Аннотация: Непростая история одного из ведущих немецких пушкинистов - профессора Р.-Д.Кайля.
ПУШКИНИСТ
Живописный нижнесаксонский городок Германнсбург, затерянный в вересковых просторах Люнебургер Хайде, медленно выплывал из утреннего тумана навстречу нам ранним осенним утром юбилейного Пушкинского года. Могучие золотистые клены еще не полностью освободились от своей царственной одежды и манили под свою сень всех прохожих, обещая поделиться с ними своей поэтической грустью. Кристально прозрачные капельки утренней росы, как новогодняя мишура, сверкали на еще зеленых листьях декоративных кустарников, выглядывающих из-за решетчатых деревянных оград палисадников, окружавших аккуратные одноэтажные фахверки еще не проснувшегося города.
На въезде в город мы обратили внимание на желтые афиши с портретом Пушкина, извещающие население о педстоящем литературном вечере, на котором нам предстояло рассказывать о творчестве Пушкина, двухсотлетие которого вся мировая общественность отметила в июне этого года. Нас уже ждали. Нас - это четырех калининградцев: технического руководителя нашей группы и, по совместительству, переводчика - Льва Гурвича, поэта Сэма Симкина, актрису народного театра Нину Макарову и вашего покорного слугу.
Оказались мы здесь совершенно случайно. Как-то на одном из международных семинаров, проходивших в этом городе, в разговоре с его организатором, Вальтером Шеллером, я ненароком обронил фразу о том, что неплохо было бы здесь провести пушкинский семинар в год двухсотлетия поэта: народ-то слыхивал о Пушкине, но с его творчеством практически не знаком. Вальтер, человек не по годам мудрый, не стал спешить с ответом. Буркнув в свою рыжую бороду что-то похожее на "подумаем", дальше разговор продожать не стал.
Через несколько месяцев я получаю от него письмо, в котором сообщается о том, что пушкинский семинар уже внесен в план на ноябрь юбилейного года, и мне предложено принять участие в разработке программы и подготовить два доклада, тематику которых я должен предложить сам. Воспользовавшись случаем, я предложил пригласить на семинар моего друга - известнейшего немецкого пушкиниста и председателя Немецкого Пушкинского общества - профессора Рольфа-Дитриха Кайля.
Все мои предложения были учтены, и вот мы на месте. У порога своего дома, что совсем рядом с комплексом зданий высшей народной школы Германнсбурга, нас встретил сам Вальтер Шеллер. По его внешнему виду было понятно, что своим ранним появлением мы потревожили его годами устоявшийся режим. Не смотря на это, он удивительно быстро обустроил нас и, назначив время встречи, удалился восвояси досматривать прерванный нами сон.
Поймав его на полпути, я спросил, приехал ли профессор Кайль. Он сообщил, что профессор совсем недавно сообщил по телефону, что он обязательно приедет, но вот когда точно и на чем - не сказал.
Впервые я узнал о докторе Кайле в 1984 году из статьи во Временнике Пушкинской комиссии, посвященной выходу в свет очередного перевода на немецкий язык пушкинского романа в стихах "Евгений Онегин". Редактор этого издания, известный немецкий славист и писатель профессор Ганс Роте, достаточно лестно отозвался как о переводе, так и о самом переводчике. Говоря о достоинствах перевода доктора Кайля, он подчеркнул: "...в работе переводчика удачно сочетается филологическая точность с тонким художественным чутьем и владением всеми выразительными средствами немецкого языка".
Целых восемнадцать лет доктор Кайль работал над этим переводом, который, в конечном счете, был назван советскими пушкинистами лучшим из двенадцати предыдущих. В 1988 году эта работа была удостоена престижной немецкой премии.
Интересно, что первой пробой пера Кайля-переводчика стала поэзия Бориса Пастернака. Заказ на перевод его стихов из "Доктора Живаго" Кайль получил от издательства "Фишер". На этой почве завязалась переписка Кайля с Пастернаком. Ознакомившись с готовым переводом, Пастернак был польщен результатом и отметил, что перевод Кайля передает не только букву, но и дух его стихов.
Несколько позже Пастернаку удалось прочесть кайлевский перевод первой главы "Евгения Онегина", о котором он оставил очень лестный отзыв.
Не скрою, мне очень хотелось приобрести эту книгу, но я отчетливо осознавал тогда всю нелепость моего желания: в период расцвета развитого социализма об этом можно было только мечтать. Разве мог я тогда предположить, что буквально через несколько лет я не только получу в подарок эту книгу с автографом Рольфа-Дитриха Кайля, но и смогу подружиться с ним?
Первая встреча с Дмитрием Федоровичем (так именуют Рольфа-Дитриха Кайля в России) произошла в Москве, в студеные февральские дни 1990 года, на учредительной конференции Российского Пушкинского общества. Нас познакомил председатель Пушкинского общества ГДР профессор Г.Дудек. Разговор сразу приобрел оживленный характер. Говорили об "Андрее Шенье", доклад о котором только что был прочитан доктором Кайлем, о проблемах пушкинских обществ у нас и в Германии, об издательской деятельности. Профессора Кайля интересовали формы нашей работы, кем материально поддерживается наше общество, кто в него входит. Расстались мы друзьями. Эта короткая встреча положила начало нашей дружбе и многолетней переписке.
Вальтер Шеллер понимал, что участие в семинаре такого маститого пушкиниста Германии, как доктор Кайль, придаст этому событию необычайную привлекательность и сделает его значительно содержательнее.
Подкупал и сам город, выбранный для проведения форума. Небольшой по площади, с населением, не превышающем и семи тысяч человек, он известен далеко за пределами своей страны. Основанный в IX веке Германном I Беллунгом (отсюда и название города), получившим от короля Отто I титул герцога Саксонского за успешную защиту северных и северо-восточных границ молодого германского государства, Германнсбург как город впервые упомянут в грамоте короля Генриха IV в 1059 году под названием Гереманнесбурк. Но еще задолго то того на этом месте монахи епископства Минден соорудили деревянную кирху св. Петра и Павла, которая с самого начала стала играть роль миссионерского центра. После многочисленных перестроек эта кирха, являясь доминантой города, до сих пор напоминает нам о глубокой старине и славных делах вышедших отсюда миссионеров.
