Мелков заблудился. От Струг Красных, где гостил у матери, поехал на автобусе за грибами, сошёл в небольшом псковском селе Ждани, и в лесу заблудился.
День выдался несолнечный, безветренный. Мелков не приметил - куда движутся облака, не знал признаков севера и юга. Он стоял в сумрачном осеннем лесу с рюкзаком, корзиной грибов, лосиными рогами, гадая, куда податься. Все стороны были равны. Но не стоять же на месте, и он побрёл наугад по сопкам, по низинам и вышел к болоту. Свернул влево, хотя мог бы свернуть и вправо. "А космонавты говорят: маленькая наша планета, - думал он. - Конечно, с космического корабля маленькая. С Луны ещё меньше, глобус голубой. А вот на ничтожном пространстве этого глобуса можно заблудиться, как в сибирской тайге. И погибнуть...".
Возможность и верно никогда не выбраться из леса делалась в воображении Мелкова реальной, тревога росла. Представлялось, как через месяц найдут его холодное, исклёванное ястребами тело. Или воронами. Не всё ли равно.
От багульника болела голова, уставший, растерянный Мелков стал сбрасывать балласт, как терпящий бедствие на воздушном шаре: выкинул лосиные рога, половину грибов, потом вовсе опустошил корзину, оставшись с рюкзаком за спиной, где лежал фонарик и бутерброд с сыром. Вскоре он вышел к тому же болоту и чуть не заплакал. Свернув теперь вправо, провалился в сырую яму, ощутил боль в ноге. И сел погибать...
Мелков стал представлять от чего погибнет: от холода, голода или его заломает страшный медведь, но вдруг увидел рыжего кота. "Рысь", - мгновенно определил обречённый. Рысь, замерев, смотрела на человека. Человек - на рысь. Из кустов вышел старик в фуфайке, в резиновых сапогах, и Мелков понял, что это не рысь, а обыкновенная домашняя кошка.
- Здравствуйте, - сказал старик и хотел пройти своей дорогой.
- Постойте! - крикнул Мелков. - Я заблудился, дедушка...Далеко ли до жилья?
- Зачем далеко. Рядом.
- Я, кажется, сломал ногу. Ужасная боль...
Старик присел на корточки, стащил с ноги Мелкова кирзовый сапог, спустил шерстяной носок, осмотрел и, приладившись, внезапно двумя руками сильно дёрнул на себя. Мелков вскрикнул на весь дремучий лес, сморщился, озлился, но почувствовал, что боль отпустила. Он даже встал. Все его страхи исчезли. Рыжий кот жевал какую-то травку, дед закурил сигаретку.
- До жилья не проводите, дедушка?
- Пойдёмте. Вон сушину возьмите для подсобки.
И они пошли. Рыжий кот за ними.
- Нам далеко, дедушка?
- С полверсты. Хутор рядом.
- Какой хутор?
- ЗАчеренье называется. Всего четыре избы. Тут когда-то, давным-давно графская усадьба была, теперь всё запустилось травой. Четыре избы осталось. В трёх не живут, в одной - мы со старухой. А вы откуда же?
- Из Струг. До Жданей доехал, пошёл к озеру и заблудился. Думал, крышка. Вас как звать, дедушка?
- Филя. Подлинней - Филипп Иванович.
- А меня Самсон. Самсон Борисович.
Впереди за высокими столетними деревьями показались серые крыши.
Филипп Иванович и его старуха Марья Михайловна уговорили заблудшего остаться до утра, мол, время к вечеру, устал, поди, а главное - нога не в порядке. Мелков легко уговорился. Открыл окно, высунулся.
- Ой, как у вас живописно. Дубы столетней давности. Дворянское гнездо, прямо, приют души. Под старость куплю здесь дом. Чудесно!
- Зачем покупать. Берите даром и живите, - сказал Филя.
Мелков одинаково быстро сходился со всеми людьми, и здесь мигом освоился, называя стариков "бабушка", "дедушка", беспрестанно говорил, намолчавшись в ужасном лесу, балагурил, трогал руками расписные горшки, нюхал луковые вязки, помогал чистить картошку, вызвался накрывать на стол, показал умение тонко нарезать хлеб.
- Чтоб лук глаза не щипал, знаете, что надо: помазать лезвие ножа постным маслом. Это я в одном журнале вычитал. Попробуйте, попробуйте, бабушка.
