Килеса Вячеслав Владимирович : другие произведения.

Провинциальные рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ВСТУПЛЕНИЕ
  
  Возможно, правы скепќтики, утверждая, что ноќвое - это хорошо забыќтое старое, - и тогда окажется, что "Провинциальќные рассказы" вслед за миллионами других книг повествуют об извечных силах - голоде, страхе, любви, - движущих миќром и людьми и заставќляющих совершать постуќпки, приводящие к разќличным, порой неожиданќным результатам.
  "Провинциальные расќсказы" названы так не поќтому, что основные собыќтия происходят в провинќции, - хотя и это имеет место. Суть в том, что действующие лица сборќника обладают, как праќвило, провинциализмом мышления, т. е. делят мир только на черно-белые полосы; уверены, что их существование имеет высший смысл и покоќится на чем-то вечном, будь то государство, три слона или божья милость, и, внешне соблюдая моральные нормы, легко прощают себе - но не другим! - разнообразные грехи. В провинции живут напоказ, а не для собственного блага, и гоќтовы подчиниться даже тому решению большинства, которое затруднит их существование.
  Надеюсь, что читать сборник будет легко и интересно. Запутанность сюжетных линий держит в постоянќном напряжении, не позволяя оторваться от страниц, пока не выяснится, чем же завершилась история, приключившаяќся с героями рассказов "Однажды в санатории" и "Как-то в Одессе", удастся ли выпускнику профтехучилища бесплатно прокатиться на поезде и куда заведет путаница Виктора Боќрисовича и Виктора Сергеевича...
  В "Провинциальных рассказах" много смеха. Смеются герои, смеются над героями, - и только иногда, как, наприќмер, в рассказе "Сапоги", мелькнет мысль: а не является ли смех тем, чем оканчиваются загоняемые в глубь души слезы?!
  Социологи утверждают, что самыми модными жанрами для нынешней публики стали детектив и любовный роман. Поэтому неудивительно, что открывает сборник серия рассказов, соеќдиняющих воедино традиции 0'Генри и Конан Дойля, плавно переходя затем в рассказы "Светлячки", "Приезд незнакомки", "Там, за горизонтом", "Невиновные", написанных в стиле ретро.
  Во все времена и при любых режимах государство беспоќщадно не только к врагам, но и к своим подданным - и в первую очередь к тем, кто неспособен себя защитить, т. е. к старикам и детям. Именно они становятся первыми жертваќми в период войн, революций, перестроечных и иных социальќных катаклизмов, - и в качестве наглядного примера помеќщены в сборник рассказы "Расстрел" и "Сухари".
  Говорят, что горе появляется там, где много ума, - а ум предполагает умение серьезно и глубоко думать: о вечном и земном, о смысле жизни, о судьбах других, иногда отделенных от тебя веками, людей. В произведениях подобной темаќтики главное не сюжет, а мысль, - что и превалирует в расќсказах "Девушка" и "Песня", где автор пытается размышќлять о несбывшемся - "прекрасном олене вечной охоты", - и о тонкой грани, лежащей между поступком и подвигом.
  Человеку мало посадить дерево, воспитать ребенка и наќписать книгу: ему необходима уверенность в правильности собственной жизни, то есть, что дерево вырастет и принесет плоды, ребенок станет продолжателем рода, а написанная книга запомнится и порадует читателя. С надеждой на посќледнее я заканчиваю вступление, потому что человеку приќнадлежит только то, что он отдал другим: и дай Бог, чтобы это было удовольствие, а не скука!
  
  ВЯЧЕСЛАВ КИЛЕСА.
  
  
  ВЗЯТКА
  
  С утра в ГОВД выдавали зарплату и в праздничной сумаќтохе дежурный Ноцкий не сразу обратил внимание на худого, одетого в потрепанную одежду старика, беспомощно тыкавќшегося в вестибюле.
  - Чего вам? - окрикнув старика, сурово спросил Ноцќкий. Посетителей он недолюбливал, полагая, что, кроме суеты и напряжения сил, ничего они в деятельность дежурной части не привносят.
  - Мне бы товарища Ласкина! - умоляюще попросил старик.
  - Этаж второй, кабинет третий, - поняв, что старик приќшел нарушать не его спокойствие, облегченно сказал Ноцкий и открыл тумблером ведущую наверх дверь.
  Начальник следственного отделения Ласкин обсуждал с начальником ОБХСС Пятаковым провал уголовного дела по спекуляции, возвращенного судом на доследование. По мнеќнию собеседников, главной причиной данного казуса явилась активность адвоката Петрищева - дельца, махинатора и, по слухам, отпетого взяточника, сумевшего торпедировать ряд следственных доказательств различными процессуальными ухищрениями. Начальники отделений негодовали и строили планы мести, поэтому, когда старик, постучавшись, робко воќшел в кабинет, их реакция была одинаковой: "Мы заняты!".
  - Я на минутку, - пролепетал старик. - Вы помните меќня, товарищ Ласкин: в прошлом месяце допрашивали об аварии?
  - Какой аварии? - нахмурился Ласкин, всматриваясь в старика. - Ах, да, вы своим "Москвичом" на проезжей части насмерть сбили совхозную корову. Вы еще ущерб совхозу возмещать отказались.
  - Да, да, - закивал головой старик. - Семьсот рублей совхоз захотел. А кто за ремонт "Москвича" девятьсот рублей мне вернет? Корова сама виновата, правила движения наќрушила.
  - Вы могли предотвратить столкновение: экспертиза это доказала, - сердито разъяснил Ласкин. - Но что вам нужќно? Дело давно в суде.
  - Да, да, у меня на завтра повестка, - угодливо заулыќбался старик. - Тут другая штука. Мне адвокат мой Петрищев пообещал: если я сегодня тысячу рублей ему принесу, то на суде от денежных затрат меня освободит.
  Начальники отделений переглянулись.
  - Присядьте, - вежливо предложил Пятаков, беря иниќциативу в свои руки. - Как ваша фамилия?
  - Мещеряков Иван Тимофеевич, - уловив заинтересованќность служителей закона, с достоинством произнес старик и опустился на ближайший стул.
  - Прекрасно, Иван Тимофеевич, - бодро произнес Пятаќков. - Когда должны отдать деньги?
  - Договорились в шестнадцать часов встретиться на трамќвайной остановке возле универмага, - доверчиво объяснил старик.
  - Та-а-ак! - потер ладонями Пятаков. - Деньги у вас с собой: номера бумажек переписать?
  - Какие деньги? - изумился старик.
  - Тысяча рублей, которые вы Петрищеву отнести собиќраетесь, - уточнил Ласкин.
  - Что вы! - всплеснул руками старик. - У меня такой суммы никогда не имелось. Я зачем к вам пришел: попросить, чтобы адвоката посовестили или напугали, и он бесплатно все уладил.
  - Ах, вот как... - уныло протянул Ласкин. - Попугать нетрудно, только вряд ли это для вас полезным окажется.
  - Что тогда делать? - растерянно воскликнул старик. - Получается: некому за меня перед судьей и совхозом застуќпиться?!
  - Посмотрим, посмотрим, - задумчиво проговорил Пятаќков и, обратившись к старику, попросил: "Побудьте, пожаќлуйста, в коридоре".
  Едва за стариком закрылась дверь, Пятаков повернулся к Ласкину:
  - Предлагаю сложиться и дать Мещерякову тысячу рублей, пусть несет их Петрищеву в качестве взятки. После изъятия деньги по расписке вернем владельцу: через Мещеќрякова нам.
  - Не хватит у нас денег. И вообще... - поежился Ласкин. -Меня без зарплаты жена и на порог не пустит.
  - Не волнуйся, к вечеру все закончим, - убеждал Пятаков. - Когда еще представится случай адвоката с поличным поймать?! И от Петрищева избавимся, и годовые показатели по взяткам улучшим. Недостающую сумму дособираем: я - в своем отделении, ты - в своем.
  - А если старичок деру даст с нашей зарплатой? - сомќневался Ласкин.
  - Расписку возьмем и Грохольского за ним направим, пусть до шестнадцати часов опекает, - вдохновенно аргуќментировал Пятаков. - Старик с виду лопух, но чуть что, мы из него деньги вместе с душой вытрясем. Согласен?
  - Ладно, - вздохнул Ласкин. - Впутываемся мы... Тут чистейшая провокация взятки: вдруг прокурор узнает?
  - Победителей не судят. А проигрыш невозможен: все козыри в наших руках. И вообще: первый раз, что ли? - усмехнулся Пятаков. - Короче, я пошел за деньгами.
  Собрав нужную сумму, начальники отделений обменяли ее в бухгалтерии на десять сторублевых купюр, переписали их номера и вручили деньги ошеломленному Мещерякову, предварительно взяв с него долговую расписку. Приказав обязательно прийти в условленное место, Мещерякова отослали домой, в сопровождении замаскированного туристом Грохольского.
  К шестнадцати часам трамвайная остановка возле универмага была готова к встрече с Петрищевым: на скамейке в роли влюбленных сидели недавно принятый в ОБХСС Овечкин и девица Катя, взятая напрокат из госбанка для предќстоящих свидетельских показаний. Вторая свидетельница, отќзывавшаяся на имя "баба Маня", была похищена Пятакоќвым с цветочного рынка и теперь скорбно перекладывала в корзине оставшиеся непроданными гвоздики. Пятаков, законќспирированный париком и темными очками, примостился ряќдом, хладнокровно изучая журнал "Огонек". Невдалеке в "Жигулях" затаились два бравых молодца, а в окне соседќнего дома готовил киноаппарат к съемке озабоченный Ласкин.
  Из очередного трамвая вышел Мещеряков, за ним спрыгќнул на бетон Грохольский, направившийся, согласно плану, в универмаг.
  Мещеряков, заглядывая в лица, растерянно походил по остановке и, никого не узнав, тяжело опустился на скамейку.
  Потекли минуты, наполненные звоном курсирующих трамќваев, толкотней претендентов в пассажиры и напряженностью ожидания. Через полчаса уставшие от лирических поз Овечкин и Катя смахивали не на счастливых, а на несчастных влюбленных, покомкал и выбросил непрочитанный "Огоќнек" Пятаков, истомился беспокойством Ласкин и лишь баба Маня ликовала, успешно спекулируя в неположенном месте увядшими гвоздиками. Наконец, когда стрелки показали семќнадцать часов, Пятаков решительным шагом подошел к Меќщерякову:
  - Иван Трофимович, что случилось? Где Петриќщев?
  - А? Кто это? - забормотал старик, вглядываясь в Пяќтакова, снимавшего очки и парик, - и изумленно ахнул:
  - Я жду вас, жду, а вы, оказывается, рядом.
  - Почему нет Петрищева? - сердито перебил Пятаков.- Вы точно здесь договорились встретиться?
  - Так... встретились мы уже, - смущенно пролепетал стаќрик. - И деньги я отдал.
  - Как?! - выдохнул Пятаков. - Когда? Где?
  - Только из дома сюда направился, адвокат на "Волге" подъехал. Спросил о деньгах, забрал сверток и укатил.
  - Что ж молчал до сих пор, старый пень?! - закричал Пятаков.
  - Я искал на остановке, а вас нет, - обиженно забубнил старик. - О том, что перекраситесь, и не подумал.
  Оставив Мещерякова в покое, разъяренный Пятаков развил бурную деятельность. Извлеченный из универмага Грохольский подтвердил рассказ старика, оправдывая свое бездействие отсутствием соответствующего приказа.
  Обругав подчиненного, Пятаков отправил в ГОВД свидеќтельниц и Мещерякова, мобилизовав остальных на розыск Петрищева. Вскоре адвокат был найден и доставлен в кабиќнет Пятакова.
  - Позвольте узнать причину задержания? - холодно спросил адвокат, переступая порог, - и запнулся, заметив сиќдевшего на стуле в окружении женщин Мещерякова.
  - Поясняю, гражданин Петрищев, - уловив замешательќство адвоката, удовлетворенно сказал Пятаков. - Сегодня около пятнадцати часов тридцати минут вы получили взятку от Мещерякова в размере тысячи рублей, а именно: десять бумажек по сто рублей каждая. Номера купюр известны, поќлагаю, что деньги находятся при вас или в вашем доме, и прошу выдать их добровольно.
  - Тысячу рублей, говорите? - задумчиво переспросил Петрищев. - И где мне их дали?
  - Должны были на трамвайной остановке "Универмаг". Но вы уговор нарушили и забрали сверток с деньгами возле Мещеряковского дома. Нам все известно и лучше сразу соќзнаться, облегчая вину.
  - Ин-те-рес-но! - Петрищев помолчал, обвел всех вниќмательным взглядом: - Сознаюсь, никаких денег не брал. Сеќгодня я случайно проезжал мимо Мещерякова, спросил, гоќтов ли он к завтрашнему судебному заседанию и проехал дальше.
  - Вам слово, Мещеряков, - официальным голосом скаќзал Пятаков. - Вы давали Петрищеву деньги?
  Старик замялся, повздыхал и, пряча от адвоката глаза, сознался:
  - Тысячу рублей передал, бумажка в бумажку!
  - Наш работник тоже это видел, - торжествовал Пятаќков. - Расскажите, Грохольский.
  Грохольский обстоятельно живописал сцену передачи взятќки, но нарисованная картина не тронула сердца адвоката, продолжавшего стоять на своем.
  Предъявив постановление на обыск, составленный Ласкиным, адвоката обыскали, однако вместо ожидаемой суммы в портмоне нашли только сто рублей - пятирублевыми и деќсятирублевыми купюрами.
  - Что за деньги? - подозрительно спросил Пятаков.
  - Всегда с собой вожу на мелкие расходы, - пожал плеќчами Петрищев. - Как в кинофильме: дамам на цветы, деќтям на мороженое, мужчинам на коньяк.
  Захватив недовольно ворчащих Катю и бабу Маню, Пятаќков и Ласкин вместе с группой сотрудников и пообещавшим обжаловать их действия прокурору Петрищевым поехали в адвокатские хоромы, где в течение трех часов тщательно и тщетно искали тысячу рублей.
  Отпустив на свободу несостоявшихся свидетельниц, убитые горем начальники отделений вернулись в ГОВД, где до поздќней ночи вели с Петрищевым душеспасительные беседы, угоќваривая сознаться во взятке или хотя бы отдать деньги. Окончательно убедившись, что остались без уголовного дела и зарплаты, отпустили Петрищева домой. Выклянчив долгоќвую расписку, ушел и Мещеряков, пообещав докладывать обо всех случаях, когда он будет давать взятки.
  Решив не усугублять свою участь полуночными объяснеќниями с женами, Ласкин и Пятаков, проклиная бестолкового старика и коварного адвоката, прикорнули на стульях в каќбинете, а утром, не выспавшиеся и печальные, излагали наќчальнику ГОВД причины провала операции. Вникнув в подќробности, начальник сообщил, на какой ступени биологичесќкой лестницы находятся стоящие перед ним особи, и выписал участникам боевой кампании денежное пособие, должное удержать их в течение месяца от паперти и умысла на коќрыстные преступления.
  Адвокат этим же утром блестяще выиграл судебное дело, доказав, что совхозная корова сама рвалась под колеса уклоќнявшегося от встречи Мещеряковского автомобиля, в связи с чем и погибла геройской смертью, поэтому о возмещении ущерба не может быть и речи. Однако от вручения Мещерякову девятисот рублей за разбитый "Москвич" совхозу удалось отвертеться.
  Жалобу прокурору на незаконное задержание и обыск Петрищев не направил, ограничившись насмешливыми приветствиями при виде горемычных начальников отделений. Пятаков и Ласкин отводили глаза, сухо здоровались, и долго еще, собираясь вместе, мучились вопросом: "Когда и куда успел Петрищев спрятать полученную взятку?" Так и остаќлось это тайной для личного состава ГОВД, никогда не узќнавшем о разговоре между адвокатом и его подзащитным перед началом судебного заседания:
  - Иван Тимофеевич, в непонятную историю вы вчера меќня впутали. Дали всего сто рублей - пятерками и десятками, а Пятаков о тысяче твердил в сотенных купюрах, о какой-то трамвайной остановке?..
  - Петрищев, чего вы волнуетесь? Свои сто рублей вы получили, старайтесь теперь отработать. А остальное... Долќжен же я оплатить ремонт "Москвича"?
  
  
  СЛУЧАИ ИЗ МИЛИЦЕЙСКОЙ ПРАКТИКИ
  
  Работа у капитана Латынина была, конечно, нервная: заќнимал он стул начальника уголовного розыска в захолустно-районном городишке. Только и радости, что разлегся этот район в степной зоне Крыма, посередине всесоюзного пути из болот и лесов к плюсовой температуре южного моря. Раќдовался, в общем-то, не Латынин (он теплую воду только в ванной и по телевизору наблюдал, поскольку его профессии отпуск зимой полагался), а бродяги, которые без копейки денег к южным удовольствиям торопились: они по дороге, чтоб перед курортной женщиной не опозориться и официанту на чай хватило, ларек или промтоварный магазин старались разукомплектовать, и очень удачно им в графике движения Латынинский участок ложился: произвел экспроприацию, чаќса три ножками пыль помесил - и уже под пальмой ее отряхиќваешь. Одежонку обновил, грязь в ушах вымыл - и прилиќпай к стотысячной толпе отдыхающих, сквозь загорелые тела которых лишь случайно пробивался горящий классовой ненаќвистью взгляд Латынина. А в конце летнего сезона можно в обратный путь двигаться, задержавшись с ночной ревизией у знакомой товарной точки, чтоб не с пустым рюкзаком к лесам и болотам приходить. А что Латынин им вслед думал и с кем его сравнивало начальство - бродяг не заботило, поскольку работа у него такая и не изменял он ей оттого, что с детства справедливость любил и на воров обижался.
  Еще с женитьбой Латынин беспокоился: времени не выпаќдало любимую женщину завести. Однажды в перерыве межќду засадами повезло ему заблудившуюся прохожую в рестоќран заманить, о ЗАГСе потолковать, но и тут после первого блюда на происшествие отозвали. Конечно, в своем кабинете Латынин с женщинами часто знакомился и, проникшись его симпатичностью, многие ему навязывались (и за три рубля, и бесплатно), однако Латынин от них отнекивался, на Блока и Устав ссылаясь.
  Но год назад получилось у Латынина сорок минут своќбодного времени: он в приемной начальника областного упќравления находился, чтоб его в порядке очереди физиономией в ковер потыкали. Перемещаясь в пространстве, наткнулся он на начальническую секретаршу Раечку - и влюбился в нее, как Перровский принц. И так его эта трясина засосала, что стал с тех пор сам в очередь напрашиваться, других претенќдентов локтями и показателями отпихивая. Раечка поигрыќвала глазками, высчитывала в женском ценнике себестоиќмость Латынина и его конкурента из соседнего района Петина - и никак не могла между их перспективностями разоќбраться. Латынин от переживаний заикаться начал, а вчера вообще свихнулся: поспорил в приемной с Петиным ни одного бродягу в течение года через свой район не пропустить. Раќечка арбитром объявилась, намекнув, что результат пари опќределит ее выбор.
  Собрал Латынин уголовный розыск, исповедовался, совет ждет. Инспекторам за начальника обидно, помочь стараются. Володя Ушкин придумал по магазинам расселиться, с семьќями и без семей, и совсем на этом постановили, когда подќсчитали райповские объекты и смутились: для стопроцентной заселяемости пришлось бы соседние райотделы привлекать. Петя Ефимов захотел за счет личного времени забор вокруг района соорудить, с пограничной полосой и пропускным реќжимом. Предлагали также капканы в ларьках поставить и ямы-ловушки на тропинках вырыть, и прочее советовали, с Угоќловным кодексом не согласовывающееся. Дежурный по РОВД еще огорчил, доложив о задержании шести бродяг: их с соќседнего района, предварительно отловив, хитрый Петин заќбросил, чтоб наверняка победителем погарцевать. Вася Ступин вызвался бродяг на столбах развесить, в назидание скоропортящимся поколениям; все с сожалением заулыбались, на соседнее здание прокуратуры поглядывая. "Не то, ребяќта! - вздохнув, констатировал Латынин. - Остается одно..." И объяснил, что придется делать.
  Еще с утра, отправленные завоевывать Латынинский райќон, бродяги паниковали. Маршируя в колонну по два и не решаясь разбежаться, они легко сдались в плен подвернувќшемуся сержанту, отогнавшему их, словно стадо гусей, в РОВД и сидели в камере, недоумевая, почему до сих пор ниќкто не бьет их по совести и здоровью. "Задумано что-то!" - убеждал коллег бродяга по кличке "Дефективный", нервно перебирая пожелтевшие врачебные справки, помогавшие иноќгда ускользать из болезненных ситуаций. Его волнение разќделяли "Чебурашка", подсчитавший, что их могут отпустить уже после закрытия вино-водочного магазина, и поседевший на сибирских лесоповалах Иван Захарович, рассуждавший о том, что закон и жизнь - карточные масти, наиболее часто перепутываемые милицией. Знаток уголовных норм и воровќского обычая Васька Лимпопо пробовал возражать, но когда истекли положенные четыре часа и двери камеры не открыќлись, Васька приуныл и сказал, что подобных нарушений социалистической законности он не встречал и придется кое-кого в РОВД выгнать с работы. Только Губошлеп молча млел, представляя, с какими сексуальными излишествами познакомят его субтропические синьорины, да лысеющий броќдяга трусливо потел в углу, гадая, не он ли разыскивается такими зверскими способами: два месяца назад, экипировав рваными джинсами, батником и неприличной кличкой, его забросило на Украину любопытное ЦРУ, решившее достоќверно узнать количество надоя молока от каждой коровы.
  В полдень, после вегетарианского обеда, камера пополниќлась еще четырьмя пленниками.
  - Эй, босота! - заорал вместо приветствия красномордый детина. - Кто в морду хошь?
  Бродяги притихли, скорбно сравнивая свои силовые возќможности с мускулистой грудой вошедшего мяса. Впихнутые вслед за хулиганом три новичка поприлипали к стенкам и тоже потупили глаза.
  - Ладно, живите! - наслаждаясь всеобщим смущением, загоготал красномордый. - Если что, я в том углу принимаю!
  Откинув ногой истерически взвизгнувшего Дефективного, хулиган улегся на освободившееся место и быстро заснул.
  - Кто такой? - шепотом спросил у новичков Иван Захаќрович, кивая головой на храпевшего забияку.
  - О, это Чувырло! - с почтением объяснил худенький, остролицый человечек. - Драчун ужасный! Я прошлой весќной обыграл его в карты, так он схватил меня за ноги и об стенку хотел расшибить: хорошо, что успел я от выигрыша отказаться.
  - Издалека топаете? - поинтересовался Лимпопо.
  - В Ростове были, а зимой в Прибалтике кантовались, - охотно рассказывал остролицый. - Там снабжение мировое, только люди тяжелые, разговорами о работе замучили. Меня, кстати, Авоськой кличут, пацана - Тихоней, а этого я вперќвые вижу: его только что нам подсунули.
  Авоська ткнул пальцем в пожилого, одетого в грязный костюм мужчину, испуганно таращившего глаза на бродяг.
  - Ты кто? - зловеще спросил Лимпопо. - Стукач?!
  - Бухгалтер я, - растерянно забормотал мужчина. - Меќня вчера жена выгнала без документов и чемодана. Пьяный был, с горя еще напился, потом на автобусе ехал, чтобы водку из себя сквозняком удалить, а дальше вообще ничего не помню. Меня утром в канаве пионеры нашли и в милицию на самокате доставили.
  Бухгалтер обхватил руками голову и застонал: "Что буќдет теперь, что будет?!"
  - Заткнись! - бросил Иван Захарович. - Ничего не будет: протокол составят и выпустят, если не врешь!
  - Врет, конечно, - заявил Дефективный.
  - А, оставь его! - скривился Авоська. - Я карты от шмона уберег, можно перекинуться.
  Бродяги оживились. Шлепанье карт и азартные возгласы разбудили Чувырло, рьяно присоединившегося к картежниќкам. Камера приобрела вид воровской малины.
  - Самогонный аппарат бы и девочек... - вздохнул Лимпопо.
  - И свободу слова - вставил вспомнивший о своих функќциональных обязанностях лысый шпион, но, наткнувшись на всеобщее недоумение, испугался: "Э-э-э, тела, конечно!"
  - А оно у тебя несвободное? - удивился Авоська. - Лечиться надо.
  Прошло еще несколько часов и, наконец, двери камеры распахнулись.
  - Выходи! - приказал хмурый милиционер. Бродяг отвели наверх, в кабинет Латынина.
  - Что ж, граждане, - медленно произнес Латынин, расќсматривая сгрудившихся в углу беспризорников, - очень вам не повезло сегодня.
  И так сказал он это, что бродягам стало страшно.
  - Отпусти, начальник - просипел Иван Захарович. - Не будем больше.
  - Это точно, - согласился Латынин. - Больше вы ничего не будете. Жили паразитами за счет крови народа и теперь я вас, как клопов: к ногтю, без суда и следствия. Вывезем сейчас в поле, к выкопанным ямам и на тот свет переправим, в райские кущи.
  - На понт берешь? - заулыбался Лимпопо. - Да тебя, когда узнают, самого к стенке поставят.
  - А кто узнает? - спросил Латынин. - В книге задерќжанных вас не регистрировали, для родных и близких, если у кого есть, вы давно мертвый капитал, а мои ребята и о боќлее интересных вещах молчать привыкли. Впрочем, перейдем к практике: одно дело лучше двадцати слов.
  Латынин поднял трубку телефона: "Транспорт готов?". Выслушав ответ, удовлетворенно кивнул головой и объявил:
  - Граждане, саркофаг подан. Поторопимся к месту погреќбения.
  Подталкиваемые дружественной рукой работников уголовќного розыска, растерянные бродяги быстро пролезли в металќлическую будку автозака. Заурчал мотор, машина тронулась.
  - Тут что: дурдом, а не РОВД? - негодующе прорычал Чувырло. - Куда везет нас начальник овчарни?
  - Попугать решил, - разъяснил Лимпопо. - Думает, что мы из слабонервных. Покатает, морды набьет и выгонит.
  Жадно внимая оптимистическим рассуждениям Лимпопо, бродяги приободрились, а Чебурашка даже затянул нечто вроде песни подгулявшего койота.
  Через зарешетчатое окно было видно, как остались позади городские окраины. Свернув с дороги, автозак долго петлял по степи и остановился у глубокой свежевыкопанной ямы.
  Дверцы раскрылись.
  - Кто смелый, выходи! - выкрикнул Володя Ушкин, дерќжа в руках автомат. Рядом стояли Латынин и еще один опеќративник с автоматом.
  - Ну, я смелый! - Чувырло, пренебрежительно усмехаќясь, пролез в дверцу и спрыгнул на землю.
  - Сюда, пожалуйста! - показал Латынин на краешек ямы. Поигрывая плечами, Чувырло передвинулся на указанное место и вызывающе посмотрел на Латынина: "И что дальше?!"
  - Минутку! - попросил Латынин и скомандовал: "Станоќвись!"
  Оперативники стали в четырех метрах от Чувырло и наќвели на него автоматы.
  - По отрыжке империализма: огонь!
  Раздались автоматные очереди. Лицо Чувырло исказила гримаса боли и недоумения; обхватив руками живот, он медќленно рухнул в яму.
  - Га-а-ды! Друга моего! - Авоська, оттолкнув охранника, выскочил из автозака и подбежал к яме.
  - Огонь! - рявкнул Латынин. Простучал автомат.
  - А-а-а! - закричал Авоська, падая в яму.
  - Зарывай! - приказал Латынин одному из охранников. - Мы к следующей могиле.
  Милиционер, схватив лопату, начал торопливо спихивать землю в яму; автозак, завывая мотором, углублялся в степь.
  Трудно передать, что творилось в том отделении автозака, где находились ужаснувшиеся до глубины души и пяток броќдяги. Вопли Дефективного, брань Лимпопо и плач бухгалтеќра, смешиваясь с грохотом ударов по железным стенкам, наќносимых остальными пленниками, создавали причудливо-страшноватую какофонию. Шпион, бодая лысиной намеченќный к разлому угол, клял наставников, навязавших ему амќплуа бродяги: по сводкам ЦРУ, ферму, за исключением доќярок, начальства и бродяг, нормальный советский человек обходил седьмой дорогой. Иван Захарович, блюдя колымские традиции, рвал на груди рубаху и орал: "Стреляйте, менты поганые! Губите невинного!"
  Автозак затормозил возле новой ямы. Бродяги замолчали и затаили дыхание.
  - Очередь чья? - открыл дверцу Ушкин.
  - Бухгалтера давайте - зашептал Тихоня. - Вдруг поќщадят его и нас заодно!
  - Не хочу! - вцепился бухгалтер в оконные решетки. - Жена у меня, дети!
  - Нашел чем удивить, - вызверился Иван Захарович.- Иди, просись!
  Иван Захарович и Губошлеп отодрали бухгалтера от реќшеток и бросили через дверцу к ногам Латынина.
  - Документный я! - рыдал бухгалтер, обнимая Латынинские ботинки. - Простите!
  - Бог простит, если поверит, - сурово проговорил Латыќнин. - А мы - люди государственные, бумажкой человека отќсчитываем.
  И, повернувшись, велел: "Поторопитесь, ребята! Темнеть начинает".
  Действительно, смеркалось. Степная живность, прервав приготовления ко сну, недоуменно наблюдала, как волокут вопящего бухгалтера, как спихивают его в яму, обрывая бухќгалтерский вой автоматным выстрелом.
  Четвертой жертвой неожиданно оказался Тихоня, пытавќшийся совершить побег, но упавший и замерший без движеќния после меткой стрельбы Ушкина.
  - Закопаем трупы - и дальше! - объявил Латынин.
  - Товарищ капитан, - нерешительно произнес Ушкин.- Остальные ямы мы выкопать не успели.
  - Бездельники! - рассердился Латынин. - Что же теперь: из бомжей Мамаев курган возводить?!
  - Давайте отпустим, товарищ капитан, - предложил Ушќкин. - Все равно попадутся, тогда и достреляем!
  - Отпусти, начальник, - хором заскулили бродяги, с наќдеждой посматривая на Ушкина. - Век свободы не видать: завяжем!
  - Ладно, - подумав, сказал Латынин. - Пойду на комќпромисс. Эй, безнадзорные, к машине!
  Выбравшись через дверцу, бродяги трусливо столпились у автозака.
  - Слушайте мое решение, - громко произнес Латынин. - До следующего лета территория района объявляется запоќведной зоной, на которой бродяги, как хищный элемент, будут истребляться по законам диктатуры пролетариата: запомните и передайте другим. Поскольку ямы не выкопаны, разрешаю вам десять минут бежать на север, к границе района, потом открываю стрельбу. Кому повезет - уцелеет, трупы неудачќливых подберем утром. Понятно?
  - Слабые мы, начальник, - вздохнул Иван Захарович. - Дай пятнадцать минут форы.
  - Ладно, - согласился Латынин и посмотрел на часы. - Бегом, марш!
  Бродяги помчались, сразу перейдя на второе, а после авќтоматных выстрелов - на третье дыхание. Помогая ногам руќками, пересекли границу Латынинского участка и двинулись дальше, сея ужас рассказами о страшном капитане Латынине и его грозном решении. Не только через год, но и позже, вплоть до перехода Латынина в областное УВД, не дерзала нога бродяги топтать Латынинские земли. Изумлялось начальќство, гордилась супругом Раечка, завидовали коллеги, упраќшивая поделиться передовым опытом и не понимая, почему Латынин отмалчивается, загадочно улыбаясь.
  Лишь однажды неприятность случилась: ворвался в РОВД отряд кагэбистов, размахивая в качестве улики лысым шпиќоном.
  - Не выдержал магазинных и жилищных условий, - объќяснил Латынину полковник КГБ. - На этом их всех и берем. Двух резидентов за банку икры заложил и о вас, салями откушавши, рассказывает интересно.
  Допросили личный состав РОВД, в степи обыск устроили, землю порыли, но так и уехали, горюя о скормленной напраќсно салями.
  А когда праздновалась годовщина свадьбы, то в тосте скаќзал Латынин: "Выпьем за любовь, доводящую человека до крайностей, но остающуюся любовью, за дружбу, которая эти крайности поддерживает и не дает человеку рассыпаться! Выпьем за Раечку, за моих друзей из художественной самоќдеятельности, сыгравших без репетиций роли погибших броќдяг, и за ребят из уголовного розыска, не пожалевших на этот балаган своих непривычных к лопате рук и холостых патронов!"
  
  
  ДЕЖУРСТВО
  (История застойных времен)
  
  Утро у автоинспектора Льва Петровича Сидоркина полуќчилось неприятным: на разводе, подводя итоги по результаќтам работы, начальник ГАИ Евсиков в числе отстающих выќделил старшину Сидоркина, который в течение месяца не выќявил ни одного водителя в нетрезвом состоянии и снизил показатели по количеству оштрафованных.
  - Не попадаются мне - попробовал возразить Сидоркин, - и пожалел, увидев, как сверкнул на него глазами Евсиков:
  - Знаем, как кто попадается и куда что попадает. Вскоре приќезжает новый начальник РОВД, - тогда на эту тему поговоќрим подробнее.
  - Какая муха его укусила? - озадачено подумал Сидорќкин. - Как будто сам не берет.
  Действительно, брали все, тем более что совавших "пятерќки" и "трояки" водителей никто за руку не дергал: давали сами. Конечно, иногда приходилось выписывать и штрафные квитанции, но готовившийся к уходу на пенсию Сидоркин старался бюрократизмом не злоупотреблять, выбирая из двух карманов - своего и государственного - тот, что поближе.
  - Вы зачем, Сидоркин, вчера машину секретаря райкома партии остановили? - спросил вдруг Евсиков и Сидоркин наконец-то понял причину начальственного гнева.
  - У нее левый поворотный фонарь не горел - начал объяснять Сидоркин, но был тут же прерван возмущенным Евсиковым: "Да хоть два фонаря! Вы что: пенсию собираетесь в колхозе зарабатывать? Тогда пишите рапорт об увольнении: свободная лопата в народном хозяйстве для вас найдется".
  - Но ведь по закону я имею право, - пробормотал всерьез испугавшийся Сидоркин - и замер, внимая Евсиковскому крику: "У вас при виде начальства есть только одно право: отдавать рукой честь и бить себя ушами по щекам - вместо салюта. Понятно?!".
  - Так точно! - вытянулся Сидоркин.
  Смерив взглядом отвисшее брюхо Сидоркина, Евсиков вздохнул и сказал более мягко:
  - Я понимаю, что к концу службы автоинспектор обязан стать толстым и глупым, - но не настолько же, чтобы не соображать, где нужно гавкнуть, а где - вильнуть хвостом. Если за сегодняшние сутки вы не добьетесь хороших показателей, напишу рапорт начальнику о вашем наказании. Заступайте на линию.
  - Есть! - облегченно рявкнул Сидоркин и выскочил из кабинета, соображая, что Евсиков, добивавшийся перевода в областное управление ГАИ, вполне может осуществить угќрозу, поэтому сегодняшнее дежурство придется посвятить государственным интересам.
  Продежурив два часа на сороковом километре шоссе, Сиќдоркин вынужден был признать, что день сегодня выпал неудачным: ни в одной из подвергнувшихся проверке машин не нашлось ничего, достойного штрафных санкций. А тут еще водитель самосвала "обрадовал", сообщив, что за горкой на обочине какой-то пьянчуга валяется. Екнуло у старшины серќдце, когда он на мотоцикл садился - и не обмануло его предќчувствие: на обочине лежал труп мужского пола со следами недавнего алкогольного возлияния и с разбитым лбом.
  "Выскочил, видно, на дорогу, - размышлял Сидоркин, - машина его и зацепила. Водитель удрал, а мне теперь расхлебывайся. Не мог, алкоголик несчастный, метров на десять дальше выскочить!"
  Негодование Сидоркина было понятным: труп располоќжился в трех метрах от черты, отделявшей Белогорский район от Симферопольского, и если бы у покойника хватило ума и сил проползти несколько метров на северо-запад, то сейчас не Сидоркин, а его коллега из соседнего райотдела чесал бы затылок и готовился не спать сутки в поисках скрывшегося водителя.
  - Пропал вечер! - вздохнул Сидоркин - ни в "бабках", ни в бабах - ни в чем не везет!
  Дело в том, что именно сегодня пригласила Сидоркина на вечерние пельмени его давнишняя симпатия Галка Барабулина, муж которой очень своевременно уехал в командировку. И вот теперь...
  Сидоркин сплюнул и оглянулся по сторонам. Машин не было видно и последующие действия старшины, заключавшиќеся в переносе трупа на территорию соседнего района, мог наблюдать разве что какой-нибудь космический спутник или инопланетянин, но на их разинутый рот и удивленные глаза Сидоркину было начхать, поскольку ни один суд не принял бы их шифрограмм в качестве свидетельских показаний.
  Придав трупу соответствующее положение, Сидоркин выќзвал по рации дежурную часть и попросил сообщить в Симќферопольский райотдел о ждущем их на дороге подарке. До прибытия оперативной группы Сидоркин, согласно устава, охранял труп, после чего, передав покойника на попечение старшего группы, пожелал всем успешной работы и отбыл домой обедать.
  Стук в ворота Сидоркиного дома раздался как раз тогда, когда Лев Петрович доедал оставленный женой на плите вкусный фасолевый борщ. Недовольный тем, что его отрываќют от любимого дела, старшина вышел во двор, открыл каќлитку и увидел румяное лицо знакомого шофера Пашки.
  - Здравствуйте, Лев Петрович! - почтительно произнес Пашка. - Дровишки вам привез: помните, заказывали?!
  - А-а, помню - помягчел душой Сидоркин. - Сейчас воќрота открою.
  Заехав во двор, Пашка под руководством Льва Петровича сбросил деревянные стволы с кузова и сложил их возле сарая.
  - Сколько с меня? - спросил Сидоркин, уверенный, что услышит привычное: "Ничего не надо, в другой раз рассчитаќемся" - и неприятно удивился, когда Пашка, ухмыльнувшись, сказал: "Как со всех - двадцатник!".
  - Пойдем в хату - кошелек возьму - хмуро бросил Лев Петрович и, повернувшись, направился в комнату, зло думая о том, что Пашке нахальства не занимать, если он уже и милиции ворованные дрова продавать начал.
  - Обедаем? - спросил Пашка, зайдя в комнату и увидев на столе тарелку с едой.
  - Угу, - буркнул Лев Петрович и предложил:
   - Садись. Отметим покупку дров.
  Поставив на стол два стакана. Лев Петрович наполнил их вытащенной из холодильника водкой.
  - Нельзя мне, за рулем я, - пробормотал Пашка, плоќтоядно поглядывая на стакан.
  - Не бойся: сегодня я дежурю, - нарезая кусочками колќбасу, успокоил Пашку Лев Петрович. - Тем более что и я с тобой - за компанию.
  - Ладно. Только вы первый - по старшинству, - поосторожничал Пашка.
  - О чем речь! - Лев Петрович взял в руки стакан. - Только деньги сразу отдам, чтоб не забыть.
  Вернувшись через минуту из кухни, Лев Петрович протяќнул Пашке деньги и, запрокинув голову, выпил стакан до дна; Пашка, засунув деньги в карман, последовал его приќмеру.
  Закусив колбасой и хлебом, Пашка пожал Льву Петровиќчу руку и направился к машине.
  - Куда теперь? - спросил Лев Петрович, провожая Пашку.
  - В Криничное: еще одну ходку сделаю - и шабаш! - объяснил Пашка, залезая в кабину.
  Подождав, когда Пашкина машина завернет за угол, Лев Петрович закрыл дверь на ключ и, сев на мотоцикл, помчался переулками к Криничненскому перекрестку.
  Поставив мотоцикл на обочину, Сидоркин вышел на дороќгу и занялся проверкой идущего в Криничное транспорта.
  - В чем дело, Лев Петрович? - заулыбался Пашка, когќда Сидоркинский жезл притормозил его грузовик. - Или не узнал?
  - Я вам не Лев Петрович, а товарищ старшина - офиќциальным голосом сказал Сидоркин. - Предъявите путевой лист и водительское удостоверение.
  - Чего вы так?! - растерялся Пашка. - Возьмите, пожаќлуйста.
  Просмотрев документы, Сидоркин строго спросил: "Спиртќное сегодня употребляли?"
  - Ну как же, - внезапно вспотев, забормотав Пашка. - Вместе выпивали - или не помните?
  - Это вы выпивали, гражданин водитель, а я лишь закуќсывал, - злорадно объявил Сидоркин. - Помните, я за деньќгами вместе со стаканом выходил: там я водку на воду и заќменил. Для здоровья полезнее, да и на службе я. Понятно?
  - Да, - Пашка окончательно упал духом. - Не губите, товарищ старшина. Вот ваши двадцать рублей - заберите.
  - Будем считать, что ты мне штраф заплатил - согласилќся Сидоркин, укладывая деньги в кошелек. - А протокол я все равно заполню: мне для отчетности нужно.
  Подозвав двух свидетелей, Сидоркин составил на негодуќющего Пашку протокол и, велев ему отогнать машину в гаќраж, уселся на мотоцикл и покатил в сторону села Ульяновки: выявляемость нарушителей оставалась мизерной и старќшина надеялся увеличить ее на проселочных дорогах, где сельские мотоциклисты обычно не утруждали себя такими пустяками, как мотоциклетный шлем или удостоверение воќдителя. Затаившись в кустах, Сидоркин наблюдал за дороќгой: вскоре на ней завихрились, приближаясь к старшине, два столба пыли. Выждав расчетный момент - чтобы лихачи не успели развернуться и уехать обратно - старшина со спеќциально изготовленным и лично им усовершенствованным жезлом выскочил на обочину. Теперь у мотоциклистов было только два выхода: или затормозить, сдавшись на милость правосудия, или промчаться мимо, сделав вид, что они приняќли Сидоркина за телеграфный столб. Выбрав последнее, мотоциклисты крутанули рукоять газа, - и в это время старшина нажал кнопку на жезле. Мгновенно пружина вытолкнула из сердцевины жезла длинное удилище из алюминиевых трубоќчек, на которое и наткнулись своими физиономиями лихачи-неудачники. От толчка удилище-жезл вырвалось из рук старќшины и шлепнулось на землю, куда вслед за жезлом спикиќровали вместе с мотоциклами потерявшие равновесие наездќники. Забрав и спрятав в карман ключи от зажигания, старќшина сложил жезл и занялся лихачами, которые, выбравшись из-под мотоциклов, горестно созерцали свою разодранную одежду и многочисленные ушибы. Проигнорировав раздававќшиеся в его адрес нечленораздельные угрозы, старшина офорќмил протоколами отсутствие у пострадавших водительских удостоверений и, предложив им возвращаться в село пешком, толкая мотоциклы перед собой, поехал в Белогорск.
  Неподалеку от автозаправочной станции старшину останоќвил дежуривший на дороге инспектор ГАИ Подмогильный.
  - Ты чего на моей территории шастаешь? - сердито заќкричал Подмогильный. - Или тебе своего участка мало?
  - Должен же кто-то нарушителями заниматься, пока ты сачкуешь, - зло ответил Сидоркин. Он недолюбливал Подмогильного, то и дело подстраивавшего ему каверзы: как на прошлом совещании личного состава РОВД, когда Подмогильный, поднявшись, спросил, кто самая храбрая женщин в городе, а после того, как все вопросительно повернули к нему головы, важно объяснил, что таковой является супруга старшины Сидоркина, поскольку не боится каждую ночь спать со Львом.
  Сейчас, услышав ответ Сидоркина, Подмогильный рассвирепел: "Посмотрим, кто больше сачкует! Я уже семь протоколов составил, а сколько у тебя?"
  Сидоркин замялся.
  - Молчишь! - удовлетворенно констатировал Подмогильный. - Вот сообщу вечером Евсикову, как ты вместо рабоќты по дорогам бултыхаешься!
  И, хлопнув дверцей служебного "Москвича", Подмогильќный уехал.
  От злости и волнения у Сидоркина закололо в сердце и поднялось давление. Минут десять сидел он, массажируя леќвую сторону груди, потом взгромоздился на мотоцикл и наќправился на Русаковский перекресток, кляня Подмогильного, Евсикова, собственную судьбу и наглых водителей, не желаќющих увеличивать собой результативность Сидоркиной работы.
  Последующее трехчасовое выстаивание на перекрестке оправдало наихудшие опасения старшины. То ли у водителей был суточник образцового вождения, то ли поголовно заболеќли и вымерли любители острых дорожных ощущений - но все профессиональные придирки к послушно притормаживаќющим машинам оказывались безрезультатными. Выхода не было - и Сидоркин решил последовать примеру волка из Крыловской басни, объяснявшему ягненку, что мера его вины соизмерима волчьему аппетиту. Подобные действия могли закончиться собеседованием у прокурора, поэтому свои жертќвы Сидоркин выбирал осторожно: из числа тех, кто был ему незнаком и не соответствовал галстуком и номерами машин начальственному облику.
  Благодаря избранной тактике Сидоркинский планшет поќполнился вскоре двумя протоколами, фактически составленќными из-за трещин в лобовом стекле и грязи на днище кузоќва. Ободренный успехом, Сидоркин решил перенести поле деятельности с государственного на частный транспорт и, осќтановив красный "Москвич", где сидели две толстых женщиќны и худой, слегка лысоватый мужчина, занялся исследоваќнием машины. Худой мужчина, сидевший за рулем, внимаќтельно следил за деятельностью Сидоркина, пытаясь понять смысл действий старшины, старательно изучившем люфт руќля, тормозной путь и теперь водившем пальцем по кузову в поисках трещины.
  - Вы что, хотите купить мою машину? - не выдержав неизвестности, спросил худой водитель.
  - Это почему же? - удивился Сидоркин.
  - А вы ее осматриваете, как покупатель на рынке.
  - Разговорчики! - рассердился Сидоркин. - Я вам поќкажу, как с властью шутить! Почему у вас здесь пятно?
  Сидоркин торжествующе ткнул пальцем на пятнышко гряќзи, прилепившееся на заднее стекло "Москвича".
  - Наверное, из-под колес проходящего транспорта попаќло, - пожал плечами худой водитель.
  - А вы не вытерли, и теперь оно закрывает вам вид назад и мешает управлять транспортом, что может привести к дорожному происшествию. Придется составить на вас проќтокол.
  - Да вы в своем ли уме, товарищ старшина! - возмутилќся водитель.
  - В своем, в своем... Давайте удостоверение.
  - Ну и дела! И что: в вашем районе все так службу неќсут? - внезапно успокоившись, спросил водитель.
  - Документ давай, а то сейчас в райотдел доставлю! - закричал Сидоркин.
  - Зачем же: вот документ - водитель вытащил из внутќреннего кармана красную книжицу и дал старшине. С начинающим холодеть сердцем старшина открыл удостоверение личности и прочитал: "Начальник Белогорского РОВД майор Новиков".
  - Все, пропал! - мелькнуло в голове у старшины и он потерял сознание.
  Со многим сталкивался в жизни майор Новиков, но вперќвые видел, как его удостоверение валит людей на землю. Наќгнувшись, он растерянно похлопал старшину по щекам, а заќтем, всерьез испугавшись, затащил вместе с женщинами Сиќдоркина на заднее сиденье машины и помчался в "Скорую помощь". Дежурный врач, оказав помощь в переносе Сидорќкина на больничную кушетку, позвонил в РОВД, сообщив, что какой-то тип доставил к ним в бессознательном состоянии старшину милиции, не отрицая, что это - дело его рук. Поднятая по тревоге группа захвата взяла штурмом поќмещение "Скорой помощи" и скрутила Новикова, а поскольку его попутчицы, также как и выроненное Сидоркиным удостоќверение личности, остались на Русаковском перекрестке, то Новикова, намяв ему по дороге бока, отвезли в КПЗ, где и оставили до выяснения личности, то есть фактически до слеќдующего дня, когда приехавший из УВД полковник освобоќдил Новикова из плена и пересадил с тюремных нар в кресло начальника РОВД.
  Сидоркин еще в больнице, но послезавтра ему выходить на работу. По словам Евсикова, майор Новиков тоже ждет этого дня. Интересно, зачем?!
  