В 1849 году священником Людвигом Хармсом здесь впервые была создана миссионерская община, готовившая молодых людей для самостоятельной миссионерской деятельности в слаборазвитых странах. Интересно, что перед миссионерами ставились три основные задачи, которые они должны были обязательно выполнить в тех местах, куда направлялись: построить школу, больницу и церковь. Судя по сообщениям с мест, миссионеры, как правило, успешно справляются с этой непростой задачей.
Сегодня в этом небольшом городке сосредоточено несколько крупных учебных заведений и среди них - единственная в Германии высшая миссионерская школа, конкурс для поступления в которую необычайно высок. Имя великого миссионера, врача и мыслителя, философа и гуманиста, композитора и великолепного органиста Альберта Швейцера знакомо здесь каждому школьнику. Жаль, что мы, россияне, очень мало знаем об этом выдающемся замечатальном человеке, посвятившим всю свою жизнь оказанию помощи обездоленным и страждущим. Это имя в Германнсбурге носит клиника для душевнобольных, которую вот уже много лет возглавляет молодой и энергичный Берндт Эшмент.
Накануне Пушкинского семинара нам с поэтом Сэмом Симкиным удалось встретиться со старшеклассниками местной Христиангимназии и провести с ними двухчасовой пушкинский урок. Мы были немного удивлены, узнав, что гимназисты не только не знакомы с творчеством Пушкина, но практически мало знают и о своем национальном поэте, Иоганне Вольфганге Гёте, двухсотпятидесятилетие которого широко отмечалось в этом году, особенно в Германии.
На исходе дня состоялась встреча с интеллигенцией города на литературном вечере, так широко разрекламированном заранее. Откровенно говоря, мы не ожидали проявления такого большого интереса к творчеству нашего национального поэта. Огромное помещение самого крупного в городе книжного магазина, в котором проходил вечер, было заполнено до отказа. Здесь собралась вся интеллектуальная элита города. Директор магазина, готовясь к вечеру, решил преподнести российским коллегам сюрприз. И он не обманулся. Мы действительно были поражены выставкой пушкинских произведений на немецком языке, многие из которых появились на свет к двухсотлетию поэта. "Евгений Онегин" здесь был представлен сразу в четырех переводах (Р.-Д. Кайля, Г.Рааба, У.Буша и К.Боровски), профессор Кайль, М.Энгельгардт и Р.Кауфман были представлены своими вариантами творческой биографии Пушкина. Среди множества произведений поэта выделялись: "Пиковая дама" (перевод Г.Дрола), "Медный всадник" (перевод Р.-Д. Кайля), "Борис Годунов" (перевод П.-Г. Хайзелера), полное собрание стихотворений Пушкина на русском и, параллельно, на немецком языках в переводе Михаила Энгельгардта. То, что мы увидели на этой выставке, могло бы составить честь любому российскому издательству. Видимо, работа немецких переводчиков и издателей сыграла немалую роль в пробуждении итереса местной общественности к творчеству нашего поэта и послужила причиной тому, что мы стали участниками этого семинара.
Вечер был в разгаре. Пушкина читали на русском и тут же переводили на немецкий. Первая глава "Евгения Онегина" прошла под бурные аплодисменты присутствующих. Ободренный таким радушным приемом, Вальтер Шеллер, читая стихотворение "Я вас любил...", так вошел в роль, что последнее четверостишье произносил, стоя на коленях с букетом цветов перед нашей Ниной Макаровой.
Во время перерыва ко мне подошел один из старейших жителей города, Иоганнес Шульце, и восторженно произнес: "Это великолепно! Поздравляю Вас! Особенно мне понравилось это стихотворение на русском, где все время звучит р-р-р-р. Можно ли еще раз повторить его?"
Мы оба рассмеялись, и я прочел ему концовку "Из Пиндемонти", делая акцент на букву "р":
Паситесь миррные нарроды!
Вас не рразбудит чести клич.
К чему стадам дарры свободы?
Их должно ррезать или стрричь.
Наследство их из ррода в рроды
Яррмо с грремушками да бич.
В первый день семинара все ожидали приезда доктора Кайля. По всем расчетам он должен был быть уже в Германнсбурге. Мы предположили, что в дороге могло случиться что-нибудь неладное и, в общем-то, не ошиблись. Действительно, как потом выяснилось, не обошлось без приключения.
Выехав поездом, доктор Кайль высадился на ближайшей к Германнсбургу станции, Унтерлюс. Встречающих не оказалось. Почему-то полагали, что он обязательно приедет на личном транспорте. На привокзальной площади группа женщин ожидала приезда делегатов на какой-то женский форум. Не уточнив, что это за форум, профессор спокойно уселся в их автобус в надежде, что вскоре он будет на месте. Каково же было его удивление, когда в пути обнаружилось, что автобус едет совсем в другой город. Сердобольные женщины, войдя в его положение, все же довезли его до Германнсбурга.
Случайно, во время обеденного перерыва, встретился с ним в здании школы. Передо мной, улыбаясь, стоял все тот же, совершенно не изменившийся за прошедшие десять лет, невысокого роста пожилой брюнет с бархатно-ласковым взглядом маленьких пронзительных глаз, смотревших на меня сквозь огромные, похожие на аквалангистскую маску, очки. Тщательно выбритое, лишенное грубых морщин лицо его, гладко зачесанные назад волосы и негромкий, с какими-то едва уловимыми приятными гармониками, голос - все это придавало ему моложавый вид, скрадывая имеющуюся между нами достаточно большую разницу в годах. По-русски он говорил в совершенстве, без малейшего акцента. Речь его носила живой и образный характер: была насыщена искрометным юмором, нетривиальными сравнениями, историческими примерами, а главное - была правильной, что нечасто встретишь в среде своих русских собратьев. Но это было не единственным его достоинством. В дальнейшем, в ходе приватных бесед, я, к удивлению своему, раскрыл в нем огромный арсенал знаний в области русской культуры. Оказалось, что он великолепно знает русскую литературу, легко ориентируется в сложных и запутанных дебрях русской и советской истории, достаточно хорошо знаком с русским фольклером, характером и бытом русского народа. Как-то, в неофициальной и непринужденной обстановке, некоторые участники семинара, собравшись группами, стали вразнобой запевать русские песни. Доктор Кайль тут же присоединился к одной из поющих групп и с растяжкой, высоким красивым тенором запел знаменитые "Очи черные". Зал тут же затих. А Кайль, завладев аудиторией, оставил гитару и, усевшись за фортепиано, продолжал исполнять одну за другой: "Выйду ль я на реченьку", "Бродяга к Байкалу подходит", "Из-за острова на стрежень". И пошло, и пошло...
