Аннотация: Антинаучный роман о наших соседях снизу
ТРУДЕН ПУТЬ ЧЕРЕЗ АВЕРН
Антинаучный роман в двух частях
Часть Первая
Happy Birthday
Если люди перестают праздновать собственные дни рождения, то, поверьте мне, это: или попытка не обращать внимание на собственный возраст, или просто следствие усталости от до смерти надоевшего ежегодного действа. Такое, обыкновенно, происходит с людьми чуть-чуть за тридцать. Когда же им становится чуть-чуть за сорок, все возвращается на круги своя.
Мне сегодня как раз стало чуть-чуть за тридцать, и я не справлял день рождения уже два раза подряд. Находил причины. От друзей не всегда можно так просто отвертеться, знаете ли. Многие считают, что зажать день рождения - преступление. Я - нет.
Меня сегодня никто не поздравил кроме бездушного робота, который прислал "Happy birthday" на мобилу, разрушив иллюзию моего одиночества.
1. Алексей Цейслер
Тридцать два
Сегодня тридцать первое августа, воскресенье - мой день рождения. Я сижу дома и смотрю по ящику новости, одна другой пакостней. Ящик последнее время вообще стал коллекцией пакостей. Хотя, может, он всегда был ею, просто я этого не замечал.
День рождения выпал на воскресенье, а это значит, что все нормальные люди сегодня на дачах - больших и маленьких, деревянных и кирпичных, в, одном, двух и даже трех часах езды от Москвы. Вы будете смеяться, но один мой знакомый священник как-то сказал, что дачи придумали коммунисты, чтобы отвлечь людей от святого праздника Воскресения Господня... Получается, зря старались - оно таки осталось священным днем для приносящих в жертву неблагодарной подмосковной земле свое пошатнувшееся здоровье дендрофилов. Возможно, завтра после обеда кто-нибудь пришлет мне поздравления по почте, или даже позвонит. Ждать, что кто-нибудь обо мне вспомнит сегодня, без толку.
Поэтому я выключаю телевизор, и иду в бассейн.
Я всегда так делаю, если не знаю, чем заняться. Это близко - десять минут ходьбы от дома - в тусклом здании а-ля гастроном, спорткомплексе института инженеров водного транспорта. По дороге захожу в магазин, где продают пиратские DVD диски. Покупать я ничего не собираюсь, просто там симпатичная продавщица.
Я не из тех, кто из ничего сооружает себе ритуалы, но если сорок первый шкафчик будет занят, у меня случится легкий приступ недовольства. Скажете, большое дело - шкафчик? Но если подумать, вся жизнь состоит из таких вот шкафчиков, занятых или свободных. Это я так, к слову.
Шкафчик свободен, я быстро раздеваюсь и закрываю его на pin-code моей кредитной карты. Это удобно. Я всегда так делаю.
Иду в душ. Там уже есть несколько человек - пара мужиков среднего возраста с лишним весом и рано созревший мальчик, которому лет, должно быть, двенадцать - тринадцать, а взлохмаченные вторичные половые признаки уже покрыли его туловище спереди неприличного густо. И брюшко присутствует. Рядом с этими мне нормально. Как-то раз я пробовал ходить в бассейн по утрам, но после того, как попал на тренировку пловцов, перестал - среди широкоплечих подтянутых парней чувствуешь себя неполноценным уродом.
После душа - в чашу. В воскресенье днем тут почти пусто. Самый аншлаг обычно бывает около семи-восьми часов в будни, тогда бассейн натурально превращается в суп с клецками: огромные тетки, застывшие в позиционном положении, полоумные мамаши с детьми и непонятно откуда взявшиеся пенсионеры... Это несколько раздражает. Те, кто хочет спокойно поплавать, приходят к девяти, или как я сегодня - днем в выходные.
Прыгаю с бортика. Вода освежает. Ее здесь кварцуют, а не хлорируют, что выгодно отличает этот оазис физической культуры от множества подобных. Вообще-то бассейн для меня маловат - всего двадцать пять метров. Я больше люблю пятидесятиметровые, там можно получить больше приятных ощущений от заплыва.
В одну сторону я плыву брассом, обратно кролем. Брасс полезен для сердца, а кроль - для пресса, так сказал один доктор из ящика. Возможно, не все доктора из ящика переодетые актеры, потому что, когда я плыву кролем, то чувствую, как напрягаются мышцы живота и поясницы. Приятная боль.
Брасс нужен еще за тем, чтобы поглазеть вокруг. Главное в этом деле - хорошие очки. Те, что сейчас на мне, стоили диких денег, но дело того стоило - смотреть через них одно удовольствие - вода не затекает, стекла не потеют.
Туда - брассом, обратно - кролем... Я никогда не считаю, сколько проплыл. Когда устаю, отдыхаю у бортика. Пока восстанавливается дыхание, можно получше рассмотреть соседей.
Слева - тетя средних лет. Пожалуй, старовата. В кильватере у нее рано созревший мальчик из душевой, должно быть, ее сын. Да ну и черт с ним. Фигуру тете сохранить удалось, но возраст - есть возраст. Чего ни выдумывай, а с шеей и руками ничего не сделаешь, они всегда выдают. И еще лицо. И бедра. И грудь. Короче - все. Но при всем при этом, тетя пришла в купальнике с просвечивающим верхом. Ну, вот, почему, скажите вы мне, такие купальники носят не молодые девчонки, а только вот такие списанные подводные лодки? Может, в соответствующих магазинах существует ограничение по возрасту?
В общем, слева смотреть не на что.
Так, а что у нас справа? Тоже тетя, только помоложе, где-то моего возраста, может чуть старше. Эта - совсем другое дело. Фигурка, вроде, аккуратная, лицо, правда, как следует разглядеть, пока не представляется возможным. На ней черный закрытый купальник, белая шапочка и черные очки. Сбоку на шапочке черный "пацифик". Волосы, скорее всего, тоже черные - под шапочкой не видно. Хотя нет, небольшая прядь все же выбилась у виска. Я угадал - она и, правда, брюнетка. Надо будет понаблюдать за ней повнимательнее.
Туда брассом, обратно кролем...
Хлопает дверь, и из женской раздевалки появляются две подружки, похоже, студентки. Одна высокая и худая, другая, что характерно, маленькая и плотная. На обеих открытые купальники эконом класса. Эти плавать не будут, просто потусуются в воде, потреплются. Я уже давно заметил, что в этот бассейн ходят либо совсем уж соплячки, либо тетки за тридцать. Самой вкусной возрастной категории отчего-то не бывает вовсе. Мне, понятное дело, на девчонок смотреть приятнее всего, даже если у них не все в порядке с фигурой. Молодость бьет класс, так сказать.
