Я сделал из верхушки молодой сосенки палку. Ошкурил, заворонил на костре, вырезал ножичком белый узор по чёрному. Славная получилась палка, узловатая, гладкая, держать в руке хочется.
И Серафим, увидев её, сказал:
- Красивая.
Но сказал без восхищения, недоговорив что-то. Я молчал, ожидая, что он обязательно договорит, если молчать.
- Лишняя вещь, - улыбнулся наконец Серафим.
- Почему же лишняя?
- В лесу вещь такая нужна, чтоб потерять не жалко. Вот берёзину выломал - удобная. А потеряю - другую прилажу.
- Ну, Серафим Иванович, так от всего отказаться надобно. И от ножа перочинного, и от фонарика, от зажигалки, вообще от вещей, - возразил я.
- Вещь такая, чтоб потерять не жалко, - повторил он. - И не только в лесу. На шестом этаже потерял, а на втором и забыл. Тогда и живёт человек подольше.
- Может, проще не терять?
- Не выйдет...
Палку я действительно вскоре потерял. Но искать не стал. Наоборот, почувствовал облегчение.
Через несколько дней, встав по обыкновению ещё в сумерках, направился за грибами. Пока шёл тропинкой вдоль озера, совсем посветлело.
И вдруг увидел на берегу Серафима. Он неподвижно сидел на сушине и смотрел вдаль воды. Я притаился за кустами. Было любопытно понять - что он делает здесь один в такую рань. Нет, рыбу он не ловил, удочек с ним не было, ничем не промышлял, а просто смотрел на рассвет, на белый подвижный пар озера, о чём-то думая.
Часто ли увидишь человека, особенно деревенского жителя, всегда практического, привыкшего к красотам природы, чтобы он просто так, не рыбача, ничего не добывая, сидел рано утром у воды и любовался рассветом. Я такого ещё не наблюдал.
В бывалой заплечной котомке Серафима: краюшка хлеба, соль, деревянная некрашеная ложка, консервная банка, прилаженная под котелок. В кармане кисет с махрой, газетка, спички. В руке простая палка. И всё это так мало стоит, всё это так не жаль потерять...
А он сидит на заре у поросшей молочным паром воды, глядит на встающее в зареве солнце. И думает.
2.
И всё же появилась однажды и у Серафима вещь дорогая, прямо скажем, диковинка заморская.
На селе каждое лето живёт бывший моряк, проплававший двадцать лет стармехом или, как говорят моряки, "дедом" - Леонид Петрович Макеев, которого все зовут просто Петрович. Так вот этот Петрович, человек широкой, беззлобной души, подарил, неведомо за что, Серафиму японский спиннинг. Красивая штука. Лёгкая, прямо игрушечная, и "бород" не делает даже у рыбака, спиннинга в руки не бравшего.
Серафим от такого дорогого подарка отказывался, но Петрович и слушать не хотел, настоял.
Однако не долго беспечный Серафим попользовался этой японской игрушкой. Пришёл он как-то к моему костру мокрый с ног до головы. На озере набежала высокая волна и кутька* перевернулась вверх дном.
Мне и жалко Серафима, и чуть смешно глядеть на мокрого. И хотя седой старик, а похож на дитя малое.
- Всё утопло, Валентин, - смеётся он, вытягивая руки над костром. - Сам-то хорошо к суху выбрался. Прямо, смех и грех...
Он говорит озорно, дивясь случаю, будто всё произошло не с ним, с кем-то другим.
- И спиннинг утопил? - интересуюсь я.
- Ясно дело. Что само пришло, само и уйдёт, - говорит он, глядя не на меня, а на свою собаку, тоже мокрую и весело сконфуженную происшедшим.
На дно ушла и его котомка с содержимым, и видавшая виды кепка, и курево, а ему ничего не жаль...
У одного моего знакомого мать скончалась. Остался он с отчимом, осталось кой-какое барахло.
Я не видел, как сталкиваются два железнодорожных состава, но, вероятно, они производят меньше шума и треска, чем вызвало столкновение сына с отчимом из-за дрянных тряпок и ничтожного скарба.
Да разве они одни такие катаклизмы поднимают из-за шкурки выдры или изъеденного молью салопа?
...Серафим вроде даже радуется вещественным утратам, словно освобождаясь от их зависимости.
И мне кажется: сгори у него дом, он придёт к костру и сообщит об этом с той же весёлой беспечностью, как о потере японского спиннинга.