Кичатов Феликс Зиновьевич : другие произведения.

Глава 2 - Философ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

"Поклонник Канта и поэт..."

  
  

Быть личностью - значит быть свободным,

Реализовать свое самосознание в поведении.

Ибо природа человека - его собода.

И.Кант

Мысль! великое слово! Что же и составляет величие

человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как

должен быть свободен человек: в пределах закона, при

полном соблюдении условий, налагаемых обществом.

А.Пушкин

  
  
  
   Июнь девяносто второго... Ощутив, наконец, на себе ту свободу, которую принесло падение "железного занавеса", калининградцы ликовали, открывая в своем городе ранее совершенно немыслимый памятник великому кенигсбержцу, Иммануилу Канту. Никогда еще Калиниград не видал столько гостей из когда-то враждебной страны. Сотни немецких туристов, смешавшись с местным населением в едином порыве, тесно обступили крохотный пятачок на углу бывшей Парадеплац, посреди которого, покрытый белоснежной пеленой, возвышался хааковский Кант - точная копия творения Кристиана Даниэля Рауха.
   Еще задого до этого события писатель Юрий Иванов стал в одиночку "буравить" этот подзаржавевший "занавес", настойчиво преодолевая партийные запреты и бешеный вопль доморощеных русопёров. Счастливый случай свел его с графиней Марион Дёнхов, бывшей жительницей Восточной Пруссии. Бытует предположение о том, что перед самым штурмом Кенисберга графиня, пытаясь сохранить рауховского Канта, закопала статую в саду своего имения Фридрихштайн (ныне - Каменка, Гурьевского района Калининградской области). Об этом она в конце восьмидесятых написала калининградским кантоведам. Тут же была создана поисковая группа, которая произвела тщательную проверку территории имения графини, но так ничего и не нашла.
   После долгих споров и дискуссий решено было поставить новый памятник на прежнем месте, но тут вдруг, благодаря вездесущей деятельности графини, в Германии отыскалась миниатюрная рабочая модель рауховского памятника. С этого времени основная тяжесть теперь уже по воссозданию памятника легла на хрупкие плечи восьмидесятилетней Марион Дёнхов: надо было найти хорошего скульптора, закупить необходимый материал, организовать сбор пожертвоваий и, наконец, продумать способы транспортировки готовой статуи и установки ее в Калининграде. В этой благородной миссии графиня не осталась одинокой. За воссоздание точной копии рауховского памятника Иммануилу Канту взялся известный в Германии скульптор Харальд Хааке. Нашлось много сподвижников как на той, так и на этой стороне. Большую помощь в транспортировке готовой скульптуры из Германии в Калининград оказал немецкий писатель, почетный член Калининградского областного общества почитателей А.С.Пушкина господин Николаус Элерт. В короткие сроки все было выполнено в самом лучшем виде. Это был интернациональный подвиг во имя культуры, во имя науки, во имя сближения двух народов.
   А ровно через год, 6 июня 1993 года, на улице Космонавта Леонова был праздник по случаю открытия памятника Пушкину. Факт далеко не случайный. Два титана, волею судьбы связанные с нашим краем, вернулись на эту землю из XIX века в бронзе и граните. Первый из них здесь родился и безвыездно прожил всю свою жизнь, оставив нам в наследство свое учение да прах, упокоенный у стен Кафедрального собора. Происхождение второго уходит в далекий XII век, к "прусскому выходцу Радше", положившему начало генеалогической ветви рода Пушкиных по отцовской линии, а значит и самому яркому бриллианту российской культуры - Алексанру Сергеевичу Пушкину.
   Но не только географическая связь объединяет эти две величайшие вершины мира. Гораздо важнее связь интеллектуальная, я бы сказал идейная. Если Канту не дано было знать о Пушкине, то Пушкин не только знал о кенигсбергском философе, о его учении, но во многом, благодаря своим учителям и друзьям, мыслил и рассуждал часто по-кантовски.
   .
  
   Конец XVIII - начало XIX столетий в Европе знаменуется небывалой популярностью философских идей профессора Кёнигсбергского университета Иммауила Канта. Трудно было найти категорию образованных людей, не знакомых с основными положениями кантовского учения, не обсуждавших их в прессе или в узком кругу своих коллег.
   Под влиянием кантовской философии оказались различные литературные журналы Германии, такие, например, как: "Немецкий Меркурий", "Берлинише Монатшрифт", "Йенаер альгемайне литературцайтунг" и др. Десятки журналов помещали на своих страницах статьи кенигсбергского философа и его оппонентов, инициируя дискуссии и даже скандалы, пополняя ряды как сторонников, так и противников "возмутительных" идей.
   Многие представители науки, литературы, прессы с восторгом восприняли теоретическую и практическую философию И.Канта. Известный немецкий философ Иоганн Готтлиб Фихте, например, заявил, что всеми своими "убеждениями и принципами" он обязан кенигсбергскому философу, более того - он обязан Канту своим "характером вплоть до стремления иметь таковой". Врач Генрих Юнг-Шиллинг, выразил свою убежденность в том, что Кант совершил "гораздо большую и более благотворную и глубокую революцию, чем лютеровская реформация". Писатель Жан Поль в письме к своему другу Фогелю в 1788 г. сообщает, что "Кант - это не свет мира, а целая сияющая солнечная система сразу"; другой современник писателя, Йене Багезен, причисляет его к "спасителям мира".
   Кантианство быстро нашло благодатную почву в европейских университетах, овладевая умами студенческой молодежи, вселяя в нее дух свободы, морали и совершенствования человека как личности, призывая студентов к постепенному изживанию насильственных способов разрешения конфликтов между людьми.
   Среди учебных заведений, ставших настоящими пропагандистами "кантовского критицизма", наиболее выделялись: Йенский, Марбургский, Халльский и Геттингенский университеты. По словам одного из мракобесов того времени, масона Невзорова, "славные немецкие университеты и всего более геттингенский, сие молодое, но слишком далее других в новом безумии забежавшее дитя Германии, были первейшими орудиями, рассадниками, распространителями всякого рода разврата и безбожия". Разумеется, под "развратом и безбожием" автор подразумевал, прежде всего, идеи Иммануила Канта, нашедшие понимание и поддержку среди многих профессоров, в частности, Геттингенского университета.
   В стенах этого учебного заведения, например, только за период с 1800 по 1825 годы получили образование 216 молодых россиян, среди которых были и те, кто впоследствии имели непосредственное отношение к Пушкину: П.Каверин, А.Куницын, А.Галич, И.Кайданов, братья Александр, Николай и Сергей Тургеневы. Философию И.Канта они постигали на лекциях профессоров: Бутервека, Блюменбаха, Буле, Бургера, Гербарта, Гуго, Кестнера, Крауса, Лихтенберга, Сарториуса, Штейдлина. Все эти профессора были не просто поклонниками кенигсбергского мудреца. Для многих из них, по словам Соломона Маймона, Кант был гениальным ученым, "реформировавшим философию, а через нее и всякую другую науку". Профессор Краус, например, был одним из близких учеников Канта и входил в так называемую "восьмерку" друзей, разделявших с ним традиционные обеды в его собственном доме. Профессор и поэт Готфрид-Август Бургер лучшую часть своей жизни посвятил преподаванию в университете кантовской "Критики чистого разума", которая стала его книгой ежедневного чтения. В своих публикациях Кант часто ссылался на труды этого философа. Последователями философской системы Канта, много способствовавшими ее дальнейшему развитию, стали профессора: эстетик Ф.Бутервек, математик Абрагам-Готхельд Кестнер, философ Иоганн-Фридрих Гербарт.
   Интерес к Геттингенскому унивеситету в России в это время был настолько велик, что в N 17 журнала "Московский телеграф" за 1825 год издатели вынуждены были опубликовать большую статью, "Геттингенский университет", с приложением аннотированного списка всех профессоров учебного заведения.
   Один из немецких исследователей того времени, М.Вишнитцер, писал о том, как геттингенский студент "наслаждался независимостью в цветущих юношеских летах, где ему улыбалось все на свете, душа его не подавлялась ни сильными мира сего, ни зависимостью, ложью или угнетением; он имел расположение к жизни, к друзьям, выбранным самостоятельно, которых он находил среди всех сословий и всех наций".
   Питомец Геттингенского университета, А.С.Кайсаров, в 1803 году писал из Германии В.А.Жуковскому о своих студенческих буднях: "Здесь Кантова философия en vogue (в почете). Многие хвалят ее на своих кафедрах, многие пишут pro (за), многие contra (против). Если бы вы видели самого Канта! Я здесь видел его восковую статую: горбатой, плешивой, изуродованный старичонка. Но ведь вы знаете, что природа выбирает для хранилища своих тайн необыкновенные магазины. Через несколько месяцев надеюсь увидеть его и Шиллера; оба они живут отсюда не далее, как верстах в 150". Именно под влиянием идей Канта, глубоко воспринятых им еще на студенческой скамье, в Геттингенском университете, Кайсаров позже написал докторскую диссертацию на тему "О средствах постепенного освобождения крестьян".
   Несколько позже А.И.Тургенев из Геттингена делится с В.А.Жуковским своими впечатлениями по поводу изучения трудов И.Канта: "Признаюсь, брат, тебе любезнейший друг Василий Андреевич, что никогда голова моя в такой ломке не была, как теперь, слушая Кантову систему; даже математическая лекция кажется мне теперь легче и понятнее. Но при всем том одна мысль, которую я пойму, вознаграждает мне целый том непонятного. Какая чрезвычайная голова Канта!.."
   Обратимся к истории России конца XVIII - начала XIX столетия. Несмотря на имевшиеся в то время ограничения на выезд за границу, строгую цензуру, распространявшуюся не только на российские издания, но и на всю ввозимую в страну литературу и, наконец, невежество, процветающее в российских университетах, идеи Канта проникали в Петербург, Москву и другие города России, минуя зоркий глаз правительственных чиновников. Основным носителем этих идей была, конечно, обучавшаяся в германских университетах русская молодежь, которая, защитив ученые степени, устраивалась преподавателями в российские учебные заведения, заражая кантовскими идеями головы тысяч молодых россиян. Таковыми были: в Царскосельском лицее - профессора А.П.Куницын, И.К.Кайданов и А.И.Галич, в Дерптском университете - профессор А.С.Кайсаров, в Главном инженерном училище - его директор Е.К.Сиверс, в Московском университете - соученик Канта, философ А.М.Брянцев, препдававший логику и метафизику, о котором говорили, что "сам всеразрушающий Кант не отрекся бы признать в своем соученике брата по философии". Иногда эти идеи приходили в Россию вместе с профессорами немецких университетов. Так, например, профессор Геттингенского университета Иоганн-Теофил Буле был приглашен попечителем Московского университета М.Н.Муравьевым возглавить кафедру философии, на которую претендовал профессор Н.Ф.Кошанский. Для распространения философских воззрений Канта Буле использовал не только лекции, но и страницы издаваемых им журналов: "Московские ученые ведомости" (1805), и "Журнал изящных искусств" (1807). Там же преподавал эстетику ученик Канта профессор Мельман, "влюбленный по уши в безжалостную "Критику", дщерь философа Канта". В Дерптском университете читал лекции по философии, логике и психологии ученик и последователь Канта профессор Г.Б.Йеше, автор книги "Логика", написанной на основе лекций, заметок и конспектов своего учителя. Книга геттингенского профессора Ф.Бутервека "Aesthetik" (1806), написанная под влиянием эстетических взглядов Канта, широко использовалась молодым преподавателем Царскосельского лицея П.Е.Георгиевским в лекциях основного курса эстетики. Сам автор книги попал даже в "национальную песню" лицеистов, опубликованную в "Лицейск. Мудреце" и "Мудреце-Поэте":
  
