Она смотрит мне в глаза и ждет. Я думаю, думаю, думаю. Думаю, что сейчас я опять скажу что-то не то, она развернется на каблуках и пойдет в сторону метро. И тогда я потеряю ее навсегда. Замедленная съемка: действие в кадре медленно разворачивается, но внимательный зритель уже давно понял, что к чему. Сейчас будет развязка. Ожидаемая. Я говорю:
- Извини, так будет лучше. Наверное.
Она поворачивается и уходит. В этот момент я умираю.
Если пресловутую пленку отмотать назад, то я стою на одной из смотровых площадок в Москве, мне двадцать один и сейчас, в данную минуту, я чувствую себя абсолютно счастливой. До этого момента я никогда не испытывала ничего подобного. Разные чувства и оттенки настроения, но подобного - никогда. Ощущения были потрясающими. Как будто ты подскочил на огромном батуте и, против ожидания, не полетел камнем обратно, на сетку, а продолжаешь лететь вверх, все выше и восторг смешивается с состоянием абсолютной свободы. За спиной вырастают огромные мощные крылья и ты хочешь отдавать, отдавать, отдавать всего себя миру...
Передо мной стояла она. Небольшого роста, челка падает на глаза, темные длинные волосы, джинсы и джинсовая куртка. Смущенный взгляд. Она, наверное, всегда так реагирует на незнакомых людей. Новое для меня чувство абсолютного счастья, как бочка с медом ложкой дегтя, разбавил еле заметный страх сделать что-то не так и тем самым потереть ее навсегда. Я нацепила наскоро слепленную улыбку, одну из самых невинных и безобидных, вроде как сама смущаюсь, протянула руку:
- Наташа, - мягким голосом, чуть с придыханием сказал я.
- Анна, - улыбнувшись, ответила она и протянула мне руку навстречу. В этот момент я поняла - все, контакт есть. Бояться больше нечего. Когда наши руки соприкоснулись, то у нее оказались сухие теплые ладони, но рукопожатие было робким.
- Вы так и будете смотреть друг на друга? - прервал мой полет Томилин. - Пошли уже.
Мы перешли на другую сторону проспекта Мира и пошли в сторону центра. Томилин изредка переговаривался с Аней, она, смущаясь, отвечала ему, а я себя чувствовала здорово лишней рядом с ними.
Томилин - это кот. Я ненавижу котов. Я люблю собак. Анна котов любит, что не есть хорошо для тех, кто любит собак. Это арифметика жизни. Томилин недоволен, что я иду рядом и молчу. Ему было бы лучше, если бы я сидела дома и покорно ждала его звонка. Томилин нагулялся бы с какой-нибудь девушкой, благо этими девушками полна вся его записная книжка, получил бы свою долю приключений, пришел домой, закурил и в хорошем настроении позвонил бы мне. Я бы ответила ему: оп-па, кто звонит! Я каждый раз очень удивляюсь его звонкам. На том конце провода по привычке бы удивились в ответ. Разговор продлился бы не больше чем пять минут и трубки были бы обоюдно положены по договоренности "кто быстрее". И я бы ждала его звонка еще неделю, а может меньше. Как повезет.
Я делила свое время по периодам меду томилинскими звонками. Эдакий календарь по телефону. Сегодня был красный день, обведенный мысленно фломастером - я, Томилин и девочка Аня шатаются по улице. Аня курит, как паровоз, иногда вставляет фразы. Томилин нервно посматривает на меня и представляет себе в мечтах, как я говорю: извините, ребята, совсем забыла, у меня ж деловая встреча... И убегаю к чертовой матери из их поля зрения. Я продолжаю делать вид, что не замечаю бегущей строки на томилинском лбу. Весь этот немой спектакль длится около двух часов, после чего мы с Томилиным провожаем девочку Аню до ее ветки, сажаем в поезд и машем ручкой.
- Ну и что у нас с настроением сегодня? - раздраженно спрашивает он, когда поезд с Аней улетает в темную кишку метро. Если пригласить переводчика, то получаем: какого черта ты мне весь вечер испортила.
- Не знаю, я ее стесняюсь, - начинаю я нести ахинею.
- Вижу. Ты вообще очень стеснительная, - сдается Томилин. Ну, давай что ли. Я позвоню.
Он позвонил через месяц. Сказал, что хочет сходить на какое-то очень глупое кино. Томилину сопротивляться было невозможно, мы поплелись в кинотеатр, где администрация свято соблюдала лучшие традиции советского сервиса. Усевшись в жесткие кресла перед началом сеанса, мы замолчали. Мне нечего было сказать Томилину, а он, в свою очередь, сам плохо представлял, зачем вытащил меня в кино. Сеанс начался. Мы сидели все полтора часа, не смотря друг на друга и не разговаривая. Когда свет зажегся, Томилин молча встал, натянул куртку и пошел к выходу. Я все еще продолжала сидеть, по инерции водя пальцами по пустой бутылке из-под пива. Мне было совершенно непонятно, что делать с Томилиным дальше. Я не любила историй, которые заканчиваются ничем.
