Спит Кулема, и снится ему красивый сон: будто идет он, от нечего делать, к озеру, легко ступает сильными ногами по мягкой зеленой траве, лениво отмахивается еловой веткой от жирных мух и надоедливых мошек; над ним ласково светит солнце, легкий ветерок гонит по лазурному небу пушистые облака. А рядышком, вокруг него, тяжело топочут боевые кентавры - его гордость и отрада. Хлопает он широкой ладонью по их мускулистым плечам; громко ржут кентавры, ярко светит солнце, тихо шумят зеленые кроны, звонко стрекочут кузнечики. Хорошо Кулеме, и на его конопатом лице блуждает счастливая улыбка...
Чувствует Кулема манящую свежесть озера, жмурится и потирает руки в предвкушении. Вот он на берегу, и желает наперед прилечь, отдохнуть, но не может. Вот он стоит, и хочет сесть на мягкую травку, но боится. Вот он делает шаг к прозрачной озерной водице, но знает - нельзя. А детки его, боевые кентавры, не чуют угрозы, исповдоль расползающуюся тяжелым маревом по дрожащему воздуху; идут детки к озеру, теснят Кулему к воде. И вот уже из под их копыт бьют фонтаны прохладной воды, над сильными телами встает туманная радуга, ветерок развевает рыжие гривы. И вот уже Кулема зашел по пояс, а кентавры увлекают его дальше, на глубину. И вот они уже плывут на середину; радостный, оглушительный хохот летит над прохладными водами, над зеленым лесом, над лиловыми горами, далеко-далеко, прямо за горизонт! И чувствует Кулема: время пришло; понимает Кулема, сейчас наступит момент, которого он боялся и с ужасом ждал тридцать лет!
И вот под ним, из темных глубин древнего озера, из черной бездны, никогда не видевшей солнечного света, встает Земляной человек. Хватает он Кулему вместе с кентаврами своими многочисленными руками и начинает выкручивать, выжимать, рвать на части. Потоки крови и части тел летят в озеро, а Земляной человек запрокидывает голову назад и хохочет. Кричит ему Кулема, чтобы тот перестал, прекратил, остановился, но Земляной человек не слушает его: подносит он Кулему к своему правому глазу и отрывает ему руку. Подносит Земляной человек Кулему к своему левому глазу и отрывает ему ногу. Подносит Земляной человек Кулему к своей пасти и откусывает ему голову. Падает голова в желудок и начинает растворяться в дымящейся кислоте; и все его мысли, и все его надежды, и все его сны, и все его желания входят в эту кислоту и исчезают навсегда, как будто и не было никогда Кулемы. Никогда! И в этот момент просыпается Кулема, весь в холодном поту и страшно орет на всю деревню. А его бедная мать тихонько плачет в другой комнате, ибо этот кошмар терзает Кулему каждую ночь уже несколько лет!
***
До соседней Деревни километров тридцать всего, но я туда редко хожу, хотя, вроде бы, должен чаще наведываться. Если честно, в позапрошлом году был там всего разок, и с тех пор - ни разу. А не хожу, потому что пустая она... То есть, не жилая совсем, безлюдная, например. И между прочим, в этом есть определенная доля моей вины, если не сказать более!
Признаться, совершенно не понятно, чего мне в пустой Деревне делать: была б населена - да ради бога, хоть каждый месяц, а в пустой мне делать нечего.... Оттого и приходится делать крюк, огибать мертвое поселение, чтобы попасть в Нижнюю, а она намного дальше - аж за сто километров; но там, и люди живут, и скот пасется, и прочая живность радуется солнышку. Но ничего, мы к ходьбе привычные: надо сто километров отмахать - отмахаем! особенно, если дело касается мести. Впрочем, мне, как доброму христианину, не следует употреблять это слово, поэтому, заменю его на другое - на слово "честь".
Вот что я вам скажу: с каждым прожитым годом мне становится все скушнее и скушнее... И чтобы хоть чем-то занять себя, придумал одну игру. В ней участвую я, а так же все, кто читает эти строки. Забавно и немного странно: лежу себе под землей, думаю разные мысли, а вы их читаете! Каково, а?
