В 20... году от Рождества Христова в стране, некогда бывшей Советским Союзом, а потом разбившейся на осколки, называемые кратко и не гордо - СНГ, случилась новая революция, на этот раз уже техническая. Но дело в том, что случилась она, как бы это правильнее сказать, задним ходом. То есть произошёл скачок не вперёд, к новым техническим горизонтам, а как раз назад.
Причиной этого странного явления оказалось техническое чудо, пришедшее с прогнившего Запада - Интернет. Поначалу славная новинка очень медленно приживалась на славянских просторах - очень уж бедна страна была. Но, когда даже самый нищий китайский рикша оказался в состоянии оснастить свой лакированный двухколёсный экипаж жидкокристаллическим монитором, компактным системным блоком, звуковыми колонками и выделенкой, чтобы клиент не заскучал в уличных пробках, на шестой части суши встрепенулись и стали активно осваивать виртуальное пространство. Вот тут-то и начались проблемы.
Всё-то у нашего человека делается широко и с размахом. Причём, большей частью мимо глаза. Страна-то большая! Ужас положения состоял в том, что это огромное непаханое пространство оказалось сплошь заселено творческими личностями. Так получилось, что страна наша после продолжительного поста в области мировых бестселлеров сразу попала под влияние цветущих пышным цветом западных нереалистических жанров. И самой страшной идеологической отравой оказался совершенно чуждый загадочной русской душе жанр фэнтези.
Интернет в этой ситуации стал подобен гранате, заброшенной на склад боеприпасов. Короче, ка-ак рвануло!.. В-общем, мало стал народ читать - он стал творить! Что творить, как творить, зачем, для чего - неважно. Любой мальчишка, попадись ему в руки клава, тут же принимался сочинять истории про эльфов, гномов, драконов, рыцарей, принцесс и прочую нереалистическую нечисть. Главное, что креатифф было уже не сдержать никакими средствами. Причём, с каждым годом ситуация только углублялась.
Постепенно многие граждане бывшего СССР, некогда жанрово безгрешные, увлеклись растлевающей новинкой и погрузились в бездны литературной непристойности. Мало того, они нарожали себе подобных, потомки их генерировали новую, ещё более грязную волну фантазий. Страна разделилась на два лагеря, в одном из них были сторонники фэнтези, а в другом - противники.
Наконец, нашлись сыны отечества, которые поняли, что бороться с явлением надо, но борьба будет трудной и не без потерь. Большей частью это были авторы с самой Москвы, которые отчётливо ощущали себя интеллектуальной элитой и совершенно искренно полагали, что допускать народный элемент до Интернета можно лишь в одностороннем порядке: смотреть, читать, а чтоб руками лазить в Сеть - ни-ни! Вот собирались они где-нибудь в чужих комментариях, а то просто чатились по интересам, и говорили друг дружке: это надо прекращать! Да-с, это непременно надо прекращать, а то так и докатится общество до того, что читателей совсем не останется, одни только аффтары. И литературы не останется, одно только фэнтези будет.
Однако, разговоры разговорами, а дело с места не двигалось. Много уж больно развелось их, этих одичалых любителей пописать в Сети. Куда ни сунься - орки с эльфами. Стало в Нете противно - мусору много. Благородное искусство страдало и грозило, того и гляди, вовсе загнуться. Тогда творческая элита в знак протеста стала собираться по кабакам за рюмкой и обсуждать литературные проблемы уже в реале. А то и на кухне - за той же рюмкой. Оно как-то выходило и по-благородному, и очень по-славянски в то же время. У нас какой писатель без водки? Тогда это и не писатель вовсе! Это легкомысленные фэндомщики могут баловаться с "Рэд Булл"-ом, а благородный писатель-реалист просто обязан проникнуться народной традицией, чтобы быть ближе к этому самому народу.
Вот так судили да рядили. Придумывали проекты. Как обуздать графомана, чтоб не засорял своим нереалистическим креатиффом веб-пространство? И пришли к парадоксальному выводу: как ни горестно, необходимо отказаться от Интернета и даже объявить его происками вражьих сил. Однако, наш народ ведь смекалистый! У него отними одну игрушку, он выдумает десяток новых - ещё хуже! Но, силы патриотов крепчали, тайно объединялись и породили спасительный план революции. Великие мозги выносили великую идею: чтобы в корне пресечь такое вредное явление, как фэнтези, надо искоренить корень греха - творчество! Причём, в масштабах всей страны. Да, такая вот наполеонова задачка. Только затея эта практически невыполнима. Для этого нужна чёрт знает какая власть! И бабки нужны офигенные! Да ещё пойди - отыми у народа игрушку! И это уже после падения "железного занавеса", когда лукавый пипл нанюхался свободы, нализался демократии и поимел некоторое представление о гражданских правах!
Но тут судьба, как водится у нас, поднесла неожиданный подарок. Конечно, это произошло совершенно закономерно, и никакого чуда в этом не было. Но всё равно приятно. Короче, в битве между правительством Российской Федерации и главой Минэнерго Чубайсом победил именно Чубайс, и страна осталась без света. Вот так взял и вырубил Главный Рубильник страны! А потом просто не включилось. Оказалось, что сообразительные мужички быстро пообрезали да растащили провода, да и сами опоры линий электропередач раскромсали на части и сволокли в чёрные пункты приёмок - всего за три дня. А уж отыскать такие вторчерметы и в лучшие-то времена руки были коротки, до того законспирирована эта тёмная контора.
