Несуразный какой-то выдался год. И несуразно было всё - и работа, и дом, и родственные отношения, на которые в последнее время как-то не стало времени хватать. Вот и погода никак не могла определиться. Вроде декабрь уже, а снег выпадет и растает, дождь какой-то холодный и противный постоянно идёт, а морозом даже и не пахнет. В новостях говорили, что это самый тёплый декабрь за последние несколько лет и обещали снежок, чистый и белый, как шёлковые простыни в её постели. Возможно, где-то он и был - чистый и белый, да и вообще - был, а до Москвы подобные радости если и доходили, то в весьма подпорченном состоянии. Снег переставал быть снегом, от излишка выхлопных газов он оседал на асфальте неприглядной жижей, и уж точно не белой и чистой. Об этом только мечтать оставалось. Где-то там, за городом, возможно, пустые поля припорошило молодым снежком, нетронутым и белоснежным, там, наверняка, и дышится легче, а в городе всё также серо и тоскливо. Настолько тоскливо, что подняться утром с постели - настоящая пытка. За окном ещё тёмно, по подоконнику стучат капли ледяного дождя, и уже примерно представляешь, что увидишь, выйдя через час из подъезда. Всю ту же жижу, ледяную и грязную, через которую придётся стоически пробираться, чтобы попасть к машине или в метро. Настроение пропадает через минуту после пробуждения, а ведь ещё нужно собраться с силами и вытащить себя из-под тёплого одеяла в новый трудовой день.
Марина уже минут десять лежала в темноте и ждала звонка будильника. Вот сейчас он зазвонит и день начнётся. Как всегда суматошный, тяжёлый и беспощадный. Кажется, сегодня у неё встреча с клиентом, самым занудливым из всех, и он своим упрямством из неё душу вынет, а она будет вертеться перед ним, как уж на сковороде, пытаясь убедить в своей правоте. Что за жизнь...
Будильник зазвонил как раз в то мгновение, когда Марина протянула руку на другую половину кровати и дотронулась до пустой подушки. Но резкий звонок её напугал, и руку она поспешно отдёрнула. Резко села и откинула одеяло. А будильник всё трещал и трещал, выгоняя из её головы последние глупые мысли.
Нужно встряхнуться. Как-нибудь. В конце концов, этот год скоро кончится, а следующий обязательно будет лучше, счастливее, продуктивнее. Раньше она в это свято верила. Что с боем Курантов всё в плохое, что было в прошедшем году превратиться во что-то приятное в следующем. Вот и сейчас надо об этом думать. Ждать-то осталось всего около трёх недель. Что такое три недели по сравнению с целым годом? Такая малость.
Ровно в половине восьмого зазвонил телефон. Марина даже улыбнулась, хотя, улыбаться сегодня, была в принципе не настроена. Отправила влажное полотенце в корзину для грязного белья, накинула халат и отправилась на кухню. Говорить с родителями (а это точно были родители) лучше на кухне. Говорить, варить себе кофе, сделать тосты и сесть у большого кухонного окна с видом на просыпающийся город. И всё ещё говорить с мамой, обсуждая какие-то новости. Мама точно знала, что половина восьмого утра - это оптимальное время для звонка, в другое время дочь застать дома и при этом не оторвать от важных дел, было практически невозможно. Вот и звонила ровно в половине восьмого чуть ли не каждый день.
Марина прошла на кухню, на ходу затянула пояс халата, и нажала на кнопку спикерфона на телефонном аппарате, прикреплённого к стене.
- Доброе утро, мама, - бодрым голосом проговорила она, доставая из шкафчика свою любимую чашку.
- Доброе, Мариш, доброе. Как настроение?
- Всё хорошо. Правда, погода опять подвела.
- И не говори, не хочется нос на улицу высовывать.
- И это правильно.
- В магазин надо...
- Я позвоню в службу доставки.
- Прекрати. Все эти излишества...