Но не все так мрачно, как на первый взгляд кажется, если не считать того, что моя голова отделена от туловища и находится в другой могиле, а в моем сердце торчит вольфрамовый нож. Не знаю, где они нашли вольфрам, и кто им подсказал этот варварский способ, но метод оказался действительно весьма эффективным, что не совсем приятно: как ни странно, вольфрам накладывает определенные ограничения на мои способности. А еще, один умелец заковал меня в железные кандалы, и холодный металл долгие годы впивается в мои ноющие кости и невыносимо жжет истерзанную плоть. Впрочем, глупому железу не удержать, не удержать, не удержать меня: периодически я покидаю могилу, соединяю части тела и направляюсь к хулигану, чтобы намекнуть, как он был не прав, когда решил разрубить колдуна на части! Но я слишком слаб: не пришло еще время.
Представляете? Это, каким надо быть зверем, чтобы живого человека разрезать на куски? отрубить ему голову, заковать руки, ноги в кандалы, отнять их и закопать в разных частях леса. Ладно бы на одной поляне, а то ведь в разных частях леса - у меня это ну просто не укладывается в голове! Вот такая благодарность за все добро, что им принес! Если честно, зла в моих поступках нисколечко не было, ибо еще при рождении мать с отцом дали мне имя "Добро", и двинулся я с тем именем из села в село, помогая людям, пока не очутился в одной прескверной Деревне...
Дело было так: шел я, шел себе потихоньку, смотрю - село притаилось в живописной долине; постучался в первую попавшую избу, поболтал с хозяевами, и добрые люди разрешили мне переночевать. Утром же, разбудили меня весьма грубо: швырнули с кровати наземь, стянули веревками и куда-то поволокли. Тогда, барахтаясь в пыли, отметил звонкие голоса местных петухов; как и положено доброму христианину, не спеша сотворил молитву, порадовался яркому летнему солнышку, приветливому небу, теплой земле. Наконец, меня утомила эта возня; к слову, в рот забилась пыль, песок и еще черт знает что; более того, коленки и локти поободрались об острые камни, да и одежда помялась, а местами и попросту разорвалась!
Тогда и решил узнать у моих тиранов причину столь грубого поведения:
- Ребятки, вы не устали там? А то я тяжелый, утро жаркое, того и гляди сердечный приступ с вами случится: право слово, мне на вас смотреть больно! все в поту - мокрые с головы до пят; присядьте, отдохните, а заодно мне расскажите: зачем вы меня связали и куда тащите... Поверьте, я не ворчу, мне просто интересно: отчего к моей персоне такое пристальное внимание.
Тут мужички громко пыхтя, буквально валятся от усталости на обочину; но один тут же вскакивает, хватает толстую палку и со всей дури бьет мне по зубам:
- А ну, заткни пасть колдун проклятый!
Сплевываю кровь и осколки кости, и вновь пытаюсь вступить в диалог:
- Вы ребятки больше не бейте меня - а то ведь я, добрый, добрый, но и рассердиться могу! Признаться, в гневе я страшен... Вижу, вы отчего-то колдунов недолюбливаете? Я ведь не злыдень какой-нибудь, христиан не обижаю и даже люблю всем сердцем. Знаете что? Вы меня развяжите, а то отряхнуться не могу: испачкался весь; народ увидит и скажет: грязнуля какой! Право слово, мне будет очень неловко!
Тут один из мужичков вырывает из земли солидный пучок травы вместе с корнями, и толкает мне его в рот:
- Сейчас ему колодец-то заткну, чтоб не смердело!
"Хороша русская землица на вкус, а будучи смешана с кровью и подана с травой - и того слаще" - думаю себе, но в душе почему-то обида притаилась... Мужички тем временем вскакивают, хватают веревки и вновь волокут меня по дороге, а я кричу им в спины - травяной комок вместе с землей уже проглотил и радуюсь:
- Вот же, какой народ у нас трудолюбивый: даже десяти минут отдохнуть не могут, все работа, да дела! Богатыри!
А они меня не слушают, тянут веревки; вокруг мелькают чьи-то ноги, тявкают собаки; наконец, все затихло. Двое подняли меня на ноги, и давай вязать к столбу. Мне снова стало интересно, и сплюнув кровавую смесь песка с пылью, уточняю:
- А зачем вы это делаете?
Тот, что постарше, отвечает, усмехаясь в седую бороду:
- Сейчас будем тебе поклоняться, колдун! Наберись терпения, и увидишь все своими глазами! К чему рассказывать?