Пока разбирались с проводами, оказалось, что дикие сборщики металла повывёртывали все болтики на подстанциях, а с гидроэлектростанций даже турбины поснимали. Одним словом, каюк всеобщей электризации страны. И случилось это, как назло, именно зимой - в холодный и тёмный декабрьский четверг, перед самыми выборами новой власти.
Страна огромная, а что творится в ней - никто не знает. Правда, работало ещё одно радио - сарафанное. Так стало известно, что всё Зауралье откололось от Европейской части России. Республика Саха, по-простонародному - Якутия - настучала на шаманских бубнах, что отделяется от упадочной России и объявляет полный суверенитет. Они уже и так намучились с этими примитивными и узколобыми русскими во власти - скольких трудов стоило вытравить этот деградированный славянский элемент из всех слоёв власти и поставить взамен своего, тонко чувствующего, деликатного, интеллигентного сахновца - коренного якута.
Про Дальний Восток вообще ничего слышно не было. Наверняка по-тихому сторговались с Японией - отдали ей не только Сахалин и Курилы, но и вообще всё - только бы прибрали их к хозяйским рукам, накормили и обогрели. А то, знаете, намучились они с этим столичным правительством - зимой без снега, летом без тепла!
Потом оторвался север. Чукчи заявили, что объединяются с эскимосами Аляски и теперь будут получать зарплату в долларах. Потом отказалась от российского гражданства Калининградская область. Астрахань забрали себе татары, Приднестровье примкнуло к Украине. Мордва, чуваши и тувинцы тоже объявили суверенитет, но послов прислать не пожелали и к себе никого не просили. Так и осталась от России только Валдайская возвышенность. Но и в ней порядку не было.
Первым делом побежали домой новые русские. У нас, говорят, дома тепло, яблоки растут, инжир. Ну и фиг с ними - просторнее сразу стало.
Это был как раз тот исторический предреволюционный момент, когда жить по-старому уже невозможно, а по-новому ещё не научились. Страна, как говорится, погрузилась во мрак. Встал ребром извечный русский вопрос: что делать? Но это всё потом уже случилось. А поначалу страшно было.
Наши писатели в тот злосчастный декабрьский день сидели на кухне, пили водку и строили планы по борьбе с засильем фэнтези. И тут без всякого предупреждения вырубился телевизор. Ни городская телефонная сеть, ни даже мобильники не работали. Радио молчало, вода в кранах иссякла, газа не было. Три дня они сидели и ждали, что будет. Но так ничего и не случилось - электричество не дали, газа и воды всё так же нет. Прошла ещё неделя.
Когда радиаторы отопления начали лопаться, и была допита последняя водка, писатели поняли, что в самом деле что-то произошло. Тогда они оделись потеплее и пошли на улицы искать правды.
По улицам слонялся растерянный и обозлённый народ. Громили магазины. Жгли костры на улицах. Потом сам собой распространился слух, что скажут на Красной площади народу всю правду. Наши писатели тоже потекли к Кремлю.
Москва, как известно, стоит на семи холмах и является ничем иным, как Третьим Римом (а Четвёртому не бывать!), и потому наречена в европейских народах языческой Блудницей. Когда нет света, пьют водку. Потом начинаются речи. А потом уже случается революция. Так было и на сей раз.
На Красной площади было людно, все бродили в растерянности и ждали гласа свыше, чтобы объяснил народу: как жить дальше и во что верить.
Ходили тут какие-то, вроде с депутатским мандатами, пытались что-то объяснять. Да только вживую, без рамок телевизионного экрана, их не узнавали. Да и какие-то мелкие они оказались без своей вещательной системы. Никто их и слушать не захотел.
Разгневанная толпа уже хотела идти в Кремль и требовать правды там, как произошло нечто необыкновенное. На виду у многих тысяч народа над каменной стеной с зубцами вдруг задрожал воздух, раздалось тихое гудение, и весь Кремль, вместе со стеной накрылся огромным непрозрачным колпаком.
Все обомлели. Потом пытались прорваться сквозь преграду, но это оказалось какое-то непонятное поле, которое отбрасывало всех. Всё ясно: наконец-то учёные додумались и создали что-то в самом деле работающее. Это явно было секретное оборонительное средство. И первым делом правители укрылись от народа. Их время вышло, а новой власти так и не избрали. Так что осталась страна без головы.
Потом залетали над столицей вертолёты. Покружат-покружат, да и берут курс на Шереметево. Откуда-то поплыл слух, что олигархи дружно мотают за границу - у них там виллы на Капри и Майорке, острова заранее закуплены в Эгейском море, Кипр весь поделили на участки. Ну и хорошо, пусть валят - без них проживём, решил народ. А кушать хоцца и холодно к тому же. Как жить?
Наши писатели толклись у самого мавзолея, когда Кремль накрылся. Жаль, будь они поближе к стене, так их бы тоже захватило. А так остались сами по себе - теперь придётся жить своим умом. Толпа подпирала, и писательская кучка поневоле была вынуждена забраться на некогда самое святое место в стране Советов - трибуну на мавзолее. А как они там оказались, как глянули вниз, на толпу, так раздался дружный крик, и тысячи глаз с надеждой уставились на них. Маленькая компания писателей растерялась - одно дело строить прожекты на кухне, другое - говорить к народу.
