Ли Кэрри : другие произведения.

Мечом и Магией (Глава 1.1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Около пятисот лет между землями Четырех королевств царил мир, пришедший на смену большой войне с общим врагом. Но ничто не может длиться вечно, и смутное время нашло дорогу обратно.

  Глава 1.1
  
  
Ники Блэр
  
  Леса близ Нижнего края, что располагался в долине на берегу самой большой реки Аспира, славились своей красотой на все земли королевства, равно как и своей непроходимой чащей. Непроходимой она была для пришельцев, но местные легко передвигались по ней даже в сумерках.
  
  Говорили, что в этих лесах раньше находили свой приют убийцы, насильники и работорговцы, скрывавшиеся от преследования; говорили, что там до сих пор жили Проклятые, которых, однако же, никто не видел ни во время охоты, ни во время прогулки; говорили, что в этих лесах под самыми старыми, скрипучими деревьями, пугающими детей заунывными стонами по ночам, были могилы всех, кто когда-то пропал; говорили, что в этом лесу покоились кости супруги первого короля Аспира, согласно легенде похищенной чудовищем.
  
  Ники Блэр не верил во все эти "бабкины россказни", но возвращаться домой по темноте не любил. Он не признавался, но было что-то пугающее в таящихся во мраке глубинах леса, в том, как ветка невзначай царапала по плечу. Ники часто поглядывал по сторонам и облизывал пересыхающие губы. Он не любил бояться, но гробовая тишина подстегивала его не хуже, чем плеть - упрямого коня, и Ники торопливо шагал вперед, изредка запинаясь о толстые корни, змеями ползущими по земле. Сердце неровно колотилось, сводя на нет все потуги выглядеть бесстрашным хотя бы перед собой, тушки кроликов за спиной тяжелели с каждым суетливым движением.
  
  Ники удобней перехватил лук и проверил рукоятку меча.
  
  Старики говорили, что леса не приветствовали тех, кто зря трогал оружие в их недрах. Ники же скорее был готов бросить кроликов, чем стрелы или меч.
  
  Когда впереди мелькнули огни Нижнего края, Ники почувствовал, как в животе что-то радостно перевернулось, и едва не бегом бросился к дому, надеясь, что никто не видел, как он торопился выйти из леса, оставшимся позади него молчаливой и неприветливой стеной с оборванной верхушкой на фоне неба.
  
  
  Тетя Энитта хлопнула в ладоши, увидев две тушки вместо предполагаемой одной, и потрепала Ники по голове, подмечая мимоходом, что племянник вновь порвал штанину на колене. Ники не стал говорить, что он слишком увлекся погоней за будущим ужином и не заметил пенька, благодаря которому влетел в куст. Тушек могло бы быть три.
  
  - А я испекла пирог. - С кухни высунулась довольная мордашка Тины, тринадцатилетней кузины Ники.
  
  - С почками? - Ники с надеждой принюхался, словно мог определить по запаху, с чем был пирог.
  
  - И не мечтай. - Тина фыркнула. - С рыбой. Отец привез много, нужно было куда-то девать... Я тоже хотела с почками, не нужно так смотреть.
  
  - Тетя стала позволять тебе готовить. - Ники двинулся на второй этаж. Тина увязалась следом. Иногда Ники казалось, что она была его хвостиком или тенью. Если бы Ники мог назвать своего самого близкого друга, он, не задумываясь, указал бы на сестру. Прочие мальчишки в Нижнем крае не понимали, как можно было дружить с девчонкой, но Ники оставалось только жалеть их. У них не было Тины, иначе те глупые вопросы, которые они задавали, никогда не созрели бы в их головах.
  
  - И она уверена, что еще пожалеет об этом. - Тина первой вбежала в комнату Ники и развалилась на постели. - Она не говорила, как я ощипывала гуся? Нет? И хорошо.
  
  Ники устало опустился на лавку, вытягивая ноги в грязных сапогах и думая, что его заставят мыть пол, который он испачкал лесной землей.
  
  Тина, меж тем, улеглась так, чтобы ее голова свисала с постели. Светлые волосы доставали почти до пола. Ники попытался дотянуться до них сапогом, но Тина засмеялась и показала язык.
  
  - Я тоже хочу охотиться. Почему мне нельзя охотиться?
  
  - Ты - девчонка.
  
  - Но ты охотишься.
  
  - Да, потому что я старше, умней, сильней. И я...
  
  -... тоже девчонка.
  
  Ники лишь закатил глаза. То, что таким же именем, которое дали ему родители, называли как девочек, так и мальчиков, он знал и ничуть от этого не страдал. Подобных имен было не одно. Однако, окружающие во главе с Тиной, которая только и грезила тем, чтобы поддразнить брата, считали, что это очень смешно, и частенько пытались поддеть Ники.
  
  - У тебя опять ничего не вышло, - притворно огорчился Ники, - какая жалость. Я уже говорил, что мне нравится имя? Говорил. Отстань, Тина.
  
  Тина его уже не слушала. Ники снимал сапоги, когда услышал шорох пергамента. Тина подозрительно притихла, рассматривая что-то. Ники обернулся и увидел, что сестра сидела на кровати и рассматривала корявые рисунки, изображающие то, что, не умеющий рисовать Ники пытался перенести из сновидений.
  
  Порой ему снились кошмары. Кошмар. Часть его прошлого, в результате которого Ники Блэр перебрался от родителей к дяде, тете и их детям.
  
  - Ты помнишь пожар? - спросила Тина, водя пальцем по линиям, изображающим огонь.
  
  - Урывками. - Ники отобрал у сестры пергамент, которому было самое место в печи.
  
  Сжигать рисунки стало ритуалом с тех пор, как Ники стал их рисовать. Огонь отнял жизни родителей Ники, и тот чувствовал правильность своих действий, когда пытался сжечь еще и память о том, как они погибли. Однако, пергамент был всего лишь пергаментом. Воспоминания сидели у Ники в голове, касались его темными ночами, шептали на ухо, что эта память будет жить с ним вечно.
  
  Ники не помнил родителей, но ярко помнил всполохи пламени, жрущего деревянные балки. Дядя и тетя ненавидели говорить на эту тему, и Ники даже не знал, где был его дом до Нижнего края.
  
  "Твой дом - здесь, с нами. Ты - наша семья", - непреклонно говорил Олден Блэр и пресекал все попытки расспросов как со стороны Ники, так и со стороны троих своих детей. Тина была любопытной, но лишний раз старалась не бередить прошлое, Алесс в свои двенадцать упрямо и по-отцовски сдвигал брови, серьезно говоря, что каждый должен знать своих родителей, а десятилетний Кирен жался к старшей сестре и шепотом просил ее, чтобы никто не ссорился.
  
  Ники скомкал пергамент, превращая рисованный огонь в никчемный мусор. Тина жалостливо посмотрела на брата. Она была сострадательной, такой же, как ее мать и Кирен. Алесс характером пошел в отца, а Ники то ли в себя, то ли в тех, кто родил его, и с кем он себя не мог сравнить даже при огромном желании.
  
  - Однажды ты перестанешь об этом думать, - сказала Тина, глядя на Ники чистыми серо-зелеными глазами.
  
  - Тина, ты знаешь, кто твои родители. А я лишь знаю, что мои когда-то жили.
  
