И не в тайге, не в глухомани, а всего лишь в двух километрах от большака, что проходит через новгородскую деревеньку Грабилово.
В этой деревеньке один из них купил избу. И вот, приехав на машине вместе с жёнами, двое мужчин отправились по грибы и заблудились.
Многие знают по себе, как это просто: увлёкся грибным поиском, забылся, задумался, углубился в лес - и вот уже потерял всякие ориентиры.
Небо затянуло тучами, безветрие, не слышно ни гудка далёкого поезда, ни шума машин - тишина. Стоишь в этой тишине, гадая, в каком направлении твой дом, твоя дорога.
Конечно, не тайга, волки не съедят, и бесследно не пропадёшь, но можно и проплутать день, а то и ночь.
Двое именно так и заблудились.
- Интуиция подсказывает мне, Александр Борисович, что надо двигаться туда, - сказал один, указывая влево.
- Ошибаетесь Сан Саныч, надо забирать вправо. Вон видите сопка - там и дорога...
Александр Александрович был научным сотрудником, но ещё только готовился к защите диссертации. Научный сотрудник Александр Борисович уже имел степень кандидата, и потому первый послушался второго. Они пошли вправо, неся довольно тяжёлые корзины с грибами, чавкая сапогами по сырой пади, и, поднявшись на сопку, остановились, часто дыша: дорогой и не пахло.
Наши учёные слыхали, что можно определить, где север, где юг по замшелости на стволах деревьев и по расположению веток. Припомнили, что когда входили в лес, юг находился по правую руку. Начали осматривать сосны и ели, но никакой закономерности не установили. На всех стволах мох и ветви располагались по-разному.
- В трёх соснах, как говорится, заблудились, - вздохнул Александр Александрович.
- Сядем-ка, да перекусим, - сказал Александр Борисович.
Крупный, гладкий, подавляюще солидный дядька Александр Борисович, кряхтя, неуклюже опустился на траву, подпёр большую голову кулаком одной руки, а другой достал носовой платок и протёр вспотевшую лысину.
Сухой, подвижный, невысокого роста Александр Александрович быстро сел напротив, сложив ноги по-турецки, полез в корзину, ловко извлёк из-под грибов бутерброды, завёрнутые в газету, помидоры, огурчики, две пластмассовых стопки и бутылочку коньяка.
Александр Борисович выпил первым. Он долго крутил пальцем возле сморщенного носа и закрытых глаз, словно ожидая, когда напиток дойдёт до места, потом громко крякнул и смачно нюхнул хлеб с сыром.
Александр Александрович налил сам себе, лихо опрокинул стопку в рот, тоже тонко и коротко крякнул, и впился в помидор.
- Благодать-то какая, - произнёс он, жуя. - Всё-таки как редко, Александр Борисович, общаемся мы с матерью-природой, крайне редко. Отсюда, вероятно, все наши стрессы, срывы и, как говорится, нервотрёпы.
- Благодать, не спорю. Знать бы ещё как до дома добраться.
- К сожалению, наша информация в данный период равна нулю.
- Если не минус единице...
После второй стопки учёные несколько подзабыли о своём положении. Словоохотливый, из тех, что в любой компании никому рта раскрыть не даст, Александр Александрович рассказал, с каким трудом его брат пробил кооперативную квартиру. Неторопливый, басовитый Александр Борисович поведал о случае противоположном: сестра его жены случайно познакомилась в театре с председателем кооператива, и тот в течение недели устроил ей двухкомнатную квартиру.
Потом потолковали о недавнем симпозиуме в Минске, незаметно перешли к делам своего института.
- А ведь Нажимов просился тоже на лоно, - сказал Александр Александрович. - Хорошо ещё, что не взяли его с собой. Уж он точно сейчас бы, как говорится, рвал и метал. "Завели, несерьёзные люди, не зная броду, не лезь в воду", - подражая голосу Нажимова, восклицал Александр Александрович.
- Треск бы имел место, - заключил Александр Борисович.
Оба научных сотрудника являлись начальниками, но, естественно, над ними стоял другой начальник - доктор наук Нажимов. И после третьей стопки разговор пошёл о том, какой он самодур и дрянь.
- Не знаю, не знаю, но на месте директора я бы мягко намекнул нашему Нажимову, что его научная, да и административная польза равна нулю.
- Если не минус единице.
- И ведь понимаете, Александр Борисович, что получается: за спиной все шушукаются, потирают, как говорится, руки, костят его, а в глаза сказать боятся. Я вот что вам говорю в глаза, то и ему скажу в глаза. Будет Научный совет - ей-богу, всё выложу!
- У него тыл крепкий.