   Предположив, и дальше,
   На Грацию намек,
   Ну-с, - Августин-богослов,
   Профессор Бутервек...
  
   В рукописи других номеров этих журналов было записано иное четверостишье:
  
   (Предположив и дальше,
   На Грацию намек,
   Над печкою богослов,
   А в печке Бутервек).
  
   Изданные за границей труды Канта, на немецком и французском языках, стали просачиваться в Россию задолго до появления изданий на русском языке. Они шли как через дипломатическую почту, так и вместе с коммивояжерами и эмигрантами, бежавшими из революционной Европы.
   Первое из изданий Канта на русском языке появились в городе Николаеве в 1803 году: "Кантово основание для метафизики нравов" в переводе с немецкого Я.Рубана. Через год, в Петербурге, в переводе с немецкого Р.Цебрикова, издается "Канта наблюдения об ощущении прекрасного и возвышенного, в рассуждении природы человеческой вообще и характеров народных особенно". Вслед за этим, там же, в Петербурге, в 1807 году, выходит из печати "Кантова философия" Ш.Ф.Виллера в переводе с французского П.Петрова. Целый ряд фундаментальных статей по проблемам общефилософских взглядов, этики и эстетики Канта появляется в российских популярных журналах: "Улей", "Мнемозина", "Северная Минерва", "Библиотека для чтения", "Телескоп", "Вестник Европы".
   Наукометрические данные русской кантианы свидетельствуют о том, что, начиная с 1800 по 1837 год в России на русском языке вышло 20 книг и журнальных статей, содержащих основные положения философских идей Канта и его биографические данные.
   В учебных заведениях стали появляться кружки, на заседаниях которых изучались и обсуждались труды немецкого философа. Одним из примеров тому было общество "Ученые беседы", организованное в 1816 году в Московской духовной академии шестнадцатью студентами первого курса, которые "сходились в свободные часы на беседу, философствовали, спорили, помогали друг другу в понимании Кантова учения, трудились над переводом технических слов его языка..." (здесь и далее курсив мой. - Ф.К.).
   Лекции по различным проблемам учения И.Канта можно было послушать в ряде российских университетов. А Московский университет даже предложил тему для своих студентов: "Какое влияние произвело преобразование Кантовой философии не только на свободные науки и их изучение, но притом на все установления, на жизнь и нравы народные".
   Учение Канта не могло избежать и армию. В 1820 году в Литовском полку, дислоцировавшемся в Польше, составилось Дружеское общество офицеров, главным занятием которых было самообразование. Один из участников вспоминает: "По целым часам в наших скромных квартирах мы сидели за изучением иностранных языков, чтением выдающихся военных сочинений, французских классиков и немецких философов...". Не удивительно, что именно в этом полку летом 1820 года стихийно вспыхнул бунт офицеров против царившего там произвола со стороны командования и лично великого князя Константина Павловича, о котором князь Вяземский писал своему другу, А.И.Тургеневу из Варшавы в начале 1821 года: "Самовластие по всей своей дикости нигде так не уродствует, как здесь <...>. Здесь преподается систематический курс посрамления достоинства человека, и, кто успешно выдержит полный опыт, тот смело может выдать себя за отборного подлеца и никакого соперничества в науке подлости не страшится".
   В 1823 году в Московском Архиве Коллегии иностранных дел образовалось тайное политическое и философское "Общество любомудрия". Членами его были В.Ф.Одоевский, И.В.Киреевский, Д.В.Веневитинов, Н.М.Рожалин, А.И.Кошелев и, возможно, А.С.Норов и П.Д.Черкасский, близкий к московской управе Северного общества декабристов. Все они, кроме П.Д.Черкасского, были либо приятелями, либо друзьями Пушкина. А.И.Кошелев так описывает общество в своих мемуарах: "Тут господствовала немецкая философия, то есть Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. <...> Мы собирались у князя Одоевского в доме Ланской. Он председательствовал, а Д.Веневитинов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг. Эти
   беседы продолжались до 14 декабря 1825 года, когда мы сочли необходимым их прекратить". Пушкин, приехавший 8 сентября 1826 года в Москву, довольно часто общался с любомудрами: читал им только что написанного "Бориса Годунова", занимался издательскими делами, помогал созданию журнала "Московский вестник", участвовал в совместных беседах, спорах, обедах, раутах и балах.
   Имя Канта звучало не только из уст "любомудров". Его часто можно было услышать от людей, далеких от политики и философии. Приведем воспоминания на этот счет В.С.Печерина, в то время одного из заурядных петербургских чиновников, которые интересны для нас тем, какое влияние оказывало учение Канта на обыкновенного русского обывателя: "Среда, в которой я жил, - писал он в своих воспоминаниях, - проскользнула только снаружи, не коснувшись моей внутренней жизни: она меня спасла! Когда, наконец, в порыве благородного негодования, я прервал всякую связь с этим безобразным обществом и удалился в пустыню на пятый этаж в Гороховой улице, - она золотила мою темную конуру, ее светлый образ рисовался на стене, исписанной философскими изречениями. Когда я начал изучать Канта и в первый раз испытал упоение философского мышления (Der Wahn des Denkens), она улыбалась мне из-за философских проблем и благославляла меня на путь...". Другой современник Пушкина, писатель В.А.Ушаков, говорил, что он вовсе не враг "германской философии", в которой он усмотрел "много вздору, но еще более хорошего".
   В начале 1820-х годов в России стала приобретать популярность так называемая идеалистическая философская школа русского Просвещения, сформированная еще в самом начале века на теоретическом фундаменте философии Канта, Шеллинга и Фихте, которая сыграла определенную роль в ее формировании. Критика этой школы со стороны официальной религиозной философии, а также другой, деистическо-материалистической философской школы только способствовала популярности, и, что более важно, ассимиляции философии Канта в России, что подробно исследовано в трудах профессора З.А.Каменского. Поводом для критики послужил доклад профессора Яна Снядецкого "О философии", прочитанный им в Виленском университете 1 апреля 1819 года, в котором Кант подвергался резкой критике. Доклад тут же был опубликован. О научной аргументации статьи можно судить хотя бы по следующему фрагменту: "Ни одна секта метафизическая, - пишет Снядецкий, - не причинила столь многих несчастий, столько не расстроила ума человеческого и не нанесла ему стыда, как секта Кантова; тому доказательством служат сочинения, по всем почти отраслям наук изданные в Германии, наряженные в ливрею трансцендентализма, истинно шутовскую и варварскую. Ее-то исчадие видим в романтических странностях литературы, в магнетических обманах, в фиглярствах Физики и Медицины, в Космогониях, где сотворение мира изъясняется бредом магнетистов едва ли не в самом сильном жару горячки...". Как видим, "научность" этого фрагмента не подлежит никакому сомнению.
   В полемику включились многие журналы: "Вестник Европы", "Украинский Вестник", "Казанские известия" и т.д. М.Т.Каченовский опубликовал в трех номерах (1822, N 23 и N 24; 1823, N 2) "Вестника Европы" перевод "Прибавлений" Снядецкого и полемическую статью В.Андросова, защищающую Канта и резко критикующую агностицизм Снядецкого. Дискуссия охватила Москву, Петербург, Вильно, Львов, Харьков, Казань, Тверь. Профессор Царскосельского лицея Александр Галич по этому поводу писал: "...система сия возбудила живейшее участие, причинила едва ли не судорожные в умах движения и подала повод к разногласным толкам. Говорили, якобы она то проповедует неслыханные вещи, то играет старую песню на новый лад, то угрожает подрывом вере, благонравию и гражданскому спокойствию, то приближает эпоху усовершенствования рода человеческого. <...> преподавание Канта в непродолжительном времени было запрещено в некоторых университетах".
   16 мая 1821 года сочинение Снядецкого обсуждалось на заседании Общества любителей российской словесности. Докладчиком выступил Фаддей Булгарин. Среди присутствовавших на заседании были будущие декабристы А.И. и Н.И.Бестужевы, К.Ф.Рылеев, Н.И.Кутузов. Двенадцать из четырнадцати проголосовали за публикацию реферата Ф.Б.Булгарина. Реферат вскоре был напечатан в "Соревнователе просвещения и благотворения" (1821, N 10).
   Все это, несомненно, не могло пройти мимо внимания Пушкина, жадно интересовавшегося всем новым, прогрессивным, что происходило в России и за рубежом. Несомненно и то, что все эти публикации и общение с поклонниками Канта не могли не оказывать влияние на внутренний мир поэта, на его мышление. Однако, наибольшее влияние на формирование философской оценки окружающего мира в духе учения именно кенисбергского филосфа оказали на Пушкина, прежде всего, его лицейские учителя и профессора-кантианцы.
  
