Не знаю, как в других деревнях, а в нашей деревеньке Клопово в восемь утра никогда магазин не открывается. Хотя чёрным по белому, вернее, чернилами по листу в косую линейку написано и к обитым жестью дверям приклеено объявление, что магазин работает с восьми до пяти каждый день, кроме понедельника.
И потому клоповские мужички, уважающие всякое написанное слово, подтягиваются к магазину ровно к восьми. Они бренчат мелочью, делятся новостями, склеивают сломанные папироски, и, кряхтя, страдая, почёсывая затылки, нетерпеливо поглядывают на большак - не идёт ли долгожданная продавщица Сима Турищева.
В то утро за магазином на лужайке, поросшей поповником и куриной слепотой, лежало в ожидании трое: телятник Витя Дубов по кличке "Гвоздь", тракторист Семён Тузов и бывший конюх, а ныне всеми уважаемый пенсионер Николай Николаевич Ляпочкин. Утро было тучливое, влажное, воздух звенел от комарья, но от наших мужичков так сильно несло перегаром, что мошка держалась на расстоянии.
Лёжа и потягивая чинари размером с ноготь, они толковали о приехавшем к старухе Шмонкиной племяннике-морячке, ходившем в морской фуражке с белым чехлом и "капустой". Странный человек: во-первых, появился он как-то внезапно, будто с луны свалился, во-вторых, сразу начал с того, что просил всякого умельца научить какой-нибудь сельской науке, за что обещал или сходу ставил бутылку. Прошёл слух, будто бы морячок этот долгое время ходил в загранплавание, и при случае может порассказать немало диковинного.
- Простая штука, ядрёна-молекула, - сказал Николай Николаевич, - повидал человек всякой всячины. Говорят, в Америке бывал. Вот ты, Витя, где бывал окромя Клопово?
Витя молчит. Кроме Клопово и окрестных селений нигде он не бывал. Как впрочем, большинство местных. Хотя, вручи им предписание в течение месяца никуда не выезжать - как поднимется великий ропот, и всякий, побросав дела, соберётся в неведомую дорогу.
Потолковав о приезжем, поглядывая на дорогу, обменялись мнениями о причине, по которой сгорела недавно изба скотника Ивана Сычёва, потом разговорились о кроликах.
Дело в том, что весной клоповцы решили наконец-то осуществить давнюю мечту - развести на озёрном острове кролей. Идея сулила немалый доход: в мае завезли на откорм сотню голов - в сентябре будет раз в десять больше. И не надо ни корма, ни ухода - чистая прибыль. Сказано - сделано. Купили в районе сто двадцать штук, свезли их на остров, приставили сторожем плотника Петра Грибоедова, дав ему лодку, ружьё и оклад в семьдесят рублей.
Через месяц проверили - велик ли приплод - на острове ни одного кроля. Исчезли начисто. Куда? Каким образом? Бог его знает. Сторож на всякий случай проплавал ещё неделю и вернулся плотничать.
- Простая штука. Во всяком деле надо с умом, - рассуждал Николай Николаевич, зачем-то надевая очки без стёкол. - Может, они на другие берега уплыли. Может, и порешил кто втихую...
Витя Дубов возразил, что кролики вроде бы не умеют плавать. Семён Тузов высказал предположение насчёт подземных ходов.
- Привет, ребята, - вдруг раздался голос.
Мужички, не сводившие глаз с большака, оглянулись. Как-то незаметно от ручья подошёл недавно вспоминаемый морячок. - Давайте знакомиться. Иннокентий Клещов. Можно просто - Кеша.
Приезжий со всеми поздоровался за руку, достал пачку дорогих сигарет с фильтром. Мужички охотно угостились, задымили.
- О чём толк? - спросил Клещов.
- О кролях, - ответил Николай Николаевич, снимая очки без стёкол и пряча их в самодельный футляр без крышки.
- Так. Лады, ребята. А кто научит, как кроличью шкурку выделывать? Ставлю бутылку.