Марина улыбнулась и спорить не стала, знала, что в таких вопросах родителей переубедить не удастся. Что это за служба доставки продуктов такая? Где это видано, чтобы кто-то непонятный привозил им на дом, то есть, до самого холодильника, какие-то непонятные продукты, неизвестно откуда добытые, да ещё бешенные деньги за это брал? Не в тайге, чай, живём, до супермаркета дойти в состоянии! Это уже папины слова, после которых у Марины всякие доводы убеждения, как правило, заканчивались.
- Ты опять весь день на работе проведёшь? - поинтересовалась мать, перепрыгнув с темы покупок.
- А где же? У меня сегодня весь день по минутам расписан.
- Не хорошо это, Марина, - после короткой паузы, продолжила Антонина Михайловна. - Неправильно.
Марина подавила вздох, налила себе кофе, и в ожидании тостов, присела на широкий подоконник.
- Что неправильно, мам?
- Ты знаешь.
Закрыла глаза. Конечно, она всё знала. Она всё прекрасно знала, но делать-то что? Надо как-то жить дальше, надо идти вперёд, и мало того, что-то там впереди видеть, о чём-то мечтать...
- Знаю, - подтвердила Марина. - И я тебе обещаю, я буду думать о себе, и работать буду меньше.
- Только и знаешь, что обещания давать, - расстроилась мать.
Не было настроения, ну и чёрт с ним.
Вкусно запахло, тосты были готовы, но есть расхотелось. Марина выложила их на тарелку, вернулась на подоконник и прижалась затылком к стене, посмотрела за окно. Небо начало сереть, но радости в этом никакой, раз лил противный ледяной дождь. И на душе такая же гадость, а ей даже пожаловаться на это некому. Не родителям же, в конце концов, чтоб ещё больше их расстроить. А больше и некому.
- Марина!
- Я слушаю, мам.
- Может, ты отпуск возьмёшь?
- В декабре? Кто мне его даст?
- Ты сама и дай. Ты же начальница!
Марина только улыбнулась.
- Мама, всё не так просто. Да и новогодние каникулы скоро, вот и отдохну. Какой смысл в отпуске?
- Тебе отдохнуть надо.
- Отдохну.
- Не понимаю, как вы можете так работать! - всё-таки не удержалась мать от упрёка. - Совершенно о себе не думаете. С вами даже поговорить не о чем, только о работе! Так же нельзя!
Что-то такое прозвучало в её голосе, отчего у Марины болезненно ёкнуло сердце. Сначала до боли сжала зубы, а потом всё-таки выдавила из себя ехидное замечание:
- Понятно, почему у вас так резко продукты закончились! Опять званный ужин?
Мать ещё больше расстроилась.
- Ну что ты? Он просто заехал нас проведать.
- Конечно. Он приезжает вас проведывать чаще, чем я. Я плохая дочь, да?
- Прекрати. Ему тоже непросто.
- Конечно. Ему всегда непросто!
Смахнула непрошенные слёзы, радуясь, что не успела накраситься, а потом торопливо с матерью попрощалась, сославшись на отсутствие времени.
- Бежать надо, мам, прости.
Антонина Михайловна спорить не стала, и даже посетовать не решилась ни на что, послушно попрощалась, пожелала удачи, попросила быть осторожной, снова попрощалась, а потом ещё попросила не пропадать.
- Я никогда не пропадаю, - пробормотала Марина, хотя по кухне уже понеслись торопливые гудки.
Приготовленные тосты пришлось выбросить в мусорное ведро. Они пахли так одуряющее противно, что терпения никакого не было. Выбросила и крышкой ведро закрыла. И разозлилась вдруг, не только из-за тостов, а из-за всего в целом - что такая расточительная, что завтраки в мусорное ведро выкидывает, из-за того, что мама рассказала, из-за бывшего мужа, который никак успокоиться не может, и по-прежнему навещает её родителей, и из-за себя самой, что так остро на всё это реагирует. Два года почти прошло, а они всё обижаются друг на друга, всё какие-то причины для этого находят, хотя, по сути, уже давно чужие друг другу люди. И видятся-то раз в полгода, а всё туда же!..
