Киняев Игорь Константинович : другие произведения.

Лачуга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Так уж вышло от рождения - не могу я вести речь. Оратор из меня никакой. Речь у меня не слишком грамотная, да и с дикцией плоховато. Вот я и решил выложить мою историю на бумагу. Это легче, нет так ли? Я просто обо всем напишу. Напишу, дабы сбросить с моих плеч довольно тяжелый груз. Я напишу...
   Вообще-то история эта не моя, как я указал выше. Повествование не обо мне. Повествование это о человеке, в чью историю я был втянут, и выкарабкался оттуда не без последствий. Никто не сможет рассказать об этом более подробно, чем я, потому что этого человека уже нет в живых.
   Звали её Настей Соболевской. Как и мне, тогда ей было шестнадцать лет от роду. Она жила рядом со мной (а когда нас ещё не было на этом свете, то наши родители были соседями). Может быть, мы почти одновременно сделали первые шаги. Одновременно пошли в школу. Во многом мы были сходны, во многом - различны (по-моему, все люди на свете одинаковы, но имеют некоторые индивидуальные черты, в которых и заключаются их различия).
   Нет надобности говорить, что я был по уши влюблен в свою соседку. Влюблен в неё уже около пяти лет. Но рассказывать о своем отношении к Насте Соболевской пока что нет смысла. Она мертва. Её с нами нет. Сейчас Настя где-то в километре отсюда, на кладбище, что на Сокольской горе, лежит себе под огромной глыбой мрамора около трех недель. Три недели назад наша улица, улица Свердлова, взорвалась завыванием сирены "скорой помощи". Когда Настю поместили в машину "амбуланса", она была ещё жива. Но до ЦРБ (центральной районной больницы), она уже не доехала. Она скончалась тогда, когда "скорая" выезжала на главную улицу Бугульмы. Это случилось 4 июля 2006 года, в половине четвертого утра - тогда, когда ночь неприметно для глаз переходит в утро.
   Может быть, не слишком умно сообщать в самом начале рассказа о том, что его главная героиня погибла. Значит, зло победит. Как бы не развернулись события, конец все же будет нехорошим. Заранее зная об исходе, читателю будет неинтересно знакомиться с повествованием.
   Но это не рассказ. Это не литературное произведение с вымышленными персонажами и событиями. Это - описание реальных событий. Это проза жизни. Это произошло на самом деле, будьте уверены. Этот рассказ - чистая правда. Maybe, как любила говорить моя подруга Настя Соболевская, он вам не понравится, вы посчитаете его бредом сивой кобылы, мусором, не заслуживающим внимания и доброго слова. Но какой бы лажей мой рассказ не был, он описывает все, как было на самом деле. Хотите - верьте, хотите - нет, но это было! Это было на самом деле! Здесь будет описано все. Ни одного слова, ни одного события не будет опущено.
   Вот моё объяснение тому, что я заранее сообщил вам о гибели Насти. Если вы будете знать об исходе, если вам будет известно об этом... maybe, вы взглянете на Настю чуть по-другому. Вы увидите её "под другим углом".
   Но, пожалуй, я слишком растянул своё вступление. Сначала, ещё до воющей машины "амбуланса", залитого кровью сиденья в машине, была Настя, её любящий отец и бутылочно-зеленая "пятнашка".
  
  
   Настя была единственным ребенком в семье Соболевских. Когда ей было три года, Аллу Соболевскую настиг инфаркт прямо за рулем автомобиля, когда она ехала по шоссе. Произошло ДТП, в котором погибло ещё двое человек.
   Настя жила с отцом. Тот был человеком состоятельным - управляющий самого крупного супермаркета в Бугульме - "Фрегата", и членом совета директоров сети этих супермаркетов. Отец с дочкой жили в достатке, с деньгами у их маленькой семьи проблем не было. Для Ивана Соболевского Настя была целью жизни, никого он не любил так, как свою дочь. Благодаря его стараниям Настя выросла воспитанной, умной, невероятно интересной в общении. Он сделал из неё очень загадочную и многослойную натуру. А самое главное - Соболевский научил Настю бороться с жизнью. Да, да, именно бороться. Мне кажется, все мы находимся в непрерывной борьбе с нашей жизнью. Правда, когда человек легко берет над ней верх, она прибегает к нетрадиционным способам борьбы. Настя взяла верх над жизнью... она выдержала все её нападки, все беды, которые выпали на её душу... и жизнь усложнила игру. Трудно, знаете ли, идти по бревну над пропастью с завязанными глазами... но когда ещё вдобавок и в спину толкают... Жизнь намеренно толкнула Настю в спину, чтобы она упала. Жизни не понравилось, что она выдержала все её нападки.
   Ну как? Говорил же я вам, что моя писанина - бред сивой кобылы? Вам лучше этого не читать. Не читайте, скоро начнется полная галиматья. Вы столкнетесь с чем-то, напоминающим записки сумасшедшего.
   Идем далее.
   Настя была моей лучшей подругой. Или, как это принято говорить, была моей девушкой. Нет, я неправильно выразился... не она была моей девушкой. Скорее, я был её парнем. Потому что Настя просчитала своим немалым умом и компьютерным мозгом, что я больше подхожу ей, нежели её скучные и бестолковые одноклассники. Если честно, в учебе я не силен, хорошо занимаюсь лишь по русскому языку, истории и литературе. А вот Настя была отличницей по всем предметам, кроме химии, которую люто ненавидела. Мозг у неё и впрямь был сравним с компьютером, она хорошо знала математику, но в дальнейшем заниматься ей не желала. Она считала, что математика - наука холодная и однообразная. Она предпочитала бесконечную карусель цифр и знаков более "живым", на её взгляд, предметам - изучению языков и истории. У неё был гуманитарный склад ума, чем и объяснялась её интересная манера общения, грамотность и начитанность. И огромное чувство юмора.
   Кроме ума, Бог, вдобавок, наградил Настю яркой внешностью (поначалу вообще может подуматься, что Бог наделил её всем, чем можно наделить, но это не так). Настя была писаной красавицей. Росту она была не слишком высокого, со спортивной и грациозной статью. Всегда франтила в красивых и цветастых вещах, в которых отец ей никогда не отказывал. Волосы у неё были темные с медным отливом, длинные, вьющиеся. Глаза болотно-зеленого цвета, небольшие. Взгляд у Насти был хитроватым, плутовским... хотя нет, не хитрым. Просто лукавым. Эти глаза имели веселый и смеющийся взгляд, в котором читался вызов и усмешка. Порой Анастасия могла так на тебя посмотреть, что невольно подумаешь - она читает твои мысли и копается в них, точно в библиотечном каталоге. И ещё она была невероятно смелой. Не боялась ни бога, ни черта.
   И, наконец, последнее - о машинах. Заботливый Настин папа с самых пеленок учил её крутить баранку. В десять лет она, будто хвастаясь, разъезжала под моими окнами на отцовской машине. В пятнадцать лет она водила не хуже папаши. В шестнадцать лет Настя получила от него в подарок "пятнашку" бутылочно-зеленого цвета и свободно колесила на ней по всему городу, ничуть не страшась гаишников. Но по городу Настя ездить не любила. Она колесила по лесам, исследовала дороги в дебрях. За рулем она была в своей родной среде, в дорогах разбиралась как математик в числах или филолог в словах. Это, если честно, меня очень бесило - какая-то соседская девка носится на собственной машине куда лучше меня. На свое шестнадцатилетие я выклянчил у папаши "семерку", но ездить лучше Насти так и не научился. Думаю, у меня не было такого внимания и реакции, как у неё. Что ж, мне пришлось смириться с этим. Я смирился с её насмешливо-лукавым взором, которым она награждала меня, проезжая рядом. Но небольшая капелька зависти у меня все же присутствовала. Она крутит баранку лучше меня! Несправедливо!
   Но ещё несправедливее было тогда, когда Насти не стало. Ведь не стало её именно из-за "пятнашки" и умения водить.
   Не научи её отец в семь лет рулить как заправский водитель, а привей ей любовь гулять пешком, Настя сейчас была бы жива.
  
  
   В тот прохладный вечер двадцать второго июня 2006 года (нет нужды напоминать о том, что произошло шестьдесят пять лет тому назад), я сидел на скамейке у своего дома, щелкал семечки и слушал музыку на мобильнике. Было примерно десять часов, на безоблачном небе появился белесый полумесяц, дул свежий ветер. На невысокой Сокольской горе, рядом с которой располагалась наша улица, в сумерках виднелась лишь одноцветная жирная лента соснового леса. Полчища ворон скучились над моей головой, летая кругами и галдежом перекрывая звуки телефона. Наступал переходный момент между временами суток, и на улице было очень красиво. Улица Свердлова - два ряда симпатичных домиков по обе стороны от побитой грунтовой дороги, была очень мила и прекрасна. А что, вы считаете более привлекательным образ переулка в центре города: стены, изрисованные граффити, мусор, окурки?
   Я уже собрался залезть в карман за новой пригоршней семечек, как увидел свою возлюбленную, которая, как всегда, лихо прыгала по неровностям дороги на своей "пятнашке". Похоже, она меня не заметила - проехала мимо и резко затормозила около ворот своего дома. Минуты две она сидела внутри, потом неторопливо вылезла, поправила волосы, упавшие ей на лицо, и вытащила наружу битком набитый пакет.
  - Что, здороваться разучилась? - я резко подал голос, но Настя даже не дернулась - лишь с удивлением обернулась ко мне.
  - Привет... дружище, - сказала она. - А я тебя даже и не заметила.
  - И это неудивительно. Небось, все внимание на дороге сосредоточила?
  - Нет...- Настя не заметила сарказма, - Просто темно стало. Вот и не приметила.
  - А... Понятно. Где весь день шарахалась?
  - Весь день? Да я почти до полудня в постели пролежала.
  - Что это с тобой? Ты мне говорила, что просыпаешься с первыми петухами.
  - Я не спала до полудня. Я просто валялась в кровати. Читала книгу. Потом немного покаталась, машину заправила, - Настя поставила пакет на землю, сложила руки на груди и стала глядеть на меня своим фирменным взглядом. - Надеюсь, без меня не скучал?
  - Нет, - ответил я и вновь принялся за семечки. Настя подняла пакет, щелкнула сигнализацией и быстрым шагом прошла в дом. Я опять включил музыку, но стоило мне оторвать взгляд от экрана телефона, как я снова увидел Настю, быстрым шагом выходящую из дома. Она что-то держала в руках, но я не мог разобрать, что именно - мешали сгущающиеся сумерки. Она подошла ко мне.
  - Это твои фильмы, - Настя протянула мне несколько дисков, которые держала в руках. Я забрал их:
  - Всё посмотрела?
  - Ой, нет!- она выхватила один из дисков у меня из рук. - Я ещё "Камеди клаб" не посмотрела. Завтра верну.
  - Хорошо.
  - Что завтра делаешь?
  - Я? Я ничего не делаю. Дома сижу, как всегда.
  - Прокатиться со мной не желаешь?
   Я вопросительно поглядел на Настю. Та буравила меня своими лукавыми глазами и улыбалась краешком рта.
  - Да, желаю.
  - Здорово, - улыбнулась Настя. - Позаботься о музыке. Не будем же мы в тишине носиться по дорогам?
  - Носиться?
  - Конечно, носиться! - усмехнулась Настя.
  - Не любишь по правилам ездить?
  - Ненавижу, - она скорчила гримасу отвращения. - Тем более, гонки будут проводиться на Сокольской горе. Там ментов нет.
  - Ладно, ладно.
  - К тому же, когда я каталась по лесу, я обнаружила там кое-что интересное.
  - Что? Труп, да?
  - Нет, не труп. Поинтереснее.
  - За эту находку заплатят?
  - Нет.
  - Значит, лучше бы труп нашла. За его обнаружение платят.
   Настя промолчала.
  - Хорошо, заинтриговала ты меня. Завтра еду с тобой.
  - Молодец. Не забудь про музыку. Не бери всякую туфту, возьми "Скутер" или "Продиджи". Что-нибудь сложное и солидное.
  - Тогда возьму диск "Куин".
  - А... ну, возьми. Тоже ценю, - Настя наклонилась и поцеловала меня в щеку. - И не забудь, я просыпаюсь очень рано, даже если ложусь спать за полночь. А вот ты, лежебока, дрыхнешь лишних три - четыре часа. Просыпайся рано, а то уеду без тебя.
  - Ладно, заведу будильник.
  - Обязательно. Ну... спокойной ночи, Максим.
  - Тебе того же.
   Настя вернула мне мобилу, развернулась, засунула руки в карманы и направилась к гаражу. В тот день я её больше не видел.
  
  
   На следующее утро, двадцать третьего июня, я проснулся вовсе не с первыми петухами, как просила Настя, а в одиннадцать часов. И проснулся я не от трели будильника, которого так и не заводил, а от завывания клаксона у окон. Я отбросил одеяло и метнулся к окну - Настя уже сидела в машине и нервно барабанила пальцами по рулю. Я по-армейски быстро натянул на себя черные джинсы и белую майку, при этом став похожим на Фредди Меркьюри. Быстро облачившись, я выскочил на улицу и подбежал к Настиной машине.
  - Извиняйте, - сказал я, - проспал.
  - Ничего, ничего, - Настя вылезла из машины. - Я, например, сегодня только три часа спала.
  - И как себя чувствуешь?
  - Как будто заново родилась, - Настя усмехнулась. - Что ж, организм у меня так устроен.
  - Ну ты даешь!
  - Так... диск взял?- спросила Настя.
  - Нет.
  - Иди, возьми. Сейчас поедем. И неплохо бы кое-какой снеди с собой прихватить.
  - Мы что, в поход идем?
  - Нет. Мы не идем, мы едем. Давай быстрее.
   Я немного промедлил.
  - И всё же, что ты нашла в лесу?- спросил я.
  - Сейчас увидишь сам.
  - Это тайник бандюганов? Там наркотики и оружие? Или пачки баксов?
  - Не угадал, - сказала Настя.
  - Это брошенная машина?
  - Нет.
  - Ммммм... корабль инопланетян?
  - Снова не отгадал.
  - Слушай... давай сделаем так, - я уже весь исходил из себя от нетерпения. - Мы поспорим. Если я всё же угадаю, то...
  - То что?
  - Как обычно - поцелуй.
  - Идет, - Настя живо протянула мне руку. - Всё равно не угадаешь. Иди за диском, да побыстрее. Я жду.
   Я прошел домой, схватил со стола пакет с ирисками, ещё кое-какую харчу (я даже не обратил внимания на то, что взял), спер из холодильника две банки пива. Пройдя к себе в комнату, я остановился у полки с музыкальными дисками. Немного пораскинув мозгами, я выбрал диск с "Куин" и "Ред хот чили пепперз". Затем я вышел наружу, запер дом и сел в машину.
  - Будем слушать старый рок, - заявил я и отдал Насте диск. Та забрала его, вставила в магнитолу.
  - О да... - пропела она. - "Куин", старая школа. Жаль, сейчас такой музыки уже нет. Особенно в России. Порулить хочешь?
  - Да.
  - Садись, покатайся чуток.
   Мы поменялись местами. Настя до упора выкрутила ручку настройки громкости на магнитоле. Мы проехали до конца улицы, затем, повернув направо, оказались на улице Волкова, которая вела в гору. Дорога была грунтовая, неровная, пологая, но я лихо взмахнул на гору и очутился на узкой заасфальтированной дороге, петляющей среди живописного соснового леса.
   Знай я заранее, что она нашла в том лесу (не в сосновом, а в осиновом лесу, чуть подальше отсюда), я бы мигом развернул машину и умчал Настю как можно дальше оттуда. На другой край Татарстана, может, даже на другой край страны.
   Подальше от этого скверного осинового леса.
  