  
  КРАЖА
  
  Двор Нинка Белова наметила сразу: он размещался на пятачке, сплюснутом многоэтажными зданиями. Дома засеќлены три-четыре года назад, поэтому в лицо знали не всех, но если о ком-то что-то знали, то подробно и много.
  По вечерам Нинка подсаживалась к устроившимся на скамейках старушкам; вначале те осторожничали, удивляясь появлению в их кругу молодой и красивой девушки, но после удачно сказанных реплик и объяснений об отдыхе у знакомых Нинку приняли за свою, тем более что предводительствовавќшая старушечьим коллективом баба Глаша явно ей симпатиќзировала.
  Запасы старушечьих сплетен и сведений были неисчерпаеќмы; наводя разговор на проходивших по двору жильцов, Нинка из полученной информации вычленила главное: богаќтую квартиру с периодически отсутствующими хозяевами. Таких квартир оказалось четыре, но сделать слепок и изгоќтовить ключ Белова смогла только к одному из дверных замков.
  Сегодня был решающий день. Проглотив таблетку элениќума, Нинка постояла, собираясь с духом, и вошла в знакомый двор. Никого - как и рассчитывала Нинка: старушки отдыќхают, сморенные послеобеденным сном, а трудящаяся часть населения на рабочих местах борется друг с другом в порыве социалистического соревнования. Скользнув в подъезд, Нинќка поднялась лифтом на пятый этаж и позвонила в дверь Васюковым. Прислушалась: тишина подтвердила пустоту квартиры - Валерий Прокофьевич, начальник планового отдеќла обувной фабрики, разъясняет сейчас на совещании при директоре причины преобладания количества над качеством, а Эльвира Михайловна, секретарь городского управления общества трезвости, готовит директиву о корчевке виноградќных плантаций. В двухкомнатной квартире супруги прожиќвали одни, не обзаведясь детьми вначале из экономии, а позќже - из нежелания пачкать руки и загружать мозги пеленќками.
  Открыв замок, Нинка шмыгнула в прихожую, заперла дверь и настороженной кошкой прошлась по квартире, изумќляясь царившей вокруг роскоши. Исследовав комнаты, Белоќва освободила от коробок с обувью два найденных в стенном шкафу чемодана и принялась аккуратно опустошать Васюковский гардероб, отдавая предпочтение дубленкам и норкоќвым шубам.
  С трудом закрыв переполненные чемоданы, Нинка отќнесла их в прихожую и занялась уничтожением следов своего визита; затем умылась, причесалась и, готовая к уходу, поќсмотрела в окно. Двор по-прежнему был пуст. Облегченно вздохнув, Белова отодвинулась от окна - и застыла, услыќшав, как щелкнул замок наружной двери. В прихожую кто-то вошел.
  Нинкино сердце упало в пятки. Удивляясь, что она не теќряет от страха сознание, Белова лихорадочно перебирала варианты спасения. Настойчивое желание залезть под кроќвать Нинка мгновенно отвергла, как и мысль об ударе утюќгом по голове вошедшего: скорее всего, домой вернулась Эльвира Михайловна, но и с ней вступать в поединок, превраќщая кражу в разбойное нападение, Нинка не хотела, - и осќтановила свой выбор на совершенно безумной идее.
  Метнувшись к трюмо, Белова схватила лежавшую на шкафчике расческу и, глядя в зеркало, занялась поправлеќнием прически, напряженно ожидая начала сцены.
  - Кто это? Что вы здесь делаете?! - сбежавшая с рабоќты Эльвира Михайловна с ужасом уставилась на эксплуатиќровавшую ее расческу незнакомую девицу.
  - Здравствуйте, Эльвира Михайловна! Я - Катя, - разќворачиваясь, мягко произнесла Белова и очаровательно улыбќнулась. - Я жду Валерия Прокофьевича. Он вам разве ниќчего не говорил?
  - Нет - испуганно-недоуменно ответила Эльвира Михайќловна. - Кто вы? Как сюда попали?
  - Мне дал ключ Валерий Прокофьевич, - Белова продеќмонстрировала ключ собственного изготовления. - Я недавно приехала, даже чемоданы распаковать не успела: видели их в прихожей? А что же Валерий Прокофьевич: такое важное событие, а он вас не ставит в известность?!
  - Какое событие? - Эльвира Михайловна начала привыќкать к мысли, что незнакомка действительно имеет какое-то отношение к ее супругу.
  - Я выхожу за Валерия Прокофьевича замуж, - объясниќла Белова, потупив глазки.
  - Как - замуж?! - Эльвира Михайловна медленно опуќстилась на стул. - Вы что: сумасшедшая? У него есть жеќна: я!
  - Знаю, все знаю, - небрежно отмахнулась Белова. - Он уже подал заявление на развод и раздел имущества: вы разве повестку в суд не получали?
  - Нет. - Сообщение незваной гостьи настолько хорошо вписывалось в тот образ Валерия Прокофьевича, который составила за долгие годы Эльвира Михайловна, что она поќверила окончательно - и ужаснулась, представив размеры грядущей катастрофы. - Боже мой! Что же теперь делать?!
  - Все будет тип-топ, - снисходительно пояснила Белова. - Поживете у нас, пока Валерик квартиру не разменяет: я на кухне раскладушку вам поставлю. Это Валерик все придуќмал: он вообще страшно предусмотрительный, не зря планоќвым отделом командует. Я в апреле с ним в Ялтинском саќнатории познакомилась - эксплуатировала Белова добытые у старушек сведения. - Любовь: лучше, чем в кино! Потом до востребования писала, а недавно он приехал, - вы тогда его в командировке считали - и говорит: "Хватит, Катенька, раздвоенному жить: не могу больше с Эльвиркой тебе измеќнять!". Я согласилась, с работы рассчиталась - и сюда!
  - Понятно! - кивнула головой Эльвира Михайловна, ожесточаясь и приходя в себя. Супружеские ссоры и разќмолвки последних месяцев приобрели для нее новую окрасќку. - Исподтишка готовился, скрывал! Негодяй!
  - Зачем вы так! - поморщилась Белова, меняя тон. - Сами виноваты: Валерик жаловался, что и еду готовите плоќхо, и в постели вести себя не умеете.
  - Я - в постели?! - едва не задохнулась от возмущения Эльвира Михайловна. Лицо ее запылало багровой яростью.
  - Старый козел! А ты тоже: на квартиру и достаток позаќрилась? Зачем семью разбиваешь?
  - Семья теперь: я и Валерий Прокофьевич, а вы этому делу посторонняя, - нахально усмехнулась Белова. - И вообќще: чего расселись? Лучше в магазин смотайтесь за расклаќдушкой, если не хотите на полу ночевать.
  - Мне - на полу?! - Эльвира Михайловна вскочила; в ней проснулась и забушевала кровь женщин-воительниц, веќками отстаивавших домашний очаг от наглых притязаний любострастниц. - Вертихвостка! Убирайся отсюда!
  - Эй, осторожней! - вскрикнула Белова, отступая в приќхожую и отмахиваясь расческой от вознамерившейся вытолќкать ее Эльвиры Михайловны. - Без рук, а то милицию поќзову! Сейчас Валерий Прокофьевич придет: он вас мигом на улицу вышвырнет!
  - Потаскуха! На клочки разорву! - завопила Эльвира Михайловна, теряя рассудок от бесстыдства мужниной люќбовницы. - Пошла вон!
  - Сама выметывайся! - рассердилась Белова и вдруг поќчувствовала, что действительно собирается здесь остаться. - С твоим пузом и мордой только биточки в столовой подавать, а не о семье думать.
  - Ах, так! - пролетев мимо Нинки, Эльвира Михайловна распахнула входную дверь и выбросила стоявшие в прихоќжей чемоданы на лестничную площадку. - Проваливай, а то хуже будет!
  - Хуже знакомства с твоей харей ничего не будет! - съязвила Нинка и, увернувшись от удара ногой, нанесенного Эльвирой Михайловной, выскочила на площадку. Схватив чемоданы, она побежала по лестнице вниз, провожаемая поќбедными возгласами Эльвиры Михайловны.
  Лишь в лифте, спускаясь с четвертого этажа, Белова ощуќтила, как спадает с нее напряжение. "Молодец, Нинка!", - похвалила она себя и невольно застонала от резкой боли в висках. Проглотив очередную таблетку элениума, Белова постояла минутку в подъезде, утихомиривая боль массажем, и двинулась дальше. Сгибаясь пол тяжестью чемоданов, она пересекла двор, подталкиваемая прожигающим насквозь взглядом Эльвиры Михайловны, наблюдавшей из окна отстуќпление соперницы.
  Завернув за угол, Белова облегченно вздохнула и напраќвилась к ближайшей троллейбусной остановке, торопясь поќкинуть опасный район. Обилие прохожих на улице ее устраиќвало: толпа скрывает человека от враждебных глаз не хуже густого леса.
  "Еще полчаса - и все закончится!" - подумала Белова и вздрогнула: кто-то вырывал у нее чемодан. Обернувшись, Белова испуганно вскрикнула и уронила чемоданы: рядом стоял, внимательно ее рассматривая, молодой, сухощавый сержант милиции.
  - Откуда вещи? - строго опросил милиционер.
  - Из соседнего дома - с равнодушием отчаяния объясниќла Нинка, чувствуя, что сил сопротивляться судьбе у нее уже нет. - Но хозяйка отдала их сама.
  - Да?! - удивился милиционер. - А куда теперь путь держим?
  Нинка пожала плечами, собираясь ответить: "В тюрьму!", как вдруг ее перебила вынырнувшая неизвестно откуда баба Глаша.
  - Юра! - сердито закричала баба Глаша. - Я тебя поќмочь Кате послала, а ты ей разговорами голову морочишь!
  Поняв, что сейчас упадет, Нинка плюхнулась на чемодан, изумленно тараща глаза на заулыбавшегося сержанта.
  - Это - мой племянник - разъясняла баба Глаша. - Ни одно доброе дело без шутки сделать не может. Тебе на вокзал?
  Нинка машинально кивнула головой, боясь поверить своќему спасению. Повинуясь команде бабы Глаши, милиционер остановил свободное такси, посадил в него Белову и уложил чемодан в багажник. Через минуту, провожаемая напутственќными пожеланиями бабы Глаши и улыбкой Юры, Нинка мчаќлась в такси на вокзал.
  - Так и поседеть можно: на радость госпоже Васюковой! - постепенно успокаиваясь, усмехнулась Нинка.
  Такси затормозило возле светофора. В толпе пересекавших дорогу пешеходов Нинка неожиданно увидела Валерия Прокофьевича, мирно шествовавшего домой, не подозревая, что его раненой тигрицей ждет там вооруженная скалкой Эльвиќра Михайловна, ложно отнесшая обнаруженную гардеробную пропажу на баланс происков супруга и Катьки. Ничего не ведал Валерий Прокофьевич и наслаждался текущей жизнью, далекий от представления о том, что вечером с сотрясением головного мозга и иными телесными повреждениями он будет лежать в больнице, размышляя о загадочном приступе помеќшательства Эльвиры Михайловны.
  Такси свернуло к вокзалу. "Куда вы? - опомнилась Нинќка. - Мне нужно на улицу Ленина, к драматическому теќатру".
  Таксист, недовольно ворча, погнал машину по новому адреќсу. Выпускница театрального училища Нинка Белова сидела, напряженно ожидая, как войдет сейчас в кабинет главного режиссера театра Чикина, отказавшегося месяц назад приќнять ее в спектакль на роль знаменитой воровки, поставит на стол чемоданы, объяснит их происхождение и отчеканит: "Вы утверждали, что во мне мало таланта и нет чувства авантюризма. А что скажете теперь?"
  Действительно, что он скажет?!
  
  
  САМОГОННАЯ ИСТОРИЯ
  
  Да, господа-товарищи, без самогона нам нельзя. Не тольќко по своему опыту знаю: друг мой, Полковником зовут, тоже так считает. Мне, говорит, без самогона и воздух не мил. Дыќшать то есть неохота. Мужик - кремень! Принципиальный ужасно! Жена пыталась как-то вякнуть, так он враз ее на две бутылки сменял. Теперь один воздухом наслаждается.
  Так вот о самогоне: решил я под Новый год запас его увеличить. Все-таки праздник намечается. То Дед Мороз, то Снегурочка - кто-нибудь забредет. И всех угощать надо.
  На работе с бригадиром договорился быстро, - он мой саќмогон не раз пробовал. "Ты, говорит, Дмитрич, вали потиќхоньку, а я, если спросят, скажу, что в туалете сидишь. Или в соседнюю бригаду командирован: строительство капитализќма осваивать". В общем, все, как учили.
  Сиганул я через забор, ножками по снегу потопал - и на своей кухне аппарат настраиваю.
  Ох, братцы, хорошо-то как! Варево в бидоне кипит, из змеевика в банку капает, - а я сижу, как граф Монте-Кристо, и первачок пробую. Ну как тут себе не позавидовать!
  Вдруг слышу: звонок в дверях звенит. Один раз, второй... Кого, думаю, нелегкая принесла. Жена нервы в санатории лечит, да у нее и ключ есть. Может, сосед пожаловал: он мой самогон тоже одобряет. Объяснял как-то, что человек пьет один раз - первый, а потом только опохмеляется. Умный, заќраза! Но я ему дверь не открою: в банку и для меня мало накапало.
  Перестали звонить: ушел, наверное. Ладно, вечером угощу. Как говорится, всякому овощу свое время. Или свою воду - не помню правильно. Да и зачем об этом думать, когда перќвачка стаканчик дернул, салом закусил - и ты в раю. Хоть с богом целуйся, если захочешь.
  Сижу на кухне, балдею - и кажется мне, что в гостиной кто-то ходит. Зеленые чертики приползли, что ли - так им еще рано появляться: я до такой дозы еще не наполнился.
  Поднимаюсь и иду с проверкой. Захожу тихонько: мамочќки мои! Стоит возле шкафа какая-то баба и в мой чемодан Варькино барахло складывает. Откуда взялась, думаю. Моќжет, алиментами кто обидел, так решила натурой взыскать.
  - Слышь, мадама, - говорю. - Ты квартирой, наверно, ошиблась: это сосед у меня бабник, а я по другой части.
  Баба вздрогнула, обернулась, подскочила ко мне - и хрясть кулаком в морду: я на пол и свалился. Лежу, словно веник, а обида гложет: в моем доме меня же и бьют -какая-то постоќронняя баба. Встаю, а хулиганка ногой между ног норовит стукнуть. "Что ж ты, кричу, делаешь, подлая! У меня на том месте потом ничего не вырастет!".
  Хватаю бабу за сапог и в сторону отбрасываю. А затем, не сдержавшись, кулаком по кумполу добавляю: по-пролеќтарски. Чтоб знала, рыбья вошь, кто в хате гегемон и хозяин. А парень я здоровый: гляжу, баба глаза закатила, на пол шмякнулась и притихла.
  Тут я, конечно, перепугался: вдруг копыта отбросила. "Вставайте, говорю, гражданка, вам домой пора". И за нос се дергаю. А она лежит, не шелохнется.
  Бегу к соседу: звони, говорю, в "Скорую" и милицию - я нечаянно какую-то бабу угрохал. Сосед рад стараться: поќзвонил и от себя прибавил - что я еле на ногах стою и на трезвого не похож. А я, может, от горя такой.
  Через полчаса народу в мою квартиру набилось: больше, чем на партсобрание. Докторша бабу в чувство приводит - та все-таки живой оказалась, участковый протокол за самогон составляет, а опера хитрые вопросики задают: где я эту бабу поймал и что с ней успел сделать. И намекают, что придется мне за побои и изнасилование Новый год в тюрьме встреќтить. Совсем забодали, как вдруг докторша говорит: "Послуќшайте, это не женщина, а мужчина". Милиционеры засмеяќлись, не поверили, а потом кое-куда посмотрели и рот от изумления открыли. А тут бывшая баба в сознание пришла и начала речь толкать: да с такими словами, что и мне стыдно стало.
  Вскоре уехали все и воровку с собой забрали. И аппарат с самогонкой прихватили - для анализа.
  А через месяц вызывают меня к начальнику милиции. Исќпугался: вдруг узнали, что я новый аппарат соорудил. Приќхожу, а меня почти по-родственному встречают: "Спасибо, говорит, товарищ Иванов, за поимку опасного преступника. Он за последний год, в женщину переодеваясь, семь квартир ограбил". А мне что: я всегда рад преступников ловить - неќчего им на мой самогон милицию наводить! Но об этом я наќчальнику говорить не стал: лишь поулыбался да ручку поќжал. И домой пошел, когда отпустили: там на плите как раз самогон доваривался.
  25.12.94 г.
  
  ВОРЮГА
  
  Шапку Нина Петровна купила - не насмотришься! Из наќстоящего ангорского кролика! Тесемку пришила: чтобы шапка от порыва крымского ветра не на землю падала, а на спине бултыхалась - и можно хоть на Северный полюс на велосиќпеде ехать: такую шапку, если что, запросто у белого медвеќдя на его шкуру выменяешь.
  А на Рождество неприятность случилась. Захотелось Нине Петровне по магазинам в разведку пойти: мало ли на что наќткнешься! Сначала по окраинам рейд сделала, а затем к ценќтру города перебралась. И вдруг возле Куйбышевского рынка на троллейбусной остановке застряла. Людей все больше и больше, а троллейбусов - ни одного. То ли КВН по телевизоќру смотрят, то ли в очередь за акциями выстроились, - но пуќсто вдали, как ни подпрыгивай.
  Народ, конечно, звереет. Голоса разные раздаются, кто-то маму вспоминает, кому-то на мозоль залезли. Даже Нина Петровна заозиралась: какую-нибудь знакомую морду увиќдеть и душу в ругани успокоить.
  И вот, представьте, троллейбус ползет. Один-одинешенёк. И как раз туда, куда Нина Петровна спешит. Остановился, дверцами щелкнул: толпа к ним и хлынула. Давка, конечно. Чьей-то бабушке на ухо наступили. Кому-то коленкой в инќтересное место стукнули. В общем, все, как обычно.
  Конечно, те, кто поинтеллигентней или на здоровье жалуќются, в сторону отошли: мы, мол, другого троллейбуса подоќждем. Если, конечно, он до завтрашнего утра будет. А Нина Петровна - женщина простая, на штурм попрыгала. Вот тольќко сумка подвела: застряла между чьих-то грудей и не тороќпится. Знает, зараза, что не бросят.
  А толпе на женские трудности наплевать, она в троллейќбус ломит. Чтоб, значит, на обед или иное безобразие успеть. Сдавили Нину Петровну так, что шелохнуться нельзя. Дергаќется она, желая хоть одну руку освободить и тому, кто поблиќже да послабей, в глаз попасть - и не может. Представляете?!
  И вот в этой сутолоке чувствует Нина Петровна, что у нее с головы шапка исчезает. Секунду назад была - и пропала. И женская макушка теперь перед непогодой беззащитна и даже замерзать собирается.
  Тут, конечно, Нина Петровна рассердилась. Заорала дурќным голосом и смотрит, куда ее шапка направилась. И виќдит, что она у какого-то парнюги на его длинных лохмах устроилась, а тот уже в троллейбус вошел и сейчас уедет.
  - Ах ты, ворюга! - Нина Петровна кричит и вперед скаќчет. Конечно, она не только это кричала. Может, даже и таќкое, что не совсем интеллигентное. Все-таки у Нины Петровны, кроме техникума, никакого верхнего образования не предвиделось, и она многое могла себе позволить. Сказать, наќпример, кое-что. И так далее. Главное: толпа притихла. И поќзволила Нине Петровне вперед скакнуть. И как раз успеть с подлого ворюги шапку сорвать, когда троллейбус дверцами замахал и куда-то поехал. Увозя ворюгу от милиции и спраќведливого народного гнева.
  Вернула Нина Петровна шапку на место и поняла, что неинтересно ей дальше по магазинам бродить. Устала, наверќное. Да и сумка тяжелая. Погрозила вслед волосатику кулаќком, что-то еще рявкнула - и домой отправилась. К своему законному мужу и его маленькой зарплате.
  Тот, конечно, радуется, что жена без повреждений вернуќлась. Сумку к столу поднес, покупки рассматривает. Кусок колбасы схватил и в рот засовывает. Чтоб успеть насладитьќся, пока Нина Петровна шубу сбрасывает.
  Жует он колбасу и вдруг спрашивает: "Слушай, Нин, а где ты такую шапку отхватила?"
  И пальцем на Нины Петровны макушку тычет.
  - Как где? - Нина Петровна отвечает.-У лохматика отняла. Он меня обворовать пытался.
  - Так у тебя теперь две шапки - супруг говорит. - Одна на голове, а другая на спине болтается.
  Нина Петровна хвать рукой за спину: точно, шапка. Ее собственная, на тесемках. А эта...
  - Ты - супруг говорит, - когда завтра поедешь, и мне шапку отними. Я тоже хочу богатым стать.
  Ишь, нашел дуру! Пусть сам отнимает!
  
  НЕСЧАСТНЫЙ МОМЕНТ
  
   Такого отвратительного настроения у Таньки не было давно. Мало того, что старая грымза, вышибленная торопившейся на свидание Танькой с тротуара, обозвала ее "вонючкой", так еще поклонник, по поводу которого строились планы, не появился, и Танька напрасно проторчала полтора часа в условленном месте. И теперь брела по улице, жалея о десяти гривнах, оставленных в парикмахерской, посещение которой свело Танькины финансовые возможности до такого минимума, что даже на покупку троллейбусного билета пришлось бы отнимать деньги у нищего послабее.
   И надо было, чтобы в этот несчастный момент пересек Танькину дорогу Степка-бухгалтер, работавшей в том же ОАО, что и Танька, и нахально пристававший к ней, используя служебное положение, все свободное от сальдо время.
   Пристроившись возле правой Танькиной груди, Степка начал усиленно приглашать Таньку в притон, зарегистрированный в домоуправлении Степкиной квартирой, намекая на распитие чая и иных алкогольных напитков.
   - Отстаньте, Степан Иванович! - сердито твердила Танька, отталкивая бухгалтерские ручки от своей правой округлости. - Сходили бы лучше на вокзал, там проститутки дешевые.
   Но Степка, бормоча про отрицательный баланс и отсутствие кредита, продолжил исследование Танькиных выпуклостей, - и тут Танька не выдержала.
   - Отстаньте, а то закричу! - остановившись, сказала она.
   Бухгалтер ухмыльнулся, явно не поверив, и тогда Танька, заполнив легкие воздухом, заорала:
  - Спасите! Грабят!
   Это был не тот глас, который мог убедить массы взять штурмом Зимний дворец или пивной ларек, но его оказалось достаточным, чтобы заинтересовать троицу подвыпивших парней, вышедших на прогулку в поисках приключений. Услышав Танькин вопль, троица ринулась к месту событий, выкрикивая: "Стой, гад! Харю начистим!".
   Присмотревшись к могучим кулакам парней, Степка развернулся и помчался в обратном направлении; троица мстителей с гиканьем и свистом устремилась следом.
   - Не волнуйтесь, девушка! - крикнул, пробегая мимо Таньки, самый рослый из защитников. - Мы этого типа так изуродуем, что он не только ваше, но и свое отдаст.
   Счастливо осклабившись в ответ, Таньке с тревогой подумала, что события перехлестывают допустимую грань, и как бы Степка не потребовал завтра оплатить ему ремонт зубов или покупку костылей.
   - А если инвалидная коляска понадобиться - так на нее и трех моих зарплат не хватит! - содрогнулась Танька и поспешила вслед за парнями.
   Но не закончился список неудач, предназначенных Таньке на этот вечер: пробежав десяток метров, Танька провалилась туфлей в дорожную расщелину и шмякнулась коленками о бетон, лишившись не только возможности спортивного продвижения, но и каблука.
   Утром, прихромав на работу, Танька с облегчением увидела на бухгалтерском стуле невредимого Степку. Правда, стал он нервным и при Танькином приближении отпрыгивал в сторону, - но это медициной излечивается.
  А поклонника, на свидание не пришедшего, Танька все-таки разыскала, - и заставила на себе жениться. Чтоб было кому ремонт туфли оплатить!
  
  
  РАССКАЗ ВЫПУСКНИКА ПРОФТЕХУЧИЛИЩА
  
  Позвонила мне Светка Вертидуева и говорит: "Васек, хоќчешь в Москву бесплатно съездить? Меня завтра в московќскую бригаду перебрасывают".
  Светка летнюю практику проводником на пассажирских поездах отрабатывала и давно всякие соблазны предлаќгала: подружиться таким манером хотела, хоть я и игнориќрую костлявых.
  - Не знаю, Света, - чешу я голову: у меня как раз три дня свободных выпало. - А что делать там, в Москве?
  - Как что? Пива на вокзале попьешь, на Кремль полюќбуешься. Главное: проезд бесплатный!
  Что верно, то верно. Дочесал я голову и согласился.
  Дома узнали - обрадовались. Мамаша побежала по сосеќдям чемодан-"дипломат" искать, батя чекушку принес - удаќчу мою обмыть, сестра 200 рублей сунула, шубу себе закаќзала. Толик-фотограф заскочил, пакет принес: передай, говоќрит, моему московскому родичу - вот телефонный номер - семейные фотографии. Мне - что, я не возражаю.
  Утром побрился, прифрантился "дипломатом" - и на вокќзал. Народ там бегает, суетится, а я иду себе к девятому вагону. Гляжу: Светка стоит, важность на себя напускает и пассажирам строгие замечания делает. Меня увидела - расќкраснелась, кричит: "Васек, какой ты красавец сегодня!".
  А я и сам знаю, не зря брился.
  Показала мне Светка купе: располагайся, говорит, в моем отделении, я, если что, у девочек из соседнего вагона подреќмать успею, - и побежала дальше пассажирами командовать.
  Осмотрелся я, сходил купить журнал "Крокодил" в киоске, в окно полюбопытствовал, - а вскоре и поезд отправили. Народу в вагоне - уйма: Светка даже багажные полки безќбилетникам загрузила. Колеса стучат, станции по сторонам мелькают, детишки в вагоне попискивают, "правые" пассаќжиры с "левыми" переругиваются, жилплощадь делят, - а я сижу в отдельном купе и из "Крокодила" хорошее настроеќние черпаю. Несколько раз даже в коридор выходил, на саќмых голосистых прикрикивал, чтоб от спокойствия меня не отвлекали.
  Светка заскочила, на себя мое внимание обратить стараќется. Она хоть и костлявая, но целоваться всем хочется. Наќчала заботу проявлять, вещи мои в чемоданчике по-другому перекладывать.
  - Что за пакет? - спрашивает.
  Я для хохмы: "Физиономии моих чувих", - отвечаю.
  Светка глазами засверкала: "Представляю, какие уродиќны!". Разорвала пакет и фотографии рассматривает.
  Я сижу, плечами пожимаю: что с глупой бабой сделаешь, не выбрасывать же ее в форточку! А Светка вдруг покраснела, смотрит на меня странно: "Ой, Васек, я и не знала, что ты в таких вещах разбираешься. Только зря с собой возишь, за порнографию тюрьмой наказывают".
  Удивился я, выхватил фотографии, а там сплошь голые женщины, да еще в таких позах, о которых я ни в одном анекдоте не слышал.
  - Света, - кричу, - ну и влип я! Это мне Толик-фотограф подсунул.
  Светка улыбается, не верит. Посмотрела на меня, покачаќла головой и отправилась дальше вагонные дела прокруќчивать.
  Спрятал фотографии в "дипломат": придется с Толика за их доставку не меньше червонца взять: бесплатно только дуќраки с законом ссорятся! Улегся на полку и опять "Крокоќдилом" свои мысли улучшать начал.
  Давно уже едем, время к обеду подтягивается, как вдруг на остановке в Прилуках вваливает в мое купе коротышка в синих штанах.
  - Ты - проводник? - спрашивает.
  - Нет, - отвечаю.
  - Тогда чего здесь разлегся?
  - Чтобы "Крокодилом" удобней развлекаться.
  Коротышка подпрыгнул, словно я его укусил, и кричит:
  - Если вам делают замечание, гражданчик, нужно не дерзить, а встать и извиниться.
  - Будешь кричать, - рассердился я, - встану и тебе заќмечание сделаю: под правый глаз!
  Обиделся коротышка, красную книжицу из-за пазухи выќтащил: "Я - контролер! Предъявите ваш билет!"
  Растерялся я, а коротышка увидел это, обрадовался: "Так ты еще и без билета!". Схватил меня за рукав и из вагона выпихивает: выходи, говорит, пока милицию не позвал.
  Милиции я с детского сада боюсь, поэтому самостоятельќно на перрон выскочил, Светку в окошках высматриваю и никак найти не могу (позже выяснилось, что она в это время у других проводников деньги для контролера собирала). Хоќтел в другой вагон заскочить, но тут коротышка из вагона высунулся и за мной наблюдение установил. Я уже и "Кроќкодилом" от него закрывался, и в туалет прятался, а он все равно голову на воздухе держит, подходы к вагонам конќтролирует.
  Бегал я, бегал, смотрю: поезд от перрона уходит. Испуќгался я: лучше, думаю, в тюрьме за бесплатный проезд сиќдеть, чем в чужом городе погибать, - и прыгнул на вагонќные ступеньки! По физкультуре у меня "тройка" была, да и ту мама за сметану выторговывала: повис я на поручне, повиќсел и опять возле поезда шлепнулся. Крику вокруг, шум; одќни кричат: "Скорую!", другие: "Милиция!". В поезде кто-то на стоп-кран нажал, колесом возле моего уха затормозил.
  Поднялся я на ноги: врача не видно, зато милиционер - толстенький такой старшина - ко мне приближается, а короќтышка, из окна свесившись, меня найти ему помогает.
  Нет, думаю, добровольцем на нары не сяду: и побежал в сторону от вокзала. Люди дорогу уступают, мамы детишкам меня показывают - мол, не станешь слушаться, и ты такой же будешь, - а я галопирую, милицейским свистком подбадќриваемый. Пробежал несколько улиц, потом на заборы полез, решил огородами уходить. А старшина настырный попался: хоть и с трудом, но тоже через заборы переваливается. Сверќнул на шоссе; топаю по асфальту, прикидывая, когда удобќней в плен сдаться, как вдруг догоняет меня такси.
  - Парень, - кричит таксист, - мент за тобой гонится?
  Киваю головой, тогда таксист машину останавливает и дверцу открывает: садись, говорит, побыстрее.
  Вполз на заднее сиденье, лежу, высыхаю. Таксист стрелку на спидометре под сотню подвинул и объясняет, что всегда рад делового человека из беды выручить, лишь бы благоќдарность получить.
  Через полчаса приезжаем в аэропорт.
  - Деньги давай, - говорит таксист. - Я тебе по своему паспорту билет куплю, так надежнее.
  Протянул я ему сто рублей - из тех денег, что сестра на шубу дала, - и печалюсь, что "дипломат" мой с документами и вещами в поезде остался и его теперь вместе с фотографиями коротышка национализирует, если только Светка не заступится.
  Прибегает таксист с известием, что посадка на самолет вот-вот закончится. Побежали вдвоем: отдал таксист мой билет контролеру, махнул рукой на прощанье и лишь в самолете я сообразил, что сдачу от ста рублей у таксиста не забрал. Загоревал было, но на "Крокодил" в кармане наткнулся и сразу полегчало: раскрыл его на второй странице и от суеты отгораживаюсь.
  - В какой город - спрашиваю у соседа - мы летим?
  - Я вместе с самолетом - отвечает сосед - лечу в Киев, а куда летите вы, я не знаю.
  - Я в Москву бесплатно еду, - объясняю. - Там пиво на вокзале вкусное.
  Посмотрел на меня сосед, подумал и в дальнее кресло перебрался: чтобы моему чтению не завидовать!
  Прилетели в Киев; перекусил я в буфете и в кассе на Москву билет выпрашиваю, а мне говорят, что беспаспортным только начальник вокзала билет разрешить может. Пошел я к начальнику, рассказал, что отстал от поезда.
  - Вы этот поезд успеете догнать, если сейчас в Тулу вылетите, - посмотрев расписание, сказал начальник. - Вы что: совсем без вещей?
  - Со мной "Крокодил" и оставшиеся от шубы сто рублей - объясняю.
  Нахмурился начальник, врача по селектору вызвал и мне дефицитной валерьянки налил. Обследовал мое здоровье врач, установил, что еще одну полетную нагрузку мой мозг выдержит, - и отправил меня на самолете в Тулу.
  Поймал я в тульском аэропорту такси и как раз к поезду приехать успел. Захожу в купе, а там Светку какой-то тип допрашивает: оказалось, коротышка о Толикиной порнографии в милицию заявление нацарапал.
  В Москве я полюбовался только кабинетом лейтенанта милиции Иванова да квартирой Толикиного родича, когда у него обыск делали. На остальное не хватило ни времени, ни денег - даже на обратный билет пришлось у Светки занимать. Самое обидное, что пива попробовать не удалось: вот до чего бесплатные поездки доводят!
  Лейтенант Иванов на прощанье открытки с видами на Кремль подарил: я их теперь сестре вместо шубы везу. Думаю, обрадуется...
  
  
  КАК-ТО В ОДЕССЕ...
  
  Вошедшая в троллейбус широкоплечая краснощекая женќщина грозно оглядела из-под кустистых бровей пассажиров и зычно провозгласила: "Контроль! Прошу приготовить биќлеты!".
  Я испуганно сунул руку в карман и облегченно вздохнул: проездной билет лежал на месте. Троллейбус был переполнен и женщине-контролеру, медленно продвигавшейся в проходе между сиденьями, приходилось разворачиваться то вправо, то влево, чтобы не пропустить среди перемещавшихся пассаќжиров какого-нибудь безбилетника. Судя по тому, с каким рвением представитель контроля дергала очередного пассаќжира за рукав, выкрикивая: "Ваш билет!", как придирчиво изучала она закомпостированные талоны, с сожалением отќдавая их обратно, план троллейбусного парка по числу ошќтрафованных, намеченный на текущий квартал, находился под угрозой срыва.
  Взяв мой проездной билет, контролер долго рассматриваќла его с обеих сторон и, явно сдерживая желание попробоќвать картон "на зуб", вернула мне.
  - Ваш билет! - обратилась она к сидевшему впереди толстенькому мужчине, одетому в плотно надвинутую серую шляпу и серое драповое пальто.
  - Сейчас - растерянно отозвался мужчина. Одной рукой он держал на коленях сетку, наполненную куриными яйцаќми; другая его рука судорожно металась по многочисленным карманам.
  - Никак талон найти не могу, - пожаловался толстячок контролеру, ища сочувствия.
  - Если есть - найдете, нет - штраф заплатите, - злорадќно объяснила женщина-контролер.
  Троллейбус остановился. В распахнутые двери хлынул поќток жаждущих прокатиться.
  - Куда?! - закричала контролер, бросаясь наперехват двум подросткам, пытавшимся прошмыгнуть мимо нее в дальќний угол троллейбуса. - Билеты бери, билеты!
  Юнцы, явно не привыкшие тратить деньги на такие пустяќки, угрюмо заворчали.
  - Без билета иди пешком, - наседала на них контролер.
  Между тем толстенький мужчина, безрезультатно пошарив в карманах, воровато оглянулся на забывшуюся в перепалке контролера, осторожно протиснулся к троллейбусной дверце, сошел вниз и, прижимая к животу сетку с куриными яйцаќми, быстро скрылся за ближайшим углом. На освободившееќся место, растолкав претендентов локтями, солидно опустилќся только что вошедший полный гражданин; я с удивлением заметил, что на нем надета точно такая же серая шляпа и пальто, как и на сбежавшем от штрафа толстячке.
  Троллейбус хлопнул закрывшимися дверями и поехал к следующей остановке. Контролер, одержав над юнцами побеќду: они не только купили талоны, но и закомпостировали их, - удовлетворенно подошла к солидному гражданину в сеќром и властно спросила: "Нашли билет? Или штраф платить будем?".
  - Это вы мне? - удивился солидный гражданин.
  - Вам, вам! - рассердилась контролер. - Чего прикидыќваетесь? Где билет?
  - Но у меня ничего нет - начал объяснять гражданин. - Я только что вошел в троллейбус...
  - Что-о! - прервала его контролер. Было ясно, что она принимает солидного гражданина за сидевшего раннее на этом месте толстячка. Действительно, внешние черты и, главќное, одежда были у них почти одинаковые.
  - Вы мне мозги не пудрите, - продолжала злиться конќтролер. - Есть билет или нет?
  - Нет билета, - растерянно развел руками гражданин. - Но я только что...
  - Билета нет - плати штраф, - облегченно констатироваќла контролер, добившись ясности в ситуации. - И не задерќживай: вас много, а я одна.
  - Ничего платить не буду, - возмущенно заерзал гражќданин. - Я только что сел в троллейбус. Вы меня с кем-то путаете.
  - Я - путаю?! - на щеках женщины-контролера зажглись багровые пятна. - Вы кого тут дурите, безбилетный?
   Вдруг контролер замерла и недоуменно спросила: "А где ваши яйца?"
  - Какие яйца? - гражданин изумленно таращился на контролера.
  - Ваши, ваши яйца, - яростно наступала контролер. - Вы зачем их спрятали?
  - А вам какое дело? - вспыхнул гражданин и тут же, потея от неловкости, попытался перевести разговор в шутку:
  - Они мои: что хочу, то с ними и делаю.
  - Это вы дома, что хотите, то с ними и делайте, а здесь общественный транспорт, - не приняла шутливый тон сердиќтая контролер. - Спрятал яйца и думает, что я его не узнаю. Платите штраф!
  - За что платить? Не буду платить! - собрав остатки храбрости, ощетинился гражданин. - И вообще: почему вы цепляетесь ко мне с какими-то неприличными намеками?!
  - Сейчас сдам в милицию, там узнаешь приличия. Встаќвай, сойдешь со мной на следующей остановке. И яйца свои не забудь: где они у тебя?
  - Как вам не стыдно! Женщина, а такие вещи говорите. Никуда я с вами не пойду!
  - Не пойдешь? Посмотрим! - зловеще проговорила конќтролер, что-то обдумывая. Потом обернулась к пассажирам, с интересом наблюдавшим дискуссию, и громко спросила: "Граждане, кто взял яйца у этого "зайца"?
  Пассажиры поспешно отворачивались к окнам, только каќкой-то мужчина импортного вида, нагнувшись к соседке, восќхищенно заметил: "Ну, дает Одесса! Чего здесь только не воќруют!"
  - Так у тебя что: украли яйца?-услышав восклицание нездешнего мужчины, догадалась контролер. - То-то, смотќрю, не в себе сидишь.
  - Не воровали у меня, - устало возразил гражданин, уже давно переставший быть солидным. - И я не понимаю, по какому праву вы меня оскорбляете.
  - Ишь, как заговорил, - неприятно удивилась контролер и заорала: "Если ты не обворованный, то показывай яйца!"
  - Зачем вам это? - затравленно пробормотал окончаќтельно сдавшийся гражданин. - Я не могу, здесь женщины. И мне стыдно, в конце концов...
  - Тогда плати штраф! - торжествующе подытожила конќтролер.
  Гражданин с мольбой посмотрел вокруг и, поняв, что соќчувствия, не говоря о помощи, не дождется, покорно скаќзал: "Сколько вам нужно денег?"
  - Не мне, а государству, - сурово возразила контролер, называя сумму штрафа и выписывая квитанцию. - Сразу бы так: сказали - плати!
  - Я в Одессе первый раз, - вздохнул гражданин. - Еще не привык.
  Дождавшись остановки, гражданин вышел из троллейбуса и поплелся к остановке такси.
  - Нервный какой-то - поморщилась контролер, проверяя талоны. И, окинув взглядом притихших пассажиров, неодоќбрительно произнесла: "Интересно, кому этот тип успел проќдать свои яйца?!"
  10.02.86 г.
  
  ОБЕД ПРОВИНЦИАЛКИ
  
  В столовую Полина Федоровна зашла с опаской: она чиќтала в газетах, что после знакомства с общепитовской кухней многие хорошие люди болели животами. Но очень хотелось кушать, а обход симферопольских магазинов в поисках пальќто грозил затянуться, - вот и пристроилась Полина Федоровќна к огромной очереди;
  Вопреки рассказам односельчан, помещение столовой не напоминало притон: на пластико-алюминиевых столиках виќднелись свободные от грязи места, посетители вели себя кульќтурно, не били друг друга по мордасам и не пели: "Йо-хо-хо и бутылка рома". Осмелев, Полина Федоровна занялась изуќчением соседей, но тут услышала: "Вы последняя?". Оберќнувшись, она едва не упала от ужаса: рядом стояла, скаля зубы, высоченная черная образина. "Последняя?" - повториќло страшилище, с недоумением наблюдая побледневшее лицо и вытаращенные глаза советской крестьянки.
  - Да, - обречено согласилась Полина Федоровна и поќпятилась в сторону, не решаясь подставить страшилищу свою беззащитную спину.
  - Осторожней, гражданка! - рявкнул над ее ухом металќлический голос. - Понаехали из села - пройти невозможно!
  Испуганно подпрыгнув, Полина Федоровна обнаружила, что преграждает путь пышногрудой даме, пыхтящей под тяќжестью подноса с тарелками. С достоинством шмыгнув ноќсом, Полина Федоровна вернулась на исходное положение. Страх перед чернокожим начал исчезать: она догадалась, что имеет дело с единичным экземпляром негра, основная часть которых, судя по телевизионному клубу кинопутешествий, живет в теплых краях, носит трусы из звериных шкур и пляќшет под барабан.
  - Саранчу едят и бананы у обезьян отнимают, - рылась в своих географических познаниях Полина Федоровна. - Но этого успели подштукатурить: костюмчик джинсовый и портќфель вместо копья.
  Дождавшись очереди, Полина Федоровна взяла тарелку горохового супа, бифштекс, компот и четыре ломтика хлеба, расставила все на одном из пустых столов и заметалась по залу в поисках ложки и вилки; обнаружив их в дальнем углу, поспешила обратно и оторопела: за ее столом, придвинув таќрелку, сидел тот самый негр и уплетал ее гороховый суп. Заќметив удивленный взгляд владелицы супа, негр ухмыльнулся, продолжая свое занятие с таким равнодушным видом, словно кража еды была для него повседневным делом.
  - Милиционера позвать?! - растерянно подумала Полиќна Федоровна. - Засмеют, а то и отругают: гость страны, угќнетенная нация.
  Окинув безнадежным взором вытянувшуюся до дверей очеќредь, Полина Федоровна почувствовала, как нарастает в ней волна ярости: почему именно ее избрал африканец объектом своего аппетита?! Дудки: голодной отсюда она не уйдет!
  Решительно усевшись за стол, Полина Федоровна схватиќла тарелку с бифштексом и начала есть.
  Негр застыл, в изумлении открыв рот; потом, отодвинувќшись подальше, торопливо заработал ложкой, не спуская с владелицы супа округлившихся глаз.
  - Струсил! - обрадовалась Полина Федоровна. - Приќвык, что даром даем и еще спасибо говорим!
  Как утка, глотала она еду, встревоженная вопросом: коќму достанется компот? Негра явно беспокоила та же пробќлема, потому что ложка в его руке замелькала с удвоенной быстротой. Но разве мог нежный посланник саванн сравнитьќся в житейских делах с советской крестьянкой, мгновенно запихавшей бифштекс в рот и выхватившей стакан из мягких чернокожих пальцев!
  Понаблюдав, как его соперница запивает бифштекс комќпотом, негр встал, произнес что-то на каннибальском языке и, подхватив портфель, зашагал к выходу.
  - Так-то: знай наших! - торжествовала Полина Федоќровна, ощущая себя выигравшим войну полководцем.
  Доев хлеб, она вымыла руки и величественно направилась к двери, как вдруг была остановлена пышногрудой дамой: "Вы что: обед потеряли? Вот он!"
  Дама ткнула пальцем на соседний стол, где сиротливо заќстыли компот, тарелки с супом, бифштексом и хлебом.
  - Это мое?! - вырвалось у Полины Федоровны.
  - А чье же? - обиделась дама. - Сама видела, как стаќвили.
  Полина Федоровна обессилено опустилась на стул, потом подхватилась и помчалась прочь, сопровождаемая паничесќким криком дамы: "Здесь ботулизм, да?! А я, дура, все свое съела!".
  