Но больше всего, пожалуй, доктор Кайль любил Пушкина. Тема Пушкина занимала в его исследованиях львиную долю времени. Десятки публикаций, переводов, выступлений с научными докладами на пушкинских семинарах и конференциях, популяризация творчества русского поэта по радио и телевидению сделали его одним из самых популярных пушкинистов Германии. Видимо, все это стало причиной его избрания в 1987 году председателем "Deutsche Puschkin-Gesellschaft" (Немецкого Пушкинского общества). К 200-летнему юбилею любимого поэта доктор Кайль исполнил главное в своей жизни дело ученого-пушкиниста - написал научную биографию поэта. "Можем только позавидовать немцам, - писала руководитель Пушкинской программы Российского фонда культуры Ирина Юрьева, - в России ни к юбилею 1999 года, ни позже не появилось новой монографической работы о жизни и творчестве нашего величайшего поэта, основанной на современных научных данных <...>. В немецкой биографии, написанной Р.-Д.Кайлем, отражено современное состояние пушкиноведения и учтены новейшие исследования наших ученых".
Часто у нас какой-нибудь доморощенный шелкопер напишет что-то весьма посредственное о Пушкине, и уже его в печати величают пушкинистом. Мне в этом случае всегда вспоминаются слова известного московского филолога Г.О.Винокура, который говорил, что пушкинист - это человек, к которому применимы такие слова как "эрудит", "знаток". Это - человек, который великолепно владеет всем материалом, необходимым для научного и критического истолкования Пушкина, и делающий эти материалы всеобщим достоянием ученого и литературного мира. Это - человек, к которому исследователь пушкинского языка обращается за советом, по какому тексту ему лучше вести изучение. Это - человек, к которому кинорежиссер обращается с просьбой проверить бытовые детали в приготовленном фильме на пушкинский сюжет... Много ли у нас в стране пушкинистов, соответствующих этим качествам? Если честно сказать, то очень мало.
Когда я взялся писать эту главу, у меня не было сомнения, как ее озаглавить: в лице профессора Кайля я видел настоящего пушкиниста.
Мне лихорадочно хотелось узнать, из какого колодца удалось ему зачерпнуть все эти знания, кто были те учителя, которые не только привили ему любовь к Пушкину и российской культуре, но и сумели превратить его в рупор этой культуры на Западе.
Выхватывая урывками время из плотного графика семинара, я с трудом сумел взять у него несколько интервью, чтобы составить о нем хотя бы приблизительное представление. Удовлетворяя мое нетерпение, профессор успокоил меня, обещая высласть свою книжку "Mit Adenauer in Moskau", содержащую некоторые автобиографические сведения. Слово свое он сдержал.
А начинается эта история с 1930-х годов прошлого века в одном из районов Берлина, который называли "русским", где осели многие эмигранты первой волны из России. Они учредили здесь русские гимназии, издавали русские газеты и журналы. Девятилетний берлинский мальчишка по имени Рольф (так для краткости я буду называть своего героя в дальнейшем) именно там впервые увидел русских. Они часто собирались в одном из берлинских ресторанов, находившихся неподалеку от дома Рольфа, вели ностальгические беседы за кружкой Berliner Bier, заканчивающиеся всегда застольным пением старинных русских песен и романсов. Эти незнакомые раздольные, а иногда и грустные, хватающие за душу мелодии и привлекли внимание Рольфа. Особенно запомнились ему песни о донском казаке Платове и об адмирале Колчаке.
Приходя домой, он свободно наигрывал на пианино мелодии "Красного сарафана", "Красивой милки". Чуть повзрослев, стал частенько заглядывать в русский ресторан, где всегда звучала русская музыка. Здесь он впервые услышал темпераментные цыганские напевы, которые сохранились в памяти на всю жизнь. Каждый раз, возвращаясь домой, он старался воспроизвести все, что услышал в тот вечер. Ему очень хотелось знать, о чем поют эти загадочные русские. Однажды в руки попали ноты русских песен с текстами на немецком языке. Эти тексты давали некоторое представление о содержании песен, но совершенно не походили по своему звучанию на то, что приходилось ему слушать в русском ресторане.
Так возникло непреодолимое желание, во что бы то ни стало, выучить русский язык. Рольф стал самостоятельно изучать алфавит, а вскоре попробовал объясниться с эмигрантами на их родном языке. Это выглядело довольно нелепо, русские с трудом расшифровывали его несвязную, изобилующую жестами, речь. Но это не смутило юного Рольфа. Тяга к изучению русского языка возрастала с каждым днем. А когда, летом 1939 года в берлинской немецко-русской гимназии открылись курсы русского языка, Рольф одним из первых записался на них. Через некоторое время он понял, что знания, которые он получал здесь, не вполне устраивают его и стал брать дополнительные частные уроки у фрау Елены Моравской. Полька по происхождению, Елена Моравская первая познакомила Рольфа с творчеством Пушкина. Однажды она прочла пушкинскую "Сказку о царе Салтане", которая буквально покорила юного Рольфа. После этого чтение произведений Пушкина стало повторяться все чаще и чаще. Рольф мог слушать эти волшебные стихи без конца. Ему нравилась их необыкновенная легкость, неподражаемая музыкальность, безукоризненная рифма.
Для продолжения своего образования Рольф выбрал Берлинский университет. Однако, когда он пришел туда со своим заявлением о приеме, ему предложили пройти трудовой ценз. Очень не хотелось выполнять эту принудиловку, но делать было нечего: чтобы быть принятым, надо было поработать. Позже, вспоминая об этих принудительных работах, он писал: "Здесь я испытал такие моральные и физические унижения, которые были гораздо хуже тех, что я пережил во время пятилетнего плена".