Нет, не раз в полгода, конечно, но редко. Общение намеренно сведено к минимуму, только от этого ничего не меняется. Как бы намекнуть Асадову, чтобы прекратил к её родителям ездить? Своих ему мало, что ли?!
Некстати припомнив свой недавний обед с бывшей свекровью, приуныла. Вот разве так люди разводятся? Даже ненавидеть некого, даже с бывшими родственниками отношения не испорчены, вспомнить нечего плохого. Только хорошее. А так ещё тяжелее.
Ровно в восемь хлопнула входная дверь. Хлопнула довольно громко, что было несколько удивительно и свидетельствовало о раздражённом состоянии пришедшего. Марина как раз выискивала брильянтовые серьги в шкатулке, надевала их довольно редко, но они чрезвычайно шли к выбранному ею на сегодня костюму стального цвета, а повод выделиться у неё сегодня был - ей предстояло произвести впечатление на занудливого клиента. А как дверь хлопнула, она прислушалась, поиски оставила и выглянула в коридор.
- Что случилось? - поинтересовалась она несколько встревожено. - У нас проблемы?
- Проблемы наши начались ещё неделю назад! - громогласно провозгласила Калерия Львовна, встряхивая своё промокшее пальто и вешая его на плечики. - Этот негодяй Томилин, из пятнадцатой квартиры, отказывается пускать к себе слесаря! Я вызвала, я заплатила, пришла к нему, а он меня не пустил!.. Где это видано? Я ему тогда и сейчас сказала - в суд подадим! Вот только потечёт его дурацкая труба ещё раз - и точно подадим! А вы не смейте отмахиваться от меня, Марина Анатольевна! Это очень серьёзно!
Марина поспешно скрылась в спальне, вернулась к поискам серёжек, и свою домработницу, признаться, слушала не очень внимательно. За последнюю неделю тема протечки поднималась раз за разом, Калерия требовала от неё подтверждения, что "примем меры, будем отстаивать свои права, что так жить нельзя" и выспрашивала телефоны знакомых юристов. Марине даже жалко было бедного (но всё-таки противного!) соседа Томилина, который просто до конца ещё не понял, с кем связался. С Калерией Львовной, которая пятнадцать лет проработала начальником пионерского лагеря. То есть, после такого долгого и близкого общения с детьми, терпения и упрямства ей было не занимать. Калерия кого угодно переупрямит, если ей нужно. За это Марина была спокойна.
Когда Калерия Львовна появилась в их доме, а случилось это лет пять назад, после нескольких неудачных попыток обзавестись хорошей домработницей, после неприятного опыта, Марина и к этой грузной женщине с суровым выражением лица и хитрецой во взгляде, отнеслась насторожено. Даже рискнула намекнуть мужу, что может и сама с домашней работой управиться, лишь бы не впускать в дом ещё одного чужого человека, но понимания не нашла. А Калерия появилась в их доме, благодаря протекции свекрови, принесла с собой огромный фикус, который без лишних вопросов и разрешений с их стороны, задвинула в угол на просторной кухне, да так и осталась. Через пару месяцев Марина и вспомнить не могла, как без неё обходилась. Калерия так быстро вписалась в их жизнь, что даже мама заревновала в какой-то момент и зачастила к ним в дом, и принялась подозрительно к домработнице присматриваться. Марина занервничала слегка, но после того, как застала мать и Калерию на кухне, перелистывающих свои тетради, заполненные всевозможными рецептами, успокоилась. Подружились.
Марина знала, что своих детей у Калерии нет, есть племянники и дети племянников, которые жили не в Москве, и выбиралась она к ним раз в год, в отпуск. А всё своё время отдавала им с Алексеем. За что им такое счастье выпало - никто никогда не узнает, но ведь выпало! Вытащили козырную карту, и уже через пару недель после того, как Калерия принялась хозяйничать на их кухне, Асадов из Алексея превратился для неё в Алёшу, она кормила его пирогами с яблоками, а Марину ругала за лёгкую курточку - ведь на улице ветер! - и за маленькое пятнышко на её, Калерии, любимой Марининой юбке. И всё это воспринималось как само собой разумеющееся, и даже Антонина Михайловна утверждала, что теперь у неё сердце на месте, а отец и свёкр, одинаково робели перед Калерией Львовной, которая говорила с ними ровным, чуть снисходительным тоном, как со своими воспитанниками.
