Мелкая дождевая пыль зависла в воздухе, жёлтые и сизые листья тополей опускались, навсегда отлетая от родного дерева. Вздрогнул куст под воробьиной стайкой.
- Чего сгрудились? На юг собрались, черти!
Олег не унывал. Это некрасиво не только перед людьми, но и перед самим собой. В гостиничном номере на тумбочке еще стояла банка килек в томате, чтобы показать соседу - у нас все благополучно тоже, когда тот шумно хлебал по вечерам сливки с рогаликами.
Однако, унывай, не унывай - денег нет. Их было много, когда он ехал в Ленинград: командировочные, суточные, свои собственные. Но дорога с вагоном-рестораном, где он щедро угощал какого-то скрипичного мастера, встречи с коллегами, с приятелем Жорой, бывшим однокурсником, поездки в Павловск, Петергоф.
Сколько раз, отправляясь в командировку, он давал слово быть расчётливей, благоразумней. Не впрок наука.
Одалживаться он не умел, сидел тайком на мели и ждал перевода от матери, которой три дня назад дал срочную телеграмму.
Правда, вчера поздно вечером, пересилив себя, поехал к Жоре занять малость на недельку, но тот встретил его как-то испуганно, суетясь, провёл на кухню. Потом дверь приоткрыла жена в белой сорочке, большая, как холодильник, ничего не ответила на "здрасьте" и Олег, попив чайку, рта не раскрыл о займе.
Небрежно и браво, забив руки в пустые карманы, он появлялся на почте, как бы между прочим справлялся: "Нет ли мне чего-нибудь" и, получив отрицательный ответ, посвистывая, удалялся.
Вчера он насвистывал дважды, и его заприметили. Частить стало неудобно, но еще неудобней сидеть под осыпающимся тополем и курить последнюю сигарету.
Он пошел на почту к закрытию. Как и рассчитывал, народу было не много: трое или четверо. Когда Олег, достав паспорт, подал его красивой, очень бледной и очень голубоглазой девушке, та, не перебирая корреспонденции, сказала:
- Вам ничего нет.
Он легкомысленно поглядел на плакат, призывающий заводить единую сберкнижку, и хотел уже, насвистывая, удалиться.
- Вам что - очень нужны деньги?
- Да так. Не лишне.
- Я могу вам одолжить немного...
Он поднял брови, усмехнулся. Случай был невероятный.
- Вот, - она положила под окошечком три пятёрки, - Хватит?
- Вполне. Возьмите паспорт.
- Что вы...Зачем...
- В залог. Вдруг я исчезну навсегда.
- Не надо.
- Благодарю, - произнёс он и покраснел. - Надеюсь, завтра верну. Большое спасибо.
- Всего доброго, - не поднимая русой головы, сказала она.
Не в кино, не в книге еще существовали чудеса и добрые случайности: нежданно- негаданно ладонь его сжимала три тёплых пятёрки, сердце наполняла благодарность, и уже не удалая маска, а истинная весёлость осветила лицо.
У людей в воображении складывается некий составной идеал человеческой внешности, редко, впрочем, имеющий прообраз в реальном мире.
"Откуда такое чудо с небесными очами на заурядной почтовой станции?" - думал он. Это было то лицо, те очи, которые не хотелось назвать иначе чем "небесные".
Он достал последнюю сигарету. Спички имелись, слава богу, но неудержимо влекло с кем-нибудь пообщаться, и он подошёл к милиционеру.
- Угостите огнем, старшина.
- Не курю, - смутился тот, будучи еще не старшиной, а ефрейтором. - Хотя спички имеются. - Он достал коробок, чиркнул и сложил ладони лодочкой.
- Это не то, - браво бросил Олег и взял "под козырек".
Вечер пролетел под знаком "небесного лица", о котором думал в гостиничном кафе, перед сном и ночью, вставая покурить у окна. Проснувшись - опять в голове была она.
В свои двадцать семь лет он еще оставался холостым. Конечно, бывало всякое, но чтоб засыпать и просыпаться с мыслью о Ней - ещё не случалось.
Олег встал в предпраздничном настроении, торопя время, ему не терпелось туда, где уже не денег он ждал или, во всяком случае, не они были главными, а встреча с Небесной.
