Касьянов Вячеслав : другие произведения.

Искушение несвятой троицы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сюрреалистическая фантастическая повесть. Стремлением автора было максимально достоверное изображение максимально неправдоподобной ситуации. Здесь все точнейшим образом описано: от ощущений героев до фактуры материалов. При этом повесть представляет собой не более, чем концептуально-стилистическое упражнение. Читать должно быть интересно: здесь сколько угодно адских монстров и странных приключений. Но задачей автора было не столько увлечь читателя, сколько загрузить его пелевинским (как оказалось) дотошным подходом к описываемой ситуации. Некоторые пассажи должны заинтересовать и любителей философии. Кроме того, по ходу работы над повестью автору захотелось в какой-то степени отразить и внутренние переживания героя. Совет: обязательно преодолейте первую главу. Совет 2: и вообще читать лучше от начала и до конца - так общее впечатление будет сильнее. :-)

  ИСКУШЕНИЕ 'СВЯТОЙ ТРОИЦЫ'
  Повесть конца 20 века
  
  
   Неужели вы считаете, что сны - это простая
   игра случая? Не кажется ли вам, что, помимо
   законов, связей и привычек, утвержденных
   правом и властью, у человека могут быть еще
   тайные угрызения совести, смутные,
   инстинктивные - и никакой ход его повседневных
   мыслей не может склонить его признаться в том,
   что его мучит, и поделиться с кем нибудь своей
   тайной? Угрызения эти выявляются только в
   суеверном страхе и в сновидениях. Теперь,
   когда нравы, обычаи и верования разрушили
   некоторые стороны нашей духовной жизни, жизнь
   эта запечатлелась в каких то уголках нашего
   мозга и может быть обнаружена, лишь когда наше
   сознание засыпает.
  
   Жорж Санд 'Лелия'
  
  Глава 1
  
  Слава, стоя у окна, с высоты четвертого этажа наблюдал, как чумазый оранжевый каток, грохоча, закатывает в черный битум площадку перед школой, лениво проползая по ней от одного края к другому. Через раскрытую форточку просачивается запах летнего полудня, смешиваясь с терпким асфальтовым ароматом. Монотонное тарахтение. Июльское солнце слепит глаза, высвечивая золотистые пылинки на стекле и мешая разглядеть каток как следует. Когда каток приближается к дому, шум его усиливается, а потом с такой же убийственной постепенностью стихает. Слава оперся руками о заскрипевший кривой белый подоконник и мрачно глядел вниз. Попробовал усесться на него, но покатое дерево не захотело его удержать: он соскользнул на пол и больно задел коленом об угол письменного стола. Ногу словно пронзило электрическим током. Слава, зашипев, доковылял обратно до дивана и повалился на него, продолжая стонать и морщиться. До того, как ему пришлось подойти к окну, он безучастно валялся на диване и слушал музыку, уставившись в потолок. Одна потолочная плита лежит выше другой, между ними желобок шириной в сантиметр. Тихо журчащая мелодия убаюкивала его, и неясные мысли об Алине - он представлял ее себе лежащей на диване за просвечивающей белой занавеской, взгляд его скользил по ее телу, мягко переливающемуся под светом настольной лампы, заменявшей софит, - постепенно растворялись в дремотном тумане. Сквозь музыку пробивается неуловимый рокот. Музыка накатывает нежными волнами. Четыре серых стены ближе придвинулись к нему, окружили с четырех сторон, обняли, как одеяло. Он медленно погружался в сон, но и во сне тревожное гудение нарастало, все более и более заслоняя плавные, текучие переливы мелодии. Дымчатые очертания женского тела, обласканного светом, вдруг вновь выпукло проступили прямо перед ним и стали медленно двигаться в такт чуть слышным аккордам; он протянул руку, чтобы коснуться женщины, но гудение разрушило иллюзию, и видение вдруг разом исчезло, оставив черную пустоту. Дремотная темнота посветлела и превратилась в белое поле потолка. Музыку совсем заглушил грохочущий гул. Слава перевел сонные глаза на рисунок обоев на стене. Он лежал к ней вплотную, и серые завитушки расплывались в бесформенную кашу. Он снова прикрыл глаза, потянулся всем телом и вздохнул; затем, еще некоторое время поизучав потолок, наконец, поднялся с застонавшего дивана и побрел к окну, чтобы посмотреть, откуда доносится шум.
  Когда он снова лежал на диване, потирая ушибленное колено, в другой комнате неожиданно громко зазвонило, и Слава, стряхнув оцепенение, в волнении бросился к телефону, но, как только он взял трубку, его волнение угасло, уступив место ленивой досаде.
  - Ну, ты что, спишь, что ли, в одном ботинке? - раздался в трубке до обидного знакомый голос Леши.
  Слава некоторое время молчал, раздумывая, что ответить, и держась за колено, но ничего не мог придумать.
  - Сам ты спишь, - сказал он, наконец.
  - Сухарики новые появились, с дымом, - сообщил Леша без всякого перехода, - слыхал?
  Слава прыснул. Он сказал 'да-а...' и принялся с отвлеченным видом оглядывать свою комнату.
  - Ты что там, негодяй, - вопросил Леша, - язык проглотил, что ли?
  - Ты чего, только из-за сухариков и звонишь? - спросил Слава.
  - Естественно, - сказал Леша. - На хрена ты мне еще сдался?
  Слава ничего не ответил на это и поджал губы, придав лицу постное выражение, словно хотел показать невидимому собеседнику, какой Леша глупый.
  - Ты вообще чего-нибудь когда-нибудь слышал? - спросил Леша. - Старый ты таракан. Надо срочно пойти купить. К пиву.
  - Да сам ты..., - отозвался Слава с неожиданной злостью, особенно обидной оттого, что он не знал, что ответить, - ты сам... я, блин, вообще молчу, кто.
  - Балбес не приходил? - спросил Леша, с легкостью перескакивая с одной темы на другую и не обращая никакого внимания на Славину обиду.
  - Нет, - сказал Слава. - Он что, собирался?
  - Ну. Надо в сервис съездить.
  Слава не понял, зачем Леше в автосервисе нужен Дима, но спрашивать не стал. Он сказал:
  - Если ты с ним договорился, чего у меня спрашиваешь? Позвони ему на сотовый.
  - Да вам, хренам собачьим, фиг дозвонишься! Давай, звони ему сам, скажи, чтобы приходил срочно, надо договориться. Он с утра говорил, что придет.
  - Да иди ты нафиг! Сам звони.
  - Да он с городского не прозванивается, гнида.
  - Ну, ладно, я сообщение пошлю.
  - Вот и пошли его как следует. Напиши, что я его, гниду, на кукан натяну, если не придет. И давай, спускайся вниз, пошли за пивом.
  Услышав про пиво, Слава вздохнул. Он недавно в очередной раз бросил его пить, и, как он надеялся, навсегда, однако совсем отказаться от этой привычки было невозможно: все друзья постоянно напоминали ему о выпивке, и поводов выпить было предостаточно, поэтому он погрузился в тяжкие размышления.
  - Ты что, спишь, что ли, негодяй! - сказал Леша. - Даю тебе 5 минут. Ты еще здесь? Ну, нет, не могу я на такого...
  - Ладно, ладно, - ворчливо прервал его Слава, но в голосе его уже слышалось просветление. - Через пять минут буду. А сухарики вредны. Их знаешь, из чего делают? Ты, если узнаешь, вообще сразу перестанешь их жрать.
  - Нечего тут, понимаешь, - сказал Леша. - Знать вообще ничего не хочу. Все одно: доктор сказал в морг - значит, в морг. Чтобы был внизу через две минуты. Через минуту! Через тридцать секунд, бляха муха!
  - Подождешь, - недовольно пробурчал Слава, вдруг снова вспомнив Алину. - Чего раскомандовался вообще? Короче, через пять минут спущусь.
  - Все, - сказал Леша.
  
   Слава поплелся в ванную, повернул зашумевший кран и промыл сонное лицо холодной водой. Он фыркал и брызгался, по зеркалу, висевшему над голубой раковиной, ползли серебристые капли. Потом, не вытираясь, вернулся в спальню, стянул затрещавшую майку и надел футболку, обнаруженную на спинке стула под кучей прочей одежды. Он забыл про Лешины понукания и одевался не торопясь, словно чего-то ожидая. Нашел на кровати сотовый и запихнул его в карман джинсов. Обувшись, взял ключ, открыл дверь и медленно вышел наружу. Шоколадная стальная дверь лязгнула, захлопываясь. На лестничной площадке был прохладный полумрак. Он запер дверь, со скрежетом вытащил ключ, уронил его в карман и, затаив дыхание, прислушался. Телефон в гостиной молчал. Слава еще немного постоял у лифта и побрел пешком вниз.
  
  Друзья направились к деревянной скамеечке перед домом. Старые зеленые доски нагрелись под солнцем и издалека казались желтоватыми. С близкого расстояния скамья слабо источала горячий запах краски, неслышный в пасмурную погоду. Солнце, почти заполнившее собой весь небосвод, слепило глаза и пекло голову. На школьном дворе за черной сетчатой оградой тарахтел каток. Слава уселся к солнцу спиной, поставив холодную бутылку под ноги, на то место, куда падала его тень.
  - Ух, горячо, блин, - сказал он, приподнявшись.
  Леша угрюмым сосредоточенным взглядом следил за проходящими мимо девушками, которые были одеты до чрезвычайности легко, и злобно хрустел сухарями, отправляя их в рот замасленными пальцами. Слава, покосившись на шуршащую пачку, сглотнул слюну. Вид девушек, видимо, навел Лешу на какие-то мысли, потому что он оторвался от сухарей и прошамкал с набитым ртом:
  - Где эта гнида казематная? Ты послал ему сообщение или где? Ты его послал?
  - Послал, - ответил Слава. - Оно дошло, но он пока не ответил.
  - Бабок, наверно, нет, - заявил Леша, хлебнув пива. - Пропивает все, небось. Валяется щас где-нибудь под забором.
  - Наверно, - сказал Слава. - В долинах Дагестана, с свинцом в груди.
  - Ты чего, бредишь, что ли, бедняга? - спросил Леша сочувственно.
  Слава только криво усмехнулся.
  В узком кругу друзей Леша довольно часто употреблял резкие выражения в силу своего угрюмого характера, развившегося вследствие жизненных разочарований. В данный момент круг был более чем узкий, поэтому некоторые из Лешиных выражений мы вынуждены опустить. Кроме того, несмотря на отсутствие природной склонности к какому бы то ни было языковому творчеству, Леша умел иногда в разговоре испохабить какое-нибудь слово так, что все кругом покатывались со смеху. Дар к коверканию языка у него был поистине выдающийся, причем результаты все до одного выходили крайне пошлыми. Вместо 'монстр' он говорил 'менстр', вместо 'ротвейлер' - 'вротвейлер', вместо 'Пилснер' - 'спилснер', а страну Египет, изменив в ее названии всего одну букву, превращал в такое слово, которое даже неловко приводить.
  - Ты велосипед свой починил, хорек скрипучий? - чавкая, обратился Леша к Славе.
  Слава неохотно отозвался:
  - Ну, починить-то починил. А баклан Толька поехал кататься и суппорт сломал. Прикинь? Причем суппорт новый совсем. Я его буквально за неделю на рынке купил за Подворьем. Знаешь? Там продавец такой, похож на Винокура. Урод вообще просто. Продал мне дерьмовый суппорт. Он, главное, ко всем обращается во множественном числе. Прикинь? То есть, я стою перед ним один, вот, как щас перед тобой - в единственном числе, а он мне говорит 'ребята'. Говорит мне: 'ребят, вот вам суппорт, работает отлично, берите'. Ну, я взял. Суппорт отлично поработал, не вопрос. Надо отнести обратно.
  Слава обвел двор сердитым взглядом.
  - Да вы оба велосипедисты хреновы! - сказал Леша. - Один суппорт сломал, другой нормальное колесо купить не может! Продай его к гребеням за полтинник и не мучайся. Щас такие велики делают, добавь маленько и купи вещь. Вон у нас на рынке продается велик: два - два! - амортизатора, рама вот такая во, всего за восемь штук. Купи и езди, блин, всю жизнь. Ты такую раму хрен ухайдакаешь. Я тебе говорю.
  Слава рассеянно покивал головой.
  Друзья еще поскучали немного, потягивая быстро нагревавшееся пиво. Леша, смотря вдаль, указал на что-то подбородком:
  - Вон твой друг идет. Алкоголик хренов. Опять на рогах, как всегда.
  Слава, вглядевшись, узнал Васька. Васек, чуть покачиваясь, шел мимо, но как голубя, который всегда найдет брошенное ему зернышко, как бы далеко оно ни валялось, заплетающиеся ноги Васька сами привели его на заветную скамейку. Даже издалека было видно, что его лицо сияет пьяной радостью при виде Славы и Леши. Васек был полный кучерявый брюнет, с круглым восточным лицом и выдающимся пузом, которым может похвастаться только настоящий любитель пива. На нем были простенькие потертые черные брюки и рубаха с длинными рукавами, довольно унылого темного цвета с черными полосками. В руке у него болталась полупустая зеленая бутылка.
  Подойдя к скамейке, Васек вежливо протянул ладонь. Его маленькие черные глазки еще больше сузились. Леша почему-то недолюбливал Васька, Слава чувствовал это при их редких совместных встречах и объяснял тем, что Леша не пил никакого спиртного, кроме пива, да и его употреблял лишь с недавних пор, поэтому люди, употребляющие алкоголь в больших количествах, были ему ненавистны. Но истинных причин этой нелюбви Слава не знал. Тем не менее, поскольку он пожал Ваську руку, Леше тоже пришлось это сделать, приподнявшись со скамьи.
  - Здоровеньки булы! - бодро сказал Васек и оступился о камешек.
  - Привет, - несколько неохотно откликнулись Слава и Леша.
  - А вы что здесь, так сказать, делаете? - продолжил Васек, выражая на лице комическое недоумение.
  - Да вообще-то живем тут, - сказал Леша.
  - Где 'тут'? На скамейке? - прыснул Васек.
  - Практически, - сухо сказал Леша.
  'Практически' была Лешина присказка, употреблявшаяся им в тех случаях, когда он испытывал лингвистические затруднения в приличной компании. Васька Лешин каламбур сбил с толку; он недоуменно нахмурился, пытаясь понять, что имелось в виду. Его полное лицо забавно вытянулось. Бутылку с пивом он аккуратно держал перед собой.
  - Хм, - наконец вымолвил Васек, видимо, решив, что не стоит ломать голову, - а я, собственно, чего пришел-то...
  - Не знаю, - сказал Леша.
  Васек от души посмеялся Лешиному остроумию.
  - Ну, вы даете, батенька! - говорил он, колыхая животом и расплескивая пиво.
  Успокоившись, он обратился к Славе:
  - Ну так вот, я, собственно, хочу предложить вам одну сделку...
  Слава, начиная понимать, о чем пойдет речь, едва заметно скривился.
  - Вот я подумал, - продолжал Васек, проигнорировав Славину гримасу, - не одолжить ли у тебя, чисто по-дружески, сто рублей? Я думаю, тебе это не составит труда. А я через два дня полностью возвращу долг. Совершенно, понимаешь, не осталось денег. У меня послезавтра зарплата, так что я тебе полностью гарантирую своевременный возврат твоих драгоценных ста рублей. С меня, соответственно, угощение. Вот. Попьем пивка, поговорим, так сказать, за жизнь...
  - Эх, - промямлил Слава, - с сухариками?
  - Да, - твердо отвечал Васек, - сухарики за мой счет. - Он продолжал улыбаться с пьяной иронией, прямо смотря на Славу, но улыбка его теперь была несколько подобострастная.
  - Что, на водку не хватает? - безразлично спросил Леша.
  Он хотел сказать это полным презрения голосом, но в присутствии Васька Леша почему-то испытывал неловкость, поэтому он не сумел удержаться от кривой ухмылки.
  - На водку... не-ет, батенька, вы не правы, - твердо сказал Васек, словно исправляя принципиальную ошибку, - на водку я всегда найду. Как говорится, свинья везде грязь найдет! - Васек хохотнул. - Тут, понимаешь, дело совсем в другом. Мы пьем по поводу. У твоего лучшего друга день рождения завтра, - сообщил он Славе. - Вот мы, так сказать, и отметим в узком кругу... Главное, конечно, чтобы не вышло каких-нибудь эксцессов, типа прошлогоднего путешествия в Звенигород, - при этом воспоминании Васек еще немного посмеялся, взглядом приглашая Славу посмеяться вместе с ним. Слава слабо улыбнулся.
  - Пить надо меньше, - сказал Леша, глядя в сторону.
  - Пить надо бóльше, - возразил Васек, подняв кверху толстый палец.
  Слава, не удержавшись, рассмеялся.
  - Да, - продолжал Васек, - как известно, медицинская наука гласит, что человеческому существу, - тут Васек сделал короткую паузу, многозначительно взглянув на Славу и Лешу, - необходимо 2 литра воды в день. Это неопровержимый факт. Поэтому я, как человек, весьма уважающий науку, ежедневно и пополняю свой водный баланс. Никто не скажет, - заключил Васек важно, - никто не скажет, будто я не забочусь о своем здоровье. Я о нем забочусь практически неустанно.
  Когда бы Васек ни выражал свои мысли вслух, невозможно было понять, говорит ли он серьезно или иронизирует над собой. Славе иногда казалось, что Васек пытается свои мысли обратить в шутку, но сам их шуткой не считает и просто боится признаться в этом.
  - Ну, ты даешь, Васек, - сказал Слава, улыбаясь, - ты что, баланс водкой пополняешь?
  - Ну, не всегда, конечно, - успокоил его Васек, - я воду тоже иногда пью, - он деланно прыснул, как бы извиняясь, что иногда пьет и воду.
  - Да... уж, - с нажимом сказал Леша, продолжая смотреть в сторону.
  Слава, взглянув на Лешу, опять засмеялся.
  - Ну, - сказал Васек, кашлянув, - вернемся, так сказать, к нашим баранам.
  - Ммм..., - пробормотал Слава, и лицо его сделалось кислым, - а ты в понедельник сто пудов отдашь?
  - Абсолютно, - заверил Васек тоном, не позволяющим сомневаться в его честности, и подкрепив сказанное выразительным жестом руки, в которой держал бутылку с пивом, - гарантирую. Я тебя никогда не обманывал. Такого еще до сих пор ни разу не случалось.
  - Ладно, - вздохнул Слава.
  Он достал деньги. Васек положил бумажку в карман и горячо пожал Славе руку. Затем он в благодарность рассказал пошлый анекдот, неожиданно рассмешивший Лешу, и нетвердой, но полной достоинства походкой отправился восвояси.
  - С концами, - сказал Леша, равнодушно посмотрев ему вслед.
  - Чего? - не понял Слава.
  - Чего, чего? Пропали твои бабки.
  - Да он отдаст.
  Леша заржал:
  - Васек-то? Ой, нимагу! Абассышься! Не смешите мои тапочки.
  Слава горько махнул рукой:
  - Да ты просто не догоняешь. Кто ему еще займет? У него друзья такие же, как и он сам, у них никогда денег нет. Не отдаст - хрен я ему еще когда-нибудь займу. А вообще мне пофигу. Сто рублей!..
  Слава расстроился. Он почти не сомневался, что Васек отдаст деньги, но уверенный Лешин цинизм действовал ему на нервы.
  Он с независимым видом отпил большой глоток пива и непроизвольно рыгнул, мимоходом подумав, что научился этой отвратительной привычке ни у кого иного, как у сидящего рядом друга.
  Они помолчали. Слава размяк, на лбу у него выступил пот, от пива голова мягко гудела, он уже почти не чувствовал солнечного пекла на затылке.
  - 'Лучший друг' - это кто? - спросил Леша. - Еще один алкаш, небось?
  - Чей друг? Мой? - сказал Слава. Сначала он не понял, о чем говорит Леша, а, поняв, почувствовал некоторую досаду оттого, что тот, не зная правды, попал в самую точку. - Да-а... Это бред полный. Васек, у него в свое время крыша ехала, он тащился от всяких психологических тестов. Там по какому-то тесту выходило, что один мой бывший одноклассник, с которым я вообще не общаюсь практически, мой лучший друг. Бред какой-то.
  - Короче, вы все алкаши хреновы, и тесты такие же алкаши писали, - заявил Леша. - Вон еще один нарисовался. С пивом! Да вы что, совсем крыша съехала с е.... (вырезано цензурой)! Я нимагу! Одни алкаши кругом. Бл..., жаль, что вы с Васьком не встретились, такая попойка была бы! Пьянь беспробудная, ты где шляешься?
  Дима нес пиво в обеих руках: в левой руке у него была бутылка початая, а в правой непочатая. Вид у Димы был сдержанно хитрый, какой бывает у милиционера, берущего взятку и уверенного, что ему ничего за это не будет.
  - Это вообще! - говорил Дима, подходя к скамейке. - Этот балбес меня сегодня просто затерроризировал! С утра встаю, только поднялся - сотовый звонит. Обедаю, раз, снова звонит. В туалет иду, да что такое, опять звонит! Это вообще! Уже, блин, не знаю, куда от этого маньяка укрыться. Мне уже жена сегодня говорит...
  - Какая жена! - зарычал Леша. - Ты пивной алкоголик! Ты же не просыхаешь! Нé хрена мне тут лапшу заговаривать! Занимаешься всякой херней, а тут дело стоит. В сервис едем или где?
  - А, в сервис? - переспросил Дима. - В сервис-то конечно едем! Да. Едем. А когда?
  Леша сказал, как отрезал:
  - Короче. Завтра. Сбор. В 10 часов. У меня. Отмазы не принимаются. И не вздумай увиливать, гнида, я тебя знаю!
  - Завтра? Не-е, - добродушно сказал Дима, - завтра я работаю.
  - Какого хрена ты завтра работаешь? - заорал Леша.
  - А нас поставили на концерт, - объяснил Дима, - у 'Роксета' завтра концерт в 'Олимпийском', баклан.
  - Ты что, дежурить будешь на концерте?
  - Ну да.
  - Нет, не могу я на такого дебила, - обреченно вздохнул Леша.
  - Ты слышал, Славик? - сказал Дима. - Это вообще! - Дима стал картинно хохотать, держась за живот и показывая на Лешу пальцем. - Это же 'Роксет'! Ты знаешь, сколько билеты стоят? Еще меня дебилом обзывает! Блин, такого балбеса я за всю жизнь не встречал. Билеты стоят кучу бабок, а я бесплатно постою на концерте, послушаю хорошую музычку, пофотографирую. Потом тебе фотки покажу, балбес, ты обзавидуешься.
  - Да мне по х.... твой 'Роксет' и вся ваша гребаная тупая милиция, - надсадно проговорил Леша, - подонки, стяжатели, однозначно, сволочи, чтоб вы все сдохли.
  Дима с постным выражением покрутил пальцем у виска и приложился к пиву.
  Леша начал ругаться столь злобно и изобретательно, что случайные прохожие стали недоуменно оглядываться на сидящую на скамейке троицу, а Слава с Димой в комическом ужасе давились от смеха, поскольку это было единственное, что им оставалось делать. Покрыв милицию и 'Роксет' матом, Леша переключился на проходящих мимо девушек, причем, чем дальше девушка находилась от Леши, тем больше ей доставалось. Начав с относительно безобидных эвфемизмов типа 'вот это жо-о...ра, мой сосед!', Леша довольно быстро перешел на совершенно непечатную похабень. Слава стал оглядываться на бедных девушек, служащих мишенями для Лешиной горечи, и находил, что его взгляды кардинально отличались от взглядов друга: большинство гуляющих девушек ему нравились. Рабочего же, закатывающего дорогу в асфальт, Леша пообещал натянуть на ваучер, но потом, когда Слава с Димой стали подзуживать его сделать это немедленно, временно отложил экзекуцию.
  Дима еще некоторое время в истерических корчах еле-еле покачивал головой, что означало 'ну и ну!', и не мог вымолвить ни слова.
  - Жениться тебе надо, вот что, - сказал Слава, отсмеявшись и немного придя в себя, - это у тебя гормоны играют. Я когда ору на всех, мне мама то же самое говорит.
  - Ага. Ну-ну, - говорил Леша, саркастически покачивая головой, - на ком жениться? Вот на этой? Да у нее духовка шире плеч! Ее хрен на тракторе объедешь! Как такую можно вообще носить, я не понимаю! Она своим пердельником меня задавит к гребеням! Мне надо, чтобы задница была вот такая, - Леша выставил кверху палец, тыча его Славе в лицо, - во-от такая стройная, и чтобы сиськи были нормальные, а не сп....ди волос! У меня, бл..., требования высокие. А это что? Что это, я вас внимательно спрашиваю? Как на такой лошади можно жениться? Одни дуры страшные кругом.
  - Ну! Захотел! - сказал Слава. - Таких девушек не бывает. Насмотрелся, блин, эротических фильмов! Ничего ты не понимаешь. Если у нее задница маленькая, то и грудь будет маленькая. А если грудь большая, то и задница будет нехилая. Так уж женщина устроена. А в кино где они таких находят, я не знаю. Но по-любому, в кино-то тоже они не такие все супер, как кажется. Там их помажут, подкрасят, с какой-нибудь супер косметикой, массаж сделают и все такое. Да любую старуху можно снять так, что она будет нормально смотреться, а если девушка изначально ничего, то из нее вообще секс-бомбу сделают. И там ведь еще дублерши часто играют в разных сценах. У них даже в кино фиг найдешь девушку, у которой будет все красиво: и ноги, и грудь, и все остальное. Ноги снимают у одной, грудь - у другой, лицо - у третьей, потом все складывают, получается монтаж. Помнишь, как в фильме? 'Джонни, сделай монтаж!'. И силикон опять же рулит. Да че вообще говорить: сейчас спецэффекты такие, что из мужика можно фотомодель сделать. То есть, красивую девушку, я имею в виду.
  - Это теперь и без спецэффектов можно сделать, - сказал Дима, прихлебывая пиво.
  - Ну, в общем, да, - засмеялся Слава.
  Леша злобно молчал.
  - Вон твоя подруга пошла, - вдруг сказал он, пихнув Славу в бок.
  - Чего? Кто? - не понял Слава.
  Из соседнего подъезда вышла Алина, заметила Славу и помахала ему ручкой. Слава радостно привскочил на скамейке и тоже помахал, но почему-то не пошел ей навстречу, а сел обратно на скамью. Алина, секунду поколебавшись, повернулась в противоположную сторону и зашагала. На ней были белая сорочка и узкая черная короткая юбка. Каштановые волосы казались совсем темными на белом фоне. Друзья посмотрели ей вслед.
  - Куда она, интересно, пошла? - задумчиво сказал Слава самому себе.
  - Куда-куда? На работу, - объяснил Леша.
  - На какую работу? - удивился Слава. - Она не работает.
  - Снимись с ручника! - Леша хлопнул Славу по колену. - На ту работу, на которую все шлюхи ходят. Сосать по подворотням.
  - Ты чего несешь, идиот? - холодно спросил Слава и повернулся к Леше всем корпусом. Его взгляд стал злобным и пронзительным, и глаза даже как будто немного пожелтели. - Ты чего, охренел совсем?
  - Все. Бабы. Шлюхи, - упрямо сказал Леша, делая ударение на каждом слове.
  Слава встал со скамейки.
  - Ты, - сказал он с тихим бешенством, - ты... вообще больной. Ты маньяк! Ты, урод, блин, не понимаешь сам, что говоришь. Я удивляюсь, как ты еще не начал душить женщин и детей. Тебя самого надо сдать в поликлинику для опытов. Или прикрутить к стулу и намордник надеть, как в "Молчании ягнят". Чтобы ты никого не перегрыз. Да я сам уже волнуюсь из-за того, что с тобой тусуюсь тут. Вдруг ты меня тоже сожрешь, кто тебя знает. Нет, скажи? - Слава повернулся к Диме. - Может, нам лучше уйти отсюда нафиг? Как бы он нас тут не убил всех.
  - Иди, иди, гнида, пока я тебя на ваучер не натянул, - процедил Леша сквозь зубы.
  - Ой-ой, напугал, как же ты натянешь, если он у тебя не стоит ни разу?
  Дима со стуком поставил початую вторую бутылку на землю и хохотал, держась за скамью.
  - И она мне ни хрена не подруга, понял? - сказал Слава. - Просто знакомая.
  - Знакомая, ага. Чем вы там с ней занимались, у тебя в квартире?
  - Какая разница! - заорал Слава. - Ничем не занимались. Говорили о том, какой ты тупой.
  - Ну вас всех на хрен, - сказал неожиданно миролюбиво Леша и махнул рукой.
  Леша довольно часто некстати остывал на пике спора - видимо, когда чувствовал, что неправ. Кроме того, он нередко бывал развязен и груб в узком кругу, но стоило кругу чуть расшириться, вся его развязность мгновенно улетучивалась, а с ненавистными ему девушками он почему-то никогда не ругался и в их присутствии становился смирным, как овечка. Непонятно, чем это объяснялось: то ли деликатностью, то ли просто трусостью. По мнению Славы, это могло означать, что Леша не ненавидит никого по-настоящему, а лишь внушает себе эту ненависть, и потому еще не так безнадежен.
  - Короче, - сказал Леша, - мы за сухариками идем или где? Вашу мать.
  - Ты же только что сожрал пачку! - удивился Дима.
  - Ничего не знаю, - сказал Леша, капризно хлопнув ладонью по скамье, - где мои сухарики, я вас спрашиваю. Срочно в магазин. Не могу, вашу мать, отказаться!
  - Сухарики вредны, - мрачно вставил Слава, - я их больше не ем. Я завязал.
  - Завяжи лучше веревку на шее, - посоветовал ему Леша, - я тебе даже сам ее намылю по такому, бл..., удачному случаю! Короче, я иду, а вы как хотите.
  Он встал со скамейки и швырнул пустую бутыль в повисшее на перекладине железное зеленое ведро. Ведро загрохотало и закачалось, испуская металлические стоны.
  - Идем, - встрепенулся Дима. - Я пивка еще закуплю.
  Дима поднялся на ноги и едва не свалился на землю.
  - Пьянь подзаборная! - сказал Леша. - Куда тебе 'пивка'? Ты же лыка не вяжешь.
  - Норма-ально! - заверил его Дима. - Это я споткнулся. Я еще столько же выпью влегкую!
  Ребята зашагали в сторону ларька, оставив Славу на скамье. Дима немного запинался на ходу. Слава задрал голову, допивая остатки пива и глядя на верхушку кирпичного дома-башни. В душе у него все еще разливались горечь и гнев. Пухлые лохмотья разноцветных молочно-белых и серых облаков заплывали на крышу дома, их большие прозрачные тени скользили по серой стене вверх; казалось, что дом медленно всем своим массивным корпусом наклоняется, грозя обрушиться на Славу.
  Он поставил пустую бутылку на траву и поднялся.
  
  Из магазина все трое вернулись с сухариками и пивом. Слава, усевшись на скамью, стал с аппетитом пожирать 'Емелю' с чесноком, ежеминутно вздыхая оттого, что не в силах избавиться от этой пагубной привычки. Его вздохи сопровождались издевательским Лешиным гоготом. Леша, в свою очередь, заявил, что пиво - это все-таки полный отстой, и даже не допил бутылку, которая с грохотом отправилась в мусорное ведро вслед за первой. Дима только молчал и посмеивался. Тарахтящий каток к этому времени закончил работу и куда-то уехал, а, может быть, приятели просто перестали его слышать. Так или иначе, для них ничто более не нарушало естественных звуков летнего дня. Задул слабый теплый ветер; по траве бежала волнистая рябь, и, когда на солнце набегало облако, она изумрудно зеленела. Облако скоро уплывало, и солнечный свет снова заливал двор горячей лимонной желтизной. Давно перевалило за полдень; жара не спадала. Друзья блаженствовали. Леша согнал Диму со Славой со скамьи и пьяно разлегся на ней, пытаясь установить пустую пивную бутылку на животе, но та все время скатывалась на землю. Слава, в конце концов, разбил бутылку о фонарный столб, а Леша предложил пойти в 'Макдональдс' и разбавить пиво ванильным коктейлем, однако у Димы оставались еще две непочатые бутылки 'Старого мельника', и Слава заявил, что со своим пивом их в 'Макдональдс' не пустят. Неожиданно Дима вспомнил, что у него заглох старый бэушный 'Опель' где-то на периферийной московской улице, и попросил Лешу отбуксировать машину к нему в гараж, потому что он из-за этого сюда и пришел, и если бы Леша не стал крыть его матом и не отвлек от дела, он бы вспомнил об 'Опеле' сразу и не потерял бы столько времени зря. Слова Димы нисколько не обидели Лешу; напротив, он почему-то крайне развеселился и стал страшно хохотать. Казалось, он давно ждал повода, чтобы отвести душу, и теперь от удовольствия даже захрюкал по-поросячьи. Недоумевающему Славе он издевательски объяснил, что уже давно сказал Диме, что тот не ездок, и оказался до обидного прав: с тех пор, как Леша изрек свое пророчество, Дима уже несколько раз разбивал машину, причем однажды с ним вместе ехали его друзья, в другой раз - жена, а еще один раз Дима разбивал 'Опель' в одиночестве. Последняя авария произошла оттого, что он, сидя за рулем, случайно уронил бутылку с пивом на пол и полез доставать ее на ходу. При этом Дима работал милиционером-водителем и даже какое-то время спокойно обходился без прав. Леша хохотал довольно долго. Нахохотавшись, он пришел в себя и спросил у Димы, как тот собирается заставить его повести родительскую машину в пьяном состоянии, на что Дима ответил, что все проблемы с гаишниками берет на себя, а в Лешином водительском мастерстве нисколько не сомневается. Этот не очень убедительный довод Лешу невероятным образом убедил, хотя он еще ни разу в жизни не решался сесть за руль нетрезвым. Может быть, согласившись, он хотел за что-то отомстить родителям, а пиво, к которому он еще не совсем привык, лишило его остатков самоконтроля. А, может быть, просто был такой день. Леша повел друзей в гараж, где красовался новенький красный 'Дэу-Матиз', купленный недавно Лешиными родителями. Из кучи всевозможного барахла, наворованного на стройках и свалках всего города, Леша извлек старенький вонючий трос, с сомнением подергал его, бросил на заднее сиденье рядом со Славой, и друзья отправились в Москву. Следуя Диминым наставлениям, Леша довольно скоро обнаружил помятый черный 'Опель', притулившийся на углу невзрачной окраинной улочки. На вопрос Леши, какого хрена он забыл в такой клоаке, Дима только махнул рукой. Крюки закрепили, Дима забрался в 'Опель', Леша тронул с места, но через несколько минут трос лопнул. Дима стал быстро отставать и взволнованно сигналил, но Леша уже успел притормозить и вылезал из машины, ругая на чем свет стоит и Диму, и его 'Опель', и свой трос, и все на свете. Он связал две половинки троса тугим узлом, но тот стал такой короткий, что ребята не решились ехать по МКАДу, свернули в поле и двинулись какими-то грязными околицами, чтобы не нарваться на гаишников. Дима за рулем 'Опеля' невозмутимо посасывал 'Старый мельник'. Когда 'Опель' был, наконец, доставлен в Одинцово и загнан в Димин гараж, Леша, критически его осматривавший, посоветовал Диме продать его на запчасти и не мучиться. Дима, почесав затылок, пообещал, что так и сделает.
  
  Ребята, кряхтя, затолкали машину в гараж. Гараж Димы торчал на берегу живописного пруда, покрытого пеленой грязно-зеленой тины, в ряду таких же заржавленных железных гаражей. На некоторых из них красовались хулиганские надписи белой краской: 'убрать'. Дима с Лешей остались копаться в гаражной рухляди: Дима по делам, а Леша чтобы стащить что-нибудь ненужное. Слава скучал снаружи, глядя на ленивый послеобеденный пейзаж. Мимо его носа прогудела стрекоза. С неба доносился слабый рокот невидимого самолета. Между гаражами сновали бесцветные лохматые дворняги. Голый по пояс молодой парень в закатанных джинсах мыл в пруду белую сияющую 'Газель'; его джинсы были покрыты мокрыми пятнами. В гараже за спиной Славы послышался шум. Он обернулся. Леша тащил обнаруженную им совершенно лысую автомобильную покрышку. Дима вышел вслед за Лешей, вытирая руки одна об другую, и так хлопнул гаражной дверью, что Славе показалось, будто грохот эхом прокатился по всем гаражам в ряду, подобно тому, как волна сцепления бежит по вагонам грузового поезда, когда локомотив трогается с места. От удара почва загудела под ногами, и по земле во все стороны паутиной поползли трещины. Дима прикреплял к двери замок, Леша был занят резиной, и никто из ребят не обратил на трещины никакого внимания. Скоро друзья вышли с гаражной тропинки на шоссе. Здесь им надо было расходиться: Диме направо, через пруд по деревянному мостику, Леше со Славой - прямо, по шоссе. Друзья немного постояли.
  - Старый таракан, - сказал Леша, ставя покрышку на землю, - когда едем в сервис?
  - Э...э, - сказал Дима, - сейчас посмотрим... Завтра я работаю, послезавтра я работаю, а, вот потом у меня выходной.
  - А у меня нет, - сказал Леша, - в рот тебе чих-пых.
  - А у меня вот всегда выходной, - хвастливо заявил Слава.
  - Ты мне и не нужен, бездельник, - отмахнулся от него Леша, - мне нужен этот баклан.
  - Ну, тогда во вторник или в среду, - сказал Дима, раздумывая, - ну, я еще к вам зайду.
  - Смотри, не забудь, старый алкаш, - напутствовал его Леша.
  - Не забуду, - усмехнулся Дима.
  - Ну, давай.
  - Ну, пока.
  Ребята попрощались. Дима повернулся в сторону деревянного мостика, перекинутого через пруд. Леша взялся за покрышку. Слава сделал шаг вправо и наступил на трещину.
  
  Глава 2
  
  - Ах! - вдруг вскрикнул он, почувствовав, что потрескавшаяся земля начинает подаваться под ним и он мягко увязает в ней, как в болоте. Слава в страхе подскочил на месте и хотел было отпрыгнуть в сторону, но непонятная чудовищная сила словно магнитом потянула его обратно в страшную увеличивающуюся воронку. Дима и Леша, оглянувшись, с изумлением уставились на него. На лице у Славы отразился ужас. В одно мгновение стал он ниже ростом на голову и продолжал стремительно уменьшаться. Края воронки, диаметром около метра, ссыпáлись вниз и издавали странный скрежещущий звук, как трущиеся друг о друга шестеренки. В безумном страхе несчастный Слава закричал. Он уже погрузился в землю по пояс, когда Леша и Дима, опомнившись, бросились к нему на помощь. Но воронка вдруг глухо заурчала и в одну секунду втянула Славу целиком. Его исцарапанные ладони мелькнули над землей и исчезли, и безумный крик умчался в глубину, постепенно затихая.
  Леша и Дима, не помня себя, в панике бросились прочь. На месте исчезновения Славы образовалась фантастическая черная дыра; холмистые края воронки продолжали просачиваться в ее центр. Затем она начала затягиваться.
  Захлебнувшись грязью и ужасом, Слава сдавленно ахнул и полетел вниз, как ему показалось, по гладкому круглому бетонному колодцу, внизу которого угадывалась бездонная черная глубина. Еще не успев совладать с целым вихрем безумных мыслей и даже не понимая, что, собственно, случилось, весь во власти тошнотворного ощущения отсутствия опоры под ногами, Слава инстинктивно понимал только, что его тело падает вниз с невероятной скоростью, что скорость с каждой секундой увеличивается, и все это происходит помимо его воли. Слава продолжал дико кричать, хотя он ослабел от невыносимого страха. Тело его, теперь все сплошь состоящее из напряженных нервов, инстинктивно мучительно сжалось в ожидании смертельного удара о дно. Он вновь тоскливо закричал и зажмурился. Руки его на лету царапнули о стену, и их прожгло как огнем.
  Приготовившись мгновенно умереть, но на мучительные секунды перетерпев смерть, Слава открыл глаза, но сумасшедшее осознание бредовости ситуации вновь ошеломило его, и он опять дико завопил. Серые стенки "колодца" закончились, и он летел теперь в кромешной тьме, которая только что угадывалась далеко внизу, и в которой он почувствовал огромную, фантастических размеров комнату. В полете его переворачивало вверх ногами, отчего становилось еще страшнее и дико сосало под ложечкой. В исступлении скосив глаза вниз, Слава увидел - дно.
  - Ах! - снова вырвалось у него; и чудовищное, невероятное эхо, исказив его вопль, загрохотало в необъятной темноте. Он всем телом ударился обо что-то мягкое, упругое, как батут, и это 'что-то', спружинив, подбросило его вверх, да так, что он, заорав, почти сейчас же миновал темную комнату и влетел обратно в серый колодец. И тут в его измученном отвратительным страхом мозгу сверкнула спасительная мысль, отчего у него перед глазами словно бы вспыхнула белая молния; и он, вскинув руки, вытянулся, как мог, рванулся всем телом кверху: он схватится за край ямы, он выкарабкается, он не даст себе упасть обратно! Застонав от натуги, Слава скрюченными пальцами ударился о какую-то холодную металлическую преграду над головой, отчаянно закричал, обрывая ногти, пытаясь ухватиться - тщетно! Воронка была замурована. Его снова понесло вниз, и сердце вновь захолонуло от ужаса.
  В Славином мозгу происходила все это время поражающая своей стремительностью смена настроений: от непередаваемого отчаяния к неизъяснимому ужасу, от сверкающей надежды - обратно к отчаянию. Более всего им владело чувство всеобъемлющего панического недоумения, пополам со страхом, который был тем более велик, что это был страх перед сверхъестественной и потому неотразимой опасностью. Его словно прямо со сна бросило в гущу жестокой потасовки или же в тропические джунгли, кишащие ядовитыми змеями и дикими зверьми. Ежесекундно чувство мистической, жуткой беспомощности вцеплялось ему в горло и парализовало все тело, пронзая миллионом тошнотворных иголочек. Скованный страхом мозг словно помешался.
  Еще одна минута фантастического полета; перед глазами у него все мелькало: удар о дно - взлет кверху - бетонный колодец. На этот раз Слава, по-видимому, не долетел до воронки и ринулся вниз, ничего не почувствовав над вытянутыми руками. За минуту до удара Слава, по-прежнему оглашая пространство воплями, ощутил чье-то присутствие в комнате, как будто она в одну секунду перестала быть пустой; что-то неопределенное, потустороннее и зловеще живое, угрожающее... Незримая материя скользнула мимо него, коснувшись темным ледяным холодом... Фантастическое невидимое существо перевернуло его вверх ногами, так что, он, в который раз замерев сердцем, увидел стремительно приближающееся дно. Ударившись и взлетев в очередной раз, он уже начал приходить в себя и даже сообразил, что на этот раз серый колодец промчался мимо. Слава сбился с пути и остался в странной, безразмерной черной комнате, наполненной - он это уже знал - некими страшными, неведомыми существами.
  Опять что-то в воздухе коснулось его, обдав ветром, прошелестело мимо. В высшей точке своего полета он замедлился, на секунду повис в воздухе и, едва начав падать вниз, неожиданно опрокинулся на кого-то, летевшего, видимо, по своим подземным делам: большое перепончатокрылое, при свете, наверное, напоминавшее громадную летучую мышь. Славу окатило волной сильного животного запаха. Оба столкнувшихся одновременно вскрикнули: Слава вскрикнул от омерзения, перепончатое существо взвизгнуло по-поросячьи, породив необыкновенно выразительное эхо с металлическими звенящими отголосками. Затем тварь выскользнула из-под него, и Слава кувырком полетел вниз, шлепнулся на батут и снова взмыл ввысь.
  От таких головокружительных полетов и от невидимого присутствия перепончатых летающих животных у Славы совсем все смешалось в голове, так что смятение в мыслях в конце концов пересилило даже страх и постепенно разрослось до ощущения чудовищного недоумения всем бытием. Это было сродни опасному осознанию самого себя, когда весь как будто превращаешься в один большой недоумевающий мозг, и чувство нелепости своего собственного существования достигает высочайшей точки, так что, искусственно продлив это ощущение хотя бы на несколько минут, можно преспокойно сойти с ума. 'Чего происходит?' - втиснулась в голову мысль и повисла черным вопросительным знаком, бессмысленной нелепой фигурой. Он несся с космической скоростью сквозь черную бездну. Все органы тела словно прониклись сладострастным ужасом. Недоумение заполняло мозговые клетки и болезненно напрягало воображение, и мозг, наконец, включил защитную реакцию, похоронив чувство страха. Слава впал в странную гипнотическую прострацию, напоминавшую тревожный сон или галлюцинацию, когда все происходящее отчетливо осознается мозгом и благодаря этой странности сном можно управлять. Его тело обмякло; он закрыл глаза, расслабленно вдыхая холодный темный воздух. Ему вдруг захотелось скинуть с себя всю одежду и ощутить черную комнату всеми клетками обнаженного тела. Мало-помалу скорость падения и взлета перестала волновать его, как раньше, и стала вливаться в грудь необъяснимой эйфорией, и он даже почти забыл про странных летающих существ, сновавших в темноте. Он вытянулся всем телом в воздухе, расставил руки, как крылья, свел ноги вместе и полностью отдался своему фантастическому полету. Сначала он испытывал страх при падении головой вниз и пытался подставить руки, чтобы не ударить голову. Но скоро он погрузился в новые эйфорические ощущения, и падение вниз головой стало вызывать в нем чувство щекочущей опасности, которая нисколько не страшна на самом деле, словно во сне. Теперь он даже нарочно, насколько это было возможно, пытался в полете перевернуться вниз головой, и один раз действительно спланировал ею в батут. Он был уверен, что с ним ничего не случится. Так и произошло: он погрузился головой во что-то мягкое и упругое, и оно сейчас же спружинило и безболезненно выбросило его вверх. Слава даже не стал открывать глаза и продолжал летать расслабленно в темноте, дыша как можно глубже.
  Так, в необъяснимой неге он парил вверх и вниз некоторое время, пока тихий, но отчетливый шелест крыльев неожиданно не заставил его разлепить веки и немного прислушаться. Он уловил какой-то расходящийся шорох, уходивший в глубину и ослабевающий, как эхо. Слава вдруг осознал, что рядом с ним больше нет крылатых перепончатых существ: они все разом куда-то пропали, растворившись в необъятной темени. Пространство очистилось от невидимых помех и стало как будто еще больше и свободнее. Но произошла и другая, более зловещая перемена: в темноте на неопределимом расстоянии стали зажигаться тысячи светящихся сдвоенных белых огоньков, располагаясь вокруг него как бы на поверхности прозрачной сферы громадных размеров. Нижняя часть светящейся сферы оставалась черной, как раньше: это было батутное дно, теперь принявшее форму круга. Размер сферы определить было невозможно, поскольку все расстояния скрадывались в кромешной тьме. Белые точки могли оказаться совсем маленькими и располагаться у самого его носа, а могли быть далекими как звезды и иметь фантастические размеры. Сначала Слава не догадывался, чтó представляют из себя окружившие его странные огоньки, но, шлепнувшись еще раз о батутный пол, он неожиданно озарился догадкой, и ему вдруг стало так жутко, что сердце заколотилось быстрее прежнего. Это их г л а з а, подумал он, холодея и пламенея одновременно. Вот они куда делись - разлетелись по кругу. Смотрят на меня. Ждут, когда броситься.
  Славу прошиб пот. В полете он неожиданно ударился рукой и туловищем обо что-то твердое, как металл и, невзирая на внезапный страх, сейчас же ухватился за новый предмет, больно ушибив при этом палец. Тут же с неимоверной силой его потянуло вниз, кровь хлынула в голову, и от внезапной тяжести и головокружения он едва не свалился на дно, разжав руки.
  Он болтался на шершавой металлической перекладине, похожей на ощупь на перекладину обычного дворового турника: тонкая труба двух-трех сантиметров в диаметре, протянутая бог знает как, через всю необъятную комнату от минус бесконечности до плюс бесконечности. Удивительно, как он ухитрился до сих пор не разбиться об нее: ведь он летал с огромной скоростью! Видимо, как и в случае с перепончатым существом, он встретился с трубой в высшей точке своего полета, когда скорость падения или взлета была минимальной.
  Перекладина была страшно холодной: в другой раз Слава не продержался бы на ней и минуты. Но нервическое возбуждение, обострив инстинктивное восприятие опасности, одновременно притупило восприятие физическое. Он подсознательно понимал, что перекладина холодна и что кому угодно другому такой холод свел бы ладони, но сам он физически почти не ощущал его: жгучие покалывания металла не доходили до его измученного сознания. Кое-как справившись со слабостью, он покрепче ухватился за железо и попытался сосредоточиться.
  Ему поначалу не пришло в голову, что если при каждом ударе о батут его подбрасывало все ниже, то не ухватись он сейчас за трубу, в следующий раз он мог бы до нее и не долететь, и тогда, в конце концов, неминуемо остался бы валяться на дне, предварительно налетавшись до тошноты и потери сознания. Слава подергался на перекладине, чтобы ухватиться поудобнее, осознал, наконец, какая она холоднющая, с усилием подтянулся, неуклюже перекинул правую ногу через трубу и уселся на ней верхом, покачиваясь из стороны в сторону.
  Упасть теперь стало страшно. Слава нервно пошевелился, стараясь устроиться как можно устойчивее. Он закрыл глаза, чтобы прийти в себя. Он зажмурился так сильно, что перед глазами стали вспыхивать какие-то зеленые квадратики всевозможных оттенков, от салатового до густо изумрудного, похожие на цветные стеклышки в калейдоскопе, которые при каждом повороте игрушки складываются все в новые причудливые узоры. Слава открыл глаза, но квадратики еще долго не рассеивались. Под ногами зияла невидимая пропасть. По Славиному телу от страха бегали мурашки каждый раз, когда он от неловких движений покачивался чуть сильнее, чем было необходимо для сохранения равновесия. Труба порядочно холодила между ног, и ладони сводило холодом так, что ушибленный мизинец начал понемногу неметь. Отчаявшись, Слава еще раз перекинул ногу через перекладину и сел на нее боком, судорожно поджав под себя ноги. При такой посадке он мог временно, пока хватало храбрости, выпустить ее из рук и осторожно погреть ладони подмышками. Однако почти сразу же их стало так ломить, что он застонал от боли и непроизвольно схватился опять за трубу. На мгновение боль отпустила, но в следующую секунду опять впилась в немеющие пальцы. Пытаясь согреться, он так раскачался, что забыл о том, где находится, и один раз едва с размаху не опрокинулся спиной вниз. Он решил было снять футболку и намотать ее на руку или на перекладину, чтобы держаться за теплое. Однако, чтобы отцепить обе руки и снять ее через голову, не стоило даже думать: от одной этой мысли он почувствовал головокружение. Вцепившись в ледяной металл левой и неловко изогнувшись, он попытался стянуть футболку правой рукой и опрокинулся-таки спиной назад, потеряв равновесие. Он едва успел в последний момент судорожно уцепиться за холодный металл. Это случай его отрезвил; он очень медленно забрался обратно на железку и долго сидел на ней, переводя дух.
  Кое-как успокоившись, он с изумлением вспомнил, как только что летал по черной комнате или чем бы ни было это помещение, и воспоминание вызвало в нем неудержимую тошноту. Он задыхался. Его тяжелое дыхание отдалось шелестящим эхом, вызвав некоторое волнение в сонме светящихся точек. Слава с опаской оглядел сомкнувшуюся вокруг него хаотически мерцающую сферу, перемещения точек в которой, казалось, не сулили ничего хорошего. Отвратительное липкое чувство ужаса вновь стало овладевать им, и ему очень захотелось закричать или заплакать. Глаза страшных обитателей комнаты были теперь рассыпаны повсюду, как будто он очутился в самой гуще Млечного пути; но эти глаза не были холодны, как звезды: они смотрели на него жутко, хищно...
  Слава вдруг наткнулся на мысль, которая почему-то не приходила ему в голову раньше: а что, если двигаться по трубе в какую-нибудь сторону до тех пор, пока не доберешься до конца? Ведь должен же быть у нее конец. Может даже, труба приведет его к выходу на поверхность. Слава немного воспрял духом. Он уперся руками в перекладину и передвинул зад как можно дальше в сторону, потом еще, потом еще... Ладони сводило холодом, но на этот раз менее мучительным, чем раньше, потому что теперь ему не нужно было держаться за трубу постоянно. Но примерно через час черепашьего передвижения он сдался: силы его были истощены и надежда в очередной раз пропала. Сфера светящихся глаз, казалось, бесшумно двигалась вслед, все больше смыкаясь вокруг него живым кольцом. Он остановился в отчаянии. К горлу подкатил комок: он ощутил себя маленьким, жалким и беспомощным, и ужас, который вселяли сияющие точки, скоро стал запредельным. Вдруг Слава словно заново увидел безбрежную, холодную, угрожающую тьму; светящиеся яростью зрачки; вспомнил, в каком фантастическом месте находится и что назад может совсем не вернуться. Это последнее предположение показалось особенно мучительным, когда он вспомнил Лешу и Диму, Одинцово и солнечный свет. Хотя его друзья, если судить по географии его безумного падения, должны были находиться не так далеко отсюда - где-то наверху, может в сотне метров, может, в нескольких километрах - сам масштаб произошедшего с ним немыслимого события был столь грандиозен и невероятен, что его ошеломленному мозгу казалось, будто его приключение длится уже долгие дни: безумный черед неестественных событий был слишком велик, чтобы полностью уместиться в его голове. Нахлынувшие воспоминания, равно как очередное осмысление происходящего, родили в его душе новую тоску и отчаяние. В нем росло чувство, никогда не испытываемое им ранее, сродни, может быть, всему этому невероятному подземелью. Это чувство он и сам не до конца понимал; но оно уже не было просто паническим ужасом.
  Слава, прищурившись, с ненавистью оглядел безмолвные двигающиеся точки.
  - Ну, что, суки, - всхлипнул он, обводя взглядом сферу, - не надоело еще на меня пялиться? - И он даже покачнулся на своей трубе от невероятного, поразительного эха, порожденного его голосом - электронного вибрирующего звука, стрелой метнувшегося в темноту и повторившегося где-то так далеко, что Слава невольно сжался. Эффект был такой, как будто он увидел себя между двух зеркал, когда в обе стороны разбегаются миллионы одинаковых уменьшающихся отражений, уходящих в неразличимую даль. Эхо раздвинуло размеры подземелья до немыслимых пределов и спугнуло висящих в воздухе существ: они зашевелились, задвигались с места на место, фосфоресцирующие точки заметались беспорядочно, но по-прежнему не издавали ни звука. Одна пара точек отделилась от остальных и полетела по направлению к нему.
  Слава, всхлипывая, сказал ей:
  - Ну, и чё ты летишь, сволочь? Гла-ах-застая тварь. Ну, давай, лети, падла. Давай, давай, поближе. Я тебе щас пачку разобью. Ты что, думаешь, я тебя боюсь? Что? Я? Тебя? Боюсь?!... Ха-ха-ха! Сука, я тебе моргалы выколю, пасть порву, давай, лети сюда, я урою тебя, сволочь! - орал Слава, забыв в ярости страх и отчаяние. Совсем расхрабрившись, он ухитрился встать ногами на перекладину и чудом держался на ней, балансируя с какой-то отчаянной ловкостью. - Вонючая скотина, сволочь, дерьмо вонючее... - чудовищное эхо разносилось по подземелью, будоража глазастых существ, крошась на реверберирующие осколки. Слава кричал, как заклинатель бурь, чувствуя, что сейчас лопнет от избытка чувств. - Ну, чего ты жалом водишь, уродина? Иди сюда, я тебя на кукан натяну!. Ненав... - и тут он захлебнулся криком: невидимая тварь подлетела совсем близко, и Слава в упор узрел уродливый пеликаний клюв, яростно вытаращенные кровавые глаза, большие как блюдца, и блестящие эластичные перепонки на громадных крыльях; смоляная туша, еще чернее окружающей черноты, жутким пятном налетела на него, дохнув смрадом, и с поросячьим визгом, телом и крыльями сшибла качавшегося Славу с перекладины. Ахнув, Слава полетел вниз.
  В следующую секунду он грохнулся на твердый пол и закричал от боли и неожиданности: падение завершилось так же шокирующе внезапно, как и началось, и батута никакого не было. Дно не спружинило под ним, как раньше, а деревянно затрещало. Он попытался было вскочить, но страшная молниеносная судорога пронзила грудь и левую ногу, опрокинув его обратно на дощатый пол. Его вопль отдался звериным эхом, но оно не было порождением его крика или крика летающей твари: скорее подсознанием, чем зрением он почувствовал рядом гигантскую разинутую пасть, светящиеся клыки, жирное мощное тело, чешуйчатый хвост, хлещущий по полу... ящерица присела, приготовившись прыгнуть... в ужасе он вскочил на ноги, забыв о боли, зверь заклекотал... когти заскрежетали по доскам, зверь прыгнул! У Славы подломились ноги... или это пол? опять?.. затрещали доски, Слава провалился в пол по пояс, мерзкая туша, промахнувшись, с ревом пронеслась над ним, едва не царапнув его когтями, и шумно приземлилась где-то за его спиной; ему показалось, что над головой у него промчался самолет. Потом все опрокинулось, перевернулось, он уже снова летел кувырком вниз наперегонки с какими-то паркетными обломками. Удар! - он рухнул на что-то твердое, перекатился на бок, дико озираясь вокруг; сверху сыпалась штукатурка и какая-то пыль. Что-то с деревянным стуком свалилось рядом с ним на пол, затем еще и еще. Покатилось по полу. Перестало. Грохочущее эхо медленно растаяло вдали. Откуда-то сыпался песок. Над белым потолком, этажом выше, царапая когтями, бесновалась ящерица.
  
