На земле была вьюга. Вьюга дикая, нешуточная, она походила на какое-то бестелесное чудовище, которое только и желает сбить человека с пути и задушить его. Где-то там, высоко, небо запеленали невидимые в буране облака, изрыгающие тонны снежных хлопьев из своих мертвых толщ. Казалось, что снег прячет от человека не эти облака, буран прячет от нас невидимые кавалькады всадников на серых, как облака, конях, которые мчатся над таёжными лесами с оглушительным визгом, улюлюканьем, диким ржанием и топотом копыт, которые вьюга превращает в свист и завывание ветра.
Но это - на земле.
Никаких, естественно, кавалькад в снежном вихре не носилось, а слой облаков был на своем месте. Выше этих облаков уже ничего не было. Здесь не было ничего... но шестью километрами выше, в абсолютной тишине и пустоте ночного неба, летел самолет.
Это был чартерный самолет малых размеров, с изящными серебристыми крыльями и хвостом. Он неторопливо скользил по ледяному воздуху, едва заметно покачивая крыльями. Он летел на высоте семь тысяч метров. "Боинг", этот стальной кит, своей непоколебимой тушей держался бы здесь намного увереннее, но наш самолет был здесь как речная рыбка, вдруг очутившаяся на тысячеметровой морской глубине. Сюда, на эту высоту, поднимались только самые отчаянные перелетные птицы. Вокруг самолета не было ничего - лишь беспредельная черная сфера. Ни жалкого облачка, ни ещё одного самолета, ни огней земли. Те облака, что порождали вьюгу внизу, отсюда были незаметны. И не верилось, что где-то там, внизу, могут быть люди, города, моря... Казалось, что рядом нет никакой планеты Земля - самолет, возможно, летит где-то в космосе... И только знакомые звезды, сейчас кажущиеся намного ярче и ближе, служили напоминанием о нашем привычном мире. А самолет плыл в таком месте, которому подходит только одно название - "ничто". Тут нельзя было разобрать, где юг или восток, Италия или Австралия, верх или низ - лишь темнота, неизвестность и неопределенность. Все вокруг будто бы упрощено - один цвет, одна сфера, один смертельный ветер, один самолет... Даже звуков тут не было - свист самолета словно проглатывался черной бездной, и несчастный airplane всего лишь приглушенно сопел, серебристым призраком скользя в неизвестности.
Но пассажиров этого рейса могильная безмолвность за бортом не волновала. На борту было всего четыре человека - два пилота, двое пассажиров. Пилоты спокойно щелкали кнопками на приборной консоли, пили кофе и тихо говорили о чем-то своем. В салоне, залитом нежным и умиротворяющим светом, двое пассажиров - мужчина лет сорока в дорогом синем костюме и вдвое моложе девушка в униформе стюардессы "Аэрофлота" - сидели за столиком у иллюминатора и пили дорогое шампанское, взятое из мини-бара. В салоне было тепло, уютно, спокойно - полная противоположность тому, что за иллюминатором. Только камина недоставало.
- It is probably, so was looking the naught, from that the God started to create our universe, - сказала девушка, мечтательно глядя в иллюминатор.
- Ну... да. Вы только выгляните наружу. Там же ничего, кроме звезд, нет. Пустота...
- Пустота... здорово, - мужчина опрокинул в глотку остатки шампанского.
- Вам повторить? - спросила девушка.
- Да брось, брось! Ты же не стюардесса, сегодня ты - пассажирка.
- Я привыкла к своей работе, - девушка забрала бокал из рук мужчины и твердой походкой, присущей только стюардессам, прошла через весь салон к мини-бару. Она открыла наполовину пустую бутылку, наполнила бокал искрометным шампанским. Вернувшись, она поставила бокал перед пассажиром и, сложив руки на столе, продолжила смотреть в иллюминатор. Она была немного бледной, красивой брюнеткой с шикарной прической, не совсем подходящей стюардессе во время полета. Звали её Верой. Она летела в Москву из Хабаровска. Летела, чтобы выспаться дома три-четыре часа, и снова лететь в качестве стюардессы на борту огромного "А-300-600", теперь уже в Берлин. На её умном лице едва заметно выступали следы плохого сна, болезненности и частых стрессов. Вера умела прятать их, улыбаясь и шутя, но когда её лицо становилось серьёзным, она будто старела на пять-шесть лет.
- А...эээ... могу ли я угостить вас кофе по прилете в Домодедово? - спросил её спутник.
- Ну... почему бы и нет? - Вера откинулась на спинку кресла и добрым, располагающим к себе взглядом поглядела на мужчину.
- В Домодедово есть отличная кафешка, там такой кофе готовят! А ещё я непременно должен купить вам букет цветов. В Домодедово есть и цветочная лавка, да!
- Цветы... надо же... - сказала Вера.
- Пассажиры вам их часто дарят?
- Нет... но встречающие изредка могут подарить пару-другую роз... Правда, цветы выкидывать приходится. Не таскать же эти букеты с одного рейса на другой? Жалко.
- Ну... надеюсь, мой букет попадет к вам домой? И окажется в красивой вазе?