На улице я еле догоняю его, он как всегда идет быстро, но в этот раз как будто убегает от меня. Я впервые в жизни позволяю себе схватить его за руку и остановить. Он резко поворачивается.
- Что происходит? - говорю. - Ты чего такой странный?
- Я завтра уезжаю, - отвечает он ровным голосом.
- Насовсем? - глупо таращусь на него я.
- Я бы хотел насовсем.
- Ну, ты хоть любишь ее? - в сотый раз спрашиваю я его и вопрос получается какой-то жалкий. Я знаю, что он мне ответит тем же ровным голосом, но он молчит.
Я молчу тоже, потому что знаю - Томилин ничего и никогда не может сказать наверняка. Коты идут куда хотят и не спрашивают себя зачем они это делают. Я отпускаю его руку и мы идет вдвоем до метро, спускаемся вниз и быстро попрощавшись, расходимся, как всегда бывало. В разные стороны.
Томилина я с тех пор никогда не видела. Он больше не звонил, а мне было стыдно выспрашивать через общих друзей о нем. Календарь сбился, красных, обведенных фломастером чисел, больше не было. Жизнь напоминала бардак без дат и событий. Наступила осень.
Анна сидела на лавочке в одном из московских скверов и рассматривала свои ладони. Недавно в метро она подсмотрела, как рыжая, очень эффектная девушка, чуть покачивая головой туда-сюда разглядывает свои руки, изредка трясет ими, будто смахивает воду. Все это смотрелось очень чудно. У девушки были тонкие кисти и изящные длинные пальцы. Аня вышла на своей остановке, а девушка поехала дальше. После этого Анечка трясла руками постоянно, думая, что шарм девушки передастся ей вместе с этими движениями. Я сидела рядом с ней и смотрела на ее вполне обыкновенные руки и курила подряд третью сигарету.
- Хочешь, я прочитаю тебе новое стихотворение? - спрашиваю ее. - Я вчера написала.
- Мне не нравятся твои стихи, не надо читать, - честно отвечает девочка Аня и я ценю ее за правдивость, которая в ее годы зовется непосредственностью.
- Что тогда делать будем?
- Мне Томилин звонил на прошлой неделе.
Я не люблю, когда мне напоминают о прошлом без предупреждения, но девочке Анечке я прощаю этот казус. И тут же включаю уши.
- И? - спрашиваю. - Что сказал? Как он там?
- Хорошо у него все, - заявляет мне Анна голосом, которым говорят "вы уволены" и вопросы отпадают сами собой.
- Ясно, - говорю. - Так что делать-то будем?
- Мне деньги нужны. Я к нему поеду.
Я посмотрела на нее, молча достала четвертую сигарету, помедлила, зажгла ее и сунула ей в рот. Потом зажгла себе и мы сидели и думали каждый о своем. Вернее, об одном, но по-разному.
Анна лежала на разобранной кровати, задрав ноги на стену и курила противные ментоловые сигареты. Из дырявого носка торчал большой палец, и Аня крутила им и ковыряла дырку в обоях. Музыка из старых советских колонок с динамиками в три больших тарелки заставляла стекла плясать в рамах. Я влетела в комнату и встала в позу буквы Ф.
- Я же просила так громко не включать! - попыталась переорать я очередной хит. - Вот и давай тебе ключи, всех на уши ставишь.
- У меня есть новости - орала она мне в ответ, - плохая и еще плохая. Тебе с какой начинать?
- Выбор, однако, невелик, - севшим голосом невразумительно вякнула я, разматывая шарф и снимая зимнюю дубленку. - Со второй плохой давай.
- Тогда плохая вторая, - громко и торжественно кричала она через долбящие звуки, размахивая руками в такт, - я уезжаю. Через неделю. Ура!
Я обреченно смотрела на нее, не веря, что она может вот так просто это сказать. На ум сразу пришла сценка из "Лолиты", момент, когда Гумберт понимает, что Лолы нет, она сбежала или ее украли. Но она ребенок, она все может.
- И вторая, которая первая, которая плохая, - обезьянничала она. - Я тебя бросаю!
В тот же момент она кинула вверх связку ключей от моей квартиры и захохотала. Я бросила дубленку на пол и пошла на кухню. За окном шел снег. Какое-то время я смотрела, как падают снежинки, потом подула на стекло и написала на нем "Т-Н". Хлопнула входная дверь и я вздрогнула. Через стекло я видела, как она бежит по дорожке от моего дома к остановке, подпрыгивая. Мне показалось, что я за решеткой. И всегда останусь здесь. Голубая куртка удалялась все дальше. Я приложила руку к стеклу и стояла так до тех пор, пока снежинки не начали танцевать в свете фонаря, который в наглую заглядывал мне в окно.
