Старый университет проснулся , моргнул выбитыми окнами и застенчиво сказал:
- Слушайте... Я тут спал. И мне приснилась сказка. Можно, я ее расскажу?
- Расскажите, пожалуйста, - попросила брусчатая мостовая, лежавшая возле старого университета. Остальные молчали.
- Только сказка про ученых, - предупредил университет. - Она сложная.
- Ничего, - великодушно сказал магазин по имени Супермаркет. - Мы, чай, тоже тут. Не лыком деланы.
Университет еще раз застенчиво моргнул и сказал:
- Жили-были Фаянс и Чучидо. Они взяли и придумали для химии правило. Называлось правило Фаянса-Чучидо. Фаянс не знал, где нужно ставить ударение в имени Чучидо, поэтому когда сердился, называл его: "Эх ты, Чучидо". А Чучидо не обижался. Он был японец и по-русски не понимал.
- Это и все? - разочарованно спросила городская площадь.
- Все, - ответил старый университет.
Он был весь морщинистый и очень растерянный. Ему хотелось придумать хорошую сказку, а получилось, что ничего не получилось.
- Ерунда, - сказал магазин по имени Супермаркет.
- Почему ерунда? - спросила мостовая.
Она была брусчатая мостовая, но говорила про себя, что она брусничная. Ей казалось, что это более интригующе звучит.
- Потому что Фаянс - это посуда. Чайник, проще говоря. Никакого правила он не придумывал, уважаемый университет.
Никто не стал спрашивать у магазина по имени Супермаркет, почему Фаянс был чайник. У магазина был очень уверенный вид.
А университет вздохнул и тихонько прошептал:
- Ерунда, конечно. Фаянс и правда не понимал по-русски. Он был немец. Но я хотел сочинить сказку...
***
- Я тоже хочу сочинить сказку, - сказала городская площадь.
Она была большая и боевая. Лучше всех сохранилась.
- Расскажите, - попросила брусчатая мостовая, которая называла себя брусничной.
- Жили-были люди, - сказала площадь. И замолчала.
- И что
же было дальше? - поторопил ее магазин по имени Супермаркет.
- А ничего. Просто жили-были люди.
- Это не сказка, уважаемая площадь, - сердито сказал магазин Супермаркет. - Это ненаучная фантастика.
- Но почему же фантастика? - удивилась брусничная мостовая. - Я бы сказала, что это жанр реализма. Он, знаете ли, бывает не лишен своей особой прелести.
- А где вы видите людей, если это реализм? - спросил магазин Супермаркет.
- Но... - сказала площадь. И замолчала. Как будто вышла куда-то далеко.
- Вот то-то же.
И магазин Супермаркет прошептал в ухо одинокому фонарю на углу: "Сдает, старушка, хоть и крепкая с виду..."
***
Брусничная мостовая на самом деле умирала.
Маленькие травинки щекотали ее изнутри - не больно, а только потом их становилось все больше и больше, прямо некуда деваться. Они прокалывали изнутри ее старенькую, морщинистую земляную кожу и прямо вот так нахально брали и высовывались между камнями. Брусничная мостовая огорчалась. Сначала, конечно, радовалась, потому что травинки были молодые, красивые и зеленые. А потом их становилось все больше, а брусничной мостовой все меньше. Она в темноте уже совсем ничего не видела. Да и днем-то не очень. Это всегда так, сначала зрение заканчивается.
Брусничной мостовой было грустно умирать, но ничего не поделаешь. Конечно, соседи у нее были разные. Были совсем неприятные типы, мещанского такого толка. Но были и симпатичные очень, вот старый университет, например.
Они все жили для людей, а потом люди закончились. И они тоже закончились. Потому что некому было их чинить, и еще было скучно. Даже магазину Супермаркету, хоть он и не признавался.
Брусничная мостовая была очень застенчивая, поэтому никому не говорила, что умирает. Она думала, что они не заметят. Поэтому брусничная мостовая тоже слушала сказки, иногда рассказывала сама и, вздыхая, искоса поглядывала на старый университет.
Он так стоял удобно - искоса.
***
А еще брусничная мостовая сказку рассказывала, про капитана.
- Это не тогда было, когда наш город умер, а когда он просто так болел, давно-давно. Его закрыли со всех сторон, чтобы зараза не просочилась, но когда капитан вернулся, он все равно прорвался в порт, и спустился на берег, и девушку одну пошел искать, которую любил. Нет, он ее правда очень любил, он одному даже спину сломал, который ему мешал. Он ее долго искал, и расспрашивал, и ему все говорили: ну куда, ну кому и заражаться-то было первыми, как не девочкам госпожи Селедки. Умерла она, говорили ему, а он не верил, и искал, и не нашел, конечно же, потому что она и правда умерла.
- А они настоящими были? - спросил Университет.
- Нет, конечно, - обрадовалась почему-то мостовая, - придуманными они были, но это сначала. А потом, когда капитан понял, что он ее не найдет, он сел на берегу и стал кидать камешки в воду, и придуманным быть перестал. И тогда он посмотрел на море и сказал, что ее забудет. Его так придумали, чтобы он ее всегда помнил, а он взял и стал настоящим. И забыл. Он потом еще долго жил, и интересно так жил, по-разному. А ее совсем забыл. Помнил, по каким морям плавал в те годы, помнил, что в тот город заходил, а зачем - не помнил совсем. Вот так.
- Это он забыл, потому что настоящим стал, - снова спросил Университет, - или наоборот?
- Ну откуда я знаю, - сказала брусничная мостовая.