  ОДНАЖДЫ В САНАТОРИИ
  
  Дежурный врач Нина Ивановна Жильцова бросила взгляд на часы и почувствовала легкое возбуждение: приближалось время охоты.
  - Пора, девочки, - скомандовала она смотревшим телеќвизор дежурной медсестре Кате и санитарке Валечке. - Двадќцать три часа - начнем обход.
  Выключив телевизор и закрыв дежурную комнату на ключ, медицинский наряд двинулся в путь.
  Коридоры "Приморья" уходили в даль, и, совершив огромќный круг, поднимались вверх ступеньками лестниц, соединяя стоявшие вплотную друг к другу многоэтажные корпуса саќнатория. Толстая ковровая дорожка заглушала шаги идущих и вынырнувший из темноты встречного перехода загулявший отдыхающий едва не вскрикнул от ужаса: бесшумно ступаќющие по ковру медработники показались ему плывущими по воздуху привидениями.
  - Почему не спим?! - грозный рык Жильцовой привел отдыхающего в чувство и, лепетнув что-то оправдательное, гуляка мгновенно юркнул в свою комнату. Жильцова проќводила его равнодушным взглядом: опоздавший на отбой отќдыхающий, пусть даже и в нетрезвом состоянии, не бог весть какая добыча. Зато другое...
  Не впервые совершавшие подобные обходы Катя и Валечќка, осторожно подходя к очередной комнате, замирали, приќложив ухо к двери, и чутко слушали: не раздастся ли предаќтельский скрип кровати, легкое постанывание и невнятный говор - классические признаки того, что в комнате занимаќются прелюбодеянием. На прошлой неделе благодаря вниќмательности Валечки подобный факт был выявлен в распоќложенной на третьем этаже 112 комнате: заставив стуками и угрозами открыть дверь, медицинский наряд взял в плен багровых от волнения брюнета и блондинку, пытавшихся опќравдать свою полуодетость и смятую постель какими-то идиќотскими выдумками. После составления акта о нарушении режима и перечислением грядущих административных мер: изгнание из санаторного рая и официальное уведомление труќдового коллектива и оставшихся на родине семейных половин об аморальном облике любовников, - последние поняли, что пропали. Побледневший брюнет, бросая злобные взгляды на недавнюю подругу и явно жалея, что не успел вовремя выќбросить ее в окно, завизжал, что его втянули в адюльтер наќсильно и он невиновен, - тогда как блондинка, рыдая и заќламывая руки, жалобно повторяла, что если ее не пощадят, она покончит жизнь самоубийством. Непреклонные Жильцова и Катя, захватив санаторные книжки преступников, удалиќлись в дежурку, тогда как сердобольная Валя, задержавшись, шепнула несколько пояснительных слов задрожавшей от раќдости блондинке. Через полчаса, зайдя в комнату медсестры, блондинка положила в ее стол 200 рублей, а еще через десять минут преступники, сидя в дежурке, горестно поддакивали добродетельным словам Жильцовой, которая, прочитав ноќтацию и сказав: "Только из сострадания к вашим семьям!", порвала изобличающие документы.
  Сегодняшний обход результатов пока не давал. В нескольќких комнатах рассказывали анекдоты; Валечка даже задерќжалась возле одной двери, дожидаясь заключительного (окаќзавшегося очень смачным!) слова рассказчика, и потом шла, потихоньку хихикая и представляя, как расскажет завтра подслушанный анекдот своему супругу.
  Завернув в одно из тупиковых ответвлений, Жильцова встрепенулась и насторожила уши: из расположенной в конце коридора комнаты явно доносилось хоровое пение.
  - Совсем обнаглели! - вскипела Жильцова. - Сейчас заќпоют по-другому. Вперед, девочки!
  И медицинский отряд ринулся в наступление.
  ...День рождения Васька Тюленин решил отметить на шиќрокую ногу, закупив, кроме водки и вина, самогон местного производства: рыбаки клялись, что один его стакан валит на дно океана матерого кита. С закуской помог Сережка, рабоќтавший во Владивостокском пароходстве и приходившийся Тюленину дальним родственником, - но, честно говоря, двиќгали Сережкой не столько родственные чувства, сколько Васькино обещание пригласить на вечеринку для амурных дел санаторную красавицу Варю, - поэтому и появилась на празќдничном столе горбуша, консервированный лосось, тресковая печень, икра и знаменитая рыбная колбаса. Жаль только, что Петр Иванович - сосед Тюленина по двухместной комнате- присутствовать на вечеринке не смог: его еще раньше приќгласили на такое же мероприятие во Владивосток, куда он и отбыл, пожав Ваське руку и пожелав всех благ и здоровья. Может, и к лучшему: комната и так с трудом вместила трех представительных мужчин и четырех симпатичных дам.
  Четвертая дама, отзывавшаяся на имя Мирослава, появилась неожиданно: ее контрабандой протащила Варвара, решившая в случае негативной оценки Сережкиной физиономии подсунуть ему вместо себя подругу. Мирослава, чье пышное тело и налитые груди давно скучали по мужской ласке, согласилась сразу, - и теперь грустила, убедившись после нескольких тостов, что Сережка пришелся Варваре по вкусу. Попытка пристроиться к Тюленину или его другу Коле окончилась неудачей, натолкнувшись на бдительность их партнерш, указавших нарушительнице любовных границ на возможность физических воздействий. Оценив реальность угрозы, горемычная Мирослава занялась единственно разрешенным, хотя и не совсем дамским делом, начав допивать вино, а позже и водку до дна стакана.
  Веселье за столом разгоралось. Тосты становились все двусмысленней, анекдоты - неприличнее, поцелую во время танцев (Сережка привез магнитофон) горячее и продолжительнее, пока Мирославе не пришла в голову замечательная идея:
  - Ребята, а что мы то пьем, то танцуем?! Давайте споем!
  - Отбой скоро - нерешительно сказал Тюленин. - Сегодня "Ведьма" дежурит - как бы не застукала!
  "Ведьмой" неблагодарные отдыхающие прозвали Жильцову, о чем последняя знала, воспринимая прозвище наглядным символом своей профессиональной строгости.
  Сережка не был знаком с Жильцовой, зато обладал хорошим баритоном, что и объясняет его реплику:
  - Подумаешь, отбой! Дети здесь собрались, что ли?!
  И, уловив восхищенный взор Вари ("Ах, какой: "Ведьмы" не боится!"), гордо добавил:
  - Если что: я с врачихой сам разберусь!
  Поняв, что выступление хора неизбежно, Тюленин обречено махнул рукой и запел: "Не слышны в саду даже шорохи". С подмосковных перешли на сибирские песни, затем Сережка продемонстрировал знание одесского фольклора, а потом пели кто что вспомнит, не соблюдая ни такта, ни ритма, ни звуковых пропорций.
  Медицинский наряд ворвался как раз тогда, когда самодеятельный ансамбль выкрикивал: "Ты ж меня пидманула, ты ж меня пидвела!" Песня оборвалась, словно ее внезапно выключили. Медицинский наряд и отдыхающие молча смотрели друг на друга: наверное, точно так замерли бы без движения при неожиданной встрече удав и кролики.
  - Прошу предъявить санаторные книжки, - резко сказала Жильцова.
  Начавшие трезветь гости зашевелились, с надеждой поглядывая на Сережку.
  - Послушайте! - Сережка поднялся и подошел к Жильцовой. - Мы день рождения празднуем. Приглашаем вас к столу: посидим, отдохнем.
  Жильцова посмотрела на Сережку так, словно он предложил ей раздеться или сплясать на столе канкан.
  - Вы что: с ума сошли? - прорычала Жильцова. - Да я вас в милицию упеку - за оскорбление.
  - Я разве оскорблял? - растерялся Сережка. - Не хотите посидеть - не надо. Мы сейчас все уберем и разойдемся: вы не волнуйтесь.
  - Не знаю, кому тут придется волноваться, - зловеще процедила Жильцова м, обернувшись к подчиненным, приказала: "Собрать санаторные книжки!"
  Преодолевая вялое сопротивление правонарушителей, Катя и Валечка, выяснив личности каждого, конфисковали санаторные книжки, отняв заодно у Сережки - из-за отсутствия других документов - водительское удостоверение.
  - Прекрасно! - удовлетворенно констатировала Жильцова. - Уверена: это ваш последний вечер в санатории. Советую разойтись по комнатам и начать укладывать чемоданы.
  И медицинский наряд, увенчанный лаврами победителей, покинул поле боя.
  - Что будем делать? - спросила Варя, оглядывая присуствующих.
  - Слышала "что"? - Тюленин кивнул головой на дверь. - Чемоданы пойдем укладывать. С таким трудом путевку достал - теперь лет десять не получу.
  - Давайте выпьем, - предложила Мирослава, с пьяных глаз как-то не очень глубоко вникшая в ситуацию. - Как говорил какой-то марксист: живи пока живется, пей пока пьется и так далее - при мужчинах продолжать неудобно.
  - Можно, - согласился Тюленин. - Тем более самогон остался: не выливать же!
  Выпив, правонарушители приободрились.
  - Нужно "Ведьме" деньги сунуть -предложил Коля. - Только вряд ли сейчас много насобираем, - не пойдешь же соседей будить и всё им рассказывать. А мало дашь: выгонит и взятку припишет.
  - Я слышала - "Ведьма" хрусталь обожает, - подала гоќлос Варвара. - Найти бы подходящий, - но где?
  - Хрусталь, говорите? - переспросил Сережка, мучавшийся мыслью о том, что его водительское удостоверение оказаќлось в Ведьминых лапах. - У меня дома есть: жена из Чехоќсловакии привезла.
  - Здорово! - загорелся Тюленин. - У тебя машина где: на санаторной стоянке? Поезжай: нужно до утра успеть.
  - А жене как объясню? - посмотрел на Тюленина Сеќрежка.
  - Что-нибудь придумаем, - махнул рукой Тюленин. - Я с тобой поеду, помогу упрашивать.
  Все оживились.
  - Давайте уберем и разойдемся, - предложила Варя. - Ребята, когда приедете, если сами не решитесь, заходите ко мне: вместе к "Ведьме" пойдем.
  Убрав со стола и поставив на место стулья, гости начали расходиться, - и тут выяснилось, что Мирослава совершенно не транспортабельна. Выпив стакан самогона, она потихоньку сползла на кровать Петра Ивановича и погрузилась в сон; попытка разбудить ее оказалась безуспешной.
  - Черт с ней, пусть спит, - решил Тюленин. - Сосед во Владивостоке, до утра не вернется.
  - Не будет же она так: в одежде, туфлях, - пожалела подругу Варя и, выставив мужчин за дверь, раздела Мироќславу и накрыла одеялом.
  Распрощавшись с гостями, Тюленин выключил электросвет и заќкрыл комнату на ключ. Через десять минут, осторожно пройдя коридором, он и Сережка мчались на "Жигулях" во Владиќвосток, не зная, что навстречу им с такой же скоростью едет на такси Петр Иванович, решивший, что отдыхать на санаќторной кровати приятнее, чем ворочаться на полу в гостиной у Владивостокских друзей - а ничего другого из-за обилия гостей они ему предложить не смогли. Вскоре машины разминулись и помчались дальше. Сережка и Тюленин договариваќлись, каким способом умыкнуть хрусталь из-под носа бережќливой жены, а Петр Иванович с беспокойством поглядывал на таксометр, гадая, хватит ли у него наличности, и блаженно представлял, как нырнет сейчас в свою постель.
  Оплатив такси (тревога оказалась напрасной), Петр Иваќнович сунул оставшийся трояк вахтеру, - это был единственќный пропуск в санаторий в ночное время, - и бесшумным инќдейским шагом поднялся на второй этаж. Как он и ожидал, дверь в их комнату была заперта. Открыв ее, Петр Иванович осторожно вошел и прислушался: откуда-то из темноты доноќсилось легкое похрапывание. "Ишь, Васек: второй сон, наверќное, видит" - позавидовал Петр Иванович и, не включая элекќтросвет, быстро разделся. Приподняв одеяло, он начал уклаќдываться на свою полуторную кровать - и вздрогнул, наткнуќвшись на чье-то удобно примостившееся возле стенки тело. Вполне допуская, что на его ощущениях сказываются пять выпитых стаканов водки, Петр Иванович осторожно протянул руку к тому, что лежало у стенки. Помяв два высоких и мягќких столбика, напоминающих женские груди, Петр Иванович занялся исследованием мест, расположенных пониже - и оконќчательно убедился, что перед ним разлеглось, соблазняя и поќсвистывая носом, сдобное женское тело.
  - Ай да Васек: и обо мне позаботился! - благодарно поќдумал Петр Иванович, готовясь принять одну из поз, вычиќтанных в книге для новобрачных. - Какой молодец, однако!
  Последние полчаса Мирославе спалось плохо: ее беспокоќили эротические сны. Какой-то шатен ласкал ее тело, доќмогаясь благосклонности - и, покорно вздохнув, она уступиќла, - и даже ощущение того, что сон очень быстро смыкаетќся с явью, не прервало ее сладострастного восторга.
  Тем временем Жильцова и ее команда сидели в дежурке, ожидая, с какими финансовыми предложениями явятся любиќтели пения. Прошло полтора часа; терпение медработников истощилось.
  - По копейке собирают, что ли! - начала возмущаться дремавшая у стола Валечка.
  - Кто-то жмотничает, наверное, - предположила Катя:
  - Послушайте! - Жильцова вскочила, озаренная мысќлью. - А не продолжают ли они пьянствовать - а то и разќвратничать? Вперед, девочки!
  И медицинский наряд вновь ринулся к Тюленинской комќнате.
  Пения из-за двери слышно не было, стаканы не звенели, зато кровать явно ходила ходуном. Жильцова повернула заќпасной ключ в дверном замке, вошла в комнату и включила электросвет. Мирослава и Петр Иванович, прервав любовные утехи, с недоумением уставились на незваных гостей.
  - Попались, голубчики! - кипя благородным гневом, прошипела Жильцова. - Пьянка плюс аморалка - теперь вы у меня попляшете!
  - Нина Ивановна! - вмешалась Катя. - Но этого мужќчины за столом не было: я точно помню.
  - Значит, под столом валялся - а мы и не заметили, - прояснила ситуацию Жильцова. - Давайте санаторную книжќку, гражданин.
  Обмотав полотенцем бедра, Петр Иванович покорно исќполнил приказание.
  Не успевшей протрезветь Мирославе медицинское нашестќвие пришлось не по вкусу, о чем она и сообщила, потребовав удаления посторонних. Жильцова попробовала подавить соќпротивление, но, услышав в свой адрес поток слов, усвоенных Мирославой от знакомого биндюжника, скомандовала отстуќпление.
  Выяснив, что остальные правонарушители вместо сбора откупных средств мирно почивают, растерянные медработниќки вернулись в дежурку, где, обсудив ситуацию, согласились, что попавшиеся им субъекты пропились до нитки и остается основательно их наказать, умножая страх в грешных душах более денежных отдыхающих. Остановившись на этом вариќанте, медработники начали укладываться спать, как вдруг в дверь постучали.
  - Войдите! - почему-то испуганно крикнула Жильцова.
  Из-за двери с большой сумкой в руках появились Тюленин и Сережка.
  - Нам бы с глазу на глаз переговорить, Нина Ивановќна! - попросил Тюленин.
  Покосившись на сумку: неужели там столько денег? - Жильцова властно кивнула подчиненным: "Выйдите, деќвочки!".
  - Значит, такое дело, - переступая с ноги на ногу, проќговорил Тюленин. - Мы тут пошумели малость, режим наруќшили, вас побеспокоили, - хотим теперь прощенья попросить, ну и презент небольшой сделать.
  Сережка мигом выложил на стол две красивых хрустальќных вазы и шесть высоких, искрившихся бокала, похищенных из домашнего серванта (ох, не вовремя уснула Надежда, привезшая хрусталь из Чехословакии). Мгновенно оценив значимость подношения, сидевшая с неприступным лицом Жильцова заулыбалась и подобрела: "Да уж, нашли место для песен! Конечно, я понимаю: день рождения, раз в году и так далее. Придется и мне вам подарок сделать: забыть, что видела. Но..."
  Жильцова посерьезнела: "Что там за пара у вас в комнаќте развратничает? Он еще ничего, а она - просто хамка".
  - Какая пара? - удивился Тюленин, с досадой думая, не собирается ли "Ведьма" выдоить с них еще и деньги.
  - Женщина вместе с вами гуляла, а мужчина, возможќно, потом появился - объяснила Жильцова. - Вот их санаќторные книжки.
  Прочитав фамилии. Тюленин уяснил ситуацию и захохоќтал; Сережка и Жильцова, удивленно уставившиеся на него, после разъяснений присоединились к его смеху.
  - Да-а, с вами не соскучишься! - хихикала Жильцова, доставая из ящика стола остальные документы - Ладно, прощу их, - но только из уважения к вам. Попадутся еще: пусть пеняют на себя!
  - Конечно, конечно! - закивали головами Тюленин и Сеќрежка, запихивая в карман комплект санаторных книжек и водительское удостоверение. Еще раз поблагодарив Нину Ивановну, исправившиеся правонарушители отправились на покой, причем Сережка рискнул просить пристанища в Вариной комнате, что было воспринято вполне благосклонно, - и это единственное, что утешало Сережку, когда утром он ехал домой: к жене, обнаружившей пропажу хрусталя.
  Тюленин рассказывал потом Коле, какие глаза были у Мирославы, проснувшейся в постели у незнакомого мужчиќны. Лихорадочно одевшись, багровая от стыда, она, убедивќшись, что в коридоре никого нет, скачками помчалась в свою комнату - и сидела там три дня, боясь высунуться за дверь. Варвара носила подруге тарелки с едой, объясняла Петру Ивановичу, в чем долг настоящего мужчины, - и на четверќтые сутки Мирослава и Петр Иванович, стараясь не вслушиќваться в шелестящий вокруг шепот, "под ручку" явились в столовую.
  Их санаторный роман оказался счастливым и даже, по слухам, имел продолжение; в любом случае они прекрасно провели время, потому что еда вкусна, а музыка весела тольќко там, где горит, полыхая, огонь любви.
  8 - 11 декабря 1990 г.
  
  
  САПОГИ
  
  Самая сильная эрогенная зона у меня - грудь. Перетяќнутая бюстгальтером пятого размера, она живет отдельно от моей стошестидесятидвухсантиметровой фигуры, тонкой таќлии и небольших бедер, будоража воображение знакомых и незнакомых мужчин. Меня, работающую не киноактрисой или диктором телеканала, а обыкновенной секретарем-машинистќкой, семь раз пытались изнасиловать, последний раз - мой предыдущий начальник: позвав в кабинет и заперев на ключ дверь, он повалил меня на диван и успел порвать молнию на юбке и колготки, пока я не попала коленом по его жажќдущему любви месту.
  Начальническая психология одинакова: они считают, что секретарь передается от предшественника наравне с телефоќнами и канцелярским столом и ее можно эксплуатировать как по служебным, так и по личным надобностям. Нынешний мой начальник, Николай Петрович, в предпенсионном возрасте, ограничивающем его сексуальную прыть похлопыванием по моим ягодицам. Только однажды он перешел эту грань и день этот оказался неудачным для нас обоих: когда Николай Петрович, прекратив диктовку, вдруг обхватил меня сзади и начал ласкать грудь, я, вместо того, чтобы разбить на его голове стоявший поблизости стакан, неожиданно расслабиќлась и "поплыла": муж Алешка уже неделю пропадал в коќмандировке и последние ночи я проводила в видениях, достойќных порнографического фильма, - что объясняет, хотя и не извиняет, мою заторможенность. А возбудившийся Николай Петрович, учащенно дыша, тем временем расширял площадь и объем ласки, пока я не выгнулась дугой и не заколотилась телом, отбросив в сторону стол и перепуганного Николая Пеќтровича, не знавшего, как реагировать на мои оргаистические стоны, наверняка слышимые во всем трехэтажном здании. Переговоры со сбежавшимися сослуживцами вел в приемной Николай Петрович, ссылаясь, скорее всего, на падучую или истерику; прежде чем он отпустил меня домой "по болезни", я разъяснила ему, используя заборную и подзаборную лекќсику, кто оно такое, - с чем он почему-то полностью согласился, зауважав настолько, что, прекратив домогательства, начал ежеквартально выписывать премии и безоговорочно отпускать в магазинные культпоходы.
  Муж Алешка терпел меня как природное явление, от коќторого, как и от двоих детей, никуда не денешься; он даже предлагал двоемужие, чего я со своим пуританским воспитанием и психологией "что скажут соседи" не могла позволить. Больше, чем сексуальные, меня удручали его финансовые возќможности, в совокупности с моими никак не позволявшими нашей семье перелезть через уровень бедности. Я понимаю, что в СССР имеют право на хорошую жизнь в первую очеќредь пролетариат и те, кто выражает его интересы, а не таќкие, как Алешка, выражавший своей инженерной должноќстью интересы каких-то станков, - не говоря уж обо мне, проќслойке мелких служащих, чья очередь на продовольственные и иные блага отодвинута в третье тысячелетие, - но расскаќжите, почему из-за моей и мужниной классовой неустроенноќсти должны страдать наши дети? Я однажды в Политбюро об этом писать собралась, с требованием марксистско-ленинских разъяснений, - но Алешка отговорил, предупредив, что Поќлитбюро все разъяснения перепоручит нашему парткому и тогда уж я точно окажусь не только без квартальных, но и без годовых премий. Алешка иногда подхалтуривал, да и я не отказывалась перепечатать дома курсовые и дипломные, - но эти "левые" деньги помогали лишь дотянуть до зарплаќты, не занимая в долг у соседей.
  Осень доставила новые хлопоты: подросли Сережка и Веќрочка и почти всю одежду покупали заново: еще хорошо, что в "Детском мире", а не в универмаге, где цена за те же брюќки и юбку размером побольше в три раза выше. Алеше поќтребовалось пальто (да и что говорить: он в старом уже двеќнадцать лет ходит), пришлось влезть в долги. А позавчера перебрала свои убогие осенние реквизиты и ахнула: у левого сапога полностью отвалилась подошва. Сапожник еще в проќшлый раз ворчал, что дешевле не чинить, а выбросить, - теќперь уж точно придется выбрасывать. У Алешкиных родитеќлей, разрывающихся между тремя взрослыми дочерьми и двуќмя сыновьями, и моей матери с ее пятидесятирублевой пенќсией, едва хватаемой на хлеб и лекарства, помощь просить стыдно: особенно когда представишь, с каким трудом собраќны и от чего оторваны их гроши. А без сапог нельзя: только они и спасают меня от простуды в осенне-зимний период.
  Заняла у всех, даже у Николая Петровича - и, протрясќшись час в автобусе, бегаю с восьмьюдесятью рублями и выќсунутым языком по симферопольским магазинам и ничего не нахожу: оказывается, сапоги уже около года находятся в усќтойчивом дефиците и исправить это положение может лишь победоносное завершение перестройки. Поскольку в последќнее я верю столь же твердо, как в пришествие святого духа и с удовольствием поменяла бы все намеченные на долю моей семьи успехи перестройки и плюрализма на наполненќный холодильник, то я приуныла, представляя себя пожизќненно бредущей в туфлях по лужам и снегу. Продавцы, сжаќлившись над моей горестной физиономией, дали адрес кооќперативного магазина "Футурус". Поехала я туда, захожу: есть сапоги, но даже до самых дешевых не дотягивает мой кошелек на сорок рублей. В углу магазина: комиссионный отдел; развешаны там американские куртки, финские дубќленки и прочее с трехзначными цифрами, а ниже красуются итальянские сапоги моего любимого бежевого цвета. Примеќряла я их с независимым видом и так они по ноге пришлись, что мелькнула мысль: не помчаться ли, не снимая сапог, в сторону Белогорска?! Но посмотрела на верзилу, куплей-проќдажей командовавшего, догадалась, что он меня в два счета догонит да еще по шее накостылять может, сняла эти двухќсотрублевые сапоги, положила и стою рядом, дура-дурой, словно меня веревкой к сапогам привязали и отвязывать не собираются.
  - Хорошую вещь нужно покупать, пока есть - слышу ряќдом мужской басок. Оглядываюсь; смотрит на меня, улыбаќясь, пижон моего возраста, только одет в три раза дороже.
  - Жене советуй, - отвечаю.
  - Жены нет, - улыбается и на мою грудь посматривает: а она у меня, когда волнуюсь, на астраханские арбузы похоќжа. - Почему вы такая сердитая?
  - Злюсь, что не осьминог: я бы тогда всю здешнюю обувь приобрела. А вы здесь после канцелярских трудов ножки разминаете?
  - Я - председатель кооператива "Футурус", - объясняет вежливо. - Проверяю объекты, поэтому сюда и заехал.
  - Следите, чтобы много не украл, - киваю на верзилу. - Или консультируете в качестве главного специалиста по выќемке средств у населения?
  - Напрасно вы так, - посерьезнел пижон-председатель. - Даже газеты не скрывают, что в кооперативы идут наиболее инициативные и трудолюбивые.
  - Куда же им идти, если в начальники не берут? В средќние века - в пираты, сейчас - в кооператоры.
  Смеется, спрашивает: "Как вас зовут, разгневанная незнаќкомка?"
  - Наталья Петровна, - отвечаю и поворачиваюсь к выќходу, поскольку чувствую, что его моя грудь начинает волноќвать столь же сильно, как меня - сапоги, и пора уносить ноќги, пока в историю не вляпалась.
  - Наталья Петровна, - догоняет председатель. -Давайте эти сапоги купим. Я займу недостающую сумму.
  Остановилась, смотрю то на председателя, то на сапоги - и понимаю, каково было Еве, когда ее змий искушал: "Беги прочь!" - твердит разум, а тело добавляет: "Вместе с сапоќгами!". Но бытие определяет сознание даже у великих, а я всего лишь слабая женщина, поэтому вздыхаю и лепечу: "А вы не шутите? Я деньги не скоро смогу вернуть".
  - Мне они не к спеху, - обрадовался, словно я ему пряќник дала. - Меня Сашей, кстати, зовут.
  Шепнул что-то верзиле: тот мигом сапоги бумагой оберќнул, шпагатом перевязал и мне преподносит.
  - Я вас довезу, - предлагает Саша: боится, наверное, что сапоги у меня в троллейбусе отнимут.
  Сажусь в председательские "Жигули" и думаю: отдать сейчас восемьдесят рублей или, когда соберу, сразу всю сумму выслать?
  - У меня с собой паспорт, - говорю. - Вы перепишите данные, чтоб не сомневались.
  - Обязательно перепишу, - отвечает Саша, поворачивая в какой-то переулок. - Только товарищу позвоню.
  Приткнул машину к тротуару и в подъезд забежал.
  - Ну и чудак! - удивляюсь. - А если я сейчас деру дам?! Совсем шальной!
  Бежит Саша, ключи в карман засовывает. Дальше поехаќли: я о паспорте напоминаю.
  - Конечно, конечно! - соглашается Саша. - Домой ко мне заедем и в нормальных условиях все обговорим. Заодно чайку попьем.
  Остановились у белой пятиэтажки.
  - Пойдемте, - приглашает Саша. - Не бойтесь.
  Действительно: чего бояться? Вся ценность - сапоги, а осќтальное, если забрать и продать, на Сашину куртку не хватит.
  Поднимаемся на третий этаж. Квартира двухкомнатная, с удобствами, но запущенная очень. Присела к столу; Саша на кухню побежал, чай готовить. Попросил меня сыр и копќченую колбасу порезать: я ни того, ни другого давно не ела. Разложила на тарелке; Саша чай в чашки налил и бутылку вина открывает: "Нужно обмыть покупку!".
  - Споить хотите? - спрашиваю с беспокойством.
  - Что вы! - смеется. - Это вино и младенцу не повредит. Просто традиция на Руси такая: выпьем, чтоб сто лет сапоги носились и как новые были!
  Разве можно отказаться?! Выпили; я проголодалась, по магазинам бегая, на сыр и колбасу набросилась. Саша поќсмотрел понимающе, консерву "Шпроты в масле" принес: я их последний раз школьницей пробовала, на подружкиных именинах.
  - Выпьем за ваше и наше здоровье! - предложил Саша. Я согласилась: не стыдно будет, закусывая, шпрот съесть побольше.
  От выпитого вина сделалось спокойно, тепло; голова приќятно кружилась.
  - Есть еще хорошие люди,-думаю, Сашу рассматривая. - Добрый, симпатичный: сапоги помог купить, дефицитом кормит.
  Саша, наполнив рюмки, придвинулся почти вплотную: "Наќташа, чтобы знакомство до конца состоялось, выпьем на бруќдершафт".
  - Вместо "вы" перейти на "ты"? - уточняю. - Не рано ли: вы так мало меня знаете.
  - Хорошее в человеке видно сразу: это до плохого нужно через пуд соли докапываться, - объяснил Саша и, заставив меня поднять бокал, положил свою руку на мою. Мы выпили.
  - Приготовьте губы: целоваться, - сказал Саша, поставив бокал и придвигаясь ко мне вплотную.
  - Может, не надо?! - спрашиваю, думая, что отказыватьќся все-таки неудобно.
  - Традиция! - возражает Саша и, обняв, впился губами в мои губы. Я замерла, стала отвечать на поцелуй и вдруг поќняла, что Сашина рука мнет мне грудь. Оцепенев, я ощутила, как разливается по телу желание: отвердели соски грудей, заполыхали жаром щеки... Саша подхватил меня, понес на диван и быстро раздел; не прекращая ласки, сорвал с себя одежду...
  Я долго лежала, приходя в себя. Саша шептал что-то "неќвероятная женщина", "как он счастлив" и прочее; слушать его было приятно и безразлично. В ванной оказалась горячая вода: вытершись насухо, я оделась и, держа в руках сапоги (в "Жигулях" я их оставлять побоялась), спустилась к маќшине. Саша открыл дверцу, усадил меня и сел за руль. Подъќехав к автовокзалу, он переговорил с водителем "Волги" и предложил: "Наташа, я сейчас не могу везти вас в Белогорск, поедете на такси. Дорогу я оплатил".
  - Не лучше ли автобусом? - нерешительно сказала я, представив, что подумают соседи, увидев меня подъезжающей к дому на "Волге".
  - Лучше: где быстрее и мягче, - возразил Саша и помог мне перебраться. - Возьмите мою визитную карќточку: там и телефон есть. Я всегда рад вас видеть.
  Саша кивнул мне и пошел к "Жигулям". Такси загудело мотором и помчало вперед. Я сидела, разбираясь в происшедќшем, - и вдруг спохватилась, вспомнив, что не оставила Саќше о себе никаких данных. "Разве что... это и есть оплата, - сообразила я. - Натурой - как в анекдотах".
  "Докатилась ты, Наташка, со своей нищетой и глупоќстью!", - покачала я головой, рассматривая Сашину карточку и думая: не швырнуть ли ее на обочину?! Потом вздохнула и положила в сумочку: скоро зима, и я могу не выдержать без дубленки...
  11.11.89 г.
  
  
  ПУТАНИЦА
  
  Каких только историй не случается с хорошими людьми под Новый год! Одна из них началась неожиданной встречей на одной из улиц города Симферополя зубного врача Виктоќра Сергеевича и двенадцать раз разведенного, но все еще увеќренного в неотвратимом семейном счастье, тридцатипятилетќнего Виктора Борисовича.
  - Ох, черт! - выругался Виктор Сергеевич, когда в пешеќходной сутолоке могучая грудь Виктора Борисовича сшибла зубного врача на матовую. И, лежа на асфальте, заорал: "Борисыч, ты?!"
  - Витек! - всмотревшись в худощавое лицо и хилое тело пострадавшего, воскликнул Виктор Борисович. - Здорово, дружище! Давно не виделись!
  - И не говори! - сказал Виктор Сергеевич, осторожно поднимаясь и выбираясь на тротуар.
  Приятели познакомились и подружились в медвытрезвитеќле, где благополучно проводили почти все конституционные и некоторые православные праздники.
  - Ты куда топаешь? - спросил Виктор Сергеевич. - Если в "Ликеро-водочный", то он позади остался.
  - Понимаешь... - неожиданно смутился Виктор Борисоќвич. - Здесь интересная история наклевывается: меня прияќтельница попросила доброе дело сделать. У нее подруга есть, Верой зовут, так она к тридцати годам еще в девах ошивается. И попросили меня в честь Нового года любовью ее осќчастливить, ну, и ребенка, если получится, соорудить: у меня все-таки большой опыт. Вот: адресочек записала, сообщила, что ждут, - и отправила.
  - Послушай! - воскликнул Виктор Сергеевич, взяв в руќки записку с адресом. - Мне тоже на эту улицу надо, хотя и в другой дом.
  И он показал точно такую же бумажку с короткой записью.
  - А у тебя что? - удивился Виктор Борисович. - С женой поругался и решил по крышам побегать?!
  - Нет! - поморщился Виктор Сергеевич. - Меня попроќсили у какой-то молодухи зуб вылечить. Тоже, кстати, Верой кличут.
  - Ладно, - сказал Виктор Борисович. - Давай адресок: пойду свою работу исполнять.
  - Счастливо! - уважительно пожал ему руку Виктор Сергеевич.-Смотри, не перетрудись!
  Приятели разошлись. И никто из них не заметил, что Викќтор Сергеевич, еще не пришедший в себя после общения с асфальтом, поменял записки местами, и теперь оба торопиќлись не туда, куда собирались.
  Добравшийся первым до указанного в записке адреса, Виктор Сергеевич позвонил в дверь и через пять минут изќбавлялся от пальто и шапки в хорошо обставленной двухќкомнатной квартире.
  - Проходите, пожалуйста! - нервничая, сказала пышнотелая блондинка, с некоторой растерянностью поглядывая на впалую грудь Виктора Сергеевича. - А мне говорили, что вы очень крупный... - она замялась, подбирая слова - по габаќритам.
  - А, вы на телосложение внимание не обращайте, оно в нашем деле не главное - самоуверенно сказал Виктор Серќгеевич. - В нашем районе сильнее меня специалиста нет. Я часто по вызовам работаю и иногда за вечер до 10 человек обслужить успеваю.
  - Да! - с интересом посмотрела блондинка на Виктора Сергеевича. - И вам часто приходится этим заниматься?
  - Естественно! - пожал плечами Виктор Сергеевич. - Я этим и на хлеб, и на масло зарабатываю. Конечно, не всегда все гладко, клиенты разные попадаются. Особенно со старуќхами и детьми трудно приходится.
  - Как? - растерялась блондинка. - Вы и с ними имеете дело?
  - Да, и, к сожалению, часто. Недавно одну старуху пряќмо на улице прихватило, другой бы не справился, - все-таки условия антисанитарные, - а у меня все гладко прошло.
  - Прямо на улице?! - глаза блондинки округлились и стали похожими на распавшиеся половинки луны. - А как же народ, прохожие?
  - Да что мне народ! Я, когда работаю, ни на кого вниќмания не обращаю. А в этом случае, между прочим, людям интересно было: обступили со всех сторон, советы давали, а кое-кто даже пытался поассистировать.
  - Да-а-а! - с уважением посмотрела блондинка на Викќтора Сергеевича. - Вы действительно крупный специалист, я и не представляла, что такое возможно. Садитесь на стул, а ваш портфель я сюда переставлю.
  Блондинка перенесла портфель на диван.
  - Ого, какой тяжелый! Что там, если не секрет?
  - Инструменты. Я, извините, голыми руками работать не могу, мне, чтобы до вашей дыры добраться, разные приспоќсобления нужны.
  - Такие тяжелые! - блондинка испуганно взглянула на портфель. - А мне больно не будет?
  - Говоря откровенно: да! Главное: старайтесь соблюдать спокойствие, слоников в уме считайте. А иначе!.. Помню: одќнажды пришлось соседей на помощь звать, чтобы клиент из кресла не выскочил.
  - Ох, господи! - вздрогнула блондинка. - Через какие муки пройти придется! А причем здесь кресло? Я всегда дуќмала, что этим на кровати занимаются.
  - Ну, не скажите! На кровати мягко и опоры нет. Когда инструмент клиенту в дупло засовываешь, ему иногда от боќли в землю залезть хочется. А кресло этого не позволяет.
  - Послушайте! - побледнев, выдавила из себя блондинќка. - Я такое выдержать не смогу! Давайте мой заказ отќменим!
  - Ну что вы! - заулыбался Виктор Сергеевич. - Совсем я вас запугал! Не волнуйтесь, все нормально будет, тем более я анестезию применю. Еще потом благодарить будете!
  - Да? - с сомнением посмотрела на него блондинка. - Тогда прямо сейчас приступим, пока у меня чуть-чуть смелоќсти осталось. Вы здесь разденьтесь и свои приспособления приготовьте, а я вас в той комнате ждать буду.
  Реакцию Виктора Сергеевича, зашедшего через пять миќнут в спальню и обнаружившего там обнаженную блондинку, с закрытыми глазами ожидающую его в кресле, пересказыќвать долго, поэтому вернемся к Виктору Борисовичу, стояќщему в симпатичной двухкомнатной квартире и нежно улыќбающемуся встречавшей его брюнетке.
  - Здравствуйте, Верочка! Я - Виктор! Как настроение?
  - Полегче стало, а то всю ночь мучилась, - вздохнув, объяснила брюнетка. - Прямо-таки не могла дождаться, когќда вы придете.
  - Спасибо! - поклонился Виктор Борисович, слегка удивќленный той страсти, которая всю ночь будоражила брюнетку. - Я тоже, честно говоря, волновался: не часто по таким приќятным, гм, вызовам хожу.
  - Да-а, - изумилась брюнетка. - А мне говорили, что вы постоянно этим занимаетесь и за вечер до десяти клиенќтов обслужить можете.
  - Правда? Так и говорили? - смутился Виктор Борисоќвич. - Ну, перехвалили немножко. Я, если по честному, и одќну-то не всегда, а больше двух за вечер никогда не выдерќживал.
  - Странно! - протянула брюнетка. - А еще мне сказали, что вы однажды днем какой-то женщине прямо на улице поќмощь оказали - и очень удачно.
  - Да?! - еще больше смутился Виктор Борисович. - На улице?! Днем?! Хотя по пьянке чего не бывает... Может, и в самом деле когда-нибудь было...
  - А где ваши инструменты, приспособления всякие? - осќмотрев Виктора Борисовича, спросила вдруг брюнетка. - Наќдеюсь, вы меня не голыми руками лечить собираетесь?
  - Конечно, не только руками - согласился Виктор Бориќсович. - Я все-таки не совсем алкоголик, кое-что и как мужќчина могу. - А приспособления у меня здесь, в карманчике: два наших и три импортных. Сами выберете, какой больше устроит.
  - Вам виднее, - отмахнулась брюнетка. - Все-таки специалист вы, а не я. Как скажете, так и будет. Я уже и кресло в той комнате приготовила.
  - Зачем кресло? - изумился Виктор Борисович. - В нем, моя милая, неудобно будет. Это я вам как опытный человек говорю. Такими делами нужно на кровати заниматься, и чем она шире, тем лучше.
  - Неужели? - растерялась брюнетка. - А меня обычно в кресле обслуживали.
  - А вас что: уже, так сказать, лечили? - осторожно спроќсил Виктор Борисович. - А мне сообщили, что я буду первым.
  - Лечили: два мужика было и еще женщина приходила.
  - Как: и женщина тоже! - поразился Виктор Борисович. - Спасибо за откровенность! И что: ничего не смогли сделать?
  - А, почти ничего! Объяснили, что трудный случай, и рот слишком маленький: неудобно работать.
  - А они что: только ртом и занимались?
  - Конечно, а чем еще?
  - Как сказать: я эти французские штучки не совсем одоќбряю. Мне ближе то, что пониже. В традициях, знаете, своя польза есть. К тому же и для ребенка важен не рот, а то, на что намекаю.
  - При чем тут ребенок! - рассердилась брюнетка. - Есќли имеете в виду, что мой сын после развода у мужа остался, то это наши проблемы.
  - Так у вас уже и муж был, и сын?.. - поразился Виктор Борисович. - А мне говорили...
  - Поменьше слушайте, кто что говорит. И вообще: рабоќтать пора! Вы ведь за этим ко мне пришли?!
  - Конечно, конечно! - закивал головой Виктор Борисоќвич. - Приходите в спальню, готовьтесь, я сейчас разденусь, надену приспособление и приду.
  Реакцию брюнетки, когда к ней в спальню зашел обнаќженный Виктор Борисович, мне не передать: тут нужен реќжиссер не ниже уровня Эйзенштейна. Могу лишь добавить, что и Виктор Сергеевич, и Виктор Борисович ушли от своих дам только под вечер, причем оба невероятно довольные. Поќчему? Спросите у их клиенток.
  25.12.93 г.
  
  
  
  
  ГРАНАТА
  
  Экзамены выпускников военной кафедры университета подходили к концу. Мы уже отстрелялись из пистолета, из ручного и станкового пулемета, понаделали гранатометом дыр в деревянных танковых макетах и теперь с нетерпением ждали последних двух испытании: наезд танка на окоп и бросок боевой гранаты. Двухмесячная жизнь в палатках поќлевого городка, муштра, пыль и палящее солнце приводили нас в состояние отупения, которое не могла растопить даже лютая ненависть к командиру роты майору Кондратюку, более всего любившему ночные тревоги, внеочередные наряды и возможность безнаказанно унижать попавших к нему в руќки "интеллектуалов". И только сознание того, что сборы скоќро закончатся, и неистребимое чувство юмора оживляло наќши лица улыбкой.
  Главным источником - и объектом - шуток в нашем взвоќде оказался Володя Воеводин - малорослый, костлявый, с длинной шеей и красивыми голубыми глазами парень, паниќчески боявшийся оружия как явной угрозы для своей драгоценной жизни. На сборах его основной заботой было попасть из одного наряда в другой, преимущественно кухонный: в чем он преуспел, с наслаждением драя кастрюли и убирая терриќторию во время наших дневных и ночных стрельб. Сдавая экзамены, он старался побыстрее выстрелить в ту сторону, куда указывал преподаватель, нимало не интересуясь пораќжением мишени, - в связи с чем радеющим о благополучном проценте успеваемости наставникам приходилось, скрипя серќдцем и сотрясая воздух матом, фальсифицировать Воеводинские показатели, повышая их от нуля до "удовлетворительно".
  Развлекаясь, курсанты внесли достойную лепту в поддерќжание Воеводинской оружиебоязни. В присутствии Воеводиќна считались обязательными разговоры о разрывах автоматќных стволов от набившегося туда песка, о смертельных выќстрелах из вроде бы незаряженных пистолетов, о прилегших в траву подремать и попавших под танковую гусеницу солќдатах, - и другие не менее устрашающие истории. Когда Сеќменова из соседнего взвода увезли в город оперировать апќпендицит, мы сумели убедить Воеводина, что вырезать у Сеќменова будут не аппендикс, а случайно попавшую в него при ночных стрельбах пулю. Ранее служивший в армии Витя Лоќза настолько серьезно и доказательно объяснял, что на кажќдые полевые ученья и сборы заранее отчисляется процент погибших - как на бой посуды при перевозке, - и командоќвание бывает недовольным, когда этот процент не выполняќется, что в это уверовал не только Воеводин, но и весь взвод.
  Но особенно красноречиво живописали мы несчастные слуќчаи при наезде танка на окоп и бросании боевой гранаты. Судя по нашим словам, во время этих испытаний становился калекой или погибал каждый второй курсант, - неудивительќно, что когда утром нас привезли на полигон, Воеводин был в полуобморочном от страха состоянии.
  Экзамен протекал следующим образом: экипированного деревянно-алюминиевой гранатой курсанта загоняли в окоп, откуда он должен был бестрепетно смотреть на надвигающийся на него танк, падая при его наезде на дно окопа. Выждав, когда танк удалится на пять - десять метров, курсант вскакивал, бросал ему вслед гранату и в зависимости от меткости попадания получал оценку. Ничего опасного в этой "психотерапии" не было, тем более что водитель танка, открыв люк, тщательно следил, чтобы окоп при наезде оставался между гусеницами.
  Курсанты один за другим быстро проходили боевое креќщение: экзаменационная комиссия, состоявшая в основном из пожилых полковников, умиротворенно сидела на стульях в стороне от окопа, выслушивая бодрые курсантские рапорты и выставляя оценки. Воеводин, когда подошла его очередь, впрыгнул, следуя общему примеру, в окоп и замер, держа в руках гранату.
  Откровенно говоря, зрелище надвигающегося танка споќсобно взволновать самую бесстрастную душу, - тем более зная, что при ошибке водителя тебя может завалить землей. Поэтому даже самые смелые из нас облегченно вздыхали, пройдя эту неприятную процедуру.
  Вид оцепенело уставившегося на грохочущую махину Воеќводина был крайне потешен, и мы пересмеивались, строя доќгадки о состоянии Воеводинских галифе, - будучи в то же время уверенные, что экзамен пройдет нормально, - и крайќне изумились, увидев, что Воеводин, прежде чем упасть на дно окопа, вдруг запустил гранатой по танку. Описав полуќкруг, деревяшка угодила точно в лоб водителя; полуоглушенќный, тот нажал на газ и дернул рычаг. Танк, взревев, резко повернул вправо и ринулся на экзаменационную комиссию. Теряя фуражки и блокноты, полковники бросились врассыпќную. Прокатившись по стульям, танк еще раз взревел и осќтановился.
  Вытащенный из окопа, Воеводин очумело бормотал, вытяќгивая руки по швам, что он все делал так, как его учили, - в результате чего самый старший из полковников устроил разнос командиру роты, неудовлетворительно инструктироваќвшего курсантов. Кондратюк оправдывался, призывая в свиќдетели своей добросовестности личный состав роты, - однако мы, злорадствуя и торжествуя в душе, пожимали плечами и говорили, что инструктаж действительно был непонятный и только по чистой случайности никто из нас не повторил Воеводинский подвиг.
  Выведенного из строя танкиста с раной на лбу отправили отдыхать в госпиталь; сменивший его водитель теперь гонял танк, не открывая люк, в связи с чем окоп к концу экзамена наполовину осыпался.
  После обеда и небольшого отдыха мы вновь были на поќлигоне. Теперь предстояло бросать боевую гранату и Конќдратюк несколько раз чуть не по слогам повторил ход проќцедуры. Курсант впрыгивал в окоп, где находился экзаменаќтор (эту роль на себя взял Кондратюк), получал от него боќевую гранату и, выдернув чеку, старался попасть гранатой в пустой окоп, находившийся на двадцатипятиметровом расќстоянии. Остальные курсанты тем временем сосредотачивались в укќрытии. Экзаменационная комиссия, уставшая после утренних прыжков, на полигон не поехала, доверив составление ведоќмости командиру роты.
  Наше третье отделение сдавало экзамен последним и, разќместившись в укрытии, мы напряженно слушали гранатные разрывы. На Воеводина, еще не отошедшего от утреннего стресса, было жалко смотреть: с бледным лицом и круглыми от страха глазами он сидел, вздрагивая при каждом взрыве. Витя Лоза попытался его успокоить, объясняя, что страшного ничего нет и главное: вовремя избавиться от гранаты. Воеќводин растерянно улыбался, кивал головой, соглашаясь, что, если избавиться от гранаты, то все будет нормально, - но когда его вызвали для сдачи экзамена, он поднялся и потруќсил в окоп с видом шествующей на кладбище клячи.
  Умный офицер, присмотревшись к Воеводину, сам бы швыќрнул злосчастную гранату, избавившись от возможных осложќнений. Но Кондратюк таким армейским недостатком, как ум, не страдал. Обматерив Воеводина за медленное продвижение к окопу, он сунул ему гранату и крикнул: "Дерни чеку!". Воќеводин трясущимися руками исполнил команду. Граната, каќзалось, жгла ему руки; неудивительно, что, когда Кондратюк заорал: "Бросай!", его командирский рык так больно ударил по напряженным Воеводинским нервам, что тот от перепуга уронил гранату на дно окопа, причем так неудачно, что взять ее мог только сам. "Поднимай, сволочь! - взвыл 'Конќдратюк. - Она же сейчас взорвется!" Похожий на привидение Воеводин, нагнувшись, схватил гранату; сил швырнуть ее у него уже не было. "Главное: вовремя от нее избавиться!" - вспомнил он совет Вити Лозы и отчаянным жестом сунул граќнату в карман Кондратюковского галифе, после чего благоќполучно упал в обморок. Кондратюк, схватившись одной руќкой за сердце, другой никак не мог вытащить застрявшую гранату из собственного кармана; наконец он вышвырнул ее вон и бросился ничком рядом с Воеводинским телом. Гранаќта разорвалась в воздухе возле окопа; осколки, шипя, вонзиќлись в его стенки, не задев, к счастью, командира и подчиќненного.
  В госпиталь Воеводин и Кондратюк были отправлены на одной машине, хотя и с разными диагнозами: на почве нервќного потрясения у Кондратюка начала дергаться правая рука, словно она непрерывно швыряла гранаты, а Воеводинский организм оказался во власти болезни, именуемой в народе "медвежьей". Перед отъездом домой, проявив сноровку, мы соорудили и направили Кондратюку в госпиталь официальное письмо; гласившее, что по решению экзаменационной комисќсии после выздоровления Кондратюк должен будет принять у Воеводина переэкзаменовку. Письмо он, наверное, уже поќлучил. Интересно, что у него задергалось теперь?!
  19 марта 1990 г.
  СУДЬЯ
  
