Ты всегда был рядом со мной. Когда мне было плохо и не с кем поделиться - ты был рядом. Когда я чувствовала себя одинокой и никому не нужной - твои руки, теплые и уверенные, обнимали меня за плечи. Когда меня обижали или обижала я, когда в душе поселялось горькое разъедающее чувство - ты прижимал меня к своей груди и не отпускал до тех пор, пока я не успокаивалась в твоих объятиях.
Я не видела твоего лица. Никогда. Ты всегда умел занять такую позу, находился вне досягаемости моих глаз, - сбоку и сзади, либо за спиной. И лишь ночью ты позволял мне роскошь оказаться с тобой лицом к лицу. Но свет уличного фонаря отражался от твоих волос, скрывая лицо в тени. У тебя были длинные волосы, мягкие и гладкие. Но даже их цвет оставался для меня загадкой, - в те редкие минуты, когда ты сидел передо мной на диване или я видела тебя стоящим у окна, свет фонаря растекался по их шелковости лунно-белым светом. Стоило мне приблизиться, ты поворачивался, наклонял голову, и все повторялось снова. Ты лишал меня даже такой малости.
Я не любила тебя. Ты был мне нужен. Необходим. Как воздух, нет! как обезболивающее при открытой ране, как свет для чтения книги, - без тебя тоже было можно, но куда сложнее. Ты был маяком во время шторма, ярким пятном в серой комнате, - все невзгоды рядом с тобой казались отдаленными, ничтожными. Где-то там за стеной...
Ты не был мне другом. Дружба предполагает обоюдные взаимность и обязательства. А я даже не знала твоего имени. Черт! Да я даже не знала мужчина ты или женщина, юноша или старик. Я вообще ничего о тебе не знала. Даже твой голос я слышала всего пару раз. Зато я была уверена в исцеляющей силе твоих тонких, горячих пальцев, обхватывающих мою ладонь и переплетающихся с моими пальцами.
Я не использовала тебя. Ты просто всегда был со мной.
Осень была такой прозрачно-звенящей, какой она бывает лишь во сне или в конце октября, - вся фальшивая мишура листвы уже пожухла, облетела и была сметена заботливыми вениками специальных госслужб. Зато сам воздух, словно молодой коньяк в дубовых бочках, впитал в себя все пряное золото осени, разбавил его тягучим мятным привкусом первых заморозков, щедро украсил туманной дымкой и глазурной синевой девственного неба.
И тем более чуждо казалось случившиеся. Будто какой-то чудак, не сознающий что творит, вдруг размазал по едва высохшему, еще свежо пахнущему краской, полотну полную ладонь грифельной пыли.
Уродливое, грязное, серое пятно...
Я не верила, что это может быть со мной, и одновременно, предельно четко осознавала случившееся. Вязкий, путаный комок мыслей: "Как?", "Почему?", "Почему именно я?", "Почему они?", " Почему именно так?!", "Почему СЕЙЧАС?!!", "ПОЧЕМУ?!!!".
Может быть это ошибка? Может быть ОНИ ошиблись?
А может я все не так поняла?!
Много мыслей. Сложно привести их в порядок.
Но лишь одна билась в висок со всей силой пульсирующей крови.
"Я должна своими глазами увидеть это..."
Бездушное телевидение показывало интереснейшую для большинства и дикую для немногих горожан картину: на фоне кристального неба и тонких, будто прорисованных тончайшей кистью берез, в брызгах последней листвы, чудовищной насмешкой над всем бытием, оскалившимся и обуглившимся осколком стоял...Мой дом.
Вся моя жизнь, все мои близкие и родные, все, - и я в том числе, - погибло этой ночью. Сухой, безразличный голос диктора сообщал, что на ***-кой улице в доме n в двух из пяти подъездов не осталось в живых никого. "Так как все произошло под утро, шансов спастись у жильцов не было... А теперь о погоде!"
Все планы, цели, надежды, стремления стали не более весомы, чем пепел пожарища. И лишь одно было по настоящему ценно сейчас. "Я должна увидеть..."
Натянуть куртку, хлопнуть дверью и бежать, бежать, бежать!
Ловить пересохшим горлом пресный, безвкусный воздух, спотыкаться на каждом шаге, - ноги не слушаются и подгибаются, не в силах сделать полноценный шаг, - пустые глаза не видят дороги.
Бежать, пока есть силы, и ползти, царапая землю ногтями, когда их не останется.
"Люди! Как же вас много? А ведь еще целый квартал до...
