Катков Евгений Геннадьевич : другие произведения.

Humana vita

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Частные хроники начала века
  
   Часть 1. Вокруг Сомова.
  
  В общежитии.
  Сомов объявился вечером ненастного мартовского дня. Леша спустился на проходную, увидел небольшого человека с непокрытой мокрой головой. Лицо темное хмурое, вокруг рта редкая черная растительность. Одет плохо.
  - Сергей?
  Глаза карие, тусклые, неторопливые, непроницаемые.
  - Алексей, здравствуй. Я Сомов Сергей. Сестра Тереза дала мне адрес. Вот, приехал!
  - Сан Саныч, это со мной, пропустите?
  - Паспорт, пожалуйста! - Вахтер сидел насупленный, седой, строгий.
  - А паспорта у меня нет, только справка...
  Сомов нахохлился, засунул руку в нагрудный карман, достал прозрачный целлофановый свернутый пакет, развернул, извлек бумагу с печатями, аккуратно разложил столе.
  - Вот.
  Вахтер надел очки, рассмотрел, пожевал усами. Решительно выпрямился.
  - Я не могу его пропустить.
  - Сан Саныч, под мою ответственность! Ему некуда больше идти, - смотрите погода какая!
  Сомов стоял спокойно, равнодушно. Вахтер разглядывал лужу, натекшую вокруг его разбитых, промокших кроссовок. Раздумывал.
  - Так. Справку я оставлю у себя, закрою в сейф. Завтра утром в восемь часов чтоб его здесь не было. Понятно?
  - Конечно. Спасибо Сан Саныч! Договорились! Идем, Сергей!
  Сомов попросил справку, бережно сложил, поместил в целлофан, протянул вахтеру. Тот наклонился, открыл сейф у себя в ногах, положил сверток, закрыл. Сунул ключи в карман пиджака. Сомов проследил все его движения, подхватил мокрый рюкзак, прошел за Лешей на лестницу сразу стал рассказывать свои мытарства. Голос у него оказался глухой, речь невнятная, неровная, провинциальная. Леша прислушивался, переспрашивал, соображал произошедшие события.
  Утром он явился в институт Святого Фомы, наткнулся прямо на Октавио - директора. Представился, мол, студент Сомов, прибыл по освобождении из колонии города Копейска, Челябинской области. Пожелания какие? Хочу узнать возможности дальнейшей учебы, проживания, быть может работы у вас...
  "В самом деле, почему нельзя?" - Леша улыбнулся, представив себе этот диалог прокуренного зэка с наколотыми пальцами и интеллигентного латиноамериканского священника. Впрочем, в Мексике Октавио много чего видел, конечно. Он выслушал его, дал денег и отправил к секретарю Терезе, которая написала бумаги в Каритас.
  Сомов ехал троллейбусом и шел пешком с Филей на Тимирязевскую. Девочка какая-то "тама" прочитала записку, написала направление на склад на Лубянке. Туда опять добирался своим ходом. "Нашел бичей", которые популярно объяснили, что уже поздно. "С бумагой энтовой", принимают в четверг и в субботу, два дня. Один раз запустят в одежду и дадут набор продуктов, а дальше - "без мазы". Грузчики и волонтеры не нужны, "мы здеся уже работаем, а тебя без документов менты прямо щас заберут, так что давай, вали".
  Понял, чего? Они меня при случае и сдадут. Ходил по Москве два дня, ночь в подъезде пересидел, в метро боялся заходить. Дождь, потом снег, ветер, ноги стер до крови. В храм зашел погреться, женщина какая-то вызвала охрану, мордовороты... Пришел опять в институт, чтобы застать завуча Веру Геннадьевну... Сижу тама у кабинета, а Тереза мне машет, - иди сюда. Я бегу, она дает мне адрес, говорит Вера Геннадьевна разрешила... Напоила чаем, денег дала еще, молодец!
  - Я вчера только узнал, что ты в Москве, Вера позвонила. А ты сегодня ел?
  - Честно сказать, Алексей, я за три дня пельмени съел и пивом ребята угостили на остановке.
  - Вот моя комната, сосед уехал до понедельника. Снимай все мокрое, хотя стой, пойдем сразу в душ, там разденешься, я сейчас подберу тебе что-нибудь свежее... Снимай, у тебя же штаны мокрые насквозь.
  - А я ходил, чтобы согреться, Алексей, я тут меду привез, настоящий из Мордовии, это меня на хате угостили в Уфе. Кореша встретили, одели, базарят, - оставайся, месяц отдохнешь, потом в дело!.. Вот, трехлитровая банка, не потекла, вроде. Ходил, боялся стукнуть.
  - Сергей, я тебе писал, в Москве сейчас зацепиться тебе не получится, нереально, всех подозрительных наоборот выселяют, рейды проводят, милиция, ОМОН... У нас здесь участковый ходит.
  - Я знаю, Алексей, только там в Уфе поляну накрыли, я зырю, уже и водка, и наркота, и дела их знаю, не хочу. Сейчас тебе всё дают, а потом потребуют... А я думаю, приму крещение в католической церкви, а там поеду себе дальше.
  - Алексей, а туалет мне покажешь?
  - Да, конечно. - Они вышли в коридор. - Душевая слева, а туалет в конце справа... Смотри, вот трусы, футболка, штаны. Тапки. Грязное своё в пакет положи, потом постираем в машине. Куртку бросай на пол, а я сейчас ужин организую.
   Сомов мылся долго. Вернулся распаренный с багровым расплывшимся лицом. Ел жареную картошку с колбасой, зеленым горошком, майонезом. Выпил три кружки чая, взмок, осоловел. Засыпал прямо на глазах. Лёша постелил ему на своей кровати... Мыл посуду, стирал в прачечной. Долго не мог заснуть, думал, что же теперь делать?
  Сомов стонал, хрипло кашлял, бормотал, потом затих совершенно.
  Утром позавтракали яичницей, хлебом, мёдом. Благополучно забрали бумагу у Сан Саныча, шли пешком на станцию. Утро выдалось морозное, ветреное. Сомов в Лёшиных зимних сапогах, явно большего размера, бодро топал, крошил лёд. Сам посвежел, губы наметились в редких чёрных волосах на худом носатом лице. В электричке пытался говорить на общие темы, - о примате папы, о грехах православия. О том, что Россия без Европы не выживет.
  В институте Тереза дала пачку писем и набрала номер отца Ивана Лукашевича, директора заочного отделения. Протянула Лёше трубку:
  - Ты вёл переписку и несешь ответственность, не впутывай персонал института.
  Если он решил на свой страх и риск прокатиться в Москву без документов, это его проблема. Его религия и намерения меня не интересуют. Возможно, заинтересуют позже, после того, как он решит вопросы проживания и трудоустройства в законном порядке.
  Да уж, ладно.
  
  Взяли справку, что он является студентом заочного отделения института Святого Фомы. Поехали в Каритас. В метро Лёша наблюдал за ним. Лицо равнодушное, отстраненное, движения неторопливые, по сторонам не смотрит. Какая-то глухая оборона. Вспотел, расстегнулся, снял шапку и вытер ею лоб. На выходе просто попросил сигарету у паренька, прикурил. Так и шел нараспашку, продуваемый ветром. Солнышко выглянуло. На Дмитровке шумно, оживленно. Сомов вдруг повеселел, лицо стало озорное, мальчишеское. Поймал Лешин взгляд и ответил с чувством:
  - Москва, свобода!
  Зашли в московский Каритас. Света Рыкова была у себя, маленькая, полная и многословная. Итак, в Москве есть два дома ночного проживания, один в Люблино, другой на Полежаевской. Направление нужно брать в мэрии, в отделе скажу каком... Телефоны у меня есть, но еще не дозвонилась. У них сейчас совещание. Оставлю информацию дежурной, а то мне самой убегать сегодня за ребенком. Да, есть случаи, люди получали регистрацию через депутатов ЛДПР, они активно занимаются ночлежками, пишут запросы, но это на самый пожарный случай, и пожалуйста, помимо Каритас... Вы посидите, я сейчас проездной оформлю.
  - Аня, я позвоню?
  - Конечно.
  Дозвонился со второго раза коменданту общежития и обломался, отказала наотрез. - У нас режимное заведение, ты что, забыл? И слушать не хочу. Ты хочешь, чтобы тебя выгнали, а меня уволили?
  - Что же делать, Наталья Дмитриевна? Тут такая история...
  Выслушала внимательно, уже спокойно.
  - Слушай, в Красногорске есть отдел, где занимаются перемещенными лицами Московской области. Можешь обратиться, если тебе делать больше нечего. Я бы его поселила где-нибудь на даче, под присмотром и подальше от Москвы, или, может, в храме каком пристроить. Тут недавно были новости, как уголовники ограбили церковь в Егорьевском районе, сторожа убили, храм подожгли... Так что смотри, Леша.
  "Что же делать с ночевкой, ёлы-палы?"
  Они вышли из кабинета.
  - Алексей, ты не переживай, я где-нибудь потусуюсь, - участливо откликнулся Сомов.
  - Подожди, поехали сейчас на склад, я подумаю.
  
   Склад Каритас располагался в центре, в Милютинском переулке, в подвальном помещении. Выбрали куртку, джинсы, перчатки, несколько пар носков, трусы. Ботинки сорокового размера подошли, отличные. Взяли продукты, зашли в храм святого Людовика помолиться. И там Леше пришла в голову мысль позвонить Вале Мильчину. Нагрузились коробками и пакетами, вернулись на Дмитровку в Каритас, застали Свету, которая все сделала, выяснила перечень требуемых документов и записала в понедельник на утро на прием в мэрию. Вот молодец!
  Позвонил Вале на мобильный, тот сразу взял трубку. Леша рассказал дела-новости. Валя усмехнулся и согласился взять Сомова к себе на пару-тройку дней. Вернее, чтоб днем не сидел, а переночевать можно. Уложим. Привози. Мы сегодня в Отрадном работаем до упора.
  "Слава тебе, Господи!"
  
  У Вали, в Отрадном
  Вечером, уже в сумерках, со своими коробками и пакетами двинулись от метро вдоль путей, гаражей, вдоль какого-то бетонного забора, свернули в темный переулок, и вдруг очутились перед ярко освещенным автосалоном. Обошли стеклянный шоу-рум со сверкающими, новыми автомобилями, ухоженными, сдержанными и очевидно преуспевающими молодыми людьми. С заднего хода открыли какую-то дверь и оказались в кузовном цеху. Леша уверенно прошел между разобранными машинами, бамперами и крыльями, поднимая свою поклажу и предупредительно здороваясь с рабочими. В соседнем полупустом цеху гремела музыка. Крепкий чумазый парень в испачканном комбинезоне с грохотом рассверливал дно машины, висящей над его головой на подъемнике. Леша направился в угол к машине с раскрытыми дверями. Небольшой человек в бейсболке, в густой черной бороде прицельно дул феном на заклеенное темной пленкой стекло, сосредоточенно высматривал, придавливал что-то острым розовым кусочком пластика с внутренней стороны. Леша поставил свои вещи к большому столу, на котором лежал развернутый рулон темной пленки. Из машины выбрался другой бородатый моложавый мужчина с мокрым от пота лицом в фирменном комбинезоне. Аккуратно поставил промышленный раскаленный фен на цементный пол, приветливо улыбнулся.
  - Вот Сергей, это Валентин Геннадьевич Мильчин, который проверял твои работы по Библии.
  Они поздоровались. Напарник также подошел, пожал руки, сразу вернулся к работе.
  - Ну что у вас слышно, - спросил Валентин Лешу.
  - Ну что-то на удивление получается. Смотри, завтра Сергей поедет в институт, Тереза его пристроит на лекции и покормит. В воскресенье пусть в храм съездит, погуляет. А в понедельник утром мы встречаемся у Светы Рыковой в Каритас, забираем все бумаги и в мэрию. Дальше будет видно. Такие дела.
  Валентин слушал спокойно, не меняя выражения усталого лица.
  - Сергей, ты голодный? Пить хочешь? Туалет? Смотри, мы эту машину доделываем. Туарег стоит тоже наш, часа два-три придется подождать.
  - А я посмотрю, как вы пленку клеите, можно? Я в Питере ездил на линкольне, совсем черный глушняк, ночью ничего не видно. А давайте я вам помогу что-нибудь, скажите!
  - Нет, ты, пожалуйста, ничего не трогай и не ходи сам далеко, чтоб тебя охрана не испугалась, а лучше сядь на стул, посиди...
  - Валя, я вас бросаю, бегу на электричку. Спасибо тебе! С Богом!
  Леша влип
  Лёша спал плохо. Проснулся под утро и лежал в темноте в неясных тревожных чувствах. Думал.
  Сомов в письмах расспрашивал о возможностях учебы в Москве. Ты отвечал размыто, мол, сейчас сложно, в дальнейшем, если институт будет развиваться... Будем на связи. А он сразу и явился.
  Ну а почему нет? Кого сейчас нет в Москве? Почему я должен ему отказывать? И с работой здесь лучше, чем в регионах. Все сюда едут!
  Ну подожди, тебе ведь хотелось поддержать исполнительного вдумчивого корреспондента. Он первый освободившийся из 11 человек. Мы еще говорили, что по уму надо делать отдельное подразделение, для чего нужны люди с дипломом и опытом... Но это были планы, Лёша!
  Сколько мы переписывались? Почти три года. Да... Понемногу начали разговаривать на различные темы. Посылки, книги, продукты, вещи. Понятно, что он ухватился за тебя.
  Слушай, грех простой! Отец Иван потребовал ясно сообщить, что мы его не ждем. Почему ты это не сделал? Не смог? У отца Ивана есть опыт общения с заключенными...
  С другой стороны, что теперь делать, - не выгонять же на улицу?
  Ладно, все это понятно, но почему он на себя не похож? Потухший, незнакомый, - словно другой человек приехал. Да, вот, это тревожно. У меня сложился другой образ. Впрочем, может, скован, напряжен, все эти навыки тюрьмы. 14 лет по трем судимостям. А выполнение письменных заданий в лагере, наверное, представляет из себя коллективное творчество.
  Ох, опять я куда-то влип!
  Светает. Не выспался перед дежурством, надо вставать.
  Леша сел, зажег лампу. Сделал зарядку, умылся. Взбодрился. Принес воды, налил в электрический чайник, подошел к окну.
  Боже, Отче, наверное, я ввел в заблуждение Сергея. Но, может быть, у него есть здесь путь. Помоги!
  
  Дорога в поликлинику
  На улице сразу прохватило холодом. Порывистый ветер продувал слабенькую осеннюю куртку, сбрасывал с головы капюшон. Шапку отдал Сомову, а перчатки забыл. Двигался против ветра на станцию. На платформе развернулся спиной к ветру, приспособился. Народу полно. Люди нахохленные, молчаливые. Руки застыли капитально. Наконец электричка.
  Протиснулся в вагон. Душно, но тепло. Слезы, сопли сразу потекли. Прислонился удачно у дверей. Высморкался, успокоился. Взялся проговаривать розарий, скорбные тайны. Вздохнул.
  На Ярославском вокзале человеческая река, хлынувшая между двумя прибывшими составами и скоро застопорившаяся у входа в метро.
  Леша медленно спускался по ступеням в толпе. Вокруг множество азиатских и кавказских лиц. Вежливая давка. У турникетов встали, поползли, дружно зашаркали ногами. Молодые ребята прыгают, упираются руками и лихо перебрасывают тела поверх турникетов, бегут дальше к эскалаторам, сопровождаемые ритуальными свистками дежурных. Два мордатых милиционера в фуражках и бушлатах, засунув руки в карманы с болтающимися дубинками на запястьях, равнодушно смотрят на это дело. Просочился на эскалатор. Четыре движущиеся лестницы полностью заполнены людьми. На выдохе внесли в вагон.
  В ведомственной поликлинике.
  В восемь с минутами Лёша был у поликлиники. Взбежал по лестнице на второй этаж, вспотел. В лаборатории у процедурного кабинета все стулья заняты. Люди стоят в проходе с направлениями. Уперся в заведующую. Стоит в халате, смотрит на него поверх очков с ответственным видом.
  - Здравствуйте, Василиса Андреевна.
  - Здравствуйте, Алексей Романович. Пять минут девятого, обращаю Ваше внимание!
  - Учту, Василиса Андреевна.
  В биохимии тихо, светло, пусто. Лаборантка делает сахара.
  - Привет, Оля.
  - Доброе утро, Алексей Романович.
  Прошёл дальше через открытую дверь в маленькую комнату врачей. Стол, шкафы с посудой и реактивами. Полная подкрашенная женщина грамотно расположилась за столом у окна, наблюдая все входы и выходы, неторопливо растирала руками какой-то ароматный огуречный крем. Белоснежный выглаженный халат, в отворотах красная шерстяная кофта из ангоры, цепочка. За окном двор поликлиники, мусорные контейнеры, забор. Дальше стена многоэтажки.
  - Здравствуйте, Любовь Семеновна.
  - Алеша, ну когда будет весна, я не могу больше!
  Голос у коллеги грудной, звонкий, чудесный голос!
  - Любовь Семеновна, отозвалась лаборантка из соседней комнаты, сахара высокие, запишете?
  - Да, Оль, сейчас. - Она навинтила крышечку на маленькую золотистую баночку, достала очки из кармана, взяла ручку.
  - Пишу.
  - Блинова, двенадцать и девять, Касатонов, десять и семь, Денисенко, шесть и шесть, И диастаза, цитовая, Мельникова, сто двадцать восемь. Я звоню?
  - Да, Оля, сообщите Раисе Николаевне. Ой, как же неохота работать!
  - Как дела, Любовь Семеновна? - Леша повесил куртку в шкаф, переобулся, достал халат.
  - Дела как сажа бела... Печенка болит, дочь грубит, из окна дует. Просила Ильиничну не трогать мое окно, все равно весь поролон выдрала, холера!
  - Любовь Семеновна, - подала опять голос Ольга, - это Василиса Андреевна ей приказала, она хотела оставить для Вас.
  -Ну, Василиса, вредина! Зараза! Змеюка! Жаба!
  - Любовь Семёновна, - терапевтично откликнулся Лёша, - скоро будет тепло, поедете на дачу, будете лежать в гамаке, слушать птичек, читать Антон Палыча.
  - Ой нет, он на меня последнее время тоску наводит.
  - Ну тогда Довлатова или Газданова.
  - Доктора, ферменты ЦИТО, - пожилая маленькая санитарка в халате, в повязанной косынке на голове, переваливаясь из стороны в сторону на очень кривых ногах, прошла к ним в комнату, поставила штатив с двумя пробирками на стол.
  - Здрасьте, Алексей Романович, как Ваше ничего?
  - Здравствуйте, Александра Ильинична, моя жизнь бурлит. Какие у Вас новости, рассказывайте.
  - Да какие новости? Опять, говорят, пенсионеров будут сокращать с лета. А я говорю, кто же будет работать? Я одна на всю лабораторию, и процедурный кабинет и автоклав на мне. Что они думают-то, лаборанты им будут мыть за копейки? Разве?
  - Сидите, Любовь Семеновна, я сделаю.
  Леша включил анализатор, взял коническую пробирку из штатива, обвел чистой стеклянной палочкой сгусток крови, поставил в центрифугу.
  - Ой, Александра Ильинична, они Вашу ставку заберут себе в клинику, напишут какую-нибудь вредность, а лаборантов заставят полы мыть за бесплатно. - Любовь Семеновна безнадежно покачала головой.
  - Хрена два я им буду полы мыть, - отозвалась Ольга. - Пусть увольняют, уйду в 56-ю поликлинику.
  - А я у них в субботу мыла, слышу, Эльвира-то говорит, - Александра Ильинична, по-шпионски наклонилась, опустила углы рта и жеманно стала пищать.
   - Василиса Андреевна, у меня племянница заканчивает ординатуру, нельзя ли ее к нам? Может быть, найдется такая возможность, как Вы думаете? Ага!
  А та ей, - санитарка комично выпятила губы и ритмично забасила, - Вы знаете, Эльвира Михайловна, сейчас у Любовь Семеновны полторы ставки и у Алексея Романовича половинка. Но он летом уходит. Мы попробуем освободить ставку. Ага!
  - Александра Ильинична, они меня заставят одну работать на ставку, при той же нагрузке, что я не знаю?
  - Алексей Романович, как же ты Любовь Семеновну бросишь? За приборами кто будет смотреть? Этот что ли инженер Хренов? Василий Павлович, который нам давеча всю проводку сжег?
  Ильинишна опять сделала театральную паузу, собрала частые глубокие морщины в укоризненную сосредоточенную гримасу и вдруг рассмеялась широким зубастым ртом. Оля также фыркнула у себя в комнате.
  - Любовь Семеновна, - вновь придвинулась Александра Ильинишна, близко, переменившимся серьезным лицом. - Картошку на обед варить будем? Как чего? Эльвиру поздравлять? Сегодня! Я огурцы принесла свои и реактивы приготовила. Она заговорщицки кивнула и подмигнула Лёше.
  В одиннадцать часов из процедурного вернулись лаборанты, работавшие на приеме крови. Высокая угловатая девушка принесла большой штатив, заполненный пробирками. Прошла к врачам.
  - Любовь Семеновна, голова раскалывается, у Вас есть чего-нибудь? Здрасьте, Алексей Романович!
  - Сейчас, Мариночка, тебе цитрамон подойдет?
  - А спазмалгона нету?
  - Где-то был. Давай посмотрим. - Она открыла выдвижной ящик стола. - Так, есть одна! Иди сюда. Открывай рот. Вот, запей из моей чашки. Проглотила?
  - Спасибо большое!
  Через некоторое время все расположились в комнате лаборантов за большим столом вокруг штатива с кровью, дружно погрузились в работу. Любовь Семеновна раскапала пробы для анализатора, Леша занялся капризным железом, Оля принесла результаты сахаров, опять заниженные, Леша посчитал поправку по контрольной сыворотке, написал ей коэффициент. Оля смотрела на него послушно, преданно, высунув коленку в темном капроновом чулке в полы халата, отведя в сторону носок мягкой туфельки.
   Беда с этими венгерскими реактивами.
  Леша вытащил коробки, сделал пробы для каждой партии.
  - Любовь Семеновна, вот эти хорошие, я пометил фломастером, Вам на эту неделю хватит. Остальные проблемные лучше выкинуть.
  - Да.
  - И контроли кончаются, надо заказать.
  - Хорошо.
  - Альбумины низкие не годятся. Но тут ничего не поделаешь, я скажу Василисе Андреевне.
  В какой-то момент Любовь Семеновна исчезла, потом появилась, позвала обедать. В закутке у автоклава собрались врачи, на столе в миске горкой дымилась картошка, посыпанная зеленью, блестели соленые огурцы, сочилась квашеная капуста, нежилась мясная нарезка с жирком.
  Под столом стоял чайник с брусничной настойкой, легкой, но и чувствительной - выверенной и ценимый продукт Александры Ильиничны. На столе контрольный чайник с кипяченой водой.
  Доктора уже хлопнули брусничной, раскраснелись. Бактериологи сидели выпрямленные с дурашливыми губами. Любовь Семеновна хохотала, сверкая золотыми коронками.
  - Ух ты! - восхитился Алеша, пока коллеги двигались, усаживались, освобождая ему место. Ильинична накладывала в тарелку ингредиенты. Все немедленно наполнили свои кружки из основного чайника.
  - Мне хватит, все! Все!
  - Алексей Романович, нельзя. Вы же мужчина!
  - Эльвира Михайловна, - обратился он к одной из выпрямленных женщин с большим недоверчивым лицом и в избыточной косметике. - Я поздравляю Вас с днем рождения! Здоровья, конечно, благополучия! Всего доброго Вам и всем Вашим близким.
  - Спасибо, Алексей Романович. Кушайте, пожалуйста. Вот, это мой домашний окорок с перчиком. Рекомендую. Вы не поститесь?
  - Нет.
  - Вот это мне нравится у католиков, - вмешалась Любовь Семеновна. - Ешь, что хочу, служба короткая. Леша забери меня в свою церковь.
  - Правда, нет постов?
  - Посты есть, но на еде не зацикливаемся. Рекомендуется наладить молитву, добрые дела, воздержание от вредных привычек, здоровьем заняться, наконец, - очень постное дело.
  - Алексей Романович, я скажу высокопарно, но искренне, от всего сердца. Я считаю честью работать с Вами. У Вас светлая голова, Вы умеете обращаться с людьми. Чистый и добрый человек.
  - Эльвира Михайловна, ну что Вы такое говорите! - Лёша смутился.
  - Лёшенька, выпейте еще, а то покраснел как девушка.
  - Нет-нет, всё, больше не надо. Мне же сегодня дежурить в ЦКБ.
  - А Вы закусывайте, как говорил Любшин в "Пяти вечерах", помните?
  - Александра Ильинична, положите ему Ваших огурчиков и грибы. Где грибы? Это мои рыжики и опята.
  На какой-то момент всё смешалось. Затем вновь взяла слово Эльвира Михайловна. Начала говорить в своей отстраненной манере.
  - Вы слышали, что националисты собирают чёрные списки?
  - Да, ну, глупости, зачем Вы пересказываете эти страшилки?
  - Почему страшилки? У нас в доме соседа еврея избили страшно прямо во дворе. Милиция оформила ограбление, а его жена говорит, что им раньше угрожали...
  - Вы зря смеётесь, Любовь Семёновна!
  - Вон, этот депутат на камеру говорит, чёрные и евреи уедут сами!
  - Я понимаю, Эльвира Михайловна, просто слушаю вас и думаю, - ну, наконец-то моего мужа убьют, а меня изнасилуют!
  
  Алеша не стал засиживаться. После обеда молча работали. Любовь Семёновна как-то погрустнела, села писать бланки. Лёша проверил калибровки, поменял термостат в водяной бане и распрощался.
  Вечером в больнице его позвали к телефону.
  - Привет, это Валя! Лёша, у нас проблема, Сомов ночью кашляет крепко, Аня боится туберкулёза и требует убрать его из квартиры! Я тоже как-то не подумал в эту сторону!
  - Слушай, а что же делать?
  - Эту ночь я оставлю его на сервисе у знакомых армян, уже договорился. Ну, а дальше надо что-то думать!
  - Ну, хорошо, хоть так! Пусть завтра он едет в храм на Грузинку, я утром буду!
  
  У храма
  В воскресенье Леша опоздал. Валя с семейством уже вышли из храма, ждали во дворе. Валя в сером пальто, небольшого роста, сухощавый, темноволосый. Борода с проседью. Очки. Поджатый рот. Европейского вида профессор, а не тонировщик. Аня-жена, также небольшого роста, худенькая, в красной куртке, красной шапке, модная. Денис, подросток, высокий, выше родителей, бегал за какими-то дошколятами, притворялся злодеем, подняв руки рычал. Дети убегали с писком, одна девочка шлепнулась, скривилась. Аня прикрикнула на них неожиданно низким, сильным голосом. Денис поднял сестренку, отряхнул, опять подфутболил детям ледышку. Сомова нет.
  -Езжайте, Валя, - сказал Леша,- я его дождусь, позвоню тогда. Анюта,- спасибо Вам!
   Мимо прошла группа священников, проследовал епископ. Подошел отец Иван Лукашевич, поздоровался, спросил про Сомова.
  Леша рассказал последние новости. Иван нахмурился.
  - Хорошо. Я поговорю с ним. Сегодня не успею, сейчас пасторская встреча. Пусть Сомов приедет ко мне во вторник сам, без провожатых.
  - Хорошо. Только где он будет жить это время? - неожиданно спросил Валя.
  - А почему я должен об этом думать?
  - А почему бы и не подумать, что тут плохого, - отозвался Валя. - Я думаю, это хороший вопрос для пасторской встречи, нет?
  Иван посмотрел на него, повернулся, пошел в храм.
   Леша, посмотрел на Валю, покачал головой, улыбнулся растерянной улыбкой.
   Появился Сомов растрепанный, еще на дистанции начал рассказывать.
   А я вышел рано, думал, прогуляюсь к реке, а тама промзона, заборы, людей нет. Вышел к теплотрассе, зырю, псы штук тридцать, как все морды ко мне поворотили... Ну, думаю, порвут. Иду помаленьку, с одной стороны стена, с другой холм и теплотрасса с ними, с псами... Молюсь. Пропустили. А куда вышел, не знаю, и назад, боюсь, заблудился.
  Диня, это вам орехи армянские. Где Иришка? Валя, Гамлет сказал, что я могу у него еще остаться, только просил приехать до десяти вечера, а то потом в охрану придется звонить, лучше не надо. А я продукты заберу, им отвезу. У них тама семьи, в бытовке живут.
  Валя с Лешей переглянулись. Ну и на этот раз решилось, слава Богу.
  
  Чиновничье
  В понедельник утром Лёша встретился со Светой Рыковой в метро, забрал у нее бумаги. Вышел на Краснопресненской, оглянулся, - откуда-то появился Сомов.
  "Бичи тусуются... "Врачи без границ" принимают, здеся, я поеду узнаю сегодня. У меня тубика нет, чтобы Валя не переживал. Желудок больной, селезенку вырезали, в рёбра я себе штырь вогнал... ОМОН заходил на зону, всех били, а я сразу сознание теряю и всё..."
   Лёша слушал, рассматривая его потемневшее отстраненное лицо.
  Пошли пешком на Никитскую улицу. В переулках нашли отделение соцзащиты Московской мэрии. Симпатичный особняк с палисадником. Народу полно. Ждали около трех часов и снаружи, и внутри здания. Наконец прошли в кабинет. Высокие потолки, овальные окна, огромный стол, за которым сидел небольшой седой человек с воспаленными глазами. Сели. Лёша начал говорить. Чиновник слушал три минуты, оборвал. Сослался на закон об особом положении Москвы. Никаких исключений! Мы не можем принимать семьи с детьми наших соотечественников, не хватает средств...
  Леша закрыл глаза, сделал вдох-выдох. Прервал его.
  - Простите, но Сергей тоже наш соотечественник. Вот документ об освобождении, вот справка, что он является студентом заочного отделения института Святого Фомы. Здесь характеристика и ходатайство института о рассмотрении вопроса о его временной регистрации. Я лично вел с ним учебную переписку три года и могу подтвердить его намерения.
  Чиновник помолчал, неожиданно попросил выйти Сомова. Устало откинулся в кресле. Попросил Лёшин паспорт, расспросил о занятиях.
  - Алексей Романович, у Вашего подопечного три судимости. Это непреодолимое препятствие. Город не может принимать рецидивистов.
  - Вы знаете, он благонадежнее многих наших сограждан. Правда. Он хочет учиться, будет принимать крещение. Мы могли бы его трудоустроить, но нужны документы, чтобы его не забрали на улице. Мы хотим все делать в законном порядке.
  - Где он живет?
  - У меня и моих друзей...
  Чиновник помолчал...
  - Хорошо. Я попробую что-нибудь сделать. Запрошу свое начальство. Документы мне оставьте, есть копия справки об освобождении? Он в любом случае должен явиться в приемную МВД, встать на учет. Пусть принесет оттуда бумагу. Я работаю теперь в среду и пятницу.
  Ну может быть! Вышли с Сергеем во двор. Тот выслушал скептически.
  - Придется ехать в управление. Они всех там разворачивают, я знаю.
  - Сергей, ты идешь к метро?
  - Алексей, я вернусь на Пресню, найду "Врачей без границ"? Ты меня только выведи на улицу, по которой мы сюда шли.
  - Пойдем. Давай, вечером приходи в храм, подумаем, что дальше... Я сейчас на работу.
  
  В поликлинике в лаборатории пусто все на обеде. На столе увидел записку "Алексей
  Романович, позвонить Нине Васильевне, срочно!". Зашла Любовь Семеновна.
  - Леша, сегодня Василисы нет, я все сделаю, беги, если что серьезное!
  - Спасибо, Любовь Семеновна.
  
  Эл- Эф
  Леша не стал звонить, сразу отправился на Фрунзенскую. Леонид Фёдорович Глухих, Эл-Эф, или Элефант, был замечательный советский ученый биофизик, энциклопедически образованный человек, умница, острослов, любитель и любимец женщин. Крупный носатый мужчина, причем, с возрастом, нос его отяжелел, закруглился, так что прозвище удачно передавало как формы, так и объем феномена. Леша начал работать у него еще студентом, сделал диплом по радиоизотопным методам исследования нуклеиновых кислот. Обнаружил усердие, смекалку, сутками тогда проводил эксперименты, мастерил всякие приспособления, жил в лаборатории. Эл-Эф выбил ему ставку старлаба и комнату в общежитии в Королёве. Это было очень к месту, потому что мама вышла замуж в Северске, а отношения с отчимом, охранником на комбинате не заладились.
  Сам Леонид Фёдорович родился в Ленинграде, зимой 1942 года под бомбежкой, по льду Ладожского озера был вывезен из голодного и стылого города, в котором погибла вся его семья. Жил у родственников во Фрунзе, закончил там школу, поступил в Бауманку, работал потом у Семенова в Химфизике, в небезызвестном "Арзамасе", поучаствовал в создании кое-какого оружия массового поражения. В дальнейшем всегда искренне благодарил партию, правительство за жизнь, учебу и возможность заниматься любимым делом.
  Первая жена-учительница по слухам ушла от него к военному. Эл-Эф после развода работал как каторжный, в качестве отдыха сплавлялся на байдарках, высаживался в тайге с запасом продуктов, снастей, оружием и выходом к вертолёту в условленное время. Отношения с женщинами никакими гражданскими актами не закреплял. Уже доктором наук сорвался со скалы в экспедиции, сломал две ноги, долго лечился, учился ходить заново. Поехал по путевке в санаторий в Крым, там познакомился с молодой женщиной, вспыхнул роман. Софья Игоревна, технолог из Челябинска, к мужу уже не вернулась, переехала в трехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, родила девочку Веронику. Жили в Москве и летом на даче в Загорянке. Благодаря открытому характеру Софьи Игоревны и её мамы Нины Васильевны, с удовольствием принимали и кормили гостей.
  Перестройку Леонид Фёдорович принял с воодушевлением, много читал выходившую тогда периодику, но скоро разочаровался. Институт стал разваливаться, сотрудники потянулись за заработками кто куда. Глухих оказался в окружении женщин и двух мужчин, причём Юра Друзь запил, а Лёша вдруг подался в религию. Был ещё Недотыкин, который формально оставался руководителем исследовательской группы, но фактически работал самостоятельно в промтоксикологии. Пётр Кузьмич вовремя сориентировался. Собрал команду сотрудников, юристов, инженеров, стал оказывать коммерческие экспертные услуги предприятиям и платить зарплату. Купил себе "Вольво", начал строить загородный дом. Пытался привлечь Эл-Эфа, но тот заартачился. "Ты, Петя - менеджер, а не ученый". Оба обиделись.
  Эл-Эф перебивался какими-то грантами, тратил свои деньги на оборудование и реактивы, писал теоретические работы. Потом министра сняли, в институт пришли чужие люди. И Софья Игоревна заболела.
  Леша, тогда, уже уволился из института. Работал врачом-лаборантом в больнице и поликлинике. Чудесным образом держался в общежитии. Продолжал помогать Эл-Эфу, переводил статьи, выправлял библиографию, делал ремонт на даче. Занимался, тянул Веронику по химии и математике, в общем, не пропадал. Приезжал летом на дачу в Загорянку из Королева на велосипеде, жил по нескольку дней, по-семейному. Сидят, бывало, все на веранде обедают, смотрят НТВ.
  "Громкое убийство в центре Москвы", - объявляет Татьяна Миткова.
  Эл-Эф бросает вилку, перестает есть.
  - Ну сколько можно! Да пусть будет черт лысый, но должен же быть правопорядок в стране! Никакое общество не сможет жить нормально при таком безобразии! Это же настоящий криминальный террор! Это не власть, а тряпка, честное слово!
  - Я вчера реплику слышала, - подала голос Софья Игоревна - Спрашивается: что такое страна дураков? Ответ: это когда бедным не платят, а богатых отстреливают.
  - Вот именно! Ты говоришь репрессии, - Эл-Эф развернулся к Лёше. - А это что такое? Мы ведь уже привыкли к убийствам! Я тебе говорю, - публично бы осудили десяток бандитов и расстреляли. Остальные все поймут, Сталин за месяц навел бы порядок.
  - Слушайте, что они поймут? - вспыхнул Лёша, - Что надо первым стрелять, взрывать и не попадаться. А еще мстить. Это же кавказцы!
  - Во-во, твои попы научат их Родину любить и друг друга...
  - Леонид Федорович я не знаю, что делать, правда. Я знаю, что насилие порождает насилие. В России все карательные методы воспитания уже перепробованы. Пушкин писал царю, - самые главные перемены происходят от перемены нравов.
  - Ну пошла песня... Попы у нас наменяли нравов на две революции и гражданскую войну. Очнись, Лёша!
  - Леонид Федорович, я не сторонник Российской Монархии и ее церковной политики, Вы знаете. Но и коммунистические эксперименты, надеюсь, уже закончились...
  В целом хорошо дружили, несмотря на эти споры.
  Софья Игоревна заболела "на ровном месте". Эл-Эф просил Лёшу организовать обследование, ничего не нашли. А потом сразу первичный рак печени. За несколько недель превратилась в несчастную больную старуху. Так и ушла вся жёлтая, оглушенная наркотиками в Кремлёвской больнице. Эл-Эф ходил каждый день на кладбище, как в церковь. Запил. Написал заявление об увольнении. Отозвал заявление. Осенью промок, заболел пневмонией, радикулит скрутил. Потом вылезли гипертония, диабет. Жил с тещей и Никой, которая заканчивала школу.
  
  Поручение
  Лёша прошёл дворами от Комсомольского проспекта. Позвонил в домофон у подъезда элитного кирпичного дома. Дверь квартиры на шестом этаже была открыта. Пожилая маленькая худенькая женщина в очках встретила его.
  - Лешенька, умничка, как хорошо, что ты пришёл. Лёня второй день про тебя спрашивает, передали тебе на работе?
  - Был приступ?
  - Две скорые за ночь, а третью он приказал не звать... Они же его в больницу уговаривали, а он не хочет. Умру - дома! Что тут теперь поделаешь? Намучилась, я сама чуть живая. Тапки оденешь?
  - Не надо.
  - Пол я вытерла после врачей, иди так... А я сон плохой видела, Лёшенька... Нина Васильевна оглянулась, приложила руку к губам, быстро зашептала, - ночью-то не спала, а под утро задремала. Сплю, а как слышу, он встал, на кухне гремит. Ну, думаю, раз встал, значит, полегчало, надо его покормить. Иду, во сне-то, а он голый стоит у плиты, а на плите в кастрюле у него вода кипит, а там мясо, Лёшенька, большущий такой кусок переворачивается...
  А он, значит, ложкой пену собирает и так прямо на пол стряхивает, - вот так! Я почему еще полы стала мыть. Плохой сон, Лешенька!
  - Я пойду, Нина Васильевна.
  - Иди-иди, я тебя заговорила. Сейчас покормлю, может, и он с тобой что поклюет.
  Эл-Эф сидел на кровати без рубахи, уперев ладони в колени, смотрел на Лешу.
  - Здравствуйте, Леонид Федорович.
  - Проходи, садись. Здравствовать мне слишком роскошно, это ты наврал. Голова не болит, и ладно.
  Леша сел на стул, еще раз посмотрели друг на друга.
  Лицо Эл-Эфа серое и строгое, кожа сухая, глаза мутные, воспаленные. Нос посинел и набряк. Седые волосы свалялись, дышит всей грудью неровно. Дряблый живот нависает над резинкой штанов и тоже двигается. Пахнет мочой и лекарствами.
  "Твой человек Господи! Помилуй, Царь славы!"
  - Пора туда, Алексей, - буднично произнес Эл-Эф, - чувствую, крепко за меня взялись, без продыху.
  - Какие цифры давления были?
  - За двести... Сейчас не мерил, но чувствую, отпустило малек.
  Я знаю, что ты думаешь, мол, Леонид Фёдорович, коль дело такое, не позвать ли священника, так ведь?
  Алеша часто заморгал, кивнул.
  - Должен тебя разочаровать. Не надо. И в церковь меня не возите. Имею я право на последнюю волю, в конце концов! А то тут баба Нина интриги затевает. Я этого не хочу, понял?
  Леша кивнул.
  - Хорошо, это первое. Жаль, если уйдёшь из науки. Дело твоё. Я говорю, у тебя есть голова на плечах, что нечасто встречается в наше время. Это, знаешь-ли, даже некоторое национальное достояние, дорогой мой. Печально, если ты разменяешь логику и здравый смысл на рясу и поклоны... С попами сейчас проблем не будет, а вот с хорошими мозгами всегда плохо. Я повторю, деквалификация нашего брата скоро совершается, 3-5 лет и всё. Потом не догонишь. Я решил свой архив пока тебе оставить. Разбери там последние материалы. Покажи Муромцеву. Недотыкину не давай ничего. Потом поступай как знаешь, но пока тебе будет зацепка. Займешься? Когда найдёшь время!
  - Хорошо.
  - Так, это проговорили... - он замолчал, задумался.
  Лёша тоже молчал.
  - Знаешь, Бог, наверное, есть, - неожиданно заговорил Эл-Эф - Только я его не понимаю. Я жил по совести, ты знаешь. Грехи были, не отрицаю. Мать не слушал, зазнавался. Заблуждался в коммунистической идеологии? Наверно. Врал не больше других. Хуже, что Софью не сохранил и Нику, похоже, упустил. Кое-чего сделал, но мало...
  - Леонид Федорович, другую жизнь не хотели бы прожить?
  - Нет! - отмахнулся, как от мухи. - Я прожил отличную жизнь. Мне сейчас тошно, потому что Бог или кто там, перечеркнул все... Все, что было, понимаешь, - веру, надежду, любовь. Осталась духота и недоразумение. Ну да Бог с ним, с твоим Богом!
  Он опять замолчал. Лёша напряженно слушал.
  - Голова опять наливается, зараза. Я, знаешь, много вспоминаю, когда отпускает. Рассвет в горах. Снежные шапки над Иссык-Кулем в синем небе. Софьины поцелуи, глаза. Работу, людей замечательных, умных и умеющих жить. Орден от Георгадзе в Кремле. Все растащат... Уже порешили лабораторию. Разгонят науку, начнут морды друг другу бить. Это уж обязательно увидишь. И рассуждать о величии русского народа. Тьфу! Слушай, ну я понимаю в городе, но в институте откуда эти хамоватые и тупые мещане, которые полезли как тараканы из всех щелей? Деньги, жрать, пить, срать, пялиться в ящик на шлюх и дебилов. Это наши традиции?
  Слушай, приоткрой окно, душно. Баба Нина все закупорила. Я накину плед, меня не продует. Сядь, посиди, я тебе еще просьбу свою не сказал.
  Ты, Алексей, по возможности присмотри за Никой. Так получилось, что она остается одна. Баба Нина восьмой десяток добирает, а больше никого нет. Девчонка она сложная, с характером, ума пока нет. Я тут думал выдать ее за тебя замуж. Да-а! Ты, наверное, не в ее вкусе, но ей сейчас 17 лет. Характер у тебя хороший, добрый. Думаю, ты смог бы вынести ее чудачества. С работой я бы тебя протолкнул, а там бы дети родились. Глядишь, все бы устаканилось. Пойми правильно, я не хочу перечить ни ей, ни тебе. Но, если так выйдет, что с Богом у тебя не заладится, и ты сумеешь быть где-то рядом, то вспомни эти мои слова, которые сейчас говорю. Я рад бы видеть тебя мужем моей дочери Вероники. Вот такая у меня фантастическая мысль, брат. Ей я ничего не говорил. Мала еще.
  
  Опять в храме
  Вечером Леша успел в храм на мессу. Молился в смятении. Умирал. Препоручал. И внутренне опять обращался к Веронике. Лукавая и одновременно наивная яркая девчонка. Невеста? Жена?! Леша сходил с ума.
  Сомов ждал его во дворе, показал бумаги от медиков. Туберкулеза нет, ВИЧа и сифилиса нет. Гепатит С, лимфоцитоз, мерцательная аритмия под вопросом, увеличены лимфоузлы. Инородное тело слева по краю реберной дуги. Красивые бланки "Врачей без границ".
  - Вот, все бесплатно, только справку свою показал.
  Леша вернулся в храм, попросил у сестер позвонить. Набрал Валю, рассказал ему события, спросил, нельзя ли Сергея пристроить еще на одну ночь. Валя помолчал.
  - Подожди, сейчас выясню. Перезвони через 10 минут.
  - Попробую...
  Телефон востребованный. Звонки сестрам, священник подошел, долго разговаривали. Водитель. Сестра сама позвала Лешу.
  - Слушай,- сказал Валя, - у Гамлета проблемы. Давайте к нам, только на один раз, хорошо?
  - Да, конечно, во сколько ему быть?
  - Пусть двигается, я уже дома.
  "Ну, слава тебе, Боже... Так и идем одним днем, не больше..."
  Пошли с Сомовым к метро.
  
  У Вали
  Было уже далеко за полночь, Аня и дети спали. Валя и Сергей сидели на кухне, оживленно разговаривали.
  - Да, ты добрался до отца Ивана сегодня? Что там у вас получилось?
  Сомов кивнул, отпил чай, вытер губы.
  - А он затеял лекцию о католической церкви в России. Тута люди с польскими, немецкими корнями, обрусевшие и необразованные. Мы их, значит, подбираем, учим. Наши выпускники помогают работать в приходах священникам-иностранцам. А ты, говорит, на себя посмотри. Лицо желтое, глаза шальные, одет с чужого плеча. Находка для ментов и бандитов. Что ты вообще хочешь?
  Я ему отвечаю, хочу найти верующих людей. Мне ничего не надо, просто я на свободе хочу жить как христианин, а не умею... А вы, значит, Новые Заветы рассылаете, а сами по ним не живете, так я понял?
  Это хорошо! - Валя улыбнулся.
  - А я таких людей, Валентин, видел, знаю. Они неплохие, потому что голову не морочат. По-своему честные. Но нашего страдания не знают и знать не хотят. А я что? Рос без отца, мать жила с сожителем. Влезли в палатку на трассе, поймали. Материн сожитель меня избил. Я уехал в Уфу, там блатные подобрали. Через полгода уже сел на малолетку.
  Сомов замолчал, задумался...
  Валя поднялся, приоткрыл дверь в комнату, послушал, закрыл, сел опять на стул.
  - Я в институт Святого Фомы поступил для самообразования, хотел послушать католическое вероучение из первых рук. Мне повезло. Тут вначале работали харизматичные люди, бескорыстные, интересующиеся Россией. Сейчас не так, это среднее учебное заведение с неясной программой, - я не думаю, что тебе сейчас оно будет полезно. Есть, кстати, приличные православные институты, диплом которых признается и ценится. Есть живые общины у православных и протестантов, а мы очень разрозненные, выживаем практически в одиночку. Я, видишь, клею машины, занимаюсь семьей, больше уже ни на что сил не остается, в храм не всегда могу выбраться. И так уже много лет. В Перестройку тоже был без жилья, без работы, семья, дети маленькие, много чего пробовал. Хорошо, тонировка попалась. Пока выучился, много пленки испортил и машин поломал. Сейчас своя бригада, работаем с дилерами. Хозяин в Отрадном выкупил помещение, договорился с немцами, те приехали, все посмотрели, - гут! Уехали. Хозяин набрал киргизов под началом дагестанцев, начали строить. Жили прямо на территории. Женщины у них готовили плов, стирали, доили козу. Многие по-русски не разговаривали. Раствор мешали дрелью, поднимали наверх на веревках вручную. Вот такие дилеры. Молдаване держат столовую, бар. Крышуют бандиты. Сейчас появились ФСБ-шники, подминают всех, нас тоже пытаются организовать на дополнительные выплаты. Работяги многие катаются из области или даже из смежных областей, работают несколько месяцев и уходят, потому что денег обещанных не получают. Сервис набирает новых... Контора еще та.
  В Москве можно устроиться, объявления на всех столбах, - и регистрация и проживание, но это все липа, конечно, до первого рейда. По уму все делать быстро не получится, понимаешь? Не знаю, чего ты так цепляешься за католиков?
  - Я последнюю ходку думать начал... Скажу тебе, Валентин, на зоне люди серьезные, думают и за Россию, и за церковь. Протестанты много ходили, разговаривали, помогали. Я читал баптистов и Елену Уайт. Православные придут, всех водой обольют, попели и пошли. Католиков не видел. Но я как рассуждал? Вот есть заповеди Божии, почему Церковь не может избавить людей от криминала? Православные тысячу лет пробовали и чего? Чехов вон написал, - замучили и погубили на каторге свой народ ни за что! А дальше большевики опять все тюрьмы заполнили, построили лагеря. При Сталине сидели, при Хрущеве, при Брежневе, и при Ельцине мало что поменялось. Только тюрьма народ не выправит. А если религия не может без тюрьмы, так это религия дьявола, а не Бога. У католиков были крестовые походы и инквизиция. Но они оставили это, там церковь не у власти. В Ватикане тюрем нет, а в Европе нет лагерей.
  
  Опять неудача. Ночь в мастерской.
  В среду вечером Алеша нашел Сергея в храме.
  - Сходил в приемную МВД, взял бумагу?
  - А тама полковник увидел мои справки, удивился, - как это ты ходишь в Москве без надзора?
  - Я кричу, - люди для вас мусор, бандитов из "Русского золота" всех принимаете, а нас гоните. Я все отсидел!
  Вызвал охрану, ткнули мордой в пол... Потом уже поговорил спокойно. В Москве и Питере тебе делать нечего... А этот Николай Николаевич из мэрии меня к нему для того и послал. Ничего они делать не будут. А без документов мне тута только бомжевать.
  Они вышли во двор, Сомов стоял на ветру в расстегнутой куртке без шапки, курил.
  - Ладно, Сергей. Едем сейчас к моему другу, художнику, переночуешь у него в мастерской. Завтра можно ко мне в общежитие, я договорился с соседом, он опять уезжает и дал мне ключ от черного входа. В воскресенье я буду разговаривать со священником из Владимира, возможно он пристроит тебя в приходе. Другой вариант - Саратов.
  - Алексей, я завтра хочу к протестантам сходить на Преображенской, мне объяснили. У них на собрании спрашивают: есть кто, кому нужна помощь? Люди встают и могут помочь.
  - Хорошо. У тебя деньги остались какие?
   - Десять рублей. Я сегодня только в метро потратился. На Тургеневской отдал бичу, у него ноги гниют.
  - Слушай, Сергей, я тебе деньги даю на дорогу, и чтоб ты мог что-то перекусить. Кроме тебя в Москве есть люди, которые подают милостыню. Я тебя прошу, - давай, пока что, без благотворительности!
  - Хорошо, Алексей, но этот человек голодный, я знаю. Я так не могу, пойми...
  
  Они вышли из метро на Семеновской, проехали несколько остановок на трамвае. Было уже темно. Лёша повёл дворами среди старых домов, спустился по ступенькам к тёмной никак не обозначенной двери. Там долго высматривал, нащупывал, наконец-то потянул, дёрнул несколько раз какой-то шнур. Прошло несколько долгих минут, вдруг что-то грохнуло, запикало, железная толстая дверь тяжело отворилось. В проеме показался высокий плотный, чуть рыжеватый человек, и сказал приятным баритоном.
  - Кто тут ходит у ворот? Это Лёшка обормот! Заходи! Осторожно, двери закрываются и могут убить или чего-нибудь оттяпать...
  Дверь скрипнула, лязгнула и затихла...
  - Оставь надежду, всяк сюда входящий! Савва! - Он протянул руку Сергею.
  - Сергей,
  - Следуйте за мною и ничего не бойтесь, сегодня я ваш Вергилий.
   Он склонил голову повёл гостей узким длинным коридором, все стены которого были убраны в деревянные стеллажи и заставлены бюстами, гипсовыми торсами, мужскими и женскими, античными амфорами, раскрашенными и нет. Тут же были навалены пыльные книги, стояли бутыли и канистры с красками и техническими жидкостями, бензином, валялись инструменты, бутафорские сапоги со шпорами, рулоны бумаги, посуда, просто тряпье... Они сделали поворот, миновали открытую дверь туалета с разбитым журчащим бачком, переступили порог с еще одной дверью, и очутились, наконец, в просторном помещении с какой-то сложной геометрией и низким, крашеным, потолком в пятнах и трещинах...
  В углу на плите в кастрюле кипела вода. Большой круглый стол с древними ампирными стульями стоял у единственного небольшого окна. С другой стороны, за перегородкой, виднелась тахта, подушки, красивый сложенный плед. Вся комната была заставлена картинами и холстами... Какие-то старые блеклые двух-трехэтажные дома, изогнутые улицы и деревья, вытянутые, бледные и внимательные лица. Фигуры. Обнаженные и безголовые женские тела. Распятия. Неожиданно яркие пейзажи. Пол из темных старых досок, заляпанных красками.
  Пока Сергей озирался, буквально открыв рот, в этой лаборатории, Савва уменьшил пламя газовой плиты, прикрыл кастрюлю крышкой. Освободил и вытер покрытый клеенкой стол.
  - Садитесь, рассказывайте.
  Сергей попросился в туалет. Лёша сел на стул, рассказал новости. Савва слушал, уверенно двигался по территории, достал из холодильника колбасу, открытую банку маринованных огурцов, масло, хлеб, сыр... Выбрал из кучи несколько тарелок, сполоснул, поставил на стол. Также чашки, вилки. Слил воду, принес кастрюлю с горячей картошкой в мундире.
  - Садись, Сергей. Берите сами, что на вас смотрит. Пить будете? Вино, коньяк, есть виски.
  Лёша и Сергей переглянулись, покачали головой.
  - Чего так, Сергей? Болеешь или спортсмен? Это я в поезде ехал, стояли на станции. Какой-то мужик накидал в тамбур десяток мешков с чем-то. Поехали. Попросил меня раскидать в вагоне. Проводник показал несколько мест наверху и внизу. В плацкарте ехали. Подняли, загрузили, чего... Мужик приходит ко мне, достает бутыль самогона, кружку железную, - давай,- говорит,- за знакомство... А жарко было. Я говорю, не, спасибо, не пью...
  А он так, учтиво, - спортсмен или болеешь?
  Я подумал, говорю - спортсмен.
  Он, - тогда груши.
  Развязал мешок, насыпал отличных груш.
  Так что я теперь тоже так спрашиваю.
  - Савелий, спасибо, но мне лучше не начинать!
  -Его Савва, зовут, Сергей, - сказал Леша. - Савелий это другое имя.
  -Да?
  -Можно и так. Не путай человека. Меня по всякому называют, я привык. Савелий, Савва, Слава,- все мое. Кушайте,
   картоху доставайте. Всё на столе. Чайник ещё поставлю.
  - Ты сегодня с дежурства, спросил Лёша.
  - Да, был сутки. Поспал днём.
  - Савелий, а это ты дверь входную ставил?
  - Это мастерская отца, он художник, галерист. У него тут ценные вещи были. Сейчас в Эстонии живет. Мастерскую получил от союза художников ещё в СССР. У нас отбирают её, пока отбиваемся. Я тут скульптора пустил со связями в мэрии. А всё одно деньги просят... Москва, недвижимость, хоть и подвальное, но помещение. Деньги-деньги, еще раз деньги. Ну а живопись? А живопись потом. Такое время.
  Лёша скоро засобирался.
  - Сергей, завтра вечером приезжаешь в общежитие, подойдёшь к окну, чтоб я тебя видел... Вот возьми еще деньги на электричку.
  Савва выпроводил его, вернулся.
  - Сергей ходил, рассматривал картины.
  - Ну как тебе это?
  - Савелий, а у тебя люди все бедные, дома старые, унылые. Ты это нарочно так рисуешь?
  - Ну да. А это наша реальность, Сергей, как я её вижу. Ты же, знаешь. В Москве одно, а отъедешь 50-100 километров, и другая жизнь. Люди, дома, краски... Время идёт медленнее и останавливается. Я выезжаю, хожу, делаю снимки. Потом переношу на холст. Я думаю, эта Россия натруженная, горемычная. Она остановилась и смотрит на нас, столичных, из этих окон, вот такими глазами. Смотрит, думает, чего-то ждёт... А может и не ждёт... Как думаешь?
  - Это ты хорошо сказал. Понятно. И нарисовал. Молодец! Дай твою руку пожму.
  - Ну пожми... Садись, поешь. Точно пить не будешь? Я Лёшке не донесу! Ну ладно, я тоже не буду. Хочу поработать сегодня.
  - А ты, Савелий, православный?
  - Да, я жил балбесом, спортом занимался. Дружил с бандитами. Услышал как-то отца Меня. Поехал к нему. Поговорили за жизнь. Он меня спрашивает: чего ты хочешь? Я говорю, много чего, но Бог мне интересен, правда... Он говорит: ну тогда начинай с Ним общаться в церкви, в молитве, глядишь, к смерти подружишься. Я тогда крестился. Но в церковь редко хожу, если уже моя совесть меня перестает выносить. А совесть у меня крепкая, в общем, без фанатизма. Я художник, могу людей видеть. По мне и католики, и православные, и буддисты, и мусульмане все разные. В церкви, знаешь, одно, а в жизни другое. Надо пить, есть, одеваться. Дружить с людьми. Платить аренду. Холсты, краски - всё стоит денег. Я пытался рисовать поделки на продажу, но бросил. Времени много идет, а денег мало, и тошнит. Пробовал клеить машины у Вали Мильчина, потом пошел в охрану. Двое-трое суток в неделю и свободен. Денег немного, но время есть, а это ценно. Сам-то учился где?
  - Не, я воровал и за молодняком смотрел.
  - А у тебя 158-я статья?
  - И 162-я.
  - Две ходки?
  - Три.
  - Ого, заслуженный человек. А чего сюда приехал?
  - Я хотел получить диплом института Святого Фомы и потом тута где-нибудь поработать, ещё учиться. Я здеся заходил в библиотеку, договорился, что могу книги рассылать, не просто на зону, а людям, которые будут читать и передавать другим. Посылки хочу собирать. Мне помогали, и я буду помогать. Но видишь, тут оказывается, Москва не для всех.
  - Не знаю, что католики тебе сделают... Здесь деньги, Сергей, решают. Вон таджики-дворники живут коммунами. Договариваются и с ментами, и с жилищниками. Я их тут рисую для сохранения навыков... Таджички, узбечки - отличные модели. Сядет и не шелохнется два часа. И бесплатно! Видишь, у меня целая галерея.
  - А они у тебя добрые!
  - Они очень натуральные, как дети... Этакая наивная публичность. Жаль только не раздеваются, нельзя, говорят, а то тебя, Савва, убьют!
   Сергей, ты ложись на тахту, располагайся, а я буду работать, ладно? Я сам, если захочу, лягу на кресле... Нет, ты ложись здесь, а то тебе свет будет мешать. Не волнуйся, я днем выспался. Давай. Белья у меня нет, ложись так, пледом накройся.
  
  Снова в общежитии у Леши
  В четверг Лёша приехал домой пораньше. Помылся, побрился. Сварил гречку, бросил туда тушенку из банки. Потер морковки, заправил майонезом и чесноком. Ждал Сомова, начал уже тревожиться. Около полуночи услышал стук в окно. Спустился на первый этаж, в конце коридора протиснулся среди старой мебели, открыл дверь черного хода.
  - Сергей!
  Сомов появился из темноты с большими пакетами в руках.
  - Что у тебя тут?
  - Книги взял в Духовной библиотеке.
  - Тяжелые! Как ты это тащил?
  Поднялись наверх, дал ему полотенце. Понес разогревать кастрюлю с гречкой. Вернулся, обнаружил Сомова лежащим на кровати, свернувшимся на боку в позе младенца.
  - Сергей, ты заболел?
  Ноль внимания. спит? Леша наклонился, принюхался, потянул его за плечо. Он открыл глаза, стал озираться.
  - Сергей, ты есть будешь?
  - Да. Я не пьяный, Алексей, не пил и наркотики не принимал. Меня сейчас на вокзале менты приняли, не хотели справку отдавать. Кричат, еще увидим, закроем в обезьянник! Били. Устал я, Алексей. Думаю, мы стучимся в закрытую дверь. Человеческого отношения нету. Женщины в Каритасе приходят, пьют чай, красятся, а у них на лестнице больные и голодные люди ждут. Мне говорят, давай, таскай ящики, чего сидишь! А у меня бок горит. И никто не спросит, на какие деньги я живу? Москва для москвичей получается. Чтоб тут жить, надо забыть Бога! Он сел на кровати и уже кричал.
  - Я же проехал Россию, знаю. Вся она на ненависти стоит, хуже, чем при эс-эс-эс-рии было, отвечаю! Спасскую башню им взорвать, чтобы поняли, пока не рванет по всей стране!
  - Сергей, всегда было трудно жить по-человечески. Мир такой. Посмотри, как Валя живет, как армяне... Люди ослеплены своими страстями. Получают тяжелые травмы с детства, набирают грехов и ничего не хотят знать про спасение. Цели простые... Заработать денег и потратить, по-своему. Все! Смотрят коротко, спешат. Знаешь, как временщики, которых отпустили погулять напоследок. Политики их используют, а сами - такие же. Нас очень мало.
  - Алексей, я думаю просто. Господь говорит: видишь голодного - накорми его. Раздетого - отдай рубаху. Мне на зоне отдавали последнее и рассказали о Христе. Я так и принял. А у вас тут другое. Я в эту церковь не хочу. Живите сами, как знаете, со своими каритасами, институтами... Я буду с моим Богом, с которым сидел, мне почки отбивали, и от которого я не отрекался и не предавал... Ты знаешь, сколько голодных ходют по Москве? Пацаны на вокзале хлеб воруют, старики в кафе объедки подбирают...
  Леша хотел сказать, но промолчал. Смотрел на него. Лицо худое, скуластое, нехорошего серо-желтого цвета. Щеки запали. Лоб опять пошел синими пятнами. Глаза небольшие, карие, мутные. Нос толстый и длинный с горбинкой. В блеклых синюшных губах в линии рта есть, пожалуй, грустное изящество, некоторая робость. Он сидел на кровати, фигура худая, небольшая и сильная. Выговорился. Притих.
  
  - Давай я тебе анекдот расскажу от Франциска Ассизского о совершенной радости. Не слыхал?
  Сомов покачал головой.
  - Идет Франциск с учениками где-то там, запоздали, устали. Голодные. И он начинает им рассуждение... Вот, говорит, что же это такое, совершенная радость? Вот, к примеру, все братья наши станут добродетельными, начнут творить чудеса, воскресят мертвого, - так не в этом совершенная радость. Потом выучат Писание, станут толковать его, постигнут будущее, научат людей, - не в этом совершенная радость. Еще начнут говорить языками, разбираться в травах и животных, имена им дадут, - опять не то! Если пойдут проповедовать и обратят всех неверных, - совсем другое.
  Тут, брат Лев пришел в изумление, остановился, спрашивает, - так в чем же тогда совершенная радость?
  - А вот, говорит Франциск, - сейчас мы усталые, голодные, промерзшие, придем в монастырь, постучимся в ворота и скажем привратнику, - мы братья-минориты, пусти нас скорее... - А он скажет, - вы наглые нищие, пошли прочь отсюда! - И мы, может, смиримся, останемся под воротами, но станем замерзать ночью и начнём жаловаться, - мы правда братья-минориты, мы ужасно замерзли и чуть живые от голода, - пусти же нас!
  - А он опять - пошли прочь обманщики и бездельники, вы хотите забрать милостыню для сирот и вдов, вы ничего от меня не получите!
  И тогда мы начнём стучать и звать, он выскочит с хорошей суковатой палкой и схватит нас за колпаки и швырнёт в грязь и снег и начнет от всей души охаживать своей палкой, - а потом бросит, закроет ворота и уйдёт.
  И вот, если мы поймём это как дар Божий и возблагодарим Святого и Его верного слугу и всё творение примем с радостью, - вот та радость и будет совершенна!
  Сергей слушал внимательно и в конце расхохотался... Улыбка у него зубастая, прищур веселый, злой.
  - Пошли поедим.
  - Поеду по стране. Поищу подругу милую. Неверную, но милую. Была у меня такая в Костроме, заодно документы кое-какие у нее заберу. А будут документы, уеду из этой страны.
  Сидели долго. Сергей разбирал свои вещи. Показал юношеское фото на паспорт. Лицо косматое, азиатское, глаза шальные.
  - Если бы раньше иметь теперешнюю голову!
  Собрал пакет себе и коробку с книгами, своими записями. Показал рукописное Евангелие, записанное аккуратным мелким почерком в самодельном блокноте.
  - Книги я Савелию отвезу в мастерскую, он разрешил, пока побудут. А Евангелие тебе Алексей от меня.
  Утром собрался, позавтракал. Леша дал ему 50 тысяч денег, свой рюкзак, записал телефоны, адреса. Сомов сухо попрощался, поехал нагруженный в Москву.
  Выходные его не было. И всю следующую неделю. Никто не звонил, не сообщал. Леша понял, что он действительно уехал. И вздохнул с облегчением.
  