Завершив работы на трудовом фронте, Рольф, наконец, становится студентом филологического факультета Берлинского университета и скоро сближается с замечательным славистом, профессором Максом Вакмером. По его совету он поступил на курсы русского языка к доктору Штейману, уроженцу Санкт-Петербурга. На всю жизнь запомнились его слова: "Чтобы легко выучить русский - учи латынь; чтобы одолеть латынь - учи греческий; а чтобы быстро освоить греческий - учи санскрит".
От Штеймана Рольф впервые узнал о нападении Германии на Советский Союз. В тот же день его зачислили в группу ПВО при университете, в задачу которой входило наблюдение за воздушной обстановкой и выполнение спасательных работ в случае бомбардировок противника.
Скоро с университетом пришлось расстаться. Сначала Рольфа направили в ведомство Розенберга, где его обязали флажками обозначать на карте динамику перемещения войск и расположения административных органов на оккупированной территории. Спустя некоторе время, пришла повестка в действующую армию. Воспользовавшись протекцией отца своего товарища, курирующего службу переводчиков в Люфтваффе, Рольф попадает в распоряжение профессора Словейна, который должен был определить пригодность Рольфа к переводческой работе и выработать рекомендацию для его дальнейшего использования в войсках. После экзамена по русскому языку профессор обьявил: "Вы отправляетесь в Бреслау и будете преподавать русский язык военнослужащим Люфтваффе". При этом он в шутку добавил: "Если откажетесь - будете повешены".
На преподавательской работе Рольф долго не задержался. Вскоре пришел приказ о направлении его переводчиком в подразделение так называемых "слухачей". Эти только что созданные структуры предназначались для прослушивания вражеских радиопереговоров. Группу, в которую попал Рольф, перебросили срочным порядком под Ленинград и сосредоточили в деревне Симоногорье. Это совпало со временем, когда вокруг северной столицы России замкнулось кольцо блокады.
В состав группы входило, кроме самого Рольфа, пять человек, четверо из которых были русские военнопленные. Это, как нельзя лучше, способствовало Рольфу в более глубоком совершенствовании русской бытовой речи, в расширении своего специального лексикона.
Боевые действия шли где-то далеко от деревни. В наушниках то и дело слышались рутинные радиопередачи из Кронштадта, закодированные под сводку о погоде. Свободного времени было много, и Рольф пытался использовать его для общения с местными жителями, хотя это оказалось не так просто. Русские коллеги из состава группы часто уходили в лес в поисках ягод и грибов, в приготовлении которых им не было равных. Большую часть времени Рольф проводил, занимаясь переводом на немецкий лермонтовского "Демона". Однажды кто-то из русских крестьян дал ему сборник стихов Алексея Кольцова. Мелодичные, удивительно приземленные и понятные стихотворения крестьянского поэта сразу же полюбились Рольфу настолько, что он, отложив в сторону работу над "Демоном", принялся за их переводы.
В канун рождества 1942 года Рольф, получив краткосрочный отпуск, уехал на родину. Находясь на фронте, он фактически не видел войны: как уже говорилось, его подразделение дислоцировалось на довольно приличном расстоянии от линии фронта, откуда едва доносилась канонада да изредка слышались отдельные разрывы авиабомб. Здесь же, в родном Берлине, он увидел первые разрушения - последствия авианалетов советской дальней авиации, слезы матерей, укоряющие взгляды стариков, скудные продпайки. Все это настолько потрясло его, что он, не теряя ни минуты, поспешил возвратиться обратно на фронт. Но там его ожидало еще большее разочарование.
18 января 1943 года соединения Ленинградского и Волховского фронтов успешно прорвали блокаду Ленинграда на узком выступе между Шлиссельбургом и Синявином, очистив от немецких войск Киришский плацдарм на реке Волхов, и овладели мощным оборонительным узлом - Синявино.
В результате перегруппировки и отхода немецких войск на отдельных участках фронта, подразделение, в котором числился Рольф, перестало существовать. Возвратившись туда, где оно находилось, Рольф не обнаружил ни сослуживцев, ни своих личных вещей. Пропало все, а самое досадное - исчезли рукописи переводов, в том числе - недоконченный перевод "Демона", к которому Рольф впоследствии так и не возвратился.
На вокзалах камендатура бесцеремонно задерживала всех отпускников и командированных и направляла их на сборные пункты, где формировались новые подразделения. С большим трудом Рольфу удалось избежать этой мобилизации. Помогло удостоверение, в котором значилось, что он приписан к разведке. Пристав к колонне раненых солдат, он добрался до Сиверской, в которой, как ему подсказали, находился штаб его соединения. Разыскать штаб в этом маленьком городишке не составляло никакого труда. Представившись дежурному офицеру, он сразу же получил назначение в новый отряд "слухачей" и тут же отбыл к месту назначения на фронт, который находился буквально в нескольких километрах от Сиверской.
Красная Армия стремительно продвигалась на запад. В январе 1944 года советские войска, наступая по сходящимся направлениям от Ленинграда и Ораниенбаумского плацдарма, после ожесточенных боев соединились в районе Ропши, ликвидировав окруженную петергофско-стрельнинскую группировку противника. К концу января были освобождены города: Новгород, Пушкин, Красногвардейск, Тосно, Любань. В Ленинграде прозвучал первый после снятия блокады салют.
Кажущийся вначале организованным отход немецких войск, все больше и больше стал походить на паническое бегство. В этой неразберихе Рольф попадал то в одну воинскую часть, то в другую и, наконец, оказался в штабе 18-й армии, который расквартировался в бывшем доме отдыха недалеко от эстонского районного городка Выру. Здесь, на Нарвском перешейке, между озерами Чудское и Выртсъярв, немцы подготовили мощную оборону, ожидая наступления русских со стороны Нарвы. Это был грубый просчет немецкого командования. Войскам 2-й Ударной армии генерала И.И.Федюнинского удалось скрытно переправиться через озеро Тёплое, между Чудским и Псковским озерами, где их совсем не ожидали, и выйти в тыл нарвской группировке противника. Одновременно 8-я армия генерала Ф.Н.Старикова ударила с рубежа реки Нарва, тем самым завершив окружение двух немецких армий крупной оперативной группировки "Нарва", входящей в группу армий "Север". Эту операцию Красной Армии немцы назвали "Курляндской мясорубкой".
