Кашин Александр Васильевич : другие произведения.

Зимний пейзаж с дамой пик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   АЛЕКСАНДР КАШИН. ДВА РОМАНА
  
   РОМАН ВТОРОЙ. ДАМА В ТЁМНЫХ ОЧКАХ И С ПИСТОЛЕТОМ В СУМОЧКЕ, или ПЛАЧ ПО СОВЕРШЕНСТВУ
  
  
  
   В М Е С Т О П Р О Л О Г А
  
   Кафе, где они договорились о встрече, называлось "Маричка". Он влетел в сие питейное заведение, в эту "Маричку", можно сказать, как всадник на чёрном коне. Когда влетел, то в уши сразу ударила оглушительная тишина, хотя людей в кафе было чуть ли не битком набито. Тот, который назначил ему здесь встречу, одетый в яркую рубашку-вышиванку с украинским орнаментом, которую во времена Хрущёва почему-то называли "антисемиткой", сидел в глубине зала за столиком и, казалось, смотрел вокруг себя не слишком любопытнвм взглядом. Его друг (а может, чёрт возьми, всё-таки враг!?) выглядел, по его мнению, очень юным для своих почти сорока лет, но всё равно это был не тот мальчик, который смог бы полить развалины его теперешней жизни золотой мочой надежды, это был тот человек, который в последнее время только тем и занимался, что буквально "калечил ему жизнь". Так думал он, направляясь к столику, за которым сидел его друг (а может, всё-таки враг?). Ещё он заметил, что его друг-враг не выглядел и уж больно озабоченным, то есть таким человеком, на которого обрушились несколько неприятностей сразу и который сейчас просто не знает, которой же из них заняться в первую очередь. Только кружка пива, наполовину выпитая его другом-врагом, очень удивила его. Его друг-враг, пьющий в одиночестве, - это уже было что-то новенькое.
   Они не вяло пожали друг другу руки, и он искоса глянул на своего друга-врага. Однако от того шибало не ненавистью к нему, как он ожидал, а любовью, можно сказать, настоящей. И он тоже посмотрел на того в ответ с любовью, может, чёрт возьми, тоже настоящей. И была у него в эти секунды одна очень интересная, чего греха таить, "мысля": а что если поставить этого красавца-мужчину на пол в позицию раком, снять с того штаны и...доказать прежде всего самому себе, что его друг-враг может быть не только мужем для любой женщины, но и женой для любого мужчины. Потому что он давно подозревал, что его друг-враг, возможно, страдает какой-то сексуальной ненормальностью, возможно, что тот - бисексуал, или, как сейчас говорят, "мальчик би". Но только он так подумал, как его сразу же от этой "интересной мысли" и в пот бросило и в дрожь, точно он только что выстоял два раунда на боксёрском ринге и понял, что третий раунд стопроцентово проиграет.
   Может, с полминуты они молчали, уставившись друг на друга, точно фарфоровые собачки. Лишь потом заговорили. Они ели гуляш сегединский, пили водку, запивая её пивом, и говорили. Вернее, говорил только его друг-враг, а он лишь изредка бросал тому в ответ очень осторожные одну-две фразы.
   -Ещё "певец мировой скорби" итальянец Джакомо Леопарди утверждал, - говорил с пафосом его друг-враг, - что при всяком государственном строе обман, наглость и ничтожество будут царить на земле. Я мог бы продолжить его мысль следующим: мир - это не что иное, как обширный заговор негодяев против большинства честных людей, и что так называемая демократия - это по большому счёту диктатура кучки негодяев против большинства людей, это то общественное и государственное устройство, когда одним, то есть единицам, запрограммированно всё, а другим, то есть большинству, - как говорится, всё остальное. Но и негодяй негодяю бывает рознь. Я хочу стать тем негодяем, немножко в кавычках, конечно, который наконец-то прославит мою Украину на весь мир и сделает её единой, неделимой, богатой и счастливой. Ведь что происходит сейчас в моей стране, в моей ридной Украине? Наш президент, кадровая политика которого напоминает мне смену белья в концлагере, когда первый барак меняется со вторым, окружил себя в большинстве своём завистливыми и ограниченными посредственностями, не компетентными в экономике, которые в скором будущем доведут нашу страну до полного разорения, на этот счёт у меня нет никаких сомнений. И философия нашего президента в настоящее время меня просто удивляет. И не только меня одного. Весь украинский народ удивляет. Разве достойно президента например, доказывать целомудрие премьерши-проститутки, честность грабежей для своих родственников и приближённых, патриотизм изменников, законность лжи и клеветы? Ясно, что нет. И ясно, что такого президента народ Украины скоро разлюбит и поймёт, что ему нужен другой президент. Например, такой, как я. Потому что политика - это такая грязная работа, что связать себя с ней имеют право только самые незапятнанные личности, то есть такие, как я. - На секунду взгляд его друга-врага буквально ослепил его своей солнечностью, и ему сделалось даже страшно от такого "солнечного" взгляда своего друга-врага. - И вообще, на смену нынешней, коррумпированной, можно сказать, до мозга костей, власти должна придти другая власть, народная власть, власть с чётко сформулированной идеологией, - продолжал таким же серьёэным голосом говорить его друг-враг. - Уже почти пятнадцать лет в Украине царствуют нищета и бедность. Вот уже пятнадцать лет мы живём словно в блокадном Ленинграде, планируя жизненные стандарты от миниума средств, навязывая людям философию нищеты. А людям нужна не констатация нищеты, а жизненная перспектива. Планировать надо благосостояние, а не бедность. У немцев был лозунг: "Германия - превыше всего", в Польше - "Польша - Христос Европы", я же выдвигаю следующий лозунг для Украины: "Справжний украинэць не имеет права быть бедным". Этот лозунг и должен стать нашей национальной идеей. И ради воплощения этой идеи в жизнь я готов умереть. Мало того, наверняка в будущем я буду, как Степан Бандера, сожалеть только об одном - что не смогу умереть за свою ридну Украину дважды. - Тут он увидел на глазах своего друга-врага настоящие слёзы, и это его, конечно, потрясло... Может, до глубины души потрясло. Когда его друг-враг немножко отошёл, то сказал ему очень душевно: - Поймите, я так переживаю...
   -Понимаю, понимаю, - постарался сказать и он тоже очень душевно и посмотрел на своего друга-врага не без симпатии и даже любви, хотя отлично знал, что теперь от того исходила куда большая опасность, чем прежде И, посмотрев, решил, что пора возвращаться с небес на грешную землю. И потому задал другу-врагу вот этот вопрос: - А, собственно говоря, уважаемый, при чём тут я, неужели вы считаете, что я, гражданин России, чем-то смогу вам помочь в вашем, как я понял, святом деле?
   -Можете. И даже не можете, а обязаны помочь нам. Дело в том, что моему, нашему, - неожиданно сделал ударение на этом слове его друг-враг, - делу очень мешает один человек, которого вы отлично знаете. Скажу сразу прямо и откровенно: этот человека настолько опасен, что я придумал для него расправу не какую-нибудь, а художественную, то есть убийство этого человека в исполнении "инженера человеческих душ", то бишь писателя, то есть вас, Андрей Иванович.
   Это даже для него, вроде всегда такого тихого и смирного, было уж слишком, ну уж чересчур, о Господи!.. "Ах, гад! Ах, какая же он, оказывается, сволочь!" И тут он мгновенно представил себе, что бесшумно, точно призрак, заходит за спину этому гаду, затем обхватывает своими могучими ручками совсем не тощую шею этого гада - и душит, душит, душит эту сволочь... Однако при всём своём богатом воображении он не представлял себе, что произойдёт дальше, если он, так сказать, попытается превратить свою мечту в реальность. Одно он знал точно, что дальше не возможно, а точно наступит и его смерть. А вот в это ему просто не хотелось верить. И просто очень хотелось, чтобы это не произошло.
   -...Простите, - наконец снова он услышал голос своего врага. - но у меня нет другого выхода. Конечно, я понимаю, что убивать других - это нелёгкая работа. Если бы это было бы легко, то все люди давно купили бы пистолеты и перестреляли друг друга. Но в нашем случае, господин Никитин - это неоходимость. Железная необходимость.
   И сказал эти слова его враг очень потрясным голосом. Голосом холоднее льда. Голосом, который может заморозить человека не хуже антарктической ночи. И сказал тот всё это ему, можно сказать, с удовлетворённо-садистким выражением лица, которое он, естественно, не мог не заметить. И, конечно, у него не могли в эти мгновения невероятно не зачесаться руки, чтобы измочалить своего врага. Без всякой пощады измочалить того до смерти. И на этот раз измочалить не виртуально, а натурально, чтоб сдох этот гад прямо в этом кафе, не приходя в сознание. Ведь он отлично знает, что стоит ему нанести, так сказать, по "кумполу" этого гада своими кулачищами один-два мощных удара, и его враг будет готов. Как суп с фрикадельками будет готов... Его прямо-таки затрясло от желания наброситься на своего врага и... Однако вскоре, слава Богу, его, скажем прямо, вовремя настигла следующая мысль: "Нет, нет! Бить этого гада я не буду! Зачем мне об такое дерьмо ещё и руки марать?". Не сразу, а может, только через пару секунд он осознал, что должен сделать - и таки сделает всё, что этот враг, сидящий напротив него за столиком, предлагает ему, иначе весь этот кошмар будет продолжаться до тех пор, пока у него крыша не поедет или пока он не сдохнет на радость этому врагу, силящему напротив, и некоторым другим товарищам. Нет, ни с ума сходить, ни сдыхать пока ему ещё рановато! Рановато, чёрт возьми! В глубине души он готов был умереть, но только не сегодня и не завтра. Вот такая теперь у него была философия.
   А тем временем его враг-друг всё говорил и говорил. Но он не удивлялся, что ничего не ощущает от почти смертельной болтовни своего врага, хотя тот иногда своими словами словно ощупывал открывшиеся края многих его старых душевных ран. Он не ощущал боли от этого ощупывания, может, только потому, что, сидя на стуле, он чуть не согнулся под тяжестью своих воспоминаний, главным из которых было: "О Боже, когда, когда же весь этот чёртов кошмар начался, когда?"
  
   За окнами кафе благоухал лирическими запахами тёплый июльский вечер, а он сидел в кафе за столиком, смотрел на своего врага-друга и всё вспоминал, вспоминал, когда же этот кошмар начался, пока наконец не вспомнил - кажется, в 2001-м году этот кошмар начался, в феврале месяце... И здесь ему ничего не оставалось, как с помощью воспоминаний, которые замелькали в его голове, как кадры в старом кино, "предпринять волшебный путь - в ловушки своей прошлой жизни заглянуть", как сказал один поэт, что он вскоре с успехом и сделал.
  
  
  
  
   КНИГА ПЕРВАЯ
   ГЛАВА 1 Зимний пейзаж с дамой пик
  
   Ничто тогда не предвещало Голгофы начавшегося дня. Ничто, чёрт подери! Ничто. И - о Боже! - как прекрасно начинался день! На рассвете он "чудово", как говорят украинцы, пересёк украинско-словацкую границу. "Чудово" - это в том смысле чудесно, что пересёк он границу, во-первых, без конфискаций и взяток (ну, сунул он уж больно придирчивой украинской таможеннице, которая, будем думать, не нарочно оделась в свою униформу так, что при виде её любому мужчине хотелось её тут же раздеть, и прожитые сорок с лишним лет которой нисколько не умаляли её привлекательности, а её сексуальность просто бросалась в глаза, заставляя его при виде её пышной груди, обворожительной задницы, ярких губ и вызывающего взгляда не только встрепенуться и вздрогнуть, но и не без наглой улыбки на устах подумать, между прочим, и о том, что в другом месте и немножко в другое время он постарался бы остаться с этой дамой служебного долга наедине, так как она смертельно была в его вкусе, и, возможно (чем чёрт не шутит, когда Бог спит), их уединение успешно состоялось бы, и тогда он, конечно, не без её молчаливого согласия, прижал бы её где-нибудь в укромном уголочке и принялся бы с ходу слюнявить её прелестный пухлый ротик, просунув одну свою руку под кофточку в лифчик, а другую, задрав юбку, запустив в трусы, при всём при этом нисколько не сомневаясь в том, что с её стороны скоро последуют многообещающие ответные действия, которые через некоторое время, надо полагать, приведут их обоих в состояние сладкого удовлетворения - ну, сунул он этой, знающей своё дело туго, таможеннице в длань её жадную целых пятьдесят долларов, чтобы та не "заметила", так сказать, некоторых его вещей, в том числе и золотых украшений турецкой фирмы "Атасай", которые он вёз в подарок жене и дочери и которые по вечной своей похмельной забывчивочти забыл продекларировать - так это ж разве взятка, нуль это пузатый, а не взятка!): во-вторых, без особой ругани (ну, надерзил он, было, как говорится, дело под Полтавой, офицеру-пограничнику, этакому прилизанному херувимчику, по всему видать "щирому" украинцу и патриоту: когда тот спросил его на жутком русском языке, а с какой, собственно, целью гражданин России пан Никитин пожаловал с демократического и процветающего Запада в одиночку, да ещё к тому же - о ужас! - пешком в "нэзалэжну и покы незаможну" Украину, то он имел наглость процедить сквозь зубы тому в ответ следующее: "А вам какое собачье дело?" - так это ж разве ругань, фигня это на постном масле, а не ругань!); и в-третьих, без всяких там эксцессов, то есть не плюнул он никому из пограничников в морду, не обозвал их всех "мерзавцами", как это сделал впоследствии другой, более известный миру, чем он, россиянин по имени Эдичка и по фамилии Лимонов, которого как-то украинские пограничники не пустили к больной матери в Харьков из чёрт знает каких соображений украинских властей.
   Переход через границу, даже легальный, всегда неприятен. Но когда пристально изучают твой паспорт, когда сличают твою безбородую внешность на фотографии с твоей бородатой сегодняшней сущностью, и из-за этого бородатого несоответствия бросают на тебя суперподозрительные взгляды, словно ты и есть тот самый Усама бен Ладен, то такой переход границы неприятен вдвойне.
   Правда, только украинцы так подозрительно смотрели на него. Словаки тоже на паспортном контроле и на таможне обращали на него, можно сказать, повышенное внимание, но это было внимание другого рода, словаки этим своим вниманием словно говорили ему, как тяжело им с ним расставаться. Словаки на прощанье сказали ему : "До видения", он сказал им: "До свидания", и это прозвучало в утреннем февральском воздухе почти любовными поцелуями.
   Если гостеприимство словаков объяснялось просто - он был другом Душана Новака, писателя и общественного деятеля, одного из самых известных в Словакии людей, их неоднократно показывали вместе по словацкому телевидению, то негостеприимство украинцев он поначалу никак не мог объяснить. Потом вдруг вспомнил, что когда-то, ещё в начале девяностых прошлого века, он на заседании Государственной Думы в знак протеста против политики Украины в отношении Крыма порвал на куски сине-жёлтый украинский прапор, и подумал с тревогой: "Неужели хохлы не забыли о той его дурацкой выходке? А шшо? И это может быть. Хохлы, они - черти памятливые, не только про голодоморы, сталинские репрессии и про то, что Фанни Каплан, эта "фиалка революции", стрелявшая в Ленина, в 16 лет начинала свою разбойничье-революционную деятельность именно в Киеве, помнят. Помнят они кое о чём и другом ещё, оказывается..."
   Но, поразмыслив капитально, он очень и очень стал подозревать, что пограничник с ангельским личиком вряд ли помнит о том, что совершил он аж в 1994-м году и что неприязненное отношение к нему того и других украинцев, служащих КПП, объяснялось довольно-таки банально: он был русским, "москалём" по-ихнему, а к "москалям" большинство жителей Западной Украины в силу ряда исторически сложившихся причин относились предвзято, часто с недоверием и недружелюбием. Однако от такого "открытия" у него на душе не полегчало. Временами от украинского "гостеприимства" злость рассыпалась в нём искрами, как электричество в цепи после короткого замыкания, но он таки сумел сдержать себя и не наделать глупостей. Переходя украинскую границу, он не матерился, не плевался, не кричал во всеуслышание: "Не ту страну назвали Гондурасом"!" и ни на кого, слава Богу, не набросился с кулаками. Зато, когда перешёл границу, то первым делом, чтобы улучшить своё, мягко говоря, хреновое настроение, послал братьев славян на те знаменитые три буквы, которые, как гласит легенда, изобрели Кирилл и Мефодий, когда, не сумев поделить по-братски бутылку чачи, присланную им в подарок грузинской царицей Тамарой, поругались друг с другом почти насмерть. А затем, слегка шатаясь из стороны в сторону, наверное, от трезвости, он поднялся в гору к громаде памятника "Украина-освободителям". Там, наверху, укрывшись от постороннего взгляда многотонной махиной гранитного солдата-освободителя в бетонной шапке-ушанке, он, прежде чем продолжить движение в сторону ужгородского аэропорта, до которого по его подсчётам было километра два, не более, и до которого он героически решился дойти пешком, чтобы вспомнить, так сказать, молодость - когда-то во время чехословацких событий 1968-го года, то есть больше тридцати лет тому назад, он мчался по этой дороге на своей "БМД" (боевой машине десанта), только в обратном направлении, в сторону Кошице - для будущего своего хорошего настроения и вообще для бодрости духа и самоуспокоения (ну как без водочки успокоиться, ну как, подскажите, господа?) вздрогнул, можно сказать, по малой программе - забросил в горлышко своё лужёное парочку увесистых капелек из постоянно носимой им в кармане баклажки - и всё! Однако этих капелек ему оказалось достаточно, чтобы у него через секунд пять всё внутри потеплело и в голове захорошело, а через секунд двадцать ему уже казалось, что у него будто бы выросли крылья - такие же, как у того человечка с нимбом вместо шляпы, которого рисуют теперь в разных книжках гораздо чаще, чем в прежние времена.
   Было четверть десятого утра, когда он, посмотрев на свои часы фирмы "Патек Филипп", подарок жены к его пятидесятилетию, забросил сумку на плечо и тронулся в путь. Солнце светило ему прямо в глаза. И, щуря глаза от яркого, совсем незимнего солнца, он подумал, что, может, именно в этот день февраля зима закончится, собственно говоря, в этих краях так и не начавшись.
   Он шёл, и от выпитых граммулечек ему казалось, что все дурные и лишние мысли вылетели из его головы, если не навсегда, то надолго. По-спортивному резво передвигая ногами, он шёл и говорил себе, что, главное, никогда не надо оглядываться назад, думая: ох, ах, если бы да кабы...Пустая это трата времени сожалеть о чём-то прошедшем в жизни. Да и что такое жизнь? Жизнь - это вредная, в общем-то, штука, потому что от неё умирают. Поэтому следуй своей судьбе с упрямством лермонтовского фаталиста, будь ею всегда доволен и радуйся, что ты не нищий на паперти, не корреспондент радио "Свобода", находящийся в плену у федералов, не гражданин Италии, задыхающийся в дыму от пожара в швейцарском тоннеле Сен-Годард, и так далее. В общем, радуйся всему на свете и живи по принципу: "Коль ветра нет, надо грести руками".
   Когда он через полчаса подходил к зданию ужгородского аэропорта, может, из-за того, что мимолётно скользнувший по его щеке луч солнца как бы обжёг его, он вспомнил о сексапильной украинской таможеннице и подумал о женщинах. Два месяца он не прикасался ни к одной женщине, два месяца в чужой стране об этом и речи не было. И ему нестерпимо захотелось закрутить мимолётный роман с какой-нибудь женщиной. Всё равно с какой - с молодой или уже в возрасте. Он хочет и может, так якого ж биса лишать себя удовольствия! "Делу - время, потехе - тело" - не его ли это любимые слова? Правда, в последнее время он любил употреблять женское тело больше всего, как говорится, в позиции "арбалет": натянул и улетел. И на то была только одна причина: если раньше он любил любовь к женщине, может, больше, чем саму женщину, то теперь саму женщину, вернее, её тело, он любил больше, чем любовь к ней.
   Как бы там ни было, а это был неопровержимый факт, что без женщины, без её сочного тела, он делался апатичным порой и сонным, как осенняя муха. Только огромное самообладание, присущее ему как мужчине с характером и некоторой силой воли, позволило ему почти два месяца обходиться без обладания женщиной. А что касается самообладания, так сказать, в физиологическом смысле этого слова, то это ему даже в голову не приходило, а если и приходило однажды в очень тяжёлые для него тогда времена, то он отлично знал и знает, чем обладание женщиной отличается от самообладания. Оно отличается тем хотя бы, что после самообладания поговорить не с кем, а после обладания тебя могут даже назвать "дорогой" и "любимый", хоть та женщина, которой ты обладал, знала тебя каких-то десять-пятнадцать минут.
   Только он так подумал, как две девушки с милыми личиками, стоявшие у самого входа в аэропорт, вызывающе уставились на него. Они, эти два цветочка страсти, словно говорили ему глазами: "Да! Да! Это мы вчера стояли вдвоём против пятидесяти...раком". Одеты проститутки были экстравагантно, типа "Смерть Юдашкину, да здравствует Джон Гальяно!" Одна была одета в кожаный кардиган, в полупрозрачную облегающую кофточку и кожаные коричнево-синие брюки, на голове её красовалась меховая шапка-боярка. Одежда другой не так бросалась в глаза, но всё равно чувствовалось желание и этой женщины вылезти из собственной кожи, чтобы влезть в чужую. Первая была моложе и красивее второй. Но вторая с невероятно стройными ногами (она была в кожаной юбке) и прекрасно вычерченым природой лицом - как бы утомлённые развратом глаза орехового цвета, рыжие кудряшки, падающие на виски, высокие скулы, лукавенький нос с еле заметным овальчиком на конце (она показалась ему и в профиль), губы пухленькие, грудки остренькие, попка в норме - хоть и не отличалась красотой, но нравилась ему больше. Эта девушка была просто великолепна. На её лице он увидел выражение мягкой иронии, и это покорило его сразу. Нет, что ни говори, а девушки прекрасно дополняли друг друга. Они были тем живым, которое манит и по которому мужики вздыхают, мечтая о соитии...с обеими. Но всё-таки ему больше хотелось, чтобы та, рыженькая, с лукавеньким носиком легла бы к нему в постель и без трусов и без стыда. Как сейчас говорят, лучше одна в постели, чем двое на улице.
   "Подойти? - подумал он. - Может, это как раз мне сейчас и нужно?"
   Но он лишь вежливо им улыбнулся и прошёл мимо. В ответ на его любезность девушки приветливо улыбнулись тоже. "Хороши твои грудь и попка, но мне сейчас важней жратва и водка", - хотел он шепнуть на ушко понравившейся ему девушке, но не шепнул. Почему? Да потому, что вспомнил о своей жене. Вдруг вспомнил о том, что если всё будет хорошо, то всего лишь через несколько часов он будет в Москве, и не исключено, что после длительной разлуки они с ней сообразят чудесную телесную драку, после которой он заснёт в её объятиях, объятиях своей законной жены. Любимой им, или нелюбимой - это уже другой вопрос...
   Узнав о том, что билеты будут продаваться в кассе только после прилёта его самолёта из Москвы, он ринулся в ресторан и занял столик с видом на лётное поле. Когда он садился, сидевшая слева за столиком, уставленном всевозможными яствами, в гордом одиночестве легко узнаваемая и россиянами украинская театральная и киношная знаменитость, о которой теперешний москвич Роман Виктюк как-то сказал ему, что в пору своей творческой юности эта знаменитость изображала в одном львовском театре задние ноги кобылы - слегка кивнула ему в знак приветствия головой. Он не мог оценить кивок головы украинской знаменитости иначе как благородный, и поэтому ответил тому кивком головы тоже весьма и весьма благородным, хотя никак не мог вспомнить, где же до этого они встречались и встречались ли...
   Бессловесно пообщавшись с украинской знаменитостью, он затем, мельком бросив взгляд на лётное поле, неожиданно обнаружил ужасное: за давно немытыми, почти чёрными окнами с неба на землю вовсю хреначил натуральный белый снег. Погода явно угрожала стать нелётной. А ведь всего лишь несколько минут назад светило такое жаркое солнце, какое бывает лишь поздней весной! Но далее, нет, не из-за снега, действительно свалившегося, как снег на голову, так прекрасно начавшийся день вдруг в одно мгновение ока превратился для него в чёрно-белое чудовище, нет, вовсе не из-за резкого изменения погоды (такое в Карпатах случается нередко) день запаршивел для него почти могильно - а только из-за того, что он увидел, как в ресторан вошла она. И он узнал её. Узнал сразу: даже в огромной толпе, спешащей, к примеру, на стадион, ему удалось бы её различить. По правде говоря, все эти годы он тысячу раз репетировал сцену их неожиданной встречи где-нибудь в Европе или даже в России, но в глубине души давно смирился с тем, что она так и не войдёт снова в его жизнь - к счастью это будет или к несчастью. Ей суждено, иногда думал он, навсегда остаться только одной из его не так уж многочисленных любовниц, которую, однако, в отличие от других его, можно сказать, редких пассий, он не мог представить иначе, чем мощной рекой, несущей его телесную субстанцию, как жалкую щепку.
   Он как раз в тот момент, когда она входила, сдержанным жестом подозвал официантку и заказал ещё одну кружку пива.
   ...Да, так тогда оно и было. Лишь только она переступила порог ресторана, как он сразу узнал её. И от этого мгновенного узнавания невероятное возбуждение охватило его. Он столько думал о ней все эти годы, столько всего нафантазировал, что, увидев её, растерялся не на шутку. Поначалу она показалась ему именно такой, какой он её представлял в своих фантазиях - изящной, элегантной и несокрушимой. Вся она в ярком чёрно-сине-белом одеянии была какая-то резко красивая, особенно на фоне розовой ресторанной евростены. Ещё она не была похожа на женщину, ободравшую свою жизнь о колючую проволоку бытия, и не была также похожа на женщину, вступившую в неравную схватку с климаксом, хотя он знал, что ей было уже чуточку за пятьдесят. Лишь потом он успел заметить, что черты лица этой необыкновенной, как ему всегда представлялось, женщины, искажали следы бурных любовных похождений. Даже издали она чертами своего личика словно говорила ему: "Да, были люди в моём теле, не только ты".
   Она зашла в ресторан одна и, видимо, тоже узнав его с первого взгляда, нарочно села за столик напротив. Ему начал нравиться этот ресторанный пейзаж с его старой дамой сердца на первом плане, и давно позабытое чувство страсти к этой женщине как к предмету божественного наслаждения при виде её, восседающей совсем близко, овладело им. От этого чувства задрожало у него в ногах и груди, и это чувство вдруг как бы подняло его над землёй и отделило от всего мира.
   Но, к счастью, скоро этот момент первоначального ошарашения ею прошёл, когда известная ему дама (конечно, они оба делали вид, что не узнали друг друга) устало наклонила голову и этим движением напомнила ему чем-то вечно усталую кухарку и домработницу его жены тётю Клаву. Тут же он обнаружил, что у дамы его в отличие от прошлых времён нос раздался вширь. Ну, что ещё? Пожалуй, много краски на один квадратный сантиметр. И волосы - не вьющиеся, как раньше, не цвета шоколада, а цвета хвороста, готовые, кажется, вот-вот загореться от единственной, конечно, его спички. Ну, что ещё? На ней была короткая чёрная шубка нараспашку, из-под которой выглядывало потрясное платье синего цвета. Белый шарф обволакивал её упругую шею почти так же похоже, как это делала известная топ-модель Ева Герцигова, которую он как-то видел на демонстрации мод в Москве, куда, конечно же, затащила его жена. Ну, что ещё? Ещё она, женщина тех пропорций, которые литературно называют "приятная полнота", не была похожа на преждевременно угасшую порнодиву, не выглядела она и бизнесвумен с суицидными наклонностями, скорее у неё взгляд женщины, как бы решающей извечный вопрос русской интеллигенции: "Тому ли я вчера дала", с ухмылочкой подумал он. Но шутки шутками, а он чувствовал, что она, даже не смотря на него, словно говорит ему: "Я не только стерва, но и ведьма, разве ты этого не знал?"
   Конечно, она давно тоже его разглядела, красивого как дьявола мужчину в пальто и костюме-кошмаре американского производства, в такие-то годы - о Боже! - не лысого, с чёрными вьющимися волосами вперемежку с редкой паутинкой седины и лицом Алена Делона, украшенным почти хэмингуэевской бородой, которая придавала ему шарма. И вообще, он надеется, что дама напротив именно таким в своём детстве представляла себе Кащея Бессмертного и потому сейчас в полном восторге от его созерцания.
   Он снова взглянул с пристрастием на свою подопечную. Дело в конце концов дойдёт до того, с ужасом подумал он, что он не выдержит её невзгляда, подойдёт к ней красивый не как дьявол, а как Бог, опустит свои сильные белые руки на её бедные плечи и скажет: "Итак, прелестное дерьмо, на чём мы остановились много лет назад?" А она в ответ крепко обнимет его, сожмёт так, будто у неё появилась одна-единственная цель в жизни - задушить его, и зашепчет с придыханием: "Ну, укуси меня! Сделай мне больно, как тогда. Сделай мне больно! Я это заслужила!"
   Когда-то давным-давно он провёл с этой дамой, кажется, целую ночь. И хотя одна ночь с женщиной, как говорят, - это целая ночь, но ещё не вся женщина - он помнит, отлично помнит, какой она была в ту ночь. Без всяких преувеличений в ту ночь она была той самой райской птицей, которая, по словам очень нелюбимого им поэта, "поёт в постели, не нуждаясь в упругой ветке".
   О Господи, как всё у них в ту ночь было и кратко и сладко! И ему вдруг захотелось пройти к ней эти всего ничего - четыре шага, рывком притянуть её к себе и...чтобы потом они лежали здесь же, на ресторанном паркете, и не было бы между ними ни его рубашки, ни её платья, никакой мануфактуры бы не было, а была бы только обнажённая мягкая горячая кожа двух возбуждённых без меры страстью (от неё он тоже ожидал такого же безумства почему-то) людей - не совсем ещё старикашек, как думают некоторые сволочные товарищи. Ему вдруг нестерпимо - о чёрные мысли! - захотелось её. Сейчас, немедленно!
   Ещё немного, и он, возможно, осатанел бы от своих ужасных мыслей-желаний, если бы не поспела вовремя молодая улыбающаяся официантка, светловолосая, кругленькая, с обширной грудью и попкой "что надо", как он успел подметить, которая, поставив ему пиво на столик, обронила по-русски: "У нас должно вам здесь понравиться". - "Уже нравится", - с фальшивой прозападной улыбкой ответил он ей и потом долго завистливо-жадным взглядом провожал её уходящие "классные ножки".
   Однако и провожая взглядом "классные ножки", он старался не терять из виду и тёмные блестящие глаза его дамы интереса, которые вроде бы и не смотрели прямо на него, но всё-таки что-то, возможно, существенное желали ему сообщить, как он втайне надеялся.
   Ресторан, который назывался "Шафран" и находился на втором этаже здания аэропорта, не был ни уютным, ни аккуратным и вообще производил впечатление затрапезной забегаловки, но ему, остановившемуся в нём выпить-перекусить и укрыться от непогоды, ресторан пришёлся по вкусу не только потому, что при входе в ресторан не обязательно было снимать верхнюю одежду. Даже если бы ему здесь не понравилось, это ровным счётом ничего бы не изменило. Просто он должен был здесь находиться, вот и всё. Потому что с того места, где он сидел, он мог запросто обозревать всё лётное поле аэродрома и таким образом не пропустить самолёт, который уже давно должен был прилететь из Москвы и на котором намеревался обратным рейсом улететь домой он. Но самолёта пока не было видно на лётном поле, самолёт его явно из-за плохих метеоусловий задерживался с посадкой здесь.
   О Господи, ещё сегодня утром он был в Словакии. И если бы он знал, что ждёт его в этот день, то ни за что бы не выехал из Ореховца, поместья его словацкого друга Душана Новака возле Михайловцев, и сидел бы там, попивая чудную сливовицу друга, хоть до скончания века, едва начавшегося. О чёрт, он хотел как лучше: от усадьбы Душана до ужгородского аэропорта было расстояние чуть больше 50 километров, тогда как до Братиславы - около 400, значит, оттуда он мог улететь только на следующее утро. Но всё-таки не это обстоятельство было главной причиной его бегства из поместья друга (а он действительно бежал оттуда ночью, никого не предупредив) - главной причиной его бегства было их не прекращавшееся две недели подряд пьянство. Не было ни одного дня, чтобы он накануне не напивался с Душаном до того, что утром вставал с постели, словно в зыбком тумане, шёл под душ, бессознательно, машинально одевался и снова садился за стол с Душаном, чтобы начать их, ставший уже традиционным, "гедонистический ленч" с обязательными бессчётными граммулечками. В конце концов сливовица Душана, изумительная на вкус, стала для него мерзкой жидкостью - такой же мерзкой, какою представлялась ему собственная жизнь в последние две недели, когда началось и, увы, не кончалось их с Душаном ужасное пьянство.
   ...Так что же он делал в Словакии? Да, собственно говоря, ничего не делал. Просто потыкал пару раз в бетон приграничных столбиков, сверяя с жизнью первый том, как говорили раньше. И возложил цветы в некоторых горных селениях к памятникам погибших здесь в 1947-м году от рук украинских националистов и вояков польской Армии Крайовой солдат чехословацкого корпуса безопасности, которые ценой своих жизней преградили путь бандитам на Запад. Только некоторым разрознённым группам бандеровцев и поляков удалось прорваться через горы в американскую оккупационную зону в Австрии.
   Так получилось, что сначала об этом историческом событии, имевшем место в 1947-м году, он написал историческое исследование, которое назвал "Операция "Б". Возможно, только его стремление к так называемой исторической правде, а не сенсационность материалов, попавших в его руки, принесло свои плоды, но это был не оспариваемый никем факт, что его историческое исследование состоялось и не прошло незамеченным для людей науки, настолько успешно состоялось, что некоторые близкие ему люди нашли в себе смелость сравнить его работу над этой, очень щекотливой во многих отношениях исторической темой в условиях господства так называемой "прозападной объективности" и безмерного охаивания советского периода истории опять-таки не без помощи западной исторической псевдонауки с работой учёного-энтомолога, столкнувшегося на Северном полюсе с тропической бабочкой. Конечно, нашлись критики, которые приняли его работу в штыки, в их числе был и молодой, преуспевающий, в основном благодаря западным деньгам, историк Андрей Дубов, но в целом этот его труд был оценен большинством историков положительно и был издан, правда, очень малюсеньким тиражом.
   Всё шло бы дальше своим чередом, если бы однажды вечером в его квартире не зазвонил бы телефон. Позвонил ему один очень известный московский издатель и сразу взял, как говорится, быка за рога: "А не пора ли вам, Андрей Иванович, сделать историю теми гвоздями, на которые бы вы вешали свои романы. И не просто романы, а романы-бестселлеры. Неужели вас не прельщает писательская слава, пусть и пресловутая?"
   Здесь издатель попал в самую точку, задел его, можно сказать, самую больную струну. Дело было в том, что когда рухнула старая система, для него поначалу не было вопроса: "Но что же теперь делать?" - он сразу принял решение жить весело, счастливо и с благодушным цинизмом ринулся в большую политику. Но скоро большая политика обожгла его или он сам об неё обжёгся (об этом никто никогда не узнает доподлинно), и ему ничего не оставалось, как прожить оставшиеся годы жизни в достойной бедности и в надежде умереть в академической камилавке на голове. Однако в последнее время мысль умереть в академической камилавке его уже не прельщала. Его постепенно, день за днём, стала привлекать другая слава - писательская. Он с благоговением представлял себе, как после его смерти посетители Ваганьковского кладбища будут наперебой спрашивать у служителей, а где же могила писателя Никитина, и те будут отвечать, что могила "писателя-бабника" (о такой своей кликухе он мечтал всю свою жизнь) от могилы Высоцкого - справа, там, где от разных дам всегда много цветов. Ещё ему грезилось, что кто-то из дам, почитателей его таланта, обязательно на его могиле сделает себе модное нынче харакири или на худой конец застрелится, как это сделала Галина Бениславская на могиле Есенина. Грезилась ему и такая блажь, да простит его за это Господь!
   Однако для того чтобы иметь писательскую славу, надо её заслужить. Это аксиома. А заслужить её можно только одним путём - что-то такое написать, что привлекло бы всеобщее внимание. И вот получилось так, что не он сам, а будущий его издатель настаивает на том, чтобы он наконец осуществил свою давнюю мечту - занялся бы серьёзно писательским трудом.
   "Андрей Иванович, вы цены себе не знаете. Я когда-то имел счастье прочитать ваши польские военные повести. Не хило однако у вас выходит. Вы по-настоящему любите историческую правду, а это для меня главное. И я уверен, что если вы напишете свой первый роман на основе вашего последнего исторического исследования, то в одно утро проснётесь знаменитым. Даю вам голову на отсечение, что это будет именно так. Только у меня к вам одно условие: сюжет романа предлагаю я", - сказал издатель.
   Он согласился с этим условием. И когда услышал, какой сюжет, какую любовную интригу предложил ему издатель, то захмелел мгновенно, как будто перед этим залпом осушил целый стакан пятизвёздочного коньяка. "Да не написать теперь роман на такой сюжет я не имею права", - заявил он издателю.
   "Я думаю, что именно из-за вашего профессионального стремления показывать всё, как это было тогда, а не как надо сейчас, ваш грядущий роман получится ярким, запоминающимся и злободневным. И я надеюсь, что и Европа, вечно сморкающаяся и кашляющая в нашу сторону, скушает ваш роман с интересом и, может, ещё раз убедившись, что голая правда всё-таки лучше модно одетой лжи, перестанет сморкаться и кашлять в нашу сторону", - попытался пошутить издатель. - "Мой роман, если я его напишу, будет приблизительно таким же ярким, как попугай на снегу, - тоже, шутя, возражал он издателю. - И вообще, сделать из исторической вещи любовный роман - это всё равно что микроскопом вколачивать гвозди..."
   В ответ на его шутку издатель посоветовал ему сразу же браться за дело и посулил ему за роман неплохие бабки. Он энергично взялся за работу, и через несколько месяцев роман его был готов вчерне. Переписывать его набело он поехал по местам событий. Он побывал в Краковском воеводстве, что в Польше, в Яворовском и Самборском районах Львовской области, в Яготинском районе Ивано-Франковской области, что на Украине, наконец почти два месяца вместо запланированных двух недель пропутешествовал по Восточно-Словацкому краю. Работа над романом продвигалась успешно, и если честно, то он уже предвкушал тот волнующий момент, когда лучшие критики страны набросятся на этот его продукт ума и будут чесать его в хвост и в гриву, но очень надеялся, что в конце концов среди всех отечественных критиков уровня Белинского-Басинского и выше найдётся тот самый умнейший, который накалякает в своём эссе с ясным названием "О неясной ясности" буквально следующее: "В своём романе "Операция "Б" господин Никитин не учительствует, не склеивает сюжет из разрозненных анекдотов, не накачивает текст всякими гуманитарными и стилистическими премудростями типа: "Если враг не сдаётся, то лучше сдаться самим", а как в старые добрые времена рубит с плеча одну правду-матку и ничего при этом не боится. Есть, конечно, в романе господина Никитина и много неясностей, но это, так сказать, ясные неясности".
   ...Когда он наконец оторвал свой взгляд от её лица, то заметил, что не только он, но и другие посетители ресторана с завидным единодушием поворачивали к ней свои головы. Чем таким необычным в себе она привлекла и других, подумал он раздражением и злостью, может, они видят в ней даму пик, то есть загадку, укутанную ещё и тайной? Что ж, и это может быть...Идиот! Да какая она загадка! Да какая она тайна! Она стерва! Стерва! Вдруг ненависть к ней охватила его и клокотала в нём до тех пор, пока...пока разум его не подсказал ему, что ненависть эта его была...тут ему вспомнились слова известного американского романиста - ничем иным, как клеткой, сделанной из проволоки его прошлой и настоящей - да, настоящей! - любви к этой даме напротив, что может случиться и такое, что ему не хватит сил до конца жизни вырваться на волю из этой клетки и что сегодняшняя встреча с ней - это его сошествие, нет не сошествие, а настоящее вознесение в ад, чёрт побери!
   Чтобы успокоиться, он перевёл взгляд на соседний с ним столик. Там сидело с десяток девиц, упакованных в разного цвета кожу - розовощёких, намакияженных до озверения, с глазами, которые словно говорили каждому встречному: "Береги честь смолоду и подохнешь с голоду". Девицы играли в карты и с впечатляющей быстротой опустошали свои кружки с пивом, при этом беспощадно дымя сигаретами. Говорили девицы мало, лишь изредка бранились из-за проигрыша или шумно радовались победе. Он успел заметить, что, играя в картишки, девицы не переставали посматривать на него, мужчину, шикарно одетого, с физиономией очаровательного cobelino, как назвала его однажды переспавшая с ним очень влиятельная московская дама, словно явно подозревали его в чём-то нехорошем или, может быть, просто потому, что его присутствие почему-то интриговало их. Одна из девиц с очень недурной внешностью послала ему даже воздушный поцелуй, на который, если честно, он был бы не прочь ответить настоящим поцелуем. По обрывкам разговоров девиц между собой он так и не смог определить для себя, возвращаются ли девицы домой всем табуном после путанских гастролей, например, в Косово, или, наоборот, только намылились туда с гастролями. Но то, что эти девицы промышляют своим телом в Европе, скорее всего в Восточной, он понял окончательно и бесповоротно.
   Размышляя о девицах в коже, он даже не заметил, как вдруг ни с того ни с сего одна из девиц, та самая красавица в шапке-боярке, с которой он встретился у входа в аэропорт, подошла к его столику и начала подкатываться к нему по всей голливудской науке молниеносного обольщения. Начала она, как водится, с погоды. "Какая мерзкая погода, не правда ли, ма-ла-дой че-ло-век? Снег в феврале метёт, как в январе. Охренеть можно!" - проблеяла путана с пылом. Потом попросила у него сигарету, хотя у самой сигарета дымилась в руке.
   Ну и дёрнул же его чёрт попасть, так сказать, с корабля на баб! Чтобы отвязаться от этой душки, он негромко рявкнул: "Да пошла ты!", но девица, казалось, на этот его грубый "нюансик" не обратила никакого внимания, только сделала эффектный жест шапкой-бояркой и, как ни странно, почти интеллигентно прошептала ему на ушко: "Мы с вами ещё встретимся, надеюсь. Между прочим, меня зовут Илона".
   Этот элегантный и возбуждающий её шёпот немножко изменил его отношение к этой девушке. "Может, она не только красива, но и умна вдобавок?" - подумал он и снова уставился глазами на ту, которую так хотел (это правда, что хотел) увидеть столько лет. Зачем увидеть? А за тем увидеть, чтобы в первую очередь отомстить ей. Да так отомстить, чтобы она впоследствии, едва завидев его, не только бы ему кричала "ура!", но и в воздух ну если не лифчик, то трусики свои бросала бы!.. Так отомстить, чтобы она не могла заснуть от мысли, что секрет её дьявольского обаяния, оказывается, только в том, что она - стерва! И вдобавок - та ещё! Ведь именно она, а не кто другой, засадила его когда-то аж на целых шесть лет "на зону". Это во многом благодаря ей он выучился прикуривать в камере от ваты из бушлата, засунутой в розетку, это он там, "на зоне", научился затачивать ложки, как ножи, косить под "тубика" или под "шизика", это там, "на зоне", его чуть не сделали опущенным, это там, "на зоне", из-за кажущейся безысходности он дважды покушался на самого себя, это там, "на зоне", он чуть ли не стал тем "засранцем", как говорят, на всю оставшуюся жизнь, который как бы плюнул на весь остальной мир и знать не хочет о том, что на земле есть ещё места, где пахнет всё-таки лучше, чем в тюрьме.
   Сейчас считающийся гениальным и украинским (?) кинорежиссёр, а тогда просто гражданин Параджанов сидел с ним вместе, отбывая в тюрьме такой же, как и он, срок - шесть лет. Но с тем всё было понятно: сначала был конфликт с секретарём парткома киностудии им. Довженко из-за одной вульгарной женщины, и лишь потом появилось обвинение того в контрабандной торговле драгоценностями и ограблении церквей, а в одном из обвинительных пунктов обвинительного заключения значилось, что "режиссёр Параджанов изнасиловал члена КПСС товарища Р." то есть к тому вдобавок ещё была применена статья 122-я Уголовного Кодекса УССР, по которой мужеложство каралось лишением свободы от двух до пяти лет; собственно говоря, по этой статье по приговору суда и угодил режиссёр на тюремные нары. А ведь у него ничего такого не было! Фактически он попал в тюрьму ни за что. Он был не виновен. Да, не виновен! Это она, стерва, сделала всё, чтобы посадить его на целых долгих шесть лет, которые он и отбарабанил "на зоне", как говорится, "от звонка до звонка".
   И за эти шесть лет каторжного труда, невероятных лишений, страданий и болезней теперь он хочет отомстить этой сволочной мадам, может, не волею случая, а волею самого Господа Бога занесённую в этот приаэродромный ресторан для встречи с ним.
   Да, ей надо отомстить, думал он. Но как, каким образом? Нанять киллера? Не подходит. Не потому, что у него нет столько денег, чтобы нанять киллера-профессионала, а главным образом потому, что в наше время, когда научились не только облака, но и сплетни разводить руками, убийством никого не удивишь. Даже саму убитую. Да и недоброе это дело, не-Господнее - убийство. Вот раздеть её догола и поставить в самое что ни на есть средоточие холода и непогоды на неопределённое время - вот это понтово будет, как сейчас говорят, вот это месть будет, будь здоров и не кашляй! Он не ужаснулся, представив её голую телесную субстанцию, коченеющую на холодном ветру, и с ходу придумал сцену её возвращения в ресторан. Нагая, но живая эта стерва с тающими снежинками на плечах возвращается в ресторан с лицом, как после ледового побоища, и, подойдя к бару, говорит бармену: "Стакан водки и пирожное "Наполеон". И, пожалуйста, не смотрите на меня такими жадными глазами. Вы что, голых баб не видели?" - "Да нет, видел. Но я сейчас просто думаю, откуда вы деньги доставать будете, чтобы расплатиться со мной, мадам".
   Придуманная им сцена ему очень понравилась, и он даже посмеялся над вымыслом своим, потом снова посмотрел на неё, в эту минуту разговаривавшую с двумя не весть откуда взявшимися молодыми людьми, как он предполагал, типа её, - подонками. И скоро ему показалось, что она уже читает его похотливые мысли на расстоянии, хотя ничего удивительного в этом он не находил, так как знал, что этой сучке было свойственно читать чужие мысли на расстоянии и много лет тому назад. Он вспомнил также, как много лет назад она предвосхитила его мысли-желания и отдалась ему без всяких предисловий и жгучих послесловий тоже по первому же его зову.
   Замужем ли она сейчас? Тогда была замужем, а теперь? Вместе со шмотками она сейчас выглядит не на одну тысячу баксов, значит, муж у неё есть, но где-то далеко-далече, раз она так хорошо и свежо смотрится, ведь ничто так не украшает женщину, как временное отсутствие мужа, почти без иронии подумал он.
   "О Боже! Неужели это она? Чуточку больше морщин, да, это есть, чуточку больше золота, да, это тоже есть - но всё равно она не выглядит уж очень совсем иначе, чем тогда. Что же мне теперь с ней делать? Что, о Господи?"
   Он подозвал официантку и заказал российской водки. "Этот сжижённый дым отечества", грезилось ему, должен помочь ему лучше, чем чешское пиво, обкашлять, так сказать, его дельце: как бы там ни было, а мысли о необыкновенной мести этой "даме пик" никак не хотели покидать его.
   Заказ его был исполнен почти молниеносно, но всё равно за то малюсенькое время, пока официантка отсутствовала, он успел подумать о многом. Например, вспомнил, как в романах маркиза де Сада рассказывалось о том, какие к женщинам мужчины применяли виды мести: месье им рвали груди и ягодицы, заливали в раны кипящее масло или смолу, вставляли в щели между ногами палочку с железными колючками и, зажав её в ладонях, вращали в разные стороны. Да что там Франция! На Руси, слава Богу, с этим делом было похлеще. На Руси мужики мстили бабам колесованием, варкой живьём в котле с водой, вливанием в горло и во все дырки расплавленного металла, разрыванием на части либо с помощью стволов молодых деревьев, либо лошадей. Уже в наше время (он прочитал об этом в одной провинциальной газете) был такой случай, когда вместо лошадей для этого дела применили танки. Мстя женщинам, мужчины также сжигали их как ведьм на кострах, топили в прудах, душили, как Отелло, руками.
   ...Он хватанул ртом сразу грамм сто пятьдесят, закусил хот-догом. Боже мой, до чего же хороша водочка наша расейская! И, о Господи, как хочется после неё действительно отомстить. О Боже, как хочется отомстить, оставить на этой даме, как говорится, шрам на шраме, хоть и звучит это страшновато. Он метнул в неё испепеляющий взгляд, взгляд психа или мусульманского террориста, однако разбившийся о её встречный - лучистый, безмятежный и участливый. Нет, грубо мстить, по-средневековому зверски мстить женщине - нет, это в наше время не достойно настоящего мужчины. Надо отомстить этой стерве одним из способов так называемого "деликатного мщения", подумал он. Но каким? Каким, чёрт возьми?
   Лучше всего её ударить. Ударить не сильно, но больно, наконец решил он. Ударить так, чтобы она запомнила этот его удар на всю оставшуюся жизнь. А перед ударом выпалить ей прямо в ухо следующее: "Я думал все эти годы, мадам, что вы - красивая грязь, да и только, но теперь я вижу, что никакая вы не красивая грязь, вы даже не просто грязь, вы - грязь, всегда жаждущая обратиться в говно".
   Правда, перед тем, как встать из-за стола, его мозг пронзила одна очень справедливая мысль: что как бы плохо мы ни думали о других, не исключено, что другие думают о нас ещё хуже. Вот эта мысль сначала заставила его крепко выругаться про себя и лишь затем он встал, мгновенно превратившись, как ему казалось, в чёрно-белое чудовище. Но не успел он сделать и шага, как перед ним выросла фигура знакомой ему девушки - той самой, с рыжими кудряшками и с выражением мягкой иронии на лице, которую он видел на входе вместе с красавицей Илоной. Девушка зачем-то прятала свою полуулыбку ладонью. Он хотел обойти её, свою симпатию, но, так и не отулыбавшись, та преградила ему дорогу и приятно щекочущим ухо голоском сказала ему следующее: "Мадам напротив вас, которая знает, что вы её знаете, хочет пригласить вас сесть за её столик, чтобы поговорить". - "Неужели?" - невольно вырвалось у него, и он остановился. Немного подумав, сказал: "Если мадам уж так хочется со мной поговорить, то пусть она садится за мой столик. Передайте ей это, пожалуйста, милая...незнакомка". - "Между прочим, меня зовут Лиля", - очень любовно прошептала его симпатия. "Вот и славненько", - автоматически промямлил он и сел обратно за свой столик у окна, в тягостном ожидании сложив свои руки на бело-голубой скатерти.
   Он видел, как Лиля подошла к его стерве и начала говорить с ней и как его стерва судорожно застыла, прижав пальцы правой руки к золотой цепочке на груди. О Господи, больно-то как будет, если она действительно согласится сесть рядом с ним за его столик. Ведь как-то неудобно будет сразу вот так и ударить её без всякого там разговору. О Господи, больно-то как будет! Хотя он знал, что способен на скверные поступки, но теперь наверняка его ужасное желание кинуться на неё, убить и выбросить её труп через окно на лётное поле страшно овладеет им, так страшно, что он не в силах будет его обуздать, мелькало молниями у него в голове. Он с надеждой прислушивался к своему сердцу, стучавшему молотом, казалось, возле самых ушей, втайне мечтая о том, чтобы ни она и ни он не подошли бы друг к другу и не заговорили бы.
   Его мысли зашвыряло, как пробку в быстрой горной реке. "Я вижу эту женщину в первый и последний раз, - говорил он себе. - Вот встану сейчас, выйду отсюда, из этого чёртова ресторана, и больше никогда её не увижу. Разве такое невозможно? Возможно. Ещё как возможно! Какое, чёрт возьми, теперь мне до неё дело? Пусть хоть сдыхает сейчас эта стерва - я не пошевелю и пальцем!"
   Но в глубине души он всё-таки не мог смириться с тем, что то давнее, прожитое вместе с этой женщиной прекрасное - да, чёрт возьми, прекрасное! - мгновение его жизни умерло бы без всякого продолжения - умерло бы только потому, что они, чудом встретившись через много лет, из гордыни не позвали вовремя друг друга и не насладились то ли обоюдной ненавистью, то ли обоюдной любовью.
   Она по-прежнему спокойно смотрела в его сторону, но не подходила. Он не выдержал и заказал ещё сто пятьдесят водки. На этот раз он дерябнул эти граммулечки абсолютно без закуси. По мере того, как водка оказывала своё прекрасное действие, для него, ещё секунды назад брыкающегося, мстительного и неистового, наступал расслабон - одни куски воспоминаний, которые он подзабыл, поднимались на поверхность сознания, где соединялись с другими, которые он всегда помнил, и за одну секунду, однако очень долгую секунду, перед ним в полной мере вырисовалась картина того, что произошло много лет назад - картина, может, и полная, но уж больно скорбная. И в это же время эта картина была из тех, которые много лет спустя внезапно оживают в памяти лишь для того, чтобы с пафосом сказать тебе: до чего же хороша тогда была твоя жизнь, больше так никогда не будет.
   Память его, цепкая память профессионального историка, редко изменяла ему. Он прекрасно помнил и помнит, что встреча его с этой, мягко говоря, стервой, произошла в апреле 1974-го года в Ленинграде, в городе, который никогда не был городом "цвета окаменевшей водки", как утверждал один очень нелюбимый им поэт, к его горькому сожалению, ставший впоследствии Нобелевским лауреатом, а всегда был городом нормального, пристойного и почти столичного цвета. Совсем недавно он допускал мысль, что эта его встреча с "дамой пик" могла произойти в любое другое время и в любом другом месте вселенной, но могла - и это главное - не произойти. Теперь же он абсолютно уверен, что их встреча не была прихотью господина Случая, что на их встречу была, верно, Воля Божья.
   И всё же, что же было много лет назад?
   Г Л А В А 2 Как это было, или "Ангел ада"
  