   Первоначальные понятия о философии Пушкин, по всей видимости, познал еще в детские годы, жадно поглощая все, что удавалось заполучить из богатой библиотеки отца. Сергей Львович об этом вспоминал: "... десяти лет он предпочитал жизнеописание Плутарха, "Иллиаду" Гомера. Своей начитанностью поражал лицейских товарищей". Обучение в Царскосельском лицее значительно обогатило эти познания и положило начало развитию его философского мышления. А.Эфрос полагал, что Пушкин в своем развитии "...шел на десять лет впереди своей официальной хронологии. Дружба Батюшкова, Жуковского и Вяземского с лицейским Пушкиным оправдана тайным возрастом его". Развитию философского мышления у лицеиста Пушкина способствовали, прежде всего, лицейские профессора А.П.Куницын, А.И.Галич и И.К.Кайданов. Определенное влияние на формирование свободолюбивых взглядов лицеистов, несомненно, принадлежит и первому директору Царскосельского лицея В.Ф.Малиновскому - автору "Записки об освобождении рабов", в которой он пишет о "состоянии рабства и пользе уничтожения оного". Он был превосходно осведомлен о трудах великого кенигсбержца и, судя по "Записке", полностью разделял мнение ученого относительно свободы личности.
   Идеи Канта органично звучали в лекциях этих профессоров, как аксиомы, зачастую даже без упоминания имени кенигсбергского философа, как собственные убеждения, воспринятые ими еще на студенческой скамье Геттингенского университета. Они находили горячее сочувствие и всеобщую поддержку в умах молодых людей и воспитывали в них чувства гражданственности и свободомыслия. Декабрист В.И.Штейнгель в послании к Николаю I в январе 1826 года писал: "...Вышнее заведение для образования юношества - Царскосельский лицей дал несколько выпусков. Оказались таланты в словесности, но свободомыслие, внушенное в высочайшей степени, поставило их в совершенную противуположность со всем тем, что они должны были встретить в отечестве своем при вступлении в свет...". Более резким, по отношению к первым выпускникам лицея, было суждение Ф.В.Булгарина и В.Н.Каразина, назвавших их "рекрутами поганой армии вольнодумцев"
  
   Программа лицея не содержала предмета филосфии как такового, но,
   тем не менее, была расчитана на широкое освещение философских проблем, в том числе и передовых идей немецких философов, в курсах самых различных дисциплин. Философские проблемы рассматривались во втором (окончательном) курсе обучения, т.е с четвертого по шестой классы. Так в нравственных науках лицеисты постигали "все те познания, кои относятся к нравственному положению человека в обществе, и, следовательно, понятия об устройстве Гражданских обществ, о правах и обязанностях, отсюда возникающих... В сем классе, начиная от самых простых понятий права, должно довести воспитнников до коренного и твердого познания различных прав и изъяснить им систему права публичного, права частного и особенно права Российского и проч". В исторических науках на втором курсе "есть представить в разных превращениях Государств шествие нравственности, успехи разума и падения его в разных гражданских постановлениях". Наконец, к словесности "присоединяется познание изящного вообще в искусствах и природе, что собственно и называется Эстетикою".
   В ранние лицейские годы для юного Пушкина, обладавшего чрезвычайной подвижностью, философские рассуждения профессоров, по всей вероятности, не были предметом пристального внимания. Это подтвеждают и строки из стихотворения "Пирующие студенты" (1814):
  
   Друзья, почто же с Кантом
   Сенека, Тацит на столе,
   Фольянт над фольянтом?
   Под стол холодных мудрецов,
   Мы полем овладеем,
   Под стол ученых дураков!
   Без них мы пить умеем.
   (I, 18)
  
   Здесь мы видим, что среди "холодных мудрецов", "фольянты" которых приходилось штудировать Пушкину и его товарищам уже на третьем году обучения в лицее, впервые появляется имя немецкого философа Иммануила Канта.
   Шаловливость и беззаботная веселость этих стихов свидетельствуют о том, что написаны они под влиянием сиюминутного настроения и вовсе не означают пренебрежительного отношения автора к перечисленной философской братии. Это подтверждается хотя бы тем, что в лицейские годы Пушкин довольно часто использует в своих стихах слово "философ" и его производные в позитивном смысле, непременно ставя их рядом со словом "поэт":
  
   Философ резвый и пиит...
   "К Батюшкову", 1814. (I, 20)
  
   Пускай, не знаясь с Аполлоном,
   Поэт, придворный философ...
   "Князю Горчакову", 1814. (I. 13)
  
   Философом ленивым
   От шума вдалеке,
   Живу я в городке...
   "Городок", 1815. (I, 27)
  
   Живу с природной простотой,
   С философической забавой
   И с музой резвой и младой...
   "Послание к Юдину", 1815. (I, 53)
  
