Вопрос об адресате одного из самых блистательных стихотворений Пушкина "Я вас любил: любовь еще быть может..." до сих пор остается неразрешимой загадкой для многих исследователей-пушкинистов. Одни из них приписывают его Анне Алексеевне Олениной, другие - известной польской красавице Каролине Собаньской. Правда, если мы внимательно присмотримся к доводам сторонников Анны Алексеевны, то невольно заметим отсутствие твердой уверенности их в своей правоте. Так И.С.Зильберштейн, например, полагает, что "есть основание предполагать, что оно (стихотвореие "Я вас любил..." - Ф.К.) отчасти**связано с ней (т.е. с Олениной - Ф.К.). По мнению же Н.В.Измайлова, "чувством Пушкина к А.А.Олениной вызвано <...> возможно - "Я вас любил: любовь еще быть может...", датируемое 1829 годом без достаточных оснований". Неуверенность обнаруживается и в рассуждениях В.В.Кунина, который это стихотворение "с той или иной степенью уверенности" называет в одном ряду с теми, которые связывают с именем Олениной, при этом страхуя себя в дальнейшем оговоркой, что "можно лишь согласиться с покойным пушкинистом Т.Г.Цявловской в том, что загадка стихотворения "Я вас любил..." еще не разрешена". Наверное это сомнение, по всей видимости, удержало составителя книги "Друзья Пушкина" от включения этого стихотворения в подборку к главе "Анна Алексеевна Оленина".
Версия о том, что адресатом рассматриваемого нами стихотворения является Оленина, известна давно из предисловия к парижскому изданию дневника А.А.Олениной, написанного внучкой Анны Алексеевны, О.Н.Оом. В этом дневнике впервые обнаружена информация о том, что якобы в альбоме, принадлежавшем самой Олениной, Пушкин в 1829 году самолично оставил свой автограф стихотворения "Я вас любил...". Но все дело в том, что альбом этот загадочным образом утерян, да и свидетелей существования этого альбома, в том числе и пушкинского автографа, которые могли бы подтвердить истиность заявления О.Н.Оом, не существует. И все же для некоторых пушкинистов эта инфомация стала аксиомой.
Довольно странным представляется то обстоятельство, что в проведенных исследованиях практически не акцентируется внимание исследователей на известном факте из жизни Анны Алексеевны, которая выражала своей внучке особую озабоченность по поводу стихотворения "Я вас любил...". В своем предисловии к дневнику об этом признается сама О.Н.Оом: "Завещая мне этот альбом, Анна Алексеевна выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности. В тайнике своей души сохранила она причину этого пожелания...".
О какой причине идет речь, и что есть такого интимного в этом стихотворении, в отличии от множества других, посвященных ей и давно опубликованных? Да и стихотворение "Я вас любил..." к этому времени было уже давно опубликовано. Значит дело не в публикации стихотворения, а в публикации приписки к нему. Почему же Оленина так противилась ее опубликованию?
В приписке, сделанной якобы Пушкиным в 1833 году, нет ничего необычного: ""plusqueparfait" - давно прошедшее. 1833". Очевидно, что здесь речь идет о давно прошедшей любви. Но к кому? Может быть Анна Алексеевна догадывалась о том, что эти стихи были посвящены совсем другой женщине, известной в обществе. В таком случае публикация этого стихотворения с припиской могла бы вызвать, как минимум, злые насмешки и различные кривотолки в свете, неугодные Олениной, собственная репутация для которой была превыше всего.
А может быть и не было вовсе никакой приписки, как и самого автографа Пушкина? Почему мы должны так слепо доверять сугубо заинтересованному лицу? Мало ли было примеров, когда потомки известных личностей до неузнаваемости искажали биографии своих предков.
Далее О.Н.Оом пишет: "На обратной стороне листа (того самого, на котором находится автограф пушкинского стихотворения "Я вас любил..." - Ф.К.) находится другой автограф Пушкина: "Что в имени тебе моем?..". Не кажется ли это странным? Известно, что 5 января 1830 года на просьбу Каролины Собаньской оставить в ее дневнике только свое имя, Пушкин вписывант туда именно это стихотворение, которое уже через четыре месяца (в апрле 1830 года) публикуется в "Литературной газете". Почему бы в таком случае в этом таинственном альбоме не отыскаться еще каким-нибудь автографам, например, "В тревоге пестрой и бесплодной..." или "Когда в объятия мои...".
Но предположим, что О.Н.Оом написала правду, и с этих позиций попробуем разобраться в сути вопроса: кто же, все-таки, является адресатом стихотворени "Я вас любил: любовь моя быть может...".
Прежде всего заметим, что стихотворение "Что в имени тебе моем?.." посвящено Каролине Собаньской, что подтверждено исследованиями многих пушкинистов, и на сегодняшний день этот факт не подлежит сомнению. Тогда возникает вопрос: зачем Пушкину вписывать в альбом Олениной, которой он не может простить отказа в сватовстве, сразу два стихотворения, одно из которых, мы знаем, посвящено другой? Ведь достаточно хорошо известно, что после размолвки с Олениными встречи Пушкина с Анной Алесеевной носили довольно редкий и, ни к чему не обязывающий, случайный характер.