Ветераны Сети, ныне канувшей в небытиё, стали прятаться друг за дружку и отнекиваться: типа мы тут только погреться залезли. Так и выпихали вперёд одного немудрящего креативщика, который вовсе не элитой был, и к мэйнстритму за сто лет не приблизился бы - ни в Сети, ни на бумаге, случись издателям спьяну издать его книжонки. Писал он что-то тёмное и муторное про деревню, запинаясь на каждой букве и не имея никакого понятия ни о благородной стилистике, ни об элементарной орфографии. И толокся он в компании маститых сетевиков только по недосмотру - уж больно широко рот раскрывал да в глаза заглядывал восхищенно. Позволяли ему водку с собой приносить да сидеть молча в углу - слушать умные речи, а так совсем негодящий был мужичонко. И вот он-то и оказался на виду у всех.
Как оказался он у всех на виду, так и раскрыл рот. Наши писатели давай хихикать да друг дружку локтями-то толкать: ну, дурак мол, - вылез! А он возьми да и ляпни:
- А фиг с ним, с этим электричеством! - ляпнул он. - Наши деды две тысячи лет жили без него, а вся Европа нас боялась!
Писатели заржали и спрятались за парапетом, чтобы никто не подумал, что они с этим олухом. А олух вдруг разговорился и давай так чётко излагать их же собственную программу нового общественного пути. А народ-то слушает!
А он давай так убеждать, как хорошо будет всей стране вернуться к истокам прошлого. Погнать прочь всех этих обожравшихся олигархов - пущай выцеживают весь оставшийся бензин на заправках да катят на свои Канары, в свои особняки. А мы тут бросим засорять природу, вернёмся к гужевому транспорту. Возродим деревню, выкосим нафиг всю эту генно-модифицированную сою, с растленным Западом якшаться не будем!
Тут же, короче, его и короновали на царствие, а уж далее по делам его, нарекли Великим Кормчим. Так имя его в истории и не сохранилось, только и звали - Великий Кормчий.
Был он невысок росточком, рыжеват и имел неподходящие ему буденовские усы. Оказалось, что зря над ним писатели потешались, потому что хватка у него оказалась недетская. И программу ихнюю он по тупости своей и недалёкости внедрял очень жёстко и последовательно. Одно было хорошо - старых своих товарищей по кухонным дебатам он не забыл и уважал их мнение - всех оделил немалыми должностями при себе.
Положение создалось суровое, и потому меры спасения были крайними. Города в тот год стали походить на кладбища, поскольку жить в неотапливаемых домах было практически невозможно. Народу помёрло множество. Продукты, при всём их видимом изобилии, закончились через месяц, и до весны закопали в общих рвах половину населения столицы. К тому же, против обещанной синоптиками мягкой зимы завернули такие морозы, что полопались пеньки от городских деревьев. Весной же Великий Кормчий издал указ: все в поля, на посевную. А синоптиков первыми повесил на Красной площади. Был он вроде уже и не человек, а скорее император, его чуть ли не богом почитали.
Так дело и пошло. Города по всей их нынешней бесполезности опустели, к тому же водилась там какая-то болезнетворная нечисть. Расстроились деревни, образовались волости, сложилась новая структура власти. Всё прежнее бытиё ушло в историю, страна всего за двадцать лет изменила свой облик до неузнаваемости. Народился новый народ, который ничего не знал о старых порядках.
ГЛАВА 1. Утро в Петушках
Холодный зимний день только занимался малиновой зарёй, когда член Репрессивного Совета Гай Скай сел в своей постели и спустил на холодный пол босые ноги. Что-то ему не спалось, и вместо того, чтобы понежиться под стёганым одеялом, он решил отправиться на кухню. Можно бы, конечно, разбудить дворовых, но хотелось побыть одному.
Он выглянул в окно опочивальни, посмотрел на тонкие дымки, лёгкими столбиками витающие над утренними Петушками - было безветренно и морозно. Гай сунул ноги в медвежьи тапочки и пошлёпал на поварню, по пути заглядывая в тёмные углы своих воеводских хором и брезгливо обходя слуг, спящих на сундуках по всем коридорам.
Дурное настроение было следствием того странного сна, что посещал его в тоскливые зимние ночи. И был этот сон обыкновенно предвестником каких-нибудь неприятностей. Что снится ему, упомнить Гай не мог, только оставалось смешанное чувство неестественного восторга и давящего страха. В прежние времена Гай назвал бы этот страх иррациональным, но теперь такие слова высшим указом были объявлены запретными и были наказуемы.
Старший репрессор дошёл до кухни - обширного, низкого помещения с бревенчатыми стенами и широкой многофункциональной печью. Впрочем, слово "многофункциональный" большинству населения Новославянской Руси было незнакомо.
Гай очнулся от мрачных мыслей и глянул в окно, одна створка которого была забита фанерой, вторая многократно заклеена бумажными полосками крест-накрест (раньше ему регулярно били стёкла), так что самого стекла не видно. И только через форточку, затянутую рыбьим пузырём, тускло светило хмурое раннее утро. Красная зорька растворилась в колючем студёном тумане - крутые зимы пошли в последние годы.
Печь за ночь выстыла, и в кухне было холодно. Гай зябко пошевелил ступнями - пятки прихватывало ползучим сквознячком. Зад тоже подмораживало - тонкие шёлковые подштанники, какие выдавали членам Репрессивного Совета по талонам, не грели.
- Спят, заразы! - с ненавистью выплюнул он в мрачное утро, имея в виду своих ленивых жён. За что он только держит их?! Обрадовались, смердовки, дармовой жрачке! Думают, что в рай попали!
- Прости меня, Великий Кормчий, за дурное слово "рай", - привычно повинился Гай Скай потолку.
И вообще, чего он разорался? С бабами не справляется? Скажи такое товарищам в Совете - обхохочут. Это ведь его дело - с бабами совладать. Тот же Инжир начнёт подкалывать: типа, тебе, Гай, вечно бабы гадят!