  
   Если взглянуть на Сокольскую гору из города, то она покажется вам живописной. Отчасти из-за плотной стены древних сосен, создающих как бы стену, скрывающую от лишних взоров неказистый осинник, которым поросла вся гора. Но если посмотреть на гору глазами пролетающей над ней птицы, то мы увидим, что сосен на горе - кот наплакал, они образуют лишь полоску по краю горы. На самом деле вся Сокольская гора с высоты птичьего полета кажется покрытой одеялом, сшитым из темно-зеленых верхушек осин, а сосны лишь образуют красивую кромку.
   Но на горе хватает и полян. Последние образуют некую прожилку между густым осинником и соснами. Чуть западнее располагается лыжная база, от которой, будто щупальца осьминога, расходятся узкие, хорошо заасфальтированные дорожки. Зимой на их месте лежат лыжные трассы, летом же эти дороги являются излюбленным местом для велосипедистов. Дорога (условно назовем её Узкой - И - Ровной), извиваясь как итальянская макаронина, проходит у татарского и русского кладбищ, затем через сосняк, потом делает петлю и возвращается к лыжной базе.
   Там, где Узкая - И - Ровная делает петлю, от неё отходит абсолютно прямая, на сей раз грунтовая дорога. Она, будто надрез скальпелем, вгрызается в осинник. Эта дорога (назовем её Дорогой - В - Осиннике), имеет отвратительное свойство разветвляться, как разветвляются наши бронхи. И, хотя осинник в размерах невелик, дорог здесь огромное количество. Куда ведут некоторые из них - неизвестно никому.
   Если вас занесло в осинник на Сокольской горе, никогда не блуждайте по Дороге - В - Осиннике. Я понимаю, в этом лесу по осени богатый урожай грибов, но грибы можно собрать, не углубляясь в лес. Этот лес коварен, и Дорога - В - Осиннике может привести вас к тому месту, в котором вы менее всего хотели бы очутиться. Это, поверьте, ничего хорошего вам не сулит.
  
  
   Настроение у нас было отличнейшее. Я гнал "пятнашку" по Узкой - И - Ровной, наслаждаясь грохотом музыки. Мы ехали по живописному, чарующему сосняку, по дороге, присыпанной желтоватой мелкой хвоей и тонкими веточками с мелкими шишками. Хвоя сплошь покрывала дорогу, и мы будто катили по желтой ковровой дорожке. В лесу тоже все было посыпано желтым хвойным снегом, на высоких пнях лежали желтые шапки. Высокие стволы сосен смыкали и переплетали над дорогой свои кроны, бросая на нас тень. Мы ехали по самому красивому в мире туннелю - по лесному туннелю. Хвойные леса самые красивые, самые красочные и загадочные. Я часто прогуливался здесь, когда нечего было делать. Иногда гулял тут с Настей, если ей уж слишком надоедала езда за рулем или же просто не было денег на бензин. Помню, мы неспешно топали по хвое, которая слегка пружинила под ногами, и рассказывали друг другу всякие байки, анекдоты, или же вели долгие беседы о музыке. В общении мы не были стеснены, и поэтому говорили на все темы, которые приходили в голову.
   Я убавил звук и спросил у Насти, которая сейчас надувала пузыри из жевательной резинки и любовалась лесом:
  - Твоя находка... она в осиннике?
  - Да, - Настя щелкнула ещё одним пузырем.
  - Тогда веди ты. Мне не терпится увидать это.
   Настя улыбнулась и сказала:
  - Хорошо. Тормози.
   Мы остановились. Обменялись местами. Настя села за руль, откашлялась, словно перед чтением речи, резким движением головы отбросила с лица волосы. И вдавила педаль газа.
   За рулем Настя была совсем иной. Она преобразилась. Ветер, врывающийся в открытое окно, трепал её волосы, отчего она была похожа на какую-то амазонскую наездницу, которая преследует свою добычу на статном скакуне. Она еле заметно улыбалась, её глаза излучали немного пугающее и странное выражение свободы. Настя чем-то напоминала военного летчика, которому после долгого времени, наконец, разрешили подняться в воздух. Она была в своей среде. И я не мог отвести от неё взгляда. Она предстала мне как некая богиня автотранспорта.
   Мы лихо свернули с Узкой - И - Ровной на Дорогу - В - Осиннике. Машина подскакивала на неровностях, но Насте, похоже, эта тряска приносила огромное удовольствие. Она безжалостно гнала машину, будто того же самого скакуна (хотя, по сути, выражение "безжалостно гнать машину" смысла не имеет), выжимала из нее все, что можно. Чтобы шестнадцатилетняя девушка так гоняла за рулем - вещь невиданная. Думаю, Настя была каким-то феноменом. Она действительно являлась неординарной натурой, необыкновенной личностью. Готов поспорить, если бы она прожила на этом свете ещё лет двадцать, она бы стала великой. Это я говорю, не преувеличивая.
   Дорога - В - Осиннике, прямая, как жердь, уходила в мрачный осинник, который тоже смыкал над ней кроны деревьев. Только, в отличие от мирного и красочного сосняка, здесь было мрачно, жутковато и мерзко. Я не люблю осиновые леса. В них постоянно темно, сыро, стволы осин какие-то влажные и даже кажутся склизкими на ощупь. Если в лесах и водились какие-нибудь духи и призраки, так наверняка в лесах, подобных этому. Находясь в этом осиннике, неволей чувствуешь на себе чьи-то пристальные и злобные взгляды. Порой кажется, что это деревья смотрят на тебя, и при этом стараются чем-нибудь навредить - в глаз веткой ткнуть, поставить подножку корнем. Мне кажется, появись у этих злобных деревьев возможность двигаться, они бы убивали.
   Настя уверенно гнала машину по грязной дороге. Солнечный свет, проходя сквозь листву крон, окрашивался в зеленый цвет и ложился на влажные стволы осин, на коряги, поросшие гнилушками и мхом, на дорожную грязь, которая тут, похоже, никогда не высыхала. Стало прохладно, темно, но окон мы не закрывали. Тем более, глядя как Настины волосы трепещутся на ветру, окон закрывать не хотелось, дабы не прерывать столь красивого зрелища.
   Дорога - В - Осиннике разделилась на манер рогатки. Мы свернули налево. Я оглянулся назад и продолжал видеть голубой квадратик неба в обрамлении осиновой зелени. Но затем, после поворота, дорога пошла чуть вниз, и квадратик исчез. Мне показалось, что лес сожрал нас, и мы плавно опускались в его желудок (как в мультиках, где акулы или киты глотают героев).
   Потом дорога разделилась еще несколько раз, и мы постоянно сворачивали влево. Эти повороты я ещё помнил. Неподалеку была одна из полянок - красочный, яркий, веселый островок посреди зловещего океана деревьев. Я даже углядел некий намек на солнечный свет посреди леса, золотистый мазок, но быстро упустил из виду.
   На пятом повороте мы свернули, на сей раз вправо. Этих дорог я уже не помнил. Сейчас я был в незнакомом месте. Мы отмахали не менее трех километров, это точно. Я ощущал запахи леса - старые, незнакомые запахи нетронутости и неизвестности. На шестом повороте (снова направо), мне уже казалось, что здешние обитатели - звери или птицы - ни разу не видели автомобиля или снегохода последние десять - двадцать лет, а, может, вообще никогда. Я знал, что где-то неподалеку есть люди, что в наше время таких дремучих мест почти не осталось, но с каждым метром, с каждым оборотом колеса, эта уверенность во мне угасала. Будто мы провалились во времени, и сейчас разъезжали по лесам мезозоя. Кое-где стволы сгнили, кое-где сломанные ветви, будто шлагбаум для огромного транспорта, нависали над дорогой. Становилось ещё темнее, тусклый свет был зеленым.
  - Далеко ещё? - спросил я.
  - Нет. Полпути уже проехали.
  - Всего-то полпути?
   Настя обернулась ко мне:
  - Терпи. Сейчас приедем.
   Вскоре дорога изогнулась под прямым углом. Я не знаю, как это объяснить, но мне вдруг стало жутко. Просто жутко, не по себе. Я нервно заерзал на месте, испытывая легкий психоз. Чем дальше мы углублялись в лес по этой страшной дороге, тем больше этот психоз увеличивался. Я был наслышан о местах, в которых люди чувствовали неизвестно откуда появившийся панический страх, но считал это чепухой.
  - Вон там, в самом конце дороги, - сказала Настя.
  - Ты, что весь этот лес исколесила? - спросил я.
  - Нет, не весь. Этот лес огромен.
  - Не думаю. Он не слишком-то большой.
   Я посмотрел на Настю. Она вела машину с очень довольным выражением лица, как у сытой кошки. Сейчас в ней было что-то пугающее, даже безумное. За рулем сидела не та Настя, которая вчера поцеловала меня в щеку. Как я уже сказал ранее, она была натурой многослойной. Сейчас мне открылась ещё одна Настина сторона, ещё одна незнакомая грань, о которой я не знал.
   Что происходило дальше, я помню плохо. Лес стал, в самом прямом смысле, давить на меня. Я начал переживать легкую панику. Воздух вокруг словно сгустился, атомы кислорода и углекислого газа как будто прилипали к лицу. Не отдавая себе отчета, я стал видеть в лесу всякую жуть. Настя же хладнокровно крутила руль и переключала передачи; чуть улыбаясь, глядела на дорогу. Похоже, лес на неё не действовал.
   Мы проехали не менее восьми - девяти километров, если не все десять. И тут мне словно на голову ведро воды вылили - а ведь здесь не должно быть леса! Осинник давно должен был закончиться, уступив место лугам и полям. Но, вопреки всему, мы продолжали нестись по глухомани, а яркого света и голубого неба не было в помине.
  - Don"t ta-a-a-ke offence at my innuendo! - голосила Настя в унисон с Фредди Меркьюри и долбила пальцами по рулю. Мне, в отличие от неё, не было столь весело.
  - Нась... тебе не кажется, что мы слишком долго катаемся по лесу?
  - Нет. Мы еще полчаса назад были в городе.
  - Я имею в виду то, что по этому лесу мы ездим слишком долго. Неподалеку находится деревня Казанка. После осинника идет небольшой овражек, затем молодой ельник. Вообще-то, сейчас мы должны быть в самой Казанке, а ведь ещё и из леса не выехали.
  - А какое расстояние до Казанки?
  - Точно не знаю. Примерно семь - восемь километров. А мы почти десять проехали. В чем дело? Почему мы ещё в лесу?
   Настя обернулась ко мне и звонко рассмеялась. Впервые в жизни мне не понравился её смех. Он был неуместен в это время.
  - Максим, ты проиграл спор! Ты в жизни не угадаешь, на что же я наткнулась здесь. Да, это странно, что леса так много. Но это ещё прелюдия к тому, что нас ждет впереди. This is beginning.
  - Черт, мы в параллельном мире, да? Если честно, меня эта обстановка не слишком вдохновляет. Я испытываю тут непонятный страх и психоз, причем сам не знаю, откуда он берется. Что это за место? Куда мы приехали?
  - Сейчас увидишь, - спокойным, умиротворенным голоском, будто дразнящим меня, ответила Настя.
   Мне стало ещё хуже. Пришло ощущение, что весь мой организм накачали холодной водой, я нервно заерзал на сиденье. Настя искоса посмотрела на меня.
  - Тебе страшно?
  - Нет. Я нервничаю, словно здесь распылили особый газ. Быть может, ты нашла секретную лабораторию, где производят новый вид психохимических веществ?
  - Не угадал.
   Впереди появился свет, но я этому не обрадовался, даже сильнее занервничал. Дорога не заканчивалась, как не заканчивался и сам лес. Я подумал, что продолжаю спать. Нет, этого просто не может быть - мы проехали почти пять километров по лесу, которого просто не должно быть на этом месте. Параллельный мир? Ирреальность? Чушь! Это не укладывается в рамки привычного.
   Но глаза-то видят иное.
   Глаза видят бесконечное море деревьев с сырой корой и темноту между ними. Нескончаемые лесные просторы.
  - Боже...- протянул я,- какая же тут дурная атмосфера! Тут пахнет чем-то нехорошим. Здесь запах страха. Ужаса.
  - Ничем плохим тут не пахнет. Тут только лесом пахнет. У тебя воображение разыгралось. Кстати, мы приехали. Это - моя находка.
   "Пятнашка" въехала на небольшой пятачок из зеленой травы, обильно освещенный солнцем. Здесь было светло, тепло, трава светилась зеленым светом. Но тут было ещё страшнее, чем в лесу. Здесь была воистину ужасающая атмосфера. Виной всему была неказистая, ветхая лачуга, жалкая хибара, занимающая собой почти всю площадь пятачка. Это безобидное зданьице выглядело так, словно в нем жило семейство призраков. Хотите - верьте, хотите - нет, но это было именно так. Лачуга своим видом нагоняла ужас.
  