Известны случаи, когда поэт вписывал одно и то же свое стихотворение в альбомы разных женщин. Например, стихотворение "Если жизнь тебя обманет..." вписано в альбом Евпраксии Николаевны Вульф, а несколько позже - в альбом Елизаветы Александровны Ладыженской. Но почему-то у исследователей не возникает желания оспаривать посвещение его первому адресату. Подобна история и с автографом "Из наслаждений жизни...", который вписан Пушкиным в альбомы Мирии Шимановской и Прасковьи Бартеневой. Однако вполне мог иметь место и такой случай, подобный тому, который произошел с Софьей Дмитриевной Пономаревой - хозяйкой литературного салона. Посланное Пушкиным "для исправления текста" в издательство журнала "Благонамеренный" стихотворение "Черная шаль", было подарено издателем, А.Е.Измайловым, Софье Дмитриевне, которая и вклеила его в свой альбом. Это ввело в заблуждение многих исследователей-пушкинистов, предположивших, что С.Д.Пономарева была лично знакома с поэтом, хотя это было совсем не так.
Оба стихотворения, "Я вас любил..." и "Что в имени тебе моем?..", по утверждению внучки Олениной вписаны в альбом в 1829 году, что отнюдь не свидетельствует о том, что в этом году они были и написаны, хотя, впрочем, не исключена и такая возможность. Можно было бы легко поверить О.Н.Оом, если бы дата написания указанных ею автографов была обозначена ранее 5 сентября 1828 года, т.е. до момента размолвки Пушкина с семейством Олениных.
Чтобы глубже понять отношения между Олениной и Пушкиным, обратимся к событиям, последовавшим после 5 сентября 1828 года.
Как известно, после объяснения с Елизаветой Марковной Олениной, в день ее именин, 5 сетября 1828 года, Пушкин окончательно разрывает отношения со всем семейством Олениных. Этот разрыв был предопределен с обеих сторон. С установлением над Пушкиным негласного надзора, к чему был не в последнюю очередь причастен сам Алексей Николаевич Оленин, все члены семейства только и искали повода, как бы избавиться от настойчивого претендента на руку Анны Алексеевны. Отношение их к поэту изменилось не в лучшую сторону.
Что касается самой Анны Алексеевны, то она вообще не питала к Пушкину страстных чувств и в своих расчетах на будущее больше полагалась на людей знатных и обеспеченных, вроде барона А.К.Мейендорфа, дипломата Н.Д.Киселева, музыкального деятеля и мецената М.Ю.Виельгорского и других. Истинное отношение Анны Алексеевны к поэту мы находим в ее дневнике, не предназначенном для постороннего чтения: " Бог, даровав ему (Пушкину - К.Ф.) гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отмечал своей любовью, странность нрава природного и принужденного, и неограниченное самолюбие - вот все достинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия...". И так далее, все в таком же роде. Во всем дневнике нет ни слова о любви, ни признаков выражения каких-либо нежных чувств. Последняя запись относится к тому самому дню, когда поэт получил грубый отказ от ее матери, Елизаветы Марковны. Будучи осведомленной об этом абшиде во всех подробностях, она равнодушно записывает в дневнике: "Прощаясь, Пушкин мне сказал, что он должен уехать в свое имение, - если, впрочем, у него хватит духу, - прибавил он с чувством". И все... Никаких комментариев. Ни одного слова о Пушкине в последующих страницах до самого конца дневника. Читая этот дневник, приходишь к выводу, что это действительно самое "злостное откровение" в адрес Пушкина, которое не могла написать любящая женщина.
В конце жизни она все-таки призналась, почему не решилась выйти за Пушкина. На вопрос по этому поводу, заданный ее любопытным племянником, она ответила без всякого сожаления: "Он был вертопрах, не имел никакого положения в обществе и, наконец, не был богат". Вот что было для нее важнее.
С другой стороны, отношение Пушкина к Анне Алексеевне, да и ко всему семейству Олениных, со временем менялось не в лучшую сторону, особенно, начиная со второй половины 1828 года. Его чуткая натура, конечно же, не могла не почувствовать определенную настороженность и прохладность со стороны родителей Анны, появления фальшивых нот в рассыпаемых ими любезностях. Искренне восхищаясь умом, образованностью, музыкальными способностями и, наконец, "маленькой ножкой" и прелестными глазами Аннетты, Пушкин со временем все больше и больше стал обнаруживать в себе некоторую неприязнь к ее докучному жеманству, злому язычку, постоянным капризам, неуемной вертлявости, беспрестанному визгу и писку, особенно тогда, когда она находилась в обществе молодых людей. Он не находил в ней нежной и молчаливой любви, которую чувствовал в доме Ушаковых; внешнего лоска и вызывающей смелости, которые нравились ему в Аграфене Закревской; демонизма и утонченного блеска Каролины Собаньской, которые обвораживали его и одновременно бесили.
Может быть все это наложило свой отпечаток на то, что разрыв с Анной Алексеевной не оставил в его душе длительных страданий отверженного любимой, не вверг его в печаль о несостоявшемся счастье, как это имело место, например, с Амалией Ризнич, а вызвал горькую досаду и чувство оскорбленного достоинства, которое требовало возмездия.