Маленько успокоился, но что-то мне не очень понравился тон бородатого, и глазки у него какие-то презлые, недобрые совсем глазки. Смотрю, один тащит ведро со смолой; поставил его у моих ног и давай тряпку макать, да меня смолой мазать. Мне жутко интересно стало, но спрашивать уже стесняюсь, чтоб не портить очарование грядущих событий. Тут сверху гусиный пух посыпался, - это над моей головой добрая женщина опрокинула полный таз перьев; перышки к смоле приклеились и стал я совершенно белый, как пернатый бог Птах. Думаю, сейчас поклоняться начнут... Вон, один уже пытается: факел поджег и зачем-то им мне под ноги тычет. А белый пух как вспыхнет! А за ним и смола занялась... Жарко мне стало, чувствую, сейчас будет неприятно, и на всякий случай все болевые переключатели своего здорового организма установил в положение "выкл". Маленько помедлил и принялся за кожу, мгновенно перекраивая её атомарную структуру, чтобы стала она неподвластной огню.
Тем временем, народ стоит вокруг меня, и напряженно чего-то ждет; я чуток подумал, и давай орать во все горло - будто от боли. Крестьяне приободрились и некоторые тоже начали неуверенно подвывать - наверное, в знак солидарности. Однако, когда вся смола на моем теле выгорела и веревки рассыпались в прах, (впрочем, как и одежда) тогда они почувствовали неладное: видимо, в их Деревне людям не принято выходить живыми из огня.
Вот стою перед ними голый; все волосы на теле сгорели: борода, усы, брови, ресницы - я совсем забыл про волосы, надо было их тоже армировать, эх... Ну ничего, новые отрастут. А крестьяне с открытыми ртами замерли; смотрят со страхом, и не вполне доброжелательно. У многих в руках вилы, косы, топоры; чувствую: задумали они зло. И так мне стало за них неудобно, и даже стыдно, что сгреб их всех в одну кучу, и повернул наискосок... Но второпях, неправильно задал угол наклона: какая-та странная ошибка произошла... Полсекунды! Нет, еще меньше! Но этого хватило, чтоб они сгинули в многомерных фракталах пространственно-временного континуума. Я тут же за ними, чтоб вернуть, да куда там... По правде говоря, их там просто размазало по струнам. Плюнул тогда, искупался в речке, смыл копоть и остатки смолы, нашел в пустых домах чистую одежду и двинулся дальше, навстречу солнышку.
Иду и ругаю себя за излишнюю торопливость; разными словами обзываю, среди прочих попадаются и весьма глупые выражения. Наконец, успокоился... а тут и новая деревенька показалась! Интересно мне стало: кто там живет и какая пища на столах дымится - время давно уже к обеду, и если честно, слегка проголодался.
Вот, лежу сейчас под землей, и признаться, немного жалею, что пришел в ту деревню. Лучше бы в другую пришел, или вообще, дома надо было сидеть: не знаю, какого черта меня туда понесло. Хотя, с виду, и не сказать что деревня скверная или дурная - с виду все они более-менее привлекательные. Конечно, попадаются исключения, но в том то и дело, что та деревня не была исключением!
Постучался в дом и вежливо говорю:
- Здравствуйте, добрые христиане! Я - колдун. Странствую, и смиренно творю добрые дела, причем делаю это совершенно забесплатно. Зовут меня Добро, а вас?
Ой, как они обрадовались моему приходу, право слово, мне даже неудобно стало:
- Здравствуй, колдун! Очень хорошо, что ты пришел к нам. Бог есть, и он услышал наши молитвы, ибо наш колдун в жутких муках помер от старости. Если хочешь, вон его дом, можешь жить сколько душе угодно - мы не против. А еще лучше - оставайся навсегда: нам колдун в деревне очень нужен, можно сказать, нам без него - совсем никак; наш два года назад как околел, так мы уже второй урожай собрать не можем - сохнет на корню, и скотина мрет, и волки хулиганят, и так далее... Сейчас старосту позовем, чтоб он тебя тоже уговаривал остаться. У нашей деревни и название замечательное: "Нижняя"!
Я конечно обрадовался приглашению, потому как сам уже начал задумываться о постоянном месте; все-таки, колдуны не должны вечно бродить; в конце концов, они могут вполне себе осесть и радовать чудесами местных жителей:
- Спасибо, добрые христиане, очень мне название вашей деревни понравилось! Пожалуй, воспользуюсь случаем; показывайте дом вашего колдуна.