И даже... И даже когда в этом доме стало пусто, когда Лёшка ушёл, а Калерия собирала его вещи, именно она не позволила Марине сойти с ума. Она чуть ли с ложечки её не кормила, поднимала с постели, выбирала ей костюм и гнала на работу, приговаривая:
- Это надо же выдумать, из-за мужика так убиваться! В постели до обеда лежать и реветь! Ты что, недотёпа какая беспомощная, не справишься без него?
Калерия сама решала, когда обращаться к ней на "вы", а когда на "ты". Алексея всегда называла Алёшей, словно нянчила его с младенчества, а вот к ней частенько обращалась - Марина Анатольевна. Марина поначалу пыталась спорить - раз уж Асадова Алёшей зовут, то чем она, собственно, хуже? - но у Калерии была теория о "хозяйке в доме" и спорить с ней было невозможно. С Калерией вообще спорить невозможно, как сейчас, например.
Вплыла в комнату, - именно вплыла, по-другому Калерия из-за своей внушительной комплекции попросту не умела, - и потрясла телефонной книжкой.
- Вот, нашла. Прохоров Геннадий, и даже написано - адвокат. Рукой Алёши написано!
Марина захлопнула шкатулку с драгоценностями.
- Калерия Львовна, это адвокат по бракоразводным делам.
- Какая разница? Он что, не может этого негодяя засудить? - И без паузы подозрительно поинтересовалась: - Ты хочешь надеть эти серёжки?
Маринины руки замерли.
- Да, а что?
- Очень хорошо. Они тебе идут.
Марина выдохнула.
- Что ж вы так пугаете?
- Так мы будем звонить этому Прохорову?
- Толку от этого не будет, я вас уверяю. Он даст вам тот же совет, что и я.
- А какой совет ты мне дала?
- Позвонить в домоуправление.
Калерия фыркнула так громко и так пренебрежительно, что Марина даже обернулась на неё.
- Этим бездельникам? Пришёл вчера их слесарь, щуплый, как комар. Я ему говорю - звоните этому бесстыжему в дверь и требуйте вас пустить, а он мне - частная собственность, частная собственность!..
- Вообще-то он прав, - осторожно заметила Марина, а Калерия оскорбилась.
- Он прав? А я, значит, не права? А когда с потолка - кап-кап, и плинтус отстаёт - это как называется?
Марина благоразумно промолчала, надела вторую серёжку и отступила на шаг, оглядывая себя в зеркале. Калерия Львовна подошла, одёрнула ей пиджак и сдула с плеча невидимую пылинку.
- Красавица.
Марина рассмеялась.
- Да уж...
- Ты позавтракала?
- Да, - соврала она, не моргнув глазом.
- Завтра приду пораньше и сварю тебе кашу.
Это была открытая угроза. Есть манную кашу в этом доме, мог только бывший муж, а когда он это делать, по определённым причинам, не смог, и осталась только Марина, кормить Калерия взялась её, не обращая внимания на муку в её взгляде, появляющуюся при виде тарелки с манной кашей.
- Посмотрим, - неопределённо отозвалась она, надеясь, что домработница позабудет о данном обещании.
- Испеку вам пирог с капустой, - говорила домработница, наблюдая, как Марина надевает пальто в прихожей. - Или с мясом хотите?
- Никакой не хочу. Я на диете.
- На какой такой диете? - нахмурилась Калерия. - Опять подружка ваша приходила со своими безумными идеями?
- Никто не приходил, - заверила её Марина. - Просто моё кашемировое платье некрасиво морщится на животе.
Калерия Львовна упёрла руки в бока.