- Навряд ли, - сказала Вера. - Я сегодня как стюардесса лечу в Берлин. Рейс в десять часов утра. Жалко, что в аэропорту есть только комнаты для отдыха пилотов. А для отдыха стюардесс нет. Можно будет покемарить в салоне самолета, хотя бы часик-другой...
- Бедная девочка, - сказал мужчина. Звали его Иваном Васильевичем Абдуллиным. В свои сорок лет он был крупным бизнесменом, управлявшим десятой частью всех алюминиевых рудников России. Сейчас он торопился в Москву, поэтому решил не ждать рейса, а заказать чартерный рейс. Так получилось, что на борт запрыгнула ещё и стюардесса, спешащая из Хабаровска в Москву.
- График у нас расширенный, - сказала Вера. - В этом месяце в девятнадцати странах побывала. В Берлин лечу в третий раз. Не знаю почему, но эти немцы так и рвутся в златоглавую... Хорошо, хоть немецкий язык знаю, а то гражданам германцам не угодишь - то им журнал поднеси, то выпить, то температуру убавь-прибавь... Хуже американца, ей-богу!
Вера продолжала мелкими глоточками попивать шампанское. Пила она медленно - сейчас, когда под крылом самолета скользили хребты Станового нагорья, шампанского у неё в бокале было столько же, сколько и над Хабаровском.
- Ну... - развел руками Абдуллин. - Раз уж нам лететь в одном направлении, то почему бы нам не рассказать друг о друге?
- Рассказать о себе? Ну, в этом я не сильна. Что мне рассказать о своей жизни? Чем она интересна для вас?
- Почему же неинтересна? Вот моя - уж точно неинтересная. Ну, окончил я экономический, открыл небольшое дельце... Потом получил кучу денег от деда... Помню, вкалывал много, скупал, строил, устраивал подлости конкурентам, заводил темные знакомства... Бывало, нарушал закон. Налоги не платил. Воровал. Сам не помню, как попал в олигархи... Богатство пришло как само собой разумеющееся, - Абдуллин сделал глоток шампанского.
- Семьи у меня нет, - продолжал он, задумчиво глядя в иллюминатор. - Зато есть трехэтажная хата с пятью подземными гаражами, с бассейнами, зимними садами и оранжереями. Есть счет в американском банке - я уж и не помню, сколько там денег - они то притекают, то утекают. Есть у меня дорогие машины, вот только личного самолета нет. И ещё... ещё счастья у меня нет. Нет у меня таких воспоминаний... вот чтобы на всю жизнь помнились. Даже детство, и то забылось... Вот вчера я был на конференции, там обсуждали ценные бумаги, все спорили, куда их вкладывать... А позавчера я напился пьяным в баре, и меня повезла домой моя охрана. И год, и два года назад было то же самое, что вчера! Вся жизнь - как синусоида.
Вера слушала эту историю жизни в двух словах, облокотившись на стол и как-то странно улыбаясь.
- Так что давай рассказывай о себе... история моей жизни скучна.
Вера пожала плечами:
- Моя ничем не интереснее. Давайте-ка я вам ещё выпить принесу.
- Давай, дочка, неси. Грустно мне стало... грустно...
Вера вновь направилась к мини-бару. Абдуллин, прежде такой богатый и недоступный, теперь начал казаться ей жалким человечишкой, погрязшим в роскоши и темных делишках. Вера легонько, незаметно ухмыльнулась, вывертывая пробку из бутылки. Абдуллин сидел за столиком точно горький пьяница за стойкой бара, весь красный от выпитого. "Скорей бы в Москву прилететь. Того глядишь, потащит потом к себе в гарем, не отделаешься.", - подумала Вера, косясь на полупьяного Абдуллина. Она наполнила бокал другим, менее дорогим, шампанским, отнесла его олигарху, а сама открыла дверь в кабину пилотов.
- Где мы летим-то? - спросила она.
- Над Иркутской областью, - объявил пилот.
- А что? - спросил второй пилот, обернувшись на Веру.
- Блин... мне этот дядя не нравится, - тихо сказала она. - Сидит, набирается. Потом, не дай бог, приставать начнет. Прилетим в Москву, а он уже вдрызг будет. Не люблю я с такими путешествовать.
- Ничего, ничего... - проговорил первый пилот, - для нас он обычный пассажир. Прилетим - сгрузим. Ты только ему поменьше наливай.
- Я такими имела счастье летать, - немного обиженным голосом промолвила Вера. - Все олигархи такие. Думают, что могут покупать все подряд - и дома, и острова, и красивых девушек. Для таких толстосумов все женщины одинаковы. А к стюардессам они частенько относятся как к путанам. Думают, что мы, стюардессы, тоже женщины легкого поведения, единственное, что отличает нас от уличных проституток - это красивая униформа и тележка с напитками. Терпеть их не могу.
- Ну... ничем помочь не можем. Мы не таксисты, газу не прибавим. Жди, в Москве через пару часов, поди, будем. Главное - веди с ним такой разговор, от которого у него начнет разрушаться мозг, - пилот с улыбкой обернулся к Вере. - Попробуй поговорить с ним о раннем творчестве Стендаля. Здорово, а?