  Снизу все семейство на ужин позвала тетя Энитта. Тина погладила Ники по руке и первой прошла вниз.
  
  Ники посмотрел сестре вслед, переставил лук от дверей ближе к окну, не торопливо провел пальцем по родной тетиве и глянул в сторону леса, откуда недавно пришел. Тот был мрачен, глух и безмолвен.
  
  
Амелия Ди'Бьярт
  
  Пиры в королевском доме, как полагали простолюдины, были сродни прикосновению к древним изображениям богов - Смотрящего и Слышащей, сродни подглядыванию за купающейся красавицей с тонкой кожей и длинными волосами, прикрывающими спину. На деле же эти пиры напоминали дорогой, но шумный рынок. Звяканье и цоканье, шепот и шипение, хохот и хлопки, отрыжка и шарканья, вздохи и вскрики. Если закрыть глаза, то можно было вообразить, будто находился на той стороне жизни в толпе таких же грешников, ожидая своей очереди.
  
  Амелия Ди'Бьярт, дочь короля Дамиира - Тибеша Ди'Бьярта Второго, поморщилась и вновь помассировала висок, который ломило от боли. Лекари звали это болезнью задумчивых. Амелия же называла это агонией. От различий в названиях не менялось решительно ничего - висок ныл, Амелия страдала и мечтала, уподобляясь пауку, забиться в темный тихий угол. Она уже давно поняла, что так боль становилась тупей, а то и вовсе пропадала. Лекари пытались ее лечить, но ни травки, ни заговоры не помогали.
  
  Амелия посмотрела на отца, что шумно обсуждал с лордом Кромом О'Таром нынешние дела соседей - Аспира, Первого Дома среди Четырех. Амелия была в Аспире только в детстве, еще когда жила ее мать - Таита Ди'Бьярт. В тот раз они всей семьей ездили на похороны сына короля Аспира. Амелия была настолько мала, что не запомнила ничего, и, не говори ей никто, что она бывала в Аспире, Амелия и не знала бы об этом.
  
  Амелия вновь прислушалась к разговору, но боль в виске напоминала о себе, и Амелия прикрыла глаза, стараясь глубже дышать, чтобы ее не вывернуло на тарелку с почти нетронутым мясом индейки и сидящего рядом лорда О'Неса - самого богатого и влиятельного человека в Дамиире, не считая королевской семьи.
  
  Амелии не нравилось, каким тоном Тибеш говорил о не лучших делах в Аспире и сплетне о ссоре между Троулом Новеррином с дочерью и братом. Тибеш Ди'Бьярт был другом Аспира. Амелия знала от учителей, что ее отец всегда уважал Троула Новеррина, и слышать теперь, как он презрительно выплевывал слова об "увядающей мощи" Аспира Амелии казалось дикостью. Хотя в последнее время женившийся повторно Тибеш удивлял ее словами и поступками ежечасно.
  
  - Вы прекрасны сегодня, миледи, - пророкотал лорд О'Нес.
  
  Из его рта пахнуло рыбным паштетом и индюшатиной так, что все прочие запахи померкли перед этим предводителем ароматов. Только железное воспитание не позволило Амелии Ди'Бьярт посоветовать лорду О'Несу прополоскать рот перед разговором с дамой. Кажется, его превосходительство перепутал Амелию с частыми гостьями своих покоев - девками из борделя, которые соглашались ублажать лорда с улыбками на лице вне зависимости от того, чем и насколько сильно от него воняло, пока бренчали тарты в мешочке.
  
  - Я знаю, спасибо, - ответила Амелия, не поворачивая головы, что с каждым лишним проведенным здесь мгновением болела все сильней.
  
  Краем глаза Амелия увидела, как лорд начал шевелить губами, а вместе с ними и бородой, раздумывая над следующей репликой. С продажными девочками разговор был коротким, и лорд О'Нес напрягался из последних сил, чтобы породить достойную принцессы фразу. Амелия знала, что он был влюблен в нее, однако, надеялась, что лорд понимал, насколько смехотворной была его кандидатура.
  
  Боль в виске становилась все невыносимей. Амелия чувствовала, как тряслись руки и ломило все тело выше плеч. Разговоры вокруг и не думали стихать, били по ушам; яркий свет раздражал глаза.
  
  - Троул стал чаще ходить в Храм, говорят. Глядишь, скоро передаст регалии сыну и уйдет в монастырь для отшельников, - хмыкнул Тибеш.
  
  - Боюсь, слухи преувеличены, ваше величество. Троул Новеррин продолжает молиться ровно с той же регулярностью, с какой делал это, - пропел Кром О'Тар. - Никому не выгодно ослабление Аспира. Аспир - наш стержень.
  
  - Почему именно Аспир достоин звания Первого Дома? - Тибеш отпил вина из кубка. - Только потому, что столетия назад один из Новерринов заключил союз и повел войско против Проклятых? Если Аспир ослабнет, - Амелия увидела, как отец сжал кубок сильней, - я возьму его. И уже Ди'Бьярты будут королями королей.
  
  - Это неразумно, ваше величество, - Кром О'Тар нравился Амелии с каждым словом все больше. - Нам нет никакого смысла развязывать войну с действующей силой. Есть ли у этого решения иная причина, кроме вашего желания большей власти?
  
  Тибеш Ди'Бьярт никогда не сказал бы того, что он говорил. Амелия почти теряла сознание от боли, но понимала это. Ее отец сходил с ума - иного объяснения не было. Если даже собственный друг говорил Тибешу, что тот нес беспробудный бред, значит, Тибеш и впрямь повредил голову.
  
  Амелия хотела бы найти своего брата, но боялась повернуться.
  
  - Думай, что говоришь. Повешу - глазом не моргну, - выплюнул Тибеш.
  
  - Прошу прощения, - глухо ответил Кром.
  
  - Я хочу, чтобы ты напряг свои уши в Аспире. Пусть следят за Троулом. Сделай исповедника верной шавкой - тебе это не составит труда. Все покупаются, все продаются - важно сойтись в цене.
  
  Еще отец Амелии был глубоко верующим человеком, чтящим Смотрящего и Слышащую, чтящим исповедников, чтящим последователей веры. Если бы Амелия верила в древние легенды, она сказала бы, что внутри ее отца поселилось нечто злое, чужое.
  
  Вот уже больше года ее отец день ото дня отдалялся от самого себя и своих детей. Джос Ди'Бьярт жал плечами, но не мог найти объяснения происходящих с отцом перемен. Амелия едва глаза не ломала, наблюдая за родителем и совершенно не понимая, отчего тот превращался в жалкую тень с жутковатым взглядом.
  
  Боль в виске снова отвлекла от мыслей. Амелия приподняла голову и сглотнула. Ей срочно нужна была постель и сон.
  
  - Амелия, - проблеял лорд О'Нес, - я мог бы надеяться, что вы однажды станете моей?
  
  Амелия из последних сил приоткрыла глаза, глядя на горящее надеждой лицо лорда О'Неса, если, конечно, это глупое выражение можно было называть таким высоким словом.
  
  Тошнота подкралась к горлу в мгновение ока. Амелия почти ничего не ела на пиру, но те крохи вина и индейки смогли найти выход из желудка. Амелию вырвало под стол на пол и сапоги лорда О'Неса, которые и так были грязными, словно лорд не в карете прибыл, а пробрался к замку через болота.
  