  Глава 3
  
  Над головами Леши и Димы солнце скрылось за пухлым облаком, и город накрыло прозрачной тенью. Толща облака осветилась жемчужными переливами; сквозь просвечивающие мохнатые белые края во все стороны метнулись веером золотистые радужные лучи. Зеленые кроны деревьев потемнели и едва заметно дрожали под дуновениями теплого ветра. Небо по-прежнему голубело над городом, разрисованное белыми воздушными облаками. По шоссе шуршали шинами проносящиеся мимо автомобили. На тротуарах были видны редкие распаренные прохожие.
  Посреди этой июльской безмятежности Леша и Дима пребывали в совершенном смятении, не зная, что предпринять, и самое странное было то, что никто из равнодушных прохожих как будто и не заметил Славиного исчезновения, и ни один из них даже не посмотрел в их сторону. Сперва ребята бросились было бежать, но Дима не мог так просто удрать: он скоро возвратился к воронке, остерегаясь, однако, подходить к ней вплотную и осматривая ее опытным милицейским взглядом. Леша в бешенстве вернулся вслед за Димой и теперь, готовый в любую минуту сорваться с места и умчаться без оглядки, цепко всматривался в осыпающуюся яму, которая непонятным образом уменьшалась у него на глазах. Он трусливо приник к земле и следил, чтобы яма ненароком не поползла в его сторону: ужас, который он испытывал, не помешал ему быть крайне осторожным и думать, прежде всего, о собственном спасении. Как у булгаковского Берлиоза, жизнь Леши складывалась так, что к сверхъестественным событиям он не привык. Он не привык даже и просто к интересным событиям с тех пор, как расстался со своей девушкой и не сумел найти другую: после этого ужасного случая все интересные события в жизни перестали его волновать. Однако, этот случай не притупил его обостренного чувства опасности. Во взгляде более опытного Димы, уже успевшего побывать в нескольких милицейских переделках, горело дикое любопытство; он не лежал на земле, а открыто стоял, опустив руки и делая вид, что ему совсем не страшно. Страх действительно у него быстро прошел, а любопытство только еще более разгорелось. Так протекло минут пять, в течение которых никто из ребят не проронил ни звука. Дима, наконец, решился и уже хотел шагнуть к яме, и тут Леша с напряженным лицом махнул ему рукой - подползаем! - и дождался, пока Дима тронулся с места первым. Свалочный инстинкт возобладал в Леше, в жестокой борьбе победив осторожность: он не смог удержаться от того, чтобы не исследовать неизвестную яму, которая могла оказаться каким-нибудь секретным подвалом и содержать в себе множество интересных вещей, могущих пригодиться в хозяйстве. Славу ему все-таки тоже было жалко. Дима в несколько шагов очутился у дыры и с изумлением уставился перед собой. Не веря своим глазам, он осмелел настолько, что, склонившись, пощупал землю под ногами и недоуменно перевел взгляд на Лешу. Леша из своего укрытия впивался напряженными затравленными глазами в лицо Димы, не решаясь подойти ближе.
  - Иди, не бойся, - обернувшись к нему, почему-то шепотом сказал Дима и помахал рукой, - все нормально.
  Леша полз как кошка, выслеживающая голубя. Подкравшись, он увидел то, что уже открылось взору Димы: никакой воронки на страшном месте не было. Ребята увидели только маленькую лунку с песком. Дима аккуратно разгреб лунку руками.
  Леша в ужасе дернул Диму за рукав.
  - Охренела твоя голова? Щас провалимся к гребеням..., - он вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону, собираясь убежать.
  - Блин! - нервно дернулся Дима. - Ну, ты балбес. Нельзя же так пугать!
  - Нет, не могу на такого дебила! - надсадно заскрежетал Леша, нависая над другом. - Какого хера ты туда лезешь, ослопуп? Один дебил провалился, и другой туда же. Милицию надо вызывать! Звони по сотовому!
  - Я и есть милиция! - отвечал Дима хладнокровно. Он уже совсем перестал бояться и внимательно рассматривал лунку. Пальцы его были запорошены песком. Он был тем более подчеркнуто спокоен, что Лешино раздражение его забавляло.
  - Идите вы к е....! - с дикой злобой сказал Леша. - Дома спокойнее сидеть.
  Он выпрямился и бегом бросился прямо на проезжую часть дороги.
  - Эй, ты что, Славика здесь бросаешь, в яме? - крикнул Дима ему вдогонку.
  Леша, однако, уже ничего не слышал.
  Дима несколько изумленно посмотрел вслед другу. В жизни Леша был крайне осторожен, всегда оглядывался по сторонам и, по обыкновению, переходил дорогу только тогда, когда убеждался, что до ближайшего автомобиля не менее пятисот метров. Но даже и тогда он не просто переходил шоссе, а мчался, сломя голову, будто разъяренный водитель следовал за ним по пятам. Вследствие этого, риск оказаться задавленным у Леши равнялся нулю, и Дима проводил его взглядом только потому, что хотел увидеть, как тот не выдержит и вернется: он надеялся, что тяга к дружбе и приключениям у Леши пересилит страх. Но его ожидания не оправдались. Лешин страх оказался много сильнее всех остальных обуревавших Лешу чувств, и его можно было понять: не каждый день твои друзья проваливаются сквозь землю у тебя на глазах. В совершенном помешательстве Леша выскочил на шоссе, и все дальнейшее Дима видел как бы сквозь туманную дымку: наверное, солнце напекло-таки ему голову, жаркий воздух странно задрожал перед взором и все предметы стали волнообразно колебаться, как камешки на морском дне. Из воздуха соткался желтый автобус - кажется, это был потрепанный пассажирский 'ЛИАЗ', из тех, что до сих пор курсируют по некоторым провинциальным городам, - дребезжа расшатанными дверьми и ревя дурацким мотором, он несся прямо на Лешу! Дима, как во сне, увидел безумное Лешино лицо, повернутое к 'ЛИАЗу', судорожное движение его тела и героический прыжок на обочину (борясь с оцепенением, Дима в волнении встал на ноги; ему показалось, что в неистовом порыве на Лешином теле даже затрещала одежда). Автобус как будто накрыл Лешу, так как на короткое время тот исчез из вида; затем 'ЛИАЗ' прогрохотал мимо, даже не подумав остановиться. По дороге проносились машины. Дима бежал к шоссе. Леша стоял на противоположной обочине: поднявшись на ноги и остервенело отряхиваясь, он ругался на чем свет стоит, но глаза его все еще были широко раскрыты от испуга.
  - Ну, что? - подбежав, спросил Дима. - Ты цел?
  - Да я, бля, суку!... - выдохнул Леша.
  За этими словами последовал поток столь богохульных и человеконенавистнических ругательств, что мы их опустим. Продолжалось это минут пять.
  - Блин, это вообще! - возбужденно говорил Дима, показывая свое милицейское возмущение. - Это маньяк какой-то! Я фигею! Ну, ничего, мы его номер быстро пробьем, будь спокоен.
  В голосе Димы звучала едва заметная неуверенность, как будто он не решался что-то сказать Леше. У него вдруг возникло ощущение, схожее с крайней степенью опьянения, при которой, однако, странным образом сохраняется способность хорошо понимать происходящее. Сначала нелепое чувство, испытываемое им, испугало его, но испуг довольно быстро стал проходить, подобно тому, как проходит боль при анестезии. Он открыл было рот, но глотнул воздуха и подавился собственными словами, так и не успевшими вылететь из его рта. Между тем, Леша продолжал бесноваться, не обращая внимания на странное Димино состояние, а у Димы перед взором все уже плыло рекой, и в горле нарастала противнейшая тошнота.
  - Надо... Славика... выручать, - с трудом пробормотал он каким-то не своим голосом - натужным и басовитым, как будто пиво булькало у него в глотке и мешало говорить.
  - Ну, надо, бл...! - бешено орал Леша. - Надо, никто не спорит! Я же тебе говорю - звони, ослопуп хренов!...
  Дима уже потихоньку переставал слышать Лешу, у него, видимо, возникли какие-то слуховые галлюцинации, потому что каждый звук, издаваемый Лешей, начал отражаться где-то высоко в небе так, словно оно было большим плоским потолком. Эхо невообразимо множилось и плодилось в каждом небесном закоулке, в мгновение ока пролетая весь небосвод от края до края. Дима увидел в Лешиных глазах внезапный страх и удивление: Леша тоже стал к чему-то прислушиваться и даже на некоторое время замолк, но эхо продолжало визгливо материться в небесной синеве его собственным голосом. Это было так страшно, что Леша даже немного побледнел.
  - Видишь? - просипел Дима. - Чего творится. Херня какая-то. А ты вообще его номер видел?
  Леша посмотрел на Диму большими глазами, не понимая, что он говорит.
  - Номер, бл...? - переспросил он. - Да я таких номеров... даже в цирке не... - Он замолк, не договорив.
  - Что... это... такое? - наконец, спросил он простуженным голосом. Лицо у него посерело.
  - Это эхо, балбес, - отвечал Дима и со страхом посмотрел на небо. По нему пробегали равномерные переливы, как будто это было и не небо вовсе, а отражение неба в зеркальной глади воды.
  Ребята молчали, уставившись друг на друга.
  - Там в автобусе, - сказал Дима нерешительно, - не было водителя. Я точно видел. Понимаешь? Он был пустой.
  Лешин вид выражал ужас - полнейший и окончательный. Он сказал трясущимися губами:
  - П-пить меньше надо, а-алкоголик хренов, хорек скрипучий. - Затем, оглянувшись кругом и увидев, что вся округа совершенно опустела, так что на улице не осталось ни одного человека, он окончательно сник и, безвольно промямлив: - уе....ть надо, - первым подал пример, медленно заковыляв в сторону дома, словно какая-то невидимая сила не позволяла ему двигаться быстрее.
  Дима равнодушно глядел вслед удаляющейся фигуре друга и глупо улыбался. К этому времени он уже окончательно потерял связь с реальностью. Он посмотрел на свои руки и ноги, как будто впервые их увидел. Это было неудивительно: тело его становилось гибким, как воск, члены стали гнуться в разные стороны, и ему показалось, что он может принимать теперь любую форму, какую захочет. Это, правда, нисколько его не испугало, так как в подобном пограничном состоянии любые происходящие с нами метаморфозы кажутся нам совершенно естественными и не вызывают никакого удивления. Затем Диме и вовсе почудилось, что он как бы сливается с окружающим пейзажем и состояние блаженного покоя начинает охватывать его. Чувство страха перед происходящим совсем пропало, потому что он сам становился тем, что происходило, если, конечно, столь удивительное ощущение можно вообще передать словами. Это ощущение, однако, быстро улетучилось, после чего произошло следующее: зловещее эхо незаметно стихло, и Диму окружила кромешная тьма. Она наступила резко, страшно, как будто чья-то невидимая гигантская рука выключила огромную лампу, освещающую город. В короткий период густо-синих сумерек, продолжавшийся не более двух-трех секунд, перед тем, как мрак окончательно поглотил дома и улицы, Дима увидел, как удаляющаяся Лешина фигура начала расплываться в воздухе и стала совершенно прозрачной, как стекло. Его длинная тень, фантастически неправдоподобная в сумерках, растворилась вслед за своим хозяином. Видение было удивительным, потому что Дима хорошо осознавал, что ночная перемена происходит с чудовищной быстротой, но, тем не менее, он успевал в подробностях разглядеть все изменения; время как будто замедлилось и стало вязким, как кисель. Затем Диме показалось, что земля уходит у него из-под ног, его собственное тело отрывается от горячего еще асфальта, приобретая неожиданную воздушную легкость, и начинает парить в невидимом эфире. Он увидел, что его руки и ноги светятся внутренним огнем; свечение тонким ореолом окутало тело и ухватило небольшую часть окружающего пространства, как слабенькая свеча, освещающая небольшой уголок комнаты. Голову его заволокло дымчатой пеленой, сквозь которую он различал неясные смешанные звуки: где-то вдалеке прокричал петух; с ревом промчался мотоцикл; послышался звук, похожий на звон разбивающегося стекла. 'А-а-а', - сказал Дима в полный голос, сам не понимая, что делает. Зашумело, загрохотало эхо. Диму стало подкидывать на волнах эха, которые, как живые, пролетали мимо него, дотрагиваясь до его рук и ног прозрачными воздушными касаниями. Он задел рукой какой-то узкий холодный металлический предмет и хотел было ухватиться за него, но гладкий металл выскользнул из пальцев и, неожиданно обретя вес, Дима пулей ринулся вниз, в темноту. Через секунду он всем телом ударился о нечто, напоминавшее паркетные доски. Голова у Димы кружилась, ему показалось, что он упал с порядочной высоты, однако он нисколько не ушибся и даже хотел вскочить на ноги, но продолжающаяся слабость не позволила ему этого сделать. Дима приподнялся с пола, вглядываясь в серый полумрак, протер слипающиеся глаза.
  
  Глава 4
  
  Во время тяжелой болезни, когда душевные и физические силы надломлены болью и жаром, у страдающего притупляется полнота ощущений. Желания больного направлены, прежде всего, на облегчение своих страданий, и большинство остальных потребностей, включая еду и питье, на время угасают. Больной слабеет; жар разливается по его телу и затуманивает мозг; мысли его обращены внутрь себя, и все помыслы направлены только на собственное исцеление. В силу этого, и окружающий мир начинает восприниматься им иначе: сквозь завесу болезни все привычное приобретает необычные оттенки, как в странном сне.
  В таком состоянии пребывал сейчас Слава. Происходящая вокруг него невиданная чертовщина, в конце концов, утомила его мозг и притупила остроту чувств, создав непроницаемый тоненький барьер между ним и окружающей реальностью, тем самым оберегая его от полного помешательства; однако эта реальность по-прежнему присутствовала вокруг и клещами вцепилась в него, заставляя попеременно то испытывать облегчение от миновавшей напасти, то трепетать в преддверии новой. Способность человека к психологической защите перед лицом непривычной, никогда не виданной им ранее опасности, могущей напугать его до помутнения рассудка, позволяла Славе сохранять здравый смысл и по мере сил пытаться искать какие-то выходы. Но окружившая его 'другая' реальность была слишком реальной, слишком осязаемой, чтобы можно было принять ее за нездоровый сон. Единственный выход был опять подсказан ему его собственным организмом: осязаемость и пугающая материальность происходящего волнами рождала в нем отчаяние, но сила восприятия ослабела и разум обволокло туманной сонной дымкой. Благодаря этому, он все еще сохранял рассудок, хотя в обычной жизни даже и не поверил бы, что способен сохранить самообладание, попав хоть на минуту в подобный фантастический переплет.
  Следующие несколько минут, в течение которых ящерица наверху продолжала издавать свои ужасающие вопли, Слава то уходил в себя и нервно хохотал, то опять поддавался тошнотворному ужасу, тихо рыдая сквозь сжатые зубы и буравя взглядом трясущийся, но нисколько не поврежденный потолок. Это выглядело, пожалуй, немного странно, поскольку потолок был тот самый, сквозь который Слава только что провалился; с другой стороны, он уже ни в чем не был уверен. Его члены ослабли, организм был измучен, тело дрожало, как в лихорадке. Он подполз к посеревшей отштукатуренной стене и оперся о нее спиной, вытянув вперед ноги. Потолок продолжал содрогаться от ударов лап чудовища. Слава в отчаянии посмотрел вглубь помещения, в котором находился, и попытался успокоиться и взять себя в руки. Судорожно всхлипывая, он иногда стукался затылком о стену. Чтобы отвлечься от невыносимых мыслей, он стал затравленно осматриваться вокруг.
  Он находился в странном сумеречном коридоре, имевшем почти квадратное сечение; высота потолка составляла около 4 метров, и была приблизительно равна расстоянию между стенами. Коридор был равномерно залит приглушенным дневным светом, какой бывает в большом помещении в пасмурный день. Странность этого освещения заключалась в том, что источника света нигде не наблюдалось, поскольку коридор был совершенно лишен окон. Стены были невыразительного серо-белого цвета и, скорее всего, уже много лет не видели побелки. Пол покрыт узкими короткими паркетными досками, причудливым зигзагом убегавшими вдаль; доски были подобраны всевозможных оттенков, от светло-коричневого до почти черного, но в отдалении сливались в однородную коричневатую массу. Паркет был не нов, порядком истоптан и местами довольно сильно протерт, словно ножками стоявших здесь годами столов или стульев. Доски аккуратно подогнаны под стыки стен и пола, однако плинтуса не были положены. В коридоре было не холодно и не жарко, температура была близка к комнатной. Но наибольшая странность заключалась в потрясающей, ошеломительной длине холла, тянувшегося без конца в обе стороны: Слава водил налево и направо смятенным взором, и постепенно его взгляд унесся вглубь пространства и остановился там, где стены, пол и потолок сливались в одну сумеречную точку, но было это так страшно далеко, что у него от тоскливого ужаса снова сжалось сердце.
  Он сидел, прижавшись к стене и не смея даже вздрогнуть. Первым его чувством в новом обиталище, после того, как он немного пришел в себя, была полнейшая беспомощность. Бедный Слава всеми клетками тела вдруг ощутил, что совершенно беззащитен перед нападением какого-нибудь адского чудовища, подобными которому коридор, наверняка, кишел кишмя: повстречайся он с каким-нибудь зверем, вроде бесновавшейся на потолке ящерицы, бежать было бы некуда. В коридоре не наблюдалось ни спасительных отверстий, ни дверей в стенах, в которые можно было бы войти, ни окон, в которые можно было бы выпрыгнуть, ни потолочных или напольных люков. Страшное, удушающее, клаустрофобное место. На некоторое время предавшись трусливым размышлениям, Слава преисполнился безнадежной уверенности в том, что здешним хищникам, если они, конечно, имелись, не нужно ни окон, ни дверей и ни люков, чтобы стать невидимыми для своей жертвы: наверняка, они знают смертельные, скрытые от человеческого глаза ловушки, около которых умеют затаиться так искусно, что даже самый наметанный глаз не сумеет их заметить. Такие безрадостные мысли, порожденные страхом, который усугублялся известной склонностью преувеличивать все то, что скрыто от нашего взгляда, довольно быстро довели Славу до утери последних остатков мужества; он спрятал голову в колени и сжался всем телом, монотонно поскуливая от страха.
  Однако сколь бы ни была глубока пучина отчаяния, в которую может погрузиться человеческое существо, у него имеется поистине поразительная способность вновь обрести мужество, благодаря тому, что в его груди всегда теплится надежда. В глубине Славиной души все еще жила вера, столь маленькая и слабая, что он и сам, вероятно, не подозревал о ее существовании. Но именно эта вера незаметно облегчила его страдания и успокоила страх. Подобно тому, как некоторые животные способны к регенерации отдельных органов тела, вплоть до жизненно важных, так и человек способен излечиться от самых ужасных душевных терзаний, если только воля его достаточно сильна. Слава же, как это уже ранее случилось в подземелье, измучившись страхом, в какой-то момент осознал, что у него просто не осталось сил бояться. Бессилие, в конце концов, ослабило его страх; сонм призрачных видений, чьи ужасные черты были распалены его возбужденным воображением, начал мало-помалу улетучиваться из его сознания. Голова Славы была опущена на колени, глаза закрыты. Он по-прежнему неслышно всхлипывал, но слабые рыдания становились все тише, и веки его тяжелели. Посреди темноты, окружавшей его по мере того, как он погружался в тревожную дрёму, вспыхивали иногда страшные, отвратительные призраки: их безобразные черты были так искажены, что только его воспаленная фантазия под впечатлением от пережитого ужаса могла нарисовать их. Но постепенно забытье все больше овладевало им. Чудовища одно за другим исчезли; Слава заснул.
  Он проснулся как будто оттого, что его кто-то окликнул. Коридор был тих и пустынен; Слава лежал на полу, уткнувшись щекой в твердый паркет и сонным, но тревожным взглядом смотрел на уходящие вдаль перевернутые стены и потолок. Паркет издавал запах плесени и сырого дерева. Слава медленно приподнялся; доски заскрипели. Он приник спиной к холодной колючей стене, обхватил колени и на некоторое время закрыл глаза. Слава не слышал звука, который разбудил его, но у него в ушах все еще отдавались какие-то звенящие отголоски. Ящерица смолкла; вокруг висела мертвая тишина. Голова его была еще тяжела, но, не успел он как следует проснуться, тревога сразу же начала предательски проникать в мозг, и он довольно быстро вспомнил, где находится. Физическое бездействие лишало Славу выдержки, ужас происходящего вновь неумолимо стал наваливаться на него, и факт нахождения в нелепом и страшном коридоре представился ему со всей очевидностью. Вытаращив глаза, Слава прижал к лицу ладони и шумно всхлипнул, но тут же в испуге сдержал рыдания и настороженно уставился в проем. В необъятном помещении висела ватная тишина, как будто стены, пол и потолок были проложены изоляционным материалом; Славин всхлип не породил ни малейшего эха, что выглядело крайне странно в столь громадном и пустом холле. Несколько минут несчастный Слава сидел, пытаясь успокоиться и, сжав зубы, исступленно колотил кулаками по голове, а затем застыл в неподвижности.
  Он попытался разобраться, что же произошло с ним. В сознании у него родилось странное ощущение того, что в его голове, вероятно, случился какой-то неисправимый дефект, и ощущение это было вызвано именно тем, что, проведя столь долгое время в подземелье с чудовищами, он не сошел с ума, как следовало ожидать, а все еще способен логически мыслить. Самая эта мысль, однако, скоро показалась ему глупой. В следующее мгновение, правда, в голове поселилась новая мысль, куда страшнее первой: а что, если он уже давно и бесповоротно свихнулся и все, что он видит сейчас перед собой, а возможно, и все то, что приключилось с ним после падения в подземелье, суть самая обыкновенная галлюцинация? В страшном испуге Слава почему-то первым делом огляделся по сторонам, а затем осторожно пошевелил руками и ногами, несколько раз покрутил головой и подвигал пальцами. Само собой разумеется, он плохо представлял себе симптомы сумасшествия, поскольку никогда не был его жертвой; но как раз беспомощность в определении этих симптомов в своем собственном теле больше всего его пугала. Взволнованный, он попытался вспомнить таблицу умножения, и его усилия увенчались успехом, поскольку любые произведения он вычислял без труда. Тогда, не доверяя тесту умножения, он принялся лихорадочно восстанавливать в памяти все мельчайшие события, предшествовавшие его падению сквозь землю, и картины солнечного летнего дня ярко вспыхнули у него в памяти. Эти идиллические воспоминания, однако, несмотря на свою достоверность, а, может, и благодаря ей, показались ему столь неизбывно далекими, что Слава ощутил новый приступ горечи. Он стал тихонько рыдать, почти не остерегаясь ящерицы, потому что силы его были в очередной раз истощены.
  Поддавшись на некоторое время этой слабости, Слава все же сумел успокоиться и даже, осмелев, прополз немного по коридору, подальше от того места, в котором он очутился в результате падения сквозь потолок подземелья или чем бы оно ни было. Полз он недолго: паркет неожиданно предательски скрипнул, да так громко, что Слава вскрикнул от неожиданности - и тут же внутри у него все захолонуло от ужаса. Чудовищный яростный рев потряс коридор, и по потолку с внешней стороны загромыхали удары тяжелых когтистых лап: страшная ящерица, услышав Славу, металась в неистовстве. Отвратительные звуки, издаваемые ею, были невероятно полновесными; казалось, потолок был не толще картона. Слава, не раздумывая ни секунды, бросился бегом по коридору: ужасающая близость шума, издаваемого ящерицей, была такой явственной, что он в страхе решил, будто страшный зверь гонится по паркетному полу прямо за ним по пятам! Совершенно потеряв голову от страха, Слава вдруг на всем бегу покатился по паркету и перевернулся на спину. Потолок изгибался под ударами чудовищных лап прямо над его головой: ящерица безошибочно чуяла человека. Представив себе, как потолок обрушивается на него вместе с беснующейся тушей зверя, Слава разжег в своем воображении новый пожар, мгновенно заставивший его вскочить на ноги и помчаться дальше. Чудовищный рык не отставал, и грохот лап был слышен в точности над его макушкой, может быть, с едва заметным отставанием. Так продолжалось довольно долгое время, за которое запыхавшийся Слава пробежал, наверное, не менее полукилометра по убийственно одинаковому серому коридору. В боку у него страшно кололо, на губах проступал отвратительно-сладостный медный привкус. Обессилев, он в отчаянии остановился; невидимое чудовище также остановилось, ни на секунду не прекращая ужасного рева: казалось, его легкие совершенно не знали усталости. Слава упал на колени; он чувствовал, что еще немного, и голова у него лопнет от адского шума. Он не выдержал и нервно засмеялся. Зверь ответил на его смех свирепым воплем.
  - Да ты заткнешься когда-нибудь, сука! - заорал Слава в отчаянии. - Бородавочник драный, я тебя не боюсь ни разу. Пошел ты!... - тут Слава в сердцах добавил выражение, слышанное им от Леши.
  В ответ раздалось столь непередаваемо злобное клекотание, что Слава вновь струхнул. Он, однако, быстро оправился: мозг начинал уже привыкать к окружающим нелепостям.
  - Пошло ты, членистоногое, - сказал он как можно злораднее и громко всхлипнул.
  В каком-то злобном отчаянии он лег на бок и некоторое время лежал на грязном паркете, тяжело дыша и прислушиваясь к обиженному реву чудовища. Он неожиданно подумал, что ящерица, несмотря на всю свою свирепость, глупа и ориентируется исключительно на слух, а обоняние у нее вполне может оказаться не столь развитым. Он попытался припомнить все свои действия и реакцию ящерицы на них, и то, что он сумел вспомнить, казалось, говорило в пользу его предположений. Осторожно, чтобы не заскрипели паркетные доски, он поднялся на ноги и сделал шагов двадцать в сторону. Ящерица продолжала бесноваться на потолке, в точности над тем местом, где он только что лежал, и даже не подумала следовать за ним. Слава облегченно закрыл глаза, благодаря судьбу, и в первый раз с момента своего падения воспрял духом. Он тихонько двинулся дальше, соблюдая величайшую осторожность и интуитивно на глаз определяя доски, на которые можно ступать. Скоро он ушел достаточно далеко от рычащего зверя, и тот, наконец, стих. Остановившись и переведя дух, Слава полез в карман за сотовым телефоном, о котором вспомнил только сейчас, когда достаточно успокоился и пришел в себя. Телефона в кармане не было, равно как и ключей от квартиры. Отсутствие ключей его не сильно огорчило, но телефона было жалко. Слава несколько раз обшарил каждый карман, не веря своим глазам: было совершенно очевидно, что сотовый потерялся.
  Не было ничего неприятней в его положении, чем возвращаться назад, однако Слава, нисколько не задумываясь, в исступлении пошел обратно по страшному коридору к месту своего падения. Телефон обнаружился почти сразу: он лежал на пыльных досках, всего в нескольких десятках метров позади, продолговатая синяя 'Моторола', почти невидимая на засаленном темном паркете. Удивительно, как она не выпала из кармана во время его полетов в подземелье. Вскрикнув от радости, Слава бросился к трубке. Сейчас же коридор взорвался знакомым визгливым рыком, раздался топот массивных лап по потолку, и ящерица бросилась на звук. Слава в страхе кинулся было назад, малодушно бросив 'Моторолу' на произвол судьбы, но, сообразив, что бояться нечего, остановился и весело рассмеялся.
  - Свободен, - презрительно сказал он, обращаясь подчеркнуто громко к чудовищу и подбирая трубку с пола, - тебя не звали. - С этими словами он не спеша оглядел телефон, сунул его в узкий карман джинсов и уселся на скрипучий холодный пол.
  Через некоторое время Слава повторил свой обманный маневр и окончательно убедился, что обоняние у ящерицы никуда не годится: стоило ему неслышно отойти на сотню шагов, как ящерица вновь потеряла его 'из вида'. Радость его, однако, была омрачена тем, что телефон оказался сломан. Дисплей зажигался зеленоватым светом, давая понять, что с батареей все в порядке, но был совершенно пуст: информация об операторе никак не отображалась на экране. Сняв 'Моторолу' с блокировки, Слава попробовал было с замиранием сердца набрать номер Димы, затем свой домашний номер, и когда ни то, ни другое ему не удалось, стал набирать все номера, какие только мог вспомнить. Телефон молчал. Получалось все очень глупо, совсем как в кино, однако с этим ничего нельзя было поделать. В досаде Слава хотел было телефон выбросить, но вовремя вспомнил про ящерицу и со вздохом отвращения запихнул трубку обратно в правый карман.
  Осматриваясь вокруг, он видел все тот же ведущий в никуда бесконечный коридор, самая наружность которого ясно указывала на отсутствие всякой надежды на какие-либо текущие или обозримые изменения. При виде столь пугающей монотонности Славой овладело очередное до странности неестественное чувство, будто он вовсе никуда не движется, а стоит на одном месте, хотя в действительности он уже прошел не менее трех-четырех километров; словно некая сверхъестественная сила каждый раз, стоило ему немного пройти вперед, незаметно возвращала его на прежнее место. Ему представилась белка в колесе, которая без устали мчится по деревянным перекладинкам, быстро перебирая лапками и совершая таким образом действие, совершенно бессмысленное для стороннего наблюдателя, хотя и необходимое для ее жизнедеятельности в условиях неволи. Славе постепенно его собственные перемещения по одинаковому коридору тоже показались бессмысленными. Решив, что дальнейшие передвижения ни к чему не приведут, он опять сел спиной к стене, вытянул ноги на полу, уставился сосредоточенным взглядом в стену напротив и хмуро задумался. В голове его одно за другим вспыхивали воспоминания о загадочном падении в подземелье, головокружительных полетах в темноте, балансировании на холодной перекладине и встрече с ящером - такие яркие и страшные, что он несколько раз вздрагивал и успокаивался, только оглядевшись вокруг и убедившись, что, кроме него, никого нет в коридоре.
  Он решил, что неестественная протяженность его фантастического обиталища говорит о потустороннем происхождении сооружения, построить которое не решился бы ни один вменяемый архитектор. По всей видимости, коридор мог быть каким-то бункером инопланетян, возможно, построенным с целью заманивать в ловушку человеческие существа и проводить над ними изощренные садистские опыты. Да, скорее всего, так оно и было. Едва Славе пришла в голову эта мысль, как он безоговорочно утвердился в ней, от страха потеряв способность сопротивляться доводам своего испуганного воображения. В инопланетян Слава никогда раньше не верил, считая их суеверием такого же толка, что и Лох-Несское чудовище или Снежный человек. Но место, в котором он находился, было столь исключительно неправдоподобным и одновременно столь несомненно реальным, что оно почти наверняка было плодом инопланетного творчества, потому что иначе его существование нельзя было объяснить никакими логическими причинами. Слава стал озираться кругом, пытаясь углядеть скрытые в стенах камеры, через которые за ним, может быть, сейчас наблюдают отвратительные инопланетные существа зеленого цвета (почему зеленого?) с трубчатыми отростками на головах. Но камер нигде не было видно. 'Ну, конечно, - у Славы в голове метались скользкие, трусливые мысли, - дураки они, что ли. Камеры-то наверняка замаскированные'. Ой, как страшно, проскулил он про себя, покачавшись немного на корточках; слова вырвались из него довольно громко, он думал, что выплеснув свой страх в словах, он почувствует облегчение: стенать от боли все же легче, чем переносить ее молча. Тут же в голову полезли глупейшие фильмы про нашествия инопланетян и похищения людей и вызвали новый неимоверный страх, какую-то до сих не испытанную его разновидность, хотя нервы уже, казалось, натянулись, высохли и совсем отмерли от ужаса. Он с дрожью представил, как скользкое уродливое тело со смрадным дыханием стоит за спиной, протягивая к нему щупальца. Вспомнился жуткий список инопланетных агентов с приложением их погрудных портретов, выполненных с ужасающими физиологическими подробностями: черепа, покрытые струпьями, выпуклые стрекозиные глаза, наросшая на теле чешуйчатая броня, чудовищные стальные когти. Книжку эту притащил Леша, в детстве фанат фантастической макулатуры, купив ее в ближайшем киоске. Ребята пририсовали к каждому портрету непотребные детали и переписали все названия заново, так что через несколько лет, случайно обнаружив секретный список в куче других книг, сваленных под Лешиным столом, лопались от смеха. Можно не сомневаться, что именно за это он сюда и попал. Какой дурак! Слава не выдержал и заплакал, не столько от страха, сколько от непереносимого ощущения своей глупости, за которую ему придется теперь расплачиваться жизнью. Он сидел и тихонько рыдал, вытирая спиной серую холодную стену, и ему чудился слабый шум где-то справа, в отдалении, там, откуда он пришел. Слава знал, что это за шум, мучение, вызванное страхом, доконало его настолько, что им на какую-то секунду овладело желание быстрой и безболезненной смерти. Вне себя, он вскочил на ноги и уставился лихорадочным пронзительным взглядом туда, откуда доносились звуки - это как будто были тихие неуверенные шажки и монотонное ритмичное поскрипывание паркета - и увидел метрах в ста в коридорной глубине маленькую человеческую фигурку, подобно ему, пребывающую в состоянии полнейшего смятения.
  У него в голове словно молния вспыхнула, и разом все воспоминания о солнечном летнем дне, таком невероятно далеком, но сразу ставшем как будто стократ более близким и родным, ошеломительным ярким потоком хлынули в его мозг; и огромная радость, так долго прятавшаяся от него в ужасных коридорных катакомбах, обрушилась на Славу так, что от неожиданной слабости он едва не сел обратно на пол. Растерянная фигура Димы выглядела до странности непривычно в длинном сером коридоре и вязалась больше с совсем другой, все еще такой живой реальностью. Слава, забыв обо всем на свете, бросился в сторону друга, громко крича от нервной радости. Дима заметно вздрогнул. Настороженно глядя на Славу, он судорожно вытаскивал что-то из кармана брюк - Слава, за несколько часов одиночества в бесконечном чужом коридоре научившись обостренным чувствам, увидел, что это черный газовый пистолет, который Дима в последнее время почему-то беспрерывно таскал с собой.
  - Эй! Не стреляй! - дико кричал Слава, размахивая руками. Голос его перешел в судорожный всхлип. Славе не было страшно, просто он лопался от избытка чувств. - Не стреляй! Это я! Я!
  Дима, такой знакомый и близкий, испуганно глядел на орущего Славу и, по всей видимости, точно так же не понимал, что происходит.
  - Убери пистолет, дурак! - орал Слава в полный голос, яростно жестикулируя.
  Он уже добежал до Димы, но на всякий случай остановился от него на некотором расстоянии и с мольбой поднял обе руки, как Богоматерь Умягчение злых сердец. Дима смотрел на друга с испуганным удивлением, но в его взгляде не было ни отчаяния, ни сумасшествия: может быть, неожиданная смена обстановки не подействовала на него так сильно, как на Славу. Пистолет он по-прежнему держал в руке, но не целился в сторону Славы, а опустил его дулом вниз.
  - Славик, ты живой? - выдавил из себя Дима.
  - Дима, это ты? - пролепетал Слава дрожащим голосом.
  - Блин, наконец-то! - закричал Слава.
  - Что за херня! - вопил Слава. - Чего происходит? Вы где были, вашу мать? Вы понимаете, через что я прошел! Да меня тут чуть не сожрали! Да я тут... Я тут сто раз уже сдохнуть мог! А вы там наверху, небось, довольные! Вам там наверху, наверно, вообще нас-рать на все!
  Из-за всех обрушившихся на него бед Слава, пожалуй, кричал громче, чем следовало, не отдавая себе отчета в том, что Дима находится в таком же точно положении.
  Дима, тоже в избытке чувств, выразительно качал головой, слушая Славины крики, и глядел на него, словно не веря своим глазам. Всем своим видом он выражал мысль, которая сводилась к одной-единственной фразе: 'Ну и ну!'. Когда Слава в нервном припадке перешел к оскорблениям, Дима, наконец, не выдержал:
  - Блин, Славик, ты кричишь тут и мне слова сказать не даешь! Ты думаешь, мы там сидели и ничего не делали? Ты когда провалился, мы с Лехой сами чуть не охренели. Да я сам не понимаю, что происходит! И без твоих криков тут проблем полно. Чего кричишь?
  - Да вы что, вашу... да я... да вообще! Да вы что! - орал Слава, прерывая Диму.
  - Да, Славик, я сам сюда попал не по своей воле, - говорил Дима, досадливо морщась. - Тихо, не кричи так. Разберемся.
  - Давай, вытаскивай меня отсюда! - всхлипывал Слава. - Хватит ваших фокусов, все, кранты. Пошутили, и хватит.
  - Славик, как я тебя вытащу? - спросил Дима. - Ты что, думаешь, это мы с Лехой тебя сюда посадили, что ли?
  - Естественно! - закричал Слава. - А кто же еще?
  - Славик, ты давай успокойся, - говорил Дима примирительно, но немного кривя губы, - успокойся, и все будет нормально. Я все понимаю еще хуже тебя. А Леха где, вообще не имею понятия. Видишь, его нет? Он-то уж точно потерялся.
  - Где еще этот дебил потерялся? - кричал Слава.
  - Откуда я-то знаю! - Дима сокрушенно махнул пистолетом. - Тихо! - вдруг приказал он. - Слышишь? Что это?
  Он испуганно поднял голову и посмотрел на потолок, направив туда дуло пистолета.
  Слава в ярости замолчал, переводя дыхание и шумно всхлипывая. До его слуха донеслись знакомые дикие звериные вопли и царапанье когтей по потолку, до невероятности близкое и полновесное. Ящерица, скорее всего, бесновалась уже не первую минуту, необъяснимым образом отследив Славу и Диму, хотя Слава уже порядочно отдалился от места своего падения. Однако ошеломленные друзья услышали ее только сейчас. Слава, которому все происшедшее на радостях стало уже казаться просто дурным сном, почувствовал новый прилив тоски: рев ящерицы мгновенно напомнил ему, что на самом деле ему ничего не приснилось.
  - Славик, кто это? - прошептал Дима, держа пистолет в дрожащей руке дулом вверх.
  - Это вот такая вот здоровая херня, - отвечал Слава с надрывом, разводя руками в стороны и глядя на Диму, чтобы убедиться в должном воздействии своих слов.
  - Чего она там делает? - испуганно спросил Дима, непроизвольно приседая и морщась при каждом ударе лап по потолку.
  - Сожрать нас хочет, - всхлипнул Слава, печально глядя на Диму.
  Оглушительный рев чудовища был подтверждением его слов.
  - Ты ее видел? - горячо спросил Дима, сверля Славу глазами.
  - Видел, - сказал Слава. - а ты разве нет? Я же провалился в подземелье на ваших, блин, глазах! Я, блин, тебе сейчас расскажу...
  Слава, мало-помалу придя в себя и обретя способность нормально разговаривать, в ужасающих подробностях поведал Диме историю своего падения, не упустив никаких деталей, которые могли произвести впечатление. Он все еще был очень взволнован, и его волнение передавалось Диме, хотя тому, видимо, хватало и своих собственных страхов. Дима слушал очень внимательно: видимо, непрекращающийся рев зверя лучше всех остальных доводов убеждал его в правдивости Славиной истории. Он только периодически вертел в руке свой газовый пистолет, осматривая его с многозначительным видом. Дослушав Славу до конца, он обеспокоенно сказал:
  - Блин, чего-то эта тварь разоралась. Она что, все время так и орет? Надо куда-нибудь отойти тихонько. Так: давай пойдем в ту сторону вдоль стены, только не шуметь. Понял? Она тогда нас не услышит. Надо думать: мы тут вопим сами, как бешеные, еще бы она не ревела! Нас ведь слышно за километр! Надо тихо. Это все ты, Славик, виноват: ты так закричал, что я сам перепугался!
  Дима почти сразу догадался сделать то, на что у Славы ушел целый час тягостных раздумий. Уязвленный этим неприятным фактом, Слава беспрекословно отправился вслед за Димой, даже не спрашивая у него, почему он выбрал именно это направление, а не противоположное.
  Они шли крадучись минут десять, пока рев ящерицы не растаял в оставшейся позади серой коридорной бесконечности. Сам коридор не менялся нисколько: на ребят глядели все те же унылые серые стены, потертый разномастный паркет и убийственно одинаковый ровный потолок. Дима ошеломленно осматривался по сторонам.
  - Да, вообще копец, - сказал Слава обреченно, заметив Димину растерянность. - Я в этой клоаке несколько часов провел один. Я не понимаю, что вообще происходит!
  - Не, когда ты меня увидел, я только - только упал, - сообщил Дима, стараясь говорить спокойно, хотя голос его начинал подрагивать. - Поэтому я и испугался. Слышу какие-то дикие крики! (Слава нервно усмехнулся). Смотрю - Славик бежит прямо на меня, руками еще размахивает! Я говорю, я ТАК напугался, чуть в штаны не наложил! Я думал, это бандюки какие-нибудь, которые нас сюда засунули.
  - Бандюки? - подхватил Слава с неожиданной надеждой. - Бандюки - это еще хорошо. Ты серьезно так думаешь?
  - А что?
  - А зачем мы бандюкам? - горько спросил Слава, качая головой. - Мы кто такие? Я никакого отношения не имею к бандюкам и разборкам. Разве что в качестве заложников. Да и то непонятно... Я, честно говоря, вообще думаю, что это инопланетяне.
  - Да не-е, - не совсем уверенно протянул Дима, - не думаю. Да точно нет, - еще подумав, сказал он более твердо и махнул рукой. - Это, наверно, бункер какой-то или катакомбы. Они под разными городами есть. Их еще в советское время делали с разными целями.
  - Думаешь, мы могли вот так просто попасть в секретный бункер? - неожиданно резонно возразил Слава. - Я думаю, нас просто пристрелили бы сразу, мы бы и шагу не успели шагнуть. А та хрень, которая наверху летает: что, думаешь, их тоже специально расплодили? Да откуда такие твари вообще могли взяться? Ты ни хрена не понимаешь, чего говоришь.
  - Ну, я не знаю, - сказал Дима, - может, и специально. А, может, они сами там мутировали как-нибудь. В Москве, например, в метро знаешь, какие крысы водятся? Размером со свинью! Я сам слышал.
  - Да ну, - сказал Слава. - Фигня это все. Кто их видел?
  - Вот видишь, - сказал Дима, - в инопланетян веришь, во всякую ерунду веришь, а в крыс не веришь. Ты же сам говорил, что это инопланетяне устроили. А почему тогда этих крыс в метро не может быть?
  - Да-а... - сказал Слава, - да я вообще ни во что уже не верю...
  - Блин, Леха куда-то пропал, - сказал Дима озабоченно, доставая сотовый из кармана. - Не пойму, куда он девался. Он, наверное, от страха домой побежал и сейчас сидит себе с папочкой и мамочкой в безопасности, а мы тут, в какой-то пещере, от страха умираем! Позвонить ему домой, что ли.
  Слава посмотрел на серый дисплей старенькой Диминой 'Нокии'. Дисплей был девственно чист. Слава с сомнением покачал головой.
  - Не дозвонишься, - сказал он Диме, - я уже пытался отсюда звонить, ни черта не берет.
  Дима еще немного потыкал пальцами в телефон, с треском снял заднюю крышку и зачем-то осмотрел телефон изнутри. Затем защелкнул крышку на место.
  - Да я тоже пробовал, - признался он. - Как только сюда провалился. Блин, действительно, как в тупом кино! Никогда бы не подумал, что мы когда-нибудь в такую фигню попадем! Это вообще!
  - Чего-то ты слишком спокоен, - сказал Слава с неожиданной злобой. - Ты уверен, что мы вылезем отсюда?
  Дима фыркнул с преувеличенным презрением.
  - Надо думать! - сказал он. - Я тут не собираюсь всю жизнь сидеть. Волки! Конечно, вылезем. Не волнуйся, Славик! Меня жена дома ждет. У тебя и у Лехи родители. Если не вылезем, нас искать будут. Представляю, что родители балбеса устроят. Это все: домашний арест, однозначно, без разговоров. Его хрен еще когда на улицу выпустят! Ха-ха-ха!
  - Да он никуда и не пропал, насколько я вижу, - процедил Слава. - Он хрен где пропадет. Это мы пропали, по-моему!
  - Да-а..., - неопределенно протянул Дима.
  - А не может быть, что нас сюда для опытов засунули? - горько сказал Слава. - Накачали наркотиками и похитили. А?
  Дима немного подумал.
  - Вообще, у меня глюки какие-то были, - признал он нехотя, почесывая затылок. - Вообще, не знаю даже. Ну, тогда, конечно, это мы попали... Хотя... там такая жара стояла, я еще пивка хорошо выпил, мне по башке и дало. Да, наверно, так и было! - закончил он почти уверенно.
  Раздумья навели Диму на новые мысли.
  - Я вот только не пойму, - сказал он, - Славик, помнишь, ты рассказывал, что провалился сквозь потолок и там еще мусор какой-то сыпался что-то стучало там, падало? Ну, когда ты свалился сюда после своего глючного подземелья? Помнишь? Ну вот. А потом ты говорил, что потолок остался целый. А еще ты про мусор говорил, который на тебя сыпался, а потом он куда-то исчез.
  - Э-э..., - сказал Слава, - действительно интересно... Не помню. Вообще, как я могу помнить? Я в шоке был в полном. Может, пока я спал, его убрали? Че-е-ерт! - сказал он вдруг, испугавшись. - А если эта сволочь со мной вместе провалилась? Она же за нами погонится!
  - Какая сволочь? - нервно спросил Дима.
  - Да ящерица!
  - Какая ящерица, Славик? Ящерица наверху осталась.
  - Фу ты, блин! - сказал побледневший Слава, облегченно вздыхая. - У меня совсем уже крыша едет!
  - Я уж было испугался! - сказал Дима весело, вздрагивая, однако, от ужаса. - А если бы вообще...
  В этот момент за их спинами раздалось какое-то низкое басовитое гудение, как будто неожиданно включили электрический генератор. Дима и Слава испуганно обернулись.
  - О, господи, - сказал Слава, всплеснув руками, - это еще что такое? У меня что, тоже глюки? - с этими словами он безвольным жестом руки показал прямо перед собой.
  Воздух перед их взорами вдруг зыбко задрожал и стал сгущаться в прозрачное, светло-коричневое облако. Толща облака темнела и пучилась клубами, словно живая. Клубы дыма скоро начали сгущаться и постепенно стали совершенно непроницаемыми. Гудение при этом не прекращалось и только причудливо меняло тембр, аккомпанируя текучим мутациям мягких клубящихся форм. Объем облака уменьшался на глазах и принимал неясные очертания человеческого тела: из пухлой шевелящейся толщи, словно беспрерывно перетекающей из одной формы в другую, вытягивались руки и ноги, лепилось туловище... Слава и Дима стояли, как завороженные; зрелище захватило их настолько, что никто из них даже не уловил тот момент, когда облако очень медленно и плавно превратилось в Лешу, безмятежно лежащего на полу с закрытыми глазами. Полежав так некоторое время, Леша вздрогнул, потянулся, раскрыл сонные веки и уставился на Славу и Диму. Друзья непроизвольно затрясли головами, глупо глядя на Лешу и не веря тому, что им приходилось видеть.
  - Эй! - сказал Леша недоуменно, протягивая к друзьям руку.
  - О! - произнес Слава, как сомнамбула. - Нарисовался, баклан!..
  Дима вовсе ничего не сказал, пораженный сильнейшим изумлением.
  - Эй, вы чего! - произнес Леша, на этот раз громче и более осмысленно. - Какого хрена, я вас внимательно спрашиваю!..
  Повисла небольшая пауза.
  - Это Леха, - сказал Слава сдавленным голосом.
  - Да я теперь и сам вижу, - сказал Дима, в задумчивости почему-то кивая головой.
  Слава и Дима посмотрели друг на друга.
  - Нет, ну а чего ты хочешь? - спросил Слава, трясясь от ужаса. - Тут та-такая ч-чертовщина происходит, что я не удив-дивлюсь, если сейчас за углом увижу другого С-Славу.
  - За каким углом? - спросил Дима.
  - Вы чего, бредите, хорьки скрипучие? - испуганно заорал Леша, поднимаясь на ноги. - Че случилось, вашу мать? Я вас внимательно спрашиваю!
  - Вот видишь, - говорил Слава Диме, при этом не отрывая взгляда от Леши. - А ты удивляешься, куда мусор девался! Какой мусор, блин. Ты посмотри, чего творится! Ты посмотри. Мусор по сравнению с этим фигня вообще.
  - Какой мусор? - спросил Леша. - Вот он, мусор, рядом с тобой стоит. Никуда он - ик! - не девался.
  - Ты чего икаешь? - глупо спросил Дима.
  - Не знаю, - ответил Леша. - Не задавайте мне глупых вопросов! Лучше скажите, куда вы меня затащили, сволочи. И чтобы - ик! - быстро вытащили меня отсюда. Мне здесь не нравится ни разу. Очередная, бл..., клоака, типа тех, где мы лазили, что ли? Что за вашу мать?
  - А ты как сюда попал? - ответил Слава вопросом на вопрос.
  - Ты меня спрашиваешь? - заорал Леша, теряя терпение. - Спроси чего полегче. Вы мне сами сейчас все будете рассказывать, однозначно.
  Разговор принимал глупейшую и бессмысленную форму. Ребята были взволнованы, испуганы, ошеломлены; их способности трезво оценивать ситуацию куда-то на время пропали, что было вовсе не удивительно, принимая во внимание дурацкое положение, в котором они оказались. Они продолжали задавать друг другу идиотские вопросы, которые привели только к тому, что они еще больше переругались; кроме того, перепалка ознаменовалась очередным появлением прибежавшей на шум ящерицы, звучно заколотившей по потолку своими железными лапами. Леша на глазах у удивленных друзей вскочил на ноги и бросился без оглядки по коридору. Чудовище, ревя, загрохотало по потолку за ним вслед. Дима и Слава молча смотрели. Спина Леши стремительно удалялась; вскоре он превратился в маленькую точечку. Топот его шагов становился все тише, а рев ящерицы все глуше. Убежав на такое расстояние, что его стало почти не видно, Леша некоторое время оставался вдали, видимо, не зная, что делать дальше. Затем он вернулся, вытаращенными безумными глазами смотря на друзей, ящерица, ревя, неслась вслед за ним, и не думая отставать. Леша задыхался.
  - Что это за мудовые рыдания? - орал он перепуганно. - Чего вы здесь стоите, как хорьки скрипучие? Сейчас всех сожрут, вашу мать!
  Слава, услышав это, не выдержал и громко заржал.
  - Не бойся ее, она там, наверху, и тебе ничего не сделает, - сказал он, попытавшись успокоить друга. - Она к нам не пролезет.
  - Е... я в рот такие приключения! - сказал Леша, и не думая успокаиваться. - Не пролезет! Ага. Как же! Суки, вытаскивайте меня отсюда к гребеням! Вытаскивайте говорю щас же! Какого хрена мы здесь делаем? Если вам нравится, сидите здесь до усеру. Флаг вам в руки и перо в жопу. А я пошел. Где, вашу мать, выход?
  - Где выход? - переспросил Слава. - Где выход, говорит. Видал? Ха-ха! Да ты просто не понимаешь, что ты уже труп.
  - Чего, бл...? - пискнул Леша, бледнея.
  - Чего-чего? Чего слышал. Если бы мы знали выход, хрен бы мы здесь с тобой время теряли.
  - Вы чего, вашу перемать? - орал Леша, трясясь от страха.
  - Ну, в общем, - сказал Дима довольно решительно. - Хватит, блин, спорить, горячие финские парни. Славик, ты же видишь, мы так будем только зря стоять и ругаться, и время терять. Надо чего-то делать. Надо идти.
  Все это время дикая ящерица и Леша, напуганный донельзя, пытались перекричать друг друга.
  - Черт! - не выдержал Слава, зажимая уши. - Да вы че! Хватит орать уже! Два дебила стоят, кричат, как уроды. Это я не тебе, - спохватившись, сказал он Диме. - Конечно, надо идти. Надо идти! Пошли тихо, хотя бы чтобы эта тварь заткнулась. Давай иди первый.
  Лешу, однако, никак нельзя было утихомирить: словно помешавшись, он требовал найти выход и отвести его домой, или просто найти выход, а до дома он сам дойдет. Пришлось долго объяснять ему положение, хотя Слава и Дима сами ничего не понимали. Идиотская ящерица ревела, не переставая, беря иногда такие причудливые ноты, что слушать ее становилось невыносимо, и колотила лапами по потолку, который грозил в любую секунду обвалиться. Леша от страха не понимал почти ничего из того, что ему объяснял Слава. С огромным трудом приведя его в чувство, друзья, наконец, тронулись в путь и после долгого путешествия по страшному одинаковому коридору в очередной раз удалились от ящерицы на безопасное расстояние.
  
