Постклассицизм. Златая осень.
Руины, парки и пруды.
Мы больше ничего не просим
у духов неба и воды,
у нимф с отбитыми носами,
у сфинксов и кариатид -
мы всё давно умеем сами,
постигнув бытие как быт.

Но всё же тянет на прогулку
то в коллонаду старых лип,
то в павильон пустой и гулкий,
где каждый шаг - как тяжкий всхлип,
то в грациозную ротонду
(у греков - толос, что - одно), 
где всё, как в моцартовом рондо,
воздушно переплетено.

Упиться счастьем напоследок,
а там и вправду - хоть потоп,
хоть  чёлн Харона, - вон, средь веток,
чернеет: узкий, словно гроб...
Но, может, это ствол упавший,
лишенный кроны и корней,
давно отживший, отстрадавший,
и ставший снедью для червей?...

А старец хмурый как ненастье - 
всего лишь мирный рыболов,
что дремлет над недвижной снастью
под звон сентябрьских комаров?..
Вечерний свет нежней опала,
в ветвях ракит змеится мгла,
и что душа не разгадала,
то в любованье облекла:

пусть сохранит хоть бледный слепок
с гранитов, мраморов и бронз,
но не затем, чтоб видом склепов
преумножать официоз -
а чтобы Муза улыбнулась,
когда альбом начнёт листать,
и словно собственную юность
былую осень вспоминать.

Взгляни, сколь дивные картины
повисли в воздухе без рам -
прудов овалы, серпантины
укромных тропок по холмам,
- всё дышит негой и покоем,
чуть нарочитым, так, слегка:
постклассицизм - он за чертою, 
а мы - в реальности. Пока.

Но отраженьем в отраженье
глядятся явь и мир иной,
и Град Небесный без движенья
завис над сонною водой.
Ни мостика туда, ни лодки,
ни спутников, ни проводниц.
Лишь водомерки-скороходки
скользят, не ведая границ. 

Сквозь рощ редеющие сени
чуть светятся глаза дриад, 
следящих за круговращеньем
времён и вод, замкнувших сад,
где листья жертвою покорной
кроваво рдеют на кусте,
и белый лебедь, как валторна,
поёт о вечной красоте.