Научить в Клопове могли чему угодно. Даже даром.
- Простая штука, - начал Николай Николаевич. - Берёшь овсяных круп и варишь эдакий кисель-размазень вроде шлюмки. Соли туда ложки три. А то и четыре. Бросай туда шкурку и жди, ядрёна-молекула.
- Долго ждать? - Клещов прихлопнул на шее сразу несколько комаров, удивляясь, отчего мошка садится только на него, шарахаясь от мужичков.
- А как в ноздри вдарит тухлявостью - вынимай. Дело - гвоздь, - вставил Витя Дубов. - Прополощи, высуши и шей что хочешь.
- Так, ребята. Лады. Магазин ещё не открылся, - он поглядел на часы. - Пора бы....Вот за границей имеются такие магазины, что и ночью чем хочешь торгуют. Круглые сутки без перерыва на обед. Ну, ладно. Магарыч за мной.
Мужички хотели задержать морячка, попросив его рассказать что-нибудь ещё о заморском житье-бытье, но Клещов куда-то заторопился.
- Кузня далеко, ребята?
- По этой самой тропке за деревню, - указал Гвоздь, прислюнив сигаретку.
- Лады. Я скоро...
- Да. Видать, человек бывалый, - заключил Семён Тузов, тоже припрятав сигарету для будущей раскурки.
Идя по тропке вдоль ручья, Клещов услышал где-то за деревней кукует кукушка и почему-то вспомнил, что завтра у жены день рождения. "Надо дать телеграммку, поздравить", - решил он. Остановившись, достал блокнот, тотчас легко сочинил стихотворный текст телеграммы:
Птичка прыгает по ветке,
бабка ходит в магазин,
разреши тебя поздравить
в день твоих же именин.
Зачеркнул слово "бабка", наверху приписал "Кеша". Так выходило смешней и душевней. Клещов любил сочинять стишки: когда плавал, даже состоял членом редколлегии судовой газеты.
Миновав ручей по бревну, вышел на поле и увидел небольшое стадо. Пастух щёлкал кнутом.
Сперва Клещов осмотрел короткую рукоятку с вырезанной на конце козлиной мордой, ременное начало, верёвку, оплётку из конского волоса. Потом размахнулся. Ничего, конечно, не вышло похожего на размах.
- Покажи, друг, как надо.
Пастух лениво и в то же время ловко прокатил с оттяжкой, подсёк - раздался выстрел.
Клещов, засучив рукава, попытался скопировать движение. Кнут не слушался, путался, не разбегался. Два раза морячок огрел себя же по спине, потом слетела фуражка.
- Не сразу, - спокойно сказал пастух. Когда приезжий протянул ему трояк, не взял.
Опустив рукава, почистив фуражку, пообещав завтра продолжить учение, Клещов направился к кузне. Кузнец Афанасий Сергеевич и подручный Жора оттягивали конец гвоздодёра. Не знаю, как в других деревнях, а в Клопове любят исполнять частные заказы, особенно в рабочее время. Клещов вошёл в полутёмное, пахнущее каменноугольным дымом, помещение. Поздоровался. Произнёс накатанную фразу с посулом.
Подручный протянул ему кувалду. Афанасий Сергеевич вытащил из горна раскаленную заготовку под шкворень. Клещов где-то в кино видал эту работу, и когда Афанасий Сергеевич легонько пристукнул молотком, флотский с силой звезданул в указанное место.
- Полегче, - улыбнулся кузнец.
Но Клещов, словно не слыша, бил со всей силы, не глядя. Афанасий Сергеевич, чуя, что загубят заготовку, вовсе убрал её с наковальни, а Клещов продолжал долбить по пустому месту.
- Ну как? - тяжело дыша, спросил он.
- Ничего, - похвалил кузнец. - Только зря глаза закрываешь....А так ничего. Сила, видать, имеется...