  Глава 5
  
  Читателю этой истории, особенно человеку любознательному и неглупому, может показаться странным то, что Слава и Дима терпеливо сносили Лешины выходки и его отвратительный характер. Но если это и выглядит необычным, то только на первый взгляд. Конечно, вполне логично, что если нам приходится общаться с человеком, который по той или иной причине нам неприятен, то мы будем стараться ограничивать это общение всеми возможными способами, вплоть до того, что прямо дадим этому человеку понять, что дальнейшие отношения с ним нежелательны. Однако все вышесказанное будет верным лишь в том случае, если наша антипатия к кому-либо быстро обнаруживается, другими словами, если неприятные для нас недостатки чьего-то характера проявляются достаточно скоро.
  Недостатки же Леши проявились далеко не сразу, и его характер портился постепенно. Ребята были знакомы много лет, зная друг друга со школьной скамьи, и в ту счастливую пору Леша был вполне вменяем, поскольку в таком возрасте мальчишке из благополучной семьи нет особенных причин для демонстрации своего недовольства, разве что из чистого хулиганства. И, только начав работать и познав сложности взрослого существования, помноженные на неприятности личной жизни, с которыми он совершенно не умел бороться, Леша сначала сник, а потом, возомнив себя героем-одиночкой из голливудских боевиков, озлобился на весь мир и стал жить лишь теми моментами, когда у него появлялась возможность изливать свою злость на окружающих, желательно на близких друзей, поскольку с ними Леша чувствовал себя проще и раскованнее, а в присутствии людей малознакомых, в особенности, представительниц женского пола, он замыкался в себе, чему виной были те самые зажатость и внутренняя несвобода, которые мешали ему в отношениях с ними.
  В какой-то степени причиной этой несвободы были Лешины родители, которые всегда с подозрением относились к тем девушкам, с которыми он дружил, возможно, чувствуя в них некоторую опасность - может быть, опасность того, что они могли помочь Леше вырваться из-под родительского контроля. В какой-то момент Леша был готов жениться; нужно было лишь одобрение родителей. Но родители не только не дали своего одобрения, но и, казалось, сделали все возможное для того, чтобы Леша вовсе никогда не женился, поселив в его душе неприязнь как к его собственной девушке, так и ко всему женскому полу. Может быть, они сами не желали таких серьезных последствий и просто перестарались, но дело было уже сделано. Леша остался жить в семье под родительским крылом, к их полному удовлетворению, а его папа постарался благополучно забыть о том, какой ценой он этого добился.
  Перемена Лешиного характера происходила столь медленно и незаметно, что Слава и Дима так же незаметно привыкли к ней и почти не замечали ее. К тому времени, когда Леша окончательно озлобился на весь мир, им уже казалось, что он всегда был таким, и им даже не приходило в голову разойтись с ним; было поздно. Они к нему попросту привыкли; без него им, возможно, стало бы скучно. Кроме того, он иногда все же приносил им пользу: например, подвозил Диму, когда Димина машина выходила из строя (что случалось довольно часто), или помогал Славе и его родителям привести мебель из магазина, за что, правда, почти всегда брал с них деньги, одновременно не упуская случая попенять Славе на то, что тот никак не может купить себе машину.
  Леша был достаточно практичным человеком и почти всегда правильно знал, куда пойти и что сделать так, чтобы получить максимальную выгоду, хотя орудовал всегда в пределах своих умственных способностей, которые не позволяли этой выгоде вырасти до больших размеров. Он часто говорил о том, что не мешало бы украсть что-нибудь покрупнее; но его трусость не позволяла ему провернуть серьезную аферу, поэтому в его злобной решительности все равно не было никакого смысла. Попав же в невероятный, фантастический оборот, который был для него непонятен и страшен, он испугался так, что даже его практические навыки, помогавшие ему в реальной жизни, на время отказали. Он не понимал ничего сверхъестественного и потому боялся этого больше всего на свете. Его страх был сродни страху животного.
  
  Боясь останавливаться, ребята все шли и шли. Ящерица давно осталась позади, но они шли все дальше, потому что уже знали, что ее слух особенно хорошо различает громкие звуки даже на большом расстоянии. Леша, пока еще не привыкший к происходящему, не переставал дико озираться кругом. Смотреть в коридоре было особенно не на что, и Лешу, по всей видимости, больше всего привлекала, а, точнее, ужасала его невероятная длина и совершенная одинаковость. Пребывая в паническом недоумении, он молча плелся за ребятами, от страха даже не пытаясь командовать. Слава все еще находился под впечатлением от невероятных событий, обрушившихся на него за последние несколько часов, в особенности, возникновения Леши из клубов дыма, и поэтому немного пошатывался. Дима, казалось, был удивлен меньше всех; он давно пришел в себя и выглядел вполне спокойным.
  Сначала ребята старались ступать по паркету осторожно, чтобы скрипом не привлечь внимание животного, но довольно скоро, пройдя пару километров, несколько расслабились и зашагали свободней. Ящерица не откликалась; по всей видимости, она окончательно отстала.
  Коридор никак не менялся: на ребят смотрел все тот же дурацкий истертый паркет, блеклые серо-белые стены, унылый потолок. Его необъятная протяженность мало-помалу начинала действовать на нервы. В конце концов, не в силах больше противостоять чудовищному психическому напряжению, они остановились. Дима опустил пистолет, который держал в руке, и огляделся. Слава сел на заскрипевший пол, привалился к стене и закрыл глаза. Рот у него кривился. Леша замер, как истукан, в его затравленном взгляде сквозили безумные искорки; казалось, он вот-вот разрыдается.
  - Короче, предлагаю всем подумать, чего делать дальше, - не выдержав, сказал Дима, обращаясь ко всем, в том числе, и к самому себе.
  Слава промолчал.
  - Вы мне, вашу мать, расскажете, что происходит? - сказал Леша с надрывом. Прозвучало это довольно глупо, в точности как в тех фильмах, которые он любил смотреть. Поэтому Слава и Дима некоторое время молчали, раздумывая, стоит ли отвечать на такой идиотский вопрос.
  - Ну, чего происходит? - наконец, не выдержал Слава. - Дерьмо собачье. И кто бы вообще жаловался? Я тут, если тебе интересно, несколько часов торчу, и пофигу, а ты только сейчас нарисовался и уже ноешь, как урод.
  Слава сейчас выражался вполне в Лешиной манере, потому что его интеллигентские замашки давно были похоронены совершенно.
  - Да все нормально, - заверил друзей Дима с преувеличенной деловитостью, - мы в коридор попали? Попали. Значит, и обратно тоже попадем. Раз есть вход, значит, должен быть и выход. Сейчас мы пойдем по коридору и его найдем. Все нормально.
  - Уж попали так попали, - зловеще пробормотал Леша, косясь на Диму и Славу по очереди. Паркет под ним тоскливо заскрипел.
  - Где он, это выход-то? - потерянно спросил Слава Диму, смотря на него жалкими глазами.
  - Ну, Славик, я-то откуда знаю? Я, как и ты, здесь в первый раз. Или ты думаешь, что это я вас сюда завел? - При этих словах Дима неловко усмехнулся.
  - Однозначно, - зарычал Леша. - Однозначно, как пить дать, просто, бл..., без всяких сомнений!
  Слава ходил по скрипучему полу от одной стены к другой и обратно и едва сдерживался от рыданий.
  - Звоните, давайте, хорьки скрипучие. Че тормозите! У вас же сотовые есть.
  - Не работают, - сказал Дима постно.
  Леша звучно хлопнул себя по колену.
  Дима махнул на Лешу рукой.
  - Если выход есть, мы его найдем. Смотрите, - он указал рукой в глубину коридора, - коридор идет совершенно прямо, никаких поворотов, лабиринтов там и всего прочего. Правильно? Так это вы должны спасибо сказать, что нет этих лабиринтов. Как раз если бы они были, мы бы точно заблудились. Правильно? А так мы легко найдем выход. Вот и все. Простая логика. - Дима говорил так, будто для него самого его собственные слова звучали неопровержимым доводом. - Если бы тут все так было запутано, как у этого балбеса в его подземном гараже, тогда да, нам пришлось бы головы поломать, пока бы мы вылезли. Помнишь, Славик, Лехин подземный гараж? Это вообще.
  Слава через силу улыбнулся.
  - Я ВООБЩЕ них... не понимаю, - грубо вклинился в разговор Леша, вздернув правую руку злобным патетическим жестом, - вообще ни хрена не понимаю. Как мы сюда попали? Что мы здесь делаем? Какого х..., я вас внимательно спрашиваю? Я, бл..., давно уже должен был дома баиньки. Мне завтра на работу, вашу мать. Свяжешься тут с м...ками, вашу мать!. И этот, бл..., ослопуп, вылез с пушкой! Типа, я КРУТОЙ, блин. Да какой ты, нахер, крутой? Ты тупой, а не крутой. Ты куда лезешь? Ты чего, не догоняешь, что мы в другую сторону пошли?! Мы уже второй час ползем, и все без толку. Все. - Леша встал на ноги. - Теперь куда я скажу, туда и пойдете. Меня слушаться, однозначно! Этот мент поганый сейчас нас заведет в Ново-Гребенево, Отсосенский Тупик.
  Дима слушал Лешу с иронической улыбкой, издевательски качая головой.
  - Славик, ты слышал? - сказал он, когда Леша закончил. Дима стал искусственно хохотать, ухватившись за живот. - Не, балбес какой был тупой, такой и останется. Как он раньше родителям говорил, что это мы его таскаем по помойкам и заставляем плиты и трубы воровать, так и сейчас: это, оказывается, мы виноваты. Нет, ну это вообще. Я не могу! Такого дебила я еще не видел. Это я тебя сюда завел? Ты, идиот, здесь появился из тумана, вон, Славик подтвердит. Как какой-нибудь старик Хоттабыч. Я, как и ты, ничего не понимаю, и Славик тоже ничего не понимает, хотя он тут в три раза дольше тебя был. (Слава при этих словах поморщился). Правда, Славик? Просто мы тебя умнее и дорогу найдем по любому. А ты, балбес, ничего не найдешь.
  - Суки, бл..., эксперимент проводят, однозначно, - надсадно проговорил Леша, - мутанты там всякие. Ненавижу, падлы, твари....
  Ребятам пришлось несколько минут ждать окончания Лешиного словоизвержения.
  - Может, это все-таки инопланетяне, - робко подал голос Слава, когда Леша замолчал, - мало ли что. Хотя я в них вообще-то не верю.
  - Э-э, Славик, чего ты со своими инопланетянами, - досадливо сказал Дима. - Если это эксперимент, то это какие-нибудь секретные службы замутили. Хотя я не слышал, что у нас под Одинцовом какие-то замороченные коммуникации. Хотя...
  - Да вот, как в метро, - вспомнил Слава, - я читал, что там куча подземных помещений, про которые никто не знает.
  - Может, мы в метро сидим! - вскинулся было Дима.
  Слава посмотрел на Диму с надеждой. Дима, однако, быстро пришел в себя.
  - Да не, какое метро, - сказал он сам себе, чеша затылок, - это не метро... А ты помнишь, как сюда попал? - спросил он Лешу.
  - Я ни хрена не помню, - лихорадочно говорил Леша, яростно жестикулируя, - ни хрена собачьего не помню. Ни тут, ни тут, - он постучал по лбу сначала с одной стороны, потом с другой. - Как будто, бл..., по башке долбанули утюгом, и кранты. Все мозги вышибло. Короче, мы все попали.
  - Я вот Славику уже рассказывал про свои галлюцинации, - сказал Дима. - Это вообще. Это такое что-то было, знаешь, такое ощущение, будто обкуренный был. Это, видимо, все из-за Славиковой травы.
  - Почему 'будто'? - сказал Леша. - Не будто, а обкуренный. Перекуренный. Обторчавшийся. Суперторчковый расторчок, твою мать! Ты же куришь, не просыхая! И алкоголик пивной вдобавок. Вам со Славиком вечно чудится какая-то херня. Пить меньше надо! Боже, с кем я связался! - Леша хлопнул себя по лбу.
  - Ну, ты тогда тоже торчок, - усмехнулся Дима. - Раз тебя тоже глючит.
  - С кем поведешься, от того и наберешься, - проронил Слава.
  - Нет уж, спасибо, - сказал Леша. - Слушайте, балбесы! А может, мы абсентом у Славика обдолбались, и у нас у всех крыша едет? Говорил я тебе, гнида, не покупай абсент на день рождения. Помнишь тогда, в магазине на заправке? Это все из-за тебя, блин!
  Дима засмеялся.
  - Уж конечно, обдолбались, - презрительно сказал Слава, - ты же, хитрый негодяй, почти ничего и не пил! Это мы вдвоем старались. Ну, Васек еще был.
  - Ну, так все понятно, - сказал Леша. - Это все Васек виноват. Гнида казематная.
  - Абсента у меня еще полбутылки, - сказал Слава, - выпьем, когда отсюда выберемся, - он вздохнул.
  - В морге ты выберешься! - прорычал Леша. - А абсент будут пить на твоих похоронах.
  - Блин, а где мое пиво? - вдруг спохватился Дима и начал зачем-то шарить по карманам. - Черт!
  - Вспомнил! - Леша натужно заржал. Слава, глядя на Лешу, тоже засмеялся.
  - Нет, правда?
  Дима стал потерянно оглядываться кругом.
  - Забудь ты про свое гребаное пиво! - закричал Леша. - Нашел, бл..., о чем думать.
  - Наверно, в этом измерении пиво существовать не может, - предположил Слава, - пока тебя глючило, пиво и исчезло.
  - Ты сам-то хоть понял, что сказал? - спросил Леша Славу.
  Он повернулся к Диме.
  - Подожди ты со своим пивом. Алкоголик хренов. Нам надо сначала отсюда сделать ноги. А потом можешь ужраться своим пивом. Пошли в другую сторону.
  - Вот, блин! - сказал Дима расстроенно. - Бутылка пять рублей стоила. Я сейчас бы пивка выпил, закусочки там, рыбки и я бы живо вам дорогу нашел, на спор, я говорю.
  - Чего ее искать, вон она, дорога-то. Другой нету.
  - Пять рублей! - сказал Леша, хлопнув себя по колену. От злости он перешел на свистящий шепот. - Охренеть! Вот это бабки! Иди вешайся, гнида. Ты ж такие бабки просрал. Это ведь как нам повезло, е... твою мать! Представляю, в какую клоаку ты бы нас еще под пивом завел. Все бы окочурились.
  - Что? - вдруг встрепенулся Дима. - Не-ет, обратно мы не пойдем. Дурак, что ли? Ха-ха! Совсем с ума сошел. Мы полдня уже в эту сторону идем, а он - обратно! Если ты с ящерицей хочешь еще раз встретиться, то тогда иди, конечно. А мы пойдем в другую сторону и спокойненько найдем выход.
  - Да, вообще-то..., - сказал Леша и напряженно задумался. - Короче, ладно, идем, куда шли. Толку все равно никакого. Пошли, кони педальные, нечего рассиживать.
  - Блин, я забыл, в какую сторону мы шли, - испуганно сказал Слава, переводя взгляд с Леши на Диму. - Блин! Все такое одинаковое!
  - Я помню, - успокоил его Дима.
  Леша сказал:
  - Чего ты пушку свою таскаешь, как ослопуп? Толку от нее, бл..., от газовой, никакого.
  - Не-е, - сказал Дима, - толку от нее много. Уж я-то знаю. Могу вам рассказать, какой от нее толк! Я, блин, в такие переплеты с ней попадал, столько раз она меня выручала... Это вообще. Всего не перескажешь. - Дима достал пистолет из кармана. - Даром что газовая. Крутая вещь. 'Вальтер'. 'Вальтер ПП-38'. Восемь патронов. Девять миллиметров калибр. Короче...
  - Потом расскажешь, - отмахнулся Леша. - Какой, нафиг, Вальтер? Нам бы жопу отсюда унести подобру-поздорову. По ходу надо стены проверить, полы, короче, чтоб все тут, бл.., исследовали, каждый сантиметр! Раз мы сюда попали через какую-то клоаку, значит, через эту же клоаку и вылезем, она никуда не должна была деться. Надо только ее, гниду, найти.
  Леша, не говоря больше ни слова, безошибочно зашагал в правильную сторону. Слава и Дима тронулись следом.
  Неожиданно Леша обернулся и заорал:
  - Ты, мент поганый, убери пушку срочно. Сейчас еще задницу мне прострелишь!
  - Ага, испугался! - сказал Слава.
  - Она на предохранителе, - снисходительно проронил Дима.
  - Убери, говорю, пушку!
  - Ладно, ладно, - пробурчал Дима недовольно. - Только ты не ори. Про ящерицу забыл?
  Леша испугался и замолк.
  
  Три пары шагов монотонно застучали по паркетному полу. Паркет периодически поскрипывал. Слава шел позади всех. Он опустил взгляд и видел только ноги Димы и Леши, энергично, но как-то обреченно вышагивающие впереди. Он стал смотреть себе под ноги, как мальчик из соседнего дома. Мальчик из соседнего дома был умственно отсталый, всегда носил одежду на несколько размеров больше и всегда смотрел себе под ноги. Вообще, мама у него тоже была странная. Почему она его так одевала? Она, наверное, тоже была умственно отсталая. Интересно, как бы он себя повел, если бы попал сюда? Может, он окончательно свихнулся бы. А, может, наоборот, от потрясения вдруг стал бы 'нормальным' и перестал бы смотреть себе под ноги. А, может быть, с ним ничего и не случилось бы: как был дурачком, так и остался бы. Доски под ногами, поскрипывая, плывут зигзагом. Бесформенные грязные переливы серо-коричневого. Начинает подташнивать от монотонности. Деревянные доски расплываются в кашу и все текут, текут... Ноги выбрасываются вперед по очереди: левый носок, правый носок, левый, правый. Соседский дурачок вот так всегда смотрит себе под ноги и ничего больше не видит. У них дома еще живут собаки, целая свора кобелей. На самом верхнем этаже, девятом. Иногда вечером они начинают истошно лаять с верхотуры, распугивая весь двор. У Славы тоже была собака. Это был щенок боксера, его звали Рэм. Он любил Славу, прибегал к нему ночью в кровать, но Слава сам был маленький и боялся собак; он принимался плакать и звать маму. Бедного Рэма пришлось отдать. Воспоминание нахлынуло тоской. Паркет доводит до исступления. Слава перевел невидящий взгляд на потолок. Потолок одинаковый, как лист бумаги. Скрип шагов. На стенах незаметные переливы, видные только на ходу; если остановиться, они пропадают. Он потерял нить. Стены плывут. Стук шагов впереди. Дима и Леша о чем-то говорят вполголоса. Слава не мог сосредоточиться. Коридор начинал потихоньку засасывать его в себя, как будто он шел не по своей воле, а какая-то чужая сила затягивала его в монотонную, сужающуюся далеко впереди воронку. Голые стены начали покрываться узорными разводами, как обоями. Слава оглянулся. Разводы бежали назад, вглубь коридора, как трещины, покрывая стены по всей длине. Перед глазами пошли слабенькие разноцветные круги. В животе у него заурчало, он почувствовал, что скоро будет голоден. Голова чуть-чуть закружилась. Так было всегда, когда он долго не ел. Не хватало еще умереть здесь от голода. А вдруг? Страшно, отвратительно... Надо идти быстрее! Идут ли они или стоят все время на месте? Такого не может быть, в конце концов. Когда-то этот кошмар должен закончиться. Слава закрыл глаза, продолжая двигаться вперед. Ему казалось, что он идет ровно, но через несколько секунд он чиркнул левым плечом о стену. Он схватился за нее рукой и открыл глаза. Идти зажмурившись было неуютно, потому что он сразу представлял себе, что под ногами что-то лежит, и он может споткнуться и упасть. Но споткнуться было невозможно, потому что на полу под ногами ничего не было, кроме засаленного паркета. Он опять закрыл глаза и продолжил идти вдоль левой стены, скользя по ней пальцами, чтобы не сбиться. Неровности и трещины в штукатурке царапают кожу. Ладонь начинает слабо вибрировать. Все ощущения воспринимаются острее, когда глаза закрыты: глупый, монотонный звук шагов доводит до бешенства; в пальцах растет раздражающая боль. Славе опять захотелось заплакать, на этот раз даже не заплакать, а по-настоящему зарыдать. Чтобы скрыть подступающий всхлип, он злобно зарычал, как собака. Ребята обернулись к нему.
  - Славик в мутанта превращается, - сказал Дима весело.
  Леша смотрел на Славу с таким напряженным ожиданием, что Слава невольно улыбнулся сквозь слезы.
  - Однозначно, - сказал Леша, отворачиваясь.
  - Когда мы отсюда выберемся, - сказал Дима, - я, блин, так напьюсь, так напьюсь, что вообще. Просто в жопу.
  - Никто и не сомневается, - сказал Леша хмуро.
  - Давайте сделаем привал, - простонал запыхавшийся Слава. - Чего-то я уже устал. И коридор этот меня бесит. Я больше не могу! Я тут в три раза дольше вас торчу! Хватит!
  Последние слова он почти прорыдал.
  - Некогда привалы делать! - прорычал Леша. - В морге отдохнешь.
  Но Слава уже остановился и прислонился к стене. Дима неловко улыбался. Слава чувствовал, что у него по лицу текут слезы. Он зажмурился, незаметно вытер их ладонью, и, скрывая смущение, обратился к Диме:
  - Пива у тебя нет?
  Дима удивленно уставился на него.
  - Понятно, я торможу просто, - Слава отвернулся.
  Леша стоял, набычившись, и тяжелым взглядом смотрел на стены. Потом с таким же угрюмым видом оглядел пол и потолок.
  - Бл..., - выдохнул он наконец, - ну, кто так строит, мать вашу, ума не приложу. Это же надо такую х...ню построить! Это наркоманы какие-то, однозначно.
  - Да не то слово, - сказал Слава, - меня, главное, больше всего удивляет, как такой потолок ровный смогли сделать такой длины. Смотрите, весь вообще одинаковый, на сколько километров. Охренеть можно.
  - Тут не только потолок, тут и стены, и пол такие же одинаковые, - сказал Дима. - Да весь коридор какой-то бредовый, че там говорить.
  - Может, через потолок этот можно как-то вылезти? - сказал Леша, задрав голову и напряженно осматривая белую поверхность. - Ну, должен же быть какой-то выход, бл...!
  - Ну, вылези, попробуй, - отвечал на это Дима.
  - Да че, бл..., трудно, что ли? - сказал Леша. - У стены станем, ты меня подсадишь или я тебя, без разницы, хоть прощупаем его.
  - Вы что, сдурели совсем, туда лезть? - спросил Слава перепуганно. - Там же целая куча упырей летает. Я только что оттуда упал. Не надо туда лезть! И потолок трогать не надо.
  - Упыри-то ладно, - усмехнулся Дима, - главное, там ящерица, от которой Леха только что удирал.
  - А, ну да, - сказал Слава, - блин, я и забыл! А давайте Леху ящерице скормим? Они тогда оба хотя бы на время успокоятся!
  Дима принужденно засмеялся, затем сказал:
  - Лучше, когда мы будем идти, пол осматривать. Может, там в полу люк найдется какой-нибудь. Мы тогда просто через этот люк вылезем, и все.
  Леша во время этого разговора стоял подозрительно тихо, цепко всматриваясь куда-то вдаль. Лицо у него изменилось.
  - Окно, вашу мать, - выдохнул он, - кони вы педальные...
  Его волнение, словно током ударило ребят; они вскочили на ноги.
  - Где окно? - крикнули они оба взволнованно.
  Леша не ответил; он уже во всю прыть бежал, бухая ногами по деревянному полу, куда-то вдаль. Слава и Дима бросились за ним и едва не свалили его с ног, потому что он резко остановился и уставился на левую по ходу стену, в которой действительно имелось окно: это зрелище было столь невероятным и так не вписывалось в безнадежную коридорную действительность, что они, несмотря на взрыв сумасшедшего веселья, не были уверены, снится им это или нет.
  - Фак! - восторженно заорал Леша.
  Он отвесил здоровенного тумака сначала Славе, а потом Диме. Ребята по очереди пошатнулись. Увесистые Лешины удары в одну секунду вернули их к реальности.
  - Урр-р-ра-а-а-а! - завопил Слава и, совершенно больше не сдерживаясь, облегченно разрыдался. Потом он без всякого перехода счастливо заржал и стал подпрыгивать и носиться по коридору от стены к стене.
  - Ну, вот, я же говорил! - воскликнул Дима.
  Он выхватил свой ПП-38 и пару раз в избытке чувств пальнул в коридор, но тут же опамятовался: отчасти от грохота, отчасти оттого, что потратил два ценных патрона.
  - Идиот! - сказал ему Леша и, согнувшись в три погибели, стал чихать как сумасшедший. - Хорек скрипучий!
  Мы вынуждены пропустить здесь описание дальнейшей сцены, поскольку она продолжалась приблизительно в том же духе, и все равно ни один автор не в состоянии описать того бурного восторга, который охватил друзей, начавших уже глубоко в душе терять всякую надежду на спасение и столь неожиданно вновь ее обретших. Ребята бесились несколько минут, не помня себя от радости, а потом бросились открывать окно.
  Окно это было почти квадратной формы и имело приблизительно метр в длину и метр в высоту. Его тонкая рама, сантиметров в пять шириной, была идеально ровной, гладкой и белой и лишена каких бы то ни было намеков на замок или щеколду. Окно было просто намертво и весьма аккуратно вмонтировано в стену на высоте около полутора метров от пола и окружено рамой. Рама была не толще четырех-пяти миллиметров. За окном шел самый настоящий снег, за густой пеленой которого ничего нельзя было разглядеть, в чем ребята сейчас же убедились. Пасмурное небо было и сверху, и снизу, и по бокам - казалось, что они смотрят с огромной высоты, так что земля совсем скрылась из вида где-то далеко внизу. Друзья долго смотрели на серую небесную гладь, так давно не виденную ими.
  Смятение, овладевшее ребятами при виде зимней идиллии, было так велико, что в одно мгновение заставило их забыть вспыхнувшую было радость.
  - Подождите, ведь в городе лето, - пробормотал Слава потерянно. - Что такое, а?
  - П...ц, бл..., нах..., однозначно, - сказал Леша.
  Он произнес эти страшные слова с такой безнадежностью, что Славу сразу же охватила тоска.
  - Балбесы, да это же ненастоящий снег! - сказал Дима, радостно засмеявшись.
  - Телевизор, бл..., - загробным голосом молвил Леша.
  - Ненастоящий, точно, - уверенно сказал Дима, не обращая внимания на Лешину сентенцию. Он хотел добавить что-то жизнеутверждающее, но тут Слава, стоящий у стены напротив, сдавленно произнес:
  - А, может, мы уже полгода здесь находимся? Может, тут время идет по-другому? Как в космосе. А?
  - Ха-ха! - сказал Дима. - Полгода! Да мы бы уже давно от голода померли.
  - Ну... Блин... Я не это хотел сказать, - тихо сказал Слава, слова давались ему с трудом, - время ведь может по-другому... Сейчас зима. А мы попали сюда летом. И поэтому... Да, вообще-то...
  Дима, не слушая Славы, внимательно осматривал окно. Он постучал сначала по стеклу, затем по раме костяшками пальцев.
  - Обычное стекло, - сообщил он. - А рама деревянная. Нигде не открывается. Странно. Кто такое окно делал? Снаружи ничего не видать. Блин, стены-то какие тонкие. Дебилы, смотрите! Да ее же проломить можно!
  Слава подошел и потрогал окно. Стекло было холодное и гладкое. Он осмотрел раму и стену и только потом попробовал заглянуть наружу.
  - Видишь, какая стена тонкая? - сказал Дима. - Вот сюда смотри. Видал? Такой же толщины, как рама. Вон, за стеклом по бокам ничего не видно. Такую стену я на спор пробью.
  - Проще стекло разбить, - подал голос Леша.
  Он сидел на полу, придав лицу подчеркнуто равнодушное и нагловатое выражение и уставившись на белый прямоугольник на стене.
  - Надо думать, - сказал Дима, опомнившись. - Давай! - он подмигнул Славе. - Круши! Мы со Славиком тебе место уступаем.
  Леша сейчас же встал на ноги, хотя и сделал вид, что ему очень неохота.
  - Ну-ка, отойди, в натуре, моя идет.
  Он с треском стянул с себя футболку, обмотал ее вокруг правого кулака и железной поступью зашагал по скрипящему паркету к окну.
  - Разойдись, бля, - сказал он.
  Он подошел к окну и, не примериваясь, несильно приложился к нему, соблюдая некоторую дистанцию, чтобы не пораниться осколками, и вытянув руку. Ребята ожидали звона и грохота и заранее зажали пальцами уши, но стекло и не думало разбиваться. Леша трахнул по окну посильнее, и вновь безрезультатно.
  - Круши его! - крикнул Слава. Он обернулся к Диме. - Может, просто пальнуть из пистолета?
  - Не, - засмеялся Дима, - он и так справится.
  Леша сделал еще несколько ударов.
  - Ни хера себе, - сказал он удивленно.
  Он со всей силы врезал по окну с разворота. Звук вышел несколько глухой, как при ударе по оргстеклу или пластику. Удар был такой силы, что если бы на месте окна находились Слава или Дима, Лешин кулак проломил бы им головы. Эффекта, однако, это не возымело никакого, а Леша принялся трясти ушибленной рукой и ругаться трехэтажным матом.
  - Может, сначала стоит посмотреть, как его открыть? - иронично сказал Слава. Он зачем-то забрал у Димы пистолет и вертел его в руках.
  - Конечно, бл...! - заорал Леша, оборачиваясь. Он шипел от боли, лицо его было перекошено. - Я еще оттуда увидел, что его не откроешь! Ты думаешь, один такой умный? Как ты его откроешь? У него ни одного долбаного замка нет! Хорошо, что оно еще не двойное, сука, я только одну гребаную руку сломаю, а не обе.
  - Чего ты орешь-то? - хмуро спросил его Слава.
  - Потому что вы все тупые, - тяжело дыша, объявил Леша, - а я, сука, все равно расхерачу это окно к гребеням, просто из принципа.
  Лешин взгляд метал молнии. Его голый торс, разъяренное лицо и огромный тряпичный кулак представляли неожиданно внушительное зрелище. Леша когда-то занимался культуризмом и даже успел, поднимая тяжести, надорвать себе спину и испортить позвоночник, что теперь мешало ему носить даже небольшие грузы, но когда он забывал о своей проблеме, то становился неотразим, а временами даже страшноват.
  Он немного отошел от окна.
  - А ну, с дороги, - прорычал он, бросаясь вперед.
  Слава и Дима отшатнулись.
  Сильнейшие удары потрясли окно. Леша ревел в точности, как демонический ящер на потолке, и лупил по стеклу с чудовищным остервенением. Ребята смотрели, затаив дыхание. Леша сорвал футболку с опухшего кулака, сейчас же намотал ее на левую руку и обрушил в цель новый град ударов. Бац! - стекло, наконец, глухо треснуло, и от могучего Лешиного кулака по нему во все стороны поползли белые кривые полоски. 'А-а, сволочь!' - заорал Леша в восторге и ярости и со всего размаха опустил кулак в точности в место предыдущего удара. Сразу вслед за этим раздался ошеломляющий скрежещущий звон на столь высоких децибелах, что Слава и Дима бросились прочь от окна, зажав пальцами уши. Леша, почему-то не обращая внимания на шум, продолжал в упоении лупить кулаком в окно, топча осколки стекла под ногами. Картина за окном безобразно исказилась, как в кривом зеркале, пошла сетью трещин и вдруг разом лопнула, разлетевшись миллионом слепящих белых искр. Оглушительный грохот ворвался в коридор. Ребята покатились по полу, отброшенные шумом. Эхо молотом ударило в стену напротив, затем в соседнюю, метнулось в глубину холла, ежесекундно крошась на звенящие осколки. В оконном проеме дневное пасмурное небо сгустилось в молочно-белый туман, и тот, просочившись сквозь зияющую дыру в коридор, почернел и сморщился в уродливую птицу, напоминающую огромную летучую мышь. У нее были невообразимо большие и широкие крылья, голые и перепончатые, огромные скрюченные когти и пеликаний клюв с болтающимся внизу 'мешком'. Птица распахнула крылья, повалив некстати подвернувшегося Славу и выбив у него из руки пистолет, раскрыла рот, заклекотала и бросилась на Лешу. Леша взвизгнул, как ребенок, на лице у него был написан смертельный испуг. Он машинально выставил перед собой обмотанный футболкой кулак. Яростно ревя, птица несколько раз ткнула кулак клювом. Леша с перекошенным лицом врезал по птичьей морде правой. Ужасное рыло дернулось в сторону, издав странный гортанный звук. От изумления тварь раскрыла клюв, и тут прогремел выстрел: это Дима пальнул из брошенного Славой ПП-38. Клюв захлопнулся. Птица повернула к Диме налитые кровью глаза и завизжала столь пронзительно и яростно, что Дима со стуком уронил пистолет, поддавшись мгновенному неописуемому ужасу. Он, однако, сейчас же подобрал его и в беспамятстве принялся палить как сумасшедший. Дым и грохот вновь наполнили коридор. У Димы кончились патроны. В ужасе он собрался было бежать без оглядки, но тут адский вопль оборвался. Птица начала заваливаться набок и шумно распласталась на деревянном полу. Крылья, заскользив, раскинулись на досках. Огромные когтистые лапы судорожно дергались. Клюв ее опять раскрылся, и страшные мертвые глаза уставились в коридорный проем.
  Ребята здорово струхнули. Леша, хрипя, перевалился на живот и встал на четвереньки. Его мутило. Слава, смотревший на Лешу, закричал, потому что лицо у того было все в крови и глаза были вытаращены так, что стали большими, как тарелки. Дима, стоя в героической позе, все еще испуганно целился в мертвое чудовище из бесполезного пистолета.
  Слава посмотрел на птицу. Ему показалось, будто густая темнота рассеивается перед ним и разоблачает нечто страшное, скрытое ранее от его взора кромешным мраком подземелья и оказавшееся при свете еще более ужасным, чем он с трепетом пытался себе представить. Ранее он сумел рассмотреть лишь общие очертания животного и горящие белые глазницы, окружившие его со всех сторон, но его фантазии не хватило на то, чтобы в воображении нарисовать тварь полностью. Теперь же страшная птица предстала перед ним во всем своем отвратительном великолепии. Размах ее крыльев достигал трех метров. Огромный клюв был широко раскрыт, голова задрана вверх. Слава в детстве однажды видел мертвого птенца воробья, его маленькая головка лежала в такой же точно позе. Поэтому голова чудовища теперь показалась ему головой птенца, только большего размера. Блестящее, голое сальное тело, подрагивающие перепончатые крылья, когти, как лапы богомола. От ужаса Слава отполз подальше и прижался спиной к стене.
  Леша натужно блевал, стоя на четвереньках. Он опирался на правую руку, вены его были напряжены, рука дрожала. Потолок в это время содрогался от тяжелых ударов, которые перемежались истошным истерическим визгом. Слава, вскочив на ноги, судорожно взглянул вверх и сразу сообразил, что проклятая ящерица, следуя своему феноменальному слуху, опять отследила их, хотя ребята уже успели удалиться черт знает на какое расстояние. Она, наверное, орала уже долго, но ребята не слышали ее, поглощенные битвой с демонической птицей. На Славу напало отчаяние. Он безнадежным взглядом посмотрел на скрюченного Лешу и увидел, как тот дернулся всем телом и тоже повернул страдальческое лицо к потолку. На мгновение оно подернулось гримасой ужаса, но почти сразу же вновь приняло мученическое выражение: видимо, Леше было так плохо, что у него не оставалось сил даже на то, чтобы испугаться.
  Дима в первую секунду тоже вздрогнул, услышав знакомые вопли ящерицы, но быстро успокоился. На лице его отразилась лишь досада. Он подошел к Леше.
  - Ты как там, балбес? - осторожно спросил он.
  - Подыхаю, - прохрипел Леша. Вид у него был довольно жалкий.
  - Отодвинься от нее, - обеспокоенно сказал Слава. - Отодвинься от птицы! Мне кажется, она сейчас снова оживет! Отодвинься!
  Леша, как ни странно, подчинился. Он отполз от распростертой туши на несколько метров, не вставая с колен и мотая головой, как пьяный. Там его продолжило тошнить, а когда он, наконец, закончил, повернув к ребятам свое окровавленное лицо, Дима сказал:
  - Ой, бля!... Ни хрена себе, это она тебя так поранила?
  - Да... нет, - просипел Леша, - это, сука, кровь с руки накапала.
  Он сел спиной к стене, тяжело дыша. Показал свой кулак, обмотанный окровавленной тряпкой, и стал ее разматывать. Чистой стороной ткани, не тронутой кровью, осторожно вытер лицо. Испорченную футболку он швырнул на пол и стал хмуро осматривать свою руку, крутя ей во все стороны. Тыльная сторона ладони была здорово исцарапана, из нее сочилась кровь.
  - Ну, че, все нормально? - спросил Дима.
  - Пушка у тебя, бл..., конкретная, - просипел Леша, - целиться ж с умом надо, блин. Я чуть не сдох. Воняет хуже, чем эта гнида казематная.
  - Ну, я целился-то в птицу, - сказал Дима, - я ж не виноват, что ты там под ней оказался. Я и так старался тебя не задеть.
  Дима, скорее всего, говорил неправду: в момент опасности он не думал о том, чтобы не задеть Лешу, а стрелял в птицу просто потому, что испугался.
  Наверху ящерица продолжала завывать в полный голос и стучать лапами по потолку, как будто хотела его обрушить; ребята знали, что утихомирить ее невозможно.
  И тут Леша сделал то, чего никто не ожидал: трахнув здоровым кулаком по полу, он натурально зарыдал и в промежутках между глухими всхлипами разразился слезливой речью:
  - В такую клоаку я еще ни разу не попадал. Не, ну я понимаю, помойки там, клоаки всякие, свалки. Это мы с детства привычные. Но в ТАКУЮ х...ню чтобы, бл..., попасть, это ж надо быть таким идиотом, бл...! Таким, бл..., ослопупом. Вот суки, бл... Вот твари, гниды, МАТЬ ВАШУ! - заревел Леша в полный голос, обращаясь совершенно неизвестно к кому. - Это ж надо, а. Это что же за х...ня такая гребаная? Как же я, бл..., домой попаду? Как, я вас спрашиваю! Отвечайте, гниды, мать вашу перемать! Не-ет, мне такой х...ни не надо даром. Е...л я в рот такие приключения. Хер я вам дался, суки....
  Его монолог был прерван ударом такой чудовищной силы, что с потолка посыпалась штукатурка.
  Леша вскочил на ноги.
  - Бл..., сука, тебя там в очко дерут, что ли, твою мать! - заорал он, размахивая кровавым кулаком. - Сука, чтоб тебя там до смерти затрахали, гнида ползучая! Я сам, бл..., буду первым! Я тебя, гнида, натяну так, что у тебя очко в гробу болеть будет. Я до тебя еще доберусь, бл..., так и знай. Я, бл...
  Леша был воистину страшен в гневе. Он то ревел в полный голос, подключая какие-то невероятные басовые ноты, которые незнакомых людей напугали бы до смерти, то переходил на истерические рыдания, тем более страшные, что они исходили от здорового крепкого парня. Было видно, что ему плохо, и свой детский страх он пытался замаскировать ругательствами и патетическими жестами. Дима мог и не разглядеть Лешиного страха, но более чувствительный и нервный Слава сразу же почувствовал в звериных Лешиных воплях ужас, безнадежность и смертельную усталость. Он тяжело задышал; уныние друга наполнило его слабостью и подтачивало мужество. Он явственно ощутил, как в его собственной душе пробивается предательская брешь и сквозь образовавшееся отверстие остатки храбрости просачиваются наружу. Слава отдернул голову назад, пребольно ударившись затылком о стену. Он схватился за голову. От острой боли ему стало еще горше. Леша продолжал бесноваться, Дима натянуто ухмылялся, ему, видимо, было совсем не по себе. Ящерице же Лешина ярость была совершенно безразлична, и она хотела только одного: без промедления сожрать всех троих друзей. Дима протянул вперед руку, робко попытавшись привлечь Лешино внимание:
  - Ну, ладно. Все нормально. Сейчас дальше пойдем, и все.
  Прозвучало это слабо, тихо и неубедительно.
  - Птица сейчас оживет от твоих воплей, - процедил Слава сквозь зубы, - ты поори еще чуть-чуть.
  - Да я ее убью, суку!... - надсадным голосом сказал Леша, бешено оглядываясь кругом.
  Он подбежал к лежащей туше и дал ей такого пинка, что чуть не оторвал голову. Черное жирное тело судорожно дернулось; из зобастого клюва вырвался гортанный сухой клекот и сразу захлебнулся, словно подавившись.
  Леша, изменившись в лице, поспешно отошел на несколько шагов назад. Его злоба моментально сменилась страхом.
  - Я же говорил! - закричал Слава отчаянно и бросился на четвереньках подальше от птицы, в коридор.
  Птица, однако, больше не шевелилась; видимо, Леша выбил из нее последние остатки жизни.
  Дима с пистолетом в дрожащей руке подошел к неподвижной туше и наклонился над ней. Глаза его блестели. Зобообразный клюв чудовища был страдальчески раскрыт, голова запрокинута. Птица лежала тихо, не шевелясь, и, кажется, не дышала. Вблизи она была еще более страшна: толстая, выпуклая туша покрыта не то пóтом, не то слизью; кожа испещрена складками, как у крокодила. Изо рта исходило зловоние. Перепонки на крыльях, не будучи натянутыми, обвисли и казались дряблыми и сморщенными. Дима смотрел, как загипнотизированный... Леша в это время болтал в руках окровавленную футболку, внимательно ее оглядывая. Она имела жалкий и страшный вид и, очевидно, никуда больше не годилась. Леша состроил злобную мину и рывком швырнул футболку в окно. К чести Леши нужно сказать, что он никогда не жалел старые вещи и выбрасывал их без всякого сожаления: хотя он и был барахольщик, интересовали его, как правило, только разнообразные плиты, трубы, автозапчасти и вещи, нужные в хозяйстве, а к одежке он был равнодушен. Окровавленный изорванный ком мягко стукнулся о стекло и упал на пол. Леша зло уставился на него, затем в остервенении схватил с пола с намерением разорвать его на мелкие лоскутки и тут догадался. Он поднял глаза на окно. Стекло и рама были девственно целы. Холодное бесстрастное око издевательски смотрело на ребят. За окном по-прежнему висело тусклое свинцово-серое небо, но снегопад закончился; небо было заляпано бесформенными темноватыми тучами, похожими на серые акварельные разводы на бумажном листе.
  - Хорьки, вашу мать, скрипучие, окно-то целое, - трусливо сказал Леша, быстро приходя в себя. - Я фигею, дорогая редакция.
  Дима и Слава одновременно подняли головы и посмотрели.
  После этого воцарилось довольно долгое молчание. Все трое одинаково плохо понимали, что сказать, хотя каждый, наверняка, испытывал какие-то свои трудноопределимые чувства. Если бы не ящерица, продолжавшая изрыгать свой идиотский рев, Слава и Дима решили бы, что все только что пережитое им попросту почудилось или приснилось. Леша вообще не знал, что подумать, и смотрел на окно взглядом, который не выражал ничего, кроме тупого непонимания. Если бы окно сейчас исчезло без следа или стало ползать по стене, как жук, или оторвалось от стены и стало летать по воздуху, или, наконец, заговорило человеческим голосом, ребята бы, конечно, испугались. Но они уже несколько привыкли к коридорной чертовщине, и поэтому их страх был бы силен, но вместе с тем и привычен. Но теперь, именно потому, что как будто ничего и не произошло, эта кажущаяся обыденность сверхъестественного действовала на воображение много болезненней, нежели могла бы подействовать его явная и несомненная чудесность. Словно бы оставалось еще место для рационального объяснения происходящего, но эта возможность была сама по себе стократ страшнее нежели все то, что они до сих пор успели испытать... От таких мыслей им в который уже раз становилось жутко; страх ребят продолжался уже долго и подпитывался именно тем, что каждый раз происходящие чудеса оказывались неожиданными и необъяснимыми из-за своей пугающей 'рациональности'.
  - Нельзя ничего сломать, - пробормотал Слава в ужасе, вспомнив свое падение сквозь пол подземелья. - Ничего сломать нельзя, понимаете? Блин, мне страшно!..
  - Ничего страшного не происходит, - твердил Дима, успокаивая, скорее, себя, чем друзей. - Все нормально. Все пучком... Надо только уйти подальше от этой твари.
  - Хер выберешься теперь, бл..., - сказал Леша как бы между прочим. - Слышите, ослопупы? Вы попали. Наверху эта голая обезьяна бегает, за стеной, бл..., упыри летают. И за другой стеной, я думаю, такая же херня. Под полом, наверное, тоже зверинец, бл..., устроен, какие-нибудь мутанты ползучие, которые кушают глупых маленьких мальчиков. Теперь остается только по коридору переться, до тупика, и тогда точно кранты.
  Ребята, приуныв, некоторое время обдумывали Лешины слова.
  - Не, ну что, получается, коридор в воздухе проложен что ли, через весь твой 'зверинец'? - наконец, недоуменно спросил Слава. - То есть, там и сверху, и снизу эти упыри?
  - Получается, что да, - отвечал Леша.
  - Как-то странно, - сказал Слава, - Мне почему-то кажется, что мы на самом дне. И под полом, скорее всего, ничего нет.
  - Почему? - спросил Дима.
  - Потому что я упал на самое дно, - объяснил Слава, - дальше уже падать некуда, по-моему. Я же в том подземелье летал, как орел, пока сюда не провалился, не знаю, как вы. Поэтому я думаю, что нам вниз лезть тоже смысла нет, просто некуда.
  - Ага, в окне-то что было? - сказал Леша. - Ну, бл..., в самом начале, когда оно еще было целое? Там, бл.., пейзаж был. Пейзаж! Небо настоящее. И внизу земли видно не было ни разу. То есть, мы как бы на высоте находимся.
  - Да и сейчас то же самое, - сказал Дима, - можете сходить посмотреть.
  - Х...ли ходить-то, это и так понятно, - сказал Леша.
  - Ну, не знаю, - сказал Слава, - не знаю. Я тогда ничего не понимаю.
  - А я как будто понимаю, бл...! - воскликнул Леша.
  - Стену-то точно ломать не надо, - задумчиво сказал Дима, - я раньше еще хотел попробовать, но теперь, после такого приключения, точно не буду. Получается, балбес прав, надо идти дальше по коридору, авось куда-нибудь придем. А понять все равно ничего нельзя, я уже вижу. В этом коридоре фиг разберешься.
  Дима, сквозь мучивший его страх, был все же смутно расстроен: ему хотелось похвастаться своей быстрой реакцией и, в особенности, храбростью, которая позволила ему убить птицу вопреки Лешиному скептицизму: Леша считал, что из газового пистолета убить никого нельзя. Правда, когда Дима предложил ему испытать действие газового патрона на себе, он отказался, предложив вместо этого убить самого Диму. А теперь хвастаться уже было поздно, поскольку проклятое окно отвлекло внимание от Диминого подвига. Всем было очень страшно, и никто не хотел его слушать.
  'Чего происходит?' - неясно мелькнуло в голове у Димы, когда он поймал себя на этих мыслях. - 'Бред какой-то'.
  Он стал думать о жене Лене. Лена сейчас наверняка стоит на высоких ступенях универмага и ждет, когда он за ней подъедет, чтобы забрать ее с работы и отвезти домой. На улице солнце. Стеклянные двери и стены универмага отдают солнечными бликами. Перед Леной расстилается большое асфальтовое поле, исчерченное белыми полосами и заполненное автомобилями - автостоянка. По полю ползают маленькие люди-муравьи. Гул.
  