Я опять у бортика. Делаю вид, что качаю пресс, а сам наблюдаю за той, что справа, она как раз подплывает. Не быстро, но уверенно. Хорошая техника - к бабке не ходи, раньше занималась плаванием, но вряд ли серьезно - фигура у нее совсем не как у профессиональных пловчих с их жутковатыми плечищами.
Она касается ладонями бортика и повисает на дорожке. Снимает очки. Какое-то время мы висим рядом. Она в мою сторону не смотрит, а я украдкой на нее поглядываю, делая вид, что изучаю то часы, то большой термометр на стене. Что же у нее спросить-то, господи...
Ныряю, отталкиваюсь ногами от бортика и снова плыву - до противоположного бортика брассом, а обратно кролем...
Больше часа я тут обычно не задерживаюсь. Какой смысл себя изматывать, надо вылезать и идти в душ, тем более что та, что справа, уже ушла. Не выходит она у меня из головы...
Какое-то время я рассуждаю, не подождать ли мне ее снаружи и не предложить ли ей свой вечер. Ведь ничего страшного не случится, если подойти к приятной женщине на улице и поинтересоваться ее свободным временем. Это просто. Всего-то делов - перешагнуть через поднявшийся к горлу комок, подсочившее давление, взмокший затылок. Главное - угадать с первой фразой. Вариантов всего два: "Девушка, что вы делаете вечером?" или "Девушка, вы свободны?"
С тех пор, как я развелся, довольно большой кусок моего свободного времени уходит на поиски. Услугами уличных дам я, разумеется, не пользуюсь. Чаще всего наведываюсь либо к старым (не в смысле возраста, разумеется) и не особо требовательным подругам, либо посещаю проверенные апартаменты. Первое проще, но приходится мириться с непрофессионализмом и периодическими скандалами; второе - дороже.
Опыт в этом деле у меня небольшой, когда был женат, налево особенно не гулял. Бывало, конечно, но, обычно, просто со скуки. Об этой самой скуке может рассказать любой окольцованный - у всех всегда одно и тоже, если долго живешь с одной женщиной. Вообще, это довольно безопасно, если соблюдать минимальные меры предосторожности.
Кстати, жена меня ни разу не застукала, мы развелись совсем по другому поводу. Точнее сказать, развелись так, безо всякого повода. После, как и следовало ожидать, известный колорит исчез - осталась одна насущная потребность.
Я несколько тороплюсь - не хочется упустить ту, что справа. На мытье, вытирание и переодевание у меня уходит не больше пяти минут. Но перед тем как выйти на улицу, надо еще высушить голову при помощи унижающей мужское достоинство бабской сушилки. Единственный способ не испортить себе при этом настроение - лихо захлопнуть пластиковое забрало, только так можно избавиться от ощущения себя клушей в бигудях. Пару минут сохну, и на улицу.
Мы выходим из спорткомплекса одновременно. Ее взгляд, короткий и цепкий, на долю секунды задерживается на мне (ровно на время срабатывания системы "свой - чужой") и уходит прочь. Я так и не успел выбрать, с какой же фразы начать, молчу. Возможно, если бы у меня было хоть чуть-чуть времени, чтобы подготовиться, я, наверное, выдавил бы из себя что-нибудь, но тут - фактор внезапности... только и успел заметить, что у нее красивые глаза, карие и глубокие. Теперь остается либо плюнуть на все и пойти домой, либо...
Аккуратно, соблюдая приличную дистанцию, метров, наверное, десять, должно быть, не слишком быстро для мужчины, я иду вслед за моей новой незнакомкой. Хотя, в принципе, мог бы этого и не делать - она не обернулась ни разу. Люди вообще редко оборачиваются, когда куда-то идут.
Минут за десять мы доходим с ней до входа в метро "Коньково". Мне туда не надо, но я все равно спускаюсь в наполненный людьми переход. Теперь расстояние до цели нужно сократить, поскольку очень трудно преследовать человека в метрошной толпе. Она заходит в последний вагон поезда, который идет в центр. Я захожу следом и встаю у дверей. Делаю вид, что изучаю схему метро. Вагон сильно дергает, и мы начинаем карабкаться по рыжей ветке вверх, с юго-востока на северо-запад.
Пробираюсь поближе к ней и смотрю в окно. Там одна за другой мелькают "Беляево", потом "Калужская", "Новые черемушки", "Профсоюзная" - похожие друг на друга, как сестры от одной матери и разных отцов. Сороконожки , одно слово. Не люблю я их, в основном из-за дешевой, кафельной их беспринципности. Отворачиваюсь от окна и снова пристально изучаю знакомую с детства схему.
Вот он - узор из разноцветных линий. Одним он напоминает паука, другим телевизионную настроечную таблицу, третьим электрическую схему. Все зависит от образования и воображения. Мне же в этом рисунке в первую очередь видятся линии моей собственной жизни, поскольку она, моя жизнь, по сути, вершилась под землей - в том смысле, что путь от одного важного события до другого всегда совершался именно здесь, в Московском Метрополитене имени В.И. Ленина. Из тоннеля в тоннель, через станции пересадок - простые, сложные, иногда кажется, нелепые, я двигался от одной точки уже прожитого куска своей жизни к другой.
Каждый божий день я спускался по эскалатору в глубокую черную шахту, чтобы совершить долгий путь в другой мир. Мир, где нельзя курить, нет туалетов, и не ловится радио. Говорят, только на "Шаболовской" где-то в районе эскалатора можно что-то поймать, да и то с чудовищными помехами. No-Radio-Land - вот, что такое Московское Метро. А еще No-Toilet-Land и No-Smoking-Land. Хотя, если честно, сортиры там все-таки есть - за маленькими деревянными дверьми, которые в переходах. И еще я там курил, один раз, в пустом вагоне.
Станция "Шаболовская". Чем ближе мы подъезжаем к центру, тем тише становится шум в вагоне, я даже слышу музыку из плеера парня, который стоит рядом. Украдкой поглядываю на... а вот как мне ее теперь называть? Ведь все должно иметь какое-то название - нет названия, нет и предмета, так? "Девушка из бассейна"? "Купальщица Ренуара"? "Мадам баттерфляй"? Не знаю. Пусть пока будет просто "Она", а там посмотрим.
"Она" сидит в самом углу вагона и читает толстую книжку в мягкой обложке. Ветер теребит тот самый локон, который выбился у нее из-под шапочки в бассейне. С определением возраста я, похоже, ошибся в хорошую сторону - она меня моложе. Может, лет двадцать шесть, двадцать семь, не больше. "Она" отрывает глаза от книги и рассеянно смотрит перед собой. Потом замечает меня, и наши глаза встречаются во второй раз. Теперь ее взгляд задерживается на мне немного дольше, но затем, через пару долгих секунд снова устремляется в раскрытую книгу.