Рольфу надо было думать о собственном спасении. Чтобы не попасть в плен, он решил самостоятельно пробираться на родину. К нему присоединились еще несколько товарищей. Хозяева одного из латышских пасторских домов снабдили беглецов поношенной одеждой, хлебом и даже салом. Натянув крестьянскую одежду прямо на униформу, чтобы в случае встречи со своими их не приняли за партизан, они в первую же ночь лесными тропами двинулись на юг. Но уйти далеко не удалось. Однажды, во время дневного отдыха (передвигались они только по ночам), их разбудил громкий человеческий гомон, которым был оглашен весь лес. Протерев спросонья глаза, они увидели прямо перед собой русского солдата, который, заметив под их одеждой мышиный цвет немецкой униформы, готов был уже расстрелять их, но, услышав чистую русскую речь Рольфа, вдруг изменил свое намерение и, закинув автомат за спину, приказал следовать за ним. Случилось то, чего больше всего боялся Рольф. Он и вся его компания оказались в плену.
После короткого допроса у высшего начальства их поместили в амбаре, переполненном латышами, задержанными, повидимому, одновременно с ними. На душе у Рольфа было муторно и тоскливо. Тревога, смешанная со страхом, все больше нарастала от неясности положения. Только через два дня их отделили от латышей, посадили на телегу и привезли на временный пункт сбора военнопленных, представляющий собой участок лесной просеки, огораживать который пришлось самим задержанным. Никаких помещений не было. Спать вынуждены были в ямах на лапнике, накрывшись плащ-палатками.
Солдаты откровенно радовались завершению войны. Их веселое настроение и природное дружелюбие постепенно распространялись и на военопленных, освобождая их от угнетенного состояния. Они щедро делились со своими бывшими противниками американской тушенкой и галетами, полученными по лендлизу.
Однако, среди военнопленных находились и такие, которые пытались напомнить русским солдатам о Гаагской конференции, о правилах содержания военнопленных, предусмотренных ею, допытывались о том, когда их отпустят по домам. В ответ они слышали, как правило, одно объяснение, сопровождаемое веселым смехом: "Погодите немного, не так долго осталось ждать: всего каких-нибудь четыре-пять годиков".
Через некоторое время военнопленных перевели в Таллин и передали в распоряжение стройбата, который дислоцировался на окраине города и занимался восстановлением разрушенных войной зданий.
Сам город Таллин представлял собой жалкое зрелище: почти половина домов были разрушены, взорваны десятки промышленных предприятий, памятников культуры, морской порт лежал в развалинах.
Лагерь военнопленных, куда попал Рольф, назывался Тонди и представлял собой несколько больших производственных помещений и пару бараков, обнесенных колючей проволокой. Он был небольшой и не имел самых необходимых для военнопленных элементов, например, лазарета, библиотеки. И когда у Рольфа случился аппендицит, ему никто не смог оказать медицинской помощи. Он вынужден был пожаловался одному из офицеров на острые боли в животе, но тот даже не обратил на это внимания. Желудочно-кишечные заболевания у военнопленных были не редкостью, хотя питались они, пожалуй, лучше, чем многие советские люди. На обед им давали суп, гуляш или перловую кашу. К чаю давали сахар. Помогало и местное население, то и дело подбрасывая хлеб. В итоге, как сознается сам доктор Кайль, "все были сыты и довольны". Однако, Рольфу с каждым днем становилось все хуже и хуже. Спас - его величество случай: в бараке появился офицер НКВД. Услышав жалобы Рольфа, он направил его в лазарет лагеря своего ведомства, где ему срочно сделали операцию. У больного уже начинался перитонит. Видимо, при оперировании не совсем качественно очистили брюшину, так как через несколько дней пришлось снова вскрывать шов и производить повторную чистку. Выздоровление приходило медленно. Как только Рольф стал на ноги, его вновь вернули в лагерь Тонди.
Работали с утра до вечера, занимаясь так называемым восстановлением домов. Вспоминая об этих днях, доктор Кайль так описывает то, чем они занимались в то время: "Это был приключенческий (бредовый) пример русской импровизации. Пешком мы отправлялись к какому-нибудь полностью выгоревшему зданию, от которого целыми остались только стены. Освобождали стены от обгоревших обломков, выправляли на огне металлические балки и устанавливали их на старое место. В одном выгоревшем отеле мы на ветру разогревали и выравнивали двухтавровые балки, торчащие прямо из стен. Только невероятное везение помогло нам избежать несчастных случаев при использовании этих методов".
Летом 1945 года Рольфу частенько удавалось беседовать на литературные темы с русским сапером Нагирнером. В разговорах выяснилось, что Нагирнер служил в 9-й штурмовой иженерно-саперной бригаде, радиоперехватом которой в последние три месяца до пленения занимался Рольф. В его донесениях командованию эта бригада всегда сопровождалась знаком вопроса: никак невозможно было понять смысла их переговоров. Узнав об этом, Нагирнер только загадочно улыбнулся. А когда Рольф рассказал о том, что был пленен после "Курлядской мясорубки", многозначительно добавил: "В таком случае ваша совесть перед родиной чиста". 9-я штурмовая инженерно-саперная бригада во время "Курляндской мясорубки" придавалась 59-й армии и находилась в подчинении начальника инженерных войск этого объединения полковника Г.А.Булахова. Так случилось, что в 1969 году мне пришлось защищать диплом в военно-инженерной академии имени В.В.Куйбышева перед председателем государственной комиссии генерал-лейтенантом Г.А.Булаховым. Не дожидаясь решения комиссии, он первым оценил мою защиту на "отлично". В то время он был начальником одной из кафедр Академии генерального штаба.
В 1946-1947 годах военнопленных стали привлекать к строительству офицерских домов по типовым проектам в самом центре города Таллина. Учитывая превосходное знание Рольфом русского языка, его в большинстве случаев назначали то лагерным переводчиком, то нормировщиком. Работа со строительными проектами, знакомство с нормативами и правилами строительства, тарифами и общепринятыми сокращениями значительно пополнили и углубили его знания русского языка, особенно специфического лексикона строителей, что в дальнейшем оказалось очень полезным. Так прошло два года.