  Глава 6
  
  Когда они снова шли по коридору, Слава, влекомый поначалу смутной, но потом все более явственной тревогой, поспешно обогнал друзей и зашагал впереди. Как ни странно, он не очень сильно испугался птицы, когда она возникла буквально из воздуха и набросилась на Лешу. Испуг его был каким-то другим, ненастоящим испугом, какой бывает, когда смотришь фильм ужасов: если фильм страшный, тебе тоже страшно, но это такой уютный, почти приятный страх, и хочется даже испугаться еще больше, потому что знаешь, что все происходит не на самом деле, и тебе ровным счетом ничего не грозит. Когда птица материализовалась в коридоре, Слава испытал именно такой ватный, ленивый испуг. Полуиспуг, полулюбопытство. Но сейчас, по прошествии некоторого времени, ленивое любопытство-испуг уступило место настоящему страху. Удаляющаяся туша животного выделяла невидимые волны паники, они клубились и растекались по полу, нагоняя друзей и просачиваясь им в мозг. Слава нервно семенил впереди всех, избегая волн. Он, наверное, сначала просто не успел понять, что случилось, а догадался только потом, когда все закончилось, и испугался задним числом. Отдавшись своему испугу, который усиливался по мере их удаления от мертвой птицы (по всей видимости, это объяснялось тем, что Слава все больше позволял страху овладеть собой, потому что чем более он удалялся от птицы, тем все больше расслаблялся), Слава ничего не видел впереди и потому вдруг ударился всем телом о белую ровную стену и от неожиданности опрокинулся на пол.
  За ним следом шли бок о бок Дима и Леша, и неудивительно, что они едва не повалились на него, поскольку он упал прямо им под ноги.
  Слава потерянно мотал головой, с выпученными от удивления, или, скорее, от потрясения, глазами. Сначала он было подумал, что, отвлекшись, сбился и ударился о боковую стену. От таких мыслей у него закружилась голова. Он услышал, как Леша воскликнул 'срань господня!', и его словам вторил удивленный возглас Димы.
  - Не, ну посмотри, твою мать, ее же за три метра вообще не видно! - говорил Леша, оглядывая стену. - Я тут сам чуть башку себе не снес!
  - Славик, ты живой? - обратился Дима к лежащему Славе.
  - Да чего ему сделается! - сказал Леша. - Зато мы поворот нашли, кони вы педальные.
  - Какой поворот? - спросил Слава. Локоть, которым он опирался на паркет, саднило. Он сморщился. Вдруг до него дошло. Он прошептал: - Чего-о?!
  Он сейчас же поднялся на ноги и заковылял к друзьям, хотя оба коридора были прекрасно видны оттуда, где он лежал.
  Коридор упирался в стену, совершенно неожиданным и неправдоподобным образом прерывавшую поворотом налево его бесконечное течение по прямой. Иными словами, два одинаковых серых коридора встречались друг с другом, образуя столь неправдоподобный прямой угол, что захватывало дух. Бесконечное четырехугольное пространство будто переломилось пополам. Ничего особенного не было в этом угле, но само его наличие в никогда не кончающемся коридорном холле ошеломляло. Слава сейчас только начал понимать, как сильно подействовало на его психику полное отсутствие поворотов. Уже и весь мир стал видеться ему одной бесконечной прямой лентой. Стена, в которую он воткнулся, была неотличима от боковых стен, и потому ее почти не было видно на расстоянии, да он и не готов был ее увидеть и уже не верил в ее существование, в очередной раз, как ему казалось, нарушающее законы не только естественного, но и потустороннего пространства. Он не видел ее даже и тогда, когда смотрел на нее в упор, потому что по странной причине не допускал и мысли о возможности ее появления. За поворотом второй коридор уходил в необозримую даль; он казался зеркальным отражением первого.
  - Нет, ну это вообще, - подал голос ошеломленный Слава, - нет, ну вообще, ну, вы... вы это видите? Не могу... себе... представить! Я в шоке! Я в шоке!
  - Я уже давно ни хрена не могу ничего представить, - сказал Леша трусливо, но стараясь храбриться.
  - Чего стоите-то, балбесы? - живо сказал Дима. - Идем в коридор.
  - Ага! - сказал Леша. - Ну, пойдем мы туда, и что? А там кони педальные будут летать, еще в сто раз хуже, чем этот пеликан сраный.
  - Ну, а чего, у тебя еще предложения есть? Шакал ты трусливый.
  - Не знаю, я бы не стал так сразу туда соваться, как дитя малое, - сказал Леша. - Надо децл посидеть, подождать, осмотреться, а потом уже лезть. - Он обернулся к Славе. - Вон, давайте Славика туда бросим. Если его сожрут, значит, туда ходить нельзя. А если не сожрут, то это будет досадно. Все равно от него никакого толку!
  - Я вижу, ты уже в себя пришел, - хмуро сказал Слава, глядя на Лешу исподлобья. - Освоился уже здесь по полной. Скоро, небось, и на девушек наезжать начнешь.
  - Ага, главное, сам только что чуть от страха не умер! - подхватил Дима, добродушно смеясь. - Ха-ха-ха!
  - Просто я не такой дурак, как некоторые, - набычившись, сказал Леша, - это ты, ослопуп, во все щели лезешь, как, блин, больной какой-то на голову. Да вы и есть больные на голову, что один, что другой.
  - Ну, короче, - сказал Дима, не слушая Лешу и рассеянно улыбаясь, - вы тут как хотите... - он достал бесполезный пистолет и для вида его осмотрел, потом взял в правую руку и прицелился в коридор, - а я первым пойду. А вы трусы. Славик, пошли со мной!
  В глазах у Димы светилось любопытство, он поманил Славу рукой, заговорщицки улыбаясь. Когда он пребывал в таком состоянии, переубедить его было невозможно, и он не успокаивался, пока его любопытство не было полностью удовлетворено. Он, не задумываясь, шагнул в поворот. Слава, однако, предпочел остаться с Лешей и теперь внимательно наблюдал за передвижениями Димы. Леша тоже смотрел, пригнувшись. Дима прошел несколько шагов, беззаботно размахивая пистолетом. Его белые грязные кроссовки скрипели по паркету. Доски вжимались в пол, а затем распрямлялись обратно, опоздало скрипя за его спиной. Дима остановился в нескольких метрах и обернулся. На лице его было озорное выражение: он словно бы недоумевал, почему Леша и Слава все еще стоят на месте.
  - Ну, давайте! - ухмыльнулся он. - Пошлите! Идем. - Он помахал пистолетом. - Здесь безопасно.
  Дима улыбался. Коридор за его спиной бесконечной стрелой убегал вдаль. Дима расставил ноги, сделал рывок, прицелился, резко повернулся влево, вправо, целясь пистолетом в стены ('дитя малое', сказал Леша). Крутнул пистолет на пальце. Пистолет слетел, Дима рванулся за ним, но не поймал, пистолет со стуком ударился о паркет. Дима неуклюже подобрал его. Леша, постно вздыхая, покачал головой.
  Слава, не понимая, что делает, направился в угол. Две бело-серые стены сходились здесь, и это было очень странно. Ужасно странно. Он подошел к прямоугольному стыку стен и потрогал их руками. Потом он прислонился спиной к углу и раскинул руки в стороны вдоль обеих стен. Два убийственно одинаковых коридора разбегались из угла в направлении его вытянутых рук. В одном из коридоров вдалеке на паркете бесформенным пятном чернело тело мертвой птицы.
  Странные мысли.
  
  'В принципе, что тут удивительного? Это самый обыкновенный коридор с поворотом. Как и должно быть. Ведь это же только логично, что он не может быть бесконечным...'.
  
  - Обалдеть, - сказал Слава. Он поднял голову вверх, мечтательно посмотрел в потолок и вдруг засмеялся. - Нет, вы представляете, какой нереальный, оголтелый, дурацкий бред происходит с нами, а? Я... это вообще, просто, у меня нет слов! Где мои слова?
  - Вон они, там лежат, - Леша махнул рукой в сторону черной неподвижной туши.
  - Пошлите, балбесы, - нетерпеливо сказал Дима, - мы это потом обсудим, когда отсюда вылезем. Вперед!
  - Ужас, - сказал Слава, выходя из угла, - прикиньте, если бы не эта туша, я бы сейчас снова перепутал, куда идти! Кошмар!
  - Да ты вечно все путаешь, - сказал Леша.
  - Короче, идем, - сказал Дима.
  Он повернулся и зашагал впереди. Леша и Слава осторожно пошли следом.
  
  Слава вдруг сказал:
  - Стойте.
  Он резко развернулся и побежал назад.
  - Бл..., это еще что такое?! - закричал Леша, оборачиваясь.
  Слава быстрым шагом шел обратно к стыку коридоров. Леша и Дима одновременно повернулись в его сторону и глядели, как он удаляется от них, вдавливая паркетины в пол. Сначала они подумали было, что он оставил что-то за углом, в первом коридоре, и оба сразу связали это 'что-то' с мертвой птицей, хотя было совершенно непонятно, зачем она могла понадобиться Славе. Но не успели они об этом подумать, как Слава на бегу вторично грохнулся о невидимую преграду и свалился навзничь, едва успев обернуться в падении и подставить руку. Он лежал на засаленном паркете, ворочаясь с боку на бок и схватившись за голову, и стонал: 'о-о, моя голова!', и одновременно нервно вздрагивая - по-видимому, от смеха. Леша торопливо шагал в его сторону.
  - Бл..., ну, куда тебя нелегкая понесла! - раздраженно говорил он, остановившись прямо перед Славой, так что едва не ударил его ногой, и гневно нависая над ним, в то время, как Слава продолжал томно ворочаться на полу и стенал от идиотского смеха. - Ну, что бы мы без тебя делали, в рот тебя чих-пых! Как бы мы, бл..., еще узнали, что тут стена! Два, бл..., оболтуса, с Димычем на пару. Вечно вы обо все спотыкаетесь, бл..., за все зацепляетесь, вашу мать! Я надеюсь, ты хоть свою тупую голову-то сломал?
  На секунду задержав смех, Слава сквозь силу выдавил:
  - Не дождетесь.
  - Какая жалость, - процедил Леша. - Только стену зря испортил.
  Слава продолжал истерически смеяться, лежа на полу, а подошедший Дима, не обращая на него внимания, уставился на серую глухую стену. Поворот бесследно исчез вместе с первым коридором.
  Леша зло говорил:
  - А давайте, бл..., Славика возьмем за ноги и долбанем головой об стену! Надо только посильнее двинуть, и стена развалится к гребеням! У него башка уже натренированная!
  - Блин, в натуре, глядите - тупик! - изумленно говорил Дима. Глаза у него были выпучены, как у маленького мальчика, и рот округлен. Дима любил утрировать свое изумление, так чтобы все это видели, но такое его поведение, как правило, говорило о том, что он удивлен по-настоящему. Он водил рукой по грязно-бежевой холодной шероховатой поверхности и не верил своим глазам.
  - Ну, вы и тормоза, блин, - заорал Леша негодующе. - Че, и ты ее тоже только щас увидел? Нет, я не могу. Я еще когда за тобой пошел, балбес, уже видел, что тот коридор закрылся, только не хотел вам говорить. Вставай, инвалид гребаный! В морге будешь валяться. Надо делать ноги, пока нас всех тут не засосало на тот свет вместе с вашим коридором. Пошли, вашу мать, пошли!
  Леша остервенело зашагал по паркету. Дима оторвался от стены и медленно двинулся следом, иногда оглядываясь и смотря на стену потрясенным взглядом, затем, наконец, отвернулся и ускорил шаг. Слава полежал еще немного, потом с усилием поднялся на ноги и стал шататься, как пьяный. Он все еще посмеивался и иногда мелко вздрагивал. В таком состоянии он отправился догонять Лешу и Диму, ушедших уже довольно далеко, подергиваясь всем телом и периодически взрываясь смехом. Дима иногда взглядывал на Славу и тоже усмехался себе под нос, а Леша, напротив, не обращал на друзей никакого внимания и в течение следующего получаса даже ни разу не обернулся, будто хотел всем показать, что никто и ничто его не интересует, кроме собственного спасения. Он шел подчеркнуто небрежно и намеренно не выказывая злобной сосредоточенности, совсем недавно еще проявлявшейся в нем; вместо этого он с живым интересом смотрел вперед и по сторонам, оглядывая опостылевшие стены, пол и потолок, и совершенно забыв про Славу и Диму.
  Новый коридор ничем не отличался от предыдущего: он был такой же ширины и высоты, как и первый, с серо-бежевого цвета стенами и потолком, и без всяких окон и дверей. Пол был выложен таким же разномастным коричневым паркетом, который вился монотонным зигзагом и скрипел точно так же, как и паркет в первом коридоре. Вместе с тем, само по себе то обстоятельство, что один коридор сменился новым, пусть даже ничем от него не отличавшимся, действовало благотворно: новый коридор как будто казался все же другим, и, хотя эта разница на глаз никак не была заметна, сам факт перемены давал какую-то надежду. Когда они пошли по новому коридору, все словно бы началось заново и пугающая отвратительная монотонность, наконец, прервалась. Ребята вновь воспряли духом. Однако довольно скоро каждый из них вспомнил о странном исчезновении, произошедшем у них на глазах, и слабый на первых порах, но противный страх стал проникать в их мысли, и он был особенно мерзок оттого, что они уже испытывали его раньше и столь явственное напоминание о нем крайне неприятно холодило чувства. В первую секунду Дима был даже благодарен Леше за непривычное для него и потому неожиданное мужество, проявленное им в тот момент, когда даже он, Дима, готов был упасть духом. Но потом и Дима, а за ним и Слава, когда он совсем пришел в себя, стали подозревать что-то страшное, что крылось за Лешиной бравадой, как будто Леша пытался храбриться потому, что испугался чего-то сам. Его торопливый уход от страшного места они стали воспринимать, как бегство, будто Леша боялся рассказать им о том, что он увидел.
  Торцовая стена все более и более удалялась и, наконец, совсем пропала позади, и длинный узкий холл опять превратился в бесконечный унылый тоннель, одинаковый спереди и сзади и освещенный таинственным дневным пасмурным светом. Славе и Диме хотелось поговорить; это желание было настолько сильным, что пересилило даже голод, незаметно прокравшийся в их желудки, несмотря на все потрясения и опасности, а, может быть, и благодаря им. Леша упорно молчал и отказывался сказать хоть слово в ответ на все обращения. Слава не мог этого долго выдержать; он сказал, запыхавшись:
  - Чуваки, я устал. Давайте привал сделаем. Заодно обсудим, чего дальше делать. У меня тут просто... появились... эээ... в общем, какие-то мысли.
  Последнее он сказал, чтобы умилостивить Лешу: он чувствовал, что другим способом ничего не добьется.
  Дима, к удивлению Славы, сейчас же подхватил:
  - Давайте! Предлагаю голосовать. Кто за то, чтобы сделать привал? Ага, я и Славик. А ты, баклан, в единственном числе. Стой! Куда побежал? Балбес, мы привал делаем. Полчасика. Давай, сядем, посидим. Давай. Ты обязан подчиниться большинству.
  Последнюю фразу Дима сказал полушутя.
  Леша остановился; как ни странно, глупый Димин аргумент его неожиданно убедил.
  - В морге отдохнете! - сказал он на всякий случай.
  Его раздражение звучало несколько искусственно: он уже и сам утомился и был не прочь отдохнуть.
  Слава сейчас же сел на деревянный пол и о чем-то задумался. Леша неохотно последовал его примеру, а Дима, встав на колени, принялся рассматривать грязно-коричневый паркет, словно только сейчас его увидел. Он попытался просунуть между паркетинами палец, но повредил ноготь и, охая, сунул палец в рот.
  - Ты, что, с ума сошел? - лениво спросил Леша.
  Слава заерзал спиной по стене, чтобы устроиться поудобнее. У него вновь закружилась голова, что-то мягко ударило между ушей, и коридор чуть-чуть приподнялся одним концом вверх. Через секунду все прошло; Слава знал, что это было вызвано голодом. Он слабо сказал:
  - Есть у кого-нибудь что-нибудь пожрать?
  Леша немедленно ответил на это.
  - В морге пожрешь, гнида! - сказал он раздраженным тоном, будто Слава все время только и доставал его этим вопросом. Впрочем, он тотчас же забыл о Славе и стал наблюдать за тем, как Дима ковыряется в паркетной доске, тщетно пытаясь подцепить ее пальцем, чтобы вытащить из пола. Сам Дима, увлеченный паркетиной, не сразу услышал Славины слова.
  - А?... Чего? - сказал он, поднимая голову с пола. - А, пожрать? Не, Славик, ты о чем? - Он комично покачал головой из стороны в сторону. - Я уж последнюю бутылку пива выжрал несколько часов назад. А сухарики вообще не помню, когда ел.
  - Да-а, сухарики, - протянул Слава замогильным голосом, смотря остановившимся взглядом перед собой.
  - Ничего, - Дима ободряюще махнул рукой, - скоро попьем. И сухариками нажремся от пуза. Я чувствую.
  - Чего ты там чувствуешь? - презрительно сказал Леша. - Ты старый пивной алкаш! Выпивку, небось, учуял за версту? Ну, тогда мы точно отсюда выберемся, это как пить дать. Не может быть, чтобы такой алкаш ошибся. Не верю, блин.
  - Так я о том и говорю, - говорил Дима с комичной улыбкой, - мы еще выпьем сухариков и нажремся пивом..., эээ... - он сбился и замолчал, продолжив задумчиво царапать ногтями облезлую паркетную доску.
  - Это точно. До усёру! - сказал Леша. - Ты сам-то, балбес, хоть понял, что сказал? Да оставь ты доску в покое! Доколупался, блин, до бедной доски! Не хватало нам еще под пол провалиться, нá хрен!
  - Да я вот думаю, как бы ее сковырнуть, - сказал Дима, с сожалением отрываясь от своего занятия и массируя левой рукой пальцы правой руки.
  - Зачем? - удивился Слава.
  - Ну... посмотреть, че там. Интересно.
  - Чего там интересного! - завопил Леша.
  - Ну, может, там какой-нибудь подвал, через который можно выбраться.
  - Здравствуйте, нам еще подвалов не хватало, - сказал Леша, шлепая себя по колену. - Ага. Подвал-то нам и нужен. Вот, связались с маньяком на свою беду.
  - Он, наверно, имеет в виду, что там какой-нибудь запасной выход, - попробовал пошутить Слава.
  - Во-во. Именно это он и имел в виду, - сказал Леша. - Ну-ну. Не знаю, какой там подвал, но что там менстры помойные водятся, это, бл..., факт. Возьмут тебя за жабры, и пернуть не успеешь.
  Дима не обратил на Лешу внимания и продолжил царапать паркет ногтями.
  - Да нет там никого, - сказал Слава, - я же уже вам говорил. Мы на самом дне. Из всех вас я один упал в подземелье, и я знаю.
  - Раз там никого нет, то ты первый туда и полезешь, гнида, - сказал Леша.
  - Сам гнида, - сказал Слава. - Ну, и полезу. Если вы действительно найдете туда вход, то полезу, почему бы нет. Хотя не могу представить, что еще что-то глубже может быть.
  - Ну-ну, - отвечал на это Леша.
  Слава отвернулся от Леши, чтобы понаблюдать за Димиными манипуляциями.
  - Да нет, не выковыряешь, - сказал он. - Они скрипеть скрипят, но подогнаны нормально. Не то, что у нас дома. Леха к нам зашел один раз в гости, чуть все ноги не переломал. У нас одна паркетина торчит вот настолько вверх и не приклеена не фига. Я тоже сам об нее все время спотыкаюсь. Она оттуда прямо выскакивает, как на пружине.
  Дима искусственно засмеялся.
  - Че, правда, чуть не свалился? - весело спросил он у Леши.
  - Было дело, - хмуро кивнул Леша.
  Дима опять покачал головой вправо-влево, делая вид, что умирает от смеха.
  - Славик, расскажи, как ты в школе муравьиный альдегид пил, - попросил он неожиданно, - и как целую пробирку выпил!
  Слава вяло поморщился, потеревшись затылком о стену.
  - Не пил я целую пробирку, - устало сказал он. - И я сто раз уже эту историю рассказывал.
  - Славик, ничего, еще раз расскажи! Давай! А то Леха не знает. Расскажи ему.
  - Какой такой альдегид-мальдегид! - сказал Леша. - Ничего не знаю и знать не хочу! На хрен ваши глючные истории!
  - Давай, давай, расскажи, - настаивал Дима. - И я еще раз послушаю, ничего страшного.
  Слава для вида поупирался. Лицо у него немного прояснилось. Он любил иногда рассказывать смешные истории, происшедшие с ним, и у него выходило довольно забавно, особенно, когда он бывал в настроении. Дима с удовольствием слушал их и от души ржал, даже если они были больше грустные, чем смешные.
  - Начинается, - ворчливо сказал Леша.
  По его лицу, однако, было видно, что он тоже приготовился слушать.
  Слава вздохнул.
  - Ну..., - сказал он. - Уже сколько раз рассказывал...
  - Зато сколько раз не рассказывал, блин! - возразил Леша. - Давай уж, начинай теперь! Нечего сиськи мять.
  - Ну..., - сказал Слава, - в общем, это в школе было, на уроке химии. Уже не помню, в каком классе, то ли в десятом, то ли в одиннадцатом. Короче, лабораторная по химии. Ну, химия у меня вообще никогда не шла, я в ней не разбирался ни в зуб ногой. А все потому, что у нас не было химии вообще полгода - препода не было. Химию ботаничка преподавала! Естественно, прикиньте, как мы ее знали - на единицу с минусом. Лабораторные вообще не знаю, как я там их осиливал. Короче, списывал, наверное. Вот. И вот дают нам три пробирки: в одной вода, в другой еще какая-то там фигня, а в третьей - муравьиный альдегид! И надо, это, провести опыты и распознать и написать химическую реакцию. И я сижу и думаю: блин, ну и чего делать? Для меня химические реакции и всякие распознавания - это загадка.
  Дима захихикал.
  - А чего, по цвету нельзя было, что ли, распознать? - спросил Леша. - Склифософский, блин!
  - Да они одинаковые все! Как вода! Абсолютно. Фиг распознаешь. Ну, я думаю, блин, че делать. И, главное, все там уже чего-то делают, смешивают что-то с чем-то, короче, уже распознают вовсю! А кто-то уже в тетради эти реакции пишет. Самые такие химики-отличники. А я сижу, как балбес ('почему 'как?' - заржал Леша). Да иди ты нафиг. Ну, вот я сижу и думаю: а фигли, я сейчас хитрее сделаю. Я попробую их на вкус и определю, чего где. Вода она и есть вода, там распознавать нечего, муравьиный альдегид он кислый такой, а эта третья фигня, соответственно, значит, третья фигня. И все. А записи потом у кого-нибудь сдую. И самое главное, - Слава поднял кверху палец, - я хорошо помню, как нас химичка учила, что эти реактивы никогда нельзя пробовать на вкус, а только нюхать, и так очень осторожно, то есть, пробирку в нос не засовывать, а вот так держать ее на расстоянии и вот так пальцами шевелить в сторону носа, чтобы запах шел, понимаете, да?
  - Да, - Дима согласно качнул головой, держась за живот и заранее умирая от смеха, как японцы, которые, как известно, хохочут в самом начале анекдота, а в конце, где самое смешное, наоборот, не хохочут. Леша тоже пару раз осторожно гоготнул.
  - А на хера распознавать-то, не пойму, - сказал он, - если ты и так спишешь! Чудо в перьях!
  - Ну, потому что я не сообразил, наверное, - смутился Слава, - да распознавать, в принципе, тоже надо, ведь там училка смотрит, чтобы все чего-то делали, чего-то там распознавали.
  - Ну, давай, рассказывай дальше, - попросил Дима.
  - Ну и вот. Ну, я пальцами так сделал, естественно, я же, блин, отличник по химии, меня не проведешь. Все, как нужно, сделал. Вот. А запах не идет! Вообще ничего не ощущается. Ну что, пришлось носом туда лезть. Нюхаю - ничего не пахнет. Я уж весь нос туда засунул, все вынюхал! Не пахнет, и все. Подстава! Я тогда думаю: ну, чего делать, придется пробовать, видимо. Может, там вода. Раз она не пахнет. Тогда я воду распознаю, останутся другие две отравы, как-нибудь справлюсь. А если не вода, то, в принципе, тоже не страшно, потому что в школе все реактивы, или как их там, они все разведенные и ничего не будет. У нас на такой же лабораторной один балбес девчонке, которая впереди него сидела, на голову целый пузырь серной кислоты вылил! Приколись - серная кислота! Аш два эс о четыре. Там формула прямо на баночке написана. Ну, а ему чего - ему пофигу, чего там такое написано, он же двоечник, химических буковок не понимает. Я думал, у бедной девушки все волосы вылезут и башка задымится! И ничего - ни фига ниче не задымилось, только волосы намокли.
  - Так, ебстественно, там вода одна, небось, - вставил Леша с умным видом.
  - Ну да! Я поэтому и подумал: щас чуть-чуть лизну альдегида, и ничего не будет, дай бог. Ну, я и лизнул. Лизнул вот столько вот, чуть-чуть, буквально самый минимум, да вообще нисколько, практически, даже еще меньше.
  - Да, да, - через силу кивал Дима, корчась от смеха.
  - Ну, короче, я скажу вам, это копец был. Помню, как сейчас: я выпил - Слава замер на секунду, - и меня сразу, тут же по парте расплющило! Вы, короче, просто не представляете. Во-первых, в нос трахнуло как газировкой - знаете, иногда, когда газировку пьешь, вся отрыжка как дает в нос! Но альдегид, блин, я вам говорю, в нос дает так, что он у меня чуть не оторвался. Газировка отдыхает вообще. Потом в горле стало саднить, как будто у меня там ножиками резали. Да-а. А потом еще живот так скрутило, что я думал все, щас умру. Знаете, бывают такие моменты, когда реально боишься умереть? Нет, ну просто реально очень страшно было.
  Дима смеялся как сумасшедший и даже немного булькал от хохота, а Леша от восторга орал как пьяный, хотя в том, что рассказывал Слава, может быть, и не было ничего особенно смешного.
  - Но это все фигня, - продолжал Слава, делая рукой отсекающий жест, - газировка там, ножики. Это все фигня. Самое главное - у меня слезы полились просто рекой! Я, главное, уже под парту там сползаю, все тело аж пополам ломает, глаза такие вылупленные - вот такие (Дима от смеха стукнулся головой о стену) и слезы рекой прямо текут на парту, потоком. Всю парту слезами залил! Ой, Вася, как мне было плохо. Это, наверное, муравьиный альдегид вступил со мной в реакцию. А я еще за партой один сидел. Одноклассница, такая, перепуганная, за соседней партой, ко мне поворачивается и говорит: 'Слава, что с тобой?'. А я такими глазами из-под парты на нее смотрю и говорю: 'Йи - эээ - ааа!'
  - Короче, чуваки, - закончил Слава, наблюдая за корчившимся в коликах Димой, - муравьиный альдегид никогда не распознавайте на вкус!
  Дима и Леша еще долго смеялись. Слава, довольный и посвежевший, улыбался.
  - Ох! - проговорил Дима, поднимаясь с пола. - Не могу!
  - Экспериментатор хренов! - в восторге заорал Леша. - Это ж надо так жрать!
   Некоторое время среди ребят царило буйное веселье, и они даже забыли, что находятся в безнадежном положении. Дима был доволен, что отвлек друзей от мрачных раздумий и, придя в хорошее настроение, еще более утвердился в мысли о том, что он найдет выход.
  Раззадорившись, он тоже рассказал историю. Дима не умел рассказывать так же выразительно, как Слава, но зато сами его истории были интереснее, потому что они были основаны на милицейском опыте, которого ни у Славы, ни у Леши не было. Слава, как всякий чувствительный человек, был чувствителен, прежде всего, к своим собственным переживаниям, а переживания и опыт других людей его мало интересовали. Однако, Димины истории он иногда любил слушать, потому что они были интересны, и он время от времени пытался угадать, правдивы они или нет. Дима поведал о том, как он однажды ночью дежурил на одной из московских улиц, и мимо поста пронесся на огромной скорости маленький красный "Опель". Остановиться по сигналу он не захотел и, кроме того, ехал с явным превышением скорости, поэтому Дима с товарищем прыгнули в машину и бросились в погоню! Дима на ходу высунулся из окна милицейского 'Лендровера' и пальнул по 'Опелю'. После этого преследуемые быстро затормозили, Дима выволок из машины почему-то мужика, сидевшего на заднем сиденье, бросил его на капот и ударил рукояткой пистолета по спине. А пистолет возьми и выстрели: Дима забыл поставить его на предохранитель. Мужик немедленно повалился на дорогу и не желал ни вставать, ни двигаться, и на спине у него была кровь. Дима перепугался. Бросились приводить мужика в чувство. Дима в полном расстройстве принялся осматривать 'Опель' и обнаружил в багажнике пулевое отверстие. Тогда он догадался, что во время погони сам же прострелил 'Опелю' багажник, причем так удачно, что пуля пробила его насквозь вместе с задним сиденьем и попала пассажиру в спину. Придя в себя, пострадавший долго ругался и грозил Диме страшными угрозами, и, хотя сидевшие в 'Опеле' действительно были то ли крутыми, то ли друзьями крутых, Дима отделался легким испугом: во-первых, 'Опель' превысил скорость чуть не в два раза, во-вторых, не остановился по сигналу, а в-третьих, все его седоки вместе с водителем оказались совершенно пьяны. Наверное, потому 'мужик и не помер', сказал Дима.
  Слава и Леша немного посмеялись и поохали, а Дима без передышки рассказал другую историю: как его наряд послали уничтожить бешеную собаку, которая бросалась на людей, и один из его друзей выстрелил в собаку, и все дело происходило в подъезде, и пуля в собаку не попала, а попала в противоположную стену, от нее в другую, от другой в третью, а от третьей срикошетила одному из милиционеров в ногу. Леша, едва дослушав эту историю, сказал издевательски:
  - Ага! Вот сволочь! Врет и не краснеет. Как же ты видел, бл..., как пуля-то летит и от стен отскакивает? Ни хрена у тебя зрение, бл..., я офигеваю, дорогая редакция. Мне бы такое.
  - Ты балбес, - сказал Дима убежденно. - Конечно, я не вижу, как пуля летит. Надо думать! Но в стену-то она попадает? Попадает. А как она попадает, я отлично вижу. Там дырища вот такая образуется - огого! Как в твоих боевиках. Помню, как я этого балбеса в детстве пытался на улицу вытащить, - сказал он Славе, - в футбол поиграть, на великах покататься, как ни зайду, он каждый раз такой: не, не пойду, мне тут крутой боевичок принесли, буду смотреть, такой. А сам не знает, как пуля летит. Как она летит, я конечно, не вижу. Там эти дыры остаются, и по ним можно потом траекторию восстановить. Понял, балбес?
  - Понял, понял, - отмахнулся Леша, - только отвяжись!
  - А, вот, - встрепенулся Дима, - во, я такую историю вспомнил! Сейчас вам расскажу. Называется 'Арест МартинБормана'. Это вообще прикол был еще тот.
  - Фашиста, что ли? - удивился Слава.
  - Не, - усмехнулся Дима, - группы. Группа, знаешь, такая есть, 'МартинБорман'. Которая поет 'Девушка Наталья' там, еще чего-то. Известная группа. Короче, это была ржачка. На Барвихе, знаете, где богачи живут, там концерты каждую ночь устраивают. Они приглашают, там группы всякие разные приезжают, споют песни три-четыре и уезжают обратно. И вот, пригласили этого Мартин Бормана. А мы решили арест инсценировать, наркотики подкинуть, все такое, героина там. Такого плана. Анальгинчику, чик, чик, потерли, все дела! У нас там дежурный в Москве, и он по ходу, раз, такой сообщает: машина выехала из Москвы, номер такой-то, машина такая-то. Они из Москвы ехали в Барвиху. Короче, подъезжают к Барвихе, мы сидим такие в засаде, раз, маски натянули, с автоматами, тут наш гаишник выходит, - Дима изобразил толстого гаишника, надув щеки, - такой выходит вразвалочку, палочкой помахал, а ну, типа, стой, раз, они останавливаются. А у них сопровождение было, там свои гаишники на машине, они едут впереди, раз, остановились, из машины вылезли, ну, чтобы со своими типа разобраться, и тут мы такие, раз, выскакиваем, в масках, орем, а ну, все из машины, быстррра! Руки за голову, по ногам им там - дых - в стороны, короче, всех построили, главного Мартинбормана, такого, дых, тоже, к стене поставили. Главное, их гаишники, такие, раз, нас увидели, и сразу такие: ребята, мы вообще тут ни при чем, мы не с ними ехали! Все, короче, обстремались вообще конкретно! - Дима засмеялся. Леша и Слава тоже стали хохотать.
  - Тут девушка, такая, наша выходит, - продолжал Дима, - типа, понятая, так, задержали таких-то, наркотики нашли, все дела. Повезли в отделение, короче, ну, они там, блин, негодяи, в конце концов, догадались, что это подстава. Но все равно весело.
  - Не, ну ни фига, - сказал Слава, смеясь, - так они в суд могли на вас подать. За нарушение своих прав.
  - Не-е, - засмеялся Дима, - не могли.
  - Почему?
  - Ну, а как они подадут. Мы там все в масках были, подавай, не подавай.
  - Ну, все равно можно как-то найти.
  - Не-е. Это же их друзья так разыграли. Это не мы сами.
  - А! - захохотал Слава.
  - Да, уж, бабок, наверное, слупили немеряно, - сказал Леша.
  - Ну, сколько-то слупили, конечно. Там без бабок такие истории не обходятся. Вон мы едем раз в машине ГНР, патрулируем такие наш район, раз, я смотрю, впереди 'Вольво' такая едет, петляет, направо, налево, еще такого цвета какого-то непонятного, то ли бордового, то ли розового. Короче, чувак пьяный в жопу. Мы раз ему сигналим, останавливаем, водила вылезает, мы ему: ну, что же ты, блин, такой пьяный-то ездишь? А там такой чувак конкретный! Вот такой, - Дима повел вокруг себя руками, - главное, ниже меня ростом и такой раза в два шире! Хо-хо-хо! Вообще, такой здоровый. Раз, такой встает в стойку, набычился такой, мне: не подходи, парень, типа, с одного удара свалю. Мы, раз, такие: ни хрена, вообще, попали на чувака! Ну, я ему говорю: ну, ладно, все нормально, иди, езжай себе на здоровье, мы, типа, тебя отпускаем, так и быть, он повернулся, и я так сзади захожу и баллончиком газовым ему, раз, сзади в морду пшшш! Чувак такой: ааа, за рожу схватился, стал такой заваливаться, ну, мы на него раз, насели, коленом ему в спину - дых - руки заводим за спину, хотим наручники защелкнуть, а у него руки сзади не сходятся! Плечи у чувака широкие, а руки короткие! Короче, еле наручники натянули на него! Повезли в отделение. Ну, потом его друзья выкупили.
  - Ну? И за сколько? - спросил Леша.
  - Ну, уже не помню, - сказал Дима, улыбаясь, - баксов триста, где-то. Блин, да вообще, такие истории были за несколько лет... И артистов вязали, которые кино снимали, боевик какой-то, они там всю улицу напугали до смерти. И чего только не было.
  Дима стал рассказывать, как он вязал артистов, но сам же прервал свой рассказ, вспомнив недавнюю битву с птицей.
  - Не, а классно я расправился с этим упырем, да? - говорил он, все еще переживая. - Видите, я правильно сделал, что пистолет с собой взял. Если бы я его не взял, неизвестно, что бы еще случилось. Видите? Так что даже газовый пистолет может пригодиться. Вон какого мастодонта завалил! Практически слона.
  - Это слон чуть меня не завалил! - воскликнул Леша. - Замочили, блин, упыря тридцать три богатыря.
  - Да тебя хрен завалишь! - сказал Дима добродушно, довольный тем, что Леша поддержал разговор.
  Леша заржал.
  - Да я бы не сказал, блин, - возразил он.
  - Ну вот, видишь, а ты говоришь, что от газового пистолета толку никакого, - сказал Дима. - Ни фига себе никакого. Теперь ты сам убедился. Его по инструкции даже на расстоянии меньше метра нельзя использовать, потому что может быть летальный исход.
  - Летальный, нелетальный, - сказал Леша, - все хорошо, только на хер надо было два заряда тратить. А если, бл..., какой-нибудь еще бронтозавр тебя за жабры возьмет? Чего будешь делать? В пистолете патронов - хрен собачий! - Леша грубым жестом хлопнул себя по сгибу локтя.
  - Не-е, - сказал Дима уверенно и махнул рукой, - не возьмет!
  Дима стал снова жарко пересказывать свою битву с птицей, вспоминая все новые подробности, а Слава вдруг вспомнил о своем сотовом. Телефон по-прежнему лежал в кармане джинсов. Слава всегда носил сотовый в кармане джинсов, отчего оба передних кармана были потерты. Он достал сотовый; для этого ему пришлось распрямиться и почти лечь на пол. Он всмотрелся в экран. Дисплей, как и раньше, был пуст. Дима, оглянувшись на Славу, прервал свою историю и тоже достал телефон, и на лице у него, в свою очередь, отразилась досада. Леша же ничего не достал; он продолжал сидеть с независимым видом, косясь на Славу и Диму.
  - Кáрлика! - сказал он с издевкой, удовлетворенно наблюдая за разочарованными лицами друзей.
  Это выражение означало у него 'обломись!'. Этимологию его ни Дима, ни Слава не знали.
  - Да у тебя, балбеса, вообще телефона нет, - парировал Слава, - сидел бы уж и молчал в тряпочку.
  - Так правильно, - сказал Леша, - что я, дитя малое, с телефоном бегать. С игрушкой! На хрен она мне нужна!
  - Телефон нужен, чтобы всегда быть на связи, - поучительно и, вместе с тем, немного сочувственно сказал Дима.
  - Я и смотрю, как у вас связь работает, - съязвил Леша, - где она, ваша связь? Еще и небось бабки платите за каждую минуту. Да вы там уже офигенные бабки просрали!
  - Ничего подобного, - сказал Дима, - у меня абонентская плата маленькая. А ты, что, балбес, думаешь, что тут деньги все время капают, даже когда телефон выключен? Ха-ха-ха! Ну, балбес... Славик, ты слышал, что он сказал? Он думает, что мы все время платим за сотовый. Балбес, у меня минута стоит всего шесть центов или чуть побольше. Понятно теперь, почему ты сотовый не покупаешь. Думаешь, что связь стоит кучу бабок. Связь-то дешевая! Ну, балбес...
  - То-то, я когда этому мунделю звоню, каждый раз у нее нет каких-то, бл..., средств на счете, - саркастически сказал Леша, тоже обращаясь почему-то к Славе. - Это, конечно, все потому, что связь дешевая, ага.
  - Ну, я просто говорю много, - не смутился Дима. - Я говорю постоянно, каждый день, с утра до вечера.
  - Жрешь ты постоянно! - сказал Леша. - Столько пива выжирать каждый день, это ж сколько денег надо! И при этом мучается со своей помойкой. Да ты за такие бабки мог бы уже давно мерин купить шестисотый! Пару месяцев пива не жрать, и все. Алкоголик, тунеядец.
  - Э...э, - сказал Дима, неловко улыбаясь, - а, слушайте, может, у нас телефоны просто разрядились?
  - Да не, куда разрядились, - пробормотал Слава, - я сегодня утром его заряжал. Если, конечно, это было сегодня утром...
  - Это все потому, что дерьмовые у вас телефоны, - заявил Леша и, вдруг вспомнив что-то, нервно хлопнул себя по коленке. - Блин, маманька там, наверное, вешается уже... бля-я, там такой щас бардак, я представляю... Че делать, не знаю вообще ни разу. Хоть бы, гниды ползучие, у вас телефоны работали! Напокупали, бл..., всякого дерьма, которое не работает ни разу! Че делать-то? Че делать?
  - Да... это ни при чем здесь, я же говорю, - с досадой отозвался Слава, - я утром трубку заряжал. Тут атмосфера просто какая-то глючная. Ничего не работает. Все из-за тебя, конечно. А че делать, я не знаю. Сухари сушить.
  - Да, Лехины родители всех построят, - усмехнулся Дима, - это мы со Славиком по себе знаем. Наверное, уже всех подключили к поискам!
  - Да, - сказал Слава, - и милицию, и полицию, и ОМОН, и моих родителей, и твоих родителей! Блин! Слушайте, ведь на самом деле они сразу моим начнут звонить. Блин. Уже, наверное, звонят. Там щас у меня тоже паника будет. Да чего будет - наверное, паника уже идет полным ходом. Хотя, а чего? - спохватился он. - Нас дома-то нет всего несколько часов. В принципе, думаю, никто еще не должен хватиться.
  Ребята еще немного пообсуждали своих родителей и друзей, в результате чего Леша все же порядочно приуныл. Это выразилось в его неожиданной решимости немедленно идти по коридору до победного конца или погибнуть. Последнего, впрочем, с ним не должно было случиться ни при каких обстоятельствах, в чем Дима и Слава были совершенно уверены.
  - Пошли, гниды ползучие, живо! - в злобном воодушевлении орал Леша. - Нечего рассиживать!
  Лешин голый торс и грязное окровавленное лицо выглядели до крайности нелепо; Слава особенно хорошо чувствовал абсурдность Лешиной внешности, потому что весь ворох невероятных и необъяснимых событий скопом обрушился на него, и от этого в голове стоял какой-то шум, который мешал ему сосредоточиться, отчего окружающая реальность стала восприниматься еще страннее, чем была на самом деле. Слава смотрел на беснующегося Лешу и думал о том, как глупо тот выглядит. Полуголый Леша навис над Славой и вопил, что надо идти, и что если Слава и Дима не пойдут сейчас же за ним, то он их немедленно убьет. Слава и Дима, однако, давно привыкли к Лешиным угрозам; они не воспринимали их всерьез даже тогда, когда он говорил вполне серьезно. Тем не менее, они знали, что Лешины эскапады могут перерасти в нешуточную ярость, если его вовремя не утихомирить. Поэтому они послушно поднялись.
  
  Коридор, как и следовало ожидать, нисколько не изменялся и сохранял свое монотонное однообразие. Унылый серый прямоугольник все так же тянулся в непостижимую глубь. Его одинаковость была столь пугающе скучна, что нам совершенно нечего добавить к тому, что уже было сказано в этой связи. Леша, не оборачиваясь, шествовал в авангарде, за ним, заметно отставая, семенил Слава, Дима держался позади в некотором отдалении, рассеянно оглядываясь по сторонам. Хорошее настроение придало ему уверенности в своих силах, но эта уверенность привела только к тому, что он раньше времени расслабился и стал благодушествовать, хотя подобное поведение было бы более уместным только тогда, когда опасность окончательно миновала. Леша, подстегиваемый мыслью о родителях, неустанно шагал в авангарде, высматривая, не покажется ли впереди что-нибудь, похожее на поворот, или окно, или дверь, или тупик. Леша боялся вновь испугаться бесконечности коридора и пытался отвлечь себя решительными действиями. Слава ничего не боялся и ничего не хотел. В мозгу у него шумело, перед глазами вспыхивали какие-то огоньки и голова кружилась: сказывались голод и нервное переутомление. Он шел, уставив тупой взгляд в пол и страшась смотреть вперед, потому что знал, что впереди маячит один лишь бесконечно сужающийся четырехугольник, видеть который у него не было никакого желания.
  Они шли не менее двух часов. Точную длительность перехода и даже время суток определить было невозможно, так как ни у кого из ребят не было часов; они были только в сотовом телефоне Димы, который не работал.
  У Славы заплетались ноги. Они стали какими-то ватными, как и все остальное тело, каждое движение требовало почти неимоверных усилий, и дыхание стало шумным и тяжелым. Слава раньше никогда не подумал бы, что он способен идти так долго без остановки, но его, наверное, подталкивало вперед какое-то нехорошее предчувствие, причем он сам нисколько не ощущал тревоги, потому что она была вытеснена смертельной усталостью, но эту тревогу, как будто, чувствовало самое его тело. Славе было плохо, он хотел остановиться и присесть, но почему-то послушно шел все дальше. Дима сильно отстал. Он отрешенно шел за ребятами, словно задумчивый пьяница, и по-прежнему осматривал стены. Голод уже давно подтачивал силы друзей, но, чтобы их восстановить, нужен был отдых, отдыхая же, они теряли время, и силы вместе с ним. Лешина белая широкая спина маячила впереди. Слава воззвал было к нему, умоляя остановиться, но Леша на этот раз оказался непреклонен.
  - Суки! - орал он, оборачивая к друзьям злое перекошенное лицо. - Шевелите поршнями! Хер я вас буду ждать! Быстрее, вашу мать!
  Жалобы Славы быстро лишили Лешу остатков боевого настроя; он стал яростно ругаться. Голод скручивал и его желудок, поэтому ему стало страшно: а что, если он умрет голодной смертью, не сумев выбраться из коридора? Вкупе с безрадостными мыслями о сходящих с ума родителях это подстегнуло его. В исступлении он прибавил ходу, да так, что Славе и Диме пришлось перейти на бег, чтобы за ним угнаться. Слава не выдержал первым. Он чувствовал смертельную усталость. Сердце его ныло, он задыхался. В отчаянии он остановился совсем.
  - Нет, все, кирдык, - почти прорыдал он, - я не могу больше. Идите, куда хотите, без меня.
  Он сел или, скорее, повалился на пол, спиной к стене, и закрыл глаза. Он уже много раз сидел спиной к стене, и она была все такой же холодной и шершавой. Стена надоела ему настолько, что не принесла ожидаемого комфорта, а только вызвала новый приступ отчаяния. Слава дошел уже до того, что даже такая мелочь могла лишить его мужества. Диме пришлось звать Лешу, который успел уйти довольно далеко. Леша на мгновение обернулся, выражение его лица нельзя было разглядеть. Затем он отвернулся и пошел дальше, даже не подумав остановиться. Но еще через минуту он убедился, что никто не идет за ним следом, развернулся и пошел назад, по мере приближения корча такие страшные рожи и так выразительно жестикулируя, что Слава, вздрогнув, сделал было попытку привстать, но потом опомнился.
  - Да пошел ты, - сказал он злобно.
  Подошедший Леша обрушил на друзей поток ругательств, но на этот раз перешел на самый унизительно-ироничный тон, на какой был способен.
  - Вы чего, бл..., - с жалостью спросил он, гнусно осклабившись, - уста-али, бл...? Дети, бл..., малые! Х...ли ты тут сидишь, бл...? Сдох уже, что ли?
  В следующее мгновение, радикально переменив регистр, он заорал:
  - Давай, пошли, суки, живо, я сказал!
  Наклонившись, он зверски дернул Славу за руку, но тот так резко вырвался, что освобожденная рука ударилась о стену. Лицо Славы исказилось, а глаза почернели и стали страшными.
  - Пошел к такой-то матери, - сказал он, едва сдерживая рыдание, но так холодно и злобно, что даже соблюдавшему нейтралитет Диме стало не по себе, - я буду отдыхать. А ты можешь хоть усраться.
  Дима растерянно наблюдал за перепалкой. Он собирался уже вмешаться, но Леша, встретившись с неожиданным сопротивлением, довольно быстро сдался, хотя и сделал вид, что смиряется только потому, что столкнулся с непроходимой глупостью.
  - Я, - орал он, остервенено жестикулируя, - с такими м...ками уже давно не...
  Слава, больше не слушая Лешу, снова закрыл глаза. Дима сел на пол одновременно с Лешей и сделал постную мину. Он не боялся Лешиных ругательств, но и быть посредником ему не хотелось. Леша довольно скоро затих. В траурной тишине они просидели минут десять.
  - Все, привал окончен, - грубо сказал Леша, вставая, - пошли, кони педальные, хватит рассиживать!
  Слава за это время успел отдохнуть и прийти в себя. Но, отдохнув, он потерял свой запал, а с ним и решимость, поэтому он не стал больше спорить и молча поднялся. Дима уже был на ногах, всем видом выражая готовность идти дальше. Ребята понимали, что, когда Леша пребывал в подобном состоянии, становиться ему поперек пути все-таки не стоило. Помимо неожиданных приступов ярости, Леша отличался ослиным упрямством, которое в конечном счете помогало ему брать верх в любом разборе. Он, набычившись, двинулся по коридору; Слава и Дима двинулись за ним. На этот раз они не стали его догонять, а медленно побрели следом, поэтому Леша постепенно удалялся и скоро его шаги перестали быть слышны.
  - У тебя есть еще заряды? - равнодушно спросил Слава шагающего рядом Диму.
  - Патроны, ты хочешь сказать, Славик? - с готовностью подхватил Дима. - Я же их в птицу все расстрелял. Ты чего-то сегодня все забываешь. Вон, тогда в другом коридоре про пиво спрашивал, теперь про патроны. У меня уж давно все закончилось, и еда, и пиво, и патроны.
  Дима старался говорить добродушно.
  - А запасных у тебя разве нет?
  - Не, запасные есть дома, просто я с собой не взял.
  - Какой из тебя мент! - сказал Слава.
  - Да, Славик, я не буду их таскать, - сказал Дима несколько раздраженно. - Куда я их положу? Зачем мне запасные патроны? Я просто на улицу вышел пивка купить, не на войну ведь пошел. Одной обоймы мне не знаю, на сколько хватает. Если бы я знал, что с вами в такую засаду попаду, я бы, конечно, обвешался, как Рэмбо. Да если на то пошло, я бы вообще с вами не пошел. - Последние слова Дима произнес, опустив голову и грустно ухмыляясь.
  - Ну и выбрось тогда свою пушку нафиг, - злобно сказал Слава, - на хрен она теперь вообще нужна?
  - Славик, ну ты даешь! Как это, на хрен пушка нужна? Это мое личное оружие. Я его покупал за деньги. Я ее еще сто раз буду использовать.
  - Это если мы отсюда выберемся, - сказал Слава мрачно, сообразив, что сморозил глупость.
  - Выберемся, - уверенно сказал Дима, - я обещаю.
  - А вам разве не выдавали оружие в милиции? - спросил Слава. - Типа под расписку или как там выдают.
  - Нет, - покачал головой Дима, - в наших войсках не выдают. Сам покупал в магазине. Для этого еще справки надо получить, в наркодиспансере, еще там где-то. С этой справкой идешь в магазин и покупаешь. Вон баклан чего-то рукой машет. Может, выход нашел?
  Леша, стоя лицом к Славе и Диме, размахивал руками. До него было метров сто. Ребята ускорили шаги.
  - Ну что, Сусанин? - спросил Дима, подбегая. - Нашел выход?
  - Идите сюда, ослопупы, - прорычал Леша почти добродушно, - дайте я вам по башке стукну!
  - Поворот! - воскликнул Дима, бросаясь вперед.
  Слава вздрогнул.
  - Вот и я о том же, - сказал Леша. - В рот вам чих-пых.
  Коридор упирался в стену и под прямым углом сворачивал влево.
  - Вот, блин, новый поворот, - пробормотал Слава, - и мотор ревет. И..., короче, все наоборот. И вообще.
  - Балбесы, а в какую сторону мы тогда повернули? - спросил Леша озабоченно. - Блин! Где была моя голова?
  - Я запомнил, - успокоил его Дима, - тогда мы повернули налево.
  - А по-моему, направо, - сказал Слава.
  - Не, ни хрена не направо, - сказал Леша, - налево.
  - Конечно, налево, - сказал Дима, - я специально запомнил.
  - И сейчас налево, - сказал Леша. - Балбесы, получается, мы обратно пойдем!
  - А чего ты сделаешь? - сказал Дима. - Тут по-любому больше идти некуда. Куда поворот, туда и идем. Главное, так говорит, как будто тут еще куда-то можно пойти!
  - Да я тоже думаю, какая разница, - подал голос Слава, - да вообще, о чем мы спорим. Пойдем, да и все. Все равно, все дерьмо собачье.
  - Ебстественно, - сказал Леша, - а ты чего хотел? Раскатал губу.
  - Идем, балбесы, - торопливо сказал Дима. Он не слушал, что говорили Леша и Слава, и от нетерпения переминался с ноги на ногу. - Нас ждет выход!
  - Идем, - равнодушно сказал Слава.
  - Тем более, что ни хрена хорошего нас там не ждет, я жопой чувствую, - подытожил Леша, трогаясь с места.
  Слава вдруг подумал, что коридор заведет их туда, где они очнулись: осталось сделать лишь еще два поворота. Так они и будут ходить по кругу, точнее, по прямоугольнику. Или по квадрату. У Славы от этой мысли все похолодело внутри, и руки опустились. Он от ужаса хотел было сказать все ребятам, идущим впереди, и даже поднял безвольно руку, но в последний момент передумал. Ему было страшно. Замкнутая бесконечность - это еще хуже, чем бесконечность прямолинейная, потому что из нее нет выхода. Или как?.. Стоп, а как же закрывшиеся стены?.. Тут ему в голову пришла новая мысль, отчего все старые мысли немного перепутались. Кажется, у него чуть отлегло от сердца. Леше с Димой он ничего не сказал.
  Слава вспотел. Они медленно двинулись. Пройдя несколько шагов, Слава обернулся. Поворот оставался на месте. Он прошел еще немного и вновь обернулся, пытаясь перехитрить прихотливую коридорную логику. Но коридорная логика была совершенно непредсказуема.
  
  Несмотря на свое волнение, Слава увидел голову первым. Его ощущения в эту удивительную минуту были похожи на тревожную полудрему, нарушаемую внешними шумами, и эти шумы, разнообразные звуки, уличные голоса, дождь, гром, звуки музыки, глухой скрип за стеной, проникают в мозг и преломляются в его коре в причудливые сновидения, в конце концов, пробуждающие спящего. Проснувшемуся кажется, что сновидения родились у него в голове ранее, нежели возник источник разбудившего его шума, оттого что череда сновидений порождается мозгом с удивительной быстротой и кажется очень продолжительной, хотя на самом деле все переживаемые во сне события длятся лишь считанные минуты, а иногда и вовсе мгновения. Слава скорее даже почувствовал голову подсознанием, чем увидел собственными глазами, так как сознание отказывалось верить в такую чудовищную нелепость, и потому его мозг в тот же миг словно бы обволокло сонным дурманом, лишая его способности собственно видеть, сознание на некоторое время укрылось за пеленой полусна, как будто отгородясь от надвигающегося ужаса... Он чуть замедлил шаг, но Леша и Дима продолжали двигаться с прежней скоростью, не оглядываясь на него, и зорко всматривались вперед, но не видели... Их слепота отозвалась в нем странным недоумением... притворяются они, что ли? Вдруг силы в одну секунду вернулись к Славе; он выбросил вперед левую руку и закричал. Леша и Дима вздрогнули, обернулись - он продолжал показывать вперед, в направлении движения, они вновь повернулись, смотря туда, куда он указывал, но по-прежнему не видели... Туман в голове у Славы еще не прошел, а, кроме того, члены вдруг сковал необъяснимый летаргический ступор, сквозь который он увидел внезапный бешеный страх в глазах Леши, затем увидел, как тот, влекомый инстинктом, мчится назад без оглядки, так что ошеломленный Дима, на секунду замешкавшись, бросился за ним следом, и Слава, в котором ужас не уничтожил вовсе его непонятное оцепенение, развернулся и тяжело побежал за друзьями, чувствуя за спиной необъяснимую, страшную, смертельную опасность, но не в силах прибавить шагу. Ужас тем сильнее овладевал им, чем больше его охватывала свинцовая тяжесть - странное, сумеречное состояние, как в кошмарном сне, когда всеми клеточками тела ощущаешь приближение невидимого в темноте чудовища и хочешь крикнуть во весь голос, но неумолимая судорога безжалостными клещами стискивает горло; хочешь включить свет, но выключатель сломан, и самая тьма, как живая, набрасывается на тебя, чтобы задушить. Леша и Дима уже завернули за угол и продолжали бежать; топот их кроссовок отозвался у него в сознании слабеньким умирающим эхом, хотя был, наверное, самым громким звуком в коридоре. Леша при этом безошибочно угадал поворот, который выделялся лишь невидимым дневным светом, падавшим на стену неизвестно откуда под немного другим углом, и продолжал мчаться, не останавливаясь. Дима на бегу ударился в стену, но тут же выровнялся и догонял Лешу. У Славы перед глазами вспыхивали разноцветные пятнышки, и все стены коридора вдруг перемешались в безвыходный серый лабиринт; он, как в паутине, запутался в чудовищном смертельном страхе. Слава заплакал от ужаса; он резко повернулся, лихорадочно пытаясь понять, куда же ему броситься. Два коридора, одинаковых, как две капли воды, убегали от него в разные стороны: в одном из них он увидел Голову, в другом - две улепетывающие человеческие фигурки, и, сообразив, тяжело засеменил вслед за ними. Из горла у него вырвался глухой вопль, означавший, что судорога прошла, и невероятное облегчение снизошло на него. Он заорал, сам испугавшись своего безумного крика. Леша свалился. Он кубарем покатился по паркету и ткнулся в стену. Слава увидел, как он судорожно оглянулся на него, затем вскочил на ноги и продолжал бежать, но уже не так быстро, и беспрестанно оглядываясь. Слава, забежав за спасительный угол, промчался еще немного и тоже оглянулся. Коридор позади был пуст, но что-то страшное таилось за поворотом... Дима успел убежать дальше всех. Он остановился и что-то кричал Леше, сквозь гипнотический туман, все еще окружающий его, Слава не разобрал ни звука, будто между ним и друзьями была невидимая звуконепроницаемая преграда. Задыхаясь, Слава добежал до Леши и Димы и шумно, со свистом, дышал, держась за бок. Леша стоял несколько впереди, в отдалении, готовый удрать при первой же опасности. Все трое ребят потрясенно глядели друг на друга.
  