   Какой же смысл вкладывал Пушкин в понятие "философ"? Обратимся к "Словарю языка Пушкина". Толкование слова "философ" здесь означает "мыслитель, ученый, занимающийся философией" или тот, кто склонен размышлять над философскими вопросами, проявлять интерес к этим вопросам". Слово же "философия" толкуется как "чья-нибудь система, совокупность жизненных правил, взглядов на что-нибудь", т.е. совсем не обязательно относится к философской науке. И еще проще толкуется слово "философсвовать", которое Пушкин чаще всего применяет в значении "проводить время в размышлении". Используя эту терминологию, Пушкин предполагал в ней, прежде всего, свойства, связанные с мыслительной деятельностью, характерной, по его мнению, одинаково как для философов, так и для поэтов. Вспомним Сен-Ламбера: в предисловии к "Временам года" он пишет: "...язык философии может стать и языком поэзии".
   На четвертом курсе Пушкин даже пытается сочинить свой первый "философский труд". В январе 1816 года лицейский товарищ его, Илличевский, в письме к своему другу Фуссу сообщает о том, что Пушкин "...пишет теперь комедию в 5 действиях, в стихах, под названием "Философ"...это первое большое ouvrage, начатое им, ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще на выходе из Лицея". Пушкин действительно начал работу над своим первым опытом по философии, о чем мы находим запись в его дневнике от 10 декабря 1815 года: "Вчера написал я третью главу "Фатама, или разума человеческого: Право естественное". Читал ее с С.С. и вечером с товарищами тушил свечки и лампы в зале. Прекрасное занятие для философа!" (XII, 295). Уже сама запись свидетельствует о том, что тема "Фатама" была навеяна лекциями профессора Куницына по естественному праву. К сожалению это сочинение до нас не дошло. Одако, воспоминания современников поэта донесли до нас смысл этого произведения. Моральная сторона "Фатама" состояла в том, "что изменение натурального хода вещей никогда не может быть к лучшему". Если внимательно вчитаться в эту фразу, мы сможем уловить в ней мысль, изреченную И.Кантом в "Критике способности суждения": "Как нельзя вторгаться в жизнь художественного организма, так нельзя нарушать гармонию природы, сложившееся в ней целесообразное равновесие". Уже здесь, на ранней стадии обучения, мы видим влияние идей Канта на юного Пушкина.
   В лицейские годы Пушкин знакомится с "Письмами русского путешественника" Николая Михайловича Карамзина, где автор живописно рассказывает о личной встрече с кенигсбергским философом Иммануилом Кантом: "Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого Метафизика, который опровергает и Малебранша и Лейбница, и Юма и Боннета, которого Иудейский Сократ, покойный Мендельзон, иначе не называл, как der allez zermalmende Kant". Надо полагать, что подробности этой встречи Пушкин слушал из уст самого историографа, встречи с которым были довольно частыми в это время, о чем вспоминает П.А.Вяземский: "В Царском Селе всякий день после классов прибегал он (Пушкин - Ф.К.) к Карамзиным из Лицея, проводил у них вечера, рассказывал и шутил, заливаясь громким хохотом, но любил слушать Николая Михайловича...".
   Полный курс нравственных и политических наук, читаемый в лицее профессором Куницыным, например, был расчитан на все шесть лет обучения и состоял из двенадцати циклов: 1.Психология. 2. Логика. 3. Нравственость (этика). 4. Право естественное частное. 5. Право естественное публичное. 6. Право народное. 7. Право гражданское русское. 8. Право публичное русское. 9. Право уголовное. 10. Право римское. 11. Финансы. 12. Политэкономия. В старших классах он включал в программу курс "Энциклопедии прав". Вот, например, как выглядела его программа для лицеистов четвертого и пятого курсов:
   "В 4-й год: изложение системы наук нравственных, философское понятие о правах и обязанностях и разделение их по разным отношениям на право естественное , публичное, гражданское и др. Ифика, или наука нравов.
   В 5-й год: продолжение тех же предметов и подробное изложение права публичного и экономики политической...".
   Основные положения учения Иммануила Канта, хорошо усвоенные Куницыным еще во время учебы в Геттингенском университете у профессоров, находившихся под сильным влиянием философских идей своего кенигсбергского учителя, излагались на лекциях, рассматривающих теоретические вопросы права, этики и эстетики. Еще в самом начале своего обучения в Геттингене он поселился вместе с одним из первых декабристов, Николаем Тургеневым, будущим активным деятелем Союза благоденствия и Северного тайного бщества. Вместе они посещали лекции, вместе обсуждали самые животрепещущие проблемы политики, экономики и права, вырабатывая в дискуссиях и спорах общие взляды на ключевые проблемы российской действительности.
   Куницын имел наиболее благотворное влияние на юных лицеистов. Свои знания, свой философско-нравственный взгляд на жизнь, воспитанный на идеях великого кенигсбержца, он передавал им на своих занятиях , помятуя, что "главное правило доброй методы или способа учения состоит в том, чтобы не затемнять ум детей пространными изъяснениями, но возбуждать собственное его действие". Эти знания, обогащенные опытом преподавания в лицее, он излагает в целом ряде статей, опубликованных в "Сыне Отечества": "О состоянии иностранных крестьян", "О конституции", в разборе речи Уварова, произнесенной в Педагогическом институте, о рассмотрении книги Н.Тургенева "Опыт теории налогов". Эти статьи с жадностью поглощались не только питомцами лицея, но в большей степени той частью молодежи (особенно военной), которая составляла основную массу многочисленных преддекабристских тайных организаций. Чувствуя недостаток политического и экономического образования, эти молодые люди стремились пополнить его не только чтением специальной литературы, но и посещением приватных лекций профессора Куницына. Декабрист Е.П.Оболенский в своих показаниях на следствии заявил: "Замечая недостаток моих сведений в науках политических, которые сделались по возвращении гвардии в 1814 году предметом общих разговоров, я сначала занимался сам историей новейшей и древней, политической экономией и правом; в 1819 году слушал леции политической экономии у профессора Куницына". Подобные показания дали П.Колошин, А.Поди и другие. Однако, главным делом Куницына стала его книга "Право естественное", первая часть которой появилась на свет в 1818 году. Передовые люди того времени увидели в этом труде глубокую убежденность, строгую и сильную логику мыслей, выработанных на идеях Иммануила Канта. Чтобы представить, чему же учил Куницын своих воспитанников, возьмем лишь несколько фраз из его книги: "Кто поступает с другими людьми, как с вещами, тот противоречит понятиям собственного разума<...> Никто не может приобрести права собственности на другого человека ни противу воли, ни с его на то согласия; ибо право личности состоит в свободе располагать самим собой.<...> Властитель общества, как ограниченный, так и неограниченный, обязывается наблюдать: права членов, права самого общества и условия и коренные законы, содержащиеся в договоре соединения и в договоре подданства. Употребление власти общественной без всякого ограничения есть тиранство, и кто оное производит, есть тиран...". Если бы мы не знали автора этой книги, то наверняка приняли бы эти слова за Кантовы. Сравним с Кантом: человек "есть цель сама по себе, т.е никогда никем (даже богом) не может быть использован только как средство" (4(1), 465). И дальше: "Нет ничего ужаснее, когда действия одного человека должны подчиняться воле другого. Поэтому никакое отвращение не может быть более естественным, чем отвращение человека к рабству" (2, 220).
  
   В 1820 году вышла вторая часть книги, половину тиража которой в качестве учебного пособия приобрел лицей. Интересный момент. Директор лицея Е.А.Энгельгардт собирался презентовать книгу Куницына императру Александру I, но, по правилам того времени, книга сначала попала на раассмотрение Ученого комитета Главного управления училищ. Мнения членов ученого совета разделились. Одни (академик Н.Фусс) считали ее превосходной и полезной, другие (граф И.С.Лаваль и Д.П.Рунич) обвинили автора "в якобинстве, попрании религии и монархии". Победило осуждающее мнение. Презент не состоялся.
   Попечитель Петербургского университета Д.П.Рунич о своем отношении к "Естественному праву" Куницына писал: "Она есть ничто иное как свод пагубных лжеумствований, которые, к несчастью, известный Руссо ввел в моду и кои взволновали и еще волнуют горячие головы поборников прав человека и гражданина минувшего и наступившего столетий. Марат был ничто иное, как горячий и практический последователь сей науки". Известный мракобес, попечитель Казанского учебного округа, М.Л.Магницкий, пошел дальше. Он заявил, что книга Куницына, "противоречащая явно истинам христианства и клонящаяся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных", явилась якобы причиной революционных волнений чуть ли не во всей Европе. В своем отзыве о книге он писал: "Она есть не что иное, как сбор пагубных лжеумствований, которые, к несчастью, довольно известный Руссо ввел в моду.<...> Врагу божию три года только нужно было, чтобы довести дело свое от кеафедры Куницына до потрясения Неаполя, Турина, Мадрида, Лиссабона". Конечно же, это было преувеличением. Тем не менее правительство видело в этой книге потенциальный источник социальной смуты. 30 октября 1820 года Ученый комитет вынес решение: "Продажа и употребление оной признаются вредными и опасными, посему необходимо ее воспретить". Книга была изьята из продажи, а сам автор отстранен от всех мест по Министерству духовных дел и народного просвещения. Во всех учебных заведениях преподавание естественного права было запрещено. Директор лицея Е.А.Энгельгардт с сожалением сообщал об этом в письме к бывшему лицеисту Ф.Ф.Матюшкину: "Естественное право" Куницына... конфисковано и запрещено как книга пагубная, разрушающая веру христианскую и расторгающая все связи семейственные и государственные... Куницын от всех должностей по Министерству народного просвещения отставлен и запрещено ему что-либо и где-либо преподавать... Жаль! А Куницын умел учить и добру учил!..". С возмущением восприняли расправу над А.П.Куницыным братья Тургеневы и П.А.Вяземский. Пушкин из далекой ссылки в своем "Послании к цензору" резко откликнулся на опалу свего учителя, заклеймив известного "самовластной расправой трусливого дурака" А.С.Бирукова, подпевавшего Магницкому:
  
   А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
   Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами,
   Не понимая нас, мараешь и дерешь,
   Ты черным белое по прихоти зовешь.
   Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
   Глас правды - мятежом, Куницына Маратом
   (II, 267)
  
   Многие лицеисты позже вспоминали о своем профессоре с искренней благодарностью. А Пушкин выразил свое отношение к нему следующими стихами:
  
   Куницыну дань сердца и вина!
   Он создал нас, он воспитал наш пламень.
   Поставлен им краеугольный камень,
   Им чистая лампада возжена...
  
