Августовская ночь, темная, холодная и звездная тихо вошла в город, разогнала по домам подвыпивших граждан и собачников, проводила в депо последние трамваи, погасила фонари вдоль проспектов и выпустила с низин, рек и речушек стелящийся белесый туман. Лишь иногда проносились по спящему городу машины, да падали с черного неба в мутный омут тумана звезды. Окна в каменных коробках домов уже давно погасли, и в квартале на углу Северного и Гражданки светился тусклым желтым огоньком лишь один маленький прямоугольник на втором этаже пятиэтажной "хрущевки". В своей "гостиной" при свете толстой белой свечи полуночничали три сестры-старухи: Тоня, Клава и Глаша. Старшая - с кукольным личиком, завитыми волосам и неестественно зелеными глазами - наматывала нить на большой клубок и читала вслух толстую книжку с пожелтевшими страницами. Прялка средней сестры уже давно остановилась, и она, устало положив руки на колени, слушала Антонину. Большая брошка у ворота цветастой Клавиной блузки поблескивала и переливалась в неверном свете свечки. Глафира - темной кожей и злыми глазами напоминавшая Бабу Ягу - пристроившись на диване ровненько за спиной Тони, вычесывала маленьким костяным гребнем шкуру своего зверька по имени Хомочка, иногда бормотала ему что-то странно-нежным голосом, потом резко вскидывала голову и смотрела в темное окно, где Тонино отражение все также мерно и неторопливо мотало пряжу. Голос старшей сестры звучал монотонно и равнодушно:
"- Тота, Тоточка, ты где? Иди скорей домой... Опять загуляла, негодница. А Мариночке потом беспокойство, потомство этой гулены пристраивать. Тота! Тота! Нет, не идет. Ну, и ладно, не ночевать же мне на лестнице. Старая я уже всю ночь кошку караулить. Это не шуточки, до девяноста трех годков дожить. Сама не понимаю, как доскрипела, дотянула. Пора уже мне к брату и отцу на кладбище. Заждались они меня там. Соскучились, - старуха замолчала и уставилась в маленькое лестничное окошко. Там рыжим маяком светился фонарь на автомобильной стоянке, да в черном небе мигали бледные звезды. Холодно. Одиноко. Столбы вдоль проспекта как кресты на заброшенном погосте. Старуха вздохнула и продолжила монолог:
- Никому я не нужна. Одна Мариночка из-за меня беспокоится. Приезжает, навещает... Спасибо ей... Если б не она, так и совсем бы я с тоски подохла... А Мариночка то одно закажет вышить, то другое... Так и проходят дни... Мне, старухе мало надо... Только б нужной кому-то быть... А без этого уж давно костлявая бы меня себе прибрала... Припрятала бы в землю сырую..."
Антонина замолчала и уставилась перед собой невидящим взглядом. Руки привычно скользили по клубку, наматывая виток за витком грубую колючую пряжу. Клавдия подождала немного и нетерпеливо окликнула старшую сестру:
- Ну, а дальше? Дальше-то что?
Тоня молчала. Тогда Глаша запихнула зверька в клетку, встала тихо с дивана, и бесшумно, описывая непонятный круг, подошла к старшей сестре. Та по-прежнему мотала нить и смотрела перед собой, не замечая и не слыша ничего. Глафира остановилась рядом с Тоней в странно-напряженной позе, внимательно следя за мелькающими руками сестры, а на губах постепенно проявлялась хищно-торжествующая улыбка, обнажая не по возрасту белые зубы. Клавдия вдруг подскочила, шумно и резко, размахивая фалдами разноцветной юбки, подошла к сестрам и громко зашептала:
- Ну, дальше-то что, Тонюшка? Читай давай.
Тоня молчала. Тогда Глафира протянула тонкую высохшую ручку к нитке, сжала ее пальцами и, улыбаясь также неприятно, спросила у Тони:
- Слышь, Тонька, ты читать-то будешь? А? Клавке-вишь не терпится.
Нитка натянулась, сжатая пальчиками Глаши, Тоня дернула ее нетерпеливо, почувствовала, что дальше мотать не может, перевела взгляд на сестер и неожиданно громко и отрывисто сказала:
- Темно-то как там.