- Было дело под Полтавой. Расстыковались. Несовместимость душ и интеллектов. Кажется, не пью, не курю, ничего лишнего не позволяю. Нет. Нашла какого-то антраша с длинной трубкой...А-а-а-а, фря та ещё. И потом - Самсон потупил влажные глаза, - чересчур утончённая особа, а я, знаете, люблю в женщине, чтоб было много тела. Вы, бабушка, сколько же вместе живёте?
- Сорок третий пошёл годок.
- Ой, ой, ой. Непостижимо! Вечность!
Перед ужином Мелков с готовностью пошёл с Филей в чулан за солёными грибками. Старик полез в дубовую кадушку, вынул гнёт, мокрую тряпицу. Прямо ладонью черпанул в миску розовых волнушек, пахнущих укропом и чесноком. Мелкова заинтересовал гнёт - брусок, размером с кусок хозяйственного мыла, из какого-то тёмного, бурого металла. Он хотел поближе осмотреть его, но брус был такой тяжёлый, что с трудом поднял его двумя руками.
- Ой, какая тяжесть. Бронза или золото?
- Не знаю. Им ещё дед мой соленья пригнетал.
- А почему не камнем? Металлы окисляются, можно отравиться.
- Зачем. Второй век, а может больше - никто не отравлялся...
Начерпав грибков, Филя достал за сундуком большую бутыль, нацедил трёхлитровую банку.
- Это что такое? - поинтересовался Мелков, нюхнув.
- Настойка смороды. У нас до магазина неблизко. Марья настаивает. Полезная микстура.
Настойка и верно оказалась вкусной, некрепкой, но Мелков быстро зарумянился. Рассыпчатая картошка дымилась на столе, благоухали просоленные огурчики и волнушки.
- Ах, как у вас вкусно. Грибки во рту тают. А я, знаете, как заблудился - все грибы выбросил. И корзину бросил. Почти ещё новая корзина, может, потом найдёте, берите себе.
- Припрятали бы в кустах. Зачем бросать.
- Не до того, дедушка, так испугался, думал всё, конец...
Мелков ел с аппетитом, рассказал, как в поезде ехал с женщиной и её пятилетним сыном, который очень привязался к Мелкову.
- Представляете, мать спрашивает: "Поедешь с дядей Самсоном или с мамой?" - "С дядей Самсоном", - отвечает. Женщина даже обиделась. Очень интересная, между прочим, женщина. Моего романа. Они, знаете, сначала все интересные. А потом, - он развёл маленькими руками, - поэтический роман превращается в книгу бухгалтерского учёта, божество - в убожество, небесный ангел - в заурядную полевую мышь. А вот дети - дети вообще меня любят. И животные.
- Они хороших людей чуют, - заметил Филя.
- У вас-то есть дети? - поинтересовалась Марья Михайловна.
- Дочка. Вся в мамашу. Вот ведь какие эники-беники - чужие любят, а к родной дочке в гости приду - смотрит, как на врага народа. Мать настроила.... Позвольте ещё грибков. У вас не грибки, а эники-беники. Чудо!
- Вы, как дитя малое, всему радуетесь, - улыбнулся Филя.
- Не скажите, дедушка, не скажите. Не такое уж дитя. Вот после развода въехал я в новую квартиру в новом доме. Как-то раз ведро помойное в мусоропровод вытряс и чуть-чуть мимо просыпал. Соседи звонят, всякими словами обзывают: неряха и прочее. Ладно, думаю. Стены у нас, знаете, блочные, бетонные, для всякой дырки долбить надо. Вот и стал я каждый вечер долбить. Мне и не надо, а я стук-стук-стук. До десяти часов, конечно, как положено. Один сосед является - ребёнку спать мешаю. Другой - телевизор мешаю смотреть. Третий вскоре чуть не в драку лезет, четвёртый, прямо смех - чуть с ума не сходит. А я что: молчок и стук-стук-стук. Не дебоширю, не пьянствую - всё по закону, что мне участковый или ещё какой орган правопорядка...
- Так нельзя, - нахмурился Филя.
- Ах, Филипп Иваныч, можно, нельзя - чепуха на постном масле.
- По-моему, порядок жизни на этих "можно" и "нельзя" стоит. А как же.
