СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Федерико де Онису

Она была чиста. И кротко объясняла:
"Иисус вам заповедал возделывать свой сад.
Чтоб никакая скверна вам рук не запятнала,
пусть души как огонь немеркнущий горят".

Она была бедна - как тот, что в Иудее
бродил и сеял правду, страдая ради нас.
Ходила в пестрых юбках, колечка не имея,
но дух ее светился как истинный алмаз. 

Она была бодра, хоть боль в душе таилась,
и от ее улыбки хотелось зарыдать.
И даже от сандалий истоптанных лучилась
улыбки этой нежной святая благодать. 

О милая! Твой мёд рекою полноводной
объял и укротил тигриный рык страстей!
И в раны, что зияли в той плоти благородной,
прихлынула любовь, неведомая ей.

О пахарь, чье дитя из уст ее узнало
молитвы и стихи, ты не подозревал,
какое пламя душу и плоть ее сжигало,
и в сердце поцелуев какой цветок алкал!

А ты, селянка, помнишь, как всуе поминала
ее в жестоких сплетнях и толках о пустом?
Не видя, ты смотрела, хотя сто раз встречала,
и сын твой вырос в доме ее, а не твоем!

Перепахав ребёнку всю душу легким плугом,
посеяв столько истин в глубокой колее,
она зажгла в нем жажду добра, и то - заслуга
ее. Скажи, селянка, не совестно ль тебе?

Подобно кроне дуба, дарила сень и милость
любому - и однажды к ней Смерть пришла сама,
но, в черные глазницы взглянув, она смирилась, 
припомнив, как дремала, ее заждавшись, мать.

Молитву сотворив, заснула безмятежно,
ей месяц стал подушкой, покровом - Млечный Путь.
Отец ее лелеет, качая с песней нежной,
и сладостный покой дождем струится в грудь.

Душа ее при жизни была сосудом полным,
живительную влагу дарившим всем окрест.
А всё существованье сравнимо лишь с проёмом,
в который лился свет Отеческий с небес. 

И ныне даже прах костей ее пропитан
пурпурным ароматом неистовых цветов,
и страж погоста знает: могила не забыта,
коль запах роз витает над следом от шагов. 

- - -

LA MAESTRA RURAL 
A Federico de Onís

    La Maestra era pura. "Los suaves hortelanos",
decía, "de este predio, que es predio de Jesús,
han de conservar puros los ojos y las manos,
guardar claros sus óleos, para dar clara luz". 

    La Maestra era pobre. Su reino no es humano.
(Así en el doloroso sembrador de Israel.)
Vestía sayas pardas, no enjoyaba su mano
¡y era todo su espíritu un inmenso joyel!

    La Maestra era alegre. ¡Pobre mujer herida!
Su sonrisa fue un modo de llorar con bondad.
Por sobre la sandalia rota y enrojecida,
tal sonrisa, la insigne flor de su santidad.

    ¡Dulce ser! En su río de mieles, caudaloso,
largamente abrevaba sus tigres el dolor!
Los hierros que le abrieron el pecho generoso
¡más anchas le dejaron las cuencas del amor!

    ¡Oh, labriego, cuyo hijo de su labio aprendía
el himno y la plegaria, nunca viste el fulgor
del lucero cautivo que en sus carnes ardía:
pasaste sin besar su corazón en flor!

    Campesina, ¿recuerdas que alguna vez prendiste
su nombre a un comentario brutal o baladí?
Cien veces la miraste, ninguna vez la viste
¡y en el solar de tu hijo, de ella hay más que de ti!

    Pasó por él su fina, su delicada esteva,
abriendo surcos donde alojar perfección.
La albada de virtudes de que lento se nieva
es suya. Campesina, ¿no le pides perdón?

    Daba sombra por una selva su encina hendida
el día en que la muerte la convidó a partir.
Pensando en que su madre la esperaba dormida,
a La de Ojos Profundos se dio sin resistir.

    Y en su Dios se ha dormido, como en cojín de luna;
almohada de sus sienes, una constelación;
canta el Padre para ella sus canciones de cuna
¡y la paz llueve largo sobre su corazón!

    Como un henchido vaso, traía el alma hecha
para volcar aljófares sobre la humanidad;
y era su vida humana la dilatada brecha
que suele abrirse el Padre para echar claridad.

    Por eso aún el polvo de sus huesos sustenta
púrpura de rosales de violento llamear.
¡Y el cuidador de tumbas, cómo aroma, me cuenta,
las plantas del que huella sus huesos, al pasar!