В декабре 1828 года в ушаковском альбоме Пушкин делает несколько зарисовок. Среди них одна привлекает особое внимание: юноша, в котором без труда узнается Пушкин, склоняется к руке юной девы, а под рисунком надпись: "Проч! Проч отойди! - какой беспокойный! - Проч! Проч! Отвяжись, - руки недостойный" (XVIII, 132). К этому времени прошло уже более двух месяцев после разрыва с Анной Алексеевной, а поэт все никак не может успокоиться после того рокового дня. Можно по разному комментировть этот рисунок. Некоторые его поняли как свидтельство незатухающей любви поэта к Олениной. Трудно с этим согласиться хотя бы потому, что о своих душевных страданиях, связанных с одной женщиной, не принято писать в дневнике другой, страдающей от безответной любви. Да, Пушкин оставил в дневниках сестер Ушаковых немало свидетельств о своих любовных похождениях, но все они носили шуточных характер, часто иронический и даже саркастический. В этой фразе, под рисунком, видна скорее ирония над самим собой, вызванная ущемленным самолюбием, еще не прошедшей обидой. Наверняка, показывая свой рисунок сестрам Ушакововым, Пушкин съязвил что-то совсем нелестное в адрес своей бывшей пассии.
А уже перед самым рождеством того же 1828 года Пушкин заметил на балу у танцмейстера Йогеля прелестную Наталью Гончарову и с этих пор позабыл обо всем на свете. Несколько позже он рассказал об этом в письме своей будущей теще, Наталье Ивановне: "Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в Армию..." (XVI. 75). Где уж тут до Олениной!
Кавказ надолго отвлек поэта от московских неприятностей. Обворожительный образ Натали не покидал его ни на минуту. Выехав на Кавказ 1 мая 1829 года, он уже 15 мая пишет короткое стихотворение, в скупых строках которого выплеснулась наружу вся его тоска и жгучая любовь, увы не к Олениной, а к юной Натали:
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может.
(III, 105)
Только в сентябре он покидает армию, и сразу же - в Москву: как там Таша, что с ней? Нет, влюбленность к Натали не прошла. Разлука, быть может, только усилила ее.
А в декабре 1829 года, работая над VIII-й главой своего романа в стихах "Евгений Онегин" , Пушкин долго и напряженно трудится над созданием шаржированных образов представителей высшего света. Вот:
К.М. француз, женатый
На кукле чахлой и горбатой
И семи тысячах душах...
...сенатор сонный
Проведший с картами свой век
(VI, 630).
Поэт жаждет в этой компании увидеть семейство Олениных. Невольно вспоминается унижение, испытанное после разрыва с Анной Алексеевной. Выработанная с годами привычка не забывать обид, не дает покоя. В сознании всплывают ее противные черты, которым раньше не придавалось серьезного значения, хотя они и фиксировались в далеких кладовых памяти поэта. Первое, что приходит в голову - изменить фамилию Олениной на Лосину. Вроде бы лось и похож на оленя, да благородством не вышел. А дальше появляются сатирические строки:
[Тут Лиза Лосина вошла]
Так неопрятна, [писклива]
Что поневоле каждый гость
Предполагал <в ней ум и злость>
Пушкину кажется, что этого недостаточно. Надо бы показать, как она жеманна, как бестолкова и что все это - от ее прекрасных родителей. Появляются новый вариант:
Уж так [жеманна] так мала!...
Так бестолкова, так писклива,
[Что вся была в отца и мать]
И как тут не вспомнить об ее отце. Появляется целая серия вариантов:
Тут был отец ее пролаз
Нулек на ножках...
Последняя строка навеяна монограммой Алексея Николаевича, но и она не совсем удовлетворила поэта. На его взгляд, более подойдет:
О двух ногах нулек горбатый...
(VI, 512-515)
Прошел год. Любовь к Наталье Николаевне заслонила собою все неприятности неудачного сватовства, притупились чувства неприязни и досады. Готовя восьмую главу "Евгения Онегина" к изданию, Пушкин переосмысливает строфы, посвященные высшему свету, заменяя едкую сатиру рядами отточий. Он оставляет в окончательной, беловой, редакции только строки, касающиеся главы семейства:
Тут был Проласов, заслуживший
Известность низостью души,
Во всех альбомах притупивший
St.-Priest, твои карандаши...
(VI, 177)
Обида, все-таки, не забыта.
Итак: начало 1829 года знаменуется влюбленностью поэта в Наталью Николаевну Гончарову, затем следует сватовство и поездка на Кавказ, где мысли о юной Натали не покидают поэта, и, наконец, эти строки в черновиках восьмой главы "Евгения Онегина". В этом калейдоскопе событий у Пушкина просто не находится места мотивам для написания любовных откровений, посвященных давно прошедшему.
Внимательно, в который уже раз, перечитывая стихотворений "Я вас любил...", я вруг остановился на слове "робость", которое, на мой взгляд, никак не вяжется с образом Анны Алексеевны Олениной:
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим...
Здесь поэт выражает чувство робости, которое адекватно ревности. Причем, робость он ставит на первое место. Если чувство ревности Пушкин проявлял ко многим женщинам, полонившим его сердце, то чувство робости... И уж никак неназовешь безмолвной и безнадежной любовь поэта к Олениной. Он был так уверен в своей победе над Аннетт, что осмеливался даже называть ее Аннетте Пушкиной. Его шансы в удачном сватовстве открыто обсуждались в кругу его друзей. Но вернемся все же к робости.