  
   Я вылез наружу и стал недоуменно озираться по сторонам. Лес плотной стеной смыкался вокруг перекошенной избы, которой было не менее сотни лет, это точно. Лачуга выглядела, казалось бы, как простая безобидная избушка, без всяких резных узоров на рамах или деревянных коней на крыше, обветшавшая за многое количество лет, но у меня стыла кровь в жилах, когда я глядел на неё. Окна выбиты, заметна бревенчатая стена, где бревна еле проглядываются за гобеленом из паутины. Внутри я также заметил большую русскую печь, с которой была отбита штукатурка. Сердце у меня застучало вдвойне быстрее, и я поспешно отвел взгляд от окон избы. Наверное, я побоялся, что в этом окне резко появится бледное лицо маленького мальчика, который жил здесь полвека назад. "Призраки,- подумал я,- не существуют. Это чепуха, которая придумана писателями для своих ужастиков".
   Я подошел к Насте. Она стояла у открытой дверцы автомобиля - руки в карманах, смотрит куда-то вверх. Вид у неё был как у паломницы, которая, наконец, добралась до священного места за многие километры от дома. Впрочем, это место священным назвать было трудно. Оно было плохим, скверным, дурным.
   - It"s a perceptional reality,- мечтательно произнесла Настя.
   - Говори по-русски, пожалуйста, - сказал я.
   - Это так называемая перцептивная реальность.
   - А что это такое? Что-то из психологии?
   - Да. Перцепция - это смутное и бессознательное восприятие реальности органами чувств. Перцептивная реальность - это реальность, нарисованная воображением и реально воспринимаемая нашими органами чувств. Может, я неправильно говорю, в книгах написано не так, но я к истине близка.
   - Получается, мы в параллельном мире?
   - Какой ещё параллельный мир? - фыркнула Настя. Фантастики насмотрелся, так теперь думаешь, что в жизни точно так же? Параллельных миров не бывает. Мир только один, и мы живем в нем. Зато есть перцептивная реальность. Она может привидеться только одному человеку, может, как в нашем случае, двум.
   - Получается, того, что мы сейчас видим, на самом деле не существует?
   - Не знаю, - покачав головой, ответила Настя. - Хотя, это меня особо не волнует. Я не собираюсь париться, думая о том, откуда эта избушка на курьих ножках взялась, - тут она вновь засмеялась, и её глаза вернули себе лукавое выражение.
   Я почувствовал легкое недомогание - слабую тошноту и головную боль. Башку будто сдавливали тисками, уши заложило, как при взлете на борту лайнера. Психоз не проходил, и я чувствовал на своем затылке чей-то пристальный взгляд. Взгляд из леса.
   Настя, наоборот, со счастливым видом уселась на капот "пятнашки" и сообщила:
   - Мне здесь нравится. Тут клёво. Порой я вижу всякие вещи... будто нахожусь под наркотиками. Но это не галлюцинации.
   - И что ты видишь?
   - Я вижу одного мальчика. Его зовут Юра. Он приходит из леса, - она небрежно махнула рукой в сторону осинника, - и начинает говорить со мной. Мы говорим о всяких интересных вещах... Недавно он показал мне котенка, который умер уже семь лет назад. Его тоже звали Максимкой, как и тебя. Я вновь увидела своего котенка, вот счастье-то! Юра сказал мне, что если я буду продолжать ходить сюда, то покажет мне моих бывших подружек, которые разъехались по другим городам... а может, и маму.
   - Нась...- промолвил я,- ты обкурилась, что ли?
   - Я говорю правду, - с оскорбленным видом ответила Настя. - Это всё правда. Я вижу то, чего мне в жизни не хватает. Я вижу здесь то, что я потеряла, и мне, поверь, очень приятно видеть это вновь. Это куда лучше простых воспоминаний. Здесь мне хорошо. И пусть это перцептивная реальность, пусть это абсолютная мистика, но мне эта мистика доставляет удовольствие.
   - Я всё ещё сплю?
   - Конечно, нет, - сказала Настя, и, подойдя ко мне, сильно дернула за ухо.
   - Больно!- заголосил я.
   - Ну вот... Во сне боли не бывает, значит, это не сон.
   - Тут нельзя находиться. Пора валить отсюда, да поскорее.
   - Никуда мы не поедем! Ты сам вызвался сюда ехать, так сиди и не возмущайся.
   Пришлось замолчать. Настя уселась на полусгнившее крыльцо, убрала с лица волосы и устремила взгляд на верхушки осин. Я сел с ней рядом.
   - А я могу это увидеть? Мальчика Юру или твоего котенка?
   - Не знаю. Вполне возможно. Если ты зайдешь в Лачугу, увидишь. А может, и нет. Но я тебя не надуваю. Я вижу, что это место на тебя плохо действует. А на меня - нет. Тут ирреальность, Максим. Может, ты в это не веришь, но ведь глаза-то тебе не изменяют.
   - Дурдом какой-то. Может, ещё раз меня за ухо дернешь?
   Настя засмеялась и снова дернула меня за ухо. Пробуждения, как и следовало ожидать, не было.
   - Максим, сходи, пожалуйста, в машину. Включи музон, что ли.... И принеси компас. Он лежит в бардачке.
   Я, не задавая вопросов, повиновался. Сделал все как надо, вернулся к Насте.
   - Смотри,- сказала она и указала на компас, который положила на землю. Я не увидел ничего особенного - стрелка все так же правильно указывала на север. Настя приподняла компас на десять-двадцать сантиметров от земли. То же самое. Но стоило ей приподнять прибор чуть выше, примерно на полметра от земли, как стрелка повернулась на 180 градусов.
   - Геомагнитная аномалия. Ничего странного, таких мест на планете много.
   - Да... много, - Настя подняла с земли веточку и стала копошить ею травинки.
   Через некоторое время нервозность и беспричинный страх стали куда-то пропадать. К тому же, мы с Настей оприходовали обе банки пива, которые я стащил из отцовской заначки. Настроение у меня резко подскочило. Я убедил себя, что эта лачуга - никакая не перцептивная реальность, просто мы углубились в лес, сделав поворот, которого я не заметил. А мальчик Юра и те странные вещи, которые он показывал Насте... Да она просто подшучивала надо мной. Это в её репертуаре.
   Я, окончательно набравшись смелости, даже решился обойти Лачугу вокруг. За ней, как оказалось, была ещё одна дорога, поросшая травой, без единого намека на грязь, светлая и красивая, не то что та, по которой приехали мы. Она уходила чуть вдаль, затем поворачивала под небольшим углом, и скрывалась за деревьями. Эта дорога тоже выглядела жутко, куда жутче, чем сама Лачуга. Смейтесь, но при взгляде на обычную дорогу, у меня задрожали колени, и сердце перешло на галоп. Я с округлившимися от страха глазами взирал на дорогу, представляя её дорогой, ведущей в ад. В самое настоящее чистилище. Нет, это место плохое, это место проклято, это место, о котором забыл Бог. "Это место... оно находится под контролем неких сил. Злобных, смертельно опасных сил. Надо увести её отсюда",- подумал я.
   Я вернулся к Насте. Та спросила:
   - Ты видел ту дорогу?
   - Да, - высоким, перепуганным голосом сказал я.
   - Мне тоже было не по себе, когда я на неё взглянула, - Настя слабо улыбнулась, словно рассказывала забавную, но немного грустную историю из жизни. - Юра сказал мне, что на эту дорогу ступать нельзя. Это запрещено. Она ведет к смерти, - Настя чиркнула пальцем по шее, - туда идут лишь те, кому неохота жить дальше. Дорога самоубийц.
   - Поехали отсюда, - приказал я. - Нам здесь нечего делать. Тут дурное место, Настя. Поехали отсюда.
   - Нет, не поеду.
   - Нась... - я подошел к ней,- что с тобой приключилось? Ты несешь какую-то ахинею про мальчика, про...
   - Это не ахинея! - обиженно воскликнула она. - Если ты в это не веришь, зайди в Лачугу, и сам убедишься!
   - Зайду! Вот прямо сейчас зайду, осмотрю там все и выйду! Я знаю, у тебя огромное чувство юмора, но такие шутки у меня смеха не вызывают!
   Закончив тираду, я прошел мимо Насти, со скрипом отворил дверь Лачуги, и вошел туда.
   Там было очень жарко, совсем как в бане. Единственным звуком было жужжание мух, да непонятный шум в голове, который напоминал высокочастотные звуки барахлящей колонки, так сильно действующий на нервы. Я помотал башкой, чтобы согнать этот звук, но он не уходил. Уши заложило, кровь прилила к голове, её сдавило, словно я висел вверх тормашками. Меня стало подташнивать, я закашлялся, словно подавился несуществующей крошкой.
   Стоило мне переступить порог Лачуги, как мне стало очень плохо. Но я набрался сил пройти в избу.
   Настя говорила, что я мог здесь кого-то увидеть, но внутри Лачуги никого не было. Здесь господствовали хаос и запустение. Кроме обсыпавшейся печи, в единственной комнате были двухъярусные нары, поваленный набок огромный стол, да две покоцанные табуретки. У стола, который напоминал мертвого, поверженного шакалами слона, недоставало двух ножек. Толстые дубовые ножки были отломлены, будто карандаши. Табуретки валялись рядом, тоже несчастные и поверженные. Если стол был сравним с побежденным слоном, то табуретки - с шакалами, которых слон в схватке отправил в их шакалий рай. На нарах скопилось пыли толщиной с палец, в которой, будто пароходы во льдах, застряли скомканные календарные листики и окурки. На стене некогда висел календарь, но теперь его сорвали, лишь к вогнанным в стену кнопкам крепились маленькие обрывки бумаги. На подоконнике располагалось целое кладбище дохлых мух, пауков, шмелей и пчел. С потолка ниспадали гирлянды из паутины, украшенные мушиными мумиями. На полу, кроме слоя пыли, была рассыпана шелуха от семечек, валялась пара шприцов, окурки, осушенная бутылка водки, и ещё одна бутылка, разбитая. Один из углов комнаты был почерневшим - там, должно быть, пытались развести огонь.
   Мухи звенели так, словно собрались на некий мушиный митинг. Посреди этого жужжания слышалось низкое гудение шмеля. Мохнатое насекомое, нарезая круги по воздушному пространству комнаты и гудя, точно маленькая модель самолета, вдруг приблизилось ко мне и ужалило в щеку. Я завопил - в щеку будто вогнали раскаленную иглу. Матерно лая, я схватился за укушенное место и запрыгал по полу. Шмель, будто потешаясь, сделал надо мной круг, словно торжественный маневр, и улетел в разбитое окно.
   - Стой, гад, убью! - заорал я, но шмель уже исчез. Вдобавок, сильнее разболелась голова. Я чувствовал, как у меня подскакивает давление и усиливается тошнота. "Ничего здесь нет,- злорадно подумал я. - Эта Лачуга всего лишь пристанище бомжей и наркоманов".
   Я повернулся и собрался уйти, но как только подошел к двери, что-то заставило меня обернуться. Я повернул голову, и тут же ледяные и липкие пальцы страха сдавили мне горло.
   С печки свисали чьи-то ноги. Кто-то сидел за печной трубой и болтал ногами, одетыми в зеленые мешковатые трико. Я оцепенел, и глаза мои округлились как два ноля. Я не запаниковал, нет, но соображать перестал уж точно. Через какую-то долю минуты мне удалось отвести взгляд, я поспешно вышел наружу, хлопнул дверью. Стоило мне оказаться за пределами Лачуги, как шум в ушах, головная боль и тошнота куда-то исчезли. Лишь укус на щеке пульсировал острой болью.
   - Кого-нибудь увидел?- спросила Настя.
   - Да, увидел. Кого-то, обутого в зеленые трико. Кто это? Твой Юра, да?
   Настя кивнула головой и спросила:
   - А почему ты орал?
   - Шмель укусил. Поехали отсюда, да побыстрее, - я подошел к Насте, взял её за плечи и приподнял с крыльца. Она встала, отряхнула брючки от опилок и гнилой трухи и сказала:
   - Хорошо, поехали отсюда, парень. Айда в машину.
   Мы уселись в "пятнашку", развернулись и рванули от Лачуги. Настя вновь превратилась в богиню автомобилей, преобразилась, став пугающе-прекрасной. Примерно через пятнадцать минут бешеной тряски по кочкам, мы выехали на божий свет. Я своим глазам не поверил, когда увидел знакомый прелестный сосняк, панораму Бугульмы, раскинувшейся внизу, сочно-зеленые полянки с одинокими дубами, растущими посреди них. Наверное, те же чувства испытывают дети, когда покидают комнату ужасов в парке развлечений. Я и сам не заметил, как мы уже подкатили к нашим домам, нашим родным домам.
   - Кстати, Максим, - сказала Настя сразу, как мы остановились, - держи-ка свой диск. "Комеди клаб". Я вчера его всю ночь смотрела. Угорала как обкуренная! А вот "Ред хот чили пепперз", если ты позволишь, я ещё послушаю, ладно?
   - Ага, - ответил я.
   - Спасибо. Я сохну от этой группы. Укус болит?
   - Немного, - сказал я и прикоснулся к зудящему красному пятнышку на левой щеке.
   - Приложи лёд. Поможет.
   - Обязательно, - Настя, как и вчера, на прощание поцеловала меня.
   - Ну... до свидания, - с этими словами я вылез из машины. Перед глазами так и маячили ноги сидящего на печке мальчика.
   - До свидания, - весело бросила Настя. Голосок у неё был таким веселым, будто она вернулась с какого-нибудь юмористического представления. А вот со мной все было наоборот.
  
  
   Прошла неделя. После того, как след от укуса шмеля исчез со щеки, я стал считать, что путешествие к Лачуге - всего лишь бред, фантасмагория. Наверное, мне все приснилось. Я без особых усилий вытряхнул этот нонсенс из моей памяти и потихоньку забывал события двадцать третьего июня. В течение всей недели я бил баклуши, мучаясь от безделья и скучищи. Пару раз я сходил (сходил, а не съездил!) с Настей в библиотеку. Она так долго подбирала себе чтиво, что я не выдержал, и сам записался в эту библиотеку, взял какой-то детектив, но он оказался просто отвратительным. Мы побывали и в "Империи", самом крупном в Бугульме магазине с дисками, где отоварились несколькими фильмами и играми. Накануне нас занесло в "Сириус", где я, к сожалению, назюзюкался, и чуть не подрался с одним типом, который глядел на Настю не под тем углом. Остальное время я проводил, вкалывая в огороде, ковыряясь в своей "семерке" и играя в "Героев-5". Словом, рутина.
   Стоял последний день июня. Ровно полдень. На западе, за Сокольской горой, в воздухе застыло гигантское кучевое облако, отчего сложилось впечатление, что на горе лежит огромная гора снега. Было жарковато, но ветер дул часто. Солнце светило во всю мощь. Я, как и тогда, двадцать второго, снова сидел на скамейке и лузгал семечки, только музыка раздавалась не из телефона, а из дома, где я на всю катушку включил "Продиджи". Настроение было превосходное.
   Вскоре я увидел, как Настя, держа в руках дымящуюся кружку, неспешным ходом вышла из дома и направилась ко мне.
   - ќHow are you?- спросила она.
   - Все хорошо.
   - У меня тоже. Кофе слишком горячий получился,- она указала на кружку,- вот я и вышла на улицу. Может, на ветру остынет быстрее. Кстати, где Рита? (забыл сказать - Рита моя сестра, которая была старше меня на полчаса. Если я был лучшим Настиным другом, то Рита - её лучшей подругой)
   - В Казань укатила. С подругами какими-то. Это ещё лучше, хоть отдохну от неё.
   - Значит, уехала, - Настя сделала осторожный глоток, - Ах, сэр, кофе сегодня отменный. "Максвелл Хаус". Хочешь глоток?
   - Нет, я кофе не пью.
   - От "Сириуса" оправился?
   - Да.
   - Молодец. Больше так не налимонивайся. А то вы бы там мордобой устроили, и ходил бы ты с кривым носом.
   - Спасибо за совет, леди.
   До тех пор, пока Настя не осушила кружку, мы сидели в молчании. Затем она с самым лукавым взглядом, на который была способна, спросила:
   - Может, снова к Лачуге сгоняем?
   Мне словно поленом по затылку съездили. Грохочущая музыка будто удалилась, как и все остальные звуки. В голове возопил непрошеный голосок: "Это все по правде? Лачуга все-таки существует, раз Настя вновь предлагает туда съездить?".
   Я поневоле вспомнил психоз, который испытывал по дороге к Лачуге и страх при виде ног, свисавших с печки. Мне ой как не хотелось оказаться там вновь. Я уже собрался сказать "нет", но передумал. Если бы я не поехал, значит, Настя бы отправилась туда одна. А мне также не хотелось, чтобы моя любимая девушка в одиночку отправлялась в эту жуткую перцептивную реальность. Нет, раз уж я - её парень, то я обязан защищать её.
   - Ладно, сгоняю с тобой.
   Настя просияла и заразительно засмеялась, хлопнула меня по спине:
   - Спасибо, чувак, я от тебя в восторге! А то мне уже надоело одной туда ездить!
   - Что? Ты туда одна ездила?
   - Конечно! Я там та-а-акое видела! Такого и после пяти доз крэнка не увидишь, и после килограмма галлюциногена тоже!
   - Настя?- спросил я.
   - Да?- она посмотрела на меня абсолютно серьёзным взглядом, но затем снова расхохоталась, прижалась ко мне и закрыла глаза.
   - Ты, случайно, не пьяная? Колеса не глотала?
   - Что?- в её голосе послышалось удивление.- Я не пьяная! Сегодня я только кофе пила. С чего это ты так посчитал?
   - Ты ведешь себя странно, постоянно смеёшься. Всегда развеселая. За последнюю неделю я тебя ни разу серьёзной не видел. А когда мы идем с тобой в библиотеку или в "Империю", ты шагаешь вприпрыжку, как первоклассница. Хотя тебе шестнадцать лет, и мы должны идти в обнимку, как влюбленная парочка по набережной.
   - Вообще-то, Максим, влюбленные парочки гуляют в обнимку только вечером, когда не так жарко, как днем. А вприпрыжку я иду, потому что мне хорошо на душе. Позитив. Пусть я не первоклассница, но ещё и не солидная дама, поэтому могу ходить вприпрыжку.
   - Настя! - я резко оборвал её. - Что с тобой? Что делает с тобой эта Лачуга или то существо, что обитает в ней? Ты изменяешься! Я не хочу, чтобы моя девушка менялась.
   Настя посмотрела мне в глаза и тихо сказала:
   - Я не меняюсь. Со мной все в порядке. Всё в шоколаде, брат. Лачуга на меня никак не действует. Я остаюсь сама собой, а туда просто... ну, как бы точнее сказать... как будто в кинотеатр езжу. Просто смотрю, и ничего более, - тут Настя снова рассмеялась и опять прильнула ко мне
   Я вздохнул, пропустил через пальцы несколько шелковистых прядей её волос, и спросил:
   - Ну что? Едем?
   - Ах, да! - Настя встрепенулась.- Где моя кружка? Ага, вот ты где! Так, я сейчас переоденусь, выгоню из гаража машину и возьму ключи. Папочки дома, к счастью, нет. А ты, Макс, займись своей обязанностью - организуй диск с музыкой, - девушка, странно пританцовывая и что-то рассеянно напевая, поспешила к дому.
   И все-таки, Настю что-то изменило. Она вела себя как глуповатая девчонка, которая хохочет как безумная при виде пальца. Это было не в её духе.
   Это вызывало тревогу.
   Пока что я не терял свою любимую, но думал, что скоро потеряю. Так оно и случилось.
  