- Знаю, знаю. Если б не этот тыл - вы имеете ввиду академика Жиромского - давно бы нашему Нажимову дали, как говорится, от ворот поворот.
- То-то и оно.
- А причём здесь наука. Наука причём здесь, я вас спрашиваю? Он пожинает плоды вашей творческой группы. И, простите, моей тоже. Нет, не знаю как вы, а я на этом Совете всё выскажу в глаза. Накипело, накипело, Александр Борисович. Ведь он, простите, не только пожинает, но примазывается к чужим открытиям, требует соавторства.
- Что ж анонимку накатаете?
- Зачем анонимку? Вы плохо обо мне думаете, уважаемый Александр Борисович. У меня достаёт чести высказать в лицо то, что я считаю нужным высказать.
- Вам не след. Нажимова не повалите, а себе галоши подмочите.
- Плевать, плевать, защищусь на следующий год. Вы-то отлично знаете, что моя работа сама за себя говорит.
- Вот пусть она и говорит.
- Поживём - увидим, как говорится, не боги слона валят...
Поговорив таким образом, наши учёные опустошили бутылку, и хотя несколько охмелели, особенно некрупный Александр Александрович, всё же вспомнили, что надо двигаться к дому. Часы показывали без четверти двенадцать и эту четверть они потратили на повторное определение севера и юга.
- Север там, Сан Саныч. Я носом это чую.
Они пошли. И вскоре, сделав незаметный крюк, вернулись в то болото, где впервые осознали, что заблудились.
- Плохой компас ваш нос, Александр Борисович. Я бы желал иметь более точный прибор.
- Ну, а что вы предлагаете? - сконфуженно спросил Александр Борисович.
Посовещавшись и выкурив по сигарете, решили идти в направлении движения туч, и ровно через час странным образом вышли к той самой сопке, на которой закусывали и ругали начальника.
Теперь они растерялись не на шутку. Попикировавшись кто прав, кто виноват, забрали в другую сторону, долго шли, крестя весь свет, по тёмному лесу, а когда выбрались из него, опять очутились возле сопки, только с противоположной стороны.
- Заколдованное место, как у Гоголя, - произнёс мрачным басом Александр Борисович.
- Прямо чертовщина какая-то, - поглядывая на часы, заметил Александр Александрович. - Надо идти прямо и не уклоняться. Ведь должны же мы выйти куда-нибудь. Кругом деревни.
- Должны, это справедливо. Но как?
- Вы уж простите, Александр Борисович, но теперь не я за вами пойду, а прошу следовать за мной...
Часы показывали четыре, когда они забрались в такое топкое и страшное болото, что идти далее вперёд было рискованно.
Под резиновыми сапогами тонко пузырилась вода, где-то крякал дергач, пахло гонобобелем и багульником. Безнадёжное, тоскливое состояние охватило учёных людей. С трудом выбравшись из болота, они с надеждой заметили слабое подобие тропки. Обрадовавшись, пошли по ней, и вскоре, возле поросшего ольшаником ручья, след тропки исчез в гуще осоки и таволги.
Они попили из ручья, покурили молча. Потом двинулись куда глаза глядят, хмель их выветрился. Продираясь сквозь кусты, цепляясь за ветки, пригибаясь, они так устали, что Александр Борисович счёл разумным вывалить тяжёлый балласт грибов на землю. Александр Александрович последовал его примеру.
Они куда-то шли и шли, а лес, безмолвный, как им казалось, однообразный стоял вокруг, и та сопка, где они ещё безмятежно завтракали, теперь виделась родной, близкой к дому. Они упали духом и с тревогой подумывали, что им уже до темноты не выбраться отсюда и придется ночевать у костра. Беспомощность уровняла их. Деревенская изба, жёны, люди - казались далёкими, желанными, словно они заблудились не в лесу, где через каждые три-четыре километра селение, а затерялись в необозримой сибирской тайге.
- Стойте, сердце прихватило, - попросил жалобным, уже каким-то тонким голосом Александр Борисович.
В который раз они сели передохнуть, разделив на двоих последнюю сигарету, и неожиданно услыхали треск. "Лось", - решил Александр Александрович. "Волк или медведь", - подумал Александр Борисович. Они замерли, напряжённо всматриваясь в ту сторону, откуда исходит треск, и вдруг увидели человеческую фигуру. Метрах в десяти от них неторопливо, вразвалку шёл старик с палкой в руке, с мешком за спиной.
- Голубчик, проведи хотя бы до дороги. Заблудились мы. С утра мотаемся, и уж совсем отчаялись. Прямо уж ночевать тут решили.
- Зачем ночевать. Дорога невдалях. А до ночи ещё иой сколько...