Как и положено, изба стола на самом краю селения, прям у древнего болота; и снаружи, и внутри была она опрятная и совсем не чувствовалось, что простояла без хозяина два года; как будто, колдун только что вышел и вот-вот вернется: ни грязи, ни пыли; чистота и порядок. Сильный был колдун, совершенно непонятно, отчего он вдруг от старости помер, да еще в жутких муках. Потянул я воздух ноздрями - нет, не пахнет здесь старостью, хотя запах смерти отчетливо различим. Поразмышлял над этим, глянул мельком мысли жителей - все чисто, хотя это не показатель: злые люди умеют скрывать тьму глубоко внутри себя; да и не дело это - доброму христианину копаться в чужих умах. Решил понаблюдать, и в случае чего - уйду, или попросту перевоспитаю, как я это один делать умею. Знаете, как это называется? Тотальное перевоспитание! Пошутил сейчас - перевоспитывать людей ни один колдун не умеет. Хорошая шутка, свежая; мне она очень нравится.
Что-то, отклонился от темы... Итак прошла неделя, затем другая. Минул месяц, закончился год. Стандартные просьбы, легкая работа: дождь, солнце, снег, ветер, удачная охота, богатый урожай, чудесное исцеление, оживление мертвецов. Мелкое хулиганство, впрочем, совершенно безобидное, совершаемое исключительно для души: к примеру, круги на полях; редкие стайки шаровых молний, взрывающиеся в облаке ослепительных искр и с оглушительным треском, всего в нескольких метрах от крестьян, вызывающие дикий восторг и массу незабываемых впечатлений; дожди из лягушек и рыб; иногда - северное сияние, многослойные радуги на весь небосклон, вспышки сверхновых, от которых по ночам светло как днем...
И тут ко мне повадился деревенский дурачок Кулема - здоровенный мужик, с соплями до колен и рыжей бородой. Пока он был подростком, его часто били за нездоровый интерес к кобылам. Но когда вырос, почему-то бить перестали, а зря. Бывало, придет его мать ко мне за мудрым советом, и жалуется:
- Я как-то не сразу Кулему заподозрила. Скушает борщ, хлопнет пустой тарелкой по столу, вытрет рот рукавом, и важно так мне говорит: "Пошел я мамо кентавров плодить!", а сам - в конюшню. Боже мой, один раз я туда заглянула, и чуть от стыда не вмерла. Отогнала его поганой метлой от кобылы, сама реву, а Кулема меня утешает "Не плачь мамо, скоро будет у нас целая армия кентавров, вот тогда и заживем, заживем!" Не знаю, зачем ему эти кентавры понадобились - лучше бы невесту себе подыскал, что ли, да только, кто за моего дурачка пойдет? Очень жаль, что в нашей деревни нет подходящей дуры. Добро, может ты из какой-нибудь девахи нормальную дуру сделаешь? Вон, из Маруськи, к примеру? А что, хорошая дура получится! Раньше ведь, пока Кулема маленький был, его можно было поколотить, а сейчас боюсь его воспитывать, вот и ходит он по дворам... Бывало, хлопнет пустой миской по столу, вытрет кулаком сопли, и важно мне сообщает: "Спасибо мамо, только мне недосуг. Пойду, значит, кентавров плодить! Скоро у нас целое стадо соберется, вот тогда и заживем, заживем!". Раньше-то он раз в неделю ходил, а сейчас, наверное, весна, раз у него такой гон: каждый день, после обеда кааак хлопнет пустой тарелкой... А то и после ужина хлопнет, и возвращается уже утром. Спит до обеда, а после - борщ с аппетитом кушает. Может быть, мне его борщом не кормить?
Или вот что: не хочешь Марусю дурой сделать, давай тогда Нельку - она практически готовая дура, ты маленько в голове у неё подкрути, чтобы за Кулему пошла... Может, забудет тогда про своих кентавров.
Смотрю я на старушку, и понимаю всё, и жалко мне её, но помочь не могу: Нелька с Маруськой такие дуры, что дурнее их уже ну никак не сделаешь. Совершенно неясно, чем их Кулема не устраивает, прямо беда! Но приворотом заниматься не буду, потому что это не честно. Умею привораживать, но в данном случае - это не честно и даже вовсе гнусно.