  
   И вот я снова в этом ужасном месте. Я снова вдыхаю этот гадкий воздух, снова чувствую на спине пристальные взгляды и испытываю легкий психоз. Перекошенная Лачуга, с виду хилая и стоящая, как говорится, на соплях, выглядела страшнее дома с призраками в фильме ужасов. Настя, как всегда, уселась на крыльцо Лачуги, а я включил музыку, которая служила здесь неким мостиком между нашим миром и этим мирком. Затем я закурил и уселся рядом с ней. Сигарета слегка дрожала в моих пальцах.
   - Всё ещё куришь?- спросила она.
   - Да. Никак не брошу.
   - А я бросила. Точнее, я особо не увлекалась курением... С месяц я курила, а затем просто взяла, да бросила. Дала себе отчет. Не знаю, может, у меня такая сила воли. Сама не знаю... даже удивляюсь, почему так легко бросила.
   - А вот так же взять и перестать ходить сюда тебе слабо?
   Настя поглядела на меня искоса, затем слабо улыбнулась.
   - Не вижу причин уезжать отсюда. Мне тут хорошо.
   - Нет. Это место опасно. Оно тебя... ну, как бы околдовывает. Это глупо звучит, но Лачуга хочет овладеть тобой. Как в той балладе, в "Лесном царе". "Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?"
   - "Ездок запоздалый, с ним сын молодой...",- подхватила Настя.
   - "Дитя, я пленился твоей красотой: неволей иль волей, а будешь ты мой". Это место пленяет тебя. А ведь в конце баллады ребенок-то мертвым был! Волей-неволей, а забрал его Царь. Задумайся над этим.
   Настя нахмурилась, исподлобья посмотрела на меня. Сейчас её взгляд был до боли серьёзным и умным, аж мурашки по спине побежали. Пару секунд она вдумчиво, оценивающе глядела на меня, а затем снова просияла:
   - Значит, я настолько распрекрасная, что пленила своей красотой это существо из Лачуги?
   - Тьфу!- взорвался я. - Что за отношение!?
   - Отношение к чему?
   - К происходящему! К ситуации! Мы приезжаем в место, которого просто не существует в нашей реальности, мы видим избу, от вида которой дрожат коленки; здесь компас показывает все наоборот; когда я захожу в Лачугу, то мне охота блевать, вдобавок я вижу ноги какого-то привидения, которого зовут Юра! Что это? Это, по-твоему, нормально? Это в порядке вещей? А?
   Настя все так же задумчиво смотрела на меня и молчала.
   - Ладно, пока ты молчишь, я приведу ещё один пример. Ты наверняка читала "Гарри Поттера", да? Самую первую книгу, "Гарри Поттер и философский камень"? Помнишь, там было одно магическое зеркало? Я не помню, как оно называлось, но суть в следующем: тот, кто поглядит в это зеркало, увидит в нем то, о чем он мечтает. Оно отображало самые заветные мечты человека. Зеркало, может быть, показывало хорошие и приятные вещи, но им не должно было случиться на самом деле. Оно показывало неправду, ложь. Человек постоянно приходил к этому зеркалу, и часами глядел в него, становился рабом своих мечтаний. Он лишь мечтал. Растворялся, уходил в себя, превращался в зомби. Блин, ведь и эта история с зеркалом похожа на нашу историю. Как тебе? Может, образумишься? Ты же такая правильная! Почему бы тебе просто не взять, да бросить это дело с такой же легкостью, с какой ты бросила курить?
   Я замолк, ожидая, чего же скажет Настя. Она молчала. Я не заметил, как сигарета у меня во рту истлела до самого фильтра. Выплюнув окурок, я спросил у неё:
   - Чего молчишь?
   Настя указала пальцем на лес:
   - Гляди-ка. Вот этого парня зовут Юра.
   Я поднял глаза и посмотрел в чащобу.
   Прислонившись к толстому стволу осины, на нас глядел мальчик лет пяти. То, что он не человек, что он вообще не живое существо, я понял сразу. У меня округлились глаза, в животе заметно потяжелело, а желудок сжался от страха, будто щенок, на которого замахнулись палкой. Оказывается, настоящий страх - это мощная штука. Мои ноги стали поначалу ватными, затем вообще перестали ощущаться, мочевой пузырь грозился вот-вот опорожниться сам по себе. Уши заполнил тот шум, который я слышал в Лачуге, во рту пересохло, язык прилип к нёбу. От ужаса волосы чуть-чуть приподнялись, даже мозг будто бы завибрировал. Вот что делает с нами настоящий страх.
   Он смотрел на нас широко распахнутыми глазами. Ему не более пяти лет, на нем мешковатые зеленые трико и белая майка, перепачканная чем-то зеленым. Он пялился на нас, и его глаза будто бы говорили: "пошел вон, тебя не звали". Господи, как мне стало жутко! Я просто прирос к крыльцу, не в силах пошевелиться, не в силах что-то сказать. В голове крутилась мысль: "как такое возможно?".
   Шум в ушах усилился, теперь походя на свист кипящего чайника. Неслышимо, но ощущаемо завывал страх где-то в области селезенки. Весь мир исчез, сжался до размеров этой полянки, где был только я и мое безумие. Я забыл про всё - про себя, про Настю, про Лачугу. Остался лишь я и мой страх. Да что там страх - панический ужас!
   За спиной мальчика появились какие-то огни, оранжевые шары размером с апельсин, которые кружили вокруг него словно электроны вокруг атома. Они напоминали огни святого Эльма или спанков. Где-то рычала собака - оглушительно и ужасно.
   Но мне все-таки удалось отвести взгляд от призрака. Я уткнулся взглядом в траву под ногами, меня всего трясло, сердце в исступлении прыгало в груди, его стук отдавался даже в пятках.
   - Уезжаем отсюда, бегом,- сказал я. Хоть голос у меня дрожал, я произнес эти слова достаточно повелительно. Настя ответила решительным отказом. Тогда я, сам не свой, грубо схватил её, поднял с крыльца и без всяких слов потащил её к машине.
   - Опусти! Максим, отпусти меня! Я не шучу! Отпусти, козел!
   - Нет!- заорал я, да так, что Настя на некоторое время замолкла. Я взял её руку и потащил к машине. Она вырывалась, и очень сильно.
   Я уже отворил заднюю дверь и собрался её забросить туда Настю без всяких церемоний, но она вдруг вырвалась, будто самый огромный в мире окунь срывается с тонкой лески.
   - Что с тобой, Максим? Отпусти меня! - Настя ловко извернулась и царапнула меня по щеке, но не слишком сильно. Я без всяких церемоний обхватил Настю одной рукой за талию, а другой - за плечи, лишив её при этом возможности махать руками и вырываться. Но она принялась брыкаться, и удачно съездила мне по самому чувствительному месту. Я сразу отпустил её.
   Настя никогда не увлекалась дзюдо или кикбоксингом, но хрупкой и слабой её нельзя было назвать. Постоять за себя она могла. Когда я подскочил к ней, чтобы схватить её, Настин кулак, набрав приличную скорость, состыковался с моим носом. И так сильно состыковался, что я был отправлен в нокаут. В носу взрывом вспыхнула тупая боль, перед глазами закружились звезды.
   Когда я упал на землю, то вновь увидел мальчика в белой майке, который теперь усмехался, словно одобряя действия Насти.
  
  
   Очухался я, лежа на травке, которая благоухала полевыми ароматами. Я валялся в тени раскидистого дуба, стоящего около сосняка. Была страшная жара, даже в тени спасения не было. Ныла голова, на верхней губе запеклась кровь. Я мигом вспомнил Настин кулак и её меткий удар. Прикоснувшись к носу, я обнаружил, что тот, к счастью, не сломан.
   Я приподнялся, и тут же моя голова вспыхнула режущей болью. Всё тело ныло, каждая кость трещала и скрипела, будто несмазанная дверная петля. Во рту был гадкий привкус, и воняло оттуда, наверное, как из сортира. Вдобавок, меня страшно мутило. Как только я встал, я проблевался прямо под корни могучего и величавого дерева.
   - Вот подлянка!- воскликнул я, отдышавшись после того, как меня вывернуло наизнанку. Похоже, Настя, вырубив меня, решила не оставлять возле Лачуги, а выбросить по пути домой. Спасибо тебе, Настя, я тебе очень благодарен, что выбросила меня именно на мягкую травку, да в тенёк. Спасибо тебе за то, что не вышвырнула куда-нибудь на пыльную обочину, где сошел бы за алкаша.
   Впрочем, меня шатало как настоящего алкоголика. Я отряхнул одежду от пыли, но грязь стереть не получилось. Значит, новые брюки уже загублены. Впрочем, новая "Дося" или какой-нибудь "Миф" легко отстирает эту грязь, причем ткань не потеряет своего цвета. Вот так.
   Я потащился к дому. Жарища просто плавила мозги, точно воск. Наверное, до дома я добрался на крыльях ангела, а не на своих ногах, которые будто отключились от контроля мозга. Возле родника, который располагался у подножия горы, я умылся, попил студеной водицы, немного отдохнул в тени. Впрочем, до дома оставалась пара шагов. Я еле доплелся до дверей хаты, словно пешком пересек пустыню Гоби.
   Мой отец что-то стряпал, стоя у плиты с сигаретой в зубах. Я, стараясь не показать, что мне плохо, прошмыгнул в свою комнату и упал в кресло у компьютера, вытирая пот, хлещущий со лба. Неплохо бы включить маленький автомобильный вентилятор, чтобы немного освежиться, но не было сил, чтобы встать с кресла. Я включил компьютер, запустил "F.E.A.R.", и чисто автоматически, не обращая внимания на происходящее на экране, играл в эту игру до рези в глазах, то бишь около пяти часов.
   Когда уже начало смеркаться, я встал с кресла и упал на кровать. Насти дома не было, так как дверь в гараж была слегка приоткрыта (я заметил это в окно), а её машина так и не подъезжала. "Где она шляется? Черт, где же она пропадает?",- подумал я. Голова гудела так сильно, что я не смог задуматься над этим. Утреннее похмелье после "Сириуса", затем призрак мальчика и мощный страх, удар в нос, прогулка по жаре с раскалывающейся головой, пять часов у монитора, - да кто после такого распорядка дня не упадет без сил и не вырубится? Я отключился, наверное, ещё до того, как мое тело приземлилось на кровать.
  
  
   Мне снилось, как я шагал по чавкающей и хлюпающей под ногами грязи. Я шел по вечно грязной Дороге - В - Осиннике. Я поднял взгляд наверх. Кроны осин, будто влюбленные, тянулись друг к другу своими корявыми ветвями. Сквозь них виднелось ночное небо и пара ярко мерцающих звезд.
   Лес, невидимый во тьме, жил своей ночной жизнью. Он дышал. Я слышал треск каких-то насекомых (уж точно не цикад), звонкое урчание невидимой во тьме птицы, скрип тонких веток над головой и слабый шепот листьев. Лунный свет, пробивающийся сквозь кроны, немного подкрашивал дорогу молочным сиянием. Я увидел развилку, свернул налево. Я шел к Лачуге.
   Ещё никогда мне не доводилось видеть таких снов. Все было четким и ярким, словно картинка на цифровом мониторе с высоким разрешением. Да что там монитор - наш мир по сравнению с этим был лишь его тусклой копией! Я не только видел, я ещё и обонял. Я чувствовал огромное множество лесных запахов, чуял их в десятки раз лучше, чем собака-ищейка. И слышал не хуже, чем летучая мышь.
   Я ещё три раза свернул влево, затем два раза вправо. Я уже не ощущал психоза и страха. Все было тип-топ. Меня не пугал ни ночной лес, ни приближающаяся Лачуга.
   Мне стал чудиться шёпот. Он раздавался из леса, долетал до моего уха вместе со свежим и прохладным лесным ветерком. Шёпот был невероятно тихим и искаженным, словно шептало одновременно пять или шесть человек. Кому бы этот шепот не принадлежал, они явно боялись говорить во весь голос, боялись быть услышанным кем-то другим. Я так и не разобрал, что они хотели сказать. А может, это просто шелест листьев. Мало ли что во сне почудится?
   Я приблизился к Лачуге. Она стояла посреди лужка, своей чернотой наводя страх даже во сне.
   - Привет, - раздался чей-то очень знакомый голос. Я увидел Настю, которая выходила из дверей Лачуги.
   - Привет, малыш. Я пришел за тобой. Сейчас мы пойдем в "Империю" и купим какой-нибудь фильм. Идем отсюда.
   Настя подошла ко мне, положила мне руку на плечо и промолвила:
   - Присоединяйся к нам.
   - Что-что?
   - Присоединяйся к нам. К рабам Лачуги.
   - Так ты действительно в рабском положении? Это место овладело тобой? Я так и знал!
   - Это не так уж и плохо, - сказала Настя совсем не своим голосом.- Да, мы рабы. Мы будем жить тут вечно.
   И я увидел остальных невольников этого ужасного места. Там был и мальчик Юра, и какой-то пожилой мужчина в лыжном костюме, и старуха с корзинкой в руках, и молодая девушка в белом спортивном костюме, вывалянном в грязи. Их было не менее тридцати. Они окружили меня кольцом, отрезали мне путь к отступлению - бледные, оборванные, вызывающие как жалость и слезы, так и страх. Это были люди, которые когда-то проходили этими местами, собирали здесь грибы или катались на лыжах. Может, этот Юра в свое время отбился от родителей, которые собирали грибы неподалеку. Он наткнулся на Лачугу, а после стал постоянно приходить сюда, чтобы видеть тут чудеса, а потом превратился в призрака, растаял, растворился в своих мечтах и желаниях, словно в кислоте. И то же самое с Настей.
   Они молча смотрели на меня исподлобья. В это время в лесу снова появились странные оранжевые шары. Они исполняли свой загадочный танец, хаотично кружась вокруг стволов осин. Где-то в лесу рычала собака. Но страха не было. Наверное, во сне никогда не бывает страха, он приходит лишь тогда, когда просыпаешься и осознаешь, что ты на самом деле увидел. Я просто наблюдал за полетом шаров и прислушивался к рыку собаки, пытаясь определить, далеко ли она. В уши прокрался странный шум, который обычно бывает после дискотеки.
   И вдруг в лесу раздался чей-то плач. Плач ребенка. Младенец вопил что есть мочи, словно новорожденный, и звук плача приближался ко мне. Вот тут мне стало страшно. Я попытался отступить, но ноги не двигались. Я хотел убежать, но не мог.
   Я тихо заскулил, но смыться не мог. Тем временем плач младенца приближался, и я понимал, что сейчас лицом к лицу столкнусь с этим существом. Существом, живущим в Лачуге. Я отвернулся и услышал, как оно вышло из леса и мягкой поступью начало красться ко мне. Я бросился бежать в Лачугу. Отворил дверь и прошмыгнул внутрь, трясясь от страха. Внутри была кромешная тьма, так же болела голова, так же тошнило. Я бросился во тьму избы и наткнулся на печь. Заскулив, я упал на задницу и забился в угол между печью и стеной. Я боялся, что сейчас из тьмы покажется Юра, бледный настолько, что это будет видно во тьме.
   И вот отворилась дверь. Со скрипом.
   В комнату, словно маленькие разведчики, проникли шарики, которые стали нарезать круги в воздухе. Один из них приблизился вплотную к моему лицу. Шар был однотонно-оранжевым, словно апельсин. Он немного повисел у меня перед лицом, затем улетел назад.
   Мягкая поступь по скрипучим половицам...
   Оно приближалось ко мне. Оно хотело принять меня в свои владения, хотело, чтобы я встал в ряды тех полулюдей-полузомби, где уже стояла Настя.
   Я уже слышал его смрадное дыхание, где перемешались запахи вечности, сырости, крови и прелой листвы, которой устлан весь осинник.
  