  Глава 7
  
  - Ах! - печально сказал Слава, глядя на серый туман, сгустившийся за окном. - Когда на улице туман, мне это нравится. Он такой - как, блин, это сказать? - такой глючный и прикольный. Когда идешь по городу утром и там туман, так очень необычно все становится. Даже кажется, что он увеличивает расстояния, потому что если видишь что-то в тумане, то оно становится такое размытое, плохо видное, как будто находится очень далеко. А в обычный день смотришь - тот же самый дом оказывается совсем рядом. Мне интересно фотографировать в туман. Я такую фотку снял за железной дорогой, около платформы, где озеро. Там был туман, озеро такое спокойное, ветра никакого нет, и в нем отражались деревья на берегу. Они были, естественно, в тумане и в воде отразились тоже в тумане. Отражение тумана в воде - это интересно выглядит. Хотя потом на фотку смотришь, и ничего такого особенного. Вообще, когда смотришь на фотку, как-то разочаровываешься. Когда ты сам снимаешь, вокруг тебя такие виды вообще, думаешь, на фотке должно получиться просто офигенно. А потом смотришь на нее и думаешь: ну, и что? То есть, ни черта ничего не чувствуешь, что ты чувствовал, когда снимал. И это происходит потому, что ты не можешь передать свои ощущения на пленку. А это тебе не хухры-мухры - передать ощущения. Чтобы, блин, их передать, это значит, что другой человек их должен почувствовать. Если он понял твои ощущения - значит, ты их передал. А как он может их понять? Люди друг друга-то понять не могут. А он может оказаться вообще челом непонятно какого склада и характера. И гороскоп у него другой, и вообще все не в кассу. Да он вообще может быть негром преклонных годов из далекой страны, который ни во что не врубается, кроме своих негритянских проблем. И менталитет у него негритянский. Вот попробуй ему передать свои ощущения. А вот великие художники могут их передать. А они ведь ни черта не знают чужих характеров. То есть, в смысле, знают, но я не об этом говорю. Они знают тех, кого фотографируют там, рисуют, описывают. А тех, для кого они это делают, они не знают ни разу. И все равно они передают ощущения, потому что хотя они не знают характеров, но знают зато универсальные средства, которые помогают им свои ощущения донести до кучи разных людей, кроме совсем отморозков, которым пофигу чужие ощущения. Мы, в принципе, живем в мире таких универсальных средств. Все магазины, все автобусы там, работа, зарплата, сервис - все это одинаковое для всех, хотя характеры у всех разные, но это такие универсальные средства, которые придуманы, чтобы всех устраивать. Они одинаковы не для всех, конечно, а для групп людей, которые более-менее одинаково живут, в похожих условиях, и одинаково тратят денег. Но эти все одинаковые штуки было легко придумать, потому что они рассчитаны на физиологические потребности и инстинкты, а они, эти потребности, приблизительно одинаковы у всех, потому что примитивны. А эстетические потребности и ощущения у всех разные, потому что они очень сложные и могут, грубо говоря, заморачиваться в разные комбинации, количество которых, в общем, бесконечно. И вот попробуй передай свою замороченную комбинацию ощущений другому челу, так, чтобы он хоть чего-то понял. Тут нужны совсем другие универсальные средства, более сложные. Простой чел не может объяснить, почему на него действует произведение искусства. Он может сказать, например: вот эта картина меня торкнула, потому что вон там в углу чувак хорошо нарисован и в другом углу чувиха тоже ваще прикольная. И цвет мне нравится, такой серо-буро-малиновый оттенок, это вообще мой любимый цвет! Вот и все, что он может сказать. Он может объяснить только какие-то отдельные, чисто внешние детали, которые понимает, а воздействие в целом он не понимает. Картина действует ему на подсознание, а почему она так действует, он уже не может сказать, потому что само подсознание для него загадка. А действует она так потому, что так задумал художник. То есть, он может все это подсознательное восприятие просчитать, образно говоря, чисто математически, и еще с помощью универсальных средств, которыми он владеет. Но для этого универсальных средств искусства мало. Надо, чтобы в башке у художника был талант и идеи. А уже их он воплощает этими средствами в произведение. Универсальные средства - это школа, а талант - это уже свое. Те художники, которые не учились в художественной школе и не освоили технику, даже если они потенциальные гении, все равно они останутся художниками второго ранга. Они могут торкать своей необычностью потому, что вместо двух компонентов - школы, то есть, универсальных средств, и таланта, у них есть только одно - талант (если, конечно, он есть). Он не оформлен школой, такой весь сырой, необработанный, угловатый - вот он и кажется необычным. Школа учит универсальным средствам, а у самоучек их нет. Поэтому они остаются в лучшем случае интересными художниками. Но не универсальными и не имеющими общечеловеческого значения.
  Конечно, прикольно, когда какой-нибудь странный чел, такой самоучка, все-таки может оформить свои странные идеи с помощью универсальных средств, которые он чувствует подсознательно, так, что он их доносит до кучи народа. А народ, даже если его идеи не понимает, то хотя бы как-то подсознательно чувствует что-то там такое. То есть, челу удалось передать свои странные ощущения другим людям. Но тут есть один минус: чем чел 'страньше', тем он субъективнее. Его идеи - это все равно только его личные ощущения и переживания, которые ничего универсального и объективного не отражают, даже если он сумеет их передать с помощью универсальных средств. Естественно, кому-то его переживания покажутся интересными, если, например, у реципиента схожий характер. Тогда такой чел сделает этого художника своим любимым художником и будет говорить, что он самый великий художник в мире, только потому, что этот художник лучше других проник в его душу и передал его чувства. Но это всего лишь субъективные ощущения, которые не имеют значения для всего человечества в целом, как настоящее великое искусство, а имеют значение лишь для отдельных индивидуумов. Настоящий гений рождается тогда, когда его "субъективный" талант перерастает в "пламень объективности" - когда он интуитивно ухватывает какие-то свойства бытия и раскрывает их основные черты таким образом, что любые их тонкости становятся как бы легко понятными. Вот Декарт сказал 'я мыслю, следовательно, существую' - что может быть проще это фразы, кажется? А этой 'простой' фразе посвящены целые тома замороченных авторов, которые остались ни черта не известными или, в лучшем случае, известными только специалистам или отдельным индивидуумам, о которых я уже говорил. Потому что они не смогли сказать что-нибудь такое же простое и сложное, то есть, универсальное, а были способны лишь на замороченные концепции, лишенные универсальной простоты.
  Бывает и наоборот: художники, которые владеют универсальными средствами, но не имеют таланта. Может быть, у них и есть талант, но точно не художественный; это талант чувствовать конъюнктуру. Чтобы освоить универсальные художественные средства, конечно, мало быть совсем бездарем, но эти люди, скорее, просто расчетливые. Они умеют построить композицию, знают, как воздействовать на публику, все дела. Но основной расчет у них - заработать деньги. Гениев среди них не бывает. Они знают, что чем проще произведение по форме или содержанию, тем больше трактовок оно допускает. Нарисуй линию на бумаге, ее можно миллионом разных способов трактовать. Но такое искусство не фотогенично, неэффектно. На него никто не будет ходить. И любой ребенок может такое нарисовать. Значит, произведение надо сделать фотогеничным. Например, подвесил скульптуру лошади вверх ногами к потолку - вот тебе и фотогения, и куча трактовок, и, главное, усилий приложено минимум.
  Есть еще всякие шоковые художники, которые торкают зрителя каким-нибудь ужасным элементом. Это такая крайняя степень 'фотогении'. Это уже, например, не скульптура лошади, а настоящая лошадь. То есть, это такой порнографический реализм, сам по себе очень обыкновенный, но как-то по-новому оформленный, чтобы он не был похож на обычную порнуху, а был похож на высокохудожественную порнуху. Какая разница: порнуха все равно. Кусок дерьма покроешь золотом (вот хорошая идея, блин, когда-нибудь кто-нибудь заработает кучу бабок!), а оно все равно будет дерьмом. Я как раньше его, извините, не кушал, так и с позолотой не буду - вкус-то тот же самый. И внутри те же ингредиенты. Но самый главный минус такого искусства в том, что никакие ощущения зрителю не переданы, кроме самых примитивных. То есть, зритель не проникается никакими новыми мыслями, а переживает только чисто внешний эффект. А потом этот эффект проходит - и ничего не остается. Такое одноразовое искусство. На что-нибудь примитивное, поверхностное или бездарное посмотрел - и забыл. На что-нибудь шоковое посмотрел - и тоже забыл, когда шок пройдет. Такие произведения торкают только совокупностью, все вместе, на большой выставке: ни одно из них само по себе вообще никак не покатит.
  Слава говорил все более вдохновенно и хотел продолжать и дальше, но в это самое мгновение густой туман за окном вдруг начал волшебным образом рассеиваться и быстро превратился ни во что иное, как в снежные хлопья, неожиданно густо посыпавшие с неба. Плавные покачивания пушистых снежинок начали убаюкивать его, и его собственную голову заволокло туманом. Кажется, он задремал.
  
  Глава 8
  
  Друзья, на некоторое время уставившись друга на друга, почти одновременно очнулись и, как по команде, повернулись в сторону страшного угла, напряженно всматриваясь в него в ожидании сиюминутного появления кошмарной Головы. Леша даже пару раз порывался удрать, потому что ему казалось, что он видит тень Головы, выползающую из-за угла. Он, как ни странно, так и не привык к удивительной особенности коридора, заключавшейся в невозможности образования теней, - так сильна была в нем тяга к естественным земным законам, которые были известны и привычны ему. И теперь, в момент настоящей, непостижимой опасности, непохожей на все предыдущие, Леша, наконец, потерял дар речи и потому молчал. Он молчал оттого, что совершенно весь поддался животному ужасу, от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах; страх овладел Лешей так, что он превратился в идеальный механизм для совершения актов трусости, в непревзойденного мастера по побегам. В такие моменты в его организме не оставалось места для каких-либо других способностей, потребностей и функций. Это была не просто паника: это было чистейшее рефлекторное ощущение опасности, не замутненное человеческим интеллектом. Благодаря своему невероятному инстинкту, Леша оставался на месте: что-то подсказывало ему, что ужасное существо оставалась пока за углом и в данный момент не собирается на него нападать. Как он был способен чувствовать такое, мы не можем сказать.
  Страх, переполнявший души ребят, не поддавался описанию. Слава и Дима испугались до такой степени, что поначалу они, как и Леша, не могли вымолвить ни слова, а сковывающая их усталость подточила их моральные и физические силы, отчего страх, в свою очередь, вырос прямо-таки до невыносимых размеров. У Славы уже не осталось никаких сил; ему казалось, что его измученные онемевшие ноги бегут сами по себе, волокут его тело помимо его воли, чудом удерживая туловище в вертикальном положении. Вплоть до момента своего панического бегства Слава не ощущал по-настоящему большой усталости и, скорее, она была внушена ему страхом и отчаянием, но теперь она как-то разом овладела им, так что из-за всех обрушившихся на него мучений его стало ужасно тошнить и едва не вырвало.
  Дима стоял, как обычно, с округлившимися глазами и ртом, на этот раз даже не демонстрируя свой страх друзьям, а отвернувшись от них и почти погрузившись в состояние мистического самосозерцания - так подействовала на него чудовищная голова в конце коридора.
  Слава глубоко, со всхлипами дышал. Он зачем-то старался придать своему перепуганному лицу спокойное выражение, но от этого стал выглядеть только еще более ненатурально, и глаза его пожелтели.
  - М-мож-жет, к-коридор закроется, - пробормотал он почти в беспамятстве, сам не понимая, что говорит.
  Дима, с глазами, вытаращенными по-прежнему, как сомнамбула, двинулся к повороту. Слава и Леша смотрели ему вслед и ничего не говорили, потому что Славе стало страшно произнести хоть слово. На Лешу же Димин подвиг подействовал почему-то особенно угнетающе: он даже присел на корточки от ужаса, и лицо его приняло страдальческое выражение, как у Христа-страстотерпца.
  Дима доплыл до поворота и заглянул за угол. Все эти манипуляции он проделывал машинально и монотонно, словно еще не совсем проснувшись. Он медленно заглянул за угол и смотрел довольно долго, наклонившись вперед, опираясь на правую ногу и немного приподняв левую. Самая его спина выражала ужас, испытываемый им; было видно, что он мелко дрожит, не в силах, однако, оторваться от созерцания фантастической картины. Он приник к углу и долго не отходил от него. Наверное, самое зрелище внушало ему какое-то тошнотворное сладострастие. Когда он, наконец, повернулся к друзьям, лицо у него было бледнее бледного и рот по-прежнему открыт.
  - Что та-ам? - спросил Слава свистящим шепотом, вздрагивая от звука своего собственного голоса.
  - Кошмар, - отвечал побледневший Дима.
  Слава, превозмогая ужасную слабость, пролепетал:
  - Она двигается?
  Дима вместо ответа медленно покачал головой.
  У всех ребят был жалкий вид. Они испугались настолько, что даже перестали стыдиться друг друга. У Славы к горлу подступили слезы. Так было всегда, когда он испытывал сильный страх, неважно, какой природы и чем вызванный. Это мог быть страх стороннего наблюдателя, страх подсознательный, страх сновидческий, наконец, страх, внушенный им самому себе просто из странного желания погрузиться в пучину темных ощущений. Слезы означали, что страх повергал Славу в экстатическое состояние, характеризующееся силой и чистотой переживаний, но потому кратковременное и быстро выветривающееся из мозга. На пике 'страшного' экстаза, вдохновленный ужасом, отпечатавшимся на бледном лике Димы, Слава таким же точно сомнамбулическим шагом, как заколдованный, двинулся в сторону поворота.
  Он взялся правой рукой за холодный белый угол и, приникнув к стене, стал потихоньку высовывать голову наружу. По мере того, как он ее высовывал, он видел коридор все дальше вглубь, и естественно было предположить, что тот будет тянуться до бесконечности, сужаясь в невидимую глазу точку где-нибудь совсем далеко. Поэтому Слава, неожиданно обманутый открывавшейся перед ним бесконечной перспективой, на секунду забыл о своем страхе, неосторожно высунул голову чуть дальше, чем следовало, и встретился с Головой, висевшей в воздухе перед самым его носом.
  Прежде чем его взбудораженный мозг послал панический сигнал всем членам тела, которые неожиданно ослабели, как от удара по голове, так что он едва удержался на задрожавших ногах; прежде чем он отшатнулся назад и стал картинно соскальзывать по серо-белой стене на пол, выкрикнув от избытка ужасных чувств что-то типа 'оооооооо - ма-аааааааа!....', сам не понимая, что это значит - прежде, чем все это случилось, он успел в состоянии неудержимой экзальтации, приведшей к невероятной нервной чувствительности, каким-то чудом сообразить, что Голова, висящая, как было явственно видно, прямо у него перед глазами и казавшаяся размером всего лишь с его собственную голову, была на самом деле далеко, метрах в пятидесяти, почти полностью замыкая собой коридорный проем, и, следовательно, имела чудовищные размеры. Перспектива словно бы в одну секунду невероятно исказилась перед его взором, и Голова мгновенно унеслась вдаль, продолжая, однако, оставаться на месте, потому что размер ее не увеличился и не уменьшился... нет, скорее, коридорные стены вдруг резко сдвинулись в сторону Славы, но так как его взгляд был прикован к самой Голове, движение стен он угадал лишь боковым зрением. Видимо, его собственная голова просто закружилась. Он заковылял навстречу друзьям, и четыре стены вокруг него качались из стороны в сторону, и вместе с ними качались бледные Дима с Лешей.
  Жуткие, совсем живые черты Головы намертво отпечатались у Славы в мозгу и стояли перед его взором, ежесекундно уродливо искажаясь. Глаза у нее были закрыты, и она не двигалась, отчего казалась еще зловещее. Ее огромный лик был сух и изможден, и основная его странность заключалась в том, что вполне обычные и ничем не примечательные человеческие черты были в буквальном смысле натянуты на каркас нелепой вытянутой формы, напоминавшей немного удлиненную морду какого-то животного. Лицо оттого было искривлено, и отдельные его части отвратительно искажены, наподобие резиновой маски, надетой на болванку неподходящей формы. Череп у Головы был полностью лыс. Она была отталкивающее страшна. Может быть, она казалась страшной потому, что была живая; кроме того, ребята ни разу в жизни не встречались ни с чем подобным, и самый обыкновенный предмет, столь неестественно раздутый по сравнению со своими обычными размерами, но при этом не утерявший привычных функций, вызвал бы у них не меньшее отвращение.
  Славе очень хотелось пойти обратно туда, откуда они пришли. Когда он стоял спиной к углу, за которым находилось чудовище, спина у него покрывалась холодом, и он, дрожа от страха, поворачивался к углу лицом.
  - Д-давайте обратно пойдем, - сказал он, в ужасе смотря на поворот, - чего-то, блин, не хочу я туда ходить. Чего-то мне стремно.
  - Славик, там тупик, - сказал Славе Дима, - ты забыл, что ли? Нам теперь одна дорога - через эту хреновину, через эту башку.
  - Значит, она там все-таки есть? - пробормотал Леша. - Х-хорьки вы скрипучие. Падлы. Вы чего меня расстраиваете, бл...? Я надеялся, что мне это, бл..., с перепоя показалось, а вы все испортили, подонки.
  - А ты чего, не разглядел, что ли? - удивился Дима. - Ну, так иди, посмотри.
  - Нет, спасибо, - сказал Леша, труся. - Не пойду. Хрен вам в жопу. У меня и без этой херни крыша едет. Я и так уже не помню, что я видел, а что не видел. Помню только, что чуть не обоссался.
  - Наконец-то, мы попали, - сказал Слава в отчаянии, вложив в свой голос такую мертвящую безнадежность, какую только способно выразить отчаяние. - Вот так вот. Ходили, ходили по этому коридору и решили, что ни хрена больше ничего не случится. И пипец. И об-ло-ма-ли-сь. Вот и случилось. И теперь я вообще щас здесь помру. И вы все сдохнете.
  Дима как-то нервно смотрел в пол. Леша никуда не смотрел и только беспрестанно бегал глазами.
  - Сука, бл... - наконец, подал он голос, не обращаясь ни к кому в особенности.
  Коридорные ужасы после Славиных слов показались ребятам еще более ужасными, причем ужасными окончательно и бесповоротно. До встречи с Головой друзья еще крепились; но, увидев Голову, они совсем пали духом, и ужасы, с которыми им пришлось столкнуться в коридоре, предстали перед ними в окончательно безнадежном свете. Все их приключения имели одну-единственную зловещую цель - привести их к трагическому концу, а именно, к смерти от Головы или от чего-то еще более страшного, что скрывалось за ней.
  Слава стал всхлипывать, совершенно убитый безнадежностью. Он сел, а, точнее, сполз на пол и схватился за голову, опустив ее долу и выражая всем своим видом полнейшее отчаяние. Дима сказал:
  - Пойдемте, хоть посмотрим. Чего здесь сидеть.
  Он медленно поднялся и неуверенно поглядел на друзей.
  - Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись.
  - Охренела твоя голова? - сказал Леша. - Не пойду я никуда. Хрен ты угадал.
  - Ну, и чего ты здесь будешь делать?
  - Подыхать.
  Слава поднял голову и хотел было презрительно что-то кинуть Леше, однако он и сам трясся от ужаса. Он вдруг испугался каким-то новым, ранее неведомым испугом. Как и его друзья, он уже привык к бесконечности коридора, и его неожиданная конечность явилась для него шоком. Он понял, что Леше, равно как и Диме, и ему самому, идти некуда, потому что коридор оказался не просто конечным пространством, но пространством, конечным с обеих сторон. Позади ребят ожидала глухая стена; впереди торчала Голова. Так они еще не попадались. Слава закрыл лицо руками.
  Ему от страха почему-то вспомнилось, как когда-то давно он путешествовал с другом на автомобиле и за две недели проехал более 20 городов. Ночевали они либо в машине, либо у родственников, изредка встречающихся по пути. На исходе первой недели у него родилось странное, необычное ощущение времени и пространства. Постоянное передвижение в автомобиле в течение многих дней постепенно обратилось в чувство иллюзорности, непостоянства окружающего мира: он как будто не существовал больше в том виде, в каком Слава привык его воспринимать, подолгу живя в одном месте, а постоянно менялся, плавно перетекая из одной формы в другую, как день незаметно переходит в ночь, а лето в осень. Слава ощущал себя единственной постоянной величиной в непрестанно меняющемся мире, и эти перемены происходили с такой скоростью, что время словно замедлилось и вмещало в себя невероятное количество изменений материи, так что Славе стало казаться, что жизнь его многократно удлинилась и позволяет ему бесстрастно наблюдать за изменчивостью мира, самому оставаясь неизменным. Это ощущение было очень непривычно испытывать и еще непривычнее описывать; проще говоря, Слава на какое мгновение почувствовал себя вечным, неизменным и бессмертным. Он подсознательно и даже сознательно понимал, что все это ерунда, но сам опыт стоил того, чтобы его пережить. У Славы над ухом что-то тонко затрещало. В страшном коридоре он тоже передвигался бесконечно, но похожего ощущения не испытал, потому что страх и растерянность вытеснили все остальные чувства. Но вот сейчас он оказался "взаперти": пространство закрылось, и он попал в ловушку. Раньше расстояние длиной в несколько километров показалось бы ему значительным; но теперь оно превратилось в тюремную клетку. Слава вместил в себя весь бесконечный коридор, как раньше вмещал бесконечный мир, видимый из окна автомобиля, поэтому ощущения были схожи. Еле слышный треск. Сейчас он догадался, что идти им некуда... кроме как вперед. Только движение вперед спасет их всех от жуткой клаустрофобии, от непереносимой, удушливой, неумолимой конечности пространства.
  Дима же, как всегда, пришел к правильному выводу, вовсе ни о чем не размышляя. Сквозь туман своих смутных, мрачных мыслей Слава услышал его голос:
  - Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись?
  Слава шевельнулся, убрав ладони с лица. Посидев некоторое время с закрытыми глазами, он увидел коридор ярче и отчетливей. Коридор был освещен невидимым источником дневного света, словно льющимся из незаметных окон. Друзья так и не смогли найти объяснение этому чуду, как, впрочем, и всем остальным коридорным чудесам.
  - Да, в общем, я тоже думаю, что нам надо идти, - сказал Слава, - может, ничего страшного и не случится. Че мы так все испугались, действительно. Может, это вообще памятник какой-нибудь.
  - Кто ж его посодит-то? - пролепетал Леша.
  Дима сказал:
  - Вот я и говорю. Надо идти, и мы через нее пройдем. Я вас проведу, - при этих словах он даже попытался ухмыльнуться.
  Слава подивился Диминому мужеству.
  - Нет, суки, - сказал Леша в совершенном ужасе. - Никуда я не пойду. Она же живая! Карлика, бля! Да пошли вы все нах...
  - Не только живая, - сказал Слава, - она еще и вот такенных размеров. Она же весь коридор закрывает. Вы видели? Ты видел? Она же вот такая вот. Пипец! Это метра четыре на четыре, то есть, формула, как у внедорожника. - Слава, как и Леша, от страха начал нести чепуху.
  - Вот и я о том же, - сказал Леша. - Я назад пошел. А в-вам флаг в руки и перо в жопу.
  - Блин, - сказал Дима нервно. - Славик, ну, что будем делать?
  Слава так удивился, что Дима обращается к нему за советом, что на секунду даже растерялся. Думать, правда, ему легче не стало.
  - Не з-знаю, - сказал он, заикаясь, - ума не-не имею. Понятия не приложу.
  - Ну, назад мы по любому не пойдем, правильно? - сказал Дима, сразу попытавшись пресечь ироничным тоном все возможные проявления малодушия. - Идти-то все равно больше некуда. Значит, мы пойдем через голову. Слушайте, чего я придумал.
  - Б-бредит, бедняга, - пробормотал Леша.
  Дима махнул на него рукой и продолжал:
  - Вы послушайте сначала, а потом я послушаю, какие у вас возражения будут. Всё по очереди. Коридор квадратный. Правильно? А башка круглая. Поэтому мы так осторожно пойдем по краю и между башкой и коридором пролезем! Ну что, хорошо я придумал?
  Слава, высунувшись за угол, рассматривал голову с напряженным вниманием.
  - А, в принципе, - сказал он, обернувшись и стараясь говорить бодро, - она на второй взгляд не такая и страшная. В принципе.
  - Ну, так вот я и говорю! - сказал Дима и возбужденно посмотрел на Лешу. - Славик правильно говорит! Я даже уже практически перестал бояться. Давайте. Пошли. Если что, я на нее пушку наставлю, может быть, она испугается.
  - Это, бл..., точно, - проговорил Леша, - испугается, как пить дать. Ага. Кто тебя, ослопуп, просил заряды зря тратить!
  - Да хватит уже, блин, надоел ныть все время! - возмутился, наконец, Дима. - Чего ты все время ноешь! Да мы все равно выберемся. Пусть ноет, - сказал он Славе, - он нам все равно ничего не сможет испортить!
  Треск.
  
  Они вступили в новый коридор, потому что неожиданно сам Слава, набравшись храбрости и боясь растерять ее, стал нервно торопить их. Но как только они двинулись, храбрость его стала быстро улетучиваться, как газ из пивной бутылки, и коридор, до сих пор такой привычный и давно надоевший, стал вдруг приобретать зловещую новизну, как будто ребята увидели его впервые. Унылые сероватые стены стали немного белее, приобретя как будто даже неприятный и тревожный запах больничной палаты. Коридор тоже стал новым и страшным. Когда ребята двинулись навстречу Голове, сразу наступила мертвая тишина, которая, конечно же, объяснялась тем, что они перестали разговаривать; но теперь эта тишина казалась им еще более многозначительно жуткой, чем раньше. Она нарушалась лишь трусливым скрипом их собственных шагов по паркету. Слава старался не смотреть на Голову, чувствуя, что один ее вид высасывает из него остатки мужества. Коридор наполнялся невидимой опасностью; они ощущали, как она исходит от ослепительно белых стен, монотонного потолка, паркетного пола. Пространство наполнялось ею, как слезоточивым газом. Они подходили все ближе, и с каждым шагом их члены деревенели от ужаса, и шаги замедлялись. Пространство сузилось до небольшого замкнутого коридорного пролета; впереди была Голова, чей ужасающий лик был обращен прямо к ним, сзади коридор упирался в поворот, который выделялся лишь невидимым светом, падавшим под другим углом. Слава, опустив голову, глупо смотрел на свои дрожащие ноги, которые почти отказывались ему повиноваться. Он украдкой взглянул вперед, чтобы краем глаза увидеть приближающуюся Голову, но ее загораживали спины Леши и Димы, и он сумел увидеть лишь часть огромного морщинистого лика, который вдруг оказался ужасно близко, - и сейчас же отвел взгляд, едва не задохнувшись. В Славе стихийной волной поднялся ужас, мгновенное, внезапное ощущение дежа вю - страшное и трудноуловимое одновременно, и как будто неуместное в этом коридоре - и бросило его в пучину пугающих, почти осязаемых видений.
  - У м-меня к-крыша едет, - сказал Слава, совершенно не узнавая своего голоса, который почему-то стал двоиться, словно передразнивая своего хозяина.
  - Я щас обоссусь! - подтвердил его опасения голос Леши, и Слава услышал, что он отскакивает от стен, как мячик.
  - От т-тебя эхо, - сказал он Леше, приседая от страха и перепуганным, почти благоговейным взором смотря по сторонам. Ему показалось, что на стенах появились тонкие крошащиеся трещины, которые начали расползаться по штукатурке, как пауки.
  - От меня? - спросил Леша. - Это от тебя эхо, х-хорек ты скрипучий!
  - От вас обоих эхо, дебилы! - сказал Дима. - Кошмар вообще!
  - Совсем как в подвале, - прошептал Слава, опустившись на пол и слушая, как его собственный голос змеей выползает у него изо рта и начинает растекаться по полу и стенам, словно жидкость, образуя трещины на серой поверхности, - совсем как в том подвале!..
  Леша и Дима не успели спросить, что он имеет в виду, потому что в этот момент Голова внезапно открыла глаза. Это произвело очень странный эффект, который трудно описать в точности. Слава явственно услышал - не увидел, а именно услышал - движение век Головы, но услышанный им звук странным образом исходил не от них, а как бы рождался сам по себе в связи с этим движением, потому что само оно не породило никакого звука, так как глаза открылись бесшумно. Но, словно что-то живое, прошелестел по коридору тихий звенящий вздох. Он холодом пронесся мимо Славы, метнулся влево-вправо, в мгновение ока вскарабкался по стене, побежал по потолку, бросился за поворот. Вздох мгновенно заморозил всякое движение: ребята застыли, как истуканы, и даже трещины-червяки прекратили свой бег и остановились, замерев; воцарилась прежняя оглушительная тишина. Славу словно ударило током: он ненароком взглянул на ожившую Голову, выросшую прямо перед ним - невозможную, невероятную в своей страшной близости, - и, чего уж скрывать, не удержался и заплакал.
  Оно было перед ребятами, безобразное, фантастическое существо: огромные, пустые белые глазницы без зрачков, морщинистое лицо, кривой отвратительный рот, дергающиеся губы. Голова действительно закрывала собой весь проем, так что можно было едва пролезть между ней и полом, там, где были углы. Было не совсем понятно, что находилось за ее спиной, если можно так выразиться, но, кажется, там был такой же коридор... блеклый и бесконечный, он убегал в бездонную глубину.
  Слава ничком повалился на пол и стал ползать по нему, всхлипывая и бормоча что-то неразборчивое. По его лицу текли слезы. В каком-то болезненном изумлении он вперился горящим взором в Голову и никак не мог отвести от нее затравленно-восхищенного взгляда. Дима, присев, целился в Голову из пустого пистолета, руки его дрожали. Леша стоял дальше всех, как всегда, готовый спасаться бегством. Все ребята чувствовали себя скверно, живое звенящее эхо, снова возникнув откуда-то из воздуха, нервно металось позади них, выговаривая непонятные слова. Слава увидел, что глаза у Головы стали красные; как они покраснели, никто из ребят не успел заметить.
  - Господи! - всхлипнул Слава, сложив на груди руки молитвенным жестом. - У нее глаза, как на фотке без эффекта подавления красных глаз. - В ужасе он понес совершенную околесицу.
  - Ф-фотограф херов! - проскрежетал Леша, зверски смотря на Голову и храбрясь изо всех сил. - Какого х... ты свой 'Кэнон' с собой не взял! Ты ж такие фотки просрал, твою м-мать!..
  - Ы-ы!.. - подтвердил Слава, не в силах больше ничего вымолвить.
  Дима выпученными глазами молча глядел на Голову.
  - С-с!... - шелестело, звенело эхо.
  За потрескавшимися стенами раздалось глухое гудение, сначала отдаленное, потом все ближе и ближе... совсем приблизившись, оно, казалось, уже готово было вырваться из-за стен. Они скоро услышали, что это был не непрерывный гул, а частые глухие удары; по мере их усиления их частота уменьшалась, так что каждый новый удар, постепенно увеличивая амплитуду, заставлял их болезненно сжиматься в предвкушении следующего. Сила ударов нарастала: бам-бам-БАММ. Со стен сыпалась штукатурка; казалось, еще немного, и они обрушатся. Ребята, еще недавно желавшие такого поворота событий всей душой, теперь страшились даже подумать о том, что может случиться, если стены упадут. Им представилось, что они лишаются последней защиты.
  Слава с Димой закричали от страха. Пистолет выпал из Диминой руки. Он не успел его поднять, потому что в этот безумный и безнадежный момент Лешу вдруг прорвало. Видимо, его безошибочный инстинкт подсказал ему, что храбрость - единственный возможный выход в данной ситуации. Он в одну секунду стряхнул с себя испуг; кинувшись к Славе, ползающему на карачках по полу, он схватил его за шиворот и зверски дернул вверх. Слава от неожиданности подавился криком. Леша заорал:
  - Давай... вперед... пошли, гнида... живо! Бегом, я сказал!
  Лешино лицо горело неудержимой решимостью, было видно, что его уже не остановить. Он бросил Славу обратно на пол и кинулся к Диме. Не успел он, однако, добежать до него, как Голова открыла рот и окатила ребят тошнотворным запахом гнили. Ее сумасшедшие глаза налились яростью - тем более страшной, что они были совершенно пусты - губы разошлись в стороны, открыв совсем человеческие зубы, и непередаваемым голосом, который мы даже не будем пытаться описать, она проревела нечто на неизвестном языке.
  У Леши потемнело в глазах; он отпрыгнул к гудящей стене, по которой продолжали ветвиться трещины, и с горящим взором выставил вперед кулаки. Слава был близок к обмороку. Обезумевший Дима, как будто ничуть не испугавшись, бросился к Леше и Славе, крича диким голосом и указывая на Голову:
  - Вы видели? Видели?!
  Леша с ужасом смотрел на Диму, решив, что тот помешался. Славу вдруг осенило. Он проговорил, словно в озарении:
  - Да! Да! Я видел дом! Дом!
  - Видел, да?! - заорал ему Дима. - Там домá! Домá! Надо прыгать!
  Леша вдруг понял. Он вгляделся в Голову, продолжающую реветь, и увидел сквозь отвратительный оскал ее гнилых зубов кусок серого пасмурного неба и далеко внизу - маленькие дома в белом поле. Ему показалось, что у нее во рту идет снег. Это было странное зрелище: как будто Голова проглотила включенный черно-белый телевизор.
  Дима сорвал с себя футболку и бесстрашно бросился к чудовищу, не обращая внимания на душераздирающий рев. Она ревет, как горилла, вдруг подумал Слава; ревет просто, чтобы напугать, а на самом деле ничего не может сделать. Рев Головы стал меняться, Славе показалось, что он начинает различать какие-то слова... Тем временем за его спиной нарастал грохот, перекрывая даже дикие вопли чудовища. Голый по пояс Дима тряс футболкой прямо перед носом Головы, отчетливо была видна пыль, которая отделялась от болтающейся материи и повисала в прозрачном воздухе. Леша обернулся назад, неожиданно почувствовав новую опасность. Гудение за стенами переросло в жуткий грохот, и ребята увидели, как поворот, еще минуту назад дававший надежду на отступление, исчез, и коридор закрылся, а торцовая стена начала приближаться к ним, неумолимо скрежеща. В панике ребята бросились к Диме. Они увидели, что глаза Головы полезли из орбит, а рот раскрывается все шире и шире, но в ее выражении уже не было ярости - скорее, это было недоумение и даже испуг, которые, правда, сами по себе были не менее отвратительны.
  - Сейчас она чихнет! - закричал Дима отчаянно. - Прыгаем, балбесы!
  В следующую секунду он бросился в пасть Головы и исчез в ней, не выпуская футболку из рук и не успев даже увидеть торцовую стену, которая за это время успела приблизиться почти на метр.
  Леша решился. Он рванул к Голове в тот самый момент, когда она начала со свистом всасывать в себя воздух, открывая огромную пасть - пыль из Диминой футболки забилась ей в нос. Лешины ноги мелькнули у нее во рту и пропали; он кубарем полетел вниз, забыв про Славу. Возможно, это был самый храбрый поступок, который он совершил за всю свою жизнь.
  Слава медлил. Он в ужасе стоял, смотря на отталкивающие потуги Головы, видимо, не понимая, что если она чихнет и захлопнет пасть, то ему больше уже не удастся вырваться. Зимний пейзаж у нее во рту стал отчетливо виден: Слава заметил даже заснеженное поле и прорезавшие его две тонкие черные дороги. Рот Головы открывался все шире. Слава не подумал о том, что, чихнув, она теоретически может разрушить торцовую стену, подобравшуюся уже совсем близко, и освободить его.
  Он решился и бросился было к Голове - рот ее был открыт уже совсем широко, она вот-вот должна была разродиться чихом, - но, запнувшись, остановился. Он плакал от страха. Страшная стена, скрежеща, приближалась; отовсюду доносился дикий рев; стены покрывались трещинами; Голова неистовствовала. Оттого, что его друзья были уже далеко, а он по-прежнему находится в коридоре, ему стало дико и странно. Он увидел себя как бы со стороны, брошенного и одинокого, смотрящего на пандемониум, который творился вокруг.
  - Мама! - закричал Слава.
  В следующее мгновение он понял, что сделал это, что он летит, летит вниз головой, болтая ногами и руками и вопя во все горло. Оглушительное 'арррррррхххххх!' раздалось у него за спиной, он вдруг повис в воздухе, став на мгновение невесомым, а затем его неумолимой волной повлекло назад; но за спиной раздался сильный резкий удар, как будто клацнули зубы - обратная тяга сразу ослабла - Славино тело вновь ринулось вниз, быстро набирая скорость. Он не переставал кричать; сердце его колотилось.
  