Невесёлые мысли прервал быстрый топот босых пяток по паркету. В кухню со свечкой в руке вскочила младшая жена, которую он приобрёл совсем недавно - во время розыгрыша призов на банкете, посвящённом двадцатилетию новой власти. Отказаться было неудобно - всё-таки список утверждал его давний товарищ Пакус, с которым когда-то ещё весело резвились в Интернете (прости меня, Великий Кормчий, за дурное слово "Интернет").
Девчонка остановилась, как вкопанная, разинув рот и широко раскрыв глаза. Бесформенная посконная рубаха скрывала её фигуру до самых пяток, так что не разглядеть, есть ли хоть у неё талия. Или, как у всей этой нынешней молодёжи, всё гладко - от плеч до бёдер. Эх, как мечталось когда-то о пышногрудых селянках в коротких белых комбинашках под широкими юбками! А под комбинашками - чтобы ничего! То, есть, чтобы чего, но уже натуральное. А эта дура растрёпанная застыла, как статуя Мемнона (прости меня, Великий Кормчий, за плохое слово - "Мемнон"!!!)
- Чего стоишь? - сорвался Гай. - Чего печь нетоплена?! Почему жрать не готовят?!
- А... ето... - залепетала девка. - Не моя очередь топить.
- Тогда чего припёрлась?!! Как перед мужем ходишь?!! Что за вид такой затрапезный?!! - разбушевался муж.
- Да я попить, - отвечала перепуганная девчонка. В подтверждение этих слов она бросилась к бадье, торопливо зачерпнула кружкой воду и принялась глотать, нещадно обливаясь и захлёбываясь, при всём том, глядя на Гая круглыми глазами поверх щербатого металлического ободка.
Наконец, она напилась, осторожно поставила на лавку драгоценную антикварную эмалированную кружку и застыла, вытянувшись во фрунт, с мокрым подбородком и сплошь залитым водой подолом.
Гай смотрел на неё и понимал, что зря припёр он в дом эту новую жену. Он, конечно, имел вкус к юным созданиям, но эта деревенская матрёшка его никак не вдохновляла.
- Иди, скажи там, кто должен печь топить, - хмуро ответил на её взгляд хозяин. - И пусть блинов напекут.
- Так ведь корова не доена, - с характерным деревенским оканьем ответила девчонка.
- Какого чёрта я ещё должен думать о корове?!! - взъярился Гай.
Дом наполнился утренней беготнёй и криками. Выяснилось, что не только корова не доена, но и мука не помолота. От блинов пришлось отказаться. Хорошо ещё, хоть куры неслись исправно, и Гай наскоро позавтракал глазуньей из десяти яиц. Все восемь жён выстроили перед ним по старшинству.
- Ну, вот что... - невнятно заговорил он, широкой деревянной вилкой засовывая в рот приплюснутый яичный желток - другой рукой он ломал горбушку ржаного каравая. - Я тут в ваших очередях разбираться не намерен. Ежели в другой раз печь до рассвету не натопите - всех пороть на конюшне. Все поняли?
- Прости, батюшка, не поняли, - за всех ответила румяная Ипполита, его любимица. - При чём тут мерин?
Гай поперхнулся и некоторое время ещё задумчиво жевал корочку, не понимая: при чём тут, в самом деле, мерин? Ковыряя в зубе (дантист нынче - понятие совершенно архаическое) он оглядел красавицу Ипполиту с ног до головы. Была она по-купечески обширна, бела, гладка и податлива. Дефицитная вискозная сорочка с широким кружевом обтягивала её соблазнительные формы и совершенно ничего не прикрывала. Ипполита сознавала свою непревзойдённую красу и лукаво тупила глазки, при том невинно ковыряя большим пальцем ноги дырку в сучкастом паркете.
Вот этот паркет и выводил Гая из себя. Какие деньги плочены! Шабашники чёртовы (прости меня Великий Кормчий) провозились целый месяц - то шпону нет, то лаку, то молотки кривые, то гвозди гнутые, то трубы горят! А сами вместо дуба простую берёзовую чурку клали! Откуда Гаю знать, из чего делают паркет?! Он - что?! - за всё ответчик?! У него, между прочим, государственные дела! Вот Инжир как пришёл в гости обмывать обнову, так о сучок споткнулся и - носом в пол. Да ладно б только рожу всю разбил - нет ведь, он потом на весь Репрессивный Совет растрепал, как Скаю в его хоромах паркет делали. Ржачка была почище, чем у Петросяна. Хотя, кто теперь помнит Петросяна...
- Мать вашу, - пробурчал Гай, вытирая жирные руки о свой шёлковый зад. - Половики бы, что ли, постелили.
- Так, батюшка, вели ткацкий станок изобресть! - встрепенулась вторая жена, толстушка Дорофея. Все они как-то очень скоро начинали толстеть в его гареме, хотя в доме вечно жрать нечего. Хорошо, хоть куры пока несутся.
- Во тебе, - показал ей фигу репрессор. - Вяжи на спицах.
Жёны заскучали и принялись пялиться кто в окошко, кто на крышку холодильника. Только младшая, вроде Ифигения, таращилась на Гая - опять же при раскрытом рте! Или рту? Может, роте? А, фиг с ним, это совершенно неважно, поскольку правила произношения были упразднены примерно тогда же, когда и алфавит.
Он хотел добавить ещё что-то, но тут раздался дальний топот, потом в кухонную залу вскочил растрёпанный дворовый пацан.
- Там... эта...
