Я долго стоял и смотрел на этот дикий колбын с херлисом, сжимая в руках маленький коробон с письмом, написанным до тошноты правильным женским почерком. Видимо, это была посылка с юмором. Она прислала литров пятьсот. Паззл с колбыном не влез в шлюз, пришлось принимать его прямо на берегу. Напрасные траты. Потом я сел на колбын и встряхнул бумажку. Мне показалось, сейчас эти правильные буквы соскользнут с белого листка на песок. Сто лет не читал писем. "Дорогой Адам! - писала она. Неплохо. - Я много думала, пыталась вспомнить все, что ты говорил. Моя жизнь действительно меняется. Мне кажется, странным образом виною тому стала наша встреча. Не буду уточнять, но это приятные изменения. Я бы назвала это судьбой, но ты вроде говорил, что это наоборот, случайность - когда встреча сильно меняет кого-то. То есть, получается, я - твоя судьба, так что ли? Потому что, уверена, твоя жизнь от встречи со мной даже не вздрогнула. В общем, все это ерунда. Да и не так важно. Хотела, просто, поблагодарить. На острове я пережила незабываемые моменты. До сих пор не могу понять, что произошло. И в тебе ли дело? Немного почитала о твоих подвигах. В смысле, о геопринципе, и все такое... Ну да, впечатляет. Хотя, многие мои знакомые в основном недовольны, ведь надо напрягаться больше, чем прежде. Поздравляю тебя с Днем Рождения! Извини, что с опозданием. Кажется, ты просил херлиса? Надеюсь, тебе хватит, чтобы однажды стать как мой Ухоженный Кустик. Пока!" Сидя на колбыне, я думал: какая выдающаяся несправедливость в том, что единственным человеком, сумевшим связаться со мной и даже поздравить, оказалась случайно прибитая к моему берегу огромная, похожая на кита, девчонка. Этой несправедливости также сопутствовала безграничная глупость: не рекомендуется отправлять паззлы по координате без указания получателя. Тем более, огромную бочку. С другой стороны, у нее не было выбора, кроме как вообще отказаться от затеи. О чем вообще думают эти безмозглые адресанты? Что делают, когда их нелепые посылки, оставаясь непринятыми, спустя годы зависаний возвращаются обратно? Неужели их не пугают замкнутые траектории? Нельзя так относиться к своей жизни. Это ли не доказательство, что жизнь Евы меняется случайным образом? А моя не меняется. Вот, и копье по-прежнему со мной. Я взял его в руки. Простую палку, с которой спокойно. Последнее время я полюбил прогулки в лес. Он напоминал Сен-Хунгер. Сен-Хунгерский лес - мой большой друг. С самого детства я ходил туда один, погружаясь с каждым разом все глубже. Однажды я ушел на целый день. Помню свое удивление маминому беспокойству. Тот лес я знал, как свои пять пальцев. Даже баба Гала иногда просила взять с собой и сводить подальше. Лес никогда не пугал, как бы далеко я не зашел. Только однажды над самой головой с ели сорвались две случайно потревоженные огромные совы. Но там не было джерро-конга. Здесь все иначе. Конечно, я практически уверен, что его нет и здесь. Я часто убеждаю себя в этом, но полностью убедиться почему-то не получается. К тому же последнее время до меня стали доходить какие-то новые звуки. Они добавляют сомнений. Я замирал, вслушивался, пытался понять, что же такое услышал, и не показалось ли. Ничего. Они как будто приходили издалека и были чьим-то отзвуком или эхом. Раньше этого не было. А однажды мне показалось, будто слышу чей-то голос. Обрывок фразы, донесенный ветром по идеально ровной поверхности воды. Он был настолько явным, что я долго не мог стронуться с места. Думал, за мной наблюдают из леса. Присел на четвереньки, замер. Нет, ничего больше, все та же тишина. Я стал тревожиться. Не по чему-то конкретно, а просто так. Как будто тревога теперь была моим основным занятием. Мне стало даже странно, что столько времени я провел без малейшего беспокойства. Словно соскучился по страху. Тогда я нашел хорошую рябину и выломал из нее палку. Где-то у меня уже было старое копье, но, наверно, потерялось. Я подумал, что тревога появилась из-за близости окончания моей так и не выясненной миссии. Пробежки по острову постепенно прекратились сами собой. Теперь я бороздил лес. Мне нравилось идти куда попало и представлять в какой части берега выйду. Хорошо, что на острове невозможно заблудиться. Тем не менее, я сильно блуждал, несмотря на то, что годом раньше уже потратил на лесные похождения достаточно времени. Ни солнце, ни мхи, ни деревья не могли помочь в определении пути, пока я не привязался к наиболее ярким точкам, по которым и ориентировался. Я чертыхался, называл себя "плоским животным", но так и не смог приобрести совокупное знание о лесном пространстве. Оно по-прежнему состояло из известных точек поворота и не более. Мне было интересно, сколько же их надо нанести на мою воображаемую карту, чтобы познать истину и как будто увидеть остров с высоты птичьего полета. Но "плоскому животному" и впрямь не дано взлететь. Остров так и оставался набором точек - он не давал повода засмеяться, когда эти точки вдруг бы слились в одно жирное пятно очевидности. Наверно, поэтому я и не умею рисовать. Я вижу лишь отдельные точки. Я не могу воспарить над ними и увидеть истину, из этих точек состоящую. Я могу взять кисточки, встать перед холстом, понять, что зеленое - это зеленое, а синее - это синее, пристально вглядеться в натуру и отчаянно захотеть отобразить ее, и даже попытаться что-то нарисовать, точнее, нанести какие-то подходящие по моему мнению краски на пустой холст, но что это будет за рисование, если мне не понять ни чего бы я хотел в