  Глава 9
  
  БАХ! - вниз головой Леша свалился в огромный белый сугроб. Его моментально облепило морозным холодом, да таким, что ему показалось, будто тысяча колючих иголок расцарапала ему голую кожу до крови. Он заорал от неожиданности, но дыхание его жестоко перехватило, и он несколько секунд молча барахтался среди острых, как ножи, спрессованных ледяных комьев. Его голое до пояса тело вертикально застряло в сугробе, и руки уже подламывались под тяжестью туловища, но он все никак не мог опрокинуться, сдавленный снежной массой со всех сторон, и от ужаса и холода начал задыхаться. Наконец, судорожно раскидав снежную гору, он рухнул плашмя на заснеженную промерзшую землю и по непонятной инерции проехал с полметра по истоптанному колючему снегу, царапая голый живот. 'А-ай, бля!' - заорал он, вскакивая на ноги. Рядом с ним что-то пролетело, вопя, и свалилось в сугроб; Леша немедленно отбежал на несколько метров в сторону и испуганно огляделся. Он увидел выпученные глаза Димы, глядящие на него из сугроба, и рядом с Димой - две торчащие кверху ноги в кроссовках. Дима был тоже гол до пояса, в руке у него болталась какая-то мокрая тряпка. Наверху, на небе, было неуловимое движение. Леша задрал голову и успел увидеть сначала одну, а потом две отштукатуренных не то стены, не то плиты, каждая площадью в несколько квадратных метров, плашмя висящих в воздухе одна над другой на высоте пяти-шести метров над землей, совершенно параллельно земной поверхности; они были осязаемы, как если бы их проносил подъемный кран. Но крана нигде не наблюдалось, а через секунду бесследно исчезли и сами плиты. Леша успел только заметить, что они были окаймлены по краям огненной вспыхивающей полосой; желто-белое пламя призрачно и ярко засветилось на фоне пасмурного неба и тут же исчезло вместе с плитами, оставив в воздухе прямоугольный дымный контур.
  Леша от избытка чувств кричал, как абориген-каннибал, сыпля страшными матерными проклятьями и заглушая даже глухие захлебывающиеся вопли Славы, тоже застрявшего в сугробе вверх ногами и панически пытающегося освободиться из снежного плена. Наконец, ноги Славы стукнулись об землю, и из рассыпавшегося сугроба вывалилось остальное туловище. Дима уже стоял на ногах и натягивал футболку. Он выглядел ошеломленным, но в то же время довольным: ведь именно ему ребята были вновь обязаны своим спасением.
  Освобожденный Слава, оглядевшись, заорал в полный голос вместе с Лешей.
  - Кошма-ааррр! - орал он.
  Затем до него окончательно дошло, что случилось; в безумном восторге он сначала на секунду онемел, а потом стал экстатически кричать, вертясь кругом с распахнутыми руками:
  - Чувакиии! Мы свобо-одны-ы!... У-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а.....
  Как ни были ошеломлены ребята произошедшим, и, в особенности снегом и холодом, неожиданное освобождение из коридорного заточения затмило собой все другие события, потому что чудесное спасение пришло в тот самый момент, когда они уже почти потеряли всякую надежду.
  Самый обыкновенный и потому невероятный зимний пейзаж простирался вокруг них. Они упали посреди большого поля, которое повсюду уходило в необозримую даль, сливаясь с блеклым серым небосводом, перечеркнутым в некоторых местах черными нитями высоковольтных линий, а одним краем упиралось в два шоссе, сходящиеся таким образом, что образованный ими прямой угол был направлен прямо на ребят. До стыка дорог было метров двести, и обе они разбегались противоположными концами куда-то за горизонт. Оба шоссе со стороны поля были обсажены унылым рядом облетевших деревьев и были совершенно пустынны. Сквозь деревья виднелся самый настоящий населенный пункт. Два длинных одинаковых ряда грязных пятиэтажных хрущевок тянулись вдоль обеих дорог, выходя на поле торцами. На белых стенах чернели маленькие окна-бойницы. Дул холодный ветер. Пейзаж был крайне невзрачный, но для ребят, вырвавшихся из адского коридора, он являл собой восхитительное зрелище.
  Слава пребывал почти в состоянии помешательства и после коридора стал уже воспринимать происходящее как временную виртуальную декорацию, наподобие трехмерной компьютерной игры. Несмотря на ощутимый холод (на ребятах были лишь джинсы и футболки, а Леша и вовсе был гол до пояса) ему в какую-то секунду подумалось, что он не может заболеть по-настоящему, потому что все кругом искусственное, и поэтому он неуязвим и бессмертен.
  - А-а-а, сволочи! - орал воодушевленно Леша. В Славу ударился колючий снежок. Он вздрогнул. Дима и Леша швыряли друг в друга снежные комья.
  - Ура! - заорал опять Слава.
  Он зарыл мокрые покрасневшие ладони в снег и слепил порядочный ком. Ком хлопнулся об обнаженный Лешин торс, так что Слава даже сам поежился, хохоча, однако, во все горло.
  - Падлы! - задыхаясь, говорил Леша. - С-сволочи проклятые! - Снежки хлопались об него с двух сторон. Славе и Диме тоже досталось.
  - Отморозки хреновы! - вдруг заорал Леша, опомнившись. - Мы щас тут замерзнем к гребеням! Я уже ласты отморозил. Побежали в подъезд.
  Он первый кинулся через поле к шоссе, смешно прыгая по сугробам и дергая ногами, как кошка, промочившая лапы. Слава и Дима бросились следом. Слава только сейчас почувствовал, как замерз. От холода у него даже перехватило дыхание. В кроссовки всем троим набился снег, заставляя их зябко вскрикивать. Ребята прыгали, как зайцы. Леша так торопился, что, в конце концов, перестал перемахивать через сугробы и пер напролом, расшвыривая снег ногами и оставляя за собой танковый след. Он первым добежал до шоссе и, забыв всякую осторожность, выпрыгнул на проезжую часть. Дима и Слава были метрах в пятидесяти позади. Вопреки привычке мчаться через дорогу сломя голову, Леша остановился прямо в ее центре и убедился, что шоссе пустынно и тихо. Он упер руки в колени и согнулся, тяжело выдыхая пар и уставившись себе под ноги. Он слушал свое сиплое дыхание, к которому примешивался ровный гул, похожий на гудение трансформаторной будки. Асфальт был грязен и покрыт прозрачной ледяной коркой; спускаясь под горку, так что нижней его точки не было видно, дорожное полотно где-то совсем далеко вновь выныривало из низины и, постепенно утончаясь, пропадало в тумане. Позади Леши был стык дорог; до него было около ста метров. Трансформаторный гул быстро нарастал. Леша услышал далекий испуганный окрик Димы: 'эй!'; поднял голову и увидел, что прямо на него, вынырнув из невидимой низины, несется грязно-желтая морда "ЛИАЗа" с открытым квадратным радиатором, ежесекундно увеличиваясь в размерах и дребезжа. Его появление было столь неожиданным, что Леша, замешкавшись, не сразу сообразил, куда бежать, и рванулся одновременно в обе стороны, отчего ноги у него разъехались по ледяной корке, и он стал заваливаться на спину, успев, однако, извернуться и упасть на бок, подставив руку. Но ладонь поехала по скользкому холодному асфальту, и Леша опрокинулся на голое плечо. Огромный ЛИАЗ вдруг вздыбился прямо над ним, обдав его запахом бензина, грязи и горячего воздуха. У Леши от ужаса чуть не остановилось сердце. В некоем мгновенном озарении он явственно увидел свою неотвратимую смерть под колесами нелепого дребезжащего автобуса, и силы вдруг разом покинули его тело - сопротивление было тщетно! Но слабость длилась лишь долю секунды. Совершив над собой неимоверное усилие, Леша неистово рванулся в сторону и оказался сбоку автобуса; тот прогрохотал так близко от него, что Леше почудилось в ужасе, будто автобус переехал ему ноги, однако ноги были уже судорожно согнуты - сработал звериный инстинкт. Отползая дальше от проносящейся мимо махины, он неловко дернул согнутыми ногами и ударил ими в желтый автобусный бок. Сейчас же его закрутило волчком, головой к автобусу, и Леша, не в силах более сдержаться, от ужаса заорал, что было мочи. Но автобус уже промчался мимо: грязно-желтая корма, не снижая скорости, докатилась до поворота и исчезла за ним. Ударься Леша ногами на полсекунды раньше, и автобус переехал бы ему голову.
  Дима вырвался на шоссе первым. Ничуть не наученный горьким Лешиным опытом, он бежал через дорогу, не глядя по сторонам и скользя по шершавому льду. Слава, как всегда, опоздал и не успел ничего увидеть.
  Исцарапанный Леша стоял на противоположной обочине и нервно отдыхал.
  - Блин, ну ты даешь, - говорил Дима, добежав до Леши, - экстремал, блин!
  - А чего случилось? - спросил запыхавшийся Слава.
  - Да вон автобус чуть этого балбеса не задавил, - отвечал Дима, по привычке качая склоненной головой. - Вон проехал.
  - Чего, опять, что ли? - спросил Слава, вспомнив Лешин рассказ в коридоре. - Ну... ты, блин, даешь. Кошмар. Самое смешное, машин больше нет. Вообще ни одной машины. Посмотрите. Как это тебя угораздило?
  На шоссе и в самом деле было пустынно, как в чистом поле. Ребята сейчас только обратили внимание, что и на улицах не было ни души. Диме это сразу напомнило момент исчезновения Славы. Ему стало страшновато.
  Леша ничего не ответил Славе и только смотрел перед собой злым и затравленным взглядом.
  - Бля, переконил я конкретно, - наконец, выдавил он.
  - Надо думать! - аффектированно отвечал Дима, будто услышал что-то крайне забавное. - Я бы уже вообще помер от страха! Чувак второй раз под один автобус чуть не попал! Надо думать!
  - Че, думаешь, это тот же? - спросил Леша глухо.
  - Да тот же, - сказал Дима, сочувственно глядя на Лешу, - у меня-то глаз уже наметан. Это тот, который без водителя. Второй раз уже. Тебе прямо даже не везет, я бы сказал. - При этих словах Дима неловко хохотнул.
  - На первом повороте он был еще живой, - сказал Леша задумчиво, - на третьем повороте он сделался мертвец.
  - По-моему, ему н-наоборот везет, - сказал Слава, ежась, - могло з-задавить, и все.
  - Да... уж, - сказал Леша.
  - Но третий раз тебе не стоит попадать под автобус, - сказал Слава, - потому что он тебя тогда точно переедет. Ты шансы все уже исчерпал. Вот у меня брат Толян. Он, когда был мелкий, в детстве в розетку сунул цепочку от часов. У нас были такие часы-ходики с гирей. Она так опускалась постепенно до пола, и надо было ее снова поднимать каждый раз, чтобы часы не останавливались. И вот он эту цепь отломал оттуда и в розетку сунул. Прикиньте? Короче, цепь вся порвалась на куски и обуглилась. Просто порвалась как нитка! А ему ничего не было. Вообще, офигеть. Я ему тогда сказал: больше в розетку никогда ничего не суй! Потому что второй раз тебе уже так не повезет.
  - Да уж, - сказал Леша.
  Слава посмотрел на Лешу и сказал:
  - Блин, главное, стоит так, как будто ему все пофигу. Посмотри, он весь избитый, окровавленный, голый вообще, и все по барабану! Че случилось? Ты меня пугаешь.
  - Это все фигня, - сказал Леша, - это царапины.
  - Да, - сказал Дима шутливо, осторожно дотрагиваясь до Лешиного торса, - чувак больше всех пострадал. Это вообще! Все удары на себя принял!
  - Д-да ему уже пора медаль дать! - сказал Слава. - За это, за героическую борьбу с монстрами, автобусами и этими....
  - И сугробами! - подхватил Дима, засмеявшись.
  - Слушайте, а как одинцовский автобус мог сюда приехать? - вдруг спросил Слава. - Это мы в Одинцово, получается!
  - Да что-то не похоже, - сказал Дима, - это уж, скорее, Звенигород какой-нибудь!
  - Так мы чего, до Звенигорода пешком дошли? - изумился Слава. - Ни фига себе, коридор!
  - Да легко, - сказал Дима, - может, напрямую. Может, это прямая дорога была!
  - Обалдеть, - с чувством сказал Слава, раскрывая глаза совсем как Дима, сам не свой от изумления. - Так, блин, мы тогда на электричке уедем!
  - Если уедем, - глухо сказал Леша.
  - Ну, еще не факт, что Звенигород, - сказал Дима, - надо еще узнать.
  - Блин, давайте сначала зайдем куда-нибудь, - сказал Слава, - чего-то меня уже тоже колбасит от холода. Сначала вроде нормально было, но сейчас я чего-то за-закоченел.
  - А мне ничего не будет, - похвастался Дима, выдыхая облако пара, - я закаленный. Я зимой по лесу босиком бегал, помните, балбесы? Я вообще практически не болею никогда.
  - Когда же ты, наконец, сдохнешь? - спросил Леша задумчиво.
  - Да это скорее ты сдохнешь, - сказал ему Дима, - если мы подъезд не найдем. Побежали в дом! Мне-то ничего не будет. Мне вас жалко.
  Ребята снялись с места и помчались в ближайший двор.
  Дворы в неизвестном населенном пункте были совершенно такие же обыкновенные и невзрачные, как и в любом подмосковном городе. Сиротливые облупленные хрущевки вытянулись в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга. Вдоль каждого дома тянулась неширокая тропинка с двумя черными раскисшими колеями - следами шин. Дорожка с обеих боков обсажена куцыми голыми березками. Подъезды были с низкими толстыми козырьками, нависавшими над самыми дверьми, которые, как ни странно, были оборудованы домофонами, вполне в исправном состоянии, в чем ребята быстро убедились. Проклятые двери не хотели открываться даже после могучих Лешиных ударов. Ребята обегали уже с десяток подъездов. Слава, несмотря на постоянный сумасшедший бег, замерзал все больше.
  - Бл..., ни одного ослопупа нет кругом, - со злобной досадой говорил Леша, остервенело дергая дверь за ржавую ручку. От холода и быстрого бега он пришел в себя. - Где все, я вас внимательно спрашиваю?
  - Побежали в другую дверь, - говорил Дима оживленно. - Фигня, мы все равно найдем, где войти. Вон сколько домов.
  Скоро ребята действительно нашли дверь, сиротливо распахнутую почти настежь, за которой угадывался подъезд с узкими закругленными ступенями и резными перилами, ведущими куда-то вглубь и вверх. В подъезде был синий полумрак.
  С криками радости замерзшие ребята устремились в подъезд, топоча по снегу. Ворвавшись в теплый, пахучий уют, они с воплями устремились к огромной стенной батарее, похожей на гармонь и выкрашенной в голубое. Слава порядочно замерз и чувствовал себя уже совсем плохо. Он даже начал икать от холода, втянув голову в плечи, и ноги у него почти не гнулись. Леша успел первым и закрыл широкой голой спиной почти всю батарею. Он, правда, сейчас же с воплем отскочил от нее, потому что она оказалась адски горячей, но сразу загородил ее снова, отталкивая друзей и стараясь не становиться к батарее вплотную.
  Дима и Слава испустили злые крики.
  - Ах ты сво-олочь! - разочарованно протянул Дима, дотронувшись до горячего окрашенного металла окоченевшими руками.
  - А-ах, хорошо! - с наслаждением взревел Леша. - Гниды казематные! Дуйте наверх.
  Дима со Славой наперегонки помчались вверх по ступеням. Ступени были маленькие и толстые, темно-серые с мелким зернистым рисунком, как грязный кусок гранита под увеличительным стеклом. Лестничная площадка между первым и вторым этажами выложена потрескавшейся шахматной плиткой. Маленькое окно начинается от пола. В окне виден козырек подъезда внизу. Над окном голубая батарея-гармошка, в точности как на первом этаже, но поменьше. Все стены в подъезде выкрашены голубой краской. Дима добежал до батареи на секунду раньше Славы и стал торопливо пристраиваться к ней. Закоченевший Слава ругнулся 'черт!' и с топотом побежал выше. Скоро оттуда донесся его удовлетворенный вопль.
  Затем все смолкло: друзья молча грелись, забыв друг о друге. Почти в полном молчании прошло минут тридцать. За эти полчаса у каждого из них было время поразмыслить над своим положением, подумать над тем, куда они попали на этот раз и, наконец, ощутить сильнейший голод, который вследствие последних удивительных приключений почти не давал о себе знать. У Славы скручивало живот, и тело колотилось в ознобе, несмотря на страшно горячую плиту, о которую он пару раз обжегся, забывшись. Даже самый жар плиты отзывался в теле уколами морозного холода. Джинсы задубели и холодили ноги. Однако, постепенно он отогрелся и даже как будто пропитался жарким запахом батареи. Боль в животе на время ослабла. Тепло обволокло его мозг. Он незаметно задремал. В коридоре нервное напряжение не давало ему уснуть, неприятно напружинивая мышцы и не позволяя расслабиться, если не считать тревожного забытья в самом начале его страшного путешествия, которое было результатом упадка сил после эмоционального шока. Но постепенно все странные вещи, запечатлевшиеся в его измученной голове, стали терять свою свежесть и стираться из памяти, он начал уже привыкать к ним, и даже Голова теперь казалась лишь смутным видением, не в последнюю очередь потому, что за встречей с ней последовало падение в сугроб, которое в буквальном смысле слова остудило его. Чувство голода также говорило о том, что с его организмом все в полном порядке. Когда Слава испытывал беспокойство или попадал в незнакомую обстановку, аппетит у него перебивался тревогой и дискомфортом. Но теперь именно голод вернул его к жизни. Кроме того, каким бы странным ни было падение в поле и нахождение в незнакомом городе, все же и поле, и город были настоящими, натуральными, если не считать того, что вокруг не было ни одной живой души. Но к таким 'чудесам' ребята уже привыкли.
  Полутемная лестничная площадка окутывалась сонным мраком, и закругленные низкие ступени вдруг стали удлиняться перед Славой и уплывать в неразличимую темноту. Он проснулся, вздрогнув. Спина была горячая, как будто он лежал на раскаленной кухонной плите. Ступни были неприятно мокрыми и теплыми. Слава поморщился. С полминуты он приходил в себя и шевелил отекшим телом. Потом встал на ноги и осторожно побрел вниз. Димы на втором этаже не было. Слава подумал, что сейчас он, пожалуй, испугается, но его слух уже успел уловить приглушенные голоса, доносящиеся снизу. Он невольно пошел быстрее. В полумраке сенцов Леша и Дима о чем-то вполголоса спорили. Дверь подъезда была приоткрыта, в проем дул холодный ветер. Белела полоса снега на крыльце.
  - Дверь-то че не закрыли? - спросил Слава, вяло поеживаясь.
  - Не закрывается, - объяснил Дима.
  - Ну, блин, ты нашел подъезд.
  - Какой был, - сказал Леша, - а ты, бл..., на улице хочешь жить? Тогда вали отсюда. Ты здесь и так на хрен не нужен.
  - Почему на улице-то? - удивился Слава.
  - Потому что везде домофоны!
  - А-а, - сказал Слава.
  - Балбес, главное, нас сам выгнал с батареи на другой этаж, - сказал Дима, усмехаясь, - а оказалось, что тут дверь не закрывается! Мы там нормально погрелись, в тепле посидели, а он тут замерз весь! Ха-ха-ха!
  - Сволочи, однозначно, - прорычал Леша.
  - Во! - сказал Дима. - Пусть Славик узнает! Чего мы тут спорим, только время теряем зря.
  - Правильно, - сказал Леша, - давно пора уже ему пользу принести. Толку от него никакого. Иди, давай, и чтобы одна нога здесь, другая там.
  - А я все равно ничего не понял, - сказал Слава, - куда идти? Чего узнать? Что за заговор такой? Выражайтесь членоразборчиво.
  Дима прыснул. Леша сказал как можно более обыденным тоном:
  - Иди, узнай, что это за дерьмовый город. Правда, бл..., как ты это будешь делать, я не знаю, говорю сразу. Но это уже твои проблемы. И чтоб, бл..., без елки не возвращался!
  - Ага, Славик, ты выйди на улицу, найди кого-нибудь и спроси: 'идея? Иде я нахожусь?' - сказал Дима.
  - Че, значит, это не Звенигород? - спросил Слава постно. Настроение у него сразу испортилось.
  - Да, нет, не похоже, - сказал Дима. - Я Звенигород хорошо знаю.
  - А почему я? - сказал Слава. - Чего я, рыжий?
  - А как же! - сказал Леша. - Ты же дедушку лопатой убил, гаденыш. Нет, посмотрите на этого, бл...: ни хера не делает, никаких от него доходов, одни расходы, и еще, бл..., че-то тут из себя строит. Давай пошел бегом, ножками, ножками!
  - А не проще постучаться к кому-нибудь и спросить? - сказал Слава с досадой. Ему очень не хотелось выходить на мороз. - И вообще, я из вас двоих точно заболею первым. Я так замерз, что у меня до сих пор руки и ноги холодные. Сколько спиной к плите простоял, и все равно.
  - В принципе, можно и постучаться, - начал было Дима, но тут Леша, схватив его за мокрый рукав, заорал:
  - Вон ослопуп бежит, иди, лови его быстрее!
  Дима, вздрогнув, выглянул за дверь. Слава подошел к Диме и тоже посмотрел. Метрах в десяти от подъезда, хрустя ботинками по снегу, шагал человек в черном длинном пальто и черных брюках. Череп его был непокрыт и совсем лыс. Человек как-то странно сутулился и руки держал в карманах, глядя себе под ноги.
  - Славик, беги! - зашипел Леша, блестя глазами. - Быстрее!
  - Блин! - заныл Слава. - Ну, не хочу я идти! Кто у нас тут самый закаленный, блин? И вообще мужик какой-то подозрительный. Давайте лучше спросим в квартире у кого-нибудь, че, трудно, что ли? Тем более, раз уж тут люди все-таки есть.
  - Твою мать! - заорал Леша в негодовании.
  - Ладно, я сейчас узнаю, - не выдержал Дима, - ждите меня тут.
  - Давай, шевели поршнями! - сказал Леша. - Он щас уйдет.
  Дима выскочил из подъезда и затрусил, скользя по снегу и размахивая руками.
  - Ну, надо же, вообще, - говорил Слава с удивлением, ему было немного неловко, - человек! Я уж думал, тут вообще никто не живет!
  - Вымерли все нах, - сказал Леша, - или на стадион пошли, футбол гребаный смотреть.
  - О! - в удивлении сказал Слава. - Вот это, блин, умная мысль!
  Дима, нагоняя черного человека, забежал за угол соседнего дома и пропал из вида.
  Слава попытался захлопнуть дверь, но она вновь медленно, со скрипом, распахнулась, загребая снег. Он отошел к лестничным поручням и сказал:
  - Блин, я, короче, точно заболею. Из носа течет уже. - Нагнувшись, он натужно покашлял несколько раз.
  - Тише, твою мать! - сказал Леша. - Чего вы кашляете, кругом люди спят.
  - Да никого тут нет, - сказал Слава.
  - Щас, бл..., из ближайшей квартиры выйдут и настучат тебе по рубцу, - сказал Леша и поерзал спиной по горячей батарее, - тогда посмотришь. Простудифилис ходячий. Выгонят нас к гребеням, пока другой подъезд найдем, все вымерзнем, как мамонты.
  - Ты тогда тоже не ори, - сказал Слава, - сам только что вопил тут.
  - А потому что, - сказал Леша, - потому что вас, хорьков скрипучих, хрен по-другому заставишь что-то сделать. На вас можно только наорать как следует. Вон балбес возвращается.
  - Бли-ин! - выдохнул холодный Дима, вваливаясь в подъезд. Глаза у него были вытаращены. Он громко зашептал: - Исчез мужик!
  - Как это, бл..., 'исчез'? - подозрительно спросил Леша, сощурившись.
  - Ну, иди, посмотри! - испуганно говорил Дима. Он перевел дух. - Я его обогнал, - начал он рассказывать, - обошел его слева, раз, поворачиваюсь к нему и говорю... короче, спросил у него что-то. Смотрю, а его нет! Исчез вот просто так на ровном месте.
  - Пить меньше надо! - сказал Леша. - У этого уже глюки начались!
  - Да, блин, я же говорю вам! - повторял Дима перепуганно. - Ну, что за балбесы! Я, главное, рассказываю, а они не верят.
  - При чем здесь глюки-то? - холодея, сказал Слава. - Мы же все его видели.
  - Значит, ваши глюки уже мне передаются, - зло сказал Леша. - Да врет этот негодяй, однозначно. Небось мужика не догнал. Или вообще заблудился, кот помойный. Разве вы можете хоть что-нибудь сделать правильно.
  - Нет, блин, я жалею, что один пошел, - говорил напуганный Дима, качая головой и пытаясь говорить с иронией, но губы его дрожали, - надо было тебя, балбеса, взять, чтобы ты сам все увидел. Или самому надо было идти. Ты бы все увидел своими глазами. Ты бы от страха сюда прибежал бы, как ошпаренный!
  - Бредит, бедняга, - сказал Леша.
  - После всего того, что мы увидели, по-моему, такое исчезновение вообще не удивительно, - сказал Слава, от страха заговорив складно, как он обычно говорил в отсутствие Леши и Димы. Он сразу поверил Диме, так как тешил себя надеждой, что их новое местопребывание не преподнесет им невероятных сюрпризов, но сам же чувствовал несбыточность этой надежды. Димин рассказ окончательно похоронил ее. Слава, замолчав, поднялся вверх на несколько ступеней, прошелся мимо четырех квартир на лестничной площадке и спустился обратно в сенцы.
  - Кошмар, - сказал он.
  - Короче, фиг с ним, с мужиком пока, - сказал Дима, растерянно чеша затылок, - надо, действительно, постучаться, что ли, к кому-нибудь в квартиру, хоть своим по телефону позвонить. Они там вешаются уже все.
  - Если они тут есть, телефоны ваши, - сказал Леша.
  - Ну, я надеюсь, - сказал Дима. Он все еще был в смятении.
  - А я, кстати, знаю, что это был за мужик, - произнес Слава и посмотрел на Лешу и Диму.
  Леша и Дима для вида немного помолчали.
  - Ну? И кто? - спросил Лешин голос.
  - Водитель автобуса, - отвечал Слава многозначительно.
  - Ха-ха-ха! - сказал Дима и вздрогнул. - Да не-ет...
  - Водитель кобылы! - нервно сказал Леша.
  Слава сказал:
  - Не верите? Я точно говорю. Смотрите: автобус ездит сам по себе. Мужик ходит сам по себе. Автобус - единственная машина, которую мы здесь видели. Мужик - единственный человек. Значит, он и есть водитель.
  - А почему ты, Славик, думаешь, что это единственный автобус? - спросил Дима.
  - Не знаю, - отвечал Слава, - ничего не могу сказать. Но я почему-то почти уверен. Мне кажется, я начинаю чувствовать какую-то логику того, что с нами происходит. Ты ведь сказал, что это тот же самый автобус, который Леху сбил?
  - Если бы сбил, меня бы уже с вами не было! - воскликнул Леша. - Хорош каркать, гнида.
  - Ну, я понял, Славик, - почему-то поспешил согласиться Дима. - Чуть не сбил практически. Ну да, это тот же самый автобус. Один к одному. И номер вроде тоже тот же. Хотя я в этот раз не успел разглядеть.
  - Ну вот, - сказал Слава, - может быть, блин, этот автобус вообще за нами гоняется! Может, он нас сбить хочет. Короче, я не знаю, что ему нужно, но я почему-то уверен, что больше здесь ни одной машины нет. И ни одного человека.
  - Ну, один-то точно есть, - сказал Дима.
  - Получается, и его теперь нет! - сказал Слава.
  - Слава яйцам! - сказал Леша. - Значит, за мной только один автобус ездит! Если их здесь несколько, бл..., лучше сразу повеситься.
  - Ну вот, - сказал Слава, - видишь, тебе тоже выгодно, чтобы автобус был один. - Сказав это, он замолчал, дивясь странности завязавшегося разговора.
  - Ну, хорошо, - сказал Леша, - предположим, бл..., что этот мундель - водитель. Спрашивается, какого хрена он по улицам шляется, вместо того, чтобы, бл..., автобус водить? Я вас внимательно спрашиваю.
  - Хм, - сказал Слава, - а зачем он будет водить автобус, если он сам ездит?
  - На хренá тогда водитель нужен? - заорал Леша.
  - Вот с этого и надо было начинать, - усмехнулся Дима, - я сразу так и подумал. Нет, Славик, ты тут ошибаешься.
  - Ну, - сказал Слава, - он нужен, наверное, чтобы автобусом управлять. То есть, получается, он сам может ездить, но сам он ездит как-то по-глючному и давит всех! А водитель не хочет его водить! Он отлынивает.
  Слава не выдержал и сам засмеялся своим словам. Однако, как ни странно, на Лешу с Димой они произвели некоторое впечатление, потому что они ничего ему не ответили и даже как будто задумались.
  - Народа тут точно нет, - продолжал Слава словно в каком-то просветлении, - смотрите, сколько мы тут уже сидим в подъезде, и еще ни один человек не вошел и не вышел.
  - Это да, - сказал Леша.
  - Слушайте, балбесы, - протянул Слава, чего-то вспомнив, - а вы точно видели в Одинцово этот же автобус?
  - Точно, - заверил его Дима.
  - То есть, именно этот же автобус, не такой же, а именно этот самый?
  - Ну, да, - подтвердил Дима.
  - Так, случайте, чуваки, тогда надо просто садиться на него и ехать домой.
  - Куда домой?
  - В Одинцово, естественно.
  - Блин, точно! - Дима даже вскочил на ноги, и глаза у него округлились. Он повернулся к Леше. - Слышал, балбес?!
  - Да, слышал, слышал, не глухой, - сказал Леша. Он грубовато и презрительно сощурился, не выказывая никакого энтузиазма, - спасибо, бл... В бешеный автобус без водителя я хер полезу. К тому же он тебя хер к себе подпустит, идиота кусок. А меня тем более! Нет уж, давайте лучше разберемся во всех здешних автобусах, хренобусах, и домой позвоним. И пусть за нами приедут, потому что если мы поедем сами, то только еще больше заблудимся, бл...!
  Дима стал нервно ходить по сенцам и убеждать Лешу ловить автобус немедленно, но уговоры были бесполезными. Леша, помедлив, оторвался от трубы и с треском потянулся, сгибая и разгибая руки и поясницу.
  - Да, согрелся я конкретно, - пробурчал он, выпрямляясь, - осталось только обожраться и домой позвонить.
  Дима махнул рукой и зашарил по карманам.
  - Блин, я удостоверение не взял, - озабоченно сказал он, - сейчас меня бы куда угодно сразу впустили. Ну, мы и так позвоним.
  - Балбес, - сказал Леша, - кто ж за пивом без удостоверения ходит!
  Дима, ухмыльнувшись, поднялся на несколько ступеней, отделявших сенцы от лестничной площадки первого этажа, и позвонил в ближайшую дверь, пухло обтянутую темно-вишневым кожзамом. Позолоченная выпуклая цифра "4" тускло мерцала в полумраке.
  Ребята затаили дыхание. Дима подождал ровно столько, сколько было нужно, чтобы убедиться, что никто не собирается ему открывать, и, отойдя на два шага в сторону, позвонил в соседнюю дверь. Никто не ответил. С третьей дверью повторилось то же самое.
  - Ну, чего, на второй этаж идти? - спросил Дима, обернувшись к друзьям.
  - Естественно, - сказал Леша из сенцов, - никого нет дома. На фронт ушли.
  - Я в три квартиры позвонил, - сказал Дима. - По-моему, можно дальше не проверять.
  - Да ты балбес, - отвечал ему Леша.
  - А как тогда мы войдем-то? - спросил Слава.
  - Ну, не знаю, - сказал Дима. - Придется, наверно, через окно лезть. На первых этажах иногда форточки не закрывают.
  - Да, точно, - оживился Слава, - я в свое окно так залезал, когда мы жили на первом этаже. Пошел в школу и ключ забыл. Возвратился, стучу, стучу - дома нет никого. Пришлось через форточку лезть. Я тогда чуть все окно не разворотил. Народ на улице, наверное, прикалывался стоял.
  - Да, я представляю, - засмеялся Дима. Почесав пятерней затылок, он сказал:
  - Можно, в крайнем случае, и окно разбить.
  - Да хрен ты угадал, - сразу возразил Леша. - Потом в холоде собачьем сидеть. Нет уж.
  - Ну, тогда надо смотреть, может, кто-нибудь дверь забыл закрыть, - сказал Дима.
  - Давайте проверим, - подхватил Слава.
  Он поднялся на площадку к Диме и толкнул железную дверь слева, ту самую единственную дверь, в которую Дима не успел прозвониться. Дверь подалась и, бесшумно отъехав в сторону, ударилась в стену маленькой темной прихожей.
  Слава от неожиданности сделал шаг назад. Леша дернулся, словно собираясь убежать.
  - Круто, - сказал Дима. - Ух, ты!..
  - Давайте проверим и другие двери, - бодро сказал Слава, стараясь держать себя в руках. От волнения у него немного срывался голос. Он обошел площадку, подергав по очереди остальные три двери. - Закрыты, - сообщил он.
  Леша настороженно поблескивал глазами под лестницей в сенцах. Входная дверь в подъезд была по-прежнему открыта, из нее дуло.
  - Идемте, - сказал Дима. В глазах у него зажегся азартный огонек. - Славик, идешь со мной?
  - Стойте, ослопупы, позвоните сначала! - сказал Леша. - Может, они просто забыли дверь закрыть. Вы же в эту дверь не звонили!
  Дима позвонил, немного выждал и позвонил снова. Никто не ответил. Он обернулся.
  - Ну, что, идем?
  - Давай ты первый, - отвечал Слава, волнуясь.
  Дима осторожно шагнул в тесную прихожую; Слава, немного помедлив, последовал за ним. Он остановился в прихожей и стал оглядывать ее. Потолок здесь был ниже, чем на лестничной клетке, и, возможно, оттого в квартире было еще темнее, чем в подъезде. Слева виднелась кухня, дверь в которую была приоткрыта. Прихожая тянулась узким коридором на несколько метров вглубь. В левой ее стене был светлый проем, по-видимому, вход в гостиную. Коридор уходил во мрак и упирался в стену, в которой смутно белели два прямоугольника - двери туалета и ванной. Справа от них смутно угадывалась ниша - вероятно, дверь в спальню. Дима пошел сначала на кухню; затем, вернувшись в прихожую, он прошелся по длинному холлу и, завернув в нишу справа, исчез в темноте. Слышно было, как открылась, заскрипев, невидимая дверь. Димины шаги гулко топали. Скоро он вернулся. Дверь в гостиную в левой стене прихожей-коридора была открыта настежь. Дима не стал заходить в нее, а остановился на пороге и внимательно оглядел. Его темно-серый силуэт выделялся в светлом дверном проеме. Пошарив рукой по внутренней стене, Дима щелкнул выключателем. Проем осветился ярко-желтым. Димин силуэт стал черен. Слава невольно вздрогнул. В первую секунду он даже испугался, потому что успел уже отвыкнуть от электрического света, хотя с тех пор, как он провалился под землю, прошло не так много времени. Дима выключил свет и повернулся к Славе.
  - Никого нет, - сказал он, - пусть балбес заходит. Славик, скажи ему.
  Он начал не спеша разуваться, роняя обувь на пол.
  Слава выглянул на лестничную площадку. Полуголый исцарапанный Леша стоял прямо перед входом в квартиру, напряженно глядя ему в глаза. Слава, высунув голову, посмотрел сквозь приоткрытую дверь подъезда на улицу. Со двора несло холодом. Снег на крыльце немного посинел - начинались сумерки.
  - Заходи, - ободряюще сказал Слава и поманил Лешу рукой, - никого нет.
  
  Ключей в квартире не оказалось, поэтому осторожный Леша закрыл дверь на щеколду. Дима начал сразу же обшаривать квартиру в поисках телефона, но не нашел ни телефонного аппарата, ни розетки к нему. Воспитанный Слава разулся, оставив мокрые кроссовки в прихожей, и робко вошел в гостиную, как будто в ней были хозяева, не забыв, правда, надеть стоптанные клетчатые тапочки довольно внушительного размера, валявшиеся у входной двери. Другой обуви в квартире не обнаружилось. Дима опять ушел в спальню и что-то с грохотом в ней опрокинул. Слава из гостиной отправился на кухню, увидев на ходу свое отражение в большом овальном зеркале, висящем в прихожей. Леша, не разуваясь, сразу же зашел в туалет и долго не выходил оттуда, потом, наконец, с шумом спустил воду и вернулся в гостиную, натягивая на ходу джинсы.
  - О. Зашибись! - довольно сказал он.
  - Короче, - сказал Дима, выныривая из полутемной спальни, - телефона здесь нет. Надо по этажам пройтись, может, кто-нибудь откроет. Неужели тут во всем доме ни одного человека не живет!
  Он развел руками, показывая всем своим видом, что такого не может быть.
  - А сотовый проверял, так и не пашет? - спросил Леша.
  - Да проверял, - сказал Дима, - уже несколько раз.
  - Ну, давай тогда, шевели поршнями, - благодушно сказал Леша, - да, подожди, ослопуп хренов! Куда, блин, ломанулся? Короче, если откроет кто, ты сразу не звони, а зови нас, нé хрена там, один будет звонить, потом другой. Пойдем все сразу. Понял?
  - Да, понял, понял, - сказал Дима, неопределенно улыбаясь. - Все. Сейчас вернусь.
  Дима хлопнул дверью, и было слышно, как его шаги затопали наверх. Леша со Славой остались вдвоем в незнакомой квартире.
  Квартира была двухкомнатная и странной планировки: кухня и гостиная выходили в одну сторону, а полутемная спальня - в другую, забирая пространство у соседней квартиры, находившейся за стеной, так что ей, по расчетам Леши, почти не оставалось места. Посреди спальни стояла широкая кровать, покрытая шерстяным одеялом неуютного салатового цвета. Одеяло свисало с обоих боков до пола. Кровать была белая и скрипела. Изголовье ее представляло собой низкий длинный шкафчик, занимающий почти всю стену от края до края и оборудованный выдвижными ящиками. У входа стоял белый, в тон кровати, одежный шкаф. На цвет обоев Слава не обратил внимания: он никогда не обращал внимания на такие вещи.
  - Во, и кровать двуспальная, - сказал Леша, пнув ногой деревянную изогнутую ножку. Кровать сдвинулась, заскрипев. - Как раз для вас с Димычем.
  - Почему для нас? - не понял Слава.
  - Почему, почему. Потому что вы педики траурные, оба два.
  - Ой, вообще, - сказал Слава постно, - вот как было бы хорошо, если бы какой-нибудь такой махровый голубой, причем активный партнер, тебя, гад, оттрахал прямо на улице, чтобы все твои скотские мысли выбить напрочь!
  Леша, совершенно не обидевшись, громко заржал, приняв слова Славы за чрезвычайно смешную шутку.
  Слава с постным лицом вышел из спальни и вернулся в гостиную, оглядывая ее. Это была достаточно просторная комната, самая светлая из всех, с окном, занимавшим половину противоположной стены и завешенным белой дымчатой занавеской; сквозь нее струился пасмурный свет. Под окном на тумбе стоял черный телевизор. Он выглядел сиротливым и заброшенным, как будто его давно не включали; выпуклый экран был покрыт пылью. Вдоль правой стены стоял старый плюшевый диван, вполне способный вместить трех человек. На левой стене, напротив дивана, висел простенький весенний пейзажик в золоченой раме; под ним были два парных плюшевых кресла, а между ними - маленький журнальный столик. В углу, у окна, почти до потолка возвышался темно-коричневый шкаф. Застекленные дверцы распахивались в стороны. Стекло было прозрачным, но с коричневым оттенком, под стать всей приглушенной обстановке комнаты. Сквозь окошки тускло блестел на стеклянных полках хрусталь. Пол выложен бледно-коричневым скрипучим паркетом, совершенно не гармонировавшим с мебелью. Кроме того, в комнате стояли два деревянных стула совершенно непонятного предназначения: сидеть на них за низким столиком было неудобно.
  В маленькой пустынной прихожей стоял низенький пуфик. Слава потерянно уселся на него, хотя в гостиной были кресла и диван, и, прислонившись спиной к стене, стал ждать Диму. Коридор был совсем небольшой, но казался длинным, возможно, оттого, что был темен и узок. В квартире висел неуютный чужой запах. Слава слышал, как Леша хозяйничал на кухне, грохоча сковородами и кастрюлями и периодически матерясь. Слава был голоден, в животе у него урчало. Он прошел на кухню и обнаружил на столе кусок черствого белого хлеба. Не раздумывая, он съел его. Леша шумно открывал и закрывал полки и шкафчики. Слава помолчал. Искать еду при Леше ему почему-то было неудобно. Он вдруг почувствовал, что все тело у него холодное, как ледышка.
  - А че я здесь сижу-то? - опомнился он. - Пойду вообще в ванную. Жрать перед душем все равно нельзя. А вы вообще тут что хотите, то и делайте.
  - Ага, давай, лезь, - сказал Леша, - и можешь не вылезать. Щас еще хозяева тебе настучат по рубцу.
  - Да мне пофигу, - огрызнулся Слава, - я тут из-за вас чуть от холода не сдох. Еще из-за каких-то несуществующих хозяев я буду тут заболевать. Хрен вам. Да я все равно заболею, так что это все бессмысленно.
  Пройдя по коридору, Слава отворил белую дверь ванной. Выключатель щелкнул, осветив бледную бесцветную плитку, голубую тесную ванну, красный прямоугольник махрового полотенца на сушителе. Плитка кое-где отвалилась. Над маленькой раковиной была прибита стеклянная полочка, на которой стоял шампунь в зеленой бутылочке и пустая почему-то мыльница. Они отражались в разводах настенного зеркала. Потолок здесь был еще ниже, чем в комнатах.
  Разобравшись с душем, Слава с шипением включил его и обмыл ванную: ему было неприятно лезть в нее после хозяина. Он разделся, свалив одежду на пол, влез в скользкую голубую эмаль и заткнул круглую черную дыру пробкой. Вода начала набираться, обнимая его снизу. Верхнюю часть тела охватил приятный озноб. Он только сейчас понял, как замерз: пальцы ног еще долго не хотели согреваться даже под колыхающимся прозрачным теплом. Потом его стало обволакивать сонное одурение. Масса горячей воды давила на него, он стал шумно отдуваться. Однако, он не вылезал из ванны, решив полностью вытопить из тела холод: он знал, что иначе заболеет. Он слышал сквозь шум льющейся воды, как хлопнула входная дверь: вернулся Дима. Потом Леша чего-то крикнул, по всей видимости, ему, но Слава даже не пошевелился: горячая вода уже бултыхалась у него где-то в голове, ванную окутал пар, зеркало на стене помутнело, руки и ноги стали тяжелыми, как мешки.
  
  ...Когда он вышел на кухню, в прохладу квартиры, натянув на себя свою одежду и чужие тапочки, Дима с Лешей сидели за кухонным столом. На столе перед ними стояли две зеленые бутылки 'Монастырской избы' и несколько пустых тарелок. Слава вытаращил глаза.
  - Это вы где вино нашли? - изумленно сказал он.
  - А-а, - сказал Дима довольно, - а вот не скажу. Если я вам скажу, вы еще найдéте!
  - А, так это ты с собой принес! - догадался Слава.
  - Нет, - сказал Дима, - не с собой. Кто бы мне бесплатно вино дал? - Он засмеялся. - И тем более нет никого. Я здесь, в квартире и нашел.
  - Я говорю: этот ослопуп хуже Васька, блин! - сказал Леша, не удерживаясь, однако, от улыбки. - Это ж надо таким алкоголиком быть. Я офигеваю вообще с вас!
  - Две бутылочки, - сказал Дима весело, - на нас троих как раз хватит. А потом еще найдем. Щас бы еще пивка...
  - Вообще, - сказал распаренный Слава, - я, если честно, тоже просто удивляюсь на некоторых. Главное, еду он не нашел ни разу. А выпить сразу нашел!
  - А! Еда тоже есть, - сказал Дима. - Вон яйца в холодильнике лежат. Полный холодильник яиц! И больше ничего нет! - Дима снова засмеялся. - Леха нашел.
  - Как, вообще одни яйца, что ли? - удивился Слава.
  - Ну, да.
  Слава открыл холодильник. Все верно. Странно.
  - Бл..., здесь просто ослопуп какой-то живет, в натуре, - сказал Леша.
  - Ну, - сказал Слава, - удивляться нечему.
  - Ни х... себе, нечему! - сказал Леша.
  - Я в смысле, что уже пора перестать удивляться, - сказал Слава, - сам факт, что мы здесь находимся, да еще зимой, мягко говоря, достоин удивления. Так что, то, что тут одни яйца лежат, это... чего тут удивляться вообще? Блин. Ну, вы все поняли, короче. Это все ерунда по сравнению со всей картиной в целом.
  - Интересно, этот балбес тут один живет? - спросил Дима.
  - Ебстественно, - сказал Леша. - Какой-то дебил типа меня. Я когда дома один остаюсь на выходные, маманька с батей валят на дачу, у меня такой же срач стоит и жрать нечего! - Леша заржал.
  - Ну да, главное, никаких женских вещей нет, - сказал Слава, - вы заметили? Я заметил. Один мужские. Посмотрите.
  - Да-а, точно! - сказал Дима, сделав круглые глаза.
  - Дрочок траурный, - высказался о хозяине Леша.
  - Позвонить не удалось? - спросил Слава.
  - Нет, - сказал Дима, - Я же говорил, никого нет. Я уж устал по этажам бегать.
  - А вино где взял-то?
  - В холодильнике, - с готовностью ответил Дима, - в самом низу лежало. Я удивляюсь, как вы с Лехой не заметили!
  Хлеба тоже не оказалось ни крошки. Видимо, Слава съел последний кусок. Ему стало неудобно, он сказал:
  - Давайте я вам яичницу сварю. То есть, пожарю. Это быстро. Две минуты. Хоть без хлеба пожрать что-нибудь. У меня уже от голода в глазах темно.
  - Вари, давай, только шевели поршнями, - сказал Леша.
  - Давай, Славик, - сказал Дима, - а мы посмотрим, как ты готовишь.
  - Надо, мать вашу, сегодня нажраться, - сказал Леша, - чтобы, бл..., про этот гребаный коридор не вспоминать ни разу. И завтра в школу не пойдем. Но с вами, бл..., разве можно нажраться? Где, бл..., мое вино, я внимательно спрашиваю? Это что, вино? Да я все это выжру в одно рыло!
  - Ну, мы посмотрим, - усмехнулся Дима, - посмотрим со Славиком, как ты выжрешь... Да даже если выжрешь, мы еще купим. Тут, по-моему, можно просто пойти в любую палатку и нагрузиться продуктами по полной! Никого нет! Тут война ядерная случилась, видимо.
  - Блин, я так и подумал, - признался Слава, - только я подумал, что это испытания какие-нибудь. Слушайте, тут, наверное, радиация офигенная. Сейчас еще наедимся радиоактивных продуктов.
  - Ты хочешь сказать, это от радиации весь народ сдох? - спросил Леша.
  - Ну, наверное, да, - сказал Слава.
  - Ага, - сказал Леша, - от радиации они исчезли, что ли, бл...?
  - Ну, не исчезли, - сказал Слава, - их вывезли просто.
  - Или похоронили всю кучу! - Леша загоготал.
  - А че смешного, - сказал Слава, - если тут такая радиация, что все из города уехали или вообще умерли, то я представляю, что с нами будет. В лучшем случае мутируем в каких-нибудь гигантских тараканов.
  - Да нет, - добродушно сказал Дима, - если бы радиация, мы бы сюда с вами не попали. Это была бы закрытая зона. Тут везде кордоны бы стояли.
  - Ну, так по-нормальному бы не попали, - сказал Леша, - а через ваш гребаный коридор как раз попали!
  Славу напугали слова Леши.
  - Да нет, - сказал Дима почти уверенно, хотя было видно, что он засомневался. - Да ну. Короче, не хочу даже об этом думать.
  - Ну, в общем, ладно, - сказал Слава нервно. - Слушайте, а, может, просто все жители с ума сошли? Знаете морские истории про корабли, которые находят в море, а на них нет ни одного моряка? Они из-за каких-то радиоволн или еще чего-то, что в море образуется, начинают все сразу с ума сходить и в воду прыгают.
  - Чушь это все собачья! - отмахнулся Леша. - С ума поодиночке сходят, а не все сразу. Тем более, тут воды нет ни хрена. Куда им прыгать, твою мать?
  Ребята засмеялись.
  - Ладно, я схожу, куплю чего-нибудь, если повезет, - сказал Слава, не подумав. - Если, конечно, в магазинах че-нибудь будет. И если вообще магазины будут! Потом, когда пожрем. Мутировать так мутировать.
  - Вот-вот, - сказал Леша, - в морг, значит, в морг. И белые тапочки не забудь купить. И, давай, не рассусоливай тут. А я потом пойду в ванну согреться децл.
  Слава извлек из шкапа тяжеленную чугунную сковородку и промыл ее в раковине, потом с грохотом поставил на белую газовую плиту и зажег газ. Конфорка вспыхнула синим и тонко зашипела, настраиваясь. Слава нашел пачку масла, отрезал от нее кусок, бросил на сковороду. Желтый ломтик заскользил по горячему металлу, шипя и расплавливаясь. Слава расколотил ножом с десяток белых яиц, с треском выливая их на сковороду. Скоро студенистая желтоватая масса побелела, выпуклые желтки, расползаясь, смешались друг с другом. Все потрескивало, пузырилось и пахло.
  - А-а! - сказал Слава, наклонившись над сковородой и вдыхая. - Я щас один все это съем!
  - Ну-ка, не жри мою яичницу, негодяй! - сказал Леша. - Отвали вообще от сковороды. Обжора. - Обернувшись к Диме, он сказал:
  - Тащи пузыри в большую комнату. Тут стаканы-то есть?
  - Да, Славик, а, ну-ка, не жри Лехину радиоактивную яичницу! - засмеялся Дима. - А, стаканы? Наверное, есть. Должны быть.
  - Там бокалы в шкафу, - сказал Слава, - в серванте. - Он выключил газ, взял фырчащую сковороду двумя руками и понес в гостиную. Леша расстелил на журнальном столике старую рваную газету. Слава поставил на нее сковороду; от яиц шел пар. Дима вытащил из серванта три пузатых бокала-тюльпана. Из кухни принесли тарелки и вилки. Посуда звенела. Леша начал резать яичницу первым, вывалив себе на тарелку половину сковороды и при этом нагло загоготав и облизываясь. Дима со Славой разделили оставшееся. Дима с выражением хитрого предвкушения в глазах вытащил пробку, зеленая бутыль хлопнула. Он разлил по бокалам желтую прозрачную жидкость. Леша к тому времени успел уплести почти полтарелки.
  - Балбес, все сразу-то не жри, - сказал Дима, - закусывать чем будешь?
  - Ничего, нам Славик еще пожарит, - чавкая, сказал Леша. - Он у нас сегодня негром работает. В холодильнике яиц херова туча. Давай сюда стакан.
  - Много будешь жрать, скоро поправишься, - сказал Слава, неприязненно глядя на Лешу.
  - Да уж некуда, - сказал Леша, - я и так уже мамон вырастил круче, чем у Васька!
  Ребята выпили без тоста.
  - Зашибись! - Леша рыгнул. - Щас нас с такой жрачки будет нести, как недоносков!
  - Меня точно будет, - сказал Слава. Отпив из своего бокала, он отвалился от столика и упал на спинку кресла. В голове что-то мягко стукнуло и загудело. За окном все еще было светло. Круглые часы на стене показывали пять. В комнате стоял полумрак. Очнувшись, Слава увидел, что его бокал снова полон, а Дима убирает пустую бутылку под стол.
  - Даешь тост! - сказал Слава.
  - Ну, - протянул Леша с ленивой развязностью, - за то, чтобы, бл..., мы все проснулись, наконец! А то нам всем снится какая-то херня, понимаешь. - Он протянул руку, бокалы зазвенели, ударившись друг об друга.
  - Да, это правильно, - сказал Слава, выпивая, - а то мне почему-то все время снятся какие-то два балбеса!
  - Ага, мне тоже! - засмеялся Дима, дурашливо выпучив глаза. - Леха и Славик!
  - Вот я это и говорю, - сказал Слава, - только ты одного балбеса перепутал!
  - 'Леху'! - сказал Леша.
  Дима захохотал.
  - Давайте выпьем за то, чтобы все это поскорее кончилось, а вино чтобы не кончалось! - сказал он и выпил один.
  - И пусть хозяин не приходит вообще! - пьяно воскликнул Слава.
  - Нет уж, пусть приходит, - заявил Леша, - и объяснит нам, что это за клоака такая помойная, в которую мы попали, и как отсюда обратно выбраться!
  - Короче, давайте лучше выпьем за мою яичницу, - предложил Слава, осовело улыбаясь, в глазах у него был пьяный блеск.
  Дима с Лешей почему-то громко засмеялись. Слава растерялся.
  - Чего ржете, негодяи? - спросил он.
  - Это яичница, бл...? - спросил Леша издевательски. - В рот тебе чих-пых. Если бы еще яичница, а то помои какие-то, еще и несоленые. Повар хренов.
  - Блин, - сказал Слава, расстроившись, - все из-за тебя! Ты там на кухне сидел и меня специально отвлекал, - он замолчал, думая, что бы еще сказать. - А сóли-то и нет, кстати.
  - Да хрен тебе, - возразил Леша, - как же не было, целый, бл..., жбан стоит на столе, соли, не хочу.
  - А что же ты мне не сказал, сволочь! - сказал Слава. - Это ты все специально сделал, я знаю.
  - Естественно, - сказал Леша, - тебе, гнида, этого еще мало. Надо, бл..., тебя самого на яичницу пустить, кот помойный. Раз у тебя клешни из задницы растут. - Он заржал.
  - Короче, в следующий раз сам будешь готовить, - заявил Слава со злобой, в беспамятстве допивая свое вино, как воду, и со стуком поставил бокал на стол, в то время как Дима уже невозмутимо откупоривал вторую бутылку. - Посмотрим, какое дерьмо ты приготовишь.
  - Не, ему лучше не давать готовить, - засмеялся Дима, разливая вино. - Он все испортит. Ну, давайте! За яичницу! За лучшего на свете повара!
  - Чтоб ты сдох! - сказал Леша Славе, чокаясь.
  - Не дождетесь, - выпивая, парировал Слава.
  - Вы хоть телевизор включите, - сказал Леша. - Сидят тут, как сычи.
  - Да вот че-то пульта нигде нет, - Дима стал оглядываться по сторонам. - Я уже пытался найти.
  - Здесь где-то валялся, на диване.
  Дима, поднявшись, стал искать по комнате. Пульт нашелся на полу под столом. Экран телевизора вспыхнул, осветившись. Шла какая-то автопередача.
  - Оставь, - сказал Леша. - Дай сюда пульт, а то щас переключишь на какое-нибудь дерьмо. - Он забрал у Димы пульт и стал настраивать изображение. - Бл..., телевизор, конечно, еще тот.
  - Если у вас снизилась яркость изображения, - процитировал Слава пьяно, - просто сотрите пыль с экрана! Посмотрите, он же грязный весь.
  - Да че толку, - сказал Леша, орудуя пультом, - отстой он и есть отстой. Разливай, давай, че жалом водишь! Там осталось еще децл.
  Дима разлил оставшееся вино и поставил бутылку на пол, стукнув ее о первую.
  - По полбокала, - сказал он, разглядывая свой прозрачный зеленый бокал, вино в котором тоже казалось зеленым, - видели, как я разлил? Всем ровно по полбокала. Учитесь. Я думаю, так только Васек может, Славика знакомый. - Дима подмигнул Славе.
  - Это еще, блин, вопрос, кто из вас, бешеных алкоголиков, жрет больше, - сказал Леша, - этот балбес любого Васька сделает, как щегла!
  - Славик, а ты знаешь загадку про бокал, который наполовину полный, а наполовину пустой? - сказал Дима Славе, хитро прищуриваясь.
  - Знаю, - сказал Слава лениво. - Не бокал, а стакан.
  - Ну да, - сказал Дима, - просто у нас ведь бокалы, поэтому я и сказал 'бокал'.
  - Ну, понятно, - вежливо кивнул Слава.
  - Ну, тогда скажи, какой он: наполовину полный или наполовину пустой? Наверняка ты не знаешь. - Дима явно подзуживал.
  - Это, - сказал Слава, самодовольно улыбнувшись, - нельзя сказать, то есть, нельзя ответить на такой вопрос, исходя из тех условий, которые ты поставил. То есть, у тебя в вопросе содержится мало условий для того, чтобы можно было правильно ответить. Это типа такой софизм. Софизм это такая фраза, которая звучит вроде правильно, но на самом деле, она неправильная, то есть, она ложная и вводит отвечающего в заблуждение, намеренно. В ней изначально неправильные логические посылки. Поэтому этот вопрос, грубо говоря, не имеет смысла в том виде, в каком ты его задал.
  - А ну, не увиливай, гнида! - заорал Леша и грохнул кулаком по столу, так что задребезжала посуда. - Я так и знал, бл..., что он все равно ни хера не соображает!
  Дима и Слава засмеялись.
  - Почему не имеет смысла, Славик? - отсмеявшись, заинтересованно спросил Дима. Он сохранил на лице ироничную мину, пытаясь удержать свой милицейский престиж.
  - Ну, потому что нужны дополнительные детали, - объяснил Слава, - это то, что переводчики называют 'контекст'. Это такая информация, без которой слово нельзя перевести, потому что в разных контекстах у слова разные значения могут быть. А в этом случае контекст - это то, относительно чего все происходит. Блин, запутался я тут с вами. Это все ваша 'Монастырская изба'!
  - Пить меньше надо, - процедил Леша.
  - Короче, все объясняется относительно чего-то другого, - сказал Слава. Он поставил недопитый бокал на стол и стал жестикулировать. - Здесь в данном случае важно, что именно делали со стаканом до того, как задали этот вопрос. Если мы скажем, что он 'полный' - не важно, наполовину или совсем - значит, его перед этим наполняли. Если он пустой - значит, его опустошали, выливали из него жидкость или что там в нем было. Понимаете? То есть, если его только что наполнили до половины, значит, он наполовину полный, а если он был сначала полный, а потом из него половину вылили, то есть, опустошили, значит, он теперь наполовину пустой. То есть, это тот самый контекст или условия, которые я у тебя просил. Без таких условий, в абсолютном смысле, этот вопрос однозначно неразрешим, потому что он будет иметь два одинаково правильных решения.
  - Да, да, правильно, правильно, - сказал Дима, кивая головой, - я согласен.
  - Да-а, - протянул Леша, смотря прямо перед собой. Он поставил бокал меж раздвинутых ног и придерживал его пальцами, - и с кем я связался, не понимаю... Ты сам-то хоть понял, что сказал?
  - Вот видишь, балбес, - назидательно сказал Дима Леше, - говорила тебе мама, учись, Леша, в школе, ходи в вечорку, иначе балбесом вырастешь.
  - Чушь! - сказал Леша с величайшим презрением. - Все эти ваши дебильные, бл..., математики и философии. А меня учить, что мертвого лечить.
  - Это точно, - сказал Слава, с довольным видом откидываясь в кресле.
  Ребята не стали чокаться и молча посасывали кисловатую пьянящую жидкость. У Славы рот разошелся до ушей и больше не закрывался. Леша молчал, глядя пустым взглядом в телевизор. Дима неожиданно обнаружил, что потерял пистолет. Он встал и принялся озабоченно искать его во всех комнатах, но так и не нашел. Как ни странно, пропажа пистолета не рассмешила Лешу. Он лишь лениво отругал Диму, презрительно отвернувшись в сторону.
  