Одетый в телогрейку и шапку- ушанку, дед смотрел на них, или сквозь них прозрачными, младенческими глазами.
- До дороги проведи, голубчик. Не откажи. Мы опять закрутимся, - умоляюще просил Александр Александрович, боясь, что дед откажет. - На бутылочку дадим. Как говорится, в обиде не останешься, ей-богу...
- На две дадим, - добавил Александр Борисович.
- Я тебе вот этот охотничий презентую, смотри какой ножище красивый, - вынимая кожаный футляр, приговаривал Александр Александрович, словно перед ним стоял не дед, а малый ребёнок, которого надо было соблазнить игрушкой.
Дед действительно был похож на ребёнка, странным образом обросшего бородой.
- Чего уж, проведу. Тут невдалях, - он снял шапку-ушанку, поскрёб над ухом. - Передохнуть малость только надо. Я вишь, к ручью иду, белужницу брать. Лыко, значит, по-нашему-то. Вы откуда же? Дачники?
- Из Ленинграда мы. На выходной сюда приехали, в Грабилово.
- Грабилово знаю, как же, - улыбнулся дед, присаживаясь.
- Грибов набрали по корзине, а пока плутали, всё выбросили. Тяжело.
- Понятное дело. Заплутать можно, раз вы из города...
Дед аккуратно положил возле себя мешок и палочку, достал завёрнутое в чистую холстину сало, хлеб, неторопливо нарезал их ломтиками.
- Поешьте, - предложил он, протягивая учёным по куску с сальцем. - Чай, проголодались на воздухе-то.
- Спасибо, уважаемый. Нам бы домой поскорей, - принимая хлеб, сказал Александр Александрович.
- Тут невдалях, подкрепитесь. Тут всё рядом. Аккурат через час дома будете.
Ласковый, но уверенный голос старика, его домашняя неторопливость передались и нашим учёным. От старика исходило спокойствие, и они успокоились, страхи их сделались преувеличенными, даже смешными. Они обрели себя, аппетитно ели хлеб с присоленным салом, сожалея, что в панике выбросили грибы.
- А гриба-то вдоль дороги насберёте. Их нынче - тьма, - словно угадав сожаление учёных, заявил дед.
- А что, Сан Саныч, время есть. На жарку хотя бы принесём, - пробасил Александр Борисович...
Они съели ещё по ломтю с салом, повеселели, погода тоже посветлела, в тучах проглянула рваная синева, сверкнуло солнышко, и лес уже стал не страшным, тёплым, живым.
- Давненько живёте в этих местах? - полюбопытствовал Александр Александрович, несколько окая и подделывая интонацию под стариковскую.
- Сколько живу - всё здесь.
- Безвыездно, что ли?
- Всю жизнь. На войну, вишь, забраковали по глазам. А так, куда ж. Здесь, как везде.
- И в городе не бывали?
- Нет.
- А кем же работаете?
- Белужницу беру.
- Ну, это сейчас, а в молодости?
- И смолоду тоже. Могу и сани сладить. Или колёса...
"Это в наше-то стремительное время ещё живы такие вот старики, ни разу не покидавшие своей деревни. Расскажи кому - не поверят", - думал Александр Александрович. Он, пожалуй, годился в сыновья старику, но уже бывал и в Лондоне, и в Париже, и в Японии. А дед всю жизнь торчал в этой дыре и драл лыко.
Александр Борисович подумал о том же, но мысли его были шире, глобальней: "Теория Эйнштейна, мировая война, революция, опять мировая война, полёты в космос...какому поколению выпадало быть современником такого бурного пятидесятилетия. А этот тёмный дед драл лыко и, вероятно, ничто за эти полвека его не коснулось...".
- Сколько же вам годков, уважаемый? - спросил Александр Александрович.
- Восемьдесят шестой.
- Ого, как вы молодо выглядите. Я бы более шестидесяти вам не дал, ей-богу. Секреты долголетия знаете.
- Зачем секреты. Главное, чтоб внутри не гложило. А для того надо, вишь, жить по природному.
"Философ" - подумал Александр Александрович, а вслух заметил:
- Медком, поди, балуетесь?
- Тут, Сан Саныч, не поймёшь где истина, - вставил Александр Борисович. - Один йог утверждает - больше воды потребляйте. Другой - поменьше жидкостей. Третий - за прополис ратует. Четвёртый - мумиё. Всякий кулик своё болото хвалит.
- Мёд, мёд, Александр Борисович. Сейчас все сошлись, что ничего нет доступней и целебней. Верно дед?