Станция "Октябрьская". Вагон облегченно выдыхает людьми. Я прохожу почти в самую середину вагона, чтобы пропустить выходящих. Оставшиеся пассажиры не спеша разбредаются по освободившимся сидячим местам, двери, наконец, закрываются, и поезд, без усилия тронувшись с места, катит дальше, на север.
Я снова оборачиваюсь, чтобы еще раз на нее посмотреть, но ее уже нет. Там, где сидела она, расположилась полная мадам с коричневой таксой на руках. Такса пытается вырваться и задорно тявкает.
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция "Третьяковская", - говорит женщина из репродуктора.
"Что я вообще, здесь делаю?" - думаю я. У меня же сегодня день рождения... А, может, не так уж плохо отметить свой день рождения в метро? Как-никак, несколько миллионов приглашенных...
2. Рыжов
Растяжение и сжатие
Евгению Ивановичу снилась холодная аудитория Љ 410, в которой толпились одетые в телогрейки, пальто и шинели его однокурсники. В училище не топили уже неделю, и студентам было велено являться на занятия в верхней одежде.
Обсуждали вчерашний ночной налет, самый крупный с начала осени. Спорили. Вдруг дверь открылась, и в аудиторию вошел маленький и круглый, словно капустный вилок, декан факультета Масленников. На нем были высокие валенки, черные мешковатые штаны и длинная тужурка поверх пошитого, вероятно еще до революции, зеленого штучного пиджака. Декан держал в руках небольшой листок и поминутно в него поглядывал. Вслед за Масленниковым, громыхая сапожищами, в открытую дверь вошел абсолютно лысый, с широким ассиметричным лицом офицер в длинной, почти до полу, грязноватой снизу шинели.
В аудитории стало тихо. Студенты без команды встали, поскольку сидеть в присутствии вошедших было нельзя. Смотрели на военного, который остановился около преподавательского стола и, выполнив команду "Налево!" повернулся к аудитории лицом. В правой руке он держал ушанку, а вместо левой у него был пустой, подшитый на расстоянии примерно двух третей длины от плеча рукав.
Декан прокашлялся и жалобно посмотрел на военного, судя по петлицам, майора. Военный коротко кивнул.
- Ну что, ребятишки, - начал декан после прерывистого вдоха, - у меня по ваши души приказ. От сегодняшнего числа, первого ноября одна тысяча девятьсот сорок первого года. Вот. - Он поднял вверх бумажку, с которой вошел. - И список группы вот, - он достал из кармана вторую, - так что (декан тяжело выдохнул) от А до К - завод Љ22, танки чинить, танки. А от Л до Я - вот, с товарищем майором пойдете, с товарищем..., - Масленников вдруг закрыл лицо ладонями и зашелся кашлем.
Плачет декан или просто кашель у него такой, будто плачь, было непонятно. Майор молчал. Студенты молчали тоже. Никто просто еще не понял, что здесь и сейчас за ними в сапогах и майорских петлицах пришла Судьба. А может, они просто никак не могли сообразить, в каком месте алфавита находится буква, с которой начинается их фамилия и в какую из дверей им теперь нужно входить...
Евгений Иванович проснулся. Шея его от долгого лежания на плоской вагонной подушке ныла необычайно, отдавая при каждом повороте головы в затылок.
Поезд катился небыстро. Вагон легонько раскачивало, и Евгений Иванович подумал, не поспать ли ему еще, но потом все же решил, что уже хватит, и свесил голову со своей верхней полки вниз, чтобы оценить обстановку. Внизу болтали, видимо севшие где-то ночью, двое молодых мужчин (военный и штатский) и женщина от тридцати с хвостом до сорока с хвостиком. Довольно пикантная.
Евгений Иванович сразу понял, что в купе происходит поединок (ну, как было не понять с его-то опытом). С деланным усилием он спустился вниз, поздоровался с соседями и пошел по качающемуся коридору в самый конец вагона. Потом, в тамбуре, выкурил сигарету (на сегодня первую и потому самую приятную), затем заглянул к полной, обвешанной дешевыми цацками проводнице, и попросил стакан чаю. После чего вернулся в свое купе.
Вербальная битва за даму к его приходу была в разгаре. Каждый из кавалеров спешил поведать что-нибудь смешное, при этом упаси господи, не похабное, и, уж конечно, без использования нецензурной лексики. Расклад был таков: военный - крупный мужчина северо-славянской внешности - давал штатскому сто очков вперед в смысле экстерьера, но этим все его преимущества и заканчивались. Штатский - бородатый шатен в очках - хоть и был гораздо субтильнее своего соперника, благодаря лучше подвешенному языку лидировал.
Евгений Иванович не стал забираться обратно наверх, а уселся на нижнюю полку, рядом с военным, предварительно слегка откинув уголок застеленного матраца. Такое его поведение вызвало небольшое замешательство среди дуэлянтов. Некоторое время оба молча оценивали нового попутчика, но, решив, что как соперник он не представляет никакой опасности, продолжили.
- Ехали мы как-то с полигона в вагоне СВ с гэдээровскими немцами, - нарушил неловкую тишину штатский, - да еще в таком странном, что там купе, которые в середине вагона - с душем, а по краям - без. Мы как раз в середине ехали, а немцы в самом крайнем, у туалета. Так вот, как-то раз один из них пришел к нам в купе, тычет пальцем в моего напарника, Тимура, и говорит: - "Дженебеков? Астронавт?" А я ему: - "Но, камрад. Хабибулин! Инженер!" Немец так и выпал - думал, что в купе с душем у нас может только космонавт ездить, представляете?
Дамочка благосклонно хихикнула, военный насупился.
- А вот у нас в полку случай был, - начал он, но Евгений Иванович не дослушал.
"Да не нужна она тут никому, просто каждый не хочет, чтобы она досталась соседу", - подумал он и вышел из купе в коридор. За закрытой дверью послышался хохот военного, вызванный, по-видимому, его же собственной шуткой.
Евгений Иванович устроился у окна и стал смотреть на мелькающую за окном листву. С каждым километром ее становилось все больше, а это означало, что поезд, в котором он ехал, уносил его все дальше в Россию, оставляя далеко позади казахские степи, привозную воду, полигон, подземные сооружения, которые он проектировал, а заодно и его прежнюю жизнь.
Ему было пятьдесят три. Несколько месяцев назад он начал свою жизнь заново. Точнее, если быть честным, это его жизнь сама по себе началась заново пару месяцев назад. Теперь, по прошествии этих самых двух месяцев, он совершенно четко понимал, что все произошедшее с ним не его натруженных, с длинными, как у пианиста пальцами, рук дело, а неких одушевленных обстоятельств, которые ловко разыграли свою партию на его судьбе и после куда-то бесследно исчезли.