  Глава 10
  
  Славе выпало идти в магазин за провизией. Услышав эту новость, он перестал улыбаться и заскучал. За дымчатой вуалью, трепетавшей на окне, он увидел серое тусклое небо и грязную снежную кашу на дороге. Было совершенно ясно, что погода и не думала меняться. Слава начал было вяло и недовольно отнекиваться, сказав, что непременно заболеет, но Леша заорал, что он напросился сам и что отмазаться все равно не выйдет. При этом Леша злорадно напомнил, что он будет греться в ванной, а Слава в это время будет искать на морозе магазин, как дятел, и вообще чтобы он без елки не возвращался.
  Слава уныло поплелся в гардероб искать верхнюю одежду. Он выудил оттуда вонючий овчинный тулуп, огромные черные брюки и стоптанные боты сорок пятого размера. Нахлобучив на себя найденные вещи, Слава стал похожим на чучело. Леша вытолкал его за дверь, предварительно поржав над его видом и сунув в руки большой полиэтиленовый пакет, найденный на кухне.
  Выйдя на улицу, Слава для начала потоптался на крыльце. Снег немного стаял и обнажил потемневший от влаги бетон. Слава наступил на утопленную в крыльце заржавленную решетку, в которую стекала вода. Решетка загремела противно. Он грустно огляделся по сторонам и вздохнул. Вздох неожиданно взбодрил его. После выпитого вина свежий уличный запах пьянил еще больше; голова у него слегка закружилась. Он только сейчас заметил, что была оттепель. Снег был мокрый и рыхлый, на дороге блестели холодные черные лужи. По жестяным карнизам барабанила вода: бам-бам-бам. Славе захотелось снять шапку, но он передумал; он повернул почему-то в сторону, противоположную той, где находилось шоссе, и зашагал вглубь квартала.
  Старенькие хрущевки были цвета талого снега; вся картина сливалась в однотонный серый пейзаж. Черные пустые окна домов смотрели на двор вертикальными рядами. Слава иногда проваливался в лужи, предательски прикрытые снежной слякотью. Ботинки, однако, еще держались. Шагая по пустынным заброшенным дворикам, он озирался кругом, выискивая взглядом хотя бы одного местного жителя, но город был пуст, и ниоткуда не доносилось ни звука. Слава далеко не сразу обнаружил, что в городе не слышно и не видно не только людей, но и вообще никаких живых существ. Висела мертвая, ватная, лишенная всяких звуков тишина; только барабанила капель. Из-за тишины и пустоты дворы казались больше в размерах. Проходя мимо домов, Слава украдкой поглядывал на темные окна. Окна были мертвы. Стекла смотрели на мир страшной бездонной пустотой, словно жители не просто покинули свои дома, но провалились в другое измерение, стерев все следы своего присутствия. Слава представил, как он поднимается в воздух и смотрит на безлюдный город сверху: на много километров во все стороны не видно ни единой шевелящейся точки, ни единой души, ни единого признака жизни. Город-мираж, город-призрак, город-ничто.
  Скоро Слава добрался до неприметного одноэтажного домика с надписью на козырьке: 'Магазин'. Буквы были большие и красные, но потемневшие от грязи и почти неразличимые на фоне черного козырька. По вечерам их, наверное, зажигали - если было кому.
  Слава прошлепал по талому снегу ко входу и потопал ботинками о мокрое крыльцо. Дверь была из алюминия, перехваченная посередине широкой алюминиевой полосой-ручкой, как ремнем. Над ручкой было вставлено грязное стекло с выведенным серебристой краской расписанием: '9:00 - 21:00 без выходных'. Все три стены магазина были от пола до потолка стеклянные: огромные стекла вставлены в стальной черный каркас. Сверху на каркас была положена массивная крыша из красного кирпича, которую стеклянные стены, казалось, выдерживали только чудом, а задней стеной магазин примыкал к большому дому-башне. Козырек нависал над входом; Слава, задрав голову, увидел снизу толстые красные буквы. Они были прикреплены к металлическим прутьям, торчавшим из кирпичной стены сантиметров на двадцать.
  Дверь не поддавалась. Слава подергал ее. Она чуть-чуть двигалась, лязгая о косяк. Слава заглянул внутрь, приложив руку к холодному черному стеклу. В помещении был полумрак, и почти ничего нельзя было разглядеть. В лицо ему подул холодный влажный ветер. Он отвернулся от стеклянной стены магазина и осмотрелся. Вино мягко ударило ему в голову, и вокруг как бы потеплело.
  Слава сказал пьяно:
  - Чё, значит, закрыто? А что за хрень? Почему вообще закрыто? Я вот щас вас открою.
  Он отошел от двери шагов на десять, наклонился и стал искать что-то в снегу. Под ногу попал мокрый скользкий булыжник. Он поднял его, отряхнул от снега, сунул в карман тулупа и продолжил искать. Скоро он набил камнями оба кармана. Он повернулся к магазину и, не раздумывая, швырнул камень в стеклянную стену. Слава не испытывал страха и ощущал только какой-то преступный горячий азарт; сердце колотилось. Будь он трезвым, он никогда бы на это не решился. Кругом, однако, продолжала висеть полнейшая тишина и совершенно ничего не случилось. Нервы его были так напряжены, что время как будто замедлилось; он ожидал мгновенного грохота разбиваемого стекла, но ничего не услышал. Он решил, что промазал; размахнувшись, он швырнул второй камень, затем третий. В эту самую секунду резко, страшно зазвенело, послышался звук лопающегося стекла - первый камень долетел, наконец, до цели - большие раскалывающиеся куски начали вываливаться из каркаса и падать наружу, в мокрый снег, и внутрь магазина, разбиваясь вдребезги о кафельный пол. Слава переключился на вторую стену; из первой продолжали выпадать остроконечные куски и крошиться о кафель. Звук рассыпающегося стекла стал душераздирающим; Славе в какую-то секунду от волнения показалось, что к звону примешиваются другие звуки, встревоженные крики людей. Он, однако, продолжал с какой-то отчаянной храбростью громить стеклянную стену, не сходя с места и не оглядываясь. Камни кончились; второе стекло продолжало разваливаться, большой кривой кусок стекла откололся сверху и воткнулся в снег. Затем все стихло, но в ушах у Славы еще некоторое время стоял шум. Он судорожно оглянулся, готовясь удрать, но на улице, как и раньше, было пустынно. Он потоптался некоторое время на месте, внимательно прислушиваясь. В обоих стеклах зияли черные кривые дыры; окно, подвергшееся атаке первым, было почти полностью уничтожено. Слава помедлил еще немного, потом осторожно приблизился к покалеченным стенам. В стекле входной двери зияла круглая дыра с расходящимися трещинами, похожая на большого паука, растопырившего лапы. Мокрый снег был усыпан стеклом, как конфетти. Сверху, словно сосульки, свисали уцелевшие куски. В зияющем полумраке магазина неярко отсвечивали стеклянные полки. Слава пнул ногой торчащий из сугроба осколок; тот упал в снег, не повредившись.
  Он нерешительно шагнул в пролом, поскользнувшись на кафельном полу. Сверху что-то отломилось и со звоном разбилось о пол за его спиной. Слава дернулся всем телом, испуганно взглянул вверх и отошел подальше вглубь помещения. Под его ногами хрустели осколки.
  Он сразу же увидел плоды своей работы: одна из прозрачных морозильных витрин слева от прилавка была разбита вдребезги, и все ее содержимое усеяно сверкающей стеклянной пылью. Слава, ругнувшись, сунул руку в разбитую витрину и выудил оттуда по очереди несколько холодных, твердых пачек масла, розовый пакет молока, коробку с маленькими заиндевевшими пельменями и стеклянную баночку с красной икрой. Все это он брал осторожно, двумя пальцами, сдувая осколки. Вторая витрина потрескалась, но была цела. Слава, чуть подумав, задрал ногу и изо всей силы поддал безразмерным ботинком по стеклу, проломив в нем дыру. Часть стекла обрушилась внутрь, а оставшуюся часть Слава разбил рукой, спрятав кисть в рукав тулупа. Из витрины он выволок торт в цветастой картонной коробке, осторожно ее отряхивая. Он поставил торт на деревянный прилавок и запихал все продукты в пакет, а торт поставил сверху. Затем он подошел к стойке со спиртным, возвышавшейся до самого потолка. Смешанный запах спирта терпко ударил ему в нос. Под ногой разлилась невидимая вонючая лужа. Он увидел, что почти все разномастные бутылки непостижимым образом перебиты и их содержимое пахучими струйками стекает на пол, заливая нижние полки.
  Слава остолбенел.
  - Мать твою! - сказал он в полный голос.
  Ему удалось обнаружить одну-единственную бутылку водки, стоявшую в самой середине стойки и чудом уцелевшую. Он аккуратно снял ее с полки. Остальные бутылки все до единой были переколочены, и оставалось только удивляться, как такое могло произойти. Очевидно, Слава каждым камнем уничтожал их сразу по нескольку штук. На полках стояли только донышки, их изуродованные края торчали кверху, как сталагмиты.
  - Твою мать! - сказал он еще раз, одурело смотря на бутылку водки в руке и испытывая непреодолимое желание разбить ее о стену. Однако, увидев этикетку 'Smirnoff', он передумал и злобно сунул бутылку в пакет. Торт ему пришлось вытащить обратно.
  Еще не отойдя полностью от замешательства, он стал ходить по пустому магазину и совать в пакет все, что попадалось под руку. Увидев бутылку 'Колокольчика', он взял и ее, вспомнив о Лешином пристрастии. Скоро пакет был забит под завязку, и Слава грубо выдрал другой из связки, висевшей над прилавком рядом с кассой. Набив второй пакет до отказа, он опять поставил торт сверху и вышел на улицу сквозь вторую стену.
  Улица была пуста. Разбитые витрины зияли за его спиной. Пасмурное небо чуть потемнело; двор стал затягиваться синими сумерками. Ему послышался какой-то шорох, похожий на шуршание шин по асфальту, и нарастающий шум мотора. Слева, метрах в десяти, было шоссе. Оно уходило куда-то вперед и вдаль, теряясь между двумя туманными пятиэтажками. По шоссе ехал большой желтый автобус. Он был покрыт грязью и ревел мотором; двери дребезжали на ходу. Автобус, зашипев тормозами, остановился, и двери-гармошки с лязгом раздвинулись, ударившись о боковины. Мотор продолжал работать, машина слабо подрагивала. Изумленный Слава увидел автобусную остановку, которую он не заметил раньше, может быть, потому, что раньше ее и не было. Его словно обдало жаром.
  - Стой, стой! - закричал Слава истерически. Голос у него сорвался от волнения.
  Он бросился к остановке, загребая снег огромными ботинками. Автобус не двигался, тихо тарахтя мотором.
  Слава в волнении бежал к остановке. Его прошиб горячий пот; пакеты стали страшно тяжелыми и оттягивали руки.
  Подбежав вплотную к автобусу, он плашмя рухнул на дорогу, споткнувшись о предательски скрытый под снегом бордюр. Оба пакета с силой ударились об асфальт. В одном из них что-то громко лопнуло. Слава, вскрикнув от досады, вскочил на ноги, остервенело подбирая рассыпанные продукты, но двери автобуса уже захлопнулись и он с ревом умчался, обдав Славу ароматным газом.
  Слава ошеломленно отряхивался, глядя вслед удаляющемуся автобусу.
  - Твою мать, - выдавил он еще раз, все еще пребывая в таком состоянии, когда неясно, по какой категории классифицировать происшедшее: по части облома или по части везения. Он представил себя в салоне автобуса, разъезжающего без водителя и везущего его неизвестно куда, и вздрогнул. Он еще некоторое время слышал слабый звук мотора, тарахтящего где-то за домами. Через полминуты звук растаял вдали.
  Он постоял немного, раздумывая об этом странном происшествии, пока не почувствовал, что опьянение несколько схлынуло, и тогда обратил свой протрезвевший взор на разбросанные по снегу и льду продукты. Один из пакетов лопнул по боку, и из зияющей дыры вывалилось почти все его содержимое. Единственная бутылка водки была разбита вдребезги, и из пакета Слава вытряхнул только россыпь осколков, плавающих в вонючем спиртовом болотце; видимо, он во время падения здорово приложился пакетом об лед. Все находившиеся внутри продукты были измазаны грязью и пропитаны спиртом. Коробка с тортом необъяснимым образом сплющилась, словно побывала в тисках, так что крем вперемешку с коричневым бисквитом полез наружу, как зубная паста из тюбика. Второй пакет был цел, но его содержимое пострадало не меньше. Одна из пачек с соком лопнула. Это почему-то заставило Славу посмотреть на свою правую штанину и убедиться, что она вся насквозь мокрая и отвратительно пожелтела. В общем и целом, поход в магазин вылился в удручающую картину. Оглядев свое уничтоженное хозяйство, Слава впал в страшную ярость. Винные пары выветривались у него из головы, и он дал волю своему трезвому гневу. Заругавшись вполголоса, что звучало даже еще более устрашающе, ибо он умел в минуты ярости использовать крайне выразительные интонации, Слава принялся с остервенением расшвыривать ногами искалеченные продукты, а единственный уцелевший пакет с апельсиновым соком подбросил высоко в воздух и так поддал по нему ботинком, что совершенно весь с головы до ног забрызгался густой липкой жидкостью. Это окончательно вывело его из равновесия.
  - Бл..., су-у-у-ки!! - заревел он, задохнувшись от бессильной ярости и глотая слезы. - Ненавижу, суки, гады, подонки, уроды!
  Его злоба быстро переросла в страшную тоску, как бывало всегда во время более-менее серьезных неудач. В такие моменты Славе начинало казаться, что судьба неумолимо толкает его на путь последнего и окончательного жизненного провала, который невозможно предотвратить. Подобные настроения довольно быстро проходили, однако, оставляя в душе маленький черный след. Последующие события, если они были более-менее позитивными, могли затоптать этот след, и Слава вновь наполнялся радостью жизни, но, как правило, радость эта была недолговечна. Сейчас его состояние было таково, что он готов был, еще не остынув, наброситься на любого прохожего, с тем, чтобы как можно обиднее его оскорбить, а если возможно, и убить на месте. Славино помешательство продолжалось еще некоторое время, однако мы не будем здесь вдаваться в излишние подробности и скажем только, что, успокоившись, он твердо решил не возвращаться в магазин, а отправиться прямо 'домой', поскольку был преисполнен ненависти к проклятому универмагу. Так он и сделал, предварительно оглядев разбросанные по снегу продукты и высмотрев среди них продолговатую стеклянную бутылку 'Колокольчика'. Эта бутылка была единственным уцелевшим предметом из всех утащенных Славой. Про баночку с икрой он забыл. Он с ненавистью подумал, что Леше, как любителю упомянутого напитка, опять повезло больше всех. Это его так разозлило, что он хотел было не брать бутылку или даже разбить ее, но потом решил, что 'Колокольчик' пригодится и ему с Димой, поэтому сунул его в огромный карман своего тулупа и угрюмо зашагал куда глаза глядят.
  Само собой разумеется, что в таком расстроенном состоянии он не очень внимательно следил за дорогой и довольно скоро, неожиданно для себя, очутился прямо на стыке двух уходящих в бесконечность шоссе, которые были по-прежнему пустынны. Обе черно-серые сужающиеся ленты были окутаны пасмурной дымкой, но когда он, шаркая дурацкими ботинками по асфальту, добрел до угла, образованного двумя слившимися дорогами, и повернулся к ним лицом, чувствуя странное тревожное волнение, вызванное удивительным размахом пространства, - в это самое мгновение из-за черной клубящейся тучи сверкнул луч закатного солнца и позолотил дорожное полотно. Захваченный удивительной картиной мертвого покоя, залитого солнечным светом, Слава несколько секунд стоял на месте и смотрел на сверкающий асфальт. Затем он обернулся назад, в поле. Над полем висели тяжелые пухлые тучи, закрывавшие небо до самого горизонта. Пространство оттого казалось странным образом замкнутым, как большая комната. Лучи солнца за Славиной спиной заскользили по тучам, высвечивая их плотную глубину, и темные клубы стали казаться еще более выпуклыми. Заснеженное поле чуть пожелтело под лучами; картина была удивительная. Но почти мгновенно она померкла вновь, окрасившись в свинцовый серый цвет и потемнев. Слава снова повернулся к дороге и увидел, что солнце скрылось за облаком. Участок неба над одним из шоссе был чуть светлее и ярче, чем в других местах; было видно, что солнце спряталось там. Шоссе стрелой уходило вдаль и там, где оно совсем терялось в тумане, в небо поднимался прямоугольный дымчатый силуэт огромного здания. Оно оканчивалось двумя остроконечными готическими шпилями, симметрично друг другу тянувшимися вверх. Несмотря на то, что очертания здания были окутаны туманом, его края были довольно резко очерчены и отчетливо видны. Готическая постройка была столь невероятно больших размеров, что Славе почудилось, что она находится совсем близко и высотой не превышает хрущевку, стоявшую по ту сторону шоссе, хотя на самом деле здание было страшно далеко. Подобный обман зрения он ощутил в коридоре при виде Головы, и шок, наверное, еще не совсем забылся им. Удивительно было видеть столь крупное строение, никак не гармонирующее с ландшафтом захолустного городка. Словно из пасмурного неба огромными ножницами вырезали кусок, открыв страшный провал, пустоту, серую дыру готической формы, ведущую в бездонную бесконечность. Слава, на несколько секунд представив себе эту картину, судорожно вздрогнул. Готический силуэт зыбко дрожал в воздухе; казалось, его скрывала сетка дождя. Слава долго смотрел на страшное здание и даже сделал непроизвольный шаг в его сторону; у него вдруг появилось непреодолимое желание попасть туда, зáмок манил и ужасал одновременно, он являл собой жуткую, сладострастную тайну... Как он здесь оказался? Кто его построил? Далеко ли до него добираться? Почему они не видели его, когда очутились в поле? Ведь это случилось всего метрах в трехстах позади. Наверное, ребятам не было дела ни до чего вокруг; им было достаточно и того, что они вырвались из коридора. Слава все смотрел и смотрел, как завороженный. Вдруг он с волнением вспомнил, как не успел сесть в автобус. Может быть, маршрут автобуса проходит через этот замок? Может быть, замок и есть конечная станция всех зазеркальных путешествий?..
  
  Слава поспешно перешел шоссе и углубился в раскисший, окруженный хрущевками дворик, начинавшийся почти от самой дороги. Его глаза горели, он был взволнован. Толстая стеклянная бутылка 'Колокольчика' била его по бедру; он не чувствовал ее. Мокрая слякоть хлюпала под ногами. Однажды он провалился в лужу; даже не заметив этого, он машинально выбрался из нее и поспешил дальше.
  Скоро он понял, что заблудился. Это не особенно испугало его; его мысли были поглощены таинственным замком, о котором он торопился рассказать друзьям. Даже сейчас, очутившись в совершенно незнакомом месте, он продолжал невольно думать о замке, рассеянно глядя по сторонам и ничего не замечая. Однако постепенно до Славы начало доходить его положение. Тогда он очнулся от странного забытья и огляделся внимательнее. Это не помогло ему, поскольку он не представлял себе, где находится, и только когда он понял это окончательно, до него дошло, что он просто-напросто потерялся. В его положении это означало, что он остался в мертвом городе один, без друзей, и ждать помощи было не от кого.
  Сердце его в страхе заколотилось; в желудке поднялся неприятный холод. Он довольно быстро забыл про замок. Перемена в настроении была разительная. Он скоро был поглощен безудержным, безнадежным страхом, который оказался столь велик, что едва Слава почувствовал панику, ему пришлось сразу отгонять ее, потому что, поддавшись ей полностью, он мог бы запросто сойти с ума.
  Он попытался сосредоточиться. Он помнил, что, выйдя из дома, повернул направо. Однако, возвращаясь обратно, он мог запросто миновать свой подъезд. Все здания были одинаковы и отличались только номерами; нóмера же он не помнил. Он даже ни разу не посмотрел на него; возможно, он его просто не знал. Дима и Леша наверняка запомнили и номер дома, и номер квартиры. Хотя номер квартиры он тоже помнит, но что толку? Славе хотелось зарыдать, к горлу подкатил отвратительный комок. Он бросился вперед, куда глаза глядят, не в силах оставаться на месте даже секунду - ему казалось, что стóит ему остановиться, страх и отчаяние сразу же раздавят его.
  Когда-то давно, когда ему было лет пять или шесть, Слава гостил у бабушки в далеком сибирском городе. Однажды он на автобусе поехал с родителями в гости и, заглядевшись в окно, не заметил, как родители вышли - они, наверное, окликнули его, но он не услышал - и автобус покатил дальше, увозя Славу в неизвестность. Опомнившись, он выскочил на первой же остановке и, рыдая во все горло, побежал, топая босоножками, по улице. Он был так испуган, что пробежал, наверное, не меньше трех километров, не останавливаясь и ревя во все горло. Он вовсе не знал, куда бежит, потому что никогда раньше не был в этом городе, однако, тем не менее, прибежал именно туда, куда было нужно: к своей родной бабушке, к дому, из которого он отправился с папой и мамой в злополучные гости.
  Пережив это приключение, Слава уверовал в то, что он способен интуитивно найти любое место, в которое направлялся, не спрашивая дороги, поскольку всегда поворачивал в правильную сторону. У него были случаи увериться в своей правоте, не менее удивительные, чем случай с бабушкой, и сейчас, вспомнив о них, он немного приободрился.
  Он скоро заметил, что на улице стало темнеть - на этот раз совсем по-зимнему, быстро и неотвратимо. Серый блеклый день сменился густо-синими сумерками, грозившими скоро превратиться в кромешную тьму. Было очень странно, что не стемнело раньше: как будто судьбе было угодно, чтобы Слава заблудился при свете дня и был уверен, что до наступления темноты еще много времени. Страшный город заманил его в ловушку. Славе стало тоскливо: он на полном ходу остановился и хотел даже лечь в снег, чтобы никогда больше не вставать. Ему надо было переждать приступ печали.
  Постояв так немного, он все же пришел в себя и зашагал дальше. Он блуждал из двора в двор, и все дворы были одинаковые, с раскисшими снежными полянами и облезлыми домами. Вечером они стали страшнее; темнота в городе была такая, какую можно увидеть только на юге: плотная, душная, скрадывающая расстояния; улицы становились меньше, дома ближе придвинулись друг к другу. Небо, во время коротких сумерек выглядевшее бездонной густо-серой пеленой, теперь было черным, как мазут, и опустилось почти до самой его макушки. Он, конечно же, не догадался смотреть на окна: у Леши и Димы должен гореть свет, все же остальные квартиры пустого города были черны; наступивший мрак мог помочь ему. Но его смекалки не хватило на то, чтобы до этого додуматься. Он был всего лишь маленьким напуганным существом, бесцельно бредущим по чужому ночному городу без надежды на чью-либо помощь. Его шаги отдавались, казалось, на много метров вокруг, рождая эхо, как в большом пустом помещении. Это было таинственно и страшно. На улице совсем стемнело. Вдоль шоссе тянулся бесконечный ряд больших бетонных фонарей, но они были мертвы. Такие же фонари, длинные и молчаливые, зачем-то были установлены и во дворах. Он понял, что заблудился окончательно и в отчаянии сел на первую попавшуюся скамейку. Скамейка была деревянная и влажная, без спинки. Он похлопал мокрыми ботинками друг об дружку. Бутылка 'Колокольчика' оттопыривала карман. Вокруг висела полная тишина. Небо над головой было черным-черно, пустой невидимый двор молчалив и страшен. У Славы в горле стоял ком. Он не испугался, но впал в тоску и совершенно не знал, как быть. Придется, видимо, искать квартиру с открытой дверью и устраиваться там. Или лезть в окно, как говорил Дима. И еще чтобы дверь закрывалась изнутри, иначе ему будет страшно спать. О том, чтобы снова идти искать магазин, - ведь ему надо было чем-то питаться - не могло быть и речи. Боже мой, боже мой!..
  - Балбес, ты там уснул, что ли, в одном ботинке? - раздался громкий голос над самым его ухом. - Хорек ты скрипучий.
  Голос был такой полнозвучный и близкий, что Слава от неожиданности едва не свалился со скамейки.
  Было слышно, как невидимый Леша издевательски загоготал.
  - Что, переконил, гнида? - довольно сказал он.
  Слава напряженно вгляделся в темное окно на первом этаже и увидел Лешину физиономию, высовывающуюся из открытой форточки.
  - Ты идешь или где? - сказал Леша. - Или, если хочешь, в сугробе ночуй. Только отдай мой 'Колокольчик'.
  
  - Что такое? - закричал Слава, вваливаясь в теплую прихожую. - Чего вы в темноте сидите? Сволочи проклятые!
  Слава ругался долго. Когда с ним происходило что-нибудь неприятное, он начинал жалеть себя и приходил в бешенство оттого, что это произошло именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Иногда он подолгу не мог успокоиться, совсем, как Леша.
  - Света нет, - объяснил ему Дима. - Как только ты ушел, практически сразу отрубили. Леха-то ладно, он еще сидел, телевизор смотрел, а я в ванной был! Моюсь, моюсь, раз - темнота полная! Я еще подумал, что этот негодяй так пошутил. Я еле домылся до конца, все никак найти там ничего не мог. - Дима засмеялся.
  Слава только сейчас заметил, что у Димы довольная распаренная рожа: он тут грелся в ванной, пока Слава ходил в магазин, искал проклятую дорогу и умирал от страха.
  - Ну, и че, вы не могли починить его, что ли, пробки подкрутить?
  - Да уже пытались. Ничего не получается. Если хочешь, иди сам попробуй. Там ничего не видно. Был бы хоть фонарь, еще можно было бы что-то сделать. А так ни фонаря, ничего.
  Слава с грохотом поставил 'Колокольчик' на журнальный столик в прихожей и начал раздеваться.
  Из гостиной вышел Леша.
  - Тебя, бл..., только за смертью посылать, - сказал он.
  Тут Леша увидел бутылку 'Колокольчика'.
  - Что, и это все!? - возмутился он.
  - Да все, все! - заорал Слава.
  Он злобно швырнул полушубок на пол, а ботинки разбросал по всей прихожей. Затем он отправился в ванную, обнаружил, что в ней темно, как подмышкой, однако, все же заперся там, включил воду и долго не выходил.
  
  Глава 11
  
  После того, как Слава отсиделся в ванной, между ним и Лешей воспоследовала очередная ссора, во время которой Леша сначала некоторое время отвратительно ругался (он успел уже как следует проголодаться), а потом стал едко высмеивать Славу, утверждая, что тот ни на что не способен, и поэтому ему остается только повеситься. Леша был кругом прав, потому что Слава провалил задание; но Слава после всего пережитого был так взбешен, что отпирался решительно от всего и даже сам наорал на Лешу, говоря, что тот один во всем виноват. Потом они оба выдохлись и замолчали. Слава от расстройства напрочь забыл про туманный замок на городской окраине.
  - Надо было хоть дорогу-то запомнить, Славик, - несколько неодобрительно сказал Дима, - а теперь мы завтра захотим найти этот магазин, а ты даже не сможешь показать, где он находится.
  О том, что Слава чудом не заблудился в незнакомом страшном городе, Дима даже не заикнулся. Слава многозначительно промолчал и с хмурым видом побрел на кухню, где, само собой разумеется, не нашел никакой еды, но зато неожиданно обнаружил в холодильнике еще одну бутылку 'Монастырской избы', на этот раз, с красным вином - Слава никогда раньше такого не видел. Бутылка лежала почему-то в морозильнике.
  С холодной бутылью в руках он побежал в гостиную, где Леша и Дима сидели перед телевизором. Вино привело к почти мгновенному примирению, хотя осторожный Леша все же отказался его пить, сославшись на голодный желудок.
  - Ну его на хрен, - сказал он, - совсем сопьешься тут с вами. Давай сюда мой 'Колокольчик', негодяй.
  Слава с готовностью принес бутылку из прихожей, где она по-прежнему валялась на журнальном столике, а Дима в это время достал из серванта два бокала и открыл красную 'Избу' без всякого штопора. Они разлили в бокалы сразу половину бутылки.
  - Да, без закуски немного фиговато, - сказал Слава после первого бокала. Дима невозмутимо разлил остаток и убрал бутылку под стол.
  - Да уж, кто бы говорил, - зло сказал Леша, отрываясь от 'Колокольчика'.
  - Ничего, нормально, - ободряюще сказал Дима, - завтра с утра сходим. Славик нам покажет дорогу, - тут Дима хохотнул. Смеялся он, однако, так, что не было обидно; он это умел.
  - Да, бл..., покажет, это точно, - процедил Леша, - Сусанин хренов. А давайте отрежем Сусанину ногу, бл...! Сейчас же, подонок, найдет нам дорогу!
  Дима стал бесшумно хохотать, задрав голову и едва не захлебнувшись вином.
  - Да-а, блин..., - сказал Слава растерянно, ему уже не хотелось спорить, он согрелся и был снова пьян, - сам ты Сусанин... Слушайте, а как у вас телевизор работает, если света нет?
  - Да мы сами не знаем, - сказал Дима, выражая всем своим видом комичное недоумение, - тут, наверное, две разные проводки. Может быть, в старых домах так делали. Вообще, по-моему, так и должно быть.
  - Какая, на хер, разница сколько там, бл..., проводок! - сказал Леша. - Дое...лись до бедной проводки! Работает, и работает! Скажите спасибо. А то, бл.., из-за всяких долбаных Славиков сидели бы, как негры, - тут Леша злобно повернулся к Диме и стал выставлять пальцы, один за другим, - без света - без телевизора, бл..., - и без жратвы, бл...! Обоссаться. Я офигеваю, дорогая редакция.
  Разговор некоторое время продолжался в том же ключе, пока Леша не насосался "Колокольчика" и не пришел, наконец, в нормальное расположение духа. Ребята уставились в телевизор, ставший теперь их единственной связью с внешним миром и единственным доказательством его существования. По их лицам бегали бледные отсветы экрана; комната вспыхивала фосфоресцирующим светом. Леша отхлебнул 'Колокольчика' и громко, протяжно рыгнул, не меняя позы. Он сидел в кресле ровно, как истукан, расставив ноги и уставившись прямо перед собой. Глаза у него были блеклые и счастливые; он сосал 'Колокольчик', как медведь лапу. Слава сидел рядом с Димой на плюшевом диване. Настроение у него поднялось, на лице вновь засветилась широкая глупая ухмылка.
  Дима, вытянув руку, орудовал пультом. На экране возник цветастый концертный зал; шелестели аплодисменты, сверкали костюмы, гремела музыка.
  - Клара... Новикова! - восторженно закричал ведущий.
  - С-сара Новикова! - сказал Леша и рыгнул.
  - Да-а! - засмеялся Слава. - Ха! Ха-ха-ха!
  - Че так звук-то врубили, пандалы в ушах, что ли? - сказал Леша. - Дай сюда пульт.
  - А мы просто очень любим Клару Новикову, - сказал Слава развязно. - Че тише сделал? А ну, сделал громче, однозначно! Я за Клару Новикову пасть вообще порву.
  Дима с Лешей заржали.
  - Не, а Клара Новикова несмешная вообще, да? - Слава повернулся к Диме. - Откуда она такой известной стала, вообще не понимаю. Я сколько раз видел, как она выступает, и никто вообще не смеется.
  - Ага, точно, - подтвердил Дима с готовностью.
  В этот самый момент истерический монолог Новиковой прервался зрительским хохотом.
  - Посмеялись, - усмехнулся Дима, - с легонца.
  Он взял пульт и прицелился им в телевизор. Тот замолк, но изображение не исчезло.
  Леша, сосавший 'Колокольчик', оторвался от бутылки и сказал:
  - Где звук, бл... Звук где? Дай сюда пульт.
  - Не, там реклама просто, - сказал Дима лениво. Он положил пульт на столик.
  - Опять эта голимая бланка? - спросил Слава, взглянув на экран. - Или что это такое? А, это какая-то еда для собак, как ее там, блин.
  - Педигри, - сказал Дима.
  - Педики! - сказал Леша.
  - Вообще, это ни хрена не правильно, - заявил Слава, наблюдая, как упитанные щенки, толкая друг друга, жадно поедают корм из миски, - потому что у собаки должны быть зубы крепкие. Не, ну в натуре. Им нужно грызть кости, морковку нужно жрать. Че эти рекламщики гонят вообще! И, главное, у хозяев, видимо, денег нет, чтобы хотя бы пару мисок купить! Смотрите, все жрут из одной!
  - Если она жрет, как слон, - изрек Леша, рыгая, - то ей догоняться нужно. 'Педиками'. Костей не хватает ни разу. А потом, блин, нажравшись, как насрет на диване!
  - Вот в городе Зима, где наши родственники живут, там собаки, у них такие зубы тренированные вообще, - Слава ударился в воспоминания. - Я один раз шел маленький по улице, и такой деревянный забор, и за забором собаки на цепи, в каждом дворе. Одна собака - пофигу - вылезла из-под забора и на меня набросилась! Вообще. Она была на цепи, но там такая охренительная цепь, что она пролезла и цап меня за кроссовку! (Дима начал хохотать). Короче, пока вырвался, она всю кроссовку мне изодрала, и пришлось, естественно, обе кроссовки выкинуть на хрен. Вообще. Такие зубищи! Они их там кормят чем-то таким.
  Ребята поржали. Дима, отхохотавшись, сказал:
  - А мы поехали с Аксеновым на дачу - помнишь Аксенова, балбес? - и это, пошли к их соседям, за дровами, что ли или еще за чем, а я на улице стою. У них такая собака - овчарка - здорровая вообще, как собака Баскервилей, раз, такая выбегает - ну, я так стою, думаю, не будет же она меня кусать, она раз, так вроде со мной нормально, ничего не нападает. Раз, так ее погладил, дай лапу, раз, она мне лапу дает...
  Леша (глупо качая головой, как пьяный): ага, такая: налей и мне тоже! И иди на х..! (смех).
  Дима: ...тут Аксенов такой выходит, я ему - смотри, щас она мне даст лапу, ей - дай лапу! - она раз, мне дает лапу, а я ей случайно рукой так прижал лапу - схватил, хотел так потрясти и прижал, короче, она как вскочит, такая, цап меня! Сначала за руку укусила, я руку отдергиваю, она цап, меня за ногу укусила! Как за ногу меня тяпнула! Я вообще еле ноги унес. Аксенов ржет. Мы возвращаемся, он такой мне: нашел с кем играть, говорит, эта овчарка знаешь, что в свободное время делает? Говорит, я не раз наблюдал: берет кирпич, и этот кирпич грызет! - Дима схватил воображаемый кирпич, скосил глаза и начал его грызть, ерзая на диване. Леша и Слава, глядя на него, смеялись. - Лежит там, хрум хрум, все кости, главное, грызут, а она кирпич грызет! (Смех).
  Слава: это она потому тебя укусила, что ты ей не налил! (хохочет).
  Леша (хохочет): абассышься!
  Слава: вот в этом городе Зима, там тоже собаки все такие же бешеные. Там... они их там с волками вообще скрещивают, там такие были мутанты, вообще, это кошмар. Они всех рвали вообще, пофигу, свой, чужой!... (Дима хохочет).
  Леша: как это 'свой', бл...?
  Слава: ну, в смысле, свои их тоже боялись.
  Леша: 'свой', это че, бл.., который в будке сидит?
  (Смех).
  Прикинь, из будки чувак выползает: я 'свой', бл...! Пес такой: ну, ладно...
  Слава: 'свой' в смысле хозяин, блин. А еще у моих родственников там кот жил одноглазый. С одним глазом кот!
  Дима: на лбу глаз, что ли?
  Леша: у-ху-хуу! Последний, бл...!
  (все смеются).
  Леша: балбес, вруби звук, реклама кончилась.
  
  Слава сидел на краю дивана, положив левую руку на подлокотник. Ему скоро наскучило глядеть на экран; он отвернулся и посмотрел на дверь гостиной. Дверь была открыта, в прямоугольном проеме чернела невидимая прихожая; свет телевизора не проникал в нее. Славе стало неуютно. Он сидел к двери ближе всех, и ему казалось, что из проема тянет ледяным холодом. Почему-то он вспомнил, как Леша в коридоре появился из клубов дыма. Он с опаской посмотрел на друга: Леша так и не удосужился одеться и сидел на диване голый по пояс. На теле его красовались ссадины, в темноте похожие на грязные разводы. Слава с полминуты смотрел на Лешу. Затем он снова повернулся к проему и увидел, что в темной глубине прихожей мелькают какие-то не то блики, не то искорки. Он похолодел. Фосфорные блики вспыхивали с непостижимой, логичной последовательностью, он улавливал ее, но не мог понять. Он хотел было встать и посмотреть, что там, забыв, что не работает электричество. Вдруг он понял - это зеркало.
  - Тьфу ты, блин, это телевизор там отражается! - выдохнул он с облегчением.
  - Чего, где? - не понял сидевший рядом Дима.
  - Вон там зеркало висит в коридоре, в прихожей, то есть, - сказал Слава, - отражает телевизор.
  Дима посмотрел.
  - Ну, да, - сказал он, - а ты что, не заметил?
  - Да заметил, - сказал Слава, - но как-то все равно неожиданно.
  Потом он сказал:
  - Может, дверь закроем? Чего-то сквозит.
  - Закрой, кто тебе мешает, - сказал Леша, глядя на экран.
  Слава встал с дивана и попытался закрыть дверь, но язычок не хотел защелкиваться: что-то мешало ему. Дверь, шурша по полу, вновь отворилась и тихо стукнулась о стену.
  Слава недовольно вздохнул. Он сел на место и, помолчав, сказал:
  - А вы не пробовали по квартирам еще раз пройти? Пока меня не было. Вдруг кто-нибудь уже дома.
  - Пробовали, - сказал Дима, - да вот пока нет никого. Может, еще раз сходить? - спросил он Лешу.
  Леша сказал:
  - Охренела твоя голова? На часы посмотри. Все давно спят в одном ботинке. Завтра с утра сходим.
  - Это хорошо, если спят, - сказал Слава.
  - Почему? - удивился Дима.
  - Ну, потому что, значит, кто-то дома есть, - объяснил Слава, - раз они спят.
  - А, ну да, - усмехнулся Дима, - будем надеяться.
  Он встал, подошел к выключателю и щелкнул им. Света не было.
  - Оставь так, - сказал Леша, - не выключай, хоть будем знать, когда дадут. А потом догонят и еще добавят, твою мать.
  Экран телевизора снова привлек Славино внимание. Он неожиданно померк, так что в комнате стало почти совсем темно, а затем на нем появилась сверкающая россыпь звезд, которые стали медленно уплывать куда-то вверх, за границу экрана. Звезды сплетались в удивительные трехмерные скопления, которые никогда не увидишь в городском небе; такую картину можно наблюдать только в ясную погоду в деревне, что Слава однажды и делал, валяясь в теплом стогу сена и глядя на умопомрачительные звездные феерии, рассыпанные по всему небу от края до края, как светящиеся молочные брызги. Больше он нигде такого не видел.
  - Ну-ка, сделай громче, - сказал он Леше, - чего-то знакомое. Какая-то фантастика, по-моему.
  - Бл..., куда пульт дели? - сказал Леша, вертясь в кресле. - Только что здесь был.
  - Ты ж его сам в руках держал! - Дима хохотнул. - Минуту назад.
  - Блин, ну ничего вам доверять нельзя, - ворчливо сказал Слава, поднимаясь с кресла. Он подошел к телевизору и зашарил по панели, присев на корточки и пытаясь нащупать кнопки. - Где тут громкость? Щас все кончится из-за вас. - Вдруг он сказал: - Ой. Ой-ёй-ёй! - и отскочил от экрана, как ошпаренный.
  - Что случилось? - спросил Дима, округлив глаза.
  - Мамочки! - кричал Слава в ужасе, пытаясь спрятаться за диван, но между диваном и стеной не было свободного пространства, и он в панике побежал к выходу, но вступить в черную прихожую почему-то побоялся. Он продолжал нервно прыгать по комнате и что-то восклицать; казалось, что он немного придуривается, однако, чтобы придуриваться таким образом ни с того, ни с сего, нужно было хотя бы чуть-чуть испугаться взаправду.
  - Телевизор! Телевизор! - кричал Слава в ужасе, бегая по комнате и опрокидывая стулья.
  Леша и Дима одновременно встали на ноги и подошли к экрану, на котором по-прежнему сияли плывущие по небу звезды. Ничего особенного они там не увидели.
  - Что опять случилось? - раздраженно спросил Леша, наполовину оборачиваясь к напуганному Славе.
  - Рука проходит! - орал Слава. - У меня рука проходит! Попробуй! Попробуй!
  Леша сначала не понял; потом, догадавшись, машинально сунул руку в экран, пребольно ударившись костяшками пальцев о стекло.
  - Ну, и что ты гонишь, негодяй проклятый? - гневно вопросил он. - Допился, бл..., до чертиков.
  Дима тоже дотронулся до экрана, и его пальцы сразу исчезли, будто погрузившись в песок. Ойкнув, он выхватил руку обратно.
  - Правда! - вскрикнул он восхищенно и испуганно. - Ой, ни фига себе! Гляди, балбес!
  Дима, не задумываясь, повторил движение, и рука на этот раз погрузилась в экран по локоть. Погруженной части не было видно, как будто она была отрезана.
  - Видал?
  Дима вытащил руку.
  Зачарованный Леша, от изумления забыв про осторожность, но все же с опаской провел по экрану пальцами, вызвав слабый статический треск.
  Слава оттолкнул Лешу и сказал Диме взволнованно:
  - У тебя тоже проходит, да? Да? Но у меня вон как, смотри. - Он сунул руку в телевизор, и Леша с Димой увидели, что его погруженная в экран ладонь засветилась.
  - Видишь, у тебя руку не видно, а у меня видно, - прошептал Слава.
  - А теперь, алкаши хреновы, объясните мне, что это за херня! - заорал Леша. - А ну, бл..., давайте, делайте все обратно, как было, вашу мать!
  - Да, подожди ты, - сказал Дима, напряженно смотря на Славину руку. - Успеем. Видишь, какой телевизор офигенный. Да, блин, такого я еще не видел. За все годы работы в милиции...
  Слава стоял на коленях, на лице у него была блаженная улыбка. Он расслабленно закрыл глаза и сунул голову в экран.
  - Ты чего, бл..., хорек скрипучий!.. - испугался Леша.
  Он дернул Славу за плечи и вытащил из экрана. Слава, не сопротивляясь, опрокинулся спиной на пол и остался лежать на нем. Глаза его были закрыты, но губы улыбались по-прежнему.
  - Ты живой? - тряс его Леша. Слава открыл глаза, его взгляд ничего не выражал, кроме чувства полнейшей умиротворенности. - Чего видел-то?
  - Ничего, - прошептал Слава, - я глаза закрыл.
  Дима, убедившись, что со Славой все в порядке, встал на колени и осторожно попробовал сунуть голову в экран. Ребята услышали глухой стук; Дима схватился за голову, отшатнувшись от телевизора.
  - Блин! - вскрикнул он удивленно и почесывая лоб. - Я же только что проходил!
  Ребята смотрели на него.
  - Славик, попробуй еще, - сказал ушибленный Дима, - посмотрим, получится у тебя или нет. Что-то у меня больше не выходит. Наверно, я что-то не так делаю.
  - И посмотри, что там, не жмурься, как дятел, - сказал Леша, сгорая от любопытства. Он даже немного присел, по привычке готовясь моментально удрать. Недопитый 'Колокольчик' стоял на столике.
  Слава, не сопротивляясь, двинулся к экрану. Он опустился на колени и закрыл глаза, как молящийся.
  - Не закрывай глаза, бл...! - прошипел Леша.
  Слава, вздрогнув, открыл глаза как можно шире и даже вытаращил их. Пол под ним скрипел. На темном экране светились звезды. Наклонившись и обхватив телевизор за бока, Слава медленно ввел голову в экран. Она свободно прошла сквозь него, и Леша с Димой увидели, что его голова засветилась, как будто внутри нее включили галогенные лампочки.
  Слава увидел бесконечный захватывающий космос.
  Это было невероятное, удивительное чудо. Трехмерные, совсем живые, настоящие планеты бесшумно проносились вокруг него. Он увидел, как расширяется и сжимается Вселенная, и мириады планет и звезд меняют очертания и перетекают одна в другую, и весь безбрежный космос ежесекундно меняет цвет и форму, оставаясь, однако единым, вечным и гомогенным. Это было упоительное зрелище. Вдруг он почувствовал, как в нем словно сломалась какая-то преграда, мешавшая жить. Он вдохнул воздуха, и тот проник во все поры и клеточки его тела, наполнив его в одно мгновение кристально-чистым ощущением совершенной свободы и легкости, и все на свете вдруг приобрело новое, волнующее значение, и воспоминания обо всех горестях тотчас же испарились из его мозга. Повсюду - слева, справа, снизу, даже позади него, - везде безбрежное, невероятное пространство уносилось бесконечно вдаль. Он оглядел себя по плечи, остальной части тела не было видно. Он догадался, протянул вперед руки и увидел их - они светились, будто фосфорные. Слава счастливо засмеялся.
  - Эй! - крикнул он в темноту; и как на волшебных волнах эхо понесло его сильный, все более крепнущий голос в пространство, и даже звезды вышли из состояния текучего покоя и оживленно разлетелись по всем направлениям бесконечности, проходя друг сквозь друга, как нейтрино. В совершенном, упоительном избытке чувств Слава сунул голову поглубже в экран, пытаясь заглянуть под себя, но голова его вдруг невероятно отяжелела, и он нечаянно вывалился весь.
  Ему показалось, что Леша и Дима зовут его по имени. Затем крики стихли. Он в последний раз обернулся, движимый остатками какого-то тревожного чувства - комплекса, вины, чем бы оно ни было - но никого не увидел. И чувство сразу прошло.
  Он ахнул, но не от страха, а от наслаждения - наслаждения полетом, свободой и невесомостью. Все ненужное, нелепое и непонятное исчезло, растворилось, рассыпалось на атомы и унеслось прочь.
  На короткое время вновь возник страх - и тотчас на дальней границе Вселенной появился желтый автобус. Ревя мотором и дребезжа всем корпусом, он мчался по небу, как по дороге, и прогрохотал мимо Славы, едва не задев его грязным боком. Славино тело, почти потерявшее вес и светящееся, само мчалось с огромной быстротой, поэтому скорость сближения была столь велика, что не успел он заметить автобус далеко впереди, как тот уже пролетел мимо, а еще через мгновение превратился в маленькую желтую точку и исчез.
  Он вспомнил Алину - как она лежит на диване, а он смотрит на нее сквозь полупрозрачную вуаль, и ее обнаженное тело освещено светом лампы, и каштановые волосы разметались на белом, а вся остальная комната погружена во мрак. Такой она запечатлелась у него в памяти.
  К своему изумлению, он скоро увидел и сам диван: тот летал в светящейся космической тьме, а над ним, как приклеенное, висело окно с белой рамой и подоконником. По оконному стеклу бликами скользили отражения звезд. Он сразу вспомнил, что, когда он фотографировал Алину, диван действительно стоял под окном. Когда же это было?..
  Слава попробовал изменить траекторию своего полета, и это ему легко удалось. Он помчался вдогонку за диваном и скоро нагнал его. Диван был в точности таким, как в его комнате: тот был старенький, мышино-серого цвета, с деревянными подлокотниками, потертыми и исцарапанными, один из которых держался на честном слове, и стоило его задеть, он тотчас же отваливался и падал на пол.
  Слава, нагнав диван, вскарабкался на него с ногами и схватился за оконную раму. Над его головой, и под диваном, и везде кругом, плыли сверкающие звезды. Он летел сквозь Вселенную, как космический корабль. Ощущение было непередаваемое. На пике экстаза Славе неожиданно почему-то вспомнилось подземелье с летающими чудовищами, но на этот раз воспоминание не наполнило его ужасом, а, напротив, вызвало расслабленную меланхолию. Он в спокойном восторге осознал, что опасность эта для него давно ничего не значит - она показалась эфемерной и зыбкой, и, пока он о ней думал, уже начала ускользать из памяти, как случайное сновидение. Он лег на диван и вытянулся на нем, свесив руку вниз. Боковые створки дивана, которые служили подлокотниками и которые можно было раздвинуть, чтобы удлинить его, были подняты, и он не мог растянуться во весь рост, поэтому ему пришлось немного подогнуть ноги. Он вытянул шею и заглянул вниз, под диван: там маленькие сияющие звезды стремительно летали по темно-синему, почти черному небу, и некоторые из них оставляли за собой тонкий шлейф света; может быть, это были кометы или метеоры.
  Он перевернулся на спину и стал смотреть над собой, сцепив руки на затылке. За спинкой дивана высилась оконная рама, которая немного закрывала обзор с левой стороны. Иногда звезды пролетали так близко, что их световой шлейф на долю секунды освещал диван, как прожектор; в оконном стекле вспыхивали зайчики. Он увидел, что медленно проплывающие мимо звездные скопления отражаются в окне, как в зеркале. Заинтересовавшись этим, Слава поднялся с дивана и забрался на подоконник, крепко вцепившись в оконную раму и стукнувшись носом о стекло, и как только он это сделал, диван отцепился от окна и улетел прочь, быстро затерявшись среди созвездий.
  Слава посмотрел в окно, и тут его взору предстало то, чего он вовсе не ожидал увидеть: перед ним раскинулся его собственный двор, залитый солнцем, каким он выглядел в аккурат перед уходом Славы на улицу. Даже перспектива была такая, как из окна его комнаты: с высоты четвертого этажа он смотрел на изумрудную травяную лужайку, чуть поодаль было футбольное поле, а между ними коричневое кирпичное здание школы, перед которым ездил туда-сюда оранжевый каток, весь покрытый черной копотью. Вся эта идиллия предстала перед изумленным Славой, как на экране телевизора. Летний двор был еще чудеснее и удивительнее, нежели вся бездонная Вселенная, вращающаяся кругом.
  Мало того: он чувствовал, что двор медленно и неумолимо затягивает его в себя, поглощает его мысли, километр за километром уничтожая раскинувшийся повсюду Космос.
  Затем он обернулся и увидел за спиной свою комнату. Он забрался на подоконник и стоял на нем на коленях, чтобы посмотреть в окно. Вдруг все звуки летнего дня хлынули внутрь через открытую форточку, оглушив Славу. Вне себя от волнения он разжал руки и спрыгнул с подоконника на пол, едва не опрокинувшись на письменный стол.
  