- Чего в онучах-то припёрся?! - грозно рявкнул хозяин. Девки засмеялись.
Дворовый, нимало не смущаясь, скинул лапти, оставшись в грязных портянках, выкинул их в коридор и снова залопотал:
- Там ить эта...
- Сопли вытри, - последовал приказ.
Негр сермяжным рукавом широко размазал по физиономии упомянутые сопли и снова принял вид боевой готовности.
- Ну, докладывай по форме.
- Там от их... - он опять заглох и принялся подмигивать и зыркать глазом в потолок, при том вихляясь и шмыгая носом.
- Да, бля! Когда-нибудь ты будешь говорить по-человечьи?!!!
- Батюшка, к тебе засланец! - завопила, ворвавшись в помещение, дворовая баба Эуфимия.
- Какой там батюшка?! - окончательно рассвирепел Гай. - Когда научитесь?! Я поп вам, что ли, прости, Великий Кормчий, во грех введут! Прости, прости меня, Великий Кормчий, за архаическое слово "грех"! Мать вашу, всех пороть! Сто раз вам говорил, уроды: товарищ советник я!
Продолжая ругаться, он направился ко входной двери, чтобы разобраться, в чем же, всё-таки, дело.
На крыльце, в самом деле, стоял в вольной позе посланец - спутать геральдическую форму курьеров Репрессивного Совета с чем-либо другим невозможно. Худой подросток лет двенадцати был наряжен в одежду двух цветов: колготки - правая нога зелёная, левая - красная, и ватный камзол тех же расцветок, только наоборот. На ногах его красовались опорки, кустарно изготовленные из автомобильных покрышек, с завязками из конопляной верёвки - оно понятно, только высшим членам Совета позволялось подвязываться дефицитным капроновым шнуром. Но всего примечательнее в этом наряде был гульфик - самый настоящий гульфик, предмет зависти простолюдинов. Гульфик - это знак посвящения в среднее сословие - курьеров, банщиков, ассенизаторов, парикмахеров, - то есть, всех, кто непосредственно приставлен к обслуживанию высшего сословия - репрессоров.
Мальчишка очень гордился своим гульфиком, он даже слегка приревновал свои двуцветные колготки к подштанникам Гая. Во всяком случае, покосился на белые пуговицы, которыми скреплялось святое место всякого репрессора. Эх, парень, знал бы ты, что мы носили в прежние-то времена! Какие там пуговицы!
Первым признаком падения прежней цивилизации было исчезновение застёжек-молний - они есть выражение душевной гордости и развращённости. Ведь Гай первым ратовал за отмену молний повсеместно и ограничение ношения пуговиц лишь высшим сословием. И вот теперь пацан гордится своим гульфиком перед его, гаевыми пуговицами. О, Кормчий, как же быстро всё переменилось!
- Послание, - речь курьера была очень краткой, поскольку умение ясно излагать мысли считалось государственной изменой и происками врагов.
На берестяной грамотке гвоздём были нацарапаны секретные знаки, поскольку алфавит был запрещён. Иероглифами Гаю давалось знать, что его ждут в Колонной Избе Регионального Совета Репрессоров, форма одежды - выходная, знаки различия - стандартные, вид лица - бдительный.
- Несите мне парадную доху, - распорядился Гай, почёсывая грудь под шёлковой пижамкой. Врут, что под китайским шёлком не заводятся блохи. Или это не китайский шёлк?
- Батюшка, то есть товарищ советник, тебе валенки с калошами подавать али так сойдёт? - прилезла с вопросом Эуфимия.
- Ты у меня доболтаешься ещё, - хмуро пообещал Гай. - Пойдёшь на лесоповал али на расчистку шайтан-зоны.
Он забрался в красную карету, запряжённую четвёркой, в каких ездили только члены Совета, укрылся меховой полстью и достал из косметички сигареты "Наша марка". До Колонной Избы ехать часа четыре, так что не худо будет немного оттянуться в дороге.
- Езжай! - крикнул он кучеру и налил себе рябиновой настойки, пока карета не принялась прыгать по ухабам да переваливаться по рытвинам. Его экипаж снабжён мигалкой и свистелкой, так что всякий видит: едет не что-нибудь, а высокопоставленный товарищ, член Репрессивного Совета.
***
- Привет, сволочь! - радушно встретил Гая в бревенчатых кулуарах власти его старый товарищ ещё по Интернету - Инжир.
Гай Скай машинально хотел ответить тем же, но спохватился: что вдруг так официально? Но всё же ответил солидно:
- Привет, мать твою.
- И твою тоже! - продолжал гнуть своё старый хитрый лис.
"Да что такого? - подумал Гай. - Ну, встретились два старых друга - к чему все эти церемонии?"
А вслух спросил:
- Шеф у себя?
- Давно уж у себя, - с улыбочкой ответил Инжир. - Ждёт - не дождётся!
- У меня в дороге произошла поломка, - сразу занервничал Гай. - Пришлось колесо менять.
- Ещё скажи - в лифте застрял! - сострил товарищ.
По этому тону Гай сразу понял, что ждёт его выволочка, и можно только догадываться - в чём именно он провинился.
"Помилуй меня, Великий Кормчий!" - подумал он и направился прямиком в палаты к Председателю. По дороге он увидел разливочный автомат и остановился - выпить для храбрости.
Молодая баба неподвижно стояла со стаканом в одной руке и кувшином - в другой. Он ткнул её кулаком в лоб, отчего она тут же пришла в движение и налила в захватанную пальцами пол-литровую банку мутного пива. Гай поморщился и выпил.
