Волкон принадлежал к аристократическому роду Юлиев. По силе и древности Юлии уступали родам Сифаитов и Каинитов, но только им. Родоначальники этой грозной и могущественной фамилии когда-то подбили целый народ на убийство Галилеянина и преследование его апостолов. Представителей его рода уважали и боялись, они имели власть и их слушались. Большинство братьев Волкона воплотились ещё до пришествия Галилеянина. Не только братья, но и племянники и даже внучатые племянники по большей части нашли своё воплощение в этом мире, мире мягкотелых, смешных и глупых людей. Это было одно из заданий, которое должен выполнить каждый посланник для перехода в следующий эон. Однако Волкон не спешил и желал воплотиться в каком-нибудь новом апостоле или пророке, или учителе, но с удивлением обнаружил, что в них нашли своё выражение его внучатые племянники. Как бы ни хотел Волкон, но с температурой кипения его энергии, он не мог инкарнироваться ни в какого нового апостола, слишком уж теплохладны они были, слишком раздробленно было их сознание, поэтому все эти столетия он потешно пробавлялся мелкими шалостями, подбивая людей на те или иные проступки. Как и каждый род аполлионов, Юлии имели своё поле деятельности, свой круг людей и своих овец, потому Юлиев и уважали, что они работали исключительно с людьми духовного сословия. Совсем не трудно сбить с пути какого-нибудь человечишка, углебающегося в трудах и заботах, будь то ради куска хлеба, завидного жилища, прелестной женщины, а в последующем и её детей, ради славы и даже власти. Однако намного труднее это сделать с человеком, который выбором своего пути утверждает, что всё это есть ничто и главное в жизни это путь. Волкон, глядя на своих братье и племянников, давно знал, что это не так и трудно, но это была тайна рода Юлиев. Не следует думать, что Волкон всего лишь неудачник, которому не везло с задачей воплощения. Уже то, что он увековечил себя в книге книг, заставляло братьев считаться с ним. Ведь это именно он подзудил когда-то апостола Павла скинуть в огонь несчастное, разбуженное светом и теплом пресмыкающееся. Не было необходимости убивать обезумевшее животное, но Волкон помутил апостола гневом и достиг нарушения мира и вселенской гармонии. После этого каждому сомневающемуся Волкон говорил:
- Открой книгу деяний апостолов и посмотри, как я принудил апостола совершить убийство. Неужели ты думаешь, мне будет труднее справиться с тобой?
И вот, наконец, после тысячелетий поисков Волкон нашёл. Для профанов это выглядело бы так, как если бы он нашёл несчастную душу, завладел её телом и принуждал бы её делать то, что она не хочет. Отнюдь, всё выглядело иначе. Он нашёл тот самый когнитивный диссонанс, осложнённый иллюзорной корреляцией на ступени развития которого он, Волкон, был бы волен внести в этот мир свой собственный дискурс.
* * *
Отец Волконстий имел очень благовидное правило - всегда и везде носил подрясник. Абстиненция, а трезвенником он был воинствующим, и ношение церковного облачения предполагало и способствовало постоянному пребыванию в молитве. Этому же способствовала красивая чёрная ухоженная борода. С особой заботой он присматривал за своей бородой, подстригал, подбривал, причёсывал. Наверно поэтому, когда батюшка смеялся, борода смеялась вместе с ним, трясясь и дёргаясь, а посмеяться батюшка любил. Мало кто замечал, а если и замечал, то не придавал значения, что вместе с бородой тряслась и подёргивалась нога. Ещё он любил чистоту и наводить эту чистоту, как правило, требовал в последний момент, когда времени оставалось в обрез, например, перед праздничной службой. Уж как он не терпел стариков и старух. Он старался это тщательно скрывать, но получалось не тщательно, но тщетно, и это нетерпение временами прорывалось. Взять, хотя бы, такой случай, когда у престарелого протоиерея охрип голос, и он сипел, как фагот. Жалко было смотреть, как мучился бедняга. Он пропевал сиплым голосом молитву, затем подходила очередь Волконстия пропеть свою часть молитвы. И вот тут Волконстий выпевал на изумлённых прихожан всю мощь пяти октав, всю подвижность и яркость своего богатого голоса. Пропевал и замолкал, и протоиерей опять сипел свою часть песнопения. Замолкал протоиерей, и на очарованных слушателей снова лились перекаты и обертоны Волконстиевского пения. Литургия превращалась в мистерию, где зло в образе сиплого священника побеждалось добром и благостью превосходнейшего пения, исполняемого Волконстием. Какие прекрасные проповеди он говорил. Однако, независимо от того говорил ли он нудно и монотонно или будучи в духе страстно и выразительно, никто не мог вспомнить через день о чём была проповедь. Особое же ликование испытывал Волконстий, когда эта толпа спасающихся подходила к причастию или к целованию креста. Каждый из них желал оказаться по правую руку Спасителя и стремился к правой руке, ибо левая - это шуйца и всё неверное приходит с левой стороны. Все эти сакральные мелочи богослужения тысячелетиями наполнялись символическим значением. Английское слово sinister (дурной, зловещий, несчастный) аналог латинского обозначения левой руки, несчастья, и Волконстий с милой улыбкой подавал и крест, и причастие левой рукой. Что-то было непостижимо в этом предпочтении левизны. В канцелярии у Волконстия висели часы с обратным ходом. Однажды заезжий паломник, широко раскрыв рот, стоял перед настенной росписью в правом приделе храма, которую курировал Волконстий. Рука, изображающая десницу Божию, была левой.