И вот, буквально через неделю, ко мне явился Кулема; явился он не один, а с юной девой на плече. Осторожно положил красавицу на стол, вытер рукавом сопли, и давай гундеть:
- Здорово, колдун, с подарком к тебе. Мне кентавры позарез нужны, но у меня не получается. Ты подкрути где надо, а то я ведь не успокоюсь. А как будет у нас целое стадо, знаешь как заживем? Ого-го-го как! Ого-го-го-го! Эта девица для тебя: будет мыть полы и борщ варить. Что-то мне борща захотелось. Некогда мне. У тебя часом нету борща? а то я проголодался. Ты деваху то бери, да у меня подкрути, где надо, чтоб я кентавров плодил, а то ведь не успокоюсь, свербит во мне все. А деваха смотри какая славная, румяная, сам выбирал - первая красавица на селе. У тебя борща нету? а то голодно мне нынче. Мать что-то мало его варит: раньше, бывало два ведра за обедом слопаю, хлопну пустой миской по столу, и на работу! Некогда мне! Ого-го-го как! Ого-го-го-го!
Смотрю я на Кулему и думаю: нет, не успокоится дурак. И мать его жалко, и оставлять так нельзя. Грустно мне сделалось, поразмыслил еще немного, и тихим голосом отвечаю:
- За деваху спасибо, только пусть она сама решает, остаться со мной, или нет... А тебе помогу, да. Не знаю, зачем тебе кентавры, но если ты начнешь сегодня, через годик будет у тебя приплод. Сейчас я маленько ковырну тут, подправлю здесь... замкну это. Готово. А зачем тебе кентавры?
- Спасибо колдун, ты у нас - лучший. Я ведь прежнего колдуна просил, просил... просил, просил. Столько девах ему перетаскал, просто жуть, а он не в какую, уперся рогом в землю: нет мол, и всё! Ну, я ему рогово и отломил... Ого-го-го как! И еще: у старосты был, он согласен на кентавров.
- Понятно... А зачем они тебе? - еще раз спрашиваю.
- Как зачем? Пасти их буду, и разговоры с ними разговаривать. Я ведь кобыл пасу, пасу, а они только ржать умеют, человеческой речи от них не услышишь. Тоска! Эй, деваха, ты куда! Убежала, зараза... И борщ не сготовила - ужасная хозяйка. Ты колдун меня извини, мигом сейчас в село сгоняю, и нормальную тебе принесу, ты даже чихнуть не успеешь, знаешь какой я быстрый? Ого-го-го-го какой, ого-го-го-го! А у тебя борща часом нету? Некогда мне!
Слушаю Кулему, и чувствую: пора мне уходить из этой деревни, что-то скушно мне стало, а сам ему спокойненько так отвечаю:
- Борща у меня нету, но если хочешь, можешь русалкиной икры взять - давеча целую бочку насолил; ел, ел, объелся - смотреть на неё уже больше не могу. И не надо мне девок таскать, будут нужны - сам найду. Ты ступай с Богом, а то я маленько устал; еще дождевые тучи на ночь вызывать, да почву рыхлить. Иди давай. Только про наш разговор - никому ни слова! Склеп! Фирштейн? Эх, дурное у меня предчувствие. Ну да ладно, что сделано - всегда исправить можно.
Ровнехонько через год, как я и обещал, деревенские кобылы начали приносить молодняк. Удивительные то были создания... Кулема очень ими гордился. Каждому дал имя, учил говорить, и днями пропадал со своим стадом в зарослях малины, ежевики и черной смородины; паслись они далеко от деревни - аж на том конце леса; места, там хоть и опасные, но весьма благодатные - и грибов полно, и ягод совершенное изобилие.
Кентавры росли быстро; крепкие, мускулистые, с крупными белыми зубами, огненными гривами, тяжелыми копытами и прескверным характером. К слову сказать, это были самые нестоящие хулиганы, и боялись они лишь меня, да Кулему. Первое, чему кентавры научились - это материться. Далее, желание изучать русский у них внезапно пропало. Впрочем, Кулему это обстоятельство ничуть не огорчило: они с кентаврами прекрасно понимали друг друга - без лишних слов. Два раза в сутки: рано утром и поздно вечером, из пятидесяти крепких ртов, с диким ржанием, извергался жесткий поток самой гнусной брани; девушки закрывали уши, бабы краснели, мужики сурово крестились, удои падали, избы покрывались копотью.
