Под утро на сиплое небо взошло солнце. На горизонте ништяк не отсвечивавл. Йохан Потыкайло, спустивший носки своих ног с печи, допустил этакий ляпсус. Он спрыгнул с небес! Сия оказия не канала ни в борщ, ни в красную армию. Солнце назолотило увядающие лопухи. Скомкав бычок из самокрутки, Йохан, призадумавшись, прочистил горловое отверстие бухлом и загудел. На волосах вылазила перхоть. С потолка капануло водой. "Видать, тучи под амбразурой", - решил Йохан и двинулся хилой походкой по грязному стриту к сельсовету. На поля марихуаны ложился очередной отпечаток вечности. Спокойно, без напряга и суеты, Йохан протаранил колхозный огород, спотыкнулся, упал фейсом в грязь и заторчал в полный рост. Вечерело. Был вечер. То есть смеркалось. Хливкие шорьки, закончив пыряться по наве, пырнули зелюка пером и загремели под фанфары в отстойник. Уквашенные быдлы с сочными губами чавкали цурюком и вертели задом мимо лежащего в грязи Йохана. "Как оттяжно жить на белом" - промозговал Потыхайло, стараясь дотянуться до плетня, свободной кистью освобождая от грязи матюгальник. Мимо, бороздя землю выменем, делала ноги группа рогатой скотины с фасонистой жвачной мордой и широкими глазами на простодушном хабитусе. Пройденный ими путь отмечался в виде лепёшек. "Затаривает" - решил Йохан, положившись на мужицкий авось, и поотшибал рога бодатой твари. За обезроженной тварью шёл, притаившись, партизан-колхозник с пулемётным обрезом в зубах и с топорами в мозолистых, загорелых руках. "Застукали, лохи", подумал Йохан и дал мужику при курить. Злобно лыбясь морщинистым ртом, мужик дал очередь. У сельских господ сыграло очко на минус, а фонограмма - на плюс. Все залегли врассыпную в заросли травки. Смеркалось. Луна, отражая никак не зашедшее солнце, всплыла над пыльным таёжным горизонтом, обозревая окрест себя вёрст на 20 ничейный колхозный участок с лежащими ниц людьми. Запахло революцией и парным молоком. На главном бродвее села завязывалось душетрясительное действо в одном акте. Пробираясь огородами к осаждённым односельчанам, Йохан старался думать только ни о чём. Пока все пики были в масть. В сельсовете малохольные мажоры хлебали чай с варениками, заедывая пшеницей в виде хлеба. Но до него было далёкой рукой подать.
В это же время в далёкой могучей стране Валаров за западным Морем Мелькор восстал весь в своём могуществе и заделался Морготом, будучи равным Манве. Остальные валары изгнали его и других тёмных Майаров из Валинора, их, вступивших на путь пустоты.
Йохан вдруг решил сделать друг друга добрей. Но тут настал конец света. Одним концом он упёрся в свинарник, но за неимением второго конца не удержался и рухнул прямохонько на сельсовет. Сельсовета не стало. Луна поменяла зодиакальный знак, лунные Узлы, наконец, скрестились и Йохан решил нехотя поворотить домой. Он шёл по выпавшим лужам и ещё лежащим селянам. Он шагал с чистой совестью, вздыхая свежий морской воздух (а моря там не было) с примесью перегара. Он шёл домой счастливый, поминутно улыбаясь ещё одному прожитому дню и вечеру, как улыбаются счастливые матери своим детям. Солнце чертило небесную твердь над Америкой или Лавразией, Моргот бушевал в Средиземье, в муках рождалась новая звезда в Орионе, битлы записывали новый альбом, менялись правительства и причёски, рождались и умирали люди, где-то спали, а где-то не очень, равняли с землёй очередной Шаолинь, впитывали в сознание откровения и претворяли в жизнь великие планы, и посреди всего этого Йохан шёл домой, ибо на данную минуту именно в этом видел смысл своего существования.