ДОМ
Вот стол, сынок. Покров сияет
исконной мирной белизною.
Лазурь керамики сверкает,
и блики множатся стеною.
Вот соль, вот масло. Между ними -
царь-хлеб, едва не говорящий.
И никакое злато в мире
не краше корочки хрустящей.
Жнивьем и жаром весь пропитан,
он полнит душу вечным счастьем.
Сынок, давай его разделим
как должно, с лаской и участьем.
Тебе не странно ли, что белым
родится он из черной пашни?
Возьми себе кусок, сыночек,
я тоже отломлю от края.
Колосья, сын, ласкает воздух,
питает дождь, а солнце красит.
Наш хлеб зовут "лицом Господним",
и он не всякий стол украсит.
Когда голодными глазами
глядят детишки - хлеб не трогай,
а брать ли грешными руками -
пуская подскажет совесть строго.
Нужда с отчаянной гримасой
кругами носится над током.
Хлеб рад бы встретиться с несчастной,
но как - обоим невдомек им.
Давай поможем им, часть Хлеба
оставив крючконосой в долю.
Дверь будет высветлена светом,
не станем опускать щеколду.
Спокойно спят душа и тело,
когда Нужда наестся вволю!
--
La casa
La mesa, hijo, está tendida,
en blancura quieta de nata,
y en cuatro muros azulea,
dando relumbres, la cemámica.
Esta es la sal, este el aceite
y al centro al Pan que casi habla.
Oro más lindo que oro del Pan
no está ni en fruta ni en retama,
y da su olor de espiga y horno
una dicha que nunca sacia.
Lo partimos, hijito, juntos,
con dedos duros y palma blanda,
y tú lo miras asombrado
de tierra negra que da flor blanca.
Baja la mano de comer,
que tu madre también la baja.
Los trigos, hijo, son del aire,
y son del son y de la azada;
pero este Pan "cara de Dios"
no llega a mesas de las casas;
y si otros niños no lo tienen,
mejot, mi hijo, no lo tocaras,
y no tomarlo mejor sería
con mano y mano avergonzadas.
Hijo, el Hambre, cara de mueca,
en remolino gira las parvas,
y se buscan y no se encuentran
el Pan y el Hambre corcovada.
Para que lo halle, si ahora entra,
el Pan dejemos hasta mañana;
el fuego ardiendo marque la puerta,
que el indio quechua nunca cerraba,
i y miremos comer al Hambre,
para dormir con cuerpo y alma!