В моей памяти схранились многие эпизоды, связанные с военнопленными немцами, которых я впервые увидел в самом начале 1946 года. Это было неподалеку от Ковеля - крупного железнодорожного узла на Западной Украине. Наша семья тогда жила в военном городке близ, деревеньки Вербка, в доме, почти полностью разрушенном войной, где чудом сохранилась единственная квартира, крышей у которой служило потолочное перекрытие. Когда шел дождь, с потолка проливались потоки воды. Для ремонта "крыши" отец иногда приводил военнопленных немцев с соседних авторемонтных мастерских. Там отец работал начальником производства, а рабочую силу составляли несколько сотен военнопленных.
Мне, одиннадцатилетнему пацану, с раннего детства влюбленному в автомбили и считающему, что запах безина - самый лучший запах на свете, более приятного времяпровождения, чем шатания по цехам мастерских, трудно было придумать. Я часами мог стоять, наблюдая, как токарь вытачивает на токарном станке какую-нибудь шахматную фигуру или деталь письменного прибора. Особенно интересно было наблюдать за работой мастеров-виртуозов в предновогодние дни. Один из них, по имени Макс, был прекрасным художником. Он всегда почему-то ходил с накрашенными красной краской щеками и напоминал мне деда мороза. Все картонные Санта-Клаусы, которых он рисовал в огромном количестве к новогодним праздникам, походили на него. Другой, Вальтер, так здорово "вырезал" из бронзы на токарном станке новогодние елочки, что хоть прямо неси их на рынок. Конечно, смотреть, как шлифуют вал или вытачивают какую-нибудь втулку, было совсем не так интересно. Поэтому-то я и вспоминаю о тех вещах, которые в большом количестве приходилось изготавливать военнопленным по заказам самых разных военачальников.
В цехах меня все знали и с удовольствием заводили со мной разные разговоры. Все военнопленные к тому времени уже освоили необходимый для элементарного общения запас русских слов, и это значительно помогало нам понимать друг друга. До этого времени я представлял немца таким, каким его изображали советские кинематографисты в фильмах "Зоя", "Радуга", "Секретарь райкома", "Небесный тихоход": обязательно тупым, с уродливым, перекошенным злобой лицом, какой-то неестественной фигурой, напоминающей то ли гиббона, то ли гориллу. Первая же встреча с ними разочаровала меня: я увидел, что все немцы такие же люди, как и мы. Они были с нормальными лицами, добрыми улыбками и совсем не походили на зверей. Когда им привозили в цеха обед, я спешил удалиться, чтобы не глотать слюну: питались мы тогда хуже, не смотря на то, что мой отец был в звании капитана. После окончания рабочего дня я часто напрашивался в конвой, особенно, когда конвойным был ординарец моего отца, Вася Морозов. Немцы шли в свой лагерь в колонне по шесть спокойным и неторопливым шагом, негромко напевая свою любимую "Розмари" или еще какую-нибудь песню. Но, что бы они ни исполняли, в этих песнях всегда чувствовалась какая-то безысходность и гнетущая тоска. Мне неведомо было, как там они живут в своем лагере: доступ туда для таких, как я, был закрыт. И когда отец, много лет спустя, рассказал мне о том, что там остались лежать кости почти каждого третьего военнопленного, я не мог этому поверить. Ведь я был знаком лишь с одной стороной медали.
Я вспомнил об этом, когда мне пришлось посетить огромное кладбище бывших советских военнопленных, содержащихся в немецком концлагере Берген-Бельзен, недалеко от Мунстера. На месте бывшего концлагеря сегодня чистое поле, покрытое розовым вереском. Кое-где, как зеленые поминальные свечи, возвышаются стройные пирамидальные туи. Среди них в геометрическом порядке - пятьдесят могильных холмов. По тысяче русских захоронены в каждом... Пятьдесят тысяч - это же целый город, которого нет ни на одной карте! Перед каждым холмом - гранитный камень с высеченным на нем православным крестом. Каждый год в одно и то же время лютеранский священник проводит на этом кладбище службу, приводя за собой крестным ходом своих земляков из ближайши деревень.
Посещение этого кладбища входило в программу международного семинара, проходившего в Германии под девизом: "Идти навстречу друг другу!". На этот форум собрались делегаты из Германии, Польши, Эстонии и Калининградской области, пережившие тяготы второй мировой войны. Среди них были те, кто воевал, кто томился в немецких концлагерях, кто потерял во время войны своих родных и близких. Были и те, кто тянул лямку в советских концлагерях. Несколько дней подряд участники семинара бурно обсуждали вопросы, на которые трудно было найти однозначные ответы. Почему так по-разному живут победители и побежденные? Как сейчас относиться друг к другу тем, кто раньше были непримиримыми врагами? Как устраивать сотрудничество и взаимопонимание с соседними народами? Эти дискуссии восстанавливали в памяти трагические картины прошлого, вызывая порой непредвиденные эмоции. И, тем не менее, собравшиеся пришли к единому выводу: прошлого забыть нельзя, но нельзя и реанимировать ненависть к народам, осознавшим свою вину и покаявшимся. Помню, какое ошеломляющее впечатление произвело на всех нас покаянное выступление немки Зигрид Шак, которая пережила войну ребенком. Со слезами на глазах она просила прощения у русских, поляков и эстонцев за преступления, в которые был втянут ее народ гитлеровским режимом. И это каялась женщина, которая сама, совсем ребенком, была жертвой этой проклятой войны. Этого нельзя забыть. Запомнился и еще один яркий случай. Пожилой немец, Генрих Бекер, подошел к одному из наших ветеранов войны с двумя бокалами шампанского и, вручив ему один из них, сказал: "Я был солдатом на русском фронте. Я стрелял в русских и, наверное, кого-то убил. Но я, простой крестьянин, выполнял волю своего командования. Я познал войну во всей ее отвратительной жестокости. И я не хочу, чтобы мои дети и внуки пережили подобное. Давайте выпьем вместе за то, чтобы наши потомки никогда не стреляли друг в друга".
Слушая этот монолог, я поверил этому немцу.
Но пора вернуться к истории нашего героя.