  Часть 2. Леша.
  
  В дороге.
  
  Солнечным апрельским утром Леша вышел из метро Выхино. Медленно двигался в сумрачном узком подземном переходе. Два встречных плотных потока людей, вдоль стен сидят продавцы всякой всячины, музыканты, попрошайки. Выбрался на площадь, нашёл маршрутку до поселка "Октябрьский". Старая газель, сиденья поломанные, грязные. Внутри кислый, прокуренный воздух. Сел спереди у открытой двери. В салоне три человека. Водителя нет.
  Подошли двое. Большая полная женщина и девушка-подросток, нагруженные пакетами. Лёша встал, помог всё поднять в салон. Разместились прямо перед ним, расположили в ногах пакеты, сумки, рюкзак сверху. У женщины некрасивое расплывшееся лицо, одышка. Девушка долго рылась, пересматривала содержимое пакетов, достала бутылку с водой, открыла, протянула матери, пила сама. Разорвала пакет с картофельными чипсами, принялась жевать, поглядывая на Алёшу.
  Грузный небритый водитель собрал деньги, захлопнул в два приёма сдвижную дверь. Обошёл машину, уселся, ощутимо качнув пассажиров. Поехали.
  Дорога в область свободная, хорошо. Отец Иван просил быть к десяти. Газелька задудела, запела, резво понеслась по трассе мимо заборов, рынков, непритязательных складских помещений, развороченных стройплощадок, свалок... Солнышко заиграло на лицах. Погода отличная. Прочь из Москвы! Лёша оглядывался, высматривал дальнюю кромку леса, церковь на холме, выстроившиеся в ряд, убегающие опоры высоковольтной линии...
  Девчонка вдруг острой коленкой коснулась его ноги. Еще раз. Лёша подобрался. Сколько ей лет? Пятнадцать, шестнадцать? Бледная, глаза быстрые, серые. Крошки картофельные в углах маленького рта. Мать пьющая? Больная, точно. Ага, они выходят. Отодвинулся, освобождая проход. "Давайте я подам вам сетки, выходите сами" Выходила, задела ладонью его руку. Взяла два тяжелых пакета, стояла смотрела на него детским доверчивым взглядом.
  Захлопнул дверь. Поехали.
  Водитель - "Шумахер", погнал обгоняя легковушки. Хорошо, успеваем.
  
  У салезианцев
  Дом салезианцев был виден с шоссе. Метров 100 от остановки. Шикарный особняк среди сосен. С одной стороны подступают тёмные дощатые бараки поселка, с другой - великолепный смешанный лес. Большой участок, спортивная площадка, хозяйственные помещения. Клумбы. Теплицы. Дом построили еще в 90-е и планировали делать пред-семинарию, но - "здесь вам не Гвинея", - заявили бдительные православные и подключили чиновников. Салезианцы кое-как откупились-договорились, предложили занятия с детьми, - игры, спорт, поделки, кормежка. Всё бесплатно, на добровольной основе. И никакого прозелитизма. "Хорошо, что дом не отняли", - пояснили знающие люди.
  Отец Тадеуш, суховатый немногословный поляк, закупил инвентарь, играл с детьми и их родителями в футбол, в хоккей, в настольный теннис. Приглашал на чаепитие, на шашлыки, разговаривал за жизнь. Понемногу примелькался и был принят за своего. Местные приходили, поздравляли его с днём рождения, а там и с Пасхой, и с Рождеством, по обоим календарям. Дом стали использовать для нужд епархии, проводили конференции, семинары, реколлекции, - комфортно, вкусно, живописно, за вполне разумные деньги. Местные работали поварами, хозяйственными рабочими с удовольствием.
  В холле Лёша увидел Зою Мариночкину, которая сразу повела его в столовую.
  - Смотри, каша рисовая с курагой еще теплая... Хлеб, колбаса. Хлеб они сами делают, бесподобный. Садись. Чаю сейчас тебе налью.
  Лёша принялся за еду, Зоя села напротив, рассказала новости.
  - Батюшка Иван в своем репертуаре. Вчера заехали, разместились. Вечером он всех собрал, спрашивает, вы Символ Веры знаете?
  Дальше сцена, - возгласы, жесты, - да, конечно.
  - Хорошо, - говорит отец Иван, - вот там, значит, у нас есть Бог-Отец, Его Сын Иисус Христос, Мария, церковь, святые, ... Дух Святой и пророки... А кто из них главный?
  Зоя сделала паузу. Леша улыбнулся с полным ртом, посмотрел на нее. Низкая темная челка, черные смеющиеся глаза на круглом лице.
  - Кто-то говорит, - Бог-Отец, конечно. Другой возражает, - Бога не видел никто никогда, Единородный Сын! Как же, - другой спешит обнаружить познания, - а кто Духа не имеет, тот и не Его! А-а!
  А я всю жизнь молюсь Матери Божией и знаю, что она всегда помогает.
  Слушайте, а как же святой отец, в Риме?
  В общем, цирк!
  Отец Иван сидел, смотрел, потом выдает мрачно: учиться надо!
  Слушай, допивай чай, пойдем наверх, сейчас семинар начинается.
  
  Семинар
  Большая прямоугольная комната на втором этаже была заполнена людьми. Столы сдвинули к одной стене, стулья поставили рядами, на них разместились оживленные многочисленные женщины самого различного возраста и несколько мужчин. Отец Иван, Вера Геннадьевна, сестра Тереза сидели лицом к аудитории. На стене над ними висело распятие и большой портрет дона Боско, который прямо, проницательно, тепло смотрел на присутствующих.
  Леша заметил Валю, махающего рукой. Прошли к нему с Зоей, сели, улыбнулись. На подоконнике высокого окна цветы, за окном чудесный лес, апрельское солнце.
  - Ну хорошо, - подал голос отец Иван, давайте начнем нашу работу. Сегодня мы будем говорить о христианской диаконии в документах церкви. Но прежде я попрошу каждую делегацию сделать небольшое сообщение. Назовите, пожалуйста, три главных проблемы общества, в котором вы живете, на ваш взгляд. Сгруппируйтесь, подумайте 10 минут, и кто-то пусть доложит, очень коротко, 3-5 минут. Ладно? А мы, со своей стороны, попробуем сформулировать нужды сотрудников заочного отделения института Святого Фомы в Москве, и потом уже будем двигаться дальше. Понятно?
  Все задвигались, опять зашумели.
  - Отец Иван, ответ должен быть письменный?
   - Делайте, как вам удобно...
  Валя, Лёша, Зоя подошли к отцу Ивану со своими стульями и расположились малым кругом. Симпозиумом.
  - Ну что, коллеги, бегло, оперативно, какие проблемы у заочного отделения сегодня?
  - На сегодня у нас одна проблема. Закроют нас этим летом или еще поработаем, - откликнулась завуч Вера Геннадьевна, седая сухощавая женщина с короткой стрижкой.
  - Допустим, поработаем. Окончательного решения ведь еще нет... Или напишем рекомендации будущим сотрудникам, давайте так.
  - Бюджет, штат. - Опять быстро отозвалась Вера. - Нужно платить зарплату сотрудникам, готовить пособия, методические материалы. Организовывать подобные сессии.
  - Подожди, Вера. Деньги, штат мы сейчас не придумаем. Я бы предложил более интенсивный и компактный курс на имеющихся ресурсах. Тематические циклы. Выезжаем, начитываем лекции, проводим пару семинаров. Оставляем литературу, методические пособия для самостоятельной работы. Потом очный экзамен... В идеале 4 командировки в год. Что скажете?
  - А темы какие, кто их выбирает? - спросил Валя. У нас будет программа обучения? И диплом, кстати... Будем выдавать диплом?
  - Я думаю про сертификаты по проработке определенных тем в институте Святого Фомы. Например, сегодняшняя - христианская диакония. Думаю, это будет востребовано в епархиях. Программа у нас есть. Придется ее поджать и разбить на тематические блоки.
  Отец Иван замолчал и посмотрел на сотрудников.
  - Получается, мы будем работать в клубном режиме... Это уже не студенты. Люди будут сами выбирать себе темы для работы? А что, мне нравится. Например, сейчас запросить народ и сформировать программу на полгода. Интерактивно!
  Вера энергично распрямилась на стуле, обхватила себя двумя руками, встряхнула головой.
  - Я сомневаюсь, - сказал Валя - Понимаете, мы начинали работать по-другому. Сами устанавливали контакты, нарабатывали инициативную группу, проводили катехизацию взрослых, в которой уже предлагали заочное либо очное обучение в институте Святого Фомы. Это была наша повестка. Сейчас церковная бюрократия занимается организацией жизни приходов своими силами и кадрами. Мы им не нужны, как показывает опыт.
  - Слушай, - перебил отец Иван, - поделись этими соображениями с народом, посоветуйся - мы узнаем, нужны или нет? Чего кивать на церковную бюрократию?
  Тереза увидела поднятые руки в зале.
  - Так, есть готовность? - откликнулся отец Иван. - Хорошо, прошу внимания. Давайте немного раздвинемся, чтобы видеть друг друга. Кто первый? Прошу.
  Поднялась невысокая женщина в брючном костюме, очках с подкрашенными губами, с листком бумаги.
  - Мы хотим назвать следующие проблемы нашего города, Рязани, как мы их видим. Первое, конечно, - потеря работы квалифицированными специалистами. Научные работники, инженеры, рабочие вынуждены заниматься не своим делом, либо перерабатывать, как учителя и врачи, либо переезжать в Москву, в Питер. Страдают семьи. У молодых родителей практически нет возможности получить жилье. А дети, подростки, многие предоставлены сами себе, живут в очень агрессивной среде...
  - Прошу прощения, - вмешался отец Иван, - все-таки, три ваши проблемы.
  Женщина немного сбилась, пошепталась, решительно продолжила.
  - Вы знаете, первое, я бы поставила нашу разрозненность. У нас один храм небольшой в городе, много активных сектантов. Второе, нужда. Я сама воспитываю ребенка-инвалида, и это очень трудно, поверьте. И я не одна такая.
   И молодёжь... Вы знаете, наркомания и проституция уже никого не удивляют, более того, пропагандируются. С этим надо что-то делать. Вот, наверное, всё...
  - Хорошо, спасибо. Кто следующий? Ставрополь? Да, пожалуйста.
  Поднялся плотный, круглый, лысоватый, уверенный мужчина в спортивной кофте, джинсах.
  - Коллеги, мы посоветовались и согласились, что у нас люди живут неплохо. Слава Богу! У многих есть участки, огороды или родственники, которые на земле. Люди поддерживают друг друга. Население пестрое: русские, украинцы, армяне, даргинцы, чеченцы. Раньше мы жили спокойно, сейчас есть напряжение - идёт война, появились беженцы. И начинаются криминальные разборки молодёжи на улицах. Молодые ребята с дорогими машинами, со своей субкультурой, с ними не могут справиться ни землячества, ни милиция. Мы решили, что нам нужна городская площадка, культурный центр с библиотекой, кинозалом, кафе, куда можно приглашать интересных людей и проводить встречи. Мы привезли соответствующий проект...
  - Хорошо, тогда проект представите завтра на семинаре с сотрудниками "Каритас" Москвы. Давайте послушаем еще команду. Пожалуйста, представьтесь!
  Поднялся высокий худой человек в костюме пасторского вида с резкими чертами костистого лица.
  - Бурдюк Александр, город Владимир.
  Голос у него оказался громкий, высокий, буквально заполнил всю аудиторию.
  - Самые главные проблемы наших людей - заботы о хлебе насущном. Что есть, что пить и во что одеваться! Люди бедствуют в деревнях, лишены гарантии прав, включая право на жизнь! Покорились суете не по своей воле! Чтобы выжить, поддержать бедных своих - больных стариков и детей. Власти черствы жестоки и преступны, пользуются объедками мировой буржуазии...
  - Пожалуйста, - вмешалась Вера Геннадьевна, - три проблемы.
  - Не знаем, что будем есть завтра - первая проблема.
  - Молодежь уехала, а кто остался пьет и грабит дачи - вторая проблема.
  - Человек забыл и перестал слышать голос Божий, потерял совесть и обратился в скота - третья проблема.
  Все оживились. Бурдюк сел.
  Поднялась молодая женщина, начала говорить тихим грудным голосом. Все также притихли.
  - Отец Иван, у нас одна проблема. Наш священник, отец Винфрид Хорт, работал 4 года, собрал приход, приготовил катехизаторов. У нас есть приют для мам-одиночек, группа анонимных алкоголиков, молодежная газета, субботний клуб пенсионеров. Отец Винфрид начал строить храм, но в этом году ему не продлили визу. Мы пытаемся сохранить начатое. К нам приезжает священник служить мессу, но и все. Мы встречались с епископом, написали письмо в "Кирхе-о-Нот", у нас много вопросов нерешенных...
  Пока она говорила, зашел отец Тадеуш, встал у дверей и слушал. Вера поблагодарила докладчика.
  - Давайте сейчас послушаем отца Тадеуша, а то ему нужно ехать в Москву. Извините за ломаный стиль.
  Отец Тадеуш поздоровался от дверей.
  - Я всех приветствую, как впечатления? Вода горячая есть у всех? Хорошо.
  Он говорил спокойно, свободно с небольшим акцентом. Прошел, сел на стул рядом с отцом Иваном.
  - Помните слова Господа на пиру у Луки? Я вам напомню.
  Он надел очки и открыл Библию, которую держал в руке. Неторопливо начал читать. "Сказал же и позвавшему Его: когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы они тебя когда не позвали и не получил ты воздаяния. Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых: и блажен будешь, что они не смогут воздать тебе; ибо воздастся тебе в праведных".
  Он сделал паузу, посмотрел поверх очков на присутствующих.
  - Господь гость еще тот. Его пригласили, а он делает замечание. Трудно, как так можно? Позвавшие Его, это мы с вами. Мы же хотим, чтобы Господь вошел в наши дома? Мы даже согласны с одним из слушателей Господа, который, согласно Луке, тут воскликнул: "Блажен, кто вкусит хлеба в Царствии Божием!"
  Да, все правильно. Мы тоже так думаем, нет? И тут начинаются проблемы. Господь оборачивается к этому человеку, продекларировавшему некоторую правду веры, и рассказывает случай, притчу, как бывает...
  "Один человек сделал большой ужин и звал многих. И когда наступило время ужина, послал раба своего сказать: идите, ибо уже все готово. И начали все извиняться...
  Первый сказал ему: я купил землю..." Землю купил, - повторил священник, оглядывая слушателей поверх очков. - Важно посмотреть, проверить, провести замеры, чтобы "не было кидалова", как сейчас говорят.
  "Другой сказал: я купил пять пар волов, иду испытать их". Слушайте, вол - это как машина, причем серьезная, Тойота Лэнд Крузер, не меньше. Вот, стоял на очереди, пришел автовоз, нужно срочно ехать смотреть, выбирать, оформлять, иначе разберут... Правда важно, извини.
  "Третий сказал: я женился". Хотел прийти, правда, но молодая жена попросила отвезти ее к портнихе, потом к маме, а вечером мы вдвоем. Извини.
  Все очень понятно. Раб возвращается, рассказывает все господину. Тот в гневе. Столы накрыты. Угощение выверенное, дорогое, продуманное, готово. И никого нет. Ущерб? Оскорбление?
  "Хозяин говорит: иди к бедным, нищим, увечным, хромым и слепым... Пусть дом мой наполнится".
  Опять пауза. Тишина. Яркий свет в окна.
  Обратите внимание, хозяин в гневе, но он не отправляет раба повторно ругать, уговаривать богатых... Здоровых. Успешных. Пусть они делают свои дела, может быть, потом оправдаются или встретят "кризис среднего возраста" - это их выбор. Но это будущее, а сейчас важна судьба угощения...
  Хозяин вложился, как мы говорим здесь в России, выделил время. Деньги. Потому зовите всех! Без предварительных условий. Услышал-пришел, этого достаточно. Кто-то поесть, кто-то попить, кто-то поглазеть, кто-то за компанию.
  И, что будет, скажете вы? Соберутся бомжи, грязь, вонь, склоки, будут драться, жаловаться друг на друга, набирать в карманы... Разойдутся и опять начнут бедствовать. Сегодня поели, а завтра? Что они будут делать завтра?
  Может быть купить их? Дать им еду, одежду, потом Библию? И вот он уже перестал воровать и сквернословить... .
  Так не бывает. - Отец Тадеуш покачал головой. - Мы не можем сделать их счастливыми, мы не можем сделать их верующими. Что мы можем? Немного. Наша помощь всегда недостаточная. Но настоящая. И возможная. Временное небольшое благо. И что? - скажете вы - привыкнет получать подачки, будет продавать еду, вещи или менять на алкоголь, наркотики...
  Да, это все будет присутствовать в нашей деятельности, и еще много лжи. Впрочем, не больше, чем в политике. Думаю, меньше.
   Все заулыбались, зашевелились.
   Вот это диакония, последование Господу, который Сам уподобился этому слуге - Зазывале, и Который так постарался, что Сам стал Угощением, изменившим мир. Мы это знаем сегодня, поэтому нам проще...
  
  Приключение
  Вечером Зоя, Лёша, Валя и две женщины из Березняков собрались в Москву. Пошли через посёлок, чтобы выйти на конечную остановку маршруток у торгового центра. Уже смеркалось и быстро холодало. У одного из бараков услышали шум, перепалку, приблизившись увидели девушку и парня, которые посреди улицы громко кричали друг на друга. Лёша вдруг узнал девушку- подростка, с которой он ехал утром в маршрутке, невольно остановился.
  - Иди сюда, я тебе сказал, - иди сюда, сука! - Парень был пьян в спортивных штанах и футболке.
  Девушка собралась было уйти, обернулась.
  - Ты меня за...л, понял? Я никуда не пойду, я тебе сказала!
  Парень быстро подошел к ней и сразу ударил наотмашь по лицу. Девушка упала. Ударил ногой.
  Лёша бросился к нему, перехватил руку, попытался оттащить в сторону. Получил удар, еще! Заметил, как Валя снял очки, сбросил рюкзак, метнулся к ним...
  Остановились, закричали женщины, от домов двинулись еще какие-то люди.
  Валя сбил с ног пьяного, зажал голову в клещи, возился с ним прямо на земле у дороги.
  - Пусти, сука, убью...
  - Успокойся, а то башку сверну, точно, понял? Ну?
  Парень захрипел. Валя отпустил его, поднялся, отряхнул штаны. Лёша увидел, что девушку быстро увели куда-то женщины.
  - Пошли отсюда быстрее, - зашептала Зоя. Отдала Вале рюкзак, потянула Лёшу за рукав. Какие-то молодые ребята следовали за ними на расстоянии до площади. Там, отстали.
  Ехали в маршрутке одни, чистили куртку и брюки Вали. Потом Зоя начала терапевтировать сотрудников,- как ваши впечатления от семинара?
  Березняковские женщины оказались крепкие, шутили. У вас почти как у нас! И обошлось без членовредительства, - лайт вариант.
  Отец Тадеуш замечательный, так в теннис играет! Чемпион! И очень тёплый.
  - Как вы, ребята? - Зоя внимательно посмотрела на Валю и Лёшу.
  - Ужасно, - Лёша вздохнул, покраснел и пересказал свою встречу с девушкой. - Такое чувство, что меня побили и изнасиловали. Больно всё это, и непонятно!
  Все притихли, покачивались в маршрутке.
  - Я сейчас вспоминаю речь Тадеуша, его комментарий, с иронией и разочарованием, - сказал Валя. - Думаю, что нам ближе версия Матфея о брачном пире. Там явные параллели с притчей о виноградарях. Хозяин посылает много слуг, и их встречают издевательством, мордобоем, а затем и убийствами. Почему хозяин вынужден послать войска и сжечь город негодяев... Потом уже пытается собрать оставшихся на пепелище... И те, которые откликнулись и пришли, нуждаются в приведении к порядку. Откровенного и упрямого хама просто выкидывают прочь. Вот, это наша ситуация. И наша история.
  
  Лешина травма.
  В последние апрельские дни пришло тепло. Холодный ветер, ночные заморозки, тяжелые серые облака, брызгающие дождем, а то и снегом пропали. Тихо, светло. Потемнели, старчески осели ущербные кучи снега в палисадниках. И тут же первые цветы. Черные деревья, облитые солнцем. Сонные мухи и шальные шмели. "А на душе тяжело", - подумал Леша.
  В общежитии объявили обязательный субботник. Леша с соседом выдвинулись на кухню, отскребли и вычистили электроплиты, вымыли пол, стены, потом занялись своей комнатой. Сосед Паша Дударев жил у подруги в Мытищах, а тут рассорился и вернулся к Леше. Рассказывал свои отношения неторопливо, обстоятельно, с интимными подробностями. Подруга была хороша, но хотела денег и серьезности. А Паша не любил ультиматумов; к тому же у неё ребёнок.
   Они распахнули, вымыли окна, выбросили покрывала, подушки, вытащили на балкон, поставили на солнце матрасы. В монологе Паша покончил с личным, перешёл к рабочим вопросам. Недотыкин получил большой заказ от металлургов, будет работа и деньги. Не хочешь поучаствовать? А чё ты? Месяц бы поработал, денег поднял, плохо что ли? Лёша упрямо, поджав рот, качал головой.
   Когда громили лабораторию Глухих, он сам числился у Недотыкина, по договорённости с Эл-Эфом. График вольный. Нужно было участвовать в экспериментах и предоставлять отчетность, считать все эти санитарно-технологические показатели. Экспериментальную часть делали в Купавне. Лёша с Пашей возили туда оборудование, монтировали ингаляционные танки. В день эксперимента Лёша приехал утром, зашёл в цех. Было жарко, гудели моторы. Крепко ударило в голову смесью лекарственной химии и животных испражнений. Везде виднелись зафиксированные крысы, обмоченные и обкаканные с безумными выкатившимися глазами, которым плотно в нос и в рот била струя отравленного воздуха. Распятие.
  Мышей и крыс были сотни.
  Десяток кроликов, которым выстригали шерсть, мазали гадостями, впрыскивали отраву, потом убивали, изымали органы, готовили морфологические, гистологические, биохимические препараты. Проводили измерения в сравнении с контрольной группой, которая убивалась здоровой, без вмешательств.
  Крыс выхватывали из клетки девушки-лаборанты в перчатках и защитных масках. Быстро, ловко перекусывали шейные позвонки маникюрными щипчиками, или ножницами. Бросали на лотки "раздельщикам-потрошителям", куда включили для оперативности Лешу с Пашей. Девчонки болтали, обменивались новостями, вышучивали вспомогательных коллег, выходили покурить.
  Потом взялись за собак, посерьезнели.
  Пса заводили, поглаживали, делали усыпляющий укол в холку. Затем быстро, молча разделывали так, что оставался окровавленный остов, - голова с позвоночником, лапами, - который летел в пластиковый бак с заправленным мусорным мешком. Животные дрожали, скулили, сопротивлялись, цепенели. Один пес, типичная дворняга-бедолага, с поджатым хвостом, вдохнул запах крови, задрожал всем телом и встретился глазами с Лешей, прямо прилип. "Умрешь", - сказал ему Леша.
  Пес, не отрываясь, смотрел на него, покорно дал себя уколоть, заснул. Чуть постанывал, когда начали кромсать его тело.
  "Боже мой, прими душу Твою!"
  Леша не выдержал, вышел на воздух. Небо, облака. Мирные дома и люди. Первое желание было - пойти и открыть вольер. Второе - расколотить все танки. Третье, уже более осмысленное - уйти немедленно! Попросил слово на собрании группы. Высказался. Слушали внимательно. Примолкли. Отвечал Коля Плахов, зам Недотыкина по исследовательской части. Вздохнул. Да, ты прав, конечно. Языческие гекатомбы и гадания на внутренностях. Но есть еще воспроизводимые вещи, которые мы фиксируем, правда? И оформляем в правовых документах, которые можем предъявлять производственникам. Это, конечно, все грубо, весьма приблизительно, с поправками на наше отечественное неустранимое распиз-во и коррупцию. Но с другой стороны, мы это можем делать, и делаем вполне корректно, убивая некоторое количество животных. Небольшое, уверяю тебя, можешь посмотреть данные по смертности собак в городе, например. А ты вообще видел людей с промышленным силикозом? А я видел, особенно детей с фиброзами, астмой, эмфиземой... Мы сейчас были в Воскресенске, на комбинате,
  там щелочь течет прямо по двору доски положили и хлюпают. Это Московская область! А в Челябинске, я уже рассказывал, как металлический натрий вспыхнул прямо в цеху, две женщины сгорели заживо... С этим ведь тоже надо что-то делать, согласись!
  Слушай, если есть промышленность, должны быть нормативы, ПДК, ПДУ - нормативы ВОЗ, между прочим. И кто-то должен делать эту работу. Нужна ли промышленность? По-моему, праздный вопрос. Она уже есть. Ты хочешь жить без нее? Без большой фармы, медицины, науки?
  Пожалуйста! Имеешь право! Только не надо этот индивидуальный подход навязывать другим людям. Я думал об этом, Леш... Свалить в тайгу, освоить ремесло, включиться в природный цикл с соответствующими богами. Ждать урожай, практиковать заговор с чувством морального превосходства над прочим беспутным и циничным человечеством. Стать, таким образом, "настоящим индейцем".
  Слушай, в современном мегаполисе есть нехорошие профессии: мусорщики, санитары, милиционеры, похоронщики. Есть бойни и крематории.
  Лев Николаевич призывал не участвовать в зле, носил посконную рубаху, косил траву с мужиками. Но он же барин, мог себе позволить эти причуды и вегетарианство. А мне надо деньги зарабатывать, извини за выражение. Так что ты решай.
  Недотыкин сидел в обычной своей манере, откинувшись в кресле, расплющив живот, скрестив ноги в огромных ботинках. Лицо пухлое, широкое, без шеи. Глаза сонные рептилоидные, без век. Нижняя губа оттопырена. На голове короткий, редкий, рыжеватый ёршик.
  - Ты хочешь уйти?
  - Да.
  - Подожди, пока не пиши заявление, а то у меня ставку заберут. Я подумаю, скажу. На эксперимент тебя пока брать не будем. Будешь обсчитывать данные и в колхоз поедешь, договорились?
  Полегчало немного. Пластиковый бак с мусорным мешком, заполненный оскаленными собачьими скелетами, не отпускал. И тот пес с липкими звериными беспомощными глазами...
  "Прими, Боже, душу Твою, убитую мною!"
  
  Потом случилась Ира Лунёва, невысокая, живая, фигуристая сотрудница с несколько восточными чертами лица. Озорная, нравилась. После защиты Пашиной гуляли в лаборатории. Леша выпил, смеялся со всеми, решил приобнять в коридоре и вдруг обнаружил её руки глубоко в своих штанах. Спустились в подвал. Там было старое поломанное кресло и какой-то безобразный и ошеломительный секс. Лёша думал, что это эпизод, но они стали встречаться, проводить много времени вместе. Дурачились в постели полдня у него в общежитии... Разговаривали, спорили. Так продолжалось с перерывами пять месяцев. Потом Ира заявила, что выходит замуж за Недотыкина.
  - Он мужик умный, пробивной. Мне надо диссертацию делать... Ты хороший, Лёшка, но совсем не приспособленный к жизни. Тебе 30 лет, живешь в общежитии. У тебя даже амбиций нет.
   Это правда.
  Был у них на новоселье с Эл-Эфом и всеми сотрудниками. Сомневался, настраивался. Решился. Ира была беременная, хлопотала с угощением. В какой-то момент подошла к нему, поцеловала, взъерошила волосы. Лёшка, бедный, внутренне полетел вверх тормашками, не знал, что и думать. Ведь, Недотыкин наверняка знает их историю... Рассказал другу Паше.
  Тот пожал плечами. Ну и хорошо! Ты же любишь ее. У меня есть знакомый, который сам просил переспать с его женой, пока он будет на лечении. Мол, она молодая, а ты парень свой, проверенный...
  
  Первый приступ случился весной, два года назад. Тоже апрель, солнце, а у него вдруг тоска, слабость, оцепенение. Потом страх до удушья. Аппетит пропал совершенно, даже чай не мог пить, одну воду из-под крана по глотку. Какая-то непроходящая внутренняя тошнота. Светобоязнь. Вечерами озноб, сердцебиение, субфебрильная температура. Наверное, рак.
  Поехал в Склиф к сокурснице, заведующей биохимией. Так, мол, и так, Наташа... Проверили все. Чисто. Наташа посмотрела результаты, порекомендовала афобазол. И начинай есть, не дури.
  Полегчало в плане тревоги, но слабость не отпускала. Лежал целыми днями в полузабытьи. Пашка ухаживал, поил морсом и бульоном. Разговаривал, рассказывал, как сам отравился в Сухуми хинкалями, заскочил по острой нужде в женский туалет...
  Помог Валя. Приехал как-то с Пашей. Лёшка давно его не видел, слово за слово начал рассказывать. Мир мерзкий. Больной. Постоянная борьба за выживание. Листва молодая, а уже дырявая от гусеницы. Мальчишки нарочно виснут, качаются, обламывают ветви и уходят. Непроходящий мусор. Пошлая реклама. Стремительные жизненные сюжеты, кончающиеся ничем... Болезнями, потерями, смертью. Зачем? Почему я? Мы так не договаривались! Про Бога думаю с отвращением. Честно тебе говорю. Надо же такое придумать, эту жизнь!
  Я готов умереть... Правда, очень противно...
  Валя выслушал внимательно и рассказал о себе. Подобные состояния были ещё в раннем детстве. Очень тошно было. Но сам начал молиться, звать Христа. Бабушка покойница, верующая, сказала молись. Почувствовал Его присутствие физически. Несомненно. Жить тяжело. Нелепицы много. Как это у Шестова: "где люди там гадости, причем, много гадостей". Тем не менее, жить интересно...
  - Слушай, но мы же всё равно умираем, болеем, грешим!
  - Ну да, это остаётся, но уже не травмирует. Без жала. Как это Павел говорит: Смерть, где твоё жало! Ад, где твоя победа!
  Надо умирать своей смертью, той, которая завершает мою жизнь. Без твоей жизни не будет и твоей смерти. Надо искать твою жизнь, твое призвание, Лёша. Ты потерялся
  . Приходи к отцу Ивану на группу.
  Отец Иван выслушал, согласился, что жизнь в сущности невыносима. Так что твои чувства верные, хотя и болезненные.
  Работу эту надо бросать; она тебя разрушает. В монастырь сейчас уходить не надо. Начнём с малого. Ежедневное молитвенное правило, режим дня, сбалансированное питание.
  Ходить на группу христиан-созависимых, слушать, высказываться. Готовимся к исповеди. Там дальше посмотрим.
  Группа интересная, и строгая и тёплая. Понравилась. Понемногу стал оживать, появились спокойные минуты. Валя сосватал на работу в больницу.
  
  Трудное выздоровление
  В мае Эл-Эф ожил, засобирался на дачу. "На воздух! На воздух!" Нина Васильевна заохала. Никуша поступает, сдаёт экзамены. И Лёню как оставить, ночи вон ещё какие холодные. Мне придётся мотаться туда-сюда.
  Лёша поехал в Загорянку, открыл, расконсервировал дом. Подключил воду, электричество, посмотрел сантехнику, прочистил стоки. Домик дощатый, двухэтажный, некрашенный. На хорошем фундаменте. Старые яблони, вишни, кусты-смородины, тёрна, малины сплошной живой изгородью по периметру. Крыша летней кухни, как заповедное жилище, выглядывает среди цветущей сирени. Да, хорошо здесь.
  Днём приехала Нина Васильевна. Разгрузил ее тюки, припасы. Заполнили продуктами два холодильника. Вместе вымыли окна, вычистили углы и подоконники. Нина Васильевна пересмотрела в шкафах вещи. Вечером посадил её на такси, отправил в Москву. Сам переночевал с открытым окном в удивительной, ароматной тишине. Выспался с треском! Утром всё закрыл, двинулся на станцию. Солнышко яркое, тепло. Парень на самокате, энергично отталкиваясь, обогнал его. Женщина с ротвейлером уступила дорогу.
  - Не съест?
  - Не бойтесь, проходите.
  Пёс мирно, умно посмотрел в глаза.
  Лёша свернул на росистую тропку, скоро зашагал вдоль путей.
  Ой, идёт электричка!
  Подхватил сумку, взялся бежать. Последние метры спуртовал. Залез на торец платформы, подал руку девушке. Вместе забежали в последний вагон. Народу полно. Взмок моментально. Протиснулись в вагон. Бородатый интеллигент спокойно поджался, отодвинув ногой дипломат, снова уткнулся в книгу. Пожилая женщина в нехорошей бледности обмахивается газетой. Рядом развалились голоногие девицы, спят, одна запрокинула голову, изумленно открыв рот. Окна открыты, продувается хорошо. Достал платок, вытер глаза и шею. Продышался. Солнце мелькает в нежной зелени, пляшет на лицах. Грохочет встречный поезд. Летит, свистит, качается на стыках электричка.
  "Господи, Господи, слава Тебе!"
  "Господи, какое счастье жить!"
  
  В больнице
  - Привет, Света! Меня ищут?
  Полная высокая лаборантка мирно расставляла пустые пробирки в штатив.
  - Здравствуйте, Алексей Романович. Вам осадочек мочи стоит из третьей хирургии.
  - Звонили?
  - Звонили. Там Роберт дежурит. Я ему объяснила, что доктор едет из загорода, электрички ходят плохо. Он - спокойно. Просил позвонить, как будет готов. Они еще сейчас резус принесут, и КЩС нужно повторить в реанимации.
  Леша переоделся, сел к микроскопу, встряхнул содержимое конической пробирки, нанес каплю на предметное стекло. Обнажив зубы, склонился к окуляру.
  - Так... Песочек, оксалаты. Эритроцитов много, уже поплыли. Это кто у нас? Самойлов, 41 год. Камешек идет у Самойлова, наверное.
  - Он у них с пятницы, наблюдают.
  - А в реанимации много?
  - Двое. Сычева помрет, наверное. Сахара опять 25. И девочку спустили из гинекологии, внематочная. У нее будет общий анализ, вся биохимия, электролиты. Тяжелая. Я сейчас пойду, возьму все.
  - Аструп работает, не знаешь?
  - Утром Лизавета работала. Она вам записку оставила. На столе.
   "Алексей Романович, здравствуйте. У меня к вам просьба, не могли бы вы взять мое дежурство 16 июня? Я хочу внуков на дачу отвезти и немного помочь дочери... Позвоните мне сегодня, пожалуйста.
  Аструп вчера барахлил, хотя я все промыла и заменила баллон с углекислым газом. Сегодня утром работал. Я ушла в 8:45. Все тихо, удачи, Л. Ан."
  - Света, ты одна сегодня?
  - Ушакова придет вечером... Я, тогда, поеду. А мы с Вами справимся, правда?
  - Правда. Свет, есть что-нибудь поесть? Я попозже выйду, куплю чего-нибудь.
  - Мойте руки, садитесь к столу. Никуда ходить не надо. Я вчера салатик открыла овощной, свой, - надо все доедать. Баклажанчики. Курицу или котлеты, чего будете?
  - Ой, все, что угодно...
  - Давайте, котлетки свежие, а курицу мы вечером доедим. Там в холодильнике еще кусок торта остался. Это вам с Людкой. Вчера у Андреевны 55 лет было, разорилась на торт, девушка. А мне нельзя, я худею. Ха-ха!
  - Ой, а я забыл поздравить! Да, надо соглашаться с дежурством.
  - Вы одинокий, молодой, беспартийный, щас они на Вас навешают, будете до отъезда работать... А то оставайтесь, у нас хорошо. Платят, правда, копейки, да Вы один, чего Вам?
  Леша поел, успокоился. Сделал анализы для реанимации, записал журнал. Света села к телевизору с рукоделием. Лешу потянуло в сон. Не смог читать, и как-то сразу на душе помрачнело. Вышел на территорию больницы, ходил по дорожкам, читал розарий. Поправился!
  Вечером к лаборантам пришли гости, сестры из отделения, шофера из перевозки. Шумели. Смотрели какую-то гадость по телевизору. Врач из реанимации привел своего родственника, попросил сделать анализы. Дядька из провинции, балагур, пока у него брали кровь, разговорился, легко вписался в компанию. Пытался Леше дать бутылку коньяка. Леша отказался, они тут же выпили с его лаборантками. Ночью привезли утопленника. Откачали. Живой и потрясенный. В целом спокойно, отработал, пописал кой чего, свое.
  
  Что с Никой?
  В среду приехал на занятия с Никой. Дверь открыла незнакомая высокая девушка в Никином халате. Запустила в квартиру. В большой комнате разложенный диван, сдвинутые кресла, бутылки, окурки... Ничего себе!
  - Ника в ванной, неважно себя чувствует. Мы тут отметили день рождения одной нашей подруги. Немного перебрали с алкоголем, и еще месячные, понимаете?
  Девушка буквально улеглась в кресло, освободив очень высоко голые ноги, покачивала носком тапочек.
  Леша пошел на кухню. Груда грязной посуды. Липкий пол. Какой-то странный запах, несмотря на открытую форточку. Вымыл руки.
  - А что же она мне не позвонила? Я бы перенес занятия.
  - Мы заснули под утро, собственно, Вы нас разбудили. Вы не волнуйтесь, мы все уберем. Меня зовут Ксения.
  Ника вышла из ванны, бледная, жалкая, проволочилась через комнату, повалилась на диван.
  - Привет, ты больна? Тебе плохо?
  - Сейчас все пройдет, - спокойно прокомментировала Ксения, покачивая ногой, ей уже лучше.
  - Ник, у тебя в понедельник первое собеседование, ты что?
  - Алексей, хотите чай, кофе? Есть Мартини. Подождите, - она упруго поднялась, заметив, что он направляется в ванную, - я свои вещи заберу.
  Лицо Ники порозовело. Внезапно она рассмеялась, беспечно, по-детски. Леша оглянулся, решив, что Ксения что-то показала ей за его спиной. В туалете тоже грязно, запах мочи и какой-то химии.
  Ника ожила, села с ним за стол в своей комнате. Рассказала теорию, немного путаясь. Ладно. А задача совсем никак. Даже условия не поняла. Сослалась на головную боль, недомогание. Записала решение, пообещала выучить и прорешать пять номеров подобных задач.
  Ушел от них с облегчением, со смутным чувством обмана, тревоги. Какая-то очень понятная подруга, просила ничего не рассказывать родителям Вероники, не надо их тревожить и создавать конфликтную ситуацию перед экзаменами...
  Ника сама позвонила на следующем дежурстве, коротко извинилась и попросила денег.
  - Хорошо, я могу тебе дать двадцать тысяч, давай подвезу завтра к метро.
  - Ой, а можно я сейчас к Вам приеду?
  И уже через полчаса звонок с проходной, - Я уже здесь!
  Вышел. Бледная. Испуганная. Жалкая. Взяла деньги, внезапно поцеловала его в щеку. Убежала.
  Леша быстро поднялся на второй этаж, бегом пробежал галерею, высунулся в окно. Ника вышла за шлагбаум, перешла дорогу. Машина полная, ребята, девушки. Ох, плохо дело!
  
  Дачное
  Леонид Фёдорович на даче загорел, посвежел. Взялся сам ходить на источник за водой. Беседовал через забор с соседями. Аппетит появился, - рассказывала довольная Нина Васильевна, - метёт всё. Садись, будем обедать. Сели на солнце на веранде, на ветерке. Леша в разговоре допустил замечание, что алхимия для своего времени была прогрессивной практикой.
  - О, да! - обрадовался Эл- Эф. - Почти наука! Это как бы нормальная химия, с довеском печени трески, лапок ящерицы, шерсти козы-девственницы и некоторым бормотанием. Нет, конечно, они занимались упорно, кто же спорит? Говорят, даже из мышьяка иногда выходила медь, но подтвердить не удалось! Тут, я думаю, всё по Канту. Если один человек собрался выдоить козла, а другой подставляет решето, вряд ли следует ожидать прорыва... А я тебя уверяю, что есть совершенно бесполезные практики, и ошибочные теории, которые, собственно, должен распознавать учёный!
  Лёша с бабой Ниной переглянулись. Пусть искрит и выздоравливает человек! И слава Богу. Не стал ничего говорить про Нику.
  
  Шел на станцию наткнулся на разбросанный мусор, пакеты, объедки в пластиковых тарелках, бутылки... Кто-то вывалил прямо на дорожку. Оглянулся. Следы колес. Остатки костра в рощице. Сожженное молодое деревце. Зачем?
  В электричке подростки бегали, орали. Кто-то сорвал стоп-кран. "Сотрудники милиции, пройдите по составу" - устало просил машинист по радиосвязи. Двери шипели. - "Ну что, может быть поедем уже?"
  Леша сидел в вагоне один. Вдруг, стала наваливаться усталость. Тошнота. Тревога. Еле добрался к себе. Боялся лечь спать. Пытался молиться. Боль в диафрагме. Ужас. В час ночи не выдержал, спустился на вахту, позвонил Вале.
  - Леш, ты чего?
  - Валя, я опять умираю, накрыло, поговори со мной, пожалуйста.
  - Подожди, сейчас на кухню выйду... Повиси.
  Леша тяжело дышал, слушал шаги, боялся сойти с ума. Полилась вода, потом чиркнула спичка. Выдохнул дым.
  - Ну рассказывай, чего у тебя там? - голос спокойный, уставший.
  - Разбудил?
  - Рассказывай, что случилось?
  Начал говорить про Нику про Эл-Эфа, - По-моему, я их обманываю... Эпизод в электричке.
  - Валя, все, я успокоился... Спасибо тебе, прости меня, пожалуйста.
  - Не прощу, никогда!
  Оба рассмеялись.
  
  В институте
  Лёша вышел в город на Бауманской, сразу свернул во дворы, выбрался на улицу Энгельса, после перекрёстка уменьшил шаги, побрел под тенистыми деревьями, рассматривая прохожих, вывески, рисунок трещин в старом асфальте тротуара. Вот и лето, долгожданное и будничное. Полная и обреченная жизнь.
  У двери института обнаружил Валю, Зою, Лёню Васильченко. Поздоровался, подождал, пока они докурили, вместе поднялись наверх. Вера Геннадьевна у себя предложила всем чай со свежими булками из ближайшей церковной лавки. Ровно в 12 часов зашёл отец Иван с новым директором, худощавым высоким латиноамериканцем. Поздоровались, расселись за столом.
  - Вот, собственно, всё заочное отделение, отец Октавио. Валентин Мильчин преподает библеистику, Леонид Васильченко философию и антропологию, Зоя Мариночкина психолог, Вера Геннадьевна - завуч, вся методическая часть на ней, Алексей Артюхов - история церкви, аскетика, нравственное богословие, со мной. Это наши сотрудники.
  - Всем привет, - улыбнулся новый директор желтоватым живым лицом, с большими залысинами.
  - Программа наша, - продолжил отец Иван, - представляет адаптированный курс очного отделения, рассчитанный на два года. Мы приготовили пособия и литературу, выезжаем раз в семестр, начитываем вводные лекции и принимаем экзамены.
  - Вы все?
  - Нет. Обычно я и кто-либо из свободных преподавателей. Все работают дополнительно. Наша зарплата сотрудников символическая. Наши регионы Питер, Пермь, Саратов, Астрахань, Рязань, Калуга. Есть корреспонденты из Красноярска, Челябинска и с Украины. Да, и заключенные. Сейчас 11 человек. Очень разнообразная география. Есть люди, отбывающие пожизненное заключение.
  - Католики?
  Отец Иван посмотрел на Веру. Та откликнулась.
  - У нас два католика. Есть протестанты, православные. И люди с разной мотивацией. Некоторым нужно общение, но есть дисциплинированные студенты. В общем, это особая публика. Зоя и Алексей занимаются. Мы сотрудничаем с "Каритас" по поводу гуманитарной помощи.
  - А сколько человек у вас прошло курс?
  - Мы выдали три диплома, продолжила Вера.
  - Да, - перебил отец Иван, - по составу команды еще нужно сказать. Валентин, Алексей, Вера и Зоя - выпускники Института Святого Фомы.
  У всех есть высшее образование. Валентин и Алексей - медико-биологи. Зоя закончила психфак МГУ и институт практической психологии Братуся. Леонид и я - техническое образование. Леонид сделал магистерскую работу по философии в университете Милана. Ну вот, пожалуй, всё.
  - Хорошо. - Октавио обвел взглядом присутствующих, уверенно, открыто улыбнулся. - У вас отличная команда, по-моему. Я благодарю вас за проделанную многолетнюю работу и, надеюсь, плодотворную. Вы уже знаете, что есть решение епископата о переформировании института Святого Фомы. Мы должны сформировать штат специалистов в соответствии с требованиями Министерства образования Российской Федерации. Мы с удовольствием будем работать с Вами, если Вы предоставите соответствующие документы. Я уже говорил отцу Ивану и хочу повторить Вам, - мы имеем возможность организовать двухгодичную магистратуру в Люблине. Алексей, я знаю, будет проходить новициат в Германии. Леонида и Марину приглашаю на собеседование с новым секретарем в августе. Работу заочного отделения мы прекращаем. Людей мы перенаправляем в епархии. Переписку с заключенными возьмет на себя "Духовная библиотека". Вы можете с ними сотрудничать по мере Ваших возможностей...
  Лёша смотрел на Валю, отца Ивана и перестал слушать.
  После собрания шли вместе к метро.
  - Ну вот и всё... Мы думали, строили планы, в пятнадцать минут всё свернули.
  - Ломать не строить, - отозвался Валя.
  - Ну, я думаю, иезуиты справятся не хуже нас, - сказал Леонид.
  - Возможно, но им потребуется время. Пока наберут штат, войдут в курс дела, люди потеряются. И я не уверен, что иезуиты грамотно выстроят отношения с нашими чиновниками.
  - Слушай, ну они будут консультироваться...
  - С нами уже проконсультировались, Лень.
  - Запускать процесс тяжело, правда, - согласилась Зоя.
  - Слушайте, не ворчите, люди тоже с Богом живут не одно столетие.
  Валя промолчал. У метро постояли с Зоей и Верой втроём.
  - Что будешь делать теперь? - спросила Валю Зоя.
  - Ничего, жить дальше. Работать, семью кормить, детей воспитывать.
  - Вера, Иван переживает?
  - Уже нет. Решение епископа было еще в апреле. Он услышал про иезуитов, успокоился. Община остается, живем дальше.
  
  Савва и его новелла
  Завершая свои дела, Леша приехал на дачу к Савве в Кратово, привез перфоратор, который брал для ремонта еще осенью. Застал Валю с семейством, Савину подругу Свету, высокую стройную блондинку с несколько застывшим красивым лицом, подругу Светы Наташу, шумную, полную, грудастую, бритоголовую, татуированную, приехавшую с двумя собаками - длинной умной таксой и большим черным молодым ризеншнауцером по кличке Пестель.
  Леша бросил рюкзак и сразу пошел с народом купаться. Потом бегал с Валиными и чужими детьми за Пестелем. Наташа отняла у него мячик, увела собак. Играли в "Вышибалы", в "Чайник", потом просто в футбол. Леша с Денисом рассортировали два десятка набежавших детей, встали на импровизированных воротах, руководили командами. Мальчишки и девчонки толпой бегали за мячом. Потом все опять полезли в воду. Умучались. Дома дети напились воды и убежали опять куда-то с местными.
  Савва с Валей жарили шашлыки, Аня, Света, Наташа резали овощи, накрывали стол, в какой-то момент расселись на веранде, подняли ноги на стулья, закурили. Слушали Наташу, которая оказалась киношницей, сыпала инсайдерской информацией о жизни артистов, режиссёров, чиновников и членов их семей.
  Вечером ужинали на открытой террасе. Наташа, Света и собаки погрузились в новый джип "Вольво", поехали в Москву. Аня пошла укладывать детей и сама заснула. Мужчины засиделись за столом. Колонны сосен вышли из темноты и остановились, деревья замерли на участке. Редкие фонари за забором. Мотыльки летят на свет, падают, трепещут. Слышны электрички, потом тишина. Посвежело. Савва разговорился.
  - Сейчас многие уезжают. Я бы поехал, походил по музеям, галереям, навестил отца. Но надо баблосов собрать. Вот, дача, мастерская, мамина квартира. У меня холст, грунт, краски, всё денег стоит. Я могу подхватить Светлану, слетать в Италию недельки на две, на три, а потом что, лапу сосать? Зачем?
  Здесь хорошо. Завтра пойдём с утреца, окунемся в пруду. Я здесь бегаю. С ребятами-афганцами познакомился. Слово за слово. Я легко с людьми схожусь. Мне важно человека усадить, накормить, налить ему пятьдесят грамм, чтобы он расслабился, начал говорить о себе спокойно, без этой внешней шелухи.
  Я им говорю, ребятам этим, афганцам, художник я, живописец. Дача отцова осталась. Думаю продавать. С деньгами не вытягиваю. Работать могу, но не полный рабочий день. Мне писать нужно. Не буду писать, забухаю по-черному. Нет, я выпить могу в хорошей компании, пожалуйста. Мне надо людей видеть, слышать. Так же мир, краски и рисовать. Я так устроен. А если нет, умираю. Пью один, агрессивным становлюсь, в драки лезу. Я же боксом занимался, с бандитами корешил, связи кое-какие и сейчас остаются...
  Короче, приехали они ко мне, ребята эти, афганцы, в мастерскую, посмотрели картины. Иди, говорят, к нам работать в охрану. Мы получили новые объекты и будем сейчас народ набирать.
  - А что вы охраняете? - спрашиваю.
  - Банки, магазины, склады, дачи... Работа сменная, не пыльная. Деньги неплохие. Сутки отработал - сиди дома, рисуй картины. Покажешь себя - сертифицируем по оружию, совсем хорошо будет.
  Ладно.
  Пошел я на собеседование. Там три КГБ-шника на меня уставились, давай кидать вопросы, слышишь, - где живешь, с кем, чего хочешь? А сон хороший, а стул? А что думаешь?
  - Я им говорю, - я, конечно, не служил, особенно спортивных достижений не имею, так, первый юношеский разряд по боксу. Живописец я, лирик...
  Они говорят - ничего, нам люди всякие нужны, грамотные и с душой. А как у Вас, Савва Аркадьевич, скажем, с алкоголем?
  Я говорю, - нет проблем. Могу выпить, могу не выпить. На работе - трезвость, бодрость духа и ответственность!
  - Вот, это самое главное, - говорят, - на работе ни-ни! А так, мы готовы взять на испытательный срок, месяц поработаете, 8 дежурств, 120 тысяч. Устроит Вас?
  Я обрадовался, удивился, но виду не подал. Сам-то уже овощи грузил и мясо на Коптевском рынке, бомбил ночами на старенькой "Нексии". Отец уехал, порвал концы, мама переживала, слегла. Я тогда поехал к отцу Александру в Косьму.
  - Да? - оживился Леша, - расскажи! Сам поехал?
  - Ну да. Мне тогда бандиты прямо говорили, иди к нам. Надо по голове одному дать, не платит...
  Я понимаю, что нельзя, а с другой стороны, что делать? Приехал к отцу Борисову. Слушай, мы с ним пять минут поговорили, поняли друг друга совершенно. Послушал меня, попросил в храм заходить, а то я забросил это дело. Молиться своими словами. Книжку хотел дать, но потом передумал, я же книжки не читаю... Позвал на катехизацию. Велел надеяться. Я и надеялся. Назад ехал спокойный, заметил это. И тут эти ребята, афганцы, подкатили. Короче, эти полковники, КГБшники, еще пообсуждали куда лучше меня определить. Давай, говорят, на книжную базу, на Фрезер, для начала. Там тебя дергать не будут. Завтра можешь выйти? В общем, все по-человечески получилось.
  Поехал я на этот Фрезер, это между Перово и Карачарово. Там меня встретил молодой усатый паренек, Дима, крепенький такой, радушный. Показал объект, - проходная, территория. Ворота для грузового транспорта. Днем еще добавляется пост в приемной у шефа. Ребята все приветливые. Дима также предупредил меня насчет алкоголя, - мол, с этим очень строго. Поставил на проходную вторым. Там, как, - дверь входная, небольшой зал, налево сразу магазин, прямо дальше вертушка, наш стол, каморка, лифты, лестницы, коридоры, проход на территорию. Здание мощное, в виде трапеции, пятиэтажное, строили под тюрьму, разместили центральную книжную базу.
  Короче, стоял я там с парнем, разговаривал. Часов в пять рабочие уже пошли на выход, появляется Дмитрий. Как дела? Как впечатления? Жить можно? Хорошо. У тебя деньги есть?
  - Всего десять рублей.
  - Можешь скинуть пятерку до завтра. Возьмем на вечер чего-нибудь.
  Я сначала даже не понял, подумал на продукты, ребята проголодались, а он говорит
  - Понимаешь, Савва, работа однообразная, хочется немного отвлечься.
  Дал им пятерку. Часов в восемь Дима приходит опять, командует, - закрывайте дверь, идем на ворота. Приходим, там, значит, отдельное помещение для охраны, пельмешки раскладывают горячие, салатики из банки, портвешок. Я понимаю, что здесь работают живые и внятные люди!
  Сели, крякнули, закусили. Познакомились. Ребята из Воскресенска, Орехово-Зуева. Инженер, пару слесарей. Военный Саша, с оружием, и Дима, бывший комсомольский деятель, приближенный каким-то боком к телу руководства охранной фирмы. Мы с ним два москвича. А ребята катаются из области, говорят работы нет. Заводы сначала выплачивали часть денег, потом давали продукцию на реализацию - трансформаторы, счетчики. Потом совсем встали. Некоторое время поохраняли там, сейчас забор повалился, все растащили, не подлежит восстановлению.
  Саша служил в Приморье, выслужил майора, болячки, вернулся с женой к теще в двухкомнатную квартиру. Спокойный, интеллигентный. Смотрю, все ребята взрослые, с семьями. Пьют разумно. Один молодой, Павлово-Посадский, пошумел было, но сделали замечание - стих. Час-полтора посидели, разошлись. Мне напарник уступил раскладушку в коморке. Я ворочался, спать там, конечно, не получалось. Холодно и душно вместе. И моторы вентиляционные шумят. Утром в башке гул. Лифты с шести утра начинают греметь, как в больнице.
  Район заводской, пацаны местные лазают на территорию за приключениями. Пьяные, бывает, ломятся. В конце недели свои работяги засиживаются, выпивают, надо ходить выгонять. Ну так и начал работать. Утром на проходной встречаешь народ, смотришь на лица. Память у меня хорошая, быстро разобрался. Люди здороваются сами. Новых останавливаешь, выясняешь, куда направляются, берешь паспорт, записываешь в журнал. Если по-начальству, звонишь Диме или Саше. Через вертушку в магазин везут пачки с книгами. Там уже очередь, с утра перекупщики загружаются и на электричку, продают в разнос. Шофера туда-сюда слоняются, ждут нарядов. Подходят к нам почесать языки или к девчонкам-продавцам в магазин. Книжки были хорошие, по оптовым ценам. При Союзе была центральная книжная база, работали на всю страну.
  В перестройку работа развалилась, народ начал воровать, разбегаться. И тут азербайджанцы выкупили, заплатили долги. Октай Джебраилов, молодой грамотный парень, учился в Турции и в Германии, быстро наладил дело. Сдал несколько этажей в аренду, запустил мелкооптовую продажу. Часть людей сократил, оставшимся стал платить хорошую зарплату. Все повеселили. Хотя у него бухгалтер азербайджанец, брат арендует полэтажа, много шоферов азеры. Но большая часть работников русские, очень довольны, готовы молиться на него. Только и слышал, Октай сказал, Октай сделал, Октай - молодец! Он сам молодой, толстый, в очках, в костюме всегда, коротко стриженный, чем-то похожий на Ким Чен Ира. С нами всегда приветливый. Дима пересказывал инструктаж, - ребята - говорит, - ваша задача - мелкое воровство, хулиганы, пожарная безопасность, порядок на проходных. Если приедут бандиты, будут ими заниматься другие подразделения. У него личная охрана крутая была, ребята с оружием, дагестанцы, я потом познакомился. Брат Мансур - прикольный парень, молодой, распахнутый, весь в цепях и волосах. Жену молодую и сына мальчишку возил с собой.
  Заезжает - сразу движуха, шум-гам. Магазины шесть штук по Москве. Торговал техникой, одеждой, обувью, всё из Турции. Банк у них свой на Дубнинской улице, там менты, нас вызывали на ночь стоянку охранять и периметр.
  В воскресенье на базе тихо, Мансур мог приехать с бригадой на несколько часов, сотрудники издательств выходили поработать. Но в целом спокойно, можно было и поспать, и порисовать. Я с Игорем латышом работал, настоящая белокурая бестия, симпатичный малый. Жена с немецкими корнями из Казахстана. Снимали квартиру в Воскресенске, ждали визу в Германию. Мы с ним много переговорили за Бога, католичество, православие, Россию и Европу. Говорил, великая страна, народ добродушный, но темный, пьет... Порядка долго не будет... Ночью поднимался наверх, играл на фортепьяно Бетховена, Шопена, Баха.
  С Сашей тоже хорошо общались, рассказывал про Дальний Восток и тамошние нравы. Ребята Ореховские как-то набухались, накурились, притащили каких-то девок. Мы их с Сашей шуганули, выговаривали, чего вы путаетесь с кем попало, дрянь какую подцепите... Охота вам сюда ехать в выходные бухать, лучше бы с женами детьми время провели!
  А они говорят, - жены мозги выносят, мол, чего сидишь, иди работай, бери дежурства дополнительные. Хоть живите там, мы к вам за деньгами сами приедем и обслужим. Такие вот семьи.
  Саша рассказал про фирменную проверку. Октай раз в квартал устраивал некоторое рабочее собрание, приглашал руководителей подразделений порешать какие-то вопросы, ну и устраивал фуршет. Приезжали наши полковники. Посидят там, выпьют, потом "обходят посты". Сашу инструктировали, мол, врываются к тебе через дверь, где твоя зона обстрела?
   Ты, говорит, Савик, еще сам увидишь... Увидел. Приехали все, морды важные. Пост не оставлять! Газет не читать! Доложить обстановку! Потом вечером уже Октай уехал, все люди более-менее вышли. Один полковник где-то застрял. Смотрю лифт открывается, стоит товарищ полковник буквально на карачках. Рожа красная кричит мне, - иди сюда! - Иду.
  - Держи меня. Ты кто?
  - Сотрудник такой-то!
  - Куда мы идем?
  - В машину?
  - В машину идем... Держи меня! Держишь? Пошли! Потом, - стой. Надо поссать!
  Тащу его, снимаю штаны. Одеваю. Опять, - ты кто? Куда мы идем?
  Офицер, блин.
  Впрочем, другие - нормальные мужики. Потапыч, глава фирмы, два зама. Дочка Потапыча - бухгалтер симпатичная, веселая. Зять - личный шофер, мажористый парень себе на уме. Деньги выплачивали четко. Я пару месяцев отработал, перезнакомился, с Димой скантовался, хорошо. Он меня оставлял за старшего и в выходные отпускал. Подойдет, поговорит, - езжай домой, чего тут сидеть. Может нарисуешь чего... Так вошел в ритм работы. На смене утром просыпался пораньше, делал зарядку, завтрак, выходил подышать воздухом. С семи утра идут вахтеры, уборщицы, продавцы в магазине принимают товар. С восьми идет основной народ, - становишься, здороваешься, улыбаешься, перекидываешься шуточками, - даже позитив какой-то. Потом сотрудники издательств, начальство. Октай всегда приветливый. Днем Мансур подъезжал с семьей и братвой. Все тоже подходили, здоровались, спрашивали, как дела. Как-то по-человечески.
  В обед Дима подходил, отпускал поесть. В каморке разогревались чего-нибудь на плитке. Ребята, по-простому, заливали кипятком доширак, откупоривали
  консервы. Саша к нам спускался, кушал по-солидному - котлеты, сосиски, гарнир. Все расфасовано, уложено. О жене всегда говорил тепло и меня угощал. Я ей передавал приветы, нарисовал открытку на день рождения. Сашу спросишь, что будешь делать, скажем, на праздники? Да ничего, отвечает, с женой побуду, она хоть не молодая, но есть за что подержаться. И внимательная. Я даже позавидовал. Сам варил себе яйца, картоху в мундире. Бутерброды. Если нет ничего, литр кефира на день и батон. Вечерами после десяти закрывали дверь и - вольно! Парни уходили смотреть ящик, а я в город подышать. Там пятиэтажки, пути, на платформе люди и поезда проходят дальнего следования. Своя атмосфера. Я даже картину нарисовал.
   Подежурил у Мансура. Там, конечно, жесть. Магазин на Автозаводской, на третьем этаже торгового центра, одна стена уставлена телевизорами в три ряда и все работают! Много одежды, обуви, тут же игрушки. Мельтешение картинок и людей. Я в дверях отслеживаю, чтобы не накапливался народ, чтобы ничего не вынесли. Пропажу могли повесить на нас. И все время стоя. Мансур заезжал с семьей, врубал еще музыку, Жигана Лимона выделял и Владимирский Централ, ну еще восточные мелодии. Мог часами сидеть болтать, пританцовывать... Там мы менялись через шесть часов, ехали на базу и падали.
  В общем, год я там прожил недурно, а потом все кончилось, внезапно.
  Утром стоял на вахте, подошли два человека в штатском, встали перед вертушкой, посматривают на меня, совещаются, я их спрашиваю, - Вы к кому?
  Один отвечает - Начальство у себя? Я говорю - да, сейчас позвоню, документы, пожалуйста.
  - Не надо звонить, - и сует мне корочку открытую, прокуратура, старший следователь и все такое...
  И тут же махнул рукой, и в дверь побежали бойцы с автоматами. Одного он кликнул, - стой тут, смотри за ним, - показал на меня. Сам наверх.
  Я вижу, делаешь швах. Сел на стол, сижу спокойно, чтобы человек с оружием не дергался.
  Думаю, как бы Саню предупредить в приемной, чтобы они его в пол не приложили. Даже молиться стал.
  Этот парень, ОМОНовец, встал в проходе у вертушки. Люди ходят, спрашивают меня, что случилось. Говорю, вот, арестовали, не знаю. Парень с автоматом молчит.
  Потом Александра Васильевна, пожилая такая женщина, хромая на одну ногу, выкатывает тележку с книгами из лифта. Подкатила к нам, хочет проехать, а никак.
  Пробует протолкнуть через вертушку, - застряла ни туда, ни сюда. Просит бойца, подвинься, чего встал на дороге! Он тут ей очень грубо матом - пошла отсюда! Я встрепенулся, - эй, парень, веди себя прилично, она тебе в матери годится.
   Он сразу развернулся и давай тыкать мне в физиономию Калашниковым.
  - Сиди, сука, сейчас нос сломаю! - Я как-то на него посмотрел, промолчал. Была мысль дать ему в дыню, забрать автомат. Сдержался. Александра Васильевна подобрала упавшие пачки с книгами, выдернула тележку, повезла обратно. Народ высыпал. Ира, продавщица из магазина, мне кричит.
  - Савва, не трогай, - не завоняет! Я смотрю, боец напрягся. Говорю ему, - ладно, парень, Христос с тобой. - Сел сижу.
  Через некоторое время следователи, выводят Октая в наручниках быстро на выход. Какой-то командир подошел, спрашивает моего бойца, мол, тут все спокойно? Тот говорит, - да, только вот этот Исус дергается. - Показал на меня...
  В общем, сидел долго, наверное, час. Потом выходят автоматчики, спокойные, расслабленные на улицу. Мой тоже ушел с ними, потом возвращается, - иди сюда!
  Выхожу с ним. Два Пазика на улице. Солдаты курят. Народ с базы, посетители стоят. Чуть дальше ребята Мансура, вся бригада со своими машинами, смотрят. Меня запихивают в Пазик, в самый зад. Все грузятся, рассаживаются. Отъезжаем.
  Проходит ко мне мой боец. Вижу, сейчас будет бить. Встаю с заднего сидения.
  - Ну что, Исус! - Он передо мной, сзади никого. Спереди, слева, справа сидят бойцы, поставили автоматы на пол. Бью его на опережение, прямой в голову и сразу с левой догоняю в висок и в ухо. Парень укладывается.
  Бойцы вскакивают, хватаются за оружие. Я сажусь на пол, сворачиваюсь под сиденьями. Меня бьют, выдирают оттуда. Ору. Автобус едет. Вижу моего бойца в отключке, рожа в крови. Меня достают и по голове и по корпусу. Бью еще со злости кого-то каблуком в колено. Отключаюсь.
  Выбросили меня у дороги в Измайловском парке. Я пришел в себя. И сразу подъехали Мансуровские ребята, вызвали скорую, та отвезла в 70-ю больницу. Ребра сломанные с двух сторон, сотрясение, трещина скуловой кости, ушибы. Две недели лежал в больнице, потом дома. Вышел, на базе новая администрация, расторгли договор с нашей фирмой. Мы деньги не могли получить. Саша рассказал предысторию. Накануне к Октаю приходил какой-то земляк, соучредитель, вроде хотел открывать гостиницу, а Октай передумал вкладывать деньги. Они оба орали друг на друга. Тот, приходил еще с людьми. Октай не стал разговаривать, попросил вывести до лифта. Человек орал уже на Сашу, грозил, что пришлет автоматчиков. Вот они и приехали.
  Октая посадили под стражу. Первое обвинение - заказное убийство. Второе - оборот оружия и наркотиков. Был еще Шмон - ОМОН, нашли у Октая "боеприпасы" и порошок в сейфе. Таскали секретаршу и Сашу на допросы.
  Мансур рассказал, что занималась прокуратура Москвы, а порешал все один из местных московских воров... Короче, Октая продержали два месяца в Бутырках, потом выкупили. Вышел седой и похудевший на 20 килограмм. А на базе через подставных лиц провели собрание акционеров и поменяли владельцев. Как-то так.
  Ладно. Теперь концовка. У меня приятель-скульптор живет на Цветном бульваре, там за рынком. Иду как-то от него в переулке, смотрю, навстречу что-то знакомое движется в штатском. Лицо незабываемое. Тот самый боец, и нос у него расплющен, очевидно. Я остановился, - привет, - говорю, - товарищ. Как ты, сопишь в две дырки? Я тоже ничего, поправился.
  Он, бедный, растерялся.
  Я говорю, - видишь, как бывает, планета наша круглая. Ты, говорю, прости меня, что я не Иисус. Но и ты ведь тоже не кекс с сахаром, согласен?
  Стоит, моргает, оглядывается.
  - Иди, - говорю, - солдат, служи Родине...
  
