь обе тут хозяйками,
живите мирно, я уж не забуду вас,
но сам, отмывши грязь и малость выспавшись,
пойду опять искать себе соратников,
да только буду нынче осторожнее,
чем в прошлый раз, когда я схвачен был,
едва явился к бывшему садовнику,
который знал меня ещё младенчиком,
но продал недругам за медный грош'. 


* * *

И вновь задумал Княжич кликнуть рать,
но знаков княжьих у него уж не было,
и вспомнил он о той стреле потерянной,
которую забыл когда-то в тростнике,
увидев жабу, плачущую жемчугом. 
Такой стрелы, коль та цела ещё,
не сыщется у скромного охотника,
она сама себе почти сокровище,
и может стать приметой власти княжеской.

Пришёл он к зарослям близ гибельного омута,
а там над омутом сидит Кикимора,
в кокошнике Царевнином берёзовом,
и в ожерелье пламенном рябиновом. 

'Ах ты поганка гнусная болотная!' - 
взъярился Княжич. - 'Отдавай назад
убор  моей невесты околдованной!
И не срамилась бы перед лягушками:
из них любая превзойдёт тебя, каргу,
и юностью, и прелестью, и свежестью!'...

'Как был ты дураком, так и останешься', -
рекла Кикимора скрипучим голосом. -
'Мне б проучить тебя, невежу дерзкого,
да ради праздничка прощу на первый раз,
не стану превращать в червя прибрежного,
для цапель тонконогих угощение,
а лишь одно скажу: иди ты к Лешему!'...

'Что ж, и пойду!', - ответил он запальчиво,
'Но расколдуй Царевну Ненаглядную,
и мать мою, Княгиню горемычную,
тогда я, возвратив себе имение,
сам принесу тебе ларец серебряный
с серьгами, ожерельями да кольцами:
бери, что хочешь - мне моё отдай!'..

'Сказала ж: к Лешему!', - Кикимора измолвила,
- 'И поскорей, пока он после гульбища
во власти хмеля щедр и тароват,
быть может, до чего-нибудь допросишься'...


* * *

Свирель играла на краю березника,
а на лугу, покрытом первоцветами,
плясала пара серых журавлей,
и пара зайцев кувыркалась весело,
и пара белок по деревьям прыгала,
и лось с лосихой рвали листья нежные. 

Под дубом, над опушкой возвышавшимся,
сидел сам Леший с козьими копытами,
косматый и рогатый, словно чудище,
но седоглавый и с очами светлыми.
Казалось, он в спокойствии блаженствует,
чтоб день прогнал ночное опьянение,
и от безделья услаждает баснями
зверей и птиц с их свадьбами весенними. 

- 'Ах, отче Леший, выслушай несчастного', -
промолвил Княжич, поборов смущение,
и всё, как было, без утайки выложил,
от первого Царевны превращения
до нынешнего колдовства Кикиморы.

- 'Ты брагою опохмелил бы дедушку', -
ответил Леший, - 'а потом и спрашивал'.
Охотно Княжич протянул свой мех ему;
тот увлажнил утробу медовухою,
а закусил листком капустки заячьей.

- Так что мне делать и с чего начать?
Как мне расколдовать невесту с матерью?
-  Не мной на них наложено заклятие,
не мне и снять, коль нужных слов не ведаю.
- Зачем же к Лешему меня гнала Кикимора,
в насмешку, что ли, или в наказание?
- А может, у тебя другая есть печаль?
- Вестимо, есть: враг захватил имение,
самоуправствует в моей законной вотчине,
и как изгнать его, ломаю тщетно голову:
нет у меня ни рати верной, ни казны,
одна стрела из прежних знаков княжеских.

- За ратью дело бы не стало, - Леший вымолвил, -
Но дай мне клятву Лесом и Землёй,
что никогда ты не обидишь ратников,
ни их дома не тронешь, ни потомство их
губить не станешь в лютости бессмысленной.

Премного удивился Княжич тем речам, -
ведь кто же так обходится со слугами,
особенно с соратниками храбрыми? - 
и клятву дал, какую Леший требовал.

'А вот и рать!' - воскликнул Леший весело,
в ладоши хлопнул, засвистал на дудочке,
и начал, дробно топоча копытцами,
на ровном месте прыгать и приплясывать.

И потянулось из лесу зверьё:  
медведь, и зубр, и волчья стая серая,
и ярый вепрь, и ёжик, и олень,
и лисы  ловкие, и росомахи скрадкие,
и мыши, и хорьки, и крот невидящий,
и мудрый ворон, и хвастливый тетерев,
и тьма несметная рыскучих муравьёв -
вся живность  подчинилась зову Лешего.

Он громче заиграл, и люд лесной
встал перед ним обширным полукружием.
Махнул рукой мохнатой - и в мгновение
зверьё преобразилось в дюжих ратников
при воеводах, сотниках, десятниках,
при пиках, палицах, мечах, пращах -
и все для службы Княжичу готовые.

'До темноты вся эта рать - твоя,
а в полночь волшебство моё развеется,
и звери убегут под сень древесную,
кто свадьбу справить, кто стеречь детёныша,
кто просто жить, как то ему положено.
Но помни, Княжич: ты мне клятву дал,
и не обидь потом лесного воинства'.


* * *

И выгнал Княжич в тот же самый день
из вотчины посланцев Королевишны,
и возвратил себе родную вотчину,
а Стольник пал в бою, медведем задранный -
ведь негодяй зимой убил медведицу,
а медвежонка взял растить для прихотей,
чтоб потешал гостей нелепой пляскою. 