Не очень ему нравились те простые нравы, что утвердились в Совете в последнее время. Высшее сословие взяло моду щеголять простонародными манерами. У Гая дома кружку мыли каждый день, а тут невесть сколько бактериев налипло на посуде. А в сортире для слуг народа нынче бесплатную подтирку отменили. И мыло объявлено неподобающей роскошью - носите с собой щёлок, если хотите в общественном сортире руки мыть. Только бадья-то общая!
ГЛАВА 2. Большой Бадабум
В думной палате было шумно, накурено и душно. Члены Репрессивного Совета орали, перебивая друг друга и хлопая в качестве решающего аргумента друг друга по плечу, толкая в грудь и тыча в бок. Из стёганых ватников, которые были официальной формой Репрессивного Совета, клубами выбивалась пыль - чем больше пыли, тем очевиднее трудолюбие и верность репрессора.
Такие дружеские баталии были привычны в стенах Колонной Избы - всё очень по-простому, по-нашенски, по-славянски. Солёные огурцы и мочёные рыжики, пироги с горохом и рубленое шматками сало - близость к народу есть главный девиз Репрессорского Совета. Не господа, но слуги - вот кто такие репрессоры. А главный тут во всём народ, только пока он ещё этого не понимает и оттого особенно несознателен. Народу пока ещё требуется, чтобы кто-то за ним приглядывал, иначе снова начнётся всякая ересь, вроде алфавита или даже знаков препинания.
- Ну чо, переизбирают кого, или просто сходка? - осведомился Гай, запуская пальцы в общую лохань с квашеной капустой и с тайным содроганием отправляя в рот длинные, тонкие, смачно хрустящие и пахнущие рассолом капустные стружки. Он не знал, сколько пятерней (или пятерён? Может, пятёрен?) шарило уже в этой деревянной посудине, а руки репрессоры не моют!
Здесь, среди товарищей он старался выражаться просто, избегая всяких там мудрёных слов, чтобы (Кормчий упаси!) кто-нибудь не обвинил его в классовой спеси. Ляпнешь, например, какое-нибудь "естественно", а тебе тут же скажут: ты ещё ИМХО скажи!
- Не, Великий Кормчий, слава ему, ничего не сказал, - ответил товарищ Пакус, звонко, с чавканьем поглощая хрустящие рыжики и заедая их кольцами репчатого лука.
- Кончать со всем этим нахр.. надо! - решительно рассекла воздух заскорузлой ладонью единственная женщина Репрессивного Совета, Лиха Ядунова.
Энергично высказавшись по неизвестному пока Скаю поводу, товарищ Лиха со рвением вонзила саблю в пирог с горохом, выворотила целый кус и победно его проглотила. Потом рыгнула, ковырнула мизинцем в ухе, вытерла о телогрейку и с торжеством оглядела братьев-репрессоров: вот, мол, я какая!
По части революционных манер не было в Совете равных Лихе - что ни день, то новое изобретение. То на стул верхом сядет, то ноги на стол положит, то в зубе ковыряет. Однажды явилась на работу, подпоясанная невесть откуда взявшимся ремнём с огромной пятиконечной звездой на бляхе. В другой раз напялила заячью папаху. Однажды пьяная плясала на столе чечётку. Артистка, одним словом.
- Мы, пролетариат, - яростно орала она, бешено обозревая товарищей белыми от верноподданнических чувств глазами и колотя по столу эфесом старой театральной сабли, - мы не потерпим ползучей гадины авангардизма, постмодернизма и прочего изма!!
Поди ж ты, всем нельзя такие слова даже в мыслях думать, а ей можно! Товарищ Кормчий всегда относился к ней очень одобрительно и даже говорил:
- Какая ж вы характерная женщина, Ядунова!
- Никак нет! Не женщина мы! - покачиваясь с крутого перебору, резво отвечала Лиха. - Товарищ мы!
За двадцать лет Новославянской Руси товарищ Лиха отожралась, распёрлась на рыжиках да огурцах, так что в телогрейку еле влазила, а ремень её легендарный теперь разве что на шее застёгивать, а вот поди ж ты, всё ещё пыталась на стол вскочить да по старому чечётку-то отгрохать.
- Эх, эх, эх, эх!! - молодецки приплясывала она под хлопанье ладоней и гнусавое дудение рожков. Дубовые половицы из сороковки так и ходили под её могучим телом, когда долбила она остервенело своими кирзачами в некрашеный пол совещательного зала.
В этот момент открылась внутренняя дверь, и в Думную палату стремительно вошёл Великий Кормчий. Несколько мгновений он стоял, разглядывая, как натягиваются на пышном заду Лихи пятнистые омоновские штаны - товарищ Ядунова всегда умела одеваться с шиком и чёрт знает где отрывала такие винтажные вещицы! Говорили злые языки, что шаталась она ночами с компанией чёрных копателей в запрещённую зону, разрывала в лунном свете бетонные завалы и добывала оттуда антиквариат. Однажды, говорят, отрыла сумочку с Орифлэймом! Только никто её в этом уличить не смог, потому что в Совет она приходила с крашенными свёклой щеками, а вовсе не с мифическим буржуазным Орифлэймом.
- Красивая ж ты женщина, товарищ Ядунова, - негромко заговорил Кормчий, стоящий позади репрессоров.
В одно мгновение всё изменилось. Товарищи моментально развернулись, и в центре всеобщего внимания оказалась уже не Лиха, а глава Новославянского государства.
- Служу новому порядку! - чётко выкрикнула товарищ Лиха.
- Ну-ну, - добродушно ответил Кормчий, подходя к столу и поколачивая трубку о ладонь.