  Я не злой, но вспылить могу. А демократия у нас, видите, какая, - бандиты с помощью прокуратуры и ОМОНа свои дела решают... Но ничего, я не потерялся, сертифицировался, со стволом теперь хожу, совсем спокойный стал.
  
  Последний визит
  В последний визит на дачу к Леониду Федоровичу Леша надеялся увидеть Веронику, поздравить ее с поступлением на биофак. Шел с электрички, уже повернул на дорогу к дачному поселку среди высоких елей и берез. Внезапно, встречная машина мигнула фарами, остановилась. Леша разглядел симпатичного восточного мужчину за рулем, который улыбнулся ему ослепительной улыбкой. С другой стороны выскочила Вероника, в драных джинсах, в клетчатой рубашке навыпуск, завязанной узлом на голом животе. С видом черного лифчика. Бейсболка. Тоже лучезарная улыбка. Чудесные серые глаза.
  -Алексей, я срочно уезжаю в Москву. Хотела тебя поблагодарить за все. Ты, правда мне помог. Желаю счастливого пути, пусть у тебя все получится!
  Она обняла его.
  -Мы поедем, ладно, торопимся, очень!
  -Да, конечно. Пока!
  Села в машину. Уехали.
  Леша проводил их взглядом. Повернулся, пошел дальше с теплой грустью. Поблагодарил Бога за Нику, ее родителей. Вот, многолетняя промыслительная дружба, Господь. Благослови!
  Светло, радостно на душе. Отпустил совершенно.
  У Эл-Эфа сидели на веранде, ели пирог с капустой Нины Васильевны. Чуть выпили за поступление Вероники.
  "Приехала на полчаса с каким-то фраером, вся занятая, деловая. Но кусок пирога ухватила. Хорошо, хоть так, попрощались."
   Эл-Эф ворчал, потом опять начал цеплять Лёшу, громил метафизику.
  -Леонид Фёдорович, - сказал Леша,- почему вы уверены, что Солнце завтра вернётся? Я знаю, что есть такой планетарный механизм и опыт наблюдений... Вам этого достаточно? А мне нет! Я знаю, что здесь тайна, которая выражена в первых стихах Библии: "И было утро, и был вечер, день один". Кроме механики, было ещё что-то, что заставляло и заставляет людей радоваться Солнцу до сих пор.
  А биение Вашего сердца! Стучит и стучит. Можно мерить давление, ходить на работу, вообще не обращать внимания при хорошем здоровье. Но ведь 68 лет тому назад всё было иначе. Во чреве Вашей мамы начал пульсировать кровеносный сосуд, оформился, окреп и работает все эти годы, как самостоятельный орган. Остановится, - всё, тело начнёт превращаться в землю, никто не остановит!
  Ребенок, исходно, доброкачественная опухоль, потом росток, плод на стебельке. Как это всё забыть!?
  Эл-Эф сидел спокойно, внимательно смотрел на него.
  - Это поэзия, Лёша. Тебе стихи надо писать или прозу. Выражать чувства, которые тебя переполняют...
  - Леонид Федорович, для меня религия очень проста: переживать чудо. Не забывать...
  - А тебя не смущает, что ты будешь жить за чужой счёт? Или там на пожертвования оболваненных людей?
  - Я буду работать.
  - Кем?
  - Библиотекарем...
  В первых числах июля Лёша вылетел аэрофлотом в Дюссельдорф.
  
  Часть 3. Валя
  
  У отца Ивана
  Летним субботним утром Валя шел Арбатскими переулками, тяжело двигал ногами, слушал болезненный отклик шагов в пояснице и ощутимый свист в ушах. Голова была ватная и бессмысленная. Вроде выспался, но не отдохнул. Хотел поправить сумку на плече и неловко ткнул больными пальцами в ремень. Отдернул руку, остановился с болезненной гримасой и поднес руку к лицу. Пальцы в глубоких черных трещинах, одна быстро наполняется кровью. Блин! Сунул палец в рот, сплюнул. Еще раз. Достал носовой платок, прихватил палец. Пошел дальше.
  Утро тихое, неяркое, травка пробивается в истертых камнях. Деревья в пышной зелени. За решеткой школы в высокой траве тонконогая девочка гуляет с большой собакой. Пожилая женщина в соломенной шляпе в открытом длинном платье прошла навстречу, подняла равнодушные бесцветные глаза. Колье, крупные искусственные жемчуга на сморщенной шее. Мирные коты под деревьями и милиционеры в посольских будках. Выходная Москва. Может, сегодня получится выехать с детьми в Водники? Но надо уже завершить это дело.
  Валя свернул в тенистый двор, у подъезда пятиэтажки заметил Романа-физика и Толю-врача, выкурил сигарету, поднялся с ними по лестнице на второй этаж, потянул открытую дверь.
  Чёрный, крупный, гладкошерстный пес с седой мордой оглушительно звонко залаял, тут же заскулил, сунулся облизывать руки, тыкаться, фыркая, в пах. Опять лаял, танцевал.
  - Тихо, Джим, все свои, - Вера стояла в проходе, приветливо улыбаясь. Из кухни выглянула высокая худощавая Надежда Станиславовна, мама отца Ивана. Откуда-то появился старый слепой кот с облезлым крысиным хвостом, тоже встал на проходе и заорал скрипучим "благим матом"... Джим заскулил, бросился его облизывать.
  - Фомочка, - выглянула опять Надежда Станиславовна, ты где был? Идем, я тебя покормлю, - подхватила на руки, унесла в кухню.
  В небольшой комнате все свободное пространство было заполнено людьми, сидящими на стульях, на табуретках, на диване. Шкаф с книгами, телевизор на тумбочке, фотографии молодых отца Ивана, Надежды Станиславовны, молодой, озорной, интересной, рядом со спокойным, грустным человеком в костюме, немного похожем на отца Ивана. Симпатичная репродукция - радуга над бурным морем... Окно и открытая балконная дверь во двор завешаны тюлью. У входной двери журнальный столик, накрытый чистой белой скатертью. Распятие. Серебряная чаша. Стеклянный кувшинчик. Салфетки.
  Отец Иван по обычаю исповедует в соседней комнате.
  Валя с облегчением опустился на стул, поворачивался, улыбался, жал руки. Посветлело на душе. Отец Иван появился в облачении, прикрыл дверь, остановился на мгновение с молитвенно сложенными ладонями. Все стихли. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа!" - начал служить Мессу.
  Все сидят. Песнопений нет по старой подпольной традиции. Негромкие слова священника и согласный также негромкий ответ народа. Во время испытания совести пауза. Вздохи. Краткие возгласы. Молитва.
  Слово читают братья. Отец Иван читает Евангелие. Садится, говорит проповедь. Опять пауза, тишина. Люди откликаются на Слово, высказываются. Молятся. Затем общая молитва и литургия святых Даров. Хлеб и Чаша передаются по рукам. Чаша возвращается священнику. Опять плотная весомая тишина.
  После службы мужчины пошли во двор курить. Валя попросил себе чашку кофе, успел рассказать Надежде Станиславовне новости. Все живы, более или менее здоровы. Денис идет в девятый класс, Иришка с Аней; надеюсь вывезти всех на Украину. Сам ничего, справляюсь. Работы много...
  
  Валина история
  Позвонили в колокольчик. Все вернулись в комнату, расселись по местам. Отец Иван уже в обычной рубашке с расстегнутым воротом, в джинсах. Вера вышла к столику, попросила внимания.
  - Мы сегодня хотели послушать Валю Мильчина... Валь, может, выйдешь сюда?
  - Как хотите...
  - Давай, чтобы мы тебя видели.
  Валя вышел, сел на стул к столику лицом присутствующим, улыбнулся. Отец Иван сидел напротив, серьезный.
  - Давай, рассказывай...
  - Кто не знает, я организовал небольшой бизнес. Заклеиваем автомобили солнцезащитной пленкой, тонировка называется. Работа сезонная. Последние два года в связи с оживлением рынка очень востребованная. У меня три сотрудника, есть клиентура, мы работаем с дилерами. Фольксвагеном, Хондой, Мерседесом... Нагрузка большая летом. Нужно выбирать деньги, потому что осенью будет затишье. Мы взяли квартиру в кредит в строящемся доме. Сами живем на съемной. Двое детей. Дочка маленькая. Жена не работает.
  Да, по поводу выходных! Приходится работать, потому что много клиентов, больше, чем в обычные дни. Отказаться нельзя, потому что менеджеры в автосалоне вызовут других тонировщиков, и мы потеряем место. Поэтому я сейчас на мессу выбираюсь, когда есть возможность,
  по остаточному принципу, либо когда уже совсем прижмёт. Группу я давно оставил.
  - Так бывает?
  - Что?
  - Что прижмёт, всё бросаешь и идёшь на мессу.
  - Бывает.
  - Валя, - спросила Вера, - ты ведь давно в этом бизнесе, раньше успевал, читал лекции в филиалах, работал в заочном отделении Фомы. Что изменилось сейчас?
  - Я же говорю, второй год, вал работы. Мне нужно либо всё бросать, искать другой заработок, что проблематично, либо вывозить...
  - А ты не можешь взять еще сотрудников, расшириться?
  - Да, сейчас пробуем двух ребят, но обучение требует времени. В этом году плёнку смели на складах уже в апреле, такой был ажиотаж. Я хотел уйти на руководящие позиции, работать с клиентами, поставлять оборудование, но пока ничего не получается. Я вынужден работать руками, моя нагрузка только увеличилась.
  - Валя, - Вера сделала строгое лицо, - я спрошу просто, ты не делаешь выбор в сторону мамоны?
  - Я думал об этом. Заочное отделение ликвидировано. У меня развязаны руки.
  - Валя, - подала голос Зоя Мариночкина, - а ты не можешь поехать в Люблин? Тебе же предложили стипендию. Можно сделать магистерскую здесь, заочно. Ты ведь правда можешь поменять свое призвание библеиста на тонировку!
  - Зоя, у меня еще есть семейное призвание, которое никто не отменял.
  - А что с Аней? - спросил отец Иван, - сильно устала?
  - Ну да, дети болеют. Родители тоже. Мой заработок неровный. Нет своего угла. Я в каких-то непонятных церковных проектах...
  - Но ты с ней обсуждал эти вещи?
  - Что-то обсуждал, что-то не обсуждал.
  - Так это твое личное решение бросить общину?
  - Отец Иван, подожди, - вмешался Вадим, шофер, большой толстый молодой человек, - Валя, ты можешь рассказать, в чем заключается твоя работа, как строится день, что происходит в семье, что с Библией? Вообще, как ты попал в тонировщики, - я, например, не знаю. Ты для меня был интеллигентом, специалистом по Ветхому Завету, всяким еврейским и греческим штукам. Я слышал, что ты подрабатываешь в автосервисе. А тут вдруг какой-то скандал. Валя уходит из общины, а то и из церкви. Я ничего не понял. Подумал, нагрешил, наверное, брат, по самое не могу. Так ведь, с кем не бывает?
  Все заулыбались, зашевелились.
  - Ну хорошо, - откликнулся Валя, - а сколько у меня времени?
  - Ты начинай, а мы, как проголодаемся, скажем.
  - Давай, брат, по порядку, с мыслями и чувствами. Не спеши, когда еще к нам выберешься?
  - Ну хорошо, рассказываю. Это интересная история, на мой взгляд. - Валя откинулся на стуле и положил руку на стол. - Я ушел из Химфизики, учился в институте святого Фомы. Бернардо Антонини предложил мне читать лекции и приготовить пособия для студентов. За деньги. Но платил эпизодами и произвольными суммами. Бывал искренне удивлен, услышав, что должен мне денег. Я какое-то время терпел, объяснял Ане, что Бернардо очень занят, иностранец, монах... Что он обещает отдать на неделе. Потом начал искать работу в школе, в охране, на стройке. Перебивался случайными заработками, опять-таки, чтобы продолжать мои библейские штудии в Фоме. Аня пожаловалась на меня сестре Марии, а та попросила своих знакомых, православных, которые работали в автосервисе. Те ответили, подумаем, и вдруг позвонили, предложили срочно выходить на работу. Какую, что, - я даже не спрашивал. Знаете, это такое состояние, тебе говорят: есть работа. Я отвечаю, - согласен.
  Поехал в Измайлово, не ближний свет, как раз примерно в это время, пять лет тому назад. Там за ярмаркой стадион, а под ним огромный подземный гараж, переоборудованный в автосервис. Железные ворота, охрана, залитый светом автосалон, заставленный иномарками, бар, далее цеха, наш самый последний просторный каземат с колоннами, трубами и кабелями по стенам, избирательно освещенный. Между колоннами разместилась команда сигнализаторщиков, довольно взрослая. И, рядом, тонировщики, ребята от 20 до 35 лет. Я у них оказался самый старый, "профессор" с бородой...
  Командовал ими молодой, высокий, энергичный парень Петр. На меня посмотрел скептически, спросил, имел ли я дело с автомобилями, с техникой.
  - Нет, конечно, только научные приборы.
  - Понятно, вот смотри, - показал мне 600-ый Мерседес, - приходят новые дорогие машины. Промой заднее стекло, мы сейчас положим пленку.
  Тут же сам поднял с пола ручную брызгалку, набрызгал мыльный раствор на стекло, дал мне обычную кухонную губку и смывку, такую резиновую с ручкой, знаете, чтобы окна мыть.
  - Давай, работай.
  Я с одной стороны потер губкой, смыл, с другой, а посередине не достаю - большая машина. Зову Петра, спрашиваю, - можно залезу на багажник, чтобы все домыть?
  - Нет, не надо! - Потом остановился, подошел ко мне. - Слушай, никогда этого не делай! Продавишь багажник, будет всем - известное матерное слово! - Валя, - говорит, - машины очень дорогие, по цене квартиры. Хозяева - бандиты. Меня уже били, а могут застрелить. Поэтому делай только то, что тебе скажут. Непонятно - спроси. Никакой инициативы. Смотри пока, учись. С клиентами никаких разговоров, всех отсылай ко мне. Понял?
  Вот такие были начальные условия. Эта его метафора - цена московской квартиры, которой у меня никогда не было и которую я теперь могу потерять по неловкости, как-то упечатлила. Я потом обратил внимание, все ребята больше боялись повредить машины, попасть на деньги, чем каких-либо разборок. Так что большие и грозные деньги сразу обозначились в воздухе.
  Так, помню, этот день и прошел. Мытье окон снаружи, мытье изнутри. Закрыть пленкой обшивки, сдвинуть кресла. Вытащить опорные уплотнения для стекол. Держать пленку, подавать пленку. Потом все поставить на место, убрать, протереть, высушить феном. Ребята вблизи оказались доброжелательными, сплоченными. Показали профессиональный инструмент, порядок действий. Работали лихо. Пленку вырезали из больших полутора метровых рулонов по форме стекла, снимали защитный прозрачный слой, так называемый фантик, который служил готовой формой для следующей машины такой же марки. Составляли из этих фантиков целые библиотеки. Открытую пленку поливали мыльным раствором и прикладывали к стеклу с внутренней стороны. Выравнивали по краям, и специальным шпателем быстро разглаживали, вытесняя воду. Пленка в какой-то момент начинала "хвататься" - клей с водой полимеризовался в прозрачную вязкую смолу. Подсушивали края феном, - все, можно собирать двери. Получалось серое либо черное металлизированное зеркало, отливающее либо контрастирующее цвет кузова, вполне проницаемое для водителя и пассажиров, и скрывающее их от внешнего наблюдателя. Этот эффект, как мне объяснили знающие люди, оказался очень востребованным для автолюбителей с криминальным прошлым, поскольку в камере они сидели всегда на виду надзирателя скрытого за смотровым окошком. Теперь же, подъезжая к посту ГАИ или на стрелку в тонированном солидном автомобиле, оптическая ситуация переворачивалась в их пользу. Солнцезащитный эффект, конечно, присутствовал, но это второе...
  Итак, первое впечатление у меня было необычное и благоприятное. Людей я не боялся, а работа показалась несложной, что-то вроде наклейки дорогих обоев изнутри автомобиля. Ребята работали четко, слаженно, друг друга понимали с полуслова. Очевидно, знали свое дело. Час-два, и машина готова. Клиент отдает Петру 150-250 долларов. В день бывает 3-5-7 машин. Шумно, правда. Мат-перемат, свой наработанный сленг. В перекурах пьют кофе, разгадывают кроссворды. Разговоры о ценах на продукты и технику. Планы ближайших выходных. Весьма пошлые анекдоты. В конце дня неожиданно большая зарплата в рублях и в долларах.
  Лето было жаркое, пока шел от метро нагревался, а в подвале прохладно, светло. Даже с удовольствием ходил. Но недолго. Шумно очень. Сигнализаторщики рядом рвут дверные обшивки, сверлят багажники, проверяют звуковые сигналы. И всё под музыку. Утром кто-нибудь приходит, включает магнитолу с мощными колонками. Громко. Смесь попсы, Раммштайна и Шуфутинского. Вот это было тяжело. Ну а потом работа. Я старался, смотрел, спрашивал. Мыл стекла, держал плёнку, подавал инструмент. Познакомился с невидимыми врагами тонировщика: пылью, заломами, царапинами плёнки. Плёнка от манипуляций электризуется, открытый клеевой слой притягивает невидимые пылинки, которые затем отчетливо проявляются под стеклом на фоне тёмной плёнки, иногда просто в виде "звёздного неба". Заломы - это складки, в которые слипается металлизированная плёнка при неловких движениях, которые потом очень сложно расправить. Ну и царапины, потому что нужно жёстко выдавить воду, но можно поймать песчинку и оставить видимый след даже специальным инструментом. Новые машины чистые, а другие в многолетней пыли, слое никотиновой смолы на стёклах, с залежами мёртвых распадающихся насекомых, вонючие... Моешь-моешь, не промоешь. Хоть вынимай стёкла!
  Клиенты разные, спокойные и вредные, желающие присутствовать при наших работах с нелепыми вопросами "под руку". Бандиты приходили группами, обычно, веселые, доброжелательные, но и неожиданно агрессивные. Я подметил, как мои сотрудники примолкали в их присутствии.
  Самые сложные работы производились с задним стеклом. Пленку приходилось разогревать и растягивать по форме. Либо клеить из кусков, сопоставляемых встык по линии обогрева - филигранная работа. Этим сначала занимались Петр и Виталий.
  Я попробовал клеить пленку, и сразу начались проблемы. Пленка скользит, перекашивается, неожиданно липнет намертво. Пыли полно, царапины. Петр подойдет, - ты чего делаешь! Я же тебе показал! Снимай все, не годится! Коля, вырежь еще кусок на это стекло.
  Тот приносит пленку. Петр за пять минут все наклеит чистенько, аккуратно. "Понял?"
  Понять-то понял, а как делать не знаю, руки, наверное, не так приделаны. Стал бояться, что буду оштрафован, останусь без зарплаты. К тому же, сломался мой режим молитвы и питания. Работы было много, ребята перекусывали на ходу. У меня утро начиналось нервным напряжением, потом возбуждением, потом, к вечеру, наваливалось одуряющая усталость. Домой добирался к полуночи, утром - опять в подвал. Начался недосып. Музыка, грохот, стремление успевать за молодыми и умелыми и не навредить... В общем, большое напряжение было. Я приспособился в редких перерывах выходить на воздух хоть на 15 минут. Молился, дышал, смотрел на озеро и церковь. Это помогало.
  Петр нам установил обязательные присутственные часы с 10 до 18, но если вечером приходили машины, работали до упора. И это случалось часто. Я получал 10 долларов за машину. Стал приносить домой деньги 30-50 долларов в день. Аня обрадовалась. Мы стали покупать фрукты, овощи, хорошее мясо. Обувь, одежду, занялись детскими зубами. Ребята - тонировщики узнали, что у меня нет телевизора, привезли даром, также тахту приличную для сына, а то он спал у нас на матрасе.
  Петр после армии с мужем сестры решил попробовать заняться тонировкой. Они заказали пленку из Польши, смотрели учебные ролики в интернете, заклеили на свой страх и риск пару машин, стали предлагать услуги. Попались на глаза измайловским, те приехали, посмотрели работу и позвали к себе. Петр рассказывал, молодые ребята посадили в мерседес, привезли в подвал, показали место. Трудись мол, там разберемся. И стали подгонять машины. Появилась клиентура. Петр подтянул Виталия, своего школьного приятеля, сестра порекомендовала ему своих знакомых, Колю, Артема, Андрея. А потом и меня. Петр, сестра, ее муж все православные из круга отца Александра Меня. То есть это исходно был семейный и православный проект. И он состоялся.
  Однажды, рассказал Петр, приехал незнакомый парень на Паджеро, выбрал пленку, оставил ключи. Ушел. Вернулся через час, обнаружил, что его машина еще не в работе, потребовал ключи, сел, молча уехал. И скоро вернулся с эскортом, - и мерседесы и мотоциклисты. И с ними "куратор цеха" Саша Строгий. Вывалились все, подошли к Петру и сразу профессионально дали под дых. Я, говорит Петя, тихо сполз по стенке. Его подняли, поставили, дали еще. Других не тронули. Объяснили условия, местные машины и "пацанов" делаете по себестоимости и без очереди. Оплачиваете аренду раз в месяц "куратору". Все понял?
  - Да, конечно. Только, как узнать "пацанов"?
  - Тебе скажут.
  Так и работали, вполне успешно даже на этих условиях. Серьезные бандиты спокойно выплачивали всю стоимость и еще могли накинуть за качество. С пацанами было сложнее. При мне команда пригнала новый Ягуар без номеров. Молодые ребята, обкуренные, с оружием. Засыпали прямо в цеху. Петр подошел к куратору, выяснил, что какие-то залетные, взял с них деньги. А другие молодые, горячие, нервные на жигулях - даже не стали выяснять, заклеили даром и отпустили с миром.
  При мне Петр руками уже не работал, поставлял пленку, разбирался с клиентами и администрацией и учил меня.
  Это было тяжело. Я напортачу, он наорет на меня матом - сяду в угол, сижу, думаю, ну все, зарплаты сегодня не будет, выгонит, наверное. А он вечером уже в хорошем настроении. Отсчитывает деньги, даст еще премию, если мы выработали много машин. Молодой парень, резкий, но отходчивый. Специалист классный. И с бандитами сумел выстроить отношения, держал дистанцию. Талантливый, незаурядный, верующий молодой человек.
  Викарным заместителем Петра был Виталий или Витала. Бывший военный инженер, рукастый, аккуратный, выполнявший все арматурные работы, включая текущий ремонт по нашей вине. Сибарит, начитанный, добрый малый, женатый на эффектной молодой женщине. Ко мне относился сдержанно-приветливо.
  Андрей - музыкант, молодой пятидесятник, беззлобный, готовый к постоянным шуткам над собой. Работал недавно, пленку лепил нервно, очевидно, с большими душевными затратами, но успешно, качественно и быстро, в отличие от меня.
  Коля, Николаевич - бывший слесарь, матерщинник, куряка, пивас, фирменный раскройщик пленки, хранитель нашей библиотеки заготовленных форм, неожиданно теплый приветливый парень с отличным чувством юмора и здорового пофигизма.
  И, наконец, Артем, мой спаситель и утешитель, многодетный отец, тоже слесарь, начитанный, сноровистый. С какими-то оригинальными и очень быстрыми мозгами, со своим мнением по всяким сложным вопросам. Католик, живо интересующийся иудаизмом, пожалуй, точно подходящий под эту Павлову категорию почитателей Бога Всевышнего из Деяний апостолов. Он мне очень помог, взялся опекать, кормить... Объяснял, что пленку надо почувствовать, это придет со временем. Работать здесь можно... Все начинали с ошибок, это нормально. Собственно, благодаря ему я несколько раз чуть не ушел сам. Молился, конечно. В сорок лет сложно учиться ремеслу. С Артемом мы подружились, организовали питание, вели неплохие диалоги на серьезные темы, к которым подключались другие. О войне, о конфессиях, об абортах. Витала тут всегда дистанцировался. Общее настроение я уловил такое - сейчас можно заработать денег, прикупить технику, отремонтировать квартиру, дачу, вывезти семью на отдых. А дальше - видно будет. То есть, люди решились использовать некоторый шанс, включились серьезно, но не заморачивались. Отработать, получить деньги - и домой.
  Для меня тоже эта работа была временной, но затем что-то стало получаться. Вечерами, получив зарплату, мы шли к метро, там останавливались у палаток, брали пиво, курили, вспоминали день, смеялись с чувством облегчения, избавления, выполненного долга и некоторой мужской солидарности... Тут получился мой хлеб в пустыне, выпадающий ежедневно, несмотря ни на что... На некотором пути.
   Вы устали? Собственно, я уже заканчиваю.
  Итак, работать я научился. Зимой были сомнения по другому поводу. Машины не ехали. В подвале было холодно, затхло, бегали крысы. От холодной воды и сырости у меня распухли суставы. Мы выходили отсиживать рабочее время по очереди. Я стал готовить лекции, возобновил чтение. Правда, дома Аня скоро потеряла покой. Я предупреждал ее, но все одно вышел синдром отмены денег. Да, в свободное время я решил освоить все тонировочные процедуры, включая работы на заднем стекле. Уже весной Петр отправил меня на работу в Отрадное. Сначала с напарником, потом самостоятельно. В 98 году после кризиса работа пропала. От Петра ребята стали уходить, остался только Коля. Я продержался сам зиму, потом к 2000 году поехали машины, и я стал уже к себе подтягивать ребят. Сначала Артема, потом Андрея. Продолжаем сотрудничать с Петром. Сейчас у нас два автосалона, наработанная клиентура и хорошая команда. Мы востребованы. Валя замолчал. Некоторое время сохранялась тишина.
  Первой откликнулась Вера, - Я чувствую уважение, грусть. Доверие, конечно. Тем не менее, Валя, какие плоды для церкви ты имеешь после этих лет? Есть результаты, как ты думаешь?
  -Слушай, ну мы выжили, свели концы с концами. Я приобрел ремесло, честный заработок, позволивший кормить семью и продолжать работу в заочном отделении Фомы. Здесь я прочитал курс экзегезиса, у меня он сложился в голове, как некоторое расширенное современное введение в Писание. Многие вещи сам понял, что еще? Организовался молитвенно, социализировался. Я понимаю работяг; сам стал таковым. Что не сделал? Затрудняюсь ответить. В моих условиях я не знаю, как иначе...
  - Правдивая история. Не хочется отпускать... Но все понятно. - Вадим потянулся, вздохнул. - Поддержка, брат.
  - А тебе удалось дома достичь взаимопонимания? - спросил Роман.
  - Ну, у Ани уже нет негатива к моей работе в институте... Хотя проблемы остаются. Она не понимает моих занятий. Мы не можем договориться, сколько денег нам нужно...
  - Проблема в том, что Аня не закрепилась в общине, конечно, - подала голос Зоя.
  - У меня тревога за тебя, - сказал отец Иван. - Чувство бессилия, горечь. Попробуй раз в месяц выбираться к нам на литургию. И ждем тебя осенью.
  
  Перед отпуском
  Неделю перед отпуском плотно работали. Петр попросил еще выйти в субботу в Измайлово, помочь Николаичу. Сам повез маму на дачу. Валя в пятницу попрощался со своими товарищами, обещали продержаться две недели. Предупредил менеджеров в автосалонах.
  Утром в субботу пришёл в подвал первым. Включил свет. Тихо, затхло, плоско. Заглянул в бытовку, там разгром. Грязные робы поперек скамьи, рваные кроссовки, шлёпанцы, чудовищные промасленные башмаки. Липкий клеенчатый стол с остатками еды. Переполненная окурками пепельница. Запах тряпья и какой-то тухлятины. На стенах бесноватые музыканты в макияже и голые женщины, демонстрирующие промежность. Рекламные плакаты дорогих автомобилей. Вышел. Взял стул, понёс, поставил в угол цеха под лампу. Сел читать.
  "Важнейшие события, под впечатлением которых пишет девтерономист, - это две катастрофы, 721 и 586 года. В его глазах они имели чисто религиозный смысл, а именно: Яхве отверг оба царства. Отсюда, кроме осмысления политической катастрофы, запрос на обновление Завета и радикальное послушание".
  Появился Костя-сигнализаторщик, молодой, плотный человек с одутловатым лицом. Заметил Валю.
  - Фули ты там сидишь, загораешь? Николаич придёт?
  - Его жду.
  - Ну жди.
  Подошел, сунул вялую ладонь.
  - Пойду потреплюсь с механиками. Послышался шум автомобиля. Заехала Шкода, из которой вылез Коля с клиентом, пошли смотреть пленки. Валя встал, открыл ящик с инструментами, набрал воды. Коля отпустил клиента, прикурил сигарету, решительно развернул рулон пленки.
  - Валь, займись задним, пока я все вырежу. Давно сидишь? Блин! Неохота работать!
  - Сигнализаторщики гуляли вчера?
  - Вовке сделали машину, он проставился пивом. Я ушел в двенадцать, они тут еще сидели. Представляешь, этот мужик на Шкоде в восемь часов мне позвонил... Здрасте, Вы Николай? Мне Ваш телефон дал Петр. А вы будете сегодня работать? А пленка у Вас американская? А как проехать? Блин. Договорились, забрал меня от Семеновской... Давай мы его быстренько сделаем и убежим. Деньги он заплатил. Ключи я оставлю на охране.
  Заклеили быстро, чистенько. Позвонил Петр, попросил не уходить, измайловские пригонят две машины. Ждали пять часов. Приехала новая "Камрюха" и Patrol. Саша Строгий сам подошел, велел делать вместе с сигнализаторщиками. Машины сегодня уходят в регионы.
  Началась суета. И тут же еще машины образовались, местные - два стекла на Мерсе, заднее на БМВ. Какие-то машины просились с улицы, Коля их перекинул на другие дни. Велел клеить заднее поверх старой пленки, для скорости. Поставил потом машину против света, выдал клиенту как "средне темную" пленку, которую он просил.
  Валя бегал сам, уже в каком-то экстазе, рвал обшивки, быстро разогревал феном пленку. Сигнализаторщики лежали под ногами, пыхтели, матерились. Николаич тоже включился, хохмил, переругивался с Костей.
  - Пусти, чел, стекло заклеить, пять секов! Покури пока, а то на тебя воды налью.
  - Ты будешь у меня последний пацан. Ты видишь, у меня провода, датчики. Тут серьезные люди делают серьезную работу. Куда ты лезешь со своими мочалками?
  - Серьезные, говоришь? А у тебя самого серьезка выросла?
  Костя вылез из-под проводов раскуроченной автомобильной торпеды, поднялся, поправил задравшуюся футболку. Тепло улыбнулся Николаичу, и сообщил - Выросла!
  Убежали в первом часу ночи.
  
  Поездка к родителям
  Утро тяжелое. Суставы болят, спина ноет. Во рту после вчерашнего пропотевания дурной вкус, как после похмелья. На душе сумрачно. Валя позвал пса, пошел гулять вдоль путей. Молился и тут же терял слова, начинал опять говорить вслух. За гаражами помахал руками, разогнулся, подтянулся на турнике. Одышка, однако. Утро облачное, а солнце выглянуло, сразу жарко, весь мокрый. Ларсик сидел, вывалив язык на бок, смотрел на него.
  Дома Аня проснулась, бодрая, взбудораженная, стояла у плиты в халате. Иришка, босая, в пижамке, сидела за столом, зевала, ждала свои гренки. Поцеловал ее, разбудил Дениса. Закрылся в спальне, прочитал библейские чтения, помолился еще раз. Почувствовал тонкое ободряющее движение в душе, вздохнул с облегчением, с благодарностью. Позавтракали, взялись паковать зверей. Отловили Малса, сунули в плетеную корзину с крышкой. Кот пфыкал, рычал, нервно облизывался тонким розовым язычком. Улучил момент, чуть не удрал. Сначала из-под соломенной крышки показалась черная лапа, а затем сплющенная котовья голова с безумными глазами.
  - Малс! Малс!, - закричала Иришка. Денис бросился к нему, затолкал обратно. Кот протяжно, грозно выл, но не царапался. Ларс в ошейнике с пристегнутым поводком спокойно сидел, смотрел на это дело. Денис одел ему намордник, погладил и - поехали.
  
  В электричке немного людей, хорошо. Ларс улегся на пол между скамейками, поглядывал снизу вверх черными умными глазами. Денис достал Малса, посадил себе на колени, гладил. Кот вытянулся, задремал.
  Валя с сыном оба вспомнили, как три года назад также отвозили зверей к родителям. И случилась беда.
  - Пап, а бабушка с дедушкой как себя чувствуют?
  - Ну как, ветхие, грузные, вздыхают, меряют друг другу давление, но настроены решительно - привози! Они же люди военные, оба.
  - А мы тогда тоже в июле уезжали?
  - Да, примерно в этих же числах. Бабушка Василиса жила тогда на Костанди, помнишь?
  - Да, помню, на 12-й станции купались. Но ты, по-моему, сразу уехал.
  - Мы утром пошли на море, вернулись назад, Лора принесла телеграмму от отца. Мол, у мамы инсульт, срочно приезжай. Я собрался за несколько минут, вызвал такси и в аэропорт. Женщина-кассир мне нашла билеты только на следующий день, уже выписывала, как подошла бортпроводница, предложила лететь немедленно Боингом в Шереметьево, - посадка уже заканчивается. Я выгреб все деньги и побежал на контроль. Успел. Взлетали в дождь, как сейчас, помню. Я еще дома начал молиться, запустил непрерывный полный розарий.
  Пока самолет поднимался, пробивал облака, было темно. Потом появились белые облачные горы, голубые лагуны.
  И вдруг, прямо под нами радуга. Валя посмотрел на сына и на Ларса.
  - И я сразу почувствовал, что все будет хорошо.
  В Шереметьево бегом-бегом успел на последний автобус до автовокзала. Оттуда на метро на Курский и на электричку. Во Фрязево даже попутчик нашелся, доехали на частнике быстро. Около часа ночи был на месте. Ларс услышал меня, начал визжать. Этот, - показал на кота, вылетел в подъезд и пропал. Захожу в квартиру - пусто. Сдвинутые стулья, брошенная одежда, шприцы, кровь, рвота... Страшно, а верую.
  Вывел Ларса, Малс откуда-то выпрыгнул. Вернулся с ними, прибрался, замыл ковер. Утром купил зверям еду, поехал в больницу. Захожу в палату, мама лежит на кровати, отец рядом с ней на стуле, сгорбившись... Увидел меня и заплакал. Валя вздохнул, тоже вытер глаза.
  - И мама очнулась! - Валя улыбнулся. - Ребята, говорит, а куда это вы меня привезли?
  Он замолчал, вспомнил, как они тогда с отцом по очереди дежурили в неврологии. Воду горячую отключили, раздевали маму полностью и протирали теплыми влажными тряпочками. Отец ее кормил из ложечки, делал массаж и клизмы.
  "Видишь, мам, как твой пьяница и негодяй о тебе заботятся?"
  "Спасибо, ребятки мои!"
  "Фрося, ты не бойся, я от тебя сейчас не буду убегать... Потом убегу..."
  В первый день отпустил его. Папка на радостях изрядно набрался, но потом четко держал смену. И мама тогда много рассказывала о себе, об отце, о войне, конечно. "Сколько мы пережили, Валечка! А Брежнев хороший, зря ты его ругаешь".
  Валя смотрел на сына, зверей, в окно, на пробегающие знакомые платформы, пейзажи. И вдруг вспомнил себя мальчишкой. Вот так тоже ехали на электричке в Электросталь. Папа молодой, плечистый, в голубой тенниске, с открытыми мускулистыми руками, в светлых брюках, скрестил ноги под деревянной желтой скамьей, оглядывается по сторонам, - смотри! Видишь вышки? Вон туда, поедем, сейчас будем поворачивать после Фрязево...
  
  Дверь открыла мама, отступила внутрь, освобождая проход. Полная, улыбающаяся, щекастая, с мокрым от пота лбом, с седыми, всклокоченными волосами. Отец показался из спальни босиком в поднявшейся на выпирающем животе футболке в старых спортивных штанах. Широкое лицо, зубастая улыбка. Морщины и глаза щелочки, не поймешь, прячутся или смеются...
  - Прибыли наши хорошие, дорогие, родные... Здравствуй, Ларсик. Будем дружить с тобой? Хороший-хороший!
  Денис достал кота, который, крадучись на полусогнутых лапах, шмыгнул в комнату.
  - Динь, не нассыт он нам на ковер?
  - Не, я его выгулял по дороге. И он у нас культурный. Бабушка, дай, пожалуйста, миску для воды Ларсу.
  - Пить захотел Ларсичек, - щас мы ему найдем чего-нибудь. Накося, вот эту! Может, ему из чайника налить кипяченой?
  - Не, не надо, просто холодной, - Ларсик, иди, пей. Пёс ткнулся носом, принялся хлебать воду.
  - Мойте руки, буду вас кормить. Валюша, щи свежие из щавеля будешь?
  - О, буду.
  - И котлеты нажарила вкусные, возьмите с собой в дорогу.
  - Мам, ну куда? Будем по жаре сутки ехать...
  - Возьмешь, негодяй. И ватрушки заберете. Я вчера стояла пекла. Иришка любит такие. Диня, ты что будешь кушать?
  - Я - все!
  - Вот молодец! Ты же к бабушке приехал! Ларсик, иди, я тебе косточек оставила. Иди сюда, мой хороший. Дверь-то не будешь драть? А то дед вышел за чекушкой, вернулся, - весь дермантин на полу. Не будешь. Ты хороший мальчик, я знаю. Это дед-негодяй тебя тогда оставил, а ты испугался, да? Ген, принеси табуретку с балкона.
  - Пусть они едят, я пока не буду.
  Денис с Валей сели за стол на кухне. Газовая плита, кафельный угол над раковиной, незамысловатые советские тумбочки. Ворсистая от пыли решетка вентиляции, потемневшие и пузырящиеся по углам обои. Окно закрыто знакомой красивой тюлью от солнца.
  Мама налила две большие глубокие тарелки зеленых щей. Покрошила каждому яйцо. Пододвинула сметану с воткнутой ложкой, открыла нарезанный черный хлеб. Села напротив. Вытерла передником мокрое лицо.
  - Ну как, вкусно? Соли достаточно? Дед щавель собирал. Я сварила с индейкой. Легенькие, кисленькие. И котлеты, говядина со свининой, с картошкой. Салат порезала. Помидоры дорогие, зараза! Диня, ты закончил без троек, молодец! Учись, сынок, папка твой умный... И мой отец, Григорий Тимофеевич, на великолепно учился. А ты иди на врача. Не хочешь? Руки у тебя тонкие, хорошие. Я хотела, чтобы папка твой хирургом был, а он, видишь, в науку пошел, а теперь бросил. Моет машины этим придуркам. Видишь, как получилось...
  - Мне сейчас физика интересна. И программирование. Может, что-то с биологией, медицина сама по себе - нет. Хотя, сейчас хирургия развивается лазерная, без скальпеля, посмотрим.
  - Валь, поешь картошечки хотя бы.
  - Нет, мам, не могу. Спасибо.
  Он встал, прошел в комнату к отцу, сел на диван к телевизору. Ларс сразу прибежал, лег в ногах.
  - Чувствует, что уезжаете, не хочет отпускать.
  - Ну как, пап, справитесь? Как мама?
  - Ничего, скрипит. Езжайте, не волнуйтесь, надо навестить деда Степу. Да и ребят вывезти. Будем надеяться, сынок.
  - Малсу брось тряпку в туалет, он привыкнет, будет в унитаз ходить. Только крышкой не закрывайте. А дверь он откроет. Ларса гулять утром и вечером.
  - Я с ним буду до кладбища ходить с удовольствием.
  - Только при чужих собаках бери на поводок. Он спокойный, но мелких может погонять.
  - Ладно... Ну, услышал, услышал. Про тебя говорим. - Пес потолкал их руки черным носом, облизнул, лег опять, застучал хвостом по полу.
  - Пап, если что, мне сразу телеграфируй. Я вернусь.
  - Ладно, перебьемся. Мы здесь не одни. Сашку позову, Николая. Не переживай. Я хочу, чтобы вы съездили. Это важно. А то опять будешь мотаться до зимы без продыху.
  - Адрес одесский бабы Василисы и телефон её и Лоры ложу здесь, под часы. Всё тут. И буду звонить.
  Мама собрала котлеты, ватрушки, налила щей в банку для девочек. Сунула Денису деньги. "Бери, а то дед всё равно пропьет". Приветы передавайте, смотрите за собой.
  Вышли к дверям. Две грузные и неловкие фигуры. Папа и мама. Старое зеркало. Вешалка. Выцветшие обои. Открытая дверь в ванную. Встревоженные звери. Ларс высунул язык. Дышит, быстро оглядывает всех. Черный красивый кот с белой грудкой. Что-то дрогнуло в сердце.
  
  В путь!
   Дома Денис вытащил чемоданы, протер от пыли, проверил замки. Утром в понедельник Валя взял список у Ани, побежал в магазин, в аптеку. Ещё раз в магазин. На рынок у платформы, чтобы купить маникюрные щипчики, - Аня присмотрела для мамы. Денис помогал дома, собрал свои вещи в рюкзак. Иришка набрала кучу книг, кукол, фенечек. Пошли с Денисом тратить бабушкины деньги. Притащили пять литров газированной воды, мешок сладостей.
  - Мы сами всё понесем!
  - Конечно, вот, совсем в этом не сомневаюсь!
  - Мальчики, идите ко мне, - позвала Аня.
   На кухне жарко, горят конфорки, пахнет газом.
  - Диня, помой овощи, сложи в эти пакеты. Валя, возьми свой ножик и подумай, куда насыпать соль. Хлеб купили? Несите сюда!
  - Так, люди, прошу внимания. - Валя подождал, когда все посмотрели на него. До нашего выхода остался один час.
  - Ты свои вещи собрал? Плавки, трусы? А в чём ты поедешь? Нет, Валя, в этом ты можешь ходить на работу к своим слесарям... Я же купила тебе новые футболки. Одень, пожалуйста. И брюки не забудь, мы будем с папой ходить по городу у всех на глазах.
  Ириша, не напивайся столько воды! Где мы будем с тобой туалеты искать?
  Динечка, принеси мне с балкона всё, что там висит... А ты сам в чём будешь в поезде? В кроссовках?
  Так, не дури. Бери шлепанцы, кому сказала! Потом опять грибок твой выводить.
  - Ма-ам!
  - Валя, помоги мне. Открой духовку, вытащи противень. Горячий! Возьми двумя вилками курицу и ложи сюда, в фольгу... Осторожно. Пусть полежит, завернешь потом. И в полотенце. Яйца выключай. Охлади сюда, в коробку. Занимайся. Я должна еще маме лекарства собрать.
  Валя ходил внимательный, взволнованный и счастливый. Все-таки едем. Это что-то невероятное. Ребята-тонировщики выслушали просьбу-нужду и единодушно отпустили. Деньги образовались - заклеили аптеку на Белорусской. Ночь работали, но получили почти тысячу долларов. Зашёл в кассы на Киевской по наитию и купил всем билеты. И родители согласились забрать зверей. Просто славу Богу! Благослови нас Господь!
  - Люди, внимание! До нашего выхода остается 30 минут.
  - Диня, вынеси мусор и этот пакет с тряпками.
  - Иришка, собирай свой рюкзачок, одевай сандалии и становись к выходу.
  - Мама еще не одета.
  - А ты будь одета, монета. Аня, зубные щетки, пасту, мыло, салфетки я ложу в пакет с продуктами.
  - Кружки, кружки всем, Валя. И рулон туалетной бумаги. Ложку чайную возьми!
  - Всё положил, особенно туалетную бумагу.
  Валя опять забылся, вспомнил свои путешествия мальчишкой с мамой и сестренкой в Орел из Борисова. Тоже лето, длинный светлый теплый вечер. Отец тащит большой твердый чемодан с металлическими скобами, потом стоит в очереди у воинской кассы, добывает билеты на проходящий поезд. И вот уже ночь. Московский скорый. Ужасное волнение. Быстрая посадка. Папа поднимает сестренку, ставит прямо в вагон. Подает чемодан, а поезд уже едет. Папа шагает, машет, отстает. Проводница в фирменной одежде с балтийским выговором опускает квадратный люк, хлопает железной дверью. Помогает пройти в вагон... В Смоленске пересадка. Пассажирский поезд дымит, катится неторопливо, останавливается "у каждого столба". Целый день в пути, те же варёные яйца, куры, огурцы. Сомнительная газировка. Мороженое в Брянске... Вот ведь незабываемое и непреходящее!
  - Все, народ, пятнадцатиминутная готовность! Обуваться, строиться! Но сначала в туалет.
  Аня забегалась, расчесывает волосы, считает сумки, пакеты, просматривает ключи, билеты, документы.
  - Валя, проверь окна, газ, утюг!
  - Все проверил, холодильник отключил. Выходим!
  Вышли!
  Икшанская электричка доставила от Бескудниково прямо на Белорусский вокзал. Две остановки на метро. Приехали рано. Поезда еще нет. Множество людей под дебаркадером Киевского вокзала. Динька с Иришкой взялись бегать под часами вокруг бюста Ленина. Какие-то дети увязались за ними. Денис худой, длинный и неловкий. Иришка-лисичка, шустрая, визжит.
   Подают состав на Одессу.
  В купе чисто. Кондиционер работает. Верхние полки уже застелены. Рассовали сумки, переобулись. Аня попросила спустить одну постель вниз. Легла, вытянула ноги. "Всё, меня не трогать до Сухиничей".
  Дети полезли наверх. Иришка вытащила кукол, стала рассаживать. Какая-то девочка с интересом рассматривала ее из коридора.
  - Привет! Как тебя зовут? - улыбнулся ей Валя.
  - Варвара! - ответила девочка и тут же убежала.
  - Похоже, у тебя будет подружка, - сказал Валя дочке, - Будешь ей показывать свои сокровища?
  Иришка молча слезла по лесенке вниз, выглянула в коридор. Через три купе высунулась знакомая черная голова и спряталась. Иришка захлопнула дверь, тщательно закрыла все замки, полезла наверх.
  Поезд медленно объезжал пустырь, за которым на широких квадратных основаниях поднимался шпиль Университета.
  До Сухиничей, конечно, не дотянули. Аня сама встала, расстелила скатерть на столе, всем дала влажные салфетки вытереть руки, раздала бутерброды с котлетами. Валя порезал огурцы и помидоры, принес кипяток в кружках.
  - Вкусные котлеты, а я не хотел брать.
  - А курицу будем есть?
  - Курицу завтра.
  - Пассажиры в поезде, - произнес Валя.
  - Очень много едят, - дружно ответили жующие дети.
  - Что может быть лучше, чем ехать в поезде с хорошим попутчиком?
  - И пить чай!
  - Ответ правильный.
  Вечером Иришку перебазировали на нижнюю полку. Дети заснули. Валя постелил себе, присел к жене.
  - Едем, Анюта, все хорошо?
  Она подвинулась, погладила его руки.
  - Я боюсь, мама все равно что-нибудь нам устроит. Она не искренняя.
  - Слушай, ну это уже неважно. Ты спросила, она согласилась. Наверное, со скрипом, может и ропотом. Она головой все понимает и хочет быть великодушной. В конце концов, она церковный человек.
  - У нее настроение может поменяться в одну минуту, и опять все будут виноваты, и мы в том числе. Я так устала от этого!
  - Ань, может быть! Но мы решились ехать. Я думаю, что Василиса Прокофьевна где-то очень прагматичный и трезвый человек. Она знает, что ей нельзя волноваться после инфаркта, что Степан Григорьевич вправе увидеть тебя и внуков, в конце концов прошло десять лет. И она хочет простить, у меня такое впечатление.
  - Жалко ее... Но она сама уехала от папы, строила этот дом в Знаменке.
  - Анют, отношения были разрушены, невыносимы. Ты знаешь. Жила с ним, терпела, только ради вас с Лорой. Вы выросли, разъехались, что ей оставалось?
  Примириться они не могли, потому что никто не хотел и не думал меняться. И веры не было. Так внешнюю благополучную форму поддерживали, а вы в этом росли. Конечно, это многолетнее демонстративное строительство своего отдельного дома разозлило Степана Григорьевича... С другой стороны, так она заявляла ему свою самостоятельность... Слушай, там ком взаимных ошибок, обид копился, потом оба пошли вразнос, все вывалили в суде, на публику... А брат ее с домом обманывал все эти годы. Так бывает, Анют...
  
  Утром вышел в Конотопе, размял спину, побродил, подышал, помолился. Небо южное, яркое. Солнышко. Знакомый старый перрон. Бабушки украинские с ягодами и варениками. Мальчишки с напитками. Серьезные мужчины с валютой.
  В Киеве уже гуляли с Иришкой и Денисом. В Жмеринке во время получасовой стоянки Иришка и девочка Варя вместе водили за руки ее маленького брата... Подружились. Бегали по коридору вагона, ходили друг к дружке в гости.
  - А вы тоже будете жить на Причале в Одессе, - дружески спросила Варя взрослых.
  - А где этот Причал?
  Подняла плечи, смешно поджала губы, - не знаю!
  Мама ее пояснила, - в сторону Черноморки, можете приехать к нам на трамвае, приезжайте!
  Разговорилась с Аней, тоже ехала с детьми к родителям. Как-то скрасили последние часы в бесконечных южных степях.
  
   В Одессе, у тещи. День рождения.
  Василиса Прокофьевна снимала квартиру на углу Люстдорфской дороги и Адмиральского проспекта. Две комнаты на третьем этаже пятиэтажного дома без лифта с окнами на проспект. Внизу магазины, бочки с молдавским вином, пешеходный переход, остановка, троллейбусы и трамваи, заполненные людьми. С противоположной стороны из окна кухни тихий двор, закрытый кронами деревьев.
  Василиса Прокофьевна встретила радушно. Накормила борщом с пампушками. Сели, рассказали новости, обсудили детали праздничного стола. Вечером все мылись, смотрели телевизор. Валя разложил диван для Ани и Иришки. Сам с Денисом лег на полу. Спал плохо, душно. Открыл окно, на рассвете начала греметь дорога. Гул и вой троллейбусов, грохот грузовиков, звон трамваев. Закрыл окно, ворочался, в шесть решил вставать. Тихонько прошел на кухню, закрыл дверь. Здесь хорошо, тихо, прохладно, сумеречно. Сделал зарядку, умылся, сел читать. Лучи солнца пробились через листву, затрепетали светлыми пятнами на столе, на стене. Помолился. Просил благословения на новый день.
  Аня с мамой после завтрака сразу убежали в парикмахерскую и за покупками. Валя с детьми отправился в Аркадию. Пришли на пляж, народу полно, море грязное. Искупались, чего делать. Пошли гулять на плиты, а там хорошо. Людей мало. Опять купались, сидели на горячих темных камнях с белыми кругами соли. Дети возились, Денис вылавливал ракушки, складывал на ступенях, покрытых скользкими водорослями. Иришка рассматривала всякую мелкую живность в каменных лунках с прозрачной водой. Валя смотрел в море, слушал плеск волн, понимал, что, вот, счастье, и не мог прочувствовать. Москва, работа, сегодняшние хлопоты тоже были здесь.
  Дома женщины сразу посадили чистить вареный картофель для оливье, разбирать курицу. Аня занялась селедкой для "шубы".
  Накрыли стол в комнате, расставили тарелки из сервиза, бокалы, положили столовое серебро. Василиса Прокофьевна одела темно-зеленое платье, бусы, сережки, зубы... Туфли на каблуках. В новой прическе вся преобразилась, выпрямилась.
  "Валя, посмотри на маму!"
  "Шикарно! Василиса Прокофьевна, можно прямо на телевиденье. Правда, очень красиво".
  Раздался решительный звонок в дверь. Пришли Курпатовы Лора, Стас и маленькая Мирослава с цветами, тортом. Увидели именинницу, закричали, заохали. Лора яркая, накрашенная, надушенная блондинка в белом платье-разлетайке, с черными полосами, с большими карими Василенковскими глазами на круглом лице. Станислав, ее муж, высокий, стройный, спортивный, длиннолицый, выбритый до синевы. Мирослава худенькая, неловкая, вытянулась выше Иришки. Девчонки смущенно смотрели друг на дружку, потом устроились на диване разбирать привезенные сокровища.
  Сели за стол. Поздравили Василису Прокофьевну с семидесятилетием, хлопнули шампанским, налили девчонкам Пепси-колы. Выпили, закусили. Аня начала доставать подарки. Лора тут же все обесценила.
  - Шо ты навезла ерунды? Маме надо гроши... А шо, нет? А ты расскажи Ане сколько стоит квартира, коммуналка, еда, медсестра, с капельницами и лекарства... А то я одна тут роблю... А я всегда правду говорю, шо ты мне рот затыкаешь? Чего ждать, когда ты опять через два года приедешь?
  Валя со Стасом переглянулись, Стас поспешил вмешаться, перевести разговор.
  - У нас тут новости, воду горячую дали... Значит, выборы скоро, - подумал я утром и начал бриться.
  - Да, мы тут все демократы, - охотно переключилась Лора, но и опять вернулась к себе.
  - Рынок кормит, но нужно работать, Аня. Знаешь, как я роблю? В семь утра уже на Седьмом километре. Надо принять товар, поставить продавца, обежать, посмотреть, что идет у конкурентов. А Стас мотается в любую погоду за товаром, и Мирославу надо отвезти и привезти. И маму навестить после инфаркта. Вот так мы живем. Я не жалуюсь, я говорю, чтоб ты понимала. Да, трудно, и вечером ноги распухают - она неожиданно подняла над столом красивую лодыжку, поправила платье. А мне нравится, я с людьми разговариваю. А, слухай! Сегодня заходит мужик-перекупщик, такой с юмором - женщина, я сделаю вам кассу, только сделайте мне скидку. Я говорю, - мужчина, оставьте мои трусы, идите к жене, там вам будет скидка - Лора расхохоталась. Улыбка яркая, энергичная, ослепительная.
  - Мужик засмеялся, взял всю партию трусов по полной цене. Это Одесса, Аня! А давайте выпьем, кто мне нальет вина, мужчины?
  В какой-то момент сёстры и мать перешли к воспоминаниям, тепло заговорили друг с другом по-украински. Стас пододвинулся, расспросил Валю про бизнес, поделился своими заботами. Квартиру выкупили, сейчас хочу ещё один стол взять на рынке. Так, концы с концами сводим, кое-что остаётся. Машину поменял. Выехали в Турцию. Здоровье сейчас неплохо, пропил американские витамины, сижу на спортивном питании...
  Ага, у нас концерт.
   Василиса Прокофьевна села к пианино, начала играть "Лунную сонату"...
  Вечером пошли проводить Курпатовых до Фонтана, зашли к ним выпить кофе. Мирослава бросилась показывать Иришке свои игрушки, запрыгала, скривилась, - не уходите еще, пожалуйста!
  "Оставляйте её, пусть играют девчонки... Завтра пойдете на море, заберете обеих..."
  
  У Черного моря.
  Потянулись одесские сутки, красочные, жаркие, утомительные. Стесненные и комфортные одновременно, разорительные и барственные. Василиса Прокофьевна вставала рано. Валя приладился утром бегать в Аркадию на плиты. Делал там зарядку, купался, дорогой молился. Возвращался к завтраку. Народ поднимался поздно, долго собирался. Аня обсуждала меню, вопросы с обедом. Валя ещё успевал что-то принести из продуктов. Наконец выходили, ехали на 12-ю станцию, сидели там, пока не вырастали длинные тени, волны и свежий ветер с моря прогонял людей от воды. Дети купались, возились в песке, прыгали с пирса. Ели всё, что обнаруживали, - хот-доги с сосисками, трубочки со сгущёнкой, мороженое. Поднимались с пляжа длиннющей бетонной лестницей к трамваю. Оглядывались. Огромное небо, огромное море... Шапки акаций и дальние корабли. Домой добирались на трамвае и на троллейбусе. Кушали. Валились без сил. Вечером опять Курпатовы. Денис скоро стал пропускать море. Нашел неподалеку компьютерный зал. Как-то в дождик взял Иришку и пропал. Валя пошел их доставать. Обнаружил дочку в полутемном зале в обществе улыбчивого бритоголового хлопца. А Денис тем временем сражался в какой-то коллективной игре. Лора услышала, налетела на него.
  "Денис, ты что? Отдых - это работа! Зачем вы сюда приехали? Вернетесь в Москву дышать газами, давиться соплями. Даже если не хочешь плавать, ты должен два часа дышать морским воздухом. Ты посмотри, утром и вечером приходят на пляж в Аркадию старые одесситы. Просто сидят у воды. Ты знаешь, сколько у них грошей? Поэтому они жить хотят, понял меня?!"
  Валя заметил, что Лора со Стасом открыто безжалостно разговаривают между собой. Лора его цепляет, он молчит-молчит, потом взрывается, быстро сыплет грязными словами. Оба кричат при Мирославе, потом вроде спокойные, здравомысленные оба...
  Аня первые дни много лежала, жаловалась на головные боли, месячные. Потом загорела, ожила, похудела. Желанная, глазастая мулатка. Дети посопливились немного, выздоровели. Тоже потемнели.
  Одесса энергичная, разноликая, контрастная. Машины на Посмитного просто роскошные. Новейшие мерседесы, ауди, БМВ, джипы, кабриолеты. Почти все тонированные. Тут же старые праворульные тойоты и наши неробеющие жигули. Во дворах натыканы гаражи и ракушки. Бедные бабушки, старики смиренно выбирают порченные фрукты у изобильных прилавков. Витрины современных магазинов, ресторанов, офисов, и рядом разрушающиеся фундаменты и откровенная грязь. И перманентный запах канализации, то предполагаемый, то явный даже среди дорогущих приморских особняков.
  Море бывает серо-желтым бурным, вечером на пляжах груды мусора, пьяные полуголые компании. А утром пусто, тихо, прозрачное и чистое сине-зеленое стекло медленно движется куда-то под греческими небесами. Валя заметил, что у него наладилась некоторая шизофрения - плотское, курортное, барственное бытие и какие-то непреходящие, не отпускающие ужасы от пророков. Все время как то цепко читал Библию, откликался сердцем.
  - Каждое утро он пробуждает ухо мое, чтобы я слушал, подобно учащемуся...
  - Что ты видишь, сын человеческий? Вижу котел, разогреваемый на огне, раздуваемый ветром. Вот закипел, брызнул, плеснул пеной! Бурлят, кипят мерзости и нечистоты... Бросай еще дров! Не жалей! Отборные крепкие чурки пусть летят в пламя! Выплеснулись нечистоты на улицы, потекли на мостовых, опрокинулись в колодцы. А они не видят, не чувствуют! Болеют, мрут, истребляют друг друга и говорят, а что делать? Это наша жизнь! Чтоб воровать, грабить, плевать в ближнего! Чтобы прелюбодействовать, лгать и потом убивать, конечно!.. Плевать на бедного и правого, да заткнется он!
  - "Я поставил тебя укрепленным городом и железным столбом и медную стеною на этой земле против царей, против князей, против священников и против народа... Они будут ратовать против тебя, но не превозмогут, ибо Я, Господь, с тобою, чтобы избавлять тебя".
  