Тщательно выбрившись в ванной, отутюжив брюки, он разбудил пожилого соседа и покинул номер. Оглядел себя в зеркале холла, остался доволен.
Человек, которого любят, или он думает, что его любят, делается уверенней и несколько хорошеет. Впрочем, до любви было далеко, но то, что он ей показался и нечто неординарное она в нём узрела, Олег предполагал. И вполне резонно: ведь не каждого, ждущего перевода, она, вероятно, выручала деньгами.
Сидя одиноко в уголке буфета с двумя чашками чёрного кофе, он восстанавливал в памяти небесное лицо, и все черты виделись несколько размытыми, неопределёнными, кроме голубых, грустных очей.
"Кстати, отчего они так печальны при такой красоте" - размышлял он.
За первой чашкой он придумал, что сказать ей сегодня и даже записал на бумажной салфетке: "Доброта и красота - вещи несовместные, но вы опровергаете это". Тут же зачеркнул: выспренно, пошло, и потом при людях...
На салфетке появился еще афоризм: "Доброта выше красоты", который тоже был зачеркнут.
Вторая чашка кофе натолкнула его на простую идею - написать на почтовом бланке лаконичное и деловое: "Давайте встретимся". И всё. Это то что надо.
К окошечку стояло довольно много народа. Поверх чьего-то плеча Олег украдкой поглядывал на бледное лицо, которое показалось ему сегодня ещё небесней. Некоторое беспокойство подкралось к нему, когда он усомнился: а вдруг перевод не пришел, вдруг мать вообще не получила его срочной телеграммы или не достала денег?
Очередь кончилась. Небесная подняла на него очи и первая обрадовала:
- Ликуйте. Есть...
Он взял несколько зелёных бланков. Один тотчас испортил, руки подрагивали. Заполнил другой. На улице, казалось, шумит майская демонстрация, плакат о призыве завести единую книжку пылал, как флаг, с краю глаза.
На третьем бланке начертал, как решил: "Давайте встретимся. Жду после работы у почты. Идёт?".
Получив восемьдесят рублей, десять и пять возвратил. Хотел опустить записку. Но нельзя. Прежде чем просить встречи, надо отблагодарить. Такие движения души происходят раз в сто лет...
- Я сейчас вернусь. Минут двадцать, не больше, - торопливо пообещал он.
Она небесно улыбнулась.
Молодые ноги и лёгкие крылья вынесли его из почты. Демонстрация не шумела, из пушек не палили, но маем и праздником дышала улица. Сейчас ему все удавалось, везде везло, как и должно быть со счастливым человеком.
Цветочницы у метро, очередь в кондитерской, встречные - все знали о его радости. Раньше обещанного он влетел на почту.
- Это вам, это вам, а это вам, - подходя к каждой сотруднице и кладя по коробке конфет, произносил Олег, не обращая внимания на удивлённую, хотя улыбающуюся очередь. Перед Небесной он опустил еще и букет белых флоксов.
- Ну, что вы...Зачем, - улыбнулась она, бледные щёки заалели, кроткие, голубые на белом очи заблестели. - Спасибо...
Теперь, не дав ей прийти в себя, он протянул записку. Она прочла, совсем покраснела и быстро приписала что-то. Чудная, благороднейшая очередь понимающе вела себя тихо, замечательная очередь не возмущалась, она смотрела, как девушка вернула записку.
"Не надо" - прочел Олег и уже вслух, забыв о конспирации и очереди, сказал:
- Я буду ждать вас. Хорошо?
- Не надо. Я не могу, - тоже вслух, будто они были одни, произнесла она таким тоном, с такой умоляющей интонацией, что он осекся и не знал, что говорить. Только вспыхнуло в голове: "Дурак самоуверенный, болван...".
Ночные мечты, утренняя восторженность, афористичные заготовки и сама записка на почтовом бланке - всё это теперь выглядело страшно нелепым, и ликованье его сменилось беспросветной тьмой.
- Молодой человек, давайте быстрей решайте, - не выдержал кто-то из благородной очереди.
"Что решайте, чего тут решать, всё ясно" - капало в мозгу.
- Извините, - выдавил Олег не то очереди, не то Небесной, беря насколько мог себя в руки и зачем-то произнес фразу, за тон и смысл которой потом было противно.