В сентябре 1947 года лагерь Тонди был расформирован, и Рольф с небольшой группой военнопленных оказался за Северным Полярным кругом, в небольшом городке Мончегорске. Деревянные бараки огромного концлагеря, расчитанного на три тысячи военнопленных, стояли на самом берегу Мурманского фиорда. Суровый климат заполярья; полярное лето с незаходящим в течение двух месяцев солнцем; полярная зима, два месяца которой солнце вообще не поднимается из-за горизонта; скудное, по сравнению с эстонским лагерем, питание; изнурительная работа на никелевых рудниках- все это в скором времени стало отражаться на здоровье военнопленных. За один год Рольф похудел на десять килограмм.
Во всем остальном это был типичный советский концлагерь. Правда, от остальных лагерей он отличался разве только тем, что военнопленным выплачивали по 500 рублей в месяц на личные нужды. Самой большой достопримечательностью лагерного быта был хор, заменявший узникам и клуб, и библиотеку, и оркестр. Он прекрасно исполнял некоторые фрагменты из "Летучего голландца" и других опер Рихарда Вагнера. На концерты хора собиралось даже командование концлагеря.
Светлым пятном в памяти Рольфа осталось празднование рождества под новый 1948 год. Начальство разрешило справлять его по немецким обычаям. В тундре удалось отыскать стелющуюся сосну, которая с успехом заменила рождественскую елку. Нашелся и человек на роль священника, который когда-то изучал теологию. Богослужение он провел профессионально, только вот вместо последней фразы из послания Лютера ("Людям все во благо"), которым традиционно должна была заканчиваться служба, он закончил фразой из католического варианта: "Людям - доброй воли". Видимо, он сделал это умышленно, так как эта католическая фраза более соответствовала чаяниям военнопленных.
Следует рассказать и еще об одном моменте, на этот раз связанным с рукоприкладством. Пожалуй, это был единственный случай применения физической силы к военнопленному за все пять лет пребывания Рольфа в советских концлагерях.
Вот как это случилось.
Военнопленных в этом лагере на зиму обеспечивали ватными тужурками, такими же брюками, валенками и меховыми шапками. В комплект экипировки входил также овчинный тулуп. Как-то раз один из военнопленных, не долго думая, загнал свой тулуп какому-то русскому мужику из соседней деревни. Согласно действовавшим в то время законам, за воровство государственного имущества отваливали по двадцать пять лет трудовых лагерей. Об этом, конечно, знал новоявленный "коммерсант": такие законы, как правило, доводили до каждого персонально. Что его толкнуло на эот поступок - трудно сказать. Об этом мог знать лишь один комендант лагеря, капитан Чеботарев, который, допросив воришку, самолично пошел в ту деревню, нашел покупателя и отобрал у него тулуп. На следующий день он построил всех военнопленных и перед строем выпорол виновника ремнем, приговаривая при этом: "Твоя мать будет всю жизнь мне благодарна". О случившемся Чеботарев не стал докладывать по команде. После этого инцидента военнопленные по-человечески зауважали своего коменданта: ведь по сути он сохранил жизнь этому бедолаге.
В июне 1949 года большую группу военнопленных, а вместе с ними и Рольфа, направили из холодного Заполярья на жаркий юг, под Житомир. Концлагерь особого режима находился на окраине райцентра Полонное. Название местечка, как нельзя лучше, подходило под создавшуюся ситуацию: ведь на украинском языке слово "полон" означает плен. Это было какой-то насмешкой судьбы. Откуда Рольфу было знать о том, как в сентябре 1920 года в этом самом местечке "славные буденновские кавалеристы" 33-го полка печально известной 6-й кавдивизии лихо рубали шашками и грабили местных евреев, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.
Сам лагерь походил на все предыдущие с одной лишь только разницей: он был соединен коридором, огороженным с обеих сторон несколькими рядами колючей проволоки, с каменоломней, на которой предстояло работать военнопленным. По решению советского павительства к октябрю 1949 года, во что бы то ни стало, должна быть сдана в эксплуатацию автомагисталь Москва - Крым. Для обеспечения строительства щебнем и камнем и был создан режимный концлагерь в Полонном. Работать приходилось в три смены в невыносимо жарких условиях украинского лета. Кормежка не обеспечивала энергитических затрат военнопленных. Чувство постоянного голода стало привычным. Тех, кто трудился в ночную смену, ближе к осени стали отпускать "на выпас", то есть на убранные картофельные поля, где можно было набрать какое-то количество картофеля и тем самым дополнить свой скудный паек.
Даже в этих жутких условиях находилось место для маленькой радости. Один из эпизодов остался в памяти доктора Кайля светлым пятном, хотя и вспоминал он о нем с некоторой долей юмора. В 1949 году исполнялось 150 лет со дня рождения А.С.Пушкина и 200 лет со дня рождения И.-В.Гёте. Казалось бы, какое дело военнопленным, измотанным на каменоломне и жаждущим только того, чтобы набить желудки да хорошенько выспаться, до этих юбилеев? Но тут пришла директива из Москвы - использовать эти даты в пропагандистских целях, чтобы "социализировать" возможно большую часть военнопленных. Созданная к тому времени в восточной части Германии Германская Демократическая Республика требовала как можно больше специалистов самых разных профессий и просто рабочих рук для строительства нового социалистического государства. Вместе с директивой из Москвы прислали четырехтомник собрания сочинений А.С.Пушкина на немецком языке.
Так получилось, что во всем лагере Рольф оказался единственным филологом, знакомым с творчеством обоих поэтов. Ему и поручили организацию этого праздника. Пришлось крепко засесть за подготовку сценария, режиссуры. Надо было написать сообщения о творчестве поэтов, выбрать из присланных книг наиболее интересные стихотворения Пушкина, вспомнить что-нибудь из поэзии Гёте. Ведь по творчеству немецкого поэта не было абсолютно никакой литературы. Как ни волновался Рольф, вечер удался на славу. Прошло много лет, но доктор Кайль все никак не мог понять, как это могло произойти, кто надоумил организовать такой праздник в концентрационном лагере.
В октябре 1949 года срок готовности автомагистрали истек. И хотя недоделок было много, рапорт о завершении строительства улетел в Москву. Миновала надобность и в лагере. Одновременно пришло известие: решением советского правительства военнопленные подлежали отправке на родину. Радости их не было конца. Вместе со всеми радовался и Рольф. Наконец-то он скоро увидит своих родных, получит долгожданную свободу, будет заниматься тем, к чему лежит душа.