   Рабочий день обещал быть особенным, и судья Татьяна Михайловна не торопилась его начать, с интересом представляя, какой оборот может принять то или иное дело. Секретарь Леночка, сообщив, что первые истец и ответчик ждут в коридоре, что-то писала за своим канцелярским столиком, изредка приподнимая голову в ожидании властного кивка хозяйки Фемиды. И он последовал.
   Вплывшая в комнату женщина поражала своими размерами, явно несоизмеримыми с длинной и худой фигурой топтавшегося неподалеку от нее мужчины.
  - Изложите ваше заявление, истец, - объявив гражданское дело открытым и удостоверив данные сторон, попросила Татьяна Михайловна,
   Толстуха, развернув листок с машинописным текстом, начала его читать. Суть иска состояла в следующем: толстуха, именуемая по паспорту Кряквой Инессой Сергеевной, заключила письменный договор с Передерий Иваном Павловичем о том, что он в течение года за солидное вознаграждение ее оплодотворит; в случае неисполнения обязательства ответчик обязался вернуть вознаграждение и уплатить солидный штраф. Свое обязательство, несмотря на удовлетворительные медицинские справки с обеих сторон, Передерий не исполнил, однако положенные по договору деньги возвращать отказался.
   - Что скажете, ответчик? - сурово спросила Татьяна Михайловна.
   - Я старался, - с опаской поглядывая на толстуху, пробормотал Передерий. - Я не виноват, что так вот... Это она виновата... А деньги я потратил. Нет у меня денег.
   - Конечно, если каждый день то коньяк, то водку жрать, то деньги быстро исчезнут, - вмешалась толстуха. - Пусть дом продает.
   - А мать куда? Да и мне жить надо, - растеряно посмотрел на судью Передерий.
   - Значит, требований истца вы не признаете, - подытожила разговор судья.
   - Нет, не признаю! - замотал головой Передерий. - Нет у меня денег. И маму жалко.
   Задав несколько уточняющих вопросов, Татьяна Михайловна велела сторонам выйти в коридор и села писать решение. Конечно, дело гнилое и принимать его к производству не следовало, но деньги от толстухи, переданные через одного из знакомых, были уже получены и решение практически готово: уменьшив исковое требование на сумму штрафа, суд обязал ответчика выплатить истцу, не исполнившему договорных обязательств, полученные за несделанную работу деньги.
   - А как же ... - услышав решение, забормотал Передерий. - Где деньги взять? Ведь мама...
   - Не "мамкай", скотина - торжествующе сказала толстуха. - Найдет твоя мать, где жить.
   Передерий растеряно посмотрел по сторонам и неожиданно заплакал.
   - Идите, гражданин, - подтолкнула его в бок Леночка. - Суд окончен. Придете через десять дней за решением.
   Увидев, как закрывается дверь за всхлипывающим мужиком, Татьяна Михайловна облегченно вздохнула. Скандалов она не любила, а кассационного обжалования не боялась: не тот это человек, который может куда-то писать. Есть люди, умеющие только страдать, терпеть и плакать, - и именно такую категорию людей предусмотрительная Татьяна Михайловна обычно выбирала в качестве жертв.
   - Кто там еще пришел? - спросила судья Леночку.
   - А эти... - Леночка посмотрела в свой блокнот. - Жених, от которого невеста сбежала, и невеста.
   - Ладно, зови.
   Вошел высокий краснощекий парень с насупленной физиономией; рядом семенил, осторожно поддерживая его за локоть, адвокат Кротов - существо настолько мерзкое, что даже неразборчивая в финансовых делах Татьяна Михайловна старалась держаться от него подальше. Позади, на некотором расстоянии от парня, шла молоденькая симпатичная шатенка.
   Началось судебное разбирательство, ничего сложного не представлявшее. Парень, он же Тыквин Андрей Петрович, подал в ЗАГС совместно с девицей Костюченко Анной Семеновной заявление о вступлении в брак. В день регистрации брака был заказан обед в ресторане на восемьдесят персон, приглашены из разных мест СНГ родственники и друзья - в основном со стороны жениха, взявшего на себя все предсвадебные расходы, - и вдруг во время брачной церемонии невеста извиняется, говорит, что передумала и, сунув кольцо в руки Тыквину, спокойно уходит. И сейчас бывший жених требует в исковом порядке возместить ему понесенные расходы и причиненный моральный вред.
   Выслушав злобную, пронизанную ненавистью к бывшей пассии, речь жениха, и витиеватые аргументы адвокаты, Татьяна Михайловна с интересом спросила: "Как вы объясните свой поступок, Анна Семеновна? И согласны ли с иском Тыквина?"
   - Меня родители на эту свадьбу уговорили: потому что богатый, и дом есть, машина. Я в общежитии живу, мама с отцом в селе, из нищеты не вылезают. Вот и позарилась, дура несчастная! А как представила всерьез, что мне с ним всю жизнь жить - сразу в петлю захотелось. А деньги за ресторан... Я отдала бы, честное слово, но только где их возьму?! Я в техникуме учусь, стипендии на неделю - больше не хватает, все время подрабатываю.
   - Понятно, - кивнула головой Татьяна Михайловна. - Садитесь.
   И, повернув голову к Тыквину, спросила: "Андрей Петрович, а вы, после того, как брачная церемония была сорвана, вместе с кем в ресторан поехали, обед отменять?".
   Кротов насторожился и хотел что-то сказать, но судья так грозно посмотрела на него, что он решил промолчать.
   - С друзьями поехал, родителями, родственниками - охотно ответил не подозревающий ловушку Тыквин.
   - Понятно! - сочувственно кивнула головой Татьяна Михайловна. - Настроение паршивое было, пришлось грамм по сто выпить.
   - Да, конечно - умиротворенно согласился Тыквин. - Посидели, расслабились, сразу легче стало.
   - А закусывали там же, за столиками? - ласково поинтересовалась судья.
   - Да, конечно, тем более все стояло: не пропадать же добру, - доверительно объяснил судье Тыквин.
   Кротов, бросая на Татьяну Михайловну взгляд исподлобья, угрюмо молчал. Он понял, что дело проиграно, но вмешиваться, обрекая себя на войну с судьей, не собирался, - в конце концов, это не последнее его дело у этого судьи, и свое он еще возьмет.
   - И сколько, вы говорите, человек приехало вместе с вами в ресторан? - уже суше спросила судья.
   - Ну, человек пятнадцать, может, меньше, - ответил начавший настораживаться Тыквин.
   - И все, конечно, ели и пили со стола?
   - Ну, наверное..
   - Тогда на каком основании, истец, вы требуете с ответчицы возместить вам ресторанные расходы?
   - Так мы даже четверти не съели - растеряно пробормотал Тыквин.
   - Кто вам мешал: нужно было проворней ложками и вилками работать! А что касается ваших моральных переживаний, то причиной их, как видно из обстоятельств дела, послужило то, что вы не все блюда успели проглотить и не весь коньяк выпить. Но обвинять в этом нужно не ответчицу, а несоответствующие размеры ваших желудков: вот к ним и предъявляйте претензии. А сейчас прошу выйти: суд должен принять решение.
   Именно такие дела и создали Татьяне Михайловне репутацию судьи грозной, но справедливой, готовой для благих целей пренебречь юридическими нормами и пострадать в надзорном порядке. Хорошее помнится долго и рассказывается часто, а в плохое не всегда верится, да и забыть его хочется поскорее.
   Похвалив себя за то, что отказалась вчера взять у Кротова деньги, Татьяна Михайловна оставила исковые требования Тыквина без удовлетворения и перешла к следующему делу.
   Иск подала Семенова Вероника Ивановна, состоявшая в пока еще незарегистрированном браке с Поцелуйко Степаном Тимофеевичем, на бывшую жену нынешнего сожителя Анну Даниловну, поместившую после ухода супруга объявление в ряде газет: "Суперсекс. Качество гарантируется" с телефоном и домашним адресом Вероники Ивановны. Количество лиц мужского пола, попавших в сети злокозненной Анны Даниловны, оказалось настолько велико, что Вероника Ивановна была вынуждена поменять номер телефона, а после наезда пьяных армян, пытавшихся забрать ее из дома, начала срочно подыскивать варианты обмена квартир. И, конечно же, она не могла оставить безнаказанной виновницу своих неприятностей, потребовав возместить причиненный ей моральный вред.
   - Видите ли - смущаясь, объясняла Вероника Ивановна судье, получив право на выступление, - я понимаю, что в чем-то виновата перед Анной Даниловной, поскольку забрала у нее мужа - хотя и не хотела этого, он проявил настойчивость. И поступил так не потому, что нимфоманка, а из-за духовной общности. Поэтому терпела, когда Анна Даниловна на работу звонила, мне и моему начальнику, выдумывая обо мне такое, что и во сне не присниться, или когда на улице скандалы устраивала и побить пыталась. Но и для мести должны быть какие-то правила, какой-то предел. А тут... Я из-за этих телефонных хулиганств спать не могла, тем более звонили в любое время суток, с самыми наглыми предложениями. А эти армяне!.. Они меня за волосы из квартиры тянули, поскольку два литра бензина сожгли, пока на машине меня разыскивали, и я должна была их утраты собой возместить. Хорошо еще, что мужа дома не было, а то они бы его избили.
   Татьяна Михайловна невозмутимо слушала истицу, думая, какая умница Анна Даниловна и хорошо все придумала, - сама Татьяна Михайловна, когда пять лет назад такая же стерва увела у нее мужа, так ничего и не предприняла, хотя планы мести строила отчаянные: вплоть до похищения негодницы и продажи в Турцию в нелегальный публичный дом, - но побоялась их осуществить, а Анна Даниловна молодчина, ах, какая молодчина!
   - Скажите, истец, а вы знали, что у вашего нынешнего сожителя осталась в семье семилетняя дочь, и уход отца нанес ей такую травму, что она две недели провела в больница?
   Девочка действительно две недели пролежала в больнице с осложнением после простудного заболевания - справку об этом по подсказке судьи принесла Анна Даниловна.
   - Знала, конечно - растеряно ответила Вероника Ивановна. - Но почему "травму"? Девочка хорошо ко мне относится, мы несколько раз ее в школе навещали: к нам домой ее не пускают, хотя муж и просил об этом.
   - Не будем спорить с мнением врачей, - веско сказала Татьяна Михайловна и задала следующий вопрос:
   - Вы требуете выплатить вам в качестве возмещения причиненного морального вреда три тысячи гривен. А не кажется ли вам, что это непосильная ноша для женщины с ребенком, оставшейся без мужа?
   - Но я не настаиваю, пусть будет меньше, - растеряно забормотала Вероника Ивановна, - мне главное, чтобы нас оставили в покое. И потом: муж и квартиру, и машину, и вещи - все Анне Даниловне оставил, только книги забрал.
   - Это к делу не относится, - пожала плечами Татьяна Михайловна и предоставила слово ответчику.
   Выступать в суде Анна Даниловна не умела - и вместо достойного возражения на исковые претензии Леночка была вынуждена зафиксировать в протоколе поток бранных эпитетов в адрес Вероники Ивановны. Поэтому, прекратив прения, Татьяна Михайловна удалилась для вынесения решения. Раздумья были недолгими: учитывая психологическую травму, нанесенную дочери ответчицы, их трудное материальное положение после ухода кормильца, а также просьбу истицы уменьшить размер исковых требований, Татьяна Михайловна сократила их до минимума. "Поправим немножко протокол, - и все будет в норме, - размышляла Татьяна Михайловна, с наслаждением наблюдая, как розовеет лицо истицы, слушающей оглашение решения. - На кассацию ты не решишься: я у тебя надолго отбила охоту в суд обращаться!".
   В обеденный перерыв Татьяна Михайловна оставалась в кабинете: квартира находилась далеко, да и ездить туда, после ухода мужа, не имело смысла. А сын...
   Татьяна Михайловна вздохнула. Ее двадцатилетний сын более двух лет сидел на игле, и если бы не старания Татьяны Михайловны, вовсю использовавшей свои должностные и финансовые возможности, давно находился бы в местах лишения свободы. И сегодня утром он опять требовал денег на проклятое зелье, и она отдала все, что принесли в качестве взяток за последнюю неделю, а сын злился и говорил, что денег мало, поскольку у него появилась подруга, которой тоже нужно колоться, и пусть она пошевеливается и берет с клиентов побольше, иначе он попадется за ограбление какой-нибудь аптеки и тогда обязательно расскажет все, что о ней знает, и ей тоже не миновать тюрьмы.
   Тюремного заключения Татьяна Михайловна не боялась. Она давно не боялась ничего, потому что не жила, а проживала день за днем, на выжженной земле, куда не вмещались ни прошлое, ни будущее. И только сын, этот злобный, опустившийся наркоман, в котором она старалась помнить и видеть кудрявого мальчика, любившего когда-то, придя со школы, целовать ее и говорить, что очень по ней соскучился, еще заставлял своей ему нужностью вставать по утрам и собираться на работу, играя роль слуги закона. А взятки... Кто их сейчас не берет?..
   Постучав, в кабинет вошла Леночка.
   - Стороны по делу явились, - деловито доложила она. - Будем начинать?
   - Зови! - кивнула головой Татьяна Михайловна, раскрывая папку с последним сегодняшним делом. Рита, молоденькая красавица-манекенщица, влюбила в себя пожилого профессора, доктора медицинских наук Стукова Ивана Петровича, начавшего периодически посещать уютную квартирку своей зазнобы. Идиллия продолжалась шесть лет, во время которых Рита, нарушая банальный образ содержанки, родила дочку Настю, настолько усилив привязанность к себе Стукова, что он начал подумывать о разводе с супругой Раисой Васильевной. Но на исходе шестого года иллюзиям профессора был нанесен удар: выяснилось, что, кроме него, квартирку на улице Крылова посещали еще двое мужчин, не подозревавших о существовании соперников. Нелегальная семейная жизнь Ивана Петровича была немедленно прекращена, последствия чего проявились на следующий день: Рита пришла вечером с Настей в дом профессора и объяснила ему и Раисе Васильевне, что кто-то должен взять на себя заботу о материальном благополучии дочери Ивана Петровича, и она не видит никого, кто лучше отца справился бы с этой задачей. К счастью для профессора, Раиса Васильевна давно знала о существовании второй семьи своего мужа, поэтому, спокойно выслушав Риту, взяла Настю за руку и повела ее знакомить с котом Тишкой, предложив несостоявшимся супругам урегулировать наедине финансовые и прочие вопросы. Профессор, кипя гневом и негодуя, объявил, то готов оплатить свою глупость в форме единовременного пособия, но официально регистрироваться отцом ребенка категорически отказывается. Рита согласилась на единовременное пособие, но, получив его, тут же направила в суд исковое требование о признании Ивана Петровича отцом Насти.
   - Почему вы так уверены, что именно Стуков является отцом вашего ребенка? - выслушав взаимные обвинения сторон, спросила Татьяна Михайловна. - У вас были и другие мужчины: вы этого не отрицаете.
   - Не отрицаю, - с завидным самообладанием сказала истица. - Но в отношениях с ними я соблюдала все меры предосторожности: презервативы, противозачаточные таблетки и прочее - вы, как женщина, прекрасно это знаете.
   Татьяна Михайловна давно этого не знала: после ухода мужа она, брезгуя случайными связями, так и не решилась пустить в свою постель и в свое одиночество кого-либо из поклонников.
   - А Ивану Петровичу я доверяла: он все-таки жениться обещал, содержал нас, да и любила я его, - веско объясняла Рита. - И дочка его папой зовет.
   - Но ответчик в своих возражениях на ваше исковое требование заявляет, что посещал вас как лечащий врач - и не более.
   - Если то, что он со мной в постели делал, называется лечением, то тогда все мужчины в стране - лекари. Иван Петрович врет: я даже его родинку в паху могу описать. И потом: за лечение надо платить, а он мне деньги и еду приносил - как пациенту, что ли?! И записки любовные: там все указано.
   Записок было много: в них неосмотрительный Иван Петрович, не заставая Риту дома, изливал ливень своих чувств, именуя Риту "звездочкой", а Настю - "лапочкой-дочкой", - и указывал заодно, где оставляет деньги и продукты. Читая эти записки, Татьяна Михайловна испытывала легкое чувство зависти: даже в апогей их отношений ее бывший муж таких нежных и светлых записок ей не писал.
   Выслушав многословные оправдания профессора, Татьяна Михайловна с омерзением отправила его на место, - она не любила врунов, - и начала опрос свидетелей.
   Квартирная хозяйка, родственники и друзья Риты охотно подтверждали, смакуя подробности, общение профессора с Ритой и Настей как с женой и дочкой, - и только Раиса Васильевна - свидетель со стороны ответчика, - с замкнутым, бесстрастным лицом сухо подтвердила, что была осведомлена о периодических походах своего супруга на улицу Крылова, расценивая их как визиты врача к пациенту, что она знала содержание записок и даже помогала некоторые из них писать, поскольку Иван Петрович убедил ее, что Рита - женщина с суицидными наклонностями и его врачебный долг: помочь ей выжить.
   То, что говорила Раиса Васильевна, было нелепо, и Татьяна Михайловна заколебалась: не продемонстрировать ли хитрыми вопросами, насколько смешными выглядят слова Раисы Васильевны, но, представив, что чувствует сейчас эта умная, волевая женщина, согласившаяся, - то ли из любви к своему медицинскому недоумку, то ли из желания преградить своей позицией поток грязи, выливаемый сейчас на профессорскую семью врагами и недоброжелателями, - занять свидетельское место и произносить явные глупости, разрешила ей вернуться в зал.
   Приведенные нарядом милиции, свидетельскую трибуну по очереди заняли два половых соперника Ивана Петровича, смущенно подтвердившие, что они познали интимное счастье с многоуважаемой истицей, но записок ей не писали, продукты не приносили, дочек рожать от себя не требовали, а деньги давали исключительно за доставленное удовольствие.
   - Что ж, учитывая неясность вопроса, я выношу определение о назначении генетической экспертизы - подумав, объявила присутствующим Татьяна Михайловна. - Есть возражения?
   Возражений не было. Наблюдая, как расходятся присутствующие, - Раиса Васильевна шла, словно вокруг на расстоянии километра никого не было, - Татьяна Михайловна думала о том, что и в одиночестве есть свои положительные моменты: хотя бы в том, что ничего никогда не случается и сегодняшний день похож на вчерашний.
   - Вам письмо в обед принесли: забыла передать, - Леночка положила конверт на стол перед Татьяной Михайловной.
   После смерти матери писем Татьяне Михайловне никто не писал: удивленно повертев конверт с обратным Ровенским адресом, Татьяна Михайловна с некоторой осторожностью надорвала его и вытащила исписанных с двух сторон листок бумаги.
   "Здравствуй, Танечка! С трудом нашел твой адрес. Честно говоря, начал поиск с Арбитражного и Верховного суда Крыма, - был уверен, помня твой правовой талант, что ты где-то там. Жаль, что время и люди тебя недооценили, - но, может быть, ты довольна тем, что имеешь?! В моей нелегкой и не совсем устроенной жизни я всегда помнил о тебе: о твоей принципиальности, честности, бескорыстии, - и, знаешь, эта память помогала мне выстоять и выжить, оставшись тем, кем хотел быть: пусть и в небольших чинах - я всего лишь начальник следственного отдела областной прокуратуры, - но имеющим свое мнение и, надеюсь, уважение коллег и сограждан. Сейчас, после стольких лет, можно признаться: тогдашний твой поступок, когда ты, комсорг юридического факультета, выступила на собрании, потребовав привлечения к ответственности доцента Юлова, нагло бравшего взятки со студентов, - этот поступок перевернул мою жизнь, сделал из тебя - и, насколько я знаю, не только для меня - идеал юриста. Ведь все понимали, чем ты рисковала, и знали, что за твоей спиной, кроме чувства справедливости, нет ничего и никого, и что победила ты почти случайно. Ах, Танечка, Танечка, как сейчас тебе живется? Наверняка трудно, наверняка в конфликтах с начальствах, - я ведь знаю нынешнюю судейскую братию, торгующую законом, как своей собственностью, и понимаю, как нелегко тебе с ними бороться!
   Впрочем, уверен, я все услышу от тебя лично. Собирается весь наш курс - все-таки двадцать пять лет после окончания Одесского университета! Сбор назначен на 10 августа в 12 часов дня возле бывшего нашего факультета. Приедут почти все - и, конечно, ты тоже, все-таки пять лет была нашим лидером.
   До встречи, Танечка! Приезжай обязательно, мы очень тебя ждем. Валерий."
   Татьяна Михайловна растеряно опустила письмо на стол, взяла календарь. Встреча через месяц, у нее как раз отпуск. Ах, Валерка, Валерка: такой же романтик ... Как интересно будет всех увидеть, поговорить!
   - Татьяна Михайловна - ворвался в ее размышления голос Леночки. - Тут Кротов хочет с вами переговорить. Звать?!
   Татьяна Михайловна догадывалась о подоплеке адвокатского визита: завтра очень серьезное дело, замешаны богатые люди, и Кротов наверняка выступает их посредником. Можно отхватить приличную сумму, но...
   - Гони его в шею: я занята - весело сказала она Леночке.
  - Хорошо, Татьяна Михайловна, - удивленно сказала Лена, пристально
  посмотрев на судью.
   "Знает, зачем пришел Кротов. Все знает. И все, наверное, знают, - подумала Татьяна Михайловна. - Потому и удивляется".
   Пора домой, - Леночка, попрощавшись, уже ушла. Татьяна Михайловна начала собираться, как вдруг зазвенел телефонный звонок.
   - Слушаю! - сказала Татьяна Михайловна в трубку.
   - Алло, мам, это я!
   Сынуля объявился. Наверняка что-то случилось: иначе звонить не стал бы.
   - Что у тебя? - встревожено спросила Татьяна Михайловна.
   - Плохо! Хана мне.
  - Конкретно - поторопила его Татьяна Михайловна. - Что
   случилось?.
  - Неприятность с одной хатой. В общем, деньги нужны, иначе -
   камера.
   - Что все-таки произошло?
   - Ну, если по твоим терминам: разбойное нападение. Нечаянно получилось: подруга предложила залезть в квартиру одного хмыря, у него марафет имеется. Залезли, нашли марафет, - и тут нас застукали. Я сгоряча хозяина ножом ударил, а тут его друзья подоспели, хорошо еще, что меня знают. Хозяина перевязали, врача домой к нему вызвали, а мне предложили к двадцати часам деньги принести.
   - Сколько?
   Сын назвал сумму. Татьяна Михайловна внутренне вздрогнула: таких денег у нее не было.
   - Ладно, что-то придумаю. Жди меня дома.
   - Только побыстрее. Подруга у них осталась, заложником.
   Положив трубку, Татьяна Михайловна обессилено опустилась на стул: где взять деньги? Да, поторопилась она отправить Кротова.
   В дверь постучали и после разрешающего оклика Татьяны Михайловны в кабинет зашел Кротов.
  - Я вижу: вы задержались, решил побеспокоить, - вежливо улыбаясь,
  сказал Кротов. - Разрешите присесть?
  - Да, садитесь, - вздохнув, сказала Татьяна Михайловна. - Я сейчас,
  одну минуту.
   Взяв конверт с Валеркиным письмом, она вышла в совещательную комнату и, разорвав письмо на мелкие кусочки, бросила его в мусорную корзину. Она поняла, что никуда не поедет.
  
  В АВГУСТЕ 1984 ГОДА
  
   В три часа ночи позвонили из дежурной части РОВД, передали сигнал тревоги, и старшему участковому майору милиции Полунину пришлось, спешно надев мундир, торопиться по ночным улицам в райотдел. Жена успела приготовить чашку кофе, отчасти разогнавшего сон, но самочувствие это не улучшило: Полунин знал, чем придется заниматься через несколько часов, - и не радовался этому занятию. Выселение лиц татарской национальности, незаконно выехавших с предписанного места жительства в Узбекистане и приобретших собственность в Крыму, происходило редко, но осадок в душе оставляло надолго. Полунин, как и многие работники милиции, не понимал, чем помешали государству переселенцы, но служебная дисциплина обязывала держимордствовать, да и парни из КГБ тщательно контролировали эти процессы, поэтому в райотдел Полунин прибыл в отвратительном настроении. Обменявшись рукопожатиями с работниками дежурной части, прошел в ленинскую комнату, место общих собраний и сбора по тревоге личного состава райотдела. Как Полунин и предполагал, народу в громадной ленкомнате было немного: двое девчат из инспекции по делам несовершеннолетних и три сержанта из отдела охраны общественного порядка. Выселять предстояло одну семью из дальнего села и, зайдя в ленкомнату, заместитель начальника РОВД подполковник Устинов и начальник местного отделения КГБ Громов объяснили каждому его задачу.
  В село прибыли около пяти утра, когда солнце еще только собиралось отправиться в путешествие по небосводу. Все выселения происходили на рассвете: полуодетые, вырванные из постели люди обычно не сопротивлялись, к тому же не успевала собраться толпа сочувствующих и любопытствующих соседей.
  Низенький, покосившийся от старости дом выселяемого татарина Рустема Юсупова стоял посередине небольшого, огороженного глинобитной стеной двора. Перемахнув через забор, сельский участковый Башкиров открыл изнутри ворота. Сопровождаемые лаем рвавшейся с цепи собаки, милиционеры во главе с Устиновым и Громовым быстро направилась к дому.
  Вероятно, лай собаки разбудил Юсупова; распахнув входную дверь, он несколько секунд растерянно вглядывался в приближающуюся к нему толпу, потом, что-то поняв, попытался закрыть дверь, но не успел: Башкиров в ловком прыжке вставил в дверной проем свою ногу.
  - Юсупов! - закричал Устинов. - Постой!
   Поняв, что дверь закрыть не удастся, Юсупов с криком: "Айше! Рашид! Урие! Выселяют! Бегите к чулану!" схватил стоявшие в коридоре вилы и ринулся в глубину дома.
   - Не глупите, Юсупов! - закричал ему вслед Громов. - Мы - представители власти!
   Включив в полутемном коридоре электросвет, Башкиров, Громов, Устинов и присоединившийся к ним представитель райисполкома Петренко поспешили за Юсуповым; Полунин вместе с остальными работниками милиции остался во дворе. Он знал, что сейчас происходит в доме: Петренко прочитает татарской семье решение райисполкома о выселении и потребует его безусловного исполнения; если выселяемые откажутся подчиниться, позовут сержантов и сотрудников инспекции по делам несовершеннолетних, чтобы они с применением силы отвели членов семьи в стоявший неподалеку колхозный автобус. Потом выселяемых отвезут в Симферопольские приемники- распределители - для взрослых и несовершеннолетних, чтобы оттуда переправить с сопровождающими в Узбекистан. Туда же будут отправлены багажом уложенные в контейнер вещи; дом по оценочной стоимости БТИ продадут, а вырученные деньги передадут в Узбекистане Юсуповым.
   Но что-то в этом налаженном распорядке сорвалось; минут через пятнадцать Петренко и Громов с растерянными лицами выскочили из дома и Громов, подойдя к Полунину, поспешно сказал:
   - Идите в дом: Устинов зовет.
   Пройдя коридором в большую комнату, Полунин, ориентируясь на шум голосов, свернул в левую дверь и наткнулся на Башкирова; тот стоял, ошеломленно мотая головой, и повторял:
   - Чуть глаза не выколол! Вот черт!
   Юсупов, ощетиновшись вилами, словно штыком, стоял в узеньком тупичке, загораживая собой столпившихся за ним членов семьи: худенькую женщину, успевшую надеть ситцевое платье, и так и оставшихся в майке и трусиках мальчика лет девяти и девочки чуть постарше.
   "Возраст - как у моих детей - резануло по мыслям Полунина - а маечки и трусики новые, недавно из магазина - жена на прошлой неделе такие же моей детворе покупала".
   - Иван Михайлович! - позвал Устинов и кивнул головой на Юсупова. - Поговорите с ним. Вы, в конце концов, участковыми командуете! Чуть Башкирова не убил. Не стрелять же, в самом деле!
   Да, в ситуациях, связанных с политикой, скандалы не нужны, - это Полунин понимал прекрасно, как и то, почему сбежали из дома Громов и Петренко, а Устинов, хотя и дружил с Полуниным и даже крестил его сына, сейчас пытается переложить ответственность на Полунинские плечи.. Наград здесь не добудешь, а без погон остаться можно.
   Подойдя поближе, Полунин ощутил идущий от татарской семьи терпкий запах страха и ненависти. Коренастый, широкоплечий, одетый в длинные, вылинявшие трусы, Юсупов стоял, цепко держась за вилы и настороженно следя глазами за милиционерами; по бугристым мышцам его обнаженного туловища тек пот.
   - Это решение советской власти, Рустем Алиевич! - мягко сказал Полунин. - Вы ничего не добьетесь, оказывая сопротивление. А если кого-то раните, то сядете в тюрьму и семья окажется без кормильца.
   - Я не сдамся, - яростно ответил Юсупов. - Пусть лучше мой труп здесь останется. Все-таки в Крыму умру.
   - Но вы не можете стоять так сутками. Подумайте о детях!
   - О них и думаю. Это их родина! И здесь нас не так мало: через несколько часов, когда узнают, все соберутся.
   Юсупов был прав: непонятно как, но татары быстро узнавали о выселениях и съезжались от мала до велика, и тогда втихую эту акцию провести не удавалось. Хорошо еще, что в Крыму не были ангажированы иностранные корреспонденты.
   - Рустем Алиевич, мы ведь можем применить слезоточивый газ. Давайте решать все по мирному.
   Применить спецсредство никто бы не разрешил, но Юсупов об этом не знал: поразмышляв с минуту, он сказал:
   - Мы поедем в Симферополь, если вы отдадите мне решение райисполкома о нашем выселении.
   Полунин посмотрел на стоявшего молча Устинова: тот задумался и сказал:
   - Надо посоветоваться!
   И, кивнув головой Полунину, направился к выходу.
   Выселяя вернувшихся в Крым татар, руководство СССР отрицала это на официальном уровне, объясняя западной прессе подобную информацию клеветой и происками врагов. Без решения исполнительной власти о выселении обойтись было нельзя, - только на этом основании действия правоохранительных органов оказывались законными, - но документы об этом шли под грифом "секретно" и считались служебной тайной.
   - Вы что, с ума сошли! - возмутился Громов, услышав предложение Устинова передать государственный документ Юсупову. - Да если это решение окажется за границей и будет опубликовано, то тюрьма нам обеспечена.
   - Дальше Симферополя этот документ не попадет: в приемнике-распределителе Юсупова и остальных татар обыщем и решение заберем. А если успеют его уничтожить, то соберем остатки и составим акт, что Юсупов выхватил бумагу из рук Петренко и разорвал на кусочки.
   - Черт знает что! - проворчал Громов, задумываясь. - А другого выхода нет?
   - Только если прострелить Юсупову руки, - или дать ему возможность убить кого-либо из сотрудников. Представляете, какой шум подымется?!
   - В общем, так! - решил Громов. - Возьмите решение райисполкома и ищите выход из ситуации сами: это дело все-таки вам поручено. А я и Петренко в машине посидим.
   - Сволочи! - подождав, пока Громов и Петренко отойдут подальше, пробормотал Устинов. - Привыкли чужими руками жар загребать!
   И, повернувшись к Полунину, сказал:
   - Вот что, Иван Михайлович: вот тебе решение райисполкома и бери ответственность на себя. Если что случится, я прикрою. А пока к Громову и Петренко пойду, производственное совещание устраивать. Проявляй инициативу: другого выхода нет. Только о том, что я предложил, никому ни слова. Ясно!?
   - Да, Сергей Яковлевич! - вздохнул Полунин.
   Взяв одной рукой решение райисполкома о выселении, Юсупов тщательно осмотрел печать и подписи и, убедившись в их подлинности, отставил в сторону вилы и кивнул семье:
  - Собирайтесь! Документы, деньги: чтоб ничего не забыли.
   Женщина и девочка быстро побежали по комнатам, а мальчик еще постоял, с ненавистью разглядывая Полунина и словно стараясь на всю жизнь запомнить, затем поспешил вслед за отцом. Приказав Башкирову и одному из сержантов присматривать за Юсуповым и документом в его руках, Полунин вышел во двор и велел грузчикам загружать мебель и вещи в контейнер. Увидев привычную суматоху, Устинов вылез из машины, оставив там Громова и Петренко, и включился в процесс руководства. Полунина он ни о чем не спросил и постарался не заметить, как Юсупов, засовывая в карман рубашки документ о выселении, идет с семьей к автобусу. По требованию Юсупова, мальчик в сопровождении сержанта отвел собаку соседям; опустевший дом заперли и передали ключ председателю сельсовета. Через полчаса операция закончилась и ее участники разъехались: Устинов, Громов и Петренко в райотдел, а Полунин, сержанты и инспектора инспекции по делам несовершеннолетних, сопровождая Юсуповых, отправились на автобусе в Симферополь.
   Выбравшееся из-за горизонта солнце рассыпалось брызгами света по долинам и взгорьям, благословляя просыпающуюся жизнь на новый день. Подставив лицо мягким солнечным ладоням, Полунин рассматривал мелькающий за автобусными окнами пейзаж и думал о том, что выселение, к счастью, закончилось без скандала, а когда заберут у Юсупова документ, можно поставить на этой истории крест и обязательно намекнуть Устинову о денежной премии.
   Татарская семья сидела раздельно: мать с детьми на заднем сиденье, а отец поближе к выходу, неподалеку от сержантов и девчат из инспекции. Иногда он вставал и, перебирая руками спинки сидений - автобус при движении сильно покачивало, - подходил к матери и что-то говорил на татарском языке. Дремавших работников милиции это беспокоило: приподняв головы, они настороженно следили за Юсуповым, успокаиваясь только тогда, когда он возвращался на место.
   В Симферополе вначале заехали в приемник-распределитель для несовершеннолетних: держа за руки детей, девушки из инспекции быстро провели их к дежурному. Полунин пошел вместе с ними. По его указанию детей тщательно обыскали: вдруг Юсупов им решение передал! Убедившись, что до этой хитрости Юсупов не додумался, Полунин вернулся в автобус и велел ехать дальше.
   Юсуповы - отец и мать - сидели на задних сиденьях, и молчали. Полунин хотел сказать им, что о детях беспокоится не нужно, все будет нормально, но, обжегшись о ненавидящий взгляд матери, вздохнул и, повернувшись к водителю, велел ехать дальше.
   В приемнике-распределителе их ждали; дежурный быстро открыл входную дверь и сержанты отконвоировали татар в комнату для задержанных. Когда дежурный потребовал у татар выложить все имеющиеся с собой вещи на стол, Полунин ожидал скандала, но, к его удивлению, Юсупов и его жена беспрекословно начали выкладывать из карманов документы, деньги, носовые платки, расчески и прочую мелочь. Решения райисполкома среди выложенных на стол предметов не было.
   - Обыщите их! - приказал Полунин с холодеющим сердцем.
   Юсуповых развели по разным комнатам: пока сержанты занимались Юсуповым, вызванные дежурным женщины обыскали его жену.
   - Ничего не обнаружено! - доложили они по очереди Полунину.
   Ситуация складывалась непонятная и угрожающая.
   - Еще раз обыщите! - нервно сказал Полунин. - Разденьте их, перещупайте одежду! А вы, Остапчук, осмотрите автобус: может, он куда-нибудь там документ сунул.
   Когда подчиненные вновь доложили о том, что документ не найден, Полунин почувствовал, как закололо в сердце.
   - Рустем Алиевич! - стараясь говорить спокойно, обратился он к Юсупову. - Где решение райисполкома?
   - Какое решение? - насмешливо переспросил Юсупов.
   - О вашем выселении. Я вам его в руки давал.
   - Не знаю ничего. Может, и было, но потерялось.
   Полунин посмотрел на торжествующее лицо Юсупова и понял, что мольба не поможет: документ кому-то передан или спрятан так, что найти невозможно. Государство сделало его и Юсупова беспощадными врагами, стоящими друг против друга насмерть. Он, Полунин, вместе с другими представителями власти растоптал утром по велению государства частную жизнь семьи Юсуповых; сейчас Юсупов с помощью того же государства бросает под откос судьбу Полунина.
   - Ладно, пора возвращаться, - отвернувшись от Юсупова, произнес Полунин и велел дежурному:
   - Подготовьте для меня копию описи забранных у них предметов.
   Когда ехали в автобусе, Полунин то и дело ловил на себе сочувственные взгляды коллег: все понимали, в какую неприятную ситуацию он попал, и не удивились, когда на перекрестке Полунин приказал водителю свернуть в сторону знакомого села. Найдя председателя сельского совета, открыли Юсуповский дом, где тщательно и безрезультатно осмотрели все пригодные для тайников места.
   Приехав в райотдел, Полунин отпустил всех отдыхать, а сам поднялся на второй этаж к Устинову.
   - Что случилось? - увидев расстроенное лицо Полунина, встревожено спросил Устинов.
   - Решение райисполкома пропало, Сергей Яковлевич!
   - Рассказывай! - потребовал Устинов и, выслушав рассказ Полунина, витиевато выругался:
   - Наделал ты делов, Иван Михайлович! Дернул же тебя черт решение отдать!
   - Вы же знаете... - начал Полунин, но Устинов, перебив его, потребовал:
   - Пиши объяснительную записку на имя начальника милиции. Вечером он приедет из управления, я все ему доложу. Тебе положен отдых: напишешь и пойдешь домой, а я буду отбиваться! Думаю, все обойдется!
   Несколько успокоенный заявлением подполковника, Полунин написал объяснительную, отдал ее Устинову и отправился домой. Жена была на работе; прикрикнув на радующуюся летним каникулам детвору, Полунин попытался заснуть, но вместо сна толкались мысли о перипетиях выселения, о пропавшем документе, о грядущих неприятностях. Промаявшись без толку в кровати, уселся перед телевизором, поиграл с детьми, исповедался перед пришедшей с работы женой, которой за долгие годы супружества привык доверять во всем, а утром отправился в райотдел.
   - Вас полковник Черных ждет, - крикнул дежурный, едва Полунин переступил порог.
   - Вызывали, Петр Сергеевич?! - зайдя в кабинет к начальнику милиции, угрюмо спросил Полунин.
   - Да, майор - с громадной головой и широкими плечами развалившийся в кресле начальник милиции был похож на разбуженного в берлоге медведя. - Я тут с Громовым вечером пообщался и у нас интересная мысль появилась: тебя случайно не ЦРУ к нам забросило?
  - Не понял, товарищ полковник! - Полунина бросило в жар.
  - А что тут понимать?! Ты передал врагу через татарина-выселенца секретный государственный документ: что на это скажешь?
   - Но ведь - Полунин вытер со лба пот. - Не было другого выхода, все подтвердят. И я не один такое решение принял, спросите Устинова.
   - Ошибаешься, майор! - встав с кресла, Черных оперся руками о стол и грозно посмотрел на Полунина. - В папке собраны объяснительные от участвовавших в операции, в том числе от Устинова и Громова: они только вчера вечером узнали, что решение райисполкома о выселении ты самовольно передал Юсупову. Что скажешь?
   - Это неправда! - Полунин понял, что в сложившейся ситуации им решили пожертвовать. - А можно Устинова вызвать, он обещал...
   - Устинов взял вчера положенный ему по закону отпуск и отбыл к родителям в Житомир, так что на него тебе свалить ничего не удастся, - начальник милиции грузно опустился в кресло. - Но, поскольку я тебя не первый год знаю, то, так и быть, даю срок до завтра. Если не вернешь документ, возбуждаем уголовное дело. Можешь идти, только пистолет мне отдай, а то еще застрелишься, чтоб от ответственности уйти!
   Вытащив из кобуры пистолет, Полунин положил его на стол и молча вышел из кабинета. Спустился по ступенькам вниз и, отмахнувшись от вопросов дежурного, покинул райотдел. Придя домой, взял в холодильнике бутылку водки, налил стакан и, не закусывая, отправил его содержимое в рот. Почувствовав, как отпустило сдавившее его напряжение, сел за стол и стал думать.
   За помощью обращаться некуда, это понятно. Там, где замешана политика, нормальные человеческие отношения отсутствуют. Поэтому нужно или готовиться к тюрьме, или отыскать проклятую бумажку.
   Закрыв глаза, Полунин постарался во всех подробностях припомнить, как шел Юсупов к автобусу, засовывая решение райисполкома в карман. Подменить документ другой бумагой он не мог: Полунин успел заметить мелькнувшую печать и подпись председателя райисполкома. А что случилось с бумагой дальше? Кому-то передана? Члены семьи обысканы, а за сотрудников милиции Полунин ручался. Окна в автобусе были закрыты, никто бумагу выбросить не мог. Автобус осмотрели дважды: сержант Остапчук, позже - лично Полунин.
   Почувствовав, как его бросило в жар, Иван Михайлович наполнил стакан водкой... и отставил стакан в сторону: пьяным уж точно ни до чего не додумаешься! Взял опись предметов, изъятых в приемнике-распределителе у Юсуповых. Документы, кошелек, деньги, носовой платок, расческа... А вот это интересно: у гражданки Айше Юсуповой изъят перочинный нож. Как-то непривычно, чтобы женщины с ножами ходили, пусть и перочинными. Разве что...
   Вскочив на ноги, Полунин позвонил приятелю, купившему недавно "Жигули", и через полчаса мчался по знакомому маршруту. В селе быстро отыскал колхозный гараж и, убедившись, что автобус, отвозивший их в Симферополь, на месте, занялся тщательным изучением сиденья, облюбованного во время поездки Юсуповым. Сделанный у самого основания сиденья разрез нашел не сразу - и подивился хитрости Юсупова, сумевшего незаметно для всех вырезать тайник для документа и ловко передать ножик жене.
   Спрятав найденный документ в карман, Полунин вернулся к машине. Он шел, опустив голову, и пытался понять, почему отсутствует у него чувство радости, - ведь через час ему вернут пистолет и жизнь вернется в нормальное русло, - и позже, по дороге в райотдел, он продолжал мучиться досадой и сомнением, так и не догадавшись, что не бывает счастливых окончаний у печальных историй.
  
  
  РАССТРЕЛ
  Памяти семьи Лихомановых.
  
  В комендатуру их привезли на большой военной машине, где, кроме Витьки, Светки, мамы Праськовны Иосифовны, деда Владимира и бабы Устиньи, сидели семь немецких солќдат с автоматами и злющими овчарками. Светка боялась, закрывала глаза, прижималась к матери - но что можно ожиќдать от трехлетней девчонки?! Вот Витька ничего не боялся. Не зря отец, уходя в партизанский отряд, сказал: "За хозяиќна остаешься! Шесть лет уже, матери во всем помогать долќжен!" Конечно, должен! Витька уже и в Баши ходил - карќтошку копал с ребятами на заброшенных огородах, до Енисала вместе с дедом добирался. А Светка только возле матеќри крутится, кушать просит. Вот глупая! Война ведь, всем с едой плохо!
  Когда ехали по улицам Карасувбазара, Витька пытался через головы солдат смотреть вокруг, надеясь, что кто-нибудь из знакомых мальчишек заметит, как везут его в окружении автоматчиков, и позавидует. Еще Витька хотел, чтобы их отќвезли и Тубин-сарай, где жили родственники, делившиеся с Лихомановыми всем, что собиралось в саду и огородах. Маќма и Витька бывали у них часто, оставляя дома обиженную Светку, не понимавшую, что путь до Тубин-сарая неблизок и даже Витька уставал, хотя и делал вид, что все нормально. Проезжавшие мимо машины с немцами никого из русских не подвозили, и даже смеялись, глядя на бредущих по обочине женщину с мальчишкой. Только однажды Праськовне Иосиќфовне и Витьке повезло: на обратном пути возле них останоќвился грузовик с румынскими солдатами и офицер посадил Витьку и маму в кузов. Бабушка говорила потом, что румыќны более человечные, чем немцы, и даже расквартированы от них отдельно: на юго-западной части Карасувбазара, наќзываемого Хан-Джамой.
  Два дня Витькину семью держали в пустом, сделанном из калыба, сарае. По ночам было холодно. Светка часто плаќкала, да и у Витьки несколько раз навертывались на глаза слезы: он не понимал, чем они рассердили немцев, и пережиќвал за оставленного дома на цепи щенка Шарика.
  Дважды их допрашивал комендант города: высокий худющий немец со злым лицом. Он задавал вопросы о партизанќском отряде, об отце - сколько раз и с кем приходил домой, Мама отвечала, но комендант оставался недоволен, кричал на маму и даже бил, а Витьку больно пнул ногой: когда Витька, сказал, что у отца есть автомат и он, если их продолжат обиќжать, перестреляет всех немцев.
  Дедушка был молчалив и спокоен, а бабушка и мама волќновались, шептались о чем-то, обнимали Светку и Витю, глаќдили их по голове. Мама просила коменданта отпустить деќтей домой, но комендант сказал, что партизанское отродье нужно уничтожать до седьмого колена.
  Когда рано утром всех подняли и начали заталкивать в машину, Витька обрадовался, решив, что их отправляют доќмой. Он сообщил об этом маме, но та почему-то заплакала, начала прижимать Витьку к себе, и только Светка захлопала в ладоши и засмеялась. Пропетляв по улицам, грузовик, к Витькиному удивлению, свернул на дорогу, ведущую к Тубин-сараю, и остановился за Ласточкиным гнездом.
  - Шнель! Нах унтен!1-закричал немецкий фельдфебель и толкнул автоматом дедушку. Бабушка помогла Витьке слезть с машины, Светку мама все время держала на руках: та цеплялась за мамину шею, испуганно тараща глаза.
  - Хир хер! Шнель!2 - кричал фельдфебель. Его лицо, да и лица остальных солдат были какие-то напряженные, и Витька почувствовал, что кричали и суетились они не стольќко из-за ненависти к Витькиной семье, сколько для того, чтоќбы заглушить свою растерянность и смущение.
  Витька шел рядом с бабушкой, державшей его за руку. Их вели к подножию Ласточкиного гнезда: отец рассказывал Витьке, что там до революции жил помещик, построивший на горе красивый особняк с фонтаном и садом. Но революция все разрушила и на Ласточкином гнезде давно никто не жил.
  - Хальт!3 - скомандовал фельдфебель. Все остановились. Мама со Светкой отстали, но солдаты не стали ее подгонять и ждали, когда она присоединится к остальным. Потом солќдаты вместе с фельдфебелем отошли в сторону и повернулись лицом к Витькиной семье. Витька почувствовал приближение чего-то страшного. Схватившись за дедушкину руку, он ощуќтил, как дрожит его такая сильная и уверенная рука. Мама повернулась к солдатам спиной, закрывая от них Светку. Баќбушка плакала и негромко повторяла: "Ироды! Ироды!".
  Щелкнули предохранители немецких автоматов. Витькино тело напряглось: не отрываясь, он вглядывался в командовавќшего солдатами фельдфебеля, ожидая, что тот сейчас улыбќнется, скажет, что они их пугали, и отпустит домой.
  - Хальт! - произнес фельдфебель. - Фердамте динзт! Их канн ден киндерн инс гезихт нихт шиссен!
  Быстрыми шагами фельдфебель направился к Витьке. Витька обернулся и торжествующе посмотрел на маму: она напрасно боялась, их сейчас простят! Подошедший вплотную фельдфебель начал что-то говорить и показывать пальцем на небо. Витька поднял голову. По голубому небу медленно плыли облака, гонимые ветром туда, к горе Яманташ, где наќходился с партизанским отрядом Витькин отец. Синее небо было настолько прекрасным и бездонным, что Витька, загляќдевшись, не заметив, как фельдфебель направил пистолет ему в затылок. Он еще услышал звук выстрела и увидел, как метнулись, падая вниз, облака - и это было последнее мгноќвение его шестилетней жизни.
  6.10.1990 г.
  