* * *
У отца Волконстия были племянники и даже племянницы. Были ли они племянниками Волкона? Неизвестно. У Волконстия было предположение, что одна из племянниц была аполлионом, но точно он мог сказать только то, что в свои двадцать лет она уже была женщиной с прошлым и этого прошлого с лихвой хватило бы и на тридцатилетнюю. Это ему было открыто как аполлиону. Увидеть дальше, была ли она также, как и он аполлионом, он уже не мог. Мужчины в таких случаях, когда упираются в дефицит информации, начинают разглагольствовать о загадочной женской душе. Обстоятельства были на много проще. Это знание, хоть и достижимо, но глубоко сокрыто для обитателей Земли. Она, её звали Аида, также не могла видеть кем является её дядя,если не считать её слов, сказанных однажды невзначай:" Дядюшка, Вам, чтобы изобразить черта, даже гримироваться не надо". То есть он смог бы определить её принадлежность с достаточно большой степенью вероятности, если бы присутствовал в дни её младенчества, но она появилась в его жизни год назад.
Год назад брат Володя вернулся из столицы в родной город. Когда-то он тоже был иереем в этой же церкви, где служил Волконстий, но тщеславие не позволило ему довольствоваться мздой добросовестного священника. Он развернул грандиозные ремонтные работы по храму, и, имея перед всеми наглядную благую цель, приложил все свои старания и таланты на собирание денег. Ни в коем случае он не был вором, но через него проходил немалый поток денег. Что-то и прилипало, что-то оседало, как заработанное, ибо "да не обротиши вола молотяща". Через некоторое время он всё-таки вошёл в какой-то конфликт с правящим архиереем, и, к ужасу всей своей родни, отказался от сана и уехал в столицу. Там в нём полностью развернулся его талант бизнесмена, в просторечии просто барыги. Через двадцать лет Володя решил вернуться. Семью он оставил давно, но старшая дочь, Аида, родственные отношения с отцом не прекратила и постоянно навещала его. Отец всегда имел деньги и ей часто перепадало от щедрот его. Была ли Аида верующей? Сомнительно, но каждый раз, навещая отца и гостя у него, она посещала храм отца Волкостия.
Однажды отец Волконстий говорил проповедь:
- Братие и сестры! Если посадить полноценное здоровое семя в почву, то при самых идеальных условиях оно даст самый идеальный плод. Идеальные условия для произрастания семени слагаются из перечня показателей, таких как солнечный свет, температура, влажность, состав почвы, атмосферное и ветровое давление, окружающие растения и животные. Для произрастания идеального плода эти показатели имеют одно и только одно постоянное значение, раскиданное во времени на каждый миг развития растения. В реальных же условиях мы имеем реальные значения показателей, которые отличаются от идеальных и в различном порядке сочетаются между собой и во времени, и эти сочетания дают огромное число вариантов растений, отличных от идеального плода. Этих вариантов как звёзд на небе - мириады мириад, - глаза отца Волконстия разгорелись, борода дрожала, рука с крестом невольно описывала неохватность мириадов мириад. Казалось он воочию видел идеальное семя, как оно растёт, увеличивается в размерах, как тяжеловесны и огромны его плоды, а рядом мириады мириад обычных невзрачных в сравнении с ним мелких и жалких плодов.