   В то время, в апреле 1974 года, он учился на истфаке Московского университета, а жена его - на истфаке соответственно Ленинградского. Как так получилось? Да очень просто. Как истый провинциал (он приехал учиться в Москву из Биробиджана) он не хотел покидать Москву, скажем прямо, сугубо из карьеристских соображений, а для жены Ленинград был родным домом. Поступали они в свои университеты задолго до женитьбы и совершенно не зная друг друга.
   Кто скажет ему, что во времена Брежнева не было демократии и плюрализма, в того он, не раздумывая, бросит камень. Существовали в те годы в исторической науке и образовании московская и ленинградская школы. И не дай Бог, скажем, студенту-москвичу изучать и сдавать историю древнего Рима по учебнику ленинградца Ковалёва, а студенту-ленинградцу по учебнику москвича Машкина - конец света наступил бы, а главное - прощай, стипендия!
   Они с женой, естественно, принадлежали к вражеским станам, часто спорили, доказывая друг другу то, что доказать нельзя было никогда и ни под каким соусом. Но это не мешало им однако любить друг друга в постели "до потери пульса" (её выражение) при редчайших во время учёбы их встречах.
   И вообще, со всей определённостью надо сказать, что истинный смысл истории и в те годы, годы учёбы, ускользал от него. Просто в те времена было куда легче погрузиться в прошлое, наполовину реальное, наполовину созданное его воображением, и закрывать глаза на "героическое" настоящее, что он с некоторым успехом и делал.
   Не обошлось тогда и без его маленьких открытий. За годы учёбы, упорной и кропотливой, он пришёл к неожиданному для себя выводу - что в истории действительно истинны только даты. Их редко кто из историков оспаривает. Даже академики типа Тарле на это не решаются. И с тех пор он признаёт в истории за абсолютную истину только даты. Вот, к примеру, Наполеон умер 5 мая 1821 года. Для него эта дата - абсолютная истина. А как Наполеон умер - от скуки ли, что не с кем было затеять на малообитаемом острове новое Ватерлоо, или подсыпал ему мышьяку в кофей его верный Моршан, или умер Бонапарт от чрезмерных возлияний, как наш Василий Сталин, - этого никто толком не знает и никто никогда не узнает. И это для истории не важно. Для истории важно, что Наполеон умер. И умер именно 5 мая 1821 года, а не, скажем, 14 декабря 1825 года. Если бы Наполеон умер 14 декабря 1825 года, то кто ему докажет, что генерал Милорадович, убитый поручиком Каховским на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, на самом деле не был переодетым Наполеоном? Никто не докажет. Ведь живых свидетелей не осталось. И поэтому любые возражения в этом вопросе будут шиты белыми нитками - не так ли, господа?
   В апреле 1974 года он учился уже на последнем курсе и специализировался на истории Польши. Учился он настолько плодотворно и вдохновенно, что мечтал превратить свою дипломную работу в монографию, которая приведёт, как он тайно надеялся, будучи опубликованной, в изумление своими чудовищными открытиями весь учёный мир. Но сейчас он безмерно рад, что начатая им ещё в студенческие годы монография "Варшавское восстание. Август-октябрь 1944 г." так и не увидела свет, иначе пришлось бы ему после августа 1991 года писать прошение на имя президента России из какого-нибудь заштатного Кейптауна о возвращении ему российского гражданства, что в наше нескучное время, полагает он, очень скучное занятие.
   Хотя монографию он так и не написал, но ему никогда не забыть, как он как бы не во сне, а наяву дотрагивался до тёмных от копоти варшавских стен, как видел немцев в какой-нибудь сотне шагов от себя и даже стрелял по ним из "ППШ"; как рядом с ним в "хорьхе" сидел генерал Бур-Комаровский (генерал "Бур"), надушенный, в золотых перстнях с бриллиантами, и как тыльной стороной перчатки генерал слегка касался его бриджей, а на коленях у генерала, точно любимый кот, лежал английский пистолет-пулемёт "Стэн". Он видел вероломное, хитрое, женоподобное и очаровательное лицо генерала явственней, чем кто-либо другой из генеральской свиты - он был не только заместителем "Бура", дипломированным полковником Вахновским, он был ещё и любовником мятежного генерала. В тот день они ехали в "Хорьхе" на переговоры с немцами. И это именно он, заместитель "Бура", дипломированный полковник Вахновский составил отчёт для истории о переговорах варшавских повстанцев с генералом вермахта фон Даммом 30 сентября 1944 года - такова была сила его воображения, когда он писал эту монографию.
   Возможно, только благодаря силе своего воображения, а не знаниям, ему удалось раскрыть немало тайн истории, за что ещё в советское время он по праву стал доктором исторических наук и профессором. Да и публично он неоднократно заявлял, что раскрывал тайны истории с помощью почти стопроцентного домысла, лишь слегка разбавленного, по его же словам, капельками кое-где, по воле Божьей, не высыхающей на теле истории правды и что "полной правды о себе не в силах вынести никто из нас, тем более - история, вот такой парадокс получается, господа, если иногда нам, к счастью это или к несчастью, мне не судить, удаётся копнуть глубже, "чем надо", обнажив проблему или событие до самой её сокровенной сути, "до крови", как говорится". .
   Однако вернёмся в апрель 1974 года, господа. Итак, в апреле 1974 года, учась на истфаке, он специализировался по истории Польши, и надо сказать прямо, дела его студенческие шли неплохо, он уже созрел для написания исторических статей, его исторические опусы, к сожалению, пока временно, как он надеялся, не публиковались в Союзе, зато в братской Польше "Кварталнык Хисторычны" и "Пшеглонд Хисторычны" охотно печатали его компиляции из Костомарова (благо сей историк был в Союзе почти запрещённый) о конце Речи Посполитой в Украине и другие его "фундаментальные" исследования, переведённые им собственноручно на польский язык, так что, в отличие от многих других студентов истфака, у него иногда водились лишние деньги, о которых, конечно, его супруженция, живущая в Ленинграде, и ведать не ведала.
   Итак, он как сейчас это помнит, стоял погожий апрельский денёк. Небо ещё не слепило глаза голубизной, а мягко просвечивало сквозь полупрозрачную дымку. От земли поднималось влажное тепло, воздух был мягкий, как бархат. В кармане приятно шелестели двенадцать двадцатипятирублёвок, полученных им авансом за грядущую публикацию в "Советском воине" повести-хроники "Дорога в Варшаву" о первом бое первой польской дивизии им. Костюшко в октябре 1943 года на белорусской земле. (Потом, надо сказать, без его ведома и без упоминания его имени в титрах поляки сняли по этой повести трёхсерийный телевизионный фильм. Одно время он очень злился на них за это, потом успокоился, а сегодня даже премного благодарен им за то, что они, польские кинематографисты, сохранили в фильме его трактовку неординарной личности первого командира польской дивизии им. Костюшко генерала Берлинга).
   Его друзья-однокурсники, как всегда в случаях заметного улучшения его финансового положения, терпеливо поджидали его, как они обычно договаривались, у входа в парк Горького. Они восторженно поприветствовали его у входа, поняв по его улыбающейся морде, что "деньги в шляпе", и он с ходу послал Витю Грекова за "старкой" в ближайший магазин, а они с Петровичем зашли в парк, добрели до пельменной и стали там в разные очереди: он - в очередь за пельменями, Петрович - в очередь за пивом. За пельменями, как обычно, очередь была небольшой, и он, поставив тарелки с дымящимися пельменями на пустовавший столик, пошёл помогать Петровичу брать пиво. Когда они с пивом направлялись к ихнему столику, то вдруг увидели, что туча голубей уже почти расправилась с пельменями на тарелках, и Петрович (этого он по гроб не забудет!) умилённо, чуть не прослезившись, воскликнул тогда: "О Господи, до чего же мне нравятся и фауна, и флора!" Он, естественно, пошёл тогда опять стоять в очереди за пельменями, не усмотрев в нашествии голубей дурного знака. А надо было бы немножко пораскинуть мозгами...
   Когда наконец они все втроём уселись за стол, отнюдь не опечаленные происшедшим с их пельменями казусом, Петрович, который был, по его мнению, человеком иногда смешным, иногда остроумным, а изредка даже умным, толкнул тост: "За нашу дружбу и дорогого Леонида Ильича. Пусть живёт до ста!" И сказано это было Петровичем тогда, в апреле 1974 года, искренне, как говорится, без единой пылинки иронии. Он и сейчас, по прошествии стольких лет, в это верит.
   И вообще, думает он сейчас, что да, исчезнут (или уже исчезли) болевые ощущения тех лет, уйдёт в небытие, расплавится в пространстве дребезг трамваев того времени, улетучится насовсем запах пригоревшего жира в общаге, но запах тех пельменей и запах той "старки" и того незабвенного "Останкинского" пива не исчезнут для него никогда. Как и голос Вити Грекова, его друга, который был одет всегда более чем скромно, но производил впечатление неотразимого ловеласа. Голос Вити Грекова он главным образом не забудет из-за того, что тот любил почти шаляпинским баском своего голоса обдувать лёгким матерком не только друзей-сокурсников, но и почтенных преподователей, и ничего Грекову за это не было. Как сейчас он слышит голос Вити Грекова, рассказывающего анекдот (лёгкий матерок Вити Грекова автор из эстетических соображений опускает, не обозначив оного даже многоточием):
   -Значит, проснулся уже в наши дни Владимир Ильич как-то на волжском берегу недалеко от своего родного Симбирска. Внутри всё горит. "Чёрт знает что, архичертовщина какая-то получается", - жалуется Ильич Надежде Константиновне. А она ему в ответ: "Опять перепил, Володя. Господи, когда же твоя блажь кончится?" А Володя ей умоляюще: "Что делать, Наденька? Ведь больной я, ей-Богу больной. А мне ещё надо четвёртый том "Развития капитализма в России" закончить. Что делать, Наденька. Что делать, дорогуша?" - "Что делать? Что делать? - передразнивает его Надежда Константиновна. - Опохмелиться тебе надо, Володенька, вот что надо делать. Но нет у нас этой окаянной водочки на опохмелку тебе, нет. И денег у нас нет. И Инесса Арманд, как назло, намедни от перепоя скончалась, царствие ей небесное, она бы тебя на пиво сводила бы, это уж точно, я её, стерву, знаю ещё по Берлину". - "Погоди, погоди, Наденька, вон по Волге пароход плывёт. Маши платочком, маши, родная! Я Ленин, меня во всём мире знают. Должен пароход остановиться, должен". Наденька вовсю замахала платочком, а пароход меж тем подплыл настолько близко, что отчётливо стали видны три фигуры на капитанском мостике. Вроде их приметили, но пароход не остановился, поплыл себе дальше. "Где Феликс Эдмундович? Где Дзержинский? - закричал вне себя от гнева Владимир Ильич, потом тихо спросил у Надежды Константиновны: - А кто же такие там, на мостике, были?" - "Брежнев, Подгорный, Косыгин, - ответила Надежда Константиновна. - Как пишет во вчерашнем нумере твоя "Правда" - твои, Володя, "верные ленинцы", как сейчас говорят". - "И что же мне теперь с ними делать?" - "Как что? Повторить залп "Авроры" - вот что надо сделать, Володенька!"
   Он помнит, что этот анекдот заставил их с Петровичем нахохотаться до упаду. Греков не хохотал вместе с ними, он смотрел на них как бы со стороны со спокойной улыбкой сытого по горло всем человека.
   "Пельменная" в парке Горького была только началом их путешествия в тот незабываемый апрельский денёк. Чуть позже они побывали в небезызвестном тогда "Белом Аисте" в Столешниковом переулке, вкусив по парочке молдавского "трифешти", также попили пивка в захудалой столовке на Тверском бульваре у памятника Тимирязеву, а потом рванули - куда б вы думали? В "Седьмое небо" рванули, в ресторан на Останкинской башне. Как они туда попали - об этом уже никто никогда не узнает. И история умолчит, потому что никаких письменных документов об их пребывании там, естественно, не сохранилось. Лишь один он знает, что очередь туда он перекупил у какого-то чувака за бешеные по тем временам деньги - две двадцатьпятки. Но самое смешное, кода они уже уселись за столик, им сразу там, почти на небесах, не понравилось.
   -И это всё? - изрёк удивлённый Петрович, увидев на столе лишь три бутылки чешского пива и бутылку болгарского "суховея", закуска Петровича никогда не интересовала. - А водка где? - крикнул Петрович и с досады, что "водки здесь не держат", как сообщил им официант, ударом кулака по оконному стеклу пытался, видимо, призвать себе на помощь как раз проплывавшее мимо облако, чёрное и молниенесущее.
   Слава Богу, стекло выдержало, но без скандала не обошлось, хотя обошлось без милиции. И это, можно сказать, был случай для того времени небывалый: чтобы что-нибудь где-нибудь случилось тогда из ряда вон выходящее - и без милиции? Такого тогда, в те годы, не бывало, он это точно помнит. Но, видимо, для них сделали исключение - взяли да просто выгнали. Даже без треска, просто выгнали...Правда, ему и тогда мерещилось, что две фиолетовые бумажки он кому-то всё-таки сунул тогда, чтобы не было этой самой милиции.
   Свалившись с помощью лифта с небес "Седьмого неба" на грешную землю они, протрезвевшие до пяток, поглядывая голодными глазами на зеленоватую воду Останкинского пруда, начали думать-гадать, куда же им теперь податься. Он сейчас не помнит конкретно кто, но скорее всего Витя Греков предложил следующее: "Айда, парни, на улицу Руставели! Возле кинотеатра "Орёл" есть кафе-мороженое. Обстановка там архиинтимнейшая. Портвейн "три семёрки" всегда в наличии имеется".
   -Даёшь портвейн "три семёрки"! - радостно прокричали они и - удивительно! - вроде бы протрезвевшие до пяток, но ещё покачиваясь и действуя по принципу: держи себя в руках, если тебя не держат ноги, заковыляли на улицу Руставели. От башни до неё было рукой подать.
   В кафе действительно было хорошо. Холодный, будто процеженный воздух, казалось, лечебной трезвостью вливался в их лёгкие. В нагрузку к портвейну в кафе подавали ещё мороженое и горячий кофе. Если до этого они говорили в основном на философские, политические и узкоспециальные исторические темы, то в этом кафе-мороженое речь неожиданно зашла о женщинах. Вернее, речь зашла о его жене. Возможно, поводом к этому разговору послужил тот факт, что в отличие от своих друзей-холостяков, он был женат. Вот то, что он был женат, а они - нет, видимо, и не давало его друзьям покоя ни днём, ни ночью. Особенно они любили "клевать" то трагическое, по их мнению, обстоятельство, что они с женой жили порознь: он - в Москве, она - в Ленинграде.
   Он вспомнил, что вдруг Витя Греков, прославившийся, можно сказать, на весь университет, особенно среди представительниц так называемого слабого пола, своим могучим девизом: "Если я кончаю раньше женщины, я чувствую себя преступником", как говорится, ни с того ни с сего, как бы мимоходом спросил у него:
   -Андрей, скажи честно, ты доволен своей женой?
   Он, не задумываясь, честно ответил:
   -Очень.
   -Единственное, что я могу пожелать тебе в таком случае - так это то, чтобы твоя вторая жена была не хуже первой, - туманно обронил Греков и как бы соболезнующе похлопал его по плечу.
   Он, конечно, в глубине души разъярился: какое они имеют право судить о его семейной жизни? Он любит свою жену и не изменяет ей. Ещё не было ни одного случая. И жена его, возможно, из принципа тоже не изменяет ему. Это он знает точно. В общем, тяжело ему стало на душе, но он не успел, закатив глаза как бы во гневе, высунуть язык и вымолвить негодующее: "Витя, ты что, спятил?", как в это самое время Петрович, тот самый его друг Петрович, который специализировался по истории религии и которого весь факультет называл не иначе как "наш Теолог" и который приписывал себе сей, нечего сказать, оригинальный афоризм: "Вера несовместима с мудростью, очевидно, поэтому дураки столь угодны Богу", словно назло, подлил масла в огонь, выдав на-гора очередной свой перл:
   -Женщина живёт, брат Андрюша, не разумом, а чувствами. И уже поэтому её можно считать существом второстепенным. В 1585 году, увы, уже нашей эры церковники даже созвали специальный собор, чтобы решить вопрос о женщине. И после долгих дебатов на нём было решено, что и женщина - разумное существо. Однако милый ты мой брат Андрюша, это решение было принято большинством с разницей только в один голос. И я не без основания подозреваю, что этот голос мог принадлежать одному из твоих предков, раз ты так рьяно защищаешь свою женскую половину.
   В унисон Петровичу продолжал подкалывать его и Витя Греков:
   -Студентка Света спрашивает студентку Галю (друзья его, гады, конечно же, знали имя его жены!): "Галина, что лучше от простуды - чай с малиной или ночь с мужчиной?" - "Ах, всё равно, - отвечает студентка Галя, - лишь бы пропотеть не худо".
   -Ничто так не сближает мужа и жену, как измена, которая, как говорится, всегда с тобой, - не унимался Петрович. - Измена - это ещё и это...Допустим, отходит поезд, а ты стоишь, как дурак, на перроне и воруешь...да, воруешь воздушные поцелуи своей жены, посланные явно не тебе - ведь это так элементарно не почувствовать в глазах прощающейся с тобой жены её...уже свершившуюся измену тебе.
   Он понимал, конечно, что это был дружеский розыгрыш, не более того - так, ни к чему не обязывающая болтовня. Но всё равно кровь бросилась ему в голову. На мгновение внутри него тогда, он помнит, даже проснулась чудовищная трусость, которая была готова заключить мир с друзьями на любых условиях, лишь бы те оставили в покое благородное имя его жены.
   Но в конце концов у него всё-таки хватило тогда решимости прорычать на всё кафе:
   -Всё, хватит, ребятки! Не трогайте то, что может взорваться!
   Однако друзья его не угомонились и продолжали свои игривые сатанинские разглагольствования, но он перестал их слушать, так получилось, что уши как бы сами собой закрылись, и он уже больше не слышал, что говорили ему подтрунивающие над ним друзья.
   Не слыша больше голосов друзей, он размышлял. В чём-то друзья его и правы, думал он. Конечно, что это за супружеская жизнь, если она - там, а он - здесь. Сейчас вечер в Москве. И в Ленинграде тоже вечер. Он знает, что сидит с друзьями в московском кафе, а она, его жена, что делает она в этот вечер в Ленинграде? Что, чёрт возьми? Чудовищные подозрения после трёх стаканов портвейна зароились в его изрядно захмелевшем мозгу. Все старые, случайные (а может, и не случайные) не те слова, не те обрывки фраз его жены, не тот свет её глаз, который он увидел однажды при упоминании в его присутствии имени какого-то незнакомого ему Игоря - всё это в одночасье всплыло на поверхность и мгновенно родило в нём мысль, что он...да, абсолютно безгрешен, а она, падла...она - нет.
   И тут его словно пружиной выбросило со стула. Он бросил на стол деньги не считая и решительным шагом кажущегося себе непьяным человека вышел на улицу. Друзья его не преследовали. На "третьем" троллейбусе он доехал до пл. Свердлова и там, почти ни минуты не ожидая, сел в автобус, следовавший в Шереметьево. О, то были славные добрые старые времена так называемого аэробусного сообщения между Москвой и Ленинградом. Ты сел в автобус в центре Москвы или на Ленинградском проспекте, заплатил за билет на самолёт прямо в автобусе 13 целковых с копейками (и никакого паспорта, заметьте. господа, товарищи с тебя не требовали!) и ровно через один час пятнадцать минут твой "Ту-104" приземлялся в ленинградском аэропорту.
   ...Он приземлился тогда ровно в десять минут первого ночи. Это он помнит точно, потому что проснулся от дикого скрежета, когда вся гидравлика шасси пришла в движение, а когда самолёт стал разворачиваться на взлётно-посадочной полосе, то посмотрел на часы. Так беззаботно и счастливо он никогда ещё не спал в полёте. Окончательно придя в себя, он почувствовал, что выспался, но настроение у него уже было неважнецкое, так как ещё взлетая, он знал, что из всех огромных денег, полученных им в кассе "Советского воина", у него остался лишь рубль с копейками. Это была, конечно, трагедия, но трагедия терпимая и поправимая - как-никак он был уже в Ленинграде, считай, дома. В крайнем случае, думал он, до своей любимой жены, если потребуется, он дойдёт и на своих двоих. Естественно, мысль о таксомоторе он сразу же выбросил из головы. Оставалась одна надежда на "тридцать девятый" автобус - "но ходят ли автобусы в такую поздноту?"
   Он подошёл к остановке. Она была пуста. И никакой информации - видимо, табличку на столбе шпана сбила камнями. Оставалось только одно - идти в здание аэровокзала и ждать там первого автобуса. Пешком идти ему уже расхотелось.
   Он уже повернулся к вокзалу, как возле него неожиданно остановилась "Волга" и из неё высунулся парень в кожаной кепке-многоуголке, очень модной тогда среди водил, и, придерживая дверцу рукой, обнадёживающе спросил:
   -В центр не надо?
   -В центр, - обрадованно отозвался он и подошёл к машине. - Только у меня денег нет, - затем громко добавил он.
   Парень в кепке огорчённо хлопнул дверцей и поехал. Но, проехав совсем немного, "Волга" остановилась, и парень, опять высунувшись, прокричал:
   -Садись, друг, чёрт с тобой, так и быть, подвезу!
   (А вы говорите, господа, что чудес на свете не бывает. Бывают они, бывают. Ещё как бывают!)
   Он сел в машину, и они поехали. Парень первым потом заговорил:
   -Что, пропился в дым? Что ж, это бывает.
   -Мне не в центр, мне бы на проспект Славы, - виновато пробубнил он.
   -Ладно, друг, подброшу тебя, так и быть, к проспекту. Но только к проспекту. Дальше пойдёшь пешком, друг...Понимаешь, завгар лишние километры всегда по спидометру считает. А как мой начальник куда-то сматывает удочки, как сегодня, в Сочи со своей любовницей полетел, так он совсем звереет.
   -Кто звереет? - невпопад, не до конца врубившись, спросил он.
   -Он звереет, завгар мой, конечно, чёрт бы его подрал!
   -Да, да, - соглашался он, видно, совершенно обалдев от счастья, которое ему привалило: надо же, через несколько минут он уже будет снимать голубые (её любимый цвет) трусики с попки своей жены, зная наперёд, так сказать, на протрезвевшую голову, что жена его ему даже в мыслях не изменяет.
   Парень всю дорогу не умолкал ни на секунду
   -Хочешь, друг, последний анекдот расскажу. Просыпается как-то ранним утром наш дорогой Леонид Ильич. Голова болит страшно после охоты с Фиделем, а похмелиться, видит, в доме нечем. Ничего не остаётся, как будить жену. А жена ему прямо в морду: "Про какое там вино, Лёня, ты гутаришь, да про какие там деньги. Нет у нас в доме вина, а на последние деньги я вчера мебель финскую купила". Тут прямо-таки Леонид Ильич наш вскипел: "Ты зачем, Виктория, мебель покупаешь, когда в доме ни капли спиртного?"
   Когда он уже выходил из машины, то попытался сунуть парню всё, что у него было в кармане.
   -Чо суёшь мне мелочь? Она не мне, а тебе больше пригодится. Например, чтоб утречком пивка попить. У вас же на проспекте Славы пивные бочки через каждые пятьдесят метров стоят, ты чо, друг, забыл?
   -Спасибо, - от всего сердца он поблагодарил парня. - Я тебя, друг, никогда не забуду.
   -И я тебя, друг.
   И действительно, этого парня, сколько бы ни прошло лет, он никогда не забудет!
   Итак, он вылез из "Волги" и зашагал по проспекту Славы. До дома под номером 98 было ещё ох как далеко топать. И он хорошо помнит, что это было более чем архискучное занятие брести хмурой ночью по незнакомому проспекту. Да, незнакомому. (На проспект Славы его жена вместе с матерью переехали с улицы Марата совсем недавно, с месяц тому, может, поэтому он ещё ни разу не побывал в этой их новой квартире).
   Итак, он шёл с довольно-таки усталой мордой по тускло освещённому тротуару, как вдруг его окликнул громкий женский голос:
   -Эй, мальчик!
   Он вздрогнул. О Господи! Прямо перед ним в свете уличного фонаря возникла фигура девушки в плаще непонятного цвета.
   -Эй, мальчик! У тебя спички есть? - Как будто издалека донёсся до него чуть хрипловатый женский голос
   -Есть вроде, - абсолютно автоматически пролепетал его язык, а рука его так же автоматически полезла в карман за спичками.
   Лишь после этого он взглянул не украдкой на незнакомку и - что за наваждение? - с ужасом обнаружил, что она стоит перед ним в тёмную ночь в тёмных очках. От созерцания этого чуда у него сразу забилось сердце, и когда он, подавая ей спички, непроизвольно приблизился к незнакомке почти вплотную, то уже тяжело дышал и выглядел, наверное, так, как будто только что взобрался на вершину Эвереста.
   -Вот это спички! - радостно воскликнула девушка, взяв в свою руку его огромную коробку с надписью на этикетке "Спички хозяйственные". (Между прочим, этими спичками и крепкими кубинскими сигаретами с фильтром он в студенческие годы всегда изумлял своих факультетских мадемуазель и мадам, с которыми уж в очень хороший вечер позволял себе и целоваться, но больше - ни-ни, Боже упаси!)
   Взяв спички, незнакомка сняла свои очки и сунула их в сумочку. Когда он увидел глаза её без тёмных очков, то в первую очередь отметил про себя, что они совершенно трезвы и также не похожи на глаза ненормальной, но что эти глаза ещё и таковы, что могут, чёрт возьми, околдовать кого угодно. Оглядев её далее с головы до ног, он больше ничего интересного в ней не нашёл - девушка как девушка. Может, только выглядит старше своих, кажется, двадцати лет - вот и всё её очарование.
   -Вот это да! Вот это спички! Мальчик, ты гений! - резко и нагло воскликнула незнакомка, одной рукой открыла коробку, а другой стала запихивать спички себе прямо в рот. Он попытался её остановить ("Что вы делаете?"), но не тут-то было - девушка продолжала поглощать спички с неописуемой быстротой. Спички хрустели на её зубах, как разгорающийся хворост.
   -Что вы делаете? - повторил он свой скорее не вопрос, а вопль отчаяния.
   -Что я делаю? Не удивляйся, мальчик, я ем спички, кушаю их, как говорят в Одессе, - заглотнув в себя, наверное, с полкоробка спичек, как только перестала хрустеть и шамкать, ответила девушка и посмотрела на него так, что от одного её взгляда осатанеть можно было.
   -Вы можете умереть, - тихо проронил он.
   -Каждая секунда ранит нас, но лишь последняя убивает. Но до последней, я думаю, мне ещё далеко. Пошли со мной, ты мне нужен, мальчик, -- сказала она и решительным жестом взяла его за руку.
   -Какой я вам мальчик? - очень серьёзно обиделся он.
   -Ну хорошо, как тебя зовут, мужчина?
   -Андрей. А вас?
   -Жанна, - ответила девушка.
   -Жанна д*Арк. Была казнена 30 мая 1431 года в Руане, - как на экзамене отчеканил он. - Неужели ты воскресла?
   -Давай не будем сентиментальны, пошли, Андрей, пошли, ты мне вот нужен сейчас
   Голос её звучал так настойчиво, так по-колдовски притягательно, что он забыл спросить её, а зачем, собственно говоря, он ей нужен. И вообще, из-за её колдовского голоса он так расслабился, что она сумела-таки затащить его за угол дома.
   Было около двух ночи. Капли холодного мерзкого дождя уже массировали его беззащитное лицо. Ей же дождь был нипочём. Едва он начался, как она напялила на себя капюшон от плаща.
   -Вы не находите, Жанна, что всё это уже когда-то было, и поэтому повторение сего - очень скучное занятие, хотя бы для меня, - сказал он, пытаясь на дожде прикурить сигарету. Затем постарался вообще придать себе грозный вид, как подобает настоящему мужчине, почувствовавшего приближение опасности.
   -Выслушайте меня, Андрюша, пожалуйста, внимательно, - сказала она вдруг другим, не таким колдовским голосом. И он сразу перестал смотреть на неё, как затравленный зверь. - Понимаете, я люблю гулять по ночам, такое у меня хобби, но сегодня получилось так, что двери я захлопнула, а ключи забыла дома. - Здесь она сделала паузу, выжидательно-изучающе посмотрела на него. Он тоже сквозь полутьму, правда, с некоторой тревогой, можно сказать, изучал её безмерно жёсткое, как ему казалось тогда, лицо. "Откуда у неё эта неженская жёсткость, ну откуда?" - спрашивал он себя. Она, вероятно, сразу почувствовала тогда его тревогу, потому что взгляд её, до этого тоже жёсткий, как лицо, вдруг смягчился, и ему показалось, что именно в эти минуты между ними и возник тот мостик, который и сейчас висит, хрупкий и беззащитный, над пропастью их жизни. Каким-то чудом ещё висит до сих пор. Чудом, но висит. - В общем, мне надо попасть домой, - после паузы продолжила она. - И ты единственный в округе мужчина, который может помочь мне. Поможешь, Андрюша?
   -Если смогу - помогу, - недовольно пробубнил он, как ни странно раздосадованный архипрозаичностью её просьбы. Были, были грешные мысли в его голове тогда, чего уж скрывать их теперь.
   -Тогда пошли. Я тут недалеко присмотрела одну железяку. Думаю, что с её помощью такой могучий мужчина, как ты, откроет любую дверь.
   Они прошли немного. Она оставила его на секунду одного, нагрянула куда-то в темноту, потом вернулась и сунула ему в руку эту самую "железяку". Это был кусок от "волговской" рессоры.
   -Подойдёт?
   -Подойдёт, - ответил он тогда, правда, ещё не соображая на полную мощность.
   Они быстро зашли в дом. На лифте поднялись на шестой этаж. И когда он довольно-таки легко открыл этой "железякой" дверь, хоть делал такое в первый раз в жизни, то при свете лампочки на лестничной площадке увидел, что по лицу "дамы в тёмных очках", как он уже мысленно окрестил Жанну, разлилось блаженство: казалось, ей дали лекарство, успокоившее навсегда мучившую её очень долго жестокую боль.
   -Всё, мы дома, - радостно воскликнула она, включая свет в прихожей. - Входи, Андрюша, раздевайся, чувствуй себя, как дома.. Если хочешь выпить, организую. - Он кивнул головой, что хочет. - Ты где живёшь, тоже на проспекте? - неожиданно спросила она.
   -Вообще-то я живу в Москве, - ляпнул он.
   -В Москве? - несказанно удивилась она. - Как же ты попал в Ленинград, да ещё ночью?
   Он коротко объяснил, как и почему он оказался здесь. И взглянул с каким-то ожиданием на её доброе, как ему теперь казалось, совсем не жёсткое лицо. Уже лицо обыкновенной девушки, а не колдуньи. И, может, только поэтому ни у кого и никогда она не видела такой преданности в обращённых к ней его глазах. И даже чудовищность того, что он находится в квартире незнакомой ему женщины относительно недалеко от места обитания его горячо любимых жены и тёщи, не оглушала его теперь. Напротив. В глубине души он даже гордился тем, что именно его, а не кого-нибудь другого Бог призвал к ней на помощь. И он уже сознательно жаждал с ней не только духовного общения...
   -Ну и видик у тебя, прости Господи, - сказала она однако более или менее милосердно, без единого нюанса издёвки. - Ну что, разделся? Проходи в комнату, сейчас принесу выпить.
   После двух рюмок армянского коньяку, он помнит, вовнутрь брызнуло настоящее блаженство. В просторной, с красивыми обоями, комнате с помощью изумительной красоты и дороговизне люстры с дюжиной свечей-лампочек он ещё раз осмотрел Жанну и нашёл, что никакая она не Баба Яга и что её можно было бы назвать даже красавицей, если бы не чуть желтоватый, даже болезненный цвет её лица и как будто бы постоянно надутые пухлые губы..
   Набравшись после коньяка смелости, он неожиданно притянул её к себе и крепко поцеловал в эти её словно надутые губы. Долго длился этот его поцелуй.
   -Как хорошо было однако, - прошептала она, когда ей с трудом удалось вырваться из его цепких объятий.
   -Это странно, но мне тоже было хорошо, - выскользнуло у него.
   Была ночь. За окнами шёл дождь и чернел необъятный мир, но главное в его жизни уже произошло - он решился наконец изменить своей жене. И небоязнь этой первой совей супружеской измены буквально в эту минуту зополонила его всего тогда.
   -Вы очень мне нужны, Жанна, - начал он своё наступление с конечной целью овладения ею в известном смысле.
   -А ты, Андрей, мне ещё больше нужен. Ты машину водить умеешь? - неожиданно спросила она.
   -Умею, а что?
   -И права есть?
   -И права есть, только не здесь. С собой у меня нет никаких документов, - ответил он и после некоторого раздумья потом честно признался, что в последний раз сидел за рулём аж в августе 1968 года, участвуя в известных чехословацких событиях.
   -Значит, машину вести сможешь, - по-своему рассудила она. - Вот и хорошо. Повезёшь меня прямо сейчас в Бернгардовку на папиной машине. Туда надо кое-что отвезти, да и убраться на даче надо. В понедельник предки приезжают, а там такой бардак, такой бардак...
   -Никуда я не поеду, - решительно возражал он. - Во-первых, я хочу спать. Во-вторых, у меня нет прав. А в-третьих, я пьян.
   -Поедешь как миленький! - безапелляционным тоном заявила она.
   И тут их глаза снова встретились, но на этот раз они не улыбнулись друг другу, что было бы естественным после такого продолжительного поцелуя, и он почувствовал на себе под её взглядом холодный озноб и знал уже точно, что его подстерегает какая-то опасность. Но голос её - и умоляющий, и приказывающий одновременно - вновь опрокинул силы его ему сопротивляющиеся.
   -Может, и поеду, - вдруг смирился он. - Только у меня к тебе один вопрос: а что мне за это будет? Ведь может случиться и такое, что я голову свою потеряю в результате этой поездки...
   -Давай не будем сентиментальны. Кто не теряет иногда головы, тот многое теряет...И разве это не правда, что впоследствии люди больше жалеют не о том, что было, а о том, чего не было, - сказала она своим очаровательным, опять почти колдовским голосом слишком заумные в тот момент для его понимания вещи, так и не ответив прямо на его вопрос, и он помнит точно, что не решился повторить его.
   Ещё он помнит, что в комнате, где он находился, ощущался острый запах нерастёртой мастики. И он подумал тогда, что этот запах, наверное, никогда не улетучится из его памяти. Возможно, этот запах и мешал ему впоследствии жить "как надо".
   Тут же, в комнате, он наткнулся глазами на картину, висевшую на стене, от которой на него, можно сказать, повеяло дымом костров времени испанской инквизиции. На картине была изображена женщина вся в чёрном полуодеянии на фоне жёлтых роз и буйной сирени, винтовок Мосина с примкнутыми штыками и виселиц в дальнем левом углу. На переднем плане какой-то мерзкий тип в треуголке наполеоновского образца уже касался отточенным лезвием кинжала левой груди женщины. Прекрасно было передано кистью художника напряжение в теле женщины, её как будто дрожащие руки, выставленные вперёд себя не для защиты, а скорее для мольбы и просьбы - это, конечно, вызывало волнение, скажем по-старинному, в чреслах у каждого, кто видел эту картину, а взгляд, с которым женщина смотрела на него с картины, озадаченный и вместе с тем исступлённый, и раздражал и тревожил одновременно, а как бы невзначай упавшая на лоб прядь жёлтых волос у него вызывала ни много ни мало - а, скажем опять по-старинному, блажь умиления. Короче, картина произвела на него потрясающее впечатление, особенно, когда ему стало казаться, что с картины на него смотрели глаза...Жанны. "Ведьма она, ведьма! Бежать надо отсюда как можно быстрее!" - смерчем пронеслось в его голове. Но тут её колдовской голос позвал его на кухню, и он безропотно повиновался ему.
   От еды он отказался, но от свежесваренного кофе - нет. На кухне, улыбаясь, как чертовка, она посмотрела на него, как на незанятое такси, и сказала:
   -А ты ничего. Однако я не скажу тебе сейчас, что лучше гореть вечным пламенем в аду, чем жить в этом мире без тебя. Да тебе, я думаю, это и не надо.
   После кофе он закурил и как-то сразу не заметил, как её тёплая рука заскользила сначала по его шее, а потом по лицу. Скоро её ласковые пальцы уже описывали круги по его рукам и плечам, затем соскользнули на грудь, расстегнули верхние пуговки рубашки, залезли внутрь и прикоснулись к его соскам.
   Пусть всё произойдёт у них сейчас, очень захотелось ему, должен же он получить какой-то аванс, подумал он и предпринял встречные действия: его руки поползли вверх по талии и стали ласкать оголённую кожу в вырезе её платья.
   -На тебе слишком много ткани, - прошептал он не своим голосом.
   -И на тебе тоже, Андре. Можно я буду так тебя называть? Мне очень нравится, как по-французски звучит твоё имя.
   -Можно.
   Он помнит, что заспешил тогда невероятно, и скоро его штаны съехали до колен.
   Дальше и она бросает белый комок своих трусиков на пол и говорит:
   -О, какой ты однако быстрый!
   Ещё секунда, и он целует её в губы, осыпает мелкими поцелуйчиками её лицо, шею, и, задрав её платье, начинает давить на неё словно скала
   Она, видимо, ощутив боль от его уж слишком "могучих" ласк шепчет ему:
   -Мне это не нравится...
   -Что? - глупо спрашивает он.
   -Что мне это нравится, - говорит она и резко вырывается из его объятий. Потом, подняв с пола трусики, надевает их при нём и, как бы извиняясь, добавляет: -Это всё у нас будет, только потом, только потом...
   И, одарив его серебряной улыбкой колдуньи, способной обворожить и толстокожего бегемота, она пошла в комнаты собирать вещи. Он помнит, что с трудом водрузив штаны на до упора восставшую плоть, он долго метался по кухне с сигаретой во рту, страшно злой от несовершившегося счастья обладания женщиной, классной женщиной, как он успел определить по её формам снизу. И даже мелькнувшая обжигающей искоркой мысль, что эта женщина может быть не только великолепной женщиной, но и той свинцовой плитой, которая может раздавить его скоро, как кусок глины, не ввергла его в панику. И только потому, что он на мгновения представил себе, что ожидало бы его, если бы он находился в это время в квартире своей тёщи Марии Петровны, а рядом с ним, лобызаясь с ним, ворковала бы "безбожно любящая" (её слова) его жена: "Милый, это, конечно, хорошо прилететь ко мне на один день. Я, конечно, понимаю, что это исключительно из любви ко мне. Но, с другой стороны, - это же безумие тратить такие деньги на перелёты. Деньги, милый, нам ведь с неба не падают".
   Так бы она и сказала - это точно. И такой бы скукой повеяло на него от этих её слов, что он охренел бы сразу, и от этого охренения немедленно бы занялся поисками фирменного самогона его любимой тёщи - "ну куда она дела эту бутылку, куда?" И вообще, в доме тёщи только её пельмени были хороши ("Будешь есть мои пельмени, - любила говорить ему Мария Петровна, - будешь вечно живой, как товарищ Ленин"), а всё остальное навевало вселенскую, можно сказать, скуку, сердце его там билось замедленней, там всегда он натыкался на колючую проволоку материального мира, там он никогда не ощущал себя ни красивым, ни сильным, ни свободным. А вот эта его встреча с незнакомой ему доселе Жанной как бы красивит его и распрямляет. Эта встреча - то изумительно новое, о котором можно только мечтать.
   Он помнит, что, подумав так, он некоторое время ощущал себя ребёнком, которого по-настоящему задела своим крылом волшебная птица. Ей-Богу, так и подумал.
   Мысли о том, что он может оказаться подлецом по отношению к своей законной жене, если и приходили тогда ему в голову, то не были той тучей ужаса, от которой могла бы умереть его душа. Он справедливо полагал, что летел к жене, как ревнивец, как Отелло. Летел, собственно говоря, не провести с женой ночь любви, а - инвентаризацию, если можно так выразиться. Ведь для ревнивца каждая ночь с женой - не более чем инвентаризация. Но, протрезвев, понял, что и без такой инвентаризации "суду всё ясно": жена его даже не помышляет об измене и наверняка будет верна ему до гроба. Именно так он и подумал тогда.
   Несмотря на глубокую ночь, он чувствовал себя прекрасно, потому что вёл себя с Жанной непринуждённей, чем с кем бы то ни было до этого в своей жизни, чем-то она была очень близка ему. "Пусть она и фурия, и ведьма, и чёрт знает кто ещё эта Жанна, но мне кажется, что наши атомы уже сражались за что-то существенное и в средние века, может, даже вместе участвовали в знаменитом сражении под Орлеаном", - говорил он себе. Чего греха таить, он никогда ещё не оказывался в такой фантастической ситуации, когда мог болтать что угодно, корчить из себя кого угодно, не заботясь о последствиях, и, если честно, то такая свобода в отношениях с женщиной доставляла ему даже не удовольствие, а наслаждение. У него было ощущение, что наконец-то его вытащили из снежной лавины.
   -Оделся? Поехали тогда, чего зазря время терять. - И она липко чмокнула его в щеку. - Не беспокойся, тачка на ходу. Если что, милицию я беру на себя.
   -Ну приедем мы на дачу, а дальше что?
   -Дальше что? Дальше, в общем, будет так, как нам сердце подскажет. Ну, сердце, или ещё что-то там, - сказала она и, заговорщически подмигнув ему, сунула ему в руки две объёмистые сумки.
   ... Ещё была ночь, чёрная и дождливая. Она указывала ему дорогу, но ему казалось, что он мчался по ленинградским улицам так, словно мчался по ним в сотый раз.
   -Ты никогда не будешь жалеть о том, что встретил меня, - сказала она, когда он по её указке свернул с Приморского шоссе на просёлочную дорогу, ведущую к Бернгардовке. Лес тотчас же обступил их со всех сторон. Уже светлело. Уже наступало утро. - Со своей стороны я безмерно рада, что встретила тебя. Сколько же мы жили, не зная друг о друге? - спросила она тогда как бы саму себя. И как бы сама себе и ответила: - Всю оставшуюся позади жизнь..
   Он уже успел заметить, что она не произносила ни одной фразы, не вложив тайного смысла в самые невинные слова и подозревал, что это был голос женщины, которой нельзя было верить ни на мгновение, но он, увы, не знал ещё тогда, что не сможет забыть этот голос никогда.
   -Кто ты? - вдруг спросил он, повернувшись к ней.
   -Я ангел. Ангел ада, - ответила она после долгой паузы.
   -Не понимаю, - проскрипел он.
   -Скоро поймёшь, - сказал её дьявольский голос
   За очередным поворотом он увидел наконец долгожданную табличку с надписью "Бернгардовка". В голове мелькнуло, что здесь жил какой-то известный русский художник, кажется, Репин. "Скрывался здесь от большевиков", как сейчас пишут, ибо до 1940 года Бернгардовка была финской территорией.
   Он помнит, что они проехали тогда маленькую заасфальтированную площадь, окружённую изъеденными временем домами и упёрлись прямо-таки в чеховский дом с мезонином.
   Когда он остановил машину, и они вышли - что было дальше? Было вот что. Она стала ему нравиться ещё больше. Он не мог налюбоваться её походно-штормовым видом этим ранним апрельским утром Она стояла перед ним как бы полуодетая, в распахнутом плаще, её груди, видно, нарочно не схваченные тугим бюстгальтером, убийственно рвались наружу из выреза платья, чулки слегка опустились книзу и топорщились морщинами, волосы были не причёсаны и казались кустом ежевики. Во всём её облике была такая грубовато-неряшливая прелесть, что всё в нём было готово раскрыться навстречу этой её невыразимой прелести.
   -Все мы говорим правду, - опять заговорила она какими-то таинственными фразами, - только если нам это выгодно. Сейчас мне невыгодно тебе говорить всю правду. Прости меня, Андре, за это. Я скажу тебе только одно: ты мне был нужен, ты сделал то, что я хотела. Спасибо тебе за это. - И поцеловала его в щёчку.
   В ответ на её нежность, он помнит, попросил у неё двадцать рублей на обратную дорогу до Москвы.
   -В понедельник утром у меня госэкзамен. Я обязательно должен быть в Москве, - виноватым голосом пояснил он свою просьбу.
   -А я, дура, думала, что ты скажешь, что хочешь меня здесь и сейчас, а тебе, оказывается, нужна не я, а паршивые деньги. - Последовала многозначительная пауза. -Ты хочешь меня здесь и сейчас? - вдруг ошарашила она его вопросом.
   -Хочу, - слегка боязно ответил он.
   -Тогда побежали в кроватку.
   О, те сказочные мгновения любви! Их забыть нельзя. Он частенько и сейчас их вспоминает, с щемящей душу тоской вспоминает. Вот она говорит ему: "Во всём слушайся меня", раздевает его догола, потом раздевается сама, они начинают обниматься и через некоторое время буквально пожирают друг друга. Они вдруг оказываются единым целым. Она лежит на спине, он целиком внедрился в неё, заполнил её всю собой, кажется, ещё немного - и он разорвёт всё там у неё на части. Её ноги в это время, словно руки, ласкают половинки его зада. Надо же! Ему ещё не попадались женщины, которые ласкали ногами ничуть не хуже, чем руками. В апофеозе страсти она от стонов переходит почти на крик: "Не жалей меня! Делай мне больно! Кусай, царапай меня, прошу тебя!" И ногти её впиваются в его тело всё глубже и глубже, до крови раздирают кожу. И она первой его кусает в плечо. Он тоже кусает её в плечо. А финал их соития на дачной пружинной кроватке, помнится ему, был почти апокалиптическим. Ему и сейчас кажется, что тогда он лишь чудом остался жив в той могучей постельной драке с ней.
   Покусанный, поцарапанный, смертельно усталый, но в целом счастливый и удовлетворённый, он вскоре заснул. И проснулся через несколько часов скорее всего потому, что руки его во сне уже обнимали не её физическую субстанцию, а пустоту. От этой пустоты он скорее всего и проснулся. Проснувшись, огляделся. В комнате с тёмными обоями, заставленной старомодной тяжёлой мебелью, ему сразу не понравилось. А тут ещё в поле его зрения попали валявшиеся на полу в беспорядке иконы и два свёрнутых в трубочку холста. Это так заинтриговало его, что он как был голым, так и слетел с постели посмотреть, что за чудо лежит на полу. Иконы оказались старинными, возможно, среди них были раритеты, а когда он развернул один из холстов, то увидел изумительно нарисованный скорее всего самим Левитаном пейзаж, однако пейзажи никогда не интересовали его, поэтому он бросил холст с изображением пейзажа и развернул второй. Вглядевшись внимательно, он обнаружил, что эту картину написал какой-то авангардист, может, сам Казимир Малевич - большего его скудные искусствоведческие познания определить не смогли. Но и этого было достаточно, чтобы понять, что всё это валявшееся на полу добро на Западе стоило бешеных денег. Неужели? Неужели она?..
   Он с тяжёлым вздохом сел на кровать и начал размышлять. Голова его заработала с безжалостной ясностью, как в светлые незапойные дни. Колдовской якобы голос её и её ломание в постели больше не обманут его, твёрдо решил он, так она не сколько женщина с глазами ведьмы, сколько преступница. Настоящая преступница, чёрт её подери! О ней плачет небо в голубую клетку. И он из-за неё может пропасть, как говорится, ни за понюшку табака.
   Он помнит, что эти его крупные переживания, возможно, повлияли и на его пищеварение тогда, потому что ему внезапно приспичило в туалет по-большому. Туалет находился во дворе. Делая в туалете своё большое дело, он пришёл к окончательному выводу, что попал в нелепейшую ситуацию. И самое страшное - не видел никакого выхода из неё.
   Дождь затихал. Он мог давно уже уйти, но почему-то не двигался: может, всеохватывающее чувство внутренней обиды парализовало его. И дёрнул же его чёрт так вляпаться! Бежать надо отсюда! Бежать! Но, вспомнив ещё о том, что в любую секунду она может предстать пред его ясны очи в платье или без оного, он подумал, что можно, конечно, бежать, как говорится и без артподготовки, но некоторые вещи нельзя осквернять бегством.
   И только он так подумал и хотел встать с очка, как вдруг увидел сквозь щели в досках, как прямо к двери выбежал мокрый рыжий пёс. Собак он ненавидел с детства. И собаки, как правило, отвечали ему взаимностью. Но этот рыжий пёс был, видимо, умный пёс. Он не залаял, только поднял мокрое перо своего мохнатого хвоста, потом убежал к вышедшему из-за деревьев мужчине. Мужчина был в мокрой чёрной кожаной куртке, и взгляд того в его сторону был, как ему казалось, настолько пропитан каким-то непостижимым разочарованием в чём-то, что он вздрогнул даже. Несмотря на то, что мужчина был примерно одних с ним лет, тот казался ему тогда таким старым, таким бесконечно старым, что и смотреть на того не хотелось. "Наверняка это сообщник Жанны, - подумал он тогда, - но почему он не выглядит как бандит с большой дороги? Почему?"
   Вскоре мужчина с псом растворились в пространстве так же неожиданно, как и появились. Он вышел из туалета, как неживой...Бежать! Бежать отсюда немедленно! "Бегом за курткой - и к жене, к любимой! Пешком до неё дойду!"
   Однако, он помнит, когда он уже схватил куртку и собирался сматывать удочки, в комнату совсем неожиданно для него ворвалась она, и он увидел её такой, какой ещё не видел. Жанна как бы полностью преобразилась. Она была ослепительно красива в новом лиловом платье с удачным вырезом на груди и, видимо, только что сделанной в парикмахерской причёской. В ушах её поблескивали золотые серьги-кольца, которые в целом придавали ей разнузданно-блядский вид, но, честно говоря, этот её разнузданно-блядский вид антипатии к ней у него тогда не вызвал. Более того. Прочность его трусов и брюк от её вида подверглась серьёзному испытанию. А мысли о бегстве убежали далеко-далеко, может, даже в средние века.
   Он смотрел на неё, как на чудо, удивлённо и восторженно. Глаза его заскользили по округлостям её тела, он уже представлял её тело в борьбе со своим телом. И её пышная причёска дурманила его. От неё исходил пьянящий аромат таких возбуждающих духов, что он еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на неё сразу же и не разорвать её тело на сладкие запасные части. Он уже предвкушал её шёпот: "Может, рванём в кроватку?", но она, стерва, поцеловав его в губы с безмятежностью человека, у которого ты под присмотром, обронила для него совсем не ожидаемое им и почти трагическое:
   -Я дам тебе себя, малыш, дам. Только не здесь и не сейчас. Потерпи, любимый.
   -Кто ты? Неужели и в самом деле стерва? - вдруг он спросил её срывающимся от злости голосом.
   У Жанны - он это уже заметил - было одно несокрушимое свойство: её ничто не могло застать врасплох. Он ожидал от неё ответной грубости, но она немного подумала и сказала:
   -Нет, я не стерва. Я - это я. И я... - Она посмотрела на него длинным нежным взглядом. - И я люблю тебя. Я полюбила тебя с первого взгляда. Ты веришь в любовь с первого взгляда?
   -Нет.
   -Тогда посмотри на меня ещё раз.
   Когда до него наконец дошёл смысл её слов, он еле сдержал себя, чтобы не засмеяться. Но как бы то ни было, настроение его резко от "совсем как в гробу" поднялось до настроения сладко-мечтательного типа - "ну раздевайся, милашка, раз говоришь, что любишь".
   -И я люблю тебя, чёрт бы тебя побрал, стерва! - выпалил он.
   -Прекрасно! Тогда поехали в Зеленогорск, раз ты любишь меня. Возьмём там тебе билет на самолёт и пообедаем заодно. Небось, уже проголодался. На берегу залива есть милый ресторанчик. Вижу, ты начал о чём-то догадываться, вот там обо всём и поговорим.
   Он не хотел ехать в Зеленогорск на машине, в его голове уже блукало несмутное предположение, что эти белые "Жигули" никакого отношения к родителям Жанны не имеют. Он помнит, что аргументировал своё нежелание тогда садиться за руль тем, что а) - у него нет прав и что б) - он небрит и поэтому любой гаишник может сразу заподозрить неладное, на что Жанна, нет слов, красиво возразила ему:
   -Милицию, как и ночью, я беру на себя. А что касается твоей щетины, то прояви терпение, мой друг, терпение и ещё раз терпение, и твоя щетина со временем, в этом я уверена, станет бородой гения.
   Он помнит, что после этих её слов не выдержал, встал на колени и обхватил руками её бёдра. Его лицо утонуло где-то ниже её живота. Он стал целовать там всё, на что натыкались его губы. Потом поднялся и положил руки на её зад. Её зад был воистину изумительный. Положив руки на его половинки, прикрытые тканью платья и трусиков, он почувствовал такое блаженство, что из горла его вырвался полухрип-полустон, и через несколько секунд он стопроцентово проник бы в её горячие пределы, если бы... Если бы она решительным голосом не сказала:
   -Всё, хватит. Хорошего надо понемножку. Поехали!
   Она была без всякого сомнения колдуньей, потому что он безропотно повиновался ей. Однако почему он тогда поехал вместе с ней? Ведь это были, он теперь об этом отлично знает, с его стороны и большая неосторожность, и большая глупость. Да потому поехал, что знал, что наступит - да, наступит! - та счастливая минута, когда она позволит ему сорвать с себя свои немногочисленные одежды и тогда он возьмёт от неё всё, что сможет, что никогда не возьмёт от своей жены. Возможно, в те секунды и зарождался его главный жизненный принцип: "Бери от жизни всё, что сможешь. Только на всякий случай не забывай, где брал", с которым, можно сказать, он победно прошествовал большую часть своей жизни.
   Он вёл тогда машину и время от времени поглядывал в её сторону, правда, большей частью натыкался взглядом не на её лицо, а на её ноги. Может, она нарочно села так, чтобы глазами он спотыкался о её раздвинутые ноги. Под распахнутым плащом и платьем, задранным намного выше колен, виднелась тонкая розовая комбинация, а между зазывно открытыми ляжками, покрытыми нежным золотистым пушком - пряжки пояса, поддерживающего ярко-белые непроницаемые чулки, такие модные в то время. Она, явно замечая его жажду обозрения её нижних, так сказать, прелестей, спокойно улыбаясь, принимала ещё более вызывающую позу, задирая подол платья до самых белых трусиков. В общем, до самого Зеленогорска длилось его ошаление её прелестями. Далее он взмок не от борьбы с зелёно-коричневой дорогой, змейкой бегающей по чёрному лесу, а от борьбы одного его могучего желания тут же, в машине, разложить свою спутницу, так сказать, по полочкам и грубо насладиться её прелестями - с другим его, не менее могучим желанием этого всё-таки не делать. Пока не делать.
   В Зеленогорске он купил в кассе Аэрофлота билет на самолёт до Москвы на самый первый рейс, вылетающий в семь тридцать утра, и дозаправил машину. Было около четырёх часов дня, когда они подъехали к ресторану "Приморский". Это был один из тех кабаков, которые в тогдашнем Союзе были похожи друг на друга, как две капли воды, и на берегу Финского залива, и на берегу Тихого океана. В таких ресторанах, наверное, согласно программе КПСС, всех постепенно должна была охватить этакая советская удаль и радость по поводу скорого прихода эры коммунизма. Но пока эта советская удаль выражалась лишь в том, что ни один официант не подходил к ним, предпочитая лениво разглядывать их за столиком издали.
   -Если бы Зеленогорск снова стал бы финским Териоки, нас бы уже давно обслужили, - сказала она и засмеялась явно без причины.
   Её смех был ему неприятен. Он словно заставлял его всё больше сомневаться в правдивости всего её поведения по отношению к нему, смех её словно говорил ему, что скоро она обманет его как последнего придурка, а сама с помощью гражданина в мокрой чёрной кожаной куртке, которого он намедни видел из туалета, исчезнет в сиреневом тумане - и тогда ищи ветра в поле! От этого её смеха ему хотелось выкрикнуть: "Чего смеёшься, дура?", но он сдержал себя и стал всматриваться в её глаза, пытаясь уловить в них какой-нибудь недобрый для себя знак. Но нет, никакого недоброго знака для себя он в них не увидел. "О Боже, неужели я и в самом деле полюбил эту, в общем-то, страшную женщину, женщину-воровку, женщину-стерву и так далее? И как полюбил? В один миг, можно сказать!" - с ужасом подумал он.
   Наконец подошла официантка и приняла заказ, но явно не торопилась с обслуживанием.
   Он помнит, что чуть не поплохел тогда от своих печальных мыслей, но вдруг какая-то внутренняя сила одним махом сокрушила его зверскую печаль, он ожил и даже сделал комплимент Жанне по поводу её внешности. Она ответила на его комплимент тем, что взяла его руку в свою и стала её поглаживать, но не кокетливо, а так, словно рука у него болела. Он наслаждался её поглаживаниями и думал между прочим о и том, что более горького счастья или счастливого горя он ещё в своей жизни не испытывал. Однако торжество этой женщины-ведьмы над ним он всё-таки переносил болезненно. Он это хорошо помнит. Иногда рука у него чесалась влепить пощёчину своей нечаянной возлюбленной за все её "подвиги". И лишь красота её преступно одухотворённого лица с глазами, которые почти всё время словно говорили ему от её имени: "Я хочу тебя - спроси меня как", не позволили ему тогда это сделать. Как-никак, а каким-то джентльменом он был и тогда.
   Может, с минуту она пальцами гладила его руку, потом резко убрала свои пальцы и сказала:
   -Я знаю, чего ты хочешь - моей откровенности. Тебя интересует то, что я делаю. А зачем тебе говорить об этом? Ты и так прекрасно догадываешься о том, что я делаю, не так ли, Андре? - Он кивнул головой, что, мол, да, догадывается. Тут она зажгла спичку, прикурила сигарету, и ему вовсе не показалось, что огонь спички мелькнул и стоял в её пальцах, возможно, и обжёг их, но она даже не поморщилась. - Правды всей я тебе никогда не расскажу, запомни это. И вообще, как-то один знакомый мне львовский еврей сказал одну замечательную фразу: "Правды нет. Об этом иногда говорит она сама...из осторожности". То же самое могу сказать тебе и я. И ещё. Как бы то ни было, а если бы не я, мой дорогой мальчик, ржавел бы ты сейчас возле своей жёнушки от безделья и скуки и, может, даже мечтал бы о верёвке, чтобы повеситься. Так что оцени по достоинству нашу неожиданную встречу.
   -Если бы ты не была в тёмных очках ночью, и если бы ты не съела полкоробка спичек, то...
   -...то ты бы не обратил на меня никакого внимания, да, дорогой?
   -Да, дорогая.
   -А сейчас ты думаешь о том, что хорошо было бы, если бы только мы были бы с тобой во времени и пространстве и чтоб никакого не было будущего, только настоящее, только я и ты.
   -Да, чёрт возьми, да! - воскликнул он, однако уязвлённый её даром читать чужие мысли на расстоянии.
   -Но это невозможно всё время быть в настоящем без будущего. Видишь, на подносе, как бы потверждая мои слова, плывёт первая часть нашего сегодняшнего будущего - вино, пиво и закуска. А за этим последуют и остальные части нашего будущего. - И она, возможно, ядовито улыбнулась.
   Эта её, возможно, ядовитая улыбка заставила его отвернуться от неё. И пока официантка раскладывала с подноса на столик их заказ, он смотрел в окно. Медленно убывающий свет апрельского дня освещал за окном, как ему казалось, огромное поле грязи, явно не украшавшее пейзаж возле ресторана. И это поле грязи тянулось до самого залива. Белыми черепами погибших солдат светились на этом поле пустые консервные банки, ручными гранатами просвечивали пустые бутылки, застрявшие в грязи этого поля, верно, ещё с самой осени.
   -Неужели я люблю тебя, Жанна? - неожиданно прогудел он риторическим вопросом и вонзился губами в её сладкую щеку, чуть не перевернув столик своим длинным телом.
   -Постарайся не вести себя так стервозно, - в ответ жёстко урезонила она его.
   Он, конечно, обиделся за этот её выпад, за это её его непонимание и начал хлестать стакан за стаканом "жигулёвское" пиво местного разлива (она разрешила пить ему только пиво - "тебе ещё машину вести, дорогой"), которое своим вкусом напоминало ему воду, нацеженную из ржавой трубы. Лишь с лютого похмелья, с наждаком во рту можно было пить такое, или от дикой злобы, но ведь как раз сейчас так оно и было. Может, и от этого мерзкого пива он превратился бы на время в пьяное ничтожество, если бы нога её в белой туфельке не прижалась бы к его ступне. Злость его вмиг ослабела.
   Затем она ищет его руку, находит, их пальцы переплетаются так крепко, словно целуются взасос, и она начинает говорить. Она много тогда, попивая маленькими глоточками вино, говорила. Что он запомнил из того, что она говорила тогда? А вот что:
   -О, как я хочу стать настоящей светской львицей, истинной леди. Истинная леди, чтоб ты знал, не имеет практической ценности, но её превосходство в том и состоит, что её хотят все, а женщину-трактористку, пусть даже депутата Верховного Совета СССР - далеко не каждый.
   -О Боже, как я не хочу быть несчастной. И в этом, может, моё несчастье. Что такое в моём понимании быть несчастной? Это прежде всего быть бедной. Я могла бы стать для тебя неплохой, даже образцовой женой, но запомни эти мои слова: "Женщина может быть счастлива с каким угодно мужчиной, если она только его полюбит, конечно, с каким угодно, но только не с бедным". А ты, Андре, беден, как...ну как чёрт знает что!
   В его опять начинающий пьянеть даже от ржавого пива мозг она тогда сыпала слова, как в сосуд, со сказочной лёгкостью. У него даже создалось впечатление, что он будто бы всю жизнь готовился к тому, чтобы её слушать и внимать её словам. Ещё он помнит, что нагота её души, истинная или ложная, волновала тогда его необыкновенно. Это было просто волшебство какое-то слушать её и понимать, что всё, что она говорит, если и бред, то бред, чёрт возьми, изумительный!
   -Да, я из тех женщин, которые на вопрос: "Может ли женщина забеременеть на расстоянии?" ответят: "Может, если то, от чего она беременеет, хоть чуточку больше этого расстояния". Да, я из тех женщин, которые любят любить мужчин. Но я не из тех женщин, которые снимают с себя трусы, чтобы сделать мужчине пакость.
   Так она говорила и говорила, а он терпеливо слушал. Но она так и не сказала главного для него, зачем она преступает закон, неужели её жизненное кредо включает в себя и воровство без зазрения совести? Как-то тихо и мирно ему удалось задать её этот вопрос.
   Она ответила на его вопрос, он помнит, так:
   -Один мой друг-поэт своё жизненное кредо выразил в стихах, между прочим посвященных мне. И чтоб ты знал, его жизненное кредо, которое он выразил в своих стихах - это и моё жизненное кредо. Слушай внимательно его стихи, которые я тебе сейчас прочитаю.
   И он услышал примерно следующее:
   "О милая,
   Есть мой сон, что наконец без помощи питья
   Одним волшебным махом
   Рассеян смысл необъяснимый.
   И что стала прахом
   Даже непобедимость колеса.
   И что я, нищий и гонимый,
   Из чёрных сфер полубытия
   Вознёсся, как Иисус, на небеса.
   И что же вижу я с небес?
   Я вижу: ангел-бес благообразный
   На земле шарообразной
   Свои дела вершит, как встарь.
   И что так же хмур гранит
   И зелен лес.
   И ещё я вижу трон. На троне - царь.
   И этот царь на троне - я.
   Опутан злом, как сетью тонкой.
   (О Господи, ударь меня, ударь!)
   И я с небес -
   Хоругвь святейшей чистоты -
   Шепчу себе же
   В чертоги темноты
   Молитвою негромкой
   (Прости сей страшный миг, о Боже!):
   "Ты царь. Живи один. За счёт других.
   Если, конечно, сможешь".
   Когда она, видимо, нарочно, повторила: "Ты царь. Живи один. За счёт других. Если, конечно, сможешь", то он смерил её, помнится ему, очень паршивым взглядом. В этом его взгляде соседствовали и скверное любопытство, и изумление, и то некое ироническое восхищение, которое всегда находится недалеко от презрения. Он хотел многое сказать, но только спросил:
   -А не тунеядец ли Бродский твой друг-поэт? Это его стиль. Да и жизненное кредо - тоже его, насколько я знаю.
   -Нет. Эти стихи написал другой еврей. Имя его, я думаю, Андре, ничего тебе не скажет.
   -Значит, жить за счёт других - это твоё кредо. В моём понимании жить за счёт других - это значит, что можно воровать, грабить и даже убивать. О Боже, о какой красоте жизни можно тогда говорить? - не унимался он.
   -Чем ближе человек приближается к красоте жизни, тем дальше он от добра и справедливости. И я убеждена, что в нашем мире существует что-то высшее, чем справедливость, например, собственная жизнь, - спокойно отвечала она.
   Тогда, он помнит, чтобы успокоиться после этих её слов, скрестил ноги, снова вытянул их, потом тяжело приподнялся с плетёного кресла и посмотрел через стекло на залив в ту сторону, куда уже не доставало солнце. Через пару секунд он налил в свой стакан из её бутылки вина. Пожалуй, многовато будет кагорчика сразу-то, говорил он себе, но видит Бог, есть за что ему выпить.
   Он поднял стакан и провозгласил тост:
   -Я хочу выпить за то, мадам...За то, чтоб вы поскорее сдохли!
   И осушил полный стакан с чувством глубокого удовлетворения, как говорили тогда некоторые высокопоставленные товарищи.
   Наконец-то он осмелился ударить её за все её преступления, пусть пока только словесно, по самому наверняка её уязвимому месту - самолюбию. Он с надеждой предполагал, что после его словесного удара она встанет и уйдёт. Ну и пусть уходит, сучка антисоциалистическая, билет на самолёт у него в кармане, думал он.
   Да, удар его словесный, помнится ему, она восприняла болезненно, но никакого истерического взрыва страстей с её стороны не последовало. Лишь слегка затрясся её подбородок, но глаза её, вопреки ожиданию, не наполнились слезами, а словно говорили ему: "Зачем ты мне делаешь больно?"
   Он хотел ещё что-то оскорбительное кинуть в её сторону, но она оборвала его на полуслове, почти выкрикнув:
   -Не надо, не надо больше ни о чём говорить. -Потом словно заиграла музыка оркестра в ресторане - лёгкая, шаловливая улыбка скользнула по её губам, и она почти по складам вытянула из себя: - Рассчи-ты-вай-ся и у-хо-дим от-сю-да! Я хочу тебя здесь и сейчас.
   И он опять беспрекословно подчинился ей. Сейчас он вовсе не смутно помнит, как, наверное, минут пять бегал за официанткой, чтобы всучить ей червонец с трояком, как потом они забежали в какую-то подворотню рядом с мусорными баками и как бы вонзились в пространство вони. Скоро до них дошло, что даже доски заборчика там, может, навечно провоняли мочой. Но собаки не лаяли, никого поблизости не было видно, и это их обоих устраивало.
   Прежде чем броситься, так сказать, в атаку, он, помнится ему, не удержался и съязвил:
   -Что, мучаемся мной? А как же быть с принципами истинной леди, один из которых гласит, что истинная леди не может отдаваться мужчине в антисанитарных условиях?
   -Может, может! - выдохнула она со всей силой из себя. - Может, если очень любит... И через пару секунд он услышал её горячий шёпот: - Ну что ты как столб стоишь? Бери меня, бери!
   Он прижал её к доскам в углу, всю вытянувшуюся и уже дрожащую. Трусики свои она уже сняла и засунула в карман плаща. "О Боже, скорее, Андре, иди в меня, я уже умираю", - прошептала она, подняла одну свою ногу, и это дало ему возможность без помех вонзиться всей мощью своей плоти в её плоть, и через мгновения они закачались в бешеном, упоительном для них ритме. Она была лишь чуточку ниже его, и это позволяло их телам почти слиться в единое целое. Они закачались, но как закачались! Как на краю пропасти, можно сказать. То их любовное соитие возле мусорных баков ресторана "Приморский" получилось настолько могучим, что вспоминать о нём без бугорка на штанах он сейчас не может. Когда она, кончая, буквально рухнула на него, ртом своим издав не финальный крик, а буквально вопль-рёв, он помнит, это был настоящий любовный кошмар. Однако как бы там ни было, ему было приятно тогда ощущать прикосновения этого кошмара к своей шее. И что бы там философы ни говорили, ему казалось тогда, кажется и сейчас, что жизнь человеческая была и есть ничем иным, как непрерывной сменой кошмаров - кошмары голода, кошмары эпидемий, кошмары войн, кошмары идейных заблуждений, из которых любовный кошмар был и есть всё-таки самым нежным кошмаром, если можно так выразиться. А вы разве другого мнения, господа?
   -Ты делаешь это прекрасно, - успокоившись, приводя себя в порядок, через минуту сказала она. - Но не только за это я люблю тебя.
   Ему было очень приятно слышать это её признание тогда - он это хорошо помнит.
   Солнце ещё светило по-дневному, когда они уселись в машину.
   -Однако чем всё это у нас может кончиться? - вдруг спросила она, разглядывая, можно сказать, с наслаждением только что вытащенную из пачки "Космоса" сигарету. Ему показалось тогда, что она разглядывала сигарету с жёлтым фильтром не только как обыкновенную "космосину" (так в простонародьи именовались тогда эти дорогие по тем временам сигареты), а как бумажную модель самого важного на земле органа, дающего жизнь и льющего блаженство. Впрочем, он не исключает сейчас и того, что тогда так оно и было. - Чем, по-твоему, всё у нас может кончиться? - повторила она свой вопрос.
   Он пожал плечами:
   -Не знаю.
   -А я знаю. Тем у нас всё кончится, что я выцарапаю тебе глаза, чтобы завтра уже ты не видел бы никакой другой женщины, чтобы твоя зрительная память помнила бы только меня как твою последнюю женщину.
   Он встрепенулся и с тревогой воскликнул:
   -Ты это серьёзно, да? Да?
   -Не ори, - тоном пионервожатой сказала она, а голосом стервы приказала: - Поехали!
   Он опять не посмел ей возразить, только нервным движением руки включил передачу, и они поехали. Когда дорога от песчаных дюн удалилась в лес, он почувствовал, что машину уводит в сторону. Всё ясно, спустил правый задний скат, мелькнуло у него. Он остановился, открыл багажник и достал оттуда запаску и домкрат. Какой-то шофёрский опыт у него всё-таки имелся, и он с ходу, на глаз, определил, что запаска накачана нормально и что её смело можно ставить на замену. Не больше десяти минут он возился тогда с колёсами. Всё это время она находилась рядом с ним, и он с наслаждением вдыхал дым от её "космосины".
   Наконец с улыбкой на устах он бухнул ногой в только что поставленное колесо и победно отрапортовал:
   -Товарищ командир, ремонт закончен, можем продолжать движение.
   (О том, что он обнаружил на снятом колесе гвоздь, который был загнан в покрышку явно не без помощи хотя бы камня (шляпка нержавого гвоздя так розовато светилась, будто сама хотела рассказать ему, кто же по ней так нещадно бил) - об этом он предпочёл умолчать, так как очень не был уверен, что кто-то мог замыслить и осуществить против них диверсию. Хотя чем чёрт не шутит, когда Бог спит, всё-таки ещё подумал он тогда).
   -А куда нам теперь торопиться? До отлёта твоего самолёта ещё море времени, - игриво сказала она и погладила его по щеке.
   Скоро его губы целовали её лицо, а руки тискали её задик. Задик её был воистину изумительный - что так, то так: тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Как тогда они очутились в глубине сосновой рощи, он не помнит. А вот как, абсолютно обалдев и очень удивляясь, что ещё владеет телом, а не летает вместе с ангелами на небесах - как потом, не выдержав, одним махом задрал подол её платья до пупка и начал снимать её ярко-белые шёлковые трусики, чтобы лицом скоро утонуть в её интимных прелестях - вот это он хорошо помнит! Ещё помнит, что чувствовал, что будто никогда не устанет целовать низ её живота, язык его буквально танцевал там, между её ног...
  