Она не уехала. Почему, я не знаю. Мы еще несколько раз виделись с ней, но ничего вразумительного от нее я не добилась. Почему не уехала, что с Томилиным и нужна ли я ей: на все один ответ - молчание. Иногда мне казалось, что она неосознанно копирует томилинские движения, повторяет его слова или пытается приписать себе его жизненный опыт. От встречи к встрече мы все больше тяготились друг другом. От Томилина она переняла и ту самую нерешительность, которая так долго держала меня за горло. Однажды мы шли с ней по переходу, в котором каждый раз расставались с Томилиным и она спросила меня:
- Ты любила его? - вот так сходу, без предисловий.
- Да, - ответила я, не задумываясь.
- Я так и думала, - только и сказала она. - Ты монстр.
- Почему это я монстр? - удивилась я, но мне становилось все интереснее.
Она остановилась и посмотрела туда, куда обычно убегал Томилин. Быстрым шагом и не оглядываясь. Я сама не раз, идя по этому переходу, смотрела так же, как и она. Представляла его спину, волосы, удаляющуюся фигуру.
- Ты монстр, продолжала она, не глядя на меня, - потому что ты его не любишь, как я, а говоришь, что любишь.
- Ну, Анька, ну ты что! Томилин где-то жизнь прожигает, а мы будем из-за него слезы лить? Что ты говоришь?! Эты мое чудо...- попыталась я обнять ее.
- Пусти! - вырвалась она. На нас уже обращали внимание.
- Ань, ну сама посуди, ну кто он тебе? Просто знакомый...
- Ты хоть веришь в то, что говоришь? - выкрикнула она. Чувство дежа вю наотмашь дало по лицу. Томилинские фразочки. Я разозлилась.
- И что, что теперь? Коллективное самоубийство с честь его величества? Дура.
Ее губы дрожали. Вдруг я поняла, смотря на всю эту сцену будто со стороны, что я никогда не любила Томилина. Больше того, я никогда не любила ее, потому что я думала, что это она проводник или заменитель Томилина. Но самое неприятное заключалось не в этом. Я так же поняла, что если она сейчас развернется и уйдет, то я никогда не пожалею о ней.
- Я ухожу, - ей важно было сказать это первой. Я понимала ее.
- Извини, так будет лучше. Наверное.
Она даже не сказала мне "до свидания". В этот раз ноги сами понесли меня прочь от нее, от ее жизни, ее переживаний, ее колеи, в которую я свалилась на полгода, того не желая и не осознавая, что я делаю. Отдаляясь от нее, с каждой секундой, с каждым шагом, я чувствовала, что умираю, но умирала не я, а та оболочка, которая впитала в себя всю то, что случилось со мной за эти полгода. Умерла вся та путаница, череда неотвеченных вопросов, поставленных передо мной Томилиным, придуманная привязанность и искаженная любовь. Откуда-то брались силы, и я знала, что дальше со мной ничего уже не случится. Это было последнее, что судьба преподнесла мне в виде личного испытания. Дальше - только легче. Я шла и рыдала взахлеб, потом смеялась и опять рыдала. Меня не страшила тушь, давно потекшая с густо накрашенных ресниц, меня не пугала долгая дорога домой, я не была смущена. Вдруг показалось, что все, что со мной могло произойти - произошло. Я села на ступеньках эскалатора, спрятала лицо в ладонях. В ушах стоял звон. "Не думать, не думать, просто какое-то время - не думать", исчезнуть, не появляться, гулять вволю по параллельным путям, искать счастье, чем же еще заниматься?..
Позже, когда жизнь моя постепенно образовалась, я пыталась вспомнить наши встречи, разговоры, наши ночи, но ее голос, оттенки настроений, дни с ней размылись, кое-что стерлось напрочь из памяти. Помню только ощущения от нее, сидящей рядом со мной в кафе и обсуждающей всякую ерунду. Тогда я сказала себе, что, наверное, пора остановиться. Вот же оно, то, что так долго искалось. Сидит напротив, пьет отвратительно приготовленный кофе и разговаривает со мной. Я решила тогда, что мы должны быть вместе и меня в последнюю очередь интересовали ее планы относительно моей персоны. В тот день, после ее "я ухожу", в вагоне метро, уже как час пьяная и зареванная, я пыталась представить ее лицо, в деталях, со всеми подробностями и уже тогда знала, что с завтрашнего дня оно начнет стираться из памяти. Но останется ощущение пустого места рядом. И не будет человека, для которого хотелось быть лучше, умнее, красивее, хотелось быть тем, чем быть в принципе невозможно - совершенством. Через нее - для Томилина.
Когда я доехала до дома, то часы врали, что на дворе половина третьего. Кое-как открыв дверь, на ходу скинув туфли и кинув куртку на пол, я поплелась на кухню, открыла морозилку, достала бутылку водки и присосалась к ней, как пиявка к розовой коже. Снег не шел, его не было вообще. Начиналась весна.