- Здорово, - с иронией ответила Вера. - Вам-то не сидеть с ним, не развлекать его.
- Ты - пассажирка, а не стюардесса. Так что можешь сесть в другое кресло и не говорить с ним.
Вера снова иронически усмехнулась и посмотрела вперед. Ей, как и пилотам, открывалась картина абсолютной темноты и пустоты ночного неба, только пилотам вдобавок была заметна Луна - молочно-белая монета, на которой пятна морей складывались в некое подобие мертвой ухмылки.
- Боже... да как вы в этой пустоте ориентируетесь... - проговорила Вера, не сводя глаз с Луны.
- Приборы, милочка, - сказал второй пилот.
- Приборы... как можно полагаться на них?
- Аппаратура, в отличие от человека, не ошибается. К тому же, мы летим на автопилоте.
- Романтика... - прошептала Вера, зачарованно глядя в пустое небо. - Даже не верится, что мы рядом с Землей. И как можно верить, что где-то там, внизу, есть наша Москва?
- Есть, милочка.
- Ну, тогда летите к ней. Удачи.
Вера покинула темную кабину пилотов, закрыла за собой дверь и уселась на то же место напротив Абдуллина. Тот почти не прикасался к шампанскому. Он мертво таращился в хвостовую часть самолета. Когда Вера снова села рядом с ним, он оживился, и в его глазах загорелся странный огонь. Вера, стараясь выглядеть как можно более вежливой, снова стала глядеть на него добрым взглядом, будто ожидая чего-то.
- Ты так и не ответила мне - можешь ли ты выпить со мной кофе в аэропорту?
- Боюсь, что нет. Рейс в Берлин, я уже говорила вам.
- Ах, ну да... И опять старик останется один ... Плохо, когда много денег. Друзей мало. Я имею в виду настоящих, искренних друзей.
Вера снова выглянула в иллюминатор и тихо прошептала:
- Вы хотели узнать обо мне... Хотели, чтобы я рассказала вам историю моей жизни...
- Да, конечно...
Вера с каменным лицом продолжала смотреть в небесную пустоту. Спустя минуту она зашептала, не отрывая глаз от иллюминатора:
- I was born in unfortunate family. Хотя, неблагополучная семья - это ещё мягко сказано. Я родилась в семье алкоголиков. Оба моих родителя пили, и пили много. Не выходили из запоев неделями, не работали. Я должна была расти как трава, сама по себе, - Вера иронически хмыкнула. - Но я не хотела этого. Я училась, и училась прилежно, успевала по всем предметам. Несмотря на те унижения, которые приносили мне мои родители, несмотря на то, что меня считали ребенком алкашей, я старалась. Я хотела вырваться с этого дна, я хотела покинуть тот слой, в котором я росла. Я училась изо всех сил, не покладая рук, я не уделяла внимания ничему, кроме учебы. Меня не интересовало все то, что интересует молодежь - гулянки, шашни там всякие... Это не входило в мой план побега от ужасной жизни. Только учеба, только старание.
Вера сделала большой глоток шампанского и продолжила, не отрывая взгляда от иллюминатора, словно она рассказывала свою историю не Абдуллину, а этому безмолвному небу:
- Я поступила на факультет международных отношений в МГУ. Я выучила пять иностранных языков - английский, немецкий, итальянский, польский и шведский. Украинский и белорусский языки я не считала за иностранные, а если с ними - то, получается, выучила семь языков.
- Ничего себе... - свистнул Абдуллин.
- Я окончила институт. И даже могла получить работу в немецком посольстве.
- И почему не получила?
- "Могла получить" ещё не значит, что работа для меня была. Ни в английском, ни в немецком, ни в итальянском посольствах. Если только поломойкой... Хм, интересно получилось. Столько лет лезла из кожи вон, трудилась, и вот на тебе - нет работы. А денежек-то не было. И вот, в один чудесный миг, я услышала о том, что в "Аэрофлот" требуются стюардессы от 20 до 45 лет, желательно со знанием иностранных языков. Сама не знаю, но меня туда будто потащила на аркане какая-то сила... Я немедленно устроилась работать стюардессой. Сейчас я четвертый год на этой работе...
- И не жалеешь?
- Ничуть. Хотя я и не работаю по своей специальности, учеба мне не зря далась - выучила пять иностранных языков.
Абдуллин пожал плечами и сказал:
- Ну, значит у нас разные понятия о хорошей работе?
- А вы, - Вера снова откинулась на спинку сиденья, держа бокал в руках, - думаете, что огромная зарплата - это критерий хорошей работы?
- Нет, конечно.
- Вот именно. Я довольна работой стюардессы. Единственное, что меня мучает - это мысли о моих родителях.
- Как? - ужаснулся Абдуллин. - Как тебя может мучить совесть за родителей? Они же... они были алкоголиками, подонками!
- Да, это так, - печально сказала Вера. - Но я их бросила - и это уже грех.
- Грех? А то, что они творили - это не грех?