   И зачем только это всё он вспоминает через столько лет? Ну, было это всё, было. Ну и что из того, собственно говоря, что было. Только шумиха от этого лишняя в голове да чувствует он себя после этих воспоминаний этаким, можно сказать, взбесившимся сперматозоидом, то есть от желания немедленно броситься с известной целью на женщину, любимую (да, любимую!) женщину, которая сидит напротив, он буквально сходит с ума. И настроение его от этих воспоминаний не меняется к лучшему. Хреновое настроение у него ещё и от того, что самолёт его с прилётом задерживается. Может быть, самолёт его вообще не прилетит сегодня, и ему придётся добираться до Москвы, как говорится, на перекладных, чего он никогда не любил делать.
   Он выпил ещё рюмочку водочки расейской и вдруг увидел через стекло, как белый самолёт (неужели его?) пролетел вдоль цепи Карпат, протянувшихся вдали, в Словакии. Ещё была зима по календарю, но тучи были уже незимними. Где летел самолёт, бушевала настоящая весенняя гроза. Он видел, как молнии разрывали небосклон и обрушивались на горные вершины вблизи и вдали. Смотреть на самолёт, который приземлялся, было жутковато - казалось, вот-вот и его настигнет молния. Однако прежде чем дождь со снегом мрачной пеленой стал заливать стёкла окон, он успел-таки увидеть, как целёхонький и невредимый катит маленький (не его, конечно, потому что маленький) белый самолётик того типа, на которых в России летают почти все олигархи, по бетонной полосе. Слава Богу, пронесло, подумали, наверное, все следившие за приземлением самолётика люди. А через минуту в динамике раздался серебряный перезвон женского голоса, объявившего по-украински о том, что в аэропорту совершил посадку приватный самолёт, прибывший чартерным рейсом из Будапешта.
   Когда окна вокруг залила февральская смесь дождя со снегом, ему показалось, что солнце пожухло в этот первый год третьего тысячелетия, как и предсказывал Павел Глоба, навсегда - так темно стало. И вот в этой тьме - о чудо! - его взгляд снова наткнулся на свет её дивного неувядающего лица. Оказывается, она куда-то уходила из ресторана, и теперь он видел, как она, возвращаясь, пробирается между столиками своей лёгкой, слегка пританцовывающей походкой. Идёт по-прежнему изящная, грандиозная, великолепная, созданная Богом, видно, только для того, чтобы радовать глаз мужчины. Наверняка она меняет мужчин сейчас так же часто, как меняла трусы когда-то, промелькнуло у него, правда, без особых эмоций. В душе он не осуждал её за так называемые случайные связи, справедливо, как он считал, полагая, что всякая связь между мужчиной и женщиной - да, случайна с точки зрения непредсказуемости пересечения судеб двух человек, мужчины и женщины, но никакая связь между ними не бывает случайной, исходя из того, что она всё-таки возникла. В подпитии, в кругу друзей, он любил повторять чьи-то чужие слова, что случайно можно убить, но женщине нельзя случайно отдаться мужчине, сколь горячо бы она ни уверяла вас, что так оно и было.
   Хоть он сейчас и предполагает, что Жанна, по всей видимости, родилась ведьмой и, как это часто бывает с ведьмами, приняла облик соблазнительной, вечно текущей самки, в присутствии которой большинство мужчин теряют рассудок, что случилось, к сожалению, и с ним, но, глядя на неё, почти неувядшую, такую же прелестную, как и много лет назад, сидящую напротив него уже не одну, а с двумя ужасного вида мужиками с бычарскими физиономиями, он думает, что всё, что у него было с этой женщиной когда-то давным-давно - это, пожалуй, самое лучшее, что у него было в жизни.
   И он снова, может, против своей воли даже, переметнулся мысленно в события двадцатисемилетней давности. Когда он вспоминал, то ему почудилось один раз, что сегодняшняя Жанна встала, подошла к нему, покровительственно потрепала его по щеке и, пронзив до самых пяток взглядом своих колдовских очей, сказала: "Вспоминай, вспоминай, старик, но не забывай: "Нельзя дважды войти в одну реку, зато легко можно дважды наступить на одни и те же грабли!"
   Однако что же ещё было тогда?
  