  Никто не заметил.
  
  Амелия сдавленно извинилась, а лорд потерял возможность говорить. Амелия сочла это шансом и поспешила прочь из зала.
  
  Голова переставала мыслить здраво, кружилась. Амелия держалась за стены и намеревалась добраться до постели. Только до туда - и можно заснуть, прогоняя боль.
  
  - Лия? - голос брата прозвучал со стороны зала, где продолжался пир.
  
  - Извинись перед отцом, пожалуйста, Джос.
  
  - Лия, стой!
  
  Джосу было пятнадцать лет, и он считал себя мужчиной, но для Амелии он всегда был младшим братиком, малышом-Джо.
  
  Джос не слушал того, что бормотала сестра, и без колебаний подхватил ее на руки.
  
  - Малыш-Джо. - У Амелии не было сил даже голову удобней уложить.
  
  - Малыши не таскают старших сестре на руках, - обиделся Джос.
  
  - А взрослые мальчики не дуются, - ответила Амелия, не открывая глаз, но точно зная, что Джос после этих слов незамедлительно придал лицу отрешенно-безразличное выражение.
  
  Тихо открылась дверь в покои, Джос повернулся боком, чтобы пронести сестру в комнату. Амелия чуть улыбнулась, когда руки брата сменились мягкостью постели. Она тряхнула ногами, скидывая с них обувь, и почувствовала, как Джос укрыл ее одеялом.
  
  - Твое шелковое платье к утру станет тряпкой.
  
  - У меня их много, - сонно ответила Амелия.
  
  Она уже почти спала, когда губы брата коснулись ее лба.
  
  
  
Ариана Новеррин
  
  Тренировка была в самом разгаре. На площадке, предназначенной для боев, по правую сторону от королевского дома Аспира, что так же часто называли Первым Домом или Гнездом, во владении мечом упражнялись принц и наследник Троула Новеррина - пятнадцатилетний Греден Новеррин, два отпрыска лорда Пауса - Блой и Джорен, сын главнокомандующего войском Аспира - Лир и сын конюха - Мерид.
  
  Ариана Новеррин, гуляющая по саду позади королевского дома, улыбнулась, глядя на сына, бойко и отчаянно размахивающего мечом. Мастер, обучающий детей из знатных семей владению оружием, говорил, что у Гредена были задатки однажды стать достойным противником своему врагу, но пока пыла в нем было больше, чем умений. Ариана ничего не смыслила в боях, но со слов мастера знала: ее сын не всегда правильно двигался, нередко забывал защищать шею и не так ловко, как должен был, уворачивался, если возможности парировать удар не было.
  
  Ариана была матерью, безоговорочно любившей детей и уверенной, что Греден однажды станет одним из лучших мечников Аспира. По другому и быть не могло. Будущий король не имел права оставаться в тени, отдавая все лавры детям более низкого происхождения. Греден Новеррин родился в самом славном доме среди Четырех. Аспир считался основой королевств, включающих в четверку, кроме себя, южный Дамиир - край цветов и прекрасной музыки, Вайленд, раскинувшийся на востоке, и Дармонд - северный, холодный край.
  
  Ариана была везде. Она могла честно признаться, что красотой ее родной Аспир не блистал, а Дармонд с заснеженными полями и мерзлыми реками или Дамиир с гордыми цветниками, полными экзотических трав, радовали глаз и заставляли желать вернуться туда снова. Однако Аспир был незыблемой силой, сталью против глины. Воздух носил в себе запах камня и диких лесов, запах бурных рек и свободы. И каждый Новеррин был олицетворением всего этого. Ариана не была урожденной Новеррин, но таковыми были ее дети и племянник: истинными потомками полей, достоинства и верности своему дому.
  
  Греден вскрикнул, роняя меч, и Ариана тут же шагнула вперед, к сыну, но вовремя остановилась. Греден сердился, когда она излишне опекала его, и просил не выставлять перед друзьями несмышленышем, которому мамочка дула на ранку. Ариана изо всех сил пыталась, и нередко у нее выходило. Вот и теперь она замерла, глядя на то, как Лир просил прощения, а Греден ругался на кровоточащую руку и сохранял мужественное лицо. Упражняться с деревянным мечом он не любил, и с недавних пор порезы и ссадины стали его спутниками жизни. Троул был счастлив и повторял, что сын - его гордость, а шрамы только доказывали это. Ариана же считала, что в четырнадцать лет было рано становиться побитым в боях воином, а на тренировках можно было и пощадить себя. Для того, чтобы заработать очередной синяк, существовали турниры, на которые Греден ходил, стоило ему научиться ловко держать меч в руках.
  
  Ариана посмотрела на сына еще какое-то время и двинулась вглубь сада, где могла в тишине почитать, ни на что и ни на кого отвлекаясь.
  
  Она любила истории о миледи и их рыцарях, сражающихся за девичье сердце. Истории были написаны красивей, чем суровая правда. В историях всегда царила разделенная на двоих любовь с первой встречи и до самого конца. В жизни такое редко встречалось.
  
  Сама Ариана выла замуж не по любви, но принц Троул, будущий король, желал ее руки, и родители Арианы не нашли причин для отказа. Ариана с горечью и смирением приняла свою судьбу, часто плакала и думала о мальчишке-оруженосце, от мыслей о котором сбивалось с ритма сердце.
  
  Троул понял взгляды Арианы, которые она застенчиво, но безошибочно отправляла одному и тому же человеку, и выгнал того оруженосца. Ариана, влюбленная и глупая тогда, едва не ушла вслед за изгнанником, но вовремя узнала о своем с Троулом будущем первенце. Ребенок странным образом образумил и успокоил ее, после родов Ариана незаметно сблизилась с Троулом, а после смерть первого сына и вовсе объединила их общим горем. Траурные одежды не могли передать ужаса, рвущего душу Арианы в клочья. Она хорошо помнила свой вой у Троула на плече и его каменное лицо. Через три года появились Греден с Софиной; Ариана совершенно забыла об оруженосце, что призраком остался в прошлом, и полюбила мужа.
  
  Такая история мало походила на сказку.
  
  В саду пахло розами и пионами. Ветер нежно трогал листья кустарников и траву, осторожно подгонял упавший с дерева листок по дорожке из камня в сторону забора, окружающего замок.
  
  Жить не в замке Ариана не умела. Она родилась в знатной семье и была отдана в еще более знатную. О том, что такое жить на Рыбацкой площади, пахнущей соответственно названию, или в соседнем от столицы местечке возле леса под названием Тихая пустошь, где, по слухам, прямо на тротуарах валялись дохлые кошки и крысы, Ариана могла только думать. Ее дни протекали в дорогих платьях, встречах с лордами и их семействами, встречах с гостями. Ариана знала, что простолюдины считали ее быт сказочным сном. Она не умела нуждаться или голодать, не умела просить милостыню или засыпать где-то, кроме теплой постели.
  
  Это была игра в "Везет - не везет". Кому-то посчастливилось оказаться наверху, кому-то не везло расти в бедности. Если бы Ариана могла, она бы с радостью помогла каждому нуждающемуся.
  
  Ариана попыталась очистить голову от лишних мыслей и окунуться в мир страстной любви, иногда жестокой, но неизменно красивой, когда послышались быстрые шаги.
  