В памяти чередой проходят известные имена, с которыми встречался и в которых влюблялся поэт после возвращения из ссылки: Екатерина Ушакова, Софья Пушкина, Аннетта Оленина, Аграфена Закревская, Каролина Собаньская, Наталья Гончарова... Делаю усилия над собой, чтобы представить Пушкина робеющим перед Ушаковой, Пушкиной, Олениной, Закревской. Не получается. Пожалуй только перед Каролиной Собаньской да Натали Гончаровой он по-настоящему робел, теряя дар речи, остроумия и находчивости. И это нельзя было скрыть от друзей и знакомых. Этого не смог он скрыть даже в своих стихах.
Тогда может быть стихотворение "Я вас любил..." посвящено Натали? Но в стихотворении речь идет о любви давно прошедшей. А Натали, как мы уже заметили, Пушкин повстречал только в декабре 1828 года. Да и в Аннетту-то он влюбился только в начале зимы 1827 года. Время, когда поэт встречался с ней после окончания лицея - не в счет: Аннетте тогда было всего девять лет. Ни о какой влюбленности в то время не могло быть и речи.
Значит, остается Каролина Собаньская. Эта она была в давно прошедшем. Да, именно она тогда, в 1828 и 1829 годах появилась в петербургском свете, напомнив Пушкину начало 1820 года: первую встречу в Киеве, затем продолжение их в знойной Одессе. Именно она всколыхнула в нем забытые было чувства безумной и безответной любви. Импульсом для написания стихотворения "Я вас любил..." могли быть встречи Пушкина с Собаньской, состоявшиеся в апреле-октябре 1828 года в Петербурге, о чем свидетельствует в своем "Калейдоскопе воспоминаний" польский издатель и публицист Осип Пржецлавский.
Обращаюсь к Словарю языка Пушкина. Меня интересует, насколько часто и в каких случаях поэт использовал слово "робость" и его производные в своих художественных произведеиях, публицистике и письмах. Оказывается, оно было не столь редким в творчестве Пушкина. Из 105 случаев его использования на прозаические произведенияя приходилось - 26; на поэмы - 23; а на письма - всего 6 раз; остальные 55 раз выпали на лирику. Но меня интересует использование слова робость лишь по отношению к реально существовавшим адресатам женского пола. А таких случаев оказалось совсем немного: только в восьми стихотворениях и одном письме (к Каролине Собаньской):
К Наталье (1813) Робко, сладостно дыханье,
Белой груди колебанье...
(I, 5)
Леда (1814) Леда робостью трепещет,
Тихо дышит снежна грудь...
(I, 87)
К*** (Счастлив, кто Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,
близ тебя...) Без томной робости твой ловит светлый взор...
--
(II, 66)
К*** (Зачем безвре- Зловещей думою питать,
Менную скуку...) И неизбежную разлуку
(1820) В унынье робком ожидать?..
(II, 144)
Дориде (1820) Все непритворно в ней: желаний томный жар,
Стыдливость робкая, харит бесценный дар...
(II, 137)
Ответ А.И.Готовцевой И недоверчиво и жадно
--
Смотрю я на свои цветы.
Кто, строгий стоик, примет хладно
Привет харит и красоты?
Горжуся им, но и робею...
(III, 136)
Я вас любил...(1829?) Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим...
(III, 183)
Прощанье (1830) В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать...
(III, 233)
Нетрудно заметить, что в первых пяти стихотворениях слово робость никак не относится к автору, тем более - к его чувствам по отношению к адресату.
Не представляет интереса для нас и стихотворение "Ответ А.И.Готовцевой", поскольку оно написно в ответ на упреки адресата, в любви к которой никак нельзя заподозрить поэта тем более, что он, кажется, совсем не был с ней лично знаком. В письме к Дельвигу от 26 ноября 1828 года он сам называет строки этого стихотворения "холодными и гладенькими" (XIV, 35).
Стихотворение "Прощание" обращено к женщине, которая "для своего поэта могильным сумраком одета". Видимо, оно написано под впечатлением полученного поэтом известия о смерти женщины, когда-то им горячо любимой. Вспоминая о ней "с негой робкой и унылой", Пушкин подчеркивает не свою робость перед ней, которая могла бы иметь место в далеком прошлом, а скорее характеризует этим словом негу, которая несколько увяла со временем. Выражение "Робкая нега" можно понять как нега слабая, остывшая, угасшая и т.д.
Таким образом, из всех вариантов использования поэтом слова робость и его производных в рассматриваемых нами случаях только в одном из них - в стихотворении "Я вас любил..." - поэт выражает свою в прошлом безмолвную и безнадежную любовь к женщине, к которой он испытывал чувства робости и ревности: "То робостью, то ревностью томим...". Именно робость поэта перед ней - очевидно, так надо понимать - стала причиной его безмолвной и безнадежной любви.
Теперь обратимся к переписке поэта. Из шести случаев использования поэтом слова робость пять относится к лицам мужского пола (см. письма: к Гнедичу от 22.06.1822 г.; к Бестужеву от 30.11.1825 г.; к Дельвигу от 26.11.1828 г.; к Гнедичу от 6.01.1830 г.; к Вяземскому от 2.02.1831 г.) и только в одном случае к женщине - Каролине Собаньской (письмо от 2.02.1830г.).