- Так и человек. Такое же семя. Есть только один единственный вариант человека оптимального и идеального по всем статьям. С древних времён люди предчувствовали, что такой человек должен быть. Гильгамеш, Гор, Осирис, Митра, Адонис, Аттис, Геракл, Дионис, Кришна, Будда. Все они воспевались как совершенные люди. Гениальный Ницше прозревал такого человека в своём Сверхчеловеке. Мы же, христиане, уверенно знаем, что такой человек, точнее Богочеловек, был на земле, есть на небесах и прийдёт опять. А кто же тогда мы, обычные человеки? Мы те самые мириады мириад отклонений от истинного образа человека. Кто-то был посажен у дороги, кто-то на камне, кто-то в терниях. И погибли, - отец Волконстий сделал невыразимо страдальческое лицо и замолчал. Он оглядел грустным взглядом полудремлющих прихожан и продолжал:
- Что? Что делать тем, кого склевали птицы? А вот здесь аналогия прекращается. Человек такое семя, которое всегда способно возродиться. Каждому даётся возможность прийти в идеальный образ Иисуса Христа, потому он и есть наш Спаситель. Принуждаем или понуждаем ли кто-либо на этом пути? Отнюдь. Ты можешь идти и услаждаться плотскими радостями, ты можешь наслаждаться властью, стяжая деньги, ты можешь млеть от счастья, пребывая в славе. Но всё это преходяще. Во всех этих случаях ты уподобишься то свинье, то крысе, то павлину. В каждом случае ты превратишь себя в пародию на человека. И только... - и тут Волконстий увидел эти пронзительные чёрные глаза над неприкрытыми коленками.
Они лежали на широкой кровати придорожного мотеля. Насытившись, он мягко отодвинулся от неё и задумчиво пускал кольца дыма в сводчатый потолок.
- О чём ты думаешь, Зая? - прикуривая сигаретку от его сигары спросила Аида.
- О возвышенном, - не сразу ответил Волконстий, мечтательно глядя вверх. Там на верху опять не горела та самая лампочка, которую он увидел ещё в прошлом году, но среди десятка других это было не заметно. Во всём остальном номер был безупречен. Кожаная мягкая мебель, белоснежный ковёр на полу. Чисто, опрятно, если не считать их разбросанной одежды и пальмы, которую они уронили два часа назад в порыве несдерживаемой страсти. Ещё не остывшая Аида хотела прижаться к нему, но он опять мягко отодвинулся от неё. Два часа назад он пламенел, глядя на её упругое, свежее и гибкое тело, а сейчас он думал совсем не о возвышенном, а о том, как отвязаться от это дщери человеческой. Утолив один раз страсть, он остывал и уже никогда не возгорался к одной и той же особе. Не для того он пришёл в этот мир, чтобы тратить себя на кого-то слишком долго. Страсть вспыхивала в нём каждое полнолуние, и каждый раз он дарил луну новой избраннице, которая вспоминала о его ласках всю оставшуюся жизнь. Иногда между ними луна отдавалась его попадье, которая родила уже пятерых и уже сама начала избегать его ласк, которые с каждым разом становились для неё невыносимее. Мощь Волкона пробивала все спирали и контрацепции, а аборт не позволяла ей делать глубоко-елейная боязнь греха. Так была сладка и тяжела любовь аполлиона. С геями Волконстий дел не имел, опасаясь встречи с аполлионом-антилогосом.
- Ты всегда так холоден после этого? - выгнув соблазнительно спину, спросила Аида.
- Мы согрешили, дочь моя! - Волконстий посмотрел на неё назидающим взглядом.
- Ах, Зая, расскажи какие муки ждут нас за это? - ещё недавно звонким, а теперь устало-заморенным голосом спросила она, уронив голову на подушку.
- Спи, дочь моя, спи, - Волконстий выпустил колечко дыма вверх, целясь в потухшую лампочку.
- "Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много", - тихим голосом произнесла "дочь".
- Ничего не поделаешь. Я - муж скорбей. А ты вынесешь ли всю ту скорбь, что приняла душа твоя?
- Какую скорбь? Не было никакой скорби. Было только неизведанное до сих пор блаженство. Ты превзошёл всех, кого я знала.
Волконстий равнодушно принял эти слова. Он к ним привык. Да и кто мог сравниться в любви с аполлионом.
- Ты прилепишься ко мне, и мы будем одна плоть, - продолжала Аида, положив руку на его волосатую грудь.
Он посмотрел на неё строго. Она мило и как бы виновато улыбнулась ему. Ни это улыбка, ни эти чувственные влажные губы, ни эта грудь Дианы, ни изумительно стройные ноги уже не трогали его. Святая простота! - подумал Воконстий, - начиталась Библии и думает, что это про меня.
Он отвёл взгляд, затянулся и пустил ещё колечко.
"Я, Волкон. Я пришёл в этот мир, чтобы оставить собственный дискурс и приблизить день Гнева. Неужели какая-то дщерь способна нарушить мой путь и связать мой антилогос, лишить его свободы? Никогда!"
- Никогда, если только это не будет другой антилогос.
Волконстий вздрогнул, но больше Аида ничего не казала. Она безмятежно спала, прижавшись крепко к его плечу, не отпуская волосы на его груди.