  Узнавать по поступи своего ребенка, должно быть, могла любая мать, и Ариана не являлась исключением. Не поднимая головы от книги, она с уверенностью могла сказать, что в ее сторону шла дочь.
  
  В животе что-то радостно перевернулось при виде дочери, но тут же вернулся гнев, который Софина вызвала своей последней выходкой, выходящей за все рамки.
  
  - Мама? - позвала Софина.
  
  - Вернулась? - холодно осведомилась Ариана, продолжая смотреть в книгу. - Обесчещенная, или у нас с отцом осталась надежда выдать тебя за принца Дармонда?
  
  - Во-первых, этот принц мне не нравится, - высокомерно начала Софина, - а во-вторых...
  
  Ариана почувствовала, как пальцы сильней вцепились в книгу, чтобы ладонь не взметнулась к лицу дочери.
  
  - Ты сейчас же умолкнешь, пока я не ударила тебя. - Ариана подняла голову и посмотрела на дочь. Софина была похожа на Троула, как и ее брат. С трудом в лице дочери Ариана могла найти собственные черты - на нее смотрел образец новерринской внешности: упрямый подбородок, грубоватые черты, смягченные, однако, женственностью Софины, синие глаза и вьющиеся от природы темные волосы. Ариана тоже была темноволосой, но сомневалась, что это перешло к детям от нее.
  
  - Я имею право...
  
  - Ты имеешь право пойти к отцу, упасть на колени и просить простить твою выходку. Теперь весь двор считает тебя дорогой, но потаскухой. Поздравляю, дорогая, ты с юных лет зарабатываешь себе отменную репутацию. Молись, чтобы принц Дармонда не пронюхал, что ты таскалась где-то два дня с сыном Броддена Айтона.
  
  - Его зовут Роунд. - Софина уставилась на колени.
  
  Ариана с удовлетворением отметила покрасневшие щеки дочери. Стыд - это хорошо. Он означал, что потеряно было далеко не все, и совесть все-таки настырно давала о себе знать.
  
  - Ты - принцесса дома Аспира, ты - Новеррин, а не уличная девка, которую каждый может увести за собой.
  
  - Я знаю, кто я. - Софина растеряла пыл, и теперь рядом с Арианой сидела ее четырнадцатилетняя, далеко не мудрая дочь. - Прости, это и правда был глупый поступок, но у нас с Роунодом ничего не было, пусть боги услышат и увидят.
  
  Ариана поджала губы. Хотелось прижать Софину к себе и утешить ласковыми поглаживаниями по спине, но та должна была осознавать ответственность, которую несла, нося благородное имя.
  
   - Пойди к отцу. Если он не убьет тебя за побег, можешь считать, что отделалась малой кровью.
  
  - Он ненавидит Айтонов. - Софина посмотрела на замок, отчетливо виднеющийся из-за садовых деревьев. - А Роунд - Айтон... Как думаешь, есть шанс, что он позволил бы мне и Роунду...
  
  Ариана покачала головой. Троул ненавидел Айтонов настолько, что лишил в прошлом Броддена Айтона титула и отослал в самый дальний угол столицы, не изгнав лишь из-за больной жены. Ариана не знала причин ссоры, но Бродден Айтон ранее был Хранилем мира в Аспире, и она подозревала, что дело было в измене, за которую обычно вешали. Как бы то ни было, Троул не распространялся о причинах разногласий с Айтонами, и даже когда Бродден Айтон умер, его семье титулов не вернули.
  
  - Ты все знаешь, Софина, знаешь и продолжаешь злить отца.
  
  Софина уперлась взглядом в колени.
  
  Неподалеку раздавался лязг мечей.
  
  
Ники Блэр
  
  Эту историю знали все. А те, кто не знал, либо были глупыми детьми, либо жили за Бескрайним океаном, где по слухам находился еще один мир с иными королями, иными животными и иным бытом.
  
  История делила жизнь Четырех Домов на "до" и "после". "До" было бесправие и бесконечные войны одного королевства с другим. Где нет власти, прав и дипломатии, есть хаос, война и бесконечные годы раззорений. Так и было. Недолгое затишье сменялось очередной битвой за землю, рабов, женщин, деньги. Однажды находился король, который мнил себя хозяином всех четырех королевств и непременно рано или поздно желал заполучить землю чужаков. Дамиир семь лет вел войну с Вайлендом из-за девушки, которую желали оба правителя; девушка попыталась закончить войну, спрыгнув с обрыва, но ничего, кроме озлобленности одного дома на другой, после себя не оставила. Аспир, уставший подвергаться набегам северян, которые опасались вступать в бой открыто и действовали варварскими наскоками, в считанные дни сжег несколько деревень Дармонда дотла, надолго остановив посягательства на собственные земли.
  
  Это продолжалось бы вечно, войны сменяли бы одна другую, люди вновь и вновь засеивали бы сгоревшие и затоптанные лошадьми поля, отстраивали разрушенные дома, зашивали раны на телах, хоронили друзей и родных, если бы не общая напасть, сплотившая Четыре Дома.
  
  Это были Проклятые. Так звали тех, кто носил в себе неподвластную другим людям силу. Говорили, что видели Проклятого, убивающего силой разума; говорили, что вонзивший клинок в череп престарелого короля Вайленда Проклятый был с двумя головами.
  
  Они пришли неожиданно, резко, злобно, как дикая вьюга приходит на север, заметая следы до дома, как шторм приходит в Бескрайний океан, топя корабли. Они жаждали власти после многих лет скитаний, жаждали подобного им самим на троне. Умирали люди, погибали леса, к которым прикоснулась скверна.
  
  До войны Проклятые не назывались так. Раньше их звали Владевшими даром, магией. Но те, кто пришли с огнем в глазах и мечами в руках, не могли носить в себе дар. Они убивали, разбрасывая внутренности тех, до кого дотягивались, по мостовым, словно сыпали зерно из повозки, сжигали еще живых, наслаждаясь агонией врагов, кричавших так, что птицы умолкали, а ветры боялись колыхнуть флаг чужаков. В них жило не благословение, а проклятье.
  
  В войне с Проклятыми погибло три короля: одному из них едва исполнилось тринадцать лет. Оставшийся в живых правитель Аспира призвал совет и объединил бывшие разрозненными земли в Четыре Дома. Сметенные войском в тысячи и тысячи воинов, Проклятые пали.
  
  Это произошло около пятисот лет назад. С тех пор не было ни одной войны между Четырьмя Домами; с тех пор не видели ни одного Проклятого - их всегда ждала виселица или костер.
  
  Ники знал эту историю наравне со всеми прочими. Более того, он знал столько, сколько только могли рассказать книги. Эта история жила у него в крови, дышала одним с ним воздухом.
  
  Ники хотел знать о Проклятых все, потому что сам был таким.
  
  ***
  
  Он не умел контролировать огонь, рвущийся изнутри него, но был способен упрятать отраву, не дающую совести спать спокойно, подальше, туда, где ее никто не увидит.
  