итоге, ни как этого добиться. Мне даже не задать самому себе вопрос, отвечая на который, в пути я оставлю собственный след, который и принято называть настоящим искусством. Все то же самое со стихами и пением. А теперь еще и с походом в лес. Хотя, пожалуй, в последнем есть место для совершенствования. Недаром Шланг что-то там говорил про долбежку. Тогда мы приняли это как должное. Долбежка и долбежка - ничего больше. Разве существовало еще хоть какое-то средство, чтобы прорваться через этот научный мрак? Конечно, среди нас, сопливых студентов, уже можно было различить отдельных личностей с явными признаками взрослости, но эти признаки были такой же игрой в веру, как для нас - футбол. И оттого между нами не было никакой разницы в плане зрелости. Да и сам Шланг относился к этим зубрилам критически, а однажды даже заметил, что нельзя столько "корпеть", а то у некоторых вид нездоровый. Это прозвучало вдвойне странно. Стало вообще не понятно, то ли "корпеть", то ли "не корпеть". Но, однозначно, долбиться. Похоже, Шланг знал, что не существует иного способа взрастить веру в наших полупустых головах. Веру в то, что все это действительно нужно. Отчасти, молитва - та же "долбежка", пока осознание преодоления не наделит ее смыслом. А ощущение детской мечты - состояние, наделяющее смыслом преодоление. Чем чище детская мечта, тем сильнее вера, потому что тем больше следует преодолеть, тем сложнее выжить ради этой мечты. Кто более любим, тот более ответственен перед собой, ведь, в своем стремлении к новому лучшему дню, приходится преодолевать нечто большее, от чего вера и крепчает. Значит, кого больше любят, у того чище детская мечта? Опять странный звук остановил мои раздумья. Как всегда на самом важном. Мне только начало казаться, что в основании беспрестанно качающегося на ветру ажурного замка моей жизни вдруг само собой сложилось подобие крепкого фундамента. Я спрыгнул с колбына и присел на корточки, не отпуская копье. Все та же тишина. Неужели я схожу с ума? И в правду, я не смог бы поручиться, что этот звук действительно был. Эх, если б хоть однажды он повторился дважды подряд! Выждав достаточно времени, я осторожно поднялся, откинул копье и взялся за бочку двумя руками. Вообще-то волосы уже давно перестали меня беспокоить. Я попросту зарос ими. Но эта бочка, она была такая большая и манящая, а солнце с каждым днем жарит все сильней и сильней... Пора! А вдруг снова к моему берегу прибьет какую-нибудь училку?! Теперь она не задержится и дня, если вообще распознает во мне человека. Я вскрыл колбын и, недолго думая, осторожно перемахнул через борт. Приятное тепло обволокло ноги. Медленно я погрузился по шею, потом собрал волосы сзади и запрокинул голову, оставив на поверхности только лицо. Главное, брови не зацепить. Могут выпасть первыми. И еще ресницы. Уши наполнил растворенный в херлисе шум. Опершись теменем о край колбына, я разглядывал голубое небо и чувствовал, как пульсирует кожа. Через пару минут ладони скользнули по голове, увлекая за собой начавшие выпадать пряди. Стараясь не поднимать волну, я аккуратно водил по ней пальцами, помогая волосам отделяться. Затем немного оттолкнулся от края, чтобы очистить от волос темя, но потерял равновесие и скрылся в херлисе полностью. Этого следовало ожидать. Мне всегда не хватает какой-нибудь ерунды, чтобы сделать все, как задумано. Однако я не сильно расстроился. Брови, конечно, все равно выпадут, пускай и были в херлисе всего секунду, но для кого, в конце концов, их беречь? К осени вырастут. Я вытер ладонями лицо и снова замер лицом кверху. Десять минут в херлисе достаточно, чтобы волосы хотя бы полгода росли еле-еле. Потом я вылез, перебежал во времянку и замотался в тряпки. После херлиса всегда очень холодно, нужно посидеть в тепле часик, дать коже прийти в себя. Для нее это шок. Потом кожа высохла и перестала быть липкой. Поглаживая себя, я вышел на берег. Парсек плавал неподалеку. Прибытие колбына сильно испугало его. "Это я, не бойся! - крикнул я, помахав рукой. - Нет больше шерсти!" Не знаю, что может подумать лебедь, наверно, ему наплевать, принимать ли пищу от лысого чудовища или лохматого. Лишь бы кормили. Я снова взялся за копье. Мне показалось, теперь противостоять джерро-конгу станет проще. Как будто обрел еще большую подвижность, а тело задышало каждым миллиметром своей поверхности. Как же я до сих пор мирился с его запущенностью? Впрочем, отлично, что мирился, иначе, как бы преодолел? Все непреодолимое превращается словно в осадочную породу, формируя приверженность - пружину, у которой практически нет шансов распрямиться, но своим напряжением искажающую реальность вокруг. Нет более разрушительного состояния, чем вынужденное смирение. Впрочем, и оно лишь следствие осознания себя, а значит, лекарство от него - все то же самозабвение. И снова этот звук. И снова он остановил мысли и заставил прижаться к песку. Что за чертовщина? Теперь уже совершенно явно, даже не надо повторять. Я посмотрел на Парсека. Он плавал как ни в чем ни бывало. Звук не испугал его. Отлично. Почти на четвереньках я проследовал к лесу, приподнял голову и старательно всмотрелся между деревьями. Нет, и все же это было где-то не здесь. Звук пришел откуда-то издали, его принесла вода или лес, или воздух между деревьями. Это где-то далеко. Сжимая копье двумя руками, я поднялся на ноги. Потом пригнулся и мелкими шагами побежал вглубь леса. Опасность как будто заполнила белые пятна моей жизни.
Конец ознакомительного фрагмента. Скачать книжку