- Вот в Японии даже в сельской кузне стоит паровой молот, - присаживаясь на ящик со скобами, начал Клещов.
- Вы что ж бывали там?
- Плавал. Восемь лет отдал.
- Чего бросили?
- Надоело.
Клещов всегда умалчивал, что в канадском порту отбился от группы, хотел остаться, но сильно перетрухнул, сам же явился в консульство, был отправлен другим судном домой и, естественно, уволен.
- Надолго к нам?
- Нет. Приехал повидать старуху-мать.
- Ну, а как там в мире люди живут? - спросил молчавший подручный.
- Разно. Вообще-то, недурно. Умеют жить.
- Безработицы, говорят, у них много?
- Всё, ребята, от высокой производительности труда. Спрашиваю: в древнем Риме была безработица? Отвечаю: нет, не было. Установи вот в этой кузне механический молот, так один из вас лишний. А может и оба.
- Ну, так в другом деле сгодимся, - сказал подручный.
- Разрешите представиться - Иннокентий Клещов. Можете просто - Кеша.
- Люба.
- А по-отчеству?
- Тимофеевна.
- Красивое у вас лицо, Любовь Тимофеевна. Нездешнее...
Люба была тёмноволоса, кареглаза и верно недурна собой. Клещов подумал малость, что бы такое сплести для начала. Решил нажать всё же на душу.
- Я вообще-то считаю - не в лице дело. Главное - душевность, сердечность. Именно из-за этих качеств когда-то сошёлся со своей бывшей женой. А знаете, как сошёлся: не поверите, если расскажу.
- Ну, расскажите.
- Увидел я её в троллейбусе номер восемь. Увидел, и с первого взгляда влюбился.
- Чего ж здесь удивительного. Бывает.
- А то удивительно, Любовь Тимофеевна, что в это время она находилась на последнем месяце беременности. От какого-то музыканта, не то духового, не то струнного оркестра. Это, конечно, я потом узнал. Красоты особой - никакой, даже опухла и в веснушках вся. А взял и влюбился. Душу почуял. Стою в троллейбусе и чую - исключительно для души женщина. Понимаете: не для глаз, а для души.
- Чего ж такая раздушевная стала бывшей?
- Изменила. Я, Любаша, одно время плавал. Месяцами дома не бывал. Однажды вернулся - она в Гаграх. Отдыхать уехала. Ну, я на самолёт и туда.
- А ребёнок где ж?
- Сынишка у её родителей в Брянске....Прибыл я в Гагры. Нашёл Дом отдыха. Говорят, мол, ваша супруга на пляже загорает. Подаюсь на пляж. Скрытным образом ищу. За грибки, за раздевалки прячусь. Иду. Наконец нашёл. Лежит с каким-то носатым-усатым. Эскимо жуют. Ладно. Достал японский портативный фотоаппарат, пару раз щёлкнул. Жара страшная. Пить хочется. Но нет - жду, что дальше будет.
Лежали они часа два. Потом поднялись, оделись, по набережной пошли. Я за ними. Под самшитовым деревом сели на лавочку. Усатый-носатый руку ей на плечо. Я фото - щёлк, щёлк. Снимков двадцать произвёл...
Клещов вдруг замахал рукой перед лицом Любови Тимофеевны.
- Чего это вы?
- Слепень. Укусить вас может.
- Почему же меня. Ладно, что дальше-то?
- Дальше? В тот же вечер взял я и домой укатил на скором поезде.
- Так и уехали?
- А что. Документ в японском фотоаппарате. Прибыл домой, проявил плёнку. Жду. Через неделю моя неверная приезжает. Дал пару намёков. Отпирается, даже прёт на меня. Артистка....Ах, какой у вас медальный профиль, Любовь Трофимовна, простите - Тимофеевна.
- Что ж дальше было?
- Скандал дальше был. Достал я пачку позитивов и предъявил. В слёзы, в мольбу, прости, извини, только не сообщай родителям....А на кой мне? Подавай, говорю, на развод. Как иначе. Сам - в рейс. У вас, кстати, есть супруг?