  Глава 12
  
  Леша и Дима, ошеломленные, стояли у телевизора и ровным счетом ничего не понимали. Очередное невероятное происшествие застало их врасплох. На экране плыли все те же мерцающие звезды-точечки. Славы вовсе не было видно - Леша первый догадался поискать его на экране, но безрезультатно: Слава провалился куда-то за границы видимого изображения, и последовать за ним, чтобы проверить, где он находится, Леше нисколько не хотелось. Он боялся теперь даже притрагиваться к проклятому электронному аппарату, по всей вероятности, заколдованному, как и все остальное в этом проклятом городе.
  Вот уже во второй раз Слава бесследно ускользал от своих друзей. Эти его внезапные эскапады чудовищно бесили Лешу, но сейчас он был, скорее, напуган: каждое новое необъяснимое потустороннее безобразие временно выбивало его из колеи. В комнате царили тишина и мрак. Телевизор молчал. Дима в смятении стучал по экрану - в отличие от Леши, он нисколько не боялся сверхъестественных явлений - но экран издавал только плотный стеклянный звук, пум, пум, и больше не хотел ни на что реагировать.
  Когда Славины ноги мелькнули у Димы перед носом и стали проваливаться в экран, Дима схватил их за лодыжки и хотел вытянуть обратно, и вытянул бы, но Славу с такой чудовищной силой потянуло вниз, что Диме ничего не оставалось, как его выпустить. Он вторично ударился головой о толстый стеклянный кинескоп и в страхе разжал пальцы, боясь, что провалится вслед за Славой, хотя экран вовсе не собирался его пропускать, о чем говорила мгновенно вскочившая шишка у Димы на лбу. Тут же он увидел, что его руки все еще затянуты в телевизор и как будто отрублены; он поспешно вытащил их и затем только схватился за ушибленный лоб. Выпучив глаза, он уставился на Лешу, который в сердцах заорал:
  - Опять свалил, баклан! Вот гаденыш! Гнида казематная!
  Лешина реакция на очередное Славино исчезновение могла показаться, пожалуй, несколько черствой и недружелюбной; однако не будем забывать о том, что на его долю выпало уже столько всевозможных приключений, что даже самое чувство опасности несколько притупилось в нем, хотя именно это чувство было наиболее развитым из всех его чувств. Боязнь того, что со Славой может что-то произойти, у него уже почти прошла, и он был уверен, что тот легко выпутается из очередной неприятности. Интересно, что Слава, чей характер являл собой почти полную противоположность Лешиному, думал о Леше в точности то же самое, что и Леша думал о нем.
  Неизвестно, что делали бы друзья дальше, чем руководствовались и к какому выводу пришли; на этот счет не осталось никаких свидетельств, потому что одно неожиданное обстоятельство отвлекло их от обсуждения своего положения, а именно: друзья, к своему удивлению, обнаружили, что больше не стоят с растерянным видом у телевизора, а сидят в глубоких мягких кожаных креслах, неизвестно откуда появившихся; в руках у обоих оказалось по сигарете 'Парламент', которыми ребята с большим удовольствием затянулись, хотя никто из них прежде не брал сигареты в рот. Открытая пачка 'Парламента' лежала на журнальном столике, а рядом с нею находилась изящная хрустальная пепельница, которая едва заметно светилась в полумраке, словно внутри нее горел серебристый огонек.
  Здесь нам необходимо сделать небольшое стилистическое отступление.
  Дело в том, что когда автор перечитывал предварительный вариант настоящей повести по прошествии некоторого времени после ее завершения, неожиданная смена стиля в последней главе показалась ему несколько резкой и непродуманной. В ходе работы над этой главой было решено сменить современный стиль на более изящный и старомодный, поскольку автор пришел к заключению, что такая стилистика в большей степени соответствует особенному настроению главы и описываемым в ней странным событиям. Однако, чтобы сохранить художественную цельность произведения и сделать смену стиля эстетически более убедительной, было необходимо ввести в главу некий промежуточный пункт, может быть, даже не играющий никакой информативной роли и ничему особенно не посвященный, но необходимый для создания некоей конструктивной границы между двумя частями одной главы, имеющими различную стилистическую направленность. Получилась ли такая задумка успешной или нет, судить исключительно читателю, потому что любому автору, независимо от размера его дарования, зачастую бывает весьма трудно взглянуть на свое произведение со стороны. Мы же на этом закончим настоящее отступление и продолжим наше странное повествование, добавив только, что с того момента, как у Леши и Димы оказалось в руке по сигарете, с ними вдруг произошла удивительная метаморфоза, а именно: погруженная в темноту комната обволокла их уютным домашним сумраком и начала понемногу овладевать их мыслями и даже телом. Упомянутый эффект выразился в том, что ребятам уже не хотелось выяснять причины своего пребывания в столь странном месте, и желание его покинуть у них бесследно исчезло; напротив, оба друга, как по команде, расслабленно вытянулись в своих креслах и лениво уставились в телевизионный экран.
  Телевизор стоял теперь по левую руку от обоих ребят - у окна (там он и находился все время), а Леша и Дима сидели рядом друг с другом, положив ногу на ногу. Но они были не одни в комнате: напротив ребят, по другую сторону журнального столика, обратившись к ним лицом, в таком же точно кресле и таким же образом скрестив ноги, сидел Неизвестный и с безмятежным видом курил сигарету, пуская дымные кольца в потолок.
  Леша изумился; он даже привстал в кресле при виде неожиданного посетителя и хотел уже было задать ему множество разнообразных вопросов - по-видимому, как вежливых, так и не очень - однако же, сразу понял, что задавать их у него нет никакой охоты, мало того, он вдруг почувствовал, что вопросы эти нисколько его не интересуют. Он вновь откинулся на спинку кресла и погрузился в немоту. Что касается Димы, тот и вовсе не сделал никакого движения и даже ничуть не удивился новому гостю, как будто давно ожидал его появления. Короче говоря, все трое сидели, наслаждаясь обществом друг друга и, кажется, лишь из вежливости не решаясь прервать затянувшееся молчание.
  Так они сидели некоторое время, пока не произошла еще более удивительная вещь: потянувшись к столику, Леша, как ни в чем не бывало, взял правой рукой бутылку 'Колокольчика' из Черноголовки, отхлебнул из нее порядочную порцию, затем поставил ее на место, затянулся сигаретой и аккуратно стряхнул пепел в пепельницу. Вслед за тем он обратился к незнакомцу так, как будто продолжал прерванную беседу:
  - Ну, так что вы там говорили по вопросу наших машин? Что-то я давно уже не помню, чтобы кто-то мне советовал покупать отечественную помойку вместо иномарки. Врать не буду.
  Как это ни странно, услышав Лешины слова, Дима не посмотрел на него в изумлении, как на сумасшедшего, а одобрительно закивал головой, слегка сощурившись и по примеру незнакомца выдыхая в потолок дым.
  Незнакомец, услышав вопрос Леши, слегка пошевелился. Этот необычный персонаж имел довольно оригинальную внешность. Он был лыс и худ, без бровей и без ресниц, глаза его, большие и выразительные и даже немного страшноватые, своей чернотой гармонировали с общим полумраком комнаты. Лицо имело мертвенно-бледный оттенок. Казалось, в нем вместо глаз были проделаны отверстия, сквозь которые можно было видеть погруженную в темноту стену за его спиной. Такого же черного оттенка был и его костюм; в нем невозможно было разобрать какой-то отдельный предмет, потому что он обтягивал его тело наподобие трико, состоящего из сплошного куска ткани. Незнакомец имел широкие плечи и мускулистую фигуру и в целом не выглядел странно или подозрительно, несмотря на жутковато-выразительное выражение лица. Он был обут в черные лакированные туфли с закругленными носками; их мягкий матовый блеск немного оживлял непроницаемую черноту его костюма, словно поглощающего свет.
  Незнакомец заговорил.
  - Я могу только повторить то, что уже сказал ранее, - произнес он учтивым тоном, - такова моя точка зрения. Да и ваши родители, насколько мне известно, говорили вам то же самое.
   У незнакомца был приятный глубокий голос, никак не подходящий к его диковатой внешности.
  Дима поперхнулся дымом и исподлобья взглянул на Лешу, словно испытывая непонятную робость. На незнакомца он почему-то избегал смотреть.
  - Ну, уж нет, - сказал Леша, вновь потянувшись за 'Колокольчиком', стоявшим на столике рядом с волшебной пепельницей. Видимо, бутылка напиталась от этой пепельницы чудодейственных свойств, потому что она сама начала светиться как бы изнутри, и заиграла хрустальными бликами. - Извините мне мою резкость, но отечественную помойку я покупать не буду. Это, простите, геморрой. Был у меня 'Москвич', еле я его сбагрил. 'Нива' была - еще того хуже. Родичи, они просто ничего не понимают. Они до сих пор уверены, что иномарку ремонтировать труднее и запчасти, типа, дорого стоят. Они просто не понимают, что иномарку ремонтировать дешевле, потому что ее вообще не надо ремонтировать! Прошел техосмотр, и все. Я бы вообще закрыл весь наш кондовый российский автопром и бабки пожертвовал бы на благотворительность. Да и у вас, я уверен, если и есть машина, то точно не наша.
  Незнакомец усмехнулся и собрался что-то ответить, но Дима, набравшись храбрости, перебил его:
  - Тут у вас телевизор странно работает. Все каналы показывают какой-то космос. Программ, что ли, нет нормальных?
  - Это у нас такие настроечные таблицы, - охотно объяснил незнакомец. Он непринужденно вытянул ноги под столом и сцепил пальцы на животе. - Дело в том, что время уже позднее. У нас телевидение прекращает работу в восемь или девять вечера, в зависимости от канала, и не работает до самого утра. Но зато можно смотреть видео.
  - Да-а, - промямлил Дима, - как-то это все-таки не очень удобно. А кассеты-то хоть какие-нибудь есть с фильмами?
  - Нет, к сожалению, - развел руками незнакомец.
  - Да что же такое, - сказал Дима.
  - И погода дурацкая, - сказал Леша недовольно, - холодно, сыро. Не поймешь, то ли весна, то ли зима, то ли осень.
  - День хороший, а погода плохая, - пошутил незнакомец с виноватой улыбкой.
  Он вел себя весьма предупредительно и вежливо отвечал на все вопросы, но в его присутствии Леша и Дима почему-то чувствовали едва ощутимую тревогу, вызванную непонятно чем: то ли манерой незнакомца вести разговор, то ли самим его присутствием.
  В комнате, как и раньше, был мягкий полумрак. На стене тикали невидимые часы. Дима неожиданно подумал об Алине. Он видел ее лишь один или два раза в жизни и даже не помнил хорошенько, как она выглядит, но сейчас ему почему-то захотелось, чтобы она сидела рядом, курила сигарету и разговаривала с ним.
  Он хотел о чем-то спросить незнакомца, но вместо этого, затянувшись поглубже и откидываясь в кресле, выдал нечто совершенно несусветное:
  - Насколько я знаю, необычность женского начала заключается в том, - сказал Дима, с удивлением прислушиваясь к звукам своего собственного голоса, - что это начало, как бы это поточнее сказать, тянется к определенному конкретному мужскому началу, с которым его связывает опыт достаточно длительных отношений, иными словами, привязанность, в то время как для начала мужского в целом более характерна склонность к полигамии. То есть, женская привязанность имеет, скорее, психологическую природу, а мужская - физиологическую. В связи с этим возникает вопрос: какой тип привязанности испытываете вы?
  Трудно представить себе что-нибудь более нелепое, нежели Димина речь, которая в данной ситуации прозвучала абсолютно не к месту. Но самое поразительное было то, что Леша, услышав абсурдный и даже, пожалуй, смехотворный вопрос Димы, обращенный к таинственному незнакомцу, нисколько не удивился, а, словно бы утвердительно, кивнул головой, продолжая спокойно посасывать свой 'Колокольчик'.
  - На это я могу ответить так, - сказал мужчина и внимательно посмотрел на Диму своими черными глазами, - все зависит от того, сумеете ли вы пролезть в телевизор. Этот вопрос волнует меня сейчас больше всего.
  - Я другого и не ожидал, - заявил Леша.
  Дима понимающе качнул головой, нисколько не удивившись.
  Собеседник же, хитро увильнув таким образом от прямого ответа на вопрос Димы, неожиданно заговорил так:
  - Человеческая природа, - произнес он, приняв тон профессора, читающего лекцию, - представляет из себя крайне интересную вещь, даже, возможно, наиболее любопытную из всех вещей в мироздании. Основная ошибка человека состоит в том, что ему самому особенности его природы не кажутся заслуживающими внимания, и он с гораздо большей охотой интересуется вещами, которые его внимания вовсе не стоят, причем рассматривает он их не в связи со своей природой, что помогло бы ему объяснить их, а внé этой связи, что окончательно затрудняет процесс их познания. Однако, похоже, самому человеку нравится такое положение вещей: иначе как объяснить увлечение людей мистикой, гаданиями, необъяснимыми событиями и тому подобными нелепостями, которое переходит из поколения в поколение? Видимо, человеку импонируют явления, которые нельзя объяснить совсем, но которые сами по себе эффектны и интересны, пусть и непонятны. Возможно, желание верить в чудеса объясняется именно страхом или нежеланием человека познать свою природу, поскольку она на первый взгляд как будто не представляет из себя ничего особенного по сравнению с разнообразными 'сверхъестественными' чудесами, находящимися по ту сторону его мозга. Человеку приходится всю жизнь жить с собой и в себе, быть заключенным в своем собственном теле, поэтому он с самого рождения свыкается со своей психикой и она представляется ему чем-то обыденным. Из-за этого нежелания (или же страха) человек охотно верит мистическому объяснению фактов, то есть, именно такому их объяснению, которое совершенно ничего не объясняет: оно непонятно ни ему, ни кому-либо другому. Но такая непонятность людей устраивает больше, нежели какое-нибудь простое и логичное объяснение, которое все расставит на места. Если все расставить по местам, в существовании человека пропадет всякий смысл. Кроме того, это самое существование будет наполнено настоящим, истинным страхом: страхом перед рациональностью, объяснимостью природы. Этот страх страшнее ужаса перед сверхъестественным, поскольку он имеет под собой реальную почву. Мистический же ужас - это ужас надуманный, потому что он есть ужас перед несуществующей, выдуманной опасностью; он приятен человеку, более того - необходим ему. Для этого он и был внушен человеком самому себе.
  Голос незнакомца был уютен. Он постепенно погружал Лешу и Диму в приятное полночное состояние; они внимали ему как бы в полудреме, и при этом отчетливо слышали каждое слово. Их мыслительные способности вдруг приняли необычайную остроту, как будто удивительный собеседник своими речами стимулировал их. Его фигура была почти растворена во мраке, и ребята видели только его ладони, которые двигались в такт словам, и над ними - неподвижный лысый череп с двумя черными кружочками вместо глаз.
  - Эти подсознательные предрассудки, - говорил череп приятным ровным голосом, - возможно, не были присущи человеческим существам изначально, а явились продуктом цивилизованного развития. Цивилизация отдаляет человека от породившей его природы, и он перестает ее понимать и чувствовать. Его собственные природные инстинкты начинают пугать его. Отсюда эта странная тяга к мистической трактовке реальности, которую сам же объясняющий не до конца понимает, и которая есть лишь страх перед изучением его собственной природы и природы, которая его создала. Кроме того, эта тяга - одно из следствий сложного строения мозга человека, в котором, как ни смешно это звучит, сам человек не в состоянии разобраться без посторонней помощи. Все, что мы видим, и все, что от нас скрыто, все, что мы понимаем и все, чего не понимаем, есть наш собственный мозг, и только. Поэтому знаменитые слова 'познай самого себя' я трактую, прежде всего, как побуждение познать свою психику, научиться объяснять непонятные для себя стороны бытия реакцией своего мозга - совершенного органа, созданного природой и заключенного в черепной коробке. Для психологов не секрет, что внешняя сторона так называемых сверхъестественных явлений, равно как и всех остальных явлений на свете, суть не что иное, как продукт восприятия действительности человеческим мозгом. Несовершенное же мышление просто-напросто не способно адекватно воспринимать эту действительность и потому прибегает к мистике и на этом успокаивается, поскольку мистику уже не нужно объяснять - она необъяснима по определению. В ней нет собственно человеческой логики. С другой стороны, человек создал бога по своему образу и подобию, руководствуясь именно человеческой логикой: для человека непонятно, как Вселенная могла существовать вечно, поскольку понятие вечности он рассматривает со своей приземленной позиции; ему необходим был творец, создавший эту Вселенную и разрешивший тем самым вопрос о вечности понятным для человека образом. Происхождение же самого творца человеку знать не нужно. По его понятиям, Вселенная не могла существовать вечно, но бог мог. Поэтому мистическое и религиозное мировоззрение противоречат друг другу: бог логичен, мистика алогична. Мистика, таким образом, мешает истинной вере. Мистика начинает главенствовать, когда человек забывает о боге, которого он сам же создал, потому что ему становится мало даже бога. С другой стороны, мистическое мировоззрение противоположно и мировоззрению атеистическому. Мистический взгляд кажется человеку более интригующим и, следовательно, - странная логика! - более правдоподобным, нежели разумное и действительно правдоподобное объяснение какого-либо явления, хотя, к примеру, о том, что такое "духи", откуда они берутся и откуда черпают свою силу, или же почему на свете существует якобы некая предопределенность, или же какая польза в реинкарнации и тому подобные вещи, он не имеет понятия, поскольку собственной персоной никогда с ними не сталкивался. А ведь, если вдуматься, даже само слово 'чудо', так любимое суеверными человеческими существами, не имеет права на существование, так как означает нечто, не существующее в действительности или просто не могущее произойти. Ведь если бы чудеса могли произойти в действительности, они бы перестали быть чудесами и превратились в обыденность. Я бы даже сказал, что люди верят в чудеса потому, что их не бывает на самом деле. Это сознательная вера в несбыточное, желание того, чтобы оно произошло, хотя бы в мечтах.
  - Ну, уж тут позвольте с вами не согласиться, - иронично прервал незнакомца Дима, попыхивая сигаретой, - ваше утверждение про чудо как нечто по определению невозможное - самый обыкновенный софизм... Во-первых, чудеса никогда не могут стать обыденностью, если только они не происходят слишком часто. А, во-вторых, чудом называется не то, что не может произойти в действительности, а то, что происходит вопреки ее законам. Вполне может быть, что чудес, как таковых, никогда и не происходило, не мне об этом судить, но, по крайней мере, не стоит перевирать определения. Извините, - при этом Дима вежливо улыбнулся незнакомцу.
  - Зачем же тогда нужны эти законы? - возразил незнакомец. - Не для того ли, как говорят, чтобы их нарушать? Может быть, эти самые "чудеса", в которые все так верят, есть обыкновенное нарушение законов природы, которое должно быть наказуемо? Ведь законы эти устанавливает так называемый бог - ни более и ни менее.
  - Значит, только сам бог и может их нарушать, - отвечал Дима несколько неуверенно. Спохватившись, он тут же добавил, причем, ему опять показалось, что слова вырвались из его рта непроизвольно, как будто их произнес за него кто-то другой. - Хотя, ведь если подумать, может быть, эти законы установлены не богом, а некоей, не зависящей от него высшей силой?
  - Это уже похоже на богохульство, - засмеялся собеседник, - извините, ничего личного... Но что же получается, бог нарушает законы, установленные 'высшей силой'? Это уж совсем ни в какие ворота не лезет! Что это за высшая сила? Одушевленное она лицо или неодушевленное? Имеет ли она кровь и плоть или она создана из чистого эфира? Разве сам бог не есть высшая сила? Вы знаете, наш спор, как мне кажется, зашел в неправильную сторону. А правильная его сторона заключается в том, что бог просто не может нарушать определенные правила игры, кем бы они ни были установлены, потому что без соблюдения этих правил в мироздании случится анархия, совсем как, к примеру, в отдельно взятом государстве, только в тысячу крат страшнее. Знаете старую притчу о том, что даже господь бог, например, не может побить шестеркой козырного туза? А ведь если бог не имеет права нарушить правила, установленные самыми обыкновенными картежниками, то тем более он не может нарушить закон, который имеет гораздо большее значение, нежели эти правила.
  - Извините, но вы и вправду софист, - сказал Дима немного резко, - вы меня специально запутываете... Вы же сами сказали: разве сам бог не есть высшая сила? Я отвечаю: да, есть. Поэтому все чудеса, якобы не имеющие права на существование, есть дело рук божьих. Бог не может нарушить правила, установленные другими, хотя бы и картежниками, но может нарушать правила, установленные им самим. Игра в карты основывается на правилах, придуманных картежниками, но сами эти картежники существуют в мире, созданном богом.
  - Не буду спорить, - неожиданно согласился Димин собеседник, - может быть, вы в чем-то и правы, но, тем не менее, в слове "чудо" я все же усматриваю некоторое внутреннее противоречие, а именно о возможности чуда как такового и идет наш спор... Но я говорил даже и не об этом, а о причинах возникновения мистического мировоззрения, и не стоит привязываться к одной не вовремя сказанной фразе, потому что это не меняет общей сути. Считайте, что, упомянув про 'чудо', я намеренно дал вам возможность уйти от темы, так сказать, использовать лишний аргумент, - при этих словах незнакомец вежливо улыбнулся Диме в ответ.
  - Да, у меня и так много аргументов, - усмехнулся Дима. - Вот вы разграничили почему-то веру и мистику, то есть, религиозное мировоззрение - бóга - и мистическое. Но, исходя из вашей же формулировки, получается как раз, что это не противоположные вещи, а одно и то же. Вы сказали, что человек прибегает к мистике, потому что она есть последняя инстанция, и ее не нужно объяснять, но и к богу он прибегает по той же самой причине. Если, конечно, я правильно вас понял.
  - А вы смотрите глубже, - спокойно отвечал незнакомец, - не пытайтесь найти противоречие в моих словах, но пытайтесь найти в них истину. И тогда вы их правильно поймете. Рассказывать это слишком долго, но если кратко резюмировать всю подоплеку, то можно сказать, что к богу человек прибегает для того, чтобы объяснить бытие, а к мистике для того, чтобы доказать его необъяснимость. В этом заключается разница между этими двумя понятиями. Здесь имеет место тупик мистики, в котором человек, благодаря парадоксальности своего мышления, может пребывать сколь угодно долго.
  Дима хотел было что-то возразить, но промолчал. Опять стало слышно, как в полумраке тикают часы. Кресло под Лешей скрипнуло. В телевизоре плыли звезды.
  - Я с вами согласен, - подал голос Леша. Он допил свою бутылку и поставил ее на пол у ножки журнального столика. Теперь он был занят только сигаретой. Оба его собеседника тоже курили, так что вся комната была наполнена сигаретным дымом. - Мистическое мировоззрение очень развито у человеческих существ. Удивительно, что некоторые - и я бы даже сказал, очень многие - склонны даже феномен дежа вю считать доказательством опыта прошлой жизни. Это к вопросу о реинкарнации, которую вы упомянули.
  Лешина ремарка почему-то чрезвычайно обрадовала Лысого незнакомца.
  - Совершенно верное замечание! - радостно подхватил он. - Ведь феномен дежа вю легко объясняется особенностями работы подсознания, то есть, опять-таки мозга. То огромное количество информации, которое наш мозг вынужден обрабатывать каждый день, просто, извините за каламбур, иногда не укладывается у нас в голове! Поэтому значительную часть воспринимаемых нами внешних сигналов мы специально не умещаем в сознании, чтобы облегчить работу мозга, и как будто забываем о ней, в то время как эти сигналы остаются в подкорке, то есть, в подсознании. За свою жизнь наше подсознание наполняется громадным объемом информации, и в какой-то момент ее становится так много, что мозг чувствует, когда эта информация начинает поступать в его подкорку по второму кругу, и тогда возникает эффект дежа вю. Наше подсознание напоминает калейдоскоп: образы запечатлеваются в нем, постоянно складываясь во все новые и новые узоры. Количество этих узоров огромно и практически не поддается подсчету, но их отдельные элементы иногда все же могут повторяться. Вот вы приезжаете в незнакомый город, в котором никогда раньше не были, в чем у вас нет причин сомневаться. Вы идете по незнакомой улице, и вдруг у вас в мозгу вспыхивает воспоминание, что вы уже были здесь раньше и ходили по этой самой улице, и 'воспоминание' это столь ярко, что вы не знаете, что и подумать, и единственное объяснение, которое напрашивается само собой - вы были в этом городе прежде, но в прошлой жизни. Как я уже говорил, в этом объяснении нет никакой логики и оно совершенно неудовлетворительно: что такое эта самая прошлая жизнь? Однако, оно вас устраивает: мы уже знаем, что чем неправдоподобнее и абсурднее объяснение, тем скорее мы ему верим. Оно импонирует нам своей таинственностью. На самом же деле, образ улицы, по которой вы идете, складывается из отдельных кирпичиков, каждый из которых вы 'уже видали' раньше. Вот эту мостовую вы видели в одном городе, вот такие дома - в другом, здание слева - в третьем, здание справа - в четвертом, а голубое небо с красивым облаками и заходящим солнцем - не далее, как вчера вечером в своем собственном дворе! Да, может быть, вы и вовсе никогда не были ни в каких городах, кроме своего собственного, а видели все эти 'кирпичики' на картинке в книге, сути явления это не меняет. И вот на этой самой обыкновенной улице счастливым образом все виденные вами ранее 'кирпичики', которые, независимо от вашего желания, отложились у вас в подсознании, складываются вместе - и дежа вю вам обеспечено!
  - Это в высшей степени естественно и правдоподобно, - подтвердил Дима.
  - Рад, что вы это понимаете, - с живостью сказал незнакомец, откидываясь в кресле с удовлетворенным видом. - Можно образно сказать, что подсознание дано нам для того, чтобы уберечь наш мозг от излишней и непосильной для него работы. Именно благодаря подсознанию у мозга есть возможность работать не на 100 %, а всего лишь на 25 %, что вчетверо удлиняет срок его службы.
  - Ага, я однажды прочитал в журнале, будто тот факт, что ресурсы мозга задействуются всего лишь на 25 %, доказывает, по-моему, чуть ли не существование инопланетян! - засмеялся Леша. - Уже не помню, как авторы смогли свести концы с концами, но факт, что такое объяснение было. Понятно, что мозг не должен работать на 100 %. КПД и не бывает 100 %, это я еще со школы помню. Да взять хотя бы 'Порш', который балбес Славик мечтает купить - совершенно отстойная помойка, по-моему, разве сравнишь ее с УАЗом, который где хочешь пролезет, - вот, у этого 'Порша' написано, к примеру, в инструкции, что он может гнать 300 км в час - так ведь это не значит, что его можно все время до такой скорости разгонять! В инструкции указан потолок. На постоянном потолке он через месяц скопытится, вот вам и весь 'Порш'. И мозг точно так же: гоняй его на пределе, он долго не протянет. То есть, на примере этого 'Порша' и про мозг можно объяснить, потому что в природе все взаимосвязано и все логично.
  - Совершенно верно, - подтвердил незнакомец. - Мистическое же объяснение природных явлений нарушает эту их взаимосвязь и делает их совершенно нелогичными и даже попросту глупыми.
  - А где пульт? - спросил Дима неожиданно и посмотрел на журнальный столик. Он не слышал последних слов Леши и его собеседника. На столике пульта не было, и Дима оглянулся в сторону телевизора. На экране плыли звезды.
  - Я же вам говорил, что по ночам телевидение не работает, - откликнулся незнакомец, - не тратьте зря время.
  - Да не, просто он только что в руке у меня был, - сказал недоуменно Дима, - и вдруг пропал.
  Дима зашарил по креслу руками, пытаясь проникнуть в складки между спинкой и сиденьем. С лица его не сходило удивленное выражение. Он задел ногой пустую бутылку 'Колокольчика', стоящую у столика, и та покатилась по полу.
  Незнакомец ничего не ответил Диме, и самое его молчание прозвучало почему-то зловеще. Бутылка докатилась до окна и там остановилась.
  - Вы мне зубы не заговаривайте, - вдруг грубо сказал Леша и со злостью хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. Его лицо исказилось; глаза яростно вспыхнули.
  - Да, мы же говорили про машины, - вежливо ответил скользкий незнакомец и тотчас же добавил, - прошу прощения, что отклонился от темы.
  - Мы говорили про телевизор! - заорал Леша, вскакивая на ноги. Он схватил со стола сверкающую пепельницу и с размаху швырнул ее в окно, которое от удара покрылось трещинами, но не разбилось. Пепельница свалилась на пол. Дима с испугом и недоумением уставился на Лешу. - Какого хера! Почему я 'Свалку' не могу посмотреть? Сегодня ведь пятница! Чтобы быстро починил сейчас же телевизор, ты, гнида ползучая, твою мать!
  - А что, собственно, будет? - осведомился незнакомец спокойным, но немного странным голосом. Он нисколько не был взволнован, а на неожиданную Лешину выходку, казалось, даже не обратил внимания.
  - По лысине тебе настучу, можешь быть уверен, - тяжело сопя, объявил Леша, - доктор, бл..., сказал в морг, значит, в морг. Я тут тебе такой дежавю устрою...
  И сейчас же после этих слов с незнакомцем начала происходить совершенно несусветная вещь. Неизвестно, что хотел устроить Леша и какой смысл он вложил в свою угрозу, но, видимо, его неосторожные слова разрушили какой-то невидимый барьер безопасности между ребятами и их гостем, потому что лысый незнакомец, продолжая спокойно сидеть в кресле, вдруг начал непостижимым образом меняться на глазах. Его туловище стало увеличиваться в размерах, как будто его изнутри накачали воздухом, а шея удлинилась, как у жирафа. Руки по-змеиному вытянулись, а кисти начали чудовищно распухать и приняли совершенно безобразный вид. Леша и Дима, затаив дыхание, смотрели на очередную жуткую метаморфозу, и почему-то не могли сдвинуться с места: ноги у них вдруг страшно отяжелели. Самым удивительным было то, что все подробности превращения были хорошо различимы, хотя само превращение происходило почти в полной темноте; наверное, это зрелище было так страшно, что их возбужденное воображение, или подсознание, само дорисовало им то, что они не могли или страшились увидеть.
  Незнакомец поднялся с кресла. Встав на ноги, он достигал головой потолка и казался еще в два раза страшнее. Его мертвые пустые глаза еще более увеличились и почернели. Он попятился к окну, с хрустом наступая на осколки стекла, усеявшие пол, вытянул вперед отвратительные распухшие длани и рассмеялся адским смехом.
  - Дежа вю! - прохрипел он таким голосом, что у друзей кровь застыла в жилах. Пасть его ощерилась, обнажив большие белые зубы, совсем как человеческие, только крупнее. - Дежа вю! - повторил он еще более отвратительным тембром и адски захохотал.
  
  Собственно, именно в эту самую минуту Леша и Дима одновременно, как по команде, очнулись от необъяснимого оцепенения, овладевшего ими, и обнаружили, что по-прежнему стоят у волшебного телевизора, согнувшись у экрана и напряженно глядя на мерцающие в нем звезды. В кинескопе продолжали перемещаться скопления сияющих точек, непрерывно и плавно перетекая во все новые и новые формы. Славы среди них не было видно.
  Оба друга испытывали такое чувство, будто кто-то мгновенно разбудил их от странного сна, не то, чтобы очень страшного, но необычного, с примесью какой-то неясной тягучей тревоги. Ребята одновременно затрясли головами, чтобы сбросить остатки неожиданно напавшего на них ступора, а Леша даже ненароком, а на самом деле, намеренно, дотронулся до Димы, чтобы проверить, не продолжает ли тот ему попросту сниться, как и вся квартира вместе с городом.
  Почувствовав Лешино прикосновение, Дима вздрогнул и испуганно промямлил:
  - Черт! Че-то у меня с башкой опять происходит! А где лысый?
  Ответ на этот вопрос не замедлил сейчас же материализоваться. Скрип паркета в углу комнаты заставил друзей обернуться, и их взору предстало жуткое чудовище. Оно находилось так близко от них и имело столь омерзительный вид, что друзья без памяти бросились к стене комнаты и, поняв, что дальше бежать некуда, в страхе уставились на него. Монстр отрезал им путь в прихожую. Он протянул руки, пытаясь схватить их, и все смеялся своим скрипучим смехом. При этом он как будто нерешительно переминался с ноги на ногу, но самая его нерешительность выглядела как издевка: он словно бы насмехался над ними, раздумывая, убить ли их сразу или же немного повременить.
  - Ха-ха-ха! - бесовски хохотал он. - Хо-хо-хо!
  От смеха чудовища в комнате все тряслось и гудело.
  Не переставая смеяться, оно двинулось к ребятам с вытянутыми руками, пальцы его сжимались и разжимались, и впечатление, производимое этими манипуляциями, было непередаваемо ужасным.
  От страха Леша первым понял, что надо делать: бросившись к телевизору, почти наперерез чудовищу, он храбро сунул в экран руку, и Диме показалось, что Лешина рука ушла вглубь кинескопа по локоть или даже больше, и это выглядело очень странно, как галлюцинация, которую, правда, совершенно разрушал хохочущий монстр, который был бесспорно и невыносимо реален. Не переставая издевательски смеяться, он протянул свою огромную уродливую лапу и хотел схватить Лешу за ноги; как раз в этот момент Леша в беспамятстве сунул в экран голову и, когда он понял, что та свободно проходит внутрь, испугался и выдернул ее обратно, и лапы зверя уже готовы были сомкнуться на его шее. Но верный Дима опередил движение монстра и одним духом, схватив Лешу за ноги, протолкнул его в телевизор. С диким воплем Леша устремился куда-то вниз; крик его сейчас же затих в глубине. Чудовище, яростно заревев, сграбастало Диму за грудки и подняло под самый потолок. Потеряв опору под ногами, Дима закричал; его сердце сумасшедше заколотилось, из горла вырвался вопль отчаяния. Он попытался ударить врага рукой по морде, но лапы зверя были такими длинными, что у Димы ничего не вышло. Чудовище смеялось. Оно крепко обхватило Диму за грудь уродливыми пальцами и сжало его сильнее. Димины ребра трещали; его глаза налились кровью, он хрипел. От тошнотворного полета под самым потолком у него дико кружилась голова, и боль в груди оттого ощущалась еще острее. Неожиданно объятия ослабли; зверь поскользнулся на чем-то, покачнулся и грохнулся навзничь, спиной вниз, выпустив Диму. Бутылка 'Колокольчика' вылетела у него из-под ноги и ударилась о стену. Дима покатился по полу. Изнемогая от страха и раздирающей боли, он поднялся на ноги. Ладони его были почему-то в крови, словно кровавый пот застилал ему глаза. Чудовище тоже поднялось и вновь протянуло к нему свои страшные руки. В комнате царил ужасный кавардак, мебель была разбросана по углам, журнальный столик перевернулся вверх ногами, под окном валялась погасшая, но целая и невредимая хрустальная пепельница. Дима судорожно схватил ее и хотел бросить в морду чудовищу, но оно, вскочив, задело головой люстру с висюльками. Люстра закачалась и зашелестела. Чудовище одной лапой сдернуло ее с потолка и швырнуло в окно; пробив в нем дыру, люстра вылетела на улицу и свалилась в снег. Эта заминка дала Диме время перевести дух и прицелиться точнее. Пепельница безошибочно угодила зверю прямо в морду, громко ударившись о зубы. Чудовище завыло, вцепившись распухшей дланью в пасть, а Дима, не теряя ни секунды и не зная, что его ждет, зажмурился и головой вперед бросился в экран. Пролетая сквозь кинескоп, он ударился обо что-то коленом, в ноге вспыхнула резкая боль, которая, правда, почти тотчас прошла. Ошеломляющее звездное пространство распахнулось перед ним. Дима ахнул от восторга. Головокружительное падение скоро замедлилось, и он повис в воздухе, как космонавт в невесомости, медленно переворачиваясь из стороны в сторону.
  Комната пропала; вопли чудовища смолкли; все исчезло. Дима оглянулся кругом, пытаясь найти взглядом Лешу и Славу, но, не увидев никого, в ту же секунду позабыл о друзьях.
  Волшебное, безбрежное, сияющее небо окружило его.
  
  Глава 13
  
  После того, как произошли вышеописанные и, вместе с тем, совершенно неописуемые и даже просто несусветные события, Слава снова обнаружил себя в своей маленькой, уютной и неприбранной комнате.
  Мы говорим 'снова', потому что в ту секунду, когда он осознал, что находится в ней, в голове его были еще свежи воспоминания о пережитых приключениях, подобно тому, как в мозгу проснувшегося некоторое время, как живые, стоят воспоминания о только что виденных им снах. Точно такие же эфемерные картины сначала беспорядочно мелькали и в Славиной памяти; но он словно бы все более и более просыпался, поэтому его "воспоминания", казавшиеся такими явственными еще секунду назад, неожиданно куда-то исчезли, все скопом провалившись в небытие, но как бы оставив на его телесной оболочке некий след и даже заставив его покачнуться - и в следующую секунду их уже не было.
  Стоя у окна, он пытался понять, что же произошло, и растерянно смотрел на оранжевый каток, измазанный копотью, который стоял на углу только что раскатанной асфальтовой площадки. Машина закончила работу и стояла без движения, сверкая своими стальными катками-давилками. От черного асфальтового прямоугольника исходил пар. Когда Слава всматривался в него, ему казалось, что он видит лужи, наполненные водой и сияющие на солнце. Он видел такие же лужи в Армении, когда летом ездил с папой на машине и глядел на убегающее вперед шоссе. Далеко впереди на шоссе были яркие, блестящие водяные пятна; но когда машина подъезжала ближе, они исчезали, словно испаряясь. Это был мираж, сотканный солнцем и воздухом.
  Слава отвернулся от окна и стал оглядывать свою комнату. Она была такой же, как и всегда, но в ней теперь чувствовалась некая неуловимая странность, словно бы пережитые им события, которых он уже не помнил, успели оставить на ней свой отпечаток. Он оглядел по очереди четыре стены, потолок и пол, взглянул на диван, еще немного смятый с одного бока, где на нем недавно сидели, и не мог понять, что же его настораживает. Вероятно, странность комнаты заключалась не в ней самой, а в Славином ее восприятии: оно получило какую-то новую свежесть, которая возникает, когда смотришь на хорошо знакомый предмет после долгой разлуки с ним; все черты этого предмета кажутся известными, и, вместе с тем, его словно бы видишь в первый раз, отмечая в нем какие-то новые, яркие признаки, на которые раньше не обращал внимания или же, напротив, запомнил так хорошо, что они успели приесться и потускнеть.
  Кроме того, Слава увидел на диване Алину, которая безмятежно сидела в самом его центре, далеко откинувшись на прямую спинку и вытянув ноги, так что она находилась в полусидячем-полулежачем положении. Слава вдруг понял, что она уже довольно давно на него смотрит. Сначала он удивился - как пьяный, который долго что-то рассказывал, а потом вдруг забыл, что именно; но через секунду он отчетливо вспомнил, о чем они разговаривали, и тогда все посторонние мысли разом, в одно мгновение, схлынули.
  Он посмотрел на нее, неловко улыбаясь.
  На ней были синие джинсы и черная тонкая облегающая блузка. Ноги в черных носках сведены вместе. Он посмотрел, как блузка обтягивает ее грудь, и вспомнил, как Алина сидела обнаженная под объективом его камеры, и как он, несмотря на волнение, пытался запечатлеть это, чтобы получилось красиво, и вышло совсем не так, как он хотел.
  Алина держала в одной руке стакан с чаем. Она поднесла его ко рту, отпила, вытянув губы, и поставила на угол письменного стола. Чашка была круглая, с волнистым краем; белый фарфор был украшен причудливым узором ярко-оранжевых осенних листьев. Как ни странно, узор гармонировал с осенней, вовсе не летней неухоженностью комнаты. Может быть, Славе это только показалось, потому что Алина была рядом; комната с ней выглядела уютней. На столе рядом с чашкой лежала коробка шоколадных конфет, в которой пустовало около трети ячеек: она съела довольно много.
  Алина сказала:
  - Интересно ты... излагаешь.
  Она села прямее и поджала под себя ноги, с улыбкой глядя на Славу. Так она делала вид, что ей нравится слушать.
  - Прямо как специалист, - сказала она. - Тебе, наверное, надо стать художником.
  - Ну, - сказал он, - наверно, скорее, не художником, а критиком. Хотя я в детстве рисовал, даже иногда нормально получалось. Но все равно большого желания не было.
  - А критиковать желание есть? - спросила она.
  - Ну, в общем, да. Да я вообще бы все раскритиковал, если бы была возможность. Мне иногда кажется, что все вообще тупые какие-то. Многие вещи неправильно понимают. И, главное, куча идиотов все это воспринимают серьезно. Так что, я сначала самих критиков раскритиковал бы - они сейчас все неправильные, ни черта ничего не понимают.
  Алина скривилась и отпила из чашки.
  - Критики, - сказала она, презрительно махнув рукой, с категоричностью девушки, считающей, что разбирается в искусстве, - они просто сами не смогли создавать искусство и поэтому стали его критиковать! Они просто завидуют.
  - Ну, в принципе, это правильно, - сказал Слава, - так многие умные люди думают. Но тут, как бы, на самом деле, можно с двух сторон смотреть. Один какой-то писатель или историк, не помню точно, сказал, что историю делает не народ и не отдельные личности, лидеры всякие там, а историки. То есть, именно благодаря историкам история и становится нам известна. Как историк ее напишет, такой она и будет. Они, историки, еще и разные по взглядам в разных странах. У нас в России считается, что Россия победила фашистов, на Западе считается, что Запад победил, и все такое. Вот. Ну, то есть, понятно, что историкам тоже могут диктовать, как писать историю, но, как бы, это не главное, сейчас я не об этом говорю. И, в общем, критики, они для искусства то же самое, что историки для истории. То есть, они как бы с одной стороны, возможно, завидуют и все такое, как ты сказала, и у них действительно таланта нет создать такое же великое произведение, как настоящий художник, но они зато важны для истории искусства. Они не могут его создать, но зато они его для нас трактуют. Мы узнаем про то, хороший какой-нибудь художник или плохой, как раз от критиков. Благодаря критикам и выставки всякие устраиваются, и художник имеет какой-то статус. Вот. То есть, их мнение для художников важно.
  Слава почему-то волновался и говорил немного сбивчиво.
  Алина ответила, немножко подумав:
  - Но вот помнишь, ты сам говорил про какого-то художника старого - помнишь? - я даже сама о нем раньше не слышала, что он такой знаменитый был при жизни, чуть ли не самый великий. Ну, а сейчас-то про него никто не помнит. Сейчас он считается дурацкий. Значит, критики тогда неправильно говорили.
  - Ну, да..., - сказал Слава, - в общем, это сложный вопрос! В принципе, это может быть потому, что тогда и критиков никаких не было. Это я, наверное, про какого-то королевского художника говорил. Он, понятно, был придворный художник, попробовал бы кто-нибудь его покритиковать. То есть, он был супермастер наверняка, раз короля устраивал, но в нем не было глобальной, вечной идеи, поэтому он гением не стал. Гениев сразу не видно, поэтому критики, которые живут одновременно с каким-нибудь гением, его сразу не могут распознать. Но все равно, то, что критики пишут, имеет большое значение, хотя бы для карьеры. По крайней мере, при жизни художника. Ну, и, соответственно, их мнение и делает выставки, и показы, и просмотры, всю культурную жизнь.
  - Понятненько, - сказала Алина скучным голосом.
  Слава не обратил внимания на эту новую интонацию и говорил бы еще долго, но Алина вдруг куда-то заторопилась, допила чай и скоро ушла. Очередная их встреча окончилась ничем.
  Ее уход произошел очень неожиданно, как бывает всегда, когда хочется потянуть время, чтобы успеть что-то сказать. Он проводил ее и вернулся в свою комнату. Затем он некоторое время стоял в прихожей, пытаясь понять: почему же он не успел? Господи, о чем он говорил? О каких-то критиках! И это с красивой девушкой! Почему его всегда заносит? В такие моменты он чувствовал себя отвратительно, как будто совершил что-то мелочное и гадкое, и нерешительность и слабость его натуры вдруг стали всем очевидны. Он ненавидел это чувство и поэтому пытался переключиться на другие мысли. Это ему удавалось, но именно потому, что он довольно скоро впадал в благодушие, он ничему не учился и оттого мучился вновь и вновь. Он попытался придумать оправдание своей нерешительности, но сразу же ощутил его несостоятельность.
  На столе лежала почти пустая коробка конфет. Слава выцепил предпоследнюю конфету, запихнул ее в рот и запил теплой водой из чайника: ему нужно было запивать сладкое.
  Затем он сел на диван и задумался. Он сидел минут пять, почти не двигаясь и грустно глядя на пыльное окно в белой раме. В окно было видно голубое небо, по которому медленно плыло пухлое белое облако, похожее на покрытый снегом холм. Слава немного поглядел на облако, дождался, пока оно начало уплывать за оконную раму, и затем закрыл глаза.
  
  
  С закрытыми глазами он увидел - а, может, только попытался себе представить - совсем другую комнату. Она была погружена в тишину и мрак, и по тому, как были расположены предметы обстановки, видно было, что в ней совсем недавно что-то произошло.
  Экран телевизора давно погас. Верхняя часть его корпуса едва заметно выступала над подоконником, отчетливо выделяясь на фоне темного, но не совершенно черного окна. Она была хорошо заметна с низкого сиденья. В оконном стекле зияла бесформенная дыра. На улице стояла такая же мертвая тишина, как и в комнате, поэтому через окно не доносилось никаких звуков, кроме размеренных ударов капель по жестяному карнизу. В комнате тихонько тикали невидимые часы. Стеклянные дверцы серванта и хрустальная посуда утонули в бархатной темноте; их не было видно, потому что на улице не горели фонари, которые могли бы их осветить, а в комнате не было света.
  В низком кожаном кресле сидел мужчина. Он широко расставил ноги и курил сигарету, откинувшись на мягкую спинку и закрыв глаза. Казалось, он отдыхал после тяжелой потасовки: все в комнате вокруг него было перевернуто вверх дном. Журнальный столик валялся кверху ножками, как мертвое насекомое. Стулья были разбросаны по всем углам. Между ними валялись на полу стаканы и бутылки.
  Мужчина докурил сигарету и зашарил по подлокотнику, чтобы положить окурок в пепельницу, но пепельницы не обнаружил. Тогда он распрямился и щелчком отправил окурок в разбитое окно, безошибочно попав в пробитую в нем дыру.
  Затем он опять откинулся на спинку кресла и провел в таком положении еще некоторое время, о чем-то задумавшись. Со стороны казалось, что он пытается что-то вспомнить: на лице у него появилось напряженно-сосредоточенное выражение, как будто он вот-вот готов сообразить, что ему нужно, но в самую последнюю секунду мысль опять ускользала в никуда. Однако потом напряжение с его лица исчезло. Он, не спеша, вынул из кармана нечто, похожее на старый, толстый прямоугольный сотовый телефон или же рацию без антенны, и, не набирая номера, поднес аппарат к уху.
   В течение нескольких минут он внимательно прислушивался, хотя из телефона, если его можно было так назвать, доносилось только слабое статическое потрескивание, похожее на радиопомехи. После этого мужчина положил трубку на соседнее кресло и поднялся.
  Слава увидел, что сидит на диване напротив кресла, в котором находился его сосед по комнате. Когда мужчина наклонился, чтобы подняться, его голова немного приблизилась к Славе и почти нависла над ним. Затем он выпрямился, оказавшись весьма рослым человеком под два метра высотой, сделал пару шагов в Славину сторону и уселся рядом с ним на диван.
  Слава с недоумением и даже с некоторой тревогой наблюдал за мужчиной. Тот мог спокойно разговаривать со Славой, не поднимаясь со своего кресла, однако он предпочел сесть к нему ближе, и в этом странном перемещении была непонятная угроза. Слава знал, что может в любую минуту открыть глаза и снова оказаться в своей комнате, поэтому он остался сидеть там, где сидел, осторожно следя глазами за странным мужчиной и чувствуя только небольшое волнение.
  Они немного посидели, не говоря ни слова, пока Слава, наконец, не решился прервать молчание.
  - Я, кажется, вас где-то раньше уже видел, - сказал он дрожащим голосом.
  - Вполне может быть, - ответил мужчина, - в этом городе вообще много интересного, если вы успели заметить.
  Слава открыл было рот, чтобы ответить на не очень вежливые слова незнакомца, но тут в его голове, по-видимому, вызванное этими словами, ярко сверкнуло воспоминание.
  - Да, - сказал он, задрожав, - например, зáмок.
  Произнеся это слово, он вздрогнул: он ощутил, как некий импульс волной прошел по его телу, и что-то неуловимо и непоправимо изменилось. Комната осталась такой же, и собеседник смотрел на него все так же спокойно и вдумчиво, но что-то изменилось.
  - Вы хотите его увидеть? - спросил мужчина.
  - Да, - прошептал Слава.
  Это слово вырвалось у него прежде, чем он успел подумать, но, еще до того, как он сказал 'да', он понял, что обречен.
  - Я еще могу открыть глаза, - с отчаянием сказал он, отвечая, скорее, самому себе, но не сомневаясь, что собеседник поймет его слова, и с замиранием сердца приготовился услышать ответ.
  - Уже не можете, - спокойно сказал мужчина и почему-то улыбнулся.
  Этот безжалостный ответ мгновенно образовал в душе Славы глубокую черную пропасть, и он почувствовал, что проваливается в нее, как в колодец. Слава судорожно вздохнул; вздох, как ни странно, вернул его к жизни, и ему даже полегчало и на секунду показалось, что ничего страшного и не произошло.
  - Ну, что же тогда, - храбро сказал он, - когда мы поедем?
  - Уже утро, - ответил мужчина и показал на окно, за которым незаметно рождался слабенький бледный рассвет, - можем поехать прямо сейчас. Ваша одежда висит в гардеробе.
  
  
  ...Они вышли на улицу, и Слава остановился на пороге, вздрогнув от неожиданной предутренней свежести. Его окутало прохладным уличным ароматом. Светало; маленький дворик становился больше, призрачные хрущевки выступали из тьмы, слабый солнечный свет растопил ночную тьму неба, и его густая холодная синева стала уходить вглубь и ввысь. Почему-то, увидев рассвет, Слава стал зябнуть еще больше; холод, просветлев, стал как бы осязаемым, и в воздухе висели мириады невидимых морозных кристалликов, которые многократно усиливали его прозрачность и чистоту. Однако, это был приятный озноб; Слава чувствовал, что скоро кристаллы растают, солнечный свет прогреет воздух, и озноб пройдет.
  Мужчина, выйдя вслед за Славой, захлопнул дверь подъезда и пошел вперед, но дверь опять открылась, уткнувшись Славе в спину. Спохватившись, он сошел с крыльца, пройдя несколько шагов по скользкому шершавому асфальту. Лужи растаявшего снега к утру замерзли, покрывшись тонкой, как китайский фарфор, ледяной пленкой; под ней двигалась темная вода. Тонкий лед под Славиными безразмерными ботинками крошился с пластмассовым хрустом.
  Они сошли с тротуара на дорогу, тянувшуюся вдоль дома. Мужчина повернул налево, в сторону широкого шоссе, на которое она выходила. Слава, немного удивившись, последовал за ним. Когда он ходил в злополучный магазин, он повернул в противоположную сторону, не догадавшись почему-то свернуть сразу к шоссе, на котором были автобусные остановки, а, следовательно, должны были быть и магазины.
  Остановка обнаружилась сразу, как только они вышли на шоссе и повернули по ходу движения: она была всего в двух десятках метров впереди. Слава немного оробел и шел позади своего высокого спутника, глядя ему в спину. Он вдруг стал бояться не только обогнать его, но даже идти с ним рядом. Они дошли до остановки и встали под стеклянный навес, рядом с зеленой деревянной скамеечкой. Дерево было холодное и неуютное, поэтому они не стали садиться и ждали стоя.
  Город, как и раньше, был пустынен. Правда, сейчас, рано утром, это не выглядело странным. Слава машинально поглядел по сторонам, потому что чувствовал неловкость и хотел занять себя чем-нибудь. Само собой разумеется, что он никого не увидел и тогда, не зная, что еще делать, повернулся к своему спутнику. Тот был совершенно бесстрастен и с какой-то отчужденной вежливостью смотрел в неопределенном направлении.
  Помолчав, Слава спросил:
  - А еще не рано? Или... автобусы уже ходят?
  - Сейчас придет, - отвечал его спутник, взглянув на дорогу.
  Они помолчали еще немного.
  - А долго ехать? - спросил Слава.
  - Нет, - сказал мужчина, - вы даже не заметите, как мы будем в замке.
  - Это хорошо, - ответил Слава немного невпопад.
  Он в замешательстве посмотрел еще раз на шоссе и увидел приближающуюся из тумана желтоватую, как бы размытую точку.
  Автобус, казалось, ехал совершенно бесшумно. Слава мельком подумал, что не было ничего удивительного в том, что даже чуткий Леша не сразу его услышал. Однако, он сам не совсем был уверен в своих ощущениях; хотя город был тих, в голове у него немного шумело, может быть, от прилива крови, связанного с волнением. Чем ближе подъезжал автобус, тем сильнее стучало его сердце, поэтому шум двигателя он воспринимал чисто интуитивно, не давая себе времени допустить его до своего сознания. Автобус подъехал и стал прямо напротив них; двери со скрипом раскрылись. Слава по-прежнему почти ничего не слышал. Его охватил страх. Ужас, который он испытывал, был внезапен, и от этого был еще страшнее. Он знал, с чем была связана его внезапная слабость: до сих пор он просто пытался храбриться, загнав свой страх вглубь и, как будто, избавившись от него, но теперь, при виде непосредственной опасности, сдерживаемый страх вдруг разом вырвался наружу. Слава хотел было повернуться и убежать, но ноги ему не повиновались. Он перепугался окончательно. Такого с ним еще никогда не было.
  Мужчина стоял, полуобернувшись и держась одной рукой за поручень.
   - Заходите, - сказал он почти весело, - а то мы уедем без вас.
  - 'Уезжайте', - хотел сказать Слава, но почувствовал, как под взглядом мужчины он теряет волю и силы и не может издать ни звука.
  Его спутник отвернулся, наверное, решив, что никакого понукания больше не требуется, забрался в автобус и уселся на ближайшее сиденье, спиной к водительской кабине. Он был виден в окне: Слава увидел его белую раскрытую ладонь, которая приветливо помахала ему. Двери все еще были распахнуты; видимо, автобус не собирался уезжать без Славы.
  С этого момента Слава уже почти ничего не соображал и чувствовал только, как невидимая сила, которой, без сомнения, обладал его зловещий спутник, полностью управляет его телом и волей с такой же легкостью, с какой ими раньше управлялся он сам. Влекомый этой силой, он заковылял к автобусу и поднялся по ступенькам, которые стали вдруг невероятно крутыми и высокими, как скала, и вдобавок, его члены страшным образом отяжелели, словно к ним привязали груз. Когда он, наконец, поднялся на заднюю площадку и перевел дух, двери за его спиной захлопнулись, и почему-то по этому звуку он понял, что ему уже не суждено возвратиться.
  Он вспомнил, как, летая в телевизионном космосе, чуть не столкнулся с проклятым автобусом - или же его призраком - и неожиданно понял, что это означало: его космической эйфории суждено было смениться вечным ужасом, то затухающим, то вспыхивающим вновь, и такова была плата за краткий, но столь чудный миг внутренней свободы.
  Эта мысль в долю секунды пронеслась у него в голове, и не успел он предаться новому приступу отчаяния, как автобус тронулся с места и Слава увидел, что он уже не стоит на задней площадке, а сидит в кресле рядом со своим страшным провожатым и смотрит в заднее окно автобуса на медленно уплывающую вдаль черную полоску шоссе.
  Он увидел, что там, где шоссе, утончившись до черной нитки, касалось горизонта, поднималось солнце - большое, красно-рыжее, с четко очерченной окружностью и почему-то совсем не яркое. Оно как будто было нарисовано на небе циркулем, и получившийся кружок затем закрашен красной краской; Слава мог так же безопасно смотреть на него, как тот старый художник, который научился рассматривать солнце сквозь дырочку, сделанную в листе бумаги.
  Несколько минут солнце висело над землей, а затем исчезло за неизвестно откуда взявшимися серыми облаками, которые пеленой окутали весь небосвод. Облака были похожи на туман, поднявшийся в небо и неравномерно распластавшийся по нему: кое-где он был гуще, сине-серого оттенка, а где-то совсем бледен, и через тоненькую туманную пленку просвечивали слабые солнечные лучи.
  Автобус ехал довольно тихо, но периодически дрожание корпуса передавалось на сиденье, которое начинало вибрировать так сильно, что у Славы клацали зубы. В салоне неприятно пахло не то бензином, не то пластмассой, не то кожзаменителем. Справа от Славы проплывало большое заснеженное поле, похожее на то, в которое он свалился. Слева тянулся ряд одинаковых пятиэтажных домов, скрытый за голыми березками. Вдруг ряд оборвался, открыв поворот; пустынная улица, напоминавшая ту, по которой они ехали, отходила от шоссе и исчезала в тумане. Автобус пропустил поворот и поехал дальше.
  Слава повернулся, чтобы посмотреть в направлении движения. Он увидел стеклянную перегородку, за которой должен был находиться водитель, но она была завешена постером какой-то неизвестной группы, и водителя за ней не было видно.
  Он проделал это движение машинально, не осознавая, что делает, и даже не испытывая большого желания узнать, кем же управлялся странный автобус; просто ему было неловко и неуютно сидеть рядом с молчаливым мужчиной, и он хотел занять себя хотя бы коротким движением. Несколько секунд он глядел на невидимого водителя, не зная, чем бы еще заняться, а, когда повернулся назад, увидел, что автобус выехал из города и мчится по бетонному полю, выложенному огромными прямоугольными плитами, между которыми проходили едва заметные, тоненькие, как ниточки, стыки. Когда колеса автобуса проезжали по стыкам, что происходило каждые несколько секунд, были слышны мягкие глухие удары, от которых он почти не сотрясался, потому что мчался на большой скорости.
  Слава увидел, как город - невзрачные серые дома, облетевшие деревья, снежное поле - стремительно удаляется от них, оборвавшись совершенно внезапно, словно у него была какая-то строгая, четко очерченная граница, как у огороженной защитной стеной крепости, стоящей посреди пустыни. Теперь вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось бесконечное бетонное поле, сверху, наверное, похожее на шахматную доску, которую разлиновали, но забыли выкрасить в два цвета.
  Перемена изумила Славу. Он собирался было, наконец, спросить у своего спутника о том, как же называется таинственный город, в котором они оказались, и почему в нем нет ни одного жителя, и что это за автобус, и многое другое; эти вопросы почему-то вылетели у него из головы, как только он услышал про замок - видимо, замок безотчетно занимал его мысли, вытеснив из головы все остальное. Сейчас он хотел задать свои вопросы просто от нечего делать и чтобы избавиться от мучившей его тревоги, которая одолевала его тем сильнее, чем дольше его спутник хранил бесстрастное молчание. Но удивительное поле заставило Славу на время забыть даже о замке. Он вдруг понял, что уже давно пребывает в странном сумеречном состоянии, по ощущениям почти неотличимом от обычного бодрствования, но, находясь в котором, начинаешь обращать пристальное внимание на всю окружающую обстановку, потому что она становится немного необычной, хотя на первый взгляд и выглядит совершенно естественно; но чем пристальнее ее рассматриваешь, тем более странной она предстает взору, пока не понимаешь, что она и в самом деле странна, и тогда оказывается, что ты уже давно пребываешь на опасной границе между своим собственным городом и чужим, переходить которую не стóит.
  Слава повернулся к своему соседу и увидел, что у того немного изменилось лицо: оно как будто постарело и покрылось морщинами; подбородок немного выпятился, и черты стали похожи на лик какого-то индейского вождя. Фигура выпрямилась, стала контрастней, и Славе показалось, что она покрылась мельчайшей сеткой пикселей, превратившись в объект невероятного разрешения и объемности, еще более материальный, чем раньше, но, вместе с тем, какой-то ненастоящий: Слава подумал почему-то, что, если он дотронется до мужчины рукой, то рука свободно пройдет сквозь него, как сквозь пустоту.
  Он, однако, устрашился это делать и, повернувшись к противоположному окну, стал глядеть на несущуюся мимо бетонную равнину, чтобы отвлечься от всепоглощающего чувства странности происходящего, которое уже захватывало его с головой и грозило поглотить совсем. Что значит 'поглотить совсем', он не знал, но понимал, что это будет что-то страшное, и даже когда окружающая фантасмагория его совсем 'поглотит', его ужас на этом не окончится, а только примет какую-то иную форму. Автобус мчался теперь так быстро, что удары колес о швы между плитами слились в монотонное вибрирование, а сами плиты в окне превратились в статичную картинку, и эта картинка уже не уносилась назад со скоростью автобуса, а как будто совсем остановилась, как лопасти пропеллера, разогнавшегося до максимальных оборотов. Дурацкий запах в салоне при этом не пропал, а еще более усилился, и бензиново-пластмассовый аромат вкупе с огромной скоростью движения стал вызывать в Славе тошноту.
  Они мчались уже целую вечность. Из-за огромной скорости, на которую, казалось, такой автобус не был способен, и из-за которой вся окружающая картинка слилась в статичный пейзаж, Слава стал представлять себе, что они вовсе никуда не едут, а стоят на месте, и что вся скорость движения ушла в монотонный и потому уже почти не заметный вибрирующий гул. Бетонное поле, окружавшее желтый автобус, никуда не двигалось, но изменялось теперь лишь посредством молекулярных перемещений, совершавшихся неизменно, хаотично и незаметно для человеческого глаза. В какой-то момент Славе даже почудилось, что поле осталось далеко внизу, а автобус несется по небу, как самолет. Все эти поочередно возникающие в его сознании картины убедили его в том, что он уже порядочно ушел в себя, и его внутренние метаморфозы теперь приняли такой характер, что было невозможно объяснить, являлись ли они защитной реакцией на то, что происходило вокруг, или же сами были следствием происходящего.
  Скоро прошла вторая вечность, затем третья, и границы между ними были обозначены лишь Славиными мыслями о том, как медленно летит время. Эти мысли означали, что одна вечность закончилась и начиналась другая, и это происходило в те моменты, когда Слава вспоминал об этих вечностях, в очередной раз возвращаясь из небытия в реальность и обнаруживая себя на скользком сиденье рядом со своим сопровождающим, который к тому времени превратился в некую самостоятельную, не зависящую от автобуса субстанцию, и даже не качался в такт движению, а как бы висел в воздухе совершенно без всякого движения, горделиво выпрямившись и смотря в заднее окно. Слава с трудом повернул затекшую голову, чтобы взглянуть на молекулярно переливающийся статичный бетон и увидел, что тот вдруг заиграл живыми красками, хотя и сохранил серый оттенок, и бегущие между плитами швы стали отчетливо видны, как если бы их прочистили. Он понял, что вышло солнце. Самого солнца он не видел, потому что оно висело над крышей автобуса и немного сбоку, о чем можно было догадаться по тонкой, вытянувшейся слева по ходу движения автобусной тени; но он увидел, как небо очистилось от облаков и засияло теплой голубизной, и граница между серым бетоном и голубой небесной кромкой теперь была хорошо заметна.
  Он немного пришел в себя. Странное чувство нереальности всего, что он видел вокруг, стало медленно проходить, и он встряхнулся, как ото сна. Автобус все еще ехал быстро, но немного замедлил ход, отчего вновь стали слышны частые удары колес о швы бетонного покрытия. Слава увидел огромную крылатую тень на одной из плит; едва мелькнув, она тут же пропала. Он наклонился ближе к окну и заметил несколько птиц, летающих на громадной высоте. У них были черные четкие силуэты и большие перепончатые крылья; раскрыв их, они свободно парили в небе. До его слуха долетели слабые, едва слышные крики, похожие на воронье карканье. Его оцепенение вновь сменилось страхом, потому что он вспомнил, куда они едут. По тому, как изменилась погода, и по появлению громадных черных птиц он догадался, что это знаменует какую-то важную перемену, и понял, что страшный замок должен быть совсем близко.
  Его молчаливый спутник также ожил. Он немного пошевелился на месте и посмотрел в окно; видимо, заметив там что-то, что подтверждало его предположения, он удовлетворенно откинулся на спинку своего сиденья.
  'Подъезжаем?' - хотел спросить его Слава, но ничего не сказал, потому что ему снова было очень страшно.
  Крики птиц, похожие на воронье карканье, стали хорошо слышны. Автобус незаметно замедлил ход; удары его покрышек о швы стали редкими и такими сильными, что при каждом ударе корпус машины довольно сильно встряхивало. Автобус вновь задрожал, как ракета перед стартом, а металлические обода сидений начали так часто и сильно дергаться, что к ним было больно прикоснуться. Слава, от ужаса потеряв способность двигаться, продолжал сидеть спиной вперед, уставившись в пол, и лишь немыслимым шестым чувством, обострившимся от страха до невероятной степени, ощутил за окном громадную остроконечную расширяющуюся тень здания, упавшую на автобус и захватившую вместе с ним не менее двух десятков бетонных плит. Автобус, в последний раз задрожав всем корпусом, остановился, но мотор продолжал работать. Слава услышал, как за его спиной с лязгом что-то раздвинулось - похоже, открывали металлические ворота - и машина, тяжело сдвинувшись с места, стала въезжать внутрь. В заднем окне Слава увидел, как в небе мелькнула гигантская черная птица, что-то тоскливо прокричала и исчезла в высоте.
  
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"