Письмо Пушкина к Каролине Собаньской и стихотворение "Я вас любил..." идентичны по содержанию и относятся к одному и тому же периоду жизни Пушкина. Чтобы в этом убедиться, приведем их полностью.
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
(III, 183)
Теперь сопоставим это стихотворение с письмом к Каролине Собаньской от 2 февраля 1830 года в переводе с французского, приведенным в виде реконструкции, где в скобках - замаранный автором текст:
"Вы смеётесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания [надежда на свидание с вами сегодня разбудила меня] итак я увижу вас только завтра - пусть так. Между тем я могу думать только о вас. [Между тем мне необходимо поговорить с вами].
Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье [наслаждение], я предпочитаю не говорить а писать вам. [Ваше присутствие печалит меня... Мои речи стеснены]. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки.
Вы - демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании.
В последний раз вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить - [было ли это] в течение 7 лет. Зачем? Хотели ли вы отомстить <...>] <...> Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною - не говорите же мне больше о нем, ради Христа <...> - В угрызениях совести, если бы я мог испытать их - в угрызениях совести <...> было бы какое-то наслаждение - а подобного рода сожаление вызывает в душе лишь яростные и богохульные мысли.
Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим имнем, напоминающим мне [ваше очарование <?>] [и идеальное очарование и призрак прошлого] [и ваши прелести <?>] [и одну из идеальных женщин] и [мои] жгучие чтения моих юных <?> лет, и нежный призрак прельщавший меня тогда и ваше собственное существоваие [столь потрясенное страстями, столь далекое от вашего предназначения <?>] такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть.
Дорогая Элленора, [было время, когда ваш голос, ваш взгляд опъяняли меня] вы знаете, <...> я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал всё, что есть самого судоржного и мучительного в любовном опьянении, так же как и всё, что в нем есть самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталось лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя и немного робости, которую я не могу побороть [которую я не могу не испытать в присутствии существа [столь] выдающегося и злотворного] <...> Я прекрасно знаю, что вы подумаете, [Посмотрите, скажете вы, как он из кожи лезет вон, чтобы заставить меня поверить, что он не то чем кажется] Если когда-нибудь это прочтете как он неловок - он стыдится прошлого - вот и все. Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним - (он полон сомнения, как его повелитель Сатана). Не правда ли?
Однако, взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас - уж не помню о чем - ах, да - о дружбе - [то-есть о близости - о доверии] Эта просьба очень <...> банальна, очень - как если бы нищий попросил хлеба - но дело в том, что мне необходима ваша близость <...>.
А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же как и в день переправы, или же на крестинах, когда ваши [влажные] пальцы коснулись моего лба - Это прикосновение чувствуется мною до сих пор - прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика - но вы увянете; Эта красота когда-нибудь <?> [опадет и станет] покатится вниз как лавина. - Вша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей - а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее <?> боязливая рабыня, не встретит ее в <?> беспредельной вечности. <...> Но что такое душа [без вашего взгляда] У нее нет ни взора, ни мелодии - мелодия быть может - " (XIV, 401, 447).
Даже при беглом сопоставлении стихотворения с письмом становится очевидным их одинаковая тональность, практически одна и та же фабула, как будто поэта при написаии послания Собаньской преследовали строки написанного ранее стихотворения "Я вас любил...".
Однако, попробуем, все-таки, подробнее рассмотреть примеры идентичности, связывающие стихотворение с письмом. Для этого сопоставим строки стихотворения с теми фрагментами письма, которые в какой-то мере им соответствуют. Рассмотрим первое четверостишье:
Я вас любил: любовь еще быть может
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Содержание этого четверостишья можно разложить следующим образом:
--
Любовь поэта к адресату была давно;
--
В какой-то степени эта любовь еще сохранилась ("угасла не совсем"), но стала уже далеко не такой, как была ранее;
--
Поэт успокаивает адресата в том, что не намерен ей досаждать своей любовью.
В письме этим трем пунктам соответствуют следующие фрагменты:
--
"...позвольте назвать вас именем, напоминающим мне [ваше очарование] <...> [и призрак прошлого] <...> прельщавший меня тогда <...> [было время, когда ваш голос, ваш взгляд опьяняли меня] <...>";
--
"От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя <...>";
--
"... я хотел <...> просить вас <...> - о дружбе - [то-есть о близости - о доверии] Эта просьба <...> - как если бы нищий попросил хлеба <...>".
Получив письмо-записку от Каролины Собаньской, Пушкин не скрывает, что предлагаемое ею свидание разбудило в нем заснувшие было чувства, что он с этого момента только и думает о ней, сознавая, однако, что былая любовь "угасла", но "не совсем", хотя от нее и осталась "лишь слабость выздоравливающего" т.е. "одна привязанность", но "очень нежная" и "очень искренняя". И вместе с тем он предупреждает адресата о том, что вовсе не настаивает на продолжении прежних отношений и может расчитывать лишь на дружбу и доверие, которые он сознательно ставит в зависимость от снисхождения адресата ("как если бы нищий попросил хлеба"), вовсе не настаивая на них ("я не хочу печалить вас ничем").