  
   Проснулся я не в холодном поту, как следовало бы ожидать. Я не заорал и не свалился с кровати, я лишь открыл глаза. Сердце в груди стучало, как паровой молот, тело было неподвижным. Я до сих пор слышал плач младенца (то есть, он стоял у меня в ушах). Образ Насти, стоящей в рядах пленников Лачуги, не вылезал из головы, он стоял прямо перед глазами. Она пленена этим местом. Оно вытягивает из Насти жизненные силы.
   Я вскочил с кровати. За окном было темно. Я бегом пустился к выключателю (признаюсь, в темноте мне было куда страшнее, чем маленькому ребенку). Когда в комнате вспыхнул яркий свет, я зажмурился и посмотрел на часы. Половина третьего.
   Я тихо проскользнул в кухню, налил стакан крепкого холодного чая, выпил его залпом. Затем сделал ещё один, унес к себе в горницу. Включил компьютер, выключил свет. На компьютерных часах было ровно три. Значит, убегают вперед.
   Детский плач до сих пор не выходил из головы. Как я не старался, избавиться от плача не удавалось. Тут в мою пустую после сна голову пришло замечательное решение: надо послушать музыку. Я надел наушники и включил свою любимую программу для прослушивания музыки - Winamp, всенародного любимца. Так как я был фанатом умеренного, пассивного и спокойного хард-рока, я включил "Evanescence", песню "Surrender". Обмякнув в кресле, я закрыл глаза и расслабился. Слава Богу, хоть отвратительного детского плача не было. Его перекрывала музыка.
   Я медленно сползал в сон. На смену песне "Surrender" пришла песня "Taking Over Me", затем ещё одна версия "Taking Over Me", затем "The End", затем "Thoughtless", затем "Tourniquet". Я вырубился.
  
  
   Когда я проснулся второй раз за этот день, в наушниках уже звучала "Muse". Я проспал ровно шесть часов с наушниками на голове. Я снял их, приподнялся со стула. Уже ярко светило солнце, жужжала пилорама в соседском огороде. Родители были на работе, поэтому я вытащил наушники из колонок и включил музон на всю громкость. Так как к компьютеру у меня был подключен мощный "сабвуфер" с двумя основными и шестью придаточными колонками, а "Muse" была группой, играющей футуристический альтернативный рок, грохот стоял как на военном аэродроме, даже стекла в рамах жалобно дребезжали от вибрации. Из-за грохочущей музыки я не расслышал трели мобильного телефона.
   Я потащился на кухню, намереваясь налить себе чая, но, как назло, заварки в чайнике не было. Пришлось выпить стакан крановой воды. Я открыл холодильник, полазил в нем, решил сделать себе бутерброд. С момента пробуждения прошло более двадцати минут, поэтому мой разум прояснился, словно полароидовская фотография на свету. Вспоминая вчерашнее, я постарался все это проигнорировать. Сейчас, в светлой и душной кухне, всё вчерашнее "приключение" казалось полной ерундистикой. Скорее всего, мне приснилось и то, и другое.
  - Этого просто не может быть, - вслух заявил я. - Это все было во сне. Никакой Лачуги нет. Поверить во все эти аномалии, значит разрушить все рациональные, твердые законы здравого смысла. Если признать существование всяких духов и призраков, это значит, нанести оскорбление Ньютону, Эйнштейну, Менделееву, другим великим ученым, которые пытались превратить суеверного человека в человека рационального и здравомыслящего, которые хотели дать всем понять, что наш мир всё же ясен нам.
   Я вернулся в свою горницу с бутербродом в руках, продолжая уверять себя, что никакой Лачуги нет, что все хорошо, что Настя сейчас в полном порядке, что она сейчас сидит у себя дома и спокойно смотрит телевизор. Я немного успокоился.
   Сменив "Muse" на "Keane", я распахнул окно и выглянул наружу. На гараже висит замок, значит, Настя дома. Я взял телефон и увидел четыре пропущенных вызова. Звонила Настя, а я не расслышал сигнала. Я только вздумал набрать её номер, как она позвонила сама.
  - Алё? Алё! - воскликнула Настя, как только я взял трубку. - Максим?
   Я нарочно выжидал паузу, чтобы затем ввернуть наш разговор в своё русло.
  - Эй, там, на проводе! - каким-то странным, трескучим голосом воскликнула Настя. - Есть кто живой?
  - Есть.
  - А... есть, блин. Как дела, шнурок? - по-эстонски медленно спросила она.
  - Что с твоим голосом?- спросил я.
  - Я охрипла? Эээээ... что-то не так, да? По-моему, нормально все. Все в шоколаде, брат.
  - Что делаешь?- спросил я.
  - Ну... дома сижу. Папенька в Казань уехал, на какие-то совещания... Я телевизор смотрю, эль пью.
  - Пьёшь?
  - Пью, однако. Вот сейчас наклюкаюсь и буду... ээээ... кино какое-нибудь смотреть... Айда, заходи.
  - Спасибо, мадам, я не желаю вновь напиваться, как в "Сириусе"
  - Я тебя не пить зову. Просто одной кино смотреть как-то, - Настя икнула,- неинтересно. Кстати, нос-то не болит?
  - Спасибо за заботу, mademoiselle Anastasia. Нос не болит.
  - А то я что-то сильно тебе чебурахнула... и ты вырубился. Я и сама не знаю, что на меня нашло.
  - Зато я знаю, что на тебя нашло.
  - Так ты зайдешь ко мне или нет?
  - Сейчас зайду, жди.
  - Заходи. Дверь открыта, звонить не обязательно.
  
  
   Дом у Соболевских был одноэтажным, но очень просторным. В доме царил такой порядок и чистота, что в нем, кажется, ежедневно убирается рота прислуги. Но в этом доме живут лишь отец с дочерью, причем отец ежедневно проводит круглые сутки в своем супермаркете. Пять комнат - кухня, Настина комната, кабинет Соболевского, его спальня, зал - постоянно в идеальном порядке, словно в музее. Самой большой была Настина комната, площадью совсем как мой гараж. Вся мебель сдвинута к краям комнаты, пол в середине покрывает лишь ковер с очень коротким ворсом и с узором из красных, зеленых и голубых треугольников. Большое окно с кристально чистыми стеклами выходит на улицу. Рамы и подоконник увиты паутиной из вьюна с синими цветками. Окно в обрамлении из вьющегося растения очень красиво контрастирует с зелеными обоями. В Настиной комнате все красиво. В углу возле окна стоит небольшая кровать, заправленная настолько аккуратно, что брошенный на её поверхность пятак мог отскочить на приличное расстояние. В другом углу стоял компьютерный стол. Рядом со столом стоит огромный книжный шкаф, который до отказа забит всяческой литературой. Господи, неужели Настя прочитала все эти книги? Судя по количеству её знаний, это так. Возле шкафа - маленький журнальный столик и телевизор. Напротив телевизора стоит скромный, незамысловатый диван, к которому приставлен спортивный мат. На стенах висят различные постеры, которые Настя распечатала на компьютере, а я сделал для них рамочки. На постерах были изображены любимые Настины актеры - Доминик Монагэн, Ян Мак-Келлен, Клинт Иствуд, Джонни Депп. И, как некий лозунг, лист бумаги с большими буквами:
  
  ГОРОДСКОГО ПЬЯНИЦЫ ЗДЕСЬ НЕТ, НО МЫ ПО ОЧЕРЕДИ ИСПОЛНЯЕМ ЕГО ОБЯЗАННОСТИ.
  
   Это выражение показалось мне знакомым.
   Настя сидела полу, обхватив колени и вперившись взглядом в экран. Около нее валялось три пустых пивных банки, и ещё две непочатые. Я нарочно громко хлопнул дверью, но она даже не обернулась. Когда я приблизился к ней, я увидел, что она плачет.
   - Эй... в чем дело? - я подошел к ней, сел рядом и повторил вопрос.
   Настя продолжала заливаться слезами, стирая их ладонью и размазывая по всему лицу. Я обнял её и спросил:
   - Что-то случилось?
   - Да, - Настя ещё сильнее зарыдала и уткнулась лицом в колени.
   - В чем дело, а? Нась? Эй?
   - Я всегда... это... п-плачу... когда индийское кино смотрю, - и указала пальцем на экран.
   - Что? Кино? Индийское?- я расхохотался. - Тоже мне, причина поплакать.
   - Сам бы посмотрел! Небось, тоже заревел бы. Я плачу, оно такое... такое...- Настя долго не могла подобрать слова, - такое сентиментальное! - и затряслась снова.
   Я вытащил из кармана чистый носовой платок.
   - Погляди сюда, пожалуйста.
   Настя повернула ко мне измученное рёвом лицо. Трёх банок пива хватило, чтобы её красивые болотно-зеленые глаза были, как говорится, "в кучу".
   - Черт... ты, похоже, в дрова, - я уголком платка стер слёзы с её глаз, со щёк. - Ложись-ка ты спать.
   - Один момент! - Настя подняла палец.
   - Что?
   Она, кряхтя, потянулась за новой банкой пива и передала её мне. Затем взяла ещё одну, подняла над собой и торжественным голосом (правда, при этом, икая), продекламировала:
   - Я очень люблю индийское кино. Его все любят, потому что это кино про любовь. Макс, давай же выпьем за индийский кинематограф!
   - Дай сюда! - я вырвал банку из её рук. Она обиженно поглядела на меня. - Я тебе сейчас покажу индийский кинематограф! Бегом спать иди!
   - Один момент! - повторила Настя. Приподнявшись с пола, она осторожной качающейся походкой, будто по палубе корабля, подошла к шкафу с дисками. Пошуровала там, достала какой-то фильм, открыла коробку и вытащила диск наружу. Затем, видимо, не в силах держаться на ногах, упала на колени, доползла до DVD-проигрывателя и открыла дисковод.
   - Это мой любимый индийский фильм. "Киншан и Кинхая" называется. Я с него балдею.
   Настя растянулась на полу, протянула руку с диском, чтобы вставить его в дисковод. Но не вставила. Потому что уснула. Уснула с протянутой к проигрывателю рукой, в которой был зажат диск "Киншан и Кинхая".
   Я вздохнул и опустился на пол рядом с Настей. Вытащил диск из её руки, засунул обратно в коробку, поставил на полку.
   - "Киншан и Кинхая"...- проворчал я и поднял Настю с пола, уложил на диван и укрыл одеялом с кровати. Настя сжала края одеяла в руках и, ворча, как медвежонок Гамми, захрапела с улыбкой на лице. Черт, даже когда Настя спала, будучи нетрезвой, она и то улыбалась. Вот за такую-то улыбку я и полюбил её.
   Я опустился на колени возле дивана и вгляделся в её лицо. Я видел Настю спящей, и это вызвало у меня необыкновенные чувства, ранее не испытываемые. Будто я освежил в памяти давно забытое событие. Красивая же она, блин! Что ещё скажешь? Человек наиболее красив только во сне, когда на его лице - ноль эмоций. Будто смотришь на морское дно, усеянное красивыми ракушками и камнями, через чистую, не замутненную воду.
   - Я не дам тебя в обиду. Ради тебя я порешу кого угодно, - сказал я и прикоснулся к её ледяной щеке. - Ради тебя ничего не жалко. Даже самого себя.
   Меня напугали собственные слова, но я продолжал:
   - Меньше всего на свете я хотел бы тебя потерять. Я не допущу этого. Сегодня я сожгу Лачугу. Я спалю её, чтобы ты не сгорела сама. Я спасу тебя, так как это входит в мои обязанности. Ты - моя девушка. Я должен это сделать. Больше некому сделать это за меня.
   Я разогнулся, взял с её стола листок бумаги и написал на нем:
  
  ДОМ ЗАПЕРТ. КАК ТОЛЬКО ПРОСНЁШЬСЯ, ПОЗВОНИ МНЕ. КЛЮЧ У МЕНЯ, Я ОТКРОЮ ДОМ. ТОЛЬКО НЕ ПРОСИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПИВА НА ПОХМЕЛЬЕ.
  ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАКСИМ
  
   Я прикрепил записку к холодильнику и покинул дом, прежде припрятав пиво. Я запер дом, убрал ключ в карман, вышел на улицу. У меня стал созревать план. Я намеревался защитить Настю, спасти от чар Лачуги. Я хотел оставаться рядом с этой девушкой всю жизнь. Но жить ей оставалось лишь два дня.
  