  Надрыв
  Как-то хорошо поговорили на троих с Василисой Прокофьевной и Аней, о нас, о молитве, о России и Украине. Люди везде живут очень тяжело, Валечка. Власти везде одинаковы. Ай-яй-яй! Что же они роблют! Только себе, только своим... Как так можно? Ведь Бог все видит! Никто не сохранит свою жизнь... Ничего не возьмем с собою! Зачем эта роскошь, когда столько бедных больных людей? Ай-яй-яй!
  У Лоры и Стаса плохо. Выпивают, ругаются грубо. Не хотят уступать. Не стесняются ребенка. Оскорбляют друг друга перед девочкой. Ай-яй-яй!
  Любите друг друга. Уважайте! Это самое главное. Берегите души свои и детей. Не надо этой злобы, соперничества. Помогайте! Я знаю, что шо це таке, як кожный день унижения, оскорбления, придирки... Плакали вместе с Аней, обнявшись.
  На следующий день утром пришла Лора с Мирославой и позвала гулять в парк Шевченко, на какое-то городское мероприятие. Иришка бросила свои игрушки, рассыпала бисер, ушла. Вернулись к обеду. Василиса Прокофьевна неожиданно сделала ей замечание, а там и выговор, - "Не смей так себя вести, я не заслуживаю такого обращения!"
  Иришка перепугалась, заплакала. Валя бросился ей на помощь и тоже нарвался.
  - Валя, я вас ждала, я к вам со всей душой, но вы меня ни во что не ставите.
  - Да что случилось, я не вижу ничего страшного, мы сейчас все уберем.
  Убрали в комнате, убрали на кухне, ушли на море. Вернулись, Василиса Прокофьевна молча ушла в свою комнату, закрыла дверь. Валя посмотрел на Аню.
  "Все-таки это произошло", - мрачно покачала головой жена.
  "Слушай, пойдем погуляем в последний вечер". Вышли, спустились по Адмиральскому и встретили Лору с Мирославой. Сели в Макдональдс кушать мороженое. И там Лора неожиданно набросилась на Аню. Даже непонятно почему.
  "Ты ни мне, ни маме ничем не помогала, когда мы жили в Знаменке, одни в пустом доме в незнакомом городе".
  "Чем я могла помочь вам? Я была в Москве с детьми без квартиры! Кто мог предположить, что дядя Витя умрет, не достроив этот дом, а деньги обесценятся?"
  "Ты могла позвонить, спросить, как у тебя дела, мама? А мы носили воду из колонки, стирали в холодной воде. А ночью к нам ломились алкоголики! Ты ничего этого не знаешь!"
  Ушла, отбросив стул. Мирослава, бедненькая, даже не попрощалась, думала, что ее не отпустят с нами к деду. Но утром пришел Стас, сообщил, что все нормально, привезет Миру к поезду. "Не обращайте внимания, у нас бывает. Я взял билеты, в Киеве заберу ее у вас"...
  Собирались тихо. Василиса Прокофьевна, выпрямившись, сидела в кухне в очках с газетой. Потом вышла с речью.
  "Я вас очень ждала, делала все наилучшим образом. Если вы меня не уважаете, лучше не приезжайте. Мне не нужны эти волнения, поймите!"
  Выслушали ее в молчании. Валя попросил прощения, поблагодарил, подошел, поцеловал эту гордую, окрашенную хной голову с нежной девичьей кожей на щеках. Аня потихоньку сунула ей деньги в вазу. И поехали.
  
  Закарпатье.
  Поезд до Ужгорода. Старенький плацкартный вагон, без кондиционера, конечно. Все окна открыты, так что и неплохо. Условия развитого социализма. Аня опять лежала на спине, накрыв глаза сгибом руки. Иришка с Мирославой неразлучны и самодостаточны. Валя кормил их, присматривал. Денис выходил гулять на каждой продолжительной остановке. Карпаты проехали ночью. Вагон скрежетал, приглушенно гудел, постукивал колесами в тоннелях. Утром Аня села, выглянула в окно, помятым больным лицом.
  - Сколько времени?
  - Семь часов. Скоро подниматься.
  Валя сидел у нее в ногах с Библией.
  - И вторая часть нашего балета, - пошутила жена.
  
  "Румыньска горка" зеленая, круглая, возвышается над городом, видна из любой его точки. На вершине заметны залысины, оставшиеся после урагана 80-х годов. Это обманчивая близость. Гора уже за Тиссой. Внизу шпили церквей, зеленые улицы, витрины современных магазинов. Машины шлепают шинами по брусчатке. А вот и звонкий цокот копыт. Дети, смотрите! Лошадка бежит рысью, гладкая, бодрая, чубатая, запряжена в телегу в четыре больших рессорных колеса. Хвост подвязан. Выпрямленный мадьяр в фуражке, в пиджаке, подбоченясь правит неприметными движениями. Молодец!
  Цок-цок-цок!
  Бабушки в черном, в платках, с потемневшими лицами внимательно разглядывают нагруженную чужеземную процессию. Кто-то узнает Аню, вскрикивает... Все останавливаются.
  "То мой чоловик... То хлопчик, доца... А то Лорочкина дивчинка, Мирослава... Так проведать тату... Мама добре, з Лорой в Одесе. Был инфаркт, зараз добре... Можа приедит. Ну, мы идэм з дороги... Не с Одесы... До побаченья. Дзякую!
  Вот и зеленый забор, покосившаяся калитка, узкий тенистый проход вдоль дома, цветник, деревья, пафосный жовто-блакитный гараж на солнце. Крыльцо, открытая дверь, занавешенная тюлью. А вот и Степан Григорович, при параде, в белой рубашке, брюках, стоит несколько откинув голову и плечи. За ним моложавая женщина с гривой густых темных волос, перехваченных лентой, в переднике. Улыбнулась крепкими белыми зубами.
  В доме тихо, прохладно. Тяжелая ореховая мебель, шкафы, буфеты, тумбочки, кресла. Портреты девочек, Лоры, Ани, молодого, улыбающегося Степана Григорьевича. Портрет Тараса Шевченко в папахе, с усами. А Василису Прокофьевну убрал. Окна во двор. С одной стороны, цветник, две ветлы, Аничкина и Лорочкина. С другой - почернелые гаражи, сараи.
  В зале готовый, накрытый стол.
  Разноголосица, восклицания, сбивчивые слова. Умылись, переоделись. Сели за стол. Валя улыбался, молчал, внимательно осматривался, чувствуя значительность момента. Степан Григорьевич открыл шампанское, церемонно поблагодарил и вдруг дрогнул голосом... Поставил бокал...
  - Папа! Папочка,- потянулась к нему Аня.
  - Добре, диты мои, кушайте! Шось там Мария наробила...
  И все дружно взялись за еду. Салаты, нарезки домашнего мяса, два супа. - Та я ж не знаю, шо вы едите, - кричала Мария, - кому грибного еще? - А на второе паприкаш. - Так вы попробуйте? А картопля, а огирки? Аня, Валя, ну вы будете второе?
  - Ох, пропадай, моя фигура!
  - Дети, а тисточко будете? А я зараз покажу.
   Обильнейшая, вкуснейшая трапеза. Охи-ахи. Дети наелись, Аня восхищалась, спрашивала рецепты. Мария довольная, симпатичная. Видно, волновалась сначала... А тут потекла беседа.
   Степан Григорьевич постарел, где-то поветшал. Лицо бледное с сухой кожей. Белые редкие волосы, несколько скошенный после инсульта рот, но смотрит весело.
  После обеда молодежь поднялась и убежала в город с Марией, которая, услышав нужды, тут же отозвалась показать магазины с музыкой, с бисером, с сувенирами.
  Остались втроем, перешли на диван в комнату.
  - Ну, як ты, папа?
  Сначала последовал пересказ событий десятилетней давности. Валя сразу услышал знакомые интонации.
  "Та дура старая забрала гроши да уехала. Шось я тебе говорил, то и зробила... Сколько грошей перевела брату? А я ей казав, вин тебя обманэ. Осталась на старости одна, без хаты! Меня опозорила. То, Бог видит, Аничка, я был порядочным человеком!"
  Аня погрустнела, молчала. Валя тоже. Десять лет это держать варить в себе, впечатляет!
  К вечеру переоделись. Все вышли в город, прошли по главным улицам, зашли, сфотографировались. Посидели в кафе.
  "К Василенку дочка приехала с чоловиком, с детьми... Аня..."
  "Это Аня?"
  "Да ты шо! Худа!"
  "А Лора?"
  "А Лора с Василисой, не поехала!"
  Дома опять застолье, уже простое, непосредственное. Мария разговаривала с Аней об общих знакомых. Зазвучали памятные имена - Наталка, Габорка, Шушвелка, старый Бандюкэвич помер... Учителька робэ. Маруся Золтан в Будапеште. Ковачи в Ужгороде. Грач помер, машина перевернулась осенью на перевале. Валя вслушивался в этот закарпатский мадьяро-украинский суржик, теплел сердцем.
  Степан Григорьевич устал. Пошёл к себе, лег на всё ту же старую кровать у телевизора. И телевизор тот же, и новости. Спали все крепко. Ночью невероятная тишина, темно до черноты. Чудесный воздух.
  На следующий день сами пошли в город. В центре храмы. Две протестантские кирхи, римо-католический костёл, православная церковь. В синагоге спортзал; все евреи выехали. Два универмага. Трехэтажное здание горсовета с реликтовым памятником Ленина. Гостиница. Ресторан. И разбегающиеся улочки с добротными каменными домами. Несколько хрущевок. Ближе к Тиссе новые дорогие особняки. Аня показала детям школу и высокие тополя, которые она сажала. Дамбу, которую также строили старшеклассники после страшного наводнения, - представляете, дети, вот вся эта улица - река. Уносила машины. Нас отпустили с уроков, сказали бежать домой, а учителей потом снимали из окон.
  Поднялись на дамбу. Шумная, плещущая, сильная серо-зелёная река, острова, пышные заросли. Ржавый заброшенный мост, обрывается на середине реки. Дальше Румыния, горы. Денис полез на мост... Аня послала Валю за ним. Сама нашла спуск к воде, аккуратно провела туда девочек. Сели на камни и слушали, смотрели стремительную, неутомимую брызгающую в прибрежных камнях воду.
  - Ну что там? - спросила Аня вернувшихся мужчин.
  - Да там, наверное, место народных гуляний и романтических встреч.
  - Мам, а мы видели румына на том берегу и помахали ему. А он - нам. Но у нас не было с собой бранзулетки.
  - Какой бранзулетки?
  - А это то, из-за чего пропал один из первых советских миллионеров у Ильфа и Петрова.
  - А, ну да, попросили бы у девчонок, у них полно бранзулеток.
  Вернулись в город, Аня остановилась у детского садика.
  - Смотрите, дети, я, маленькая, влезала на эту приступку, бралась вот так за решетки, выглядывала маму. Мама часто опаздывала из больницы, а я все стояла тут, качалась вот так и говорила, - мама скоро придет! Мама уже идет!
  Иногда забирал папа. Не люблю садик до сих пор, бе-е!
  Валя представил маленькую смуглую девочку с блестящими черными глазами, взбитыми каштановыми волосами у этого забора. Обнял жену.
  Дети попросились в туалет. Отправились с Аней домой.
  Валя сам прошел в парк, сел на скамейку. Разросшиеся деревья, забытая эстрада, посыпанные гравием дорожки. В церкви ударил колокол. Румынские горы плавно поднимаются над церковью, над деревьями уходят вдаль. Слышно горлицу.
  
  Степан Григорьевич.
  Мы приезжали сюда с маленьким Динькой каждое лето. Поезд "Москва-Белград". Степан Григорьевич встречал в Мукачево. Усаживал в зеленую шестерку "Жигулей" со значком доктора на лобовом стекле. Ехали извилистой дорогой. Плавные зеленые горы. Тисса то ближе, то дальше, поля, виноградники, сады. Большие богатые села с добротными каменными домами. Мосты, серпантины. Цветущий благодатный край, некоторая советская заграница. Дома еда-еда, гуляния с Денисом. Сын, собственно, здесь научился ходить...
  Степан Григорьевич, моложавый, высокий, кривоногий, с наметившимся брюшком, энергичный и порывистый. Носил белые рубашки с коротким рукавом,- набор в два десятка висел в шкафу,- светлые брюки, светлые же мягкие туфли.
  Просыпался рано, выходил во двор в пижаме, курил, оглядывал небо. Включал насос. Кормил "кита". Шумно ходил, собирался, пил кофе, прыскал духами, уходил в больницу. Возвращался к обеду, кушал, немного отдыхал и начинал нас торопить "на курорты". Возил к местным речушкам, и на Тиссу.
  Мы находили затоку с песком и чистой водой или тёплые совершенно прозрачные ручьи... Там выкладывали с Динькой бассейны, крепости, плавали на матрасе по мелководью. Аня читала, лежала, рассматривала немногочисленных соседей, - дружные семьи, несколько поколений, рыхлые старики, ухоженные дети...
  Степан Григорьевич не купался, выгружал нас, умывался водой и отправлялся за провизией; это было целое дело. Мясо покупал в ресторане или на рынке у определенных продавцов. Делал заказы, получал подарки от пациентов. В доме был погреб, заполненный закрутками, банками местного и иностранного производства. Висели копченые окорока, сало, множество алкоголя, коробки конфет... Прохладно, изобильно, духовито!..
  В воскресенье выезжали за добычей вдвоем. Раннее утро, свежо, окна шестерки запотевают, продуваются воздухом. Вдоль дороги поднимается кукуруза, в низинах туман. А горы уже окрашены солнцем и небом... То село мадьярское, там румыны... Гуцулы в горах.
  То не Украина, Валя. Украина у моих батькив на Черкащине. Здесь была Австро-Венгрия. Прямой поезд ходил в Вену, в Прагу... Профессура была. Большевики пришли, кого расстреляли, кого сослали, и всех ограбили. Хотя мы в пятьдесят шестом году приехали с Василисой, здесь была закрытая область со своим снабжением. Много военных, авиазаводы... Эти заборы из алюминия, видишь? Стратегическое сырье, все разворовали. Милиция, прокуроры, КГБ-шники, все воруют, берут взятки, проталкивают своих. Богатейший край и пустые прилавки, как так можно? Зато каждый день эшелон со скотом на Москву. То хунта, Валя, с ними добра не будет.
  О, тут туман, поедем тыхенечко. И щось таке? Авария.
  Туман густой как молоко. Метровая видимость. Внезапно среди дороги горящие покрышки, перевернутая машина. Гаишник подошел, наклонился, отдал честь.
  - Меня тут знают, я тут по селам много людей перерезал.
  В сорок пятом году меня в Германии пригласили в американскую зону, говорят, Степан, вы можете быть репрессированы в Советском Союзе, у вас есть возможность остаться на Западе, подумайте!
  - А я казав, - поеду к мати...
  Я мечтал стать врачом, понимал, что в институт путь мне закрыт. Окончил училище, работал фельдшером, потом уже поступил в институт в Станиславе. Робил много, санавиацией вылетал в сёла, спасал детей. Дочки выросли, выезжал отдыхать в Крым, в Ленинград. Потом сам заболел. Искал хорошего практика, оперировался. Ремиссия уже восемь лет. Кушаю, чувствую себя добре... Но життя прошла!
  - О, тут мы зараз подывимся...
  Выбрались из машины, размяли кости, пошли на рынок. Степан Григорьевич шёл впереди, делал обход, потом совершал покупки. Валя нёс сетки, поспевал за ним в проходах между прилавками.
  - А ну вернёмся к тому цыгану... Почем у тебя груши? Та то не груши, якийсь пулы! А ну чекай! Ну дай мне кило мягеньких, або дытына могла исты. А почём вишни? Солодка! А ну сыпь сюда!
  И потом завершающий театральный жест - всё, тикаем, а то все гроши повытяглы!
  Приезжали домой голодные, уставшие, отдыхали, ели и опять ехали куда-то в горы смотреть монастырь, румынские сёла, - дома-дворцы, огромные распятия во дворе и чумазая босоногая детвора на улице.
  Вечерами лежал у себя, слушал новости, подрывные голоса, сводку погоды с Будапешта... А то Киев брэша! Бывали хорошие минуты. Приезжала Лора на каникулы. Все сидели за столом. Степан Григорьевич задорно обсуждал истории с общими знакомыми. Ужин, смех, веселье.
  Но в какой-то момент встаёт, идёт к себе, - кушетка, радио. "Тыхо!" И демонстративно закрывает дверь. Совсем не глупый человек с неровным характером. Могли бы и подружиться. Я был молод, - вспоминал Валя - больше думал о себе. Он, несомненно, делал какие-то шаги навстречу, но и держал дистанцию, особенно в плане моих религиозных поисков... А потом внезапно все оборвалось. Большой интервал в общении... Печально все это...
  
  Отъезд
  Пролетели три дня, всё обошли, съездили на автобусе в горы. Валя переговорил с Марией. Поняли друг друга. У неё, собственно, контракт по обслуживанию Степана Григорьевича с последующей долей в разделе имущества. Машину уже продали. Дети Марии, взрослые, оставила им квартиру, перебралась сюда, сначала как сиделка-помощница, теперь жена. "Все, что нужно, делаю и для него, и для вас".
  В последний день стали собираться. Степан Григорьевич помрачнел, притих. Сухо всех поблагодарил, не пошел на вокзал. Сели в поезд, помахали Марии и поехали.
  Ехали местным поездом до Чопа. Ясное небо, зеленые округлые горы, быстрые реки. Дети прыгают с моста в воду. Вагон полупустой. Все окна открыты. Очень тепло. Неторопливо ползет поезд в долине, мерно стучат колеса. Теплый, золотистый, негромкий предвечерний свет на безоблачном небе. Какая-то икона мира или Рая. Детство моей погрустневшей Анюты...
  Ночью сели в поезд на Москву. В Киеве в купе неожиданно зашел Стас, пока мы выглядывали его в окно. Забрал Миру, которая, сразу послушно пошла за папой...
  
  Дома.
  Родители устали, конечно, отдали зверей с облегчением. Слава Богу, обошлось без происшествий. Валя подарил маме шерстяной платок, отцу - молдавский коньяк. Всем груши.
  Мама показала тревожное письмо из Орла, - собрались с отцом ехать к тете Тоне.
  Вышел на работу. Андрей, оказывается, заболел. Артем выходил один, потом просто объяснил менеджерам ситуацию. Те отнеслись с пониманием, - писали клиентов на следующие недели. Просили позвонить, как ты вернешься.
   Вышли все. Сделали на Фольксвагене три машины и еще четыре "свои" - менеджерам и рабочим, за полцены. Это важная политическая часть работы. Знакомые слесаря, менеджеры тоже собрались в отпуска, кто в Астрахань на рыбалку, кто в Прибалтику на своих машинах, с семьями. В общем, всю неделю ударно работали, попотели. Впечатления отпуска погасли, отодвинулись куда-то в прошлое. Или в неясное будущее... Зато появились деньги, что хорошо. А то, приехали, финансы - по нулям.
   Петр дернул в субботу в Измайлово, просил еще перед отпуском, Валя забыл. Поехали с Артемом, не без ропота, пришли в подвал, попали на обсуждение аварии подлодки "Курск". Валя слышал новости, но дистанцировался. Артем переживал. Теперь ребята поздоровались, и Володя-сигнализаторщик неожиданно спросил:
  - Валя, почему сейчас столько людей молятся, идет архиерейский собор, а ничего не происходит?
  - Слушай, я не знаю. Молитва вообще-то просьба... Может быть, и не по просьбе. - Валя даже растерялся.
  - Жизнь человеческая - копейка! - взорвался, Артем. Почему норвегов не пускают? Секреты херовы!
  - Конечно, - согласился Костя, - вытаскивать людей надо. Люди стучат сейчас, блин!
  - Я знаю, как это делается, - продолжал Артем. - Все что угодно, лишь бы начальство не узнало... А если узнало, - то мы ничего не знали. Что вы хотите от этой армии и этой страны?
  - Чего страна? - возмутился, Слава Чернов, сигнализаторщик. - Это Ельцин все развалил. Нормальных водолазов нет. Деньги разворовали, армию бросили...
  - Да при чем тут Ельцин, - закричал утомленный и взвинченный Артем, - Пустите норвегов. Ну сами не можете, - пустите тех, кто сможет. Пустят, вот увидите, когда все задохнутся... Этого и ждут. И еще молятся, козлы вонючие!
  Валя посмотрел на товарища, попробовал смягчить впечатление.
  - Я молюсь, что я могу еще сделать? Но я помню, что это команда атомного ударного корабля. Это не случайные люди, которые были на военных учениях... Тем не менее, это трагедия. Двадцатый век начинался "Титаником", а двадцать первый - "Курском". Символично, конечно.
  - Валя, ты хочешь сказать, что нам не надо поддерживать армию и флот? Да нас раздербанят и распродадут сразу! Как ты это не понимаешь?!
  - Слава, я говорю о своей молитве.
  Вечером с ним шли уже в сумерках к метро, Слава сказал примирительно, - Валя, ты же понимаешь, что католики чужие? Мы православные, у нас отцы, соборы, священство неповрежденное. Бог все равно спасет Россию! Ты просто в это не можешь поверить...
  - Слушай, это моя страна, здесь похоронены мои предки, дети растут. Я никуда отсюда не собираюсь. Почему я должен с тобою тут что-то делить? Или я просто тебе не нравлюсь, Слава? Честно говоря, у меня нет задачи тебе нравиться...
  - Мне не надо... А вот народ, людей православных, нашу историю я тебе очень рекомендую научиться уважать... Правда, Валя, говорю тебе как умному человеку... И как русскому... Ты русский, Валя, это в тебе чувствуется и вызывает симпатию. Но ты заблуждаешься, я думаю, ты к нам придешь!
  - Слава, почему ты уверен, что вы лучшие? Мы с тобой оба христиане, церковные люди, объясни мне, каким образом ты или я со своим бревном в глазу можем быть лучше другого человека?
  Слава примирительно похлопал по плечу, засмеялся.
  Август пролетел. Работа опять каторжная. Деньги хорошие, по 100-120 долларов в день. Подобрали всех клиентов, закупили пленку. Дома порядок, Аня собрала детей в школу.
  В конце августа поехал к родителям, обнаружил их потрясенными, вернувшимися из Орла. Рассказали совершенно безобразную историю.
  
  Родители в Орле.
  Приехали вечером в Ботанику, нашли пустой дом. Отец попытался открыть веранду, - выбил маленькое окошечко. Тут собаки напали, покусали, еле отбились. Зашли в дом, вроде обитаемый. Позвали соседку Веру Чижикову, помнишь? Она нам и рассказала, что Тоня ходит по округе, боится идти в дом. У нее живут Светка с Ликой. Приехали недавно, заняли самую теплую комнату, а Тоню выгнали в залу. "Валя, мы ее нашли, голодная, холодная, плачет. Они ее били, забирали деньги, выставляли во двор. Грозили сдать в психушку... Мы, как услышали, обалдели! Да как же так?
  Только мы ее отогрели, накормили, являются две крали, - Валя! Полуголые, пьяные, обкуренные. Увидели нас, морды вытянули, скорее в свою комнату. Закрылись там, шу-шу-шу!
  Я встала, - говорю, - а ну идите сюда!
  Выходят такие недовольные (мама
  изобразила чванство и глупость на лице), - уселись на диване, ногу за ногу, аж трусы видны...
  Я Светке тогда говорю, - ты потаскуха бесстыжая, как ты смеешь? Да был бы твой отец Иван жив, он бы тебе сейчас дал!
  Сидит криво, ухмыляется (мама опять изобразила гримасу). Молчит. Я тогда на Лику, - а ты, дурочка, ведь Тоня тебе жизнь спасла, когда мать тебя бросила в роддоме, вырастила тебя здесь, мерзавка ты этакая!
  Тут Светка обозлилась, как начала материть всех, Валя, и Торшиных, и Соколовых, и вас с Аней, да так грязно, как зэчка натуральная. Я так и обомлела.
  - Что же ты с собой сделала, говорю, дура? Ты же учительница!
  А Лика вскочила и кричит, - да, я колюсь, смотрите, мне деньги на дозу нужны, поняли?..
  А руки и вправду исколотые...
  Тут отец как рявкнул, - а ну прекратите базар! Вы со старшими разговариваете!
  Светка тогда достает сигарету, закуривает, дым пустила, ногу толстую одну за другую переложила, - вот такая юбка, Валя - всё на виду. И говорит, - а пошёл ты нах, товарищ полковник! Представляешь!
  Тут отец поднялся, да как тряхнул несколько раз, - я уж за него испугалась... Анжелика кричит, - не тронь маму, - вцепилась в него...
  Побежала на кухню, вернулась с ножом. Тут я, етит её мать, ей дала как следует! Валя, что там было - ужас. Они орут, Тоня плачет. Отец трясётся, побелел весь. В общем, отец разбудил соседей, вызвал милицию... Они куда-то убежали... Милиция приехала, их нет... Мы утром пошли, написали заявление... А они в это время вернулись, собрали вещи, да и удрали... Вот как! Валечка...
  Она вся грязная, грубая, как зэчка... Это она там на Севере набралась. И Лику погубила, дура. Мы что... Тоню немного откормили, собрали яблок, отец картошку выкопал. Прибрались, да и поехали. Там же эти собаки отцу прохода не давали... Да и котов опять десяток... Ох, беда.
  - Мам, а Тимофей приходит?
  - А Тимка сам ковыляет с артритом. Даша работает, мать слепая на руках... Я Тоне говорю, приезжай на зиму к нам, чего ты мерзнешь? Она разве слушает..." Мама махнула рукой.
  
   Валя пересказал Ане эту историю. Ужаснулась.
  - А сколько Света прожила там в Салехарде?
  - Пять лет, может больше.
  - Смотри, Анджелика уже пошла в школу там, на Севере, а ей сейчас сколько, восемнадцать? Больше десяти лет. Она приезжала к твоим родителям, помнишь, рассказывала, что мужчина есть, с Ликой дружит, зовет ее замуж и к себе в Костромскую область, я хорошо это помню. Света интеллигентная, начитанная. Ничего себе! Такой поворот...
  
  Осенние работы.
   В сентябре завалили работой. На Фольксвагене молодой высокий парень, Глеб, то ли знакомый начальства, то ли родственник. Ездил на Линкольне, на Кадиллаке, потом пересел на Фаэтон, часто маячил в цеху, потом как-то запропал, а тут позвонил, попросил заклеить автобус своему знакомому.
  Знакомый оказался толстым, благодушным кавказцем. Пригнал древний Вояджер, долго выбирал пленки, переспрашивал, как ночью будет видно, как днем... Договорились заднюю часть наглухо, передние посветлее. Заднее стекло - двумя слоями самой черной пленки, чтобы обеспечить полную непроницаемость.
  Ладно, все будет стоить 250 долларов.
  "Глеб заплатит".
  Валя переглянулся с Артемом, попробовал набрать номер Глеба, - вне доступа. Начали работать, машина грязная до нельзя! Вонючая. Песок, иголки, засушенные насекомые. Все промыли, разложили запасы пленки, - решили клеить из старых кусков, как чувствовали.
  Появился Глеб, деловитый, приветливый. Про семью спросил, про здоровье.
  - А чего передние такие светлые?
  - Мы договорились с ним...
  - Эй, ара! Не надо так! Никто не должен видеть, какой процесс происходит в автобусе! Давай "пятерку" самую темную... Слушай, зачем тебе по сторонам смотреть - ты вперед смотри!
  - Валя, ему еще полосу на лобовое стекло, так сантиметров двадцать, как ты мне делал...
  - Глеб, с полосой двести семьдесят...
  - Хорошо, не переживай, ты меня знаешь!
  - Знаю, Глеб, поэтому говорю двести семьдесят, - у него сзади два куска пленки.
  - Валь, - зашептал Глеб, - сейчас нет денег. Возьми сотку, я тебе потом клиентов подгоню... Дядя Валь, я ему и так денег должен, ты скажи, что с полоской стоит триста... Сзади наклей что хочешь на старую, все равно глушняк будет. Ну помоги, дядя Валя, а то я тут влетел на бабки...
  "Бедный юноша!" Позвонил Тимур с Березовой Аллеи, сказал, что у него стоит крузак и девятка, хотят тонировку. Давайте быстрее, а то уедут...
  Быстро наклеили, побежали туда, благо недалеко. Андрей с Николаичем тоже работали на выезде.
  
  Уведомление.
  Ночью вытащил конверт из почтового ящика. Зашел в квартиру. Все спят. Потихоньку разделся, помылся. Пришел на кухню. Тетрадная страница на столе. "Доешь борщ. Оставь деньги, нужно заплатить за квартиру и телефон. Хозяин будет завтра". Иришка нарисовала котиков и сердечки. Ел, распечатал конверт. Уведомление из института об увольнении. Благодарности за работу. Нарисовал девочкам пучеглазую грустную жабку... Пошел спать. Вырубился.
   Утром прошел пешком по Путевому проезду до шоссе, там сел на троллейбус. Вспомнил про письмо из института. В конце 80-х пришел на катехизацию в храм на Лубянке, хотел послушать католическую доктрину из первых рук. До этого были подпольные группы, отец Александр Мень, Сандр Рига. Андроповщина, вызовы на допросы, "топтуны" у подъезда и непонятные ночные звонки в дверь. Аня жгла самиздат в ванне. Арест Сандра. Суд. Карательная психиатрия. Убийство отца Меня...
   Сейчас мало кто понимает этот драматический эсхатологизм последних советских лет, когда членов Политбюро уже начали выносить вперед ногами, а они пытались репрессиями и дурью сохранить "завоевания Октября"... Потом все рухнуло, упыри куда-то отползли, пришли мировые новости, музыка, импортные продукты и вещи! Лихорадка цен, преступность, грязь. И открывшиеся границы. Катехизацию вел отец Иван под патронажем Франциска Рачунаса, литовского монаха, ученого, бывшего политзэка. Франциск служил мессу в храме и спрашивал, на каком языке вы хотите слушать проповедь? Инглиш, дойч, франсез?
   Потом приехали поляки и Бернардо Антонини. Катехизационные курсы переформатировали в католический колледж, а потом и в институт... Хорошая школа, какой-то важный этап пройден. Мышление, правда, организовалось, а то жил некоторыми порывами, инсайтами. Неровно, героически и неплодотворно. Люди замечательные, донесли мне некоторую светлую выпрямленность во Христе в церкви. Большая поддержка была в смутные годы. Но затем началась диффузия церковных бюрократов, выдавливание харизматических людей из так называемых структур католической церкви. Рутинизация христианской жизни в определенных формах. Все это, конечно, надо, но можно ли обойтись этим в нашей стране? Гриша Летинский, покойный, говорил, Валя, не заблуждайся, католическая бюрократия похлеще ЦК КПСС. Я, впрочем, и не заблуждался... Я думаю, Россия-матушка еще покажет "кузькину-мать" всем-тут- конфессиям.
   Тем не менее, карьера преподавателя закончена. Книги по богословию, философии, справочники и словари пока стоят, пылятся на полках. Дети, может, откроют, почитают что-нибудь... И выкинут.
  
  В автосервисе.
   Артем - молодец, уже на месте, взял машину, разобрал, начал резать пленку. Быстро сделали, успели. Сам поймал волос на заднем стекле, сушил-сушил, белый все одно заметен.
  - Валь, оставь, мужик нормальный, деловой.
  - Может переделать?
  - Не надо. Он в аэропорт едет жену встречать, если не понравится, потом приедет, переделаем.
  Действительно, подошел представительный мужчина, посмотрел, заплатил деньги и уехал. Валя улыбнулся. У Артема своя классификация клиентов. "Спокойный", "деловой", "мутный", "душный", "ароматная женщина", "девушка без трусов", "потный юноша", "весь на шарнирах", "веселый бандит".
  - Тем, ты точно без отпуска?
  - Какой отпуск? Кушать надо. Сейчас собрали детей в школу. Отпустишь в пятницу на дачу, и ладно.
  Поехали на Дубнинскую улицу. Прошли на территорию банка. Женя Балашихинский, знакомый Саввы Молодцова позвонил, сообщил что опаздывает, попросил подождать его. Ну что делать! На улице дождик. Приехали, расположились в небольшом боксе на две машины. Парнишка местный разговорился, попросил заклеить ему два стекла на "восьмерке жигулей". Все одно, пока стоите.
  Ну хорошо.
  Машина, убитая. Стеклоподъемники не работают, двери разболтанные. Но сделали. Уже заканчивали, появился Женя. Поднял ворота, увидел чужую машину, пришел в ярость.
  -Что здесь делает эта помойка? Зачем на это говно клеить пленку! А ну убирай на хер!
   Для убедительности несколько раз крепко пнул ногой в бампер. От удара открылась дверь, стукнулась в стойку подъемника. Парень поспешил выкатить машину. Женя пошел вслед за ним продолжая громким цветистым матом объяснять, кто в доме хозяин и каково качество его машины. Наконец заехал сам на Форде "Mondeo".
  -Ну привет мущины! - Лысая голова без шеи. Перерубленный нос и рот. Маленькие бесцветные глаза. Рот немного скособочен шрамом. Ладошки тоже малые, детские. Но фигура плотная, круглая. Внушительная. Забавный парень.
  -Валя, как обычно, передние 15, задние 5. Представляете, я, наверное, к Богу пришел.
  -Да, что случилось?
  -Храм буду охранять, Христа Спасителя. Там, кстати, внизу тоже есть автосервис и тонировщики работают. Но у меня свои проверенные контакты, верно?
  
  
  Папа.
   В воскресенье Валя приехал проведать родителей. Вышел отец с перевязанной рукой, шеей, на лице красные пятна.
  - Что случилось?
  - Ты знаешь, какая петрушка получилась? Заливали гудроном крышу цеха. Я ведро подцепил, а руку убрать не успел. Крючок за рукавицу дернул, и ведро опрокинулось - смола прямо на меня... Я руку из рукавицы вытащил, увернулся, но попало... Плечо, шея, чуть на щеку брызнуло. А рука вот, ожоги.
  - Не пил! Трезвый! В четверг мы с ребятами посидели; но утром вышел на работу, как обычно. Даже не понимаю, как это могло так произойти!
  - Посмотри, чего делает, Валь, - вышла мама из кухни.
  - Сильные ожоги?
  - Кожа запузырилась сразу, слезла... Сейчас уже лучше. Мать меня лечит. Я не ожидал, зараза! - Валя заметил какую-то необычную растерянность у отца.
  - Ушел из кадров в рабочие - сам захотел. Пить ему не давали. Ты уже не соображаешь, что делаешь, Ген... Ты сколько выпил? Цистерну? Больше?
  Сели втроем на кухне. Мама вспомнила, как лечила отцу язву, потом экзему. В Германии тощий был, нервный. Я его откармливала, смотрю, щеки появились, мужик вроде... А то дохляк был, лейтенантишка.
  - Ты сама была худоба, длинноногая, но веселая, языкатая... Так и прыскала, никак себя поцеловать не давала. Давай сейчас поцелую, бабулечка моя, красотулечка...
  - Отстань.
  - Да, в Борисове всех соседей лечила и гнойники вскрывала и язвы перевязывала. Про уколы и не говорю. А мне девчонки потом в магазине импорт давали, мясо и колбасу, чего? Да, хорошо жили, если бы не Галочка... Да и ей хорошо было в Борисове, сосны, воздух, Маринка Смирнова-подружка. Ходили себе две дурочки... Чего сюда приперлись, водку жрать с Мильчиными, да с Ковалевыми? А дочка в квартире одна...
  Тетя Даша Ковалева позвонила через три дня, рано утром. Разбудила.
  - Валя, отец умер ночью. Приезжай.
  Первое чувство - какое-то внутреннее понимание. Ждал? Но не хотел, нет! Второе - проспал, пропустил папу. Не успел. Чего не успел? Помолиться как следует, поговорить. Попробовать объясниться еще раз.
  Потом все залила горячая грусть, сожаление. Ехал, вспомнил его слова: "Я живу до 2000 года. Посмотрю, что там будет, - и в лю-лю!" Семьдесят лет. Чем жил последнее время? "Пап, как дела? О чем думаешь?" "Какие дела, сынок? День да ночь, сутки прочь..."
  Вышел из лифта, дверь открыта, в квартире много людей. Зеркала завешаны шторами и полотенцами. На импровизированном столе из снятой кухонной двери на табуретках лежит большое тело. Уже вымыли, одели в костюм, сложили руки.
  Лицо спокойное. Отрешенное. Нездешнее. Смерть даже не в лице, а на шее в побелевших ушных раковинах, в мертвых волосах, в темном пятне внизу на щеке.
  Никогда не мог поверить в это! Мама ошеломлена. Смотрит, плачет. Всем рассказывает, как все произошло. Да ничего не было! Накануне сходил к врачу, закрыл больничный. В понедельник хотел выходить на работу. Попросил денег купить шоколадки девчонкам в поликлинике и чекушку себе. Хорошо себя чувствовал, зубоскалил, напевал... Ночью встал, прихлопнул эту чекушку и упал тут, в коридоре... Я сначала не поняла, проснулась, вроде сипит кто... Иду, а он лежит, бормочет, рукою все трет себе тут вот, у виска.
  - Фрося, не надо на себе показывать.
  - Я обмерла, тащу его, никак, тяжелый. Побежала, разбудила Нинку-соседку, вдвоем кое-как вытащили, положили на диван. Скорую сразу вызвали. А он вдруг захрипел и умер...
  Плачет.
  Скорая приехала, а уже все! И я ничего не смогла сделать. Нет Генки. Не могу поверить! Думала, первая умру, а видишь, чего сделал, негодяй! Сама дряхлая одна осталась. Почему так, Валь?
  Днём пришлось похлопотать. Паспортный стол. Похоронное бюро. Кладбище. Всё успел. Вечером остались вдвоём с мамой, сели, прижавшись друг к дружке. Мама скоро ушла, заснула. Валя зажёг свечи, встал читать псалмы. С первых слов почувствовал родное присутствие, внимание. Смотрел, читал, плакал... Выходил пить чай. Курил. Опять читал.
  Утром приехала Аня с детьми. Иришка перепуганная. Мама её увела в другую комнату. А Денис серьёзный встал рядом, как в караул. Валя дал ему читать Евангелие. Пришли опять женщины-родственницы. Сразу спокойно организовались, кто на кухню, кто к маме, кто сидеть слушать. Как будто всегда это делали; рожать, хоронить, кормить, убираться, - вот работа.
  Валя смотрел на них, на отца, вспоминал ясно его голос, веселые глаза-щелки, спрятавшиеся куда-то внутрь, в венчиках морщинок. Открытая улыбка, отличные зубы. Чувствовал, находил в себе непоколебимую веру в милосердие Божие. С тем и пошли на выход.
  Мужики с завода спустили на руках по лестнице тяжелый гроб с телом. "Валя, уйди, тебе нельзя!" Далее всё чётко. Автобус, оркестр, процессия. Глубокая вырезанная в земле яма рядом с кучей свежей земли. Памятник Гали сестры рядом.
  "Встречай, дочка, папку", - заплакала мама. "Скоро я к вам приду".
  В заводской столовой все чинно расселись за накрытым столом, поднялся зав цехом.
  "Мы здесь собрались, чтобы почтить память Геннадия Андреевича Мильчина... Что нужно сказать? Родился и вырос здесь, в Электростали. Отдал 30 лет службе в вооруженных силах. Начинал в группе советских войск в Германии, затем в западном военном округе. Вернулся, работал на производстве. Отличный товарищ, добрый, отзывчивый человек, прекрасный семьянин. Пусть земля ему будет пухом!"
  Все дружно выпили, облегченно принялись за еду.
  Сашка тоже встал, поднял стакан, произнес только "Генка-брательник" и закашлялся, схватился рукой за горло.
  "Пей, Саш!" - сочувственно отозвались мужики. Потекли еще выступления, все более непосредственные, а там и веселые... Кто-то сообщил, что Генка сейчас смотрит и радуется, как мы здесь выпиваем и вспоминаем его. Долго не расходились, толковали, рассыпавшись на группы. Подходили прощаться к маме, совали деньги. Женщины-помощницы собрали остатки трапезы, включая спиртное. Запаковали, доставили
  в квартиру. Аня с детьми поехала домой. Вечером опять остались вдвоем. Мама ходила, вздыхала, перебирала события, распределяла продукты в холодильнике. Искала свою вину, тут же ругала собутыльников.
  "Может, зря я ему дала денег на эту чекушку, хотя что ему чекушка! Давление надо было вечером померить, забыла, но он и не просил. Хорошо себя чувствовал, пел тут, Валь. И скорая быстро приехала".
  "Мам, оставь... Это папкина смерть пришла, вот, такая. Что теперь делать? Умер легко, быстро, как и хотел, а то лежал бы сейчас парализованный..."
  Мама соглашалась, кивала и не могла принять. Тихая, опустевшая квартира. Старая мебель еще советских лет. Истертый пол. Тусклый свет. Папа на фотографии бодрый, живой, с энергичной линией рта, перечеркнут траурной чёрной ленточкой. Рано уснули оба. Утром опять женщины, Мильчины, Ковалёвы, шумные, целеустремлённые - надо идти на кладбище, "будить" Генку.
  Валя поехал в Москву.
  
  Менеджер Марат
   На Фольксвагене подошёл директор, представил молодого шустрого паренька, небольшого роста, улыбчивого, чуть ли не школьного возраста.
  - Валентин, это Марат, будет у нас теперь заниматься дополнительным оборудованием. Будете с ним работать, надеюсь, найдёте общий язык...
  - Ещё один перспективный юноша прибыл на кормление, - прокомментировал новости Артем. - Он один или с сотрудниками?
  - С двумя интересными девушками, как я понимаю... Но старые контакты нам тоже надо сохранить
   Марат пришел смотреть рабочий процесс, ходил вокруг, засунув руки в карманы. Задавал множество вопросов. А плёнка американская? А вы уверены, сейчас много подделок... А как вы ее режете, прямо по кромке стекла? А она не царапается? Не выгорает? А у меня вся выгорела и покрошилась... А гарантия есть?
  - Марат, мы долго работали с измайловскими товарищами; они нас научили, что халтура - зло.
  - А где вы учились работать с плёнкой?
  - Вот у них и учились...
  - А мне заклеите "Борю"? Сколько будет стоить для меня?
  Заклеили, конечно. Пришёл, подтянул малярную лампу, стал светить, смотреть изнутри и снаружи.
  - Эй, стой, что ты делаешь?
  - Что?
  - Марат, ты в Третьяковке был?
  - Был, давно, правда.
  - Вот машина с плёнкой, как картина или даже как женщина, смотреть надо с определённой дистанции. Иди сюда. Вот так ставишь машину, обходишь с клиентом вокруг, принимаешь поздравления, потом
  идешь к нам и получаешь 20 долларов. В случае претензий зовёшь меня, даёшь мой телефон. Нам проще переклеить стекло, чем потерять клиента.
  - Понял, хорошо. - Ушёл. И как начал подгонять машины! Парень пробивной, располагающий... Как-то уходили вечером, уже в темноте. Заметили на стоянке группу людей и услышали энергичный знакомый молодой голос.
  "Пленка американская. Прямые поставки из Массачусетса... Тон серый. Отличается лишь степенью затемнения. Успокаивает нервную систему водителя и пассажиров. Забирает от 30 до 90 процентов теплового излучения Солнца. Можно заклеить лобовое стекло. Легкая тонировка скроет лицо, защитит торпеду от разогрева. По факту получаете ещё один кондиционер... Можно укрепить стекло. Да! Даже молотком с первого раза не разобьете. Стекло треснет, но осколки останутся висеть на пленке благодаря мощной клеевой основе. И уже сработает сигнализация... Это важно. Это Ваша безопасность в наше сложное время..."
  Валя переглянулся с Артёмом.
  - По-моему, мы не пропадём этой зимой.
  - Ну, даже не знаю, - усмехнулся товарищ.
  
  Папа, очерк жизни.
   Осень, правда, вышла хорошая. Купили детям зимнюю обувь. Ане пуховик. Валя сделал себе новую оправу для очков. Выбирался к маме раз в неделю... Шел от электрички по знакомым улицам, высматривал на них фигуру отца, широкую, чуть наклоненную вперед, припадающую на правую ногу. Вспомнил, как неожиданно встретил его, бледного, в расстегнутом пальто, стоял, держался рукой за дерево, тяжело дышал.
  - Пап, что с тобой? Тебе плохо?
  - Ничего, придавило сердце, сейчас продышусь, пойдем. Бывает...
   Ходил бодро, напевая что-нибудь простецко-советское. Это ведь его родной город. "Жили в бараках на Фрязевском шоссе, там за "Авангардом". Болото было, топь. Двое пьяных, утонули в трясине прямо на глазах. Отец, дед твой, Андрей, пил, шумел, как зарплату получит. Палил из ружья. Я прятался за печку, очень боялся, давал себе зарок, - никогда в жизни не буду пить водку!
  Мать тихая и упрямая. Тебя покрестила. Мы приехали с Фросей первый раз с тобою. Первый внук. Она сразу спрашивает: крещеный? Все, идем в церковь. Никаких возражений. Вот сюда, во Фрязево. Я стоял в гражданском, конечно. Обошлось. А ты орал..."
  В семье было пятеро детей. Генка старший. Смышленый. Живой. Компанейский. И бесхарактерный, пожалуй. Надломленный? Нет, скорее дезориентированный, уступчивый... Юморной, над мамой подтрунивал, над собой. С детьми очень просто, сразу устанавливал отношения. Попадал в тон. Сам в детстве много сидел с сестрами, с братом. Развлекал. А может и сам оставался ребенком... А ведь, пожалуй!
  Мальчишки мастерили самокаты. Зимой стальным крючком цеплялись за грузовик и на коньках в Ногинск. Обратно таким же макаром по наледи на другой машине. Чего? Играли в карты, курили, дрались с пацанами. После войны было много оружия на руках, сам палил из немецкого шмайссера. Немцев не было. Один раз диверсионная группа взорвала фугас на заводе, - все стекла в городе повылетали. Зенитки били часто. Мать в 14 лет отправила в Москву учиться подальше от отца и местных блатных. Поступил в техникум. Жил на Метростроевской улице, в общежитии. Война. Мать давала на неделю полмешка картошки и бутыль молока. Денег не было совсем. Москва красивая. Начал там много читать, появились друзья. Ходили смотреть американские фильмы. "Серенада Солнечной долины", - какое-то откровение. Забрали в армию. Порядки были суровые. Комроты заметил, предложил поступать в училище в Ульяновск. Потом Германия... Открытый большой мир. Друг Славка и его поразительные взгляды, стихи, женщины... И самоубийство.
  Видимо, был шок. И тогда познакомился с мамой, как-то нашли друг друга. Страшный 51-й год. Восстание немецких рабочих. Танки на улицах.
  Мать забеременела, решили уезжать. Белоруссия. Получили комнату в коммуналке. Встали на очередь на квартиру. Там была надежда как-то устроиться, получить командную должность. Помнишь, как в Анголу чуть не улетел советником? Галя родилась, дали квартиру, две комнаты в хрущевке на первом этаже. И там что-то остановилось, сломалось. Наладился просто "мотать службу", при первой возможности ушел на гражданку. Выпивал в Борисове не больше других. А вот в Электростале, эта пьющая компания родственников... И перестройка началась. И смерть Гали. Потеря сбережений. Какая-то принятая, выученная беспомощность обозначилась за этой улыбкой, спряталась в щелках почти невидимых глаз. Не горевал. Не жаловался. Не спрашивал. Запланировал свой срок, прожил и умер.
   Мама осиротела. Больная, одинокая, старенькая. Боится будущего до отчаяния, потом отвлекается. Валя привез ей новый цветной телевизор. Увидела пульт, испугалась. Долго учил, показывал. Немного оживилась, похвалила краски, но вынести старый черно-белый трескучий "Горизонт" не дала. "А если твой сломается, я его буду смотреть. Пусть стоит!" Рассказала, какая у нее теперь субсидия к пенсии, где, в какую цену покупает продукты. Потом опять, - Валя, мы же с ним 49 лет прожили! Ну, пусть бы лежал рядом, мне ничего не надо!
  - Мама, отец в последнее время о чем думал, может переживал, говорил тебе?
  - Ну как? Новости, бывало, насмотрится, ходит по комнатам, кулаки сжимает, говорит: за державу, обидно!
   Он же нервный был, ты знаешь, командиром роты язву себе заработал прободную, лежал в госпитале. Там же как, солдаты-нацмены, кого прибьют, кто сам убежит с автоматом. Ищут, бывало, неделю по лесам. Домой придет, стакан махнет и спать. Утром чуть свет, опять в часть. Выходные выспится, вымоется, зубоскалит. Песни поет. Пойдет с кем выпьет, вернется. Ну что, Фрось, опять морда пьяная? Не скандалил, руки не поднимал никогда. Матом посылали друг дружку, бывало. Сейчас меня жалел, целовал... Мы же все думали, как вам помочь, Валь. Деньги-то все пропали с этим вашим Ельциным. Мы из Германии приехали, деньги были. Думали домик купить на Фрязевском шоссе. Ковалевы посоветовали. А я тогда маме помогала... Не знаю, сынок... Да, сейчас уставал. "Фрось, тяжело ходить, брошу работу, наверное. Проживем на пенсию?"
  "Бросай, чего!"
  Он полежит, поспит. Сделал тут себе лампу в спальне, радио провел. Читал много и газеты, и книжки твои перечитывал. "Ладно, - говорит, - поработаю еще, ребятам чего купим..."
  Сашка с Николаем его спаивали. Я уже ругалась сколько раз, вы же его убьете после инфаркта! "Все-все, Фрося, уходим!"
  Сядут тут на балконе и ла-ла-ла...
  А с другой стороны думаю, пусть лучше дома пьет, а то свалится где...
  
  Реквием
  Валя позвонил отцу Ивану, попросился на исповедь. Иван спросил: "отец крещеный? Приезжай в субботу, отслужим реквием и поговорим..."
  Молодец, батюшка!
  Приехали с Аней и детьми. Исповедался, причастился. После мессы сидели разговаривали за чаем. Валя рассказывал.
  Отец военный, коммунист. Советский человек. Выпивоха. Сын алкоголика. Общительный, внимательный, нерешительный. Решения в основном мама принимала. Отцу достаточно было выпить, поиграть в волейбол, посидеть с друзьями. Ругались с матерью из-за денег. Но отношения были открытые, доверительные, где-то сердечные. Друг друга поддерживали. Никогда не было драк, рукоприкладства. По отношению ко мне также. У меня рано обнаружился интерес ко всякой живности и полное отсутствие милитаристских наклонностей. Папа это увидел, принял. Уважал. Впрочем, особо не воспитывал, давал свободу.
  Я боялся с ним говорить о пьянстве, не находил возможным. Просто уехал от них в семнадцать лет. Уже здесь, когда они переехали в Электросталь из Белоруссии, с ним случился инфаркт. Я навестил его в больнице, сказал: "понимаешь, что надо бросать пить?" "Понимаю". Но ничего не поменялось. Компания пьющих родственников, друзей, выстроенные традиции...
  Разговаривали о религии, о вере. Расспрашивал меня об истории, о Библии, о католичестве. Какие-то советские штампы обсуждали, - богатство иерархов, инквизиция, литературные образы попов... Слушал. Вывод такой: "Я уже сформировался как материалист. Все это для меня звучит надуманно, не понимаю, зачем это нужно? Но тебе верю. Вы живете хорошо, чисто".
  Называл нас "святым семейством", с иронией, конечно.
  Я сейчас испугался. За неделю до смерти ему плеснули в лицо смолой. Как-то символично получилось. Страшно. Не попал ли отец в ад? Молился, читал Евангелие насквозь. И полегчало. Помните эти слова?
  "Наступает время и настало уже, когда мертвые, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божьего и услышав оживут. Не удивляйтесь, будет время, когда все находящиеся в гробах услышат глас Сына Божьего и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения..."
  Я специально открыл греческий текст, Ин. 5.25-28, посмотрел, - все четко. Пантес. Все услышат! В это трудно поверить, но это так.
  "Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут", - свидетельствует Павел. Мы говорили об этом, помните? В Ад не попадают, Ад выбирают, те, которые не идут к свету и ненавидят свет. Идут сознательно, упорно, исполненные ненависти к людям и к Богу. Хорошо, а что тогда такое "воскресение осуждения"? Это же не просто эмоция: "не нравишься ты Мне!" И не заведомое осуждение, - мол, вы все, ребята, плохие, после Адама. Осуждение, как я понимаю, есть установление вины. Предъявление доказательств. Очная ставка с человеком, которому нанесли ущерб... Вот, где ужас всеобщего воскресения.
   Об этом Господь настойчиво прямо говорит в Нагорной проповеди, - "Мирись с противником, пока ты на пути... Не смей приносить мне даров, не примиренный с братом... То, что ты навредил другому, сделал Мне". В этом плане воскресение осуждения - второй шанс. Мы здесь с вами уже согрешили и хотим отдать наши проступки Христу, Купине Неопалимой... А папа и наши родители не имели такой возможности, не отдали. Они ушли не виноватыми, понимаете? Но они получат эту возможность повиниться. Все. Пантес.
   Отец советский человек. Мальчишкой пережил войну, стал офицером, коммунистом. У него не было шанса церковной жизни, я думаю, по вине церкви. Тем не менее он состоялся как личность, создал семью, дал жизнь мне, принял мою больную сестру... Да, грешил и ему будет трудно оправдаться перед Сатаною, но теперь с ним будет наша молитва, и потому он может сделать правильный выбор.
   Бог дал второй шанс Израилю, Господь говорит о 70 по 70 шансах нам, грешным... Так, кто я такой, чтобы забирать эту возможность у моего отца?
   И тут я выдохнул...
  Валя закончил. Минуту была тишина.
  - Валь, приходи к нам, ты нам нужен, - подала голос Зоя...
  - Слушай, Ань, - окликнул жену Вадим. - Я тебе честно скажу, у Вали дар... Так как он объясняет Библию и всякие заморочки, других нет, для меня по крайней мере.
   - А я что ему запрещаю? Валя, меня особо не спрашивает; собрался и поехал. - Аня пожала плечами.
  
  Зима.
   В ноябре работа стала пропадать. Дотянули как-то декабрь, перед Новым годом случилось оживление, а в январе как отрубило. И деньги кончились. Перешли на картошку, крупы, курицу. Аня спросила, не хочешь подыскать другую работу, хотя бы до весны? Валя выспался, начал читать на досуге, настроен был благодушно. Отшутился.
  Тогда Аня сообщила, что заняла денег. Валя вспылил. Попросил жить по средствам. Аня взяла ручку, лист бумаги, быстро расписала расходы. Плата за квартиру, кредит, еда, поездки, школа... Хорошо, что у меня обувь есть, а ты сам по морозу в чем будешь ходить?
  - Ань, может, поедем к маме?
  - Детей из школы срывать не буду.
  Валя собрал сотрудников. Ребята тоже захандрили. Три недели ни одной машины. Позвонил старым клиентам, поздравил с Новым Годом, спросил, нет ли планов по нашей тематике? Андрей с Колей пристроились в автосалон на Белорусской, там хоть одно-два стекла сделать, какая-нибудь зарплата выйдет. Петр попросил подежурить у Измайловских, сам решил поехать к родителям на Украину. Выходили с Артемом по очереди сидеть в подвал. Сигнализаторщики в своем режиме, - карты, домино, пиво и дым столбом. Однажды случилась работа. Приехал Паджеро и БМВ и красный новый Ягуар. Все сделали, ждали клиентов. Костя-сигнализаторщик подошел, - крутая машинка! Валь, не хочешь себе такую?
  - Ой, Костя, я бы себе коня купил, мне лошади нравятся больше любой техники. Я же биолог. Вот сравни стрекозу и вертолет, кто лучше летает и на каких материалах? Нет, машина не плохо. Я не против. Только что-нибудь попроще.
  - На таком аппарате ездить нельзя, - вмешался Артем. - Ему можно только соответствовать. А это ломает психику, начинаются понты. Противно! Леша Заводной правильно говорит: "понаставили самоваров!"
  Леша Заводной, "куратор" мотористов, любил кататься на мотоцикле, разгонялся, потом резко тормозил у ворот. Загонял в цех свой 140-й Мерседес просто на стоянку. Как-то выезжал, ударил сначала Костину "девятку", потом машину клиента. Вылез в ярости, пнул в крыло. "Понаставили самоваров!"
  
  Валя принёс домой деньги, был в хорошем настроении. Сообщил, что звонил Тимур, предложил работать у него в ангаре ночью... Мол, днем все подъемники заняты, а ночью, пожалуйста, могу поставить машину. Люди заходят, спрашивают тонировку.
  Аня вдруг взорвалась.
  "Надоело всё! Кормишь обещаниями! Сначала твои группы, лекции, потом Тимуры, бандиты! Теперь тебя ещё по ночам не будет дома! Почему ты не хочешь устроиться на нормальную работу по специальности? Почему не ищешь? Почему мы опять сидим без денег? Мне страшно жить с тобой! Я не знаю, чем завтра буду кормить детей! Что ты себе думаешь?"
  Иришка вышла в пижаме сонная. Обняла Валю за ногу.
  Неделю шел снег.
  
  Мама выручила.
   Поехал к маме в тяжелых чувствах. Бессилие, обида и упрямство. Горечь. Тоска. А мама молодец! В духе! Нарубила капусты целую выварку.
  - Мужик тут у нас продавал с машины, я по два кочанчика в несколько ходок принесла...
  - Мам!
  - А он тут у "Аптеки" стоял рядом. А в подъезде лифт, чего? Да мне самой веселей, Валь, а то сижу, вспоминаю, плачу. Я еще у него мешок картошки взяла, ребята приволокли. Хорошая синеглазка, возьмешь себе. Сварила пюре отличное, иди пробуй!
  Посадила есть, сама побежала смотреть сериал. Валя поел, взял чай, пошел к ней, сел на диван.
  - Смотри, этот Эрнесто хороший, любит Лючию. А этот гад, - красивый такой, женатый и дети есть, а хочет ее сделать любовницей, сволочь такая! У нее мать больная, денег нет, а этот Педро уже и матери деньги предлагает. Она отказалась, говорит: мы честные люди. А он сволота, хочет доктора подкупить. Смотри, сейчас будет с ней разговаривать, с Лючией... Вот она хорошая какая.
  - Мам, я скоро поеду. Хотел тебя попросить, у меня на работе провал, ты не могла бы одолжить денег?
  Сразу подхватилась, пошла куда-то в спальню, принесла сто тысяч.
  - Мам, это много, тридцать тысяч достаточно.
  - Бери! Мне хватит! Я пенсию получу. Так, у тебя гречка есть?
  - Гречка? Да, есть, наверное.
  - Иди сюда! - повела на кухню, начала открывать шкафчики, плотно заставленные пакетами, банками...
  - Бери! Сыр возьми... Возьми, говорю! Мне много. И масло очень хорошее, мне Нинка купила килограмм, я тебе половину отрежу. Так, капусту положу в баночку, уже подкисла. И картошку возьми. Вот еще бутылка водки у меня припрятана... Бери, негодяй! Это валюта!
  Сложил все в рюкзак, еще пакет с картошкой. Навьючился основательно.
  - Вы чего, поссорились опять? Из-за денег? Аня твоя избалованная, но она мать. А ты сколько будешь мыть машины этим придуркам? Валя, у тебя высшее образование! Вот все этот меченый Горбачев и Ельцин, паскуды! Всю науку развалили, нас ограбили... Ох, сынок! Мы войну пережили, разруху, надеялись хоть вы поживете... А вон затеяли эту б...кую перестройку... Знаешь, как отец радовался, когда ты в институт поступил! Прыгал, скакал! Мы думали, у тебя жизнь получится, а мы уже сами с Галочкой будем доживать... А любил ее! Никогда не обижал. Какой бы пьяный не пришел, помнишь?
   Пойдет блевать, орёт там над унитазом, выйдет, сядет, вот так, весь больной, - мама наклонилась вперёд, опершись ладонями в колени, - Галочка подойдёт к нему, обнимет, гладит по голове, - не пей, негодяй!
  Валя переглянулся с мамой и оба рассмеялись.
  - Я же хотела аборт делать. Переболела во время беременности, кровила, уже направление взяла, а он увидел, разорвал... "Рожай!"
  А шли на кладбище, забрали фото на керамике, чтобы приклеить на памятник, он как начал плакать... Рыдал, Валя, всю дорогу, я испугалась... Такой папка, что же теперь делать.
  
  Семейные терки-разборки.
   Наконец-то позвонил Марат, пообещал машину. Вышли с Артёмом, ждали три часа. Артём опять начал разговор о "воскресных прихожанах" в храме, которые разбегаются после литургии каждый в свою жизнь... Сам пробовал ходить на катехизацию, трудно. Много лозунгов, каких-то обязательных занятий. Два раза в неделю литургия, еще два дня - подготовка. Пробовал дома молиться с детьми, похоже на политинформацию. Бросил. Старшие дети разбредаются, ничего не могу с ними сделать. Евреи живут вместе. Татары, азербайджанцы поддерживают друг друга. Получается общая жизнь. У нас никак, какая-то театральщина. Или разброд.
  - Да, пожалуй, - согласился Валя. - У протестантов есть общины. Там все серьезно, общие деньги, фонды, поддержка. Свои детские сады и даже школы... Не знаю, Тём. Я интеллигент паршивый, боюсь идеологии и всякого рода комсомола, в том числе и церковного, боюсь вовлекаться. Хотя, думаю, кто-то должен этим заниматься, формировать приходы, налаживать общую жизнь.
   Приехал В-5. Взяли в работу, позвонил Тимур со своим напором. Стоит Тахо, хочет тонировку и бронировку. Есть пленка? Давай быстрее, а то уедет. Включили скорость, отдали машину Марату, побежали к Тимуру на Березовую аллею. А там еще машины. Работали до двух часов ночи. Поймали частника, завезли Валю в Бескудниково, Артем поехал в Тропарёво.
  
  В конце февраля поехали машины. Образовался заработок. Дома мир. Аня неожиданно занялась косметикой "Орифлейм". Выбрались в гости с детьми в Зеленоград, обсуждали с друзьями события на НТВ, Аня стала предлагать товар, настойчиво, прямо неудобно. Валя сделал ей замечание и нарвался.
  - Ты забыл, сколько мы сидели без денег?
  - Но сейчас есть деньги.
  - Я не знаю, что будет завтра. Сам говоришь, что нам надо дожить до весны. Вот я и доживаю. Чем ты недоволен?
  Друзья переглядывались. Стыдно. Обиделся. Замкнулся. Почувствовал даже какую-то ненависть.
  Дома уложили детей. Аня подошла в ночной рубашке, сообщила, что наступили "разрешенные дни". "Извини, я не могу". Тяжело посмотрела на него. Безнадежно. Что-то мужское, неприятное в лице.
  Опять все заболели. Валя сопливый, охрипший с температурой, выходил на работу. Ребята-слесаря довольны, что "мочат НТВ". Рассказал это Ане, а она неожиданно поддержала репрессии.
  - А почему Путин должен терпеть эту компанию, существующую на еврейские деньги?... Почему Гусинский сбежал, можешь объяснить?
   Такое впечатление, что спорит, противоречит нарочно. Раньше такого не было...
   Жена, помощница-противница... В чём мне помогает Аня своим сопротивлением? Возвращает на землю, приземляет жёстко, не даёт фантазировать о себе. Бернардо Антонини говорил: грешить некогда. А мне с Аней некогда фантазировать о себе. Это, пожалуй, трезвость, Валя.
  