- Так правильно - морщится! Потому что в химчистке нашей одни идиоты работают! Испортили платье!
- Не придумывайте.
- Вот ещё!
- Не хочу пирог! Хочу цветную капусту и рыбу на пару.
Калерия недовольно разглядывала её из-под аккуратно выщипанных бровей, затем расстроено покачала головой, но согласилась:
- Хорошо. Будет вам рыбка на пару, любимая ваша. А пирог я всё-таки испеку, вдруг в гости кто-нибудь зайдёт, родители ваши, например.
Марина улыбнулась.
- Родители сами с пирогами приходят.
- Ну вот, их угостите, а их пирог себе оставите, - безапелляционным тоном заявила Калерия, и Марина спорить прекратила.
Ей подали портфель и мягко, но настойчиво выдворили за дверь. Пока Марина ждала лифт, Калерия стояла в дверях и с неудовольствием разглядывала кадки с фикусами. Даже потрогать хотела большой лопушистый лист, руку протянула, но тут на лестнице послышалось жуткое сопение и цокот когтей по бетонным ступенькам, Калерия тут же сделала стойку и воскликнула:
- Настасья! Хозяин твой где?
Бедная девушка Настасья, домработница негодяя Томилина, замерла, с трудом удерживая огромного ротвейлера, которому не терпелось поскорее оказаться на улице, он рвался с поводка, и даже воинственная Калерия его не пугала.
Марина вошла в лифт, двери закрылись, но она всё равно слышала возмущённый голос своей домработницы и оправдывающийся Настасьи, которая, конечно же, ни о чём не знала, и ведать ничего не ведала. Марина прислушивалась к их затихающим голосам, к гневному лаю собаки, и улыбалась. Всё-таки хорошо, что у неё есть Калерия. Чтобы она без неё делала? Совсем бы от тоски мхом поросла.
" " "
В отличие от своей бывшей жены, Алексей Асадов проснулся не в одиночестве и не от стука тяжёлых дождевых капель о подоконник. Для начала его приласкали, рука супруги, уже настоящей, скользнула по его животу, Асадов инстинктивно отодвинулся, не желая просыпаться, а в следующую секунду услышал требовательный детский плач за дверью спальни, и окончательно проснулся. Открыл глаза, но тут же снова зажмурился.
- Который час? - хрипло поинтересовался он и сел в постели. Убрал со своего живота женскую руку.
- Половина девятого.
- Сколько?!
- Алёш, успокойся. Ты же говорил, что утром ты свободен.
Асадов продолжал размышлять, мозг, ещё до конца не проснувшийся, чёткие ответы давать отказывался. Да ещё на детский плач отвлекался, и Алексей никак не мог опомниться. Но потом всё же вздохнул и снова лёг.
- Лёша, - прошептали ему в ухо довольно игриво. Пальчики жены пробежались по его плечу, пощекотали и остановились на груди.
Асадов потёр лицо и зевнул.
- Соня, ты слышишь, что ребёнок плачет?
Она немного поскучнела.
- Капризничает. Маша справится.
Асадов посмотрел на неё.
- Соня.
Она отстранилась. Вся игривость с неё спала, жена встала и накинула на себя лёгкий халатик.
- Маша, что случилось? - поинтересовалась она громко, выходя из спальни. - Маша!
- Всё хорошо, Софья Николаевна, - откликнулись из кухни. Затем в коридоре раздались быстрые шаги. - Сейчас кушать будем, - закончила няня сладким голосом.
В спальне Соня появилась с ребёнком на руках, годовалый Антон Алексеевич сопел и тёр кулачками заплаканные глазки. Потом увидел отца и потянул к нему руки, демонстративно выпятив нижнюю губу, тем самым выказывая всю свою обиду на этот несовершенный мир.
- Вот видишь, я же говорила, - рассмеялась жена, передавая Асадову ребёнка. - Просто капризничает с утра.
- Капризничает... - Алексей улыбнулся сыну. Слегка подкинул, добился счастливой детской улыбки и уложил рядом с собой на кровать. Пощекотал. - Ты чего Машу мучаешь?