   ...Она, может, минуты три стояла перед ним, вся ещё снизу голая, стройная, грациозная, на коже её лица поблёскивали капли пота, которые она не позаботилась вытереть. Она стояла перед ним, широко расставив ноги, уперев руки в бёдра. Его глаза никак не могли оторваться от её лохматого треугольника внизу, между ногами, который он только что лобызал до беспамятства. Она стояла ну совсем как богиня и улыбалась ему.
   Потом, может, ещё с минуту он любовался, как она потихоньку одеждой прикрывает свои изумительные прелести, пока не прозвучал её колдовской голос:
   -Бегом к машине! Едем!
   Но едва он тронул машину с места, как в глаза больно ударил красный свет несущейся прямо на него красной "Явы", и только потом он услышал пронзительный треск мотоциклетного двигателя. Он резко нажал на тормоза и от страха, что несущаяся прямо на них "Ява" вот-вот разнесёт лобовое стекло их "Жигулей" вдребезги, закрыл глаза. Когда через несколько секунд наступила тишина, открыл. На него сквозь влажные полуокружья на лобовом стекле, нарисованные стеклоочистителями (он помнит, с неба тогда сыпался уже вроде дождь), - прямо на него глазела какая-то морда.
   Он рывком отщёлкнул дверцу и вышел на асфальт. Он хотел было дико выругаться в адрес этой морды, но слова застряли у него в горле, когда он увидел, как незнакомец, не обращая на него никакого внимания, пытается вытащить Жанну из автомобиля. В конце концов это незнакомцу удалось, и тот, вытащив Жанну из автомобиля, ударил её. Удар, по-видимому, был сильный, потому что Жанна как-то сразу обмякла, как крыса, прихлопнутая мышеловкой, и мешком свалилась на землю, издав перед этим пронзительный вопль.
   Вполне естественно, что такие действия незнакомца он посчитал верхом наглости, поэтому решил немедленно вмешаться. И вмешаться капитально, то есть с кулаками. Но он помнит также, что дальнейшее меньше всего напоминало драку. Скорее всего оно походило на ритуальный танец, единолично исполненный им с вдохновением. Он всем телом рванулся вперёд и мгновенным сверхброском запрыгнул на обидчика Жанны и заломил тому руки, затем отбросил незнакомца в сторону и тут же без всякого промедления со страшным воплем: "Это уже начинаются игры, в которые играют тигры!" вмазал своим кулачищем тому в грудь. Сила удара была такова, что незнакомец сперва подпрыгнул, как резиновый мячик, вымямлил из себя нечто тяжко хрустящее, затем попятился назад на несколько шагов и лишь потом упал. Даже не упал, а можно сказать - жахнулся. Но отдыхал на асфальте незнакомец недолго. Вскоре поднялся, стряхнул с себя грязь и начал готовить себя снова переть на него.
   Наконец-то он разглядел своего врага. Это был человек чуть выше среднего роста, хорошо сложенный, лет 25-30, смуглый, с короткими чёрными вьющимися волосами. Одет тот был в чёрную кожаную куртку на молнии и импортные джинсы, на пальцах правой руки красовались несколько громоздких перстней. Ещё бросался в глаза острый подбородок того, украшенный чёрной бородкой, подбородок Мефистофеля. Глядя на физиономию почти повергнутого им врага, он сначала вспомнил, что на втором курсе изучал дело Дрейфуса, что-то о шпионаже в пользу мирового сионизма, на третьем - дело Бейлиса, что-то о крови для пасхальной мацы, и лишь потом вспомнил, что именно эту морду он видел сквозь дырки между досок в туалете, когда был в Бернгардовке.
   Пока его противник, так сказать, готовился к последнему, может, смертельному для себя бою, он помог Жанне подняться с земли. На неё было страшно смотреть. Лицо побледнело до неузнаваемости, с губ капала чуть ли не кровавая слюна.
   -Не правда ли, Андре, он душка? - небрежно махнув в сторону своего обидчика, сказала Жанна, как только привела себя в порядок.
   -Кто он? - чуть не взорвался он, как бомба.
   -Господи! Да это же Марк, муж мой! Он, кажется, перепутал города своего проживания.
   Совершенно неожиданно узнав, что незнакомец - муж Жанны, он решил больше не вмешиваться и вытащил из кармана пачку "Пегаса". Но закурить не успел. Вдруг Марк подбежал к своей супруге и своей волосатой рукой нанёс удар по её лицу. Сначала звонко хлипнуло, потом сочно хряпнуло. Это он не сдержался и успел нанести Марку ответный удар в самую челюсть. Марк снова нашёл в себе силы подняться, не торопясь, с надменным видом стряхнуть грязь с джинсов и куртки и заговорить. Меча в их сторону глазами своими почти жёлтые молнии, зачем-то держа руки скрещенными на ширинке, Марк произнёс:
   -Ты, Анна, потаскуха. Ты изменила мне. Мы так с тобой не договаривались. Когда-нибудь я пристрелю тебя за это.
   Жанна, как бы обречённо вздохнув, сказала в ответ:
   -Да, это правда, Марк, я тебе изменила. Что способно разрушить любовь? Измена. Что способно разрушить измену? Любовь. Но только та любовь, которая существует. Моя любовь к тебе, Марк, уже давно не существует, и ты об этом прекрасно знаешь. Но с другой стороны, ты также прекрасно знаешь, что в силу известных только нам обстоятельств я, возможно, обречена быть с тобой всю свою жизнь. Однако выдерживать твою дьявольскую ревность и подглядыванье за мной даже в туалете - это, Марк, поверь, уже выше моих сил.. - Тут Жанна остановилась, провела ладонью по своей груди, как бы жалея саму себя и закончила вообще, можно сказать, трагическим голосом: - И запомни, муженёк мой дорогой, для женщины оплеуха - это больше, чем оскорбление, это почти что удар ножом в самое её сердце.
   Тут, он помнит, не выдержал и менторским тоном педагога с многолетним стажем изрёк следующее:
   -Никогда, Марк, никогда больше не делайте этого. Мужчина, который поднимает руку на женщину - это слабак, а не мужчина. И не оправдывайте свою слабость тем, что слабых людей на свете больше, чем сильных. Это опять-таки слабо и не по-мужски.
   Оба супруга после этих его слов с удивлением уставились на него и вдруг, чего он совсем не ожидал, расхохотались.
   Тряхнув головой, он в недоумении потёр щетину на подбородке и подумал: "Кучеряво однако всё закручивается". То, что они смеялись не над собой, а над ним, поразило его до такой степени, что он тут же решил уйти куда глаза глядят. И ушёл бы, если бы его не остановила Жанна поцелуем в щеку и словами:
   -Андре, дурачок, я не над тобой, я над ним смеюсь, пойми это. Андре, ты - настоящий герой. Поэтому не уходи от истины. Истина требует, чтобы ты ещё раз ударил этого подонка. Ударь его ещё раз, прошу тебя.
   Он помнит, что долго колебался тогда. Начинался настоящий дождь. Идти до самого Ленинграда пешком под дождём ох как не хотелось, к тому же он вдруг осознал, что ещё до конца не протрезвел, с самой Москвы не протрезвел, возможно. Поэтому он и ударил мужа Жанны тогда. Ударил, как всегда, изящно, только раз взмахнув рукой. Марк опять рухнул на землю как подкошенный. Он, не смотря больше на того и повинуясь команде Жанны: "В машину, Андре! Поехали!" побежал к машине. Скоро в машине оказалась и она.
   Но едва он тогда объехал красную "Яву" на дороге и намеревался уже включить вторую передачу, как Жанна приказала ему остановиться.
   Все действия Жанны последовали затем, он помнит, мгновенно, словно сами собой. Сначала он увидел, как из своей сумочки Жанна извлекла пистолет (да, да - о ужас! - настоящий пистолет), потом открыла дверцу, вышла и начала стрелять. Раз, два, три. Он точно помнит, что прозвучало тогда три выстрела.
   Услышав стоны явно смертельно раненого Марка, он от ужаса происходящего прикрыл лицо руками, чтобы даже в зеркало заднего вида не видеть лежащее на асфальте скрюченное, залитое кровью тело мужа Жанны.
   (О, если бы он тогда всё-таки осмелился бы повернуть свою голову назад или хотя бы мельком глянул в зеркало заднего вида, то многое, наверное, в его грядущей жизни произошло бы совсем не так, как произошло. Возможно, многое их того, что с ним произошло, на самом деле не произошло бы. Ну что сейчас горевать по поводу: повернул - не повернул тогда голову! Это всё равно, что прикладывать холодный компресс к деревянному протезу ноги. И к тому же это истинная правда, что если бы человек заранее знал, что его ждёт впереди, то он ничего бы, кроме своей смерти, не видел).
   Так думает он сейчас. И знает теперь доподлинно, что основной, если не единственной, причиной того, что он не повернул свою голову тогда назад, было банальное нежелание видеть снова чью-то чужую смерть. В августе 1968 года его настолько поразила смерть другого человека, что это навсегда осело тяжёлым камнем в его душе.
   Да, ту смерть он никогда не забудет. Он видел ту смерть во время известных чехословацких событий, то есть вторжения войск стран Варшавского договора на территорию социалистической Чехословакии в августе 1968 года. Действовал он тогда в составе спецподразделения Псковской воздушно-десантной дивизии. В ночь с 20 на 21 августа они брали Прагу, потом Брно и Пльзень, а 25 августа рано утром один за другим их "Ан-12" приземлялись на ужгородском аэродроме. Как только самолёты застывали на лётном поле, из их чрева выезжали юркие "БМД" (боевые машины десанта) и в спешном порядке разворачивались в колонну для движения в направлении словацкого Кошице. Они знали тогда только одно: в Кошицком телецентре засела кучка контрреволюционеров, приспешников агентов мирового империализма Смрковского и Пеликана, которая не только на весь мир сообщает о "контреволюционных" решениях так называемого Высочанского съезда КПЧ, происшедшего накануне, но и ведёт по нашим войскам прицельный огонь, и что их надо оттуда выбить с наименьшими для нас потерями.
   Он тогда был одновременно и командиром "БМД" и командиром отделения. Он отлично помнит, как всё тогда происходило. Было около десяти утра, когда его отделение, восемь человек, низко пригибаясь, миновали кустарник на склоне холма и приготовились к штурму. До стен телецентра оставалось около трёхсот метров, которые им предстояло преодолеть наверняка под огнём мятежников. Так думал он тогда. И оказался прав.
   Они залегли и ждали, когда закончится артподготовка. По телецентру наносили удар две реактивные установки "БМ-21", впоследствии в Афгане ставшие легендарными установками "Град". Комвзвода предупредил его, что как только закончится артподготовка, кто бы ни выстрелил первым, чехословаки или мы, первый же выстрел должен стать для его отделения сигналом к атаке.
   Но получилось совсем не так, как они того ожидали. Ещё ухали реактивные снаряды, как чехословацкие так называемые "антисоциалистические элементы" открыли ответный огонь. И случилось немыслимое ранее - выстрелом из гранатомёта был сбит прямо над их расположением вертолёт "Ми-8", который рухнул на землю и мгновенно взорвался. (Потом он узнал из газет, что в этом вертолёте, кроме экипажа и корректировщиков артогня, находился ещё известный журналист, спецкор "Правды" Олег Бессмертный). Вот это обстоятельство, собственно говоря, и побудило его тогда на совершение подвига. Конечно, у него и в мыслях тогда не было, что он совершает подвиг. Просто он был в каком-то отношении упрямым и очень ответственным сержантом срочной службы и изо всех сил старался в отдельные моменты взять верх над подчинёнными. И поэтому, когда он отдал приказ: "Отделение, за мной, в атаку вперёд!", возможная в этой атаке его собственная смерть страшила его куда меньше, чем возможная утрата авторитета, если бы он этого приказа не отдал и таким образом дал бы своим подчинённым повод обвинить его в трусости. Он отлично помнит, что ему тогда было абсолютно наплевать, останется ли он в живых после этой атаки, когда он выгнал своё отделение на открытую местность и подставил своих ребят не только под пулемёты и автоматы так называемых контрреволюционеров, но и под разрывы своих же реактивных снарядов - он столь искренне был готов умереть в наказание за свой поступок, что даже не испытывал страха как такового.
   Но, к счастью, всё обошлось тогда при преодолении этой, простреливаемой со всех сторон прогалины, более или менее благополучно. Внезапный порыв его отделения под лозунгом: "Отомстим контрикам за наших вертолётчиков!" был поддержан и остальными подразделениями десантников, и вскоре они ворвались в здание телецентра.
   Перед тем, как начать бой в самом здании, он помнит, скрупулёзно осмотрел своих подчинённых. Лица всех его восьми храбрецов хоть и блестели от выступившей на них влаге, но были серьёзны, как никогда. Он посмотрел тогда на своих подчинённых, полных решимости умереть, но приказ его выполнить, потом начал смотреть в даль, может, как пианист, ожидающий, пока на его лице не отразится вдохновение. Наконец вроде вдохновение появилось, и он прошептал почти беззвучно: "Действовать, как в Сталинграде! Граната, очередь - только потом вперёд! Ну, ребята, понеслась! С Богом!"
   Они начали прочёсывать шаг за шагом, комната за комнатой, многоэтажное здание телецентра. Скоро всё вокруг них запахло кровью и страхом, а кое-где и настоящей смертью. Его отделению "посчастливилось" убить нескольких контрреволюционеров. Он помнит, дым стоял тогда коромыслом и хаос царил в здании невообразимый. И над всем этим в воздухе витал опьяняющий любого военного человека, как наркотик, запах-зловоние бездымного пороха. Патронов они тогда не жалели. Стреляли даже по мышам в углах.
   В тот роковой момент он скорее почувствовал, чем услышал шаги за своей спиной, и резко повернулся. Из боковой двери, в которую только что влетел Аркадий Ильин, его друг и музыкальная знаменитость дивизии, "второй Высоцкий", как все Аркашу называли, выкуривать, возможно, прятавшихся там, за дверью мятежников, вдруг появился человек молодой, длинноволосый. (Между прочим, именно за их длинноволососость они, советские, так называемых контрреволюционеров тогда "ласково" называли "маньками"). Что произошло после, он мог вспомнить лишь потом, восстанавливая последовательность событий, мелькавших как стекляшки в калейдоскопе. Длинноволосый, увидев его, в ту же секунду, как он повернулся, выстрелил из пистолета, который держал в правой руке. Пуля легко скользнула по его шее. Он выстрелил, может, на полсекунды позже, но длинноволосый оказался проворнее его пуль. Скрывшись за шкафом и припав к полу, тот, видимо, опять прицеливался в него. Гранат у него уже не было, поэтому он решил изрешетить длинноволосого вместе со шкафом, выпустив длинную очередь из автомата. Но даже одиночного выстрела не получилось тогда - кончились, как назло, патроны в магазине. И ему ничего не оставалось делать, как запрыгнуть за дверь, вытянуть пустой рожок и вставить новый. В комнате он увидел Аркадия, который тоже, как и он, был легко ранен. Спустя минуту под прикрытием Аркадия он выскочил из-за двери в коридор, готовый разнести шкаф вместе с длинноволосым в пух и прах, но неожиданно увидел, что враг поднял руки и стрелять не стал. "Выходи, Аркаша, "контрик" сдался",- сказал он и опустил автомат. Аркадий вышел, и вот с этой секунды, когда Аркадий вышел в коридор и встал рядом с ним, может, чуточку сзади, он больше ничего не помнит и ничего не знает. В памяти у него остались только грохот да вспышка одна, вспышка другая, вспышка третья и ощущение, словно он подброшен в воздух и летит в сторону, как тряпичная кукла.
   Когда он очнулся, то ощутил сначала невыносимую боль в плече, потом увидел лежавшего рядом с ним Аркадия. Прильнув к нему, он определил, что тот мёртв. Две пули пришлись Аркадию в грудь, бронежилетов тогда у десантников не было. Рядом с Аркадием валялся "Макаров" с пустой обоймой. Видимо, длинноволосый бросил свой пистолет за ненадобностью и взял, убегая, автомат Аркадия, его друга. О Боже, что творилось тогда в его душе при виде мертвенно бледного лица Аркадия! Свет начал меркнуть у него в глазах, и тяжёлые горькие слёзы лились из них. Он шептал "Мама" так, будто просился обратно в утробу. Сейчас он только может предположить, почему тогда, 25 августа 1968 года, длинноволосый "контрик" выпустил в Аркадия, который фактически стоял почти за его спиной, две пули, застрелив того насмерть, а в него только одну, правда, тяжело ранив. Сейчас он предполагает, что тогда Аркаша чем-то уж очень не приглянулся "контрику", может, целое мгновение они обменивались взглядами, и, похоже, взгляды их первыми открыли огонь друг по другу, лишь потом прозвучали выстрелы. Но как бы там ни было, он считал тогда и считает сейчас, что Аркадий погиб большей частью по его вине.
   Много воды утекло с тех пор. Порой в жизни он шёл в гору, порой под гору, порой его бросало из стороны в сторону, но ничего трагичней той Аркашиной смерти он больше не видел.
   ...Конечно же, он не повернул тогда голову назад и не посмотрел в зеркало заднего вида после выстрелов Жанны в своего мужа - и только потому, что опять, как и в случае с Аркадием, подумал о том, что, как ни крути, а он виновен в смерти человека, путь и косвенно. И от этого чувства вины у него тогда было такое состояние, как будто он сделал уже себе харакири и сидит в машине весь в крови с грудью, отделённой от паха.
   Когда Жанна вернулась в машину, он зло прошипел:
   -Зачем ты это сделала?
   -Я просто отомстила. Скромно, но достойно. Чтобы он больше не следил за нами, жид пархатый!
   -Откуда у тебя пистолет? - прежде чем тронуть машину с места, нашёл в себе силы спросить он.
   -От отца. Он был чекистом. Погиб в бою с бандеровцами в 1952-м году. Я его плохо помню.
   Эти слова Жанны, как ни странно, немного успокоили его, но всё равно теперь он мечтал только об одном: довезти себя и её до Ленинграда, там бросить и машину, и её - воровку и убийцу собственного мужа ко всем чертям собачьим и вернуться в объятия горячо любимой им жены. О, как он будет любить её после всего, что с ним случилось за истекшие сутки! О, как будет любить! Мечтая через часик с небольшим снимать голубые трусики с задика своей законной жены, он тронул машину с места. Они поехали. И как поехали! Управляемые им "Жигули" неслись в сторону Ленинграда, как пробка из бутылки лучшего шампанского. Никогда больше в своей жизни он не вёл машину в таком ракетном стиле, как тогда, в апреле 1974 года, на дороге, ведущей из Зеленогорска в Ленинград.
   ...Но к жене, ещё он помнит, он так и не попал в тот вечер. И виной этому, конечно же, была она, Жанна. Её маневр был незамысловат, как детские жмурки, но достаточно эффективен. Когда они ехали, она обнажила своё платье так, чтобы он хотя бы раз краем глаза заметил её агрессивного ярко-красного цвета трусики (и когда она, сука, только успела поменять тогда белые трусики на красные - вот этого он не может понять до сих пор!) - и опять зажёгся...Чем? Конечно же, желанием снять эти красные трусики, чтобы...Короче, он не устоял под её напором и согласился пойти с ней в ресторан.
   Уже был поздний вечер, когда снарядился и забурлил мощный ливень с громом и молниями - первая, может ,гроза в том году, но они уже были не на дороге, а в Ленинграде, сидели в ресторане "Восток" в Приморском парке Победы.
   В те годы в ресторанах народу было видимо-невидимо. Табачный дым, звериный вой оркестра, галдёж нетрезвой публики, возбуждённые голоса руководителей банкетов, хитро бегающие по лицам посетителей глаза официантов - всё это тогда вместе со "старкой" подействовало на него, можно сказать, сверхудручающе. В общем, настроение его было, прямо скажем, не ахти.
   Жанна ела мясо и говорила. Когда она один раз разрезала мясо, то ему показалось, что между её длинными пальцами и ножом нет-нет да проскальзывают искры...чего? Конечно, сатанизма. Она ела и говорила. Её теперь якобы ласковый голос был похож на липкую тягучую массу, которая обволакивала его, сбивая иногда с толку и одновременно заставляя его держать ухо востро.
   Она сказала тогда, между прочим, и такое:
   -От тебя, Андре, исходит даже не обаяние, а обалдение. Я без ума от тебя. Как жаль, что я вышла замуж не за тебя, а за еврея. Я, конечно, знала, что у евреев это самое обрезают, но чтоб до такой степени, как у Марка!,,
   Он слушал-слушал её, потом, может, смесь "старки" с шампанским уж больно ударили в голову, и он неожиданно ошарашил её вопросом:
   -Кто ты? Назови своё настоящее имя? Твой муж, я слышал, один раз назвал тебя Анной. Ты представилась мне Жанной. Кто ты на самом деле?
   Жанна не подскочила после этого его вопроса будто ужаленная и не пролила на видимую часть груди шампанское из своего бокала, как он того, чего греха таить, ожидал.
   -Да, я Анна по паспорту, а не Жанна. Прости меня, за эту мою некоторую нечестность. Но прошу тебя, называй меня по-прежнему, как называл, Жанной. Я очень люблю это имя.
   Она сказала это так спокойно, с такой изящной бесповоротностью в голосе, что он понял, что на самом деле Жанна-Анна может оказаться ещё более опасной штучкой, чем он себе её представлял.
   -Хорошо, мадам, буду называть вас, как называл, Жанной, - неожиданно и для самого себя он зачем-то перешёл с ней на "вы". - Надеюсь, это ваше последнее имя? - И он криво усмехнулся. После незначительной паузы витиевато продолжил: - Вы, мадам, похожи на луковицу. Неужели каждый раз, когда мне будет казаться, что вы окончательно в моих руках, я всегда буду обнаруживать ещё один ваш таинственный слой?
   -Ценю твоё воображение, Андре, но луковицей я не могу быть. От лука у меня слёзы текут ручьями.
   -От вас, мадам, текут не только слёзы, но и кровь...- помнится ему, смерив её почти презрительным взглядом, сказал он.
   -Господи! Как ты можешь говорить мне такое, идиот безмозглый! - выдохнула она с гневом.
   Затем его "прелестница" зашипела на него, как проткнутая "белазовская" шина и начала обзывать его чуть ли не последними словами.
   Ему бы следовало тогда наконец-то найти в себе мужество просто встать из-за стола и уйти по-английски, не прощаясь, но он так и не встал и не ушёл тогда. Почему? Да потому, что как только он представлял себе, что он удалится вскоре от её попочки на почтительное расстояние и что, может быть, никогда больше её не увидит и не прикоснётся к ней, изумительной и потрясающей, так сразу же желание уйти не простившись с ней как следует, то есть уйти без хотя бы ещё одного божественного соития с Жанной, угасло и исчезло бесповоротно.
   Что же было дальше? Дальше он увидел, как к Жанне подошёл официант, который их обслуживал и что-то сказал ей на ушко. Сказал, видно, недобрые вести, так как Жанна вмиг переменилась лицом и помрачнела до неузнаваемости.
   -Бежим отсюда, Андре! Иначе я умру, - сказала Жанна, дрожащими пальцами доставая из сумочки деньги, чтобы расплатиться.
   Как будто совсем рядом прогремели выстрелы и в ресторанное пространство со скоростью шрапнели уже полетели ошмётки её мяса - настолько тогда поразили его эти слова Жанны.
   Секунд десять он сидел не двигаясь и растерянным то ли от ужаса, то ли от страха глазами смотрел на дурно изменившееся лицо своей подруги. Её хотят убить. Наверняка дружки мужа хотят отомстить ей, совершить самосуд, замелькало в его голове. Неужели он не поможет ей уйти от опасности? Ведь он мужчина, чёрт возьми! А если за ними уже и милиция охотится? Что ж, и это может быть. Но что бы ни случилось дальше, он будет с ней до конца, бесповоротно решил он.
   -Бежим! - крикнул он.
   И они побежали. Побежали не по дорожке парка, ведущей к выходу, а напрямик через кусты. Он накануне предусмотрительно оставил машину далеко от центрального входа в парк, но отлично помнил, где её оставил. Поэтому, несмотря на темноту, окружавшую их со всех сторон, на свирепые раскаты грома вверху и дождь, который, казалось, своей пеленой закрывал глаза, словно повязкой, он без особых проблем отыскал свою машину. Память всегда у него была чудесная.
   Дорогой, держа её холодную руку в своей горячей руке, он подумал: а зачем он это делает, зачем спасает её? Ответ на эти вопросы был только один - он, кретин, полюбил её и, самое страшное - вряд ли когда-нибудь разлюбит. Он знал теперь точно, что Жанна-Анна есть стерва порядочная, но тем не менее за все её известные ему злодеяния у него и в мыслях не было замахнуться на неё даже символической кувалдочкой. Он точно полюбил её такой, какая она есть. Где-то он вычитал, что женщину можно только любить или ненавидеть. И третьего не дано, чёрт возьми!
   У машины он обронил: "Как сказал Заратустра, надо бегать шустро" (Ницше он любил читать и в те годы) и стал искать ключи. Куда же запропастились ключи? Фонарь был далеко, но всё равно он видел, как волосы её от дождя вьются мелким бесом...А дождь всё хлещет и хлещет по их лицам своими влажными перчатками.
   ...Ключи, он помнит, нашлись в её сумочке. Он попытался тогда с ходу завести двигатель и поехать, но двигатель не заводился. Он дожикался стартером до того, что, казалось ему, наглухо посадил аккумулятор. Пришлось сказать ей неутешительную новость: ехать они не в состоянии, потому что завестись теперь они могут только двояко: или человека четыре хором толкнут их машину, или кто-нибудь из частников согласится буксирнуть их или дать "прикурить" от своего аккумулятора, а в такой дождь и в такую поздноту - это сцены из сентиментального романа.
   -Вообще-то никогда не бывает так плохо, чтобы не было ещё хуже, - выдал на-гора тогда он сей перл своего остроумия и вытащил из кармана куртки недопитую бутылку "старки", удачно заткнутую им пробкой из ресторанных салфеток, которую он предусмотрительно захватил с собой. Сделав из неё пару глотков, протянул затем бутылку ей. - Хочешь, Жанна? - Всё, для него больше не существовали ни Анна, ни Жанна-Анна, для него с этого момента опять существовала только она, Жанна. Горячо любимая им женщина.
   -Хочу, - сказала она и к его удивлению чуть не вырвала у него бутылку из рук. Дальше произошло то, чего он никак не ожидал: она припала к бутылке, как заправская алкашка, и чуть не угробила её всю. Последние капли из бутылки достались ему, можно сказать, с боем.
   Выпив, они осмелели. В таких случаях романисты пишут: "Страхи их миновали", и в головах их начали угнёздываться мысли только о приятном. Кто же из них сделает первый шаг к неизбежному, к тому, чему они оба уже не в силах сопротивляться, к тому сумасшествию, о котором приятно вспоминать и двадцать семь лет спустя, гадал он тогда.
   Этот шаг, конечно же, сделала она. Ох, и пораспутничали они тогда с Жанной, нет слов! Обалденный был улёт, как сейчас говорят!
   И всё это время, пока они занимались любовью, за окнами машины царила музыка стихии в концертном исполнении апрельского дождя.
   Когда у них уже не осталось никаких сил, они кое-как оделись и, прижавшись друг к другу, закурили. Передавая друг другу сигарету, они выкурили её, как трубку мира. Потом уснули.
   Он помнит, что проснулся тогда первым. Как только сквозь стёкла автомобиля проникли первые лучи рассвета, он вдруг встрепенулся, вспомнив - ему же к самолёту надо! Он хотел было сию же секунду разбудить Жанну, но посмотрел на свою возлюбленную и ужаснулся: даже спящая Жанна опять звала его к себе и в себя. И чтобы этого безумия не произошло, решил её лучше не будить, а попытаться завести машину и рвануть на ней прямо в аэропорт. И только он так подумал и потянулся к ключу в замке зажигания, как в стекло "Жигулей" кто-то постучал. Он повернулся и увидел сквозь стекло жёлтые, светящиеся даже в полутьме, пуговицы милицейского кителя. Он точно помнит, что подумал тогда: всё - конец, но как не наложил в штаны при виде милиционера - одному Богу известно. Да если бы и чуточку наложил - не беда, потому что никогда такое не вспомнил бы - кто такое вспоминает? Короче, страха как такового, будем считать, он не испытывал, когда распрямившейся пружиной выскочил из машины и подошёл к милиционеру.
   Милиционер козырнул и представился:
   -Сержант Панихидин. Патруль ГАИ. Прошу предъявить ваши документы.
   Но прежде чем его рот издал какие-то звуки, то ли звуки страдания, то ли звуки оправдания, его глаза увидели то, что потрясло его похуже электрошока. Он увидел выскочившую из машины Жанну. И какую! Можно было её назвать одетой, но можно было и не назвать. Когда она подходила к милиционеру, то не было понятно, то ли она рукой засовывала свои груди в бюстгальтер, то ли сами груди засовывались туда самостоятельно. В общем, он помнит, встретила она стража порядка на дорогах необычайно "прекрасно": в распахнутом плаще, в платье с расстёгнутыми пуговицами и подолом, задранным чуть ли не до трусов. "Красивая блядь, ничего не скажешь! Хоть возьми, Никитин, да застрели её из её же пистолета, чтобы она случаем не отдалась и этому милиционеру!" - помнится ему, подумал он тогда.
   -В чём дело, товарищ милиционер? Я актриса Театра музыкальной комедии Галина Волчкова, - представилась она и сделала для милиционера специально изящный реверанс. У неё это здорово тогда получилось. Совсем как у заслуженной или даже народной артистки. - А это мой друг и товарищ Андрей Никитин. Кстати, он работает на "Мосфильме" режиссёром. Так вот, - не давала и рта раскрыть милиционеру Жанна, - у нас сегодня утром съёмки на пляже возле Петропавловки, а тачка наша, как назло, не заводится. Никак у нас не получается завести её. Может, у вас получится, товарищ милиционер?
   Милиционер, по всему видать, душевный парень с лицом псковского или новгородского крестьянина наверняка с удовольствием даже скушал навешенную ему на уши лапшу, как было и надо Жанне.
   -Что ж, попробую, - проокал парень и сел за руль.
   Он с тревогой наблюдал, как милиционер сел за руль, пару раз нажал на педаль газа, вытянул подсос до половины, чуточку обождал и наконец повернул ключ зажигания вправо. Стартер завизжал, как пёс, сорвавшийся с цепи. Через несколько секунд зафыркал двигатель.
   -Ура! - радостно захлопала в ладоши Жанна. - Вы молодчина, сержант, и достойны моего поцелуя! - воскликнула она и действительно поцеловала милиционера в щёчку. - Потом почти обиженным голосом спросила: - Неужели вы не узнали меня? Совсем ведь недавно на экранах страны прошёл фильм "Она загорала одно лето", где я исполняю главную роль.
   -К сожалению, я этого фильма не видел, - оправдывался сержант Панихидин, - но можно, я возьму у вас автограф в театре. Вы в каком театре комедии играете -в том, что на Невском?
   -Нет, я играю в том, что на Ракова. В том, что рядом с театром Комиссаржевской, - томным голосом избалованной вниманием зрителей кинозвезды отвечала Жанна.
   Ему хотелось хохотать до упаду тогда, но хохотать было нельзя. Неподалёку другой милиционер возился с жёлтым мотоциклом, и улыбка его мгновенно сошла с лица, когда он подумал: а вдруг и этот милиционер, не взирая ни на что, потребует документы?
   Но, слава Богу, всё обошлось тогда.
   На всю жизнь он запомнил сцену их прощания с сержантом Панихидиным.
   -Сержант! - скомандовала Жанна.
   Милиционер подскочил, как будто на него вылили ведро кипятку.
   -Слушаю вас.
   -От имени представителей киностудий "Ленфильм" и "Мосфильм" объявляем вам благодарность, - с пафосом, без единого намёка на иронию, отчеканила Жанна, и они поехали.
   Это была, он помнит, даже не езда, а какой-то волшебный утренний полёт. Ему казалось тогда, что они из реальности влетают в сказку, где нет трамваев, троллейбусов, а автомобили редки и одиноки, как волки в пустыне Сахара. Ему казалось, что несколько минут такого полёта будет ему достаточно, чтобы поверить, что они с Жанной летят в совсем иную жизнь, где живётся легко и счастливо...
   Они ехали тогда с порядочной скоростью по ещё, можно сказать, сонному Ленинграду. Наконец с пустынного Невского он свернул на пустынную Садовую, они проехали кинотеатр "Сатурн", площадь Мира, за кинотеатром "Смена" она приказала завернуть в ближайший двор.
   О, он никогда не забудет этот адрес: Садовая, д.46, кв.13. Ранним апрельским утром, оставив машину возле вонючих мусорных баков, он последовал с двумя огромными сумками за дамой сердца на третий этаж, отнюдь не наслаждаясь запахом древесной гнили и отсыревшей штукатурки. Сама дама его сердца несла две почти невесомые авоськи.
   -Тише! А то разбудишь соседей. В квартире, кроме меня, ещё двое живут, - предупредила она, открывая дверь.
   Комната Жанны была настолько крохотной, что ему казалось, что если он ляжет на пол, то пятки его засветятся в общем коридоре.
   Она сняла плащ, закурила, дала ему тоже "космосину", затем подошла к буфету и достала оттуда два стакана и бутылку.
   -Пей. Я разрешаю.
   -Ты с ума сошла. Через несколько часов мне госэкзамен сдавать!
   -Пей, а то не полетишь.
   Это был уже удар, как говорится, ниже пояса. Скрепя сердце и затаив обиду, он выпил грамм сто водки, закусил небрежно брошенным ею плавленым сырком "Новый"
   Выпив стоя, в комнате не было даже стула, они сели на диван-оттоманку. Он сидел рядом с ней, не соображая, что же делать дальше. Время-то поджимало, а подгонять её или даже напоминать ей о своём самолёте ему казалось неудобным. Тем более, он заметил, что взгляд у неё после выпитого ею был куда печальнее его.
   Наконец он дождался того момента, когда она взяла его лицо в свои ладони и горячо прошептала:
   -Любимый! - И улыбнулась затем. И казалось ему тогда, что не было в её улыбке ничего загадочного, да и сама она уже была, как говорят, сама простота. - Самое страшное для меня - это то, что тебе вряд ли когда-нибудь ещё захочется встретиться со мной...Не перебивай меня, мне надо высказаться, иначе...иначе я умру. Ведь в твоих глазах я блядь, красивая стопроцентовая блядь. И жизнь у меня блядская, жизнь человека, любящего жить за чужой счёт и жаждущего приключений на собственную жопу. - Она вдруг провела пальцами у него под глазами. - И у тебя появились свежие морщинки. Будешь теперь знать, как связываться с блядью, любящей приключения... - не то шутя, не то серьёзно отругала она его. - Ладно, слушай дальше. Я стала жить на этом свете, потому что двадцать с лишним лет назад мужчина и женщина полюбили друг друга. Это были мои отец и мать. Может, если бы отца не убили бандеровцы, я стала бы другой. Может. Но чаще всего я в этом сомневаюсь. И в детстве, и в юности мои мысли блуждали где-то далеко, но я всегда вовремя улыбалась, вовремя благодарила педагогов за проявленную ими заботу обо мне, иногда вставляла в разговоры взрослых своё слово, ничего не значащее, но всегда уместное. В общем, я была обыкновенной девочкой, каких миллионы. Но в отличие от многих других у меня была логика. Своя логика. Пусть и примитивная Но это ведь сейчас доказано, что самые простые выводы, основанные на примитивной логике, часто самые лучшие. Короче говоря, оканчивая школу, я уже знала, до какого разложения дошло наше хвалёное советское общество с его полуморалью, полунаукой и полуразумом. ("Да она ещё и диссидентка, оказывается, чёрт бы её побрал!"). Я чувствовала, как я далеко от него и далека от тех людей, помешанных на идеалах, которые в принципе не достижимы никогда.
   -Достижимы! - вскинулся он. - Достижимы! - с романтическим пафосом повторил он. - Достижимы, если каждый из нас будет утром говорить себе: у меня на сегодня 10 недостатков, всеми силами я должен добиться того, чтобы завтра их осталось только 9.
   -Не достижимы! - в сердцах воскликнула она и махнула на него рукой: мол, что с тобой, дураком, говорить. - Но слушай дальше мою...да, мою исповедь. В общем, я почувствовала, как далека я от людей, меня окружающих. Далека, но, увы, не выше их. И в конце концов поняла, что в мире так много ненужного, пошлого и губительного, что противостоять этому может только любовь, грош цена такому человеку, сказала я себе, если он не в силах всеобщий хаос и мрак обратить в праздник собственной жизни. И вот сейчас я могу сказать со всей определённостью: праздник жизни - это удовольствия, удовольствия и ещё раз удовольствия. Самое большое удовольствие женщина получает, когда раздвигает ноги, впуская в себя мужчину. И сначала мне было не важно, кто в меня входит. Главней всего для меня были удовольствия. Ведь это правда: чтобы впустить в себя мужской орган, женщине не обязательно желать этого. Женщина способна раздвинуть ноги в силу разных причин: от денег до мести или чтобы просто насолить подруге-сопернице. Было время, когда я меняла мужчина, как нейлоновые чулки. Для меня в моменты соития один твёрдый мужской орган мог быть легко заменён другим - в моих глазах это не имело значения. Когда я училась в университете, то все мои знакомые знали, что я люблю мужиков не за речи страстные, а за ночи классные. Меня даже чуть не выгнали из университета, когда я на литературном вечере осмелилась прочитать вот это стихотворение:
   Когда с оглядкой любим и поспешно,
   Когда себя блюдём - себя же и смешим,
   Наш грех не в том, что мы грешны,
   А в том, что думаем, что грешны
   Если бы я вовремя не переспала с проректором по учебной части - моей учёбе была бы хана. Не помогли бы и мамины связи. Моя мама, как и отец, тоже была чекисткой. В общем, до определённого времени любовь для меня была лишь источником физического наслаждения и удовольствия. Но вот появился он, и я пришла к выводу, что деньги, стремление улучшить своё положение на общественной лестнице могут открыть мою дырочку, но не согреть её; что только любовь при помощи таинственных, романтических ощущений способна разжечь пожар страсти до такой степени, что можно обойтись какое-то время и без открывания моей дырочки. Впервые я сказала словами, а не телом человеку, которого полюбила: "Ты- мой любимый".
   -Кто был этот человек? - спросил он тогда, втайне надеясь, что она ответит: "Ты".
   -Он был художник. Таких художников, как он, наше социалистическое общество ненавидит и официально и неофициально преследует. Он был на грани самоубийства, когда мы встретились. Без лишних разговоров я согласилась стать его ассистенткой, то бишь натурщицей. И я ему так понравилась, что он после затяжной депрессии с головой ушёл в работу. Сюжеты для новых картин переполняли его. Один за другим из-под его кисти выходили, как я считаю, шедевры. Он и не подозревал, что такое возможно. После "бульдозерной" выставки он похоронил себя как художник. И вот сейчас благодаря мне его кисть творила чудеса. Казалось, не было в мире такого, что бы он не смог выразить на холсте. И везде на его картинах была я. В большинстве своём - обнажённая. Однажды он сказал мне восторженным голосом: "Представляешь, мы все умрём, а ты будешь жить. Жить на моих полотнах. Толпы людей будут любоваться тобой в Лувре, а не лолитками Мишеля Клоссовски"...Я влюбилась в него не на шутку, и скоро мы поженились. Но в первую же брачную ночь (она и в самом деле была у нас первая) оказалось, что даже Великая инквизиция не додумалась бы до такой пытки, какой стала для меня интимная близость с собственным мужем. Однако сердцем я продолжала любить его. Может, я и сейчас люблю его душой и сердцем. Но переспать с ним - это для меня было и есть всё равно, что вымыть руки и не заметить, что они по-прежнему грязные. И только из жалости я иногда говорила своему мужу после ночи любви: "Ты был сегодня бесподобен, Марк". Ему очень нравилась эта моя беспардонная ложь, но однажды я не сдержалась и после любовного акта посмела изречь вот это: "Марк, пойми, когда у мужчин он большой - это всё-таки лучше, чем когда он маленький" За это я заслужила от него пощёчину. И с тех пор стала откровенно избегать близости с ним. Может, он и стал ревнивцем пострашнее Отелло только поэтому.
   -И из-за этой его ревности ты его убила?
   -А разве я его убила? - Она вперила взгляд в потолок. - Чёрт его знает, может, и убила.
   На некоторую неопределённость этого её ответа он тогда не обратил никакого внимания. Может, потому не обратил, что, посмотрев на часы, ужаснулся: до отлёта его самолёта оставалось ровно час и пятнадцать минут.
   -Надо ехать, - твёрдо сказал он и виновато улыбнулся в сторону. Её исповедь так потрясла его, что он не мог смотреть ей в глаза.
   -Любимый, возьми меня на прощанье. Разве тебе больше не хочется моего комиссарского тела?
   -Очень хочется, но время...
   -Плюнь на время, возьми меня. Что хочет женщина, того хочет и Бог. Полетишь следующим рейсом. Кажется, на Москву самолёты летают через каждые полчаса. Возьми меня - и тогда мы пронесём через всю оставшуюся жизнь благодарное уважение друг к другу. По меньшей мере...
   О, он никогда не забывал эти её слова!
   "А, плевать, чем всё это кончится", - подумал он, а ей сказал почти безжизненным голосом:
   -Я готов.
   -Раздевайся! - немедленно последовала её команда.
   Он разделся до трусов, и она тоже разделась до трусиков. Скоро они очутились на оттоманке, и там их трусы снялись как бы сами собой. Когда он наконец занял положение над ней и приготовился к вторжению в неё всей мощью своей набухшей кровью армады, она покорно выгнулась ему навстречу и почти слилась с его телом, а когда он ворвался в неё, то как приятно было ему тогда погружаться без конца в бездонную глубину её очаровательной покорности. Он помнит, что занимались они тогда любовью, может, минут десять - не более, но за это время две их телесные субстанции (и это не казалось тогда ему, а было так на самом деле, о Господи!) целиком растворились одна в другой и горели одним и тем же божественным огнём. Он помнит, что то была вечность, показавшаяся ему мигом. И он никогда не забудет, как, предчувствуя конец (потом он скажет самому себе: "Да, это был конец, конец во всех смыслах"), они сцепились друг с другом, как лев и львица, застонали и излились вместе, после чего без сил распростёрлись на оттоманке. В этом их последнем совокуплении, он помнит, не было нежности. Это был как бы бой двух гладиаторов, которые хотели умереть оба.
   Может, минуты две - не больше, они пролежали в объятиях друг друга, опустошённые и обессиленные. И вдруг она резко соскочила с постели, налила себе в стакан водки, выпила и лишь затем начала одеваться. Он оделся быстрее её. Одеваясь, они оба молчали, может быть, боясь спугнуть очарование только что божественно завершившейся их, можно сказать, почти смертельной телесной схватки.
   И только тогда, когда они уже полностью одетые, с вещами собрались выходить из комнатки, не посидев даже и полминуты, так сказать, на дорожку, он, возможно, от вида разбросанного по комнатке её нижнего белья - на комоде лежал её бюстгальтер, на полу валялись её трусики агрессивного ярко-красного цвета ("Она опять поменяла трусики, но теперь для кого, чёрт побери!") - он рискнул вымолвить трагическим голосом:
   -Неужели мне не на что надеяться?
   -Да, тебе не на что надеяться, - жёстко ответила она. - Через несколько дней я буду далеко, очень далеко от тебя. Там, где мы с тобой скорее всего никогда не встретимся.
   Закрыв двери квартиры, Жанна напялила на себя чёрные очки, и они побежали вниз по грязным лестничным ступенькам. Вот здесь его воспоминания всегда заостряются на вроде бы незначительном эпизоде: выходя вслед за Жанной из подъезда, он невольно оглянулся и вдруг увидел в нескольких шагах от себя человека в тёмно-синем берете. У человека было лицо с едва заметной щёлочкой рта - настолько плотно были сжаты губы. А взгляд пронзителен, как удар шпаги. Всё бы ничего, но острый длинный подбородок, подбородок Мефистофеля этого человека пробудил в нём небезосновательные подозрения. Чтобы рассеять или опровергнуть свои подозрения, ему понадобилось бы не более пяти секунд. Но именно за эти пять секунд незнакомец исчез, словно того и не было вовсе. И его громкое: "Эй, товарищ!" явно упало в пустоту. А был ли тот человек тогда в подъезде, или того присочинило его позднее, нередко пьяное, сознание? Скорее был, чем не был. Так отвечает он самому себе сейчас.
   Дальнейшие их действия с Жанной тогда были следующие: он загнал краденые, как он полагал, "Жигули" в "родной" их гараж, она поймала такси, и они помчались в аэропорт. В аэропорту "Пулково", тогда ещё новом, только строящемся, но уже выпускающем и принимающем самолёты, они прощались. Он, конечно, опоздал на свой самолёт, и ему пришлось переоформить билет на другой рейс. Славу Богу, с этим проблем не было. Когда объявили посадку на его самолёт, он помнит, внезапно как бы стало темно. Жанна, стоявшая перед ним в тёмном платке, из-под которого не видно было её чудных волос, в тёмных очках, в тёмно-синем болоньевом плаще, немодным уже в ту пору, который прятал от его и чужих глаз её роскошную фигуру, была похожа на топорно сделанную куклу. Он, конечно, догадывался, для чего и для кого был этот маскарад
   -Мне было так хорошо с тобой, - сказал он, обнимая её на прощанье.
   -И мне тоже. Посмотри мне в глаза. - Он посмотрел. - Ты видишь, мои глаза не лгут. Я люблю тебя и буду любить до конца дней своих. Давным-давно со мной такого не было, чтобы я, извини за прямоту, ебалась, потому что полюбила. С тобой - тот самый случай. И теперь, будь уверен, где бы я ни была, как только вспомню о тебе, так сразу же почувствую, как чёрт знает что будет твориться с моими трусиками. О Боже, как я захочу тебя, когда вспомню о тебе!... Он посмотрела на него ещё более влюблёнными глазами. - Но вся наша беда в том, наверное, что этот мир не хочет видеть нас вдвоём. Не хочет! - произнесла она эти слова, он помнит, таким тоном, что он чуть не заплакал.
   -Мне пора, - пропел он почти сквозь слёзы, с трудом оторвавшись от неё.
   -Возьми вот это. - Она протянула ему тёмно-синюю папку. - Здесь находится очень много ценных рисунков и эскизов известных русских художников. Никому о них не рассказывай и никому их не показывай. Может, через несколько лет они мне понадобятся, и я сама разыщу тебя. Но сам ни в коем случае не ищи меня. Понял? - Он согласно кивнул головой. - Если тобой, не дай Бог, заинтересуется милиция, попрошу: обо всём, что у тебя было со мной, забудь, а в отношении лично меня - говори: "Не видел, не знаю, не помню". Разве тебя надо учить? - Она сняла очки и чистыми глазами взглянула на него. Потом опять надела очки и выдохнула с трудом: - Не ищи меня, не вспоминай меня, не думай обо мне, иначе погибнешь. Прощай, любимый. - И ушла прочь.
   Он помнит, что больше минуты напряжённо глазел на её удаляющийся силуэт, в нём ещё теплилась надежда, что она так же, как и он, вдруг рискнёт взбунтоваться против логики некоторых вещей, и они ещё немного потянут время, неважно сколько - минуту, две, три, но она всё удалялась и удалялась. С тоской он смотрел ей вслед. Она шла по залу аэропорта смелым широким шагом честной труженицы страны Советов, и никто не обращал на неё внимания. У самого выхода к самолётам он всё-таки обернулся посмотреть, не обернулась ли она посмотреть, не обернулся ли он, но Жанны и след простыл.
   "Прощай, любимая", - прошептал он и сразу почувствовал себя плохо. Его поразило за истекшие сутки только одно: он прожил самые счастливые мгновения своей жизни, и он знает, что они больше никогда не повторятся. Разве это не страшная боль знать об этом?
   В самолёте он, чтобы снять эту боль, купил у стюардессы три стограммовых "мерзавчика" "Кубанской особой". Благо деньгами - и немалыми - Жанна его снабдила. Но даже после употребления вовнутрь сразу, по-стахановски, двух "мерзавчиков" боль не стихла. Напротив. Она стала ещё нестерпимей. Почему? Да потому, что раньше его мысли останавливались, так сказать, на пороге истины, не желая в неё заглядывать, теперь же под влиянием алкоголя он снял с истины, можно сказать, последние трусики, и от неё, истины, уже не было никакого спасения, и поэтому она, истина, причиняла ему такую нестерпимую боль. А истина эта была - его всепоглощающая любовь к Жанне. Только после третьего "мерзавчика", он помнит, боль его утихла. И то лишь потому, что он повалился на бок и уснул
   Проснувшись, он опять занялся своими любовными переживаниями и поэтому не заметил ничего странного в том, что самолёт, в котором он находился, летел, чуть не касаясь крылом глади Московского моря. Не заметил он и того, что самолёт его вместо положенных пятидесяти минут находился уже в воздухе более трёх часов. И даже потом, когда он в иллюминатор при приземлении увидел, как мелькнули кроваво высвечивающие в свете полуденного солнца останки серебристого "Ту", потерпевшего, видно, катастрофу при посадке - он особо не переживал: ну, разбился самолёт, что поделаешь, бывает и такое.
   Лишь спустя несколько дней, случайно наткнувшись в газете "Известия" на последней полосе в самом низу на "Сообщение ТАСС" о том, что 17 апреля 1974 года в аэропорту Шереметьево при посадке потерпел катастрофу самолёт "Ту-104", следовавший рейсом 717 Ленинград-Москва и что экипаж и все пассажиры погибли, до него наконец дошло, что она, Жанна...что она фактически спасла ему жизнь тогда....
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 3 Чистый кошмар
  