Время шло, народ терпел, кентавры росли. Признаки второй беды начали проявляться практически сразу, но почему-то на них тогда не обратили внимания, а зря. Навоз. Твари росли очень быстро и через два года уже превосходили по размерам среднего носорога. Каждый день во время шествия через деревню, они оставляли на улицах солидный слой нечистот. Староста несколько раз ходил к Кулеме и просил, чтоб они это делали за пределами, в лесу. Кентавры смекнули, и судя по всему, продолжали гадить исключительно назло. Уговоры не помогали, угрожать хулиганам было, по крайней мере, глупо, и я каждый вечер собирался, чтобы утром уйти из деревни, но не уходил. С одной стороны, мне было любопытно, чем дело закончится, а с другой - было просто лень.
И вот, как-то раз, ранним утречком, я услышал далекий плеск - к тому времени, слой навоза достигал колен, и он отчего-то сделался жидким, не высыхал и беспощадно смердел под лучами летнего солнца. К счастью, моя изба находилась вдалеке от тропы кентавров, и запах меня не тревожил, другое дело - деревенские. Но молчали, но терпели, и слава Богу! Очень терпеливые жители попались, весьма! Но всему приходит конец, даже терпению; этот далекий плеск подсказал мне, что настал момент для принятия серьезных решений.
В дверь робко постучали; я вышел на порог и узрел старосту во главе десятка местных, уныло стоящих за его спиной. На их лицах застыл ужас, смешанный с отвращением; одежда была забрызгана бурой влагой, и пахло от них, увы, не розами.
Староста вежливо поздоровался; заметил, что погоды нынче стоят предивные, в лесу совершенное изобилие, урожаи богатые, а зимы - замечательно не суровые. Я осторожно согласился. Тогда староста поинтересовался моим здоровьем, и без особого энтузиазма принялся ругать народ за излишнюю леность и склонность к меланхолии. Все это время он как-то неуверенно на меня поглядывал, наконец, замолчал, пожевал губами и признался:
- Одолели нас эти кентавры, ну самые настоящие бандиты. Что творят, что творят... Сил больше нет. Добро, выручай!
- Как же я вам помогу?
- Не знаю, как... но помочь должен. Колдун ты или нет?
- Ладно, - говорю, а сам спускаюсь в погреб, достаю ведро с никотином и вытаскиваю наверх:
- Это - яд; одна капля убивает здоровенного быка, очень жаль, что у вас нет здоровенных быков. Впрочем, на коней он тоже действует, и людей убивает весьма эффективно. Поэтому, ни в коем случае не подмешивайте его в корм кентаврам, а то им станет скверно до безобразия... так скверно, что даже помереть могут. Не знаю, зачем я вам ведро с никотином отдаю; ведро новое, ему даже трех лет нету, и привык к нему. Очень хорошее ведро, с крышкой и заметьте: нигде не протекает. Надеюсь, увижу его еще разок, только жаль, что в нем воды из колодца уже не принести...
- И навоз!
- А что навоз?
- Убери его, ради бога! Колдун ты или нет? Мы в долгу не останемся!
Подумал, сплюнул; сунул руки в землю, приподнял слой породы вместе с деревней, отнес к чудовищной расселине на краю мира, аккуратно наклонил и вылил дрянь. Осторожно вылил, так осторожно, что ни одного человека не обронил. И еще удачно получилось: жидкий навоз на деревенских улицах в нижних слоях смешался с песком и затвердел. Я легонько стукнул куда надо, и остатки нечистот, вместе с копотью от кентаврийских матерков рухнули в пропасть. Раз, два! Поставил деревню на место, хлопнул в ладошки и говорю: дело сделано!
Не успел руки опустить, как мои гости подхватили тяжелое ведро со смолянистой жидкостью, и завидной скоростью устремились обратно в деревню, вопя на ходу слова благодарности. Их бодрый топот еще какое-то время был слышен, но потом и он растворился в утренней тишине.