  Мамина новелла
   Мартовское солнышко красит Электросталь. Прямые тихие улицы, желтые кубики двухэтажных довоенных домов в окружении старых безлистных деревьев. Огромные сосульки, наледи. Высокая торжественная синева. Морозец, холодно и весело. Прохожие с бледными простодушными лицами, внимательно поднимают глаза. Звонкая кучка ребят, распахнутые и растрепанные, побежали куда-то.
  Мама открыла взбудораженная, глаза белые, выплаканные и уклончивые. Сразу повела в комнату.
  - Смотри! Вот, мои документы, паспорт, свидетельство о браке. Справка о смерти отца. Галочкины все бумаги. Все в этой коробке.
  Теперь иди сюда,- открыла шкаф,- на этой полке, костюм, - оденешь меня. И, вот, туфли... Молчи! Дай сказать!
  Вот, здесь, деньги. Я получила отцовы триста тысяч и еще у меня на книжке будет, - это на похороны.
  К Гале положишь сверху. Двадцать лет прошло, уже можно.
  Вот, так сынок.
  Квартиру продадите, будет вам полегче. Хотя, Аня твоя будет дальше нервы трепать.
  - Мам, ты плохо себя чувствуешь?
  - Ночью задавило грудь, не спала. Что-то Генку вспоминала, потом своих. Мамка снилась и Галя... Какая тяжелая жизнь Валя! Война, оккупация. Папку убили. Бабушки умерли у нас на руках. Бомбежки. Деревню сожгли. А после войны голод страшный! Разруха. Все тифом переболели, а потом еще и возвратным... Я же чуть не умерла, лежала без сознания неделю. Фершалка пришла, посмотрела, - девочка у вас умрет! А я, вдруг, пискнула, открыла глаза, попросила редечки покушать...
  Мама заплакала. Легкие беззвучные слезы побежали по щекам.
  - А Тоня была вся во вшах, Валя! Ты бы видел, какой это ужас! Жили в ангаре с трактористами... Я в школу пошла зимой, мне дали американские ботинки тяжелые, не могла ноги вытащить из снега, слабая была. Так бы и замерзла. Мужики подобрали, принесли на руках...
  Валя обнял ее, прижал к себе содрогающееся грузное и беспомощное тело. Сели на диван.
  "Господь мой! Господь мой!"
  - Я же тоненькая была, - мама выпрямилась, отстранила его, - как хворостинка. Это после Галиных родов меня разнесло, голова болела. После тифа мы все головной болью мучались, Тоня и до сих пор.
  Мама вытерла глаза, высморкалась в тряпицу, сердито посмотрела на него.
  - Ладно, не переживай. А то сейчас начнешь переживать, я знаю. Пошли, я тебя покормлю. Картошку почистила, сейчас поставлю варить. Скумбрию купила хорошую, не соленую, давали на Чернышевского, попробуешь. Как вы там, опять без денег сидите?
  - Есть деньги мам. Машины поехали, я тебе отдам, ладно?
  - Нет! Ни за что! У тебя дети, а мне, зачем?
  - Мам, я хочу сантехника вызвать, пусть он тебе поменяет унитаз. И кран в ванной. Я договорюсь, он зайдет на неделе и все сделает, хорошо?
  - Я сама вызову... И заплачу. Ничего не надо!
  Ну, что ты тут сделаешь!
  И чуть позже...
  - А деревня была красивая, Валь. Летом в поле травы в пояс, цветы, бабочки. Жаворонок дудит. В школу идем, щебечем, смеемся. Дети! Девки старшие в сарафанах идут в поле, поют. Все время пели. Пруд у нас большой, заросший ветлами. Вода желтая. Мальчишки польют глину водой и скатываются на жопах в воду, как с горки. Раскачиваются, прыгают с тарзанки. И Райка с ними, бедовая!
  А мы плаваем с наволочками, ногами бьем, брызгаем. Наволочки от подушек надували, - кругов-то не было.
  Мамка запрещала ходить на пруд с Ванечкой, а мы все равно убегали, катали его на наволочке... А тут баба Доня на горке станет, маленькая такая в черной юбке, в белом платочке, посмотрит, так из-под ладошки... Ага, нас увидела. Срывает тонкий болючий прутик и бегом к нам. Шустрая. И давай хлестать по голым ногам.
  "И тоби будет! И тоби!"
  Мы кричим: "Седая! Седая!" И разбегаемся.
  Мама уже улыбается. Улыбка у нее задорная, с лукавинкой. Лицо сразу светлеет, преображается.
  - Школа начальная была в селе, а в семилетку ходили в Селихово, за пять километров, ничего. Соберемся вместе и топаем. Райка перед ребятами, манерничает, а чуть что, так и дерется, шлепает по затылку, бьет кулаком по спине. Ребята орут, придуриваются, а она на Вовку Соколова поглядывает. Вечером нас посылает поглядеть, пришел Вовка на лавочки? А с кем балакает?
  Ты езжай, наверное, Валь, я тебя заговорила сегодня.
  - Ничего, мама, успею, я не спешу.
  - В Курниково у нас много родни было. Дядя Захар, отцов брат, тетя Наталка-сноха вместе жили. Мужа ее, Кольку репрессировали. Она работала в школе учительницей, а тут ушла. Всех нас выучила грамоте, а своих детей нет. Дом у них богатый, как не зайдем, всегда вынесет ягоды, огурчик с медом, булки с молоком. Сядет, смотрит на нас, разговаривает. Любила детей. Наш Колька родился в сороковом году. Уже немцы были, пришла к мамке, просила, - Мотя, отдай мне Коленьку, а то он помрет! Не-е!
  А может надо было отдать, кто знает? Остался без отца и спился... Сашка в тюрьму угодил по пьянке, Иван с работягами отравился. Пропали мальчишки, вишь, какая судьба...
  Повисла пауза. Валя смотрел в окно. Чудесный день. Яркое солнышко тепло светит сквозь тюлевые занавески. Знакомый рисунок обоев, мамин голос и эта страшная, известная, много раз слышанная история вновь поднимается, входит, становится тут с новыми, захватывающими подробностями.
  - А у бабушки Прасковьи, отцовой матери дома дух крепкий. На чердаке травы, ягоды, - и полынь и липа, березовые почки, смородина, зверобой, - все стены увешаны, аж голова кружится! В погребе бочки, банки, закрутки. Сама сухая, строгая, губы так твердо сожмет, брови насупит, как щас помню. А нет-нет и засмеется, а зубы белые как у молодухи!... Лечила и скотину и людей, заговаривала. Два колоска крест-на-крест положит и быстро так бормочет, пальцами щелкает, - а чиряк-то так и вылазит,- вот, тебе крест, сама видела! Ну!
  Жила одна в доме, только перед войной папка ее к нам привез, а дом закрыл, заколотил окошки....
  Мама вздохнула, замолчала, смотрела вдаль своим воспоминаниям.
  - Мам, а мамина мама, Авдотья?
  - Доня... Баба Доня, маленькая, шустрая, модница. И платочек чистый повяжет и шнурок выпустит, тутова... Картошку накопает, бросит в таз с водой и давай ее крутить, - вот так! Вот так! (Энергичные сосредоточенные движения рукой) Один раз, другой, третий, пока вода не побелеет. Тогда только садиться чистить. А воду всю скотине или на грядки сливала. Чистюля и хозяйственная.
  Верующая. Икону прятала, а как немцы пришли, достала. Никогда не пряталась в погреб от бомбежки, стояла на коленях и клала поклоны, повторяла громко: Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, спаси всех нас!
  Вышла замуж за кузнеца,- цыган, бывший. А здоров! Посадит ее на руку и несет, вот так вот. Богатые были. Девять детей и все умерли от оспы. Доня пошла босиком на покаяние в Киев. Вернулась, забеременела и выносила еще Мотю. К сорокам годам родила. Мамка наша богатая была невеста. К ней много сваталось, а всем отказала, - любила Гришку.
  Папка кудрявый, добрый... С работы приходил уставший, тихий, а глаза лучиками. Мамка его всегда ждала, накрывала скатерть, садилась. "Рай подай то, да се..." Отец поест, мы его окружали и давай причесывать! Волосы темные, густые с кудрями. Умный был, все говорили. В Нарышкино до революции учительница была из благородных девиц, пришла просить за Гришу. "Тимофей Захарович, Вашему сыну надо учиться, у него большие способности" Просила везти в Москву за свои деньги.
  - Мам в Орел, наверное!
  - В Москву тебе, говорю, ну!
  А дед строгий был. "Нечего... Пускай землю пашет" - мама проворчала с хрипотцой, надменно скривив рот. Изобразила.
  - Мотя с ним училась, влюбилась. Сваты приходили,- пряталась в погребе. Мать и отец ее баловали. Одна она у них осталась...
  
  Летние работы
   В апреле машины поехали плотно. Образовалась текущая, очередь, и так, с небольшими флуктуациями вплоть до октября. Смели пленку. Валя поехал в Соларекс, пообщался с менеджерами, пошутил.
  - Я к вам с полным удовольствием. Мои клиенты меня как называют? "Борода", "Темнила", "Валек", "Старикаша". А у вас, прохладно, кофе ароматный, девушки интересные и обращение на всех документах "Господин Мильчин-предприниматель" Что называется, почувствуйте разницу!
  Договорился с ними, будут сообщать при поступлении новой партии пленки на склад. Хорошие ребята.
  Собрал товарищей, провели рабочее совещание. Выделили резервный фонд на закупку пленки, инструмента всякие пожарные нужды. Заказали и получили новые голландские горячие фены, - вещь, конечно! Продумали порядок действий.
  В первую очередь закрываем дилеров, выбираем Маратовских клиентов, местные машины. Затем разбегаемся по окрестностям, - к Тимуру на Березовую Аллею, на Рижскую, на Белорусскую, на Полежаевскую к армянам. Впрочем, скоро все перемешалось. Срочные выгодные заказы, ВИП-клиенты, старые знакомые с новыми машинами и их друзья. Артем набрал недосып, приезжал в цех рано, пил кофе, спорил со слесарями за политику, бросался в работу, а к вечеру проседал, садился в угол с заострившимся лицом и дрожью в руках, дышал, нервничал. Валя предлагал ему отдохнуть, но после трудовых марафонов Артем засыпал только со снотворным, потом оставался разбитым и "себя не любил".
  Андрей-аллергик несколько раз надышался красками, выпадал на неделю. Коля, молодец, выручал, выходил, работали с ним как стахановцы, но потом, после выходных мог уйти со связи.
   Аня списалась с Василисой Прокофьевной. Отправил их с Иришкой на три недели в Одессу. А Денис улетел в Пермскую область с командой "выживальщиков" потом поехал еще на Волгу в православный молодежный лагерь от храма Косьмы и Демьяна.
   Валя зажил аскетической холостяцкой жизнью со зверями. Малс наладился сам ходить гулять, запрыгивал обратно с соседнего дерева, удерживался на небольшой приступке, потом пролезал между решетками на балкон. А с Ларсом выходили утром и вечером, а часто ночью, брели вместе пустыми проулками под фонарями. В воскресение, - в Электросталь, к маме.
  В июле навалилась жара. Залезал в машину с большим куском пленки на руках, прикладывал, выправлял на заднем стекле, прижимал. Потом включал горячий фен.
  К концу дня все поты выходили, черная футболка покрывалась белыми соляными разводами, уже не пить ни есть не хотелось.
  Однажды в воскресение проснулся и не смог встать. Болела голова, мышцы шеи, спины, затошнило. Померил артериальное давление 90/70. Однако! Переутомился. Пил соленую воду, кофе, лежал, - без толку. Оглушенность, подавленность, одиночество. Даже струхнул немного. Пытался молиться, читать Библию, - не мог сосредоточиться. Позвонил в Электросталь маминой соседке, предупредил,- не приеду. Чего-то наврал. Лежал, дремал в безвременьи. Вечером, поднялся, вышел с Ларсиком, прохладно, хорошо. Ожил, слава Тебе Боже.
  
  Леша прилетел.
   Неожиданно прилетел Леша. Он был в Украине на встрече с папой, потом еще летал в Красноярск со своим начальством. Один день в Москве. Отец Иван кликнул народ, позвал к себе. Валя освободился волевым усилием. Собралось семь человек. Отец Иван отслужил мессу. Надежда Станиславовна всех накормила. Стали слушать Лешу, который повзрослел, выпрямился и улыбался невпопад дежурной католической улыбкой. Впрочем, скоро начал опять жмуриться, заговорил своей обычной сбивчивой речью.
  Накануне визита было много негативных прогнозов. Патриарх Алексий в Бресте высказался аккуратно, - мы против, наша встреча с понтификом сейчас невозможна. Мы будем наблюдать и можем обидеться. Примерно так.
  Менее ответственные православные деятели не стеснялись в выражениях, лили хулу как воду. Вторжение на наши канонические территории. Подрывная деятельность. Прозелитизм. Были сравнения визита папы с походом Гитлера, прогнозы о начале гражданской войны и гибели Украины. Любопытно, что коммунисты и православные вместе ходили с протестами к американскому посольству и к зданию папской нунциатуры в Киеве. Митинговали у Верховной Рады.
  Папа прилетел в Борисполь, сидел на ветру, придерживая рукой белый кепарик, - немощная, склоненная набок, мирная фигура. Совершенно непритязательная. Украинцы, надо сказать, провели все четко. При огромном интересе, противоречивых ожиданиях не было эксцессов; я не слышал. Во Львове мессу посетили два миллиона человек. Мы стояли в поле и, вдруг, обрушился ливень. Папа запел в микрофон польскую песенку, и дождь прекратился. Солнце! Это было простое, изумительное, очевидное чудо. Быстро обозначилась идеология этого визита, - да, есть проблемы, поэтому я с вами.
  - Ну теперь католики будут виноватыми за весь бардак, который творится на Украине, - Вера усмехнулась и покачала головой.
  - Почему бардак? - удивился Леша. - Там очень интересная религиозная жизнь, много церквей, миссий, которые вполне уживаются друг с другом, сотрудничают. Проблемы у православных Московского патриархата, которые оказались без поддержки властей в конкурентной среде. У меня такое впечатление, что здешние разговоры о конфликтах в Украине более выражают желаемое, чем действительное.
  - Ладно, мы тебе верим, - отозвался Иван. - Расскажи как ты нашел Москву?
  - Ну у вас тут всенародная стройка. Я вышел на Киевском вокзале, - все разворочено. Заборы, траншеи, наведенные мостки. Грохот. Стук - перестук. Охранники, гастробайтеры... Вот, такая Москва.
  - Олег Юрьевич, - обратился Иван к Румянцеву, сутулому невзрачному человеку со светлой бородкой. - Можете прокомментировать?
  - Что? Строительство? Ну это же столица, фасад империи, выправляется в первую очередь. Мы же строим империю, разве Вы не знаете? Ничего другого здесь не получится, и - соответствующее отношение к сопредельным территориям, вполне усвоенное чиновниками всех рангов. Московские патриции уже оформили свою недвижимость, получают ренту. Бурчат, конечно, по-поводу неустроенности и шума. Слушайте, у меня под окнами начали забивать сваи, думал не выживу. Днем и ночью! Потом, привык. А этот пришлый народ за небольшие, но реальные деньги готов работать, жить в вагончиках чуть ли не в полевых условиях. Со временем они тоже привыкают пользоваться столичными возможностями в плане хлеба и зрелищ. Лужков прав, этот поток нужно принимать, фильтровать, канализировать на потребу города.
  - Олег Юрьевич,- возразила Вера,- куда принимать? Посмотрите сколько криминала и фундаменталистов. Большинство из них не способны инкультурироваться в наше общество, и не хотят! Просто создают свои изолированные анклавы. И делают вылазки.
  - Ну дело, конечно, не только в мигрантах, но и в возможностях принимающей стороны. Возможности появятся. Я знаю питерские сейчас серьезно пододвигают московских. Это важно, будет власть, будут и правила игры. Конечно, сначала займутся силовыми структурами, освоят финансовые потоки, но со временем, оформиться госзаказ, дойдет до работников культуры и мигрантов. Не торопитесь.
  - Отец Александр Мень торопился. И нам велел. Вы какую - то благостную перспективу рисуете, по- моему... Смотрите, вот, сейчас священникам и пасторам иностранцам заблокируют визы. Православных прижмут по канонам хрущевской оттепели или переформатируют на защиту русского мира. И как нам, тогда поможет госзаказ?
  Вера засмеялась.
  -Вера, Вам, - никак! - Румянцев пожал плечами. - Вы меня спросили про структурные тенденции, я ответил.
  
  Валя пошел проводить Лешу до Краснопресненской.
  -Как ты сам?
  - Тяжело Валь, одиноко и скучно. Жесткий распорядок, часы, медитации, литургия, работа в библиотеке. Ребята мотивированные, все выполняют. У них душевная жизнь на каникулах, общение с родными. У меня ничего этого нет. Я нашел там двух парней, пьющих пиво, немного болтаем вместе. Ребята из сел, общих тем мало. Я там эмигрант-эмигрант.... И все стучат друг на друга безбожно. Мы другие. У меня большие сомнения по-поводу будущего. Очень много схоластики, которую я плохо воспринимаю. Я дал себе полтора года, потом буду принимать решение. Отцу Ивану рассказал. Чего у тебя?
  - Тоже непросто. С деньгами справляюсь, вытягиваю, но больше сил уже не остается ни на что. По - моему, я отупел и боюсь умереть тонировщиком. По этому поводу грущу.
  - Аня в Одессе?
  - Да, еще тяжело это. С ними хлопотно, без них, - плохо.
  - Ты опять без отпуска? Не тошнит от работы?
  - Немного. Да-нет, слушай, это работа моей мечты. Пришел, сделал, получил деньги и забыл. Документация минимальная. Измайловские нас хорошо прикрывали от всяких госорганов. Нагрузка сейчас сумасшедшая, но это временно. Осенью, как белые мухи полетят, надеюсь, оживу. И доживу.
  Они уже стояли у метро.
  - Валя, я тут со скуки писать начал, - Леша достал небольшую папку - посмотри, как будет минута, может, как-нибудь отзовешься? Буду тебе признателен. Пообщаемся, хоть в таком виде.
  
  
  11 сентября.
   Теплым сентябрьским вечером прибежали с Артемом к Тимуру на Березовую Аллею. Ворота открыты, низкое солнце светит прямо в бокс. Не сразу заметили рабочих сгрудившихся у телевизора. На экране дымились Нью-Йоркские небоскребы. ТВ-6 показывало кадры CNN. Две выпрямленные горделивые башни одна за другой, вдруг, одряхлели, стали сыпаться куда-то внутрь себя, рухнули в облаке пыли на глазах всего мира.
  Шок. Какая-то внутренняя пустота.
  Работали молча, сделали две машины, неловко разошлись у метро.
  Валя проснулся ночью, стал думать. Думал так или иначе несколько дней.
  В Армении, в Спитаке в считанные минуты погибли десятки тысяч человек, но это был удар стихии. А здесь, что? Стихия выверенной длинной, убийственной ненависти? Впечатляет!
  Буш заявил: "У нас есть враг. Америка находится в состоянии войны". Но те люди, которые погибли, разве знали об этом?
  Прохлопали войну? И что, нужны были эти самолетные тараны с пассажирами, чтобы уяснить положение вещей? Бред какой-то!
  Показывают ликующих, улюлюкающих палестинских детей и женщин, что они, инфернальные существа? Или же просто осведомлены, в отличие от Буша и несчастных американцев, - радуются и празднуют победу. Хорошо, но кто, где, когда начал эту чудовищную войну?
  Террористами не рождаются, террористами становятся; каково это произвести из себя летающий снаряд, с целью убить как можно больше других людей, неверных, американцев, евреев, неважно! Всех без разбору. Кто попал, тот и умер. На кого Бог пошлет!
  Да, вот, это самое травматичное, - башни, все-таки, упали. Обе. У них получилось.
  И спасшихся прямо из под удара немного...
  Авраам молился, спорил с Господом о восьми душах в Содоме. Так что же, Нью-Йорк - Содом?
  Конечно, эта престижная, превознесенная жизнь на Манхеттене, вряд ли смотрела далеко по сторонам, чтобы вникать в условия жизни Иракских городов или палестинских поселений. Даже ближайшие неблагополучные городские кварталы с их криминалом и безысходностью слабо интересовали обитателей элитных офисов там, на высоте. Здесь проблема человеческого кругозора, конечно, но еще доверие властям, теоретикам, которые преподносили подобную структуру мира, как законную и ответственную. Несокрушимую.
  Ну, а в противовес, логика террора, - вы там, со своими деньгами, ресурсами и бомбами остаетесь такими же смертными, как и мы. И мы докажем вам это с помощью Аллаха.
  И, ведь, доказывают!
  Сейчас, конечно, последует полновесный, масштабный ответ от правительства Соединенных Штатов, советником готов выступить наш президент, позиционирующий себя продвинутым специалистом в деле "окончательного решения террористического вопроса" Еще бы.
  ШТАЗИ и Секуритате и полковник Каддафи в помощь! Опыт, большой. Длинные стратегии Октября по разрушению мирового порядка.
  Любая цивилизация накапливает ресурсы, формирует технологии для избирательного потребления, ввиду других менее благополучных, а то и просто ограбленных людей. Значит должна защищаться, причем, превентивно. Вот, история, в которую вброшена закваска церкви Христа. Здесь насильники, грабители и их жертвы, революционеры, пророки, простодушные труженики со своими семьями, шахиды, контрразведчики... До конца веков. Что с этим делать?
  Все наши таланты, достижения, приобретения временные, даны в аренду в виду других людей, вот, пожалуй, Евангелие.
  Я могу делать добро на расстоянии вытянутой руки, как советовал отец Александр Мень.
  Не судить. Не вредить. Но еще различать времена и сроки, видеть накапливающиеся противоречия,- бодрствовать, как требует Господь у Марка.
  Не могу избавиться от впечатления "нашего следа". Может быть, действительно, все просто , Валя, не усложняй.
  
  Лешины зарисовки
  Чудо было почти готово. В Центре тихо, непривычно, пожалуй, впервые за эти полтора года непрерывных сменных работ. Саркофаг, освобожденный от технических коммуникаций чуть заметно покачивался в Амнионе, словно Ковчег в Первобытном Океане. Частота и амплитуда этих колебаний, впрочем, следовала Протоколу Перинатальной Комиссии и в системе сложных уравнений соответствовала пульсу Младенца, кардиограмма, Которого была выведена на большой экран вместе с другими жизненно важными показателями.
  Все служебные помещения, силовые распределители, хранилища дизайнеры убрали с глаз долой или замаскировали в "детали ландшафта". Прибрались. Роберт Хан, Главный Архитектор Проекта, задумал в интерьере Центрального Зала подать общее впечатление эпохи, - этакое естественное откровение. Здесь были округлые холмы, небольшой поселок уютно расположившийся в излучине реки среди деревьев, поля, леса до горизонта. Приемная Комиссия накануне целенаправленно вдыхала различные ароматы и притирания, вплоть, до головокружений, затем, несколько дней выслушивала варианты "звуковых гамм". Большая дискуссия вышла на почве метеорологии; сошлись на теплом облачном летнем утре, которое должно было проясниться к полудню.
  Персоналу предложили наборы неярких одежд, среди которых можно было подобрать ансамбль по собственному вкусу. Психологи проводили регулярные разгрузочные тренинги, консультации, пытаясь смягчить нарастающее нервное напряжение. В столовой, в комнатах отдыха звучали русские песни, анекдоты, транслировались кинофильмы.
  Мы все были в этих Родах, чего уж там говорить!
  Итак, люди разбрелись по Залу, негромко беседовали в группах, переговаривались через микрофоны индивидуальной связи. Ждали Министра.
  Таня заметила, как в одном из "деревенских домов" загорелась зеленая лампа прибывшего лифта. Раздался мелодичный звонок. Люди поспешно разошлись по местам. Техники подвели понтон к импровизированной пристани. Седой Министр со свитой прошел на него, тут же бесшумно двинулся к Саркофагу. Раздался еще один звонок. На большом экране в окружении людей Саркофаг открылся. Забавный пухлый Младенец со скрещенными ножками спал в мягком прозрачном скафандре.
  Министр высокий, сутулый, в неловко накинутом халате остановился, взялся рукой за подбородок. Разговоры, движения стихли; полная тишина.
   "Спит так хорошо, что и будить не хочется!" Министр улыбнулся. Быстрый свет улыбок пробежал по взволнованным лицам.
   "Ну что ж, товарищи, все слова сказаны. Будем начинать!"
  Он кивнул Директору.
  Петр Трофимович церемонно перекрестился, вытер платком шею и лысину, склонился над Пультом.
  Новый свежий мелодичный звук в несколько тактов разлетелся по Залу.
  Таня, вдруг, задохнулась от волнения, почувствовала как озноб пробежал по телу.
  Яркий свет пыхнул и погас. В "небе" двинулись, потянулись облака. Теплый ветерок пробежал по головам, тронул лица. Мягкий свет летнего утра лег на землю.
  Таня разделась полностью и вошла в упругие воды. Саркофаг исчез. Люди скрылись. В сумерках остались она, ребенок и воды. Малыш, вдруг, перевернулся и, внезапно, крепко вцепился крошечными пальчиками за ее руку. Затем порозовел, медленно улыбнулся всем личиком. И открыл глаза.
  
  Поминки
  На годовщину смерти отца навестили маму с Аней и детьми. Сходили на кладбище. Подошли Ковалевы и дядя Саша Мильчин. Мама установила новый памятник от военкомата, аккуратный, но маленький, особенно в сравнении с большим белым обелиском сестры.
  "Мальчуковый" - охарактеризовала его тетя Даша Ковалева. "Остальное на развитие военкомата пошло. Себе покрупней поставят".
  Мама сгребла сухие листья, вытерла памятники. Сашка поспешил откупорить бутылку водки.
  "Подожди!" - остановил его Валя. Открыл Библию, прочитал 1 Фессалоникийцам. Поблагодарил Бога за отца. Мама сидела на скамеечке, кивала.
  Потом, все-таки выпили, раздали детям конфеты. Вернулись к маме домой. Аня помогла накрыть стол. Сели, еще выпили. Покушали.
  - Генка добрый был, - вспоминал Николай Ковалев,- из тех, кто отдаст последнюю рубаху. На заводе выезжал на картошку за всех, хотя здоровье было неважное. Он любил ездить.
  - Ага, вечно убегал из дома, - тетя Даша Ковалева, папина сестра, раскраснелась. - Добрый да. Но бесхарактерный. Не борец, нет! Ушел же из кадров в простые рабочие.
  - Да ему неинтересно было сидеть там в кадрах с бабами, - поспешил на защиту брата Сашка. - Так он ходил по заводу, по территории, где починит, где уберет. У него бытовка своя была, чайник, плитка, радио провел. Мы из дома чего принесем, выпьем, закусим. Толик заходил после смены. И зарплата шла, чем плохо?
  - Да нельзя ему пить было Саш! Он же переехал сюда, инфаркт схватил, клиническая смерть была. Я же его тогда и откачала.... А сейчас не сообразила, - вздохнула мама.
  - Сердчишко у него барахлило,- согласился подпитый Сашка. - Бывало ко мне придет, встанет у подъезда. Я ему кричу,- заходи!
  А он стоит, дышит, сразу не мог на лестницу. А то упал тут...
  - Во-во! - мама махнула рукой.
  - Так может не надо было вам переезжать сюда из Борисова? - неожиданно спросила Аня.
  - А он не хотел ехать! Я уже и мебель продала и велосипед Валин, а он, вдруг, испугался, запсиховал, - все Фрось, остаемся!
  Я тогда его опять настропалила,- поедем к Вале, Ген, собрались уже!
  Не знаю, Аничка... Он тут наладился водку пить, а я работала как проклятая. В госпитале в Борисове во время учений тяжело, но потом, другие недели были спокойные. Мы с девчонками и поспим и поговорим на дежурстве. А тут в ЦРБ и везут и везут. И в туалет не выйдешь!
  Платили неплохо, но график тяжелый. Девки молодые то больничный возьмут, то загуляют, а мы пенсионеры работаем. А врачи все пьют. Талышев, хирург от Бога, - мы с ним спокойно работали, знали, всех вытащим. Встанет бывало, руки поднимет, - Григорьевна, раскури сигаретку.
  К окну подойдет, пару раз потянет и опять к столу. А там какой-нибудь битый, резаный, кровища.
  "Ну что Григорьевна будем делать?" Начинаю промокать, там ушили, здесь зашили, а он все кровит.
  "А ну подними еще раз мне сальник" Смотрю, нашел еще сосуд, бродяга! Я зажимом раз, ухватила. Перевязали, дренажи поставили, зашили... Везут следующего!
  А всегда перед операцией 50 граммов "фронтовых" пропустит. Все пьют, Аня. Талышев хоть умный и меру знал, а Трутнев начинал интерном со мной, - бывало возьмет молодого на аппендэктомию изматерится, вспотеет, - я его успокаиваю,- Аркадий Семенович, передохни, я пока подержу тут. Не может найти отросток. Зовет Талышева на помощь, тот зайдет уже "под мухой". "Ну что, коллеги,- катаралис- ни - хреналис!"
  Мама опять смеется своей девчоночной улыбкой.
  
  Отец.
  "Я живу до 2000 года, не больше, но и не меньше"
   "Смотри, Валька! Мать положишь сюда", - решительный жест вдоль Галиной могилы, - "ограду чуть отодвинешь, тут места хватит. А меня к моим, отцу и матери, туда на горку".
  Покойную сестру навещали втроем. Мама отстала, отец сухо, внятно сделал эти распоряжения и, наклонившись принялся быстро рвать траву с корнями, выбрасывал за ограду.
  "Так молодежь, заходите! Кто умеет щеками трясти?" - мотает головой, так что щеки звучно шлепают по зубам, по деснам. Гудит, - "вебев-мэбев-вебермек!"
  Денис еще маленький мотает головой, но неудачно.
  "Дед, у тебя щеки толстые, конечно!"
  "У него не только щеки, вон, еще пузо какое, на глаза лезет!"
  Это мама выходит встречать внуков.
  "Это не пузо, а духовный авторитет! И совесть партии! Ириша, давай с тобой. Вебер-мебер...
   На построении в части, плотная фигура в мундире, стоит по стойке смирно, лицо в фуражке невозмутимое, невозможно придраться, но в углах рта висит неистребимая армейская хохма. Все эти отрывистые команды слова перенесенные в гражданский контекст.
  - Мужчина, я Вам дала сдачу?
  - Никак нет!
  - Вы выходите на остановке?
  - Так точно!
  - Эй, товарищ майор, разрешите обратиться?
  - Обращайтесь товарищ капитан, только ширинку застегните!
   Артистичный, умел изображать воодушевление и трудовой порыв. На Первомайской демонстрации в Электростале держит стойку большого транспаранта - полотнища, развернутого поперек заводской колонны. Лицо энергичное, загадочное и неприметно-дурашливое, - успели уже выпить с напарником в строю. "Ленинским курсом к победе коммунизма!" Идите же товарищи!
  А вот Борисов. Погожий денек. Несколько офицерских семей выехали на Березину. Нежная светлая зелень, полураздетые мужчины, женщины, дети у полноводной быстрой реки. Отец у костра в трусах, босиком стоит на одной ноге, подошву другой приставил к голени, словно готов "дать антраша". Ворошит угли, морщится от дыма, улыбается фотографу. Ага 9 мая 1965 года. Глубокий Советский Союз.
  В воскресенье летом окно квартиры на первом этаже открыто настежь, оттуда слышится Миансарова и подпевающий Мильчин, высовывается в окно, мускулистый в майке, окликает прохожих, "зубоскалит".
   Военный городок в сосновом бору. Молодые семьи с детьми, все более-менее знают друг друга. Продмаг. Военторг. Офицерский клуб с кинозалом и буфетом. Школа. Два КПП одно в город, другое в часть.
  "Валя, мы когда сюда приехали-ахнули. Думали попали в Рай. И молоко и мясо и фрукты. В военторге импорт выбрасывают. И спокойно. Лучше, чем в Германии, знаешь. Показухи меньше, всяких проверок. Там эти генералы в папахах понаедут, рожи скривят... Как вы смеете нарушать инструкции! А мы с девчонками таскаем пудовые биксы в стерилизацию по морозу в другой корпус. Моем, драим все,- руки от карболки разъеденные. А им лишь бы придраться, такие сволочи!"
  Ну да! В Борисове тихо было, сосново, мирно. Дружно. Двери квартир не закрываются, толкнешь и проходишь к другу, заглядываешь в комнату, - привет Олежка, чего делаешь?
  Были учения. Этот ужасный тягучий вой сирены. Дети высыпают во двор, наблюдают спешно идущих мужчин, кто в форме, кто в гражданке, - они скрываются в домах, желтых ДОСах и блеклых хрущевках и скоро, выходят, в комбинезонах, шлемах, валенках, с раскатками и полевыми сумками, торопятся в часть, скрываются за КПП. И еще через некоторое время раздается рев танковых моторов, сочится запах гари. Рев усиливается, начинают дрожать стекла, сотрясается воздух. Невидимая колонна с треском и грохотом движется, рев и гул ослабевают и еще долго слышатся в лесу, в гаснущем небе.
  Мальчишки играли в хоккей на льду замерзшего лесного озера, рядом с ухабистой танковой колеей. Дни короткие, быстрые январские сумерки, и, вдруг, этот дальний могучий рев. А уже собрались уходить, солнце спряталось за деревьями, прихватывает мороз. Остаемся. Ждем. Слушаем. Быстро смеркается, на небе зажигаются звезды. И, вот, выныривают, качаются, проваливаются в ямы прожектора, дым, грохот невероятные. Кто-то поворачивает в нашу сторону яркий сноп света, мы поднимаем клюшки, орем во все горло и остаемся совершенно беззвучные, оглохшие и ослепшие в реве и лязге проходящей железной колонны.
  Дома про учения все знают заранее. Мама подшивает отцу меховые штаны, рассказывает о приготовлениях в госпитале, - плановых всех выписали, в палатах койки добавляют, проверки одна за другой. А потом, конечно, экстренные поступления обмороженных, простреленных, раздавленных наших солдатиков, которых они спасали и выхаживали. Чем крупнее учения, тем сволочнее начальство. Тем больше человеческих трагедий,- это, пожалуй, урок.
  В центре города рядом с административными зданиями штаб армии.
  "В случае обострения международной обстановки, - говорит папа, - при получении соответствующего приказа, войска корпуса в течении 10-12 дней должны выйти на линию соприкосновения с войсками НАТО в Европе. В дивизии на учениях используются старые танки, а в ангарах стоят боевые новые машины, хочешь посмотреть?"
  Сходили, посмотрели. Вале дали шлем, пустили полазать. Внутри, правда, чисто, все выкрашено белой краской, но как же тесно и глухо. Ужасно! Да ну все эти пушки, железяки... Пап, я пойду на улицу?
  Вышел, сел на какой то рельс в траве, а там коричневая гибкая ящерка, выскочила, замерла прямо у его руки, быстро двигая боками при дыхании. Вот, чудо!
  Впрочем, военные живут мирно. На полигоне деревенские пасут коз и коров, мальчишки катаются на движущихся рельсовых мишенях, взрослые собирают грибы и ягоды. Офицеры с женами покупают мебель, бытовую технику. Делают заготовки на зиму в специально оборудованных погребах. Планируют отпуска. Интригуют по-поводу новых должностей, обсуждают некоторые романтические отношения, которые разворачиваются у всех на виду. Семьи прибывшие из Польши, Чехии, Германии, Сирии выделяются достатком, буржуазным благодушием. Телевизоры еще редкость, поэтому есть такое занятие, смотреть футбол, хоккей, фигурное катание и мучительно болеть за наших! Все смотрят на нового командующего, его жену, детей. С чего начнет, - покраски забора или же достроит дом для очередников?
  Папа рано уходил в часть. Приходил к обеду, усталый, улыбчивый. Снимал портупею, хватал на кухне со сковороды котлету.
  - Ген, сейчас картошка сварится. Суп наливаю.
  После обеда лежал навзничь, храпел, иногда прямо в сапогах, свесив ноги. Поднимался, плескал водой в лицо, мог, очень толково разъяснить примеры по алгебре и геометрии. Интересовался, что читаю.
  Летом в хороший день, приходил вечером и сразу звал: "Валька, пойдем на речку!"
  Это было счастье. Проходили КПП, спускались между соснами к деревне. Золотистый теплый вечер. Пряный воздух поймы реки. Оживленные благоустроенные гарнизонные купальни, голоса ребят, их загорелые тела.
  Папа плавал долго, далеко в перегороженной разлившейся затоке. Выходил мокрый, крепкий, ширококостный, дышал.
  Как то оставил в штанах дорогие швейцарские часы, уплыл. Я задремал. Часы исчезли.
  "Ну что ж ты Валька!"
  Никогда меня не наказывал. Ругал?
  Выговаривал подростка, когда пропускал уроки, шлялся с пацанами по улицам, начал курить. "Какой-то ты безалаберный Валька!"
  А потом нашел нужные слова.
  "Эти блуждания ночные, футбол-хоккей с ребятами пройдут. Вы все разбежитесь после школы. У тебя есть мозги, сын. Тебе надо в институт поступать".
   Услышал и поверил.
  
  Лешино
  - Я не понимаю Петр Трофимович, мы с Вами заинтересованы в интеграции Ребенка в структурах Вселенского Прогресса или будем разводить "Домострой"? Наши дети избавлены от архаичной примитивной телесности, имеют общую микробиоту и групповой иммунитет. Я вынужден Вам напомнить, что анонимное родительство уже три столетия признано основополагающим принципом нашего Сообщества. Почему же сейчас эти внезапные ограничения?
   "Мы будем проводить тщательный и открытый эксперимент" - это же Ваши слова! А теперь меня и моих сотрудников просто не пускают к Ребенку. Разве вышли новые рекомендации от Комиссий? Где они, покажите! Или Вы полагаете, что Эмма Лидс, Роман Гершкович и я не обладаем нужными профессиональными качествами? Но мы тоже должны делать свою работу! Я буду требовать разъяснения от Комиссии.
  - Требуйте, это Ваше право.
  Стив подошел прямо к экрану. - Петр Трофимович, зачем Вы так? Я не понимаю.
  - Стив, ты все понимаешь, но не хочешь унять свои амбиции. У нас есть русский человек XX столетия. Таня его мать по плоти. Мы знаем, что их отношения сейчас приоритетные. По нашим подсчетам это составляет 20 часов в сутки. Для остального персонала, как видишь, остается немного времени. А избыточную толкотню вокруг Малыша я не допущу. Будешь скандалить - скажу психологам, что портишь климат в Проекте. Вопросы есть?
  Стив молча погасил экран.
  После конференции проводил Таню до переходной камеры.
  - Помнишь клонирование египтянина Тедом Снайдером? Я поднял документы, хотел ему зачитать итоговое заключение, смотри: "витальная реконструкция в структурах Вселенского Прогресса должна исходно иметь ввиду задачи социальной адаптации". Куда яснее! Вся тогдашняя тщательнейшая египтология обернулась полной неудачей.
  - Да он знает, Стив.
  - Наши дети не боятся будущего, потому что не привязаны к определенным людям, Таня. Наша обычная вежливая внимательность имеет значение! Мы сообщаем эти ценности сразу или потом будем вынуждены расхлебывать это русское болото зависимостей.
  - Стив, ты теоретизируешь. И не слышишь. У нас остается тревога, вот факт. Я выполняю все рекомендации, очень устаю. Иногда, просто остаюсь с Ним без сил, без мыслей. И Он успокаивается, не надолго. А любая активность - тревожна...
  
  
  Дети ходили в хороводе. Мальчики и девочки 5-6 лет. Мальчики в белых рубашечках с красными воротничками, в темно-синих жилетках и таких же наутюженных широких чуть коротких брючках, из-под которых выглядывали белые носки и черные крепенькие башмачки. Девочки были в белых блузках, расшитых цветами, темно-синих оборочных юбках-разлетайках. В белых чулках и красных туфельках на черном каблучке. Волосы у всех убраны цветными лентами.
  Итак, дети шли, бочком, взявшись за руки, ровными цепочками девочки и мальчики отдельно, согласно тукая туфельками в лак паркета, преклонив милые головки и сдержанно улыбаясь зрителям на трибунах.
  Цепочки разошлись по ширине зала, остановились, дети отбили каблучками несколько четких согласных тактов, нежно вскрикнули и стали сближаться. В руках мальчиков появились свежие крупные гвоздики, которые они с поклонам вручали девочам. Те делали небольшой книксен, выставляли локоток и расходились парами, неся цветы перед собою в некотором сложном круговом движении.
  Пары выстраивались, кружились, менялись партнерами, - в какой-то момент вся зала наполнилась вращающимися, текущими друг через друга живыми цветами.
   Зрители заохали, зааплодировали.
  И тут случилась заминка. Два мальчика не поделили девочку, или она сама допустила ошибку. Ребята сбились, начали толкать друг друга. Движение застопорилось.
  - Раз- два! Раз- два! Раз-два-три - энергично доброжелательно включилась Тренер... - Четырнадцатый, правое плечо вперед, выходим, - раз-два! Да отпусти же его семнадцатый!
  Зрители на трибунах тоже начали ритмично хлопать, подбадривать детей. Но получилась неразбериха. Несколько детей упали. Громко закричала девочка.
  - Ну что там семнадцатый? - устало спросила в микрофон Тренер изменившимся голосом. Дети и музыка остановились. Все смотрели на участников конфликта.
  - Пусти... Я не восьмая, я двеннадцатая! Посмотри сюда, придурок!
  - Сам иди в жопу, понял.
  - Чего ты обзываешься, ты опять все испортил!
  И тут взрослые начали смеяться.... Останови здесь. Ну, вот, собственно и все.
  Танец спланирован и утвержден Комиссией, рекомендации по безопасности все соблюдены, мы еще консультировались накануне в рабочем порядке. Деформации, кстати, небольшие. Мы поблагодарили службу охраны за оперативную работу. У нас вывернутые пальцы, запястья, ушибы, несколько глубоких царапин. Дети, конечно, испугались. Мы провели временную амнезию для восьми человек, сеансы релаксации, лечебный сон. Чай по пробуждении нашему герою принесла девочка-виновница, целехенькая и благополучная.... Вот, здесь они вместе складывают пазлы, здесь рассматривают минералы. Но травма произошла. Мы наблюдаем тревожность в 5,7 Сетов по шкале Маньяна. Есть симптомы радикальной изоляции. Такие дела.
  
  
  Валя улыбнулся.
  
  Привет, Леша. Прочитал твои "детские картинки". По моему ты проговариваешь свою депрессию, но написано живо, тепло. С юмором. Тревожность по шкале Маньяна в египетских сетах я заценил!
  Есть интересные мысли. Смотри.
  Живое происходит от живого, пока так. Никакой связной теории происхождения жизни из неорганических элементов нет, только гипотезы.
  С человечностью еще сложнее. Человек происходит от человека. И что же такое человек?
  Элементарной единицей живого является живая клетка. А человеческого? Индивид, семья, сообщество? Что обеспечивает более-менее устойчивое бытие людей как людей? И где,- в ареале обитания? В космосе? В истории? В Вечности? Где осуществляется человек? По-моему ты трогаешь эти вопросы. Пиши. Благословляю.
  Что у вас говорят по-поводу терактов в Америке?
   Валя.
  
  Все больше политики.
   Зима хорошая. И мороз и снежок. И работа, благодаря Марату, который, по словам Артема "понюхал денег". Появились корпоративные клиенты. К весне посмотрели несколько новых потенциальных сотрудников. Арсений молодой парнишка, рукастый, смышленый поработал три недели и пропал без объяснения причин. Анатолий взрослый, неторопливый и упрямый. Отказался разбирать обшивки машин, мол, зачем вам этот геморрой? Берите самую дешевую пленку, наклейте в край уплотнений, хорошо присушите. Задерется, - переклеить кусок и все! Я так работаю.
  Пришлось расстаться. Валя предложил поработать Денису, но сын не впечатлился.
  Дома у детей конфликт, возились с Иришкой, уронили горячий утюг, разбился. Валя начал выговаривать обоим, Денис пыхнул, ушел. А дочка неожиданно включила мамины интонации: ничего страшного, ты же зарабатываешь!
  Вот, коза!
  Летом сборная России по футболу выиграла на чемпионате мира у команды Туниса. По этому поводу произошло какое-то всенародное ликование. Стихийный митинг на Манежной площади, выступления артистов, политиков. Российские флаги, скандирования "Россия это супер!"
  Потом случился проигрыш от Японии. Многотысячная разъяренная толпа пошла по улицам разбивая витрины, переворачивая и поджигая автомобили. Орали анархистские и нацистские лозунги. Были убитые и раненые. Вообщем "праздник удался", как выразился Артем.
  Валя приехал в автосервис, обнаружил его в кругу рабочих, бурно обсуждающих события.
  - Это все, что нужно знать про народ, патриотизм и нашу власть!
  - Ну а что ты тут сидишь, вали к своим евреям или пиндосам в Америку!
  Валя поздоровался, увел товарища. Артем еще убегал, кричал... Потом, выкурил очередную сигарету, успокоился, притих.
  - Извини, Валь, чего-то я завелся...
  Работали хорошо. Вечером Валя пересказал эпизод в электричке. Ребята молодые, нагретые, демонстративные, играли в карты и заплевали все подсолнухами. Сделал им замечания, вежливо, удивились, - слушай, дядь, таджики все уберут!
  - Валя, ну какие реформы? - отозвался Артем. - Стариков ограбили в очередной раз. Молодые работать не хотят, - хотят срубить денег и оттянуться. Бандиты рулят во власти. Ничего тут не будет, народа нет. Просто нет! Я это чувствую физически. Тут все надо развалить, вычистить и собирать уже конфедерацию. Это единственный шанс.
  В августе после жары загорелись торфяники. В Москве повис смог. Мама закрыла окна, проложила мокрые тряпки в щели.
  "Горит, Валя. Я стараюсь не выходить. Встретила медсестру, говорит привезли им в больницу солдатиков и поломанных и обожженных. Тушат. Все как раньше!"
  Артем поехал спасать дачу под Шатурой. Приехал почернелый, с ожогами. Рассказал, что сами окапывали, носили воду, сбивали пламя. В лесу мертвенная сушь, птиц не слышно. Между соснами висит ржавый туман. Деревья стоят на обожженных корнях над просевшей землей. Ногой пнешь, - взлетают искры, валит дым. Стволы падают внезапно, страшно. Пустоши дымятся как после взрыва. Трупы мелких животных. Очаги открытого пламени.
  А в Москве народ сидит в кафешках, шутит, дышит гарью. Всем все по херу, Валь. Пока дожди не пойдут будет гореть.
   Дожди пошли. В Новороссийске буря, потоп смывал машины в море. А в Осетии двинулся древний ледник и накрыл съемочную группу Сергея Бодрова.
  
  
  Остров невезения.
  Дорогие дети! Мы начинаем с вами сегодня Большую Учебу. Кто знает, что такое Большая Учеба?
  Да, Пьер скажи нам.
  - Это обучение взрослой жизни?
  - Ну, по сути верно. Молодец! Дзинь! Приз в студию. Королевский чупа-чупс!
  - Ладно. Я немного уточню. Что мы делали с вами до сих пор?
  Учились, конечно! Ассистент, два чупа-чупса в студию!
  Итак, мы учились правильно сидеть, разговаривать, танцевать и рисовать и петь. А еще раньше, вовремя просыпаться, да Роберт... Алло, Роберт, ты с нами?
  Хорошо.
  Убирать за собой. Слушать друг друга и взрослых, верно? Теперь, пользоваться поисковиками и библиотеками Юного Человечества. Это была Учеба?
  - Да!
  - Большая? Нет дети. Потому что до сих пор вас проверяли и выставляли оценки взрослые. А теперь мы будем учиться оценивать себя сами. И делать выводы. Это Большая Учеба, дорогие мои.
  Мы все учимся. Наш Вселенский Развивающийся Прогресс называют Познающей Цивилизацией. Мы, взрослые постоянно трудимся, чтобы различать, что мы можем сделать, а что пока нет. И отличать одно от другого...
  Итак, мы все отправляемся на остров Счастья из знаменитого Архипелага Голдинга...
  Тихо-тихо!
  Да, солнце, море, песок. Пальмы. Занятий-нет! Одна большая палатка с кондиционером. Еда, вода будут доставляться ежедневно.
  И, здесь, уже первая задачка!
  Нет! Комаров, скорпионов, ядовитых пресмыкающихся нет!
  Три задания!
  Первое,- организовать проживание.
  Второе,- сохранить единство в правилах нашего сообщества. Каковы они?
  - Доброжелательность, честность. готовность...
  - Все верно.
  Третье задание,- хорошо отдохнуть.
  - А Вы будете за нами смотреть?
  - Конечно, но не будем вмешиваться, помимо поданного сигнала SOS. Помощь последует незамедлительно, но урок будет признан незавершенным.
  - А какое время всего урока?
  - А, вот, это секрет, батюшки - братушки мои.
  Евгений, ты чего такой кислый?
  - Можно я не поеду?
  - Ты не хочешь участвовать?
  - Нет.
  - Почему?
  - Просто не хочу.
  - Слушай Женя, а если я тебя попрошу особым образом, давай попробуем?
  - Ну ладно.
  - Ну, вот, и хорошо.
  
  Ну и все. Прибыли. Разместились кое как. Было несколько сумбурных дней, потом организовались, назначили ответственных, согласовали распорядок дня. Полторы недели бражничали, купались, обследовали остров, заслушивали сообщения. Потом начали делиться. Франц, Пьер и Золтан сколотили силовой центр, к ним постепенно примкнули все ребята. Начались сервильные отношения и сексуальные игры. Евгений держался в стороне, потом сошелся с Донованом, вместе они ушли в пещеру. Тогда Франц и компания перекрыли им доступ к продуктам. Мария пыталась кормить их в обход санкций, но попалась. Ее и Дона публично били. Тогда Евгений ночью поджег палатку.
  При разборе урока отказался высказываться, замкнулся, потом обвинил Сообщество...
  
  Переписка.
  Да ну, Леша! Не люблю Голдинга. Что это за эксперимент такой выбросить малых детей, одних на природу? Подростки, да, могут быть заинтересованы, но у тебя, судя по чупа-чупсам, чуть ли не дошкольники. Зачем им это? Это же стресс!
  Дзержинский с Макаренко собирали беспризорников, бередили эту незрелую человеческую массу, чтобы лепить строителей коммунизма. А у тебя для чего детей фрустрируют? Для дальнейшей селекции? Ужас какой! Чего только не придет в голову послушнику в монастыре!
  
  
  
   Валя, я тут слушаю умных людей, читаю, практикую. Что-то у меня получается, молюсь уже естественно, как дышу, правда, хорошо чувствую себя на адорации, проживаю мессу. Внутренне я, по-моему, выпрямился, окреп. Кругозор появился. Но ответы на свои вопросы я не получил, хотя они уже не такие болезненные. Может это так и работает,-
   Вопрос, где твое жало?
   Депрессия, где твоя победа?
  
  Не знаю, евангелие меня пугает, Валя. Иисус, вроде, обнимает детей, благословляет, ставит на вид ученикам, но и оставляет в страшной истории, рядом со всякими Иродами.
  Вот, заповедь, не убий! Сначала это внутреннее правило Израиля, затем, призыв к народам Исаии, - прекратите убивать, оставьте искусство войны! Далее, рецепция христианских ценностей в Европе, концепция прав человека. Да я верю в эсхатологическую перспективу заповеди,- если народы прекратят войны и смертные казни, мир изменится. Это почувствуют животные, а технологии благословенного мирного человечества позволят решить продовольственную проблему без убийства животных и растений. Чудесное время планетарного мира наступит. Наверное, Солнце будет светить всемеро и так далее...
   Пока, что не так, люди и дети страдают и гибнут в полной мере. Мир полон насилием и его соблазнами. В утешение нам крест Христа! Ужасно, по-моему.
  
  
   Фантазер, ты Лешка, опять затеял бесплодную жалостливую карамазовщину.
  Слушай, я не знаю, как быть с насильниками и с убийцами. Честно, говоря и знать не хочу. Забот полон рот! А ты тут со своими утопическими глобальными проектами по осушению детских слез. Бр-р!
   Вот, тебе совсем свежее, Норд-Ост, приехали в Москву боевики. Вполне себе проехали! Ворвались в концертный зал прямо на спектакль, многие зрители подумали, что это часть представления, но не долго. Около тысячи человек оказались в заложниках. Боевики сразу начали минировать зал, расставили "черных вдов" с поясами шахидов. Потребовали прекратить войну. Ни много и ни мало. Анна Политковская и Руслан Аушев вывели несколько десятков человек, матерей с маленькими детьми.
  Удалось, Леша!
   Были расстрелы заложников и волонтеров. А потом закачали газ, спецназ начал штурм. Чем травили, непонятно, похоже на производные фентанила и какие-то нервно-паралитические ОВ. Боевиков тщательно перестреляли, уничтожили, т.о. всех носителей информации. Отравленных заложников выносили на улицу, потом развозили по больницам, ничего не сказав про антидоты. В результате сотни погибших зрителей. Знакомый врач-реаниматолог, рассказал как заведующий орал матом на ФСБ-шников, - скажите, чем травили, сволочи! Молчание и угрозы семье. Все как с "Курском", - главное политика, военные секреты. Люди - потом. То есть люди - средство. С боевиками все понятно, это отчаянные горные мстители. А вот, наша власть трусливая, невежественная, преступная и агрессивная. Бесчеловечная! Не видящая ни себя ни другого в перспективе Общего Блага. Представляешь, они получат доступ к технологиям клонирования человеческих клеток? Андрей Дмитриевич Сахаров отдыхает. Что с этим делать? Жить, дальше, Лешь. У нас с тобой нет других вариантов. Молиться с Писанием, верить. Я если бы не молился, сошел с ума. Честно. Боюсь, что на фоне терактов свернут зачатки здравой политической жизни. Мне, впрочем, надо пока поднимать детей.
  
  Поездка в Борисов?
  На Новогодние каникулы неожиданно образовалась поездка в Белоруссию.
  Лешка позвонил на домашний номер, попал на Аню и полностью использовал ситуацию. Сообщил, что его знакомые из итальянской ассоциации помогающей детям Чернобыля едут в Гомельскую область, везут 100 кг груза. Вещи и подарки для детей к Рождеству. Они молодцы, берут белорусских ребят в семьи на лето, загорают, купают, лечат. Там много проблемных деток. Приезжают и родители. Итальянцы ведут некоторые белорусские семьи много лет. Вкладываются, как следует. Короче, три итальянца с грузом прилетают в Минск 7 января. Их надо встретить и переправить в Гомель. Там ждут люди, которые арендовали автобус и развезут все по селам.
  - Я подумал,
  - сказал Лешка-иезуит, - что Валя мог бы встретить их в Минске, посадить в поезд, заодно забрать сумку, которую я приготовил для вас, - вещи, обувь для детей и взрослых и небольшая сумма денег в 350 евро...
  - Ой,- сказала Аня, - а откуда у тебя деньги?
  - Да, я тут подработал немного, переводил, заплатили хорошо.
  - Конечно, Валя приедет, - заявила Аня. - Он даже поможет развести подарки детям в Гомеле! Он же все равно будет сидеть половину января без работы!
  Валя услышал, обиделся. За деньгами, - уезжай! Думал с детьми походить на каток, раздобыл всем коньки. Потом, увидел прогноз погоды, - какие-то страшные морозы обещают. Может, действительно заехать в Борисов, двадцать лет там не был. А еще в Гомельской области могила деда Гриши, которую хотела разыскать мама.
  Поехал к маме, сфотографировал похоронку.
   "Извещение формы No4"
  Григорий Тимофеевич Торшин уроженец деревни Селихово Урицкого района Орловской области
  в бою за социалистическое отечество, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество погиб 28 июля 1944 года.
  Похоронен в братской могиле села Петровичи, Паричевского района, Гомельской области, республика Белоруссия.
  
   Документ, однако. Мама расчувствовалась, пустилась в воспоминания. С улицы услыхала как громко закричали мамка с Райкой в доме. С мамкой плохо было. Страшно. Мы боялись умрет, останемся одни. Немцы уже ушли тогда.
  Она замолчала, сидела глядя перед собой, неслышно шевеля губами. Грузная, согбенная фигура в халате, уперлась локтями в расставленные ноги, опустила ладони перед собой.
  Отец сначала на фронт не попал. Его призвали, отправили в Брянск, а там уже немцы. Вернулся сам, заболел, прятался, помню в сарае. Потом ушел в лес.
  А немцы у нас уже в августе были, как пошли по дороге эсэсовцы, с засученными рукавами, в касках. Морды страшные такие!
  Пришли, всех кур перебили, нас из избы выгнали в сарай. Девок, баб молодых всех изнасиловали. Людка Труханова, студентка, приехала на каникулы. Прятали ее, прятали. Местный наш полицай донес, пришел рыжий фриц, стащил за ногу с печки. Неделю ее держали, потом ушли, хотела повеситься; бабы из петли вытащили. А там, родила мальчишку, рыжего...
  Отец вернулся после освобождения Орла, был недолго. Помню много курил и кудри у него упали... Целовал нас всех и ночью ушел навсегда...
  
  Перед праздниками.
   Перед Новым Годом опять завалили работой, прямо всем надо!
  Марат подошел поздно вечером уже одетый, похвалил.
   - Ну вы все трудитесь, крутые. На вас посмотришь, сразу появляется доверие, солидные такие мужики. Давайте, ролик снимем рекламный, просто как вы работаете, пустим в салоне.
  - Ой, не надо.
  - А чего, боитесь не разгребете клиентов? Ну имейте ввиду, можем сделать, у меня есть рекламщики знакомые.
  - Ты сам, Марат, учился где?
  - Я по комсомольской линии, работал в спорткомитете Москвы.
  - Спортсмен?
  - Немного, легкая атлетика, кикбоксинг. Сейчас поступил в финансовый институт на заочное отделение.
  - Живешь с родителями?
  - Нет, снимаю в Долгопрудном, живу с девушкой. Родители здесь на Тимирязевской с сестрой. У них двушка.
  - Какие планы на жизнь?
   - Планы? Ну институт заканчивать, дом строим с родителями в Лобне. Там посмотрим.
  - Досуг есть, чем занимаешься?
  - В зал хожу, каждый день. Выходные к родителям на стройку. С девушкой в клуб ходим потусить.
   - Не пьешь?
   - Нет. Этого нет.
  
   Валя возвращался после полуночи. Вышел из троллейбуса, переходил Алтуфьевское шоссе. Заметил девушку на обочине, без головного убора, в красной расстегнутой куртке, черных блестящих коротких брюках, красных туфлях на высоких каблуках. Молодая, свежая, энергичная, подошла к остановившейся машине. Валя прошел рядом, посмотрели друг на друга. Представил себя со стороны, - голодный, полуживой от усталости, в рабочих башмаках, засаленной куртке с огромной, уродливой сумкой на плече. Борода, очки под низко надвинутой лыжной шапкой. Старикан!
  Топал дворами в мрачном бесчувствии. Вот, помру тонировщиком, и что? И ничего!
  Дома помылся, тихонько прошел на кухню, включил свет.
  Аня вышла заспанная, в ночной рубашке, прижалась, теплая, мягкая. Посмотрела в глаза.
  Любимая, сокровище мое... Чуть не заплакал.
  