Но радость оказалась преждевременной. Каждую неделю отправляли по домам очередную группу его товарищей, но Рольф так и не находил себя в списках на освобождение, вывешиваемых заблаговременно в лагере. Потом выяснилось, что часть военнопленных, по мнению НКВД представлявших собой наибольшую опасность, направляли в трибунал, который, как правило, заканчивался одним приговором, названным самими энкаведешниками "нормой". Как вскоре выяснилось, эта "норма" (двадцать пять лет исправительных лагерей) распространялась на 10-15% военнопленных.
Частые вызовы Рольфа на допросы сеяли сомнения и тревогу. "Уж не подводят ли они меня к "норме"? - думал он. Однажды, это случилось под рождество, его вместе с одним из военнопленных итальянцев, который, будучи в плену, ухитрился жениться на хохлушке и даже завести с ней детей, посадили в пассажирский поезд и привезли в Киев. Концлагерь, в который их привели, находился возле небольшого сельца, носившего тоскливое название Могила. Настроение Рольфа совсем упало: "Из Полона да в Могилу - хуже предзнаменования и быть не может, - подумалось ему, - видно не выйти мне отсюда живым".
В лагере сосредоточили сотни людей с самым темным прошлым. Здесь были немцы и итальянцы, венгры и румыны, словены и хорваты, испанцы и украинцы, которых, вроде, и судить было не за что, и отпустить боязно. Всем было объявлено, что репатриация закончена, а что будет в дальнейшем с узниками этого лагеря, никто толком сказать не мог. А чтобы жизнь для них не казалась медом, всех привлекли к строительству профессионального технического училища. К счастью, это продолжалось недолго. В день восьмидесятой годовщины со дня рождения В.И.Ленина, 22 апреля 1950 года, Рольфа вместе с группой немцев посадили на поезд, взявший направление на запад. Остановка на последней советской станции Брест, на которой обычно многих военнопленных возвращали обратно, затянулась. Вновь заползла в душу тревога. Но это, видимо, от неодолимого желания поскорее добраться до родного дома секунды казались минутами, а минуты - часами. На этот раз все обошлось благополучно.
Несколько часов поезд громыхал по разореной войной польской земле. И вот, наконец, долгожданный Одер. А за ним... А за ним Рольфа ождали большие разочарования и радости, потери и достижения, громадный труд и заслуженное признаие. И кто бы мог подумать, что через пять лет, в сентябре 1955 года, бывший военнопленный Рольф-Дитрих Кайль, отправится в Москву в составе немецкой делегации, возглавляемой канцлером Аденауэром, в качестве переводчика, чтобы на государственном уровне решать вопрос о судьбе тех несчастных немцев, которые стали жертвами энкеведешных трибуналов, получив так называемую "норму". Миссия эта завершилась успешно. Переговоры главы немецкого правительства с Булганиным и Хрущевым закончились тогда установлением дипломатических отношений между СССР и ФРГ.
Пушкинский семинар в Германнсбурге подходил к концу. После демонстрации видеофильма о путешествии калининградских пушкинят в Пушкинские Горы, на могилу Пушкина, и в его имение, Михайловское, ко мне подошла участница семинара из Магдебурга, Хельга Пайчнер, с вопросом: "Неужели в России даже дети знают Пушкина? Такого не может быть! Я никогда этому не поверю". Для меня этот вопрос, по меньшей мере, показался очень странным. Я даже не представлял себе, что есть люди, которые в этом могут сомневаться. Я безуспешно пытался убедить ее, когда к нам подошел доктор Кайль, слышавший наш разговор со стороны, и тут же включился в него: "Можете верить или не верить, это дело ваше, но именно так оно и есть. Надо знать русских! Это необыкновенный, одержимый народ. Во всем мире только у этого народа есть свой Пушкин! Я раньше тоже не верил, что такое может быть. И вот, представьте себе, решил сам провести эксперимент: я шел по Москве и спрашивал всех встречных, знают ли они Пушкина. Среди них были старики и молодежь, дети и даже бомжи. Так называют в России бездомных людей. И что вы думаете? Вместо того, чтобы односложно ответить на мой вопрос "да" или "нет", они наизусть цитировали мне его стихи. Где еще, в какой стране это возможно!".
Мне вспомнился случай, происшедший в Калининграде в 1993 году. Прошло всего несколько дней, как в городе был открыт памятник А.С.Пушкитну, прекрасно выполненный мастером-пушкинистом, академиком М.К.Аникушиным. Неожиданно по телефону я получаю приглашение встретиться с корреспондентом "Немецкого радио" у памятника поэту. Первый вопрос, который задал мне корреспондент - почему именно в Калининграде поставлен памятник поэту, который никогда не был в этом городе. Я долго объяснял ему о генеологических связях Пушкина с "прусским выходцем Ратшей", о литературных "мостах" поэта с Гофманом, Кантом и другими деятелями Восточной Пруссии, как вдруг на наших глазах к памятнику подошла пожилая женщина, встала перед ним на колени и начала молиться. Мой собеседник опешил. Имея на груди готовый к работе фотоаппарат, он даже не подумал о том, что такой кадр нельзя будет повторить, что этот миг безвозвратно уйдет. Он очумело смотрел на происходящее, находясь в каком-то гипнотическом трансе. И когда до него дошло, что надо все-таки что-то предпринять, женщина уже встала и спокойно удалялась в противоположную сторону. Только тогда он произнес: "Что это было?". "Это был ответ на ваш вопрос", - заключил я.
Некоторое время спустя, на одном из приемов, мне довелось беседовать с германским послом в России, доктором Эрнстом-Йоргом фон Штудницем, замечательным человеком и большим знатоком русской литературы. Речь зашла о Пушкинском семинаре в Германнсбурге. Когда он услышал имя доктора Кайля, он произнес: "Да, это наш известный пушкинист. Гордость Германии". В его словах было глубокое уважение к этому человеку со сложной и удивительной судьбой.
А вскоре в Калининград пришло радостное известие: доктор Рольф-Дитрих Кайль был избран Почетным доктором Российской Академии Наук.