   Поклонником и пропагандистом идей Канта был и другой профессор-геттингенец - Александр Иванович Галич, прибывший в это учебное заведение в 1814 году, взамен заболевшего профессора Кошанского, и скоро завоевавший сердца учеников. В своей "Истории философских систем" (1818) он неоднократно обращается к идеям И.Канта, которого ставит во главу всех новых "движений науки": "Век, о котором идет здесь речь, созрел уже для великой, едва ли кончившейся в наше время, революции во всем образе мыслей, и муж редких и обширных дарований, произведший оную мало помалу в действие из тишины учебного кабинета, был Иммануил Кант, профессор из Кенигсберга". Эта книга стала первым в России серьезным исследованием по истории философии. Пофессор А.В.Никитенко так отозвался о ней: "труд глубоко сведущего в своем деле ученого, который <...> излагал великие явления человеческой мысли с беспристрастием честного и добросовестного историка и с проницательностью даровитого мыслителя". В 1821 году, во время "дела профессоров" по поводу "Истории философских систем" Галича прозвучала обличительная речь профессора Рунича: "Вы, - яростно изливался он, - явно предпочитаете язычество христианству, распутную философию девственной невесте христианской церкви, безбожного Канта самому Христу, а Шеллинга и духу Святому". Галич был обвинен в том, что его книга, подобно "тлетворному яду", развращает и отравляет студентов. Он, как и его коллега Куницын, был также уволен со службы. По этому поводу директор Царскосельского лицея Е.А.Энгельгардт писал своему другу адмиралу И.Ф.Крузенштерну 30 сентября 1821 года: "Тем временем из местного университета уволены профессора Раупах, Херманн, Арсеньев и Галич - за обдуманную систему безверия и правил, зловредных и разрушительных в отношении к нравствнности, образу мышления и духу учащихся и к благосостоянию всеобщему. Одновременно им дали понять, что они не должны обременять просьбами, объяснениями, оправданиями, которые совершенно излишни и приниматься не будут. Чисто сработано! Впрочем, жаль, что что только 4-х, а не сразу 11 шт., как они стоят в осуждающем списке, это произвело бы большее впечатление". Очевидно, не зря лицеист Пушкин относился к Энгельгардту с некоторым недоверием. Впрочем, и в его характеристиках Пушкина-лицеиста и в письмах к выпускникам лицея мы замечаем холодность и срытую антипатию к поэту.
   Поэт, конечно же, знал об этом мракобесии. Свидетельством тому служит черновой вариант его стихотворения "Второе послание к цезору" (1824), которое первоначально распространялось в списках. Об этих событиях там упоминается всего лишь одной строкой, которую поэт не решился вписать в чистовой вариант: "И Рунич - Галича креститель и пророк..." (II, 245). Но знал ли он о том, что директор лицея заодно с этими мракобесами?
   Занятия на уроках Галича, как правило, имели вид непринужденной беседы лицеистов с преподавателем и пользовались большой популярностью. На них обучаемые могли, не робея, задавать любые вопросы и получать на них самые откровенные ответы. Нужно заметить, что именно Галич посоветовал Пушкину для переводного экзамена в 1815 году взять тему "Воспоминания в Царском Селе".
   "Пушкина вряд ли могло заинтересовать немецкое "любомудрие", - пишет профессор В.И.Кулешов, характеризуя преподавательскую деятельность А.И.Галича, - но зачатки каких-то важных идей о целостности окружающего мира, о том, что "изящное есть высшая форма духовной деятельности человека", - все это могло привлечь его внимание еще в устных импровизациях "геттингенца". Главное, что мог воспринять Пушкин от Галича, - вкус, здравость теоретических суждений, уважение к человеку".
   Примечательно, что профессор Галич, преподававший в лицее всего-то не более года, стал одним из самых любимых Пушкиным учителей. Его труды мы находим в личной библиотеке поэта. В 1815 году Пушкин посвятил Галичу сразу два стихотворения, в которых учитель характеризуется как человек мудрый, добрый и, вместе с тем, правдивый, гордый и непреклонный. Вот только несколько строк из стихотворения "Послание к Галичу":
  
   Нет, добрый Галич мой!
   Поклону ты не сроден.
   Друг мудрости прямой,
   Правдив и благороден,
   Он любит тишину.
   Судьбе своей послушный,
   На барскую казну
   Взираешь равнодушно.
   Рублям откупщика,
   Смеясь веселым часом,
   Не снимет колпака
   Философ пред Мидасом.
   (I, 134 )
  
   История в лицее занимала важное место в процессе обучения и воспитания. В ее преподавании широко использовались сочинения древнейших и современных авторов. От них черпались уроки нравственности и трезвого взгляда на исторические события прошлого и настоящего. Именно на этих уроках лицеисты воспитывали в себе непримиримое отношение к деспотии и рабству, здесь часто произносили слова "свобода", "право", "демократия".
   Имя Канта определенно звучало и на лекциях о "Философских обозрениях знатнейших эпох всемирной истории", читаемых еще одним геттингенцем, профессором И.К.Кайдановым. Ему принадлежит не последняя роль в воспитании у лицеистов гражданственности и свободомыслия. Он не был бойцом, каковым был, к примеру, Куницын. В силу своего мягкого характера, на который наложила отпечаток духовная среда, бытовавшая в доме его отца, и первоначальное духовное образование, он не стремился делать прямые высказывания относительно тех или иных политических событий, однако всегда старался, используя аналогии или иносказания, довести до сознания лицеистов свои "крамольные" мысли. Примером тому может служить его статья "Освобождение Швеции от тиранства Христиана II, короля датского", опубликованная в журнале "Сын отечества" в самый разгар Отечественной войны 1812 года, о которой Б.Томашевский сказал, что она "имеет в виду дать некоторую параллель с совершающимися событиями". На лекциях по своим дисциплинам, например, он с сочувствием акцентировал внимание учеников на тех странах, где власть находилась в руках парламента , подробно останавливаясь на преимуществах и недостатках того или иного государственного устройства. Лекции Кайданова оказывали большое влияние на воспитание свободомыслия лицеистов. Лицейский отчет за 1811-1817 годы характеризует преподавание Кайдановым отечественной и всеобщей истории таким образом: "Вопреки вкравшемуся по злоупотреблению обычаю хвалить все домашнее без разбору, деяние историческое и характеры лиц, имевших влияние на дела России, представляемы были в точном их виде. Лицеистам внушалось, что в области правления в России, предстоит еще сделать очень многое для благосостояния народа". Конечно, тут не обходилось без критики существующего общественного строя в России. Нет сомнения в том, что на лекциях Кайданова лицеисты узнавали о взглядах Канта на роль государства в обществе, об отношении его к революциям и войнам, о самодержавии и демократии и многом другом.
   Трудно переоценить ту роль, которую сыграли в воспитании у лицеистов чувства свободы, права, закона, морали, отвращения к любым формам насилия, этических и эстетических взглядов, основанных, прежде всего на передовых идеях Иммануила Канта, профессора-геттингенцы А.П.Куницын, А.И.Галич, И.К.Кайданов.
   Не случайно один из главных героев пушкинского романа "Евгений Онегин"
  
   ... Владимир Ленской,
   С душою прямо геттингенской,
   Красавец, в полном цвете лет,
   Поклонник Канта и поэт.
   Он из Германии туманной
   Привез учености плоды,
   Вольнолюбивые мечты...
   (VI, 9)
  
   . . . . . . . . . . . . . . .
   Он пел разлуку и печаль,
   И нечто и туманну даль...
   (X, 7, 8)
  
   В первоначальном варианте строки, связывающие Ленского с германским "нечто" и "туманной далью", звучали несколько иначе:
  
   Он из Германии свободной
   [Привез] учености плоды...
   (VI, 267)
  
   Он пел разлуку и печаль
   И романтическую даль...
   (VI, 273)
  
   Здесь мы имеем: "Поклонник Канта" привез из "Германии туманной" ("свободной") "вольнолюбивые мечты" ("учености плоды"). Поэт заменяет слово "свободной", из первого варианта, на слово "туманной". Оставить "Из Германии свободной" - значит подчеркнуть отсутствие свободы в России. А это никак не входило в планы Пушкина. Ю.М.Лотман связывал слово "туман" с германским романтизмом и, в частности, с книгой госпожи де Сталь "О Германии" (1810). Такого же мнения придерживался и В.В.Набоков, который в своих "Комментариях" приводит не совсем удачный пример из вышеупомянутой книги де Сталь: "Les Fllemands... se plaisent dans les tenebres", "[ils] peignent les sentiments comme les idees, a travers des nuages", "[et ne font] que rever la gloire et la liberte". ("Немцы хорошо себя чувствуют в потемках", "[они] живописуют чувства, а также идеи, - сквозь тучи", "[и лишь] мечтают о славе и свободе" - фр.). Однако, и "потемки" и "тучи" ничего общего с туманом не имеют. Туман может быть сизым, белым, "как молоко" или серебристым, но никак не темным. Попытка О.Б.Лебедевой и А.С.Янушкевич экстраполировать "туманный пейзаж" из поэтической стилистики В.Жуковского на Германию, а тем более на Пушкина, работающего над первыми главами "Евгения Онегина" на солнечном юге, представляется несколько надуманной. Пушкинская стилистика не в меньшей степени изобилует словом "туман" и его производными. Эти слова используются 91 раз в сорока семи его произведениях. Только в романе "Евгений Онегин" слово "туманный" использовано пять раз. В самом деле, слово "туман" ассоциируется в нашем сознании, как впрочем ассоциировался и в сознании Пушкина, с "туманным Альбионом", т.е. с Англией, действительно прославившейся частыми густыми туманами. Но при чем же здесь Германия, которая никогда не выделялась своими туманами от других европейских стран? В этом мог лично убедиться автор, многие годы проживший в Германии.
   Вероятнее всего здесь Пушкин имел в виду не буквальное значение слова, а совсем другой "туман", а именно - "туман", связанный с "плодами учености" Ленского. Разве не ясно об этом говорит замена слова "свободной" на "туманной"? Ведь он "поклонник Канта" и приехал из Геттингенского университета - рассадника кантовского учения (см. выше). Поэтому-то Пушкин и поставил эти слова рядом: "Он из Германии туманной привез учености плоды...". А дальше он раскрывает, каковы же они, эти "учености плоды":
  
   Вольнолюбивые мечты,
   Дух пылкий и довольно странный...
   (VI, 9)
  
   Не напоминает ли нам этот "странный" "дух" тот самый "туман", связанный с "плодами учености" Ленского? Что это, как не дух философии Иммануила Канта, все "Критики" которого пронизаны его центральным стержнем - теорией Свободы, о чем уже упоминалось выше? Такого же мнения были составители "Словаря языка Пушкина", которые дали следующее толкование слова "туманный" в п. 3: "Такой, в котором много неясного, нечеткого, запутанного, смутного"; и далее идет толкование слов "туманная Германия": "( о Германии как центре идеалистических философских течений...)".
   Есть и другая сторона, заставившая Пушкина предпочесть употребление слова "туман" в этом случае. Дело в том, что учение Канта в то время для многих просвещенных людей представлялось действительно туманным: сложный язык метафизики, как в то время частенько называли философию, был непонятен для тех, кто не имел специальной подготовки, не корпел над "фольянтами" германских философов. Вспомним еще раз, как А.Тургенев жаловался В.Жуковскому о том, что никогда его голова не испытывала такой ломки, как от прослушивания лекций о системе Канта, после которых даже лекции по математике кажутся легче и понятнее. Есть свидетельства тому, что и для Пушкина система Кантова была ничуть не проще, чем для его друга. В статье "Мнение М.Е Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной" (1836) есть такие слова: "Германская философия, особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей, и хотя говорили они языком мало понятным для непосвященных, но тем не менее их влияние было благотворным и час от часу становится более ощутительно"(XII, 67). Это высказывание Пушкин относит, как известно, к московским "любомудрам", занимавшимся изучением трудов Канта и его последователей. Впрочем, чтобы непосвященному человеку убедиться в "туманности" кантовской теории, достаточно самому попытаться прочесть что-либо из его трудов.
  