  Борисов
   "Барысау". Знакомая заснеженная привокзальная площадь, темный круг разворота автобусов. Два дома с башенками в начале проспекта, - уменьшенная копия Минска.
  Много раз приезжал и уезжал отсюда. Черта, за которой мое детство? Гостиница "Березина" на месте. Холодно, однако!
   В номере Валя бросил вещи, умылся, вскипятил воду в походной кружке маленьким кипятильником. Доел Анины бутерброды. Одевался долго, основательно. Минус 26 за бортом. Рождественские морозы состоялись вполне. Две пары шерстяных носков, два свитера. Толстая глубокая вязаная шапка, шарф. Куртка и штаны, все по делу, а ботинки слабоваты, конечно. Ну, будем ходить!
  Вышел. Ясно. Тихо. Предпраздничный день. На улицах пусто. Блекло - голубое спокойное небо. Отчаянный, снежный скрип шагов. Стальной воздух.
  Домики двух-трех этажные, свежевыкрашенные к юбилею города. 900 лет, старше Москвы мой родной Борисов. Кинотеатр, пивной бар. Пятиэтажки. Стоматология, где начали сверлить и депульпировать мои зубы. Универмаг. Площадь. Здесь ты неоднократно маршировал в школьной колонне со знаменами и под барабан. Так, - Валя прислушался к себе и решил идти дальше, пешком мимо краеведческого музея и санстанции. Мочки ушей, пальцы рук и ног начало прихватывать морозом, но на душе тепло, весело. Топаем! Автобуса так и не видно.
  Вот, и Березина под снегом и льдом, остатки деревянного моста, улица Дымки. И сейчас над домами выпрямленные высокие дымки. Продмаг, куда бегали за спиртным военные, и где легко можно было схлопотать по физиономии от местных. Проходная маминого госпиталя. Частые стройные стволы сосен и школа на горке. Поднялся, оглянулся, - кудрявые заиненные кроны сосен в голубом безоблачном небе, бетонный забор госпиталя, дорога. Все как раньше в том виде из окна за школьной партой.
  КПП нет. От остановки идет короткая, пожалуй, щуплая улица, упирается в какой-то шлагбаум. ДОСы, пятиэтажки, дорожки, протоптанные в снегу. Дом номер 16, нахмуренная, серая панелька, с новыми пластиковыми окнами.
  Забора воинской части нет, на месте гарнизонного плаца гаражи и огороды. Дом Офицеров съежился, осел в окружении древних тополей. Потянул дверь, - открыто. Какая-то женщина в теплой шали на голове, в валенках выглянула из комнаты.
  - Здравствуйте. Можно я пройду в туалет? Он работает?
  - Да, пожалуйста. - Спряталась.
  Зал, где танцевал на выпускном вечере и ревновал одноклассниц. Почернелый истертый паркет еще держится. В туалете те же открытые народные кабины, длинный журчащий желоб вдоль стены. Холод и запах аутентичные.
  Вышел. Парка нет. На его месте новый микрорайон, построенный турками на немецкие деньги, для наших военных, выехавших из Германии. Симпатичные 4-5 этажные дома среди сосен, гудит, дымит своя котельная. Узкоколейки нет. Там дальше мой лес. Ох, зря родители уехали отсюда!
  В какой-то момент закоченел. Пошел к столовой, - там Дом Быта. В продовольственном магазине заметил столики у окна. Кафетерий! Зашел, взял себе чай, бутерброд, булку. Встал за столик, неторопливо жевал, прихлебывал горячим. Сопли, слезы потекли. Попросил себе еще кипятку. Продавщица с любопытством выглядывала из-за прилавка. Незнакомая. Пожалуй, никого, не хочу встретить сегодня.
  Согрелся немного. Поехал на автобусе в Старый Город, нашел новый костел. Полный храм. Служба Богоявления. Совсем согрелся. Проповедь польского священника школьная, с дисциплинарными призывами. Скушно.
  Поехал в гостиницу, поел в ресторане супа, дорого и невкусно. В комнате 14 градусов. Одел свитер, накрылся одеялом, покрывалом и отлично выспался. В шесть утра разбудил консьержку, которая спала на диване прямо у ресепшн. Ринулся в темноту, в хваткий тридцатиградусный мороз.
  Минская электричка выстуженная полностью. Прошел пять пустых вагонов, нашел людей. Сел на ледяную скамью. На окнах иней, натеки льда. Снежинки летают в холодных токах воздуха. Обнял себя, молился, дремал, так и ехал два часа. Сам заиндевел.
  В Минске, на вокзале скорее нашел туалет, умылся горячей водой. Выпил два стакана кофе с чахлыми бутербродами. Двинулся на "Икарусе" в аэропорт. В автобусе тепло. Расстегнулся, снял шапку. Протер, проковырял прозрачную лакуну на окне в узорной наледи. Яркое солнце ударило в лицо. Редкие машины, троллейбусы и прохожие в пальто, ондатровых шапках с развязанными ушами из 70-ых годов уходящего столетия.
  Аэропорт большой, пафосный и холодный. Пустой. Какие-то жалкие закусочные и полное отсутствие информации. Туалет грязный, с разбитым бачком.
  Ходил спрашивал рейс из Милана. Люди показали секцию, но здоровенный молодой ОМОНовец сказал просто: "Иди отсюда!"
  Пошел, чего. Транспаранты с бодрыми лозунгами, поздравления с Рождеством. Нечто празднично - бесчеловечное, ей Богу.
  Валя, вдруг, тепло вспомнил московских бандитов, с ними, правда, повеселее. А здесь какой-то поздний, развитой Советский Союз.
  Услышал телефон. Принял звонок с незнакомого белорусского номера.
  "Валентин, это Татьяна из Гомеля, знакомая Алексея Артюхова. Ты в аэропорту?
  Слушай, они еще не вылетели, рейс задерживается. Будут только вечером. Я им заказала сейчас номера в гостинице "Турист" на Партизанской. Ты их отвези, пожалуйста. А тебе предлагаю переночевать у моих родственников, они там недалеко, они хорошие. А то дорогая гостиница, зараза. Утром поезд на Гомель, билеты есть. Вот, такие дела, Валентин"
  Ну, хорошо! Придется, коротать время. Сел, помолился, почитал, погулял. Вид со второго этажа красивый, - солнце над лесом, пустые дороги. Понемногу, подобрал свои впечатления.
  Мое детство оставалось в Борисове, так мне казалось. Лежало, да не вылежало. Ходил вчера, улицы, дома, деревья, краски, даже запахи знакомые, а меня там нет, мое, словно вытерто каким-то ластиком начисто. Идет другая неторопливая, понятная жизнь. Та, да не та. Дело не в забвении. Там есть люди, которые помнят, пожалуй, были бы рады встретиться. Я изменился. У меня был огромный впереди лежащий мир, начинающийся в Борисове; он прошел, растерялся, рассеялся, не оправдал себя? Остались отголоски, которые я пытаюсь вспомнить. По возвращении памятные вещи смотрят на нас. Пытаются узнать. А мы на них. Пруст? Взаимное осторожное подглядывание и подслушивание на руинах. Руинах чего?
   Моего детства в Борисове нет, вот, пожалуй, ошеломляющий факт. Детство не пропало, остается теперь во мне, сорокалетнем потрепанном мужике, оживает в моих детях, особенно в наших совместных играх. Помнится в маме, конечно.
  Но теперь, в Борисове мои воспоминания оторвались от этой земли, и я почувствовал, сейчас, это развоплощение. Вот, пожалуй!
  Больно, неожиданно, конечно. Наверное, так отмирает душа, начинает скользить, проскальзывать в этом мире. И образуется прошедшее время.
  Солнце покраснело и повисло над кромкою леса. Похоже холодает. Валя поднялся, пошел ходить. Давно заприметил таксистов у входа, сейчас подошел к ним поговорить. Мужики взрослые, серьезные. Покладистые.
  Наконец объявили рейс из Милана. Итальянцы - пенсионеры, седые, морщинистые, подвижные. Анджело бывший спортивный тренер, семейная пара Фернандо и Стефания. Заговорили все разом на итальянском, английском, русском. Груза оказалось 200 килограммов.
  Валя оглянулся на таксистов, те подошли пошептались и успокоили.
  "Не переживай, командир, все отвезем на трех машинах и людей и вещи и за ту же сумму в евро..."
  Ну и слава Богу!
  Гостиница оказалась типичной советской панельной многоэтажкой - обдираловкой. В номере плюс 15. Итальянцы не стали раздеваться, пошли сразу в ресторан. Валя пошел по этажу, раздобыл электрический обогреватель за небольшую мзду. Спустился вниз, итальянцы пробовали сомнительные национальные блюда, пытались угостить, Валю. Тот вежливо отказывался и ждал расплаты. И не ошибся, выложил почти всю свою белорусскую наличность. Успокоил итальянцев. Поднялись в номер, уже повеселее 18 градусов. Тут же нарисовался человек с еще одним обогревателем, отдал в аренду. Итальянцы стали раздеваться. Валя обговорил план действий, попрощался и двинулся к Татьяниным родственникам.
   А здесь все хорошо получилось, промыслительно. Тетя Галя крупная, веселая белоруска и накормила и напоила и уложила спать на перинах, сама уселась смотреть телевизор. Валя сразу уснул, отрубился. Проснулся от звуков белорусского гимна, тут же последовали новости и планы Александра Григорьевича Лукашенки, - встречи, посещение предприятий, забота о людях, животных и посевах. Неутешительный прогноз погоды. Хозяева лежали в соседней комнате с открытой дверью, громко зевали, разговаривали в темноте.
  Михаил Аверьянович оказался родом из Паричского района Гомельской области. Отдел очки, внимательно рассмотрел копию похоронки Валиного деда. Вздохнул. Начал рассказывать.
  Тела лежали везде, разорванные, обезображенные. Мины, снаряды. Немцы знали о наступлении, готовились. В Паричах самые бои, лупили друг друга страшно. Мы собирали останки, хоронили в ямах, часто куски, фрагменты тел без документов. Это была бойня Валя. Там в каждом селе братская могила. А немцы, животные гнили по лесам еще долго.
  Одежда у тебя слабая. Валенки нужны, рукавицы. Возьми вот эти. Смотрите не обморозьте итальянцев, они большое дело делают.
  
  Белорусское Полесье.
   В Гомеле встретила Татьяна, румяная, полная, улыбчивая. Сразу загрузились в автобус Рено, грузовой с дополнительными пассажирскими сидениями. Владелец Игорь высокий сильный, несколько отстраненный сел за руль с Татьяной, Валя и итальянцы разместились сзади, вполне комфортно. Выехали в Добруш, посетили несколько адресов, заночевали в частном доме у молодых ребят. Дима, строитель спокойный, молчаливый брюнет, его жена, Влада, озорная, непоседливая блондинка, воспитательница детского сада. Девочка у них синеглазая, курносая, как мама и при том спокойная как папа. Смешные. Дома достаток, простота, радушие. Засиделись заполночь, разговорились на все темы, - Татьяна, молодец, бегло, переводила итальянцам.
  Утром выехали в Ветковский район. Снега, леса, искристое морозное солнце. В первом селе, простая изба, большая семья, несколько поколений, накрытый стол, - гора дранников, сметана, сало, соления, водка, самогон, шампанское. Подали горячие домашние пельмени. Итальянцы преданно посмотрели на Валю и послушно выпили самогона, принялись закусывать. Татьяна пыталась организовать общий разговор. Хозяева беспорядочно благодарили итальянцев, что-то рассказывали про детей. Валя смотрел на подростков, крепкие жилистые ребята. Спросил девушку рядом с собой, - как жизнь?
  -Поеду учиться на повара, чего в хате сидеть? Пока мамке помогаю.
   Повел итальянцев в туалет. Удобства, конечно, еще те, - держись Европа! Впрочем, после самогона и закусок прошло благополучно. Едем дальше.
  Одинокий дом-хутор, хозяйка Лена, высокая, симпатичная, а зубов нет, прикрывает ладонями черные пеньки во рту. Руки мужские грубые. Две девочки стеснительные и смешливые. Корова, поросята. Огород. И муж в тюрьме...
  Тоже пыталась накормить. Присели для вежливости да и наелись вкуснейшего борща! И еще кой-чего. И выпили. Итальянцы садились в машину, постанывали. Договорились, что больше есть и пить не будем. "Да растрясем сейчас все на морозе" - успокоил Игорь.
  Татьяна химик-технолог. Работала в этих местах после Чернобыльской катастрофы. Показала пустую деревню рядом с шоссе. Поваленные заборы, дома с выбитыми стеклами. Никого.
  В 86 году, - рассказывала Татьяна,- вывозили людей из сел, наспех копали котлован и бульдозерами сталкивали туда постройки, дома. Засыпали землей. Люди строили, рожали, растили детей и все в землю! И до сих пор "стучит"
  Страшно. Рака много. Психозы, артриты, смертность высокая среди молодых. Беда.
  Приехали в Сосновый Бор, уже в темноте. Опоздали. Здесь целый класс побывал в Италии. Дети нарядные, с учителями ждали в школе. Гости зашли,- дети закричали как птички,- Анджело, Фернандо! Стефания!
  Тут же построились, дружно, звонко спели на итальянском, побежали обниматься.
  Валя, Игорь, Татьяна в смущении отошли в сторону, смотрели как улыбались и плакали наши славные итальянцы.
  Последовало угощение. Потом раздача подарков. Детки бледные, анемичные и радостные. Взрослые теплые, простодушные, внимательные.
  Валю и Игоря разместили на ночевку в одной комнате. Пытались накормить. Хозяин, Василий, тоже водитель, угостил своим самогоном. Игорь водитель, наконец, выпил, побагровел, разговорился. Вот, Рено удачно купил. Работа есть, заправляться катаемся в Россию, приторговываю бензином.
  - Я на деревообрабатывающем,- охотно отозвался Василий, - возим брус в Речицу, но на зарплату не проживешь. Халтурим. Огороды, куры свои. Болеем, конечно, этой заразой, и дети и старики. Итальянцы молодцы, я думал их спонсирует государство или церковь, нет. Сами вкладываются, очень хорошие люди.
  - Так не бывает,- решительно возразил Игорь.
  - А я тебе говорю! У меня жена ездила с дочкой, сама все видела! У них есть богатые, бизнесмены, один искусствовед, картины продает, но в основном обычные люди, сами организовались. Анджело этим занимается.
  - Ты, что думаешь,- Игорь развернулся к Вале.
  Тот посмотрел на него, помолчал.
  - Знаешь, по моим наблюдениям много людей живут для себя, про других не думают, могут сломать, напачкать, как с Чернобылем. И по фигу!
  Но есть такие, которые лечат, убирают, помогают. По-другому не могут.
  Соотношение тех и других определяет культурный климат страны. В Италии одно, в Беларуси другое, в России третье.
  
  Дед Гриша
  Утром Валя встал рано. Помолился. Василий услышал, позвал пить чай. Окно кухни выходило в заснеженный двор, старые трехэтажные дома среди сосен. Внизу у подъезда мужчины обжигали газовой горелкой, переворачивали огромную тушу свиньи. Игорь вышел, попросил кофе, выглянул в окно, - о, у вас тут можно мясо купить!
  Василий сообщил, что сегодня день отдыха. Дети будут спектакль показывать, потом экскурсия. У вас день свободный.
  Пили чай, завтракали творогом со сметаной. Валя рассказал про деда, спросил, далеко ли деревня Петровичи. Показал похоронку.
  Василий сказал, рядом, 17 километров.
  - Дорогу покажешь, - неожиданно спросил Игорь
  Ну и поехали.
  Опять леса, поля, буровые вышки. В каждой деревне отгороженные мемориалы погибшим солдатам. Проехали Чернин. Ну вот, и дедова деревня. Игорь остановился, все вышли из машины. Ограда, фигура воина в каске, с автоматом, преклонившим колено. Большие каменные плиты занесенные снегом. Стали расчищать втроем. Десятки, сотни фамилий с инициалами выбиты по алфавиту. Просмотрели все. Нету!
  Руки замерзли ужасно. Василий окликнул, показал еще плиты сбоку. Опять десятки фамилий, какой-то отдельный список. Есть!
  Торшин Г. Т. Господи!
  Валя выпрямился. Зимний день. Незамысловатый пейзаж. Несколько домов, овраг, дальше поле с кромкой леса. Небо затянуло облаками, где-то в них белое солнце. Пар от дыхания. Тишина.
  Привет дед Гриша. Я Валя, сын твоей Фроси. Девочки твои большие умницы, а ребят нет. Зря ты их оставил.
  Боже мой, великий и святый, благодарю тебя за деда, Григория, за родителей и родных. Они совершили труд жизни и передали нам жизнь. Помяни Господь Григория во Царствии Твоем, святостью Твоею, милосердием Твоим. И помилуй меня.
  Валя опустился на колени, поклонился. Кивнул своим спутникам.
  Постояли немного, перекурили у машины. Поехали молча.
  На следующий день все вернулись в Гомель. На вокзале Валя тепло попрощался с итальянцами, пошел на Московский поезд.
  В вагоне.
   В вагоне нижняя полка, натоплено. Сосед напротив пьяный, громкий, полураздетый, в одной майке. Сразу предложил выпить. Валя оглянулся. Две девушки раскладывали белье на верхних полках над головами. Напротив, через проход женщина, с осуждающим брезгливым выражением лица. В бутылке водки на столе остается четверть. Пусть добирает и спит.
  Валя кивнул, проглотил 50 граммов. Мужик стал бегло рассказывать, обильно пересыпая речь матерщиной.
   Работаю в Москве, водителем. Шеф хороший. Машина, - Мерседес. Деньги. А жена его б... Я ее трахаю. Сама захотела. Сейчас приехал домой, жена, дети. Жену полгода не видел. Легли вместе, у меня никаких движений, ты понял... Как умер. Она плачет. Я говорю, - чего ты ноешь? Я устал. Деньги привез, сыну телефон купил. Ну! А самому стыдно, слушай. Баба, она же все чувствует. Так, один день, второй... Ноль! Теща на меня смотрит примерно как эта, - он кивнул на соседку через проход. Я плюнул, собрался и на поезд. Понимаешь, как эту сучку молодую вспомню, у меня прямо полная мобилизация, моментально - он даже фыркнул. А, сейчас дома никак! Вот, чего делать, скажи? Давай выпьем... Ничего уже нету. Пойдем покурим.
  Валя рассмотрел его. Лицо довольно интересное, лысоватый, крепкий. Лет пятьдесят.
  -Я все. Ложусь. Устал. Завтра поговорим.
  Сосед поднялся, оказался высокий, с небольшим брюшком. Ушел.
  Валя постелил себе, лег. И заснул.
  Ночью сосед разбудил его, предлагал еще выпить, потом был какой-то конфликт с девушками на верхних полках, сосед ходил, шумел по вагону, ругался с проводником. Сидел долго, бубнил что-то себе под нос. Валя отвернулся, заснул крепко.
  Проснулся рано. Сделал зарядку в тамбуре. Помолился. Выпил чаю. За окном рассвело. Сел читать Библию. Внезапно появилась проводница и сходу "наехала".
  -Слышь, ты! Если еще дернешься в сторону девчонок,- показала лицом на спящих соседок,- сдам тебя в милицию, понял!
  Валя опешил, сказал "хорошо!"
  Проводница ушла. Вчитался, успокоился, еще помолился.
  Девчонки встали, сидели с надменными лицами. Последним проснулся сосед. Опухший, мрачный, молча пошел курить. Вернулся, сел напротив. Валя принес ему чай. Поезд уже ехал в Москве.
  -Ты помнишь, что мне вчера наговорил?
  Насупился, покачал головой.
  -По поводу жены и любовницы... Слушай, ты человек взрослый, дело твое. Я думаю, что с любовницей у тебя пыл-мыл скоро пройдет и она тебя бросит, а еще уволит, чтобы не было проблем. А жена останется, у вас дети. Не глупи!
  Мужик вздохнул перегаром, отрыгнул, поморщился. За окном показался перрон. Валя стал одеваться. Подхватил рюкзак, Лешкину большую плотно набитую сумку. Вышел, быстро зашагал по платформе. Оттепель. Слабый, тихий снег. Кислый запах горелого угля. Голос из громкоговорителя. Все как в студенческие годы.
  
  Леша на связи
   Леша утром "постучался" к Эл-Эфу по скайпу.
  -Леонид Федорович, здравствуйте. Очень рад Вас видеть. С днем рождения!
  - Привет Алеша. Ты первый поздравитель сегодня. Спасибо, что помнишь.
  -Как Вы себя чувствуете? Как настроение? Какие планы на день?
  -Здоровье неплохо, настроение еще никто не испортил, планов особенных нет, сижу дома, кто зайдет, доброе слово молвит, - молодец, а иначе, - огурец! Как-то так. Весну жду, дачу, зима в этом году крепкая, но уже надоела. Что у тебя?
  -У меня тоже неплохо. Втянулся. Хотя, обеты принимать не буду, уже решил. Буду разговаривать с провинциалом, мне намекнули, что могут послать в Саламанку, в университет. Но я уже наелся богословия. Не хочу. Да и языка у меня нет.
  -Да! Вот, это новость! И что ты думаешь делать? Слушай, дорогой, ты помнишь нашу статью с вероятностями иммунных изменений? Тут мне Недотыкин сбросил базу данных по индуцированной аллергии, там есть интересные вещи, - не хочешь посчитать? Я тебе все перешлю и наши подсчеты... Я как раз смотрю сейчас, правлю некоторые параметры.
  -Ой нет, Леонид Федорович. Все, что идет от Недотыкина, вызывает у меня самого аллергию и депрессию. Я уже чувствую, чешусь от Ваших слов. Не могу. С экспериментальной наукой тоже закончено. Извините.
  -Ну и черт с тобой, сам посчитаю! Ладно, не обижайся, я рад тебя видеть. Вот, Нина Васильевна услышала, - иди, посмотри на Алексея, заблудшего раба в Бозе...
  -Лешенька! Какой взрослый стал, умный. Красивый! Как твои дела?
  -Здравствуйте Нина Васильевна, Вы тоже хорошо выглядите. Как Ника?
  -Хорошая, - Нина Васильевна, понизила голос. - Новый Год с нами была. Сдала сессию. Нервная. Не спит по ночам. Что-то ее мучает, может дела сердечные? Мне ничего не рассказывает.
  -Экзамены сдала на тройки, и то благодаря фамилии перебил Эл-Эф. - Не знает ни бельмеса. Весь семестр тусовалась по клубам, пропадала по ночам, приходила, то обкуренная, то бухая. Я с ней говорил несколько раз, может сейчас за ум возьмется. Такие дела.
  -Лешенька, ты когда приедешь, ничего не планируешь?
  -На Пасху будут каникулы, приеду, если не улечу в Индию
  -В Индию! Ну брат, похоже тебя понесло... В Ом-омут!
  
  У Марата проблемы
   На Фольксвагене подошел Марат, пожал руки Вале и Артему.
  -Ты чего такой потухший, случилось что-нибудь?
  -Человека сбил... Пьяный, вывалился на меня из-за машины. Я, правда, тоже нарушал, спешил. Он не рассчитал, наверное.
  -На смерть !?
  -В реанимации. Молдаванин какой-то. Мне лобовое стекло разбил. Говорят в коме, состояние тяжелое.
  -Слушай, очень неприятная история!
  -Ну да, не могу отвлечься. Фиговое состояние.
  -Надо за него молиться Марат. Как его зовут?
  -Не знаю. Да я неверующий. А вы верующие?
  -Да.
  -Я сразу, так и подумал. Ходите в церковь?
  -Я хожу к католикам.
  -Я сам по себе, Библию читаю.
  Марат выхватил из кармана телефон, принял звонок. Убежал куда-то.
  Валя переглянулся с Артемом. И забыл. Работа. Мама. Семья. Круговерть.
  
  Мама упала
  Мама пошла на кладбище и упала. Не могла встать. Какие-то мужики довезли на машине. Синяки на руках. Боли в мышцах. Валя взялся делать массаж, растер согревающей мазью. Мама повеселела, позвала кушать.
  -Сиди теперь слушай, я с тобой разговаривать буду. Слышал американские космонавты взорвались? Это Бушу за Ирак. Как можно сейчас начинать войну Валя? После Гитлера, после Сталина? Это ж каким уродом надо быть? Ведь, там дети, старики! Я знаю что такое бомбежка, Валечка. Я никому никогда такого не пожелаю! А голод после войны, а разруха! Иван брат ходил выкапывал тошнотики, картофелины перегнившие, собирал, жарил на противне. Блевали все, а ели! А бабушки умирали после концлагеря. Баба Доня, помню, все на крыльцо бегала с голодным поносом, а там, слегла. Мы к ней подойдем,- бабушка, ты нам скажешь, когда будешь умирать?
  -Ска-гу деточки, ска-гу... - Язык уже заплетался у бедной. Ах Боже мой!
  Все ничего сына, лишь бы не война!
  Поел. Смотри, Тоня письмо прислала. На, прочитай.
  "Фрося я болею. Пенсию получить не могу, оформила доверенность на Наташу. Она деньги приносит и продукты покупает мне и ребятам. Яблок в этом году будет много. Весна холодная, но мы печку топим."
  -Какую печку?
  -Не знаю, Валь. И что это за Наташа непонятная? Может ты съездишь, а то я волнуюсь.
  Валя задумался, как примет Аня, недавно приехал и опять.
  -Я тебе денег на дорогу дам. Сколько ты на лекарства потратил?
  -Мам, нисколько!
  -Бери, негодяй! Иришке дашь сотню и Дине, пускай потратятся. Цены-то какие! Все твои демократы надемократили и католики. Чего они мутят там в Украине? Мы-то христиане, Валя. А я всегда по-своему верила. Давай я тебя на дорогу перекрещу, как мамка моя делала. Стой!
  Николай Угодник впереди, Иисус Христос сзади!
  -Мам, наоборот!
  -Молчи, негодяй! Чего ты с матерью споришь?
  
  Часть 4. Родные.
  
   Тоня
  Валя позвонил Тимофею, двоюродному брату в Орел. Брат выпимши, но дело рассказал.
  -А тетя Тоня сходит с ума, Валь. Там псы штук десять. Я хотел зайти, меня подрали. Тетя Вера Чижикова, соседка, говорит, что с ней живет бомжиха какая-то и заходит Наташка Цуканова, помнишь ее? Тратят Тонину пенсию. А что делать? И мать ее звала и тетя Фрося, сколько раз? Она же приедет, два дня поживет, а на третий назад к своим "ребятам". Я туда не хожу!
  Валя помолился, спросил Аню, пересказал ей все свои разговоры. Жена, вдруг, согласилась. Вздохнула, пообещала подумать, что передать Тоне из вещей. Собрала большую сумку.
  В субботу вечером Валя отправился на Курский вокзал, посмотрел расписание и прямо пошел на перрон к Севастопольскому поезду, договорился с проводником и благополучно доехал, даже поспал на белье. Ранним утром в Орле сел в трамвай, поехал знакомой дорогой, выглядывая старые дома, мост через Оку, сквер Победы с памятной 34-кой на постаменте. Купеческие Ряды, красивые губернские здания в центре, потом вагон опять отвернул в частный сектор, потянулись бедные домишки, некоторые по окна ушедшие в землю. Трамвайное Депо напротив старого кладбища, Автовокзал. Вышел на Симферопольском шоссе и пошел вниз к Ботанике, у железной дороги заметил седую сухощавую женщину, медленно бредущую навстречу в окружении своры собак. Тоня!
  -Тетя Тоня!
  Не сразу услышала. Остановилась, прижала два кулака высоко к груди, слепо зажмурилась с детской улыбкой.
  -Тетя Тоня, я Валя... Вы куда идете? Я к Вам!
  Псы подошли, понюхали, сели, внимательно глядя на него. Одна сука показала зубы, зарычала.
  -Тихо, Белка! Нельзя! Это Валя, Фросин сын, мой племянник, - А голос у нее прежний сильный, контральто с хрипотцей.
  -Валя, я иду в магазин хлеба купить, молочка. Собачкам чего-нибудь. Ты возьми деньги! - Она торопливо протянула руку, разжала кулак, в котором оказался целлофановый пакет с мелочью и свернутыми купюрами. - Зайдем в "Марину". Ты купи мне, это моя пенсия. А то они меня обманывают.
  Вернулись вместе, зашли в магазин. Валя закупился основательно. Молоко, хлеб, сыр, яйца, колбаса. Обрезки мясные для собак. Несколько банок тушенки. " Кефирчику, Валечка!" попросила счастливая тетя Тоня.
  Потащил все в двух руках, вместе со своей сумкой. Псы понюхали пакеты, облизнулись, понимающе затрусили впереди. Тоня шла рядом, жмурилась, тихо смеялась изменившимся и узнаваемым лицом, все так же прижимая руки к груди. Плечи накрыты старенькой шалью, на ногах войлочные полусапоги в грязных калошах.
  Перешли пути, миновали древнюю арку с останками надписи.
  "Орловская плодово-ягодная опытная станция имени И.В. Мичурина"
   Серо-голубой дом среди деревьев под черной крышей. Справа знакомая деревянная веранда во множество окошек, половина которых закрыта фанерой, картоном, жестью и еще "бог весть чем". Тоня поднялась на деревянный остов крыльца, заполненный кирпичами, просунула куда-то руку, открыла дверь. На веранде узкий проход среди хаоса. Железная кровать с пружинным матрасом заваленная тряпьем. Тумбочки, банки, доски, ящики, груда тазов и мисок и негодной обуви, - сапоги, туфли, шлепанцы, множество тапок,- здесь же стопка обломанных оконных стекол, кирпичи, лопаты, тяпки, грабли с кусками присохшей земли, большой ящик со ржавыми инструментами. Дверь в дом обита памятным черным стеганным дермантином, снизу разорванным; торчащие куски ваты, поролона, подоткнуты тряпками и пришиты кое как досками.
  В доме тяжелая вонь. Встретили коты большие и малые, много. Собаки остались на веранде, одна Белка по-хозяйски прошла в дом. Пустая проходная комната, только книжные полки остались, сельскохозяйственная литература, тома из собрания сочинений Альфонса Доде, Пушкина, Гоголя, Некрасова. Сборник Паустовского почернелый на месте. Музейные альбомы, словари исчезли.
  На кухне в раковине течет вода; кран не перекрывается. И лучше его не трогать... Доски пола прогнили, проваливаются. На столе какая-то посуда. Очень грязно. Коты ходят везде, видны их объедки и экскременты.
  Тоня сразу взяла большую миску, накрошила туда два батона, залила молоком, выставила собакам на веранду. Кошкам бросила немного мяса, остальное свернула в пакете, спрятала в неработающий холодильник.
  Валя прошел в залу. Большая комната в четыре окна вид на заросший деревьями спуск к невидимой Оке, далее просторы заречья... Уже какие-то дома появились. Старая пихта на месте.
  В комнате разбитый разложенный диван, также с кучей тряпья, черный старинный сервант, трельяж с потускневшими зеркалами. Большой круглый стол. В углу печка-буржуйка, дымоход выведен прямо в форточку. Все стены, высокий потолок в черной и серой и ржавой копоти. Рядом с печкой расколотые доски, наломанные сучья. На полу кошачьи миски. Коты поели, дружелюбной гурьбой прибежали знакомиться, вспрыгнули на диван, на стол. Ужас!
  Вышел подышать воздухом, Белка оторвалась от еды, прямо бросилась на него со злобным лаем. Оскалились, заворчали прочие псы. Тоня поспешила на помощь.
  -Белка, фу! Вот, дурная собака! Покусала?
  -Нет, обошлось.
  -Но они меня охраняют, я, ведь, одна остаюсь, Темочка.
  -Тетя Тоня, я Валя.
  -Валя? А когда ты приехал?
  -Сегодня.
  -Сегодня! - она радостно захохотала своим громким гортанным смехом.
  -А я живу тут. Наташа мне помогает, покушать носит. А вы приезжайте ко мне летом с детишками... У тебя же есть детишки? И с Анечкой, конечно. В прошлом году яблок не было, а в этом будут. Сейчас еще холодно, а отопление мне Машуков отключил, - фашист! А я Валя забывать стала, ты же давно ко мне не приезжал, правда?
  Валя с болью рассматривал ее исхудалое лицо, глубокие запавшие глаза, большой мясистый нос с черными длинными редкими волосами. Беззубый рот. Нечистое лицо сумасшедшей.
  Позвонил Тимофею, поехал к нему. Долго мыл руки, лицо с мылом. Брат трезв, бодр. Даша-жена накормила обоих.
   - Валь, я ее сюда взять не могу, у нас Дашкина мать слепая на руках. Тоню, осенью, я затолкал в машину отвез к матери в Нарышкино. Там теплый дом, газ, вода горячая. И матери веселее. И что? Ровно через два дня, - а как же мои "ребята" некормленные? Ушла сама, мать перепугалась, искали ее... Что делать? В Кишкинку сдать, там ее заколют, помрет. Я сам каждую неделю мотаюсь к матери, - то-то, то-се... Хочешь, оформляй опекунство, приезжай, занимайся. Дом этот никому не нужен, там все сгнило. Участок хороший, большой. Я с Генкой Машуковым разговаривал, он мне жаловался, матерился, потом отключил отопление.
  Смотри, сейчас к ней Наташка Цуканова ходит, она попивает, мужа похоронила, но неплохая, присмотрит если что. Печку это она организовала, на Тонину пенсию, конечно, но хоть не замерзла зимой. Бомжиха была, может и сейчас заходит, не знаю. Там в зале с печкой тепло. А приедешь, обязательно в говно станешь. Последний раз ее сука мне рукав на куртке оторвала. И вши там и блохи. Мы же ее осенью у матери отмывали... Да ну нахрен, Валь, не хочу!
  Сели с ним в машину, поехали в гараж, загрузили мешок картошки, лук, морковь, свеклу, банку огурцов, помидоров. Даша собрала вещи, белье, старое пальто, носки теплые. Сахар, соль, спички. Всё привезли, выгрузили на веранде под оглушительный лай собак. Тоня благодарила, ругала псов, извинялась. Назвала Валю и Тему "котяточками".
  Тимофей уехал. Валя пошел по поселку, спустился к Оке, ходил по тропкам в прибрежных замусоренных зарослях. Перешел по мостику реку, обнаружил там большой дачный массив у живописного озера. Карьер! Его наполняли, тогда, водой из Оки, подавали по трубе, - вода лилась пульсами, затапливала глубокий, промытый в песке каньон со стремнинами и водоворотами, в которых мы с мальчишками пробивались навстречу течению...
  Вернулся в Ботанику. Желтый длинный амбар, когда-то там были лошади, потом склад. Вспомнил затемненное пространство, сверху перекрытия крыши, под ногами цементный пол, пряди соломы. Работники вносят через раскрытые ворота плетеные корзины, полные ягод, высыпают в большие ванны черные вишни. Мальчишки стоят у стены, выбирают момент, когда работники выходят, бегут к ванным и хватают пригоршнями ягоды, прячутся за спины товарищей, едят, плюются косточками. Во дворе весы, учетчица пишет наряды. Сашка Кузина, рослая, фигуристая, смотрит на Валю, подбегает, выхватывает горсть вишен, быстро возвращается, - держи, малой! Ешь!
  Вишни сыплются в руки и на пол. Валя хватает губами, давит во рту нежные, сочные остро-вкусные ягоды... Сколько мне лет? Это еще до школы, точно. Другие ребята тоже начинают меня угощать. И, вдруг, входит Тоня. Вот, вижу ее, - яркая, в красной блузке с копной черных волос. Что-то говорит учетчице своим резким громким и мелодичным голосом, задумчиво берет несколько ягод из ванной, пробует и замечает меня. Черпает большую пригоршню двумя руками, несет. А ты уже спрятал руки за спину, держишь там вишни. Смотришь в ужасе и начинаешь их потихоньку ронять на пол. Тоня улыбается, - держи Валя!
   Да, стою среди красных клякс, чумазый, испуганный. И все смеются. Тоня разворачивается, быстро уходит широко ступая стройными сильными ногами, походкой Артемиды.
  Дом тети Веры Чижиковой, бараки Кузиных, единственный многоквартирный трехэтажный дом, здесь было первое жилье Тони и мой первый друг из местных ребят, Сережка. Еще живут люди.
  Валя остановился у каменных древних ворот подземного хранилища. Ребята собирали клубнику, малину, смородину, надеялись заработать, но больше ели сами. Расценки были неподъемные. Яблочные сады, цветники. Тоня рассказывала, что родственники Мичурина вывозили из Америки саженцы сахарных яблочных сортов, скрещивали здесь с нашими морозоустойчивыми породами, вели многолетнюю кропотливую селекционную работу. Яблоки Мельба, Макинтош, правда, очень вкусные. Приезжал сюда с мамой каждое лето, бегал с Тимкой по окрестностям, собственно, здесь научился плавать. Тоня стала заведующей станцией, переехала в дом управляющего с отличным участком. Чего только тут не росло. Яблони, груши, вишни, сливы, виноград! А сколько цветов! Здесь был Рай.
  В Перестройку сначала урезали финансирование. Разбежались работники, сторожа. Потом городские власти обнаружили убыточность станции и принялись продавать участки земли. Яблоневые сады пошли под топор и под бульдозеры. Тоня билась как могла. Писала письма, статьи, ругалась. Платила свои деньги рабочим. И надорвалась. Начались затяжные непереносимые головные боли. Закрылась на своем участке, со зверями. А теперь сошла с ума. Простое, очевидное, несомненное, необратимое зло.
  Вечером уехал в Москву.
  
  Пожар в автосервисе
  -Алле, Валя, привет. Новости слушаешь?
  -Нет. Чего случилось?
  -Фольксваген горит в Отрадном.
  Вот, еще подарок! Приехали втроем, - "Шоу-рум" выгорел полностью, запах гари, сожженные остовы автомобилей. Все цеха залиты водой. Сгорел склад с запасом нашей пленки. Народ на улице неожиданно веселый. Начальство прошло со свежими лицами. Слесаря рассказали подробности. Ночью люди в масках до двух десятков человек перелезли через забор, нейтрализовали охрану. Очень вежливо попросили всех выйти из салона и подожгли. Бросили еще несколько бутылок с зажигательной смесью в бухгалтерию и офис. И все!
  -Кто это мог сделать? Зачем?
  -Ты не понимаешь? Машины застрахованы. Никто не пострадал. Бухгалтерия и склад полностью уничтожены. Ничего не напоминает?
  Витя Самохвалов сиял, топорщил усы над желтыми неровными зубами.
  -"Что нас может уберечь от ревизии?" Ну же? Медленно доходит, как говорит Жванецкий.
  Витя достал из кармана зажигалку, дал прикурить Артему и Вале.
  -Со следаками договорятся, а может они и посоветовали. Полный апгрейд!
  Андрей недоверчиво качал головой.
  -Давай я тебе историю расскажу, лет десять тому назад было. - Виктор затянулся, выпустил дым, потер кулаком нос, поправил усы. - Шеф только выкупил эти помещения, открыл автосервис. У него был день рождения, 30 или 35 не помню. Какая-то круглая дата. Он сам с Урала. Короче приехали к нему друзья на праздник, совсем простые ребята в кроссовках и трениках. А шеф пригнал сюда Бентли-Мульсан, подержанный, такой квадратный. Поставил тут в цеху. - Витя опять затянулся и выдержал паузу.
  -Я электрику проверял, сижу в машине. Ребята подходят, говорят, - а что это за новая такая Волга?
  -Я говорю, - ребята это английская Волга, называется "Бентли"
  Они начали ходить вокруг, усаживаться, между собой, - Бу-бу-бу! - А где продается, не знаешь?
  Дальше история продолжается от неназванного, но достоверного источника.
  Европа. Германия. Автосалон "Бентли". Русские туристы.
  - Мы хотим купить машину.
  - Господа, в России нет станций технического обслуживания наших автомобилей.
  - А у вас русские работают?
  - Да есть специалисты из стран СНГ.
  - Мы можем поговорить?
  Далее беседа.
  -Мужик, "ты в теме". Мы хотим в Е-бурге сделать обслугу "Бентли" Что надо купим. Поехали!
  -Ребята, я здесь прижился, у меня еще своя мастерская есть.
  -Слушай, а мы тебе все сожжем и ты получишь страховку.
  Витя сделал наивное, убеждающее лицо. Выдержал паузу.
   Тонировщики рассмеялись.
  -Так что прецедент есть и, думаю, не один.
  Весело, конечно, но нужно срочно закупать пленку.
  
  Ларс умер
  Ларсик умер скоропостижно, где-то схватил клеща. Валя с Денисом прохлопали. Пес занемог, отказывался идти гулять. Ветеринар приехал, назначил лечение, и предупредил, - наверное поздно. Кололи, ставили капельницы. Быстро вылезла желтуха, появилось гнилостное дыхание, пошла редкая темно-коричневая моча. Ларсик переносил все безропотно, стонал. Дети сидели молились, плакали. Взвизгнул и умер у них на глазах.
  Похоронили в парке, у кладбища. Валя выкопал яму, завернули в покрывало, положили и засыпали землей. Прочитали 103 псалом.
  Валя неожиданно для себя впечатлился. Пес был добрый, простая душа. Давно ли привез смешного веселого щенка? Пять лет. Дети выросли с ним. Друг мой, свидетель моих молитв!
  Последние дни немощь плоти открылась, вот, что! Все эти моторчики, трубочки, чудесный тонкий выверенный организм, и, вдруг, болезненный мешок с костями и нечистыми жидкостями. Зачем? Почему? Лешкины вопросы. Страшно и отвратительно, особенно в теле невинного, преданного животного. И на глазах детей!
  Господи, Господи!
  Вся тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божьих. И чем же занимаются сыны человеческие, Господь?
  Чем занимаюсь я?
  Валя подошел к зеркалу. Морщины вокруг глаз, седые волосы в бороде, на висках. Внимательные грустные глаза.
  Кто я? Несостоявшийся ученый? Тонировщик? Доморощенный философ-богослов? Семейный человек? Не знаю. Твоя воля Господь.
  И еще новости. Марат разбился на машине. Витя Самохвалов рассказал. Перевернулся на джипе. Машина служебная в жестянке, можете посмотреть. Туарег новый один раз выехал. Марат в реанимации, перелом основания черепа.
  -Ох!
  -Спешил, молодые, летают все. Куда, спрашивается?
  И опять разливающееся чувство вины. Была тревога за него, хотел поговорить. Не успел.
  Тоня, Ларсик, Марат, да что же это такое, Боже мой? Какой-то мрак вырастает во мне... "Потоки беззакония устрашили меня..."
  Надо выбраться на исповедь к отцу Ивану. Спаси Христос.
  
  
  У мамы.
  Сначала доехал до мамы. Хороший теплый майский день, солнышко. Мама сидела на скамейке у подъезда в тени, на ветерке с подругами, одетыми по-зимнему, мама тоже в плаще, платок завязала на голове. Какой-то мужчина с ними, выставил перед собой трость и прямую ногу. Все веселые, оживленные.
  -Здравствуйте!
  -Во, сын прибыл, Григорьевна! Молодец какой, а то, мать уже волнуется.
  -Валя, ты когда бороду сбреешь? Ходишь как мужик деревенский, или как поп. Зачем она тебе?
  -Тетя, Кать, исключительно, для солидности.
  -Да ну, Валь, привесил себе мочалку, старит она тебя, вот, что! Ты же молодой еще, симпатичный. Сорок пять, это что, возраст что ли? Как раз дурь начинает проходить и самые мужские годы наступают. Ну!
  -Пойду кормить сына, - мама поднялась.
   Пошли вместе в подъезд.
  -Лифт опять не работает, зараза.
  -А что это за дядечка сидит с вами?
  -А это Лысов, Любкин муж, помнишь? Она умерла осенью от диабета. Сначала ногу отрезали, потом сама убралась. Переживал, бедный. Дочка приезжала из Белой Церкви под Киевом, звала к себе. Он не захотел. Живет один бобылем, тоже отставник, полковник. А я выхожу сейчас с девчонками погуторить. Погода хорошая, в квартире скушно. Давай постоим, тут, передохнем.
  Стояла, держалась за перила, дышала открытым ртом. Лицо темное, чефирное, со светлыми окоемами вокруг глаз. Сама большая, грузная.
  -Ну, пошли, помаленьку.
  Пошла вперед. Ноги распухшие, покрытые сухой шелушащейся пленкой. Голова на нежной короткой шее клонится набок. Плечи подняты.
  Мамуля, родная!
  Зашли в квартиру, включила свет. Глаза светло-серые живые, девчоночные. А, вот, и знакомое, родное лицо проявилось.
  -Ну как ты тут, мама?
  -Ну как? Прихватывает. Ночью сегодня заколотило, в жар бросило, потом в холод. Нинка прибежала, принесла таблетки, к утру отпустило. Так и живем. Что тут рассказывать! Мой руки, иди на кухню. Я борщ с тушенкой сварила, будешь пробовать.
  Борщ густой, наваристый, многокомпонентный, со сметаной. Ух! Жареная картошка с колбасой. Крепкий чай.
  Валя вспотел, откинулся на стуле, рассказывал про Тоню.
  Мама слушала, кивала, вздыхала.
  -Может ты ее на зиму привезешь ко мне?
  -Мам, не поедет. Тема будет присматривать с этой Наташей он в контакте. Ты здесь ее не удержишь.
  -А заболеет Валь? Или сойдет совсем с ума?
  -Тогда и будем решать. Тимофей включится, Даша у него хорошая. Им сейчас тяжело, но не бросят. Помнишь, Тоня приехала тут несколько дней пожила. Она одинокая, мам, это уже привычка. С людьми ей трудно, а там она у себя на своей территории, со зверями... Ботаника, наверное, единственное место, где она сейчас может жить.
  -Да, она гордая, - помолчав согласилась мама. - Ребят к себе не подпускала. Молодость очень трудная была, Валя, тяжкая... Работали, выживали, голодали. Юности и не было. Работали с 15 лет. Тоня поступила в техникум, потом в институт. Она у нас самая красивая была, стройная, глазастая, волосы пышные. А тифом болели, обрили как картофелину... И, ведь, всем помогала! Наша Галя год в Ботанике жила, лечилась, тогда... Светку в институт пристроила, Лику, поехала, забрала из роддома, содержала их обоих, на ноги поставила. А до этого мать жила и Колька, и Сашка. Характер у нее резкий, но отходчивый. Тебя маленького любила, дружили вы с ней, помнишь?
  "Помню, конечно", - думал Валя возвращаясь в Москву в электричке. Летним утром выходил в сад, садился на солнышке, смотрел на свои покрытые пупыриками руки с поднявшимися волосками. Роса, свежие распустившиеся пионы, баритон черного шмеля. Тонин голос за зеленой изгородью в управе, высокий, молодой. Ответные реплики рабочих, взрывной смех.
  Брала меня с собой в город, заходили в гости к какому-то профессору, гуляли вдоль Орлика, кормились мороженым.
  Однажды нашел в сарае большой, чуть ли не полуметровый стеклянный градусник, обтер паутину, пыль, ходил измерял температуру где только можно. На кухне обнаружил большую кастрюлю с кипящей водой и курицей. Конечно, произвел замер. Красный столбик рванулся вверх, встал на 100 градусной отметке. Ну, и что дальше? Раздался хлопок, стекло со всей химией посыпалось в кастрюлю. Стоял в ужасных чувствах, в принципе ничего не видно, с другой стороны, если кто съест стекло?
  Пошел сдаваться. Мама ругалась, думала как спасти курицу. "Процедить все, а если ртуть? Валя, вспомни, спирт или ртуть?"
  Да, кто ж знает?
  А Тоня услышала, расхохоталась. "Фрося, выкинь все! Ничего страшного. Валя, ты, наверное ученым будешь!"
  Ну да. Почти.
  Собака была, Тайга, мощная, красивая. Помесь овчарки и лайки. Никого не подпускала к Кольке: он приходил пьяный, валился на землю около ее будки и спокойно спал. Знал, что главное, до Тайги добраться. Бабушка Мотя была жива, пускала его в дом, давала деньги. Мама тоже подкармливала.
  Тоня пьяного гнала, жестко.
  Колька просыпался, подходил ко мне, - Валь, Поганка ушла?(Это про Тоню) Фрося, дай чего-нибудь пожрать, картошечки со сметанкой...
  Больше ничего не ел, печень болела.
  Худощавый, миловидный, всегда взъерошенный неряшливый брюнет с постоянным запахом табака, перегара и еще чего-то неприятного.
  -Валька, чего делаешь? Пойдем палки кидать!
  -Куда?
  -У меня знакомая на "Трансмаше", надо ее навестить, пару палок кинуть.
  У меня в голове дом, балкон, какие-то высотные городки.
  -А это высоко?
  -Да на четвертом этаже!
  -Ой, дядя Коля, я наверное не докину!
  Смеются с Тимкой. Колька держится за живот. Пил "червивку", дешевый портвейн, умер в 29 лет от цирроза печени.
  Да, получается, после смерти бабушки Колька ушел, потом Сашка умер в тюрьме. Иван отравился с работягами. Ребята погибли в мирное время. Девочки состоялись, вполне. Теперь, вот, Тоня уходит к своим зверям и деревьям в древний бесчеловечный Сад.
  
  Артем жалуется
  На работе Артем на взводе. Пошел за Валей в раздевалку, сразу начал рассказывать. Приехали родственники из Питера, затеяли обсуждать ЮКОС. Мол, наконец-то Путин взялся за олигархов евреев!
  Я им говорю, аккуратно, - человек умеет зарабатывать, сделал хорошую компанию, платит налоги. Зачем это рушить?
  -Они все воры, олигархи.
  -Я думаю, Ходорковский сейчас провинился только тем, что полез в политику. Его арест,- публичная порка.
  -А, вот, суд покажет, увидишь!
  -Конечно, покажет, в этом я ничуть не сомневаюсь!
  -Вот, Артем, ты никому не веришь, потому что не любишь свою страну. Связался с этими евреями и католиками. И детей этому учишь! Хочешь, чтобы у нас тут геи ходили, маршировали? А этого не будет никогда, потому что есть православие и Святая Русь!
  -Ребята,- говорю, - что касается частной жизни, я ни к кому не лезу, но про государственную службу скажу, - мне важен результат, мусор убранный, транспорт по расписанию, деньги во время. В этом плане тихий и порядочный педик лучше наглого откровенного вора!
  Притихли. Ушли в комнату. Потом собрались и уехали. Капец какой-то. Прямо не знаю, что думать.
  -Это брат Юли с женой?
  -Ну да. Он бывший мент, был в Чечне. Сейчас ударился в православие. Супруга его охомутала, ходит в длинных юбках, платочке...
  Валя покачал головой. Он уже переоделся, убрал чистое в шкаф.
  -Знаешь, на будущее, я как слышу про святое православие и католиков-педофилов, сразу соглашаюсь: ребята, вы лучшие, вы крутые! Не знаю чем, но предполагаю. Вменяемые замолкают, других, можно не слушать.
  
   И Лешу понесло
  Лешка прислал большое письмо. Был в гостях у русских немцев в Аугсбурге. Семья с детьми, выехали из Забайкалья еще в 90-ые. Вполне благополучные. Работают, купили дом. Перевезли родителей. И ругают "бездуховный Запад". Храмы пустые. Люди разобщены. На первом месте работа, деньги, престиж, - дом, машина и место проведения отпуска. Турция, Греция или Испания. Полно азиатов, африканцев, которые живут своей жизнью на пособия... То ли дело Россия, бедная, непритязательная и душевная, близкая Богу, несмотря ни на что.
   "Я их слушал со смешанными чувствами. У них есть ностальгия, но многое, они видят верно.
  Мы, по неведению идеализировали Запад и недооценивали свою страну," - заключил Леша.
  Валя разозлился.
  "Слушай, пусть возвращаются обратно, чего они там страдают, бедняги!
  Знаешь, у нас сейчас перестали шутить про "новых русских", - помнишь сколько было анекдотов? Теперь эта вычурная, нелепая феноменология братков, тупых денежных мешков и соответствующих решений стала серьезной и нормативной. "Позволь себе немного лишнего",- говорят на "Эхе Москвы". Анти интеллектуальный разухабистый дискурс переполняет кино и театры. Мат легализован вполне, даже на государственном уровне. Лучшие наши фильмы про детей, точнее про детские и человеческие трагедии. И сверху все густо намазано насилием. Чечня, Норд-Ост, расстрел парламента, взрывы домов в Москве... А дальше - ГУЛАГ. Кстати, в хороводе дети всегда идут путем взрослых, чтобы они не воображали себе при этом..."
  
  
  В мастерской
  Лешка позвонил.
  -Валя привет. Я в Москве у Эл-Эфа. Тут история с Вероникой, она наркоманка, уже давно. А тут пропала. Мне Нина Васильевна дозвонилась, в панике. Я попросил Савву Молодцова помочь и он ее нашел по своим каналам. Мы ее сегодня забрали из притона. Ей надо в реабилитационный центр, она сама не удержится. У тебя есть телефон Зои Мариночкиной? Хочу с ней проконсультироваться в эту сторону. Не могу дозвониться.
  -Она поменяла номер. Сейчас перешлю тебе новый.
  -Давай, очень хорошо. Я так и подумал. И еще Валя, ты, где сегодня работаешь?
  -Я уже отработал, но мне нужно съездить в Измайлово.
  -В Измайлово! А я сейчас с Никой у Саввы в мастерской. Он отъехал по делам, я Нику караулю, она спит. Заезжай ко мне сюда, это же рядом. Я тебе кое что привез. Завтра у меня самолет.
  -Ну хорошо.
  Приехал в мастерскую, Савва уже там, открыл дверь.
  -Привет, а где Лешка с девушкой?
  -Все на месте. Лешка сидит, Ника отмывается, заходи, смотри под ноги.
  Валя пошел за ним длинным низким, узким коридором между стеллажами, переступая поднятые пороги. Леша стоял, в проходе среди холстов, посередине комнаты, улыбался. Валя заглянул в серые, спокойные, теплые глаза друга. А тот рассмотрел знакомую твердую струнку на усталом лице. Обнялись.
  -Как нашли девушку? Рассказывайте!
  -Слушай, там такая хата! Хрущевка, на верхнем этаже, дверь деревянная, раздолбанная, еще советская, наверное. Предбанник не огорожен. Звонка нет. Мы наудачу постучали спартаковским стуком,- открыл парень, нетрезвый. " Привет, челы, чего подкатили?"
  Савва его в сторону, заходим, одно - комнатная квартира, мебели нет вообще. На полу матрасы, грязное тряпье, люди обдолбанные сидят, лежат. Вонь. Нику подняли,- ничего не соображает. "Где мой телефон?"
  Привезли сюда, помыться. Савва ей смену одежды привез. Завтра утром поедем в ребцентр на Подбельского.
  -Зоя порекомендовала?
  -Да. У нее там знакомый психолог работает, говорит приличная контора. Слушай, возьми сразу, чтобы я не забыл.
  Леша достал из рюкзака заклеенный бумажный сверток.
  -Здесь Герхард фон Рад, Бультман и Карл Раннер, тебе в подарок для общего развития.
  -Ого. Может, конечно, почитаю, но не уверен.
  -Будешь знать, что они у тебя лежат.
  -Валя, - обратился Савва,- чай будешь?
  -Буду.
  - Садитесь, наливаю. Черный, зеленый, берите сами.
  -А как Эл-Эф?
  -Притих, поникший. Давление опять шпарит. Стенокардия. Там Нина Васильевна хлопочет. Но, он, кстати, помолился с нами за Нику. Поприсутствовал. Нина Васильевна читала акафист и Ксенофонту и Марии и Иоанну-воину. Молодец.
  -Савик, а как ты Нику нашел?
  -У меня есть кореш-мент, в ФСКН-е работал, в теме. А там у них на районе все хаты под наблюдением, собственно, по первому адресу и зашли.
  Как у тебя жизнь Валя? работы много?
  -Работа есть. Дети растут. Дочка сейчас в школу пойдет. Родители болеют с двух сторон. Это трудно.
  -Родители в годах?
  -Да. Отец умер, мама осталась одна, хворает. И у Ани с отцом плохо.
  -Понял. Это тяжело. У меня тоже матушка на руках, пока ходит, но много хлопот с ней. Отец в Эстонии, давно уехал, там у него другая, молодая женщина, сам бодрячком.
  -Рисуешь?
  -Рисую. Вон, можешь посмотреть из нового.
  Внезапно, из ванной вышла Ника, голая в одном полотенце. Мужчины замолчали.
  -Ребята, а где моя одежда?
  -Иди сюда, - сказал Савва.- Стань к свету.
  Ника послушна прошла босиком, оставляя мокрые следы на полу. Встала под лампой.
  -Повернись!
  Повернулась спиной, непритязательно подогнула ногу.
  -Не так, в профиль!
  Улыбнулась, выполнила команду.
  -Возьми одной рукой волосы, поверни лицо ко мне.
  Чуть выпрямилась. Выгнулась. Край полотенца упал на пол.
  -Не трогай. Оставь. Стой так.
  Тонкая, белокожая, с детскими и совершенными формами. Опустила руку. Просто осталась стоять, прикрывая лоно упавшим полотенцем.
  -Одевайся, - сказал Савва, указав на пакет с вещами. - Ника, будешь себя хорошо вести, я тебя нарисую. Не дури! Пропадёшь!
  
  
  Реабилитационный центр.
   Реабилитационный центр располагался в технических помещениях первого этажа жилого дома. Отдельный вход, огороженный забором палисадник, внутри евроремонт, все сделано с умом, хорошо. Встретил крепкий, татуированный, спортивного вида взрослый мужчина, в черной футболке. Максим. Открытый, понятливый. Быстро нашли общий язык.
   Центр существует три года. Программа 12 шагов. Пациенты наркоманы, алкоголики, игроки. Наша цель, принять бессилие перед зависимостью и начать работать по шагам, принимая помощь от других, выздоравливающих людей. Все на добровольной основе. Вероника не волнуйся, принуждать не будем. Дай себе время ознакомиться с программой, это твой шанс. Наша команда, люди с зависимостью, набравшие срок трезвости от трех лет. Я наркоман, употреблял все, что торкает, мешал с алкоголем. Сосредоточился на героине. Срывался. Сейчас восемь лет трезвости. Мы делимся опытом. Включаемся в сообщество анонимных в Москве. Собственно, наши консультанты представляют наглядный возможный результат, комфортную трезвость и активную жизненную позицию. Условия у нас хорошие. Пойдемте посмотрим палаты. Мужчины и женщины разделены, встречаемся только на активностях и в столовой. Кормят отлично, у нас свой повар, ребята еще берут служения на кухне. Сейчас 17 человек. Расписание комфортное. Активности начинаются в 10 часов. Есть перерывы. Можно погулять и покурить в дворике. Чаю выпить. Вода, кулер. Есть время для самостоятельной работы. Раз в неделю работает психолог и арт терапевт. В субботу после обеда убираемся и ходим в баню. В воскресение можно поспать, приезжают родственники, желающих вывозим в храм. Смотрим фильмы. Есть тренажерный зал.
  Да, по нашим правилам, - никаких наркотических веществ. Все медицинские препараты сдаем медсестре. По необходимости можем пригласить психиатра. Телефон я отберу. Звонки родственникам и попечителям после двухнедельного карантина в присутствии консультанта. Список мы сейчас составим. Агрессия, рукоприкладство, оскорбления и провокации запрещены. По всем вопросам можно обращаться к дежурному консультанту и ко мне. Деньги за месяц вперед, а дальше будем смотреть. Ну, все, пожалуй!
  
  Сентябрь 2004 года.
   Иришка пошла в школу. Маленькая, худенькая, серьезная. В школьном платьице с белыми лентами и гладиолусами в руке, ранец за спиной. Аня приоделась, накрасилась, встала на каблуки. Школьный двор заполнен. Первоклашек построили шеренгой. Родители толпой за ними. Валя в рабочей одежде отошел в сторону, делал снимки. Завуч выступила, сказала хорошие слова. И женщина из управы тепло, непосредственно всех поздравила, пожелала здоровья, сил и радости познания. Потом подошли старшеклассники. Симпатичная девушка наклонилась к Ирише, что-то сказала и поцеловала в нос. Обе засмеялись.
  У Вали зажужжал телефон. Выслушал Артема, оглянулся на своих и стал выбираться, поспешил к автобусу.
  А вечером пришли новости из Беслана. Накануне был взрыв в метро на Рижской, которую Артем с Петей проехали буквально за полчаса до этого. И теперь три дня у телевизора со страхом, надеждой и злостью. Молились все вместе с детьми, разговаривали с Денисом.
  "Надо спасать детей... Всех выпускать, обещать, соглашаться. Потом разберутся с террористами."
  Держали надежду. 4 - го услышали, что боевики, все-таки, подорвали спортзал... Десятки убитых и раненых. Ужас! Кадры раздетых детей пьющих воду. Боевики стреляли по разбегающимся детям!
  Вот, тут накрыла злоба. Убивать! Всех! Есть же предел человечности?
  Потом, сомнения. 27 трупов боевиков. Арабы? Неужели никого не взяли живым? Странно... Опять как в Норд-Осте.
  Артем прямо заявил, - не верю!
  -Слушай, - возразил Валя, - там был взрыв, рухнула крыша. Эти скоты подорвали бомбу. Наш спецназ уже не церемонился. Там же еще были живые дьяволовы бомбы, гасили всех подряд.
  Работали у Тимура, подошли к Алану-электрику из Владикавказа. Прошло уже около месяца. Спросили, что произошло, у тебя есть сведения?
  Алан сидел у компьютера с замызганной клавиатурой, быстро посмотрел и отвел глаза. Помолчал. Длинный пустой бокс, открытые ворота. Сухой осенний денек. У Алана спокойное бледное лицо, правильные черты. Опять вскинул большие темные глаза.
  -Они били из танков по детям.
  -Кто они? - не понял Валя.
  -Наши. Военные. Несколько выстрелов. Сдетонировала бомба. Потом пошел спецназ. Сейчас там ФСБ-шники все оцепили, убирают следы. Начали наши. Путин дал приказ.
  Валя взглянул на Артема. Тот молчал, жестко поджав губы.
  Валя вспомнил Путина во Владикавказе, в черной водолазке за столом с местным начальством, военными. Враги хотели дестабилизировать ситуацию на Северном Кавказе. Им это не удалось. Мы позаботимся о пострадавших семьях. Ничего о деталях операции, потерях. А Песков врал на камеру, что в школе 300 человек-заложников. Опять вранье, секреты, успехи спецслужб и военных ценой детских жизней? Да, что же это такое?
  -Ты веришь?
  Они стояли у метро с Артемом, курили.
  -Да. В мою картину вполне укладывается.
  -Слушай, ну надо подождать, подробности вылезут. Это не скроешь, большой резонанс.
  -А что вылезло с "Курском", с Дубровкой? Если занялось ФСБ, как он говорит.
  Валя опешил. Неужели, правда? А похоже, что правда... Федор Михайлович отдыхает. Феномен Ирода-детоубийцы! Почему, Боже мой? Что это за знамение?
  
   Аня срочно улетела во Львов. Степана Григорьевича прооперировали, в тяжелом состоянии. Валя остался с детьми. Варил бульон, пельмени, сосиски. Денис помогал, отводил Иришу, закупал продукты, убирался. В школе быстро появились решетки, рамки-металлоискатели, охрана. Россияне сплотились вокруг президента, будут заканчивать войну в Чечне жестко.
  
  Мама согласна переезжать.
   Мама простыла, кашляет. Старенькая, слабая. Открыла дверь и пошла легла.
  -Иди, сам поешь чего-нибудь. Я что-то сдала совсем.
  Валя открыл форточку на кухне, пришел к ней, сел на диван, гладил руки.
  -Трудно жить, сын. И умирать страшно, не хочется... Несправедливо это так, вот, умирать. Я то ладно, а вы? Почему у тебя такая судьба?
  -Мам, есть Вечная жизнь.
  -Что-то не верится... По-моему нельзя с людьми так поступать никому.
  -Мама, поехали к нам! Ну что ты сама, да сама! Квартиру продадим, купим поближе. Тебе уход нужен. И я не буду мотаться.
  -Ну ладно. Давайте, меняйте эту квартиру... Я согласная.
  Вот, это, да!
  Приехал, рассказал Ане. Жена сразу позвонила знакомому риелтору. Та выслушала, предложила план. Меняете мамину квартиру с потерей комнаты и доплатой на Долгопрудный. Там есть хороший вариант. Денис закончит школу, можете продавать ее или ваш новострой. Или будете сдавать. Я готова заняться, но нужна генеральная доверенность от мамы на Валю.
  И все сразу сдвинулось, просветлело в доме Мильчиных.
  Валя организовал маму, привез на такси к нотариусу. Сидели в очереди. Столпотворение. Наконец зашли.
  Нотариус женщина с закрытым сосредоточенным лицом распечатала бумаги с цветными заголовками, тиснеными золотистыми гербами, бегло прочитала текст
  -Ефросиния Григорьевна, Вы доверяете Валентину Геннадьевичу?
  Мама нахмурилась, развернулась к ней всем корпусом.
  -Женщина, да это мой сын! Не пьет, у него хорошая семья. Почему я буду ему не доверять?
  Все улыбнулись. Хорошая минута.
  
  
  
  В Измайлово Славка Чернов опять со своими речами.
  -Я гулял с детьми на Парке Победы, смотрю рядом иностранцы остановились, слушают экскурсовода. Тот говорит:
  "Вот, триумф России 1812 года над французами, немцами, итальянцами, австрийцами, а напротив, триумф России 1945 года над немцами, австрийцами, итальянцами и французами..."
  Слава радостно засмеялся, - наш человек!
  Валя нахмурился.
  -Слушай, чему ты радуешься? Люди приехали в гости, интересуются нашей историей, что он хочет им донести? Получает удовольствие?
  Слава посерьезнел.
  -Понимаешь Валя, русский человек широк, как сказал Федор Михайлович Достоевский. Мы умеем грешить и каяться и воевать. А потому здесь нужны не права человека и прочая либеральная хрень, а твердая власть, которая заявляет о себе прямо, без вежливостей.
  -А как у нас с туалетами, Слава? Ничего не сказали иностранцам? Или можно пописать и за углом в нашей великой стране?
  Славка сощурился, засмеялся, похлопал по плечу.
  -Ну пыжься, пыжься там у католиков...
  
  Ника чудит
   Савве позвонил Максим-директор реабилитационного центра.
  -Савва, я выписываю Веронику. Она не сотрудничает, достает своих родных, втирает им, что все поняла, хочет учиться. Заберите меня. Сама здесь замутила отношения с пациентом, мы их обнаружили в туалетной кабине вместе. Я обоих выписываю. Думаю, она сейчас будет употреблять; ей нужен закрытый центр где-нибудь на год. Я пытался говорить с ее бабушкой, но там, все плохо. Забота и страхи. Ты можешь приехать забрать Веронику? Отвезти домой? У парня, с которым она тут трахалась пустая квартира. Они могут поехать туда и употребить сегодня. Я их хочу убрать из центра, чем скорее, тем лучше.
  
  Савва приехал, забрал Веронику. В машине ехала мрачная, курила, отмалчивалась. Дома повеселела, зачирикала с Ниной Васильевной, даже голос изменился.
   Бабуль, там скучно, все разговоры про наркотики, я лучше дома поживу, поеду в институт. Ой, как хорошо в моей комнате!
   Артистка!
  Савва попросился поговорить с Эл-Эфом. Прошли в кабинет. Савва прикрыл дверь, пересказал слова Максима.
  Посмотрели друг на друга.
  -И что делать?- спросил Леонид Федорович.
  -Я не знаю. Вы поговорите с Лешей, у него здесь есть связи людьми, которые занимаются этим-всем. Я готов включиться по мере сил, если нужно ее куда везти, консультировать. Телефон мой Нина Васильевна записывала. Я тоже поспрашиваю.
  -Ясно. Спасибо Савва.
  