  В доме Блэров никто не знал, что Ники был в состоянии сжечь весь Нижний край. Ники старался не думать об этом и жить так, словно он был таким же, как все. Но иногда, в минуты сомнений и первобытного страха, он чувствовал жар в ладонях. Тогда он вскакивал с громко колотящимся сердцем и рассматривал свои руки, вглядывался в них так пристально, что и вправду начинал видеть пламя. По вискам катился пот, и Ники молился Смотрящему и Слышащей, чтобы они оставили его в покое, забрали то, что так щедро подарили. Ники хотел засыпать, не опасаясь проснуться в кандалах, ведомым класть голову на плаху за грех, в котором он даже не был виноват.
  
  Бояться можно было мора, голода, смерти близких, одиночества, засухи, диких волков. Ники боялся самого себя и того, что не знал, как побороть часть своей сущности. От этого не было травок, мазей или снадобий, это нельзя было вытравить дымом. Избавлением от самого себя была бы только смерть, но Ники любил жизнь. Он хотел жить. Ради жизни он был готов мириться с проклятьем и прятать его ото всех до последнего вдоха.
  
  "Я люблю тебя, милый", - говорила порой тетя Энитта и нежно гладила Ники по щеке.
  
  Ники тоже ее любил, равно как и каждого обитателя дома Блэров. Он любил дядю Олдена за то, что тот воспитывал его, словно собственного сына; он любил тетю Энитту за сказки на ночь, когда он был маленьким, и тревогу в глазах, когда Ники задерживался на охоте; любил Тину за то, что та была лучшей сестрой на свете; любил Алесса за то, что, когда в доме Блэров случались ссоры, тот всегда вставал на его сторону; любил Кирена за наивные и добрые глаза.
  
  Ники с трудом мог представить себе иную семью. Скорее, даже совершенно не мог. Блэры были его домом.
  
  Но иногда Ники чувствовал себя чужим. Когда глаза застилал огонь из воспоминаний, Ники уходил к себе в комнату и одиноко сидел возле окна, рассматривая руки. Он никому не мог об этом сказать. На самом деле хранить какую-либо тайну было совершенно неприятно, особенно, если ценой раскрытия могло стать нарушение привычного порядка жизни.
  
  
  ***
  
  Ники исполнялось семнадцать лет, и тетя Энитта не смогла придумать ничего лучше, чем устроить пир, наготовив столько, что впору было созывать весь Нижний край.
  
  - Мама заставила меня готовить молочные лепешки. И мы вытащили из подвала трех здоровенных копченых свиней. Я уже молчу про уток, цыплят и... А, забыла, она еще мясо гисона пожарила. Гисона! Ты знаешь, сколько тартов стоит этот зверь?
  
  Ники посмотрел на Тину, вытирающую вспотевший лоб, и сказал:
  
  - Это сумасшествие, Тина. Тетя сошла с ума.
  
  Тина сердито расплела волосы и стала быстро завязывать их обратно, вернув выпавшие пряди в незамысловатую прическу.
  
  - Нет, просто она слишком любит тебя. Даже мне не было никакого гисона.
  
  - Эй! Я не просил!
  
  - Я знаю, Ники. - Тина повторила излюбленный жест Ники и закатила глаза. Потом рассмеялась и ткнула в плечо Ники пальцем. - Поверил! Дурак, я никогда на такую ерунду не обиделась бы.
  
  Ники вскочил, делая вид, что хотел схватить сестру, но та, заливисто хохоча, скрылась с глаз, крича на весь дом: "Наивный дурачок!". Ловить сестру Ники не стал. Вместо этого он вышел на улицу.
  
  Там было свежо. Запах леса воевал с ароматами, которыми хозяйственная Энитта заполнила округу, созывая на пир голодных собак. Ники увидел соседского пса по кличке Живучий, который попадал в передряги много раз, был стар и щеголял с лысыми участками на спине и боках. Тот грустными глазами смотрел на дом Блэров, лежа на траве. Ники знал, что хозяева Живучего отлично кормили того, и грустные глаза у пса были с рождения, поэтому бежать за потрохами не стал и приземлился на траву рядом с псом, кладя руку между ушей того и почесывая Живучего так, как тому нравилось.
  
  Пес закрыл глаза, а Ники посмотрел вокруг. В отличие от обихоженной столицы Аспира дома в Нижнем крае были разбросаны хаотично. Земля здесь была неровная, с оврагами и холмами, и дома выстраивали так, чтобы те стояли как угодно, но прямо.
  
  По соседству с Блэрами жила семья Койнов, поселившаяся в Нижнем крае сравнительно недавно. Ники ничего не имел бы против соседей, если бы не старшая дочь Койнов - Триола, - которая Ники совершенно не нравилась ни одной своей стороной, но, не теряя надежды, периодически приносила Блэрам пироги собственного приготовления. Ники игнорировал пироги, вежливо улыбался и махал мечом на заднем дворе, чтобы не слышать смешков Тины.
  
  Ники не успел подумать о Триоле, когда та выпорхнула из дома, безупречно одетая и с написанной на лице решимостью поздравить Ники с именинами.
  
  - Живучий, рад был повидаться, - шепнул Ники псу и легко подскочил с земли, жалея, что доползти до укрытия уже не успеет.
  
  - Ники, здравствуй! - окликнул его голос Триолы, когда Ники уже почти дошел до дома, надеясь спрятаться под кровать. Диких зверей в лесу он боялся меньше, чем собственную ровесницу с большими голубыми глазами.
  
  - Добрый день, - Ники улыбнулся, делая вид, что не заметил девушку ранее. - Что ты?..
  
  - Поздравить тебя. - Триола невинно коснулась пряжки на черном жилете, что был надет поверх туники. Ники поморщился от неприятной близости девушки, которая буквально источала запах молодости и страсти. Она его хотела. Ники не был искушен тесным общением с девушками, но, подобно приятелям уводить от глаз родителей и прочих родственников любую, кто будет желать с ним возлечь, не собирался. Энитта учила уважать как девочек, так и себя, а Олден повторял последние три года, что Ники не обязан был тяготиться позывами тела, но сперва должен был найти спутницу по душе.
  
  "С твоим лицом проблем найти девку не будет. Но ты помни, что девок-то много, и кидаться на каждую встречную - глупо. Явится потом с животом, и будешь воспитывать. Кидайся на ту, от которой с ума сойдешь".
  
  Ники тогда покраснел так, что, приложи кто к его лицу холодную тряпку, от нее повалил бы пар. А Олден сделал вид, что не заметил конфуза племянника и его неловкого бормотания, потрепал по темным волосам и ушел.
  
  - Хорошо, - согласился Ники, думая, как можно было поаккуратней отстраниться от Триолы, не давая ей трогать себя. Девушка была милой, но вызывала неконтролируемое отторжение.
  
  Он ожидал услышать стандартную фразу, но вместо этого в его губы ткнулись теплые губы Триолы. Та глупо постояла, ожидая, очевидно, неистового ответа, но Ники отодвинулся.
  
  - Это был твой самый дурацкий поступок, - сказал он девушке, которая от огорчения едва не плакала. - Хватит навязываться, правда.
  
  Триола разревелась и убежала. Ники на мгновение почувствовал себя мерзким ублюдком, оскорбившим девчонку, но вовремя вспомнил, что знаков внимания Триоле не оказывал, и та действовала, черпая вдохновение из собственных фантазий. В фантазиях соседки Ники точно не был виноват, поэтому он посмотрел вслед Триоле, удовлетворенно подумал, что теперь та перестанет кокетливо хлопать ресницами и ронять рядом с ним что ни попадя, и пошел на задний двор. Пока Энитта готовила, Ники старался не мешать.
  