- Конечно. Конечно, это паршиво, когда твои предки пьянствуют всю ночь и не дают тебе спать. Когда пропивают твои учебники (а было и такое). Когда они позорят, унижают тебя. Когда отец со своими собутыльниками обсуждает тебя совсем не как родную дочь. Когда они не ходят на школьные собрания. Но я не могу смириться с мыслью о том, что они, возможно, уже где-то бомжуют, валяются где-то пьяными, или вообще мертвы. Я их дочь, я связана с ними кровными узами. И совесть начинает грызть меня. Все-таки, Христос учил прощать. Конечно, я могу найти их, помочь им, напомнить им о себе. Они мне родители, какими они бы пьяницами не были. И я не должна отвечать злом на зло.
- Но в душе ты их простила?
- Да, конечно. Такое уж у меня доброе сердце. Но простить их по-настоящему, лицом к лицу, я не могу.
- Брось. Ты не должна.
- Нет, оставлять зло и ненависть в душе не стоит. Надо сбросить это, как змея сбрасывает старую шкуру.
Абдуллин пожал плечами. Он допил шампанское, с шумом поставил бокал на стол. Вера уже взяла бокал, но Абдуллин перехватил её руку и сказал:
- Нет, дорогая. Плесни-ка мне водочки.
Спустя десять минут пустая рюмка стояла по соседству с полупустым бокалом шампанского. Вера, выглянув в иллюминатор, вдруг заметила облака. Они мертвой, серой горой замерли вдалеке, точно горы в аду - серые, страшные. Могильное сияние, исходившее от них, заставило Веру подумать о чем-то вечном, непостижимом, недосягаемом. Эти облака, такие далекие от земли, казались такими же таинственными, как самые непостижимые истины в жизни. Как эти облака были невидимы на земле и открылись взору Веры лишь потому, что она поднялась на эту высоту на самолете, так и эти нерешаемые вопросы ей казались решаемыми только тогда, когда она сможет подняться на огромную нравственную высоту, достичь необыкновенной мудрости и душевного величия. Облака неподвижно, безмолвно высились вдали... совсем не те облака, что мы привыкли видеть на земле.
- А ты могла идти дальше, как я, - сказал Абдуллин.
- Куда - дальше? По карьерной лестнице?
- Естественно! Если честно, это грех - забывать про свои возможности, и быть какой-то самолетной официанткой.
- По-моему, вы просто хамите, - резко ответила Вера, не посмотрев на Абдуллина. - Я не официантка, и уж точно не низшее сословие. По крайней мере, мне тут нравится. Воздух - это моя среда, мой дом. В воздухе все просто и легко... На земле я этого не чую. А тут, в небесах... Тут свобода. Тут - независимость.
- Люди, которые хотят вырваться из нищеты... они просто рвутся к цели, как храбрый воин сквозь ряды врага. Согласись, воину глупо перебить половину неприятеля, и тут же сложить оружие. Ведь ты прошла половину пути. Ты получила образование, ты могла бы сделать себе карьеру, чтобы...
- Нет, - слишком грубо и резко ответила она. - Нет, я не желаю делать себе карьеру. Не хочу отказываться от человеческого.
- От чего?
- От человеческого. Женщина (с мужчинами это реже), делает страшнейшую ошибку в жизни, обращая все внимание только на карьеру. Ни детей, ни семьи, ни радостных ощущений... К годам эдак сорока эта тетка становится полуроботом, очкастой мегерой, имеющей кучу золота, но ни грамма счастья. И счастливых воспоминаний о прошлом...
- Не все так делают. Вера, будь умнее - уйди ты из этого "Аэрофлота". Ты можешь сделать себе доброе имя. Ручаюсь, я помогу тебе чем могу. У меня есть связи. Пять иностранных языков - не шутка ли? Международные отношения...
- А вы знаете, что мы видим, когда летим в Токио? - снова перебила его Вера.
- Что? Токио?
- Да. Когда наш самолет летит в Токио, мы частенько пролетаем над Фудзиямой. Самолет начинает снижение, и он слегка огибает эту гору, отчего появляется впечатление, что не мы облетаем гору, а она сама вращается на месте, как автомобиль на выставочном постаменте. Эта гора прекрасна. Её величавость и гордая красота неописуема. Она правильной конусовидной формы, слегка вытянута в вершине. Её подножие укутано снежным туманом, но вершина обнажена всегда. И даже там, в воздухе, откуда города, леса, реки кажутся такими тщедушными и мелкими, Фудзи остается такой же грозной, загадочной и безмолвной. Вы не представляете, как она величественна... как некая императрица-гора, властно возвышающаяся над всей Японией... - Вера немного помолчала, а после воскликнула немного визгливым тоном: - И после таких пейзажей сама мысль о каких-то там международных отношениях вызывает только отвращение!
- Ну... даже не знаю, что сказать.