   Свободолюбивый след в сознании пушкина-лицеиста несомненно оставили и лекции преподавателя французского языка профессора де Будри, на которых они занимались не только изучением французского языка, но и обсуждали сочинения Вольтера и Руссо, Корнеля и Расина. Акцент делался на гражданскую и политическую направленность этих сочитений. Исследователь Л.Б.Михайлова уточняет: "На его занятиях воспитанники узнавали об истории Франции и французской революции больше, чем на лекциях Кайданова, ведь об этом повествовал очевидец и брат "друга народа".
  
   Определенное воздействие на формирование прокантовских взгядов Пушкина оказали друзья-кантианцы. Среди них: блестящий гусар П.Я.Чаадаев, упомянутые уже ранее геттингенцы Николай Тургенев и его братья Александр и Сергей; Никита Муравьев, глубоко интересовавшийся философией кенигсбергского философа; Иван Якушкин, известный своими "метафизическими спорами" по проблемам кантианства с приятелем Облеуховым, играющими важную роль в его политических убеждениях; Вильгельм Кюхельбекер, помещавший в издаваемой им "Мнемозине" статьи о Канте и не сумевший скрыть в своем "Словаре" духа кантовской философии; Алексей Вульф, слушавший в Дерптском университете лекции по философии, логике и психологии ученика и последователя Канта профессора Г.Б.Йеше.
   В библиотеке Государственного Пушкинского заповедника, в селе Михайловском, хранится книга одного из выдающихся последователей И.Канта - Иоганна Готлиба Фихте "Bestimmung des Menschen" (Уч. N П3-9977), принадлежавшая Алексею Вульфу и густо испещренная его пометками. Вполне допустимо предположить, что книга эта не раз бывала предметом жарких дискуссий между друзьями в Михайловском, где Алексей Николаевич неоднократно встречался со ссыльным поэтом.
   И все-таки, из всех друзей, окружавших поэта, наибольшее вляние на формирование у него философских взглядов прокантовского направления оказывали - мыслитель и философ Петр Яковлевич Чаадаев и первый "декабрист без декабря", геттингенец Николай Иванович Тургенев.
   Судьба свела Пушкина с Чаадаевым еще в лицейские годы, летом 1816 года, в доме Карамзиных. Тогда он, корнет лейб-гвардии Гусарского полка, расквартированного в Царском Селе, только что вернулся из-за границы. Их продожительные беседы на политические и философские темы, начатые в самом начале их дружбы, продолжались до самой ссылки поэта на юг и нашли отражение в трех посланиях Пушкина: "Любви, надежды, тихой славы" (1818), "В стране, где я забыл тревоги прежних лет" (1821), "К чему холодные сомнения" (1824) и в надписи "К портрету Чаадаева" (1820), а позже - в известных ответах поэта на знаменитые "философские письма" друга. Эти беседы сыграли значительную роль в формиовании мировоззрения юного поэта, обогатив его знания, в том числе, и идеями великого кенигсбержца.
   Отношение Чаадаева к Канту было двояким. С одной стороны учение кенигсбергского философа привлекало его своей основательностью и оригинальностью, с другой стороны в чем-то отталкивало. Профессор П.Г.Торопыгин, глубоко исследовавший проблему "Чаадаев и Кант", объясняет это тем, что Чаадаев оказался "под мощным прессингом немецкой идеалистической философии и французского католицизма" однако при этом сумел сохранить оригинальность собственной мысли. Подтверждение своих мыслей он ищет у известнейших авторитетов европейской науки. Он штудирует кантовские "Критики", многое в которых находит положительным. В Твери он встречается и подолгу беседует с известным пропагандистом кантовской философии, профессором Геттингенского университета Иоганном Теофилом Буле, который в это время работает библиотекарем у великой княгини Екатерины Павловны. На карлсбадских водах в течение нескольких дней он общается, а в дальнейшем вступает в переписку с "одним из великанов европейской мысли", философом-кантианцем Фридрихом Вильгельмом Шеллингом, который в его адрес как-то сказал: "Чаадаев один из замечательных людей нашего времени и, конечно, самый замечательный из всех известных мне русских". По мнению профессора П.Г.Торопыгина, именно Кант "оказал существеннейшее влияние на ядро системы взглядов Чаадаева, его философию истории" <...> "Он борется с субъективистскими тенденциями Канта, его фихтеанской интерпретацией и в то же время стремится использовать Канта в интересах объективно-идеалистической системы. Эти расхождения не нарушают связь взглядов русского мыслителя с этикой Канта". В своем V "Философском письме" Чаадаев называет систему Канта "самой глубокой и плодотворной из всех известных систем... <...> ...мы все лишь логическое следствие его мысли", - пишет он. Чаадаев полемизирует с Кантом, чаще всего подвергая критике кантовскую концепцию автономии морали и разума от Бога, в том числе и известный кантовский афоризм о "благоговении" перед "звездным небом надо мной и нравственным законом во мне". Он убежден, что источник нравственного закона исходит от воли Всевышнего. На одном из личных экземпляров книги, кантовской "Критики чистого разума", он оставил ироническую надпись: "Апология адамова разума". На другом, "Критике практического разума", он пишет на немецком языке слова из Евагелия от Иоанна об Иоанне Предтече: "Er war nicht das Licht, sondern das ezeugte vondem Licht" ("Он не был свет, но был, чтобы свидетельствовать о свете". Следовательно, для Чаадаева Кант - предтеча некоего духовного мессии, которого он ждал. В 1831 году он пишет Пушкину: "...скоро придет человек, который принесет нам истину времени <...>, будет пущено в ход движение, имеющее завершить судьбы рода человеческого <...> добрая весть будет нам принесена с небес". Сама жизнь Чаадаева явилась иллюстрацией кантовского постулата об этике долга: "автономия нравственной воли - закон для самой себя" (4(1), 283). Это к нему обращены слова поэта:
  
   Он вышней волею небес
   Рожден в оковах службы царской;
   Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
   А здесь он - офицер гусарской.
   (II,134)
  