- Ерунда. Знаете, по теории Эйнштейна - был такой великий физик - всё относительно: время, пространство, масса. Я в свою очередь считаю, что и в житейском смысле всё относительно. И нет никаких чётких правил. Одни слова.
- Мать, хлеб, честь, Родина, - это не слова.
- Это красивые слова, дедушка. Вот дайте мне любую истину положительную или отрицательную. Я её мигом в эники-беники превращу и поменяю местами. Ну, дайте, дайте, пожалуйста.
- Не знаю, что и дать. - Филя переглянулся со старухой.
- Дайте, что на ум взбредёт. Скажем, убить человека - зло или добро?
- Ясно, зло.
- Ай, как категорично. В войну за убийство ордена давали. А? Что скажете?
Филя хотел что-то возразить, но Мелков не дал.
- Вы забыли уточнить - кого убить и когда. Вот ещё пример: человека можно убить подушкой?
- Что это у вас всё убийства, - нахмурилась Марья Михайловна.
- Для наглядности. Специально. Так можно или нельзя?
- Подушка не топор, - удивился Филя.
- Значит, нельзя?
- Нет.
- Опять неверно. А если подушку намочить и заморозить. Камень станет, а не подушка. Интересно?
- Не знаю, что и сказать.
- То-то. Сейчас день или ночь?
- Смешной вопрос. День, конечно, - старики даже поглядели за окно.
- Неправильно, непра-виль-но, - по-детски заликовал Мелков. - Здесь день, а в Японии - ночь. Опять забыли уточнить - где. Правда, любопытно? Выходит, любое "да" нетрудно превратить в "нет". Всё можно подвергнуть сомнению, это бесспорно...
Возбуждённый верными доводами, Мелков умолк, сообразив, что старик догадается возразить: "раз всё подвергается сомнению, то и ваша бесспорная мысль тоже сомнительна...". Но Филя встал и вышел покурить. По какому-то неписаному закону - может потому, что так всегда поступал его отец - старик не курил в избе.
Уже вечерело, дымок от папиросы белел на фоне сумеречной дали. Филя сначала услышал, а потом, подняв седую голову, увидел в меркнущем небе кличущих журавлей. Точно почуяв час отлёта, они летели чётким углом в необходимую сторону, соблюдая от века заведённый порядок и нужное неравенство.
А на плывущей под ними земле опадали деревья, жухли травы, готовились к зиме рыбы в холодеющих озёрах, умирало или засыпало то, чему положено умереть или спать до весны. И Филя, спокойно сидящий на деревянном крылечке, как малая и временная частица большого и вечного мира, подсознательно чувствовал с ним прочную связь.
- Вроде холодает? - услыхал он голос вышедшего Мелкова.
- Ветер с запада. Сон будет плохой, - определил Филя.
- Любопытно. Почему?
- Так подмечено. Западный ветер - беспокойный, бодрый. Восточный - сонный, вяленный. Животное или человек их слышит. На Байкале западный ветер култук - называется фартовым ветром. Рыба бодрая, гуляет.
- Бывали на Байкале, дедушка?
- До войны срочную служил.
- А на войне были?
- Как все.
- Страшно?
- Привыкаешь и к страху.
- Кем же воевали? В каком роде воск?
- Строителем.
- Ну это ещё ничего.
- Ничего. Жив...
- Супруга не воевала?
- Зачем. Моя самоходка тут с детьми жила.
- Самоходка! Как чудно! - засмеялся Мелков. Смеялся он рассыпчатым шёпотом, втягивая голову в узкие плечи.
Рыжий кот появился на крыльце, изогнув хвост, стал тереться о колено хозяина. Мелков погладил его по шерстке.
- Ой, у меня в рюкзаке бутерброд остался с сыром. Сейчас принесу, - вспомнил Мелков и через минуту вернулся с рюкзаком. Вынув бутерброд, положил половинку перед котом. Тот нюхнул и продолжил ленивое тарахтение.
- Заелся котяра...Филипп Иваныч, хотите фонарик подарю? - спросил Мелков, доставая фонарик из рюкзака. - Почти новый. И батарейки новые.
- Зачем. Что вы.
- Берите, берите. Я себе другой куплю. Мне он ни к чему, а вам пригодится...
Постелили гостю в отдельной комнате на широком, стареньком диване и Мелков с удовольствием окунулся в прохладу чистых простыней, высоко натянул одеяло. Он умел засыпать по заказу где угодно. Но тут довольно долго не спалось. "Ветер с запада - сон плохой, - пришли в голову слова старика. - Ничего старики, с такими жить можно...".