- Теперь ведь и виноватых не найдешь, - незаметно для себя озвучил Евгений Иванович свою последнюю мысль.
- Ай, бросьте. Их ведь нет никогда, виноватых-то, - ответила ему проводница, - ваш чай, гражданин.
Евгений Иванович расплатился медяками, принял у грудастой хозяйки вагона дымящийся стакан в дюралевом подстаканнике, отхлебнул по железнодорожному обыкновению переслащенного до невозможности чаю и решил пока не возвращаться в купе.
На душе у Евгения Ивановича вдруг стало тяжело. Он закрыл глаза, и ему почудилось, будто его сейчас что-то растягивает в разные стороны; словно невидимой лонжей прикреплен он ко всему тому, что осталось там, у него за спиной, и чем дальше увозит его поезд, тем туже натягивается лонжа, и сильнее давит грудь...
"Это якорь, - подумал Евгений Иванович, - в таких историях обязательно есть якорь".
И навалились на него битюгами воспоминания. Евгений Иванович увидел перепачканную шоколадом Татку, серьезного не по годам Илью и с ними рядом Татьяну, располневшую, с усталым взглядом, но очень привлекательную еще женщину. Ему вдруг захотелось схватить дочку, поднять выше головы - полетели, полетели, полетели... потом сыграть партию в шахматы с Ильей, нарочно ему проиграть, а потом обсудить его мелкие школьные катастрофы, сплетни и слухи за чаем, а может, и за пивом... Да и Татьяну он был бы не прочь сейчас обнять за плечи, поцеловать в шею, там, где начинаются волосы, темные и вьющиеся, с редкой сединой, запустить в них пальцы...
Евгений Иванович открыл глаза.
"А что впереди? - подумал он. - Что, или кто, тащит меня вперед? За три тысячи километров с насиженного годами места от семьи, друзей и работы?"
Евгений Иванович попытался представить себе точку, к которой стремился, цель своего путешествия, но, не смог различить ничего кроме маловыразительной серой мути.
- Да вы зайдите в купе, что же вы в коридоре-то чай пьете, - обратилась к нему его попутчица, она же предмет дуэли, которая зачем-то вышла в коридор.
От неожиданности Евгений Иванович вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
- Благодарю, барышня, мне и здесь удобно, - сказал он как можно мягче, чуть понизив голос, - у вас там компания, не хочу мешать.
- Вы нам ни капельки не помешаете, честное слово. Да и... они мне смертельно надоели, оба. - Сказала она, и устало добавила: - Болваны.
Теперь она показалась Евгению Ивановичу совсем другой. Там, в купе он успел отметить про себя ее достоинства, но только теперь разглядел карие с искорками глаза и несколько родинок слева, над верхней губой.
- Хотите, чтобы я вас украл? - спросил Евгений Иванович еще мягче и еще ниже.
- Пожалуй, - ответила женщина, для вида подумав, - но куда, простите, вы меня можете здесь украсть?
- В вагон ресторан, больше некуда.
- А как же эти? - она показала большим пальцем на закрытую дверь купе.
- Они нас не найдут. Слишком тупые...
- Ну, Максим, положим, не совсем уж тупой...
- Пиджак?
- Что? Ах, да, пиджак, а вот Палыч - сапог - то есть, майор, этот - дуб дубом. - Она вдруг посерьезнела. - Кстати, а вы не боитесь, что они вас потом побьют?
- Боюсь, еще как боюсь, но по закону котенка Гава, вместе бояться интереснее.
Женщина улыбнулась, естественно и открыто, без провинциального бабского жеманства.
- Нина, - сказала она и протянула Евгению Ивановичу правую руку, на которой не было никаких колец.
- Евгений Иванович, - ответил Евгений Иванович и чуть коснулся губами ее пальцев.
У Нины начали розоветь щеки.
- Ну что, в бега? Время дорого! - сказал Евгений Иванович, косясь на дверь купе, готовую в любой момент открыться и явить в коридор кого-нибудь из самцов.
- В бега! - ответила его без пяти минут похищенная соседка.
Их и в правду не нашли, может, потому, что не искали вовсе. Остаток дороги они просидели в пустом вагоне ресторане, разговаривали и пили боржом. Точнее, говорил в основном Евгений Иванович.
Он не стал уподобляться молодым конкурентам, а напротив, завел беседу о вещах серьезных и даже грустных и трагических. Он рассказывал Нине про войну, ополчение, голод и госпиталь; про послевоенную неустроенность, комнату в коммуналке и одну пару штанов на все случаи; про Байконур, вагончики в степи и аварии первых пусков... про своих жен, про жизнь с ними и про неизбежное расставание... Он наговорил ей столько всего личного и даже интимного, чего никогда не позволял себе рассказывать даже близким знакомым (настоящих друзей у него не было), не то, что дорожным попутчикам.
Евгений Иванович не имел целью ни разжалобить Нину, ни тем более, ее шокировать, просто ему захотелось обо всем этом с кем-то поговорить. Возможно, такое его настроение было следствием сегодняшнего сна, а, может, просто очередной попыткой во всем разобраться. Сколько уже у него было уже этих попыток! Нина, кажется, все поняла и потому слушала молча и не перебивала.
Их совместное возвращение в купе не вызвало ничего кроме косых взглядов и громкого молчания дуэлянтов. Поезд нехотя подползал к перрону Павелецкого вокзала с опозданием примерно в полчаса, за которые Евгений Иванович про себя горячо благодарил машиниста, начальника поезда, Господа Бога и вкупе с ними всех работников МПС. Он был уверен, что это маленькое ж/д приключение закончится прямо на перроне, где бесследно растворились оба его соперника, но Нина предложила поехать к ней в Черемушки.
И он согласился.
3. Алексей Цейслер
Странная история Љ1
Теперь, наверное, самое время рассказать, зачем же я пошел за той женщиной из бассейна. Рассказываю.
Привычка подолгу гулять по городу прилипла ко мне довольно давно, с того самого времени, как я съехал от родственников и стал жить отдельно. Именно тогда я и начал замечать, что каждый день, часов в семь вечера, некая тяжело преодолимая сила выталкивает меня на улицу и заставляет проводить время в бесцельных шатаниях по окрестностям.
Чуть позже я определил эту выталкивающую меня из квартиры силу как равную времени, проведенному в помещении, поделенному на его объем. Получалось, что чем меньше квартира и чем дольше я в ней просидел, тем больше выталкивающая сила. Если устремить объем помещения в бесконечность, то сила станет равной нулю - что абсолютно верно, поскольку, это равносильно моему нахождению в бесконечно большом помещении, то есть на улице, где выталкивать меня будет неоткуда. Время устремлять в бесконечность не имело никакого смысла по известным причинам.