   Сразу после окончания лицея Пушкин стал постоянным посетителем дома Тургеневых на Фонтанке, где в то время проживали вместе Александр и Николай Тургеневы. Общение с ними, особенно с Николаем, одним из руководителей Союза благоденствия и видным членом Северного общества, для Пушкина стало вторым лицеем, только более радикальным. Несмотря на разницу в возрасте, они быстро сошлись на "ты". Блестяще образованный политэконом и правовед Николай Иванович был в то время одним из наиболее последовательных и решительных противников крепостного права в России. Он увидел в юном Пушкине равного себе единомышленника, отличающегося не только умом, но и невероятной смелостью и оригинальностью мышления. В какое-то время, под влиянием "неограниченной свободы", Пушкин, поддавшись мальчишескому азарту, игнорирует свою службу в министерстве иностранных дел, сочиняет антиправительственные эпиграммы, неосторожно высказывается на публике. Это очень раздражает Николая Ивановича. Он противник всех этих шалостей, за что частенько выговаривает своему младшему товарищу. Дело чуть не дошло до дуэли . В своем письме к брату Николаю, когда тот уже был далеко за границей, Александр Тургенев писал: "Случай между тобой и Ал. Пушкиным, которого ты все ругал и увещевал раз в своей комнате за его тогдашние эпиграммы и пр. против правительства, что он сначала вздумал вызвать тебя на дуэль, а после письмом просил у тебя прощения, и что ты не раз давал ему чувствовать, что нельзя брать ни за что жалованье у правительства и ругать того, кто дает его".
   Восприняв на лекциях геттингенских профессоров кантовское понятие о том, что "правовое состояние возможно лишь через подчинение его устанавливающей всеобщие законы воле; следовательно, нет никакого права на возмущение..." (4(2), 242), т.е. безответственных нападок на правительства, поглощенный идеей освобождения крестьян, Николай Тургенев видел средства в достижении своей цели только в убеждении правительства и монарха, в чем полагался на исключительную роль прогрессивного дворянства. Однако, он делит его, в противовес Канту, на высшее (т.е. богатое) и простое. К последнему, представляющему обедневшее дворянство, которого в России было большинство и к которому, как известно, принадлежал Пушкин, Тургенев относился откровенно пренебрежительно: "Сие простое дворянство остается без всякой практической пользы для государства". Под "пользой" он понимал исключительно имущественное положение дворян. Высшее же дворянство, по его мнению, "служит твердым оплотом престолу и вообще не только что полезно, но даже необходимо в монархиях конституционных". Видимо, такое отношение Тургенева к обедневшему дворянству Пушкин ощущал и на себе. Известно, что он часто не соглашался со своим старшим товарищем и вступал с ним в жаркие споры.
   Как и Кант, Тургенев был противником всяких революций и террора. Как и для Канта, для него был наилучшим такой строй, "где власть принадлежит не людям, а законам <...>, если только ее испытывают и проводят не революционным путем, скачком, т.е. насильственным ниспровержением существовавшего до этого неправового строя..." (4(2), 283). Эти мысли внушал он Пушкину и не без успеха: по общему признанию пушкинистов, без его влияния не могло быть ни оды "Вольность", ни "Деревни". Именно пушкинская ода "Вольность", которую В.Э.Вацуро назвал "высшим достижением русской политической оды 1810-х годов", стала зеркальным отражением политического кредо Николая Тургенева, сформированного на основе философских взглядов великого кенигсбержца.
   О влиянии на его образ мыслей лекций профессоров Геттингенского университета, уделявших значительное внимание преподаванию основ философского учения Иммануила Канта, он писал в своих записках: "Я лично никогда не переставал писать по различным политическим вопросам: из-под моего пера выходили то очерк законодательства и администрации, составленный на основании заметок, сделанных при слушании курса лекций профессора Сарториуса... то очерк по уголовному праву, для которого я воспользовался тем, что сохранилось в моей памяти из курса профессора Геде в Геттингене".
   Мысли о необходимости отмены крепостного права в России у Николая Тургенева обрели окончательную форму еще на студенческой скамье в Геттингенском университете. Уже тогда кантовское неприятие любых форм рабства глубоко запало в его душу и сердце. В дневниковых записях его за 1810 год читаем: "Рабство должно быть<...> первейшею целию внутреннего правительства. Уничтожение оного есть первый важнейший шаг к достижению всех целей вообще".
   Там же, в Геттингене, у Николая Ивановича созрела мысль о написаии книги "Опыт теории налогов", которая увидела свет только в 1818 году. В конце своейжизни он вспоминает по этому поводу: "...по возвращении в Россию я издал сочинение "Опыт теории налогов". Я написал черновые наброски этой работы в конце своего пребывания в Геттингенском университете в 1810 и в 1811 гг., а затем отделал и дополнил ее в последующие годы, в свободное от служебных занятий время". Под скромным названием этого программного труда скрывалась острейшая критика экономического и социально-политического состояния страны, приведено научное обоснование необходимости отмены рабства в России. Даже заседания общества "Арзамас" проходившие на его квартире, Николай Тургенев иногда превращал в политическое обсуждение мучившей его проблемы. Читаем запись в его дневнике, сделанную 29 сентября 1817 года: "Третьего дня был у нас Арзамас. Нечаянно мы отклонились от литературы и начали говорить о политике внутренней. Все согласны в необходимости уничтожить рабство". На этом заседании был и Пушкин, который, вероятнее всего, принимал участие в этом обсуждении.
   После вступления в Союз благоденствия и знакомства с "Зеленой книгой" Николай Тургенев писал: "Я был удручен тем, что среди благих намерений, выраженных в статутах общества, не было ни слова о предмете, который в моих глазах имел главенствующее значение, - об уничтожении "рабства". Я тогда же задумал обратить внимание общества на "крепостное право" <...>. Когда я замечал в людях, с которыми говорил, желание политической свободы без освобождения класса крепостных, то негодование овладевало мною...".
   В 1819 году Н.И.Тургенев вместе с Ф.И.Глинкой задумали организовать "Журнальное общество" и одновременно учредить его рупор - журнал "Россиянин XIX века", в число сотрудников которого они намеревались пригласить А.П.Куницына, А.С.Пушкина, А.А.Дельвига и В.К.Кюхельбекера. Журнал должен был освещать политические, экономические, юридические и другие вопросы. Основной же целью журнала должно было стать - обоснованное убеждение правительства в необходимости упразднения в России крепостного права. Все эти имена были связаны в секретном донесении на Кюхельбекера от 8 сентября 1821 года: "...рано попался он <Кюхельбекер> вместе с А.Пушкиным и бароном Дельвигом в руки Н.Тургенева и Глинки".
   В записке "Нечто о крепостном состоянии", представленной Н.И.Тургеневым императору Александру I в самом начале 1820 года, был сформулирован главный упрек монарху: "Грешно помышлять о политической свободе там, где миллионы не знают даже и свободы естественной".
   Пушкину было чуждо "однодумство" Николая Тургенева, которое он называл "политическим фанатизмом". Он видел в нем более масштабную и универсальную личность, способную на большее. Не всегда соглашался он с его оценками, часто прощал ему резкие высказывания. Однако, когда представился удобный случай, он не побоялся и смело высказался перед императором в защиту опального Тургенева в своей записке "О народном воспитании" (1826), проявив, по словам профессора В.И.Кулешова, "неслыханную дерзость": "Мы видим, что Н.Тургенев, воспитывавшийся в Геттингенском университете, несмотря на свой политический фанатизм, отличался посреди буйных своих сообщников нравственностию и умеренностию - следствием просвещения истинного и положительных знаний" (XI, 43). Кроме добрых слов, высказанных в адрес Николая Ивановича, здесь дана лестная характеристика системе образования в одном из самых "туманных" прокантовских университетов Германии.
   В X-й главе "Евгения Онегина" Пушкин не мог обойтись без того, чтобы не вспомнить о своем наставнике:
  
   Одну Россию в мире видя,
   Лаская в ней свой идеал,
   Хромой Тургенев им внимал
   И, плети рабства ненавидя,
   Предвидел в сей толпе дворян
   Освободителей крестьян.
   (VI, 526)
  
   В личной библиотеке поэта мы находим сочинения многих известных философов: Платона и Сенеки, Лейбница и Мирабо, Вольтера и Дидро, Сен-Симона и Монтескье, Констана и Бекона. Все это говорит о том, что проблемы философии всегда были в сфере интересов Пушкина. При этом не может не обратить на себя внимание то, с каким интересом поэт относился к появлению в печати любой информации о Канте и его произведениях. Из всех, выпущенных в России ( в течение его жизни) кантовских трудов (два десятка книг и журнальных статей), четверть им приобретена для личной библиотеки. Здесь мы находим "Трансцендентальную философию или систему Иммануила Канта" Л.Ф.Шёна, "Историю современной философии от Ренессанса до Канта" Ж..Г.Бюля и целый ряд журнальных статей: "Начертание эстетики, извлеченной из Кантовой Критики эстетического суждения" ("Улей".1812. Ч.3); Боровков А. "Кант" ("Мнемозина".1824.Ч.3); "Философия Канта. Понятие о философии как о естественном расположении и потребности человека" ("Северная Минерва".1832.Ч.1.); "О кантовской концепции прекрасного" ("Северная Минерва". 1832. N 9); "О проблеме познавательной способности в философии Канта" ("Северная Минерва". 1832. Ч. 4.). Можно предположить, что поэт был знаком и с другими творениями Канта, пользуясь иными библиотеками.
   Таким образом, образование, полученное Пушкиным в Царскосельском лицее, в котором решающую роль сыграли профессора-геттингенцы, воспитанные на идеях Иммануила Канта, и окружающая среда (друзья, приятели, знакомые, находящиеся под влиянием немецкой философии) сумели сформировать у поэта мировоззрение, в котором идеи Канта занимали далеко не последнее место.
   Тем не менее, в вопросе об отношении Пушкина к немецкой философии и, в частности, к кантианству, существуют разночтения. Отправной точкой для некоторых исследователей творчества Пушкина стало письмо поэта к А.А.Дельвигу от 2 марта 1827 года, в котором он высказывается о немецкой метафизике, имея в виду увлечение ею "любомудров": "Ты пеняешь мне за "Московский вестник" - и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю её; да что делать? Собрались ребята теплые, упрямые; поп свое, а черт свое. Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать - все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы..." (XIII, 317). Первое, на что упомянутые исследователи никогда не обращают внимание, это на состояние поэта при написании письма. Он раздажен тем, что Дельвиг молчит, и Пушкин пеняет ему на это в самом начале этого письма ("...я ни слова от тебя не получал около двух месяцев - поневоле взбесишься".). Но это только одна, и далеко не самая важная, причина его раздражения. Более важной послужили события, предшествующие написанию этого письма. Дело в том, что к этому времени обозначились разногласия Пушкина с печатным органом "любомудров", редакцией "Московского вестника", в становлени которого он сам принимал деятельное участие. Обожавшие и возносившие его до небес "ребята теплые" на этот раз не послушали поэта и отказали ему в публикации его эпиграммы на Муравьева в своем журнале. Пушкин упорно настаивает на публикации и не только потому, как заметил В.Э Вацуро, "что он намерен ввести в рамки литературные претензии "Бельведерского Митрофана", но и потому, что раздражен вежливым, но глухим и упорным противодействием редакции его журнальной политике. По-видимому, ему известно, что оставшиеся в Москве "любомудры" не разделяют и его критицизма в отношении Муравьева". Как тут не вознегодовать, не впасть в отчаяние! Все это, конечно, не могло не отразиться на содержании письма. Его раздражение "упорным противодействием" "любомудров" автоматически распространилось на немецкую философию, перед которой они преклонялись. Что это действительно так, нам подсказывает сам Пушкин. В этом же письме он отмечает положительное влияние немецкой метафизики на немцев, подготовленных для восприятия и практического использования этой науки: "Я говорю: господа, <...> все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаиями, но мы......". Это отточие следует понимать так, что мы, мягко говоря, не "пресыщены положительными познаниями". Можно было бы ожидать здесь более крепкое выражение, но поэт вовсе не был расположен порицать тех, кто исренне любил его. Поэтому-то, ограничившись отточием в конце этой фразы, он весь свой "запал" обрушил на немецкую метафизику.
   Говоря об истинном отношении поэта к немецкой метафизике, следует, пожалуй, начать с высокой оценки, которую дал Пушкин эстетике Канта в статье "О народной драме и драме "Марфа Посадница" (1830): "Между тем как эсфетика со времен Канта и Лессинга развита с такой ясностью и обширностию, мы все еще остаемся при понятиях тяжелого педанта Готшеда..." (XI, 177).
   Мы уже имели возможность выше ознакомиться с цитатой из статьи "Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественой" (1836), где Пушкин говорит о все возрастающем "благотворном" и "ощутительном" влиянии последователей германской философии в Москве. Эта же мысль, но в более расширенном виде повторятся в его статье "Путешествие из Москвы в Петербург" (1834): "Философия немецкая, которая нашла в Москве, может быть, слишком много молодых последоватеей, кажется начинает уступать духу более практическому. Тем не менее влияние ее было благотворно: она спасла нашу молодежь от холодного скептицизма французской философии и удалила ее от упоительных и вредных мечтаний, которые имели столь ужасное влияние на лучший цвет предшествовавшего поколения" (XI, 223).
   Осуждая французскую философию за то, что "она была направлена противу господствующей религии, вечного источника поэзии у всех народов", за то, что ее любимым орудием была "ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная" (XI, 268), за то, что она, в конце концов, способствовала приближению Французской революции, Пушкин не может скрыть своего удовлетворения от того факта, что московская молодежь, усвоившая из кантовской философии может быть самую для них важную идею, идею отвержения любого насилия, не пошла по стопам декабристов.