На следующий день среди кентавров начался страшный мор; а еще через сутки все твари практически разом издохли от неизвестной заразы. Кулема подозрительно легко воспринял утрату, и авторитетно (!) поставил диагноз. По его мнению, на стадо напала "кентаврийская чума", которая безжалостно поразила всех половозрелых особей; он всем раскрыл секрет её появления: эта древняя болячка спала в земле сотни лет, но кентавры слишком громко топали, хотя, он (Кулема) много раз просил их топать потише, чтобы не потревожить чуму, но кентавры его не слушали, и в конце концов, разбудили заразу. Чума проснулась и впиталась через копыта в кровь, а потом остановила своей холодной рукой их горячие сильные сердца. Какая досада!
Спорить с ним никто не стал. Особенно радовало, что Кулема полностью утратил интерес к кобылам. Более того, дурак внезапно проявил смекалку и принялся варить из туш консервы, которые стали пользоваться особой популярностью не только в деревне, но и за её переделами. Да, к нам потянулись целые обозы любителей тушеной кентаврятины.
Наконец, когда последняя банка была продана, съедена и выброшена, наступило нездоровое затишье.
Вечером, я вновь собрал вещи, чтобы с первыми лучами солнца покинуть деревню, но не успел, хоть тогда предчувствие особенно сильно терзало мою душу.
Проснулся от скрежета металла о ребра - тяжелый вольфрамовый клинок пробил грудную клетку и вонзился в сердце; оно в последний раз сократилось и замерло. Я закричал, мгновенно вырубая болевые рецепторы. Следующий удар был страшен: тяжелый топор врезался в шею, отделяя голову от тела:
- Это тебе за моих кенриков, чертов колдун! - прохрипел Кулема, вынимая окровавленное лезвие из лопнувших досок. Моя голова упала на пол, покатилась и замерла в углу. Отталкиваясь языком от шершавых досок, я попытался тихонько сдвинуться, чтобы изменить угол обзора: было интересно посмотреть, чем занимается мой палач. После нескольких попыток удалось: Кулема как раз заковывал мои конечности в кандалы, а затем принялся их рубить; алая кровь так и хлестала в стороны, заливая стены и лицо мясника; он молча вытирал глаза, кряхтел, размахивался, и вновь вгонял тяжелый металл в мою плоть.
Я видел, как он кидает части тела в большой мешок, и грубая мешковина тут же набухала, сочилась тяжелыми багровыми каплями. Потом мучитель взял меня за волосы и поднес к лицу. И тут меня осенила идея: я широко распахнул глаза и показал ему язык. Думаю, вам ни разу не доводилось видеть столько ужаса, отражающегося на человеческом лице... И мне немного странно, что Кулема тогда не помер от страха - очень стойкий попался тип. Он мгновенно покинул спальню, но почему-то пренебрег дверью: пробил в стене солидную брешь и выскочил наружу. Очень долго раздавался его протяжный тоскливый вой, полный отчаяния и безысходности; иногда мне начинало казаться, что Кулема все это время бегает вокруг моей избушки и переживает, но никак не может удалиться. Наконец, все стихло и стало покойно.
И вот лежу я, и думаю, как бы мне собраться, да уйти из деревни. Уже почти придумал, и даже начал потихоньку склеиваться, но на вторые сутки вновь послышались тяжелые шаги; пытаюсь повернуться, но Кулема хватает меня за волосы, отрывает от свежей плоти и бросает в мешок. А сверху на меня падает мое искалеченное тело, отрубленные руки и ноги, тяжело стучат сковывающие их кандалы. А потом, мой палач идет по лесу, и зарывает меня в ямы.
Все чаще мне кажется, что я сам стал лесом: чувствую, как ветер гуляет в вершинах сосен, как шумят березы, как распускаются почки на моих многочисленных пальцах... как из меня растут грибы, трава, кусты. Лес - это я... И когда наконец встану, то смогу коснуться руками небес. Дело осталось за малым - убрать вольфрамовый клинок из сердца, чтоб оно ударило мощно, чтоб толкнуло кислоту по венам, сквозь глину и породу... и тогда сама Земля содрогнется под моими шагами!
Осталось совсем немного: упрямый вольфрам с каждой секундой поддается, растворяется, тает в кислоте, но слишком медленно, слишком неохотно. Если процесс затянется, навряд ли застану Кулему и злобных подстрекателей в живых, а мне нужно с ними поболтать, обсудить кое-какие дела тридцатилетней давности... Надеюсь, они доживут до этого момента.