Выталкивающая сила действовала практически каждый вечер, и я не особенно ей сопротивлялся. Исключения составляли очень холодные, очень мокрые и еще те вечера, когда ко мне приходили подруги. После секса гулять почему-то не хотелось, а хотелось напротив, остаться дома. Пришлось ввести в числитель погодный и половой коэффициенты, равные, соответственно: 1, если погода условно хорошая (секса не было) и 0, если плохая (секс был).
Поначалу, оказавшись в городе, я совершал променад по одному из нескольких известных мне маршрутов, но вскоре меня потянуло исследовать новые земли. Выбирать места для прогулок, используя карту Москвы, мне тогда казалось очень большой пошлостью. Не обращался я к картам местности вовсе не потому, что придерживался расхожего в то время мнения, что город постоянно претерпевает некие метаморфозы в зависимости от времени суток, расположения звезд на небе и еще черт знает чего, и, посему, карты у него не может быть в принципе. Нет, как раз на это мне было глубоко наплевать. Просто не хотелось превращать это мое маленькое хобби в турпоход. Скорее, я видел данный процесс как освоение черных пятен в стратегической компьютерной игре.
Я стал бессистемно бродить по городу, но это мне вскоре надоело. Разнообразия не получалось - рано или поздно я все равно возвращался в места уже изученные и много раз мною пройденные. Происходило это, скорее всего, непреднамеренно. И тогда я изобрел новый способ путешествия, который, как мне казалось, мог исключить всякое воздействие на процесс с моей стороны. Я решил прибегнуть к помощи случайных незаинтересованных помощников - проводников. Уже не помню, как мне пришло в голову выбирать в качестве них девушек в метро, а вот откуда взялся метод их выбора, или, лучше сказать, поиска, сейчас расскажу.
Я как-то подумал, что он, метод, должен иметь непременно иррациональное зерно, дабы уравновесить физические основы моих прогулок, которые я сам себе нагородил. Так из выбора проводника получилась, если хотите, охота. Охота на "фазана", который сидит, сами знаете где. Спешу оговориться, что слово "охота" попало в повествование только благодаря предшествующему ритуалу и не имеет ничего общего со своим буквальным значением.
Итак: "Каждый охотник желает знать" - значит доехать по красной ветке с любой стороны до "Чистых Прудов", перейти на оранжевую, доехать до "Третьяковской", перейти на желтую, далее до "Площади Ильича", там перейти на зеленую, потом до "Курской", на ней с зеленой на голубую, дальше до "Площади Революции" с голубой на серую (с синей на получается), и до "Чеховской", а там на фиолетовую, тот есть на "Пушкинскую". Вот где фазан и сидит. Вернее, раньше сидел. Теперь его там нет.
Так или иначе, для освоения новых территорий мне каждый раз был нужен новый проводник. Девушки выбирались обычно просто из соображений внешней привлекательности, но имелись и другие критерии. Например, из нескольких симпатичных предпочтение отдавалось той, красота которой была наиболее необычной. То есть, нешаблонной и, даже, может быть, странной...
Бывало по-разному. Иногда я провожал девушку почти до двери, а иногда бросал прогулку на половине, когда мне что-то не нравилось. Чаще всего мои подопечные заводили меня в жуткие московские новостройки, но случалось и углубляться в совершенно глухие, по-питерски колодезные дворы в двух шагах от центра. Меня периодически замечали. В таких случаях я всегда отворачивал - зачем пугать, но чаще всего, мне удавалось оставаться незамеченным.
Со временем у меня стали развиваться профессиональные навыки. Определить по внешнему виду девушки, живет ли она вне Садового кольца или даже Московской кольцевой автодороги, особенно поначалу, было практически невозможно. Но постепенно я стал подмечать некоторые еле уловимые детали, которые выдавали жительниц окраин. Не думаю, что сейчас у меня получится формализовать эти признаки, но тогда я с высокой долей вероятности мог отличать одних от других, и почти всегда знал, далекой будет поездка или нет.
Своей цели я скорее достигал, чем нет. Москва постепенно открывала мне свои потайные уголки. Порой меня даже посещали сомнения, нахожусь ли я еще в столице, или же попал в какой-то другой город, настолько диковатым был пейзаж некоторых мест.
А вот месяцев через шесть после начала "охоты" началась чертовня. Ранней желтоватой осенью 1999 года я вышел за "фазаном" со станции "Пушкинская" к Макдоналдсу. Девушка мне понравилась сразу, как только я увидел ее на платформе, даже выбирать не пришлось. Она была одета просто, в духе семидесятых. На ней было короткое незастегнутое светлое пальто, темная водолазка, серая плиссированная юбка и невысокие черные сапожки. Волосы ее были зачесаны назад и перехвачены заколкой в форме полумесяца, обращенного рогами вверх. Девушка пошла от метро направо и вниз, по направлению к Малой Бронной. Я побрел за ней.
Должно быть, она заметила меня на ранней стадии преследования, может, даже еще в метро. Когда мы с ней проходили мимо ресторана с чугунными журавлями у входа, она вдруг резко развернулась и пошла прямо на меня. Я остановился. Девушка уверенно подошла ко мне на расстояние вытянутой руки и спросила закурить. Я достал из кармана пачку "L&M". Она мельком взглянула на нее и сказала, что таких не курит. Извинилась.
- Вы что, не могли просто подойти? - спросила она, глядя мне в глаза.
- Извините, не мог, - выдавил из себя я.
- Не надо извиняться. Что у вас случилось? - спросила она деловито.
Я вкратце (должно быть, очень сбивчиво) рассказал о выталкивающей силе и о моем способе путешествовать. Она внимательно слушала.
- Знаете, я никогда ничего не смыслила в математике и физике, потому что не могла понять, как можно складывать буквы и цифры, - сказала она, когда я закончил, - кроме того, я не играю в компьютерные игры. Поэтому, я ровным счетом не поняла, что вы хотели мне сказать. Вас извиняет только то, что вы, скорее всего, не врете.
Я закивал головой.
- Единственное, что я могу сказать вам совершенно точно, - продолжила она, - вы что-то делаете не так, раз встретили меня.
Затем она резко повернулась на каблуках и пошла дальше, а я остался стоять, где стоял.
А еще через какое-то время произошло вот что. Я шел за "фазаном" по переходу с "Третьяковской" на "Новокузнецкую". "Фазан" в тот раз был очень странный, будто из другого мира "фазан". И лицо и одежда - все какое-то особенное, необычное, неместное. Шел я за ним спокойно, даже медленно, а у самого внутри все дрожало от предчувствия, что заведет он меня сейчас, куда просто так не попадешь. То есть, туда, куда мне и надо.
Вдруг, откуда-то сбоку молнией выскочила рука в сером и схватила меня за локоть.