   ...Тут он вдруг заметил, что к столику, за которым сидела она, подошёл тип с такой физиономией, которая не могла принадлежать благородному человеку. Одни усы а-ля гетман Мазепа чего стоили! Короче, весь облик типа источал не что-нибудь, а именно жирную продажность, которую в последнее время он страшно ненавидел. Тип с продажной рожей что-то доказывал Жанне, а она как бы отмахивалась от того чёрной сумочкой своей, как веером.
   Где-то он читал, что в XV111-м веке дамы с помощью веера могли высказывать свои сокровенные мысли. Веер надо было раскрыть правой рукой, затем сложить. Это означало: "Вы мне нравитесь". Приблизительно такие же движения с сумочкой вместо веера, виделось ему, проделывала и Жанна. "Ты мне нравишься, Андре", - словно говорила она движениями своей сумочки.
   Тут он снова вспомнил, что именно она, эта стерва, засадила его в тюрягу на целых шесть лет, и ему захотелось крикнуть на весь ресторан: "А вы мне не нравитесь, мадам!", но он сдержал себя. Главным образом потому сдержал, что между ним и ней в эту секунду появилось и заслонило всё собой некое создание. Оно стояло перед ним всё в коже, белая блузка под кожаной курткой была слегка расстёгнута и казалось, что немаленькие грудки этого создания рвутся наружу только для того, чтобы припасть к его губам. А какое личико смотрело на него! Хоть и заляпано оно было грязью заморской, которую неизвестно почему называют косметикой, но производило впечатление. В этом личике была такая сказочная милота, что так и хотелось расцеловать его, как любимое. Он, конечно, узнал девушку. Это была Илона.
   -Пан одинок? Может, пану составить компанию? - спросила Илона и сверкнула кожаной попкой так, словно хотела сказать ему: "Моя попка продаётся, и она тебе по карману".
   "Мы могли бы где-нибудь в укромном местечке перепихнуться с ней", - подумал он, а девушке ответил витиевато и неопределённо:
   -Это жалкие воробушки сбиваются в стаи, а орлы летают в одиночку.
   -Отлично сказано, - произнесла Илона и без приглашения уселась за его столик. - Может, пан нальёт мне выпить? - попросила девушка.
   -Нет, пан не нальёт вам выпить, потому что не хочет, чтобы в неравном бою с вами, Илона, погибло пьянство.
   Она засмеялась. Смех её показался ему вульгарным и грубым, так не шедшим к милоте её личика.
   -Хотите поцеловать меня сейчас или будете ждать следующей минуты? - вдруг вырвалось у Илоны.
   Она что, его за идиота принимает, обозлился он. Вот, сучка, не понимает, что он может только заигрывать с ней без всякой задней или передней мысли, а она - бац! - вообразила себя посланницей чуть ли не самой Венеры и лезет в штаны его с кровожадностью пиявки.
   Но всё-таки он не шлёпнул Илоночку по заду, а, отхлебнув глоток прямо из графинчика, легонько оттолкнул её, уже пытающуюся оккупировать своими соблазнительными атомами его мужскую территорию, и сказал, зло сверкнув глазами:
   -Мадемуазель, а вам не кажется, что я не из вашей оперы. Предупреждаю: ещё немного вашей грубости - и вашему заду будет нанесён непоправимый ущерб.
   Илона после этих его слов буквально вылетела из-за его столика, как укушенная крокодилом. Однако быстро оправившись, сказала как бы на прощанье:
   -Мы ещё с вами встретимся, Андрей Иванович.
   "Откуда она знает, как меня зовут? Я же не говорил ей своего имени", - тревожно прошелестело в его голове. Но всё-таки он с нескрываемой симпатией проводил глазами кожаные штаны-самосбросы девушки до самого её столика. И тут ему неожиданно приспичило в туалет.
   Когда он выходил из туалета, то трое парней с суровыми лицами так называемых "парубков моторных" вызывающе уставились на него. "Что им от меня надо?" - с тревогой подумал он. Но особенную тревогу у него вызвал четвёртый парень, который стоял чуть в сторонке и который тоже уставился на него более чем внимательно. Он тоже более чем внимательно оглядел этого четвёртого. На первый взгляд тот производил впечатление мужественного и жёсткого человека, а ещё и расчётливого, такой вам задаром и воду для чая не вскипятит. Он, может, только пару мгновений смотрел на этого четвёртого, как тот, почувствовав его словно обжигающий взгляд, повернулся к нему в профиль, и у него сразу появилось ощущение, что он где-то раньше видел этого человека. Видел, точно видел! Он хотел было подойти к этому человеку и прямо спросить у того, не встречались ли они где-нибудь раньше, как неожиданно его в бок пребольно толкнул один из тех троих парней с суровыми харями "парубков моторных".
   -Не могли бы вы помягче, сир, - только и вымолвил он, как тут началось.
   Парень выпучил на него свои жёлтые глаза. Они были полны злого удивления.
   -Я нэ сир, я пан, украинькый пан. А ты хто? Ты - москальська сволота. Зараз я тоби такого "сира" покажу, що и в домовыни тоби будэ злэ.
   Чтобы не оказаться в "домовыни", то есть в гробу, он начал готовиться к бою. Драться он умел. Окинув бойцовским взглядом противника, нашёл, что во многих отношениях он не уступит тому и что у него есть два преимущества перед тем: во-первых, он выше ростом, а во-вторых - опытней. Этого противника он не боялся. Он боялся другого: как бы другие "моторные парубки" не вмешались бы и не надвинулись бы на него и не смяли бы его в лепёшку всей своей суровой нежизнерадостной массой.
   Но драться ему не пришлось, ибо в конфликт совершенно неожиданно вмешалась - кто бы мог подумать? - подружка Илоны Лиля. Без всякой разведки она влепила парню звонкую пощёчину со словами:
   -Ты что, скотина, людей обижаешь!
   Её лица он не видел, зато видел лицо "моторного парубка", на котором в мгновение ока произошли ряд поразительных перемен. Оно потухло, побледнело - видно было, что перед другими "моторными парубками" парню неудобно за то, что его наказывает пощёчинами девушка, а с другой стороны драться с обидчицей не было никакого резона - парень выставил бы себя на всеобщее посмешище.
   -Не понял, - вдруг по-русски выдал парень.
   -Что не понял? Оставь человека в покое, он тебе, козёл, в отцы годится!
   И чтобы лучше вразумить парня, Лиля отвесила тому ещё одну затрещину в стиле бравой Никиты. Быстрая расправа девушки над парнем произвела на "моторных парубков" удручающее впечатление. Скоро кто-то из них прокричал:
   -Мыкола, кинчай вийну з дивками та дидамы, прямуй до нас пыво пыты!
   Парень попятился от него. Тягостную сцену отступления того отнюдь не смягчало злорадное похохатывание над тем некоей кожаной фурии, в которой он без труда признал Илону.
   -Спасибо вам, - поблагодарил он Лилю.
   -Не за что, - ответила Лиля и растворилась в воздухе, как привидение, он и глазом не успел моргнуть.
   Но долго ещё её симпатичная мордашка, очень похожая на личико российской актрисы Амалии Мордвиновой, как бы присутствовало рядом с ним. Он снова почувствовал к ней, к Лиле, можно сказать, адскую симпатию.
   И вдруг он ощутил на своей коже, что её жжёт огонь чьих-то глаз. Он повернул голову. На него издалека, как ему казалось, очень ревниво смотрела Жанна. Потом она словно подошла к нему, взяла за руку и якобы сказала абсолютно неравнодушым голосом:
   -Я вижу, Андре, ты так космически одинок. Может, выпьем вместе?,,
   Он вернулся за свой столик и выпил один, чтобы это, её марево, исчезло.
   "А всё-таки она спасла меня, - прошептал он, когда выпил. - Нет, не Лиля. Лиля - это само собой. Она, Жанна". И тут после выпитого ему нестерпимо захотелось опять закричать на весь ресторан, показывая пальцем на Жанну, на этот раз закричать следующее: "Она спасла меня!", закричать почти так же, как в своё время закричал Галилео Галилей: "А всё-таки она вертится!" (правда, учёный имел в виду не женщину, а нашу грешную планету Земля), но он опять не закричал, ибо в этот момент он, казавшийся самому себе более свихнувшимся, чем обычно, на самом деле был намного нормальнее, чем всегда, потому что доподлинно знал, что сидящая напротив женщина, может, и стерва, каких свет не видывал, но она действительно спасла ему жизнь, и это была истинная правда, а истинная правда, как он считал и считает, не любит ни криков, ни аплодисментов. Именно последний выкрутас этой леди-стервы, тот самый, когда она приказала ему: "Раздевайся!", после чего последовала почти смертельная их постельная схватка на оттоманке, длившаяся минут 10-15, в конечном счёте поспособствовал его опозданию на самолёт, на который был куплен билет. Он опоздал. Самолёт поднялся в воздух и разбился при посадке в Шереметьево без него. Это был факт.
   Если бы он не встретил тогда, ночью, "даму в тёмных очках и с пистолетом в сумочке", то что произошло бы? А произошло бы следующее. Он очутился бы в квартире тёщи на проспекте Славы, провёл бы у любимой жены и не менее "любимой" тёщи целый день и ночь, выяснил бы, что жена ему верна, как Пенелопа была верна Одиссею, и что грех даже подозревать её в измене. В пять утра 17 апреля 1974 года он сидел бы в тесной кухоньке и после рюмки опять-таки фирменной тёщиной клюквенной наливки пил бы кофе, наслаждаясь улыбкой и спокойствием своей, в общем-то, красивой и умной жены. Но вот кофе выпито, и благодаря ей, его жене, очень не расточительной, чтобы взять такси, начинается сумасшедшая гонка. Она, как нынешний Шумахер на гонках "Формулы-1", ставит перед собой одну задачу: обогнать время и успеть вовремя. И, конечно, они прибывают в аэропорт за полчаса до отправления его самолёта. Посидят на дорожку, понаслаждаются скучными взглядами друг на друга и расстанутся, может быть, и с не фальшивой нежностью. Он сядет в самолёт, она спокойно понаблюдает (а может, и не понаблюдает, скажет себе: "К чёрту, нет времени!"), как его самолёт взлетел...И всё! На этом его существование на этом свете закончилось бы ровно через пятьдесят минут при посадке самолёта в Шереметьево-1. Закончилось бы неотвратимо, если бы не она, Жанна...Может, разрядить в неё в благодарность за это её же пистолет, заряжённый её любимыми разрывными пулями? Наверняка он у неё опять в сумочке, а до сумочки всего лишь два с половиной шага, пришла ему в голову бешеная мысль. Но он быстро раздавил её, как жалкую рептилию.
   Однако, господа, что же было дальше? А вот что. Когда он узнал о гибели своего самолёта, то чуть было не сошёл с ума. Реальная возможность собственной смерти обрушилась на него тогда, словно лавина, и стоя в метро с газетой, где было опубликовано сообщение ТАСС о гибели его самолёта, он чуть не упал замертво, прочитав это сообщение. И потом нужно было не только взять себя в руки, но и не дать волю мыслям о близкой своей кончине. В конце концов он убедил себя, что не имел права умереть по той простой причине, что, видно, не судьба ему ещё умереть - и точка! И скоро наступили дни, когда о разбившемся самолёте он уже не вспоминал, но о Жанне вспоминал. И часто в его снах они продолжали любить друг друга, голые и неистовые.
   А дни текли и текли. Картера его неуклонно поднималась в гору. После окончания с красным дипломом истфака МГУ он без труда поступил в аспирантуру и поселился в отдельной комнатке общежития на Ленинских горах, так как решался вопрос о переезде его жены к нему, она тоже готовилась стать аспиранткой МГУ под его нажимом, естественно. Он успешно работал над своей кандидатской диссертацией о Варшавском восстании 1944 года, когда неожиданно в мае 1975 года его арестовали. Мысли о том, что его могут посадить в тюрьму за соучастие в преступлениях, совершённых нечаянной дамой его сердца, конечно, приходили ему в голову и раньше, но он не обращал на них внимания. На следствии он вначале, как и договаривался с Жанной, всё отрицал - "не видел, не знаю, не помню", но потом под натиском неопровержимых улик был вынужден кое в чём сознаться. Главный упор в своей защите он делал на то, что совершал все эти противоправные деяния, будучи загипнотизированным одной особой, которую суд называет главной обвиняемой по этому делу. Эта особа, больше смахивающая на ведьму, обладая магнетической силой, просто использовала его в своих корыстных целях, и он признался, что совершил противозаконные действия под колдовским влиянием этой женщины, назвавшей себя Жанной. Но теперь, когда уже нет её гипнотического воздействия, он не помнит ни её внешности, ни голоса, ничего не помнит. И вообще, надо отдать ему должное, на суде он держался стойко. Даже когда в зале суда появился главный свидетель обвинения - человек с вьющимися чёрными волосами и подбородком Мефистофеля, в котором он без труда распознал "убиенного" Жанной её мужа Марка - даже тогда он не упал в обморок и сопротивлялся с достоинством, сколько мог. Но в конце концов благодаря Марку всё прояснилось и для него. Как утверждал на суде Марк, Жанна (она фигурировала на суде под своими настоящими именем и фамилией) заключила с ним, с евреем, фиктивный брак с единственной целью - уехать из СССР на Запад. Он же со своей стороны искренне любил Жанну и искренне верил, что она вышла замуж за него исключительно по любви, а не по расчёту. Выведав, что у его, Марка, родственников в Ленинграде (назывались фамилии, многие из которых он сейчас не помнит) есть культурные ценности, представляющие на Западе большую материальную ценность, его жена задумала похитить эти культурные ценности у его родственников, вывезти их без его ведома за рубеж и там продать с максимальной для себя выгодой. Как это ни печально, всплакнул на суде Марк, ей это удалось сделать. И удалось главным образом потому, что она вступила в преступный сговор с гражданином Никитиным. На суде Марк рассказал также и о том, как дрался с гражданином Никитиным и как в него стреляла из пистолета его жена - "лишь по счастливой случайности я был только ранен, а не убит" - и как благодаря протекции, которую оказали Жанне некоторые высокопоставленные товарищи, награбленные ею с помощью гражданина Никитина культурные ценности без проблем проследовали через Чопскую таможню на Запад; как он, Марк Рудин, оказавшись в Австрии в лагере для перемещённых лиц, вскоре отказался ехать на свою историческую родину - в Израиль, как того настоятельно требовали от него его родители, уже как три года туда переехавшие. После всех мытарств и злоключений на чужбине он, Марк Рудин, пришёл к выводу, что на Западе, где проповедуется так называемая свобода, на самом деле никакой свободы нет для тех, кто не имеет денег и имеет совесть, что для него, родившегося и выросшего в СССР, другой Родины нет, поэтому он и вернулся в Союэ. Вернулся не с пустыми руками - многое из украденного его женой-преступницей было им возвращено на Родину.
   Короче говоря, в отсутствие Жанны, которая преспокойно в это самое время пребывала на Западе и которую суд не осмелился осудить даже заочно, он оказался главным обвиняемым на процессе по этому делу. Правда, его адвокат Линдеман Виталий Наумович защищал его хорошо. И даже потерпевшие родственники Марка его защищали в благодарность за то, что он сохранил в целости и сохранности рисунки, наброски и эскизы Левитана, Айвазовского, Врубеля, Малевича и других знаменитых художников. "Левитан, этот еврей, который более любого русского любил русскую природу и живописал её, как никакой русский, я думаю, прослезился бы, узнав, что его рисунки благодаря советскому гражданину, русскому по национальности, Никитину не пошли по миру", - так сказал на суде родственник Марка товарищ Аксельрод. Между прочим, на автомобиле этого Аксельрода они и ездили тогда с Жанной.
   Как бы там ни было, а шесть лет за свои "заслуги" он получил. Хорошо ещё, что не обещанные следователем Штерном десять. И потекли эти шесть лет тяжело, как составы с углём. Это только так в песне поётся: "Сижу на нарах, как король на именинах", а на самом деле тюрьма - это неодолимый на первый взгляд кошмар адоподобного бытия. И лучшим способом одолеть этот кошмар, кроме молитвы (уже тогда он втихаря обращался к Богу), были его мечты. Мечты о том, что весь этот ужас он переживёт и останется жив-здоров, мечты о том, что встретится он всё-таки когда-нибудь с этой стервой Жанной и отомстит ей, как мушкетёры в романе Александра Дюма отомстили сволочной миледи.
   Как жил он в тюрьме? Разве это сейчас важно? Одно он хорошо помнит, что не сломался, не писал в вышестоящие судебные инстанции прошения о помиловании, как, например, делал это его сокамерник, уже тогда знаменитый кинорежиссёр Сергей Параджанов, хотя в определённом смысле жизнь в тюрьме - это жизнь, потерявшая смысл, или, иными словами, жизнь, близкая к не-жизни. Были у него в тюрьме такие мысли, что больше нечего корпеть над чем-то, что после тюрьмы его мозг больше ничего продуктивного не произведёт - и что в общем, жизни его наступила хана, и, значит, прощай, жизнь! Но всё-таки мечты, в том числе мечты и о чудовищной мести Жанне, чаще всего побеждали его печальные мысли. И жена его законная не в мечтах была, а наяву. Она его навещала, сколько было положено, она слала ему посылки, сколько было можно, она писала ему столько писем, сколько он ожидал получать, и это тоже в немалой степени поддерживало его жизненный тонус в тюрьме. Ещё он помнит, что когда он, отбарабанив свой срок от звонка до звонка, вышел из тюрьмы, когда они с женой буквально через 15 минут после того, как за его спиной остались позади тюремные стены, сидели в близлежащем пивбаре и пили ужасное на вкус местное "жигулёвское" пиво, то у него тогда мелькнула вовсе не блудливая мыслишка, что именно так выглядит рай - длинные столы и длинные скамейки, сотни кружек с непенящимся пивом на столах, окна, открытые настолько, что майский ветер с улицы мешает сидеть нормально за столами, кричащие здравицы и бессмыслицы пьяные люди, и свобода, свобода, свобода.
   И целуя украдкой жену, и попивая гадкое пиво, украдкой разбавленное купленной женой для встречи водкой, он чувствовал тогда, что в нём просыпается новая жизнь, сладостная, жемчужная и плодотворная, как в его тюремных мечтах, и что она, эта его новая прекрасная жизнь в скором времени придёт, если он осмелится взять её чуть ли не заново и чуть ли не голыми руками. "Думаю, мы исправимся", - сказал он тогда вслух жене, имея однако же в виду, что они осмелятся бросить вызов судьбе, как самые шалопаистые ребята. И той же ночью первое, что он сделал на воле - так это, проведя бурную ночь в номере местной гостиницы "Кама" со своей верной и любимой жёнушкой, заделал ей ребёнка. Ровно через девять месяцев жена родила ему дочь.
   И потекли годы упорного кропотливого труда. Были годы счастливые, и несчастливые годы были тоже. Большой знаменитостью в результате он не стал, но маленькой знаменитостью стать всё-таки не поленился. И, похоже, со своей стороны любимая им муза Клио не возненавидела его - он написал за эти годы множество статей, вышли в свет несколько его монографий. Грех было ему жаловаться и на свои успехи, так сказать, на практическом поприще. На протяжении нескольких лет он был в большой политике, может, в те годы был известным политиком. (Насчёт политиков ему очень нравится вот этот анекдот, возможно, под градусом сочинённый им самим: "Возле города Кашина, что в Тверской губернии, перевернулся автобус "Неоплан" с депутатами Государственной Думы. Приехавшие спасатели обнаружили, что местные жители успели похоронить всех. "Что, все-все погибли?" - "Ага. Некоторые, правда, пытались убедить нас, что живы, но вы же знаете политиков - они всегда врут!")
   В 1993-м году его избрали в Государственную Думу. Тяготея по взглядам к ЛДПР Жириновского, он, однако, считал себя независимым депутатом и был одним из тех немногих депутатов-демократов, которые как-то пытались помочь обыкновенному русскому человеку сориентироваться и не принимать дьявольские ценности за истинные, ложь за правду, ненависть за любовь, грабёж за так называемое восстановление справедливости и т.д.
   С трибуны Государственной Думы он не боялся также идти в бой за интересы абсолютного большинства населения России и бороться с излишним радикализмом некоторых правых, для которых смерть от голода и холода нескольких миллионов россиян означала лишь гибель той части электората, представителей которой можно было смело называть "верными ленинцами". Но в отличие, скажем, от тоже независимого депутата Говорухина он так резко, как тот, против существующей власти не выступал.
   Он пришёл на работу в Государственную Думу - люди возле его дома копошились в мусорных баках. Он думал, что своей деятельностью в доме, что в Охотном ряду, он уменьшит их количество до миниума, но наоборот, с его приходом в Думу это количество с каждым днём не уменьшалось, а увеличивалось. И тогда он пришёл для себя к окончательному выводу, что ничего в России, даже самыми решительными мерами, не изменить к лучшему. "Даже если сейчас придёт к власти сам Бог и всем будет казаться, что он навёл порядок в стране, на самом деле люди останутся такими, какими были и есть, - говорил он. - Отсюда вывод: только время-доктор вылечит нас и сделает такими, какими мы хотим и должны быть. Сорок лет водил свой народ Моисей, пока не вывел его туда, куда надо. Сорок лет понадобится и России, чтобы стать той страной, о которой мы мечтаем".
   Может, из-за этих своих взглядов он и решил уйти из большой политики, поэтому в выборах следующей Государственной Думы, которые состоялись в конце 1995 года, не участвовал. Некоторое время, до 1997 года включительно, он находился на государственной службе - работал в Кракове в российском консульстве. Вот где он посибаритничал и попьянствовал вволю! Знание им в совершенстве польского языка только этому способствовало. Ну, а что касается собственно польских проблем, то в 80-е годы никто так злобно и так последовательно не обрушивался с нападками на Леху Валенсу и его "Солидарность", как он, обвиняя их в том, что они существуют только благодаря поддержке папы Римского и западного капитала, что, впрочем, было истинной правдой. А после прихода Леха Валенсы к власти никто так яростно не защищал Леху Валенсу, как он. Ну а когда пришёл к власти новый президент Польши Александр Квасьневский, то он сказал по этому поводу так: этот бывший коммунист и истый католик приведёт страну в эпоху всеобщего благоденствия, какая и не снилась коммунистам. Упрекает ли он себя за эту, мягко говоря, некоторую непоследовательность? Нет, он считает, что каждый человек имеет право на ошибки, особенно когда эти ошибки являются не чем иным, как издержками времени.
   В 1998 году он вернулся в Москву, так сказать, на вольные хлеба.
  