  СУХАРИ
  
  Командир партизанского отряда Медведев был озабочен: отряд находился на грани распада. Конечно, в него входили в основном вчерашние гражданские люди, не приученные к армейской дисциплине, и среди них много лиц пожилого возќраста, и даже один мальчишка, шестнадцатилетний Василек, самостоятельно нашедший дорогу в отряд и теперь несший тяготы партизанской службы наравне со взрослыми, но отряд должен сражаться, а не уныло прозябать в лесной чаще. Партия и товарищ Сталин поручили ему, майору НКВД Медќведеву создать из этой человеческой массы смертоносное для фашистов оружие, и он сделает все для выполнения боевой задачи.
  Комиссар отряда Петраков ничего посоветовать не мог. Продовольственные склады были обнаружены и увезены немќцами, а расположенные поблизости татарские села встречали партизанских фуражиров молчанием и предательством. Отряд голодал: и все надежды были на то, что сегодняшней ночью командование фронта выполнит наконец свое обещание и пеќреправит на самолете продовольствие.
  - Люди совсем озверели, - озабоченно сказал Петраков сидевшему напротив него в штабной землянке Медведеву. - Третий день без еды: только вода и щавель. Увидят мешки с продовольствием: набросятся и расхватают.
  - Ничего, сейчас соберем отряд и объявим: кто хоть один сухарь возьмет из мешка - немедленный расстрел! - решил Медведев.
  - И что: действительно расстреляем? - вопросительно посмотрел на Медведева Петраков.
  - Обязательно! - тряхнул головой Медведев. - Слово командира - закон и бояться его должны больше, чем враќга, - тогда хоть на смерть посылай: пойдут беспрекословно. Я в органах с 1927 года работаю и давно понял: в нашей стране только на страхе можно и дисциплину поднять, и проќизводство наладить, и государство сохранить. А расстрел - он человеческое сознание всегда на место ставит: туда, куда его государство определило. Так что собирай отряд.
  ...Василек, как и остальные партизаны, с нетерпением ждал наступления ночи, когда прилетит обещанный самолет. От голода сводило живот: поздняя весна могла порадовать партизан только листочками щавля и крапивой: их мелко секли и варили суп, лишь на мгновение создававший ощущеќние сытости.
  Василек воспитывался в семье, считавшейся материально благополучной: его родители работали в Симферополе враќчами и не отказывали ни в чем единственному ребенку. Васиќлек вырастал, уверенный, что взрослые, как пишут в газетах и говорит мама, живут для того, чтобы обеспечить более счаќстливую жизнь детям страны. В начале войны роќдители ушли на фронт и Василёк остался в доме вместе с бабушкой; как и все мальчишки, бегал слушать сводки информбюро, помогал тушить зажигательные бомбы, вертелся возле воинских эшелонов. Однажды, вернувшись из бомбоубеќжища после налета немецкой авиации, вместо своего дома увидел груду развалин. Бабушка, скорее всего, погибла под развалинами, но Василек надеялся на чудо и несколько дней искал ее в городе, ночуя в одном из подвалов. Потом пришли немцы и Василек, как настоящий советский патриот, отпраќвился в горы искать партизан, и через неделю поисков наќткнулся на партизанские посты.
  Месяцы, проведенные в отряде, отличались от героќических картин, рисовавшихся раннее Васильку: с автоматом в руках вместе с верными товарищами он непрерывно побежќдает фашистов. Отряд все время отступал, лавируя между немецкими засадами: у многих, в том числе у Василька, оруќжия не было, - да и применять его почти не приходилось, поскольку активности отряд не проявлял, напоминая скорее скрывающихся от фашистов беженцев, чем боевую единицу. Но особенно мучительным было чувство голода. Сидя на беќрегу ручья, протекавшего неподалеку от партизанской базы, Василек часами представлял в воображении ту массу вкусных вещей, которые скармливали ему когда-то родители, гадал, где они сейчас, живы ли, вспоминал довоенные дни... Все исќчезло, и будущее казалось беспросветным, несмотря на всю агитацию комиссара Петракова.
  ...Самолет прилетел поздно ночью. Скользнув над сигнальќными кострами, он сбросил на парашютах четыре мешка и повернул на Большую землю. Три мешка удалось найти сраќзу: их принесли и аккуратно сложили в штабную землянку; поиски четвертого мешка отложили до утра.
  Поднявшись на рассвете, Василек побежал в том направќлении, куда, как успели заметить его зоркие глаза, отнес ветер четвертый мешок. Пробираясь сквозь заросли, Василек представлял, как, найдя сброшенный груз, он сообщит об этом Медведеву и тот его похвалит и, быть может, поручит какое-нибудь важное задание.
  Чутье не обмануло Василька: мешок лежал в небольшой ложбине; падая, он зацепился за сук и из распоротой мешкоќвины высыпались на траву желто-коричневые сухари. Белка, спустившись с дерева, сидела и грызла сухарь: Василек шуќганул ее и, став на колени, собрал сухари и попробовал засуќнуть их через прорезь обратно в мешок, но ничего не полуќчилось. От сухарей одурманивающе пахло хлебом; Василек жадно внюхивался в этот запах, судорожно сглатывая заполќнявшую рот слюну. Недогрызенный белкой сухарь он полоќжил отдельно; глядя на него, он думал о том, что если бы пришел чуть позже, то от сухаря ничего не осталось бы, а если бы вообще не нашел мешок, то белка и другие звери съели бы все рассыпанные на земле сухари, поэтому если он доест недогрызенный белкой кусочек, то ничего плохого в этом не будет.
  Решившись, Василек схватил кусочек сухаря и запихал его в рот; потом у него во рту оказался целый сухарь, еще один... Только проглотив пять или шесть сухарей, Василек смог преодолеть свое голодное безумие и остановиться, с ужаќсом думая о том, что он натворил и как презрительно будут смотреть на него товарищи по отряду.
  - Расскажу все и попрошу: пусть меня несколько дней не кормят! - решил Василек. - А остальные сухари...
  Белка сидела неподалеку на дереве, явно ожидая, когда уход Василька позволит ей вернуться к прерванному завтраку.
  - Ничего не получишь! - погрозил Василек кулаком белќке и начал запихивать сухари в карман куртки. Прикрыв дыру в мешке большими ветками, Василек побежал к отряду и вдруг остановился, вспомнив вчерашний сбор и обещание командира расстрелять любого, кто украдет хоть один сухарь.
  - Неужели и меня могут?! - с отчаянием подумал Васиќлек. - Но я не крал, это получилось случайно... Что же теќперь делать?
  Повернувшись, Василек побрел к ручью, не зная, как поќступить: пойти и все рассказать или спрятать оставшиеся суќхари и сделать вид, что ничего не было.
  ...Одна из посланных Медведевым поисковых групп натќкнулась на мешок через полчаса после ухода оттуда Василька.
  - Смотрите: дырка на боку! - крикнул, нагнувшись над мешком, бородатый партизан Хитунин. - И ветками кто-то мешок прикрыл: наверное, решил от нас утаить и себе остаќвить.
  - И крошки от сухарей на траве: нажрался, видно, и сбежал, - присмотрелся работавший до войны егерем Лисиќцын. - Роса еще не высохла, следы видны: мы можем его догнать.
  Оставив Хитунина возле мешка, Лисицын повел остальных партизан по следам похитителя.
  Сидя в штабной землянке, Медведев и Петраков подсчиќтывали количество сброшенного самолетом оружия и продоќвольствия и ожидали, когда принесут четвертый мешок. Вскоќре послышались голоса и в землянку вошли Хитунин и Лисицын, неся мешок и подталкивая съежившегося, испуганного Василька.
  - Вот, командир, - гордо сказал Лисицын, - вора пойќмали. Дырку в мешке сделал, сухарей наворовал и хотел сбежать.
  - Это правда? - Медведев повернулся потемневшим лиќцом к Васильку.
  - Нет! - забормотал Василек, с ужасом глядя на Медќведева. - Мешок был уже разорван, когда я его нашел...
  - А почему у тебя сухарями карманы набиты? А почему в сторону от отряда шел? - прервал Василька Лисицын.
  - Так получилось, я не хотел... Я нечаянно съел нескольќко сухарей, а эти собрал с земли, чтобы в отряд принести, а потом испугался.
  - Мой вчерашний приказ помнишь? - сурово спросил Медведев.
  - Да, - прошептал Василек.
  - Заберите у него сухари, свяжите за спиной руки и выќведите из землянки. И скомандуйте построение отряда - приќказал Медведев, обращаясь к Лисицыну и Хитунову.
  Вывернув карманы Васильковой куртки, партизаны вывели Василька из землянки.
  - Неужто стрелять прикажешь? - недоверчиво спросил Петраков. - Может, просто из отряда выгоним?!
  - Его тогда немцы подхватят и все о наших стоянках узнают. Спокойнее будет расстрелять.
  - Молодой еще: шестнадцать лет! - покачал головой Пеќтраков. - Совсем пацан.
  - В войну все равны. Ты подбери коммунистов понадежнее, чтоб без колебаний стреляли.
  Петраков вышел. Минут через десять, когда отряд был собран и построен в две шеренги, Медведев вышел на сереќдину поляны, пересказал запечатанную в одном из мешков информацию о положении на фронтах, сообщил, какое количество оружия и продовольствия прислало им фронтовое коќмандование, после чего, показывая на выведенного перед строем Василька, гневно объявил, что один из партизан был пойман при попытке кражи сухарей, за что его в соответќствии со вчерашним приказом командование отряда приговоќрило к расстрелу, - и так будет с каждым, кто нарушит парќтизанскую дисциплину. Три подобранных Петраковым конвоќира повели Василька в гущу леса; остальным Медведев приќказал разойтись и готовиться к получению пайка из присланќных с Большой земли продуктов.
  Все это время: и когда он стоял перед строем, и потом, когда его куда-то повели, Василек молчал, не веря, что хороќшо знакомые ему взрослые люди готовы убить его из-за неќскольких сухарей. Ему казалось, что его пугают, или это воќобще сон, и он сейчас проснется и увидит, что нет ни происќходящего кошмара, ни войны, ничего, а только играет красќками обещающее долгую жизнь детство и светятся лаской глаза родителей.
  - Стой! - скомандовал один из конвоиров. Василек остановился и посмотрел вокруг: он стоял рядом с узким, давно высохшим каньоном. "Тело туда хотят сброќсить, - как-то отстранено и отчетливо понял он. - Чтоб моќгилу не рыть и на завтрак успеть".
  Василек, поднял побледневшее лицо: "Неужели конец?!"
  - Простите! Товарищи! Родненькие! - закричал он, расќтерянно поводя глазами, и заплакал, обращаясь к единственќному верному, что осталось из прошлого: "Мама! Мамочка!"
  - Стреляй скорей! - нервно крикнул старший из конвоиќров и вскинул винтовку.
  Василек жил еще несколько минут и старшему из конвоиќров пришлось добивать его выстрелом в упор. Потом тело сбросили в каньон и поспешили на базу. Отряд завтракал.
  6-9 мая 1991 г.
  
  
  ПЕСНЯ
  
  Напечатанная в 1838 году "Песня про царя Ивана Васильќевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" стоит особняком в творческом наследии М.Ю. Лермонтова, - и я, читая и перечитывая его произведения и стараясь проќникнуть в характер и миропроэцирование Михаила Юрьевича, всегда останавливался и замирал перед "Песней", казавшейќся мне загадочной прихотью гения. Конечно, я был знаком со статьей Белинского, убежденного, что Лермонтов решил "Песней" покритиковать "дремлющее в бездействии" покоќление, - однако данное объяснение казалось мне надуманќным, исходящим из творческой направленности самого Белинского, а не Лермонтова, и что Белинский не объяснил "Песню", а просто использовал ее содержание для высказыќвания собственных мыслей.
  Так появилась - почти случайно - попытка рассказать "Песню" по своему, в меру личного понимания.
  * * *
  ...Про обыкновенного человека, к которому в дом пришло несчастье. Еще сегодня он, богатый и удачливый купец, велиќчаво сидел за прилавком, пересчитывал вырученные деньги, приветливо переговаривался с покупателями, - в общем, жил привычной, повторяющейся изо дня в день, жизнью. Только покупателей что-то маловато было и среди них ни одного из щедрых, сановитых бояр, - но это в торговом деле штука обычная, из-за нее расстраиваться не стоит: что не купили сегодня - купят завтра. А пока запрем покрепче лавочќку, посадим на цепь злого пса-ворчуна - немало лихих люќдей по ночной Москве шастает, - и поспешим сквозь залетаќющий в лицо снег к знакомому дому с высокой крышей. Веќчереет, и торопится купец: к теплу, уюту, к ласковым речам ждущей его жены, к столу, накрытому вынутым из печи ужиќном. Торопится купец: вот и дом, крылечко, прихожая... Но где жена? В комнате пусто, едва теплится свеча с давно не снятым огарком, и стол, всегда торжественно оправленный в белую скатерть, пустынен и мрачен. Только старая служанка Еремеева отзывается на окрик купца, сообщая, что еще с веќчерни нет молодой хозяйки и никто не знает, куда она подевалась. Смутило думы купца, тягостно глядит он в окно, теќряясь в догадках и предположениях, и все не решаясь, как поступить и что сделать. В дом пришла неожиданность, и нужно время, чтобы усвоить ее и суметь на нее настроиться. Но времени нет, - хлопает дверь в сенях и Алена Дмитриевна, молодая жена, показывается на пороге: простоволосая, в расќтрепанном платье, с бледным лицом и мутными глазами. Смуќщен купец и гневны его речи, изъясняющие терзавшие грудь предположения...
  Брак не означает наличия любви, как и любовь не обязаќтельно увенчивается браком. Сватая оставшуюся сиротой Алену Дмитриевну, вряд ли задевал купец Степан Парамоќнович Калашников вопрос о междоусобной любви. Достаточќно того, что понравилась ему распрекрасная девица, да и поќра подошла жениться, обзавестись хозяйкой и потомством, чтобы жить как все люди: честно, с достоинством, по обычаќям христианским. И вдруг ритм привычной жизни нарушен, и мысли купца естественно складываются в догадку о любви Алены Дмитриевны к кому-то другому, любви преступной, изменнической.
  Но вот сказаны первые слова Алены Дмитриевны, вот ухоќдит она, рассказав все и выплакавшись, в опочивальню, и осќтается один купец Калашников - глава семьи и старинного купеческого рода - наедине с мыслями и необходимостью принять решение.
  Оскорбление нанесено не только семье, - оскорбление наќнесено роду. Пронесенное через века честное имя Калашниќковых оказалось запятнанным грязью, и как: при чужих, при соседях, почти всенародно. Поэтому и отмщение опричнику Кирибеевичу должно быть не тайным - кистенем из-за угла, - а на людях, при всем честном народе. И если не сдюжит и падет в бою Степан Парамонович - братья меньшие станут на его место, ибо весь род целиком выступает на защиту роќдовой чести.
  ...Славен бой, дарующий победителю похвалу и почесть. Славен бой, где нет горя побежденным: лишь стыдно им, да зависть берет к удачливому сопернику... Но как быть, когда смертельна схватка, и не выйти тебе из нее живым, потому что судят в ней победителя - и слишком ясен приговор скоќрого на расправу царя. А побежденным быть тебе невозможќно. Опричник, нагло целовавший посреди улицы венчанную в церкви чужую жену, покусился не только на твою честь, - он презрел все христианские законы, весь уклад бытия честќного люда, показывая, что брак, собственность, добродетель и прочие старорусские основы для него не существуют. Люќбой из соседей мог оказаться на месте Калашникова, став жертвой разбойничьего произвола царского слуги, и лишь по случайному капризу остановила судьба свой перст на семье Степана Парамоновича.
  Зла и правды как всеобщих принципов нет, есть зло и праќвда отдельных случаев, складываемых количественно во всеќобщее. И победа в борьбе между этими двумя сторонами доќстанется той половине, которая приложит больше усилий и инициативы. Зло, не остановленное вовремя правдой, из частќных случаев отдельных событий перерастает во всеобщее праќвило жизни, становясь непобедимым. Правде тогда остается или взойти на лобное место, или сесть за решетку, или объќявить себя ложью.
  ...Выходит в круг через раздавшуюся толпу купец Калашќников. Темной ночью, согласно сути своей разбойничьей, действовал опричник Кирибеевич, - но не принял Калашников его способа действий и в честном бою, как велит христианќский обычай, должен решиться их смертельный спор. Проќмолвлены слова бойцов друг другу, высекли искру взгляды. Сходятся противники. Силу в себе чувствует Степан Параќмонович, потому что за весь христианский уклад, за основу всей русской жизни стоит он, потому что правду всех честќных людей, Всеобщую Правду защищает - и что перед этаќкой громадиной мелкий представитель Зла опричник Кириќбеевич! А опричник понял что-то, зябко ему, бледность в лице появилась. Размахнулся он кулаком - но крест со святыми мощами из Киева, тот самый, что презрел он, целуя Алену Дмитриевну, встретил его удар, - и впервые не был сбит с ног посмевший меряться с ним силой. А тут и Степана Параќмоновича очередь подошла: изловчился он, приготовился, соќбрался со всей силою и ударил своего ненавистника прямо в левый висок со всего плеча. И погиб Кирибеевич.
  Стоит купец Калашников над трупом опричника. Шумит, волнуется народ. И царь грозный, Иван Васильевич, приподќнялся с места, брови гневом хмурит: не гоже потехе, увесеќлению в смертоубийственный бой превращаться!
  Главный среди людей царь, ому защищать их, жаловать, ему и судить: "Вольной волею или нехотя ты убил на смерть мово верного слугу?" - начинает разбирательство царь. "Я убил его вольной волею, а за что про что - не скажу тебе"- дерзок ответ купца, дерзок и честен.
  Можно упасть Калашникову перед царем на колени, расќсказать все без утайки - авось и смилуется Иван Васильеќвич! Но неподвижен купец и просит только, чтобы не забыла царская милость его жену и двух братьев. Не о себе купец думает, потому что ясно с ним: осужден он и признан виновќным, и не царем, чей приговор еще не произнесен, а той хриќстианской правдой, во имя которой принял Калашников смерќтельный бой с Кирибеевичем.
  Законы бытия одинаковы для всех, в нем живущих: отќступничество наказывается независимо от облика и намереќний преступившего. Гибель опричника восстанавливает честь рода и обычая, ситуация исчерпывается, но не заканчивается и продолжается в другой ситуации, спрашивающей: кто ответќственен за убийство?
  Так вопрошает царь, но ему можно не отвечать или скаќзать словами, что есть и на тебе вина, государь, ибо простуќпок твоего слуги лежит в причине деяния Калашникова. И царь поэтому - не судья, хоть он и судит. Настоящий судья - Бог, и перед его правдой замер Калашников, намеренно поќгубивший дарованную Богом жизнь человека. Поздно понял это купец! Но еще впереди Божий суд, и только там узнает Степан Парамонович, прав ли он был в своем решении убить человека для торжества мирского принципа. А пока что проќдолжается суд царя, суд земной власти, и от слов Калашниќкова, от его выбора ответственности зависит, чем он оконќчится. И Калашников выбирает...
  Звонит колокол, сзывая на площадь народ, прохаживаетќся по высокому помосту палач, потирая голые руки... Проќщается Калашников с родными и близкими. Грешен он, не смог праведно отстоять правду: но была ли у него такая возможность? Не во все времена добро тождествовало с силой, гораздо чаще они существовали раздельно и людям, рискнувќшим защищать справедливость, ничего не оставалось, как взять в руки меч зла. Одно зло выступало против другого, кто-то из них одерживал победу, но ее нельзя было назвать победой Правды, сколь бы благодарны ни были замыслы поќбедившего: средства ведут к результату - не к цели! И возќникала очередная трагедия, созданная несоответствием субъќективности мысли и социальности поступка. Выяснялось неоќжиданно, что восстановление статус кво одной правды наќнесло рану другой, еще большей правде, и за это, как и за каждый шаг в этой жизни, нужно платить: честью, гордостью, жизнью... И у тебя, недавнего героя и вдруг злодея, вновь стояла проблема выбора: упасть ли на колени, раскаявшись публично - авось и простит мир гордыню твоего единоличќного решения, поймет невозможность для тебя иного выхоќда, - или пустить в ход оставшееся в руках орудие зла, наќветами и ухищрениями доказав, к примеру, большую значиќмость твоей, а не той, другой правды - поверят тебе, возвраќтят плащ героя, отпустят (но с Богом ли?!), - или, как купец Калашников, взяв на себя вину противоречивости общества, честно пройти до конца выбранный в начале путь чести - пусть и придется для этого сложить на плаху голову.
  ...Про человека обыкновенного и непримечательного, живќшего заботами своей лавки, своей семьей и хозяйством: моќлодом купце и примерном христианине Степане Парамоноќвиче Калашникове, в дом к которому пришло несчастье, - и вся прошлая жизнь, казавшаяся прочной и незыблемой, вдруг растаяла и исчезла, и в новом дне должен был мирный купец превратиться в бойца, готового сразиться в единоборќстве с царским опричником. Или - другой выбор - сказать себе и другим, что ничего особенного не случилось, восстаноќвить по дням и кусочкам утраченное равновесие бытия и снова жить: как встарь, как вчера. Так поступают многие, это обыкновенно. Но тогда не было бы песни: о купце Калашќникове, сумевшем перестать быть обыкновенным, и о сложќности человеческого действия, оборачивающегося в резульќтате самыми неожиданными гранями.
  Май 1973 года.
  
  
  ДЕВУШКА
  
  Тот день торопился закончить собой август и было в нем, кроме летней теплоты солнца, чуткое ожидание осени, когда от трепета ветерка листья на деревьях приподнимаются и смотрят по сторонам, словно отыскивая укрытие от спешащих где-то вдалеке ноябрьских холодов, - и вновь поникают, проќвисая к земле - неизбежной своей обители. Старенький авќтобус, наполненный сквозняками из открытых окон и следами пребывания многочисленных пассажиров, позаботившимися увековечить свои имена на когда-то белой, а сейчас начинаюќщей желтеть краске металлических стен, хрипел, взбираясь на очередной подъем дороги, и его становилось жалко, как старика, живущего на последнем этаже многоэтажного дома без лифта. Кроме меня и Ольги Ивановны, в салоне сидело еще пять человек, по каким-то своим причинам ехавшим из города в село, а, может, просто возвращавшихся домой к глинобитным и каменным домам под красной черепицей и сероватым шифером, ограждающих стенами от постороннего любопытства зеленеющие сады и чернеющие ямками от выќкопанного картофеля огороды.
  Я сидел на переднем сиденье, том самом, где табличка с надписью разрешала располагаться исключительно инвалиќдам и пассажирам с детьми, и чувствовал себя неловко, заќнимая это место в силу своего двадцатилетнего возраста и несомненного здоровья явно не по праву, и только настойчиќвость Ольги Ивановны и пустота большинства автобусных мест заставили меня опуститься на это широкое, удобное для моих длинных ног, сиденье, развернутое к салону лицом, что затрудняло созерцание проплывающего мимо пейзажа, зато позволяло изучать пассажиров, чей облик, впрочем, не страќдал избытком оригинальности, - и это заинтриговывало меня, наталкивая на мысль, что бесцветность лиц - маска, скрыќвающая глубину их душевных переживании. Последнюю неќделю я перечитывал Экзюпери, выписывая в тетрадку его афоризмы, и был охвачен романтической идеей о неисчерпаемости духовного содержания каждого человека: нужно лишь в него всмотреться, что я и делал все свободное от хозяйственных дел и размышлений время.
  Внезапно автобус начал замедлять движение. Приподнявќшись, я посмотрел вперед, желая узнать о причине, заставивќшей водителя нажать на тормоз - и увидел девушку. Она стояла на обочине, слегка приподняв руку, и солнце, освещая ее стройную фигуру в короткой черной юбке и белой блузке, придавало ей нездешний вид, заставляя думать об инопланетянке, спустившейся по солнечному лучу на пыльную землю. Она стояла, не сомневаясь, что, приподняв руку, остановит рейсовый автобус, заставив водителя нарушить правила движения, запрещающие остановку в неположенќных местах: так королева привычно применяет власть к трепещущим, радующимся подчиниться слугам.
  Автобус замер; лязгнув, открылась дверца. Пассажиры приподняли головы, наблюдая, как девушка, легко взойдя по ступенькам, поздоровалась, поблагодарила водителя, одновреќменно положив в его раскрытую руку какую-то мелочь и, увеќренно переставляя стройные, загорелые ноги в белых босоќножках, направилась в заднюю часть салона. Захлопнулись дверцы; автобус дернулся, набирая скорость. Покачнувшись от толчка, девушка быстро миновала последнее сиденье и осќтановилась, схватившись рукой за поручень; окончательно усќтроившись, окинула внимательным взглядом сидевших к ней спиной пассажиров и с удивлением натолкнулась на мое взволнованное, не сводящее с нее глаз, лицо.
  О любви я начал мечтать в седьмом классе, когда класќсный руководитель представила нам на одном из уроков ноќвую ученицу по имени Надя, и я моментально в нее влюбилќся, хотя она не узнала об этом ни тогда, ни позже, потому что это была тайна, которую я скрывал от всех, в том числе и от нее, тем более что через год Надя уехала в другой город: ее отец служил военным и его перевели в другую часть. В деќвятом классе на школьном новогоднем вечере я рискнул приќгласить на танец десятиклассницу Таню, жившую на одной улице со мной и тревожившую сердца многих мальчишек, - и был удивлен, когда понял, что Таня обрадовалась этому приглашению, а также тому, что я танцевал с ней все танцы подряд, объясняя подходившим кавалерам, что им пора обќратить внимание на тоскующих у стен красавиц. Шутками и смешными историями я веселил Таню до упаду: наше хорошее настроение не нарушило даже сообщение моего друга Вовки, что после бала меня собираются бить, и очень серьезно, - мы просто сбежали, воспользовавшись открытым окном пусќтого класса, а потом долго стояли у Таниной калитки. Блаќженство длилось полгода, заполненное мечтами, "гляделками" на школьных переменах, почти ежедневным приходом Тани ко мне домой в гости, где она решала вместо меня задачи по матеќматике, слушала мою декламацию стихов и никак не могла понять, почему я не решаюсь ее поцеловать, не догадываясь, что я не знал, как это делается, - и когда однажды Таня не пришла на свидание и стала проходить мимо, лишь слегка кивая головой, я подумал, что причина ее ухода - моя наивќность и неумелость, и лишь после объяснения, состоявшегося между нами двадцать три года спустя, я узнал, что Таню наќпугал мой ум и сложность характера, что ей оказалось трудно быть рядом и она предпочла отойти в сторону - к простоте, но не к счастью. А я еще долго любил ее: в школе, и потом, когда год работал на стройке, и на первых курсах Одесского университета, хотя и слышал о Танином замужестве и о том, что у нее родилась дочка, поэтому и вкладывал свою боль в сочинение стихов, - и искал девушку, в которую может влюќбиться моя требовательная, начитавшаяся Александра Грина, натура, - и сейчас мне показалось, что в автобус вошла та, которую я искал, и я смотрел на нее, смутившуюся от моего пристального взгляда, и находил все больше черт в лице и фигуре, подтверждающих мое предположение.
  Девушка была красива, но не той красотой, которая, отталкивая всех, спешит утвердить свое первенство, и не глянќцевитостью оттенков, характерной для расположившихся на страницах журнала светских львиц, а, скорее, мимолетностью душевного состояния, наполнившего ее лицо неприступно-заќдумчивой мечтательностью, а глаза - ожиданием чуда. Ее красота была подобна аромату распускающегося цветка: ее хотелось положить на ладонь и прижать к сердцу.
  Мой взгляд смущал и тревожил девушку; она отворачиваќлась, глядела по сторонам убегающей назад дороги - и вновь поворачивала ко мне голову, и на ее лице, первоначально удивленном и сердитом, проступало явственное выражение вопроса: как у человека, неожиданно зашедшего в дом к знаќкомым и пытающимся понять, будут ли ему здесь рады.
  Внезапно во мне возникло ощущение неловкости. Я предќставил себя со стороны: высокого, худого, с прищуренными, близорукими глазами, одетого в старенькую рубашку и выцветшие от частых стирок серые брюки - уродину, посмевќшую обратить взор на растущую в чужом саду розу, - и поќкраснел от смущения. Сидевшая напротив Ольга Ивановна о чем-то заговорила, я односложно ответил; догадавшись, что я не хочу поддерживать беседу, Ольга Ивановна замолчала, погрузившись в свои мысли: то ли о том, много ли кизила в лесу за селом Пролом, куда я и она ехали, то ли о своей матери, Анастасии Александровне, умершей месяц назад от рака желудка, то ли о чем-то другом, необходимом и насущном, и все же ни к чему, кроме суеты и старения тела, не приводящем.
  Скользнув осторожным взглядом по пассажирам, я задерќжал его на руках девушки, цепко обхвативших поручень, потом перевел взгляд выше, к лицу. Девушка смотрела на меня. Я сконфуженно отвернулся и вдруг понял: девушка глядела на меня с сочувствием, словно ощутив робость моей души, привыкшей отказываться не только от чужого, но и от своего, мою бедность, которую я делил только с собой, не вовлекая сюда посторонних, - и, как следствие, мою безумную горќдость, обрекавшую меня на постоянное одиночество.
  Наши взгляды встретились и остановились. Она смотрела на меня так, как смотрят на спящего ребенка; в ее взоре быќла доброта, нежность и что-то еще, непонятное и прекрасное.
  Автобус остановился. "Пролом. Кому выходить?" - крикќнул водитель. Схватив мое и свое ведро, Ольга Ивановна устремилась к выходу. Я поднялся и замер, глядя на девушќку. Она колебалась, словно размышляя, выходить ей или ехать в Васильевку, куда она брала билет, потом вопросительќно взглянула на меня и я почувствовал ее невысказанную просьбу остаться.
  - Быстрее, Славик! - стоя на тротуаре возле автобуса, закричала Ольга Ивановна. - Нам нужно кизил успеть соќбрать, чтобы не опоздать на автобус.
  Я заметался глазами, переводя их с Ольги Ивановны и обратно, решая извечную проблему между возможным журавќлем в небе и синицей в руках, между мечтой и действительќностью - и шагнул к выходу.
  Автобус, свернув налево, покатил в село Васильевка. Видќневшийся в заднем стекле силуэт девушки уменьшался и теќрял резкость, как при неудачной фотосъемке; отвернувшись, я вслед за Ольгой Ивановной направился к ждавшему нас кизилу, стараясь уверить себя, что незамеченное никем проќисшествие в автобусе - сон и мираж, что я, как всегда, ошиќбаюсь, и моя попытка знакомства с девушкой была бы встреќчена насмешками и презрением, оставив щемящее чувство обиды, а ее у меня и так было достаточно.
  Кизила в лесу оказалось много, и собрали его быстро. Спаќсаясь от разговоров Ольги Ивановны, я залез на скалу и долго сидел на краю обрыва, созерцая покрытые деревьями и кустами горы, долину, белевшие в отдалении маленькие, похоќжие на игрушечные, домики села Пролом и нависшее над нами огромное синее небо.
  В двенадцать часов мы возвращались обратно. Автобус был переполнен и нам пришлось стоять; Ольга Ивановна серќдилась и ругала не желавших уступить ей место подростков. Потом был дом, улыбающаяся, довольная моей поездкой, мама, тишина комнаты, настроение которой определялось расќположившимся в углу книжным шкафом - моей главной, неќпреходящей ценностью.
  Прошли годы. Умерла от рака желудка Ольга Ивановна. Постарела и осунулась мама. Барахтаясь в том, что называќется жизнью, я все чаще обращаю взор в прошлое, пытаясь понять причину неудач, превративших меня в плывущий по течению обломок. Я давно осознал, что у каждого человека есть звездные часы, определяющие, в какую сторону горизонќта повернет его жизнь. Обычно это - встречи, странные и неќожиданные.
  Я влюблялся часто и мои чувства не всегда оставались безответными. Но мгновения, какие бы ни были счастливыми, так и оставались мгновениями, после которых неизбежно наќступали дни, заполненные пустотой и разочарованием.
  И сегодня, стоя на сложенной из неудач вершине, я опять вспоминаю летнее утро, спешащий в Васильевку старенький автобус и всматривающуюся в меня девушку. Я не знаю, был ли это мой, теперь уже пропущенный, звездный час любви, зато понимаю, что обстоятельства создали тогда удивительќную, похожую на чудо, встречу, не состоявшуюся по моей вине. Не преодолев свою робость и нерешительность, отстуќпив - в который раз - перед устоями морали и быта, я осќтался трусом навсегда - и получил ту жизнь, которой живу.
  Август 1992 года.
  
  
   СВЕТЛЯЧКИ
  
  - Люблю я его - Женька потянулась роскошным обнаженным телом, и запрокинув голову, мечтательно продолжила, - понимаю, что подлец, но все равно люблю. В воскресенье утром он заехал ко мне домой на "Волге", думал, что я, как и раньше, буду для него в доску расшибаться, запчасти для "Волги" доставать, - но я встретила его холодно, невозмутимо, зато потом, после его ухода, меня весь день трясло, в себя не могла прийти.
  - Да, любовь - штука странная, - обречено согласился Николай. Он лежал возле Женьки на постели, всматривался в ее красивое лицо и старался подавить в себе рвущееся наружу чувство тоски и обиды: он любил Женьку страстно и мучительно - той любовью, которой чаще всего заболевают мужчины в зрелом возрасте, когда иссякают годы поиска и метаний, и хочется найти нечто постоянное, вечное, на что можно опереться в грозу надвигающейся старости и неизбежных возрастных болезней.
   - Я помню, как боялась его, когда он начал ходить на занятие кружка, которым я руководила. Он занимал видную должность в исполкоме, был другом мэра города, и заявил мне, что добьется закрытия моего кружка. А для меня это было единственное место, где я получала зарплату, - муж и тогда мне денег почти не давал, - представляешь мое состояние?! А потом прошел год, Профессор (Женька, конспирируя, никогда не называла этого человека по имени, и в частых разговорах о нем она и Николай стали звать его "Профессором") продолжал ходить на кружок, о закрытии которого никто больше не говорил, - и я начала ловить себя на том, что расстраиваюсь, когда он почему-то отсутствует. А однажды он принес бутылку шампанского, сказал, что у него день рождения, мы остались после занятия кружка, и он, начав с простого поцелуя на "брудершафт", постепенно раздел меня и взял прямо там, на столике для занятий, и это оказалось прекрасным... У меня, кроме мужа, никогда не было мужчин, да и мужа я мужчиной не считаю, - он всегда был самцом, использовавшим меня для удовлетворения своей похоти, а Профессор научил меня быть женщиной, сделал из меня женщину...
   Николай вспомнил грязное, полуподвальное помещение кружка, где Женька преподавала детишкам искусство фотографирования, облупившийся на полу линолеум, низенькие, неудобные столы, - и подумал, насколько велика была сила Женькиной любви, заставлявшую ее, чистоплотную, интеллигентную женщину, раздеваться и ложиться на эти столики или пол, - даже потом, когда Женька, как она рассказывала, принесла туда матрац, простыни и подушку.
   - А что тебя привлекало в нем больше всего? - спросил Николай. Тема эта была для него болезненной, но она притягивала его, как возможность лучше познать Женьку, приобщиться к ее глубинной сущности, стать - в момент рассказа - слитым с ней воедино.
   - Он был романтиком и мечтателем. - Женькино лицо осветилось задумчивой, нежной улыбкой, - Он рассказывал мне, как, забрав меня и моих двоих детей, он оставит свою семью и увезет нас в Сибирь, где у него есть знакомые, которые помогут получить квартиру, и как мы будем ходить по льду какого-то из северных морей и кататься на оленях. И я вместе с ним мечтала об этом, хотя и понимала, что мечты несбыточны, но Профессор рассказывал так ярко, увлекательно... Умен был необыкновенно, а уж в женской психологии разбирался! Признался потом, что специально запугивал меня закрытием кружка, чтобы заставить о нем все время думать, и что, увидев в первый раз, сразу решил, что я стану его любовницей.
   Николаю слышал об этом способе опытных соблазнителей, когда женщину, подчиненную по службе или в силу обстоятельств, привязывали к себе через страх, настолько изматывающий жертву, что она, стремясь убрать источник постоянного беспокойства, легко - и с радостью! - уступала своему мучителю, в котором начинала видеть благодетеля. В науке эта ситуация получила название "Стокгольмский синдром" - по одному из случаев, когда три девушки-заложницы, шесть суток находившиеся вместе с двумя грабителями в окруженном полицией бронированном сейфе банка, и испытавшие на себе весь ужас варварского обращения (трое суток их не кормили, заставляли неподвижно стоять с веревочной петлей на шее, били и угрожали убийством), после смягчения "режима" влюбились в истязателей и плакали, когда полиция увозила арестованных бандитов в тюрьму.
  - Я чувствовала, что у него, кроме меня, есть другие женщины, но он так убедительно говорил, что предан мне одной! Женщины любят ушами: и я верила каждому его слову, и по вечерам летела к нему, как на крыльях. У Профессора была своя строительная организация, и я, чтобы быть с ним рядом - да и заработать, потому что детей тяжело практически одной выращивать - оформилась к нему на работу экспедитором, и потом на грузовиках в жару и холод моталась по всему Крыму, добывая нужные ему материалы. Закончив рабочий день, мчалась к нему в офис, ожидала в приемной, когда уйдут последние посетители и секретарша, закрывалась с ним в кабинете и я любила его, любила, и делала все, что он пожелает. Наверное, нет такой сексуальной позы, которую бы мы не испробовали! А еще ему нравилось, раздев меня, смотреть, как я танцую. Тело у меня и сейчас, в тридцать пять лет, как у девушки.
   Женька замолчала, задумалась. Николай лежал, всматривался сбоку в ее лицо, вспоминал, как познакомился с Женькой на вечерних курсах по компьютерному обучению, как влюбился в нее, долго и безнадежно ухаживал, пока однажды, в минуту Женькиной тоски и одиночества, не стал ее любовником, периодическим обладателем ее тела, - но не души! В этом было что-то постыдное, немужское: обладать женщиной, откровенно заявлявшей, что его не любит, и Николай тяжело переживал унизительность своего положения, в то же время не представляя свою жизнь без Женькиного присутствия.
   - Меня очень волновало - вновь заговорила Женька, - что он старше меня на двадцать шесть лет. Мне казалось, что в моей любви к старику есть какая-то противоестественность, и что знакомые будут смеяться, когда узнают. Я не догадывалась, что и так все знают - кроме мужа, конечно, - и старалась держать нашу связь в тайне. Мы с ним ни разу не были в театре, ресторане, зато часто уезжали на "Волге" в лес. Я бегала между деревьями, счастливая до невозможности, а он ходил по пятам и любовался мной. Водитель жарил нам на костре шашлыки, потом, после еды, уходил в глубь леса, оставляя нас наедине...
   А с Николаем Женька ходила в театр часто. Он был завзятым театралом и старался не пропускать ни одной премьеры, приобщая Женьку к страстям театральных кулис.
   - А еще мне нравилось ходить с Профессором в сауну. Я массажировала ему спину, ноги, - и это было так приятно: прикасаться к любимому телу! Я тогда поняла, что счастье - это возможность делать счастливым другого человека.
   - А почему вы расстались? - спросил Николай. Этой темы Женька обычно избегала, инстинктивно чувствуя, как догадывался Николай, что, облеченная в слова, ее любовная история - самое яркое и светлое событие в ее жизни, - окажется в лучах действительности тривиальным случаем: умный, расчетливый мужчина влюбил в себя молодую, неискушенную женщину, бесплатно, не прикладывая особых усилий и денег, попользовался ее телом и душой, после чего, устав от ее любви и необходимости ей соответствовать, поменял ее на новое, свежее "мясо".
   - Года через полтора я почувствовала в его отношении ко мне прохладу - сегодня Женька решила быть полностью откровенной. - Он стал часто попадаться на вранье - а я вранье ненавижу! А однажды знакомая девочка попросила помочь: совсем, говорит, один старик замучил домогательствами, - просто выгнать его боюсь, потому что живу одна, а он со связями, - попробуй ты на него подействовать, он сегодня вечером опять завалится. Я согласилась, словно чувствовала что-то, тем более и Профессор утром сказал, что уезжает по делам и вечером встретиться со мной не сможет. Сижу у знакомой, жду, вся как на иголках: и точно - заявляется мой любимый с шампанским и конфетами. Увидел меня, рот открыл и конфеты на пол уронил. Я встала, прошла как мимо пустого места, и даже дверью хлопать не стала. На следующий день принесла в кабинет заявление об увольнении с работы: он пытался что-то объяснить, уговаривал, - а я словно каменная. Но зарплату мою - двести гривен - так и не отдал, как я ни просила. То есть я бы ее получила - через постель, - но позволить себе этого не могла.
   "Потом появился я - подумал Николай. - И стал тем клином, с помощью которого Женька вышибала из себя любовь к Профессору".
   - Пора идти - свесив ноги с кровати, Женька начала одеваться. - Дети дома голодные, да и дел много.
   - Завтра придешь? - Николай с надеждой заглянул Женьке в глаза.
  - Да, наверное.
   Эти обещания ничего не значили, и Николай знал об этом. Не один вечер он провел, тщетно ожидая стука в окно и веселого Женькиного голоса: "Коля, открой! Это я". К обязательствам по отношению к нему Женька относилась столь же несерьезно, как и к нему, и ничего здесь поделать было нельзя, можно только привыкнуть, к чему Николай постепенно себя приучал. Зато первое время... Однажды в феврале Николай проторчал на морозе четыре часа, напрасно ожидая Женькиного прихода: в домах отключили электросвет и Николай боялся, что Женька, не увидев освещенного окна, решит, что он куда-то вышел, обидится и уйдет.
   Надев платье и поправив прическу, Женька завертелась перед зеркалом. Николай смотрел на нее, красивую, обожаемую им женщину, и думал, насколько долгим будет еще их союз, и скоро ли Женька, окончательно освободившись от любви к Профессору, начнет избавляться от него, Николая, чтобы потом вольной птицей заняться поиском настоящей и великой любви к еще не встреченному мужчине.
   - Слушай, Коля! - закончив красить помадой губы, Женька повернулась к Николаю. - Увидимся послезавтра, ладно?!
   - Хорошо - кивнул головой Николай, зная по опыту, что возражения ничего не изменят. Однажды, когда Женька отказалась встретить с ним день его рождения, он попытался устроить скандал, и ее тогдашние слова - "я твои ключи от квартиры хоть сейчас могу отдать и тебя забыть" - до сих пор жгли углями сердце Николая. Именно тогда он понял, что Женька никогда его не полюбит, и, кроме сексуального партнера и благодарного слушателя, позволяющего изливать на себя Женькины семейные и любовные неустройства, ничего в нем Женька не видит.
   Закрыв калитку на ключ, Женька и Николай молча направились к троллейбусной остановке. Николай думал о том, что в свои сорок шесть лет он так и не встретил ту, с которой мечтал жить долго и счастливо, и умереть в один день, а Женька гадала, пьяным или трезвым придет муж, сделал ли уроки сын и купила ли продукты для ужина ее дочка. Ожидание троллейбуса оказалось недолгим и вскоре они расстались: светлячки, случайно сблизившиеся в ночной мгле.
  