- Младший сержант (неразборчиво), ваши документы, - сказал, появившийся вслед за рукой, серый молодой человек в безобразно растянутом вверх головном уборе с белогвардейской кокардой, напоминающем популярные в советское время кепки "Речфлот", только с козырьком поменьше.
Ну, на, бери, царь зверей, мои документы, мою краснокожую паспортину, открывай ее на странице с пропиской, читай - г. Москва, и, приложив грязноватую ладонь к "Речфлоту", верни мне паспорт, будь человеком, и исчезни из моей жизни..., - должно быть, было написано на моем лице.
Я встал на цыпочки и посмотрел вслед удаляющемуся "фазану", которого уже почти не было видно в толпе. Уходят, уходят, золотые погоны... Ну, отдай паспорт, скотина, ну пожалуйста...
Но страница с пропиской младшего сержанта не заинтересовала. Он вглядывался в мое фото, потом в меня (я снял очки для верности), а потом снова в фото:
- Что-то вы здесь на себя не похожи, Алексей Германович, - медленно проговорил он, стараясь придать своему детскому голосу хоть какую-то значительность.
Ежу понятно, не похож. Там, в паспортине, мне шестнадцать, а здесь, перед тобой - двадцать пять. И борода. И усы. И ряху наел. Ну, чуть-чуть.
- У вас паспорт просрочен, - наконец вынес приговор царь зверей и хлопнул моим паспортом себе по ляжке - хлоп, - пройдемте со мной, - развернулся и пошел к приоткрытой деревянной двери, рядом с которой висел белый знак с синими кругами. Хлоп, хлоп.
- Так, месяц всего прошел...
- Пройдемте, не задерживайте, - хлоп...
Серые штаны бездарно свисали с его тощего зада; куртка, размера на три больше того, что в ней, была затянута офицерским ремнем и наискось перепоясана портупеей; на ремне висела короткая дубинка с металлической рукояткой; на ногах - черные ботики со стоптанными внутрь каблуками, в правой руке мой паспорт.
Я хорошо запомнил его узкое лицо без растительности, пустые светлые глаза, короткий, сомкнутый рот, острый подбородок и тонкую шею с непомерно крупным кадыком. Все это так неестественно торчало из воротника с какими-то непонятными мне петлицами, что я подумал, живой ли это человек, или же какой-нибудь плохо прорисованный персонаж неведомой мне игры?
И я пошел за сержантом в ту дверь в стене, прошел узким коридором до следующей деревянной двери и оказался в небольшой квадратной комнате без окон. Страшно мне не было. Я был уверен, что ничего такого со мной в отделении не произойдет. Ну, отберут последние деньги, ну, поиздеваются, ну, дадут на прощанье дубинкой по заднице... Но вышло не так.
Младший сержант отдал мой паспорт маленькому плотному человеку, тоже, естественно, милиционеру, который восседал за пустым письменным столом в самом центре комнаты, а мне указал на низкую табуретку с противоположной стороны стола. После чего сержант, закрыв за собой дверь, вышел из комнаты. Я проводил его взглядом и аккуратно приземлился на предложенную им неустойчивую табуретку, которая, видимо, должна была навевать мне мысли о шаткости моего нынешнего положении, и стал изучать этого второго.
То, что он маленького роста, было понятно из размеров его головы и рук, они были у него, как у подростка, а то и меньше. Правда, милицейская куртка делала его несколько шире, да и стул под ним, по-видимому, был выше обычных, так что, издалека этот второй милиционер мог бы запросто сойти за человека среднего роста. Звание его я определить не мог, поскольку с моего места нельзя было рассмотреть его погоны, но я почему-то был уверен, что передо мной офицер, а не нижний чин.
Заговорил второй милиционер неожиданно низким голосом.
- Представьтесь, пожалуйста, - пробасил он.
Я представился.
- Адрес по прописке?
Я назвал.
- Место работы и род занятий?
Наша беседа длилась минут пятнадцать - двадцать, за время которой он выпытал из меня все, от размера месячного оклада до любимой футбольной команды. Не знаю, правда, зачем ему это было нужно. При этом он вертел в своих маленьких ладошках мой паспорт и периодически в него заглядывал.
- Что же вы, Алексей Германович, так небрежно к документам относитесь? - сказал он, после того как все отвлеченные темы для разговора со мной были исчерпаны. - Получается, паспорт ваш недействителен, и я имею право задержать вас до выяснения личности. Понимаете, о чем я?
- Понимаю, товарищ...
- Младший лейтенант.
- Понимаю, товарищ младший лейтенант.
- И что мне прикажете с вами теперь делать, Алексей Германович?
- Думаю, отпустить под честное слово, - попытался я обратить происходящее в шутку, - обещаю вам, что завтра же пойду в паспортный стол и вклею новую фотографию.
Товарищ младший лейтенант недобро прищурился.
- Не-е-ет, Алексей Германович, так не пойдет. Вы отняли у нас с младшим сержантом наше драгоценное время и теперь хотите уйти безнаказанным?
Я хотел сказать, что это они с младшим сержантом отняли у меня действительно драгоценное время, но промолчал.
- Мы ведь не просто так тут сидим, - продолжал младший лейтенант, - у нас служба, понимаете?
- Понимаю... А давайте, я тогда заплачу штраф? - предложил я. - И инцидент будет исчерпан...
- Нет, не будет! - лейтенант звонко хлопнул по столу ладошкой. - Деньги ваши нам с младшим сержантом не нужны, нам нужно ваше письменное раскаяние, понимаете?
- Письменное раскаяние? - переспросил я.
- Именно что письменное! Вот вам бумага и ручка, пишите. - И он положил передо мной сероватый лист формата А4 и шариковую ручку.
Ручка оказалась старой советской, состоящей из двух половинок, соединяющихся резьбой, такие еще часто ломались именно в месте соединения половинок. Я аккуратно взял ее и пододвинулся к столу.
- Чего писать?
- Пишите: Расписка. Я, Цейслер Алексей Германович, 1974 года рождения, паспорт номер такой-то, выдан тем-то и тогда-то, полностью признаю свою вину перед обществом и обязуюсь в течение десяти рабочих дней с момента подписания настоящей расписки продлить действие своего гражданского паспорта. Написали? (я кивнул) Теперь, дальше: одновременно обязуюсь впредь не появляться на станции метро "Пушкинская" московского метрополитена без веских на то причин, таких как пересадка на другую ветку или выход со станции в город...
От неожиданности я чуть не свалился со своей табуретки.
- Вы что, с ума сошли? Причем тут "Пушкинская"?
- А сами знаете, - прошипел младший лейтенант так, что мне стало страшно.
Расписку я тогда написал, и был отпущен на все четыре стороны. Младший сержант встретил меня на выходе и даже по-приятельски похлопал по плечу. Только глаза его при этом были все такими же пустыми и ненастоящими.