   ...Он осушил кружку пива в три глотка и принялся за мясо по-моравски. Мясо практически всё сдалось ему без боя, а вот с маслинами бой продолжался долго. Маслины вёртко уклонялись от его вилки, и лишь через минут десять ему удалось подцепить вилкой и съесть последнюю маслину. Эти чёртовы маслины напомнили ему о жене. Она маслины очень любит и пихает их в свои блюда, где надо и где не надо. И вообще, жена его готовит по самым сложным и изысканным рецептам, в том числе и собственного сочинения, гробит на свою кулинарию массу нынче дорогих продуктов, но, к сожалению, в большинстве своём у неё получаются практически несъедобные блюда. Однажды, обезумев от голода (кухарка тётя Клава как раз была в отпуску), он попробовал "Вискас", который его жена покупает для своего кота по кличке Чубайс, и, если хотите, убедился, что "Вискас", если его запивать пивом, гораздо лучше приготовленных его женой так называемых котлет по-киевски.
   И вообще, с женой, честно говоря, ему немножко не повезло. Если бы сейчас, как в советское время, ему нужно было бы заполнять какую-нибудь анкету, то в графе "семейное положение" он написал бы с чистой совестью - безвыходное. Однажды, когда некоторые газеты обвинили его в антисемитизме за его публичные высказывания в адрес некоторых российских олигархов известной национальности, то в интервью корреспондентке "МК" он назвал эти обвинения "высосанными из пальца", так как он, хотя и трактат небезызвестного Лютера под названием "О евреях и их лжи" постоянно держит на своём рабочем столе, - скорее антисемьит, чем антисемит, то есть скорее враг семьи, чем враг евреев.
   Врагом семьи его, конечно же, сделала жена. Может, это правда, что в каждой женщине, ставшей женой мужчины, живёт ангел, но чтобы понять это, нужно адское терпение. Терпения, видно, у него не хватило, и он потихоньку разочаровался в своей жене. Нет, не разлюбил, а именно разочаровался. И если честно, для него разочарование в любви куда страшнее её отсутствия. И было за что ему разочароваться в своей жене. За тридцать лет их брачного союза (исключая, конечно, первые два года, шесть лет его тюремного заключения, когда она действительно вела себя как ангел, и год после) она сделала его жизнь адом. Хотя иногда и приятным адом, не без этого, чёрт возьми! И сейчас он утешает себя мыслью, что с разнообразием ада свыкаешься всё-таки легче, чем с обременительным блаженством рая. Особенно он не терпит её скандалов. На собственной шкуре он убедился, что для его жены скандал необходим как потверждение того, что пороха в её пороховнице никак не меньше, чем пудры в пудренице. А повод для скандала всегда легко найти - было бы желание. Для разжигания его годится любая ситуация: не вымыта посуда, это ещё в советские времена ("Сколько можно твердить, что у меня не сто рук!") или, наоборот, вымыта ("Сколько можно говорить: лучше не берись, если не можешь сделать по-человечески!"), разбросана одежда ("Это же наша с тобой квартира, а не колхозный свинарник!") или она, наоборот, развешана ("Господи, после твоей уборки с ума можно сойти - никак не могу найти свои голубые трусики!"); он мало зарабатывает, это уже в наши дни ("До чего жену довёл - на премьеру в театр выйти не в чем!") или, наоборот, много зарабатывает, был в его жизни и такой период ("При таких мужниных деньгах жена вторую неделю в одной и той же шубе ходит!"); он говорит ласковые слова ("Это же какая курва тебя таким словам научила!") или, наоборот, не говорит ласковые слова ("Всё ясно, у тебя есть любовница, для неё ты бережёшь свои ласковые слова!") и т.д. С годами он, конечно, стал опытнее, но в отношении причин её скандалов понял только одно - что ничего не понял. Он может только предполагать, а не утверждать, что женский скандал не имеет чёткого плана. Он может начаться с конца и закончиться началом, а может просто ходить по кругу, бесконечно возвращаясь к одним и тем же фактам и аргументам - "когда же ты наконец станешь настоящим мужем, а не тряпкой?" Прожив столько лет со своей Ксантиппой, он также не может с уверенностью утверждать, что жена его - циничный стратег, холодно просчитывающий все ходы предстоящей битвы: нет, скорее всего она - спонтанный тактик, бросающийся в пучину скандала по принципу Наполеона: "Главное - ввязаться в сражение, а там посмотрим", или по принципу эмансипированной леди типа Марии Арбатовой: "Лучше злить мужчин, чем бить им, подлецам, хари". Сначала он думал, что жена его в этих скандалах играет как актриса погорелого театра, но вскоре убедился, что это был, так сказать, его примитивный вывод. Его жена в скандале не играет, она живёт в скандале. И бушует искренне, и сердце у неё прихватывает по-настоящему. Но зато потом...после скандала...О Боже, как улучшается цвет её лица, как ободряюще бежит кровь по её жилам, как победно и лучезарно сияют её глаза! И вот уже почти тридцать лет всякий раз, когда жена его затевает скандал, перед ним стоит чётко, по-ленински сформулированный, один и тот же вопрос: что делать? Возражать? Спорить? Опыт былых семейных сражений показал, что это бесполезно. Это всё равно что сало закусывать салом. Остаётся самое несмешное и самое разумное - молчать. Пусть она себе шумит, а он будет молчать в тряпочку. Конечно, молчать не легко. И главное в его стоическом молчании - это вовсе не поддаваться на её провокации типа: "Ну что ты молчишь как идиот?" И он молчит, научен опытом, не поддаётся в последнее время на подобного рода провокации. Молчит здоровый и, будучи больным, тоже благоразумно помалкивает. Такое безмолствование в период её скандала - это своего рода бальзам, которым он смазывает свои никогда не зарубцовывающиеся душевные раны. Жена, конечно, понимает, что ему есть что ей сказать, понимает и то, что каждое его слово - только ей лишняя щепка в костёр, поэтому потихоньку жена, отработав отпущенную на скандал энергию, сама прекращает его. А когда прекращает, тогда начинается самое главное - слёзы примирения, клятвы в любви и вот это: "Любимый, о раздвинь мои бледные ноги!"
   Как-то совсем недавно он в Интернете наткнулся на следующий анекдот. Жена звонит мужу с курорта: "За шесть недель я похудела наполовину. Можно я побуду здесь ещё немного?" Муж отвечает ей чуть ли не с нотками радости в голосе: "Дорогая, можешь остаться ещё на шесть недель". Анекдот этот ему очень понравился. Нет, ни в коем случае он не желает смерти своей жене. Ни в коем случае и Боже упаси! Лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе. И только потому всё можно простить его жене, в том числе и её выдающиеся кулинарные неспособности - только потому, что она...нет, он тоже человек не бедный...что она зарабатывает не гроши, как он, а можно сказать, бешеные деньги.
   Каким образом? Всё очень просто. Его жена - учёный-медиевист, то есть специалист по средним векам, достойный, надо сказать, продолжатель дела своего учителя ленинградского профессора Гуковского. Где только это возможно, она восхваляет на все лады "эти самые дремуче-запойные средние века" (его слова) - мол, там всё было, всё, всё было - "зато не было ни Государственной Думы, ни Жириновского, ни тебя, Никитин, его симпотанта и поэтому дурака; в те времена если уж король, допустим, Людовик XV1 начинал войну, то пусть она длится хоть сто лет, но зато до победного конца; и нравы тогда были другие: чем больше у мужчин и женщин было романов, тем они были интереснее, вот Генрих !V перетрахал пол-Франции - вот это был король, его французы до сих пор обожают, то же самое можно сказать и о королеве Маргарите Наваррской, более известной миру как королева Марго" (её слова)
   В общем, жена его быстро приспособилась к реалиям рыночной экономики, и с 1992 года сплошным потоком пошли её шедевры. Она автор таких бестселлеров как "Любовницы Людовика X1V", "Кардинал Ришелье и Анна Австрийская", "Мария Стюарт и королева Елизавета" и многих, многих других.
   Жена его печатается под псевдонимом Галина Сашина. В начале 90-х на радио и телевидении только и звучало - Галина Сашина. Теперь, в начале ХХ1 века, её имя упоминается всё реже и реже, теперь на слуху другие женские имена. Правда, недавно он обратил внимание на вышедшую в издательстве "АСТ" новую серию романов Мориса Дрюона под названием "Поцелуи королей". Он подозревает, нет, он абсолютно уверен, что эта серия романов - дело маленьких ручек его жены. Руки его жены действительно маленькие, зато ум большой. Между прочим, приятельница его жены, это "исчадие рая", как она сама себя называет, Марина Юдович, вывела его жену и его самого в образах Ольги и Аркадия Паниных в своём романе "Нас похоронят вместе". Роман в целом плохонький, но одно в нём подкупает: действительно может так случиться, что в один прекрасный день они с женой в порыве безумной страсти перестреляют друг друга из пистолетов системы "люггер", как об этом повествуется в романе Марины Юдович.
   И вообще, если говорить серьёзно, то госпожа Никитина, нет слов, выдающаяся личность.В свои пятьдесят с копейками она держится прямо, весьма элегантно одевается, хотя иногда может появиться на публике в платье от Кардена с оторванным подолом и в нечищенной обуви, черноволоса, седина её ещё не кусает, а деньги, которые она зарабатывает, обеспечивают ей чрезвычайную независимость и, как следствие того, чрезвычайную кровожадность, но только не по отношению к нему. Его, он знает это точно, она любит и не отдаст никому на растерзание. За эту её вечную, можно сказать, любовь к нему он прощает ей измену и даже измены, если таковые, конечно, имеются в наличии и начинает потихоньку опять любить её, может, почти так же, как в далёкой юности. Ей-Богу, опять начинает любить...И думает теперь, что для того, чтобы жена его снова стала прекрасной царевной, ему надо почаще спускать с неё...нет, не шкуру - всего лишь трусики, господа.
   Однако без шуток - раньше его жена раздражала тем, что следила за ним, проверяла его верность, так сказать, "на вшивость". Но после Жанны, после того, что произошло между ним и Жанной, он уже считал, что в определённом смысле блюсти теперь супружескую верность он вовсе не обязан, так как жена его не в состоянии удовлетворить его физически. Время от времени он изменял ей. Изменял, не чувствуя за собой вины. Но нельзя сказать, чтобы он испытывал удовольствие, потакая своим слабостям. Да и к тому же он старался изменять жене незаметно для неё. Ведь это хорошо, когда жена остаётся "не в курсах", как сейчас говорят - только удивление у неё: экий ты сегодня могучий, как в старые добрые времена! А он просто инстинктивно гасит вину своей измены раздуванием огонька опостылевшей любви к супруге. Но плохо, когда жена с чьей-то помощью узнаёт о его любовных "победах" на стороне. Тогда.. Может, далее обойдёмся без комментариев, господа?
   Слава Богу, прямых конфликтов по этой, так сказать, "теме" у них не было. Жена его только подозревала в измене, но доказательств у неё не было никаких. По его "вине", конечно.
   Да, он "незаметно" изменял жене, однако такого редкостного физического наслаждения, которое он испытывал, занимаясь любовью с Жанной, он больше никогда не испытывал. Что-то похожее на подобное наслаждение было у него, когда он трахался со своей аспиранткой Инессой Приедите, но только похожее, не более того. С этой аспиранткой, если честно, у него был роман. Он чувствовал, что девушка искренне полюбила его. Однако если женщина ради любви способна на всё, то мужчина только на то, что может. Он не мог оставить свою жену по разным причинам, и поэтому они с Инессой расстались. Изменяя жене, он никогда, за исключением романа с аспиранткой, не позволял себе серьёзно увлечься другой женщиной. В этом, как ему казалось, проявлялось его желание сохранить брак. По той же причине он в прошлые годы не считал нужным интересоваться отношениями жены с другими мужчинами, не следил за женой, "не любопытничал", как сейчас говорят, потому что знал, что жена ему не изменяет, что её "бледные ноги" раздвигает он один. "Раздвигал", можно теперь сказать с полной уверенностью. Уже года два она его избегает, с тех пор, как на её деньги была куплена четырёхкомнатная квартира на проспекте Мира, они спят раздельно. Она ему изменяет, это он знает точно, правда, не знает пока - с кем. Да это и не важно. Главное - она ему изменяет. Правда, это его не бесит, потому что в этом отношении он тоже далеко не ангел. Его бесит другое: неужели кто-то другой способен в этом деле на большее, чем он?
   Он нервным движением сунул в рот сигарету. Облачко дыма от его сигареты поплыло в сторону женщины, сидящей напротив. Всё, хватит изображать из себя человека, переозабоченного тем состоянием, которое ты сам когда-то назвал не "тоской по совершенству", а "тоской по женскому передку и голой женской попке" Сейчас ты встанешь, подойдёшь к ней и без всяких разговоров влепишь ей пощёчину. Она её заслужила по праву. Пусть будет скандал. Он догадывается, чем она занимается. Кожаные фурии - это её проститутки, она - их мадам. Скандал скорее ему будет на руку, чем ей. Если скандал раздуют в средствах массовой информации, то весь мир узнает, чем она занимается, и её бизнесу будет нанесён непоправимый ущерб, может наступить её полный "звездец" как сейчас говорят. А этого ему для мести будет вполне достаточно. Она будет повержена в пух и прах, а он хоть и ударит её, но ручки у него будут чистыми.
   Он уже решил встать и сделать то, что задумал, а потом уйти восвояси, уйти от неё навсегда. И тут вдруг он увидел... "О Боже, остановите земной шар, я хочу сойти!" Где это он слышал? Да это же слова его словацкого друга Душана!.. Он вдруг увидел, что ярко выраженные формы, которые можно было бы без всякого преувеличения назвать роскошными, женщины, о которой он грезил и которую он проклинал, приблизилась к нему не на расстояние пистолетного выстрела, а на расстояние поцелуя взасос, то есть попросту говоря, Жанна без всяких церемоний уселась рядом с ним.
   -Привет, Андре. Я решилась наконец воспользоваться твоим приглашением. Лучше поздно, чем никогда. Не так ли, любимый? - Рука его начала медленно подниматься, чтобы ударить её, как он задумал, но так до конца и не поднялась. - О Боже, Андре, ты теперь так дьявольски красив, что стал напоминать мне моего второго мужа.
   Эти её слова спустили его не с небес на землю, а с небес в самое подземелье - настолько холодно они брызнули ему в душу, что ему даже показалось, что скверно дующий арктический сквознячок тоже сел рядом с ним.
   -А сколько у вас мужей-то было? - ещё не врубившись окончательно, спросил он.
   -Только один. К счастью, только один, любимый.
   Абсолютно не вникнув в смысл сказанного ею, он почти искренне выразил сожаление:
   -Почему не десять?
   -О Андре, не будь таким глупеньким. Можно я тебя поцелую?
   -О да, конечно, - ответил он.
   Да и что он мог сказать, если ему уже слышались лёгкие шаги своего безумия!
   Она повернула к нему голову и прижалась губами к его губам. Он сразу забыл обо всём, что собирался сделать и сказать этой женщине до этого. Он стал целовать её и словно к нему явилось избавление от всего - от его грехов, от угрызений совести; целуя её, он словно рождался заново. Он уже хотел предложить ей закрепить их возобновившиеся любовные отношения более существенным, чем поцелуи, подыскав в этой кутерьме для этого более существенного соответствующее место, как неожиданно в этот момент раздался серебряный перезвон, призывающий к вниманию, и женский голос объявил, что пассажиров, вылетающих чартерным рейсом Ужгород-Будапешт просят немедленно пройти таможенный и пограничный контроль.
   Она мгновенно оторвалась от его губ, услышав это сообщение, и крикнула, поднимаясь во весь рост:
   -Девочки-ии! На вы-ход!
   Он, конечно, не смотрел в это время на неё жёлтыми глазами экзотической рыбы. Он знал, кого она зовёт.
   -Можно я тебя провожу к самолёту? - почти задыхаясь, ослабляя галстук, попросил он.
   -Не можно, а даже нужно, любимый, чтоб ты меня проводил. О Боже, как я все эти годы мечтала о нашей встрече. О Боже, как мечтала! И вот мы встретились, а что толку? Судьба-злодейка не даёт нам даже до кроватки дойти, чтобы понаслаждаться друг другом после такой долгой разлуки хотя бы минутки две.
   Она стояла перед ним и казалась ему более высокой, более красивой, чем была на самом деле. На её лице, казалось, не было ни одной морщинки. "Она что, сожгла их, как Эдита Пьеха?" - мелькнуло у него.
   Он быстро поднялся и пошёл за ней. Мысль о том, что если она сейчас улетит, то он никогда больше её не увидит, теперь не давала ему покоя. Вскоре Жанна с девочками скрылась за стойками таможенного контроля.
   Узнав от вальяжной тётеньки из "Украинских авиалиний", что самолёта на Москву не будет не только сегодня, но и в обозримом будущем, он в тревожном расположении духа направился к выходу на посадку. Скоро там должна была появиться она, Жанна. Он надеялся хотя бы на полминуты прекрасного и незабываемого прощания с ней. Такого прощания, после которого, как говорится, и умереть можно было бы без всяких сожалений.
   Он вышел из здания аэропорта и вынужден был остановиться на террасе перед лестницей, потому что дальше выход к лётному полю преграждала толпа. Десятки людей махали украинскими флагами, держали в руках транспаранты, у некоторых он заметил видеокамеры и фотоаппараты. Он пока не слышал голосов или убеждал себя, что не слышит их. Толпа его не интересовала. Дожидаясь появления Жанны и её девушек, он от нечего делать стал любоваться своим зеркальным отражением в окнах вестибюля. Какой это дурак сказал, что жизнь - это "прощай, прощай", которые повторяешь и повторяешь, глядя на себя в зеркало. Он же, всякий раз глядя на своё отражение, находит, что, напротив, с каждым днём хорошеет. Часто он сам пугается, не узнавая себя именно из-за новой его почти сногсшибательной красоты, вдруг объявившейся на этот момент. Он ещё раз глянул на своё отражение. Под лучами февральского солнца оно казалось тусклым, но всё равно впечатляло даже его. Высокий темноволосый красавец с элегантной чёрной бородой и светлыми глазами голубоватого или жёлто-красного цвета в зависимости от количества принятого им на грудь на данный час, великолепное животное с белоснежными зубами, стоившими ему не одну тысячу баксов, которые он иногда обнажал в хищной, как у леопарда, улыбке, от которой падали в обморок даже самые нестрастные и нелюбвеобильные женщины. И одет он был соответственно своей красоте в чёрное пальто путинского покроя, расстёгнутое с явной целью продемонстрировать проходящей мимо публике костюм-кошмар, то есть супермодный, тёмно-синего цвета, на шее у него болтался двухцветный шарф от Версаче, галстук был тоже из сверхмоднячих. На ноги он надел, видимо, чтобы почувствовать себя близким другом "крёстного отца", ботинки "Дон Капоне" за 155 долларов, которые купил ещё в прошлом тысячелетии. В общем, он был одет так, как одевались и одеваются те, которых отстреливали и отстреливают пачками на всём постсоветском пространстве. Как-то пришло ему в голову и такое: его расстреляли бы как пить дать и большевики в восемнадцатом году прошлого века, если бы он жил тогда, только за его аристократический излом бровей и откровенно буржуйское выражение глаз расстреляли бы...
   Ну, конечно, глядя на своё изображение и говоря самому себе с улыбкой: "Cobelino он и в Африке cobelino", он кое-что в себе идеализирует, некоторые черты его лица при ближайшем рассмотрении могут кому-то показаться и некрасивыми, но всё равно плюсов в его внешности гораздо больше, чем минусов, и его открытое умное (?) лицо, пытливый взгляд смешливых голубых очей наверняка свели с ума не одну его жену. Многие женщины добивались его благосклонности. И слава Богу, что не единицы её добились. И он думает, что оправдал их надежды.
   Не дождавшись появления Жанны, когда ему надоело любоваться самим собой, он резко повернулся к толпе. По какому случаю более сотни молодых людей митингуют, начал размышлять он. Это пропрезидентская или, наоборот, антипрезидентская акция? Он не видит ни одного лозунга на за, ни против президента. Значит, сие отпадает. Какие лозунги первым делом бросаются в глаза? Ах, вот эти:"Украина для украинцев", "Смерть кацапам", то есть "Смерть козлам", то есть надо понимать - русским, "Товарищ москаль, на Украину зубы не скаль!" Что за прелесть этот лозунг однако!
   Антироссийская и антирусская направленность лозунгов уже как бы хлещет по его щекам пощёчинами. Пусть и виртуальными, но вроде даже больно стало ему и от пощёчин виртуальных, чёрт возьми! Неужели вся эта толпа против него одного? Да не может этого быть! Он же не убивал Игоря Билозира и не заявлял публично, что Севастополь был, есть и будет российским городом. К тому же он давно уже не политик, а частное лицо.
   Лишь когда он наткнулся глазами на плакат, на котором, между прочим, по-русски было написано следующее: "Украинские девчата! Родина не простит вам вашего блядства!", то ему стало сразу понятно против кого настроена толпа - не против него, а против Жанны и её девочек.
   А вот и они, легки на помине, появились на горизонте. Увидев толпу, остановились на террасе перед лестницей, ведущей к выходу к самолётам, не решаясь пока нырнуть в толпу. Жанна, он видел, держалась более или менее стойко, а вот девочки её, возле каждой из которых стояла сумка типа "братская могила" и лямки которых судорожно сжимались их нежными ручками, выглядели затравленными зверьками. Однако и в таком состоянии лица их, чудилось ему, бросали в толпу: "Пропустите нас, ребятки. Пропустите, хорошие и сладкие!"
   Ему удалось протиснуться к Жанне. Он обнял её за плечи и выдохнул с горечью:
   -И это всё против тебя. Почему?
   -Я гражданка России. А это некоторых сволочей в Украине ужасно бесит.
   -Они не пропустят вас к самолёту.
   -Они не имеют никакого права не пускать нас в самолёт. Все документы у нас в порядке. Они это понимают и пропустят нас минут через пятнадцать, помитингуют, заснимут на видео свои страсти-мордасти - и пропустят. Они нас пропустят, вот увидишь! - сказала Жанна и повернулась к нему лицом. Спустя мгновения он ощутил решительный поцелуй её губ.
   Между тем начался митинг. Первой взяла слово украинская знаменитость, с которой он давеча обменялся почти дружеским приветствием. Видимо, знаменитости, по её меркам, заплатили мало, поэтому и говорила она мало. Но всё равно в конце, показав как бы не нарочно рукой в его сторону, успела таки сказать мерзость: мол, слишком большую красоту вы, москали, у себя в России развели - и всё за наши, украденные вами за почти 340 лет нашей неволи, деньги.
   Потом заговорил тот самый продажный тип с усами а-ля гетман Мазепа с депутатским значком на лацкане пиджака и толстым задом. Россия хочет нас закабалить, говорил этот продажный тип, с помощью наших долгов за газ она хочет втянуть нас в так называемый Союз славянских народов - Союз России, Белоруссии и Украины, но мы не дадим москалям поставить себя на колени, не дадим. Закончил своё выступление этот тип, источавший из себя продажность на расстояние до километра, словами:
   -Москали вбывалы усих национальных провидникив украинського народу - вид Ивана Мазепы до Хмэля, вид Симона Петлюры до Грушевського, вид Тараса Шевченко до Ивана Свитличного, вид Степана Бандеры до Васыля Стуса. А тэпэр, на початку нового тысячолиття, воны продають у рабство наших дивчат. Ганьба москалям! Ганьба!
   Страшное, громоподобное "ганьба", подобно мычанию сразу сотен голодных коров, разнеслось по округе. Никогда в жизни он ещё не видел столько неприятных рож. И видеть эти рожи было чистым кошмаром. И на перепуганных девушек смотреть тоже было чистый кошмар.
   -Успокойтесь, девочки. Всё это обыкновенная пропаганда, чёрный пиар, так это свинство сейчас называется. Помитингуют эти подонки ещё минут пятнадцать и разойдутся потом по автобусам, чтоб в свой долбаный Львов ехать, а мы в это время уже в самолёте будем Успокойтесь, девочки, успокойтесь, родные!
   Наверное, не столько успокаивающие слова многоопытной "мадам", сколько, видимо, непривычное для их слуха только одно слово - "родные" благотворно подействовало на девушек - они враз успокоились, их перестало трясти, они уже были готовы своими "сладенькими" личиками сами расстреливать толпу.
   В это время мегафон взял третий по счёту оратор - молодой парень в очках с розовой повязкой на лбу. Внешность у парня, назвавшегося сотрудником областной телерадиокомпании Петриком, была примечательная. Многие женщины, наверное, сейчас балдеют при виде этого черноволосого гиганта с лицом голливудского красавчика Стивена Сигала, выступающего на фоне развёрнутого, малинового цвета, знамени УНА-УНСО, думал он. Возможно, этот молодой человек с повязкой на лбу и не дебил, а может, дебил. Дебил, но с даром речи. О Боже, как этот парень однако прекрасно говорил! Говорил по-украински так красиво и понятно, что он явно не успевал за ходом мысли этого весьма и весьма эррудированного оратора. Говорил тот, заранее заряжённый пессимистическими настроениями, и в конце концов договорился до того, что сказал примерно следующее: из истории известно, что на протяжении веков на кострах сжигали людей, которые своими сатанинскими "вчынкамы"(поступками) гневили Бога и человечество и что не пора ли нам возродить традицию сожжения людей, не угодных Богу и украинскому народу. Неужели мы не слышим голос Бога, который требует этого, вопрошал молодой трибун. Правда, он заметил, что сотоварищи молодого трибуна тоже не успевали за ходом мысли экзальтированного сотрудника телерадиокомпании и явно не уловили, при чём тут сожжённые когда-то на кострах ведьмы. То ведь было когда-то, а не сейчас. Но, видимо, в своих рассуждениях и аргументации пан Петрик мчался вперёд семимильными шагами, а следовало бы немного помедленнее, ведь слушали его не только сотоварищи по, так сказать, антимоскальской борьбе, но и все в коже девицы, уже шипевшие на оратора, как сердитые гусыни - ведь девицы были не Бог весть какие эрудиты, но главное поняли сразу и уже ждали с лицами великомучениц, что вот-вот молодой оратор крикнет: "Ведьм (то есть их) в костер!", и разбушевавшаяся толпа разбежится туда-сюда в поисках хвороста и дровишек для костра, в огне которого, если он загорится, сгорят дотла их молодость и красота.
   Но, видимо, время для костров новой инквизиции ещё не наступило, это оратор понимал и поэтому закончил свой спич обыденно и скромно:
   -Гэть москалив з Украины! Слава Украини!
   И снова страшное, громоподобное "слава", точно рычание раненого тореадором быка, оглушило окрестности.
   Дебил уступил мегафон следующему оратору. Им оказалась женщина, которая назвалась "вчытелькой"(учительницей). Не считая того, что причёска ораторши была явно сделана под Атену Пашко, вдову Героя Украины Вячеслава Черновола, в остальном и фигурой, и голосом, и даже очками сия дама очень напоминала Валерию Новодворскую - ту самую Валерию Новодворскую, которая - помните, господа? - в "сказочные советские времена" (её, Новодворской, слова) так и не сумела, бедняжка, находясь в тюрьме в Лефортово, задушить саму себя нейлоновым чулком. Когда "вчытелька", говоря свою страстную речь, устремляла свой взор в сторону девушек, то смотрела на них с таким выражением лица, словно девушки эти только что сожгли записанную на её имя загородную "хатынку" стоимостью не в одну сотню тысяч канадских долларов. Говорила женщина-оратор долго и понятно. Главным лейтмотивом её выступления было то, что очень "прыкро" (обидно), что главным поставщиком живого товара из Украины на Запад являются наши северные соседи - "москали прокляти".
   -Дивчата! - напоследок заскулила "вчытелька" фальшиво-ласковым голосом. - Мои ридни дороги украинськи дивчата, я знаю, що з докумэнтами у вас усэ гаразд, що з точку зору закону мы нэ можэмо вас зупыныты, алэ з точкы зору неньки-Украины схамэниться, дивчата, нэ залышайтэ Батькивщину. Благаю вас, нэ залышайтэ Батькивщину!
   -Я - русская. Никакая я не украинка! Я - русская! И пошли вы все на х...й! - вдруг выпалила Лиля и заматерилась так приятно для его слуха, что ему пришла в голову очень интересная мысль: если колесо современного автомобиля лопается с характерным звуком, то терпение современной девушки с характерным матом.
   Лиля продолжала осыпать "сборище бездельников" (её слова), то есть толпу, отборным российским матом, как к ней подошли двое с повязками УНСО на рукавах. Оба высокие, один здоровый, другой среднего телосложения. Не вынимая рук из карманов, они обступили девушку с двух сторон. Лиля, не долго думая, начала плевать им в лица. Не успели дюжие парни опомниться, как девушка пустила в ход и руки. И это были не слабые пощёчины доведённой до отчаяния женщины, а жалящие удары доведённой до исступления тигрицы, от которых головы парней заметались из стороны в сторону, как маятники. Из оскаленного рта Лили выплёскивался поток ругательств, из которых "ублюдки бандеровские" было, наверное, самым пристойным. Если бы Лиля в этот момент глянула бы на него, то заметила бы на его лице дружественную ухмылку.
   Он понимал, что под градом ругательств и пощёчин парни наверняка скоро обезумеют и начнётся их драка...с ним, ведь он не сможет спокойно смотреть на избиение русской девушки украинскими националистами. Он весь сжался в комок, приготовившись, если что, защитить девушку, первым делом нанеся рубящий удар ладонью правой в шею здоровяку, а затем он намеревался ударить второго коленом в пах. В любом случае он на время сможет вывести из игры этих двоих, но что будет дальше? Что?
   Дальше он услышал громкую команду, причём на чистом русском языке:
   -Прекратить!
   И вмиг всё затихло. Парни, обойдя с двух сторон руки Лили с хищно растопыренными пальцами, молча удалились в толпу.
   Тут неожиданно, дрожа всем телом, Лиля прижалась к нему, уже подошедшего к ней для её защиты, обняла его за плечи и притянула к себе. Лиля просто обессилела, и это в порядке вещей сейчас для неё опереться на сильного мужчину, подумал он, но на всякий случай скользнул взглядом по лицу Жанны - не ревнует ли она?
   -Простите, что я один раз, похоже, плюнула и в вас, - порывисто прошептала девушка и погладила его рукой по щеке.
   -Ты в меня не плюнула, - отпирался он.
   -Нет, один раз плюнула, только вы это не заметили. Вон на пальто, видите, сбоку пятнышко, это моё пятнышко.
   Она уткнулась лицом в его плечо, и он почувствовал, что ей это нравится. И здесь после благородного препирательства и обоюдных комплиментов незаметно получилось как-то так, что они с Лилей не только обнялись, но и поцеловались. Целуя его всамделишно, Лилечка прижалась к нему всей своей грудью, как к тёплой печке. Они оба как бы закачались и повисли в воздухе. Еле-еле потом он опустился на землю. И опустился только потому, что снова над аэропортом загудел мегафон. На этот раз после женщины мегафон взял мужчина. "После того, как беспартийная учительница Иванова сошла с трибуны, на неё залез бригадир слесарей-сборщиков коммунист Кашин", - вспомнился ему вдруг газетный "шедевр" пятнадцатилетней давности, на который он случайно наткнулся не в какой-нибудь районке, а в пермской областной газете "Звезда". Вспомнив сей курьёз, он от души посмеялся и лишь потом обнаружил, что оратором является тот самый мужчина, с которым, как ему кажется, он уже где-то встречался и голос которого он уже слышал не только минуту назад, когда этот голос приказал, возможно, своим подчинённым "прекратить!" начавшуюся было драку, но слышал, возможно, и лет пять-шесть тому назад. Только где слышал - вот вопрос.
   На удивление новый оратор оказался посерьёзнее предыдущих и начитанней, что ли? В своей речи его знакомый незнакомый рассказал об отношении к женщине в эллинскую и римскую эпохи, упомянул кратко и ёмко о положении женщины в средние века, сказал и о том, что викторианские времена, что пришли на смену средневековью, характерны, с одной стороны - чудовищными запретами в сексуальной сфере (например, мужчины предельно возбуждались, завидев хотя бы кусочек дамского чулка), а с другой - расцветом проституции; но именно викторианская эпоха способствовала появлению утопического романтизма в начале ХХ века, главной задачей которого был поиск идеальной женщины. Здесь оратор привёл на память несколько строк из Блока, Апполинера и Тычины. "Совьецьку" эпоху оратор назвал преступной, а положение женщины в ней - рабским; лишь в свободном гражданском обществе, лишь в независимой демократической Украине будет возможно невозможное - идеальная женщина. Если древние греки видели в женщине три составляющие (мать, жена и любовница), то мы, украинцы, провозглашал оратор, должны искать, как говорится, "трёх в одной", и поиск этот не прекращать до тех пор, пока окончательно не погибнет в женщине животное, звериное начало и не возобладает начало божественное. И такая сила убеждения излучалась этим энтузиастом "божественного начала" в украинской женщине, что присутствующие на митинге, в том числе и он, на мгновения поверили, что "божественное" уже начало материализоваться или даже уже материализовалось где-то в глубинах душ тех нежных созданий, из-за которых, собственно, и возгорелся весь этот сыр-бор.
   Слушая этого восхитительного оратора, автоматически переводя его украинскую речь на родной русский язык, он сам какое-то время испытывал утраченный в хлопотах о несущественном энтузиазм возродить, казалось, увядшие было надежды на то, что в не до конца изведанных глубинах женских душ всё-таки что-то божественное возможно. Нет, что там ни говори, а навыками магнетичесого воздействия на публику и некоторым ораторским искусством его знакомый незнакомец всё-таки обладал. Издалека ему тот казался торжествующим тунеядцем, влюблённым в запах панталон Леси Украинки, но послушать того было более чем приятно, хотя всё его естество порой противилось многому из услышанного. Например, этому: "Спит Мария и не чует, что на ней москаль ночует. Но пробудится Мария - и прогонит змия!"
   -Украинськи дивчата, повэртайтэсь додому. Батькивщина любыть вас, - громко прокричал в мегафон оратор и, издав напоследок какой-то странный звук - нечто среднее между триумфальным возгласом и собачьим воем - вдруг рванулся к нему и, остановившись в двух шагах от него, стал вглядываться в него с таким выражением лица, словно задумал приблизить конец света за одну минуту.
   -И всё-таки, позвольте вас спросить, господин Никитин, что вы делаете в нашей демократической и независимой Украине? - спросил его знакомый незнакомец.
   -Как видите, господин...
   -Меня зовут Богдан Лисняк.
   -Как видите, господин Лисняк...
   -Пан Лисняк, так будет лучше.
   -Как видите, пан Лисняк, ничего не делаю, просто стою.
   -А я знаю, что вы делаете в Украине. Вместе с известной вам мадам, - Лисняк кивнул в сторону Жанны, - вы гребёте деньги лопатой, продавая за рубеж наших украинских девушек.
   -Какие деньги, какие девушки? Вы що, з глузду зъйихалы, пан Лисняк?
   -Деньги на ваши нынешние и грядущие расходы, которых у вас с мадам Рудиной наверняка уже имеется не один мешок.
   Вот эта наглость пана Лисняка возмутила его до глубины души. Он снял с плеча свою нетяжёлую сумку, расстегнул молнию замка, руками перебросал тряпки, находившиеся в сумке, в сторону, обнажил дно, и не очень дружелюбным тоном спросил:
   -Вы видите здесь деньги?
   -Нет. Но я ведь говорил образно говоря.
   -Восходя на Голгофу, - решил и он образно выразиться, - Иисус Христос под тяжестью своего креста падал три раза. Я же в нэзалэжний Украини не упал ни разу под тяжестью своей сумки. Вам это о чём-то говорит? - Пан Лисняк что-то непонятное буркнул себе под нос. - Отвечайте, говорит, или нет?
   -Ну ладно, господин Никитин, считайте, что я немножко погорячился, но я очень надеюсь, что мы ещё с вами встретимся, - сказал пан Лисняк с таким видом, после которого в пушкинские времена обыкновенно бросали перчатку.
   -И я надеюсь, что мы ещё с вами встретимся. Ну, а если не встретимся, то ты особо не переживай, братан, или как тебя там...пан Богдан.
   "Пан Богдан" в ответ на его дерзость лжемиролюбиво улыбнулся и, видимо, с трудом сдержав своё желание вцепиться ему в глотку и задушить, спешно ретировался.
   В это время чувственный женский голос объявил посадку на самолёт до Будапешта.
   -Пошли, Андре, проводишь меня, - шепнула ему на ушко Жанна, потом скомандовала: - Девочки, за мной! Будем прорываться!
   Они шли сквозь толпу, и движение их напоминало ему движение на выход в переполненном автобусе в неимоверной давке и толкотне. Уже на средине пути он почувствовал, как по его спине и груди стекает пот. Люди в толпе явно не торопились давать им дорогу, их толкали, провоцировали репликами-оскорблениями на драку, они с Жанной старались не смотреть в глаза людям, которые излучали ужасную энергию ненависти только потому, что они были русскими. И как это он умудрился под таким натиском устоять на ногах - одному Богу известно. Но он не только устоял - он шёл и шёл дальше, пробивая, можно сказать, могучим своим плечом дорогу для Жанны и её девушек, чуть ли не сатанея от вспенённого ненавистью гула толпы. Дважды их с Жанной разрывали, но всякий раз, благодаря его неимоверным усилиям, их руки сплетались вновь. "Парубки моторные", видимо, очень хотели поставить автографы на их лица своими ручками-трезубцами, но не было, видно, команды. Только одна очень красивая девушка в джинсовой куртке, брызжа почти ядовитой слюной, всё-таки осмелилась больно ударить его по голове древком национального украинского флага. Но он был, так сказать, на неё не в обиде - в это время они с Жанной уже прорвались через эти человеческие джунгли.
   У самого выхода на лётное поле никого из толпы уже не было. Там стояла только милиция. Она явно симпатизировала бушевавшей толпе, но боялась отразить эти свои симпатии на своих мордах. Милиции, конечно, хорошо заплатили за невмешательство.
   Как только они оказались вне толпы, Жанна в знак благодарности, что ли, со всей силой своим ртом впилась в его рот. Скоро он почувствовал, как её горячее дыхание входит в него чуть ли не материализовавшейся страстью. Сначала он как мог противился этому дикому слиянию их губ, казавшемуся ему чудовищным недоразумением на фоне неприятельского окружения, но потом, вспомнив, что представляет собой Жанна, эта демоническая женщина, сам стал целовать её с не меньшей страстью.
   Спустя некоторое время в секунды передышки она горячо прошептала:
   -О Господи, Андре, трахни меня, трахни!
   -Прямо здесь? - невозмутимо спросил он.
   -Прямо здесь.
   -Нет проблем, - абсолютно серьёзно брякнул он.
   Голова его от её прелестей уже шла кругом, и, может, поэтому здравый смысл в ней уже не присутствовал. Он прислонил Жанну к невысокому металлическому заборчику, ограждавшего лётное поле, и скоро его тяжёлые, но ловкие руки стали задирать ей подол платья, стремясь добраться до трусиков. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и они упали бы тут же, возле заборчика, на прошлогоднюю травку, как два зверя, опьянённые желанием совокупиться...
   Они упали бы, если бы неожиданно резко она не отстранила его от себя и не сказала бы:
   -О Боже, Андре, девочки уходят.
   В это же самое время он услышал голос Лили:
   -Анна Михайловна, извините. - Лиля казалась ему сверхвзволнованной.
   -Что случилось, Лиля?
   -Девочки в самый последний момент решили не лететь. Не знаю, подкупили ли их, или они просто испугались, но во всём этом, я полагаю, виновата Илона. Я лично слышала, как она отговаривала девочек лететь.
   -Какая мерзость с её стороны!
   Жанна в один миг побледнела. И подурнела тоже. Он впервые видел её такой некрасивой.
   -Что будем делать, Анна Михайловна? - спросила Лиля.
   -Надо срочно позвонить в Будапешт. Жан! - крикнула Жанна.
   И словно из-под земли появился одетый с иголочки человек, как сейчас принято говорить, кавказской национальности. По тому, как вёл себя Жан с Жанной, он понял, что тот является лицом, очень приближённым к ней.
   -Знакомься, Андре, мой телохранитель Жан Татлян. Между прочим, он родом из солнечного Азербайджана.
   Они пожали друг другу руки и посмотрели друг на друга с обоюдным недоверием, словно два киллера одного заказчика, которые ещё никогда не встречались.
   -Я уже позвонил, - сообщил Жан. - Приказано лететь без девочек.
   -А как же я? - тут встрепенулась Лиля.
   -Ты на время останешься здесь, Лиля. У меня есть план, как отомстить этой гадине Илоне. Подойди поближе, я тебе нашепчу на ушко, что надо тебе сделать.
   Может, с полминуты Жанна шепталась с Лилей, эти их тайны мадридского двора ему были не интересны, и он старался не вникать в их конфиденциальный шёпот, но то, что Жанна сказала Лиле в конце разговора, всё-таки услышал. Жанна сказала девушке следующее: "И постарайся, Лилечка, поиграть с этой стервой по её правилам, по крайней мере пока. Пока я не прикажу тебе играть по нашим. Главное, не гони волну - и всё будет о*кей. Всё поняла?"
   Лиля решительно кивнула головой, что, мол, да, всё поняла - и мигом испарилась из вида, ни с кем из них даже не попрощавшись
   А ему ещё предстояло пережить грусть прощания с Жанной, которая грозила превратиться без всяких преувеличений в грусть вселенскую.
   -Всё, пора, - сказала она.
   И как сверкали её глаза, когда она прощалась с ним. Он не нашёл лучшего сравнения, чем: "как огни электросварки". И ещё ему казалось, что было у них двоих при этом тягостном расставании новое ощущение, которое уже не было ни ужасом, ни головокружением, ни даже скоротечной ностальгией, а было лишь мучительным сожалением, что получилось именно так, а не иначе. При этом прощании они не говорили, что любят друг друга. Об этом говорили их руки и глаза.
   -Я хотела тебе, Андре, сообщить нечто важное, но подумала и решила, что скажу тебе это важное при следующей нашей встрече, которая, я надеюсь, не за горами. Я обязательно сообщу тебе эту новость. А пока до свидания, любимый, - сказала Жанна и вырвалась из его рук, как голубка, но продолжала стоять на месте, как замороженная.
   -Пора, госпожа.
   Голос Жана прозвучал более чем решительно.
   -До свидания...Нет, прощай, любимая, - почти промычал он и развернулся, не стал смотреть, как она садится в самолёт.
   Он абсолютно не верил в возможность новой встречи с Жанной. Снаряд никогда не попадает в одну воронку дважды. Это аксиома. Когда самолёт взлетел и исчез в небе, он могуче пророкотал:
   -Прощай, Жанна! Прощай!
   Он, должно быть, действительно орал во всю глотку, так как какая-то девушка, стоявшая рядом с ним на террасе, кашлянула этаким вежливым кашлем жаждущей непременно что-то сказать женщины. Он машинально повернулся к ней. На него смотрело пухлое личико девушки под тридцать, как он подозревал, не обезображенное интеллектом. Личико было ему знакомое, но почему знакомое, он догадался, когда обратил внимание на кожаные штаны-самосбросы, полупрозрачную блузку и меховую шапку-боярку девушки Перед ним стояла Илона. Та самая Илона, которая "увела" девушек" и которой Жанна пообещала отомстить. "А почему бы мне не помочь Жанне в этом деле?" - почти радостно прогудело в его голове.
   -Может, вы мне составите компанию, чтобы я не совсем свихнулась от офигительной скуки? - обратилась к нему девушка.
   Он пообещал составить ей компанию А почему нет? Ведь запахло экзотикой и ещё кое чем. "Ту жизнь, что только раз дана, всю нужно вылакать до дна" - сказал он себе и взял девушку под руку. Только что побывавшие в его голове мысли о том, что надо срочно взять такси до Львова и мчаться к вечернему самолёту на Москву из Египта, уступили место мыслям куда более романтическим и фривольным. Он сейчас пойдёт с этой девахой в первый попавшийся более или менее приличный ресторан, они разогреются там по полной программе, а потом - в отель, в отдельный номер, на кроватку. И да здравствует их перепрыг там в час-полтора!
   Они с Илоной уже проскочили автобус, где каждому входящему в него человек с лицом праведника вручал презент - зелёную бумажку, видимо, плату за участие в демонстрации, как вдруг прямо на них выскочил парень в экстравагантном наряде и в первую очередь ослепил их фотовспышкой. Если честно, он любил свои изображения в газетах и журналах, любил, когда его показывали по телевизору, в общем, любил свою узнаваемость, но в Украине он светиться не хотел из-за непредсказуемости её СМИ, поэтому, как только увидел этого мерзавца-фотографа, так у него сразу зачесались руки избить того до полусмерти. Только присутствие рядом девушки заставило его отказаться от намерения наброситься на этого папарацци и раздавить его, как таракана.
   Однако папарацци оказался сверхнаглецом: тот не только сфотографировал их, но и, развернув удостоверение корреспондента газеты "Молода Галичина", решил взять у него интервью.
   -Господин Никитин, с какой целью вы приехали в демократическую и независимую Украину? - задал тот вопрос на чистейшем русском языке.
   -Могу ответить на ваш вопрос так: иногда лучше молчать и прослыть идиотом, чем заговорить и рассеять все сомнения, - буквально выплюнул он эту фразу изо рта и по-крестьянски молча отодвинул корреспондента в сторону, чтобы тот не мешал им двигаться дальше. Но не успели они с Илоной и трёх шагов сделать, как откуда-то из кустов выскочил очередной репортёр, на этот раз с видеокамерой.
   Это было, верно, последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Он бесстрашно схватил репортёра за грудки и стал того безбожно трясти.
   -Да вы что все в вашей нэзалэжний Украини с ума посходили, что ли? - крикнул он, вырвал видеокамеру из рук репортёра, положил её аккуратно на землю и только потом отшвырнул наглеца со всей силой от себя. Тот, конечно, не ожидал от него, старика, такой бойцовской прыти, поэтому и рухнул на тротуар, как подкошенный.
   Не было никаких сомнений, что его сознательно провоцируют. Именно в ту секунду, когда тело репортёра хряпнуло о тротуар, он понял, что должен немедленно ехать. Иначе весь этот кошмар будет продолжаться до тех пор, пока он кого-нибудь из этих "парубков моторных" не прикончит на самом деле. А если прикончит, то как пить дать опять окажется в тюрьме, где наверняка не выдержит и рехнётся. Это точно, что там, в тюряге, он сойдёт с ума. Он вознёсся глазами к небу, и губы его зашептали: "Господи, помоги мне, помоги мне, о Господи!"
   ГЛАВА 4 В поисках нежности
  