  
   Говорят, что пьяный сон крепок, но недолог. Настя позвонила мне всего лишь через полтора часа после того, как я покинул её дом. За это время у меня созрел план, который я разработал, сидя у телевизора и тупо смотря "Симпсонов". В общем-то, разрабатывать там было нечего: я просто сажусь в свою машину, спешно еду к Лачуге (разумеется, прежде убедившись, что Настя сама не собирается туда ехать), щедро поливаю её стены бензином и поджигаю эту старую ветхую избу (она настолько трухлявая, что наверняка сгорит раньше того, как я покину осинник). Затем я возвращаюсь и всё объясняю Насте. Мне наплевать, что она скажет на это. Главное - сжечь эту обитель зла, всё остальное значения не имеет. Пусть Настя снова съездит мне по носу, пусть сломает руку или ребро. Не важно. Кажется, я поклялся никому не давать её в обиду, и мне по фигу, кто это, пусть даже маленький "призрачный" мальчик или та собака, что рычала в лесу.
   Я открыл дом, выпустил Настю. Она держалась на удивление хорошо, словно не пила никакого пива. Снова развеселая, она сообщила мне, что хочет навестить какую-то подругу в Малой Бугульме, и провести у неё пару часов. Очень хорошо. Время есть.
   Когда Настя усаживалась за руль своей "пятнашки", она вдруг похлопала меня по плечу, будто желая удачи. Я немного испугался, увидев в этом нехороший знак.
   Бати дома нет, нет и мамки. Славно. Всё складывается нормально. Настя уехала, свидетелей нет, значит, без промедления надо ехать на "дело".
   В сырости гаража я немного содрогнулся. Подойдя к стоящей в углу бочке с ледяной ключевой водой, я умыл физиономию, немного попил из сложенных лодочкой ладоней. Вода была на редкость вкусной, свежей. Я немного посмотрел на свое искаженное отражение на поверхности воды, по которой ходили круги. Ещё раз прокрутил в голове все варианты. Нет, я знаю, на что иду. Я иду в это место один, без Насти. Без неё будет страшнее. И хуже. Ясное дело, меня там хлебом-солью никто не встретит, поэтому надо в последний раз всё продумать и осознать, на что же я иду. Господи, это бред какой-то!
   Но, как говорила Настя, сам не веришь, но глаза видят всё наяву, уши слышат, кожа чувствует. Вот что такое перцептивная реальность - когда все органы восприятия начинают "фантазировать" и создавать вокруг нас ирреальность.
   Так чему же верить - разуму или органам чувств? Разум всё это отвергает, органы же чувств видят это во всей красе.
   По-моему, верить надо и тому, и другому. Лачуга - не перцептивная реальность и не параллельный мир. Это просто такое место, где собирается зло. Стекается отовсюду и скапливается вокруг маленькой избушки. Неизвестно, кто её построил, кто в ней жил, почему именно эта лачуга стала центром скопления зла. Такие места есть, их много. Такие места притягивают к себе людей, и Насте выпало несчастье оказаться в их числе.
   Сейчас я уничтожу одно из таких мест. Ради моей Насти, ради единственной девушки, которую я буду любить до гробовой доски. Это моя обязанность - защищать её. Пора ехать туда и показать этим уродам кузькину мать. Промедление смерти подобно.
  
  
   Я ехал очень быстро, но страх летел впереди, заставляя меня гнать всё быстрее. Я прыгал на кочках, царапал дном автомобиля бугры на дороге. Была необыкновенная жара, но я чувствовал холод, который прилип ко мне, заткал точно паутиной. Холод поднимался изнутри, из самого сердца, которое, точно одурелое, скакало в груди. Было уже страшно, а я даже не въехал в осинник.
   Я ехал очень быстро. На спидометре было почти сто км/ч., когда моя "пятерка" влетела в осинник. Лес окружил меня, сырые стволы представились мне злобными энтами из "Властелина колец" Толкиена. Я не слышал пения птиц, шума листвы, даже не слышал, как колеса шлёпают по грязи, когда я подпрыгиваю на неровностях дороги. Лишь мрачная, темная дорога, уводящая в лабиринт потерянных лесных дорог, будто в переплетение подземных пещер. Я молился и крепче сжимал руль.
   Четыре поворота налево, затем два направо, затем снова направо, где дорога образует угол в девяносто градусов. Я вырулил на дорогу, ведущую к Лачуге, вдавил педаль газа, и, не обращая внимания на страх и психоз, рванул вперед, представляя перед глазами смеющееся Настино лицо. "Господи, что же это за место? Как она его нашла? Как её занесло сюда, в эту ирреальность?",- подумал я. Я приезжал сюда уже в третий раз, но так и не мог поверить своим глазам, ушам и нервам. Разум всё это отвергал.
   Психоз усиливался. Руки дрожали. Проклятое место, обитель зла, подумал я.
   В конце концов, я приехал. Заранее развернул машину, открыл багажник, вытащил канистру. Ноги стали ватными и совершенно не ощущались, они двигались машинально. Я, дрожа от страха с головы до пят, отвинтил крышку с канистры и отбросил её в лес. Ухватив канистру за дно, я щедро плеснул бензином в бревенчатую, почерневшую стену, затем на завалинку. Запах бензина в тот момент казался мне самым приятным запахом на свете. Я подошел к крыльцу и поддал его трухлявые ступени ногой. Те сразу проломились, в воздух взметнулись облачка мутно-желтой пыли. Я плеснул бензином на дверь, на крыльцо, на рамы, но в основном лил на завалинку. Уши окончательно заложило, а страх, накативший будто цунами, захлестнул меня с головой. Я обернулся и увидел в лесу оранжевые шары, которые вились вокруг одной из осин, по спирали кружились вокруг её ствола, веток, путались в кроне. Я, не в силах оторвать взгляда от танца этих "апельсинов", выронил канистру из рук. Жалкие остатки бензина выплеснулись на траву.
   Дрожащей рукой я достал спички. И тут совсем неподалеку раздался мощный рык собаки. Я мелко задрожал, душа полетела куда-то вниз, в ноги, а затем ушла под землю. Страх заполнил меня как воздух - воздушный шарик. Все спички рассыпались. Я подобрал коробок, поднял одну из рассыпанных рядом спичек, поджег её и швырнул на завалинку. В полете огонек спички погас. Я подошел поближе и зажег ещё одну спичку, но огонек погас вновь. Сам по себе.
   Я запаниковал. Схватив с земли новую спичку, я сломал её о коробок, чиркнув слишком сильно. Затем зажег ещё одну, но и она погасла, едва вспыхнув, лишь головка почернела. Я жалко, беспомощно выругался.
   Неужели здесь спички не горят? Неужели здесь всё настроено против меня?
   Мои нервы не выдержали, и я побежал к машине. Сев за руль, я вдавил педаль газа до упора и ломанулся отсюда. Единым духом я долетел до дома за десять минут.
   Моя затея провалилась. Я оказался труслив перед лицом страха.
  
  
   Но все неприятности были ещё впереди. Спустя три-четыре часа позвонила Настя. На экране телефона высветился её номер и её фотография. Шумно выдохнув, я взял трубку.
   - Да?
   Настя молчала.
   - Я слушаю!
   - Почему возле Лачуги валяется пустая канистра из-под бензина и рассыпаны спички?- строгим, даже чуть яростным и мощным голосом спросила Настя.
   Я уже собрался сказать, что понятия не имею, о чем она говорит, но затем передумал и решил сказать правду:
   - Я хотел её сжечь. Чтобы освободить тебя. Чтобы спасти...
   - Ты хотел её сжечь?
   - Да, Настя, именно так.
   Молчание.
   - Алло?
   Настя бросила трубку.
   Я тут же набрал её номер и стал ждать. Настя сняла трубку и завопила что есть мочи:
   - Не звони мне больше! Понял?! Не смей даже заводить со мной разговор! Удали мой номер из своего телефона! Твой номер я уже удалила. Знать тебя больше не хочу!
   - Эй...
   - Заткнись!- голос у Насти стал столь яростным, что мне стало не по себе.
   - Одумайся!
   - Пошел ты! - и в трубке снова раздались гудки.
   Я злобно выругался и вновь набрал Настин номер. Но она уже не брала трубку, даже тогда, когда я звонил на её домашний номер.
   Наши отношения можно было назвать испорченными. А всё из-за дрянного ветхого курятника посреди леса.
  
  
   Трудно описать то, что я испытывал в течение двух дней после того, как я вдрызг разругался с Настей. Я просто места себе не находил, я не мог усидеть на месте более десяти минут, не мог найти себе места. Я был уверен, что она сейчас проводит часы в этом поганом, жутком месте посреди леса, которое наверняка забирает у неё жизненные силы. Ну в точности сюжет "Лесного царя". Я вспоминал свой сон, где Настя назвала себя невольницей Лачуги, и от этого мне становилось настолько жутко и тревожно, что я бродил туда-сюда по дому целыми часами, выходил покурить каждые полчаса. Я несколько раз набирал Настин номер, но её телефон был отключен. Гараж приоткрыт, машины внутри нет. Господи, какие только ужасные и пугающие мысли не посещали меня! Я не мог найти себе места, не мог ничем заняться. Когда мама попросила меня прополоть грядку с недавно взошедшей морковью, я повыдергивал почти все молодые ростки вместе с сорняками, будучи весь в своих мыслях.
   Весь вечер я просидел за столом, черкая бессмысленные каракули на листке бумаги. Тихо играло радио, но я ничего не слышал. В голове было пусто, лишь беспокойные мысли о Насте не давали покоя. Я включил компьютер, открыл папку, где хранились фотографии, снятые с цифрового фотоаппарата Риты. Вот Настя, сидящая на капоте своего "железного коня", улыбается в объектив камеры. Это была самая лучшая фотография, где Настя вышла просто идеально. На эту фотку я глядел каждый день. Я уже не помню, кто снял эту фотографию - я или Рита. Мне кажется, что снимал я, потому что Настя могла так улыбаться только мне. На улице - апрель, на дороге - зернистая каша полурастаявшего снега, снизу подкрашенная глиной в рыжий цвет. Черные корявые ветки яблони, которая растет у нашего двора, переплетаются с прямыми веточками вишни, торчащей прямо под окнами моей комнаты. На небе беспорядочно разбросаны рваные клочья перистых облаков - будто небосклон был полем боя двух белых небесных петухов, которые изрядно потрепали друг друга. Снежный покров на горе уже изрядно облез, оставив проплешины болотно-зеленого цвета. На спутниковой антенне Соболевских крохотными комочками сидели четыре синицы. Было довольно прохладно, но Настя облачена лишь в белую майку а-ля Фредди Меркьюри (такую же, как и у меня) и тонкие потертые джинсы. Одной рукой она держала магнитофон, который поставила на плечо. Я даже вспомнил, какая музыка звучала из него - "Продиджи". "I got a poison, I got a remedy..."
   Я долго вглядывался в эту фотографию, словно пытаясь запечатлеть в памяти этот образ и носить его с собой всю жизнь.
   И сам, того не заметив, уснул прямо за столом.
  
  
   Мне, конечно же, снилась Настя. Я полчаса пялился на её фотку, поэтому и во сне она сидела на капоте "пятнашки", с магнитофоном на плече. Только вот стояли мы не на улице Свердлова, где прожили всю нашу жизнь, а на дороге к Лачуге. И из магнитофона доносились не вопли Кита Флинта, а звуки какой-то другой песни. Где-то я её слышал, но припомнить не мог. Голос был мужским, мощным, даже чуть грозным. Песня была в стиле хеви-метал. Больше я ничего помню из этого сна.
   Зато помню, как чей-то голос отчаянно, беспомощно шептал: "пожалуйста, не бойся, пожалуйста, не бойся, пожалуйста..."
  