4. Рыжов
Битва за Москву
Сначала Евгения Ивановича и его однокашников направили на пункт формирования ...ой дивизии народного ополчения, а оттуда под Наро-Фоминск, на строительство укреплений, где им вместо винтовок раздали ломы и лопаты. Там они целую неделю вместе с местными женщинами и школьниками днем ковыряли каменную землю, а ночью, в холодном коровнике, чтобы согреться, пили самогон. На фронт Евгений Иванович попал только тринадцатого ноября.
Они долго-долго шли по заснеженным проселкам на северо-запад, в сторону Клина. Небо было обложено плотными серыми тучами, шел мелкий снег, так что самолетов можно было не опасаться, но все равно один парень из роты был назначен наблюдателем, и всю дорогу прошел с задранной вверх головой.
Только к вечеру растянувшаяся колонна ополченцев добралась до какой-то деревни, названия которой никто не знал. Ночевали вповалку прямо на полу в большой избе, в которой из хозяев осталась только одна неопределимого возраста старуха.
- Бабуль, как речка-то называется? - спросил Евгений Иванович у хозяйки утром, когда увидел из окна среди белой простыни снегов изогнутую сероватую ленту.
- Яхрома, сынок, - ответила бабка и зачем-то перекрестилась.
К утру погода улучшилась. Снег перестал, ушли тучи, и выглянуло солнце. Около девяти часов ополченцев построили на большой поляне за деревней. Евгений Иванович заметил, что на большинстве собравшихся надета настоящая военная форма - шинели с красными ромбами на воротниках, ушанки со звездами, сапоги или ботинки с обмотками, только совсем не похожи были эти люди на военных. Евгений Иванович много раз видел военных в Москве и до войны и во время нее, даже водил с некоторыми дружбу, и поэтому мог с уверенностью сказать, что люди, выстроенные сейчас вот тут - не военные, а самые обычные мирные, штатские люди, просто переодетые в форму красноармейцев. Старые, молодые, высокие, низкие, с лишним весом и худые, как палка, они походили на служащих какого-то огромного учреждения, вывезенных поздней осенью на военные сборы.
Вскоре к строю подъехала небрежно выкрашенная в белый цвет полуторка, из которой выпрыгнул плотный маленький человек в полушубке и валенках. Он был будто с другой планеты, этот человек в полушубке - с выражением лица и взглядом, которые доступны только побывавшим там, на несколько километров западнее от того места, где стояли сейчас все эти странные люди, и Евгений Иванович среди них.
Человек в полушубке сказал, что дивизия народного ополчения, куда попал Евгений Иванович, закрепилась слева от холма, с которого простреливается канал имени Москвы и то, что за ним.
- Дивизии поставлена задача, не дать фашистам обойти этот холм с фланга. Вся наша надежда на вас, за вами никого нет, - закончил речь человек и отправился обратно в грузовик.
На самом деле, он еще много чего говорил, этот пришелец оттуда, но Евгений Иванович запомнил только про холм. После того, как белая полуторка, тяжело переваливая сугробы, укатила на восток, ополченцы снова построились в колонну по четыре и неторопливым маршем двинулись в сторону, куда махал рукой человек в полушубке.
Через три часа они уже лежали в только что вырытых ими же самими ячейках, которые на фронте принято называть братскими могилами, по двое - по трое, потому что винтовок, как раз, и хватило по одной на двоих-троих. И по четыре патрона каждому.
"Могила" Евгения Ивановича, Ильи Щетинкина и Васи Мельникова располагалась около небольшого лесочка. С Ильей Евгений Иванович познакомился еще на строительстве укреплений, а с Васей буквально только что, когда раздавали винтовки. Он оказался ровесником Евгению Ивановичу, студентом МГУ, а Илья был на год старше, рабочим с какого-то московского завода.
Легли так - по центру Илья с винтовкой, справа Евгений Иванович, слева Вася. Договорились, что первым стрелять Илье, как самому старшему. Потом Васе, а уж после Васи - Евгению Ивановичу. Это означало, что его очередь придет только после того, как убьют их обоих.
Лежать в снегу было на удивление не холодно. Илья все время о чем-то рассказывал, кажется о своем отце, за которым в гражданскую гонялась польская дефензива. Вася молчал.
Евгению Ивановичу говорить тоже не хотелось. Чуть высунув голову из "могилы", он напряженно всматривался в белую даль, стараясь разглядеть там хоть что-нибудь, но ничего, кроме снега и сероватой дымки от какого-то дальнего пожара видно не было.
- Да не высовывайся ты, - сказал ему Илья и потянул его за полу пальто. - Во-о-н там, - он показал на лесок, примерно в километре по фронту, - сидит сейчас там какой-нибудь фриц с винтовкой, скучает, а тут твой котелок из снега торчит. Соображаешь?
Евгений Иванович кивнул и сполз со снежного бруствера.
- Раньше часа их не жди, - с видом специалиста закончил Илья, - пока заведутся, пока прогреются...
Евгений Иванович опустил голову и закрыл, уставшие от снега и уже зимнего солнца глаза. Он решил, что ни в коем случае не заснет, просто полежит вот так вот с закрытыми глазами, и, разумеется, сразу уснул.
С начала войны, а точнее, с июля месяца, Евгению Ивановичу стали сниться родственники. Родители, дядья, тетки, деды с бабками - приходили чаще поодиночке, но иногда и парами, а то и по трое. Их лица, такие, как он их помнил с детства, появлялись внезапно из черноты и, посмотрев на него немного, также внезапно исчезали. Некоторых он даже не знал, как звать, просто осталась о них память, что это - кто-то по материнской линии из Саратова, а это - по отцовской из Твери.
Своего отца Евгений Иванович не помнил и даже не знал, как тот выглядел - тот умер, когда Евгению Ивановичу было четыре года - поэтому отец всегда стоял как бы в тени, не дававшей, как следует его рассмотреть. А вот мамино лицо Евгений Иванович запомнил очень хорошо, но снилось оно ему почему-то в профиль или в три четверти, так что он никак не мог поймать ее взгляд, будто мама не хотела смотреть ему в глаза.
В этот раз она приснилась ему совсем молодой, еще незамужней девушкой с длинными черными косами. На ней была белая кофточка с отложным воротником и длинная темная юбка - колокол. Она как обычно смотрела куда-то мимо его глаз и улыбалась. Только улыбка ее была взрослая, совсем не как у молодой девушки. Потом мама отвернулась от него и куда-то ушла, и Евгений Иванович увидел Машеньку, да так ясно и четко, что испугался. Машенька начала ему что-то говорить, губы ее зашевелились, но Евгений Иванович ничего не слышал, ему мешало радио, которое что-то там бубнило, бубнило и бубнило...
- Выключи радио, - сказал он, - я тебя не слышу, выключи...