- Есть.
- Что бы он предпринял в подобной ситуации?
- Поддал бы.
- Э-э-э-э, Любаша, касаться женщины сжатыми в кулак пальцами - грубо. Я не так воспитан....Так научите косить?
- А чего учить. Берите правой рукой за лучок. Так. Левую сюда. Повыше. И косите.
Стоя рядом, она старательно направляла движение косы, а Клещов вместо лучка вдруг взялся за талию Любы. Резко изменившись в лице, она хлопнула его по шее.
- Ты чего, морячок-фотограф. А ну, чеши отсюдова...
Хлопнула она не больно, но Клещов понял: ловить тут нечего. Надо сматываться...
Мужички всё лежали на лужайке за магазином в том же составе, но навеселе. Толковали о выгоде посева чечевицы, за которую платят шестьдесят рублей за центнер, и один к одному дают комбикорма. От выгодной чечевицы незаметно перекинулись к проблеме нехватки в колхозе рабочих рук, и когда перешли к разбору недавно отшумевшей в деревне свадьбы, показался Иннокентий Клещов.
Он подмигнул мужичкам, как старым знакомым, свернул в магазин, и вскоре уже на лужайке, поросшей поповником и куриной слепотой, лежало четверо.
- Вот вы, видать, повидали много нам недоступного, - начал Николай Николаевич, нацепляя очки без стёкол. - Не расскажите ли, как там в зарубежных землях?
- Про что ж вам, ребята, рассказать?
- Про ихние свадьбы, - попросил Гвоздь.
- Свадьбы у них разные, ребята, - Клещов достал маленький, но очень изящный перочинный ножичек, открыл пробку. - Вот в Австралии, например, у аборигенов девушка имеет право выйти замуж только за сорокалетнего мужчину. И чтобы тот был обязательно женат.
- С двумя, что ли? - удивился Семён Тузов.
- Нет, с прежней он расходится. И она выходит за его друга.
- А ежели нет друга. Или женат?
- Тогда за старшего или младшего брата.
- Мудрено, - несколько запутавшись кто с кем, почесал затылок Николай Николаевич и снял очки.
- А вот в Саудовской Аравии племя имеется. Так там жених не должен видеть свою невесту до тех пор, пока она, это самое, не отяжелеет животом.
Мужички недоверчиво рассмеялись. Николай Николаевич даже уронил закусь на самодельный футляр. Почесал затылок:
- Как же это, не видя бабу?
- Очень просто, ребята. Лицо у неё материей обтянуто. Чадра называется. Как почувствует, что животом тяжелеет - тряпку эту снимает. Тут муж впервые её лицо видит.
- Может, она старуха. Или ещё что-нибудь? - изумился Гвоздь.
- Бывали и такие случаи. Обычай предков.
- Ну, а вот в Индии как? - полюбопытствовал Николай Николаевич, поправив кепку без козырька.
- Грустная страна. Там и свадьбы грустные. Все женщины на свадьбе должны громко плакать, пока молодые не удалятся на брачное ложе. Как удаляются - можно смеяться. А вот у некоторых бразильских народностей первую брачную ночь невеста проводит с самым старым и уважаемым стариком племени.
- Мудрено, - сказал Николай Николаевич. - А ежели он так стар, что уж не в силах.
- Чего не в силах, - не понял Клещов.
- Ну это, от чего баб на кислое тянет.
- Тогда с его, как бы по-нашему, заместителем.
- А если и тот.
- Тогда с любым кто ей понравится. Обычай предков, ребята.
- Надо ж, какие чудеса.
- У нас, ядрёна-молекула, значительно всё проще, - заметил Николай Николаевич. - А вообще-то, как там народ проживает?
- Живут там, ребята, неплохо. Расчёт экономический понимают. Копейку сколотить мастаки. Например, в Японии перед всяким большим магазином стоит красивая японка и просто всем улыбается.