  ПОПУТЧИЦА
  
   Семинары для государственных служащих различаются не темами, а количеством потраченного зря времени. Людка, моя приятельница, философски дремлет за соседним столиком ("Солдат спит, служба идет"), а я извелась, на часы поглядывая. Когда вчера торопилась в Феодосию, у Татьяны температура в градуснике до тридцати восьми подпрыгивала, и она еще на работу собиралась. Двадцать два года исполнилось, а психология прилежной школьницы: "Что подумают, если не приду?!". Маленькие дети - маленькие хлопоты, большие... Все, закончились занятия.
  - Люда - подбежала к подруге. - Поеду домой. Мало ли что с дочкой!
  - Завтра две лекции. И фуршет обещают. К тому же - Людка лукаво на меня посмотрела - Сергей Иванович и Владимир Николаевич нас на вечерний коньяк пригласили, не забыла?
  - Ну их! Скажешь: мне плохо стало. Или еще что-нибудь придумаешь.
  - Ох, Наташка, Наташка! Неправильно ты к своей жизни относишься, не умеешь ее украшать!
  Да уж, в сорок пять лет, при сбежавшем к молодой секретарше муже - два года как "бывшем" - остается только сидеть по вечерам на балконе и напевать: "Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано". И ждать, когда дочка согласиться на предложение Витюшки и осчастливит меня парой внуков.
  Подхватив вещевую сумку, предусмотрительно забранную из гостиницы, чмокнула Людку в щечку, выскочила на улицу и остановилась в раздумье: чем добираться? Автобусом надежнее, но автостопом быстрее. А если попадется водитель-джентльмен, то можно бесплатно проехать: что, при моем скудном бюджете, весьма существенно.
  Остановив такси, попросила вывезти меня за город, на развилку окружного шоссе, и вскоре топталась на обочине, голосуя "попуткам". День выдался неудачным: минут двадцать я напрасно размахивала руками, обиженным взором провожая проносящиеся машины, пока рядом не остановилось потрепанное "Жигули" первых моделей.
   - Попутчицей возьмете? - открыв дверцу, улыбнулась я сидевшему за рулем мужчине. - Мне в Белогорск надо.
  - Садитесь, - окинув меня оценивающим взглядом, сказал водитель. - Довезем, куда надо.
  В его голосе мне послышалась издевка, но мало ли что может послышаться, и я, не раздумывая, юркнула на заднее сиденье. Пристроив в ногах сумку, с удовлетворением понаблюдала, как остается позади Феодосия, и начала косится на тех, с кем предстояло провести ближайшие полтора часа. Водитель, вероятно, находился со мной в одном возрасте, сидевшему рядом с ним парню вряд ли перевалило за тридцать, а мужичонка по соседству наверняка готовил документы на пенсию. В общем, как говорил булгаковский Воланд о своей свите, общество небольшое, смешанное и бесхитростное, и единственное, что не понравилось: исходивший от них алкогольный запах. Впрочем, пусть с ними ГАИ разбирается, а я как-нибудь потерплю.
  - В гости едете или по делу? - спросила я. Путешествия автостопом научили меня, что водители разделяются на две категории: болтуны, которых нужно развлекать беседой, и молчуны, предпочитающие немых пассажиров.
  - Так, странствуем и путешествуем, - неопределенно ответил водитель. - А вы здесь как оказались?
  Я рассказала о причинах, забросивших меня в Феодосию, о больной дочке.
  - Понятно - произнес водитель и, бросив на меня взгляд, добавил:
  - Что ж, вы нас устраиваете.
  - В каком смысле? - удивилась я, подумав, что опять что-то в его тоне мне не понравилось.
  - В смысле попутчицы, - засмеялся водитель, и вслед за ним одобрительно загоготали парень и мужичонка.
  Я не выношу унижения. Помню, когда на уроке в девятом классе учительница математики мерзко пошутила по поводу моих математических способностях, я встала и вышла, и даже ее извинения не вернули меня в это здание, и доучивалась я, топая по утрам в школу на окраине города. А муж.. Когда я, неудачно вернувшись с командировки, обнаружила в нашей спальне его с обнаженной дивой, я осталась не только без мужа, но и без супружеской кровати, которую вышвырнула вслед за ним. И сейчас какие-то хамы...
  - Остановите машину, я выйду, - зло произнесла я.
  - Неужели обиделись? - водитель с интересом посмотрел на меня. - Примите извинения: мои и вот этих.
  Водитель небрежно кивнул головой в сторону парня и мужичонки, трусливо втянувших голову в плечи.
  "Понятно, кто тут главный" - подумала я, решив до конца пути молча любоваться мелькающими за окошком картинками.
  Проехав Насыпное, водитель увеличил скорость. "Если он так и будет ехать, до часа через полтора окажусь дома" - размышляла я, представляя, как обрадуется Татьяна и кошка Василиса, особенно когда угощу их купленными в Феодосии лакомствами. Замечтавшись, не сразу обратила внимание, что машина свернула с главного шоссе на дорогу, ведущую в Кировское.
  - Куда вы? - изумленно вскрикнула я. - Мне в Белогорск надо.
  - Доедем туда, но позже - ухмыльнулся водитель. - А пока в этой стороне кое-какие дела уладим.
  - Остановите машину! - закричала я.
  Водитель послушно нажал на тормоз. Но не успела я открыть дверцу, как парень выскочил из машины и уселся рядом.
  - Что вы себе позволяете? - рассерженно воскликнула я. - Пропустите меня.
  В ответ парень ударил меня локтем в солнечное сплетение. От боли я потеряла сознание, а когда очнулась, машина быстро бежала по трассе.
  - Что происходит? - я никак не могла прийти в себя. - Что вам надо? Выпустите меня!
  - Закрой рот и сиди смирно! - парень толкнул меня в бок
  - Вам нужны деньги? В кошельке семьдесят гривен, возьмите их, только отпустите.
  - Деньги оставьте себе - презрительно произнес водитель. - Мы с женщин другую плату берем. Сейчас приедем в нашу хижину, позабавимся пару часов, а потом отвезем вас в Белогорск. И нам хорошо, и вы не в убытке.
  - Вляпалась! - пронеслось в сознании. - Доездилась автостопом.
  Я как-то читала, что жертва преступления на сорок - шестьдесят процентов виновна в том, что стала жертвой, поскольку своим поведением спровоцировала преступника. И сейчас..
  - Вы что: ни Бога, ни милиции - ничего не боитесь? - спросила я, еще не веря, что то, о чем не раз читала и слышала, сейчас случиться со мной. - Я заявление в прокуратуру напишу.
  - И что? - Водитель насмешливо повернул голову. - Мы дружно объясним, что вы сами навязались. Только опозоритесь.
  Я вспомнила свою бывшую одноклассницу Никитину, изнасилованную на ночной улице пьяным грузином. Прокуратура даже не довела дело до суда, поскольку в нужном месте не оказалось синяков, трусы были не порваны и она зря помылась, уничтожив необходимые для экспертизы доказательства. Муж, к счастью, ее не бросил, а вот из города пришлось уехать.
  Я посмотрела на мужичонку и парня: они сидели, нагло ощупывая меня глазами, готовые в любой момент схватить за руки или ударить, и поняла, что мне действительно предстоит пройти через самое большое унижение, испытываемое в этой жизни женщинами.
  "Только бы дочь не узнала! - пронеслось в голове. - Что угодно, только не это... Боже милостивый, дай силу все вынести!"
  Машина свернула с трассы на узкую проселочную дорогу и надежда на невероятный случай - ГАИ остановит или еще что-то - окончательно померкла. Ветки деревьев наклонялись к машине, сопровождая меня в траурном шествии. Я всматривалась в них, в медленно проплывающий пейзаж, словно это были последние мгновения жизни и нужно хорошо все запомнить, чтобы унести с собой, потому что Наташа, едущая сейчас в машине, и та, изнасилованная мерзавцами, - будут разные люди с одинаковым именем, и я зарыдала, не сумев сдержать слез, потому что была всего лишь слабой женщиной, одной из тех, кого веками попирали и унижали мужчины.
  - Ладно раскисать! - хмуро бросил водитель. - Убудет тебя, что ли?! Другая бы радовалась...
  - Вот и пригласили бы такую! - Вытирая платочком слезы, зло сказала я. - Нашли над чем шутить! А если бы вашу сестру, мать или дочь так везли?
  Смутились, а те, что рядом, даже отодвинулись.
  - Может, в самом деле?! - нерешительно произнес мужичонка.
  - Но, но, не забивай голову!! - сплюнув в открытое окошко, крикнул водитель. - Они для того и созданы. Чем горше бабьи слезы, тем слаще их любовь.
  "Боится авторитет потерять", - поняла я и, перестав плакать, храбро заявила:
  - Я не в прокуратуру напишу, а тем близким вам людям, которыми вы дорожите. Найду и все о вас сообщу.
  - Испугала! - развеселился водитель. - Еще моралью упрекни!
  
   Веселился он один: остальные поскучнели и отвернулись к окошкам. Если бы я начала драться или оскорблять, то оказалась врагом, которого необходимо победить и растоптать: беседой я вошла в их сознание равной.
  Машина выехала на примыкающую к яблоневому саду поляну с деревянным домиком, грудой пустых и наполненных яблоками ящиков, уборной в отдалении. "Они сторожа, оказывается" - поняла я.
  - Вот и наша хижина! - затормозив, удовлетворенно сказал водитель. - Прошу, мадам!
  Вслед за парнем я вылезла из машины и осмотрелась, оценивая шансы на побег. Пахота, сорняки... Догонят через несколько минут. А кричать... Вряд ли поблизости найдется Дон-Кихот верхом на Росинанте, но вдруг в саду кто-нибудь работает.
  - Люди! - заорала я. - Помогите!
  Мерзавцы загоготали.
  - Нет здесь людей, мадам! - объяснил водитель. - Только голос надорвешь. Лучше туалетом воспользуйся и в дом проходи. Раньше начнем, раньше кончим.
  Мерзавцы опять рассмеялись.
  Сопровождаемая парнем, я посетила туалет и зашла в дом. Маленькая кухня, обширная комната с тремя кроватями, на которых валялись скомканные постели, шкаф, стол, несколько табуреток.
  - Мне помыться надо - сказала я, пытаясь отыскать взглядом нож.
  - Конечно! Проходи на кухню. Только вначале все режущее и колющее оттуда уберу, чтобы у тебя глупые идеи не появились.
   "Догадался!"
  Честно говоря, я не знала, что буду делать с ножом, окажись он в моих руках. Ударить кого-то? Я курицу ни разу не зарезала. И рассчитывала только, что хватит мужества себя поранить: не будут же они меня полумертвую насиловать!
  - Впрочем, - водитель покачал головой. В доме находились только я и он, остальные остались на дворе. - Я, пожалуй, все сюда принесу, здесь помоешься. От тебя всего можно ожидать: впервые вижу бабу, которая так своей - он произнес нецензурное слово - дорожит.
  - Я честью своей дорожу.
  - Честью...- водитель словно поперхнулся, потом молча вынес из кухни ведро с водой, тазик и полотенце.
  - Отвернитесь!
  - Зачем?! - пожал плечами водитель. - Все равно сейчас породнимся.
  - Тогда дайте водки.
   Удивленно посмотрев на меня, водитель достал из шкафа бутылку "Столичной" и наполнил стакан. Я выпила его одним махом, словно воду.
  Спиртное я пью редко, предпочитая вино или коньяк. К сорокаградусной не притрагивалась совсем, но сейчас... Только водка делает людей равнодушными ко всему, утверждая, что все в жизни одинаково и главное не отличается от мелочей.
  - Полегчало?
  Странно, но в его голосе послышалось сочувствие.
  Не отвечая, я разделась, разместив одежду на табуретке; помылась, повернувшись к водителю спиной. Водка начала отуманивать сознание, превращая окружающее в расплывчатое, незначительное.
  Аккуратно повесив на гвоздь полотенце, я, сдерживая готовые вырваться слезы, обернулась к водителю:
  - Прошу об одном.
  Водитель насторожился.
   - Положите меня на свою постель.
  Несколько мгновений он смотрел на меня, словно впервые увидел, потом, отвернувшись, зло произнес:
  - Черт! Я слишком тебя запомню!
  Подойдя к табуретке, взял одежду и сунул мне в руки:
  - Одевайся!
   И вышел из домика.
  Несколько мгновений я стояла, не понимая, что случилось, потом медленно оделась и выбралась во двор.
  - Садитесь! - мужичонка распахнул дверцы машины. - Домой вас отвезет. Извиняйте: мало ли чего бывает!
  Еще не веря, опасаясь, что надо мной издеваются и сейчас все начнется с начала, я осторожно протиснулась на заднее сиденье. Дверца захлопнулась и машина тронулась с места.
  В "хеппи енд" я поверила только тогда, когда машина, миновав развилку, повернула в сторону Белогорска. К тому времени водка сморила меня окончательно: я заплакала, растирая слезы по щекам, и так в слезах и уснула.
  - Проснитесь! Куда теперь?
  Я открыла глаза, ошеломленно глядя на трясшего меня за плечо водителя, посмотрела в окошко: машина стояла у въезда в Белогорск.
   - Где ваш дом?
  - Да, конечно! Поезжайте вот так.
  Минут через десять мы оказались неподалеку от "моей" многоэтажки.
  - Разрешите, я выйду здесь.
  Водитель оглянулся, невесело усмехнулся:
  - Понимаю. Не бойтесь: в гости не собираюсь.
   Остановив машину, он помог мне выбраться, подал сумку и глухо сказал:
  - Знаете, если бы в молодости рядом со мной оказалась такая, как вы, я бы горы своротил. А так...
   Обречено махнув рукой, он сел в машину и, развернув ее, помчался прочь. Кинув вслед равнодушный взгляд, я взяла сумку поудобнее и побрела домой, думая о том, что об этой истории никогда и никому не расскажу. Как и сотни других, изнасилованных.
  
  
  
  ПРИЕЗД НЕЗНАКОМКИ
  
   Вечером, после ужина, жена неожиданно вспомнила:
   - Тебе звонила какая-то женщина из Тирасполя. Сказала, что ее зовут Маша, и что вы были раньше знакомы: когда ты в армии служил, как я поняла.
   - В армии? - Донов нахмурился. - Да, что-то припоминаю... Она еще что-нибудь говорила?
   - Она будет тебе звонить часов в десять в воскресенье, - жена с любопытством посмотрела на Донова: - Какое-то юношеское увлечение, да?
   - Просто знакомство - Донов отвернулся, не желая продолжать разговор, и жена, поняв это, безразлично пожала плечами и занялась мытьем посуды. Они давно не интересовались делами и переживаниями друг друга: два корабля, вынужденные стоять на приколе в одной семейной гавани.
   Маша... Память Донова, всколыхнувшись, перенесла его через множество лет в Тирасполь, где он, двадцатипятилетний лейтенант, призванный после окончания вуза на два года в армию, приглашает в театр официантку генеральской столовой Машу, самую красивую и недоступную девушку в дивизии, - и с удивлением обнаруживает, что она соглашается. И этот вечер в театре - ставили очень смешную и увлекательную комедию, - когда общий смех настолько их сблизил, что Донов решился взять Машу за руку, и она не сразу ее отняла. А потом он провожал ее домой и на перекрестке она попрощалась с ним, пояснив, что возле подъезда на лавочке постоянно сидят соседи и она не хочет, чтобы их видели вместе, - а он еще долго стоял, слушая, как удаляются в темноте ее торопливые шаги, потом нашел троллейбусную остановку и отправился на квартиру, снимаемую у одинокой старушки, и был безумно счастлив...
   Время до воскресенья тянулось долго, мучительно, но вот оно пришло, и вместе с ним телефонный звонок. Дети отдыхали в оздоровительном лагере в Евпатории, жена со своим другом Володей ушла купаться на озеро, - и Донов радовался одиночеству, позволявшему разговаривать с Машей без возможных насмешек присутствующих. Да, это была она, Маша, и он с удивлением слушал ее не изменившийся голос, называвший его "Санечкой" и рассказывавший, как долго вела она переписку с различными адресными бюро, пока не установила его адрес и телефон.
  - У тебя жена и двое детей: мальчик и девочка? - полувопросительно, полуутвердительно спросила Маша.
   - Да. А у тебя?
   - Сейчас никого. Дочь выросла, живет с мужем в Петербурге, я - одна, в той самой Тираспольской двухкомнатной квартире, ты должен помнить.
  - Маша - волнуясь, прервал ее Донов. - Ты не хотела бы встретиться?
  - Да - Маша ответила сразу, словно ждала этого вопроса.
  - Я работаю сейчас в Симферополе и сниму для тебя квартиру. Ты была когда-нибудь в Крыму?
  - Нет. Я почти все время проработала в Германии, в Тирасполь вернулась четыре года назад.
  - Прекрасно. Посмотришь Крым, на море искупаешься. Согласна?
   - Конечно. Я как раз ухожу в отпуск.
   Договорились, что через неделю Донов позвонит Маше по телефонному номеру ее подруги и узнает, когда ее встречать.
   Положив телефонную трубку, Донов замер, переживая и осмысливая состоявшийся разговор, потом сел за пианино и долго играл сонаты Бетховена, успокаивая фантазиями глухого старика разыгравшееся воображение: приезжает Маша, забирает его в Тирасполь и начинается жизнь, посвященная любви и музыке.
   Донов представил шумящие аплодисментами концертные залы, расклеенные афиши с его именем - и горько усмехнулся.... После окончания музыкального училища Донову предсказывали звездное будущее - он прекрасно играл на фортепиано и великолепно пел, - но родители уговорили поступить по знакомству в юридический институт, соблазняя высокими заработками и престижностью профессии, и Донов поддался на уговоры и не жалел, и только в последние, рыночные годы начал уставать от мелочности адвокатского существования, занятого выдаиванием денег у клиентов и ублажением взятками судей.
   Квартиру - точнее, комнату - Донов снял по объявлению: он не хотел вовлекать в личные дела симферопольских знакомых, у которых ночевал: что-то объяснять, потом опасаться длинного языка. Объявление дала худенькая, замотанная жизнью женщина, вынужденная для удовлетворения потребностей сына-старшеклассника периодически сдавать в наем небольшую, но уютную комнатку: в двух других располагалась хозяйка, отрекомендовавшаяся Донову как "Екатерина Васильевна, можно Катя" и ее сын Олег.
   Хранившихся "про запас" денег не хватило, пришлось брать в производство неприятное, но прибыльное дело с полной предоплатой, договариваться на работе об отгулах, что-то врать жене, решать другие пустяковые проблемы. Но все заканчивается, - и в среду утром Донов стоял на перроне, встречая одесский поезд, волновался, сможет ли узнать Машу, пытался представить, какая она будет. Последний раз они виделись на днестровском мосту, их излюбленном месте свиданий. Цвел июнь; Донов ждал приказ о демобилизации и готовился к гражданской жизни, думая о том, как совместить свои планы с появлением в его жизни Маши, уже получившей от него предложение выйти замуж и обещавшей сегодня дать ответ, который, конечно, будет положительный, и Донов стоял на мосту, не зная, радоваться ли новому дню, который придется делить на троих, учитывая Машину трехлетнюю дочку.
   Маша пришла с опозданием, чего обычно, ценя свое и чужое время, не позволяла; в выражении ее лица Донов уловил напряженность, как у человека, не уверенного в правильности принятого решения и все-таки собирающегося ему следовать.
  - Ты окончательно отказался от роты? - спросила, поздоровавшись, Маша.
  - Конечно! - удивленно посмотрел на нее Донов. - Армия - та же тюрьма
  и я не собираюсь в ней сидеть.
   - Но многие остаются в армии - и не жалеют. Твоя нынешняя зарплата лейтенанта выше зарплаты инженера; у тебя есть талант руководителя, тебя ценит командование. Здесь у тебя есть будущее: ты уверен, что оно будет на гражданке?
   - Я уверен в себе, - хмуро ответил Донов. - И потом: музыка. Я должен к ней вернуться - и вернусь. Я тебе рассказывал.
   - Да, помню - вздохнула Маша. - Ты - человек мечты. А я...
   Маша запнулась и с неохотой продолжила:
   - Я - человек быта. Я эти дни места себе не нахожу, все думаю, думаю. После техникума, выйдя замуж за офицера, я связала свою жизнь с армией: работала поваром, потом официантом. Когда ушла от пьяницы-мужа, командир дивизии выделил мне двухкомнатную квартиру, пробил место в садике для дочки. Я знаю, что в трудную минуту мне здесь помогут.
   Маша умоляюще посмотрела на Донова:
   - Санечка, останься в армии. Я слышала, как заместитель командира дивизии за обедом огорчался, что не уговорил тебя стать кадровым офицером. Армия нуждается в умных командирах: а ты умница, так все говорят.
   Маша взяла Донова за руку.
   - Санечка, если я попрошу командира дивизии, он поможет с военной академией и ты быстро получишь полк. А музыка... Я рожу еще одного ребенка и ты будешь играть нам по вечерам. Санечка, я боюсь тот мир, куда ты меня зовешь, я его не знаю. Если бы одна, а так, с ребенком...
   Маша ожидающе посмотрела на Донова. Он молчал. В августе его ждали в московской филармонии, и если прослушивание пройдет удачно, он будет зачислен в штат. А Маша... Она не представляет, как тяжелы будни строевого командира, как нелегко быть думающим в мире посредственности и как противно растить из вчерашних школьников пушечное мясо.
   - Понимаешь - Донов осторожно сжал Машины руки, - для меня офицерский мундир - как чужая судьба. Меня корежит от армии, я не дождусь, когда от нее избавлюсь.
   - Да, конечно.
   Машино лицо стало холодным, отстраненным. Осторожно выдернув руки, она внимательно посмотрела на Донова и тихо сказала:
   - Речка - и два берега. Желаю счастья, Санечка!
   Повернулась и пошла прочь. Донов видел, как она вышла на набережную, потом на площадь и скрылась за углом трехэтажного магазина. А Донов еще долго стоял на мосту, вглядывался в текущие воды Днестра и уверял себя, что поступил правильно.
   ... Одесский поезд опоздал на десять минут. Маша вышла из вагона в числе последних пассажиров; Донов помог ей сойти на перрон, перехватил огромную сумку и, неловко улыбаясь, произнес:
   - С приездом!
   - Доброе утро, Санечка! - откликнулась Маша и, окинув Донова быстрым взглядом, отметила:
   - Такой же, только потолстел.
   - И поглупел, - засмеялся Донов. Неловкость первых минут не проходила. Одетая в желтое платье странного фасона, эта идущая рядом с ним женщина с усталым лицом совсем не походила на ту, с сияющими глазами и лукавой улыбкой Машеньку из далекого прошлого, и Донов поскучнел.
   Что-то почувствовав, Маша остановилась.
   - Санечка, ты такой кислый, словно лимон проглотил. - Маша внимательно смотрела на Донова. - Я сильно изменилась, да? Хочешь, я сегодня уеду обратно?! Только город посмотрю, - но это могу и одна сделать.
   - Что ты! - всполошился Донов. - Не обращай внимания, на работе были неприятности, я еще не отошел, к тому же так долго не виделись!
   - Двадцать один год - я посчитала.
   - Больше, чем у трех мушкетеров! - пошутил Донов.
   - Каких мушкетеров? - изумилась Маша.
   - Ну, этих: Атоса, Портоса, Арамиса и Д*Артаньяна.
   - А, из фильма... - протянула Маша и, перейдя на деловой тон, спросила:
   - Что запланировано?
   - Сейчас едем на квартиру - вот, кстати, твой ключ от дверного замка - потом прогулка по городу.
   Комнатка Маше понравилась; распаковав вещи, она из привезенных с собой продуктов приготовила на кухне обед - очень вкусный, Донов давно такой не ел: жена готовила на скорую руку, лишь бы заполнить желудок. Маша радовалась, слушая похвалу в свой адрес, подкладывала Донову лакомые кусочки, рассказывала, что правильно сваренная и пожаренная еда делает человека здоровым, поэтому, работая долгие годы заведующей столовой, она все сложные блюда готовила сама, особенно когда командующий войсками в Германии принимал иностранные делегации. Пришел из школы хозяйский сын Олег и Донов с удовольствием отметил, что Маша, не жадничая, покормила мальчика.
   В "их" комнате стояли две односпальные кровати; осмотревшись, Маша сказала:
  - Я себе возьму ту, возле окна, а тебе постелю другую. Не возражаешь?
  - Нет - ответил Донов.
   До этого момента он не мог решить, удобным ли будет остаться на ночь, и готов был поближе к вечеру, пожелав Маше спокойной ночи, отправиться на свою квартиру. В том далеком прошлом они, всласть целовавшиеся, так и не стали близки.
   - Ты помнишь, Санечка, тот концерт в Доме Культуры, где ты так красиво играл? У меня с тех пор полонез Огинского "Прощание с родиной" - любимая мелодия. А когда удалось попасть в Лейпциг, отнесла цветы на могилу Мендельсона и вспоминала твой рассказ о свадебном марше, подаренном этим нищим композитором любимой девушке, выходившей замуж за богача, и о том, что это оказался подарок для девушек всего мира.
   Да, тот концерт, посвященный Дню Победы... Донов вспомнил его так отчетливо, словно он состоялся вчера. Зал Дома культуры был набит; музыкальные вариации Донова оказались апофеозом концертной программы. Вдохновленный любовью к Маше, сидевшей в первом ряду, Донов играл на вершине своих возможностей - и был награжден шквалом аплодисментов. А потом Маша предложила отметить успех у нее дома, и Донов впервые переступил порог Машиной квартиры. Был поздний вечер; в одной из комнат спала уложенная приходящей няней Машина дочка. Донов сидел на кухне, пил шампанское, надеялся, что останется до утра и, будучи девственником, страшился и ждал этого момента. Маша была оживленно-испуганной; Донов ловил ее убегающий взгляд, что-то говорил, потом встал и прижал Машу к себе, чувствуя, как трепещет под ласками ее тело. И вдруг, как гром с неба, - протяжный звонок в дверь.
   - Господи, кто может быть?! - оттолкнув Донова, Маша поспешно приводила в порядок одежду. - Полночь скоро, кому не спится? Нужно открыть, а то дочку разбудит.
   Выбежав в прихожую, Маша повернула в замке ключ и распахнула дверь.
   - Здравствуй, Мария! Извини, что поздно: свет на кухне горит, решил навестить.
   Маша зажгла в прихожей электросвет и остановившийся в проеме кухонных дверей Донов увидел высокого, лет сорока - сорока пяти мужчину, рассматривавшего Машу со счастливой улыбкой.
   - Вот, зайду, думаю, чайком угостишь, - повторил мужчина растерянно молчавшей Маше.
   - Добрый вечер! - решил заявить о себе Донов.
   Мужчина вздрогнул, повернул голову и ошеломленно замер, разглядывая Донова.
   - Кто это? - удивленно-требовательным голосом спросил он у Маши.
   - Это мой знакомый, Александр Николаевич - объяснила Маша. - Пришел, как и вы, в гости. Идите на кухню, сейчас сделаю чай.
   Донов повернулся и уселся на табурет; мужчина разместился напротив. Донов смотрел на Машу, хлопочущую возле газовой плиты, чувствовал, что она перепугана, - и понимал, почему. "Я работаю среди сотен мужчин, оторванных от женщин, - объясняла Маша Донову в начале их знакомства. - Меня называют Ледяной принцессой не потому, что не умею улыбаться, - я не позволяю себе этого. Репутация - главная моя ценность: появятся грязные слухи - я потеряю уважение командования и работу. Не обижайся: расставаться будем за квартал от дома, я так всем говорю, кто бы ни провожал". Сегодня Маша впервые нарушила свое правило - и попалась.
   Мужчина, сидевший со смятенным лицом, вдруг привстал:
   - Алексей Петрович, подполковник, замкомандира летного полка. А вы кем будете, молодой человек?
   - Гвардии лейтенант Донов, командир мотострелкового взвода - нехотя отрекомендовался Донов. Ситуация складывалась нелепая и он не знал, как себя вести.
   Маша налила гостям чай, открыла банку с вареньем и, сказав, что пойдет заниматься дочкой, ушла в комнату.
   - Для меня Мария - как родная - вдруг начал объяснять подполковник. - Конечно, я понимаю..
   Подполковник встал: злой, разочарованный, с горькой улыбкой.
   - Вас и Марию объединяет молодость. А я...
   Махнув рукой, подполковник прошел в прихожую и вышел, осторожно закрыв дверь.
   - Ушел? - зайдя в кухню, Маша быстро подошла к окну. - Нет, стоит у беседки, смотрит. До утра теперь не уйдет.
   - Кто это? - спросил Донов.
   - Давний знакомый, со времен замужества. Интеллигентная жена, взрослые дети, - а туда же: "Не могу без тебя, все брошу"... Трудно быть одной!
   Маша на секунду задумалась, решительно сказала:
   - Позвоню знакомой, попрошусь переночевать. Ты сможешь проводить, дочкину одежду понести?
   - А зачем уходить? - удивился Донов.
   - Он после твоего ухода начнет опять ломиться, отношения выяснять. А если ты не уйдешь: такое устроит, всех соседей разбудит!
   Через десять минут Маша со спящей дочкой на руках и Донов с сумкой вышли из подъезда. Вокруг никого не было: подполковник то ли затаился, то ли ушел. Пахло сиренью; вышитое звездами небо казалось нарисованным. Маша и Донов молча шли между домами. Происходящее казалась настолько нереальным, что Донов засмеялся.
   - И часто так бегаешь? - спросил он.
   - К счастью, нет. Привяжется какой-нибудь: скандалить нельзя, приходится прятаться. Все, пришли.
   Сидевшая на лавочке женщина поднялась им навстречу, забрала у Донова сумку и вместе с Машей вошла в подъезд.
   - Спокойной ночи, Санечка! - услышал он Машин голос и, повернувшись, отправился ловить такси.
   После этой ночи Донов виделся с Машей не раз, но на квартире у нее так и не побывал. Отложенное на потом - отложенное навсегда.
   ...Подождав, пока Маша распакует и разложит вещи, Донов предложил познакомиться с окрестностями. Расспросив прохожих, посетили несколько магазинов, зашли на рынок, наполнив сумки овощами и фруктами. Расплачивался Донов. Маша оживленно болтала, сравнивала крымские и тираспольские цены, рассказывала о трудностях существования Приднестровской республики. Донов поддакивал, задавал вопросы, ощущая себя играющим роль в придуманном кем-то спектакле.
   - Ты так и не стал музыкантом: почему? - спросила вдруг Маша.
   - Наверное, не хватило настойчивости, - откровенно сказал Донов. - С зачислением в штат московской филармонии не получилось: обещанное мне место отдали бесталанной дочке влиятельного человека. Предлагали подождать, закрепившись кем-нибудь в Москве или Московской области, но начались трудности с пропиской. А тут позвонили родители: освободилась должность заведующего юридической консультацией. Вернулся в Крым, через три года женился на коллеге, появились дети. Была вакансия в симферопольской филармонии, приглашали, но я на работе ждал получение квартиры.
   Донов вздохнул.
   - Думаем, что откладываем на завтра дела, а оказывается - жизнь.
   - Тебя надо подталкивать, Санечка, тогда все получилось бы, - неожиданно серьезно сказала Маша. - Ты из тех мужчин, кому нужна женщина-лоцман.
   - Сомневаюсь, чтобы женщина смогла мной управлять! -хмыкнул Донов. - Для меня на первом месте работа, затем - все остальное, в том числе и женщины.
   Бросив на Донова недоверчивый взгляд, Маша, секунду помолчав, занялась пересказыванием модного кинофильма, то и дело спрашивая мнение Донова. Тот отвечал неохотно: ему хотелось поговорить о себе, об одиночестве, в котором плавала его душа последние годы. Он понял, что нашел в Маше внимательного слушателя, и был готов раскрыться, как на исповеди.
   Зайдя в небольшой сквер, они сели на скамейку и Донов принялся рассказывать о своих метаниях: между необходимостью устроить быт для семьи и мечтой бросить все, подобно Гогену, и уйти в творчество. Маша слушала, поддакивала в нужных местах, говорила утешительные слова. Протянувшаяся между ними ниточка начала связывать их, немолодых людей, близостью, иногда более долговечной и прочной, чем пылкость чувств юных влюбленных.
   Вечерело. Из соседних домов в сквер потянулись подышать свежим воздухом молодые мамы с колясками, уставшие после кухонных забот старушки.
   - Пойдем - предложил Донов. - Познакомишься с Екатериной Васильевной: помню, она говорила, что в это время с работы возвращается.
   Судя по оживленному разговору, завязавшемуся между Машей и Екатериной Васильевной, женщины друг другу понравились. Олег смотрел в комнате телевизор; взяв в книжном шкафу "Триумфальную арку" Ремарка, Донов уселся на диван и углубился в чтение.
   Книги для Донова были единственным другом. Когда на голову сваливались неприятности, Донов выбирал в домашней библиотеке подходящего по настроению автора и уходил в воображаемую страну, возвращаясь в повседневность спокойным и отдохнувшим. Жена тоже любила чтение, - это было одним из факторов, способствовавших их мирному сосуществованию, - но ее книжный мир никогда не пересекался с миром Донова.
   - А, читаешь! - Маша зашла в комнату веселая и довольная. - Я тоже книжками балуюсь, особенно Мопассаном и Есениным. На ужин отбивные будут, - не возражаешь? Екатерина Васильевна очень милый человек, приятно разговаривать!
   Поужинав, сели смотреть по телевизору кинофильм "Соломенная шляпка" и Донов, восхищаясь мастерством актеров, в который раз порадовался везению родиться современником Андрея Миронова, Александра Ширвиндта и Людмилы Гурченко. Особенностью социализма было создание поколений романтиков, неистово веривших как в коммунизм через двадцать лет, так и в возвышенность человеческих отношений, бросавших солдат на пулеметные амбразуры и превращавших любовь в чудо, поиску которого посвящалась вся жизнь. Поэтому Донов в наступившей эпохе прагматизма, насмешливо спрашивающей: "Если ты такой умный, то почему такой бедный?!", чувствовал себя иногда последним римлянином, бродящим среди развалин захваченного варварами города.
   После кинофильма посидели на кухне, попили чай, посплетничали о политике. Взглянув на часы, Екатерина Васильевна и Олег пожелали всем спокойной ночи и разошлись по комнатам; Маша и Донов последовали их примеру.
   Переход к постели произошел обыденно, словно Донова и Машу соединяли давние супружеские отношения. Позже, вернувшись на свою кровать, Донов с грустью подумал, что чувства изнашиваются, как одежда, и когда после единственного или единственной появляется череда новых партнеров, венец любви превращается в половой акт, где сексуальная техника никогда не заменит исчезнувшую восторженность души.
   Донов привык просыпаться рано; лежа на кровати, он смотрел, как бегают по стенам, разгоняя тени, лучи июльского солнца. День обещал быть жарким; поднявшись, Донов надел спортивный костюм и занялся утренними процедурами. Маша в комнате отсутствовала: судя по доносившимся из кухни голосам, она и Екатерина Васильевна готовили завтрак.
   Выполняя комплекс физических упражнений, Донов поймал себя на мысли, что не может определить свое отношение к Машиному приезду. Вместо ожидаемого праздника получалось непонятное беспокойство мысли, и, решив подумать над этой ситуацией, - одному, без Маши, - Донов после очень вкусного завтрака извиняющимся тоном сказал, что должен ехать на работу.
   Пристально посмотрев на Донова, Маша неловко улыбнулась, сказала, что работу, конечно, пропускать нельзя; она найдет, чем занять время, тем более что нужно съездить на вокзал и купить на воскресенье билет на одесский поезд.
   - Я думал, ты дольше погостишь, - поразился Донов.
   - Дома огородом надо заняться и в Санкт-Петербурге побывать, у дочки.
   На работе Донову удивились, - все знали, что у него до понедельника отгулы, но спрашивать ни о чем не стали: напичканная тайнами адвокатская братия в чужие дела без спроса не лезла.
   Усевшись за свой стол, Донов разложил на нем судебные документы и надолго задумался. Приехала женщина, которую он когда-то любил и никогда не забывал: она оказалась не той, какую он помнил, - но и Донов давно не был романтично настроенным лейтенантом, видевшим в каждой привлекшей его внимание девушке ждущую его Ассоль.
   Донов подумал о жене и вздохнул. Его разочарование началось через год после свадьбы, когда выяснилось, что жену раздражают его мечты о музыке и главным для нее является благополучный быт, на формирование которого она направила свою жизнь и - после рождения детей - жизнь Донова. Разговоры о преобладании духовного мира над сытостью воспринимались как уклонение от обязанностей главы семьи добывать деньги, - и Донов замолчал, закрылся. Постепенно он и жена превратились в отдельные государства, связанные брачным договором, ордером на жилье и свидетельствами о рождении детей.
   Донов нравился женщинам, - сохраняя, впрочем, первые годы верность жене, - пока желание почувствовать свою нужность кому-то не толкнуло на первую измену. В каждой из очередных женщин Донов искал то воплощение мужской мечты, которое заставило когда-то капитана Грея направить корабль в Каперну. Но проходил месяц, другой, утихал восторг первых поцелуев и Донов, с грустью убеждаясь, что нет ничего нового под солнцем, начинал искать благовидный предлог для расставания.
   Пододвинув к себе одно из дел, Донов занялся составлением апелляционной жалобы; рассортировав деловую почту, ответил на несколько писем. После работы зашел в театральную кассу, приобрел билеты на завтрашний спектакль; потом забежал в магазин, купил сыра и шоколадных конфет: из тех, что нравились Маше. Подходя к подъезду, представил ждущую его Машу и вдруг почувствовал, что возвращается домой, - ощущение, исчезнувшее после смерти погибших в авиакатастрофе родителей.
   Его действительно ждали: он понял это по Машиной улыбке, по начавшейся вокруг него суете. Показав билеты, Донов гордо сообщил, что завтра днем они пройдутся по музеям, а вечером будут лицезреть в театре булгаковскую "Мастера и Маргариту".
   - Надеюсь, это будет прекрасно, - весело сказала Маша. - Хотя, скажу честно, я "Мастера и Маргариту" так и не дочитала до конца, этот роман - какой-то надуманный.
   - По мнению литературоведов, "Мастер и Маргарита" - величайший роман века. - возмутился Донов. - Так все считают.
   - Я с ними не спорю, - пожала плечами Маша. - Я свое мнение высказала, а не каких-то литературоведов.
   - Тем более что никого из них ты не читала, - презрительно усмехнулся Донов. - Если не разбираешься в чем-то: промолчи, не хвались невежеством. Смешно: официантка судит классика литературы!
   - Я здесь не как официантка сижу, а как обычный человек, имеющий право на мнение, - побледнев, Маша посмотрела на Донова с укором. - Возможно, роман замечателен, но это не мой роман, он не для меня писался. Почему ты такой злой, Санечка?! Господи, ну зачем я сюда приехала?!
   Маша расплакалась.
   Донов смутился. Усевшись рядом с Машей, начал просить прощения, потом обнял ее и так они просидели долго, долго, пока Маша, осторожно высвободившись из рук Донова и взяв зеркальце, не сказала грустно:
   - Ревушка-коровушка! Испортила всем настроение! Краска на лице размазалась: только в огороде вместо пугала стоять.
   Поднявшись, Маша ушла в ванную, а Донов, походив по комнатам и, пообщавшись с Екатериной Васильевной, вновь открыл Ремарка, прислушиваясь иногда, как Маша в перерывах между телевизионной информацией рассказывает Екатерине Васильевне свои впечатления о Германии. В комнату Маша вернулась поздно, когда Донов, по ее мнению заснул, и, улегшись в кровать, беспокойно ворочалась, о чем-то думая.
   Утро всегда действовало на Донова живительным образом, и сегодня он поднялся, полный сил и надежд, и намерений отнестись к Маше как к долгожданной гостье. Поэтому, наверное, завтрак прошел весело и непринужденно, и Донов с радостью увидел довольное лицо Екатерины Васильевны, наверняка что-то понявшей и переживающей за Машу, почувствовал благодарность, светившуюся в Машиных глазах, и подумал, как приятно делать других счастливыми. Мы не боимся - особенно в молодости - терять людей: их много и вместо старого друга легко завести нового. И лишь тогда, когда опыт превращается в мудрость, понимаем, что вместе с людьми уходили частицы прошлого, обедняя и укорачивая настоящее, и что есть потери, которые не заменишь.
   Экскурсию по городу начали с Пушкинской улицы и набережной Салгира: как считал Донов, главных достопримечательностях Симферополя. На набережной у Донова было любимое место: на противоположном от здания Киевского районного суда берегу можно было сесть на бетонное основание столба и наслаждаться зрелищем многоярусной вербы, протягивающей ветки к воде, изогнутого дугой мостика, мельканием рыбок. Потом Донов повел Машу к Петровским скалам, показал, откуда отправлялись в полет в довоенное время планеристы, рассказал, как после гибели одного из них, Ричарда Петровского, в похоронах участвовал весь город, а погибшего, словно воина, везли на пушечном лафете.
   - Какое разное каждое поколение- задумчиво заметила Маша. - Я иногда, читая о людях тех лет, их не понимаю: как меня не понимает дочка. Эта безумная и смешная сейчас вера в мировую революцию...
   - По содержимому веры, по идеалам поколения и различаются, - резюмировал Донов. - Достоинство поколения определяется по его духовным ценностям. И жаль, если о нас напишут, как Александр Блок о мировоззрении народников: "Бога нет, душа - клеточка, отца - в рыло".
   Музеи оставили Машу равнодушной: " Оно все мертвое - объясняла она Донову о краеведческих экспонатах. - Пусть бы покоилось с миром! А то рассматриваем, как обезьян в зоопарке, да еще деньги за это платим".
   Пообедав, сходили на рынок, потом отдохнули, а вечером направились в театр. Минувший день развеял Доновские сомнения: он начал привыкать к Маше, к тому, что рядом идет заботливая, думающая о нем женщина. Они были людьми одного поколения, гражданами несуществующего государства: ничему не удивляющиеся, мало во что верящие и все-таки стойкие, как оловянные солдатики.
   Донов привык, что в театре среди зрителей попадаются знакомые лица, но эта встреча, произошедшая в фойе, была ему неприятна: перед ним остановился, держа под руку свою высокомерную, славящуюся ехидный умом супругу, заместитель директора адвокатской фирмы Ретюнский.
   - А-а, вот для чего отгулы брались, - насмешливо протянул Ретюнский и поклонился Маше:
   - Позвольте представиться: Павел Викторович, коллега вашего спутника, а это моя супруга, Ольга Владимировна.
   Супруга Ретюнского снисходительно кивнула головой, бесцеремонно разглядывая Машино желтое платья.
  - Черт бы вас побрал! - воскликнул мысленно Донов, представив, какие шуточки будет отпускать на работе Ретюнский по поводу Машиного наряда.
   - Рада познакомиться! - улыбнулась Ретюнская Маше. - Булгаков вновь начал входить в моду, вы не находите?! Хотя я считаю, что Сартр о подобных проблемах писал острее. А вы как думаете?
   - Возможно, вы правы, - осторожно ответила Маша, беспомощно оглядываясь на Донова, - и Донов понял, что о Сартре, конечно же, Маша слышит впервые.
   Донов представил, как Машу начнут прямо при нем изящно унижать - при невозможности Донова этому воспрепятствовать: хамить Ретюнским, превращая в своих врагов, он не собирался, - торопливо сказал: "Извините, мне надо отлучиться. Маша, не забудь: восьмой ряд, пятое - шестое место", - и нырнул в толпу зрителей. Зайдя в туалет, дождался второго звонка и направился в партер. Усевшись рядом с Машей, спросил: "Отбилась?", услышал Машино: "Так, поговорили", и перевел взгляд на сцену.
   Спектакль Донову не понравился: вместо удивительного романа с ясными и сильными сюжетными линиями показали слащавую мелодраму, которую спасала от провала только игра актеров. Помня предыдущий разговор, Маше свое впечатление решил не высказывать, предложив пройтись по проспекту Кирова, а потом посидеть в кафе "Парус".
   Свободный столик нашелся в углу, неподалеку от входа в кафе; заказав кофе и пирожные, Донов начал рассказывать о перипетиях тяжбы, которой занимался в числе прочих последний год: женщина, продав квартиру, отнесла полученную в долларах сумму на хранение друзьям, а когда пришла за деньгами, наткнулась на недоуменное удивление. Письменных доказательств передачи денег у женщины не было, и Донов совершал чудеса адвокатской ловкости, поддерживая процесс и ведя его к выигрышному финалу. Возмутившись предательству друзей, Маша, повторяя: "Я всегда знала, что ты очень умный" - хвалила Донова, но какая-то неловкость между ними не исчезала, и Донов не удивился, когда Маша, помолчав, вдруг спросила:
   - Что с тобой случилось в этих годах, Санечка? Тогда, на Тираспольской площади, ты меня не бросил.
   - Какой площади? - невольно спросил Донов и тут же поправился: "Да, помню: комендант и нищий".
   На одетого в лохмотья старика они наткнулись возле "Детского мира": старик лежал, привалившись к бровке тротуара, то ли после припадка эпилепсии, то ли после перепоя; немногочисленные прохожие, бросая равнодушные взгляды, проходили мимо. Донов собирался последовать их примеру, когда Маша, подойдя к старику, провела рукой по его лбу и, обернувшись к Донову, встревожено сказала:
   - У него кровь: ударился, когда падал, о бордюр. Телефон на той стороне площади: вызови "Скорую помощь".
   Донов поморщился: после работы он забегал к командиру соседнего взвода Боре Чибизову, поздравить с днем рождения и выпить стопку водки, и переодеться в гражданскую одежду не успел, а прославившийся свирепым характером комендант Тирасполя полковник Шаулимов как раз по вечерам выходил на ловлю нарушающих устав младших офицеров, причем площадь была одним из его охотничьих маршрутов, - но возражать не решился и поспешил к телефону.
   Дозвониться удалось быстро; объяснив, куда выезжать, Донов повернул обратно и остановился, увидев возле Маши возмущенно жестикулирующего коменданта и патруль. "Нужно завернуть за угол и исчезнуть - мелькнула мысль. - Шаулимов запах водки на расстоянии пяти метров чует. А Маше завтра все объясню".
   Донов начал осторожно пятиться назад и вдруг увидел, как солдаты патруля по приказу коменданта схватили нищего за ноги и руки, собираясь оттащить в ближайшие кусты, а Маша их отталкивает. Выхода не было: Донов поспешил Маше на помощь. Его появление прервало перепалку в самом напряженном месте: "Сейчас генерал здесь проедет!" - "При больном сердце человека нельзя двигать, может умереть".
   - Разрешите доложить, товарищ полковник! - отдавая честь, застыл Донов перед Шаулимовым. - Этот больной - ведущий актер нашего театра, лауреат всесоюзных премий. У него сейчас роль нищего в спектакле, видимо, он ее отрабатывал, пока сердце не схватило. Сейчас "Скорая" подъедет, я вызвал.
   - Да!? - комендант призадумался - оказаться виновником смерти лауреата ему не хотелось - и приказал патрулю:
   - Станьте так, чтобы артиста с дороги видно не было. Дождитесь врача.
   А Донову бросил:
   - Молодец, лейтенант! Хвалю!
   Потом, уловив исходивший от Донова алкогольный запах, насупился, поизучал вытянувшегося в струнку Донова глазами и отвернувшись, сказал:
   - Идите, лейтенант! И в таком виде больше не попадайтесь!
   - Слушаюсь! - отчеканил Донов, подхватил Машу под руку и быстро зашагал прочь. Свернув возле магазина грампластинок в переулок, они остановились и начали хохотать.
   - "Лауреат всесоюзных премий..." - давилась от смеха Маша. - Я не знала, Санечка, что ты такой выдумщик.
   - А что оставалось делать? Еще немного и вы с Шаулимовым начали бы дубасить друг друга кулаками. Послушай, ты так серьезно к этому отнеслась. Почему?
   - У меня отец на улице умер: схватило сердце и никто не помог, - помрачнев, пояснила Маша. - А нищий - он такой же, как мы, и его кто-то сейчас ждет. В мире нет человека, которого кто-нибудь не ждал.
   Через три месяца Донов демобилизовался и эта история забылась, как и многое другое. А сейчас...
   - Понимаешь, Маша - медленно произнес Донов. - Я не хочу ни в чем оправдываться. Просто я стал очень осторожным и не уверенным: ни в ком и ни в чем.
   - Я - временное явление, а с Ретюнским работаешь постоянно, - подсказала Донову Маша. - Ты это хотел сказать?!
   - Наверное.
   - "Позади Москва, отступать некуда" - клятва панфиловцев - откинувшись на стуле, Маша внимательно смотрела на Донова. - Санечка, у тебя что: такой Москвы нет и ты всегда готов отступить?
   - Не знаю. - Донов встал: ему стало неловко, словно его уличили в постыдном поступке. - Пойдем домой, а то от этого философствования голова заболит.
   Ночью Донову приснился сон: его, маленького мальчика, опять побил соседский мальчишка Ванька и он плачет, уткнувшись лицом в забор, и Донов сразу проснулся, и оказалось, что у него по щекам и в самом деле текут слезы, а пришедшая к нему Маша вытирает их и целует его, как покойная мама в детстве, и Донов заплакал еще сильнее: то ли по неудавшейся жизни, то ли по мальчику Саше, всегда знавшему, что он будет великим музыкантом.
   Поднялись рано и, взяв приготовленные с вечера сумки, поспешили на вокзал, откуда уходили троллейбусы на Алушту. Расположившись на пляже, сразу побежали купаться, и Донову было приятно видеть, как мужчины оглядываются на Машу, стройная фигура которой выгодно отличалась от тучных тел лежавших на песке женщин. Донов учил Машу плавать; потом, когда время подошло к полудню, они, собрав вещи, пообедали в кафе, распили захваченную с собой бутылку шампанского и отправились кататься на катере. Донов рассказывал о расположенных на берегу достопримечательностях, читал стихи любимого им Блока и чувствовал, как переполняет его чувство восторга: словно вернулись те далекие годы, когда каждая встреча с Машей оказывалась букетом счастья. Иногда, с оглядкой на окружающих, он осторожно целовал Машу, шептал о том, какая она красивая и как он рад ее приезду - и с нежностью ощущал ласковое пожатие Машиных рук. Потом вновь был троллейбус, город Симферополь и заглядывающий в их комнату вечер. Екатерина Васильевна с сыном ушли к кому-то в гости, поэтому после ужина Донов, пользуясь их отсутствием, привел Машу в гостиную и, усадив в кресло, торжественно сказал:
   - Знаешь, я все решил: придется тебе забирать меня в Тирасполь.
   Слова эти дались Донову нелегко: он думал над ними весь день, мучаясь от неизбежного расставания с детьми и предстоящими поисками работы в чужом городе. Но другое чувство, более сильное - то ли проснувшейся любви, то ли желание перемен, - заставляло его свернуть на этот путь, оборвавшийся на Тираспольском мосту и продолженный здесь, в Симферополе.
   - Спасибо, Санечка, за эти слова - Маша смотрела на Донова с грустью, словно на больного ребенка. - Я понимаю, как тебе трудно было их сказать. Но, Санечка, это невозможно, - и не потому, что я тебя не люблю. Я, наверное, всегда тебя любила, поэтому и замуж не вышла: я это недавно поняла, когда занялась твоими поисками. Но у тебя своя судьба и я не хочу ее ломать. Тогда, на мосту, я была права - как и ты. Мы действительно два берега - и так ими останемся. Бывает мечта, которой нельзя исполняться. Прости, я не умею правильно говорить, но я сегодня вдруг представила тебя, бросающего все нажитое, детей - и поняла, что это трагедия, виновником которой я оказываюсь. Менять можно только в юности.
   - Тогда зачем ты приехала? - недоуменно спросил Донов, чувствуя невольное облегчение от Машиных слов.
   - Только не затем, чтобы отнять тебя у семьи. Мне захотелось доставить себе капельку радости: пообщаться с мужчиной, бывшим все эти годы моим идеалом. Воспоминаний об этом мне хватит надолго: может быть, до конца жизни. А все остальное - лишнее, и не будем об этом.
   Встав, Донов обнял Машу, прижал к себе и почувствовал текущие у нее по лицу слезы.
   - Прости, Санечка, - Маша уткнулась ему в плечо. - Я понимаю, что дура, но иначе не могу. Ворованное счастье... Нет, прости. Мы поздно встретились, Санечка. Может, тогда, в Тирасполе, еще можно было что-то изменить, но не сейчас.
   - Мы еще увидимся?
   - Вряд ли: но кто знает? Будем в это верить. Человек должен жить верой в другой день, где все будет лучше, интереснее, - иначе зачем жить?! Правда, Санечка?
   - Наверное. Знаешь, Маша, я тебя очень люблю. Наверное, нужно было пережить эти годы, и твой приезд, чтобы это понять. Возможно, ты не права и нам нужно остаться вместе?
   - Мы и так вместе - пусть и на расстоянии. Ты и я - люди обязательств. Кому нужны твои дети, кроме тебя? Хватит, Санечка, не расстраивай меня еще больше. Пойдем спать.
   В эту ночь они любили друг друга так, словно встретились на заре юности и все было впервые, и аромат нежности витал над постелью дурманящим фимиамом. Это была ночь, которую Донов запомнил навсегда, потому что такого у него никогда не было и - он знал - никогда не будет.
   Утром встали поздно, долго собирались, поглядывая друг на друга, словно стараясь запомнить. Посидели перед дорогой, попрощались с Екатериной Васильевной и Олегом и вскоре были на вокзале. Донов занес Машины вещи в купе, потом вывел Машу на перрон и долго ее целовал, пока проводница не закричала, что поезд отправляется и пора занимать места.
   Маша поднималась по ступенькам в тамбур, когда поезд тронулся, убыстряя движение. Шумели, махая руками, провожающие, мелькали вагонные окна с приплюснутыми к ним лицами, а Донов не мог оторвать взгляд от поворота, где исчез вагон, увезший Машу. Он понимал, что видел ее в последний раз, и от этой безнадежности ему хотелось расплакаться и что-то сделать, потому что не могут вот так расставаться люди, предназначенные друг для друга. Поезд ушел, а Донов все стоял и стоял, словно не зная, куда идти.
  