- А Великий каньон в Аризоне?.. Мы плавно, неторопливо скользим по горячему пустынному воздуху, и даже солнечный свет словно окрашивается в красные, пустынные цвета... Два огромные крыла с трудом разрезают загустевший от жары воздух, а под фюзеляжем однородной плоскостью плывет желто-серая пустыня. Но вот под нами неожиданно появляется Каньон, столь неожиданный и глубокий, и кажется, что мы вот-вот в него упадем, что этот каньон никого не пропустит дальше своей каменистой бездны... - голос Веры стал настолько мечтательным и поэтичным, что у Абдуллина вся спина покрылась мурашками. - Мы летим над ним всего минуту-две, и в это время весь салон затихает, а к иллюминаторам прилипают по три человека - полюбоваться красно-буро-серыми, странными скалами, образованными слоями известняка и песчаника. А потом каньон уходит за хвост самолета, и мы снова плывем над равниной - безлюдной, одинокой. Посреди пустыни лишь изредка протягиваются тоненькие нити дорог, и уж совсем редко - крохотные заправки и забегаловки у дороги. И когда ты летишь над такой пустыней, ты думаешь - нет, это не современная Америка. Ты словно проваливаешься во времени, и кажется, что эти бензоколонки на самом деле салуны, и от них вот-вот поскачут во всю прыть лихие ковбои, погромыхивая револьверами в жарком пыльном воздухе...
Вера замолчала. И в эту минуту Абдуллину показалось - Вера самый счастливый человек во всей вселенной.
- Или Аляска. Рейс на Анкоридж. Летаем редко, но впечатления незабываемые. Под тобой проплывает та страна, которую воспевал Джек Лондон - холодная, безмолвная, полумертвая... Мохнатые хвойные леса, сахарно-белые вершины, голые скалы среди ледяных речушек... Один раз мы видели медведей - они рыбачили. Медведица караулила рыбу, изредка грохая лапищей по воде, а медвежата резвились неподалеку от матери... Мы видели лосей, северных оленей с гигантскими рогами, длинные собачьи упряжки. А ещё видели горное озеро - оно настолько чисто и прозрачно, что в нем отражается весь Божий мир, как в зеркале. Как будто два мира сливаются в этом озере, и поверхность этого озера - ось соприкосновения миров... Но холодом веет от Аляски - просто жуть. Не видела я в той природе иных цветов, кроме хвойно-зеленого, белого, серого и серебристого цвета озера.
- Ты красиво рассказываешь, дочка, - сказал Абдуллин. - Прям как будто сам там оказался. Вот, кажись, выгляну я сейчас в иллюминатор, и увижу в нем все, о чем ты рассказываешь...
- Да, господин Абдуллин. А вы мне про международные отношения говорите! Вы летали в Монреаль поздней ночью? Нет в мире более прекрасного ночного пейзажа, чем в Монреале! Мы всегда прилетаем в Монреаль ночью. Там так же темно, как сейчас в небе, но на земле - будто ковер из оранжевых камушков и цепочек, россыпь драгоценных камней по черной скатерти. Или как будто огромное войско, идущее во тьме с факелами. Это огни города. И вся эта россыпь огней простирается до горизонта... А вы мне про карьеру говорите! Вы летали над Калабрией, вы видели блеск её прибрежных вод? Вы видели розовый закат на Средиземном море, настолько величественный и таинственный, что кажется, будто там, на западе, рождается новый мир? Вы видели Кавказ из иллюминатора прогулочного самолета (я была на нем гидом, кстати). Вы видели Машук, Казбек, чьи верхушки покрыты снегом, под чтение стихов Лермонтова, так причудливо перемешивающимся с гуденьем винта? Я водила воздушные экскурсии для детей не только в России, но и в Китае, в Германии, в Италии. Я также была экскурсоводом у английских ребят, я рассказывала им о России, а летели мы тем временем над донскими степями. И - вы не поверите - они умоляли нас лететь и во второй, и в третий раз, и, взлетая, никак не могли налюбоваться видом из иллюминатора. И, будьте уверены, мне эти пять иностранных языков в тысячу раз нужнее тогда, когда я вожу экскурсии для иностранных детей, пусть даже раз в год. А вы говорите про эту гадкую, абсолютно бестолковую карьеру!
Вера разошлась. Закончив пламенную речь, сопровождаемую энергичными жестами, она допила шампанское, а после лихо тяпнула стопочку водки. Водка оказалась ядреной, и Вера здорово покраснела, будто съела целую головку чеснока.
- Вот он, мой дом, - она указала на иллюминатор. - А на Земле у меня есть съемная квартира. Но не дом. Вы меня понимаете?
Абдуллин многозначительно кивнул, выпил ещё водки, утер рот рукавом и сказал:
- Ну хорошо, сейчас ты живешь очень красивой жизнью. Яркой. Но семьи у тебя нет, не так ли?
- Нет. Если честно, я мужененавистница.
- Да неужели? - Абдуллин аж прижал руку ко рту. Лицо его при этом приняло наиглупейшее выражение.
- Нет, нет, я не совсем точно выразилась, - поправилась Вера. - Я могу быть очень хорошей подругой, у меня много друзей среди мужчин, одних только пилотов человек тридцать. Но... вот когда дружба становится более личной, когда мужикам от меня надо большего... вот тут я все прекращаю.
- Почему?
- Есть на то причины.
- Но ты ведь мне скажешь, что это за причины?