Антон ухватился за его руку и засмеялся. Асадов прилёг, подперев голову рукой, играл с сыном, а сам посматривал на жену, которая расчёсывала волосы перед зеркалом.
- Ты сегодня занята? - спросил он.
Соня заулыбалась и с удовольствием, даже с гордостью, ответила:
- Да.
- Опять до вечера?
Она обернулась к нему, волосы красиво заскользили по плечам, халат распахнулся, обнажая ровную, длинную ножку, и обворожительно улыбнулась. Пауза тянулась лишних пару секунд, в течение которых Асадов должен был вспомнить, насколько же ему повезло, иметь в жёнах такую красавицу, проникнуться этим пониманием, и согласиться на всё - на всё. Алексей же наблюдал за женой чуть отстранённо, не желая поддаваться её чарам, а затем и вовсе глаза отвёл и сосредоточился на сыне, который упорно тянул в рот его палец. Улыбнулся Антону.
- Есть хочешь? Не кормит нас няня, да? - Наклонился и поцеловал его в румяную щёку.
- Не будет никакого вечера, - проговорила Соня, внимательно наблюдая за мужем. Тот хоть и не смотрел на неё, и вообще вёл себя так, словно её ответ мало его волнует, но она знала, что Лёшка недоволен тем, что в последние дни ей пришлось задерживаться по вечерам.
Асадов молчал. Играл с сыном, а на неё не смотрел. Соня запахнула халат, прищурилась, в голове закрутились весьма неприятные мысли, понимание того, что сказать ещё что-то нужно, а начать ей - значит, оправдываться. А оправдываться ей, вроде бы, не в чем. А муж ждёт.
Её мучительный раздумья прервал стук в дверь.
- Войдите.
В комнату заглянула няня, немного засмущалась, увидев Алексея в постели, и сказала:
- Алексей Григорьевич, можно я Антона заберу? Ему кушать пора.
- Конечно, Маша.
Напоследок крепко поцеловал сына, ещё разок подкинул, улыбнулся в ответ на его заливистый смех, и осторожно подал няне. Антон запротестовал, захныкал, протянув к нему ручки, но Маша вынесла его из спальни родителей, прежде чем он успел возмутиться всерьёз и прибавить громкость.
- Алёш, ты уже думал, как мы будем встречать Новый год?
- Я должен об этом думать? Лично мне - всё равно. А ты что хочешь?
Соня подошла и присела на кровать, привалившись к боку Асадова.
- Мы могли бы куда-нибудь поехать.
Он неопределённо пожал плечами, а потом сказал:
- Родители приедут.
- Вот и отлично, с Антоном побудут. А мы с тобой отдохнём.
Настроение совсем упало почему-то. Но жена прилегла рядом, прижалась и даже поцеловала, и Алексей выдавил из себя улыбку и обнял Соню.
- Хорошо, мы ещё подумаем. Время есть.
- Я люблю тебя.
- А я тебя.
Люблю. Почти.
Из душа его вытащил звонок телефона, Алексей переполошился отчего-то, выскочил весь мокрый, схватился за мобильный, а потом очень долго возмущался на своего зама, которому "не вовремя приспичило". К тому моменту, когда появился на кухне, настроение уже не просто упало, а рухнуло куда-то в бездну. Раздражение переливалось через край, плескалось на пол и превращалось в некрасивые, грязные лужицы. Асадов даже обернулся на ходу, уверенный, что на самом деле оставляет за собой неаккуратные следы, но ничего не увидел. Пол сверкал, натёртый до блеска умелыми руками домработницы Людочки.
- Доброе утро, Алексей Григорьевич, - певуче проговорила та самая Людочка при его появлении.
- Доброе. Кофе и тосты мне, пожалуйста.
- Одну минуту, - кивнула она и поставила перед ним тарелку с блинчиками. Асадов посверлил её взглядом - сначала тарелку, потом Людочку, - глотнул горячего кофе и принялся за блины.
- Антон поел?