Узнав о возвращении властителя,
сбежались и друзья былые Княжича,
безвременье в тоске пережидавшие:
кто пеший, кто верхом, с мечами, копьями,
пылая честной яростью возмездия.
     Стеклись к усадьбе пастухи и пахари,
и рыбаки, и кузнецы, и бортники, 
и рать свою составили, мужицкую,
чтоб отомстить врагам за притеснения,
при Стольнике народу причинённые. 

Такой переполох и шум содеялся
в усадьбе княжьей, что, когда в ночи
ушла лесная рать из города,
вернув себе свой вид по слову Лешего,
никто уж и не помнил, сколько их,
и кто они, и как их звать по имени.


* * *

Стал Княжич полноправным повелителем
в своём дому и всех своих владениях,
и Князем нарекли его дружинники,
и поклонились старцы родовитые,
и весь народ возликовал от радости,
а всех сильнее - девицы на выданье. 

Указ, что прислан был от Королевишны,
прочитан был при всём честном собрании,
и князь изрёк: 'Она мне не жена,
и я не муж ей более, коль гибели
она моей желала не единожды,
и повелела умертвить меня,
и схоронить как падаль меж отбросами'. 

- Кого ж теперь ты выберешь Княгинею? -
спросили и старейшины, и ратники.
- А я уж выбрал, и на брачный пир
сам привезу Царевну Ненаглядную.

* * *

Столы уже накрыты в княжьем тереме,
все гости собрались в нарядах праздничных,
идут встречать невесту милоликую,
но не видать ни шествия, ни поезда:
лишь Князь один верхом к себе на двор
въезжает, словно ездил поохотиться:
ни свиты, ни друзей, ни шумных ряженых,
ни песельниц, ни скоморохов свадебных.

Проходит Князь в палату, где столы стоят,
ломясь от яств и полнясь брагой пенною,
и восседает во главе собрания,
и вынимает чинно из-за пазухи
двух тварей, вод болотных обитательниц:
змею и жабу, и кладёт их рядышком,
и громко говорит во всеуслышанье:
'Народ честной, бояре и дружинники!
Не жить бы мне и не гулять на свадебке,
когда б не мать моя, Княгиня мудрая,
и не моя невеста наречённая -
прекрасная Царевна Ненаглядная!'

- Да где ж они? - вскричали в изумлении
все гости. - Покажи их, Князь,
чтоб мы могли их здравицей почествовать!
- Вот мать моя, - сказал он, взяв змею,
и обвивая ею шею белую, -
А вот невеста, - завершил решительно,
и жабу склизкую облобызал  в уста.

'Безумен Князь!' - тотчас пошла молва. -
'Он околдован злобною Кикиморой,
которая затмила разум молодца,
заставив полюбить двух гадов мерзостных!'
- Чур, чур нас, Князь! - со всех сторон послышалось,
сходи с ума один, коль тебе нравится,
а мы не будем признавать княгинями
ни гадину ползучую, ни выродка
трясин болотных, жабу пучеглазую.

- Не будете - не надо, - молвил Князь,
возьму своих Княгинь, уйду в леса,
и станем жить, как жили, помаленечку,
в сердечном мире и любовной радости,
а боги милостивы: вдруг настанет час,
когда спадёт с возлюбленных заклятие.

Но, только встал он, чтоб обет исполнить свой,
раздался гром, и высверкнула молния,
и свет померк, и страх вошёл в сердца,
смежив ресницы и смирив волнение,
когда же снова снизошёл покой,
увидели все гости диво дивное:
при Князе оказались мать с невестою:
Княгиня и Царевна Ненаглядная,
в их человечьем истинном обличии,
как и сулила вещая Кикимора. 
Был, правда, ветх и беден их наряд,
но это, право, горе невеликое. 

Тогда воздали мать, и сын с невестою
хвалу и благодарность всем спасителям,
что козни помогли раскрыть Кащеевы
и научили жить в любови истинной,
не соблазняясь бренными богатствами,
не веря лести криводушных прихвостней,
не сея зло, не поступаясь клятвами
и не гнушаясь тварями нечистыми,
но пред людьми ни в чём не виноватыми. 


     * * *
     
     Хвала тебе, о лес, обитель мирная,
     бездомных кров, отрада безутешного,
     кормилец страждущего, мать для сирого,
     приют для всех, от мураша до Лешего.
     
     Хвала твоим чащобам, где берложные
     медведи ищут дупла медоносные,
     хвала лугам, где лани осторожные
     пасутся в сумерках, вкушая травы росные,
     
     Хвала туманам, беглецов спасающим
     от пасти хищника и от стрелы охотника,
     хвала клыкам кабаньим, петлям заячьим,
     хвала закличке кулика-болотника,
     
     Хвала реке, что движет воды сонные
     к разливу с берегами непролазными,
     хвала русалкам с косами зелёными,
     что тешат водяных своими баснями,
     
     Хвала тебе, владычица Кикимора,
     отверженных заступница усердная,
     когда б не ты, ужи и жабы б вымерли,
     гадюк же казнь ждала б немилосердная.
     
     Но всякой твари есть в лесу прибежище,
     есть всякой жизни смысл и назначение,
     блажен и венценосный лось на лежбище,
     блаженно и стрекозье мельтешение,
     
     Блаженны пьявицы в прохладной тине омута,
     блаженны кукушата  в гнёздах славичьих ,
     и да не будет безрассудно тронуто
     всё, что не нами создано и слажено.
     
Проси у бессловесных вразумления, 
иди к ним с вопрошанием бесхитростным,
и лес дарует кров и прокормление,
а в нужный час и приберёт из милости. 
     
     
-------------------------     
     
          
     
Июль 2011 - март 2012