Таким же образом рассмотрим второе четверостишье:
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Здесь выделим следующий пункты:
--
поэт, постоянно томимый ревностью, любил адресата "искренно" и "нежно";
--
поэт робел перед адресатом так, что боялся высказать ей свои искренние чувства ("любил безмолвно");
--
поэт не надеялся на взаимность адресата ("любил ...безнадежно").
Обратимся вновь к письму:
--
"... видеть и слышать вас составляет для меня счастье [наслаждение]"; <...> "[было время, когда ваш голос, ваш взгляд опъяняли меня] вы знаете, <...> я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судоржного и мучительного в любовном опьянении, так же как и всё, что в нем есть самого ошеломляющего".
--
"... я предпочитаю не говорить а писать вам. [Ваше присутствие печалит меня... Мои речи стеснены]. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают меня и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки".
"От всего этого у меня осталась <...> немного робости, которую яне могу побороть [которую я не могу не испытать в присутствиисущества [столь] выдающегося и злотворного]".
"Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей - а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее <?> боязливая рабыня, не встретит ее в <?> беспредельной вечности"
--
"В последний раз вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить - [было ли это] в течение 7 лет. Зачем? Хотели ли вы отомстить <...>] <...> Счастье так мало созданодля меня, что я не признал его, когда оно было передо мною - не говорите же мне больше о нем, ради Христа <...> - В угрызениях совести, если бы я мог испытать их - в угрызениях совести <...> было бы какое-то наслаждение - а подобного рода сожаление вызывает в душе лишь яростные и богохульные мысли".
Удаляясь мысленно в прошлое, поэт вспоминает о своем любовном опъянении, в котором он познал все самое судоржное (любовный трепет) и мучительное (надо полагать, ревность). Читая это письмо, трудно согласиться с неискренностью высказываемых поэтом чувств. Ему не было нужды рисоваться перед красавицей, не надо было завоевывать ее сердца: его мысли в то время были заняты другой, юной Натали. Вероятно при встрече в 1830 году Пушкин впервые услышал из ее уст "признание" в прошедшей любви тогда, в Одессе, когда он, счастливый от предоставленной ему возможности встречаться с ней, упоенно читал ей "Адольфа" Бенжамина Констана. Он трогательно вспоминает тот день крестин новорожденного потомка Воронцовых, когда она, обмакнув свои пальцы в купель, перекрестила его, коснувшись его лба рукой: "Это прикосновение чувствуется мною до сих пор - прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика". Видимо, она упрекнула его за то, что он был так слеп и несмел ("...вы говорили о прошлом так жестоко"). Но он не поверил ей тогда, как не верил ей все семь предшествующих лет, как не верил и теперь, когда писал это письмо. Упреки Собаньской вызвали в его душе "лишь яростные и богохульные мысли". Скорее всего это письмо поэт не решился отправить адресату по той простой причине, что оно вылилось в слишком откровенную исповедь.
Нет нужды доказывать то, что это письмо по силе и совершенству воспроизведения "нежных" и "опьяняющих" чувств любви к женщине в прошлом, тонкости и, вместе с тем, искренности передачи сохранившихся чувств в настоящем является одним из шедевров, наряду со стихотворением "Я вас любил...".
Если в стихотворении "Я вас любил..." Пушкин сознается в своей робости перед адресатом и ставит ее на первое место, перед ревностью, то в письме мы встречаем не только сам факт робости в прошлом, но и классическое описание ее в настоящем. Он выражает свои чувства на бумаге, боясь объясниться с ней лично, ибо знает, что в ее присутствии его речи будут "стеснены", что ее "ирония и лукавство" вновь повергнут его в отчаяние и вызовут только раздражение, и все его заранее заготовленные слова вновь "превратятся в пустые шутки". Даже, спустя многие годы, робость поэта перед этой женщиной настолько велика, что он предполагает, что не сможет освободиться от нее даже в загробном мире: "Ваша душа некоторе время еще продержится среди стольких опавших прелестей - а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, её <?> боязливая рабыня, не встретит её в <?> беспредельной вечности".
Встретив Собаньскую в 1821 году, Пушкин уже тогда понял, что полностью безоружен против ее демонических чар, которые с первых минут знакомства околодовали его, превратив в безмолвного обожателя. Все его попытки объясниться серьезно встречали насмешки и безжалостную иронию, доводя поэта до бешенства. Недаром в письме появляется такая фраза: "Вы демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании".
Как обожатель всего прекрасного, Пушкин не мог не воспользоваться предоставившейся ему возможностью еще раз встретиться с той, которая когда-то обожгла его сердце. Но он не верил ни одному ее слову ни тогда, ни, особенно, теперь. Его сердце и мысли были заняты другой. И все же он не желал порывать с ней навсегда. Не потому, что связывал с ее именем свои какие-то надежды или расчеты. Скорее потому, что не мог лишить себя возможности встречаться с ней хоть изредка, получая от этого большое эстетическое наслаждение. Он сам признается ей, что "видеть и слышать вас составляет для меня счастье [наслаждение]". Он прекрасно сознает, что ни о какой взаимности, тем более, о каких-то интимных связях, в их отношениях не может быть и речи. Именно поэтому он просит ее "о дружбе - [то есть о близости - о доверии]". Сама Каролина, думаю, никогда не питала глубоких чувств к поэту. Он ей нужен был только как знаменитость, как один из самых популярных поэтов России, который мог увековечить ее в своих стихах. Давно была известна ее страсть к коллекционированию автографов великих людей. И она все-таки добилась своего. Стихотворение "Я вас любил...", как это становится очевидным из предыдущих рассуждений, могло быть посвящено Пушкиным только Карлине Собаньской.