  ***
  
  Держа в руках лук или меч, он чувствовал себя в своей стихии. Его тренировал сам Олден, который отлично владел оружием. В Нижнем крае не было мастеров, обучающих всех подряд юнцов сражаться, поэтому Ники повезло - он был одним из немногих, кто уверенно бился на мечах и, по словам Олдена, мог смело орудовать ими не только в тренировочных боях.
  
  Ники наносил удары вымышленному противнику, который был искусен, но всегда проигрывал. Ран этот противник не оставлял, но Ники мысленно наносил их себе сам, когда неверно ставил ногу.
  
  - Без самобичевания, пожалуйста, - проговорил Олден, приближающийся к Ники. - Стол готов, Энитта позвала всех друзей. Ждем именинника.
  
  - Правда? - Ники вытер лоб и глянул в сторону их небольшого каменного дома, от которого на всю округу разило вкусной пищей. Желудок заурчал, а Ники вспомнил, что с утра ничего не ел.
  
  Небо над головой было серым. Собирался дождь.
  
  Ники убрал меч в ножны.
  
  - Идем? - спросил он дядю Олдена, который задумчиво рассматривал его.
  
  Дядя с годами не молодел. Его голову украшали уже больше седые волосы, а на лице проглядывали морщины. Тина унаследовала отцовские глаза, но у нее они блестели, а у Олдена сияние ушло, оставив место спокойствию и рассудительности.
  
  Ники был единственным брюнетом в их доме. Дядя говорил, что тоже раньше имел темные волосы, но Ники видел только то, что с ними стало, и порой не чувствовал себя Блэром, на семью которых совершенно не был похож, начиная от карих глаз среди серых различных оттенков и заканчивая формой лица и линией роста волос.
  
  Олден и Энитта в один голос утверждали, что Ники пошел в своих родных, а Олден и отец Ники - Олив - отличались друг от друга как небо и земля. После обычно шли истории, когда братья ругались по каждому мелочному поводу, Ники увлеченно слушал и забывал о вопросе.
  
  - Я хотел тебе кое-что подарить, - сказал Олден, погладив короткую бороду.
  
  - Опять? Ты же утром подарил мне новые ножны.
  
  - Да. - Дядя кивнул, посмотрел куда-то вдаль на холмы за деревьями. - Этот подарок особенный. Я подумал, что ты бы хотел... - Дядя замялся и вынул из кармана толстую цепочку из черного золота с подвеской в виде овального красного камня в рамке из такого же черного золота. Выглядела она просто, но впечатляюще. И по-женски.
  
  - Что это?
  
  - Эта вещь принадлежала тебе. Она была на тебе. Наверно, от матери, я не знаю.
  
  Ники забыл вдохнуть, поэтому вопрос прозвучал сдавленно:
  
  - Это мамино? Моей мамы?
  
  Олден кивнул, отказываясь смотреть ему в глаза.
  
  - Да. Кому еще могло принадлежать такое украшение? Не отцу же.
  
  - Оно выглядит... дорогим.
  
  - Твой отец не был обделен деньгами. Ты же знаешь.
  
  - Да-да. - Ники с надеждой взглянул на Олдена. - Можно?
  
  - Ох, - спохватился Олден и опустил украшение на ладонь Ники.
  
  - Почему ты не отдал мне его раньше? Или хотя бы не сказал?
  
  Олден передернул плечами. Они опять перешли к теме, которую Олден терпеть не мог.
  
  - Я не хотел, чтобы ты лишний раз вспоминал. Ты... Знаешь, порой ты кричишь по ночам. А Алесс наседал. Он как-то лазил по дому, увидел эту вещь, вытребовал объяснений и заявил, что если я не решусь отдать это тебе, он пойдет и нажалуется. Мой сын бывает совершенно невыносим порой.
  
  - Алесс чудесный. - Ники улыбнулся. - Спасибо тебе. А брата я возьму на охоту, он давно просился.
  
  Украшение могло быть сколь угодно женским. Ники незамедлительно надел его на шею, пряча под тунику. Цепочки не было видно, но Ники знал, что она была.
  
  
Амелия Ди'Бьярт
  
  Запах роденции - невысокого деревца, усыпанного голубыми и желтыми цветами, спускающихся на ветвях до самой земли, долетал до покоев Амелии через открытое окно. Оттуда же доносился редкий шум: то цоканье копыт лошади запоздавшего путника, то чей-то далекий зов, то свист небесных птиц - созданий с ярким оперением, водящихся только в Дамиире.
  
  Амелия не могла уснуть. Бессонница была ее нередкой гостьей. За день могло произойти такое множество событий, требующих внимания, что уставшая и переполненная мыслями голова никак не могла перестать работать. И сон не шел.
  
  Джос пять дней как отбыл в Вайленд на королевский турнир. Туда же, как знала Амелия, направились все отпрыски Четырех домов мужского пола.
  
  Амелия не любила турниры, хотя вряд ли кто-то из дам при дворе мог похвастаться такими же навыками владения мечом и кинжалами. Амелия считала, что принцессе могло понадобиться что угодно и с малых лет вместе с Джосом ходила на уроки боев. Мастера не уставали хвалить ее. Даже отец гордился ее достижениями, пока в его жизни не появилась Кана Си'Бар. Мать Амелии и Джоса умерла около двух лет назад. Тибеш Ди'Бьярт отчаянно горевал и совершенно не собирался повторно жениться, пока не встретил красавицу Кану. Не влюбиться в нее было бы трудной задачей, почти невыполнимой. Тибеш не смог сопротивляться, и пал к ногам Каны, чье лицо словно лепили Боги, довольно скоро.
  
  Амелия легко признавала, что и Кана, и ее дочь Малита, были прекрасней, чем родная кровь Тибеша. Она не ревновала, но новых членов семья не любила. Кана казалась ей слишком искусственной, ненастоящей, лицемерной, а Малита и вовсе вызывала презрение глупыми глазами. И главное, что заставляло Амелию едва сдерживать порыв приставить нож к горлу Каны, это изменения, произошедшие с отцом. Амелия вот уже год как перестала узнавать своего родителя. Тот превратился в сухого, резкого, озлобленного человека. Многие шутили, что Тибеш был влюблен и слеп от любви, но Амелия имела глаза и видела, что что-то было нечисто.
  
  Тибеш позвал ее к себе, когда Амелия читала короткую записку, отправленную Джосом с беглянкой - маленькой и самой быстрой птицей. Джос писал, что турнир в Вайленде окончился победой младшего принца Дармонда, и что Греден Новеррин от злости из-за поражения сломал свой меч о тренировочный домик.
  
  О цели вызова Тибеш умолчал, и Амелии ничего не оставалось, как отпустить служанку и, поправив домашнее платье, направиться к отцу. Ее шаги гулко отдавались в стенах замка, вечером в полумраке кажущимся пустынным и мрачным.
  