- Ну конечно! И добавки попросил.
Алексей всё-таки улыбнулся. Извечный Людочкин оптимизм его всегда забавлял.
- Добавки - это хорошо.
Совсем близко раздалось бряканье погремушки, Алексей повернул голову и увидел, как Маша усаживает ребёнка в детское кресло. Асадов протянул руку, придвинул кресло к себе и снова сына пощекотал. Антон потряс пластмассовой машинкой, в которой перекатывались и гремели разноцветные шарики, и заулыбался.
- Настроение исправилось, хулиган? Ты наелся? - с удовольствием за сыном наблюдая, спросил у него Алексей.
- Весь в папу, - нахально заметила Людочка. - Поел, и улыбаться начал. Кофе ещё налить, Алексей Григорьевич?
Алексей заметил, что няня спрятала улыбку и даже отвернулась после слов Людочки, но что-либо говорить домработнице бесполезно, за год её работы, он хорошо это понял. Кивнёт с готовностью, но даже не прислушается к его замечанию, всё равно всё по-своему сделает.
Антон стукнул его по руке погремушкой, а потом протянул ручки и требовательно хныкнул. Асадов спорить не стал, взял сына на руки и сам поднялся.
- Маша, что ты мне вчера говорила? - спросил он по пути к своему кабинету. Девушка шла за ним, таращилась в его затылок тем самым особым взглядом, робеющим и томным, и молчала.
Алексей вошёл в свой кабинет, придержал для девушки дверь, а потом присел на край стола, покачивая сына на руках.
- Так что, Маша?
- Мне нужно... Один день, Алексей Григорьевич. - Она просительно посмотрела. - Брат приезжает, мне встретить его надо, да и вообще... Я, конечно, понимаю, что это очень неудобно...
- Ладно, Маша, ладно. Вам нужен выходной, я всё понимаю.
- Вы меня отпускаете?
Асадов широко улыбнулся.
- А как я могу вас не отпустить?
Двадцатитрёхлетняя няня Маша замерла перед ним, чуть дыша, и Алексей улыбаться перестал, почувствовав неожиданное смятение. Так сразу и не вспомнишь, когда в него в последний раз так самозабвенно молодые девушки влюблялись.
А может, лучше и не вспоминать. Ещё рабочий день впереди.
Кто-то ехидный внутри, чуть отстранённо заметил: "А она ничего... Фигурка ладненькая, ножки стройные, в джинсу симпатичную упакованные. Да и мордашка смазливая... Только уж влюблённая очень".
- Ам, - сказал сынуля и потянул его за ухо.
Алексей мысленно с ним согласился, и от этого ещё веселее стало. На самом деле "ам".
- Вы только Софью Николаевну предупредите.
Маша замялась, и Асадов тут же нахмурился.
- Что?
- Она меня не отпустит...
- Куда она денется?
- Алексей Григорьевич!..
- Хорошо, я сам её... предупрежу!
В свои тридцать семь он так и не научился отказывать женщинам, тем более симпатичным и влюблённым.
- Спасибо!
- Не за что, - проворчал он и отдал ей ребёнка. - Идите погуляйте, пока дождь прекратился. Пойдёшь гулять? - спросил он у сына, заглядывая ему в глазки.
Антон замахал ему ручкой на прощание, совсем недавно научился это делать, и Алексей помахал в ответ. Губы сами собой растянулись в глупой улыбке, и Асадов поспешно себя одёрнул. Когда сын ему улыбался, он обо всём на свете забывал. Спустя несколько секунд ловил эту свою улыбку, замирал, начинал хмуриться, пытаясь скрыть смущение, и нервно озираться. Интересно, окружающие замечают, что он глупеет на глазах, когда сына на руки берёт? Наверное, со стороны он выглядит смешно, в его-то годы млеть при виде ребёнка. Хотя, возможно, дело именно в возрасте. В двадцать, даже в двадцать пять, многих вещей, обыкновенной детской улыбки, оценить бы не смог, а сейчас каждая мелочь кажется такой важной и необходимой. Понимание того, что это его сын... именно его и ни чей другой, безумно волновала.