- Это зачем? - спросил Гвоздь, наливая в стакан.
- Работа такая - улыбаться и всё. Ты идёшь мимо, поглядишь, что она тебе улыбается - в магазин и заглянешь. А как заглянул - чего-нибудь купишь. Там товаров - завал. На всё идут, чтобы продать. Даже улыбка окупается.
- Може, ей не хочется всякому дураку улыбаться? - вставил Семён Тузов.
- Тогда иди на фабрику. Твоя доля.
- Дело - гвоздь, - посерьёзнел Дубов. - Издевательство, выходит.
- А в Америке, ребята, прямо на улице стоит цистерна с супом. Хочешь - нальют миску, а то и две.
- Задарма.
- Совершенно бесплатно. Страна богатейшая. Что ей суп или макароны с биточками. Доливайте, ребята. Я ещё возьму.
- Она богатейшая отчего, - рассудил Николай Николаевич. - Мы вон какие войны и разрухи пережили. А они на чужом горе только наживались, ядрёна-молекула. И теперь грабят и хапают, где можно и нельзя. Оттого, конечно, живут, может, и кучеряво.
- Хорошо живут, - похвалил Клещов. - Тут, ребята, точно разбираться надо. Лёжа у магазина - понять трудно.
- Понимаем мы эту химию, - Николай Николаевич сел. - У нас мозги тоже не в раскорячку....А ежели там такой рай, чего ж ты в этом раю не остался? Сидел бы в ихних ресторантах, суп дармовой кушал, биточки с макаронами.
- Языки надо знать, ребята. Без языка - везде худо.
- А если б знал? - Гвоздь осторожно, испытующе посмотрел на флотского.
- Если б да кабы, во рту бы росли грибы, - засмеялся Клещов, призывая посмеяться остальных. Но те как-то посмурнели, приумолкли. - Да я ж не говорю, ребята, что там райские кущи. Я объективно...Может, чего другое рассказать?
- Лучше, как у них с любовью обстоит, - сказал Гвоздь.
- Лады. А кто объяснит - что такое любовь? Ставлю пузырь.
- Спроси вон у кобеля, ядрёна-молекула. Дешевле обойдётся, - глядя в сторону, бросил Николай Николаевич. - Семён, допивай. Надо стакан вернуть.
Тузов как бы нехотя допил, подал стакан. Мужички поднялись.
- Ребята, что за дела. Давайте добавим, - неулыбчиво улыбнулся Клещов.
Никто не ответил. Кобель по кличке "Пистолет" нюхнул оставшуюся на газете закуску, доел кусочек хлеба.
- Ну, дураки, - рассердился Клещов.
- Я те дам дураки, - вдруг замахнулся Николай Николаевич.
- Замахнулся, так бей, - побледнел морячок...
Не знаю, как в других деревнях, а в Клопове, замахнувшись, обычно никогда не бьют, а если бьют, то без замаха. Николай Николаевич сплюнул. Отошёл.
Клещов, поправив фуражку, тоже сплюнул, сделал бравый вид и побрел, насвистывая. "Пожалуй, надо отчаливать из этой дыры", - решил он. А жене резон дать другую телеграмму, чтоб встречала на вокзале с букетом.
Он остановился, достал блокнотик, зачеркнул поздравительный куплет. И быстро сочинил новый:
Мой шампунью ноги,
я уже в дороге.
Показалось несколько грубовато: телеграфистка может не принять. Тотчас сочинил помягче, а главное, поточнее:
Крась ногти перламутром,
буду в среду утром...
Удовлетворённый удачным экспромтом, он враскачку пошёл, пыля штанинами.
Кобелёк смешанных кровей нагнал его, подняв ногу, окропил призаборную крапиву.
- Бобик, на, - позвал Клещов, вынул из кармана конфетку.
Кобелёк не обратил внимания. Все собаки деревни Клопово ничего не берут из чужих рук, хотя их этому никто, конечно, не учил.