- Что у нас сегодня? Рыжики солёные! Люблю, - и подцепил пальцами маленький аккуратненький, плотненький рыжичек. Все умилительно смотрели ему в рот, и только Лиха подошла, гремя по полу саблей, с грохотом подвинула к себе стул и, высоко задрав обутую в сорок первый размер ногу, оседлала деревянного коня.
- Ну что, товарищ Кормчий? - икнув, спросила она и сдвинула на ухо заячью папаху. - Казнить будем али миловать?
"Доиграется, дурёха", - с обмиранием сердца подумал Гай Скай, который не любил Ядунову ещё с тех пор, когда они так славно резвились в сетевой библиотеке.
- Казнить, казнить, - добродушно ответил Кормчий, раскуривая трубку. Все репрессоры немедленно полезли за папиросами, поскольку, кажется, предварительные прения закончились, и начиналась самая работа. И Гай тоже полез за косметичкой, в которой хранилось у него курево.
- Сигаретки курим? - тут же покосился на него краем глаза Великий Кормчий, неспешно растапливая свою коптилку.
Тут Гай опомнился: у него же сигареты! Дура Эуфимия, не положила "Беломур"!
Гай растерялся было, потому что в такой ситуации ничего особенно не придумаешь, но тут ему неожиданно на помощь пришла Лиха Ядунова.
- Позвольте, товарищ Кормчий, - деловито произнесла она, доставая из кисета порезанную квадратами бумагу. Она насыпала в бумажку самосаду, ловко свернула трубочкой, лизнула, склеила, надломила кончик и подала Гаю, как доброму товарищу. Все так и выкатили зенки: блин, у Лихи самокрутка! Все, как идиоты, курят папиросы, а она всех обставила по народному!
Дрожащими руками Гай принял из рук прислуги горящую лучину, прикурил, закашлялся от крепкого ядуновского зелья и невольно прочитал на боку самодельной папироски: быть или не быть.
"Вот в чём вопрос! - подумал Гай, делая вид, что очень занят самокруткой. - Откуда взята оная бумага?"
- Вот какое у нас есть дело, - снова заговорил вождь, неторопливым жестом зачёрпывая из расписного бочага ядрёный квас из репы. Он со значением отпил из чарки и оглядел всех острыми глазами, отчего репрессоры притихли и стали ждать: кого сегодня приготовили на заклание?
Гай вдруг почувствовал в горле сухость, лёгкие стало распирать от подступающего кашля, на глаза навернулись слёзы, а в голове мелькнуло: дура, Ядунова - что она в табак мешает?
- В некоторой губернии, однако, творятся смутные дела, - заговорил вождь, уперев в стол трубку и опираясь на неё ладонью, как на жезл. Глаза его сверкнули сталью и обошли по очереди всех примолкших царедворцев. Низенький и рыжеватый Кормчий вдруг приобрёл величие манер, казалось, будто за спиной его не прокуренные стены Совещательной Палаты, а мрачные камни древнего Тауэра.
"Прям король Лир", - со смешком подумал Гай, досмаливая вонючую самокрутку. Издалека, в Малых Петушках, Кормчий казался почти богом, а тут, вблизи, он выглядел тем, что есть: уже немолодым, более чем низкорослым, косноязычными надутым индюком.
"С чего мы его выдвинули в вожди? - раздражённо думал про себя Гай Скай. - Дурацкий случай, больше ничего!"
Ему вдруг стало стыдно при мысли, сколько раз он из-за всякой ерунды обращался с покаянным словом к Великому Кормчему, как будто этот недалёкий и неодарённый человек мог в самом деле читать мысли Гая!
- Некоторые воеводы, - неспешно продолжал Великий Кормчий. - допускают у себя крамолу. Один из них меня предаст.
Товарищи воеводы сделали большие глаза и начали пересматриваться друг с другом, словно спрашивали безмолвно: не ты ли?
В сердце Гая бухнуло, как гром средь бела дня. Он вдруг подумал: не выдает ли его рожа этот неожиданно напавший страх? А вдруг он побледнел? А если делает не то, что все, а как-то иначе? И он давай старательно осматриваться по сторонам, выражая преданность вождю и возмущаясь самой мыслью о возможном предательстве.
- Доложите обстановку, товарищ Инжир, - предложил вождь, делая жест в сторону Инжира.
- Дело в том, что разведка донесла о факте возмутительного разгильдяйства, - поспешно зачастил Инжир, вскакивая с места.
- Ближе к делу, товарищ Инжир, - заметил вождь.
- В одном воеводстве замечена крамола, - возбуждённо протарахтел Инжир.
- Короче, - велел Великий Кормчий.
- Лазили, короче, где не надо, и нарыли, чего не следует! - выпалил товарищ.
- Ещё короче.
- Книги раздобыли, буквы разбирают!
- Ещё, ещё короче!
- Фэнтези читают!!
Аааааа-х! - так и грянуло в собрании. И все в ужасе переглянулись. Кто?!! Как?!! Откуда?!!
- А у Ядуновой печатная бумага! - с предательским ехидством раздался чей-то голос.
- Чего?! - презрительно отозвалась товарищ.
- Говорят, она в шайтан-зону ходит, роется в завалах! - злорадно отозвался ещё один голос, но - странное дело! - ни один рот как будто не раскрылся, и ни один кадык не дёрнулся.
- Чего?! - ещё презрительнее бросила Ядунова Лиха.
- Не переводите стрелки, товарищи, - притушил начавшийся мятеж Великий Кормчий. - Курить бумагу можно, и в печках жечь. Читать нельзя.