- Сдавайтесь, ребята! - издалека, но довольно отчетливо послышался металлический голос. - Ваши комиссары вас бросили! Всем, кто выйдет с поднятыми руками, гарантируем жизнь! Сдавайтесь, ребята!
Евгений Иванович открыл глаза.
- Ну ты, брат, здоров дрыхнуть. - Голос Ильи был веселый, но несколько нервный. - Вставай, всех немцев проспишь!
На часах было ровно час тридцать. Самый обычный, совсем без акцента голос из мегафона какое-то время предлагал сдаться, потом послышался шум двигателей, а спустя еще четверть часа на сцене подмосковного театра военных действий появились и сами сверхчеловеки. Их было хорошо видно на снегу: четыре серые чадящие коробочки, а за ними маленькие фигурки людей. Евгений Иванович машинально начал их считать слева направо, но, дойдя до двадцати, сбился.
До этого момента ему ни разу не доводилось наблюдать немецкие танки; он почему-то думал, что они должны быть гораздо больше по размеру, хотя бы раза в два, чем те, маленькие угловатые тарахтелки, что ползли сейчас по снегу. Он хотел как следует их рассмотреть, но это никак ему не удавалось, слишком далеко они были для его близоруких глаз.
- Твою дивизию, говорят тебе, не высовывайся, - процедил Илья, - голову опусти...
"А страха-то нет, - подумал Евгений Иванович пригибаясь, - мне не страшно. Вот они, немцы - враги-захватчики, рукой подать, а мне не страшно. Может, я сошел с ума?"
Его мысль прервал ужасный треск - прямо перед "могилой" разорвался снаряд, и сверху сыпануло снегом вперемешку с землей. Евгений Иванович закрыл голову руками и замер.
- Не менжуй, - сказал Илья и пихнул Евгения Ивановича в бок, - недолет.
Никто из наших не стрелял. Будто завороженные ополченцы смотрели из своих "могил" на приближающихся немцев. А те, наоборот, патронов не жалели, стреляли по окопам с ходу - то там, то здесь над сугробами поднимались белые облачка от пуль.
Вдруг из соседней "могилы" выскочил парень в телогрейке и со всех ног побежал в лес.
- Трус! - крикнул Илья, не отрываясь от прицела. Затем плотно прижался к прикладу, выдохнул паром, на секунду замер и выстрелил.
- Ты что, далеко же, не попадешь, - сказал Евгений Иванович.
- В самый раз, - ответил Илья и передернул затвор.
Гильза, ловко выскочив из патронника, с шипением расплавила снег прямо рядом с его локтем. Из других "могил" тоже стали стрелять. Откуда-то слева затарахтел пулемет, а справа одно за другим принялись гавкать противотанковые ружья.
Илья выстрелил опять, потом, спустя минуту еще. Евгений Иванович хотел понять, по какому немцу палит Илья. Вдруг он увидел, как один из серых человечков упал в снег.
- Есть! - закричал Евгений Иванович, - один есть!
- На жопе шерсть, - со злостью отозвался Илья, - это он специально залег, сучий потрох.
И, правда, серый человечек поднялся и снова пошел на них, немного пригнувшись.
Только сейчас Евгений Иванович заметил, что Васи в окопе нет.
- Сбежал! - крикнул Илья. - Гад, и на рубь сволочь! Хоть бы патроны оставил, скотина!
Грохнуло еще, на этот раз справа.
- Это в пэтээрщиков. - Сказал Илья. - Ствол длинный - жизнь короткая...
Снаряды теперь ложились правее, там, где закопались ребята с "удочками" - длинными противотанковыми ружьями.
Внезапно метрах в пяти перед "могилой" вырос огромный куст из снега и дыма. Евгений Иванович с Ильей, что было сил, вжались в снег. Евгению Ивановичу показалось, что от этого разрыва (который был гораздо мощнее, чем прежние, видимо по ополченцам работала еще и немецкая артиллерия) содрогнулась и треснула сама земля. На секунду он поверил в то, что земная твердь сейчас разойдется по швам, и они с Ильей ухнут куда-то вниз, в настоящую могильную черноту.
- Айда, в воронку, - крикнул Илья и выскочил из окопа, - ну, чего спишь, давай сюда!
Евгений Иванович дернулся было следом, но тут же оказался там же, где был - на дне окопа. Руки и ноги его не слушались, превратившись в какие-то упрямые деревяшки. "Да я, оказывается, замерз", - с удивлением и ужасом подумал Евгений Иванович.
- Ну, где ты там? - кричал Илья из нового укрытия. - Сдрейфил?
- Да, сейчас! - заорал от злости на самого себя Евгений Иванович и что было сил задеревеневшими конечностями погреб следом за Ильей.
В воронке было тепло и пахло селитрой. Места внутри дымящейся ямы оказалось существенно меньше, чем в "могиле", но лежать было гораздо удобнее. Теперь Евгений Иванович был от Ильи слева, который сосредоточенно совмещал мушку и целик с тем, на кого он собирался истратить свой последний патрон.
Немцы сейчас были уже совсем близко. Можно было даже различить лица некоторых. Рты у солдат непрерывно раскрывались - они все что-то орали, эти сверхчеловеки в уродливых горшкообразных касках. Хотели, наверное, напугать тех последних, кто отделял их от Москвы, или же выгнать свой собственный страх перед ними - последними защитниками варварской столицы.
Вдруг одна серая коробка, которая была ближе всего к окопам, круто взяла вправо и начала вертеться на месте, словно ужаленная.
- Ага! Готов! Прямо в гусеницу, ты видел! - заорал Илья. - Пэтээрщики - молодцы, черти...
Больше Илья не сказал ни слова. Евгению Ивановичу на правую щеку брызнуло чем-то горячим, и он увидел, как Илья мотнул головой, потом всем телом дернулся и ткнулся в снег тем, что осталось от его лица.
"Убит, - подумал Евгений Иванович. - Илья убит. Теперь стрелять мне".
Илья долго не отпускал винтовку. Его короткие ледяные пальцы намертво вцепились в цевьё, и Евгений Иванович, стараясь не глядеть Илье в лицо, разжимал их один за другим. Гладкое цевьё было еще теплым, когда он, наконец, взял в руки заветную винтовку, или же ему просто так показалось.
Евгений Иванович прицелился в серую фигуру слева от подбитого танка. Фигура все время двигалась - то пригибалась, то приседала, то вставала в рост. Евгений Иванович нажал на спусковой крючок в тот момент, когда она в очередной раз присела; грохнул выстрел, и фигура запросто упала на бок.
"Как в тире", - подумал Евгений Иванович.
Больше стрелять было нечем. Евгений Иванович достал из внутреннего кармана пальто четыре теплых, завернутых в промасленную бумагу винтовочных патрона и начал перезаряжать.