Такого же мнения была и известный исследователь-пушкинист Т.Г.Цявловская, которая выдвинула эту версию одна из первых, хотя и несколько сомневалась в этом. Она обратила внимание на идентичность стихотворной строки "Я вас люблю так искренно, так нежно..." со словами из вышеприведенного письма Пушкина от 2 февраля 1830 года, где он пишет о своей привязанности "очень нежной, очень искренней".
Однако, следует коснуться еще одной стороны проблемы, не в полной мере исследованной пушкинистами, которая, несомненно, повлияла на выводы при определении адресата стихотворения "Я вас любил...", породила сомнения у известных исследователей творчества Пушкина, в том числе и у Т.Г.Цявловской, С.С.Ланды и др. Речь идет о некоторой фетишизации образа Пушкина в эпоху социализма и ошибочном толкованием роли Каролины Собаньской в ее политической игре с российским жандармским управлением.
Выработанный идеологами правящей партии образ Пушкина-революционера, борца за свободу, противника самодержавия, вдохновителя декабристов никак не вязался с такими, например, фактами биографии поэта, как посещение публичных домов, частыми встречами с так называемыми девицами полусвета, венерическими болезнями и т.д. Об этом не было принято говорить и уж подавно писать. Литераура об амурных делах поэта также была запрещена. Примером тому - в общем-то совершенно невинная книга П.Губера "Дон-Жуанский список А.С.Пушкина", изданная по недосмотру в 1923 году, но вскоре снятая с полок библиотек. Ее повторное репринтное издание появилось на свет лишь через 68 лет (в 1991 году), после распада социалистического режима.
Вполне естественно, что вылепленный синтетический образ поэта никак не мог быть связанным, тем более любовными узами, с провокатором, тайным агентом III-го отделения канцелярии Его Императорского Величества, любовницей генерала Витта. А раз так, то и стихотворение "Я вас любил..." можно отнести к кому угодно, но только не к Собаньской.
Репутация Собаньской-шпионки пошла, по всей вероятности, благодаря Запискам Ф.Ф.Вигеля, чиновника канцелярии Новороссийского генерал-губернатора, хорошего знакомого Пушкина еще по "Арзамасу". В своих воспоминаниях Вигель, сам волочившийся какое-то время за Собаньской, писал: " Из благодарности питал я даже к ней нечто похожее на уважение; но когда несколько лет спустя узнал я , что Витт употреблял ее и сериозным образом, что она служила секретарем сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышей и поступила она в число жандармских агентов, то почувствовал необоримое от нее отвращение. О недоказанных преступлениях, в которых ее подозревали, не буду и говорить. Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами!".
Можно ли полностью доверять Запискам Вигеля, который, по отзывам современников, грешил не только склонностью к искажениям фактов, но был неоднократно уличен в фальсификации их? Само собой разумеется, что в условиях жесткой идеологичекой политики "откровения" Вигеля представляли собой чрезвычайно удобный аргумент в установленных правилах игры.
Вторым аргументом послужило письмо самой Собаньской к шефу III-го отделения, графу А.Х.Бенкендорфу, написанное после высылки ее из Варшавы за антиправительственную деятельность. Стараясь спасти свою репутацию, она продемонстрировала все свои способности, не гнушаясь неприкрытой лести, неуемной фантазии и просто лжи. Для того, чтобы удостовериться в этом, приведем один из "достойных" фрагментов этого письма: "Никогда женщине не приходилось проявить больше преданности, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные мною часто с риском погубить себя, ибо вы не можете не знать, генерал, что письмо, которое я писала вам из Одессы, было перехвачено повстанцами Подолии и вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, ненависть и месть против меня. Взгляды, всегда исповедывавшиеся моей семьей, опасность, которой подвергалась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, все, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась".
Это письмо - последняя отчаянная попытка умной и лукавой демоницы повлиять на решение государя об оставлении ее на прежней службе. Даже невооруженным глазом видно, как хитро она блефует, акцентируя внимание генерала то на якобы перехваченном повстанцами письме, о содержании которого никто не знал (да и было ли это письмо вообще?), то на псевдопреданности царю своих братьев, которые, как известно, принимали посильное участие в подготовке Польского восстания, то на "несчастии принадлежать" к стране (Польше), без которой она не мыслила своего существования.
Николай I не без основания опасался ее тайной деятельности, направленной в поддержку поляков, особенно в период назначения генерала Витта, военным губернатором Варшавы. Он даже колебался, назначать ли его на столь высокий пост. Мало ли может натворить эта, по его словам, "самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в сети".