Волновала и приносила грусть, которую он гнал от себя. Уже два года гнал. И чувствовал некоторую степень вины. Вроде бы, сделал всё правильно, и всё получилось, но грусть не уходила, потому что позади тоже осталось кое-что очень важное и нужное, что отпустить не просто не получалось, а не хотелось.
Алексей подошёл к окну и выглянул на улицу. Серость и тоска. Опять погода подвела, подумалось ему неожиданно.
Дверь тихонько скрипнула, но он не обернулся, так и стоял, глядя в окно на понурый, совсем не зимний город.
- Лёша, - тихонько позвала жена.
- Что?
- Я ухожу.
Асадов повернулся. Оценил наряд и сапфиры в ушках жены, и вынужденно улыбнулся.
- Хорошего тебе дня. Когда вернёшься?
Соня помедлила с ответом, но после обворожительно улыбнулась.
- Часам к пяти. Может, поужинаем где-нибудь?
Алексей спорить не стал, согласился, и тут же сообщил:
- Маша попросила выходной на завтра. Так что, планов никаких не строй.
Соня на пару секунд перестала владеть собой, улыбка медленно сползла с её лица, и посмотрела удивлённо.
- Какой выходной? У неё выходной воскресенье.
- У неё семейные обстоятельства.
- Но, Лёша!..
- Соня! - нетерпеливо оборвал он. - Ей нужен выходной завтра. И я не понимаю в чём дело. Ты без няни с собственным сыном не справишься?
- Не разговаривай со мной в таком тоне, пожалуйста! - обиделась жена. - Ты меня обижаешь такими разговорами, ты же знаешь. Хочешь сказать, что я плохая мать?
Алексей досадливо поморщился.
- Я не это имел в виду.
Она смотрела возмущённо и с вызовом. Асадов впал в раздражение, но очень постарался этого не показать. Сейчас любое неверное слово может послужить началом скандала, а скандалить не хотелось. Банально не было на это времени.
- Соня, извини. Я просто тебя предупреждаю, что Маши завтра не будет.
- Но почему она сообщает об этом накануне? Разве так делают?
- Да не накануне! Просто я забыл. Она мне ещё дня три назад говорила.
Соня упёрла тоненькую ручку в бок и задумалась, некрасиво наморщив лоб.
- Но я завтра занята! - выдала она через полминуты, и вот тут уже Алексей не сдержался. Швырнул на стол газету, которую взял в руки несколько мгновений назад.
- Значит, ты отменишь дела! - рыкнул он. - Что непонятного? У тебя на это целый день!
Она надулась так показательно, что Алексею даже смешно стало, и он отвернулся. Заодно продемонстрировал ей, что разговор закончен и спорить бесполезно. Соня ещё постояла в дверях, сверля его негодующим взглядом, а потом вышла, громко хлопнув дверью. Алексей на закрывшуюся дверь оглянулся, а потом сел за стол и вытянул ноги. Подумал немного, и скинул на пол газету, которая лежала на самом краю стола. Просто потому, что мешала. Просто потому, что злила. Просто потому, что попалась под горячую руку.
В дверь постучали, очень осторожно и деликатно, Асадов отозваться не пожелал, и дверь без разрешения приоткрылась и в кабинет заглянула Людочка. Лицо встревоженное, видимо, слышала, как они скандалили, и теперь осторожничает.
- Алексей Григорьевич.
- Что? - мрачно отозвался он.
- Софья Николаевна ушла.
Скатертью дорога, - очень хотелось сказать ему, но вместо этого равнодушно кивнул.
- Хорошо.
Всё-таки с возрастом выдержки у него прибавилось.
- Сварить вам ещё кофе?
После её слов неожиданно полегчало. Пусть совсем на чуть-чуть, но в животе, где-то в районе желудка, приятно потеплело. Везёт ему на домработниц, везёт.
- А блины остались? - выдержав небольшую паузу, поинтересовался Асадов.