  ТАМ, ЗА ГОРИЗОНТОМ
  
  Мне опять снился сон, в котором мы прощались, держась за руки; взлетал в небо самолет, пропадая за горизонтом, и я, прищурив глаза, смотрел вслед, не зная, что это навсегда, - и просыпался, вновь обращаясь мыслями в те годы, когда после учебы на историческом факультете Одесского университета, а затем службы командиром мотострелкового взвода в полку г. Флорешты вернулся в Белогорск, впервые ощутив значение слова "захолустье". "Мы вырастаем из городов, как из одежды", - говорила мама, и я согласился, хотя спорил с ней часто, обвиняя в консерватизме. Я был идеалистом и мечтал установить на земле "царство свободы", а мама рассказывала о благих намерениях, проложивших дорогу в ад, ссылалась на Пушкина, писавшего: "Не дай нам Бог жить во времена перемен!", и отступала только тогда, когда меня поддерживала забегавшая в гости бывшая одноклассница, а теперь ответственный секретарь районной газеты "Сельская новь" Наталка Сикорская, к которой мама относилась с непонятным почтением. "Она такая правильная! - говорила мама. - Словно на передовицах "Правды" воспитывалась. И к тебе, Костик, неравнодушна".
  Отношение Наталки ко мне прояснилось в десятом классе, когда она на школьном вечере попыталась объясниться в любви, не зная, что я ищу идеал, списанный с киноактрисы Елены Кореневой. Потом была Одесса, Флорешты, так и не подарившие встречу с единственной, и вновь Белогорск, где из друзей остались Наталка и бывший соратник по футбольной команде Валера Мищенко. Работая ночным матросом-спасателем на Тайганском водохранилище, я готовился к поступлению в аспирантуру на кафедру философии Московского университета и считал Белогорск временной пристанью, давая маме повод говорить: "Человек, озабоченный будущим, не способен оценить настоящее". Мама в свое время закончила на "отлично" МГУ, но научной карьере помешало мое рождение и отсутствие мужа, вышвырнув ее на периферию учителем литературы. Замуж она, несмотря на обилие поклонников, не вышла, и я чувствовал свою вину, помня, как враждебно встречал тех, кто покушался на мамино внимание.
  Наша двухкомнатная квартирка размещались на западной оконечности прямоугольника, вместившего, кроме нас, неблагополучную семью Стацюк и владелицу прекрасной библиотеки пенсионерку Евдокию Николаевну. Напротив, в таком же прямоугольнике, проживала семья двадцатисемилетнего врача Сергея Цимбалюк, недавно приехавшего с женой Ларисой и пятилетним сыном Андреем из Казахстана, и восторженная почитательница своего соседа, лечившего ее старческие недомогания, Ирина Ивановна. Соединявший прямоугольники двор назывался "общим", в отличие от небольших, примыкавших к каждой из квартир, земельных участков, утыканных садовыми деревьями и цветами. Посередине общего двора, охраняемый двумя громадными шелковицами и несколькими акациями, стоял стол с вкопанными вокруг скамейками - место ежевечерней игры в карточного "дурака", а по праздникам - веселой общедворовой пьянки, северную часть занимали сараи с приютившейся возле них деревянной уборной.
  Это был двор моего детства и я относился нему как к родственнику, с которым провел немало приятных минут, хотя и готов расстаться без печали. Через два месяца, в середине августа, меня ждали на кафедре философии МГУ, и я торопился дописать реферат: основание для допуска к вступительным экзаменам в аспирантуру. Наталка мрачнела, глядя на стопку исписанных листов, рассказывала, что в районо освобождается место инспектора и она сможет договориться, чтобы эту должность предоставили мне, и уходила, возмущенно постукивая каблучками туфель в ответ на мою пренебрежительную гримасу.
  Молодости свойственная переоценка себя: казалось, весь мир лежал на ладони, уговаривая выбрать понравившееся. Меня ждала столица с боем курантом на Спасской башне, перспективой солидной работы, блоковскими незнакомками, грустящими за столиками уютных московских кафе. "Что делают люди, упустившие синицу в погоне за журавлем?" - размышляла вслух мама. "Седлают серого волка и отправляются за Жар-птицей" - бодро отвечал я.
  События того дня налетели, словно снег летом. Была суббота; я сидел за столом в общем дворе и в седьмой раз перечитывал "Бегущую по волнам" Александра Грина. Пятнышки солнца, протиснувшись сквозь листву, дремали на коленях тишины.
  - Костя - я поднял голову и увидел Ларису Цимбалюк, - вы газовую плиту не посмотрите?! Сергей в отпуске, поехал к родителям в Белоруссию, а газ почему-то не зажигается.
  - Конечно, - оставив книгу на столе, я направился вслед за Ларисой.
  Эта женщина понравилась мне сразу, при первом знакомстве. В ее лице была задумчивая нежность: чем-то она напоминала актрису, сыгравшую главную роль в кинофильме "Колония Ланфиер". Все свободное от работы (бухгалтером в банке) время она хлопотала по хозяйству: бегала в магазин за продуктами, варила еду, рубила и носила дрова, топила печь, ухаживала за мужем и ребенком, подметала двор, причем делала это безропотно. Я не слышал, чтобы она повысила голос. Зато муж, одетый всегда с иголочки и не бравший в руки ничего тяжелее папиросной коробки, кричал на жену часто, обвиняя в нерадивости. "Рабыня быта" - презрительно говорила Наталка. "Ох, девочка, неизвестно, что тебе достанется! - вздыхала мама. - Судьба странно шутит".
  Приветствуя Ларису при встречах во дворе или в городе, я отмечал, что посматривает она с любопытством, но к человеку, выписывающему "Berlinerzeitunq", "Вопросы философии" и готовящемуся переселиться в столицу, всегда относятся как к инопланетянину.
  - Здесь! - Лариса показала пальцем на газовую горелку.
  Взяв спичечный коробок, я зажег спичку, открыл вентиль. Действительно, что-то случилось. Наклонившись, исследовал горелку: как и думал, выходное отверстие забилось то ли вареньем, то ли жиром.
   - Есть шило или иголка? - спросил деловито. Меня смущало внимание, с каким следила за моими действиями Лариса.
  - Сейчас! - Лариса ринулась с такой поспешностью, словно я попросил вызвать "Скорую помощь". - Вот!
  Через минуту горелка была прочищена.
  - Принимайте работу, - сказал я удовлетворенно, подавая Ларисе шило. Наши руки соприкоснулись и словно искра вспыхнула между нами. Я изумленно смотрел на Ларисино лицо, на не отпускавшую меня руку, и понял многое, в том числе и то, что мой приход сюда подстроен.
  - Да, да, - прошептала Лариса. - И что дальше? Так нельзя поступать, правда?!
  - Звонки по телефону - твои? - спросил я, почему-то перейдя на "ты".
  - Да - кивнула головой Лариса. - Еще одна моя глупость.
  Телефонные звонки начались в ноябре: я брал трубку, слушал чье-то молчание, уговаривал заговорить, но неизвестный минут через пять осторожно клал трубку на клавишу. Вначале это раздражало, потом я стал находить ситуацию забавной и развлекался тем, что читал невидимому собеседнику стихи Марины Цветаевой и Анны Ахматовой. Одно время я подозревал в этих шалостях Наталку, но вскоре понял, что ошибаюсь.
  - А стихи мне понравились, - Лариса улыбнулась и опустила руку. - Все, уходи, не то Ирина Ивановна прибежит: Сергей велел за мной присматривать.
  - А когда..
  - Завтра утром я с Андреем на Тайган купаться приду. Если хочешь, присоединяйся.
  Забрав со столика книгу, я медленно направился домой.
  - Что-то случилось? - встревожено спросила мама.
  - Может быть, - неопределенно ответил я, закрываясь в своей комнате.
  Как и все в этом возрасте, я мечтал о той, что меня полюбит, часто и много, но никогда не думал, что она предстанет в образе замужней женщины с ребенком. Доверчивость Ларисы, ее неискушенность трогала и тревожила: хотелось что-то сделать для подавшегося навстречу человека.
  Удивляла мгновенная близость, возникшая между Ларисой и мной, обычно державшимся с людьми настороже. Увлекавшийся теорией переселения душ, я загадал, не было ли между нами супружеских отношений в какой-то из прошлых жизней.
  Вечером, когда собирался на работу, заскочил Валерка Мищенко. Высокий красивый парень, устроившийся после окончания СПТУ-3 слесарем в автопарке, он был из породы весельчаков, готовых шутить, сидя в аду на сковородке.
  - Как дела? - спросил я, отметив, что Валерка слегка навеселе. Прекрасный мастер, Валерка по вечерам ремонтировал машины частникам, что обычно заканчивалось выпивкой или поллитрой в качестве оплаты.
  - Обыкновенно, - отмахнулся Валерка. - Работаю как лошадь, получаю как осел. Наталка не приходила?
  - Нет. Газету в печать сдавала.
  - Слушай: почему ты знаешь, а я нет? -переходя на грузинский акцент, спросил Валерка.
  - Потому что, в отличие от некоторых, догадываюсь звонить по телефону в редакцию.
  Ситуация забавляла: Валерка, по уши влюбленный в Наталку, старался чаще с ней пересекаться, чего она избегала, - и мой дом оказывался местом неслучайных встреч. Одно время Валерка на меня дулся, считая виновником Наталкиного равнодушия к его достоинствам, потом успокоился и восстановил дружбу.
  - Как ты на таком драндулете ездишь? - спросил Валерка, разглядывая мой старенький гоночный велосипед. - Новый пора купить.
  - До Тайгана довозит. У тебя, кстати, и такого нет, - я любил свой велосипед, называл его ласково "Леди" и содержал в идеальном порядке, поэтому Валеркиной критикой остался недоволен. - Ты чего-то хотел?
  - Такое дело, - Валерка непривычно замялся. - Ты скоро уезжаешь, я с Наталкой хотя бы у тебя встречаюсь, потом не знаю, что делать. Я ведь всерьез, жениться хочу. Родители не против, бабушку к себе забирают, а мне ее дом отдают. Помоги, Костик! Наталка так тебя уважает.
  - Постараюсь, - неопределенно ответил я. Ответственно относившийся к обещаниям, я готов был помочь старому товарищу, но... За последний год я привык к Наталке, мне нравились ее принципиальность, честность, бескорыстие, я скучал, не видя ее долго. С другой стороны, я действительно уезжаю, а Валерка Наталку любит, так почему...
  - Договорились! - твердо сказал я, усаживаясь на велосипед. - Пока, на работу пора!
  Мне нравилось ездить на велосипеде, когда дорога услужливо предлагает различные варианты и от тебя зависит, где ты окажешься через минуту. Этими улицами я ездил около года и сейчас привычно отмечал знакомые камни, приветливо наклоняющие листья белую акацию, выбоину в асфальте, виновницу одного из моих падений.
   Доехав до конца улицы Спаи, я свернул на взбиравшуюся вверх тропинку и вскоре открывал ключом дверь спасательной станции. Заведя в домик велосипед, подготовил к быстрому отплытию дремавшую у причала лодку, - любители ночных купаний не перевелись и мне несколько раз приходилось вытаскивать из воды кандидатов в утопленники, - потом разлегся на берегу и смотрел, как исчезает за дальними холмами солнце. Думал о Ларисе, о Наталке Сикорской, жалел о необдуманном обещании Валерке, потом вернулся мыслями к реферату, но писать не хотелось; искупавшись, я поплавал на лодке - мне нравилось, разогнавшись, "сушить" весла и наблюдать, как лодка скользит по воде, - и, разложив книги и бумаги, уселся за стоявший в домике столик. В своем реферате я доказывал, что между палеолитом и неолитом у человечества была возможность выбора: используя свое тело, создавать новый предметный мир, или, примирившись с существующим, заняться преобразованием тела, научив его летать, со стопроцентным коэффициентом принимать пищу, общаться через мысль, а не звуки... Первый вариант более простой и человечество его выбрало, а те, кто решил жить по другому, превратились в инопланетян и чудотворцев и в большинстве вымерли, потому что для трансформации "мыслящего тела" нужны тысячелетия, а каменное рубило можно изготовить за день.
  Уснул поздно: будоражили мысли, к тому же пришлось ждать, когда уберется приехавшая на машине пьяная компания, решившая сделать меня участником своего веселья и уговаривавшая свозить их на маленький островок на противоположной стороне Тайгана . Ночные дежурства обычно проходили спокойно, особенно зимой, когда сторожил катер, лодки и прочий спасательный инвентарь, и единственным моим собеседником был падавший за окошком снег, но летом ситуации случались разные, вплоть до драк с блатными ребятами, требовавшими покатать их вместе с "чувихами".
  Смена приходила к девяти часам: передав Пашке и Толику инвентарь по списку, я остался на станции, помогая разогреть движок катера и заменить на причале сломавшуюся доску. По стоявшему в домике приемнику передали о возможности дождя, но количество людей, решивших провести воскресный день на Тайгане, продолжало увеличиваться, что всегда означало трудный день для спасателей. Пашка и Толик жили в селе Чернополье, осенью призывались в армию, нынешнюю работу считали санаторием, что не мешало им добросовестно относиться к обязанностям. Наш начальник, Иван Иванович Виллис, инвалид третьей группы, обычно приезжал на своем "Москвиче" к обеду, занимая утренние часы беготней по начальству и материальным обеспечением станции.
  Лариса и Андрей пришли около одиннадцати часов, когда я уже подумывал об отъезде домой.
  - Жарила пирожки и котлеты - извинилась Лариса. - Да и дорога дальняя.
  Действительно, от нашего двора до Тайгана было не менее двух километров; учитывая известный несколькими изнасилованиями лесок, отделявший Тайган от города, в вечернее время путь считался небезопасным.
  Мы расположились на украшенном деревьями мыске; Лариса расстелила детское одеяльце, запретив Андрею, бултыхавшемуся возле берега, отплывать в сторону.
  Я смотрел на ее упакованное в купальник тело, отмечал красивую линию ног, высокую, полную грудь, крутизну бедер и чувствовал, как будоражит меня желание. "Нетерпение плоти" - называла это мама. "В молодости часто женятся или выходят замуж только для того, чтобы иметь возможность без помех спать друг с другом, - один из маминых постулатов. - А когда насытятся, разбегаются или, если ума и смелости не хватает, толкутся всю жизнь рядом, ненавидя и мечтая о побеге". И я подумал, что мама права и в нынешнем состоянии я готов хоть сейчас вести Ларису в ЗАГС.
  - Ты бы искупался, - что-то поняв или увидев, мягко сказала Лариса.
   Осторожно ступая по камням, я отошел подальше от берега, поплавал, чередуя кроль с брассом, побрызгал водой на Ларису, демонстрировавшую "собачий" стиль, поучил нырять Андрея. Минут через двадцать вернулись на берег; обтерев Андрея полотенцем, Лариса разрешила ему побегать по траве. Позагорав, перешли в тень; Лариса рассказывала, что родилась в Белоруссии, в районном центре со странным названием "Городок", ее родители очень религиозные, убежденные, что любить можно только Бога, а человеческая любовь - грех, и принудившие ее выйти в семнадцать лет замуж за Сергея, которого она видела до свадьбы несколько раз. Через год закончившего учебное заведение для военных врачей Сергея послали в Казахстан, где они сразу получили ведомственную квартиру, но характер у Сергея отвратительный, он постоянно ссорился с начальством, уклонялся от работы, писал на всех анонимки и заставлял этим же заниматься Ларису. Однажды все выяснилось, произошел скандал, а когда Сергей, спасаясь от направления в Афганистан, лег в госпиталь, командир части предложил ему демобилизоваться. В Белогорской ЦРБ работает знакомый Сергея, потому сюда и приехали. В Белоруссии Лариса успела закончить финансовый техникум, на работе всегда была на хорошем счету и сейчас, в банке, ее ценят.
   Я слушал Ларису, потом рассказывал о себе, пока не наступило время обеда. Андрей суетился, старался схватить все лучшее, Лариса ему уступала, не понимая, что покорность - наилучшая почва для наглости.
   Между тем небо затягивалось тучами.
   - Как бы дождя не было! - забеспокоилась Лариса. - Пора собираться.
   Договорившись с ребятами, что велосипед останется на спасательной станции, я отправился с Ларисой и Андреем домой. Дождь настиг нас, когда мы спускались с горки на дорогу. Капли, вначале редкие, вскоре превратились в сплошной поток льющейся с неба воды и даже крона дерева, под которым мы спрятались, не могла защитить. Сняв рубашку, я накрыл головы Ларисы и прильнувшего к ней Андрея.
   - А как же ты?! - забеспокоилась Лариса и, обняв меня рукой, привлекла под импровизированный шалаш. Я стоял, прижимаясь к Ларисе, и мне казалось, что я могу стоять вечность. Падал дождь, растекаясь по земле ручейками; дорога, домики вдалеке, растительность - все сгибалось под дождем, вечным и неумолимым.
   - Мама, пойдем домой, - заканючил Андрей.
  - Подожди, дождь скоро кончится, - Лариса повернула голову в мою сторону
  - Правда?
   - Наверно, - ее губы оказались рядом с моими; наклонившись, я впился в них губами, чувствуя, как, вначале несмело, отвечает Лариса на мои поцелуи. Время остановилось: люди, город - все куда-то ушло, пропало за пеленой воды, оставив нас, словно Адама и Еву, познающими первые мгновения любви. Оказавшийся между нами Андрей обнял нас за ноги; это было смешно и трогательно, и, оторвавшись от Ларисы, я поднял Андрея вверх:
   - Не боимся мы дождя, верно!
   - Не боимся, не боимся! - восторженно закричал Андрей, обрадованный моим вниманием.
   Дождь начал затихать. Мы тронулись в путь; в нескольких местах поток воды доходил до колен и я переносил Ларису и Андрея на руках. Пройдя по улице Семашко, свернули в переулок Ключевой и вскоре были в нашем дворе, наткнувшись на изумленные глаза Ирины Ивановны.
   Мама уже приготовила сухую одежду и я быстро переоделся. Поинтересовавшись, как прошло дежурство, мама сказала:
   - Я видела в окошко, как ты шел с Цимбалюк. Учти: у нее не только ребенок, но и муж.
   - Это неважно - рассеянно ответил я. - Главное: ты со мной?
   - Конечно! - вздохнула мама. - Даже когда ты не прав. Пойми: ты будешь в стороне, вся грязь упадет на нее.
   - Ничего, отмоем. Наталка не звонила?
   - Звонила. "Потерянный рай" Милтона почитать достала, собирается принести.
   Наталка пришла, когда мы ужинали, и мама сразу усадила ее за стол. Мы болтали, в основном о Наталкиной работе, потом я отправился на дежурство и до магазина на улице Семашко рядом прошагала Сикорская.
   - Знаешь, о чем последние дни думаю? - прервав пустяковый разговор, спросила Наталка. - Ты из тех, кого выбирают, а не кто выбирает. Это для всех ленивых мужчин характерно: усилий прикладывать не хочется, поэтому и ждут, когда яблоко дозреет и упадет в руки, а не лезут за ним на дерево. Только учти: перезревшее яблоко не всегда вкусное.
   - Что ты имеешь в виду? - спросил я.
   - Пока ничего - задумчиво ответила Наталка. - Хотя чувствую: что-то должно случиться. Или случилось: ты явно не такой, как всегда.
   - Это мои дела, - уклонился я от ответа. - Ты бы Валеркой занялась: парень совсем по тебе ссохся.
   - Знаешь, Костик, я человек небогатый: у меня только и есть, что любовь. Отдать ее Мищенко?! За его недалекие шутки и умение пить, не пьянея?!
   Наталка презрительно засмеялась.
   - Зато он надежный - вступился я за Валеру. - Сама знаешь И тебя любит..
   - Согласна - кивнула головой Наталка и внимательно на меня посмотрела:
   - А ты чего стараешься?
   - По дружбе.
   - Никто так не обворовывает человека, как он себя, - задумчиво выговорила Сикорская. - До свиданья, Костик!
   Наталка повернула в сторону своего дома.
   Только когда наступит завтра, мы понимаем, как хорошо было сегодня. Внимание двух женщин создавало проблемы, к решению которых я был не готов, хотя Лариса... Я тряхнул головой: пусть будет, что будет!
  С этого дня моя жизнь раздвоилась: в первой половине я ездил на дежурство, писал реферат, читал книги, а во второй, главной, я ждал Ларису после окончания ее работы в городском парке, или встречался с ней в саду возле речки, в других малолюдных местах. Тайные сообщники любви, мы бродили, держась за руки, никак не могли наговориться, и ожидали следующей встречи как праздника. Подобного урагана чувств я не испытывал: меня несло, как бумажный кораблик в половодье. То же самое ощущала Лариса.
  - Я думала, что проживу, не узнав любви, - говорила она. - Ведь есть люди, не способные любить. Поэтому и терпела все от Сергея: как иначе обращаться с уродкой?!
   О том, что будем делать, когда вернется из отпуска Сергей, умалчивали. Лариса предоставила решение мне, а я боялся ответственности. Там, в Москве, мне придется нелегко, а если взвалить на себя женщину с ребенком...
   Чтобы избежать пересудов, предложил возвращаться домой поодиночке. Это было непривычно и неловко: прятаться от чужих взглядов, а, встречаясь прилюдно, равнодушно кивать головами. Особенно дискомфортно чувствовала себя Лариса, заявившая, что никого не боится и готова гулять в обнимку со мной по всем площадям мира, но я осторожничал, опасаясь скандала, хотя конспирация не помогала: во дворе, да и в городе активно нас обсуждали.
   Удивляла реакция мамы: она молчала, лишь однажды вскользь произнесла: "Человек проверяется любовью: какой в любви, такой и в жизни", и я это запомнил.
   Наталка исчезла; забеспокоившись, я позвонил в редакцию. Наталка разговаривала сухо, ссылалась на занятость и мне с трудом удалось вырвать у нее обещание провести субботний день на Тайгане. Не желая никого терять, я задумал свести вместе Наталку и Ларису. Четвертым участником шашлычного рандеву охотно стал Валерка.
   Наивный человек, я не подозревал о несовместимых сущностях, самыми непримиримыми из которых являются спорящие из-за мужчины женщины. Через много лет, доросший до понимания, что линия добра и зла не проходит по черте "я" и "все остальные", я осознал, что, используя любовь как средство принуждения, заставлял страдать доверившихся мне людей. Правильное всегда естественно: ускорять или изменять события, - что вытаскивать из утробы недоношенного младенца.
  В общий двор я старался не выходить: казалось, соседи протыкают меня взглядами. Наверное, если бы я привел в дом негритянку, они были бы взволнованы меньше. Все ждали приезда Сергея, обсуждая варианты событий. Меня тоже это беспокоило, в отличие от Ларисы, утверждавшей, что после ее объяснения Сергей все поймет и даст развод. Она говорила об этом так, словно между нами все решено и, правильно поняв мое молчание, поспешно добавила:
  - Я все равно с ним жить не смогу, независимо от того, буду с тобой или нет. Все имеет свои границы, в том числе и терпение.
  Пикник решили провести в лесочке на северной стороне Тайгана; запалив костер, я улегся на одеяло и залюбовался бездонным голубым небом. Подумать только: сколько тысячелетий оно существует, сколько людей его рассматривало!
  Первым я услышал Валерку. "Ты пишешь мне, что ты сломала ногу, а я пишу: купи себе костыль, и выходи почаще на дорогу, чтоб задавил тебя автомобиль!" - напевая эти ободряющие слова, Валерка плюхнулся рядом.
  - А где дамы? - спросил Валерка. - Наносят на лицо боевую раскраску?!
  Я рассмеялся. Все-таки была в Валеркином оптимизме жизнеутверждающая сила: такие, как он, незаменимы в дальних путешествиях и изматывающих душу приключениях.
  Наталка и Лариса появились одновременно, хотя шли разными путями: Наталка напрямик через горку, а Лариса по улице Спаи. Каждая из женщин несла сетку с продуктами. "На роту хватит!" - объявил Валерка. Маринованное мясо я и Мищенко приготовили с вечера. Пока купались, костер прогорел и его уголья использовались для мангала. Валерка достал карты и на пару с Наталкой четыре раза оставил меня и Ларису дураками. "Кому не везет в картах, везет в любви" - объявила Лариса. Ей удалось оставить сына на попечение Ирины Ивановны и, веселясь, она была похожа на расшалившуюся восьмиклассницу.
  - А что: в любви обязательно должно везти? - с оттенком пренебрежения спросила Наталка.
  К Ларисе она отнеслась с плохо скрываемой неприязнью и только Ларисино игнорирование Наталкиных колкостей не нарушало царившей у костра гармонии.
  - Конечно, - спокойно ответила Лариса. - Дни состоят из случайностей и не в нашей воле, какая нас выберет.
  - Наташ, а ты как считаешь? - вмешался Валерка.
  - Любовь создается: иногда усилиями одного человека, реже - усилиями двоих. Какой ты ее создашь, такая она и будет. Не зря говорят: чтобы найти своего Ромео, нужно самой быть Джульеттой.
   - Слишком это возвышенно - пожала плечами Лариса. - Любовь - это забота о другом человеке, желание видеть его счастливым. Нужно любить то, что делаешь, и тех, для кого это делаешь, - тогда все получится. А если по обязанности, из-за зарплаты или свидетельства о браке...
  - А Экзюпери, между прочим, пишет, что любовь - когда смотрят не друг на друга, а в одну сторону. Или вы с ним не согласны?
  Наталка с вызовом смотрела на Ларису. Пора было разряжать обстановку и я быстро сказал:
  - Не будем спорить: пусть у каждого случиться такая любовь, какую он хочет. Что вы про НЛО думаете?
  Тема была модная: с НЛО перешли на Бермудский треугольник, на Несси, на пропадающие "от неизбежных на море случайностях" судах и я, вспомнив, рассказал историю о "Марии Целесте", обнаруженной в 1872 году в районе Азорских островов невредимой, с грузом, имуществом и деньгами экипажа и пустыми каютами. Бригантина была приведена в порт, а семь человек команды и капитан Бриггс с женой и малолетней дочкой пропали навсегда.
  - Уплыли куда-нибудь, - предположил практичный Валерка. - На остров или другое судно.
  - Так и решили вначале, но многомесячные поиски, публикации в газетах никого не обнаружили.
  - Действительно, загадка, - задумчиво произнесла Лариса. - Живешь и не знаешь, что там, за горизонтом. Предполагаешь одно, а окажется другое или третье.
  - Или вообще ничего не окажется, - засмеялся Валерка. - Послушайте: что-то мы в мистику ударились! Костя, пора подавать шашлыки!
  Ничто так не улучшает настроение, как шашлыки из свинины, запиваемые сухим вином. Мы сидели, молодые и счастливые, полные сил и надежд, и будущее казалось таким же безоблачным, как раскинувшееся над нами синее небо. Самостоятельно осушивший бутылку водки Валерка объяснял дамам, что жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо или в Крыму, или в Париже, а вообще-то жить вредно: от этого умирают. "Лето, ах, лето!" - доносился издалека голос Аллы Пугачевой, моей любимой певицы: на другом конце лесочка отмечала какой-то праздник ватага подростков.
  Наевшись, мы устроили соревнование по нырянию, которое неожиданно выиграла Лариса, получив в награду собранный мной букет полевых цветов. На спасательной станции хранился забытый кем-то волейбольный мяч и от водных процедур мы перешли к наземным, причем Наталка, когда-то игравшая в сборной школы по волейболу, в конце игры "тушанула" мячом по Ларисиной голове. "Трудно жить на свете октябренку Пете: бьет его по роже пионер Сережа" - сочувствовал Валерка, когда упавшая от удара Лариса поднималась с земли. И добавил, обращаясь к Наталке: "Хорошо быть взрослой: пей, гуляй, кури, а тех, кто ниже ростом, за уши дери".
  Ближе к вечеру Валерка, пошатываясь, повел женщин в город, а я, поскольку близилось начало смены, остался на станции. День оказался веселым, ночь прошла спокойно, зато утро началось тревожно: приехав, узнал от матери, что из отпуска возвратился Сергей.
  - Запер Ларису в доме и не выпускает: даже в туалет конвоирует, - доложила мама.
  Эту картину я мог наблюдать, сидя за столом во дворе. Сергей при виде меня сухо сказал: "Здрасте!", зато Ларисино лицо озарилось счастливой улыбкой. Позже я столкнулся с ними в городе: я стоял на противоположной стороне улицы; Лариса, которую тащил за руку Сергей, шла, поворачивая голову и не отрывая от меня взгляда.
  В понедельник я позвонил в банк.
  - Он какой-то сумасшедший, - пожаловалась Лариса на мужа. - Твердит, что не отпустит. Ночами пристает, приходиться с Андреем ложиться.
  И добавила:
  - Мы не сможем встречаться: Сергей собирается водить меня в банк и обратно, пока не одумаюсь. Как корову.
  Лариса засмеялась.
  - Ты можешь еще смеяться?! - поразился я.
  - Ах, Костик, ты не представляешь, какая я счастливая, что люблю тебя. А остальное... Это как гроза: вначале страшно, а потом, после дождя, словно на небо взлетаешь.
  Зато мне было не до смеха. Кроме того, что я старался пореже выходить в общий двор, дабы не наталкиваться на хмурый взгляд Сергея или перешептывание соседей, начались неприятности на работе. Начальник спасательной станции Вилис, всегда относившийся ко мне с симпатией, дождавшись моего вечернего приезда, вдруг спросил:
  - Что ты там: с какой-то замужней бабой путаешься?
  - Она не баба! - вспыхнул я. - И вообще это не ваше дело.
  - Ты у меня работаешь, - разозлился Вилис. - Значит, и я к твоему моральному облику отношение имею.
  - Могу не работать, - пожал я плечами. - Хоть сейчас заявление напишу.
  - Хозяин - барин - сухо сказал Вилис. - Не думал я... Из такой порядочной семьи...
  Сев за стол, я быстро написал заявление об увольнении и подал Вилису.
  - Неделю отработай, пока человека найду, - Вилис, сверкнув в мою сторону глазами, спрятал заявление в папку. - Как в людях ошибаешься.
  Повернувшись, он вышел из домика, забрался в "Москвич" и уехал. На спасательной станции, когда я там находился, он не показывался и даже начисленные при расчете деньги передал через Толика.
  В следующий раз я увидел Вилиса через пятнадцать лет, когда, приехав из Александрова в гости к маме, услышал от нее, что умер Вилис: родственников у него нет, и она просит помочь в похоронах. Милая моя мама, относившаяся к каждому человеку как к близкой душе, переписывавшаяся со своими бывшими учениками и готовая протянуть руку помощи даже тем, кто в ней не нуждался! Была поздняя осень, шел дождь; небольшая группка людей тянулась за гробом, провожая в последний путь того, кто когда-то был моим начальником. Оркестр постоянно сбивался с такта: ребята пришли с еще одних похорон, где успели основательно нагрузиться. Прежде чем закрыть крышкой гроб, я посмотрел на неподвижное лицо покойника и молча попросил прощения за то, что так плохо когда-то расстались. Живешь и не знаешь, где нужно подстелить соломку, и на каком из поворотов разлила масло булгаковская Аннушка!
  Но вернемся к нынешним дням; усевшись на причале, я думал о том, как отомстить Сергею, несомненно наябедничавшему Вилису. Поговорить со мной "по-мужски", как я ожидал, он побоялся, и решил, видимо, действовать исподтишка. Привыкший в армии к четкости, я набросал на бумаге план действий, назвал его "Операция "Кулак" и предложил Пашке и Толику ее осуществить, посулив в качестве гонорара две бутылки водки. Цимбалюк, чтобы иметь больше свободного времени для контроля за Ларисой, устроил себе стационарные больничные; вечером Пашка и Толик должны были выманить его из больницы и набить физиономию.
  Наконец-то состоялся разговор с мамой. Выяснилось, что она успела пообщаться с Ларисой и та ей понравилась, хотя...
  Мама вздохнула:
  - Что-то в ней непонятное... Словно предложение, в котором забыли поставить точку. Красивая, работящая, умная... Ребенок... Ничего, еще одного родите. Истинная страсть редко встречается, можно век скоротать, ее не встретив. А Лариса действительно тебя любит.
  Помолчав, мама спросила:
  - А как Наталка?
  - Я ее за Мищенко замуж выдам, - самоуверенно сказал я.
  - Костик, даже Бог умеет не все - хотя бы создать камень, который не сможет поднять, - а ты всего лишь человек. Не лезь в чужую судьбу.
  - Я лучше знаю, что ей надо. Валерка классный парень, она за ним, как за каменной стеной.
  - Идеал азиатской женщины. Ты уверен, что Наталке нужно именно это?
  - Конечно. Женщины все одинаковы.
  Мама сердито посмотрела на меня и отправилась в другую комнату, бормоча:
  - Жаль, что от твоих ошибок будут страдать другие, а не ты. Простота - хуже воровства!
  Как легко решает все молодость! Совершая поступки, она не догадывается, что действия ведут не к цели, а к далекому от задуманного результату. Скользя по поверхности фактов, молодость не подозревает о глубинах и водоворотах жизни, затягивающих вглубь, разламывая и стирая память, цивилизации и народы, - и что там судьба одного человека!
  Операция "Кулак" провалилась: Толик и даже Пашина сестра несколько вечеров звонили в больницу Сергею, предлагая встретиться для важного дела, но тот, что-то заподозрив, из больницы выходить отказался, предлагая пообщаться в палате.
  А ко мне на спасательную станцию пришла под вечер Сикорская. Я мыл в домике полы и встретил ее с грязной тряпкой в руках и подоткнутыми до колен шароварами.
  - Наталка! - изумился я. - Не ожидал.
  - Решила помочь в уборке, - улыбнулась Наталка. - К тому же ты рассказывал, что завариваешь вкусный чай. Давай тряпку!
  Пока Наталка домывала пол, я вскипятил на электроплитке чайник, достал из приготовленного мамой пакета бублики и конфеты. Мы сидели, попивая чай и поглядывая друг на друга. Я догадывался, зачем пришла Наталка, и не хотел начинать разговор первый.
  - То, что происходит, неправильно - вдруг убежденно сказала Наталка. - Я не должна этого говорить, но у меня нет выхода. Ты знаешь, что я тебя люблю: видишь, как просто я это сказала?! И что теперь делать, когда у тебя другие планы, когда появилась эта Лариса? Я не верю в чистоту ее намерений!
  Лучше бы Наталка о Ларисе не говорила! Измученный тем, что так долго не видел Ларису, я был враждебен ко всем, кто старался нас разлучить, и Наталка оказалась в их числе.
  - Я говорил об этом Вилису и повторю тебе: это - мое дело, не вмешивайся.
  - Вилис с тобой разговаривал? - встрепенулась Наталка.
  - Да, Ларискин супруг настучал. Разругался со стариком, заявление об увольнении написал.
  Наталка как-то странно посмотрела на меня, хотела что-то сказать, потом обречено махнула рукой.
  - Наташ, займись Мищенко, - ласково предложил я, спеша воспользоваться ситуацией и выполнить обещание. - Он так тебя любит.
  - Ты действительно этого хочешь? - Наталка смотрела на меня, не отрываясь.
  - Очень! Я уеду в Москву спокойный, зная, что твоя судьба устроена.
  - Так за меня переживаешь?! - усмехнулась Наталка и задумчиво спросила у себя:
  - Любовь одного - хватит на двоих?
  - Почему бы нет? В материальном плане он полностью обеспечит, а остальное придет потом. Не зря говорят: стерпится - слюбится.
  Наталка встала, вытащила из сумочки лист бумаги и положила на стол.
  - Это - тебе, вчера сочинилось. Пока! Не провожай!
  Наталка вышла. Я сидел, думая о том, что закончился еще один, школьный, период моей жизни, и как-то нехорошо закончился, хотя что я мог сделать? От приносимой жертвы страдает не только жертвователь, но тот, в чью пользу она делалась.
  На листе бумаги крупным Наталкиным почерком было написано.
  
  Понятны мои вопросы
  Тому, кто еще в колыбели?
  В прошлых его жизнях
  Многое было иначе?
  В чем он сейчас счастливей:
  В смехе или же в плаче?
  Куда убегает время:
  На север или на юг?
  Зачем залечивать раны
  Когда их наносит друг?
  Любовь всегда неодета?
  Где отдыхает смерть?
  Платит чем черепаха,
  Чтобы так долго стареть?..
  
   Заданные взрослым детские вопросы... Покойники нужны, чтобы было по ком справлять поминки. Прощай, Наталка! Прощай, школьное детство!
  А через два дня, договорившись с Толиком, что он подежурит вместо меня на спасательной станции, я поздравлял Мищенко с днем рождения. Празднество проходило в доме, где жила раннее переехавшая к Валеркиным родителям бабушка. Похвастав хоромами, Мищенко повел всех к заставленному тарелками и бутылками столу. Гостями в основном были родственники; из молодежи, кроме меня и Наталки, присутствовало несколько бывших одноклассников. Как всегда на таких мероприятиях, произносились тосты, танцевали, пели песни. Валерка, усадивший Наталку справа от себя, постоянно подливал ей спиртное, причем Наталка, относившаяся к алкоголю с отвращением, пила не задумываясь. Я обратил внимание, что Наталка ни с кем не разговаривает: она сидела, уставившись в одну точку, как человек, принявший неприятное, но необходимое решение. Попытка пригласить на танец не удалась: Наталка попросила оставить ее в покое.
  Около одиннадцати гости начали расходиться. Веселый и возбужденный Валерка провожал всех; вскоре мы остались втроем.
  - Пора баиньки, - сказал я, показывая на часы. - Двенадцать скоро.
  Я вопросительно взглянул на Сикорскую: обычно мы уходили вместе, и я провожал ее домой.
  - Иди, Костик, иди, - кивнул головой Валерка. - А с Наталочкой мы еще побеседуем.
  Я посмотрел на плотоядно улыбающегося Валерку, на раскинувшуюся на стуле Наталку.
  - Ты ведь этого хотел, да?! - с вызовом спросила Наталка, пьяно покачивая головой. - Вот и иди, радуйся.
  Я направился к выходу; оглянувшись, успел увидеть умоляющий взгляд Наталки, потом дверь захлопнулась и меня обступила ночь, торопя по утыканным редкими фонарями улицам к ждущей моего возвращения маме.
  Первая правда, которую находит ищущий идеалы человек, это печальная правда, заключающаяся в том, что в каждом поступке зреют семена добра и зла, и не знаешь, каких взойдет больше.
  С Ларисой я общался только по телефону: она говорила, что очень по мне соскучилась, что с Сергеем у нее - "война миров", поскольку развод он давать не желает, суля золотые горы в будущем. А я декламировал стихи, говорил ласковые слова и ничего не обещал.
  Наступила суббота: последняя ночь моего дежурства на спасательной станции. Распив с Толиком и Пашкой бутылочку винца, я проводил их до плотины, потом долго плавал на лодке по Тайгану, прощаясь с памятными местами рыбалок, шашлыков и купаний.
   Уходим, не возвращаясь,
   Крестом забиваем двери,
   И ветер с лица срывает
   Тепло вчерашней постели.
   В землю хмурится кто-то,
   В себя вдруг себе не поверив.
   Пусть плачет над ним усталость,
   Подсчитывая потери.
   Нас мало в строю осталось,
   За нами закрыты двери.
   Но солнцем встает дорога,
   Волненье тасует карты,
   И жизнь бросаем залогом
   В последней игре ва-банком.
  