Ядунова победно закинула на стол оба кирзача и закурила новую самокрутку, выпуская в потолок густой сизый дым и щурясь.
- Что ещё известно? - подобострастно вопросил товарищ Пакус.
- Воеводство известно, - надменно отозвался Инжир.
Все так и подались вперёд, а Гай снова опоздал. Вдруг вспомнился ему ни к селу, ни к городу сегодняшний сон. Что-то страшное снилось ему, такое страшное, что стонал он во сне и крутился, как ёрш на сковородке. Никогда он наяву не испытывал такого глубокого и поглощающего чувства - страх и блаженство раздирали его надвое. Потрясённый воспоминанием, он не сразу очнулся, и увидел, что все смотрят на него, как будто он, отстав от единого порыва, в чём-то предал товарищей.
- Чьё воеводство? - едва сумел выдавить он.
- Малые Петушки, - елейно обронил Инжир, и тут Гай понял, что означали все ужимки товарища по Совету, когда он встретил Гая в коридоре - он знал, что бывшего товарища ждёт выволочка у Самого и потому заранее спешил насладиться неведением жертвы.
- Ну и чего? - басом рявкнула товарищ Лиха. - Впервые, что ли? Мы для чего Репрессорский Совет - чтобы сало жрать да в потолок смолить?
Она обвела всех круглыми глазами, в которых словно испарился хмель, зато образовалась какая-то бешеная сучья жажда.
- Есть крамола - откопаем! Мятеж - подавим! Виновных выпорем, али казним! Помочь товарищу надо в трудностях, а не бельмеса таращить! - рубила она саблей стол, не замечая будто, что изрубала в щепку и деревянный таз, и рыжики в придачу. На эти скорбные останки теперь безмолвно пялились все члены Репрессивного Совета, как будто признавали: не конкуренты они Ядуновой в придворном интриганстве, нет, не конкуренты!
- Товарищ верно говорит, - с удовольствием откликнулся Великий Кормчий, и Гай с невольной дрожью подумал: спасибо тебе, Лиха, отвела напасть.
- Я помогу товарищу в беде, - приторно улыбаясь, заговорил Инжир.
"Пошёл ты, сволочь!" - с внезапным ожесточением и без всякого недавнего пафоса подумал Гай, и слово "сволочь" у него приобрело давно забытое значение, а вовсе не приветственное обращение.
"Ну, Ядунова, разгулялась!" - с неожиданным восторгом подумал Гай - никак не ожидал он от подлой в сущности бабы такой поддержки.
- Да, товарищ Инжир, что-то вы в последнее время против товарища Гай Ская держите в душе, - нежно проронил товарищ вождь, с удовольствием наблюдая за реакцией Инжира.
- Я?! Я - нет! - мгновенно вспотел тот.
- Да! Да! - злорадно понеслось со всех мест.
- Знал, сволочь, и молчал, - елейно вставил своё слово Пакус и блудливыми глазами преданно воззрился на вождя.
- Ага, - немедленно согласился тот. - Ты тоже знал, охальник, и молчал.
- Я ждал, как скажет Великий Кормчий, - без всякого стыда признался Пакус. - Как скажет Кормчий, так и будет. Прикажет заплевать - я заплюю, прикажет лобызать - облобызаю.
- Ну, ты и падла, Пакус, - любуясь на него, ответил вождь. - Всем падлам падла.
- Дай я тебя расцелую, сволочь! - вскричала Ядунова и тут же запьянела, как будто в желудке у неё имелся кран, который по желанию беспутной бабы мог открываться и заполнять чистейшим спиртом все закоулки её большого тела.
- Эх, мать-перемать! - ударяя себя по жирным ляжкам, вскричала Ядунова и пошла по кругу, тряся грудями и крутя пятнистыми штанами. А Гай Скай снова удивился: ловка же баба! Крутит всем Репрессорским Советом, как своим задом!
Проплясав круг, она с умилением обслюнявила большую рожу Пакуса, потом плавно перешла к Инжиру, сочно чмокнула каждого репрессора, напоследок шумно всосала в себя губы Гая Ская и завершила манёвр, картинно усевшись на подлокотник вождёва кресла.
- Ну, чо, развратница? - хлопнул её по пятнистой ляжке Кормчий. - Идёшь с товарищами в бой?
- Иду, товарищ Кормчий! - зычно гаркнула бабища и с размаху влепила ему в лысоватую макушку смачный поцелуй.
- Ох, сладкий ты у нас какой, товарищ Кормчий! - басом рявкнула товарищ Ядунова, и все расхохотались, с облегчением поняв, что никому сегодня бошку не отрубят, и никого в сенях розгами бить не будут - намечается большое и увлекательное дело: путешествие по воеводству с целью поиска мятежников и предания оных справедливому суду.
- Ой, давненько что-то я в походы не ходила-аа! - завелась песней звезда Совета, призывно потягиваясь и маслено жмурясь - товарищ Лиха предвкушала многодневную кочёвку в компании дозревших до кондиции мужиков, гонки на санках с бубенцами, ночные попойки под звёздами, потасовки в кабаках, драки стенка на стенку, шараханье в амбарах, секс под плетнём, разнузданные пляски на вечерней зорьке, поджоги бань, раскатку изб по брёвнам, прыжки с гиканьем через овин, скачки в голом виде на баране, набеги на бордель, взятие штурмом винодельни, стрельбу по тыквам, секс втроём в телеге, купание в сметане, сбивание горшков, разврат на сеновале и хоровую декламацию садистских стишков.