  
   На следующее утро, третьего июля, я снова звонил Насте, но она не брала трубку. Просто наотрез отказывалась её брать.
   Вот тут мне и пришла в голову мысль позвонить Настиному отцу. Я знал, что Настя признает лишь своего отца, что подчиняется лишь его правилам. "Я ничьих правил не признаю, кроме правил, что ставит папа", - говорила Настя. Если на неё и можно было повлиять, то только с помощью отца.
   Я посмотрел номер Соболевского на папашином телефоне, набрал его. Не дай Бог, чтобы он был на каком-нибудь совещании. Но как только я собрался нажать на кнопку соединения, телефон у меня в руке завибрировал, и на экране появился номер Насти. Сердце в груди застучало как бешеное. Я дрожащей рукой нажал кнопку приема вызова и выпалил:
   - Настя, Настя, как дела? Как ты? Как?
   - Слушай, Максим...- прошептала она невероятно тихим, протравленным горечью и болью голосом. - Я хочу поговорить. С тобой.
   - Конечно, да! Где?
   - На улице.
   - Господи, конечно же! Что с тобой?
   Настя не ответила и положила трубку. Я пулей выскочил на улицу, сердце колотилось как безумное. Я страшно боялся за Настю - уж слишком холодным, безжизненным, горестным был её голос, когда она говорила со мной. Я чувствовал - что-то серьёзное произошло, и я был в этом виновен.
   Она уже стояла в воротах своего гаража, машина была на месте. На ней был пушистый синий свитер (а ведь на улице уже почти тридцать по Цельсию). Она посмотрела на меня, и у меня упало сердце. Её взгляд был мертвым, как у солдата, который возвращается из пекла войны в мирную жизнь. Он не выражал ничего. Не было в её глазах ни вызова, ни смеющегося выражения, которое присутствовало в них постоянно. В них не было ничего.
   - Настя... Господи, малышка, что с тобой? В чем дело? Настя, иди ко мне. Иди сюда.
   Она медленно подошла, смотря на меня пустым взглядом, и спросила:
   - Что, я совсем на зомби похожа?
   - Нась...- я прижал её к себе, - что произошло? Господи, что же с тобой случилось? Где тебя носило?
   - Максим...- прошептала она. - Ты был прав. Это место плохое. Оно показывало мне ложные вещи. Иллюзии. Я растаяла в них. А та тварь... тварь, что живет в Лачуге... она высасывает из людей вроде меня, все соки... всю жизненную силу.
   - Зачем ты меня не слушала?
   - Не знаю, - сказала Настя столь безжизненным, столь мертвенным голосом, что у меня по спине побежала армия мурашек, даже кожу на ней будто стянуло. Я ещё крепче обнял её и (да, признаюсь в этом), взвыл, уткнувшись в её плечо. Последний раз, я помню, плакать мне приходилось где-то пять или шесть лет назад. Сейчас я плакал от собственного бессилия.
   - Холодно стало, - шептала Настя. - Никакая одежда не спасает. Мне холодно. Очень даже холодно. Зверский холод.
   - Молчи! Не говори так!- заорал я.
   - Ничего доброго в жизни не осталось. Всё хорошее пропало, осталось там... Даже когда я смотрю на Солнце, глазам не больно. Его свет на меня не действует. Один лишь холод. Никакое тепло не греет меня. Никакое.
   - Настя, молчи! Всё хорошо, ты жива, всё в порядке, - я успокаивал её, гладя по голове.
   - Жива? Это вряд ли. Всю жизнь у меня Лачуга высосала. Показывала мне всякие иллюзии, а в то же время питалась моей энергией. Она забрала у меня всё что нужно, теперь Настю Соболевскую можно выбросить, как пустую, бесполезную упаковку. Никакой радости в жизни. Холод только. Сдаётся мне, он пробудет со мной до смертного часа. Как ни грейся, не согреешься, потому что этот холод идет изнутри. Я уже не человек, Максим. Всё человеческое исчезло.
   - Тихо!- воскликнул я. - Пожалуйста, не говори ерунду! Всё хорошо, ты оправишься. Не надо говорить таким тоном, словно жизнь закончилась.
   Настя молчала. Я заметил, что она мелко дрожала. Так вот почему Насте этот свитер. Ей и впрямь холодно. Она говорила загробным, начисто лишенным эмоций голосом. И она не плакала. Лучше бы она заревела, тогда я бы смог её успокоить. Но Настя молчала.
   - Почему?- спросила Настя, резко заглянув мне в глаза и вцепившись в шею. - Почему происходят такие вещи? Почему мы живем по правилам, почему никого не обижаем и не грешим, и вдруг происходят такие вещи, как сейчас? Почему? Почему так нечестно? Эта Лачуга - всего лишь паранормальное место, ирреальность! Так почему же мы, честные и хорошие люди, должны погибать только из-за того, что наткнулись на жилище призраков?! Призраки! Это же не по правилам! Это нечестно! Почему жизнь подстраивает нам такие пакости, а в то же время всякие мрази живут-поживают в удовольствии? Чарли Мэнсон, проповедник убийства, маньяк, жив до сих пор! Старику уже за семьдесят, а Бог всё ещё его не забирает! Почему всякое отребье живет, а мы, даже если и ведем честную жизнь, если не подстраиваем никому подлянок, должны погибать только из-за каких-то там призраков? Почему всё так нечестно? Как же нам после этого к жизни-то относиться? А?
   Она подняла глаза к небу и закричала:
   - Эй, ты! Боженька, или как там тебя? Почему ты устраиваешь такую несправедливость? Почему мы должны попадать на такие подлянки? Почему ты позволяешь жить всяким ублюдкам, но не нам? Чем я тебе нагрешила? Ну-ка скажи!
   Настя опустила голову и снова обняла меня, надеясь хоть немного согреться. Я никогда, до самой смерти не забуду, как она обняла меня тогда. Настя обхватила мою шею как младенец, как беспомощный и напуганный малыш, вцепившийся в отцовскую шею.
   - Прощай. Прощай, всего хорошего. Мне пора.
   - Куда?
   - Туда, - Настя отошла от меня. - В лес. Я собираюсь пройти по той дороге. Посмотрю, что меня там ждет.
   - Нет! - я схватил Настю за запястье и потащил в сторону от гаража.
   - Отпусти! Сейчас ты одним ударом не отделаешься!
   - Я тебя не пущу! Ты в порядке, только воображаешь, что всё так плохо. Ты оправишься. Всё хорошо.
   Настя приподняла свитер, и я увидел, что за пояс её джинсов был заткнут внушительный охотничий нож с резной ручкой из красного дерева. Она выхватила нож и направила на меня кончик его лезвия из красиво блещущей стали. Я отшагнул назад.
   - Убери это, - сказал я.
   - Нет. Лучше не подходи, а то я тебя пырну. Мне по фигу, мне терять нечего. Не рискуй жизнью.
   - Убери нож, дура. Убери его, - я осторожно приблизился к Насте, но она не шутила - нож проткнул воздух в том месте, где всего секунду назад была моя грудь. Я отскочил назад.
   - Я сказала, что не шучу, - клинок опасно блестел в ярком свете солнца. Я огляделся по сторонам, выискивая кого-то, кто нас мог заметить. Но улица была безлюдна.
   - Сейчас я уеду. Ты вслед за мной не едешь, спасти меня не пытаешься. Ты остаешься на месте.
   - Нет.
   - Не суйся в мои дела!- закричала Настя. - Не смей лезть в мою жизнь! Ты даже представления не имеешь, что я сейчас ощущаю!
   Она залезла в карман и вытащила оттуда желтоватую таблетку средних размеров.
   - Съешь, - приказала она, протянув мне таблетку.
   - Что это?
   - Снотворное. Очень, кстати, сильное. Давай, глотай.
   Я взял таблетку.
   - Глотай, да побыстрее. Ты вырубишься всего через двадцать минут. Тогда уж я и уеду.
   - Сколько я просплю?
   - Неважно. Когда ты проснёшься, меня здесь не будет.
   - Ты специально усыпляешь меня, чтобы я не поехал за тобой и не узнал, куда же ты направляешься?
   - А ты у нас смекалистый. Кстати, если ты попытаешься спрятать таблетку под языком, то ничего у тебя не получится - все равно уснешь. Поэтому иди спать. И не вздумай гнаться за мной сейчас - заснешь за рулем.
   - Зачем меня усыплять? Ты сама призналась, что едешь туда. Я проснусь и поеду искать тебя.
   - Поехать-то поедешь, но вряд ли найдёшь. А теперь жри таблетку, а то зарежу.
   Выбора у меня не было. Я положил таблетку на ладонь, и, глубоко вздохнув, поглотил её. Я почувствовал, как она соскальзывает в желудок, немного царапая острым ребром стенку пищевода. И после того, как я проглотил снотворное, я понял, что проиграл. Насти нет, сейчас я буду спать глубоким сном, а она поедет к Лачуге... Все кончено.
   Настя убрала нож на место. Я спросил:
   - Почему ты не вырубила меня ударом в нос, как тогда?
   - Я не могу ударить тебя. Ты же мой любимый парень. Был.
   - А сейчас?
   - А сейчас все опустело. Ни любви, ни радости, ни счастья.
   - Сейчас я усну?
   - Of course.
   - Получается, я вижу тебя в последний раз?
   - Да. Да, это так.
   - Нет, мне это точно снится. В реальности, в настоящей жизни такого быть не может. Это противоречит всему.
   Настя впервые за все это время криво улыбнулась и произнесла еле различимым шепотом:
   - Я тоже хотела бы в это верить, - она в последний раз обняла меня. - Передай привет Рите. Я бы хотела ещё раз её увидеть. Прощай, Максим. Adios. Рада была знакомству.
   Дрожа с головы до пят, Настя направилась к гаражу, сложив руки на груди и обнимая плечи. Села за руль, немного вхолостую погоняла двигатель, выехала из гаража. Я стал чувствовать, как веки самопроизвольно склеиваются, и меня клонит в сон. Нахлынула внезапная усталость, силы выходили из меня, как воздух из спущенной шины. Я в последний раз посмотрел на Настю. Она махнула мне рукой и поехала к горе. К отвратительному осиннику.
   Я поплелся домой. Мозг ничего не соображал, я чувствовал себя непричастным к делу, хотелось лишь спать. Я зашел домой, рухнул на постель и расслабился в блаженстве. То же самое чувствует человек, которому удается уснуть после трех или четырех бессонных ночей. Великое блаженство, эйфория. Я забыл про Настю, про Лачугу, я даже забыл самого себя. Моя душа словно вышла из меня, просочилась сквозь кровать и стала медленно опускаться куда-то вниз. Снотворное действовало. Я засыпал, пока Настя уезжала куда-то в неизвестность. Её план работал. Я отключился.
   Лишь перед тем, как погрузиться в дрему, я вспомнил, что за песню я слышал в предыдущем сне. Группа "Rammstein", песня "Adios". Что в переводе означает - прощай.
   Прощай, Настя.
  
  
   Я опять слышал шепот. "Пожалуйста, не бойся, пожалуйста, не бойся..." Ещё я слышал, как где-то далеко плачет младенец. Затем добавились новые звуки: странный шум, похожий на что-то между треском цикад и статическими помехами в радиоэфире, пение птиц, шелест листьев, дробный стук (скорее всего, клюва дятла о кору дерева). Потом послышался другой плач - тихий, беспомощный, горький. Скоро всё стихло, и я уже ничего не помнил.
  
  
   Я проспал недолго, около двух часов. Проснулся примерно в полдень, ослеплённый яркими потоками света, источавшимися из окон.
   Пару секунд я ещё не соображал и ничего не помнил. Но стоило мне осознать то, что я спал в одежде на заправленной кровати, да ещё и днём, как я сразу вспомнил про снотворное и про нож, который навела на меня Настя. Я спрыгнул на пол и подбежал к окну - гараж открыт, машины нет. У меня появилось ощущение, что я нахожусь в лифте, который падает куда-то вниз. Неужели всё произошло на самом деле? Я схватил телефон и набрал номер Насти, одновременно выскочив на улицу и побежав к её дому. В телефоне - молчание, дом заперт.
   Меня охватило отчаяние. Я заскрипел зубами и задал себе простой вопрос - а что, собственно, делать сейчас? Что делать?
   Ответ нашелся быстро - ехать туда вновь. И теперь уже нельзя бежать оттуда, поджав хвост. Настю надо спасти. Раз она поехала туда, я тоже должен там быть. Я должен её найти. Она моя девушка.
   Я быстро запрыгнул в машину и помчался туда, куда не помчался бы и за миллион баксов, если бы не Настя.
  
  
   Сегодня я чувствовал себя просто ужасно - Лачуга, видимо, поняв, что я настроен категорически, решила использовать всю свою мощь и ужас. Как только я вылез из машины, я тут же уловил взглядом какие-то фигуры, блуждающие меж стволов и прячущиеся за ними, как только я наводил на них взгляд. При полном безветрии, ветви осин как-то странно раскачивались и швырялись своими листьями. Воздух тяжелый, застывший, как перед грозой. Зверски трещала голова. От странного гудения в голове я почти ничего не слышал. Немного пошатываясь, я подошел к двери Лачуги и отворил её.
   Прямо передо мной стоял Юра. Он таращился на меня, а я на него. Оцепенение прошло через полминуты, тогда я еле слышно заскулил, застонал от страха и отпустил дверь. Она захлопнулась.
   Да, я глядел в лицо призраку. Не слишком вдохновляющее зрелище. С колотящимся в исступлении сердцем, я медленно отошел назад. За дверью послышалось до безумия ужасное хихиканье, от которого вся кровь будто замерзла в венах. Тут я понял, что это хихиканье раздается у меня в голове, а не наяву.
   - Её тут нет, - услышал я голос внутри головы. Это даже голосом нельзя было назвать, это было что-то вроде инородной мысли, которую призрак запустил мне в мозг.
   - Не ври! Не ври, сука! - завопил я что есть мочи. - Вы её убили, вы забрали у неё всю душу!
   - Да, это так. Мы забрали у неё все, что нам нужно. Теперь она бесполезна. Её можно выбросить как пустую упаковку.
   - Где она? Где Настя?
   Молчание.
   - Отвечай, урод! Где Настя? Настя? Где ты?
   Я зашел за Лачугу. Передо мной была та самая жуткая дорога, которую Настя называла дорогой самоубийц. Да уж, воистину кошмарное зрелище. Мне даже казалось, что страх видимыми для глаз волнами накатывает на меня девятым валом, накрывает с головой. Настя сказала, что собирается пройти по этой дороге. Значит, она там.
   Я, дрожа как осиновый лист, сделал пару шагов. Шары вертелись вокруг осин, утробное рычание собаки (ГРО-О-О-О-О-О) просто сводило с ума, где-то вдалеке очень отчетливо слышался плач ребенка. Я сжал кулаки и, пересиливая самое отвратительное чувство на свете - чувство страха - продолжал идти по дороге. Я знал, что Настя где-то там. Но тут мне вспомнились её слова: "Эта дорога ведет к смерти. На неё ступать нельзя". Нет, мне по фигу. Я пойду дальше.
   Сквозь гудение в голове пробиваются какие-то жуткие, мерзкие слова:
   Она мертва. Её волосы в крови. Ей не помочь.
   Краем глаза я замечал черные тени, которые стояли у стволов осин и тянули ко мне руки с длинными пальцами. Я даже слышал их слабый шепот и некоторое подобие мычания. Пленники Лачуги. Как во сне. Страх стал сгущать воздух вокруг меня, я будто шел по дну бассейна, наполненного сиропом. Я не знал, что ждет меня впереди, но с каждым шагом мне становилось всё труднее идти. Я будто приближался к гигантской печи, пылавшей невероятным жаром на целый километр вокруг. Уши заложило окончательно, я временно оглох, но в голове раздавалась страшная какофония. Крик младенца был всё ближе. Над головой промелькнула какая-то черная тень и прошмыгнула в лес, где слилась с темными деревьями. Я остановился и обтер вспотевшее лицо.
   Я находился в эпицентре сумасшествия, в музее глюков, в кинотеатре наркоманского бреда. Одной ногой в нашем мире, другой - в загробном. Промелькнула мысль: "и какого черта ты пришёл сюда? Куда ты залез? Куда ты сунулся? Как ты вернёшься назад?". Но я тупо шел вперед, несмотря на страх.
  - Нась!- завопил я. - Отзовись же, твою мать! Отзовись! Настя!
   Ответа не было. Я прикусил губу от отчаяния и пошел дальше. Дорога немного завернула, и я уже видел краешек небольшой и яркой полянки, на которой явно что-то двигалось. Я увидел трухлявый пень, несколько кустиков волчьей ягоды, длинное гнилое бревно. Мне становится невероятно плохо, я сгибаюсь пополам и блюю, но после того, как я избавляюсь от лишнего, мне лучше не становится.
  - Эй! Настя, не валяй дурака! Выходи! Сейчас же выходи!
   Сюда нельзя. Отсюда не вернёшься. Не ходи по этой дороге. Немедленно вали отсюда!
   Голосок, который я услышал у себя в голове, явно принадлежал Насте.
   Уходи отсюда. Сейчас же уходи. В первую очередь пожалей самого себя.
  - Настя! Выходи!
   Я остановился и оглянулся по сторонам. Никакого ответа, никакой реакции. Я пошел дальше, но тут из чащи вышла тень - абсолютно черный, как вар, человеческий силуэт. Тень перешла дорогу и скрылась между деревьями. Вот тут-то я и закричал благим матом. Развернувшись, я бросился наутек. Но всё только начиналось. В ушах раздаются крики, чем-то напоминающие крики обезьян, вперемешку со свистом и статическим шумом. Из леса доносится пронзительный крик, который затем рассыпается маниакальным хохотом и стихает. Осины машут своими ветвями и осыпают меня влажными листьями, оранжевые шары вылетают из чащи и вьются вокруг меня, трава шевелится. Шевелятся и волосы на моей голове. Хоть одно в тот момент радовало - ветки осин находились слишком высоко, чтобы не сбить меня с ног. Я бежал как ошпаренный, но дорога почему-то не заканчивалась. От Лачуги я прошел по ней около сорока-пятидесяти метров, но сейчас я отмахал не менее ста, а конца всё не было. Я упал и растянулся на влажной траве, при этом увидев мальчика, который сидел на суку и махал ногами. Я встал и побежал дальше, задыхаясь и выбиваясь из сил. В лесу мелькали тени.
   Дороге всё не было конца. И тут я понял, почему она называется дорогой самоубийц - возврата отсюда нет. Остается лишь умереть здесь от страха или от разрыва сердца (второе, наверняка, обязательно последует за первым).
   Но, как не странно, я все же добежал до Лачуги. Её дверь открывалась и закрывалась, в окнах мелькали тени, из трубы валил черный дым, который принимал жуткие, гротескные формы, с деревьев отваливалась кора, а под ней, на лысых стволах, виднелись какие-то слова. Я запрыгнул в машину и с такой силой газанул, что колеса взрыли под собой землю. С колотящимся, точно паровой молот, сердцем, я бежал из перцептивной реальности, из этого филиала ада в городе Бугульма. Оранжевые шары всё ещё провожали меня, приклеиваясь к стеклам. Я уже не помню, что я делал - может, кричал, может - хохотал, может - блеял как овца.
   Наконец, я убежал оттуда. Остановившись неподалёку от третьей развилки, где мы сворачивали налево, я откинулся в сиденье и перевел дыхание. Меня всего трясло, легкие раздирало после длительного бега, сердце еле выдерживало. Я не знал, что мне делать - радоваться собственному спасению или оплакивать потерю Насти. Что ж, несмотря на своё боевое настроение, с которым я спешил сюда, я снова струхнул.
   Но как только я собрался уезжать домой, на дороге показалась машина. Я пригляделся. Машина была бутылочно-зеленого цвета. Это была Настя. Сама Настя Соболевская.
  - Настя! Настя! Вот ты где! - выкрикнул я в окно. Машина приближалась, но не останавливалась. Я развернул свою "пятерку" и поставил её поперек дороги, чтобы перегородить ей путь. Но Настя продолжала мчаться. Я сглотнул и вытаращил глаза. Настино лицо побледнело и исказилось от гнева. - Стой! Стой!
   Она не остановилась. Я закрыл глаза, ожидая столкновения. Вдруг вспомнились её слова, когда она навела на меня нож: мне ведь по фигу на всё.
   Она врезалась в меня на скорости примерно в семьдесят км/ч. От удара меня развернуло. Развернуло меня как раз лицом к городу, а Настя проехала дальше, к Лачуге. Но как только я стал разворачивать машину, чтобы погнаться за ней, со всех сторон набежали тени. Я инстинктивно рванул вперед, к городу. Тени преследовали меня, а заднем сиденье появился Юра, дикий взгляд которого отражался в зеркале заднего вида. Я набрал максимальную скорость и уехал из проклятого леса, так и не сумев ничего сделать.
   Я затормозил на лужайке неподалеку от сосняка. Меня так сильно колотило, что я рухнул на руль и не мог более пошевелиться. Гудел клаксон, на который я надавил грудью, но мне он не мешал. Я обессилел. В таком положении я провалялся около двадцати минут. Потом я поехал домой, снова рухнул на постель. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким обессиленным.
   Страх и трусость взяли верх над самым прекрасным чувством на Земле.
  