- Ммм... почему бы и нет?.. Я люблю мужчин как друзей, люблю душой. А когда должна начаться любовь сердцем, я просто пропитываюсь неприязнью к ним. Автоматически. Я, видимо, мало способна на любовь... Все потому, что однажды я забеременела от одного из них. Из-за чего он меня бросил. Я сделала аборт... и с тех пор я бесплодна.
Вера часто заморгала, отвернувшись к окну. Абдуллин погладил её ладошку и прошептал:
- Да... после такого кто угодно возненавидит мужчин. Но ведь не все потеряно, да?
- Когда мужчина просто дружит с тобой, он видит в тебе человека, он интересен тебе. Но потом он тебя любит... хотя, насколько мне кажется, слово "любит" неправильно. Правильно - "хочет переспать". И никакой дружбы здесь нет. Меня сделали бесплодной, я никогда не буду иметь своих детей... да и семьи тоже. Удел мой - летать да летать... до самой смерти.
- Не будешь ты летать до самой смерти... Вот проработаешь здесь лет эдак до сорока, я потом кому нужна будешь? Стюардессы нужны симпатичные, молодые. А если ещё и по-иностранному лопочут, так вообще нарасхват идут. Но женщины в возрасте тут не нужны, и ты прекрасно знаешь это. Куда вот ты пойдешь, когда тебе исполнится сорок пять лет?
Она отвернулась и иллюминатору. Её губы задрожали, лицо побледнело. И вдруг Абдуллин заметил, как из уголка её глаза сбежала крохотная блестящая слезинка.
- Вера? Ты плачешь?
И она, услышав слова Абдуллина, тоже осознала, что плачет. Она затряслась всем телом, убрала руки в ладони и зарыдала на весь салон. Абдуллин сел рядом с ней, обнял за плечи.
- Ты что? Верочка, что стряслось? Я что-то не то сказал, а? Вера?
- Нет, - выдавила она. - Нет, все нормально. Давайте-ка, я вам еще водки принесу.
Она вскочила, отбросила руку Абдуллина и побежала к мини-бару. Слезы все ещё текли из её глаз, не успевая высохнуть на щеках. Она взяла в руки графин, открыла его, и тут же уронила на пол. Графин раскололся. Вера заревела ещё сильнее.
- Да что с тобой такое? - Абдуллин подошел к ней. Вера несмело прижалась к нему, не переставая плакать. - Вера? Объясни мне, почему ты плачешь?
- Да так... ерунда. Ничего особенного.
Они снова сели за столик, друг против друга. Абдуллин, ничего не поняв, решил выпить остатки водки, стоявшей на столе. Вера утерла слезы рукавом.
- Вы знаете, - горьким голосом выдавила она. - За все то время, что я проработала стюардессой, я поняла одну вещь... Что небо - это такое место, где люди меняются. Вспомните Андрея Болконского на поле Аустерлица. Вспомните, о чем он думал, глядя в небо над полем боя. О том, что все ложно, все фальшиво, все мелочно... есть только это небо... Как с борта самолета все кажется крошечным - города, леса, поля - так и наша жизнь, наши проблемы кажутся нам такими простыми, ерундовыми, мелочными... Вот вы мне признались в том, что воровали, обманывали, не платили налогов. Вряд ли вы говорили это кому-нибудь на земле. Я сказала вам, что сделала аборт. Раньше я никому в этом не признавалась. Небо - это необычное место, здесь все видится нам как бы со стороны, здесь мы ни от чего не зависим. Потому нам и не страшно друг другу в чем-либо признаться. Можно даже сказать, что мы тут исповедуемся.
Вера немного помолчала, а потом вдруг сказала, глядя Абдуллину в глаза:
- Скоро я умру. Я больна, серьезно больна. Врачи нашли у меня новообразование в мозге. Я сама не знаю, как его заработала, но оно есть. Скоро мне умирать. Вот так.
Из её глаз снова покатились крохотные слезы. Вера поспешно стерла их и замолчала. Абдуллин посмотрел на неё широко раскрытыми, сочувствующими глазами, и Вере показалось, что выражение его глаз по-настоящему искреннее.
- Девочка моя... как же так, - зашептал он. - Боже, боже... Я тебе помогу. Позволь, только позволь мне отправить тебя в самую лучшую клинику в мире. Еще не поздно, это ранняя стадия... это еще только новообразование.
- Нет.
- Почему? У тебя будет рак, Вера! Это не шутки!
- Вот именно - что рак! Он неизлечим! Какого черта я должна издыхать на больничной койке как собака в подворотне! Зачем меня, кроме самой болезни, должны мучить ещё и врачи со своим лечением? Нет, не надо!
- Вера! Одумайся! Ты такая молодая! В твои годы я был просто переполнен желанием жить, творить, к чему-либо стремиться! Вера, доченька, ты должна все осознать, понять, как ценна наша жизнь, и всего лишь дать мне согласие - и я отдам тебя в руки наилучших врачей мира, я оплачу любую операцию и лечение! Дай мне хоть раз в жизни сотворить какое-нибудь добро!
- Нет! Не надо мне спонсора! Дайте мне спокойно умереть! Все равно меня в будущем ничего не ждет, нет у меня будущего. Сам же говорил - куда ты пойдешь, когда тебе будет сорок пять? Я прожила красивую жизнь, я жила настоящим, каждый полет я ощущала духовный подъем, детскую радость! Теперь мне ничего не надо!