   Эти стихи я сочинил на третьем курсе университета и сейчас выкрикивал их, бросая вызов ждущей меня в будущих днях, как убийца за углом, неизвестности.
  Привязав лодку к причалу, я прикорнул на диванчике и долго лежал, слушая беспокойную тишину ночи, пока не встрепенулся от осторожного стука в дверь.
  " Кого черт принес?!" Включил свет, посмотрел на будильник: два часа. Поздновато для визитов.
  Снова постучали.
  - Иду, иду! - надев кеды, откинул дверную щеколду и выскочил наружу. Никого. Постоял, озираясь, вернулся в домик. "Почудилось, что ли?"
  Только выключил свет, снова раздался стук. Чертыхаясь, выбрался из домика. Опять никого.
  - Кто здесь? - спросил пустоту. - Нашли время в жмурки играть.
  Темное пятно на траве зашевелилось и превратилось в изящную фигурку в мужской одежде.
  - Костик, я тебя напугала? - послышался веселый Ларисин голос.
  - Очень! - сознался я. - До сих пор коленки дрожат.
  - Обманщик! - Лариса с разгона кинулась мне на шею.
  - Как ты здесь оказалась? - обнимая и целуя Ларису, спросил я. - Неужели шла ночью через лес?!
  - Шла, - Лариса прижималась ко мне всем телом. - Шарахалась от всех теней, два раза упала, но шла. Потому что ощущение такое, что если тебя не увижу, то умру.
  - А как же Сергей?
  - Спит. Дверь на ключ запер, так я через окно вылезла. Одежду еще днем приготовила, даже не знаю, чья. В городе на каких-то пьянчуг наткнулась, они за своего приняли, выпить предлагали. Вот смехота! Пойдем на причал, луной полюбуемся.
  Посидев у причала, вернулись в домик, на диван, и я, чередуя поцелуи с лаской, медленно Ларису раздел. Это была не первая женщина в моей жизни, но никогда не были так жарки поцелуи и неистово наслаждение истомившегося от воздержания тела.
  Около четырех утра я повел Ларису домой.
  - Нужно успеть, чтобы Сергей не проснулся, - беспокоился я.
  - А, подумаешь! - отмахивалась прижимавшаяся ко мне всю дорогу Лариса. - Я сейчас - хоть на эшафот!
  - Скандал может докатиться до МГУ, - неловко объяснял я, чувствуя себя последним трусом. - Нельзя, чтобы упоминалось мое имя.
  - Клянусь молчать! - по-пионерски отсалютовала Лариса.
  Светало, когда я расстался с Ларисой неподалеку от нашего дома. Невыспавшийся, но довольный, с ощущением легкости во всем теле , я торопился на станцию, думая, что пора принимать решение и предлагать Ларисе руку и сердце. Поступлю в аспирантуру, сниму квартиру и вызову Ларису в Москву.
  Утром я упаковал в рюкзак находившиеся на станции свои вещи, попрощался с Толиком и Пашкой и, усевшись на велосипед, отправился по привычному маршруту домой.
  Толик, попавший в десантные войска, погиб на второй год службы: не раскрылись при прыжке с самолета оба парашюта. А Пашка, вернувшись с армии в Чернополье, удачно женился, стал председателем сельсовета и на поминках после похорон Вилиса уговаривал меня приехать в гости, соблазняя поросенком в сметане и зажаренным с яблоками гусем.
  Заехав во двор, я увидел обсуждавших что-то за столом соседей: при виде меня они дружно замолчали, хором ответив на приветствие.
  - Представляешь, соседи организовали торжественный комитет по моей встрече, - съязвил я, увидев маму, - и запнулся, столкнувшись с ее встревоженным взглядом.
  - Лариса ночью у тебя была? - быстро спросила мама.
  - Да. А что...
  - Когда пришла, Сергей ее у дома ждал и сразу бить начал. Сейчас в доме держит: что там происходит, не знаю.
  Я вышел в наш маленький дворик, постоял, послушал. Что делать, я не знал. Как мизерны права любовника и как велики права мужа!
  Весь день я метался по комнате, периодически выходя во двор. Мама, присоединившаяся к соседям за столом, сказала, что видела Ларису, когда Сергей вел ее в туалет: побоев на лице не видно, но передвигалась она осторожно, словно боялась упасть.
  Вечером я вышел в общий двор, смотрел на светящиеся окна Ларисиного дома: несколько раз слышались крики, плач Андрея, потом все стихло. Свет в окошках погас, я вернулся домой, но заснул с трудом, а утром продолжил свою вахту.
   Незадолго до обеда мама вбежала в комнату и взволнованно сказала:
  - Нужно что-то делать! Ирина Ивановна говорит, что Сергей все время бьет Ларису - в живот и по печени, что бы следов не осталось. Рот подушкой затыкает, крики глушит. Ирина Ивановна боится, что он ее убьет.
  Внимательно посмотрев на меня, мама сказала:
  - Если туда не пойдешь ты, то это сделаю я.
  Сорвавшись с места, я быстро пересек двор и, толкнув дверь, вошел в Ларисин дом. Она сидела на кровати, прижав к лицу руки; рядом прильнул Андрей. Сергей отсутствовал: как я потом узнал, он отправился в больницу обедать.
  - Собирайся! Где чемоданы? - приказал я.
  - Костик, ты?! - Лариса опустила руки и невидяще посмотрела в мою сторону. - В глазах темно: он, прежде чем уйти, по голове сильно ударил. А чемоданы под кроватью, вытащи их.
  С помощью вошедшей вслед за мной мамы я набил Ларисиной и Андреевой одеждой сумку и чемодан, сунул в карман ее паспорт, другие документы.
  - Быстрее! - торопила мама. - Нужно уходить, пока нет Сергея. На улицу Заречную пойдем, к моей знакомой.
  Через десять минут, провожаемые взглядами соседей, наш караван пересек двор и, перейдя мост, направился вдоль реки на Заречную. Я нес вещи; мама вела за руки Ларису и Андрея. Оглянувшись, я увидел далеко позади бредущую за нами Ирину Ивановну.
  - Ничего, - бросила мама. - Там несколько поворотов: она не поймет, в какой дом зашли.
  Свернув в переулок, мы подошли к зеленым воротам. Открыв дверцу, мама прикрикнула на залаявшую собаку и обратилась к появившейся в дверях толстой женщине:
  - Галочка, нужно людей на пару дней приютить. Давай поторопимся: я все объясню.
  Маму в городе уважали; согласно кивнув головой, Галина провела Ларису и Андрея в большую комнату с двумя кроватями, предложив им пока отдохнуть и быть готовым через час к обеду, и уединилась с мамой на кухне.
  - Как себя чувствуешь? - я присел на кровать рядом с Ларисой.
  - В голове кружится. Не думала, что Сергей такой ненормальный. "Скажи, с кем была: перестану бить. Знаю, но хочу от тебя услышать" - твердил постоянно.
  - Ты сказала? - взволновался я.
  - Нет, конечно. Я скорее бы умерла. В школе за мной ухаживал мальчик, о котором Сергей знал: я сказала, что он приехал в Белогорск и я ночевала у него в гостиничном номере. Сергей даже ходил проверять, так ли это, и снова бил: за то, что вру. Потом еще что-то выдумывала... Костик, я полежу: опять в глазах темно.
  Минут через двадцать, проверив, нет ли поблизости Ирины Ивановны или Сергея, я и мама отправились в обратный путь.
  - Завтра сниму деньги со сберкнижки, - строила планы мама. - Галине за квартиру отдать, купить билеты на самолет, и Ларисе на первое время в Москве понадобятся.
  Нет ничего томительней ожидания: я был доволен, что ситуация с Ларисой разрешилась. Что касается Сергея... Если он привяжется, то узнает, как умеет бить бывший офицер.
  Но Сергей предпочел держаться от меня подальше, кивая головой при встрече. Захватив хранившуюся дома финку, он полдня провел в том районе, где мы спрятали Ларису с Андреем, но, к счастью, их не обнаружил.
  А у нас начались связанные с Ларисиным отъездом хлопоты. Учитывая обстоятельства, в банке Лариса получила расчет в течение одного дня; связавшись по телефону с родственницей в Москве, договорилась, что та временно приютит ее и Андрея. По нашему плану, Лариса постарается найти работу в Москве или пригороде, а затем поедет домой в Белоруссию, чтобы с помощью дяди-прокурора быстро оформить развод с Сергеем.
  Через два дня я провожал Ларису на самолет. После перенесенных побоев она стала очень слабой, но бодрилась, твердила, что плохое закончилось, и теперь в наших днях заплещется море счастья. Мы прощались, держась за руки, взлетал в небо самолет, пропадая за горизонтом, и долго еще таял в гомоне толпы Ларисин голос: "Я буду ждать! Я очень буду ждать!"
  А в Белогорске события шли сонной чередой. Позвонил Валерка, ликующе сообщил, что Наталка согласилась на свадьбу, и они отнесли заявление в ЗАГС. Поздравив жениха, я объяснил, что "дружкой" быть не смогу, поскольку через десять дней меня ждут в МГУ.
  Наталка пропала: в редакции сказали, что взяла отпуск, но по домашнему телефону она отсутствовала: подозреваю, только для меня.
  Не было видно и Сергея: Ирина Ивановна рассказала маме, что он увольняется и уезжает на родину.
  Общий двор вновь стал приветливым и простодушным. В свободное от реферата время я читал за столом книжки, играл с соседями в "дурака" и мечтал о встрече с Ларисой. Двор без нее опустел, в нем недоставало ее улыбки.
  Перед отъездом получил от Ларисы письмо: ей удалось найти работу заведующей сберкассой в подмосковном городе Подольске. Дают семейное общежитие, но только после развода, как одинокой матери, поэтому срочно уезжает в Городок.
  До автобуса, следующего из Белогорска в Симферополь, меня провожал Валерка, взахлеб рассказывавший о своих планах сделать Наталку счастливой. "Я так тебе благодарен! - повторял он. - Если б не ты..."
  А во мне не исчезало чувство неловкости, словно меня благодарили за то, за что полагалось набить физиономию.
  В следующий раз я увидел Валерку через семнадцать лет, когда по дороге в Ялтинский санаторий заехал с семьей на пару дней к маме. Я стоял с женой возле аптеки на площади Калинина и вначале не узнал в бредущем под раскаленным солнцем алкоголике школьного товарища. Одетый в рваную рубашку и дырявые комнатные тапочки, он шел, абсолютно пьяный, перебирая руками так, словно опирался на воздух, и бормотал: "Юбку новую порвали и подбили правый глаз: не ругай меня, мамаша, это было в первый раз!".
  "Валера!" - хотел я крикнуть и замер, провожая взглядом то, что когда-то было рачительным хозяином и моим другом.
  Москва встретила меня дождем, рукопожатием приютившего меня маминого знакомого Александра Петровича и неприятностями в университете. Прочитав реферат, заведующий кафедрой философии Коршунов сказал, что это готовая кандидатская диссертация и повел в отдел кадров оформлять документы в аспирантуру. Сидевшая за столом накрашенная барышня, коротавшая время чисткой ногтей, недовольно поморщилась при виде нас, и, просмотрев мои документы, сухо сказала, что в соответствии с законом она может принять от меня заявление только тогда, когда я два года отработаю в школе. "Да, в самом деле, есть такой закон, - подтвердил с сожалением Коршунов, - Пойдемте, Константин, что-нибудь придумаем". И я по звонку Коршунова был принят учителем в школу города Александрова, через полгода узнав, что армейская служба приравнивалась к двухгодичной школьной отработке, и невежество кадровички поменяло мою судьбу, вышвырнув из науки в педагогику.
  Непонятное творилось с Ларисой. Побывав у московской родственницы, я выяснил, что Лариса, забрав Андрея и вещи, уехала в Белоруссию; остального она не знает, да и не хочет знать, поскольку когда-то рассорилась с Ларисиными родителями и отношения не поддерживает. Мои письма и телеграммы в Городок остались без ответа, и я заказал телефонный разговор. Был поздний вечер; телефонистка, уступая моим просьбам, периодически позванивала в Городок, приглашая пройти в кабинку, но никто не отозвался.
  Перекресток судьбы. Я шел по нему, не зная, что предпринять, со смятыми мыслями и беспокойством о Ларисе. Приехав на вокзал, нашел на схеме следующий через Городок поезд, но денег на билет не хватало, - почти все отдали Ларисе, - и я отправился в Александров, искать квартиру и готовиться к школьным занятиям.
  В конце сентября пришло письмо от мамы: среди прочих новостей сообщалось, что Наталка через две недели после свадьбы ушла от Валерки и отправилась в Киев учиться по линии журналистики. Перед отъездом забегала к маме, попрощалась и объявила, что в Белогорск не вернется.
  Я столкнулся с Наталкой в Доме книги на проспекте Калинина: близился день моего сорокалетия и я приехал в Москву купить что-нибудь из лакомств и сделать себе книжный подарок. Наталка превратилась в светскую даму с холодной улыбкой и высокомерным взглядом, но на предложение зайти в кафе откликнулась и, разговорившись, вновь стала той, какую я помнил. Наталка рассказала, что работает в Киеве редактором газеты, муж занимает ответственный пост, но старше годами и это пугает, поскольку неодинаковый возраст супругов - это разное прошлое и трудно совместимое будущее.
  - А у тебя как? - помолчав, спросила Наталка.
  - В науку так и не вернулся: засосал школьный быт. Второй год - директором школы. Женат, двое детей. У тебя сколько?
  - Ноль, - Наталка помрачнела. - Я аборт сделала, чем совсем Валерку добила, повеситься хотел. И себя изуродовала, лишила возможности рожать. Ты с Ларисой?
  - Нет. Женился по необходимости, для одиночества вдвоем.
  - Значит, Лариса не с тобой! - Наталка усмехнулась. - История, закончившаяся ничем.
  Официантка принесла в чашках мороженное; мы сидели, работая ложечками и поглядывая друг на друга, - как тогда, на Тайгане.
  - Кстати, - Наталка явно смутилась. -Вилис по моей просьбе с тобой разговаривал: я о нем статью в газету готовила, вот и попросила. Дура, конечно!
  Наталка поднялась из-за столика:
  - Пока, Костик! Учись быть счастливым: я это каждый день делаю.
  Наталка ушла, а я долго сидел, уйдя мыслями в прошлое и мучаясь над вопросом, оставшимся без ответа. Несмотря на все усилия, я так и не узнал, что случилось с Ларисой: стал ли роковым один из ударов Сергея, и ее тело давно сгнило под деревянным крестом, или, крестясь и твердя о святости брака, Ларисины родители после прибытия дочери в Городок вновь отдали ее мужу, или еще что-то. Лариса прошла по моей жизни, как бригантина "Мария Целеста" по воображению землян, оставив загадку и ощущение скрывающейся за горизонтом тайны, - и память о любви, оказавшейся первой и последней.
  
  
  НЕВИНОВНЫЕ
  
  ЧУВСТВА И МЫСЛИ
  
  СЫН
  
   На этот раз я восторжествую. Я знаю, он считает меня слизняком, не способным на поступки. Что он думает теперь? Честное слово, мне наплевать. Потому что помню слезы своей матери, когда он ушел, помню тот день, когда одноклассники писали сочинение на тему "Мой отец", а я плакал, уткнувшись головой в парту, - семилетний мальчик из неполной семьи. "Это - твой враг!" - учила меня мать. И когда он привозил нам продукты, ремонтировал квартиру, давал деньги или делал подарки на праздники, она никогда не говорила "спасибо". "Он компенсирует свою вину" - объясняла мать. И я не испытывал благодарности за магнитофоны, велосипед и гитару, купленные мне в девятом классе, водительские права, появившиеся у меня через год, за школьную золотую медаль и поступление в университет. И когда мамина подруга Аня говорила, что ничего из приобретенного для меня нет у Валеры, моего сводного брата, я отвечал: "У него есть отец!" И пропускал мимо ушей Анины слова о том, что мамин характер не смог выдержать ни один из живших у нас после отца мужчин. Я догадывался, что мамина ненависть вызвана страстной любовью к отцу, которую пронесла она через свою короткую жизнь, и что на фоне отца остальные мужчины казались ей ничтожеством.
  Отец... Говорили, что я на него похож. И я не заметил, как стал этим гордиться. Мне нравилось слышать, с каким уважением говорят об отце в городе, нравилась его легкая походка и обаятельная улыбка, нравилось поклонение, которым окружали его женщины. И когда после смерти матери я, бросивший университет недоучка, был устроен на фирму "Комета", где он работал коммерческим директором, я начал восхищаться его интеллектом, выручавшим фирму из безнадежных хозяйственных положений.
  Я был его сыном и жил в тени, отбрасываемой его именем. Я помнил об этом, когда меня не наказывали за ошибки в работе, когда один из немногих получал путевки в принадлежащий фирме Дом отдыха, когда, услышав мою фамилию, люди начинали улыбаться и спрашивать, как дела у отца.
  Я знал, что он меня любит. В трудных ситуациях он появлялся рядом: улаживал, уговаривал, платил - и я получал освобождение от армии, новый паспорт взамен утерянного, древнюю, но еще бодрую машину "Москвич". При малейшей просьбе он вынимал кошелек и давал деньги - иногда последние. Я брал и помнил: "Это - твой враг!".
  Особенно я завидовал его успеху у женщин: чем он их привлекал?! Лысеющий очкарик с проступающим животом, - как могла полюбить такого Клава, стройная, кареглазая красавица, работавшая главным бухгалтером фирмы "Селена"?! Их роман, длившийся четыре года, изумлял огнем чувств: казалось, он способен растопить ледники.
   А вот с женами ему не везло. Вначале моя мать - да, ее истеричный характер не выносил никто! - потом Галина, обаятельная самка, легко откликавшаяся на призыв любого, кто носит брюки. Дурак! Я слышал, как мать с насмешкой рассказывала Ане, что Галина изменяла моему отцу даже во время празднования его дня рождения, по очереди закрываясь с гостями мужского пола в ванной комнате. А он ничего не знал: или делал вид, что не знает. Аня говорила маме, что отца удерживает от развода мой сводный брат Валерка, заботам о котором отец посвящал все свободное время. Интересно, почему не удержал его от развода я?!
  Клава теперь моя. Красивая сорокалетняя женщина, которой я владею. Помню его побледневшее лицо, когда он застал меня и Клаву в своей постели, и как, отвернувшись, он молча уходил из квартиры. В его фигуре было что-то жалкое, его руки, всегда такие сильные, тряслись, и я понял, что мой отец - почти старик, и почувствовал торжество. Молодость побеждает всегда! Только совесть... Ничего, это пройдет.
  
  ОНА
  
  Я увидела его на встрече руководящих работников наших фирм, услышала выступление и поразилась мастерству изложения и логике аргументов. В нем была непонятная сила, то, что называют "харизма"; к таким людям нельзя относится равнодушно, их можно или любить, или ненавидеть. Его заинтересованность мною поняла сразу, но первые месяцы отвечала "нет" на предложения о встрече: у меня хватало хлопот с бездельником мужем, считавшим своим рабочим местом кресло перед телевизором, и семиклассницей-дочкой, обожавшей папочку и разделявшей его мнение, что мама, занятая на трех работах, слишком редко бывает дома. А потом, в один весенний день, я поддалась Володиным ухаживаниям и начался роман, который и романом назвать нельзя: это напоминало поток воды, хлынувшей из-под поднятых створок плотины! У меня, как у каждой женщины, много недостатков, в том числе - собачья преданность, и Володя постепенно стал для меня единственным в мире, опорой и надеждой. Оставив Галине двухкомнатную квартиру, Володя нанял маленький домик в переулке Ломанный, ставший его жильем, а моим уголком счастья, и почти четыре года мы плыли в этой лодке сквозь перипетии быта к неясной, но прекрасной цели. Денег не хватало, - почти всю зарплату Володя отдавал Ольге и Галине, да и потребности моей Алены быстро взрослели, и мы начали подрабатывать в свободное время, убедившись - когда нас несколько раз обманули при расчете, - что умеем работать, а не зарабатывать. Володя смеялся: "Нельзя одновременно иметь счастье и деньги", но для меня деньги значили многое, я расстраивалась и невольно обвиняла его, хотя и не высказывала вслух, понимая, что умение молчать для женщины важнее умения говорить. Володя жил слишком легко и из всех сослагаемых мира принимал всерьез только своих детей и мать, стареющую в уютном домике на окраине Джанкоя. Я располагалась у Володи на третьем месте: это подчеркивалось и подтверждалось действиями. Вначале это возмущало, потом стало безразличным. Володя так и не понял, что женщина может простить мужчине все, кроме невнимательности.
   "Большая мечта". Я назвала ее так в детстве, когда в телевизионном "Клубе кинопутешествий" увидела фильм, посвященный Греции, - и появилось ощущение, что вижу свою настоящую родину. Достав самоучитель, познакомилась с языком, распространенном в древнем мире столь же обширно, как сейчас английский. Эллада: колыбель цивилизации! Я уговаривала Володю уехать туда, заработать денег на квартиру для нас и детей, но он хмурился и говорил, что уезжать надо было раньше, в статусе политических беженцев, а как рабочая сила славяне ценятся дешево, да и отношение к ним плевое. Глупый человек! Разве наши правители, бессовестно обманывающие и обворовывающие своих граждан, считают нас людьми?!
  Володя был человеком решительным и жестким, а я обыкновенной женщиной, боящейся одиночества и всегда знающей, куда отступать в случае неудачи. Не взирая на Володины просьбы, я ни разу не осталась ночевать в его квартире и в какое бы ни было позднее время он провожал меня на троллейбус, останавливавшийся возле моего дома. Муж, даже если о чем-то догадывался, внимания на мое ежевечернее отсутствие не обращал, зато дочь... Какие скандалы она мне закатывала, пока не привыкла - и эта привычка позже начала меня страшить.
  Я знала, что когда-нибудь стану Володиной женой, - и вела себя соответственно. В гостях, на каких-то вечеринках и даже когда он шел в свою бывшую квартиру навещать сына - я была рядом: тень, обреченная следовать за хозяином. Галина, пытавшаяся вначале пофыркать, после жестких Володиных фраз начала принимать меня по-родственному: мы приносили деньги, на которые существовала не только Галина с Валеркой, но и, подозреваю, ее поклонники. Вот только больно было смотреть, как хмурится Володя, глядя на одетого в грязную одежду Валерку и на выстроившиеся на кухне штабеля пустых коньячных бутылок.
  Мое убеждение в том, что Володя балует детей и бывших жен, я не высказывала: пусть учиться на своих ошибках. И когда на деньги, отложенные на приобретение дубленки, он покупал зимнюю одежду для Валерки и Алеши, я только пожимала плечами и подшучивала над ним, когда он в осенней куртке бежал по морозу. Детям нужно давать не рыбу, а удочку, и учить ею пользоваться, - только тогда перестаешь быть рабом их потребностей.
  Тот день, когда Володя сказал, что возвращается в семью, к Валерке. Я сидела, слушая его правильные слова о том, что он не может жить, зная, что рядом погибает его сын, и нужно защитить его от влияния гулящей и спивающейся матери, смотрела на него и думала: какой нужно быть дурой, чтобы поверить мужчине, и как права была подруга Люда, объяснявшая, что женщина должна быть как кошка: привязываться не к человеку, а к дому! "Ты сбрасываешь меня, словно изношенную одежду?" - спросила, стараясь не расплакаться. Он бормотал о том, что нужно подождать, когда подрастет Валерка, что я должна понять и простить. Что ж, я поняла, - но не простила!
  А потом начались безумные дни, когда привыкала быть без него. Володя занял в моей жизни такое обширное место, что начала бояться, что не смогу переплыть возникшее море пустоты - и только наличие дочки спасло меня от самоубийства. Умереть иногда проще, чем жить.
  Дочка и Греция. Я обратилась мыслями в далекую страну, позвавшую меня, как когда-то позвал из мира повседневности к сказочному острову бегущую по волнам Фрэзи Грант. Заняв денег, я вместе с работавшей раннее в Греции Верой Милютиной отправилась по нелегальному маршруту на красном двухэтажном автобусе в "обетованную землю". И поняла, что подразумевал Данте, описывая круги ада.
  
  ОТЕЦ
  
   Из детского садика его забирали в определенный час и я, откладывая дела, торопился к "своему углу" возле пятиэтажки и смотрел, как Ольга или ее мать ведут домой Алешу, моего первенца. Иногда он что-то рассказывал, смешно размахивая ручонками, иногда шел насупясь, чем-то недовольный, и я расстраивался и жалел, что не могу оказаться рядом и помочь, потому что все попытки встреч с сыном пресекались Ольгой злобными скандалами, свидетелями и жертвами которых оказывались не только заведующая детсадом, а позже и директор школы, но и окружающие. Работа инспектором районо позволяла моей бывшей жене отгородить меня от сына непроницаемым кольцом, и разрешение на свидания с сыном, выданное горисполкомом, так и осталось неиспользованным.
  Моя вина... Ее груз давил на меня, увеличиваясь с каждым прожитым днем. Два мальчика, растущие без отца. Две женщины, поверившие мне настолько, что родили от меня детей, и еще одна, пошедшая за мной, как за светом вечерней звезды и потом решившая, что спешила на болотный огонек...
  День развода с Ольгой - самый счастливый день в моей жизни. Наша семейная жизнь напоминала пыточный застенок, где Ольга играла роль палача, допрашивая меня, почему я улыбнулся этой женщине и о чем разговаривал с той. Она была уверена, что брачное свидетельство передало меня в полную ее собственность и только ей должно быть адресовано мое круглосуточное внимание. И если первые месяцы после свадьбы я еще старался потакать Ольгиным прихотям, то потом, оказавшись без друзей и прав на личную тайну, понял, что нужно или бежать, или вязать петлю на веревке. Любовь, перехлестывающая через край, как шампанское, оставляет в итоге пустоту.
  Галина... Я женился на ней в минуту безысходности и тоски, когда все одинаково безразлично и жизнь ничем не отличается от смерти. Тогда показалось, что ласки красивой женщины способны вывести из тупика, и какое-то время так и было, пока не выяснилось, что вместо одного уровня инферно перешел на новый. Непосредственная и любвеобильная, Галина относилась к мужчинам как к лакомствам, которые необходимо перепробовать, а семейная жизнь была для нее чем-то вроде детской игры в куклы: не получилось - начнем с начала или попробуем иначе! Ребенок, поселившийся в тридцатилетнем теле и не понимающий, чем недовольны взрослые.
  Выходящее за рамки обычного кажется людям уродством и я не удивлялся, слушая гневные филиппики знакомых в адрес моих супруг, стараясь такие разговоры не поддерживать. Я понимал, как беззащитны перед обстоятельствами живущие на экстреме, и когда однажды ночью мне позвонили из милиции и сообщили, что найдено тело убитой Ольги, я вместе с ужасом почувствовал, что ждал подобного известия. Кто, кроме Ольги, мог решиться возвращаться домой после занятий в вечерней школы, где Ольга подрабатывала, не маршрутным такси, а пешком глухими переулками?!
  Похороны Ольги, старающийся не плакать девятнадцатилетний Алеша, бросающая, словно камни, ненавидящие взгляды Вера Сергеевна, Ольгина мать... Слава Богу, у Веры Сергеевны хватило ума не только поселиться вместе с Алешей, чтобы готовить ему еду и обстирывать, но и не противиться моей заботе о сыне.
  Моя вина... Возможно, если бы я давал Ольге больше денег, она не занялась подработкой и осталась жива?! Мысль об этом мучила и угнетала: казалось, я должен что-то сделать, хотя бы для спивающейся Галины, этой глупой и разбалованной девочки, стремящейся закрыться алкоголем и вниманием кавалеров от жестоких реалий мира. "Ты понимаешь, что я гибну? - твердила она. - Ты должен вернуться, иначе я и Валерка будем на твоей совести". Как это легко: отдать свою судьбу мне, осыпая за это упреками! Развалиться на руках моих действий, заставляя нести себя по чуждой мне дороге. Но Валерка...
  Клава - моя любовь, моя половина. Я благодарил судьбу за то, что встретил похожую на меня женщину: думающую и понимающую. "Подожди, пока подрастет Валерка" - просил я. Три-четыре года - неужели это так много, когда впереди целая жизнь? Ведь ждали когда-то тех, кто ушел на войну.
   Когда Клава начала меня избегать, решил, что это - оскорбленное самолюбие, особенно когда узнал о Греции. Она едет туда, чтобы заработать на квартиру себе и дочке - что может быть безумнее?! "Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах" - говорил я Клаве, слыша в ответ: "Повтори эту фразу себе". Спорить с женщиной - все равно, что общаться с зеркалом: твои аргументы, отразившись, ударят по тебе же.
  Я был уверен в Клаве, как в самом себе. Наивный человек, возомнивший, что нарисованное изображение не отличается от настоящего, и теперь усмиряющий боль словами Сенеки: "Лучшее средство от обиды - прощение".
  
  МЫСЛИ И ЧУВСТВА.
  
  СЫН
  
  Мама, мамочка, как тебя не хватает! Иногда снится, как умираешь ты под ударами ног и кулаков хмельных от водки и безнаказанности подростков, как кричишь, стараясь убежать, а тебя снова швыряют на тротуар и бьют, бьют, - я просыпаюсь, и тоже кричу и плачу... Может быть, среди этой толпы были и те, кого ты учила? Мои сверстники, мое поколение...
  Твоя смерть осталась не отомщенной: уголовное дело было потихоньку закрыто, потому что жители соседних домов, где проходило избиение, никого не опознали. Я понимаю: им тоже случается возвращаться домой ночью. А правоохранительные органы, не право охраняющие... Отец со вздохом сказал: "При советской власти была милиция, их сменили менты, потом появились мусора".
  Не дает покоя мысль: почему, когда убивали маму, никто не вмешался, бросившись из квартир на ее крики? А вышел бы я, зная, что могут убить? Наверно, нет. Потому что мамы уже нет, Клава - в Греции, остальные мне безразличны.
  Сегодня опять передавал по мобильному телефону сообщение Клаве, ждал ответ, радовался, его читая. Обещает, что приедет в следующем году, весной. Полтора месяца, как она вернулась в Грецию, а кажется, что прошла вечность.
  Странная любовь, начавшаяся с подсматривания за прогулками Клавы и отца, их поцелуями, бережными касания рук. Я ощущал себя рыцарем из средневекового Прованса, влюбленным в Даму сердца. Когда читал о такой любви в книгах, она казалась смешной и наивной: как у Дон Кихота к Дульцинее Тобосской. Как можно любить женщину, зная, что никогда не коснешься ее одежд и она навсегда будет чьей-то женой?! А сейчас... Бродя по улицам, почти ежеминутно вспоминал Клавины слова, ее походку, глаза, сиявшие так, словно в них поселилось солнце...
  Помню свою радость, когда узнал о расставании отца и Клавы. Ни на что не надеясь, пригласил Клаву в театр, потом в кафе. К моему удивлению, она пришла: подавленная, грустная, старающаяся этого не показывать. Наверное, для нее я был уменьшенной копией отца, поэтому и всматривалась в меня, словно надеясь его обнаружить, - и разочарованно опускала голову. "Будет и на моей улице праздник!" - твердил я, стараясь окружить Клаву вниманием. Я даже начал изучать с ней греческий язык, одобряя ее поездку в Грецию. Куда угодно, лишь бы подальше от отца, пока он не спохватился и не позвал Клаву обратно!
  Я провожал ее на автобус, следующий через Приднестровье и Молдавию в Грецию, и тогда, прощаясь, она впервые меня поцеловала - меня, а не отца в моем облике! Ощущение ее губ осталось во мне надолго, а пока что я ежедневно посылал ей сообщения на "мобильник", тратя на это почти всю зарплату. Там, в чужом краю, кто-то должен быть с ней рядом, хотя бы в телефонной связи, она должна знать, что не все о ней забыли и ее ждут.
  Отец о Клаве, если и вспоминал, не говорил ничего. Он считал Клавино путешествие в Грецию заскоком нездорового воображения и был уверен, что, наткнувшись на острые углы реальности, Клава вскоре вернется: с опущенной головой и бегающими от стыда глазами. Он совсем не разбирался в женщинах!
  Его "поход в семью", как я и думал, закончился неудачей: присмиревшая на пару месяцев Галина, наверстывая упущенное, ринулась в разгул с такой силой, что отец не выдержал и сбежал: после того, - я случайно узнал у Валерки, - как один из поклонников его пьяной мамы, прежде чем залезть с ней в койку, основательно отца поколотил. Ничего не получилось у отца из попытки забрать Валерку в судебном порядке: основываясь на положительной характеристике с места работы, - Галина работала секретарем у крупного коммерсанта, - суд принял сторону матери.
  Заняв денег, отец купил двухкомнатную "хрущевку", и теперь я часто ночевал у него, сразу получив ключи от квартиры.. Бабушка Вера отличалась занудством и когда я заваливал домой с кучей приятелей и сеткой бутылок, воспринимала это как мировую катастрофу, выкрикивая потом: "Как не стыдно: что скажут соседи?!" Да всем на всех наплевать: пора бы понять! Отец к моей "расслабухе" относился спокойно, говоря, что каждому нужно иногда уйти от реальности.
  Клава приехала в декабре, под Новый год: я радовался, как щенок, нашедший хозяина. Поселилась Клава у отца, в "моей" комнате, потому что деться ей было некуда: ее бывший муж развелся с Клавой через полгода после расставания, указав причиной развода: "Жена бросила семью и скрылась в неизвестном направлении", и женился заново. В суде он, конечно, не говорил, что Клава ежемесячно передавала ему и Алене половину зарабатываемых денег! Алена после окончания школы устроилась гражданской женой у какого-то бармена и заботилась лишь о том, как выжать из матери побольше долларов.
  Отец воспринял Клавин приезд с удовлетворением. "Надеюсь, ты поняла, что хватит валять дурака и пора возвращаться" - говорил он, держась с Клавой так, словно ничего не произошло и не он отправлял ее два года назад к четырем сторонам горизонта. Ее холодность и равнодушие отец воспринял как временное явление, не догадываясь, что всю свою нежность Клава дарила мне, повторяя, что я единственное, что осталось от прошлого. Я понимал, что здесь не столько любовь, сколько благодарность, но мне было достаточно. Отец, чья слепота походила на ослиное упрямство... Если бы он не застал нас в постели, то продолжал бы считать Клаву своей Эвридикой.
  Через неделю после Нового года я и Алена вновь провожали Клаву в Грецию. Отец был с нами: спокойный, немного отстраненный, о чем-то думающий. Купил Клаве в дорогу еду, записал ее почтовый адрес, чмокнул на прощанье в щечку. Он вел себя так, словно ничего не случилось. Может быть, так и было?!
  
  ОТЕЦ
  
  Звездное небо - какое огромное! Глядя в его глубину, ощущаешь мелочность человеческих устремлений, тщету повседневной суеты. Наедине с небом смешно считать свои страдания мировой скорбью. Я не первый и не последний, кому не повезло в жизни, и остается пройти свой путь на земле с достоинством и благодарностью, потому что все-таки ты существуешь, а это и есть главное счастье.
  Нельзя дважды войти в одну воду... Если не умеешь быть честен с другими, будь честен с собой... Клава потеряна, - по моей вине. "Там, где был ты, сейчас зола, и не надо, чтобы вновь что-то росло" - ее слова перед отъездом. Кто кричит, тот плохо слышит. Я старался молчать. Тогда я и познакомился с ночными звездами.
  Написал Клаве письмо: наверное, отошлю. Когда размазал боль на бумаге, стало легче дышать. Журавль с перебитым крылом, пытающийся взлететь.
  Выход из безвыходного положения там же, где вход. Вернемся к тому, кем был когда-то, и вспомним, что остались обязанности перед детьми, мамой, перед теми, кто верит моей деловой инициативе и ищет во мне опору в трудных случаях. Поплавки, удерживающие нас на поверхности жизни.
   Это - судьба. За все надо платить, и пришел мой черед. Все проходит: вечно только ожидание.
  
  ОНА
  
  Кроме двух факторов, побуждающих человека к действию - желание приобрести и страх потерять - есть еще фактор глупости, заставляющий шагать там, где нужно стоять. Если бы не Вера Милютина, я не выжила в этой жалкой стране, когда-то делавшей историю, а сейчас просто в ней существовавшей. Цивилизация аграриев с огромным раковым наростом под названием "Афины".
  От работы на плантациях цитрусовых, куда собирался направить меня Совет (здешний нелегальный центр занятости), Вера отговорила, объяснив, что я со своим здоровьем протяну там ноги через полгода. Несколько месяцев работала у фермера, ухаживая за свиньями, козами и курами. Ночевала в сарае, на деревянном топчане; спать удавалось не более пяти часов. Впрочем, вся семья фермера работала на износ, отдыхая только по воскресеньям. Днем ели мало, зато вечером пожирали горы мяса, наращивая внушительные животы. Книг здесь не читают. Женщины заваливают себя нарядами, мужчины соревнуются покупками машин. Люди, шумно живущие для внешней цели.
  Познакомилась с такими же, как я, эмигрантами: в основном это украинки. Каждая мечтает о "зеленой карточке", дающей некоторые гражданские права и позволяющей требовать зарплату побольше: в статусе нелегалов мы получаем треть положенного. Многие имеют любовника: обычно это хозяин. Любовник - гарантия от произвола, в том числе финансового: девочки рассказывали о случаях, когда деньги не выплачивали или отдавали частично.
  Вера Милютина уехала на работу в Афины: ухаживать за семидесятилетней старухой. Это считается удачей.
  После фермера - устала от домогательств его брата, - работала в гостинице на пару с Катей Светлицкой. Обслуживали сто двадцать номеров, ночуя в одном из подвальных помещений: без туалета, зато с крысами. Уставали так, что вечером с трудом добирались до кроватей. Впрочем, платили хорошо, и если бы не распускавшая руки voikokupa (хозяйка), я бы там осталась.
  Алеша... Почти каждый день он звонил или посылал сообщения на мой "мобильник". Оказывается, кроме ласковых слов, Алеша умеет давать дельные советы, шутить, смешно рассказывая об оставшихся в Крыму знакомых. Об отце не упоминал, я не спрашивала. Достаточно того, что по Володиной вине я попала в эту страну, и теперь я употребляла его имя в тех случаях, когда принято ругаться матом. Потом это настроение ушло, и я о Володе забыла: как о тряпье, упавшем по дороге с подводы.
  Одиночество духа гораздо страшнее одиночества тела, которое можно насытить каким-то эрзацем, тогда как душа признает только подлинник. Когда-то, в другой жизни, я ходила в театр, бегала на концерты симфонической музыки. Интересно, можно ли, месяцами вычищая чужие унитазы и убирая блевотину, остаться восторженным почитателем Чайковского?!
  Одна из немногих здешних радостей - рeno (выходной). Собираемся в кафе "Ойкумена" у Тамары Масловой: за небогатым столом с местным вином обмениваемся новостями, рассказываем о себе, смеемся, плачем, мечтаем о будущем. Здесь я, бывшая комсомолка и атеистка, научилась молиться.
  Тамара родом с Херсонских краев, где ее ждут муж-инвалид и трое детей, ютясь вместе с семьей мужниной сестры в маленьком домике. В Греции Тамара шестой год, вот-вот должна насобирать деньги на квартиру. "Я ее иногда во сне вижу: просторную, светлую, с тремя комнатами" - рассказывает нам.
  В кафе Тамара заменяет двух служанок, работая с пяти утра до часа ночи. Спит с хозяином кафе - жирным вонючим греком, - благодаря чему имеет отдельное помещение для ночлега и небольшую прибавку к зарплате. Тамара как старожил учит нас эмигрантской мудрости. "Закрытый рот помогает сохранить зубы" - это я усвоила от нее.
  Каникулы в Крыму оказались госпиталем, лечившим меня от прошлого. Бывший муж с бегающими глазами и виноватой улыбкой, самодовольный Володя, так и не понявший, что был не Пигмалионом, а Франкенштейном, дочь со сметой предстоящей свадьбы и последующего круиза, знакомые, завистливо спрашивающие: "Сколько привезла?" Даже Алеша... Что ж, я легла с ним в постель.
  Самое печальное: когда осенью сжигают листья и в январе выбрасывают новогодние елки. Такой выброшенной елкой я возвращалась в Грецию, где меня ожидали поиски новой работы и эмигрантское братство. Жизнь на ничейной полосе, в зоне отчаяния. Мечта юности, обещающая стать кошмаром старости.
  
   ПИСЬМА
  
  СЫН
  Привет, Эдик!
   Распределение в банк после института - дело выгодное, так что поздравляю! Я тоже решил восстановиться в альма матер: отец обещал учение оплатить.
  Ты ошибаешься, думая, что мне повезло с отцом. Он романтик, - из тех, кто способен отдать кошелек первому встречному, если его убедят, что деньги тому нужнее. Я недавно в старых бумагах нашел отцовский дневник со студенческих времен. Ощущение, что читаешь "Записки сумасшедшего": "Жить для блага людей... Мы - фундамент в плотинах будущего...". К счастью, не все их поколение такое, большинство всегда знало, для чьего блага нужно жить: у них нам и нужно учиться.
  Отца иногда жаль: он похож на мамонта, не подозревающего, что стоит в очереди на вымирание,. Если человек обречен тлену, если даже самых могущественных из людей ожидает смерть, что толку в бессмертии добра, милосердия, красоты? Для рыночной экономики эти отцовские боги смешны, они уходят, как и взрастившие их люди.
   Он странный, отец... Я с ним поступаю иногда: самому противно. А он вздохнет, посмотрит с насмешливой нежностью: и ощущаешь себя намочившим штаны карапузом.
  А мама... Я о ней постоянно думаю: разговариваю, прошу о помощи. Прихожу домой и жду: она выглянет сейчас из комнаты и спросит: "Алеша, кушать будешь?" Однажды из троллейбуса выскочил и побежал за какой-то женщиной с окликом: "Мама!"
  Собственная смерть для меня невозможность - и неизбежность. Помню свое ощущение, когда сообщили о маминой гибели. Кроме ужаса и горя была растерянность и понимание, что обрыв, именуемый смертью, приблизился вплотную. Потому что раньше между мной и этим обрывом стояла мама, защищая и оберегая...
  Я сейчас пишу редко и мало, так что извини за поздний и краткий ответ. Люди вместе, пока друг о друге помнят. У тебя и меня - общее детство: достаточное основание для дружбы. Помнишь: солнце на деревьях, эскимо, школьный бал, плавание наперегонки?!. Фантики памятных событий - неприкосновенный запас радости, сберегаемый на черный день.
  
  ОТЕЦ
  
   Клава, Клавочка... У нас никогда не было переписки, - все ограничивалось встречами, телефонными звонками, разговорами - или совместной работой, когда мы забирались в самые рискованные и трудные ситуации, заканчивающиеся обычно тем, что мы кому-то помогали заработать деньги. Сами оставались с копейками - и друг с другом. И в те времена, далекие, как страна победившего социализма, мы все-таки оставались в выигрыше, потому что любили друг друга, - а неудачи сближают сильнее, чем счастье.
   Сейчас, оборачиваясь назад, я вижу, что из всех женщин, любимых мною, более всего я любил тебя. Я любил до сумасшествия, до одури, готовый, как писал в стихотворении, "все зачеркнуть своей любовью". И я зачеркивал: вталкивая тебя в круг друзей, приучив их к мысли о нашей неразделимости, вводя тебя в свою семью, - без оглядки на мораль и последствия. Ты была моим идеалом, женщиной гриновской мечты, таким же безнадежным романтиком, как и я. Мы жили в разграбленной и несчастной стране, зарабатывая тяжким трудом на пропитание своим детям, - и помогая друг другу в этом. Мы были семьей, воспитывавших троих детей - и не думаю, что они имели плохих родителей.
   И еще мы мечтали о будущем. Я не знаю, плачет или смеется сейчас домик из переулка Ломанный - безмолвный свидетель наших встреч и мечтаний о совместной, обязательно счастливой жизни. Мне кажется, - плачет. Он любил нас, он не хотел нас отпускать: не зря там так и остались большая часть моего и твоего имущества. Мы ушли от него - к "другим пенатам" и "молочным рекам". Для меня это оказалось возвращение в семью, для тебя - отъезд в Грецию, и я не знаю, что было хуже. Как и ты, я многое не рассказываю.
   Моя вина не только в том, что я ушел. Моя вина и в том, что я ждал, надеясь на чудо: вернется моя Клава и все потечет по-прежнему, - или получше, потому что обстоятельства изменились. Самонадеянный глупец! Мне стыдно, что я, обезумевший от отчаяния, ставил тебе условия. Не важно, что ты любишь другого - пусть это даже мой сын. Важно то, что ты не любишь меня. И необходимо привыкнуть жить в мире, в котором тебя нет и не будет. И я стараюсь привыкнуть, вырывая тебя из себя по кусочкам: вместе с памятью. Здесь мы когда-то ходили и целовались, здесь ты рассказывала о себе, здесь я ждал, а ты торопилась, и бежала, улыбаясь и светясь глазами (ты знаешь, что твои глаза обладают свойством светиться?).
   Помнишь наши поездки в Киев, Севастополь, Судак? Мои провожания тебя на вечерний троллейбус, увозивший тебя домой? Если забыла, то правильно сделала: я их тоже из себя выжигаю. Сквозь слезы, сквозь боль, от которой останавливается сердце.
   Прощай, Клава! Пусть счастлив будет твой путь! У тебя сейчас есть любовь: держись за нее, как бы не была она смешна для других. Уверяю тебя: в мире нет ничего ценнее и важнее любви.
   Прощай!
  
   Р.С. День второй.
  
   Смешно, но я продолжаю писать. Переписка длинною в жизнь... Кажется, что нужно еще что-то сказать, чтобы быть понятым, а, может, и принятым, суетишься в толчее слов, не зная, которое выбрать, и не выбираешь ничего, понимая, что все напрасно. Стыдно выпрашивать деньги, но еще более постыдно выпрашивать любовь, взывая к жалости, сочувствию и воспоминаниям.
   Сайонара - самые печальные слова в японском языке, произносимые при расставании: "Если так надо - прощай!". Сайонара, Клава!
  
  ОНА
  Здравствуй, Света! Спасибо за письмо!
  Чем встретила тебя Oykpania? Отключением электричества, голодными у мусорных баков, невыплатой зарплаты на фоне сочного голоса диктора об успехах в экономике?! Впрочем, как пишешь, ты вернулась к людям, а не к государству. Ты права: только у нас бедняк отдаст последний кусок хлеба (богач - как и здесь - постарается его отобрать).
  Ценю жизнерадостность твоих слов, хотя помогают они мало: то ли зима действует с ее пафосом вымирания, то ли я стала законченной мизантропкой и наперекор всему утверждаю, что нет никого без вины и каждый шаг на земле греховен, как неправедно все человеческое существование. Здесь, в Греции, я начала верить, что жизнь дана в наказание и только смирение может спасти от отчаяния.
  Сейчас у меня легкая работа: служанкой в кафе на горном перевале. Посетителей мало - в основном это туристы, спешащие в расположенные в горах зимние лагеря покататься на лыжах. Владельцы кафе на отдыхе в Афинах, вернуться, когда растает снег - и тогда вновь придется искать работу. В кафе я одна; когда падает снег, кажется, что, кроме меня, в мире давно никого нет. Одинокий человек в одинокой стране.
  Иногда, закрыв кафе, поднимаюсь ближе к вечеру на соседнюю гору и смотрю, как солнце прощается с землей. "Хораи" - по-японски это несколько минут, когда день ушел, а ночь не наступила, когда все вокруг пропитано последним светом дня и вместе с тем наливается голубизной ночи. Это как море: однажды увидев, помнишь всегда.
  Вчера заезжали в гости Катя и Вера, привезли опубликованную в эмигрантской газете поэму Лики Мизиновой "Татьянам, Машам - сестрам нашим". Не забыла, как снимали вместе квартиру? Лика это описывает:
  По восемь человек в квартире
  (Ведь надо выжить в этом мире).
  Да, очередь у туалета,
  Но сэкономим на билеты,
  На хлеб, бутылку молока -
  Мы не Рокфеллеры пока!
  Мы сэкономим и на соли...
   Мало заработать деньги: нужно их сохранить и довезти домой. Девочки рассказали о Тамаре Масловой. Прошлое воскресенье она перед отъездом накрыла в своей комнате прощальный стол для нашего братства (я отсутствовала, не могла отлучиться из кафе), когда выпили вина, все потеряли сознание. Очнулись: Тамариных денег нет! Девочки говорят, такого горестного крика они никогда не слышали! Хозяин, конечно, эту подлость сделал, но кому докажешь! Тамара на второй срок в Греции осталась: как без денег домой приезжать?! Хохотушка была, а теперь - лицо мертвого человека.
  Получила письмо от Володи. Все несчастья нашей жизни - от идеалистов.
  Кому и зачем он писал? Клава, спешившая в домик на Ломанном с кусочком мяса и картошкой в пакете, чтобы приготовить любимому ужин, и Клава, два года прожившая в Греции - разные люди. Нужно вовремя хоронить своих мертвецов и не возвращаться на развалины любви.
  Перестала отвечать на Алешины звонки. Всех можно обмануть, - но не себя. Чувство благодарности - те же золотые оковы. Есть дорогая, любимая, сделавшая из моих мытарств способ своего существования Алена - хватит и этого!
  Вероятно, останусь в Греции навсегда. Какая разница, где и как доживать?! Человек привыкает ко всему и даже тюрьма может стать домом. Мне, Света, не к кому и не зачем возвращаться. Родина - это место, где ты кому-то нужен, а для меня самым близким оказалось эмигрантское братство.
  Может быть, это настроение усталости, страх одиночества. Иногда я просыпаюсь по ночам от стука в двери кафе, подбегаю, слушаю... Никого... Это стучится безнадежность. И тогда хочется застыть снеговиком и никуда не идти, никого не слушать, не слышать. Или закричать, как Тамарка, диким зверем. Что с нами сделали и делают на земле? Господи, если это ты, то зачем?!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Вступление
  
  Взятка
  Случай из милицейской практики
  Дежурство
  Кража
  Самогонная история
  Ворюга
  Несчастный момент
  Рассказ выпускника профтехучилища
  Как-то в Одессе
  Обед провинциалки
  Однажды в санатории
  Сапоги
  Путаница
  Граната
  Судья
  В августе 1984 года
  Расстрел
  Сухари
  Девушка
  Светлячки
  Попутчица
  Приезд незнакомки
  Там, за горизонтом
  Невиновные
  
  Содержание
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"