  Праздник
   На Рождество, 25 декабря, к вечеру, неожиданно приехали братья и сестры. Вера, Рома, Вадим, отец Иван. Валя открыл дверь, а они там стоят. Запели колядку, -
  Тихою ночью, Ангел весть принес, радуйтесь люди, родился Христос! Пастушки скорей спешите, к Валентину заходите, - Вадим с песней ввалился в квартиру. - Чествуя Дитя! Чествуя Дитя!
  Ну поздравляем. Дети! Где дети? Вот, дети! Мы вам подарки принесли!
  Аня растерялась, засуетилась, затем подобралась, сообразила, - пока гости сидели, разговаривали с Валей и детьми, - приготовила салат с рисом и луком. Подогрела курицу в духовке, порезала колбасу, сыр, хлеб. Ребята привезли сладкое и вино.
  И тут позвонил Леша.
  -Валя привет. Отец Иван, ребята у тебя?
  -Ну да! А ты где?
  -А я тоже в Москве...
  -Ну так приезжай, скорее!
  -Послушай, а можно я с Вероникой приеду. Она трезвая, но вся на нервах. У нее два дня без наркотиков. Я боюсь, что убежит куда. А так, может как раз отвлечется. Я ее забираю в Польшу, за ней приехал.
  -Подожди, спрошу, Аню, народ.
  Спросил. Все согласились.
  -Да, давайте, хорошо!
  Приехали. Иван благословил стол, сели кушать. Ника сначала молчала, оглядывалась с вежливым лицом. Потом стала рисовать с Иришкой, обе оживились. Ириша принесла свои рисунки, фенечки, куклы. Денис поглядывал в их сторону и пытался говорить умные слова. Впрочем, все разговорились. Валя поделился планами с мамой и квартирой.
  Аня, - спросил Вадим, - а что на Украине творится, там похоже большая заваруха начинается.
  -Я не знаю. Мои родственники в Киеве живут спокойно. Да митинги, народ бурлит, но все работает, беспорядков на улицах нет.
  -Там же экономика как у нас в начале 90-ых
  -Зарплаты маленькие. Люди живут трудно. Это правда.
  -И куда они сейчас от России денутся? В Европе своих мигрантов полно, никому они там не нужны.
  - Вадик, - вмешался Валя, - они сами разберутся вполне, главное, чтобы мы туда не лезли.
  -А кто лезет? У них западенцы против русскоязычных попрут, уже начинается.
  -Ни фига! Это наша пропаганда так подает. Молодежь за Тимошенко и за Ющенко практически повсеместно. Это скорее возрастной конфликт. Молодежь за более решительные перемены, это понятно. В этом плане поздравления Януковича Путиным и Грызловым с победой, - явная провокация. А что делает Лужков в Северодонецке? Вот, где подлость прямая. Он же заявляет, что победил Янукович и предлагает создать автономную Юго-Восточную Украинскую республику со столицей в Харькове. Они не защищают русскоязычных, а делают участниками гражданского конфликта. Рушайло сомневается в легитимности Ющенко, Алексий опасается за судьбу православной церкви... Такие озабоченные-озабоченные!
  -В Одессе, в Киеве, - кто на каком языке хочет, на том и говорит, - Аня пожала плечами.
  -Я думаю, - сказал отец Иван, - логика здесь простая. Удержать под контролем большой пограничный регион. Мы видели последствия поспешной демократизации в Югославии... В Украине сложная ситуация, страна может разделиться по линии Днепра...
  -Слушай Иван, этого еще нет, разве только в кремлевских головах. А вмешательство в выборы суверенного государства уже есть! Вот, политическая реальность.
  -Ладно. Завязываем. С Рождеством! В любом случае без Бога не выживем. Петь будете?
  -Аня, бери гитару.
  Денис принес гитару. Аня устроилась на стуле, попробовала струны, сыграла несколько аккордов, и, вдруг, запела сильным, точным голосом.
  "Когда вы соберетесь вдвоем или втроем
  Когда вы соберетесь об Имени Моем
  Я вас не позабуду, и в этот самый час
  В ту самую минуту, Я буду среди вас."
  " Ты возьми в свое сердце
  Это ценное семя
  И увидишь как Бог
  Поведет тебя к людям
  Сам увидишь, что Бог
  Поведет тебя к людям"
  
  Все запели дружно, душевно. Ника с Иришкой пришли, сели поближе.
  
  "Помянем братья мертвых и живых
  Особенно живых, но не оживших Свои молитвы в общую сложивши
  Мы Господу помолимся за них"
  
  Засиделись допоздна. Аня уложила Иришу спать. Пошли в Бескудниково, посадили гостей на электричку. Очень хороший вечер.
  
  На следующий день страшные новости из Азии. Землетрясение, цунами. Десятки и сотни тысяч погибших людей... Братские могилы. Ужас!
  "Услышите о войнах и землетрясениях... Это еще не конец"
  
  Дорога в Ченстохову.
  В Брестском поезде Леша пошел в тамбур, нашел Нику в слезах.
   - Ты чего?
   - Плохо мне. Не хочу никуда ехать.
  -Ника, потерпи. Надо пробовать. Убьешь и себя и отца.
  -Я не могу без наркотиков, понимаешь! - Скривилась вся безобразным мокрым лицом. - У меня все болит!... Ты не можешь этого понять!
  -Ник, ну пожалуйста,- подошел к ней, обнял худенькие, трясущиеся в рыданиях плечи.
  Она высморкалась. Вытерла глаза. Посмотрела на него.
  -Леша, ты добрый, но говоришь пустое. Ты хочешь мне помочь? Ты если попробуешь сам, у тебя будет опыт. И я тебе буду очень благодарна.
  Она прислонилась щекой к его ладони у себя на плече. Лешка выдернул руку, отпрянул, чувствуя мягкую нежность ее кожи.
  -Нет, Ника, этого не будет!
  -Ха! - усмехнулась она сардонической тяжелой усмешкой. Закурила сигарету.
  
  В Ченстохове отец Винфрид, коротко поговорил с Вероникой по русски и передал монахине, пошли размещаться.
  -У нас группа девушек, переживших насилие и аборт. Половина наркоманки. Работает психолог, посещаем группы АН. Но главное молитва, распорядок дня, служения. Мы доносим весть, что они дети Божьи, могут быть чисты и любимы, как Мария!
  -Отец Винфрид, у Ники аритмия. Она сильно похудела, не спит уже неделю. У Вас есть врач?
  -Алексей, своего врача у нас нет. Мы будем молиться. То, что вы доехали сюда - хороший знак.
  Будет плохо, вызовем врача, но это дорого.
  
   Ефросиния Торшина.
  Я бы сама убежала из дома. Трудно было, холодно и голодно. А как Вовка Соколов пришел, мамка его с Райкой охаживала, отделила им угол, а мы оказались на проходе. Все в ангаре с трактористами. Мужики...
  Райка устроилась землемером, ходила по пашне, писала наряды. Важная стала. А мы с Тоней только и думали куда уехать. Тоня первая поступила в сельхозтехникум. Я думала ехать в Брянск, поступать в медучилище, а тут фершалка, тетя Надя, рассказала, что в Орле военные набирают санитарок. Поехала, прошла собеседование. Мне сразу сказали, - поедешь в Германию? Я согласилась, подумала, если мамка не отпустит, все равно уеду. Но она отпустила. Собрала на дорогу... И поехали втроем я, Зинка Мельникова и Валя Долгова. Зинке с собой шмат сала дали, мы с ним и выжили. Ехали долго через Украину, Польшу. Есть нечего. Поляки голодные выходили к поезду просили, - хлиба-хлиба!
  В госпитале нас вымыли, повели в столовую, - а там, гречка с подливой, и, вот, такая котлетища! Мы как навернули... А женщина нам говорит, повариха, - девчата, котлеты еще есть, берите! Мы и нахватали...
  Мама весело засмеялась.
  Я тогда впервые за всю войну наелась. Инструктаж провели и на работу. Дисциплина была строгая, но относились к нам хорошо. Через полгода я пошла на курсы медсестер, училась заочно, работала. А там уже операционная. Школа, у меня, сына, была первоклассная, там в госпитале после войны были лучшие наши хирурги. Все показывали. Я потом уже ничего не боялась.
  Платить стали! Пришел замполит, сказал, что зарплата в рублях и в марках, кто хочет, может рубли пересылать родственникам. Пишите заявления и адреса. Я стала все рубли отправлять мамке, а там ходила, присматривала вещи. Сама оделась. Молодые же были! Девчонки обшивались у немок за марки, а то и за еду. Выходили в город... Я сама бегала из части в госпиталь через парк, не боялась! А Берлин был весь разрушен. В руинах.
  Первый раз поехала в отпуск нагрузила чемодан, неподъемный. В Смоленск приехала, еле его вытащила из поезда. А вокзал разрушен, для пассажиров какой-то сарайчик сделали, полно блатных. А я в леопардовой шубке выше колена, - мама провела рукой,- шапку меховую мне Эльза сделала к ней, красивую. С этим чемоданищем. Ну думаю, сейчас мне тут по голове дадут, точно. Уже блатные вокруг меня крутятся. И, смотрю, прапорщик с нашего поезда, подкатился ко мне, слово за слово,- тоже едет в Нарышкино. Земляк. Взялся меня опекать, таскал чемодан.
  "Что ты туда нагрузила, кирпичи, что-ли?"
  Мама засмеялась, спрятала лицо.
  "Да я мамке подарки везу и мальчишкам, три брата у меня младшие."
  Не помню как доехали, кто-то встретил на станции с лошадью... А мамка бежала навстречу.
  Заплакала.
  Дома вытащила им все, раздала. И деньги. Забирайте, я еще заработаю! Вечером пошли в клуб, все на меня так и вылупились! ( Мама состроила смешную рожу) Я потом, шубу не одевала, попросила у мамы старое пальто, платок, так и ходила, думала, перед кем я тут буду выпендриваться?
  Знаешь, я когда уезжала из госпиталя, меня все провожали, я так плакала! Говорю, не хочу уезжать, не хочу этого мужа!
  Девчонки операционные тоже плакали, стихов мне написали... Начмед спрашивал, - куда ты едешь? Мы тебя ценим, в институт отправим учиться...
  Я говорю, - я беременная...
  Тогда подписал рапорт.
  Там, наверное, мое счастье и осталось, Валюша. Хотя, в Борисове тоже было неплохо, пока доченька больная не родилась. И голова прошла. В Германии у молодой голова болела сильно. Это после тифа у всех у нас такая беда.
  
  Непонятное.
   Дух, ветер, невидимая сила. Ощутимая сила! Ветер в спину, поднимает, подталкивает, несет. Или ветер в лицо, заставляет закрывать глаза, наклоняться, с усилием переставлять ноги.
  Бывают совершенно необъяснимые дни. Работали втроем на выезде в Петрово-Дальнем. Клеили архитектурную бронзовую пленку. Дом-дворец, огромные овальные окна, мраморные лестницы, амфоры, статуи. "Вот, теперь понятно, зачем была нужна Перестройка", - негромко сказал Андрей. Долго возились. Начали звонить менеджеры из Отрадного, три машины, срочно, сегодня, нужно. Приехали на такси. Менеджер загнал сразу два "Пассата" и "Гольф". Сам ушел. Время уже было восьмой час. Работа простая, думали за два-три часа справимся. Но тут началось. Артем на водительском стекле поймал волос, взялся доставать, покрошил, исцарапал пленку. Переделали. Валя заторопился на заднем стекле вырвал обратно угол пленки, напачкал. Переделали. Вдруг, погас свет. Работали в темноте, светили фонариками телефонов, Андрей уронил обшивку, выскочил, ускакал куда-то пластиковый разъем, соединяющий провода. Ползали почти час, искали. Нашли! Поставили, подсоединили. Не работает стеклоподъемник! Все снимали, перепроверили. Заряжали телефоны по очереди. Объяснялись с охранником.
  "Ну все!"- сказал Валя, повернулся и ударился лбом в верхний острый железный угол открытой двери машины. Глубоко рассек кожу. Хорошо не в глаз!
  "Уходим, пока живы!"
  Вот, что это было?
  
  
  Кому нужен Римский Папа?
  -Папа умер Иоанн-Павел II. - сообщил Денис. - Ты же с ним встречался?
  -Да, я слышал новости. Светлый, мужественный человек, знакомый с террористами не по наслышке. Хороший дядя. Целая эпоха.
   Я был на встрече с ним в Варшаве в 91 году. Ну так, проехал в папамобиле, помахал рукой. Сказал на мессе несколько слов "российским". Там другое было интересно.
  Мы стояли в поле, ждали. Какие-то благочестивые белорусские девушки начали читать розарий. Мы присоединились к ним нашей небольшой Московской группой, нехотя, чтобы не выбиваться. И, внезапно, почувствовали движение, ажиотаж. Поляки окружили плотно, становились на колени, плакали. "Русские, русские здесь, с нами!" А потом начали совать деньги, четки, сувениры, много. Мы потом всю Польшу проехали с этими деньгами.
  А другой случай, накануне был в Варшаве. Мы жили в квартире одной женщины, я вышел погулять и заблудился. Ходил-бродил, обнаружил себя на эстакаде, не понимаю куда идти. Машины пролетают, людей нет. Смотрю, идет мне навстречу мужчина, в строгом костюме, с кейсом, нахмуренный. Я к нему на плохом польском, - Пан, пшепрашам, улица не уже помню какая?
  Он остановился, посмотрел на меня, - говори по-русски!
  Я ему объяснил свое положение.
  -Идем за мною!
  И так это бегло, не сбавляя темпа шагает дальше. Я послушно следую за ним. Молчу.
  Он спрашивает:
  -Ты откуда?
  -Из Москвы.
  -Почему в Варшаве?
  -Приехал на встречу с папой.
  -С папой?- остановился, посмотрел на меня. - Зачем тебе папа?
  -Ну как, пригодится... Я католик.
  -Интересно. Папа папой, а жизнь жизнью, я так думаю... Сука! - неожиданно заорал. - Я даже испугался, подумал, сейчас придется отвечать за весь русский народ.
  -Немец, сука! Улетел! - и начинает рассказывать историю. Бизнесмен. Торгует мебелью. Связался с какой-то немецкой компанией, хотел предложить свой проект. Год готовился, вел переговоры. Назначили встречу. Сегодня попал в аварию, опоздал на двадцать минут. А немец не стал ждать. И не захотел переносить встречу. Улетел уже. Сука!
  Выпалил это, опять зашагал вперед. Я за ним, чуть ли не бегом. Молчал, думал.
  Сошли с эстакады. Решился сказать.
  -Слушай!
  -Ну!
  -Хрен с ним, с немцем...
  Остановился.
  -Ты думаешь?
  -Смотри, вот, солнце, небо. Вот, я из Москвы приехал без денег. Ты мне помогаешь. Будут у тебя еще проекты и покупатели. Не горюй!
  -Пить будешь? Давай воды выпьем.
  Купил в палатке минералки. Выпили. Показал мне направление, - там улица.
  Сам пошел в другую сторону.
  
  
  Мамина дорога
  Звонок Нины - соседки застал на выходе из дома.
  -Валя, с мамой плохо! Приезжай скорее с ключами.
  Опять внутренняя страшная знакомая безропотная мобилизация. Примчался.
  Мама лежала под дверью в ночной рубашке, что-то бормотала. Лицо и руки в ссадинах и синяках. Падала! Вызвал скорую. Нина пришла, заохала. Вместе перетащили маму в комнату, подняли рывком на три-четыре, положили на диван. Зашел врач, посмотрел, нахмурился. Надо везти в больницу. Лифт маленький. Ищите людей, чтобы спустить вниз. Мы отвезем.
   Валя выглянул в окно. Молодые восточные ребята копали траншею неподалеку. Вышел к ним, объяснил дело. "Помогите, пожалуйста, я вам заплачу."
   Молча бросили лопаты, рукавицы пошли за ним. Врач слушал сердце, делал инъекции. "Поторопитесь, можем не довезти!"
  Рабочие взялись за покрывало и аккуратно понесли на руках, спустили в лифте. Шофер уже приготовил носилки. Погрузили в машину. Ребята, рабочие наотрез отказались брать деньги.
   "Да благословит вас Аллах!"
  Сам уже непрерывно молился над зияющей внутренней пустотой.
  Приехали в травму, сделали рентген, отправили в неврологию. Валя сам, для скорости катил каталку с носилками по разбитым дорожкам между больничными корпусами. Мама минутами приходила в себя, что-то говорила невпопад, потом опять затихала, безвольно качалась большим грузным телом. В неврологии вызвали хирурга для консультации, а тот сразу взялся спереди, покатил с Валей маму в отделение. В хирургии сбежались сестрички, - Ефросиния Григорьевна! Тетя Фрося! Я Люба Кротова, Вы меня учили!
  Мама открыла глаза, посмотрела на нее, чуть заметно улыбнулась. Сказала медленно, нетвердо: "Я тебя помню... Давайте, принимайте девчата... " Опять утомленно закрыла глаза.
  Стремительно подошел заведующий, посмотрел, помял живот. Попросил резиновую перчатку, залез пальцами в попу. Сделал распоряжения. И началась движуха. Одна капельница, вторая, третья. Поставили катетор, выпустили поллитра темной вонючей мочи. Сделали клизму. Внезапно появился Денис, в халате, встал рядом. Люба Кротова улыбнулась ему и дала держать резиновый мешок со шлангом над головой. Маленькая санитарочка ловко перевернула родное большое женственное тело на бок, на другой, постелила чистую простыню. Повезли на УЗИ, в операционную. Снова подошел заведующий, высокий, спортивный.
  -Вы сын? Валентин?
   Колесников Олег Иванович. Вы не волнуйтесь, мама сейчас стабильная. Всю помощь мы окажем.
  -Спасибо. У нее инсульт?
  -Невропатолог видит заторможенность. Есть аритмия, лейкоцитоз. Мы сделали лапароскопию, исключили травму живота. Где она падала?
  -Дома, одна. Я нашел ее на полу.
  -Не волнуйтесь. Она наша. Мы о ней позаботимся. Она сейчас спать будет. Вы можете отлучиться.
  Мама, правда, заснула. Лицо серое и желтое с кровоподтеками на лбу, щеках. Растрепанные седые волосы. Слипшиеся веки. Захрапела, открыв рот со стертыми зубами. Кровать выкатили в закуток у сестринского поста. Накрыли одеялом.
  "Идите, отдохните, - номер телефона оставьте, если что, позвоним. Это внук? Денис? Большой какой. Ефросиния Григорьевна нам про вас рассказывала... "
  Вышли из корпуса. Денис протянул телефон. "Мама звонит."
  -Да Ань. В хирургии у себя. Лечат активно. Инсульт пока не подтверждают. Может просто давление упало. Сама падала, ничего не сломала слава Богу. Стабилизировали. Наблюдают. Ее узнали, отношение очень хорошее. Я поеду на квартиру, приберусь там и переночую, ладно? Мне так спокойнее. Дениса отправлю.
  
  Дома у мамы подобрал вещи, сложил диван. Вытер полы. Голова разболелась. Померил давление 160/100. Нашел у мамы таблетку капотена, проглотил. Сидел вспоминал этот день, другие дни... Квартира пустая, неуютная. Не хотел зажигать свет, сидел в сумерках. В тишине. Папы и Гали нет. И мама, наверное, сюда не вернется. В любом случае продадим эту квартиру. Электростальский период завершен. Почти 20 лет прожили. Итоговые родительские годы.
  А как же все встрепенулись в хирургии! Есть медицинская солидарность! Бог Асклепий, помогай! Мама послужила тебе и людям много; теперь ей нужна помощь. Твоя помощь всем нам, Господь!
  
  Переезд
  Мама быстро пришла в себя, ожила, порозовела. В палате подружилась с маленькой санитарочкой, тоже с военным опытом. Распивали вместе чаи, разговаривали. Валю уже просто выпроваживала, - иди, у меня все есть. Не мотайся!
  Но ходить не могла, ноги слабые и какое-то головокружение. И температура небольшая держалась. Приехали с Аней, проконсультировались с врачами и договорились с мамой переезжать.
  Навалились хлопоты. Хозяева квартиры в Отрадном сначала выразили недовольство, но, услышав про новые квартирные планы, согласились потерпеть до конца года, не больше. Сделали перестановку. Валя привез из Электросталя мамину кровать, разместили в большой комнате. Сам с Динькой на диване тут же, пока так. Девочки в маленькой комнате, в спальне. Уроки пока будут делать вместе за одним столом. Валя собрал документы для продажи квартиры, отдал риелтору. Работал. Самое интересное, что все как то складывалось, получалось. Каждое утро обнаруживались силы и чувство близкого Бога в молитве.
  Привезли маму на больничной машине. Уложили. А она разволновалась.
  "Не обижайте меня ребята. У меня пенсия хорошая. Я вам пригожусь!"
  Стеснялась Ани и детей, лежала в мокрых памперсах, ждала Валю с работы. Понемногу привыкла. Утром слабая, подавленная, жаловалась на тошноту и боли и нежелание жить. Потом отвлекалась, просила покушать " кашки какой, жиденькой, без сахара". Садилась на кровати, смотрела телевизор. Прислушивалась к голосам. Звала, детей, Дениса, учила жизни, Иришу распрашивала, смотрела рисунки, игрушки, с Аней аккуратно разговаривала.
  Вечером опять плохо. Озноб, нервное возбуждение, нехорошая болтливость, страхи. Зря вы меня сюда привезли, будете возиться. Валь, иди сюда, сядь,- шепотом,- не продавай квартиру! А если тебя Аня бросит, где ты будешь жить? Я слышу как она с тобой разговаривает!
  Ох, сынок. Больная вся, обуза... Делайте как хотите, не слушайте меня. Неси мои снотворные.
  На ночь закапывала в нос нафтизин, глотала таблетку димедрола, спала, храпела громко. Но бывали бессонные ночи, - тошнота, рвота, боли. Денис убегал на кухню. Валя утром тяжко двигался на работу.
  Но в другой раз все садились вокруг нее, смеялись, шутили. Некоторые дни мама просто сидела молча, смотрела в окно. Особенно, после звонка Тимофея из Орла. Тоня слегла. Забрали ее с Дашей к себе. В Ботанике дом пустой.
  
  Последнее.
  Прошло полтора месяца. В то утро все разошлись. Мама чувствовала себя хорошо. Валя поменял памперсы, покормил, ждал звонка от Артема. Мама позвала.
  -Сядь, посиди со мной... Отец приснился, будто идем мы с ним по вспаханному полю, такие ошметки чернозема вывернутые везде и края не видно. Я ему говорю, - Ген, куда мы идем. Я устала. - А он молчит, серьезный такой, шагает себе...
  Валя, я скоро умру.
  Он помолчал, погладил ей руки.
  -Мам, хочешь исповедоваться? Я могу православного батюшку пригласить, могу католического?
  -Я исповедовалась, сына, и причащалась, когда дочку похоронила. Не надо!
  Посидел с ней, вроде отвлеклась. Буквально через несколько минут позвала опять, - что-то я задохнулась, не уходи!
  Валя взял журнал, стал обмахивать ей лицо.
  -Ой, нехорошо... Дай мне корвалол, накапай все! И цитрамона таблетку. Быстрее!
  Выпила.
  -Плохо, Валя, давай прощаться...
  И тут же упала на подушки, потеряла сознание.
  Господи, помилуй!
  Валя принялся делать искусственное дыхание. Раз-два-три... Одиннадцать- двенадцать.. Вдох!
  Раз-два-три- четыре... Еще раз наклонился, резко вдунул воздух в рот. Мама зачмокала, вздохнула сама.
  Валя схватил телефон.
  Алло! Скорая! - Пока объяснял увидел, что мама задрожала, выгнулась и хрипло вскрикнула.
  Бросился к ней. Опять стал качать сердце. Мама бледнела. Молчала. Скоро послышалось клокотание жидкости в легких. Перестал ее тормошить. Опустился на колени и молился. Смотрел.
  Мама лежала на спине, вытянулась. Сложил теплые руки на груди, вложил иконку Марии. Знакомый халат, теплые белые носки. Пальчики рук тонкие, симпатичные. Лицо спокойное, грустное и серьезное. А лоб разгладился прямо на глазах, болезненная напряженная гримаса последних лет исчезла. Носик аккуратный, посеревшие, спокойные губы. Мамочка моя! Родная! Господи, Боже мой, прими эту душу в святом Твоем милосердии. Я прошу Тебя, Господь. Я Тебя умоляю.... И здесь же, ясная как день, непостижимая, осязаемая хрупкая мимолетность всякой человеческой жизни.
  Аня зашла вместе со скорой. Врач зафиксировал смерть. Валя поехал с ними, с телом решать вопросы...
  Похоронили в Электростале, в Тихой Роще, рядом с отцом и сестрой.
  
  Боль
  "Ты маленький очень стеснительный был, меня не отпускал ни на шаг. Спал плохо. Бывало качаю-качаю на руках, вроде заснул. Положу, полчаса пройдет, - раз, глаза открыл, сидит уже, как воробей. А вырос, сразу отодвинулся, очень самостоятельный стал. Жили- то, сначала в коммуналке, без горячей воды. Титан топила дровами. Отец, то на службе, то в волейбол убегал играть... Тоже худой был, нервный, только в Борисове я его откормила, но жили хорошо. Он добрый, Генка-то, руки на меня никогда не поднимал. Как познакомились?
  Он лежал у нас в госпитале, смотрю, стал приходить. Встанет на проходной и стоит. Девчонки выглядывают, - Фрося, вон, товарищ лейтенант на дежурство прибыл. Провожал меня в часть. Разговаривали, смеялись. Он легкий человек, неглупый, но безответственный, неприхотливый. И с тобою дружил."
  
  Нужно похоронить близкого человека, чтобы заметить смерть. И родного, любимого, единственного, чтобы быть ужаленным смертью, получить неисцелимую рану. Пусть болит, Господь!
  Как же мало во мне любви, элементарного внимания! Как много мне дали родители, - настоящую безусловную любовь, и чем же я ответил?
  Спешил жить сам, приезжал проведывать, дарил несколько дней, а то и часов, и, скорее, в Москву... Далась тебе эта Москва! Родители всегда были рады, безупречны, делились всем, да и жили мною, нами... Ох, Боже, мой!
  Износила мама свое сердце полностью...
  
   Измайловские социальные лифты.
  На работе тяжело. Приземленная жизнь, пустые разговоры. Сама работа опять явилась нелепой, затратной и выматывающей. С другой стороны отвлекает. В конце недели остается тяжелая тупая усталость души на пути к смерти...
  Петр попросил помощи. Поехали с ним в какой-то подвал на Краснопресненской, - Петя, пора выходить из подвалов, - пошутил Валя. Военизированная охрана, люди с автоматами, в бронежилетах. Затхлый воздух, плохой свет. Заклеили три машины Хонду, БМВ и бронированный "тяжелый" Крузак. С ним намучались, все окна индивидуальных размеров, металлические рамки, пятисантиметровый пластик вместо стекол, - говорят "держит" выстрел из "калаша" в упор. Снизу противотанковая броня. Такие человеческие ожидания в нашей стране у серьезных людей.
  С Хондой Петр схалтурил. Не хватило светлой, 35 пленки, "бахнули" заднее более темной 20-ой. Забирала молодая женщина, села в машину, огляделась, стала задавать вопросы, а там подняла крик. Петр выгнал машину на улицу, поставил багажником к белой стене, убедительно врал, что все сделано правильно, ну скажи Валя! Внезапно подъехала тонированная Камри с мигалками-антеннами, из которой вылез Паша Смурной, измайловский, в форме подполковника Внутренних Войск. Ничего себе! Охрана вытянулась. Паша выслушал женщину, взглянул на Сергея, обошел Хонду.
  "Тань все нормально, не переживай". Женщина успокоилась, уехала.
  "Ну что негодяй" - тепло, по-свойски обратился Паша к Петру, - "что у нас с тобой по "бронику", фары заклеили? Сколько денег?"
  
  Человеческая работа.
  На черно-белых поблекших фотографиях из Германии мама худенькая, чуть сутулая девушка в военной форме, всегда улыбается. Вырвалась из Орловской послевоенной деревни. В Борисове устроили с отцом вполне комфортный семейный быт. С Галей вышел настоящий подвиг. Перебрались в Подмосковье, похоронила и дочку и мужа. Осталась одна, опять подобралась, прожила пять лет сама, помогала нам всячески. Лечила соседей, носила свои болячки, пока не упала. Такая, мама... Никогда не забуду, душа моя, как ты сидела у нас последние дни на кровати, сутулилась смотрела в окно... Пересматривала свою жизнь, взвешивала, оценивала, одобряла?
  
  Валя вспомнил сестренку, сколько там разрушенных надежд, душевного труда и евангельского принятия, пожалуй!
  Был в детском саду. Неожиданно пришла тетя Надя, соседка, забрала, привела к себе, накормила. Спали вместе с другом Олежкой, бесились. Папа на учениях, а мама в роддоме.
  Потом, в какой-то день зашел папа, в руках белый сверток, положил на кровать. За ним мама, бледная, с больным лицом, тётя Надя, ещё люди. Развернули сверток, там маленькое личико, глазки моргают. "Сестричка твоя Валя, смотри какая хорошенькая! Как назовешь?
  Галя? А пусть будет Галочка."
  "Ой, Надя, роды тяжелые. Разорвалась вся..."
  Едем в поезде в Орел. Сестренка ползает на полке, гулит. Напротив женщина смотрит, умиляется, спрашивает маму, - какая девочка хорошая, сколько ей лет?
  А мама, вдруг, меняется в лице, говорит неохотно, - два скоро будет.
  А я пугаюсь, замираю, потому что Гале уже четыре.
  Долго не могла пойти. В Ботанике у Тони в большой комнате бабушка Мотя стоит на коленях, протягивает руки к Гале, - иди Галочка, иди моя хорошая, топ-топ-топ...
   Малышка стоит у дивана, опершись спинкой, неуверенно улыбается, слушает, потом, решается, неловко, бежит, тоже протягивает ручки, падает в объятия бабушки. "Умничка-девочка! Пойдем с тобой! Научимся! Хорошая моя! Родная!"
  В Борисове дети играют, бросают мяч. Галя стоит в стороне с открытым ртом. Мяч отлетает в ее сторону. Она поспешно подхватывает его, заботливо протягивает подбежавшему мальчику и опять покорно остается в стороне за невидимой, уже вполне ощутимой стеной.
  Тоня включилась. Познакомилась с главным детским дефектологом в Орле. Тот назначил лечение и предложил коррекционный детский сад, с групповой психотерапией, рисованием, лепкой, танцами. Тоня забрала Галю к себе, в Ботанику, целый год возила на занятия. Мама с деньгами, продуктами каталась туда из Борисова при всякой возможности.
   Потом поехали в Минск на комиссию. Мама с Галей, тетя Лена Попова с Маринкой. Почему взяли меня? Не помню. Мама хотела показать здорового ребенка? У Маринки болезнь Дауна, она дружит с Галей, смышленая, бойкая и неопрятная. В Минске у республиканского невролога многочасовая очередь. Множество больных страшных детей с родителями. Этакая детская Вифезда. Разговоры о новых лекарствах, лечебной физкультуре, центрах и монахинях и народных целителях. Заходим в зал. Люди в белых халатах, подобие сцены с президиумом. Галя пугается, держится за маму. Та пытается ее успокоить, поговорить с дядей. Вдруг, маленький горбатый человек раздраженно говорит сам громким скрипучим голосом:
  -Послушайте, коллеги, Вы что не видите, этот ребенок-инвалид!
  Мама взрывается.
  -Ты на себя посмотри, ты же сам урод и инвалид! А моя девочка и танцует и поет и стихи читает!
  
  Профессор молчит. Врачи тоже. Какой-то человек вежливо выводит маму и Галю. У Маринки тоже минутное решение судьбы. В машине девчонки повеселели, а там и заснули от волнений. А мама утешала горько плачущую тетю Лену Попову. "Ничего Лен. Пойдем в спецшколу, будем возить девчонок по очереди. Еще гаммалон закажу у Тони. Главный педиатр смотрел, Галю, сказал, - есть положительная динамика!"
  Так и ходили две мирные дурочки по военному городку городку. Дружили.
  -Валя, подожди пока, я девчонок накормлю.
  -Да, хорошо, мам.
  Вваливались в квартиру веселые, шумные. Что-то возбужденно наперебой рассказывают маме. Понять трудно, но мама понимает, усаживает за стол, наливает суп. Девчонки хлебают, чавкают. Марина шмыгает носом. Галя бросает ложку, берет миску руками, выпивает остатки супа. Обе хохочут.
  -Вкусно, понравилось?- спрашивает мама.
  -А талое? (второе)- откликается Маринка.
   Мама счастлива.
  А в Электростале Галя осталась одна. Обострились головные боли, судороги. Тяжело, страшно умерла в 18 лет.
  
  Народно - политическое.
   Артем опять сцепился с Самохваловым. Витя уверял, что распад Советского Союза - беда! Сослался на Сахарова, мол, у него был проект конституции с сохранением целостности СССР, хотел вместе с Западом развивать ядерную энергетику, чтобы не зависеть от арабской нефти и латиноамериканских отморозков.
  -Да ну Витя, сказки. Ты сам видел два путча; коммунисты мирно власть не отдали. А в бандитской России все по понятиям. Все это дальше будет распадаться, вот, увидишь! Потом, возможно, будет какая - нибудь конфедерация в виду, скажем, китайской угрозы. Но это далеко. Сейчас у нас ближайшее, - чекистский Газпром плюс дебилизация всей страны.
  Валя слушал, молчал, чувствовал невозможность каких-либо слов о политике.
  Дней наших немного и лучшие годы сопряжены с тяжелым трудом, болезнями... Проходят быстро, и мы летим.
   Позвонила риэлтер, есть покупатели на мамину квартиру.
  
  Степан Григорьевич
   Аня срочно улетела к отцу. Степана Григорьевича прооперировали по поводу опухоли. Очень слабый. Валя на Новый год остался опять с детьми один. Смотрел новости. Наши власти устроили серьезный конфликт с Украиной, отключили газ. Глупость, хамство и вранье. Приведение вассала к порядку, таков стиль.
  А Степан Григорьевич умер. Аня позвонила; остается на похороны.
  " Папа тяжело умирал, рвота, понос. Был дома у нас с Марией. Последние дни уже ничего не мог есть, только воду проглатывал. Очень исхудал, кожа и кости. В полузабытье. Звал Василису, просил прощения, плакал. Был священник, исповедовал его, причастил. Самые последние часы очень слабый, меня успокаивал:
  "Все буде добре, Аничка..."
  Так и затих."
  Валя поехал с детьми в храм, помолились за Степана Григорьевича. Дети, молодцы, понимают, помогают. Иришка дома все время рядом, обнимается, лапуля. И купал ее и расчесывал. Сам как-то внутренне опять выпрямился, Твоя воля, Господь, Твой Промысел, Твое благословение жизни, ввиду смерти... Спаси, Христос!
  Аня вернулась притихшая и, неожиданно ласковая. Оба так и потянулись друг к другу. Сели вечером разбирать бумаги. Степан Григорьевич хранил все Анины письма и несколько Лориных открыток в красивой деревянной шкатулке. Перечитывал?
  На фотографиях худой подросток, со сглаженным подбородком, большими светлыми глазами. Угнанный на работы в Германию в 16 лет. Молодой врач, нет, фельдшер? Это Станислав, теперь Ивано-Франковск, студент на практике. Задумчивый, в стороне от других. Вот, здесь врач, пан доктор, такого я помню, - Аня протянула детям фотографию упитанного преуспевающего мужчины в шубе, в каракулевой шапке, с уверенной улыбкой на лице. Фото девочек, Аня и Лора в замысловатых высоких прическах.
  "Мама смешная!" Фото с Василисой Прокофьевной, молодые. Симпатичная пара, ничего не скажешь. Много советских экскурсионных снимков, - Ялта, Сочи, Кисловодск, Одесса, Ленинград, Москва. Варна.
  Папа интересный человек, вспыльчивый, самолюбивый, подозрительный, но умный и добрый. Очень добрый, но не для всех. Сам знал нужду. Мог быть радушным, веселым, даже озорным в своем кругу.
   - Он ко мне присматривался,- вспоминал Валя, - делал шаги навстречу... Если бы не этот развод и десятилетняя пауза, мы могли бы подружиться. Он не спешил доверять людям, но мог быть совершенно открытым, с бурным раблезианским юмором. Пока работал, держал буржуазную форму. Друг адвокат уехал в Израиль. Сам заболел, деньги быстро стали уходить...
  -Я думаю, он потерялся, когда машину продал, - сказала Аня. - А когда слег, Мария уже с ним не церемонилась. Одинокий был в последние годы, дорогой мой папочка!
  
  Сомов
   В Москве ударили морозы. На дорогах вьется, разлетается сухая крупа, яростно закручиваются короткие дымки под кузовами автомобилей. Укутанные люди спешат к метро. Облака пара вырываются из открытых дверей и канализационных стоков. У вентиляторов сидят обрюзглые и важные темнолицые бомжи, оттаивают. Стекла очков моментально покрываются инеем,- ничего не видно. У турникетов собираются раскрасневшиеся, ошеломленные люди, проходят, расстегивают молнии и пуговицы, сморкаются. Девушки срывают шарфы и шапки, встряхивают чудесными волосами...
  В цеху на Фольксвагене холодно. В открытые ворота, пока заезжает машина, врывается ледяной воздух. Под ногами лужи от упавших грязных комков снега. Пока Валя режет пленку, Артем прогревает двери машины феном.
  Внезапно, появился Сомов, замерзший, легко одетый, улыбающийся.
  -Ты откуда, взялся?
  -А я Савелия два дня сторожу в мастерской, а тама никого нету. Подумал, Валентин, наверное, знает, где Савелий.
  -А где ты живешь? Давно в Москве?
  -А я в бойлерной в Щелково на комбинате. Тама тепло. Колян меня спать пускает, а днем тусуюсь.
  -Посиди, мы машины отдадим, поговорим потом.
  Вечером добежали с ним до метро, сели вдвоем в кафешке. Валя взял рассольник, пельмени, себе чай. Сомов ел неторопливо, вытирал тряпкой сопли и слезы. Хрипло натужно кашлял. Рассказывал.
  -Я в Костроме жил у инвалидки в частном доме. Возил ее, занимался тама по хозяйству. А она запила, вокруг блатные стали ошиваться. У нее пенсия большая. Так она хорошая, добрая, в храм ее возил. А спьяну, дура-дурой. Блатные мне стали угрожать. Я поехал. А паспорт сделал. Вот. Без прописки, но настоящий.
  Валя посмотрел свежую книжицу, вернул. Сомов аккуратно спрятал за пазуху.
  -Был в Астрахани, рыбу чистил; провонялся весь рыбой. Встретил там знакомых бандитов, они меня на белом Гелендвагене отвезли в Воронеж... В Воронеже работал на пасеке, но облился кислотой, травили ульи. Лежал в больнице. Зажили ноги. А здеся в Щелкове на комбинате. Хотел у Савелия свои вещи забрать, а не знаю, где он?
  Валя набрал номер.
  -Привет, Савва. Ты где, можешь говорить?
  -Валя, я на даче в Кратово, ты чего хотел?
  -На даче? Не замерз?
  -Не. Тут все автономно и газ и свет и септик. И тишина! Людей нет, природа. Все как я люблю.
  -Ты давно там?
  -Да уже месяц. Я этот новогодний грохот не переношу. Мы тут с Пестелем - ризеншнауцером, привезли на передержку. Я снег чищу, этюды рисую. Веранда теплая, за окном сразу сосны, снег. Мир Божий, не поврежденный. Прикольно. Приезжай. Бери Аню, детей, сделаем шашлык-машлык, все-такое.
  -Нет Савик, спасибо. Перенесем на лето. Слушай, тут передо мною Сергей Сомов сидит, помнишь такого?
  -Это, который сиделец, Лешка с ним возился?
  -Да.
  -Помню, конечно, вернулся бродяга! Привет ему. Все бродяги на зиму в Москву возвращаются. В Москве выжить можно...
  -Хорошо. Он говорит, что у тебя в мастерской остались его вещи.
  -Да, есть такое.
  -А ты когда думаешь в Москву?
  -А я завтра приеду, часикам к двум буду там. Мне надо коммуналку оплатить, кой какие дела сделать. Пусть подтягивается. У меня же забирают эту мастерскую. Скульптор мой съехал, а я сам не тяну. К тому же сейчас там люди из управы ходят, будут делать ремонт. Пусть Сергей приезжает, поговорим. Мне надо к марту освободить. Как он на твой взгляд?
  -Нормальный, простужен, правда.
  -Ну пусть подкатывает, может, это кстати будет.
  
  Клиент
   Оля, девушка из салона подвела небольшого небритого человека с помятым лицом.
  -Валентин, можете заклеить Ауди? Покажите пленки человеку.
  Валя с Артемом сделали приветливые лица, развернули рулон. Человек стал задавать вопросы,- вы давно работаете? А где вы учились? То есть сертификатов никаких нет? А семьи есть? А дети? Это правда американская пленка? А то в коробку можно положить всякое...
  
  Выслушал с недовольным видом, повернулся, ушел. Артем с Валей переглянулись, пожали плечами. Неожиданно сам подкатил новехонькую А-8. Вышел протянул ключи.
  -Валентин? Под твою ответственность. Средне-темной пленкой. Сколько будете делать.
  -Три часа.
  -Чего так долго? - спросил резко, неприязненно, почти вскрикнул.
  -Послушайте, машина серьезная, лучше не спешить.
  -Плохо! Может получится быстрее? У вас здесь можно поесть?
  -Столовая откроется в 12 часов. В салоне, на втором этаже работает бар, там Вас накормят.
  -Ну я там буду, как только сделаете, позовите меня.
  Начали работать, прибежал через полчаса.
  -Ну как дела? Да вы еще ничего не сделали! Зря я с вами связался!
  Ушел.
  -По - моему, мы с ним напрасно связались, - сказал Артем.
  -Работаем спокойно.
  Человек появился еще через полчаса, но уже, очевидно, "под шафе" благодушный. Посмотрел через заклеенное стекло.
  -Не спешите, делайте хорошо. Я в баре.
  Больше не появлялся. Сделали все вовремя, Валя позвонил Оле-менеджеру, - машина готова, клиент, где-то у вас в баре.
  "Хорошо."
  Ждали-ждали, нету. Валя пошел узнавать в чем дело, нашел клиента на приемке пьяного совершенно. Менеджеры растерянно стояли возле него.
  -Валя, ключи у тебя? Выгони машину за шлагбаум. Он накидался, на ногах не стоит.
  -А куда же он поедет?
  -Машина оформлена на жену. Мы ей позвонили, сейчас приедет.
  Валя аккуратно выехал из цеха. "Машина мечты, конечно!" Обошли с Артемом, посмотрели, поджали несколько пылинок. Все хорошо, чистенько. Заметили маленькую серьезную женщину в шубе, уверенно направляющуюся к ним от такси.
  -Здравствуйте, где он?
  -Он в салоне. Вы знаете, он не в состоянии ехать.
  -Я все поняла, - спокойно сказала женщина. - Вы мне поможете довести его до машины.
  -Да, конечно.
  Пошли, одели кое как куртку, взяли с Артемом с двух сторон под руки, как раненого. Человек что-то бормотал, вяло сопротивлялся, запинаясь переставлял, а то и волочил ноги. Увидел жену, сразу успокоился, подобрался. У машины, вдруг, уперся, начал молча бороться.
  -Не, туда,- сказала женщина,- за руль.
  Посмотрели друг на друга, обошли машину, уронили его на водительское сидение. Сам подобрал ноги, захлопнул дверь. Осмотрелся, протянул руку.
  - Дайте ему ключи. - Женщина спокойно села рядом. Все, нормально, ребята, мы доедем. - Она тоже закрыла дверь, пристегнулась.
  Муж, завел двигатель, с непроницаемым, застывшим лицом. Тронулся с места. Уехали.
  Где-нибудь, через полчаса прибежала Оля, протянула телефон.
  -Валя! - услышал знакомый резкий голос, - где мой пульт?
  -Какой пульт?
  -От гаража, блин! Я в гараж не могу заехать!
  -Не знаю, у меня нет, я его не видел.
  -Ищи! Он где-то там у тебя, валяется, слышишь!
  Искали с Артемом. Валя переоделся, пошел в бар, смотрел в салоне.
  Оля, опять протянула телефон.
  Женский голос, - Валентин, все нашли, извините.
  -Все хорошо, Вы доехали?
  -Да, благополучно. Он за рулем трезвеет, всегда. Спасибо Вам.
  -Пожалуйста.
  
  Последняя поездка
   Денис хорошо закончил школу, поступил в радиотехнический институт, молодец. Еще успел поработать курьером, получил какие-то деньги. Поехал с друзьями сплавляться на катамаране в Карелию. Обещал присылать сообщения при первой возможности. Валя с Аней и Иришей поехали в Украину. Опять сутки в поезде, плацкартный вагон. Билеты очень дорогие. Спали плохо, две границы. Душно. У туалета дружная компания с утра начала разогреваться спиртным. Взрослые загорелые мужчины в майках, а то и топлесс. Стол заставлен снедью. Какие-то женщины присоединились к ним из соседнего вагона, добавили веселья. Аня прислушалась, опознала закарпатских; едут с заработков. В вагоне движение пассажиров, мобильных продавцов с игрушками, хрусталем, наборами конфет. За окном незамысловатые украинские пейзажи. Жарко, намучались.
  В Мукачево сели в маршрутку. Валя показал Иришке розовые рассветные облака над дымчатыми горами. Дочка кивнула и опять улеглась на колени спать. В Берегово небо затянуло, брызнул дождик. А в Хусте солнышко, все блестит.
  Мария встретила нарядная, крашенная и нервная. Всех расцеловала. Наготовила пир. Всем вручила подарки, Иришке загадочный пакетик, подмигнула, - "сховай пока!"
   Пусто без Степана, - рассказывала Мария. - Сын уехал в Венгрию, теперь одна. Болела всю зиму, бронхит, радикулит, щитовидку треба оперовать. Слабость, депрессия. Весной заставила себя пойти на работу. Роблю в кондитерской уборщицей, там нам будэ торт. Во дворе строительство, сосед надумал строить гостиницу, хочет меня выжить. Вот, ему! - Неприличный жест. - Я тут столько нервов своих стратила...
   Пошли на кладбище. Скромная могила доктора. Православный железный крест, сваренный из труб, выкрашенный голубой краской. Осевший холмик земли, покрытый дружно распустившимися желто-карими "чернобривцами". Напротив "румыньска горка" все с той же ураганной залысиной на вершине. Кладбище большое. Католики, православные, протестанты. Румыны, венгры лежат компактно, отдельными участками. Украинские и русские фамилии перемешаны, разбросаны по всему кладбищу. Мария повела на могилу мужа,- умер от пьянства в 40 лет. Обратила внимание, - много молодых. Странно, прекрасная, цветущая земля, работящие люди, горы, реки, а поближе посмотреть, ужасы, - алкоголь, криминал, рак... Послушать Марию, - какой-то распад в семьях.
  На следующее утро проснулись,- дождь. У Марии, прямо под крыльцом быстро набралась лужа, вода ринулась ручьем вниз под забор на улицу промывать брусчатку тротуара. Аня с Иришкой под зонтами пошли по подругам. Мария на работу. Валя остался один, ходил по комнатам, трогал мебель, вспоминал.
   Вот, мое и Анино время, в не передаваемом сложном аромате нашей молодости, домашнего уюта, родства, еще живо присутствующих здесь в линиях мебели, настенных часах, фотографиях, в шуме дождя и приглушенном освещении, пожалуй. В умолкнувших и слышимых где-то голосах. Человеческое время, уже отделившееся от всех этих вещей и готовое уйти навсегда.
   Снова поезд. Горы. Пасмурные, влажные леса. Стройные "ели-смэрички". Тоннели. Во Львове вагон заполнился людьми. Полная женщина средних лет устроилась на голой верхней полке, положила сумку под голову и захрапела. Днем Аня с Иришей тоже заснули. Валя сидел, читал Библию. Заметил, что женщина проснулась и смотрит на него. Валя отвел взгляд. Женщина неловко слезла, наступив грязной ногой прямо на стол. Сходила в туалет. Вернулась, села напротив него. Широкая неказистая фигура, большая голова, тяжелый прямой взгляд карих глаз.
  -Ты любишь Библию?
  -Да.
  -Ты веруешь в Иисуса Христа?
  А, вот, оно, что! Сектантка.
  -Да.
  -Ты молишься за Украину?
  -Я молюсь за своих близких.
  -Надо молиться за Украину и Россию. За единство верующих, как Господь сказал: да будут все едины... Слушай слово Божье!
  Ты был близок; Я приблизил тебя, но ты сгнил, пришел в негодность, начал поднимать перст и говорить укоризненное... Ты начал важничать и смердеть! Я напою вас вином, а потом разобью друг о друга... Буду бить наотмашь, без остановки! Эта земля блудная, нечистая до ноздрей! Здесь нет правды! Пейте, опьянейте, сходите с ума, - выблевывайте ваши мерзости, идите, упейтесь кровью, ибо идет мор и меч, и с ним железное ярмо северного царя!
  Ириша с Аней проснулись. Соседи с испугом смотрели на них.
  Женщина вскочила, страшно побледнела, на губах у нее появилась белая влага. Потом, вдруг резко замолчала.
  -Ты все это увидишь! - сказала Вале. Опять встала на Иришкину постель, на стол, залезла на верх, отвернулась к стене. Молча сошла в Котовске.
  
  В Одессе ветренно и суетно. Василиса Прокофьевна хорошо выглядит, улыбается, но скоро помрачнела, начала жаловаться на Лору и Стаса. Ругаются, дерутся на глазах у девочки. Стас редко бывает дома, Лора после работы ходит по компаниям допоздна. Мирослава брошена. У меня так болит за нее сердце, вы не представляете!
  Зашли к Курпатовым, Лора озабоченная, деловитая собиралась на рынок, скоро ушла. Мирочка одна смирная, серьезная, как подбитая птичка. Забрали ее с собой на море. Не хотела идти. На пляже Валя возился с ними, учил нырять с пирса, прокатил на желтом надувном банане. Мира немножко ожила, стала улыбаться, но по взрослому, снисходительно. Иришка визжит, кричит, а она, как старшая сестричка...
  Лора пришла вечером веселая, с подарками. Ане вручила постельное белье, Вале - турецкое полотенце. Ирише и Мире набор кукол с причиндалами. Даже Денису продвинутый ремень передала. С Мирой подчеркнуто ласковая, - доца, моя, любимая моя! Поцелуи. Мирочка обняла ручками, так и повисла на ней.
  На следующий день пошли вместе на море. Лора зашла в воду, ополоснула ноги, села в тень закрыв лицо большими солнечными очками. Уже раздраженно покрикивала на девочек. Через час собралась, ушла.
  Вечером сидели у Василисы Прокофьевны; теща разговорилась.
  
  "...Степа молодой высокий, видный был. Галантный. Звали Василенко - граф. Студентки на него заглядывались. Мог пошутить. Ухаживал за мной. - Василиса Прокофьевна сидела в кресле, подняв ноги на пуф. Передавала снимки из альбома. - Я, вышла замуж по-любви и первые годы была счастлива. Аничка родилась, мама моя приехала, помогала. Степа оперировал хорошо, начальство его ценило. Мы вместе ездили отдыхать. Потом появились деньги и он повел светскую жизнь... Мне начали рассказывать про медсестер, он сам уезжал в отпуск; я оставалась одна с девочками."
  -Мама красивая, дывысь, - Лора протянула Ане снимок, - мне дуже нравится это платье с воротничком. Аня, на тебя похожа, ну копия. А я да, папина доця, мы с ним белые люди... А к нам хорошо относился, никогда не кричал, не бил, правда?
  Раздался звонок в дверь, неожиданно зашел Стас. Обнял Валю, Аню, поцеловал Иришу, Мирославу, Василису Прокофьевну. Сел. Рассказал немного новости. Был в Николаеве, привез товар. Машина барахлит, надо менять сцепление. Кручусь-верчусь, концы с концами сводим. Мира растет.
  Валя смотрел на Лору. Как только Стас зашел, она смолкла, опустила глаза. Отстранилась от Мирославы, которая, тоже сразу погрустнела.
  -Я пойду с вашего позволения. Нет кушать не буду, спасибо. Еще дел полно. Валя, проводишь меня?
  Они вышли на улицу.
  -Тут есть пивнарь-гадюшник. Пойдем посидим немного. Пиво у них приличное.
  -Хорошо.
  -Как ты, тонируешь машины? В науку не думаешь возвращаться?
  -Нет, это уже точно пройденный период.
  -А я надеюсь. По крайней мере так себя успокаиваю, вот, денег заработаю и займусь серьезно спортивным питанием. Может и выйдет! Сам на себе пробовал, читаю много литературы, по крайней мере бодрит. Дает надежду...
  Валя, я не могу с Лорой жить, она ненормальная. Знаешь, что она вытворяет? Швыряет посуду, орет матом. Требует денег за секс. Пытается всем руководить. Это просто паранойя. Я тоже делал глупости, выпивал, были эпизоды неверности. Я ее любил Валя. А теперь нет. Умерло. Осталось жалость, страх за ребенка. Она с Мирой без меня ладит, это я понял. А как приеду, скандал, ор. Метет языком прилюдно. Я сам сойду с ума с ними. Буду разводиться, это уже решено. Дочку не брошу, пока с матерью, там видно будет...
   Валя вернулся к Василисе Прокофьевне и нашел там скандал.
  -Ты Аня думаешь, что у мамы все хорошо, она тебе тут улыбается. А ей 75 год, между прочим, без своего жилья. Шо вы там думаете себе в Москве, так и будет дальше?
  Собралась уходить. Валя предложил провести ее с Мирой и Иришей. Вечер чудесный. Пошли по Адмиральскому проспекту. Девчонки взялись за руки шагали впереди. Лора опять стихла, шла рядом с Валей притыкалась бедром, касалась руки. Валя взял ее за плечи.
  -Лора, ну чего ты набрасываешься на Аню? Мы делаем, что можем и будем делать.
  -Я набрасываюсь! Да все хорошо! Ничего мы не ругаемся, мы так разговариваем с нею... Мира! Отойдите дальше от дороги. Видите летит машина, можа обкуренный идиот какой едет!
  И то что Стас тебе наговорил, ерунда! Я ничего об этом не хочу слышать, ты понял меня!
  -Хорошо.
  
  Утром в Аркадии, на плитах тепло, светло. Великолепный розово желтый и голубой купол неба. Море тихое, густеющее фиолетовой синевой к горизонту с остановившимися кораблями. Что-то голландское. Валя искупался, сел на камни, опустил ноги в ласковые волны. Вот, радость, совершенный, прекрасный, бесконечный мир. Лик доброго Бога. Сиди и смотри. Но надо идти к моим, к Твоим, Господь и моим бесценным, данным мне во спасение....
  
  На родине Тараса Шевченко
   Выехали из Одессы вечером и рано утром вышли на станции Тараса Шевченко. Валя посадил девочек с вещами в большом полупустом вокзале, сам пошел ходить-молиться в летних рассветных сумерках. Свежо. Поезда на Донецк, Харьков, Ростов, Мариуполь. С другой стороны вокзала на Киев, Львов, Одессу. Тихие спящие вагоны, редкие пассажиры. На дальних путях товарняки, тепловоз ревет под паром, еще дальше линии проводов, кроны высоких деревьев и разгорающаяся заря. Украина оставляет хорошее впечатление, бодрит, очевидно, налаживается своя самобытная жизнь. Валя подумал о женщине в поезде, пророчившей ужасы. Сумасшедшая? Нет. Эмоциональное свободное цитирование пророков, в этом что-то есть. Очевидно, усвоила Иоаннову интуицию единства. Тут много верного. Призвание к социальному смирению и эмпатии в церкви. Но до каких же пределов, Господь? Все это, конечно, одинаково приложимо как к России, так и Украине. Доктрина разделяет, любовь соединяет, как говорил Сандр Рига. Если в церкви нет мира, - плохо дело!
   Да будут все едино, как Ты Отче во Мне и Я в Тебе, так и они, да будут совершены во взаимном слышании, смирении, прощении и любви. Помоги Господь Духом Твоим.
  Валя заглянул в окно и увидел Аню, разговаривающую с двумя мужчинами. Поспешил в вокзал.
  -Вот и Валя, - сказала Аня. - Это Володя, брат. Коля мой племянник.
  -А это Ириша, наша доча, здравствуйте, - Валя улыбнулся, обнимая сонную, нахмуренную девочку.
  -А мы уже познакомились.
  Володя лысоватый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, сухощавый, в белой рубашке с расстегнутым воротничком, черном свободном пиджаке и светлых застиранных джинсах, он издалека выхватил Валю проницательными светлыми глазами. Коля высокий крепкий молодой человек в джинсах и теплом свитере держался равнодушно - вежливо.
  Пошли грузиться в машину, старенькую "шестерку жигулей". Коля сел за руль и бойко поехал по пустым улицам "миста". Володя, обернувшись с переднего сидения неторопливо разговаривал с Аней по-украински, обращаясь к Вале легко переходил на мягкий южно-русский суржик. Сразу расположил к себе. Он был на похоронах Степана Григорьевича, сейчас расспрашивал Аню "за маму, Марию", дела ее с квартирой... "А шо ви не хочите взяти свою частку, то ваша ридна хата?"
  -Папа переписав все на неи. Я з Лорой говорила, выришили, не будемо. Це ж суды. И татова воля. Мария доглядала за ним останни роки. И мама не хоче, для неи це зайвив боль. Как вы Володя?.
  -Ми фермери. Посияли рапс в цього року. Город, поросята. Бджоли е, двенадцать вуликив. Будуемо Коле хату. Дочка с чоловиком живе, дити пока не виходят, чекаем. Вси слава Богу.
  Дорога за городом латаная-перелатаная. Коля еще быстрее погнал загремевшую машину. По сторонам поля, посадки деревьев. Белые сельские домики среди зелени, празднично освещенные утренним солнцем, дружным гуртом сбегают к живописному прудику - ставку. Опять ухоженные поля кукурузы, пшеницы, подсолнухов до горизонта. Проехали до жары.
  Дома женщины Полина и Оксана нарядные в вышиванках, юбках, волосы убраны в косынки. Лица загорелые, радушные. Сразу позвали кушать. Предложили борщ. И сала. И выпить. Мужчинам горилки, девчатам, смородинового вина, - то легенька, голова нэ болит. Иришке морс, компот, кока-колу на выбор. Ты же москвичка, а ну, кроме колы ничого ни пьеш!
  -Пью - насупилась дочка. И улыбнулась.
  Огирки, помидорки, салат заправленный душистым маслом. Все свое натуральнэ!
  -Кушайте, пожалуйста!
  -Дядя Валя, - просто по-родственному обратился Коля.
  Предложили отдохнуть с дороги. Легли втроем на тахте. Хозяева пошли по своим делам.
  Валя проснулся один в затененной комнате, с аккуратно наклеенными светлыми обоями, скромной мебелью. В углу киот с православными образами и лампадкой. За окном угадывается солнце, слышны голоса. Аня с Оксаной разговаривают. Заквохтала курица. Дети пробежали по улице.
  "Ириша не ходи, там яма."
  "Та все закрыто. А ну, Ируся пидем, подывимся ягоды."
  Валя лежал, сытый, благополучный, выспавшийся и, как-то ощутил глубокий, незамысловатый, выстроенный мир, ясный как день. Шалом.
  
  Днем поехали на экскурсию по селу и прошлись по заброшенной дворянской усадьбе Куракиных. Холмы в буйной зелени, тропинки, череда тинистых, замусоренных прудов, ручьи, через которые переброшены гнилые доски и бревна. Заброшенные строения. Володя рассказывал, показывал и, понемногу, проступали, обозначались буковые, дубовые рощи, система озер и водопадов, липовые аллеи. Мельница. Зимний дворец. Летний дом. Беседки, статуи. После революции был детский приют, начали пилить деревья. Вот, липа старая. А это бук. И тропинки по которым бегал маленький Степа. А здание почты вы видели в селе; там работала мама после возвращения из лагеря.
  Ну едем к ней!
  
  Тетя Шура стояла в дверях старого дома маленькая, согбенная старушка, опирающаяся на костыли, глядела исподлобья живыми, светлыми глазами, такими же как у Степана Григорьевича.
  -Деточки мои... Ирочка, соннечко и ты приехала к бабушке Саше! Радость какая! Ты меня не бойся. И кто придумал эту старость? Зачем она нужна, я не знаю! Валя, ты умный, вот, скажи! Ой, родные мои, простите меня!
  Валя смутился. Опять какая-то простая, обескураживающая открытость. Ясность. Так не бывает! А, вот, оно есть. Родство? Любовь? Человечность Твоя Боже....
  Пошли в дом. Напились чаю с привезенным от Володиных женщин "тисточком". Володя с Колей пошли смотреть котел и по хозяйству. Ириша убежала к цыплятам в прихожей. Валя с Аней сели слушать тетю Шуру, смотрели ее тюремные рисунки в картонных рамках. Женские портреты в обрамлении цветов, цитаты из Библии. Ангелы. Папиросная бумага, очень точная рука, поблекшие краски цветных карандашей. Грусть, тоска. И надежда.
  Поздравления с Пасхой, со Святом, з днем народження. Пожелания свободы и встречи с родными. С сыночкой.
  В 46 году приехала на Волынь молоденькой учительницей. И случился роман с учеником. Красивый хлопец. Умный и добрый. Закончил школу, работал на станции. Был в отряде еще при немцах, у них были стычки и с карателями и с партизанами, которые грабили деревни. Я тогда не разбиралась, за что воюют. После войны отказались сдать оружие, боялись, что Советы будут расстреливать и отправлять в Сибирь. Попал в засаду и погиб, мой коханый, в бою с чекистами. Те пришли в село, меня допрашивали уже беременную; я правда, мало, что знала, мне не говорили. Офицер начал избивать, повалил на пол, бил ногами, пытался ударить в живот... Я свернулась крючком, спасала ребенка. Отбил почки, повредил позвоночник. Арестовали. Осудили. Десять лет лагерей. Год в Бутырках, там родила Володю. На пересылке всей камерой собрали взятку, подкупили охрану, передали сыночку на волю. А я поехала в Мордовию. Очень трудно было без сыночки. Жить не хотела. На этапе познакомилась с литовочкой, набожной, она мне в лагере "Камо грядеши" Сенкевича наизусть пересказала. Заботилась. Очень хорошая! А потом мама сообщила, что Володя у них. И я поверила! Я просила Господа, чтобы Он спас сыночку.
  Вернулась, а он вон какой большой, меня-то и не знал. Только бабу с дедом. Знакомилась как могла, радовалась и плакала. Молилась. Володя скоро уехал учиться... Я на почте работала, больше никуда не брали. В школу нельзя, ходить тоже много не могла, сидела, сортировала письма, за копеечку. Потом сына вернулся с женой, стал помогать. А сейчас женщины ко мне ходят и разговаривают и поют. Я Библию читаю... Ты Валя читаешь, тоже? Правильно, это слово Божие. Какая церковь? Я и не знаю. Женщины хорошие, кормят, поют, деток приводят. Все слава Богу.
  Вы живете по-доброму, мне Володя рассказывал. Я рада за вас. Степу жалко. Эта Мария нехорошая, как же она влезла в семью? Нельзя так! А мы со Степой скоро встретимся.... Ириша, наигралась с птичками? Нравится тебе эта картинка? Забирай! Бери-бери, доченька, Ангелочек будет у тебя.
  