- Но это же бестолковая жизнь! Летать, летать, летать! И зачем тебе надо было учиться, пробивать дорогу в жизни, убегать от страшного детства? Зачем?
- За мясом! Не твое дело! Я довольна своей жизнью, ты меня понимаешь? - она перешла на крик, и пилоты приоткрыли дверь, чтобы посмотреть в чем дело. - Добро он захотел сделать! В мире и без меня полно больных раком! Им помочь не судьба?
- И ты так легко сдашься? После тех усилий, что ты проявляла раньше? Ты просто боишься, конечно же! Ты неуверена в своем будущем, потому что привыкла жить сегодняшним днем. И ты сдаешься.
- Да, сдаюсь! Я отжила свое. У меня была яркая жизнь в последние четыре года, и мне этого достаточно. Я не прожигательница жизни, Бог меня не накажет. Он меня помилует только за то, что я умела видеть и ценить ту красоту, что он создал. Я видела весь мир, понимаешь? И жизнь моя не бестолкова! Я была стюардессой, я обслуживала пассажиров. Это ли не помощь обществу? Или ты думаешь, что только вы, олигархи да депутаты, служите народу, а простые шахтеры, строители, дворники - это бесполезные люди?
- Нет.
- Значит, свою роль я выполнила. Ежели не получится у меня быть матерью или женой, то и жить не обязательно. Я свое отжила. Если нет семьи, то нет необходимости жить до старости. Не стоит перегружать себя проблемами. Можно, в конце концов, умереть счастливой. Поэтому не надо меня лечить. Я должна просто умереть...
Абдуллин облокотился на стол и подпер подбородок рукой.
- Ладно, - сказал он, не меняя позы. - Раз у нас тут исповедь, то и я кое в чем признаюсь. Так случилось, что у меня немало недругов, которые желают прибрать мой бизнес к рукам. У меня много темных, криминальных делишек. И мне кажется, что в аэропорту я не смогу угостить тебя кофе или подарить цветы. Там меня встретят трое-четверо здоровущих парней с пистолетами за поясами. Они усадят меня в машину, увезут куда-нибудь подальше от чужих глаз, и... тебе все понятно. И я ничего не смогу сделать.
- Получается, мы в одном мешке, да? - спросила Вера, слабо улыбаясь обреченной улыбкой.
- Да. Я надеялся, что они не встретят меня, что я могу скрыться из Домодедово. Я подал им ложную информацию о том, что прибуду во Внуково, но они прознали. Я только что получил СМС-соообщение, - Абдуллин показал Вере телефон. - Теперь и я обречен.
Вера ничего на то не сказала.
- А здесь мы независимы, - вдруг сказала она после минутного молчания. - Тут, в небесах, нет ни моей болезни, ни ваших врагов. Тут мы как птицы. Вот бы здесь остаться навсегда...
Абдуллин встал со своего кресла и начал прохаживаться по салону.
- Выходит, мы оба обречены... - говорил он, измеряя салон шагами. - Но тут нас никто не может достать.
- Да, не может, - слабо улыбнулась Вера. - Но, боюсь, посадка через десять минут. Чувствуете, как мы снижаемся? Скоро мы будем в Москве.
- Не будем, - вдруг бросил Абдуллин. В его глазах загорелся какой-то странный, кровожадный огонь.
- Как это - не будем? Вот, выгляните в иллюминатор. Москва уже видна.
- Нас ждет смерть. Но мы не будем умирать на коленях перед нею. Мы не подчинимся её правилам. Ты не умрешь от рака, я не погибну от пули киллера. Смерть не заберет нас так, как ей надо. Когда я хотел помочь тебе с лечением, ты отказалась. Я впервые за свою ничтожную жизнь захотел сделать что-то доброе, сделать по своему желанию. Искренне. Я просто загорелся желанием помочь тебе, бедной стюардессе. Но ты отказалась. Я не смог сотворить добра. Значит, я способен только на зло. И я знаю, что мы сделаем. Я знаю.
Он пошел к мини-бару, осмотрел все бутылки, что были в коллекции - дорогие вина, долголетнее шампанское, коньяк, виски, ром, водка... Осмотрев весь ассортимент, он выбрал самую крупную бутылку шампанского, но открывать её не стал. Вера ничего не понимала.
- Вам штопора не надо? - озабоченно спросила она.
- Милая моя, - ухмыльнулся Абдуллин. - Ты же знаешь, что штопором шампанское не открывают.
Чартерный рейс номер 3448 приближался к Москве. Стрелка уровнемера снизилась сначала до показателя 3000 метров, затем, после команды занять посадочный эшелон, до 1000 метров. Самолет пробил тонкий слой облаков, зависший над подмосковными землями, и нос самолета уже смотрел на огромный круг огней города, очерченный кольцом МКАД-а. Чуть ниже и левее плыл огромный "Боинг", летевший из Пекина. Столица готовилась встречать гостей.