Самсон закрыл глаза, взялся ровно, ритмично дышать, убаюкивая себя: "Тебе хорошо, хорошо, вольно, легко, тело лёгкое, лёгкое....А почему такой тяжёлый брусок? - вдруг влезла мысль, - почему, как говорит старик, не окисляется, не зеленеет? Если медный, бронзовый или латунный - должен позеленеть. И не та тяжесть...Золотой", - внезапно осенило...
Мелков открыл глаза, спустил одеяло с уха, задумался. Грубо сбитая колобаха весила не меньше пяти килограмм. Если и верно золотая - Самсон произвёл приблизительный расчёт - большие деньги. Неужели эти братцы-кролики давят волнушки таким богатством?
Желание убедиться в догадке было так велико, что толкало немедленно проверить. Но нет, завтра, спокойно, Самсон. Завтра выбрать момент и уточнить: что за штука в кадушке с грибами. Слышанные рассказы о кладах, найденных в глухих деревеньках, сомнения: выпросить или тайком присвоить золотую колобаху, а главное - волнующие планы, как в случае удачи распорядиться драгоценным металлом, - всё это долго мешало уснуть. В голове мелькали легковые машины, дачи, какая-то новая чудная работа, где можно ничего не делать, яркая полногрудая Эльвира Яковлевна из бухгалтерии в роли его жены...
Встал он поздно. Осеннее утро было пасмурно. Мутное солнце, небольшое и бесцветное, как луна, бежало за толщей серых туч.
Самсон вышел во двор, потянулся, чуть присел. Он умел, не оборачиваясь, видеть краями глаз, что делается за спиной. Сейчас заметил: Филя, сидя на чураке, что-то вырезал не то стамеской, не то ножом.
- Доброе утро, дедушка.
- Здравствуйте. Как ваша нога?
- Чуть прибаливает, - Мелков вспомнил о золоте и нарочно похромал.
- А вот я вам тросточку смастерил, - Филя протянул берёзовую палку с загнутым концом, на котором была вырезана лошадиная голова.
- Какая прелесть! Искусство! Благодарю, - Самсон прошёл взад-вперёд, опираясь на палку. - Удивительно удобная ручка. Умелец! Народный промысел!
За завтраком он съел три яйца всмятку, выпил две кружки сладкого чая, и всё думал: как незаметно пробраться в чулан.
- Какой-то вы сегодня раздумчивый, - заметила Марья Михайловна. - Ноге худо?
- Немножко. Знаете, будто отлежал....Но, впрочем, с такой тросточкой - Самсон вытащил стоящую между коленей палку, - с такой тросточкой можно пешком на Северный полюс.
- Время позволяет, так гостите...
Ожидая удобного случая, Мелков читал старую газету, слонялся по двору, морща высокий лоб, грыз в саду мелкие яблоки. Марья Михайловна торчала в избе, готовя пироги, потом принялась стирать. Филя в своей мастерской сидел с киянкой и стамеской. Что-то долбил. По стенам висели пилы, скобели, вязки липового лыка. У пристенка - неошкуренные плахи, белые заготовки.
- Что мастерите? - поинтересовался Самсон
- Ступица будет. Для передка.
- Дуб?
- Зачем. Молодой дуб на обода или спицы годен. На ступу - берёзка.
- Вы никак колёсных дел специалист?
- Работал.
- Двадцатый век - и телега. Забавно.
- Лошадь не отменишь. Выходит, и телега нужна.
- Делали бы заводским способом.
- Делают, да тяжёлые. Хороший скат - лёгкий. Если бессучковый, с шиной - лет пять прослужит.
- Тоже ведь ремесло, - смахнув опилки, Мелков сел на верстак.
- Во всяком деле своя наука. - Филя закурил.
Самсон взял с верстака коробок спичек, чиркнул, сунул одну спичку в рот, сомкнул губы и вынул горящую.
- И не обжигает? - искренне удивился старик.
- Ничуть. - Самсон показал фокус ещё раз. - Тоже, дедушка, наука. Физика.
- Учёным работаете?
- Нет, простым сменным инженером. Но науку уважаю. Сокращает опыты быстротекущей жизни. И всякие феномены люблю. Вот, например, был такой великий математик Гаусс. Не слышали?