  Дома Оксана с Полиной опять накормили роскошным обедом-ужином с выпивкой. Вечером женщины вышли во двор, Валя с Володей остались в доме смотреть фотографии.
  -Дед Гриша есаул царской армии. Награжден четырьмя Георгиями. Получил бы дворянство, но случилась революция. Григорьевцы его чуть не убили, издевались, обещали кресты на плечах вырезать. Убежал чудом, лихой был. Подался к полякам, потом к большевикам. Те его оценили, после гражданской войны позвали в Киев, в академию Красной Армии преподавать, но кто-то написал донос. Опять убежал с семьей. Прятался. Осели здесь, пережили голод.
  -Мне Степан Григорьевич рассказывал, - откликнулся Валя. - Люди из города шли через село, везли стариков, детей, просили хлеба. Видел и трупы и людоедов, ужасно! Он еще ребенком убедился, что большевики, - преступная власть.
  -Да. Но я молодой хотел жизни, свободы. Уехал из дома в 17 лет в Винницу. Учился в техникуме, вступил в комсомол. Работал на Тернопольщине, там познакомился с Оксаной. Дед Гриша умер в 54 году, простудился. Бабушка дождалась маму, жили вдвоем тут. Дядя Степа приезжал, помогал деньгами. Бабушка умерла и мы решили перебираться к маме.
  -Степан Григорьевич мне много раз говорил, - Валя, Закарпатье не Украина. Тут гуцулы, румыны, мадьяры. Настоящая Украина у моих батьков на Черкащине. Я понял, что он хотел доработать до пенсии и тоже вернуться сюда. Возможно, это одна из причин конфликта с Василисой Прокофьевой.
  -Не знаю. Может быть. Он приезжал к бабушке и маме каждый год. Беседовал со мной, пересказывал историю Грушевского. Я не брал в голову. Политика, думал, только мешает людям жить. Но потом наши власти дали людям землю. А в России нет. Я всегда мечтал работать на своей земле, трудно, конечно, но можно. С возрастом стал читать, расспрашивать маму, слушать...
   В Советском Союзе после раздела Польши была принята программа украинизации присоединенных земель Западной Украины. Мама приехала сразу после войны по распределению, работала учительницей украинского языка. На Волыни была сложная ситуация. УПА к этому времени успела повоевать с немцами, с поляками Армии Крайовой, с советскими отрядами и венгерской армией. Не щадили ни друг друга ни мирное население. После войны хлопцы из УПА представляли себя как отряды самообороны, пытались наладить украинское самоуправление. Были уничтожены советами, но на это потребовалось десять лет. Такая история, Валя.
  
  Вышли во двор. Вечер чудесный. Солнышко спряталось. Тепло. Женщины сидели на лавочке у дома. Несколько детей дошкольного возраста выглядывали через изгородь на гостей. Вдруг, подхватились, куда-то убежали. Остался один мальчик, стриженый, загорелый со светло карими глазами в тон лица.
  -Иванку, - обратилась к нему Оксана,- ну шо ты там виснешь? Иди вже знайомиться с дивчиной.
  Мальчик промолчал, покачался еще на заборе, спрыгнул и тоже убежал.
  -Так, Ируся, такие у нас хлопцы, чуть до дела - бежать!
  -Володя едите в поле?
  -Коля приехал?
  -Не
  -А зачем вы едите в поле,- спросила Аня.
  -Пшеницу собрали в амбар с соседом. Караулим по-очереди.
  -А это далеко?- спросил Валя.
  -Не. Хочешь, поедем, посмотришь.
  -Хочу.
  Внезапно на дороге показался Иванко на продвинутом школьном велосипеде. Остановился напротив, слез, поставил на подножку. Нажал кнопку, и весь велосипед засиял разноцветными огнями. Другую кнопку, - и загремела музыка.
   It,s my life
   It,s now o never
  Женщины захохотали.
  -Ириша, надо идти! Ты видела где-нибудь такой мопед?
  -Иванку, можешь покатать дивчину?
  Мальчик кивнул.
  Ириша стояла у открытой калитки, обернулась посмотрела на родителей и пошла.
  -Вот, то наша дивчина!
  Ириша подошла к велосипеду. Иванко убрал подножку, держал руль с серьезным видом, пока она усаживалась.
  -Иванку, смотри за ней! До поворота и обратно, понял?
  Мальчик кивнул.
  Ириша вильнула рулем покатилась по улице. Иванко резво побежал рядом, как Илия пророк вместе с царем Ахавом в благодатный дождь.
  Валя с Аней переглянулись. Вот, так, вот, папа и мама!
  
  Ночью Володя, Коля, Валя подъехали на машине по грунтовой колее к большому старому амбару в поле. Зашли внутрь, поздоровались с молодым человеком. Много пустого пространства. Две большие кучи зерна.
  -Тут хорошо, - рассказывал Володя,- сухо. Много воздуха. На следующей неделе приедут оптовики.
  Молодой человек выкатил старый мотоцикл, уехал.
  Валя вышел наружу. Огромная украинская ночь. Теплый ветерок. Цикады. Отошел от единственного фонаря у входа, поднял голову и ахнул. Все небо усыпано звездами. Мириады ярких звезд больших и малых.
  "Можешь ли сосчитать число, Аврам?"
  Не могу! Невероятно!
  
  Часть пятая. Вероника.
  
  Возвращение.
   Вероника приехала из Польши трезвая, серьезная, повзрослевшая.
  Эл-Эф и Нина Васильевна смотрели на нее и не узнавали. Встает рано, читает, пишет что-то. Стала ходить на собрания Анонимных Наркоманов и какие-то занятия в католическом храме. В комнате порядок, чисто. Посуду за собой моет. Вежливая, спокойная. Слушает, молчит. Думает, что сказать.
  Прямо караул.
  Прошло около месяца, Эл-Эф решился на разговор. Позвал к себе.
  -Ника, ты думаешь восстанавливаться в институте?
  -Пап, в этом году нет, мне надо закрепиться в обычной трезвой жизни.
  -Слушай, Пухов уже не декан. Я не знаю, сможет ли он помочь тебе на следующий год.
  -Пап, как получится... Сейчас я не готова, правда.
  -Ника, что получится? Если не институт, то что? Чем ты будешь заниматься? Пойми меня правильно, мы с бабушкой два пенсионера. Сбережений у нас нет. Возраст и болячки есть. Как ты вообще, жить собираешься дальше?
  -Пока не знаю, честно. Думаю, найду что-нибудь с Божьей помощью.
  Эл-Эф смолк, тяжело посмотрел на нее.
  -Папа, я буду искать работу. Хочу сейчас окончить какие-нибудь курсы. Институт я не потяну. Может в будущем появятся силы, тогда попробую. Мне сейчас проще найти работу, чем учиться. Я не буду бездельничать. Если нужно, могу начать работать немедленно.
  -Ты приняла католичество?
  -Нет. Я же не крещенная. В Ченстохове я ходила на мессы, участвовала в адорации. Я спрашивала отца Винфрида по-поводу крещения, но он рекомендовал решать этот вопрос в Москве. Я сейчас хожу в храм на Лубянке, на катехизацию, слушаю. В Польше меня никто не принуждал, но люди хорошие, дали надежду, папа.
  Позже Нина Васильевна пришла к ней в комнату, села рядом, зашептала.
  -Никуша... Мы православные, и я и твоя мама. Католики тебе помогли, и слава Богу. Но вера у нас своя, ты же русская девочка! Давай сходим к отцу Илье, я ему про тебя рассказывала и молилась много.
  -Ну хорошо.
  Отец Илья молодой, широкий, улыбчивый, выслушал и ошеломил.
  -Вероника, если ты пойдешь к католикам, можешь попасть в Ад. Сборища наркоманские тебе не помогут. Тебе нужно срочно принимать крещение в Православной церкви, начинать молиться, исповедоваться. Я тебя допущу к Причастию. А другого пути нет!
  Вышли на проспект, Нина Васильевна семенила рядом, лопотала.
  -Никуша! Он правду говорит. Он знаешь, сколько за тебя молился? Давай так все и сделаем. Он очень сильный батюшка!
  -Бабуль, он не понимает, что говорит. Я ему не верю!
  Ника остановилась, не в силах сдерживать накрывающую ярость. Вдруг, закричала криком.
  -Все! Не говори мне больше про него! Я не хочу слышать!
  Она закурила, резко пошла вперед. Нина Васильевна перепугалась, молчала, бежала за ней.
  Ника опять остановилась.
  -Бабуль, прости... Иди домой, я хочу прогуляться одна.
  
  Савва Молодцов звонил несколько раз по просьбе Леши, предлагал помощь.
  Теперь Ника позвонила ему сама, рассказала свои церковные приключения.
  -Понимаешь, я второй день не могу успокоиться. В Ченстохове выла, рвала на себе волосы, резала руки... Меня девчонки слушали и монахини. Вытащили... Он ничего про это не знает, этот ужасный поп, а судит. Да я была уже в Аду, Савва! Ну, вот, меня опять трясет....
  -Ник, ну чего ты кипишуешь? В России умного ищи в тюрьме, а глупого в попах. Это еще Даль написал.
  -Савва, я теперь и к католикам не могу ходить, и к православным. У меня папа неверующий, все время ругал и смеялся над церковными... И сейчас его слова у меня в голове. Я уже ничего не понимаю, не хочу. Мне страшно!
  -Слушай, я сейчас приеду. Ник, не реви! Давай к Максу съездим в рехаб. Сейчас я ему позвоню....
  
  В рехабе и прочее.
   Приехали. Максим был конкретен.
  -Ника, священники и независимые люди нашу проблему не понимают; кроме тех, немногих, которые взялись сопровождать нас в сообществе. Этот совет, креститься, чтобы выздороветь, не работает. Ты просто навалишь на себя кучу дополнительных обязанностей. Не пей! Не употребляй! Молись, читай правило. Ходи на службу.... Ты готова к этому?
  -Нет, - Ника покачала головой. Они сидели в креслах в кабинете Максима. Он предупредил, что у него мало времени, 15-20 минут.
  -Ты на группы ходишь?
  -Я ходила на Шверника, мне не понравилось. Много народу, шумно, ребята подкатывают. У нас в Польше был небольшой круг, все могли высказаться даже с плохим языком. Я привыкла к такой камерной работе. Была еще на Basic на Баумановской, там лучше, понятнее, я даже высказалась.
  -Так, ты когда была последний раз на группе?
  -На прошлой неделе
  -Понятно,- Максим помрачнел. - Ника, наша болезнь, такова, что если ничего не делать, начинает жрать и сосать душу. У тебя тяга есть?
  -Прямой нет, я не пускаю. Безразличие. Одиночество. Сейчас злость, растерянность. Меня мальчишки зовут прогуляться, но я боюсь, у меня же все отношения с соупотребителями. Всех отсылаю, прихожу в свою комнату, начинаю себя жалеть, думать, что ничего у меня не получится в личной жизни. Вот, здесь больно, - она показала на грудь. - И, тогда, приходит, это... Чтоб упороться.
  -Слушай, ты нестабильна. Я бы тебя сейчас взял к себе, на месяц-другой проработать твое состояние и составить план дальнейшего. Ты можешь поговорить с отцом?
  -Наверное, нет, Макс. Отец меня на работу выпроваживает. И я не хочу опять в центр.
  -Тогда действия в сообществе. Каждый день на группу, найди себе спонсора, начинай работать по шагам. Отнесись к себе серьезно, слышишь?
  -А я не могу быть Никиным спонсором? - Савва приятно улыбнулся.
  -Нет, Савва, так шутить мы не будем. Если только ты не хочешь ее похоронить досрочно.
  Ника, если, что, сразу ко мне, в любое время суток. Договорились?
  
  
  Савва взялся опекать Веронику. Отвозил и встречал после группы. Сводил в Третьяковку и в Пушкинский музей. Учил смотреть картины. Рассказывал о художниках.
  -Постарайся увидеть свое первое впечатление, не думая, прямо, взгляни и говори!
  -Не знаю, мне нравится
  -Что нравится?
  Они стояли перед "Всадницей" Брюллова.
  -Лошадка, красивая, гулять хочет. Она ее держит. Девочка и собачка живые. А всадница сама какая-то приклеенная. По-моему она дура...
  -Точно. Вот так они и ездили и ходили. Прежде всего приятное выражение лица, потом уже дети, звери все остальное... Твое впечатление верное, теперь смотри композицию, свет. Лошадка, кстати, эта, по цене 600 мерседеса. Вот, такая всадница-шоферица. Но портрет качественный, согласись.
  Савва сошелся с Никиными домашними. Нина Васильевна взялась его кормить и звала "Савочкой". С Эл-Эфом тоже нашли общий язык.
  -Правые-левые, какая разница, если вы не умеете разговаривать между собой. Я согласен с Грызловым, - этот парламент не место для дискуссий. Какие дискуссии, если вы там устраиваете ор и срач! А правительство должно работать. Поработали четыре года, проворовались, - под зад коленом!
  Савва соглашался, жаловался на Лужкова. Москва умирает. Все подвалы заняты азиатами. Застройка хаотичная, безобразная. Все рубят бабло. Этого климата московского уже нет. Во дворах ни песен, ни домино. Офисы, гаражи. Приезжие люди. На окраинах голые, страшные человейники. Я бы там умер. Для меня очень важна форма, облик. Дети первое, что видят эту уродливую архитектуру, и принимают как должное. В провинции есть старый дух, но там просто все разваливается. Или этот безликий подражательный новострой, который выглядит еще похабнее, чем в Москве. Люди закрываются. У меня сейчас человечек живет, из "откинувшихся." Говорит большие события "на зоне" произошли. Воров авторитетных потеснили. Администрация сотрудничает, манипулирует новыми беспредельщиками, для которых нет ничего святого. Знаете, был такой дикий капитализм, так у нас дикий криминал. Кто сильнее, отмороженнее, подлее, тот и востребован. Потом они выходят и рулят уже здесь...
  
  
   У Вали сезон.
   Работали на Хонде. Четыре "цивика", два "аккорда", две "ц-эр-вухи", "легенда" "джаз". Еще Рендж Ровер для руководства. Вышли все, работали весело два дня. Все сделали. Валя отловил директора, подписал наряды. Сунулся в кассу, - наличности нет. Вечером, - оживленная очередь из работяг. Мажорные мальчики из салона подбегают прямо к кассе, получают деньги и отдельные увесистые конверты. Позвонил Петр, - Валя выручите вечером, измайловские пригонят две или три машины, кто-нибудь, а то я умру.
  Получил деньги, рассчитался с товарищами. Коля с Андреем работают на выезде. Артем отпросился заранее на вечер. Поехал в Измайлово сам, провозились с Петром до двух ночи. Хорошо заплатил. Приехал домой на такси. Повалился спать. Утром разбудил звонок Тимофея, - Валя, Тоня умерла. Хоронить будем в понедельник, повезем в Архангельское к бабушке.
  
  Похороны Тони
  Валя выехал в ночь, ворочался, дремал на верхней плацкартной полке. Было жарко, и дуло из окна. В Орле Тима встретил на машине, привез к себе. Валя помылся, перекусил. Поехали втроем с Дашей в морг, забрали тело. Погрузили в арендованный "Пазик", поехали в Архангельское. Весна, распутица. Свернули на грунтовую колею. Шофер-виртуоз, местами наклонял автобус страшно. Гудел двигателем. Валя с Тимофеем держали закрытый гроб. Еле проехали.
  Кладбище на горке в окружении безлистных деревьев. Могила сухая, без воды. Простые кресты деревянные и железные, без оградок. Таблички с надписями. Прасковья, Матрена, Александр Торшины. Авдотья Кузина. Владимир Соколов. Еще Соколовы, Кузины, Торшины.
  Солнышко выглянуло, но холодно, зябко. Ноги в грязи. Пять человек провожающих и два "копача", - знакомые Тимофея из деревни.
  Открыли гроб. Тетя Тоня высохшая, почерневшая, крошечная с мрачным закрытым лицом. Последние месяцы буянила, - рассказывала Даша, - царапалась, ругала нас матом, порывалась ходить. Привязывали ее, а что делать? Пачкалась сильно, замучила всех. Грех, конечно, но слава Богу, все закончилось.
  Похоронили рядом с братом и матерью. Насыпали холмик. Поставили скромный венок. Съели по бутерброду, запили кто водой, кто водкой. Люди сели с Дашей в "Пазик", а Тима повез Валю в деревню.
  
  Тетя Рая.
   Тетя Рая копалась на участке. Старушка в болоньевом выцветшем плаще, поверх теплой кофты, голова повязана платком, ноги в резиновых полуботах. Не сразу узнала Валю, спохватилась, повела в дом. Голос, как у мамы, чуть повыше, интонации те же, - прямо защемило сердце. Тима усадил их за стол в большой светлой кухне. Подогрел щи, порезал колбасу. Открыл банку с соленьями. Валя рассматривал морщинистое белое все более знакомое лицо, слушал голос, отвечал на вопросы про маму, Аню, детей.
  -Тетя Рая, руки у Вас ужасные, болят?
  -Болят, Валечка, - она стыдливо спрятала изуродованные артритом пальцы, - а что делать? Мажу диклофенаком каждый день, пью на ночь таблетки, а то не сплю...
  -А все равно стирает в холодной воде, - сварливо откликнулся Тимофей. - Водку пить будете?
  -Будем. Надо Тонюшку вспомнить, такой день! Налей нам с Валей. А тебе нельзя, ты за рулем!
  -Да знаю! Я поеду за газовщиком, вы пока тут побалакайте.
  Тетя Рая выпила, разговорилась, раскраснелась. Бросилась в воспоминания. Валя слушал с нарастающим волнением.
  - Тоня умная была, но с гонором. Всегда по-своему делала. В отца. А может в деда. Дед-то, Тихон, цыган был. Работящий, но загуливал. Кузнецом работал. А здоров! Бабушку Доню на одной руке поднимал! Сама рассказывала. Она-то маленькая, кругленькая. А Гриша, отец наш, как-то прибил его, пьяного. За мать.
   А Тоня легкая, порывистая, глаза и волосы как у цыганки. А мы с Фросей в мамку. Мы Тоню цыганкой и звали. Резкая, языкатая, но отходчивая. У нас девки на Пашку Долгова заглядывались, он одно время с Тоней ходил. А с парнями ходил к Шаховским. Тоня узнала, отшила, сразу. Негодный и все тут! Шаховские девки гулящие были.
  Тоня училась в Болхове на агротехника, а потом сразу подала документы в Тимирязевскую академию, на заочное. Уехала в Москву, училась там и работала. Привезла как-то мужика из Москвы, видный такой, в костюме. Мастером на заводе работал. А тоже отшила. Такой характер. Так и осталась одна.
  А с Фросей дружила. Мама твоя работала тут на инкубаторе с 15 лет, учетчицей. Мы ее в комсомол приняли. Она хотела ехать к Тоне в Москву, а взяли на работу в Германию, запросили характеристики, помню. Мы уж ей написали. Поехала с девчонками.
  -Тетя Рая, а что такое МЮД, я забыл?
  -Совхоз имени Международного Юношеского Дня. В честь 17 Дня Молодежи. А было имение Христиановичей в Юшино. После революции сначала организовали питомник, потом совхоз. Я в сельсовете работала, ездила тут на лошади Савраске по району и в дождь и в снег. Молодая была, верила в коммунизм. И сейчас верю! Партия нас всех вытащила из грязи... А ты голосуй за Геннадия Андреевича Зюганова, он наш, земляк, семьянин хороший. А Сталин, Валечка, выиграл войну!
  -Тетя Рая, а дед Гриша сразу ушел к партизанам? Мне мама рассказывала как то путанно, что вас арестовали, отправили в лагерь в Белоруссии. Или это было позже?
  -Отец ушел с Красной Армией в 41 году, сразу попал в окружение, был взят в плен немцами, здесь под Болховом. Но сбежал, заходил домой тайно, хотел идти к партизанам, но его задержал патруль. А наш, сволочь, полицай, опознал как коммуниста. Тогда его и всю семью приговорили к расстрелу.
  Валя как-то остановился внутренне, замер, внимательно вглядываясь в покрасневшее тетино лицо, пробужденные бесхитростные глаза.
  -Нас утром выгнали, посадили на подводу, повезли в Нарышкино. А холод страшный! Снега по пояс... Привезли в комендатуру, отца увели, а мы стоим на морозе на площади... Замерзли, чуть живые. Колька малый у матери на руках. Мама помню шепчет: сейчас всех убьют! И баба Доня молитву бормочет, креститься. Снег скрипит. Люди. Лошади. Пар изо рта. Поезд прошел с военными. День морозный, светлый. Солнышко белое выглядывает. И смерть рядом. Вот, она. И не боюсь! Только скучно очень, Валя...
  И так стоим. И тут выходит Павел Фомич, помощник бургомистра с каким то немцем, и к нам.
  -Мотя, ты здесь? Что ты тут делаешь?
  И сразу к немцу
  -Герр лейтенант... Нихт коммунист!
  Матка, киндер... Нихт!
  Куда то ушли. Мы стоим, топчемся. Сашка плачет. Коленька заснул. Павел Фомич вышел, помню, что-то сказал матери. Вынес кипятку попить. Несколько раз ходил еще с бумагами. Потом посадил на подводу и отправил домой.... Отца били, дали сорок ударов палками. Он потом спину лечил долго, поседел.
  А в Гомельскую область меня, Фросю, Тоню и бабушек забрали зимой в 43 году. Но мы тогда заболели и нас в лагерь не взяли, только бабушек. Немцы боялись тифа. Мы вернулись... А бабушки пришли уже после освобождения в 44 году. Прасковья с ума сошла, никого не узнавала. А Доня мучилась голодным поносом. Очень тяжелый год был, две бабушки умерли и похоронка на отца.
  -Тетя Рая, а папа был коммунистом?
  -Нет. Он хотел вступить в партию. Закончил техникум. Брата его Трофима белые в шахту сбросили на Донбассе. Так что он был за Советскую власть. В 33 году во время голода работал в Нарышкино в ГосЗерне, выписывал людям просо, а давал пшеницу для сева. И всю деревню спас от голода. Ему потом старики в ноги кланялись, я сама видела. Но была проверка, выявили недостачу. Судили шесть человек. Посадили Сашку Парщикова и Людку Тимонину, они все взяли на себя. А отца исключили из списка кандидатов в ВКП(б)...
  Он умный был, писал красиво. Девицы дворянские учили в школе, очень хвалили. Тимофей, дед наш, даже велел ему сапог снять, вывалил оттуда деньги в подарок, знаешь такой обычай был в старину? Девицы просили его на обучение в Петербург...
  -В Петербург или в Москву, тетя Рая?
  -В Санкт Петербург, Христиановичи там жили.
  -Ну ладно.
  Валя взглянул в окно, увидел Тимофея, мужика со сварочным оборудованием. Тетя Рая продолжала говорить.
  -Мамка в него влюбилась в школе, сама то была из богатых. У них дома лошадь, корова, поросята, ульи. Дед Тихон умер, а баба Доня держала корову в Курниково. Она нас спасала до самой войны, а тогда уже зубы стерлись, не могла есть. Папа отвел на бойню. Мы так плакали, обнимали ее. Катей звали...
  Немцы пришли всех выгнали из домов в амбар. К нам какой-то генерал заселился, дом-то хороший был. А мы в амбаре голодные. Вот, баба Доня почистилась, платок повязала, подошла к деньщику, поклонилась.
  -Пан, офицер, детки малые, надо хлеб поставить. Разрешите печку затоплю? В доме-то...
  Все ему руками показывает. А тот не понимает. И вышел другой, как дал ей сапогом в грудь! Мы так и обмерли. Забрали ее, унесли в амбар без дыхания. Бабы завыли, а она вздохнула, села, закашлялась.
  А Женька Кузин, мальчонка, стоял смотрел. Эсэсовец к нему подошел, что-то говорит. А тот стоит как каменный смотрит... Немец ему автоматом прямо в лицо тыкает, аж до крови. А тот молчит, не отворачивается. Бабушка Кузина выбежала, закрыла его собой, увела. Неделю жили в амбаре впроголодь. Ловили голубей, рвали кукурузу. Эсэсовцы ограбили все погреба, перестреляли свиней и кур. Коров увели. Наши русские предатели и украинцы, ходили по домам требовали вершки от молока, яйца. Все вычищали. Но потом, когда ушли, пришли другие немцы. Генрих пожилой такой, жил у нас, колол дрова, угощал сахаром. Сядет вечером, смотрит на мальчишек, качает головой. Матка-матка! Достанет свои карточки, а у него жена и четыре девочки беленькие, - сидит, плачет! А уходил, оставил нам свой армейский тулуп. Мы под ним спали, выжили. Зима была страшная, холодная. А дров то не запасли. Мы с Ваней собирали сучья в лесу. Стирали в золе. Соль выкапывали на бойне, солили с землей. Мамка работала на сортировке овощей, то брюкву, то картофелину, то жмых кукурузный спрячет под грудь, нам принесет. Однажды спешила домой Кольку кормить, а немцы кого-то ловили, поставили оцепление. Мамка просила солдата, достала грудь, прыснула молоком, - киндер! И солдат пропустил, - шнель, матка!
  В 43 году перед уходом немцы опять начали зверствовать. И грабили и расстреливали, деревню тут сожгли, Колпачки. Был приказ все трудоспособное население отправлять в Германию. А чех Коля, переводчик, сказал нам, предупредил, что будет облава. Разнесли по дворам, люди ночью ушли в овраг. Это уже летом. А кто-то выдал. На рассвете овраг окружили всадники, начали стрелять в воздух. Люди стали выходить. Всех погнали на дорогу... И тут, наш самолет пролетел, развернулся, дал очередь по конным. Несколько человек убил, остальные ускакали. Мы, опять, бегом в овраг, а уже слышна канонада, фронт подходит. Смотрим, возвращаются полицаи, начали стрелять в людей... Мы скорее вылезаем, плачем. И тут наши танки! Валя, как же страшно все это!
  Обнимали, целовали наших танкистов. Вернулись в деревню, а там все сожгли, одни трубы... Поджигателей потом опознали. Командование спасло их от растерзания. Заставили выкопать могилу и расстреляли трех человек.
  Отец вернулся. Мамка не пускала его на фронт. Он был больной уже и глазами слабый, мог остаться. Пошел сам. Слал письма хорошие, не волнуйтесь, я тут писарь при штабе. Цыганка пришла, нагадала два гостя и смерть. Бабушки вернулись и похоронка пришла. Остались одни на пепелище. Мама всех на ноги поставила, сама умерла в 60 лет без малого. Мальчишки пока тут были, держались, а из армии пришли, погибли все, без отца. Теперь осталась я одна, старая, Валечка.
  Тетя Рая заплакала.
  Пришел Тимофей.
  -Ну, вот, расчувствовалась. Сердце не прихватит?
  Ма, мы все сделали. Газ есть, вода есть. Замок я повесил в сарае. Возьми ключи. Поедем мы, наверное? В субботу я подскочу, посмотрю еще...
  -Езжайте, ребята. Валя целуй деток, Аню. Голосуйте за Зюганова! А не за этих ворюг-торгашей...
  Выехали на трассу.
  Валя взглянул на усталое, небритое, сосредоточенное лицо брата.
  -Заболтала тебя?- откликнулся тот.
  -Да ничего.
  -Она одна, поговорить хочется.
  -Слушай, а дядю Володю в 43 забрали?
  -Отца -то? Да. Полицай пришел за старшим братом, а тот лежал в жару. Мать сказала отцу, - поедешь ты, а то Костя умрет. Поехал. 17 лет было. Попал в Бухенвальд. Строил с бельгийцами секретный завод. В 45 начали рабочих расстреливать партиями, по очереди. Уже готовы были под пули. Американцы подошли, обстреляли лагерь из-за реки дальнобойными орудиями. Прекратили расстрелы. Потом они американцам ботинки вымыли слезами...
  -Слушай, Тим, вот, что это было?
  -Что?
  -Эти истории. Мама жива была, все это мне пересказывала. Я эти истории уже наизусть помню.
  -А это. Время такое, война. Девчонки выжили, а мальчишки, видишь как! Вот, трагедия, по-моему.
  -У тебя когда была свадьба, дядя Володя, отец твой, подошел ко мне и говорит: " Зачем мы живем, Валя?"
  Я растерялся, пожал плечами. А он, уже подпитый, стал рассуждать вслух, - "Вот, я крестьянствовал, женился. Вот, сын женится. Я понимаю, что жить надо, а для чего все это? Ты же умный, в институте учишься, ничего, вам, там не говорят?"
  " Не знаю, дядя Вова, про это, точно ничего!"
  -Валя, да мы жить не умеем, - энергично откликнулся Тимофей, даже сделал движение корпусом - Страна какая? Ресурсы! А как мы живем? Воровство, да пьянь. Пенсионеры нищие. Как воевать, пожалуйста! А как жить,- какая-то хрень выходит. Я лежал в урологии, мужики взрослые по 50-60 лет, вспоминают как они в армии в самоволку бегали и молодых прессовали. Все! Целыми днями про это. Жизнь, что? Работа, заботы, болезни. А молодость в армии. Вот так! Я в Германии служил, посмотрел как они живут, - какие мы победители Валь?
  
  Лешины странички
   Огромное оранжевое солнце коснулось вод океана и остановилось. Покраснело. Легкий ветерок налетал порывами, а успокоился совершенно. Он сидел на камне, смотрел вдаль. Она неслышно села рядом, сняла сандалию, принялась ладонью очищать песок на ноге. Посмотрели друг на друга, улыбнулись.
  -Не хочешь идти в лагерь?- спросила она.
  -Я не хочу возвращаться в Центр, не хочу видеть людей.
  -А меня?
  -Тебя, в первую очередь. - Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
  -Врешь?
  -Вру.
  -И что же нам делать?
  -А как ты думаешь? - он отстранился, посмотрел на нее.
  -Нам надо верить в Прогресс, взрослеть в Сообществе и держаться друг за друга. Разве не так?
  -Да, конечно.
  В тот же вечер он опубликовал заявление. Утром прибыл в изоляционный пункт. С этим строго, подобные настроения опасны; его закрыли.
   Она провела месяц в реабилитационном центре. В последнюю неделю ей открыли доступ к материалам оттуда.
   На Острове Забвения десятки вооруженных банд, которые непрерывно воюют друг с другом. Лучшие земли заминированы. Люди осваивают участки в труднодоступных местах, прячут урожай и домашних животных. Отряды грабителей рыщут по всему острову. Новоприбывшие, как правило, попадают в рабство, принуждаются к проституции, употреблению наркотиков. Происходит быстрое заражение гельминтами и инфекциями. Травматизм. Для девушки хороший шанс получить покровительство авторитетного бандита. И наладить с ним отношения. Мужчин бросают в ямы на несколько месяцев. Те, кто выживет поступают в отряды. Это сложившаяся практика.
   У любого поселенца впереди тяжелые психофизические травмы. Наши наблюдения фиксируют необратимые личностные изменения уже в первые пять лет пребывания на Острове, дальше практически все обитатели теряют исходную идентичность. Во внутренних лесах Острова практикуется зоофилия, каннибализм вместе с культом основателя Острова, открывшего для своих последователей "настоящую гармонию с Природой", которая не боится лишений и смерти... В последние годы жизни он питался исключительно маринованными наркотическими корешками и впал в беспамятство.
   Закончив терапию, она написала ему письмо.
  Он ничего не ответил.
  После стандартных мотивационных мероприятий и юридических процедур он отбыл на Остров.
  
  
  Леш, привет. Какую-то жесть ты написал. У тебя депрессия? Ты влюбился? Я волнуюсь.
  
  Привет, Валь. Да так, что-то родилось в не совсем веселую минуту.
  Я все думаю над твоим вопросом, что есть единица человеческого? Существует ли она? Выявляема ли?
  У меня нет ответа. Есть четкое ощущение моей хрупкости, легковесности.
  Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, которого Ты посещаешь?
   Ты пишешь про поколенческий конфликт в человеческом сообществе. В церкви тоже идет подспудная, а то и явная борьба реформаторов, консерваторов, прикрывающие обычный человеческий очень недалекий эгоизм. Я устал, Валя от философии, от призывов к вере и любви. От цитат и чужих мыслей, так будет точнее. Но не потерялся, скорее, наоборот, у меня появилось доверие к себе и решимость жить своим умом. Среди людей, конечно, в церковном общении со Христом. Я осваиваю французский... Хочу кое что послушать в Сорбонне. Пишу всякое, разное. Все неплохо, по- моему, не волнуйся.
  
  Срыв.
   Ника шла дворами к метро, заметила эффектную девушку в короткой юбке на высоких каблуках, которая перешла дорогу и села в красную красивую машину. Знакомое, притягательное и, одновременно, неприятное чувство прямо поднялось внутри. Ника отвернулась и ускорила шаг. Уже вышла на проспект, услышала автомобильный сигнал и сразу увидела рядом с собой красный капот автомобиля. Остановилась. Оглянулась. Девушка в макияже спокойно смотрела на нее пустыми черными глазами через опущенное окно машины, а дальше, в салоне, улыбался, сверкал зубами, лучился Ориф.
  -Ника, привет! Куда бежишь? Садись подвезем. Сто лет не виделись!
  Ника стояла, смотрела на усталую кожу девушки, на орлиный нос и твердые губы Орифа, особенно, разглядела его длинные смуглые пальцы на руле. И, вдруг, почувствовала себя совершенно беззащитной, голой. Все эти мессы, молитвы, выздоровления, шаги... Я хочу секса и наркотиков, сейчас, вот, правда! Как то, даже легко стало, ясно. Хотя ноги ослабли и дрожь поднялась во всем теле. Помедлив, она открыла дверь и тяжело села на заднее сидение.
  -Ты же здесь живешь? А я спрашивал про тебя,- продолжал трещать Ориф,- говорят, Ника, все, уехала за границу... А я скучал. А ты повзрослела, тебе идет! Куда едем, говори!
  Ника сразу заметила у девушки в руках длинную сигарету. Тронула ее за плечо, - дай, потянуть!
  Девушка чуть улыбнулась, через голову передала ей сигарету и, следом, небольшую коробочку.
  -Вот, это по-нашему,- восхитился Ориф. - Узнаю Никушу! Так куда едем, подруга?
  -Вперед! - Ника откинулась на сиденье, выдохнула дым. Почувствовала скуку, безразличие. Потом поднимающуюся простую энергию. На секунду появился образ Марии; тут же отмахнулась. "Потом!"
  -Ах девчонки. Что вы делаете с Арифом? Пропадет Ариф с вами...
  Машина рванулась вперед.
  
  Савве позвонила Нина Васильевна.
  -Савонька, дорогой, Ника пропала. Три дня нет дома. Леня уже в милицию подал заявление... Нет нигде. Ох, Господи, что же это такое!
  Потом Леша.
  -Савва, Ника пропала. Ты чего-нибудь знаешь?
  -Знаю, что пропала. Больше ничего.
  -Савва, попробуй поискать по своим связям, я тебя очень прошу.
  -Хорошо, Леша. Я попробую.
  Савва подъехал к Эл-Эфу, расспросил, уточнил в каком отделении милиции приняли заявление. Побыстрее от них убрался, оба, что Эл-Эф, что Нина Васильевна, как убитые. Связался со своим приятелем Женей из Балашихи, рассказал ему дело. Женя поговорил со следователем. Опросили с Саввой несколько местных барыг. Телефон Ники выключен. Последний звонок был в день пропажи, сообщила знакомой, что не приедет на группу АН, где взяла служение. И все. Странно все это, вроде, была на виду.
  Леша звонил через день, вспомнил, что еще раньше, до реабилитации Ника жила с каким-то Орифом, то ли таджиком, то ли кавказцем, вот, вспомнил, почему-то...
  И тут сразу потянулась нитка. Женя раскопал.
  -Савва, приезжай, есть инфа.
  -Смотри, Ориф Керимов, вот, такой красавец, из города Майкопа республика Адыгея, 1972 года рождения. Барыжничал. Сутенерствовал. Задерживался за езду в нетрезвом состоянии, еще по нескольким эпизодам, и один раз вместе с Вероникой Леонидовной Глухих, понял... Сейчас серьезный парень, имеет в собственности квартиру, автомобиль Альфа - Ромео. Администрирует массажный салон с услугами в Гольяново. Окучивают гостиничный комплекс в Измайлово. По - моему, очень интересный персонаж. Но не простой, салон крышуют менты и чехи, понял меня? Ты готов влезать?
  -А ты?
  Женя повернулся к нему своим широким корпусом, бритым черепом со шрамами, маленьким кривым ртом и рубленным носом, посмотрел на приятеля. Они сидели вдвоем, в Савиной "Нексии"
  -Я не очень, Савик, разве, что за компанию...
  -Компания будет, Жек.
  -Ну, тогда, готов. Когда поедем?
  -Да, прямо сейчас, чего откладывать? Люди там волнуются, понимаешь? Помочь надо хорошим людям.
  -Понял. А девчонка красивая, даже на фотографии, но наркоманка. С наркоманками, Савик, сложно...
  -Ну, Жень, человеческая жизнь сложная, сам знаешь. А девочка красивая, с веснушками, рыженькая. Прямо с полотен Сандро Боттичелли. Грация природная, кожа тонкая, прозрачная, так и светиться. Попробуем достать Жек, ради мирового искусства, постараемся, без этой лишней волокиты... Ствол я захватил. Едем. Какой там адрес?
  -Подожди. Дай ка я звоночек сделаю. Не горячись Сав, я с тобой... Алло! Девушка здрасте! А сколько у вас по времени сделать массаж воротниковой зоны? С хорошим таким специалистом?
  Але! Мы тут с приятелем в Москве. Мы от Константина Василича... Как не знаете? А он нам вас порекомендовал. Толстый такой, видный мужчина. Не помните? Девушка а как Вас зовут? Диана... А я Женя и Савва тут. Мы из Чебоксаров, нам на поезд надо успеть, сегодня. Можно сейчас заехать? Да двое, хорошие ребята, без вредных привычек, все такое... Нам главное, чтоб специалист, хороший был... Два. Мы за ценой не постоим. Да, адрес знаем, Константин Василич рассказал... Да через полчаса будем. Дианочка, Вы - человек!
  Ну, вот, видишь! - Женя укоризненно посмотрел на приятеля. - Поехали. Сиреневый бульвар.
  Женя достал фляжку, сделал несколько глотков. Протянул Савве.
  -Я за рулем,- отвернулся Савва.
  -Я вижу, - согласился Женя. - Сейчас спою.
   Сиреневый бульвар
  Над нами проплывает
  Кондуктор не спешит
  Кондуктор понимает
  Он вытащил пистолет, проверил магазин, убрал в карман куртки. Достал коричневое бугристое кольцо. - Смотри чего у меня есть. Отобрал у одного спартаковского бойца. Пластик, легкий. Но голову прошибить можно. - Он одел на ладонь, сжал кулак. - Вещь!
  Они приехали, оставили машину в переулке. Подошли к двухэтажному новому зданию. Осмотрелись.
  -Так, салон "Витязь", замечательно. Красную Альфа-Ромео видишь? Левее. Это машина Орифа, он сам похоже здесь. Идем. Где тут звонок.
  -Алло! Диана! Это славные ребята Женя и Савва прибыли на процедуры.
  Зашли.
  Голова женщины с огромными ресницами и красными губами выглядывала над стойкой. Снаружи прислонился крепенький паренек. Кожаный мягкий диван, кресла. Большой аквариум с чудесными тихими рыбами. Низкие абажуры. На окнах жалюзи.
  -Диана, мы из милиции, - Женя протянул голове свою корочку. - Сядь в кресло и не дергайся,- повернулся он к охраннику.
  -Диана, нам нужна, вот эта девочка, - Савва протянул фото. - Вы нас пропустите, или мы сами пройдем?
  -Ориф, зайди, у нас проблемы,- склонилась Диана за стойкой.
  -Диана, не надо лишних движений. Я здесь Орифа подожду, а Савва пройдет. Откройте дверь!
  Открыла. Савва быстро пошел по коридору. Услышал за спиной звуки борьбы, удары. "Я же сказал тебе сидеть, мудила!" Не стал оборачиваться.
  Большая гостиная, диваны, снова коридор, комнаты с обеих сторон. Еще гостиная, кухня. В одной из комнат с открытой дверью увидел Нику. Стояла в атласном халате бледная, очень серьезная смотрела на него.
  -Привет. Быстро собирайся. Девчонки, помогите ей. Документы твои где?
  Ника несколько секунд стояла неподвижно, потом повернулась, сбросила халат, открыла шкаф, достала, натянула джинсы, одела кроссовки.
  -Паспорт у них и телефон. У Дианы ключи от сейфа.
  -Все, больше ничего нет?
  -Все.
  Вышли на бордельный ресепшн. Парень охранник и Ориф лежали на полу, лицом вниз. Женя нависал над ними.
  -Диана, паспорт и телефон, - сказал Савва.
  Та послушно встала, пошла в комнату, все принесла, еще пакет с наушниками и какими-то деньгами.
  -Так, правоохранители приехали, - выглянул Женя в жалюзи. - Приехали правоохранители.
  Савва увидел милицейский УАЗик.
  -Сейчас побеседуем. Эй, встали. Сели на диван и без глупостей. Ориф с парнем поднялись, уселись. Парень согнулся с гримасой прижимая к себе руку. Ориф тоже морщился, встряхивал головой, трогал ухо. Несколько раз сплюнул на пол.
  Зашел лейтенант и два бойца с автоматами.
  -Лейтенант, капитан Селезнев, - Женя показал удостоверение. - Можно Ваши документы!
  -Лейтенант, у меня есть заявление Леонида Федоровича Глухих, доктора наук, видного российского ученого о пропаже дочери из Хамовников. Она оказалась здесь в салоне, как я понимаю совершенно случайно и готова ехать домой. Мы объяснялись с администрацией; они не возражают.
  -Да, Ориф, не возражаешь?
  -Нет.
  -Девушка уже собралась, так что мы поедем. А то тут похищение человека, удержание, склонение к противоправным действиям,- чертова туча бумаг! Понимаешь, ли.
  -Можно, Ваши документы, обратился лейтенант к Савве.
  Тот протянул свою ЧОПовскую корочку. Лейтенант внимательно все прочитал, вернул.
  -Хорошо, я вас не задерживаю.
  -А ты лейтенант все бандитов обслуживаешь, - неожиданно сказал Савва, разглядывая его лицо со сломанным носом. - Нехорошо!
  Тот промолчал.
  Савва, Женя и Ника вышли.
  Ориф поднялся, подошел к окну.
  -Ты его знаешь? - спросил он милиционера, держась рукой за голову.
  -Теперь знаю, Молодцов Савва Аркадьевич, охранник.
  -Я его найду!
  -Найдем Ориф, обязательно. И СОБРовца проверим.
  -Ты чего, - обратился он к парню-охраннику.
  -Б..дь, он мне руку сломал.
  -А ну покажи!
  -Ай, б..дь!
  -О! Да! Надо ехать в травмпункт. Щас поедем, - поморщился Ориф.
  
  Большая квартира
   Позвонила Татьяна - риэлтер, предложила новый проект. Сама встретила Валю и Аню у метро Войковская, повела дворами и переулками к железной дороге. "Опять железная дорога не отпускает!"
  Двухэтажный дом, квартира убитая, на первом этаже. Три большие комнаты, просторная прихожая, кухня 16 метров.
  -Тут, конечно, нужен капитальный ремонт,- рассказывала Татьяна, - полы менять, трубы, вычистить стены. Но оно того стоит. Сталинка, потолки высокие, и свет и воздух. С кладовкой фактически четырехкомнатная квартира. Десять минут от метро. Вся городская инфраструктура. За железной дорогой отличный парк, водоем. План такой: вы сейчас продаете квартиру в Электростале, вносите залог. Потом продаете новострой в Долгопрудном. Живете в Бескудниково и спокойно делаете здесь ремонт. Въезжаете в полностью готовую квартиру, у вас остаются деньги на мебель, обустройство. Думайте быстро, а то она уйдет...
  
   Конкуренты
   На Фольксвагене Артем указал тонировщиков, парня и девушку. И "Туарег"в работе.
  -Это, что такое?
  -Это фирма "Автокомфорт", на Краснопресненской базируются. Хорошо работают, грамотно. Пленка правда, дешевая, без металла.
  Валя пошел к Петровичу, начальнику цеха. Выяснил, что начальник продаж пригласил своих хороших знакомых, предложил посмотреть их работу и заключить договор. А вас, под зад. Короче, Валя, ты посмотри на них и сформулируй ясно все преимущества вашей работы. Цены, пленки, гарантии, опыт. Все. Я буду разговаривать с директором. Мы с тобой давно работаем, мне эти дети не нужны.
  Валя вернулся в цех. Конкуренты уже заканчивали, собирали двери, вытирали стекла специальными салфетками.
  -Здравствуйте, ребята, давно работаете с пленкой?
  Остановились, нахмурились
  -А что?
  -Да ничего. Просто мы тоже тонировщики, смотрю хорошо заклеили, быстро, чистенько. А пленка у вас Solar Gard или другие тоже есть?
  -Мы работаем с Solar Gard - дистрибьюторами.
  -Я видел вашу рекламу, инструмент у вас козырный, но дорогой. Сколько вы получите за эту машину?
  Парень переглянулся с девушкой.
  -Я не знаю сколько нам заплатят, это тестовая работа. На фирме по договору мы получаем 25 % от стоимости работ.
  -Работы много?
  -Ну сейчас, да!
  -Вы выезжаете или в основном стационарно работаете?
  -По-разному.
  -Ладно, удачи.
  Валя подошел к Артему, пересказал новости.
  -Вообщем, Петрович за нас, конечно, но обстоятельства неважные. Можем потерять место. Даваем подумаем, чем мы лучше этих ребят, и вооружим Петровича.
  К обеду появился Сомов. Валя отобрал дома книги, - Библии, словари, тома по истории религии отца Меня еще Брюссельского издания. Журналы "Логос", "Вестник РСХД". Отдал ему сумку. Сходили вместе в столовую. Вышли, сели на скамейку под деревьями с Артемом и Витей Самохваловым у остатков фонтана времен культа личности. От фонтана осталась композиция из разбитой львиной головы, некогда извергавшей воду в небольшую каменную чашу, сейчас заваленную мусором. Витя рассказывал чудесные истории про местных мажоров.
  -В воскресение уболтали охрану, выгнали Мультиван, посадили девок, поехали кататься. Прожгли сидения окурками, напачкали. Дали денег Светке уборщице, - все выгребла, вымыла, - вон, стоит проветривается. Сиденья будут менять. Детки, будущие руководители крупных компаний. Мораль как у зверушек. Все учатся в элитных школах, языки, репетиторы, секции, все такое. Но, думаю их уже никто не научит. У них своя вера в бабло и в папу.
  -В безнаказанность, Вить,- поправил Артем
  -Слушайте, - включился Валя,- раньше, дети партийных начальников вели себя также.
  -Да, но по-тихому, так никто не выставлялся! Приличия потеряли, понимаешь Валя. А кто научит приличиям этих балбесов, вот, вопрос?
  Сомов сидел, молчал, курил. Потом Валя помог ему донести сумку до метро. Сомов рассказал новости. Живу у Саввы в мастерской. Он картины, инструменты уже вывез. Остались вещи. А в доме ремонт делают. В апреле заберут мастерскую. И я поеду.
  
  
  Жизнь идет.
   Поздно вечером дома, Валя ужинал на кухне, тихо зашла Аня, села напротив, спросила, как дела. Валя жевал, изложил свой план защиты от конкурентов, пока говорил, сам приободрился.
  -Валя я ходила к гинекологу.
  -А да, ну что тебе сказали?
  -Я беременная.
  Валя перестал жевать. Поднял округлившиеся глаза.
  -Точно?
  -Сделали УЗИ. У нас с тобой двойня, мальчик и девочка. - Аня сидела откинувшись на стуле, внимательно смотрела на мужа своими большими карими чудесными глазами.
  Валя зажмурился. Потом засмеялся. Покачал головой. Наконец проглотил. Опять посмотрел на жену. Так и сидели, улыбались, смотрели друг на друга. Решили брать квартиру на Войковской.
  
  В мастерской
   Савва отвез Нику к Максиму. Матушку отправил в санаторий в Звенигород. Квартиру закрыл, отключил звонок. Сергея предупредил посторонних никого не пускать в мастерскую. Где хозяин, не знаю, сам тут временно, пока идет ремонт. Буду на даче. Связь через Рашида-дворника, вот, по этому номеру.
  Сомов собрал несколько посылок с книгами, сигаретами, обезболивающими и антисептическими мазями. Себе приготовил дорожный рюкзак. Ждал тепла.
  Однажды утром услыхал негромкий стук в окно, выглянул,- увидел Рашида с палкой. Махнул ему, пошел, открывать дверь. Рашид в брезентовой куртке дворника постучал сапогами, улыбнулся сверкнув золотой коронкой, держал в руках небольшую кастрюлю с крышкой.
  -Пойдем, кушать. Я тебе плов принес. Ставь чайник.
  -А уже горячий, я заварил. Ждал тебя.
  -Как дела? Как здоровье?
  -Да, неплохо.
  -Спал?
  -Не... Может под утро час подремал.
  -Куришь много Сергей, чифиришь. Думаешь. Сна не будет.
  -Да днем прикорну, ничего. Плов подогреть?
  - Еще теплый. Ешь. Я уже поел. Ночью слышал тут молодые шумели? Перевернули мусорный бак. Я слышу бьют ногами в бак. Вышел к ним, - чего вы делаете? - - Тебя не спрашивают. Азиатская морда, езжай домой. - Пьяные. Обкуренные. Мальчишки.
  -Я им говорю, - ребята, я старше вас, - зачем вы меня оскорбляете? Зачем пачкаете, вы же здесь живете.
  -Мы сейчас тебя похороним в твоем мусоре...
  -Ушел. Молился ночью. Плов приготовил. Жалко страну, Сергей. Это все Горбачев, он начал все рушить. Ему надо за это кипяток капать по капле на лоб, вот сюда, чтобы он прочувствовал, что он натворил... Я в армии служил за что? Родители - беженцы, все потеряли, меня здесь малолетки оскорбляют... Ну как плов? У меня приправ нету, но рис хороший, с курицей. Доедай. Я уже наелся
  -Рахмат. Вкусно. Я оставлю себе на вечер. Бери сухарики, к чаю хорошие. Я сам делал с чесноком, с сыром. У меня много.
  -Сергей, вчера приходил мент, заходил в ЖЭК, расспрашивал про Савву и мастерскую. Стучал к тебе, ты слышал?
  Сомов покачал головой
  -Я его уже видел. У него нос сломан. Спрашивал меня, где хозяин, кто появляется? Я ничего не знаю, не видел, не слышал. А ты Савве позвони. И сам днем не светись.
  
  Сомова задержали.
   Сомова взяли на улице, люди в штатском. Привезли в участок. Лейтенант со сломанным носом долго смотрел его бумаги, расспрашивал. Сразу пояснил, мы знаем, что ты живешь в мастерской. А кто владелец? Ну ты с кем договаривался? А где сейчас Савва Аркадьевич, у тебя с ним есть связь? Кто туда еще заходит?
  -Командир, я не живу тама, не знаю кто тебе наговорил. Заходил несколько раз. Савву знаю, как художника. Картины его смотрел, мне понравилось. Тама вещи он мне обещал, в мастерской, говорит посиди пару дней, пока тут рабочие, а сам куда поехал не знаю.
  -А где ты живешь?
  -А где придется, тусуюсь, начальник.
  -Ну, вот, что Сергей Викторович, неработающий, судимый, без определенных занятий. Я расследую дело об ограблении и изнасиловании гражданки Щаповой совершенном 17 ноября в Измайловском парке. Что Вы можете мне сказать по этому поводу?
  -Начальник, что тебе надо, говори!
  -Хорошо. Скажу прямо. Курить будешь, - он пододвинул пачку сигарет LM
  -Я знаю, ты живешь у Молодцова давно. По свидетельству жильцов у него в мастерской притон и нарколаборатория. Ты можешь это подтвердить?
  -Начальник, я свое отсидел, и еще отсижу, но грех на душу брать не буду, мне это не надо.
  -У тебя четвертая судимость, ты понимаешь?
  -Понимаю.
  -Не понимаешь. Тебя девушка опознает. Ты уедешь на особый режим пожизненно.
  Сомов взял пачку, достал сигарету. Лейтенант подтолкнул зажигалку. Сомов прикурил. Помолчал. Негромко спросил
  -А как все будет?
  -Савва сейчас у матери?
  -Я не знаю.
  -Ладно, не знаешь. Делаем так. Ключи же у тебя есть? Я даю тебе сумку с посудой, с порошками, отвожу туда. Ты там разложи как нибудь. Рано утром я приезжаю с бойцами и прессой. Ты нам открываешь, на камеру подтверждаешь, что все обнаружил там, решил честно сообщить правоохранительным органам. Я тебя задерживаю до суда, потом отпускаю на все четыре стороны. Обещаю это.
  Я, думаю, Сергей, у тебя нет вариантов. С твоим приятелем будем заниматься плотно. Он серьезным людям дорогу перешел. С тобой или без тебя он будет наказан. А ты можешь испортить свою жизнь.
  
  Немирный протест
   Сомов сидел в мастерской, курил. Дождался темноты. Открыл небольшое подвальное окно, сел на подоконник, дотянулся до висячего замка решетки. Ощупью долго искал, наконец попал разогнутой скрепкой, покрутил. Вытащил вышедшую дужку. Спрыгнул, взял бутылку подсолнечного масла, накапал на тряпку. Опять встал на подоконник и промокнул, смазал все петли решетки и оконной рамы. Проверил. Все двигалось бесшумно. Так, это есть
  Зажег свет в коридоре, прошел к входной двери, пассатижами и отверткой накинул соскочившую пружину. Открыл электрический щиток, вытащил вилку. Вернулся к двери, привалился плечом, приоткрыл дверь. Вернулся, вставил вилку в щитке, - услышал как вдалеке лязгнула железная дверь притянутая электромагнитом. Вернулся в комнату, у второй двери проверил работу замка кнопкой. Работает. Это тоже есть,- прошептал Сомов.
  Опять вышел в коридор. Закрыл деревянную дверь в комнату. Прошел, открыл металлическую канистру с бензином, наполнил пятилитровую пластиковую бутыль, потом еще одну. Вернулся в туалет, намочил кухонное полотенце, выкрутил, завязал себе лицо, закрыв рот и нос. Вернулся в коридор, покрасил несколько стеллажей белой краской. Снял большую бутыль с олифой, кисть и начал грубо все мазать пятясь назад к комнате. Одну бутыль с бензином принес в комнату, поставил у двери. Другую разлил в коридоре, также пятясь задом от входной двери к комнатной. Очень сильно завоняло смесью олифы, краски и бензина. Вернулся в комнату, плотно закрыл дверь. Сбросил полотенце, сел к окну дышать. Сидел долго. Оставил окно открытым. Поднялся проверил свой рюкзак. Положил еще Библию, два пакета с сухарями, налил литровую бутылку воды. Поставил закрытый рюкзак у окна. Сидел одетый в куртке, в кресле, дремал до рассвета. Утром успел умыться, выпить чаю. Раздался звонок.
  Подхватил бутыль с бензином, пробежал до входной двери.
  "Щас, открываю", - крикнул и быстро вернулся назад поливая полки бензином. Вернулся в комнату, нажал кнопку домофона, - Открываю! Заходите!
  Зашли?
  Слушал шаги и голоса многих людей. Держал в руке открытый новый коробок со спичками. Вот, прошли поворот. Нажал кнопку замка.
  Чиркнул спичкой, поджег коробок бросил его в коридор и тут же закрыл дверь.
  Шумно рванулось пламя. Крики. Раздался взрыв. Выбило дверь, успел отпрыгнуть. Схватил рюкзак и быстро вылез в окно. Вернул решетку на место, вставил дужку, закрыл замок. Вылез на тротуар, оглянулся.
  У угла дома стоял Рашид, облокотившись на лопату, смотрел на него. Махнул ему рукой,- мол, обходи с другой стороны.
  Сомов накинул рюкзак, темные очки, бейсболку. Обошел дом и выглянул со стороны улицы. Милицейский "Пазик", люди с кинокамерой, какие-то голоногие девицы. Красная машина. Из- под железной двери мастерской повалил дым. Несколько человек пытались ее открыть. Люди останавливались, смотрели, собиралась толпа.
  -Ах, террористы, дом взорвали,- воскликнула какая-то женщина.
  Сомов повернулся, пошел прочь.
  
  В Литве.
   Накануне этих событий Савва и Ника на "Нексии" проехали Белоруссию и благополучно миновали литовскую границу в Красном Логе.
  -Все, отдыхай, мы в Европе.
  Ника перебралась на заднее сидение, свернулась калачиком, накрылась курткой и заснула.
  Проснулась уже в Вильнюсе. Машина остановилась. Слышала, как Савва вышел, закрыл дверь. Лежала, не хотела открывать глаза. Потом почувствовала чудесный воздух. Водительское стекло опущено. Савва по телефону объяснял, где стоим. Ника села. Дождик накрапывает. Одела кроссовки, вышла из машины. Тепло! Савва стоял выпрямившись, засунув руки в карманы. Со стороны заправки к нему шел Леша с зонтом, в легкой плащевой куртке со стойкой под горло, с непокрытой головой, в брюках, в черных туфлях. Поздоровался, обнялся с Саввой, повернулся к ней. Очень знакомое хорошее лицо, внимательные серые глаза. Стройный. Ника растерялась. Он что-то говорил, она прослушала, смотрела на него в радостном волнении и удивлялась этой радости. Потом подумала, - я, наверное, ужасно выгляжу! Стояла, смотрела на него. Леша разговаривал с Саввой, оглядывался к ней теми же теплыми, проницательными глазами.
  -Так, куда ехать? - наконец услышала она.
  -Науяместис, недалеко.
  -Как? - воскликнул Савва.
  -Науяместис, поедем, я покажу. И покушаете и отдохнете.
  -Мяу-намятись! Понял, чего. Отвезу, конечно.
  Ника закурила сигарету.
  
  Москва - Петушки.
   Была суббота. Сомов пролез в дыру в бетонном заборе и шел по путям. У края платформы кто-то приладил обломок бетонной шпалы и черные бруски дерева, так что можно было встать, легко залезть на платформу. Сомов так и сделал вслед за какими-то мужчинами, обошел решетку ограждения. Подходила электричка от Москвы. Петушки, - годиться! Сомов ускорил шаги, зашел во второй вагон. Народу много, прошел, заметил с краю свободное место.
  "Можно?"
  "Садись!"
  Какая-то взрослая компания, серьезная. Все слушают толстого бородатого, растрепанного мужика, читающего вслух открытую книгу. Читал он отлично, точно проговаривал слова, соблюдал интонации и сопровождал жестами и мимикой. Сомов невольно заслушался. Не сразу заметил, что многие держат в руках пластиковые стаканчики, а в ногах и на сиденьях початые бутылки с водкой.
  
  И до самого Карачарова, от Серпа и Молота до Карачарова мой бог не мог расслышать мою мольбу, - выпитый стакан то клубился где-то между чревом и пищеводом, то взметался вверх, то снова опадал. Это было как Везувий, Геркуланум и Помпея, как первомайский салют в столице моей страны. И я страдал и молился. И вот только у Карачарова мой бог расслышал и внял. Все улеглось и притихло. А уж если у меня что-нибудь притихнет и уляжется, так это бесповоротно.
  Чтец произвел решительный жест рукой.
   Будьте уверены. Я уважаю природу, было бы некрасиво возвращать природе ее дары... Да. Я кое-как пригладил волосы и вернулся в вагон.
  Бородатый пригладил волосы и важно поправил бороду
   Публика посмотрела на меня почти безучастно, круглыми и как-будто ничем не занятыми глазами... Мне это нравится. Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости. Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: ...Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза... Девальвация, безработица, пауперизм... Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой - вот какие глаза в мире чистогана... Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате, но - никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла - но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут.
  Мужик отложил книгу, вытаращил круглые, шальные глаза и обвел ими присутствующих. Вернулся к чтению.
   Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы не случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий - эти глаза не сморгнут. Им все божья роса... Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз. Плохо только вот что: вдруг да они заметили, что я сейчас там на площадке выделывал?.. Кувыркался из угла в угол, как великий трагик федор шаляпин, с рукою на горле, как будто меня что душило? Ну, да впрочем, пусть. Если кто и видел - пусть. Может, я там что репетировал? Да... В самом деле. Может, я играл бессмертную драму "Отелло, мавр венецианский"? Играл в одиночку и сразу во всех ролях? Я, например, изменил себе, своим убеждениям: вернее, я стал подозревать себя в измене самому себе и своим убеждениям; я себе нашептал про себя - о, такое нашептал! - и вот я, возлюбивший себя за муки, как самого себя, - я принялся себя душить.
  Чтец правда схватил себя за горло
  Схватил себя за горло и душу. Да мало ли что я там делал?.. Вон - справа, у окошка - сидят двое. Один такой тупой-тупой и в телогрейке. А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И пожалуйста - никого не стыдятся - наливают и пьют. Не выбегают в тамбур и не заламывают рук. Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "а! Хорошо пошла, курва!" а умный-умный выпьет и говорит: "транс-цен-ден-тально!" и таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит: "заку-уска у нас сегодня - блеск! Закуска типа "я вас умоляю"!" а умный-умный жует и говорит: "да-а-а... Транс-цен-ден-тально!.."
  
  
  
  
  Тут бородатый захохотал.
  -Господа - товарищи, - Карачарово! Наливаем.
  Все зашевелились протянули пластиковые стаканчики. Бородатый и еще один мужик стали разливать водку. Сосед протянул Сомову чистый стаканчик.
  -Не ребят, спасибо, я не пью!
  -Как так, - заорал бородатый. - Ты, едешь в Петушки, слушаешь Ерофеева и не пьешь! Объяснись. Держи ответ перед этим честным сообществом!
  -Спортсмен или болеешь?- участливо и вежливо спросил сосед.
  -Болею, ребята, вас уважаю и Ерофеева. По-своему, он честен!
  -Ну, если болеешь, ничего. Я тебе налью, ты подержи, подумай и поступай по совести, - успокоил сосед.
  Все дружно выпили, разговор рассыпался. Подходили люди с других мест. Сомов понял, что весь вагон бухает. Оглядывался, смотрел. Поставил свой стакан под ноги. Народ разогретый. На него не обращали внимания.
  -Ерофеев гений. Он выразил нашу душу с беспощадной любовью! Кроме него есть только Гоголь, все остальное литературный пауперизм...
  -Сейчас пришло бычье... Ничего они развивать не будут. Всех растолкают, баблосы подберут и будут коптить небо. Знаешь анекдот про Путина? Слушай!
  Сомов попросил соседа позвонить, мол, потерял свой телефон. Тот спокойно разблокировал смартфон, протянул ему.
  Сомов по памяти набрал номер.
  -Колян, привет.
  -Это кто? Сом, ты что ли?
  -Я.
  -Ты где? Чего хотел?
  -Да я тут съехал с одного места, подумал про тебя. Ты в Щелково?
  -Не. Серый я оттуда съехал сам. Я теперь в Рыбхозе в Купавне. Сторожем тут присматриваю. Хочешь приезжай. Крыша есть, хавчик есть...
  -А далеко от станции?
  -Не, на автобусе пятнадцать минут. А тут найдешь, бытовка у меня.
  -Колян, ну я сегодня приеду.
  -А приезжай. Карасей поджарим! Давай!
  Сомов отдал телефон, поблагодарил. В Железнодорожном зашли люди. Он вышел в тамбур.
  "Следующая станция Фрязево."
  Народ уже основательно шумел. В Купавне поезд начал разгоняться. Сомов оглянулся и рванул стоп кран. Вагон загрохотал, запрыгал. Пьяные пассажиры полетели на пол, друг на друга. Громко засвистел, зашипел сжатый воздух. Сомов, уперся ногой, отодвинул двери. Спрыгнул на землю, накинул рюкзак, нырнул под вагон. Перешел через пути, пошел прочь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"