И все стоят, смотрят... на что?! Шоу уже закончилось, расходитесь! Вы опоздали."
Но они стоят. Обсуждают. Тыкают руками куда-то вперед, смеются...
Как их много... Как много людей не дошли сегодня до работы, учебы. Сидят сейчас, стоят группками, потягивают пивко, строят догадки... Шутят.
У народа праздник! Еще бы, в таком маленьком городке, такое событие, - почти полностью сгорел многоэтажный жилой дом. Как интересно! Ведь, правда?
А воздух пахнет горько: гарью, обидно, едко.
Воздух пахнет болью, осязаемым отчаянием.
Разрывает изнутри, разламывает ребра, раздирает в клочья внутренности. Особенно легкие почему-то... Крик рвется из горла пополам с кровью.
"Еще далеко. Но уже так больно. Нет, не больно - это... это... Я не знаю таких слов, которыми можно описать это..."
Теплые, почти горячие руки. Они сжимают меня, собирая осколки в целое, очерчивают контур почти исчезнувшей меня, загоняют рассудок в эти рамки.
Ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе до боли в ребрах. От тебя пахнет сладостью, разогретым на солнце деревом и чем-то свежим. Так хорошо, так уютно в твоих руках. Так спокойно, хочется прижаться к тебе сильней, проникнуть в твое тело, слиться с ним и там, в глубине тебя, там, где под ребрами во влажной теплоте бьется твое сердце, остаться навсегда.
" У меня никого не осталось!"
Я сжимаю твою талию руками, оставляю синяки и даже царапаю сквозь одежду, будто пытаюсь продавить плоть, продраться внутрь. У меня сильные пальцы. Это больно. Ты терпишь. Лишь иногда с шипением втягиваешь воздух сквозь зубы, но не разжимаешь рук.
"Никого нет..."
Моя душа очищается в твоих объятиях, словно гадкую накипь смывают с нее твои тепло и боль. Ноги подкашиваются, и я оседаю на асфальт. Ты опускаешься со мной, бережно поддерживая, не давая упасть.
" Никого... Кроме тебя!"
Я поднимаю глаза. Твои волосы, спутанные ветром, мной, похожи на белые паутинки. Длинные и мягкие, они ложатся под мои пальцы, когда провожу по твоей груди, приподнимаясь. Обхватываю лицо руками, большие пальцы на висках, ловят биение твоего пульса, путаются в шелке волос. Жаль не могу разглядеть твое лицо, - проклятые слезы, они так не кстати.
Как одержимая покрываю тебя поцелуями: глаза, брови, нос, лоб, скулы. Прикрыв глаза, ты замер. Почти не дышишь. Терпишь. Лишь изредка, вовремя поворачиваешь голову, чтоб я не попала по губам.
Когда же я ловлю твои губы своими, ты умоляюще шепчешь:
- Не надо.., - снимая мои руки со своего лица и крепко сжимая в своих объятиях.
Свет, спокойствие и умиротворенность наполняют меня. Щелкает тугая пружина и пазлы съезжаются вместе, образовав долгожданную целостность.
Утро. Отец сидит за столом. Как всегда в это время он занят газетой, кофе и сотовым.
- Доброе утро, пап.
-И тебе, дочуль.
-Когда ты уйдешь?
-На работу? Через полчаса ухожу. А что?
-Нет, от нас. Так нельзя пап, та женщина тоже страдает. Да и врать... глупо.
- О чем ты?! Не понимаю...
-Я знаю, пап, ты изменяешь нам с мамой.
-ЧТО?! С чего ты взяла? Кто тебе сказал такую чушь?!!
-Мне?.. Мой... друг.
-Что?! Что еще за друг?!! Чепуха какая...
-Не надо, пап. Я знаю все, я сама видела, своими глазами... Просто я хочу сказать, чтоб ты решил, что делать с нами. Нельзя жить на два фронта, - это убивает всех.
- Я не знаю дочь... Понимаешь...
- Пап, не надо... Просто, если ты уйдешь, то убьешь только меня и маму. А если останешься, то убьешь всех: себя, ее, нас... Выбирай.
Он смотрел как его дочь, необычайно спокойная и взрослая в этот момент, покинула комнату. А за окном в прозрачной синеве октября от ветки оторвался последний лист клена и отправился в одни ему ведомые дали.
"Ты теперь всегда будешь со мной?"
Мягкие белые волосы под пальцами и глаза зеленей весенней травы.