- Я, вишь, по-научному не скажу. А по-простому так соображаю: что душа просит, то и принимай. Соль или мёд - всё хорошо. А зачем силком. Силком и мёд - вред сладкий... - Покурить не желаете? - предложил он, протягивая пачку "Севера".
- Благодарствуем. Мы своё всё искурили, - Александр Александрович взял две папироски, извлёк из кармана зажигалку. Зажигалка у него была не простая, а с музыкой.
- Играет, вишь, - удивился дед, но удивился как-то не удивительно, а с достоинством не по годам серьёзного ребёнка. - Чего не придумают только...
- Приобрёл в Японии, дедушка, - похвастал Александр Александрович, поднося огонь к папироске и давая всем прикурить. - Там у них не то что с музыкой, а есть зажигалка-телевизор или зажигалка-магнитофон. Знаете что такое магнитофон?
- Музыка.
- Вот именно, музыка. Лет эдак через пятьсот или тысячу в такой зажигалке будет заключено столько энергии, что хватит для освещения большого города. Новгорода, например. Или даже Ленинграда. Представляете?
- Каких чудес понастроят - не угадать. Только могу представить - человек-то всё тот же останется. Как и теперь...
- Прямо философ, - вслух произнёс Александр Борисович, иронически переглянувшись с Александром Александровичем.
- Тут понять просто, - не уловив иронии, приняв реплику как похвалу, заметил старик.
- Однако, как говорится, не пора ли вернуться в родные пенаты, - сказал Александр Александрович, поднимаясь. - Моя супруга там с ума сходит.
- Моя тоже, - подхватил Александр Борисович.
Дед аккуратно завернул остатки сала и хлеба в холстину, уложил в мешок и, взяв палочку, поднялся.
- Коли так, потопаем...
Он продвигался по лесу странно: словно слепой. Постукивал палочкой по стволам, то по кочкам, петлял, выбирая сухие места, обходя завалы сухостоя. Он шёл в развалку, мелкими шажками, но нигде не проваливаясь, не спотыкаясь, хотя идущие следом учёные то проваливались, то спотыкались. Иногда он останавливался, склонив по-собачьи голову набок, не то, прислушиваясь к чему-то, не то, присматриваясь к невидимому.
- Мы правильно идём, дедушка? - спросил Александр Александрович.
Дед, не отвечая, продолжал свой путь, неожиданно подаваясь в сторону, хотя казалось, что просвет меж деревьев впереди.
- Не лучше ли прямо идти?
- Там триста озёрная. Нельзя...
Миновали лес. Вышли на опушку. Дед продолжал постукивать по стволам. "Слепой он что ли? - тихо заметил один. - "Нереально" - ответил другой учёный.
Один раз всё же старик споткнулся и завалился набок. Учёные помогли ему подняться.
- Ах, едят тебя мухи! - беззлобно выругался дед.
- Далеко ещё до дороги?
- Рядом...
"Рядом, рядом, - про себя проворчал Александр Александрович, - всё у них рядом, а идёшь и конца не видно".
- Вы, простите, видите неважно? - спросил он.
- Смотря что, - ответил дед, остановившись и подумав. - Что плоховато. А что и ничего видать...
Дорога показалась внезапно за ольшаником.
- Ну, вот теперь направо забирайте. Аккурат на Грабилово выйдете.
- Спасибо, дед, большое. Прямо спасли нас, - сказал Александр Александрович, протягивая старику руку. - Как вас величать, простите, забыли спросить?
- Меня-то? Сашка.
- А по отчеству?
- По отчеству - Фёдорович.
- Тёзки мы все, выходит. А вас, как Керенского - Александр Фёдорович...
Александр Борисович, вспомнив о посуле, полез в карман, достал кошелёк. Там оказались две десятирублёвки и пятерка. "У вас нет разменять", - отвернувшись, и вполголоса спросил он Александра Александровича. Тот порылся в кармане лыжных брюк, вынул рубль: "Больше нет, дома в костюме оставил".
- Вот, Александр Фёдорович, держите за услугу. Винца выпьете. Пьёте винцо?
- Чего ж не пью. Можно и выпить.
- И берите на здоровье, - протягивая рубль, сказал Александр Борисович.
- Ни к чему, - махнул рукой дед.
- Нет, нет. Как говорится - слово не воробей. Не обижайте, дорогой, берите. И уж не знаем, как вас благодарить. Будете в Грабилово - милости просим, всегда рады...
Александр Фёдорович поблагодарил, спрятал бумажку в карман телогрейки.
Когда две фигуры, слившись в его глазах в одну, скрылись за поворотом дороги, он сел на песчаную обочину, снял кирзовый сапог и перемотал сбившуюся портянку.