- Где? - испуганно выдохнула Клава.
Антонина молчала.
- Ты о чем, Тонюшка? - прошептала средняя сестра, отодвигаясь от старшей.
- О тьме... впрочем, не слушай меня, глупости я болтаю...
- А ты, значит, темноты стала бояться? - вкрадчиво поинтересовалась младшая сестра, перебирая нитку с Тониного клубка темными тонкими пальцами.
Антонина опять ничего не ответила.
- Тонюшка, ты заболела? - заволновалась Клава, замахала руками, затопотала ногами. Брошка на ее вороте блеснула рыжим сполохом.
- Наверно, - согласилась Антонина.
- Может, чаю с медком тебе налить? - заметалась по комнате пряха. И снова замелькали по стенам яркие отблески от ее брошки.
Но старшая сестра как будто не слышала вопроса.
- Оставь ее, Клавка. Не видишь, не в себе человек, - с усмешкой произнесла Глафира, отбирая у Тони клубок.
Антонина безропотно отдала шерсть, потом глянула себе на руки, увидела, что они свободны и полезла в карман за беломориной. Щелкнула зажигалкой, затянулась.
Клавдия отодвинулась от сестры и тихо заворчала:
- Опять в комнате куришь? Пряжа потом дымом вонять будет.
- Оставь ее, - сердито зашипела Глаша, доставая из кармана темно-коричневого платья маленький ножичек и примеряя его к нитке.
Клавдия испуганно вжала голову в плечи и отбежала к своей прялке, бормоча себе под нос что-то про острые предметы и дурной характер младшей сестрицы. Антонина не слышала ее ворчания, и не видела манипуляций Глафиры. Медленно обошла старшая сестра комнату, внимательно разглядывая обои в цветочек, как будто искала в них что-то очень важное. Потом остановилась у окна, зажала беломорину в зубах и замерла.
Белое облако тихо стелилось по двору, и от этого казалось, что темные силуэты деревьев парят в воздухе. Ни огонька, ни дуновения ветерка, ни звука - в узком дворе были лишь ночь да туман.
Бесшумно ступая, Глафира вслед за сестрой описала круг по комнате, встала за спиной Антонины и прошептала едва слышно:
- Тонь, а можно я ее...
- Да... да, - рассеянно бросила Тоня, потом резко подняла голову и повернулась к младшей сестре, - что можно? Ты о чем?
Глаша улыбнулась насмешливо, перерезала нитку своим ножиком и протянула старшей сестре клубок:
- Ее можно. Отрезать. Слишком уж большой клубок получился.
Антонина несколько секунд молчала, разглядывая сестру, а потом пожала плечам и отвернулась к окну.
В комнате стало тихо. Клавдия жалобно смотрела в спину старшей сестрицы, Глаша снова играла клубком, демонстрируя обрезанный кончик нити, потом бросила его на пол и уселась на диван. Пряха вздохнула и пробормотала:
- А что уж плохого-то, что клубок большой. Пусть бы был. Я люблю, когда клубки большие. Их обычно долго прясть приходится. Не за раз...
Глафира засмеялась, противно и неестественно, потом поцеловала сквозь прутья решетки своего любимца прямо в мокрый черный нос, и бодро, как девчонка, убежала в комнату, служившую старухам спальней. Охая и качая головой, вслед за сестрой пошла Клавдия.
Оставшись одна, старшая сестра оторвалась от окна, подняла клубок с пола, взяла кончик нитки, намотала его на палец. Глядя на нить, коловшую ей кожу маленькими иголочками сора, так и не вычесанного Глафирой из кудели, Антонина равнодушно пробормотала:
- Все как всегда... как всегда...
Потом старуха достала новый, еще совсем маленький клубок из своего комода, уселась за стол, придвинула поближе свечку и снова начала сматывать пряжу. Руки ее привычно делали виток за витком - аккуратно, ниточка к ниточке, а глаза скользили по странице старинной книге. Потрескивала свеча, да шептала тихонько Антонина:
- Скоро я вырасту, стану большим, и тогда они у меня получат... Гады, гады... Ненавижу, ненавижу... Пусть бы они все заболели и умерли... Ненавижу, ненавижу...