  
   Когда я проснулся, янтарный солнечный свет уже затопил всю мою комнату, каждый уголок. Я тупо валялся в постели, пытаясь спросонья разобраться, что же произошло наяву, а что - во сне. Мне снилась всякая чушь - я видел Снуп Догга, который сидел в кресле посреди пустыни и курил сигару. Потом он превратился в Спанчбоба и стал медленно читать текст песни "Белые кораблики". Потом пошел дождь, от которого я почему-то отбивался лопатой. Больше мне ничего не снилось.
   Но когда я вспомнил, как я бежал по страшной дороге, спасаясь от привидений, как я телепатически общался с духом мальчика, как глядел ему в глаза, я подумал, что это - такая же чушь, как и во сне. Конечно, это всё мне тоже приснилось.
   Одевшись, я вышел на кухню. Отец сидел в одиночестве за столом. Перед ним стояла пустая тарелка и пепельница. Он курил. Странно, он обычно выходит курить на улицу. Как только я вышел из комнаты, он посмотрел на меня бессонными, затуманенными глазами, в которых почему-то выражалось большое сочувствие и жалость.
   - О...- протянул я. - А почему ты не на работе, пап?
   - Ну... я отгул взял. Просто... это... как бы сказать...
   - Что случилось?- спросил я и упал на стул. Сердце сделало сальто.
   - Ну... короче... мммм... ты уж пойми, я сейчас не шучу. Но соседка наша, Настя...
   - Что? Настя? Что с ней?
   У бати задрожали пальцы, он выбросил сигарету в пепельницу, не затушив её.
   - Что случилось?
   - Она... она это... ну, её больше нет. Она... мертва, - отец поглядел на меня с огромным сочувствием в глазах, его усы чуть подрагивали.
   - Мертва?
   - Да.
   - А что случилось?
   - Самоубийство. Суицид.
   - Пап, нет. Это неправда.
   Ещё один сострадательный взгляд.
   - Это неправда,- повторил я. - Не разыгрывай меня.
   - Я не разыгрываю тебя, сынок, - прошептал он. - Настя покончила с собой.
   Я проглотил язык. Это правда - то, что я видел вчера в лесу? Весь этот бред - реальность?
   - Как это случилось?- тихо спросил я.
   Отец прикурил новую сигарету и начал рассказывать.
  
  
   Пока я дрых, пока я видел сны про Спанчбоба и Снуп Догга, происходило вот что.
   Иван Соболевский приехал в Бугульму в десять вечера. Он вызвал такси и добрался до дома. Велико было его удивление, когда он обнаружил пустующий дом и пустующий гараж. Ещё никогда Настя не задерживалась так долго. Он набирал её номер, но телефон был вне зоны действия сети. Соболевский подождал до полуночи, но Насти так и не было. Изрядно напугавшись, он побежал к нам, но Насти у нас, разумеется, не было. Соболевский с отцом хотели разбудить меня, но не стали. Они звонили всем Настиным знакомым, но никто не знал, где она. Звонили в больницу, в милицию - везде ответ был отрицательным. После полуночи они поехали в ГРОВД, составлять заявление. Закончив примерно к двум часам ночи, отец вместе с Соболевским съездил к Настиному деду, но и там её не было.
   До рассвета они просидели в пивнушке, думая, что же делать дальше. К четырем утра они отправились домой в надежде, что Настя уже там. И их надежда оправдалась - как только они подъехали к дому, они увидели "пятнашку", контуры которой уже обрисовывались в редеющей тьме. Соболевский даже сказал, что сейчас устроит Насте хорошую взбучку. Они подбежали к машине.
   Внутри было пусто, но всё сиденье и руль были залиты кровью. Ещё один сгусток крови был на втором сиденье. Оба потеряли дар речи. Настин отец застыл на месте с широко распахнутыми глазами и дрожащими руками. Первым от шока избавился отец, и сразу побежал к дому. Соболевский побежал следом. На бетонной дорожке, ведущей к дому, были крупные капли крови.
   Они обнаружили Настю на крыльце. Она лежала на нём, свернувшись калачиком. Её голова лежала в луже крови, все волосы слиплись. Одну руку Настя положила под голову, в другой она сжимала рукоятку того самого ножа, которым угрожала мне. Когда они подбежали к ней, Настя поглядела на них туманным, гаснущим взглядом. Батя сразу же вызвал "скорую помощь" по мобильнику, а Соболевский опустился на колени рядом с Настей, прижал её к себе, перепачкав все руки в крови, и стал что-то ей шептать, хлопать по щекам, щупать пульс, гладить слипшиеся от крови волосы.
   "Амбуланс" приехал незамедлительно. Настю живо поместили в машину и рванули к ЦРБ. Соболевский был рядом. Оказывается, Настя ножом раздробила себе всё запястье. Не просто перерезала вены, а насквозь пробила запястье. Она потеряла почти всю кровь; когда ей на руку наложили жгут, то останавливать кровь не было смысла - её уже не осталось. Как я сказал в самом начале, Настя скончалась тогда, когда машина "скорой" въезжала на улицу Ленина, главную улицу города. Или примерно тогда. Дело в том, что когда Настя ещё была жива, её глаза были стеклянными, как у трупа. Поэтому точное время её смерти установить трудно.
   Настю привезли в ЦРБ мертвой. Дежурный врач уже ничего не смог сделать. Он лишь развел руками и накрыл её белой простыней.
  
  
   - Я уже позвонил Рите. Она приедет завтра, - сказал отец. - Завтра Настю заберут из морга, будет прощание. Ты придёшь?
   - Конечно, приду.
   - Хорошо, - сказал отец.
   Я встал из-за стола и прошел в свою комнату. Выглянув в окно, я увидел большую толпу возле дома Насти. Много человек.
   Интересно, а что она там видела? В конце той "дороги самоубийц", по которой я попытался пройти, и в итоге свалил, поджав хвост? Наверное, это и заставило её вскрыть вены.
   И только сейчас правда навалилась на меня всей своей тяжестью. Насти больше нет. В это ещё не верилось тогда, когда всё происходящее с Лачугой было между нами. Но когда я слышал о смерти Насти из уст отца, я понял - это реальность. Это правда. Одной Настей на свете стало меньше. Она мертва. Её нет.
   Но в то, что Насти просто нет, никак не верилось. Почему люди так долго не верят в смерть близких?
   Даже самый ярый атеист не верит, что после смерти он будет вечно лежать в гробу. Все люди уверены - после смерти произойдет что-то ещё. Они отправится дальше. Значит, после смерти люди уходят туда, где ни разу не был живой человек. Допустим, что ваш близкий человек куда-то уехал, и его рядом нет. Мы можем представить себе, как он сейчас едет в поезде по полям или лесам. Мы можем себе представить, как он идет по улице какого-нибудь города или сидит на диване в гостиничном номере. Но когда близкий человек умирает, мы не можем представить, где он находится сейчас. Мы не можем себе представить, как он сейчас выглядит, ведь наше тело - это наш земной облик. Мы знаем, что он сейчас где-то, но где именно? Далеко ли он? Близко?
   Вот потому мы не верим в смерть.
   А ещё мы не верим в смерть, так как не соглашаемся с ней. Уж слишком все нечестно. Несправедливо. Бог должен забирать наркоманов, ворюг, душегубов, но не таких беззащитных, невиновных и умных, как Настя. Он не должен так поступать с Соболевским - ведь он растил Настю почти всю жизнь, воспитал в ней личность, при этом продвинулся на самый верх карьерной лестницы, чтобы обеспечить дочь всеми благами. А ведь когда надо было водить Настю в детский сад и покупать ей детские книжки, ему приходилось жить от зарплаты до зарплаты. И вдруг дочь, ради которой он жил эти шестнадцать лет, погибает наиглупейшей смертью. Это справедливо? Не думаю.
   Хотя, не стоит мне осуждать действия Бога. Раз он так решил, так и должно быть. Не надо ныть, не надо скрипеть зубами и говорить "Бога нет, Бога нет, Бога нет". Он есть. Он существует. Уверен, он никого без внимания не оставляет. Не наше это дело - вдумываться в его планы. Как он решил, так и быть. Вот и все.
   Смерть близкого - это ухаба, в которое попадает колесо велосипеда нашей жизни. Главное - не потерять управление, не свалиться, не выбиться из колеи. Надо быстро оправиться, принять это как неизбежное. И жить далее, как обычно, только без этого близкого человека.
  
  
   На похоронах было очень много человек. Неужели все они знали Настю так же близко, как и я? Было ли им известно, что чувствовала Настя перед смертью? Вряд ли.
   Среди прощающихся были её одноклассницы, которых я и знать не знал, несколько учителей, у которых она была лучшей ученицей, несколько друзей Соболевского (в одном из них я узнал начальника службы безопасности "Фрегата"). Других я вообще не знал. Рита была бледнее первого снега - плакать она не любила и не умела, только если ей прямо в лицо брызнули бы струей слезоточивого газа. Но остальные ревели за пятерых. Я молчал и старался держаться незаметно. Слава Богу, меня никто не заметил, не пристал с вопросами. Не знаю, что бы я делал, если бы у меня спросили: "Максим, ты был её парнем. Может, ты знаешь, что довело её до суицида?". Впрочем, мне этот вопрос рано или поздно зададут. Только что мне на это ответить?
   Её похоронили на кладбище, которое располагалось на Сокольской горе между лыжной базой и сосняком. Сделали роскошное надгробие, впечатляющий мраморный памятник. Венков и цветов было несчётное количество, ими обложили всю могилу. Вспомнилось выражение: "роскошные венки, надгробия, усыпальницы - это все скорее утешение для живых, чем благо для мертвых". Да уж, утешать здесь было кого. Ревели все и вся, но я ничего не слышал. Я ушел в свой мир, обложился мыслями, как Настина могила - венками. Соболевского я так и не увидел. И видеть мне его не хотелось, я даже боялся себе представить, как сейчас выглядит этот несчастный человек.
   Я ушел раньше всех остальных. Ушел по так называемой Узкой - И - Ровной, где мы часто гуляли и катались с Настей. Теперь мне придется шататься по этой дороге одному. Солнце светило очень ярко, было тепло и приятно пахло хвоей. Начинался июль, прошла только треть каникул. Только мне было наплевать, какое сейчас время, какая погода. Одна лишь мысль крепко сидела в голове - если Настя, честно прожившая всю свою шестнадцатилетнюю жизнь, погибла так рано, то мне, негодяю и трусу, которому не удалось защитить её, светит счастливая и беззаботная жизнь. Ведь Настей было сказано: "всякая мразь живет, а мы гибнем". Она была, как всегда, права.
  
  
   А Лачуга осталась там же. Обычно в конце фантастических фильмов все проклятые места уничтожаются. Замки с призраками, проклятые дома, иные нехорошие места сгорают, взрываются, разрушаются, исчезают. А вот с Лачугой ничего не произошло. Она на том же месте, в той же перцептивной реальности, там, где на самом деле должна быть деревня Казанка. Меня не покидает мысль, что Настя сейчас там. Поджидает других несчастных, которые нечаянно забредут в эти места, чтобы показывать им всякие чудеса. Чтобы завлечь их в свои сети. У меня огромная просьба - не забредайте глубоко в осинник на Сокольской горе. Вы можете натолкнуться на старую, ветхую, перекошенную лачугу. Возможно, вы встретите там мальчика в белой майке и зеленом трико. А возможно, очень красивую девушку с темно-медными волосами. Это и будет та самая Настя, о которой я вел свой рассказ. Вы станете видеть всякие иллюзии. Вы можете сделаться рабом своих мечтаний, желаний (вспомните волшебное зеркало в "Гарри Поттере"). Остерегайтесь прогулок по темному, глухому осиннику. Perceptional reality очень жестока.
  
  
   Мне было наплевать на Лачугу. Я так и не задался вопросом, откуда она взялась, кто её построил, почему же она является центром перцептивной реальности, почему вокруг неё собирается зло. Меня это не интересовало. Я стал потихоньку забывать про те ужасы, которые я там видел. Вспомнив про компас, я решил, что во всем виновата геомагнитная аномалия - она как-то странно действует на мозг, вызывая глюки. Вот и все. Больше я об этом не задумывался.
   Я думал о Насте. Думал, как же мне прожить без неё. Теперь все было точно так же, как и прежде, только без Насти. Её уже не было. Одним актером в спектакле под названием жизнь стало меньше. Я чувствовал вину, понимал своё ничтожество, трусость, неспособность встать на защиту любимой. Что ж, я такой. Такая уж я сволочь.
   Что станет с Настиной комнатой? Превратит ли Соболевский её в музей, ничего не изменив? Сможет ли он спокойно смотреть на идеально заправленную кровать, на раскрытую тетрадь по алгебре с незаконченным заданием на лето, на диски, которые она так и не успела посмотреть и вернуть владельцам? Интересно, что станет с теми книгами, которые Настя взяла в библиотеке? Отдаст ли Соболевский их назад и заплатит штраф? Черт, что за глупые мысли приходят в голову в таких ситуациях!
   Говорят, что Иван Геннадьевич часто прикладывается к бутылке. Конечно, его жалеют, но и предупреждают, что если он не перестанет топить горе в вине, то обязательно лишится поста управляющего супермаркета. Но мне думается, что он уже не сможет вернуться к работе.
   Вот и вся моя невероятно глупая история. И, правда, похоже на бред сумасшедшего, да? Но так всё и было. Теперь вам понятно, что мы боремся с нашей жизнью, и она подкидывает нам подлянки вроде тех, о которых я говорил выше? Это нечестно, но мы ничего не поделаем. Пусть мы будем вести достойный образ жизни, не нарушать заповеди - все равно появится какие-нибудь глупые обстоятельства вроде перцептивной реальности, которые уничтожат нас или сделают полудурками. Вот таким образом Настя погибла, а я от впечатлений от пережитого стал полусумасшедшим. И так бывает всегда. Такова реальность, такова наша жизнь. Хэппи-энды бывают лишь в кино. Они делают фильмы увлекательнее. В жизни на сто подобных ситуаций приходится один, даже половина хэппи-энда. Мой совет - ждите плохого, даже если вы ни в чем не виноваты. Жизнь не любит, когда её легко одолевают. Не ждите хэппи-энда. Не будьте ни оптимистом, ни пессимистом. Жизнь постоянно меняется. То в хорошую сторону, то в плохую. Но иногда она играет не по правилам и проверяет нас на то, как мы выдержим это.
  
  
   Свое вступление в повествование я закончил рассказом о Настиной машине. Им я закончу и всю мою историю.
   Что же случилось с той зеленой "пятнашкой"? Когда Настя ещё была в морге, чехлы с кресел, пропитанные кровью, сожгли, а руль отмыли. Отец на время загнал машину в гараж. О ней не вспоминали довольно долго, около недели. Соболевский не стал её продавать. Он отдал её в утиль. Он не хотел, чтобы на этой машине ездил кто-то другой. Я бы тоже этого не хотел. Теперь, когда из моей жизни исчез всего лишь один человек и всего одна машина, принадлежавшая этому человеку, я почувствовал, что она опустела почти на три четверти.
  
  25 октября 2006 - 16 января 2007
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"