Еще до появления этого письма он получил донесение от своего тайного агента из Дрездена, в котором сообщалось об активной "работе" Собаньской среди польских повстанцев. В письме к главнокомандующему русскими войсками в Польше, генерал-фельдмаршалу И.Ф.Паскевичу, он гневно выговаривал: "Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна г. Витту как любовница, как России, быв ей подданная? Весьма хорошо было бы открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию".
Надо было видеть, с каким артистизмом, с какой великолепной тонкостью и изощренным умом эта женщина могла влиять на сильных мира сего только ради того, чтобы видеть свою "ойчизну" свободной. "Собаньская никогда не изменяла своему патриотическому долгу, ради которого ей приходилось подчас лицемерить и лгать. - пишет исследователь жизни и деятельности Собаньской М.Яшин, - Не изменяла она и своему чувству к Витту, надеясь побудить его принять участие в освобождении Польши". Витт вынужден был расстаться с Собаньской лишь тогда, когда почувствовал опасность попасть в немилость к Николаю I. Вполне вероятно, что этому способствовала и сама Собаньская, убедившись в полной безнадежности обратить его "для благой цели освобождения отчизны".
Зададимся вопросом: знал ли Пушкин о политической деятельности Собаньской? Чтобы в какой-то мере ответить на этот вопрос, обратимся вновь к письму поэта от 2 феврвля 1830 года. Там есть такие строки: "Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающем мне <...> ваше собственное существование [столь потрясенное страстями, столь далекое от вашего предназначения <?>] такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть".Что же могло быть таким жестоким и бурным, столь далеким отпредназначеия (заметим, что эти строки были вымараны поэтом) женщины блистать в светском обществе, покорять сердца мужчин, быть заботливой женой и матерью своих детей? Следовательно, Пушкину были известны какие-то иные факты из тайной жизни Собаньской. Конечно, общаясь с Вигелем, он мог слышать от него всякие мерзости об этой женщине. Скорее всего так и было. Пушкин мог бы простить женщине многие ее недостатки, но простить тайные связи с жандармерией, филерство, провокации - вряд ли. Следовательно, поэт не верил рассказам Вигеля, потому что наверняка обладал и другой информацией, связанной с патриотической деятельностью Собаньской, которая достаточно глубоко исследована Михаилом Яшиным. Пушкин не мог не приветствовать патриотические чувства Каролины, ее способность жертвовать собой ради общего дела, хотя сам, как державник, имел свою точку зрения на самостийность Польши, о чем он позже скажет в своих стихотворениях "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина".
Откуда же поэт мог почерпнуть сведения о патриотической деятельности Собаньской? Сама Каролина вряд ли могла посвятить поэта в свою тайную деятельность. Не исключно, что в разговорах с ним она могла неосторожно выражать свои симпатии или антипатии к различным политическим событиям и связанным с ними лицам, анализируя которые проницательный ум поэта мог делать определенные выводы.
Несомненно, что большую часть информации Пушкин мог черпать из постоянного окружения Собаньской, в котором поэт был своим человеком. Какой-то свет на ее тайную деятельность могли пролить в общении с Пушкиным ее брат Адам Ржевуский, с которым поэт встречался в Одессе, и ее кузен, Константин Рдултовский, не раз встречавшийся с поэтом в Москве и Петербурге в конце 1820-х годов.
Встречи поэта с Густавом Олизаром, связанным не только с польскими политическими кругами, но и с русскими тайными обществами; постоянное общение с Адамом Мицкевичем и его другом Франтишеком Малевским, сосланными за свою политическую деятельность в Россию, не могли пройти бесследно, не пролив определенного света на тайную деятельность их общей знакомой. Кстати, сам Мицкевич какое-то время находился в близкой интимной связи с Собаньской и позже воспел ее в своих сонетах. Если, находясь вместе с Собаньской в Одессе, он мог и не знать ничего о ее патриотической деятельности, то в последующие годы, когда он неоднократно встречался с ней, он наверняка уже был обо всем осведомлен. И то, что он не изменил к ней своего доброго отношения, еще раз подчеркивает правоту наших предположений.
"Acta Polono-Ruthenica", 1999
Зильберштейн И.С. Парижские находки. Эпоха Пушкина. М., 1993. С. 57.
Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1976. С. 62
Друзья Пушкина: В 2 т. /Сост., биогр. очерки и примеч. В.В.Кунина. М., 1984. Т. 2. С. 397.
Дневник "Annette". Анна Алексеевна Оленина. М., 1994. С. 52.
Там же. С. 52
Дневник "Annette". Указ.соч. С. 52.
Чижова И.Б. "Души волшебное светило...". Л., 1988. С. 98.
Дневник "Annette". Указ. соч. С. 72-75.
Там же. С. 103.
Друзья Пушкина. Указ. соч. С. 395.
См.: Ципрунус. Калейдоскоп воспоминаний. М., 1874. Вып. 1. С. 31-34.
Словарь языка Пушкина: В 4-х т. М., 1959. Т. 3. С. 1024, 1025.
Филипп Филиппович Вигель.Записки. М., 2000. С. 538.
Рукою Пушкина. М.-Л., "Academia". 1935. С. 193 - 194.
Филипп Филиппович Вигель. Указ. соч. С. 539.
Русский архив. 1897. Кн. 1. С. 8.
Яшин М. "Итак я жил тогда в Одессе..."//Утаенная любовь Пушкина. СПб., 1997. С. 466.