- Нет.
- Ему ещё в школе задал учитель задачу. Ну, не одному ему, а всему классу. Найти сумму всех чисел до ста. Просто говоря, сложить один, два, три, четыре, пять...девяносто девять, сто. Понятно?
- Понятно.
- Ученики занялись решением. Так подряд и складывали, как дураки. А наш маленький Гаусс через полминуты подал учителю ответ. Верный ответ. Учитель глазам не поверил....Ну, вот - каким образом можно за полминуты сложить все цифры сотни? А?
- Надо подумать.
- И не ломайте голову. Тут, дедушка, нужен гений, феномен.
- Надо покумекать...
"Не кумекать, а смыться вам надо куда-нибудь со старухой вместе, - подумал Мелков. - Дал бы только Бог проверить мне ваш солёный клад...".
И бог-случай услышал просьбу. Марья Михайловна, настирав две корзины, позвала Филю помочь донести до оврага, где обычно полоскала бельё.
- Давайте, бабушка, я помогу, - вызвался Мелков.
- Вам неспособно, тяжело. Отдыхайте...
Едва старики скрылись, он юркнул в чулан к кадушке. С трудом снял гнёт. Протёр. Сбегал за ножом. Поскрёб брусок - металл был мягкий, под ножом заблестела жёлтая полоска. "Золото, золото...спокойно, Самсон, спокойно", - повторял он. Принеся брус в избу, замотал его в попавшуюся под руку тряпку, засунул в рюкзак, крепко завязал. Вернулся в мастерскую. Услышав приближающийся кашель старика, стал бесцельно долбить чурку.
- А берёза-то, дедушка, какая мягкая. Я думал она твёрдая...
- Это не берёза. Осинка.
- Осина, говорят, дерево дрянное. Не горит без керосина.
- Каждое дерево хорошо. Если не гнилое, - сказал Филя.
После сытного обеда, с горячими капустными пирогами, Марья Михайловна прилегла отдохнуть на кровати, Филя залез полежать на чердак, а Самсон растянулся в носках, поверх одеяла, на диване. Он думал. К чёрту теперь отпуск, не до отпуска. Надо мчать в город, искать надёжного ювелира или дантиста, да осторожно, разумно...
Тишина объяла хуторок, только чирикали воробьи, изредка голосил петух, и тикали ходики. Долго лежать Самсон не мог. Бесшумно надел сапоги, пиджак, взял палку, решив смыться не попрощавшись. Но на своём излюбленном крылечке уже сидел Филя с тетрадкой в клеточку в руках, что-то писал карандашом.
- Вы никак собрались? - удивился он.
- Да надо...вспомнил, что ждут дела....Пойду.
- Чайку бы хотя попили на дорожку. Постойте, я пирогов принесу.
- Ну, ладно. Может, ещё свидимся. Марии Михайловне поклон...
Филя проводил до калитки. Подавая на прощание руку, сказал:
- А ведь я решил вашу задачку.
- Какую задачку?
- А эту: как быстро сложить все цифры сотни. Ломал голову, ломал и вдруг - не поверите - всё так просто засветилось. И не только для ста, прямо, удивительно. Любое число умножь на половину этого числа, а после эту половину прибавь. Вот и всё...
- Да, здорово, - Мелков придал лицу заинтересованность, хотя более всего старался не показать, как тяжёл рюкзак. - Ну, будьте здоровы, поклон хозяйке...
- Нога-то ничего? - Растерянный от внезапного ухода гостя и его невнимания к его удивительной отгадке, спросил Филипп Иванович.
- Ничего. Дотопаю, - крикнул, не оборачиваясь Мелков.
Только отойдя с полкилометра, он изумился, что деревенский малограмотный старик нашёл не гуссовское, а своё, более простое решение для нахождения суммы всех составляющих какого угодно числа. "Умножь на половину, да прибавь эту половину...". Как просто. Но долго изумляться Мелкову было некогда.
Тяжёлая драгоценная ноша давила в позвоночник. Вскоре, впереди показалась лошадь, мужская фигура в телеге. Мелков почему-то свернул в кусты, спрятался, пересидел там, сам не понимая - отчего он прячется...
И снова зашагал, изредка оглядываясь. Гнёт давил в спину, палка мешала ему. Он размахнулся и зашвырнул её в ольшаник.