"Онегинская энциклопедия", 1999..

  
   Цит. По: Функе Г. "Назад к Канту" - это значит идти вперед//Кантовский сборник. Вып. 14. Калининград, 1989. С. 6.
   Цит. по: Бродский Н.Л. "Евгений Онегин" роман Пушкина. М., 1964. С. 131.
   Vorlander, Karl. Immanuel Kant: d. Mann u.d. Werk. - Hambug: Mener, 1977 / - S. 239, 240.
   Wischnitzer M. Die Universitat Gottingen und die Entwicklung der liberalen Ideen in Russland im I. Viertel des XIX. Jahrhunderts. Berlin, 1907.
   Цит. По: Бродский Н.А. "Евгений Онегин" роман А.С.Пушкина. М., 1964. С. 133.
   Цит. по: Бродский Н.А. "Евгений Онегин" роман А.С.Пушкина. М., 1964. С. 133.
   Яценко О.А. "Куницыну дань сердца и вина..."//И в просвещении стать с веком наравне. Сборн. науч. трудов. С.-Петербург, 1992. С. 60.
   Цит. по: Лубяновский Ф.П. Воспоминания.//Московский университет в воспоминаниях современников (1755-1917). М., 1989. С. 46.
   Цит. по: Грот К.Я. Пушкинский лицей. СПб., 1998. С. 268.
   Цит. по: Грот К.Я. Пушкинский лицей. СПб., 1998.С. 269.
   См: Зверев В.М., ЕмельяновБ.В. Русская кантиана 1800-1917 годов//Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта. Вып. 4. Калининград, 1979.С.144.
   Цит. по: Бродский Н.Л. "Евгений Онегин" роман А.С.Пушкина. М., 1964. С.134.
   Маркграфский А. История лейб-гвардии Литовского полка. Варшава, 1887. С. 168.
   Цит. по: "Остафьевский архив". Т. II. С. 150.
   Цит. по: Онегинская энциклопедия/Под ред. Н.И.Михайловой. М., 1999. Т. 1. С. 66.
   В.С.Печерин. Замогильные записки//Русское общество 30-х годов XIX в. М., 1989. С.159.
   Цит. по: Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб., 2000. С. 444.
   Каменский З.А. Философские идеи русского Просвещения. М., 1971.
   Снядецкий Я. Общие замечания по предмету науки об уме человеческом и общий взгляд на состав кантовой науки//Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта. Вып. 4. Калининград, 1979. С. 117.
   Галич А.И. История философских систем, по иностранным руководствам составленная и изданная Главного педагогического института экстраординарным профессором Александром Галичем: В 2 кн. СПб., 1819. Кн. 2. С. 209, 210.
   См.: Базанова В. Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949. С. 235.
   Павлищева О.С. Из воспоминаний.//А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. С.31.
   Эфрос А. Рисунки поэта. М.; Л., 1933. С. 27.
   Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. С. 247.
   Булгарин Ф.В. "Нечто о Царскосельском Лицее и духе оного".//Русская старина.1877. Т. 28. С. 657.
   Цит. по: Михайлова Л.Б. Царскосельский Лицей и традиции русского просвещения. СПб., 1006. С. 219.
   Там же. С. 220.
   Там же. С. 221.
   Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1961. Т. 4. С. 786, 787.
   Цит. по: Грот Я.К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники: статьи и материалы. СПб., 1899. С. 62.
   Цит. по: Томашевский В. Пушкин. М., 1990. С. 35.
   Карамзин М.Н. Письма русского путешественника. М., 1988. С. 52.
   Цит. по: Погодин М.П. Н.М.Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Ч. 2. С. 329.
   Цит. по: Селезнев И. Исторический очерк императорского лицея. 1811-1861. С. 89.
   См.: Из Грамоты, пожалованной Императорскому Лицею императором Александром I 22 сентября 1811 г. Пг., 1916.
   Цит. по: Восстание декабристов. М.; Л., 1925. Т.1. С. 226.
   Куницын А.П. Право естественное. СПб.,1818-1820. С. 46, 47.
   Здесь и далее ссылки на соч. И.Канта: Кант И. Сочинения: В 6 т. М., 1963-1966. (арабская цифра до запятой - том; после запятой - стр.).
   Михайлова Л.Б. Царскосельский Лицей и традиции русского просвещения. СПб., 2006. С. 90.
   Там же. С. 91.
   Цит. по: Овчинникова Е.А., Чумакова Т.В. Философия в Университете в 1819-1850 гг.//Философия в Санкт-Петербурге. Справочно-энциклопедическое издание. 1703-2003. СПб., 2003. С. 37.
   Цит. по: Соловьев И.М.Русские университеты в их уставах и воспоминаниях современников. СПб.,1914. С. 205.
   Там же.
   Цит. по: Михайлова А.Б. Царскосельский Лицей и традиции русского просвещения. СПб., 2006. С. 92.
   Галич А.И. История философских систем. СПб., 1818. С. 209.
   Никитенко А.В. А.И.Галич. СПб., 1832. С. 11.
   Цит. по: Сухомлинов М.М. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 1. С.328.
   См.: Беленкова А. И сила, и слава... Из истории семейства Крузенштернов. Таллин, 2004. С. 129, 130.
   Кулешов В.И. А.С.Пушкин. Научно-художественная биография. М., 1997. С. 60.
   Цит. по: Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1956. С. 11.
   Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. Л., 1983. С. 183.
   Набоков В. Комментарий к роману А.С.Пушкина "Евгений Онегин". СПб., 1998. С.225.
   См.: Онегинская энциклопедия: В 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 231.
   Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1961. Т. 4. С. 597-599.
   Михайлова Л.Б. Царскосельский Лицей и традиции русского просвещения. СПб., 2006. С. 104.
   Цит. по: Жихарев М.И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве//Русское общество 30-х годов XIX в. Мемуары современников. МГУ, 1989. С. 83.
   Торопыгин П.Г. Кант и русская философская культура//Кантовский сборник. Вып. 18. Калининград, 1994. С. 36.
   Чаадаев П.Я. Полное собр. соч. и избранные письма: В 2 т. М., 1991. Т. 1. С. 338.
   Там же. Т. 1. С.768.
   Там же. Т.2. С. 71.
   Цит. по: Жизнь Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники.: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 244.
   ЦГА г. Москвы. Ф. 1875, д. 16, л. 122, 122 об.
   Тургенев Н.И. Мое пребывание в России от 1816 до 1824 гг. // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. М., 1989. С. 288.
   Архив братьев Тургеневых. Вып. 1. СПб., 1911.
   Тургенев Н.И. Указ. соч. С. 280
   Архив братьев Тургеневых. Вып 5. Пгр., 1921. С. 93.
   Тургенев Н.И. Указ. соч. С. 283
   Цит. по: Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб., 2000. С. 73.
   См.: Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С.Пушкина. СПб. 1910.
   Вацуро В.Э. Пушкинская пора. СПб., 2000. С. 155.
  
  
  
  
   8
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"