- Бывайте, товарищи! Желаю успехов на ниве корреспонденций...
"Вот и всё, вот и конец, - твердил, бредя куда-то по серой, будничной улице, стыдясь поднять глаза на прохожих, конечно, знавших о конфузе. - Скорей на вокзал, восвояси, карету мне, карету...".
- Гражданин, поднимите окурок. Культурный человек, а бросаете где попало, - прервал его мрачные мысли голос. Скуластая дворничиха стояла перед ним. Подавленный, он не пререкаясь поднял окурок, сунул его в карман.
- В урну брось. Сгоришь, как фуфайка, - смягчилась дворничиха, не ожидавшая такой покорности.
"С чего я взял, что она побежит по первому зову, болван. Просто пожалела идиота" - казнил он себя и по пути на вокзал и у кассы.
Билет купил на час ночи. Время оказалось в избытке. Зашёл в привокзальный ресторан, заказал двести пятьдесят белой и салат.
Вчера вечером он реально видел себя, сидящим рядом с Небесной в каком-то кафе, бледное лицо сияло, можно было тронуть ее руку...Ночью снилась галиматья, но сладкая галиматья: будто они едут в его Кострому на тройке...Ямщик, похожий на Льва Толстого, но почему-то в казахской тюбетейке, то и дело оборачивался и кричал: "Горько!"...Звучали одновременно бубенцы и валторны...
Теперь и сон и то, что могло быть явью, смешавшись, отдалились навсегда и всё происшедшее, казалось, случилось давно.
Рядом с ним сидел железнодорожник в сером кителе и жевал шницель. Занавески на высоких окнах, свет между ними, шницель - всё было серое, как настроение. Не радовала, как обычно, предстоящая дорога, возвращение домой. Будущего словно не стало.
Он выпил рюмку, вяло похрустел салатом. Полез за сигаретами, из кармана выпала салфетка. Прочел афоризмы, перечеркнутые черной чертой, скомкав, положил в пепельницу.
После третьей рюмки несколько посветлели занавески и китель соседа.
Сделалось жарко, голова разогрелась, и в ней появились некоторые сомнения - не рано ли он сдался? Ведь говорят же иные умельцы, что в таких случаях надо бороться. С кем бороться - неясно. Но ничего страшного действительно не произошло. Может, ей просто было неудобно при людях? Может, замужем? И скорей всего. Такие небесные тоже выходят замуж. И быстрей земных. Не надо падать духом. Ещё не всё потеряно. Необходимо использовать последний шанс, пока состав не укатил в Кострому. Встретить все же её у почты и понять точно - запятая это или точка...
От сознания, что ещё всё может счастливо разрешиться, он ободрился, жизнь была опять прекрасна.
- Не исключено, что это не точка, - сказал он вслух, подняв палец.
- Что вы говорите? - спросил сосед.
- Я говорю, ещё не настала зима.
- Да, осень действительно тёплая, - с участливым непониманием, как бывает с глуховатыми людьми, согласился железнодорожник.
"Хороший дядька" - заключил Олег и предложил ему выпить. Но тот отказался...
Расплатившись в гостинице, он поспешил на почту и без пятнадцати девять сидел на скамейке возле телефонной будки, поглядывая сквозь желтые акации на дверь.
Первой вышла полная женщина с его цветами. "Раздала сотрудницам" - понял Олег. Через минут пять показались две других, тоже с цветами.
Небесной не было. Он поглядывал на часы, стал думать: не ушла ли она раньше, не прозевал ли.
И вдруг увидел её и замер. В проёме двери, которую кто-то поддерживал сзади, стояла Небесная на двух костылях, высоко поднявши острые плечи. Она со стуком спускалась со ступенек, обернувшись, поблагодарила того, кто помогал ей выйти, и пошла, выкидывая вперёд костыли, подтягивая к ним мёртвые ноги, тонкие и страшные.
Забыв портфель на скамейке, он метнулся в телефонную будку, повернулся спиной к почте, зачем-то стал набирать случайные цифры диска и весь сжался, охваченный одним желанием: только бы она его не заметила. Краем глаза он воровато следил, как она прыгающе удаляется и лишь когда скрылась за углом дальнего дома, осторожно выбрался из убежища, схватил портфель и быстро зашагал прочь.