  В замке было холодно, и Амелия поежилась и несколько раз провела по рукам, чтобы согреться. Возможно, было холодно из-за ветра за окнами и каменных стен, возможно, из-за тяжести в груди. Амелия любила своей дом, потому что он был домом, но не могла отрицать, что в замке частенько царили непогода и одиночество. Друг у Амелии был один - Джос. Еще была одна девушка из кухонной прислуги, Инни, но та большую часть времени проводила или с прочей прислугой, или среди родни, живущей на окраине города, а потому нередки были те дни, когда Амелия маялась, читала книги и думала, чем себя занять, чтобы не сойти с ума. Раньше можно было бы пойти к отцу, но после его женитьбы дети стали нежеланными гостями в супружеских покоях Ди'Бьяртов. Даже Джос подмечал, что Тибеш стал холодным, как лед в Дармонде, несмотря на то, что на проблемы смотрел с оптимистичным и озорным взглядом, полностью разнящимся с чрезмерной серьезностью Амелии.
  
  Повернув за очередной угол, Амелия оказалась в западной части замка, где располагались комнаты отца и его жены. Там же жила родная дочь Каны.
  
  Отец был в своих покоях вместе с супругой. Горели свечи, придавая комнате уютный вид. Кана безмятежно убирала ожерелье, которое носила днем, в шкатулку, а Тибеш сидел в кресле, потягивая вино из кубка.
  
  Пахло мятными травками, которые любила Кана. Амелия терпеть этот запах не могла: он слишком напоминал ей о матери и тех днях, когда лекари пытались побороть болезнь, заставившую Таиту увянуть быстро и без надежды на излечение.
  
  - Вы меня звали, отец? - вежливо спросила Амелия.
  
  - Лорд О'Нес просил твоей руки.
  
  Из горла Амелии едва не вырвался полный отчаяния стон. Велиж О'Нес был богатым женихом; его запасы тартов вполне могли соперничать с запасами в казне Дамиира. Но это было единственным достоинством лорда. А среди недостатков явственно выделялись заплывшее жиром лицо, неряшливость, обжорство, испускаемые им время от времени газы и возраст. Престарелых и не соблюдающих гигиену женихов Амелия не рассматривала. Она знала, что и в половину не была так же красива, как Малита, но надеялась, что судьба толкнет ее в руки достойного человека, который не будет вызывать у нее желания немедленно отравиться.
  
  - Что вы ответили? - Амелии показалось, что она спросила без ужаса в голосе.
  
  - Я ответил, что подумаю.
  
  Амелия, если и удивилась, то виду постаралась не подать. Тибеш снова пригубил вина, рассматривая то зеркало, то жену, то окно.
  
  Тибеш Ди'Бьярт всегда был немного замкнутым и вспыльчивым человеком, но раньше он определенно любил своих детей. Любил и не должен был отдавать тем, кто пах одной выгодой и - в качестве подарка - годами мучений.
  
  - Я не хочу за него, - сказала Амелия. Она должна была сказать это вслух, если Тибеш не понимал сам.
  
  Ее отец перевел взгляд с жены на дочь, и на мгновение в глазах родителя Амелия увидела пожар.
  
  - Твое мнение меня не волнует, - заметил он.
  
  - Я... Я не понимаю. Что случилось? Мы с Джосом любим тебя, как и прежде, но ты...
  
  - Любовь ни твоя, ни этого мальчишки мне не нужна.
  
  Тибеш говорил спокойно, словно повторял скучный текст. Руки Амелии от равнодушного презрения отца пошли мурашками.
  
  Ей стало еще холодней.
  
  - Отец, я могу с тобой поговорить? Наедине.
  
  - От моей супруги у меня нет секретов, - непреклонно заявил Тибеш.
  
  - А у меня есть! - Амелия рассержено глянула на Кану, скромно не вмешивающуюся в диалог.
  
  Повышать голос не стоило. Амелия поняла это, когда руки вскочившего со своего места и отбросившего кубок с недопитым вином на пол отца сомкнулись на ее шее. Амелия вцепилась в ладонь Тибеша. На лице человека, душившего ее, не было ничего, кроме ярости.
  
  - Отпусти девочку, любимый, - мягко попросила Кана.
  
  Тибеш разжал руку и, бросив на дочь взгляд полный угрозы, сел обратно на кресло. Амелия схватилась за шею, кашляя и касаясь точек на коже, которые обещали стать синяками по прошествии времени.
  
  Кана миролюбиво улыбнулась, словно и не было секунд попытки убийства Амелии.
  
  - Что ты с ним сделала? - прошипела Амелия. - Я знаю! Я узнаю, поняла?
  
  Тибеш вновь уставился на дочь, а Кана покачала головой.
  
  - Тебе лучше пойти к себе, милая. Твой отец сегодня не в духе. Я постараюсь успокоить его.
  
  - Я тебе не милая, дочь мясника!
  
  - Я королева. - Голос Каны стал звонким и стальным. Она была похожа на изумительно красоты клинок, завораживающий, но чья прелесть пугала, когда он оказывался в опасной близости от глаз. - А ты иди к себе. И не волнуйся: если ты не захочешь, никакой свадьбы не будет. Доброй ночи, милая.
  
  Амелия вышла, не удостоив Кану ответом.
  
Ариана Новеррин
  
  Троул был хорошим королем. Ариана могла заявить это со всей ответственностью; ей не застилала глаза любовь к семье, предвзятость или происхождение - ее корни уходили далеко в прошлое Аспира, еще во времена первых правителей. Она смотрела на Троула, как обыкновенный житель Аспира, как подчиненная, как член королевского дома. Он был строг, иногда излишне, но он искренне любил свою Родину, чтил Богов и предков, и - что нравилось Ариане, слишком чувствительной для такого, - когда она сама мыслила одним сердцем, Троул каким-то одному ему известным образом собственное сердце замораживал, чтобы решения выходили как можно более трезвыми и безжалостными. Он умел сохранять самообладание и ясность ума в те дни, когда на них была вся надежда. Для короля - ценные качества. Троулу прививали их с детства, он впитывал их с материнским молоком, с отцовскими наставлениями, с первыми ударами тренировочного меча.
  
  Но любой человек мог взорваться от пресытивших его эмоций, и хваленая выдержка, пронизанная годами практики, не могла отменить этого факта. Хладнокровие могло сгореть во вспыхнувшем в груди пламени, язычки которого набрасывались голодной собакой, что редко выводилась на охоту.
  
  Крики из гостевого зала слышал весь замок. Слуги учтиво отводили глаза и делали невозмутимые лица, но Ариана знала, что те запоминали каждое слово, чтобы после посплетничать. А Троул в выражениях себя не стеснял, объясняя дочери негодование от совершенного ей неумного поступка. Ту вульгарщину, что вырывалась изо рта правителя Аспира, было бы к месту услышать на рынке или том доме, где женщины продавали исключительно востребованный товар - себя, но никак не в замке на Королевской площади.
  
  Ариана сцепила руки, пальцы на которых были украшены трудами искусных ювелиров - они уверяли, что изумруды и рубины лишь подчеркивали красоту их королевы, - и бросила взгляд на Гредена, который вместе с ней ожидал возле окна с видом на сад. Греден, слыша особо крепкие слова, обращенные отцом к сестре, кривился, делал вид, что ему слепило глаза солнце, однако его выдавал нервно постукивающий по эфесу меча указательный палец.
  