Абдуллин схватил бутылку шампанского за горлышко и решительным шагом пошел в сторону кабины пилотов. Вера сначала ничего не понимала, но потом до неё дошло, чего хочет Абдуллин. Он бесцеремонно распахнул дверь в кабину пилотов, спустя миг оттуда раздался звук глухого удара бутылки о затылок главного пилота. Второй пилот не успел даже понять, что происходит, как толстое стекло бутылки разбило ему все лицо. Он закричал от боли, но второй удар бутылки проломил ему череп. Вера вскочила и побежала в кабину. Абдуллин уже сидел за штурвалом.
- Ты что делаешь? Ты что делаешь? - воскликнула она, но Абдуллин только гаркнул:
- Молчи! Стой на месте! Я, кажется, сказал, что не собираюсь просто так отдаваться смерти. Сейчас мы отомстим, мы отомстим той стране, которая сотворила с нами такое. Сейчас мы ей отомстим!
- Нет, - сказала Вера. - Нет, не надо... Не надо этого делать... не надо!
- Заткнись! - Абдуллин плавно стал опускать штурвал вниз. Огни города становились все ближе и ближе.
- Три тысячи четыреста сорок восьмой! - верещал надтреснутый голос диспетчера в наушниках пилота. - Ответьте! Вы уже заняли положенный эшелон?
Земля приближалась, огни города становились четче. Голос в наушниках не умолкал, и Абдуллин попросту расколотил их о приборную консоль. Вера застыла камнем. Она не соображала, что делать.
- Не надо... нет... - уже шептала она. Абдуллин её не слышал. - Нет, причем тут страна, причем тут плохое? Ничего плохого она не делала!
- Шансы, что я попаду прямо в Кремль, невелики, - бубнил он. - Но город огромен. Куда-нибудь, да попаду.
Вера отошла от оцепенения. Самолет продолжал крениться, вазы попадали со столов, зазвенели бутылки из мини-бара. "Бутылки! Бутылки ещё остались!", - подумала она. Взглянув под ноги, она увидела ту самую бутылку, которой Абдуллин размозжил головы пилотам. Она подняла её. На толстом зеленом стекле бутылки оставались волосы, кровь и крохотные кусочки черепной кости.
- Сейчас вы получите! Вы просто так меня не изведете!
- Нет, нет - вдруг сказала Вера за его спиной. - Получишь ты, а не они.
Абдуллин не слушал её, лишь краснел от напряжения и злобно хохотал, ведя самолет на верную смерть. Вера взмахнула бутылкой - Абдуллин затих, выпустил штурвал из рук. Она пробила ему череп, как и он - пилотам.
Самолет уже падал. Выло множество сирен, горели десятки лампочек, предупреждающих о катастрофе. Москва приближалась. Вера схватила Абдуллина за подмышки, сбросила его на пол рядом с телом главного пилота. Теперь на борту самолета была лишь она. И автопилот.
- Прости меня, Господи, - прошептала она. - Только не дай мне растеряться.
Вера на удивление спокойно, плавно потянула штурвал на себя. Клюв самолета снова задрался наверх, но после самолет опять потянуло вниз. Вера повернула штурвал вправо - и самолет легко, без усилий, ушел в сторону.
- Главное - лишь повернуть самолет в сторону от города. И пусть себе падает... - шептала она. Самолет действительно развернулся вправо, и продолжал свое падение. Но падал он не на Москву - он падал в сторону. Стрелка уровнемера опустилась до 500 метров. Внизу появились слабые, едва заметные огни дачных поселков.
- Прощай, моя любовь, - сказала Вера, выпуская штурвал из рук, давая самолету упасть в безопасное место. - Прощай, небо. Ты - любовь всей моей жизни.
Когда самолету оставалось до земли двести метров, и когда несколько человек уже заметили пикирующий из темного неба самолет, вся жизнь пронеслась у Веры перед глазами.
Она увидела Фудзияму, окруженную туманом. Она увидела огни ночного Монреаля и Великий каньон, увидела вековые хвойные леса Мичигана и бескрайние просторы Поволжья, увидела древние и мудрые Кавказские горы и вечернюю панораму Лондона, вспомнила аэропорт Логана в Бостоне и Ле-Бурже в Париже. Она увидела прекрасный розовый закат на Средиземном море, холодные воды Невы и просторы Карибского моря. Ей вспомнились Сидней, Рим, Токио, Вашингтон, Дели. Не вспомнила Вера ни своего первого поцелуя, ни первых материнских ласк, ни своей школы, учебы в университете. Лишь одно только небо... как в "Войне и мире". Небо, и те виды, что открываются с самолета на землю...
- Прощай, прощай. Я не зря прожила жизнь. Прощай, спасибо тебе...
Огоньки дачных поселков были все ближе. Вера закрыла глаза.
Спустя секунду самолет воткнулся в снежный покров на лесной опушке. Вспаханный его носом снег рассыпался на тысячи мельчайших снежинок и панически закружился в воздухе, будто не понимая, что его потревожило. Сначала что-то загудело, раздался оглушительный треск, а после - взрыв. Тучи снега бросились во все стороны от огромного котлована, где полыхал погибший самолет... Полет закончился нормально.