  Ариана не понимала, зачем нужно было носить меч при дворе, не будучи стражником, но Греден в силу юности считал, что это придавало ему веса и значимости. Гредену было четырнадцать, он был глупым романтичным мальчишкой, грезящим рыцарством, славой и доблестью. Он еще не осознавал, что доспехи были далеко не всем, что готовило для мужчины поле боя. Турниры - мишура, блеск начищенных шлемов и лоск. Войны выглядели иначе. Греден носил меч и думал, что умение красиво сражаться и было той причиной, по которой меч брался в руки. Он не проходил через горечь утраты. Ариана не была на войнах, но она уже хоронила близких и помнила: меч в доме - дурной знак, призывающий на голову носящих его беду. Возможно, это было простым суеверием, но Ариана не любила плохие предчувствия: два самых страшных из них сбылись.
  
  - Я хочу, что ты не ходил с оружием по дому. Мы живем в мирное время, незачем призывать на нас несчастья.
  
  Греден улыбнулся материнскому суеверию и покачал головой, словно услышал о том, что чудовища с девятью головами из историй, услышанных в детстве, выдавались Арианой за чистую монету.
  
  - Мама, это глупо. "Оружие в руке - жди беды". Я в это не верю.
  
  - Ты до сих пор мой сын. Изволь изредка слушать. - Ариана напряженно взглянула в сторону двери, ведущей в зал, где громыхал, подобно урагану, Троул.
  
  - Через год я стану мужчиной! - Засопротивлялся Греден.
  
  - И пока этот год не прошел, ты будешь мальчиком, уважающим свою мать.
  
  Греден приоткрыл рот, а на его лицо опустилась тень. Он мотнул кудрявой головой в сторону зала, где бушевал его отец.
  
  - Вы с отцом решили вдвоем нас атаковать?
  
  Ариана приподняла брови.
  
  - Мне ударить тебя по губам за тон? - осведомилась она.
  
  Мать учила Ариану, как воспитывать детей. Можно было любить их бесконечно и безнадежно, с силой, превосходящей многотысячное войско, но те никогда не должны были чувствовать, что над родителем можно насмехаться. "Уважение, - говорила ныне покойная Ирида, - вот, что должны чувствовать к тебе твои сын или дочь. Балуй их, позволяй делать глупости и набивать шишки, но уважать они тебя обязаны с первого дня жизни".
  
  Ариана помнила эту непреложную истину. Она готова была ради своих детей броситься переплывать Бескрайний океан, но с такой же готовностью могла отвесить будущему королю оплеуху, когда на то была причина.
  
  Греден прочитал что-то в глазах матери, а потому учтиво склонил голову.
  
  - Да, я понял, мама.
  
  Софина вышла от отца еще нескоро. Ее лицо красноречивей искушающих слов зазывателя в лавку говорило, как прошла беседа и каков был ее итог. Ариана знала, что Софину втоптали в грязь по макушку, но утешать ее не имела права. Греден, посмотревший на бледную сестру, так же не сдвинулся с места. Софина, прямо, как и подобало девушке ее происхождения, прошла мимо, чтобы скрыться в своих покоях.
  
  Ариана посмотрела вслед дочери и подумала, что не будь они Новерринами, их семья могла бы быть куда счастливей и свободней. Но они были.
  
  ***
  
  Ариана не спрашивала мужа о Броддене Айтоне. Никогда. Но иногда та недосказанность, что царила в отношениях между королем и его близкими, любопытством подтачивала Ариану. К тому же, мудрецы были убеждены, что женщины по натуре были более любознательными, и это их мнение пока не было опровергнуто.
  
  Ариана знала, что Бродден Айтон был, по сути, неплохим человеком: она не была знакома с ним так же тесно, как Троул, но все же врагом его не считала. Бродден был глубоко верующим человеком. Порой его вера достигала пугающего размаха. Однажды Ариана услышала, как он говорил о Проклятых. Он звал их "существами", и в его голосе звучал страх, уверенность в своих словах и презрение. Бродден держал Проклятых за чистейшее зло, посланное Богами для проверки людей. Он думал, что Проклятых нужно было истребить до основания, словно вырвать дерево с корнями, чтобы доказать Богам свою веру и преданность и получить их вечную благосклонность. Проклятые были нечистыми и служили демонстрацией того, как могла наказывать высшая сила.
  
  Ариану тогда слова Броддена покоробили. Кем бы ни были Проклятые - а истории, написанные о них в книгах, смело можно было считать наполовину выдуманными, - они являлись людьми, и ненависть к себе подобным демонстрировала, как лицемерно и избирательно могло быть человеколюбие.
  
  Только в тот раз Бродден Айтон показался Ариане опасной личностью, а в остальном она не видела причин испытывать к нему негативных чувств. Он ответственно относился к своей работе Хранителя мира и был предан Новерринам.
  
  Оттого Ариана и хотела бы узнать, что могло заставить Троула отречься от собственного Хранителя и возненавидеть того, кто еще недавно был другом.
  
  Но Троул Новеррин молчал и в той жизни вести задушевные беседы с супругой не собирался.
  
  ***
  
  - Я думаю, ты был к ней слишком суров, - заметила Ариана вечером в спальне.
  
  Если она уличала Троула в ошибочном суждении, она, как хорошая жена, говорила это наедине, не вынося свое отличное от мужениного мнение на всеобщее обозрение. Слово короля должно было быть твердо, иначе оно было не словом, а пустым разговором двух торговок крупами.
  
  В спальне горел камин, едва освещая темное помещение. Ариана лежала в постели, сложив руки на одеяле. Троул нередко повторял, что любил ее домашний облик больше придворного. Будучи королевой, она несла в себе степенность и легкой флер отчужденности. В спальне же, в расшитой сорочке, с тяжелой копной волос, спущенных на грудь, плечи и подушки, она становилась мягкой и невообразимо прелестной.
  
  - Тебе идет простота, - проговорил Троул вместо ответа.
  
  - А корона - нет?
  
  - В короне ты богиня, а здесь - девушка, ради которой хочется сочинять баллады.
  
  Троул скинул рубашку и дернул тяжелые шторы на окнах.
  
  - Ты все же не ответил, - мягко сказала Ариана. - Наша дочь.
  
  Троул сжал губы.
  
  - Это не то, что я хотел бы обсуждать, Ари. Я все сказал насчет Айтонов. Ее счастье, что не велел запереть в подвале за своевольный и дерзкий побег.
  
  - Она всего лишь влюбленная девчонка.
  
  Троул напряженно покачал головой. Ему претила тема, заведенная супругой, но огрызаться на Ариану он не умел, а та была бы дурой, если бы не знала об этом.
  
  - Влюбленность может толкнуть на глупый поступок. Я знаю, что был груб и жесток, но кто-то должен предупредить ее и открыть глаза на взрослый мир. И этим кем-то должен быть я. Я - отец. Не прощу себе, если моя дочь утонет в болоте по незнанию. Я желаю ей счастья, Ари.
  
  - Да, я знаю. Но даже ты бываешь предвзят. Софина более разумна, чем тебе кажется.
  
  Троул посмотрел на жену, а после уставился на тени, скачущие по стене.
  
  - Я бы хотел в это верить.
  
  Одна из теней показалась Ариане слишком похожей на меч, воткнутый в тело. Ариана ощутила холод, ползущий по рукам и ногам, пробирающийся под теплое одеяло. Ариана не любила дурные знаки, но этот был уже вторым за сегодняшний день.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"