   Слава Богу, такси подвернулось вовремя. Они с Илоной сели тесно, как рюмка к рюмке.. Когда машина тронулась, он сразу ощутил, что бедро соседки прямо-таки греет его через брюки. Два месяца он существовал смирным домашним животным, жил, как говорится, без божества, без вдохновенья, а главное - без обладания женскими прелестями, и вот - на тебе!. И бедро женское прижато к нему донельзя, и ручка женская осмелела и под звуки песни "татушек" "Нас не догонят!", доносящейся из магнитолы такси, лезет туда, куда пока рано ей лезть - ведь ещё не вечер! Но он не отодвигает эту нахальную женскую ручку, думая: " О, разве не ради таких минут живёт человек!"
   Всегда, когда он чувствовал приближение сладких минут утоления страсти (траха, перепиха, сексдрачки, если угодно), его тянуло пофилософствовать. Но на этот раз собственных глубоких мыслей в его башке, увы, не оказалось, и тут ему как нельзя кстати припомнились слова своего словацкого друга Душана, который как-то сказал ему во время дружеской попойки: "Возьми, Андрюша, на своё писательское вооружение вот эту мою мысль. Серой она, думаю, тебе не покажется. Слушай. Жизнь человека - это словно рухнувший мост. Мост разрушен, остались только две опоры: одна - на левом берегу, другая - на правом, это единственные две истины: рождение и смерть. И человек должен пройти по этому ничему, которое соединяет два берега. Он должен каждым мгновением своей жизни, миллиметр за миллиметром, строить дорогу, которая свяжет эти две опоры. И на сколько миллиметров он продвинется вперёд, столько же миллиметров дороги, которую он выстроил, за его спиной опять рухнут в реку забвения. И вернуться нельзя - разве только в воспоминаниях. Значит, существенно и реально только то, что человек в данную секунду делает и строит. А всё остальное, как вы, русские, говорите сейчас - по фиг. Короче говоря, куй железо, пока оно горячо. Возможно, позже окажется, что ты был слишком самонадеянным и отчаянным, и из-за этого кое-что в своей жизни просрал - не беда. Главное - не бери себе это в голову. Говорят, прожигатели жизни умирают первыми. Нет, первыми умирают те, кто им завидует".
   ...Таксист, наверное, ухмыляется, глядя в зеркало заднего вида, по поводу их поведения. Ну и пусть себе ухмыляется на здоровье!! Главное - им хорошо!
   Она засовывает его руку под свои кожаные штаны. Он пальцами нащупывает малюсенькие трусики, которые лишь чуть-чуть что-то прикрывают у неё внизу. Он не может никак вытащить свою руку оттуда, она словно прилипла там. Да он и не хочет её оттуда вытаскивать. Давно он не получал такого удовольствия и теперь наслаждается прикосновениями к женским чудо-прелестям, словно первым весенним чудо-днём.
   И всё это время его милашка без умолку болтала. Он, конечно, её не слушал. Но когда Илона как бы между прочим высказалась в том смысле, что на семейной кровати никогда не бывает настоящей близости между мужчиной и женщиной, он вздрогнул, будто прервали его дивный сон. Да это же золотые слова! А всё-таки какой-то умишко у Илоны имеется. Видно, что она не только может петь: "Вздор всё это - аргументы, факты. Нам на них насрать! Мы предпочитаем акты!", но и мыслить по существу, так сказать, подумал он.
   Они ехали по городу, и в это время солнце, видимо, проиграло тяжёлую битву с тучами, и тучи, чтобы отпраздновать победу по-настоящему, выставили напоказ чёрные эскадроны дождя, которые бросились на город, как говорится, в атаку с ходу.
   Но не дождь подействовал на него отрезвляюще. Когда они, может, в десятый раз повернули (командовала таксистом Илона, которая не хотела ни ресторана, ни номера в отеле, а сказала ему, что у неё есть один знакомый, который им даст ключи от своей квартиры, где они смогут покайфовать сколько захотят, что этого знакомого надо только найти, "он вечно по кабакам шляется", а когда они его найдут - всё будет о*кей") куда-то, по его мнению, не туда, он заметил, что неприметная серая "девятка" тоже повернула за ними. От самого аэропорта следовала эта "девятка" за ними. Он сделал вывод: за ними следят. В небольшом городе заметить слежку нетрудно и неспециалисту. И тут же начал подозревать, что Илона не зря, видимо, "приклеилась" к нему. Когда она в очередной раз, как ему показалось, с тревогой обернулась назад посмотреть, следует ли серая "девятка" за их такси, он уже не подозревал, а был уверен, что Илона является тем самым "смертельным бутербродом", который он должен съесть, чтобы до конца сыграть отведённую ему роль в кем-то спланированном заранее спектакле. Но его очень не устраивало умереть раньше, чем он хотел бы, и поэтому он решил действовать на свой страх и риск. Заприметив издалека кафе с весёлым названием "Три танкиста", он приказал шофёру остановиться.
   Такси остановилось, он расплатился, Илона с огромной неохотой вылезла из машины и сразу же заявила:
   -Вы как хотите, а я в этой клоаке пить не буду.
   -Пойдёмте, пойдёмте, - упорствовал он.
   Только когда Илона увидела, что и серая "девятка" остановилась в метрах ста от кафе на обочине, только тогда она согласилась пойти с ним "промочить горло" (его слова). Во всяком случае, так ему казалось. Однако как бы там ни было, а он в первый раз испытал чувство злости к этой очаровательной с виду девушке. Он ей нравился, в этом у него не было никаких сомнений. Он чувствовал её откровенную симпатию к нему с той самой минуты, как она впервые увидела его сегодня утром у входа в аэропорт, но совершенно не мог представить, чем дышит сейчас эта красивая девушка и почему что-то против него замышляет.
   Он сидел в омерзительно грязной кафешке "Три танкиста" и смотрел на девушку, сидевшую напротив, более чем внимательно. У девушки была поразительно благородная посадка головы, чеканный профиль и потрясающе нежная шея. Свернуть такую нежную шею у него не будет сил - ни моральных, ни физических, даже если эта прекрасная девушка попытается вонзить в него кинжал, как когда-то Шарлотта Корде в несчастного Марата, подумал он, поднёс ко рту принесённый официантом стакан с желтоватой жидкостью и понюхал её.
   -Не желаете отравиться вместе со мной? - вякнул он и посмотрел на Илону ну, наверно, уж больно идиотскими глазами.
   -Нет, не желаю.
   Он выпил один. Выпил жидкость из стакана не как виски, а как отраву. Так, по крайней мере, ему казалось. Выпил, но ничего - не умер.
   Для чего он остановил такси и затащил Илону в это кафе? Конечно, не для того, чтобы услышать от неё вот это: "Вы должны знать, я девушка скромная и трахаюсь скромно, самое большее - оральный секс, а вот анальный и не просите - не получите". Он хотел прежде всего проверить Илону в этой забегаловке, так сказать, на "вшивость", задать ей пару "строгих" вопросиков, выяснить наконец у неё, зачем за ними следят, если, конечно, она сама об этом хоть что-то ведает и слежка ему не приснилась, а вместо этого уже мысленно видит сидящую напротив девушку нескромно обнажённой. Вот он как бы реально уже, а не виртуально ласкает её грудь, вот его рука опускается ниже в её болотистую местность между ног и пальчиками раздвигает курчавые заросли там, чтобы добраться...
   Он потушил сигарету прямо в стакан и, дрожа от возбуждения, произнёс:
   -А не пора ли нам завершить, так сказать, наши поиски нежности сексдрачкой? Как ты думаешь, пора?
   -Пора, - выбулькнула из себя Илона и как бы невзначай одним только кончиком языка облизнула свои яркие сочные губы. Это ещё больше его возбудило.
   -Тогда вперёд, за мной, на сладкие мины! - почти крикнул он и одним прыжком подскочил к бармену за стойкой.
   Тот мгновенно уловил пикантную суть его предложения и в обмен на десятидолларовую бумажку решил-таки оказать ему явно не медвежью услугу.
   Но перед тем, как уйти из кафе, он резко повернул голову назад и обнаружил сзади человека в чёрной куртке-пуховике. Обшарив парня глазами, как корабельными радарами, он вдруг испугался взгляда этого парня. Жёлтые глаза того каким-то странным образом сочетались со светлыми кудряшками волос на голове и светились как бы сдержанным азартом киллера, впервые ощутившего в своих руках снайперское оружие. Ещё он узнал парня. Это был тот самый парень, которого он пару часов назад назвал "сиром", из-за чего чуть не возникла драка того с ним
   При виде этого парня он, естественно, сразу подумал, что надо "делать ноги" и ни в коем случае не ввязываться в драку. В этой до омерзения скромной кафешке с неудобными диванами, обтянутыми потрескавшимся дерматином, на которых тут и там сидели очень и не очень бедно одетые люди, пусть ещё никогда не совершившие насилия или убийства, но уже готовые к этому (он видел это по взглядам этих людей) не только ради копейки лишней, но просто так, от злобы на сегодняшний день, от отчаяния, что до самой своей смерти им ничего не удастся изменить к лучшему, его, одетого, как голливудская кинозвезда, никто не защитит и никто не поддержит, даже если он одержит победу над своим соперником в честном бою. В общем, это были люди, которыми нельзя было восхищаться и от которых надо было держаться подальше. Когда-то в юности он даже стремился на время превратиться в одного из этих людей, чтобы знать, чем дышит так называемая "чернь" из первых рук, от самого себя, но после шести лет тюряги он отлично знает, чем дышит "чернь". Она дышит сволочизмом.. И вообще, он считает, что каждый человек - сволочь. Но только не сволочь знает об этом. Между прочим, этим афоризмом собственного сочинения он втайне гордится.
   И вдруг он услышал, как Илона прокричала на украинском:
   -Мыкола, иды звидсы. Я дужэ тэбе прошу. Чуеш, що я говорю?
   -Чую, - отвечал Мыкола, но продолжал стоять на месте.
   -Кто этот парень? - вполголоса и как будто не зло спросил он.
   -Так, знакомый. Можно сказать, выросли вместе. Его не надо бояться. Он просто ревнует меня к вам. Мне только одно в Мыколе нравится: что он никогда меня не бросит, если я буду с ним. Возможно, когда-нибудь я и буду с ним. Мы, девушки, нечасто возвращаемся к тем, от кого уходим, но охотнее возвращаемся к тем, кто не уходит от нас, - прямо-таки софистически ответила Илона. Ум у этой курочки имеется, и не хилый, отметил он про себя.
   Плюнуть на всё и бежать отсюда, пока его не настигли пули ревнивца - эта мысль в следующую секунду завладела им, но в эту же секунду он увидел, что знакомый Илоны скупыми жестами изобразил на лице разочарование человека, которому нечего больше ждать хорошего от женщины, которую тот любит, и неуверенной походкой направился к выходу. Но надолго ли парень уходил? Вряд ли надолго, У него не было никаких сомнений в том, что Мыкола скоро снова засветится на его горизонте. Скорее всего - не как ангел.
   -Так вы идёте, господа?
   В глазах бармена, словно на электронном табло, читалась ещё одна десятидолларовая бумажка, на которую тот рассчитывал, мысленно оценив содержимое его карманов. Чтобы окончательно не разочароваться в людях, он решил не давать тому больше ни гроша.
   -Идём, идём! - дворняжкой пропела Илона и потащила его за собой.
   Бармен привёл их в какое-то подсобное помещение, забитое картонными ящиками, освещённое тусклой лампочкой, спросил, закрывать их или не надо, затем, после утвердительного кивка его головы, закрыл их на ключ, шепнув перед этим, что откроет ровно через двадцать минут - "как вы, пан, и просите"..
   Как только бармен закрыл дверь, так сразу Илона принялась поспешно стаскивать с себя кой-какую одежду. Когда он увидел её розовые трусики, то нашёл её руку и нежно сжал её, потом прижался к ней всем телом и впился в её рот губами так, что она вся задрожала, бедненькая, от макушки до пяток.
   Скоро она по его настоянию, упёршись руками в стену, выставила ему на обозрение и растерзание свой прекрасный задок. Он оттянул вниз нежно-розовую материю трусиков и высвободил великолепные по форме и величине половинки её зада, затем встал на колени и со знанием дела стал целовать их.
   Попка её - о Боже! - излучала приятнейший жар. Чем больше он впивался губами и языком в её упругие полушария, тем глубже, казалось ему, погружался в облако наслаждения. Держа руку на её лоне, он скоро воспринял усиливающуюся пульсацию этого её сокровища как признак того, что пришла пора состыковать их органы любви. Только он хотел вытащить из штанов своё оружие любви, как вдруг...Как вдруг услышал, что с той стороны двери что-то тяжёлое и грузное упало на пол, издав глухой звук. Он резко прекратил свои любовные движения и выпрямился во весь рост, затем знаками попросил Илону помалкивать. Она отошла в сторону, он встал напротив входной двери и приготовился к худшему, что вот дверь откроется и...
   Сердце его ещё тревожней застучало, когда за дверью он снова услышал глухой звук, будто на землю упал пистолет. В эту минуту он так напрягал слух, что, если честно, из-за этого перенапряжения слуха ему могло померещиться всё, что угодно. У него и волосы на голове слегка зашевелились бы, как в те далёкие времена, когда шерсть первобытного предка человека вздыбливалась при виде опасности, придавая ему максимально грозный вид и тем самым устрашая противника, если бы дверь открылась и кто-то с оружием или без оного накинулся бы на него или на Илону. Это точно, что зашевелились бы.
   Что там ни говори, а от ужаса у него сдавило горло. Чёрт возьми, может, конец ожидает его здесь, в этой конуре? Вот врывается некто с пистолетом в руке, может, тот самый Мыкола, бах-бах! - и его жизнь отброшена в сторону, как банановая корка...
   И в это самое время между картонками промчалось что-то увесистое и серое, прошмыгнуло, отзвенело тревожным шумом.
   -Крысы! Здесь крысы! - закричала вне себя от ужаса Илона и, полуголая, прижалась к нему, как к статуе божества. - Я больше всего на свете боюсь крыс. Хочу в дом, где нет крыс, - вдруг потребовала чертовка.
   -А Белый дом тебя устроит? Там наверняка нет крыс.
   -Ну вот ещё. Там, в Белом доме, хоть и нет, наверное, крыс, но Овальный кабинет никогда не станет Оральным кабинетом. Там даже Буш своей Бушихе, уже пытающейся соблазнить его снятием с себя трусиков, говорит: "Здесь ни за что на свете".
   Эти слова Илоны привели его в изумление. Он даже улыбнулся. Улыбнувшись, пришёл наконец в себя, нащупал глазами кусок арматуры, очень смахивающий на лом, легонько отодвинул Илону в сторону и, действуя ею, как фомкой, легко открыл дверь, хотя делал это второй раз в своей жизни. За нею никого не было, но была ещё одна дверь. Стараясь излишне не шуметь, он без особых хлопот открыл и вторую дверь. Они вошли в новую темноту, и он затворил дверь с необычайной деликатностью. Несколько секунд он настороженно прислушивался. Но было тихо, как в могиле. Осторожно двигаясь дальше, он наткнулся на третью дверь, которую с помощью арматуры открыл так же легко, как и предыдущие две.
   Как только он распахнул дверь, сразу в глаза ударили сумерки. Последняя открытая дверь наконец-то вывела их во двор. Он посмотрел на часы. Шёл седьмой час, и вечерний ветерок обвевал их, обдавая запахами земли, дождя и гниющего мусора. Впереди просматривался бетонный забор, и чёрная дырка в нём с человеческий рост обещала им свободу.
   Темнело быстро. Они с Илоной постояли молча, обнявшись, может, с минуту, думая каждый о своём. Стояли потому, что он боялся (на самом деле боялся), что как только они начнут движение к дырке в заборе, незамедлительно прозвучат автоматные очереди, и ещё два трупа украсят своей невинной кровью пространство СНГ. И зачем он только связался с Илоной? Сопел бы сейчас в две дырочки, уже подъезжая на такси ко Львову, и в ус себе не дул. А с Илоной его ждёт, возможно, даже жизненная катастрофа, подумал он.
   -Пошли! - наконец прозвенел он шёпотом в самое ушко Илоны, и сразу же в его ладонь врезались коготки Илоны, ей, верно, тоже было страшно, хоть она и хорохорилась всё это время. Она ведёт себя так, чтобы отвести от себя подозрения? Что ж, и это может быть, промелькнуло у него.
   Но едва они сделали несколько шагов, как острый луч ручного фонарика полоснул его по глазам. Он успел только крикнуть Илоне: "Беги!", увидеть, что она действительно побежала, как на плечо ему опустилась тяжёлая рука, а удар второй живой кувалды пришёлся ему прямо в живот. С Божьей, наверное, помощью он устоял на ногах после этих ударов и, собрав все силы, стал готовиться к уничтожению своего противника, физиономия которого была затянута чёрными колготками, словно тот уже надел траур по нему, и выглядела, чёрт побери, устрашающе. Он сразу определил, что нападавший - не ревнивец Илоны, потому что был намного выше ростом ревнивца.
   То, что затем последовало, было воплощением, наверно, чистого кошмара. Нападавший пытался кулаками коренным образом изменить его внешность, но он сопротивлялся изо всех сил, как дьявол, и ни одного прямого попадания в свою сверхприятную для женщин внешность не допустил. Напротив, на какую-то тысячную долю секунды ему удалось оторваться от цепких рук нападавшего, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы, изловчившись, бабахнуть того арматуркой, с помощью которой он только что открывал двери и которую, слава Богу, не выбросил, - да так бабахнуть, что нападавший взвыл нечеловеческим голосом и мешком рухнул на землю. Он тотчас вильнул в сторону от упавшего противника и побежал к дырке с той максимальной скоростью, на какую только был способен в своём возрасте. Воздух во время его бега гудел так пронзительно, так резко, так пугающе, что он уже нарисовал в своём воображении, как он падает, скошенный очередью из израильского автомата "Узи", так и не успев пересечь двор, так и не успев скрыться в спасительной для него дырке.
   Однако дырку он проскочил без проблем и продолжал бежать с прежней скоростью, пока его не настиг голос Илоны:
   -Куда вы, Андрей Иванович? Остановитесь, пожалуйста.
   Он остановился и обнаружил Илону сидящей в такси. Без колебаний он уселся рядом с ней. Усевшись, сразу вспомнил о сумке, спросил о ней Илону.
   -Сумку вашу я забрала из кафе, - успокоила она его, а шофёру бросила: - В "Егерь", пожалуйста.
   Они поехали. В машине было темно, тепло, а её волосы, порхавшие при каждом движении головы, прижавшейся к его плечу, пахли божественно. Откуда-то снизу, чуть ли не из-под коврика вполголоса напевал его любимый Фред Меркури. Ему казалось, что он уже в раю.
   -Почему мы едем в "Егерь"? Объясняю. Надо же закончить нам то, что мы начали. И кончить желательно там, где пахнет цивилизацией, а не крысами. В "Егере" в ночную смену работает ещё один мой знакомый, который по моей просьбе даст нам ключи от своего домика. И да свершится наше сладкое будущее!
   Такое объяснение его совсем не удовлетворило, но он, возможно, из-за усталости продолжал покоряться её чарам.
   Такси мчалось, вечер нарастал, он мало-помалу пощипывал пальчиками тело Илоны. Он не думал, что хорошо понимает с ним происходящее, но всё-таки думал, что что-то понимает. Обнимая за плечи прижавшуюся к нему всем своим естеством девушку, он повторял про себя одно и тоже: "О Боже, когда же, когда же моё семя наконец оросит её лоно? Ну когда, чёрт возьми?"
   ...Поздним вечером он оказался в ночном клубе "Армагеддон". И начал догадываться, что не только благодаря Илоне. Кто-то ещё очень хотел, чтобы он оказался на ночь глядя в этом не богоугодном заведении. Он опять почувствовал, можно сказать, задницей за собой слежку, и поэтому настроение у него уже было не то, что раньше, когда они ехали в такси в ресторан "Егерь"
   Они танцевали с Илоной какой-то медленный танец. Её руки то и дело обвивали ему шею, прекрасная жуть её полураздетого тела продолжала вызывать у него головокружение за головокружением, однако он строго-настрого приказал себе сохранять спокойствие и быть бдительным. Все женщины кажутся донельзя соблазнительными, когда они тебя обманывают, танцуя с Илоной, думал он. А в том, что Илона его обманывает, он уже убедился. Никакого парня с ключиками от отдельного домика в "Егере" не оказалось. По этому поводу она наплела ему всякой чуши с полведра, если не больше, и он, конечно, после этого перестал безоговорочно ей верить. Он бы давно её бросил, если бы не подозревал, что только тело Илоны, возможно, скоро защитит его от бандитских или националистических пуль.
   И всё-таки почему его в Украине преследуют? Никому ведь в бизнесе он дорогу не перешёл, никаких финансовых интересов в Украине у него нет, как нет их ни в какой другой стране, кроме России, где он занимается специфическим частным предпринимательством, а именно: сочинительством, которое, как правильно сказал очень нелюбимый им поэт Бродский, "является наиболее древней и наиболее буквальной формой частного предпринимательства". Сочинительство вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, превращая его, как считает он, из общественного животного в личность. Он был уже общественным животным - публичным политиком, хватит, блин, хватит! Политик даже с самыми благородными намерениями, пусть не явно, пусть исподтишка, пусть часто не по своей вине - всё равно вор, обкрадывающий свой народ. Будучи несколько лет депутатом Государственной Думы, он это отлично усвоил. Правда, у сочинительства есть тоже свои минусы, но это уже другой разговор, очень длинный и очень скучный, господа.
   Размышляя, дальше он пришёл к выводу, что убивать его или брать в заложники из-за денег нет никакого смысла, потому что больших денег нет теперь даже у его, более удачливой в финансовом отношении, жены, не говоря уже о нём. Те, кто сейчас его преследуют, отлично это знают. Его могут преследовать только по политическим мотивам. Как представителя ненавистной многим национал-демократам из Западной Украины имперской России. Они, националисты, могут пойти на любую провокацию, но на его убийство вряд ли - всё-таки забоятся. Даже канадская диаспора такое убийство не одобрит, не говоря уже о Совете Европы. Убийство журналиста Гонгадзе кое-чему научило и украинских националистов...И тут неожиданно, как из глухого подземелья, крыской выскочила мысль: его преследуют из-за Жанны. Только из-за неё, это факт. Как он до этого раньше не додумался! У Жанны, благодаря её ремеслу, если можно так назвать её занятие, деньги имеются. И деньги, надо думать, немалые. Совсем недавно он прочитал в "Версиях", что в Австрии владелец борделя зарабатывает в месяц на одной российской путане от 6 до 10 тысяч долларов. В год путана может принести хозяину до 100 000 тысяч чистой прибыли. И дураку ясно, что в таком бизнесе, каким занимается Жанна, вертятся "сумасшедшие бабки". И вот эти "сумасшедшие бабки", которые, возможно, имеет от своей деятельности Жанна, и не дают кому-то покоя. Кто-то хочет урвать от этого пирога и для себя лакомый кусочек. И кто-то определил для себя, что самый кратчайший путь к достижению этой цели - это он. Стоит только взять его и припереть к стенке. Он, который открыто продемонстрировал свою любовь к Жанне. Как только эта мысль русской тройкой промчалась по его голове, так сразу же он почувствовал (ему казалось, что не виртуально, а на самом деле почувствовал), как у него по спине забегали такие же мурашки, какие, по всей вероятности, бегали по спинам "пациентов" знаменитого французского доктора Гильотена.
   Но ведь Жанна в Будапеште? Ну и что из этого? Бандиты возьмут его, запрут в каком-то погребе или сарае, позвонят ей: мол, давай деньги, или...Нет, нужно уходить, пока не поздно. Однако как это незаметно сделать? Илона наверняка повязана с этими негодяями и не даст ему далеко уйти. И к тому же... она по-прежнему нравится ему. Они танцевали с ней уже более получаса, не обменявшись ни словом. И всякий раз, когда он поглядывал сверху вниз на изгибы её грациозного тела, сердце его буквально обливалось кровью от жажды обладания им.
   -Что, нравлюсь? - ухмыляясь, спросила Илона, первой нарушив молчание.
   -Да, нравишься. Нравишься до такой степени, что я готов тебя скушать .Когда же наконец твой парень с ключиками заявится?
   -Скоро, очень скоро.
   -Дай-то Бог, - сказал он, а про себя подумал: "Ужасно, конечно, когда женщина - сволочь, но то, что сволочь - женщина, всё же внушает некоторый оптимизм"
   Спустя некоторое время он заявил Илоне, что ему надо в туалет.
   -Хорошо, идите. А я чего-нибудь выпью в баре, - на словах очень легко отпустила его Илона, а на деле он по глазам её видел, как нехотя отпускает она его, точно расстаётся со спасательным кругом.
   Он ожидал, что она на лице состроит потрясающую гримасу типа: "А может, пойдём в туалет вместе?", но и её не последовало. Он с облегчением вздохнул, довёл её до кресел у стойки бара, а сам быстрым шагом стал следовать туда, куда намеревался. Стрелки с надписью: "Туалеты. Комната для курения" показывали ему нужное направление. Помещения ночного бара были погружены в полумрак, лампы гасли одна за другой, потом снова загорались, а в дальних углах постоянно мерцали слабые, как бы агонизирующие язычки горящих свеч. Ошеломляюще громкая музыка, стильная евромебель, диваны, подушки, на которых возлежали женщины, надо думать, не только лёгкого поведения, пурпурные драпировки и прочие признаки роскоши, а также сыто-пьяные физиономии, разнузданные парочки, обнимающиеся в некоем подобии танца и всем своим видом демонстрирующие, что они берут, как сейчас положено, от жизни всё - всё это ввергало его в то состояние, которое он про себя условно называет: "Да пошли вы все на х...!"
   А в главном зале, хорошо освещённом, ему пришлось стать свидетелем, как там уже вовсю бушевали страсти. Публика, разогретая сначала пением "самой загадочной поп-звезды Украины", как имел честь сообщить об этом диск-жокей, Сталлины, которая исполнила на русском языке песенку очень фривольного содержания, а затем эротическими танцевальными номерами и откровенными призывами диск-жокея: "Давай! Давай! Вам уже жарко! Вам уже хочется снять с себя всё лишнее!" входила в раж. И он, немного из простого любопытства задержавшись в зале, увидел, что, как ни странно, первыми начали обнажаться мужчины. В толпе танцующих тут и там стали появляться мощные голые торсы, поблескивающие в лучах прожекторов, и полненькие натруженые животики, эротично двигающиеся в такт музыке, независимо от остального тела. Тут же в центр зала выпорхнули две худосочные девицы с лицами молодой Чуриковой, видимо, сёстры, и стали изображать из себя страстных лесбиянок. Время от времени они задирали свои кофточки и в последний момент, словно стесняясь, опускали их обратно. Возможно, им очень хотелось блеснуть на публике своими прелестями, если бы эти прелести у них...были.
   Тем временем среди танцующих началось сверхвеселье. Пары сливались в порывах страсти в единое целующееся целое, с десяток девушек начали выплясывать с полуобнажённым верхом, выставив на всеобщее обозрение своё потрясное кружевное бельё. Несколько минут не давала ему пройти, иногда подмигивая ему и недвусмысленно улыбаясь, пышнотелая красотка. Время от времени его обдавало жаром от её перевозбуждённого дыхания. Она откровенно и не стесняясь охотилась за ним своими плутоватыми глазками, которые словно говорили ему: "И ты, дорогой, разденься, тогда все увидят, какие мы оба с тобой красивые". Через каждый такт эта миловидная пышка нервно одёргивала короткую юбку, собиравшуюся в складки на крутых бёдрах и затруднявшую танцевальные движения. В конце концов, совершенно не чувствуя угрызений совести и стыда, пышка сняла с себя ненавистную ей неудобную юбку, бросив её под ближайший столик (под столиками, собственно, и складывались все атрибуты приличия многих участников этого бес-шоу) и как ни в чём не бывало, принялась отплясывать в одних чёрных колготках. Когда она, танцующая, повернулась к нему задом, он увидел на колготках дырочку величиной с пятак. Дырочка эта угрожала разрастись до размеров голой задницы, потому что "пышка" как истинная блядь трусиков не носила. Не выдержав такого издевательства, он резко обошёл пышнотелую девицу, слегка даже толкнул её, но скоро его ожидала не менее откровенная картина: группа полуобнажённых юношей и девушек (он даже затруднялся подсчитать их количество) слилась в танцевальном экстазе, время от времени отправляя в пространство то мужскую рубашку, то женскую кофточку или юбку и выкрикивала в унисон диск-жокею: "Хочу, хочу, хочу!"
   Однако он заметил и следующее: присутствующие в главном зале, несмотря на всеобщую раскрепощённость, эротические импровизированные действа, не переходили всё-таки границ какого-то да приличия; он видел, что никто никого не принуждал, всё происходило по обоюдному или групповому согласию, ни у кого из танцующих он не заметил сигарету "в пасти", что постоянно наблюдалось им в известных московских ночных клубах типа "Распутина" или "Карусели", которые он иногда, находясь в хмуром расположении духа, посещал. Здесь народ понимал, что пришёл сюда повеселиться, "оттянуться", так сказать, по полной программе, а не праздновать свои грядущие похороны. Ведь если бы в этом клубе, не дай Бог, вспыхнул бы пожар, мелькнуло у него, то трупов здесь было бы наверняка не меньше, чем в подземном переходе минского метро в мае 1999 года, когда там из-за внезапно начавшейся грозы получилась ужасная, похожая на мясорубку, давка.
   Слегка оглохший на оба уха, окосевший от увиденного тоже на оба глаза, но уже в более приподнятом настроении он, строго следуя указателям, первым делом прибыл в комнату для курения и решил покурить. Мало того, что всё это время, пока он шёл, его пугал призрак Илоны, как бы невидимо следующей за ним, так тут его ещё сразу напугал парень роста и комплекции под стать известному российскому спортсмену Александру Карелину.
   Парень попросил у него сигарету и, как бы извиняясь за бестактность, произнёс:
   -Ты извини, братуха. Я вообще-то веду здоровый образ жизни - не пью, не курю, не танцую. Но сейчас я...чисто успокоиться. Я сюда свою подругу привёл - чисто потанцевать. Волнуюсь, ведь сколько мужиков её голой увидят - чисто ужас!
   Он дал парню сигарету. Когда тот задымил, закурил и он.
   Боже мой, а он-то думал... Что он думал? Он думал, что парень, якобы протягивая руку за сигаретой, на самом деле готовится этой рукой превратить его "фейс" в кровавую кашицу. О Боже, до чего в его жизни за этот чёртов день всё перепуталось! И только один Бог знает, что его ждёт впереди. А может, и Бог не знает, ещё подумал он и помрачнел до цвета табачного дыма. Всё, здесь ему делать нечего, решил он. Отсюда надо бежать, бежать, бежать! "Кто хоть раз пустится бежать, тот уже всю жизнь не остановится, - вспомнились вдруг ему чьи-то чужие слова. - И вообще, жизнь человека есть не что иное, как перманентное бегство от смерти". Кто же всё-таки это сказал? Ах, вспомнил, это же его друг Душан потчевал его как-то этим своим афоризмом
   Он взглянул на часы. Всё, пора! Точным движением он забросил окурок в пепельницу и зашёл в туалет - перед дорожкой дальней следовало хорошенько опорожниться. Его абсолютно не удивило, что навстречу ему попалась женщина с потёками макияжа на лице в одних трусах и кофточке, которая однако попыталась выдавить из себя извинения и незаметной тенью проскользнуть мимо. Он хоть и с омерзением, но всё-таки проводил женщину взглядом до двери.
   Когда он уже мыл руки - кто-то как бы успокаивающе начал гладить его по волосам. При этом поразительном жесте нежности, казалось, на мгновенье всё замерло, в воздухе застыла тишина, и даже в далёком туманном Лондоне наверняка перестал тикать Большой Бен. Он растерянно заулыбался, предполагая, кто же так нежно мог его гладить по волосам. Неужели чертовка Илона? Но как она могла оказаться в мужском туалете? Неужели осмелилась?..
   Зеркала над умывальником не было, поэтому ему пришлось обернуться, чтобы узнать, кто же так нежно гладит его по волосам.
   И он узнал. Если бы его волосы попали бы в пасть крокодилу - и то не было бы так больно, когда он узнал, кто же его так нежно гладил по волосам. Перед ним стоял ревнивец, которого звали, насколько он помнил, Мыколой. Выследил-таки его западноукраинский Отелло!
   -Москаль засратый, нэ чипайся до мойеи дивчины, а то я тэбэ вбью, - угрожающе прорычал ревнивец.
   Теперь он, мрачно глядя на Мыколу исподлобья, уже был склонен поверить, что Мыкола только ревнивец и в никакие другие игры не играет, и мог выдержать в поведении ревнивца такие "художественные" детали как закрытие двери на швабру, зубовный скрежет, угрожающий взгляд и рычание почти что льва без особых потрясений.
   -Пропусти! - потребовал он.
   Мыкола стоял перед ним, не давая ему пройти, невысокий, урод уродом, широко расставив ноги, видимо, готовясь к драке с ним. По правде говоря, он мог бы сделать из Мыколы котлету и в свои пятьдесят с хвостиком, но понимал, что это не принесло бы ему никакой пользы, поэтому решил подождать, что последует дальше.
   А дальше Мыкола сначала пристально посмотрел на него, потом улыбнулся, как бармен, наливающий халявную выпивку, и совершенно неожиданно вытащил движением фокусника из рукава куртки нож со смертельно блестящим лезвием, взвесил его на ладони и сказал:
   -Ну що, москальська сволота, зараз я тэбэ зарижу як свыню.
   Делать было нечего. Как только Мыколу после собственных "очень умных" слов начало трясти от смеха, он набросился на того, как молодой волк, жаждущий первенства в стае, чего тот никак не ожидал. Удар, который получил Мыкола в ухо, был только прелюдией. От следующего его удара нож из рук ревнивца стрелой отлетел в сторону и закатился под кабинку. Удар в плечо, апперкот в солнечное сплетение, он принялся бомбить Мыколу с ученической скрупулёзностью - вспомнились все приёмы рукопашного боя, которыми он овладел, когда служил в Псковской воздушно-десантной дивизии и службой в которой всегда гордился.
   Между тем ревнивец совсем раскис. Возможно, Мыкола уже был готов покориться своей участи и сдаться на милость победителю, как он нанёс тому очередной удар. От этого удара Мыкола упал. Но упал не "абы як", а упал страшно, хряснул об пол, как арбуз о мостовую. Он тут же горько раскаялся в содеянном, ему вовсе не хотелось этого безумия. Его самого такой удар оглушил бы, может, лишил бы даже на время сознания, а тут такой недоделанный, как Мыкола...
   "А вдруг Мыкола умрёт?" Он, тяжело дыша, как профессиональный боксёр после последнего раунда, стал с тревогой смотреть на лежащее в углу туалета, кажущееся издалека бездыханным, тело Мыколы. Была только одна надежда, что молодые кости Мыколы выдержат. Для него в этот момент вокруг царила тишина, хотя уши слышали, как в дверь туалета кто-то рвался; швабра жужжала в дверной ручке, как оборванная гитарная струна. Если ревнивец окажется столь неблагоразумным, что умрёт, то его жизнь превратится в цепь бесконечных мучений, подумал он. Затем с трудом заставил себя подойти к Мыколе и залезть к тому трясущейся рукой под свитер. Очень слабо, но сердце Мыколы всё же билось. Ура! Жив ревнивец-украинец! Душа его мгновенно возликовала. Он уже как Христос готов был возлюбить ревнивца как самого себя.
   Дальше всё происходило, как в кино. Он открыл дверь. Двое страждущих, видно, по-большому, мужчин воронами-мстителями набросились на него, но ему удалось за пару секунд отбрехаться. Но едва он высунул свою морду за дверь туалета, как на него розовым пламенем налетела Илона.
   -Что с вами, Андрей Иванович? На вас лица нет. - Илона говорила с видом профессора философии, размышляющего: а как бы выглядел наш мир, если бы каждый творил бы только добро.
   Он промолчал, заколебавшись лишь в самый последний момент влепить ей пощёчину, да не простую пощёчину, а такую, от которой у неё из глаз искры посыпались бы и губы лопнули, и кровь бы сделала её прозрачную блузку блузкой непрозрачной.
   -Как только выберусь из этого "Армагеддона", назло всем напьюсь до смерти, - сказал он вслух самому себе и двинулся опять в комнату для курения перекурить после переживаний.
   -А можно я умру вместе с вами? - загадочно улыбнувшись, спросила Илона.
   Он показал на дверь мужского туалета и резко бросил:
   -Вы лучше помогите не умереть вашему воздыхателю Мыколе, а я пошёл. Адью, мадемуазель. - Он сделал характерный жест.
   -Нужен мне этот Мыкола, как собаке пятая нога. Мне нужны только вы. Не вы ли, Андрей Иванович, всего два часа тому назад говорили мне, что я напоминаю вам ту ледяную глыбу, которое только ваше тело в состоянии растопить?
   Он готов был в ответ шепнуть ей прямо в ухо нестерпимое даже для путаны ругательство, но сумел-таки взять себя в руки.
   И тут ему повезло. Как только они, покурив, вышли из комнаты для курения, он приметил того человека, ростом и комплекцией напоминающего Александра Карелина, которого он давеча угостил сигаретой. Ему каким-то образом удалось вьюном вырваться из цепких рук Илоны и сделать это так спокойно, как будто ничего не случилось. Это был феноменальный результат. Пока Илона соображала что к чему, у него оказалось более минуты свободного времени. Он объяснил парню, что тому надо сделать и предложил деньги.
   -Ты, братишка, видать, чистый жлоб. Но я тебя чисто прощаю. Разве ты не понял, блин, что я русский. А русские и в Западной Украине - русские, то есть для чисто дела не продаются за деньги...Обижаешь, братишка, но ничего, переживу, я чисто обещаю тебе подержать в стойле твою курвочку столько, сколько ты просишь. Можешь, братан, на меня положиться. Чисто с ней всё будет о*кей. Захавал? Ну, то-то.
   Он крепко пожал руку русскому богатырю и постарался незаметной каплей влиться в море людей, которые вели себя в ночном клубе "Армагеддон" так, как будто с цепи сорвались.
   Убедившись, что Илона попала в "надёжные руки", он почувствовал себя снова в форме и даже стал напевать своё любимое "Yesterday". Он спешил, но всё-таки на минуту задержался у барной стойки. Нет, не выпить! Боже упаси! Он решил, что пока он не оторвётся от преследователей, о выпивке и речи не может быть. Его заинтересовали две милые бестии в купальниках, едва прикрывавших их прелести, которые заводили публику, столпившуюся у барной стойки, весьма откровенными танцами. И он нашёл, что это им так здорово удавалось, что их бюстгальтеры и трусики змеиного окраса были буквально переполнены купюрами разного цвета и достоинства. Особый восторг у мужской публики вызывали их соблазнительные па ягодицами. После каждого такого "реверанса" мужчины, можно сказать, светились глазами, как фотовспышками. Когда танцовщицы кончили свой танец, прямо на барную стойку водрузили полуобнажённую девушку. Умелая рука бармена уложила на грудь девушки щепотку соли, кусочек лимона, а животик украсила стаканом виски. Стартовая цена 30 долларов за право испить виски с живота девушки мгновенно перевалила за сотню. И желающих, как он видел, хватило бы не на один десяток таких стаканов. Тут на лицо его как бы набежало очень мрачное облако, и он подумал: почему такое возможно в самой нищей стране Европы? Вон из этого кубла-клуба, вон из этого настоящего армагеддона!
   Однако на дороге к гардеробу он приветствовал весело налево и направо все попадавшиеся на глаза бардачно-карнавальные рожи, как преступник, который усвоил, что самый лучший способ остаться незамеченным - это обратить на себя внимание.
   И когда молодая раскормленная гардеробщиа, подала ему пальто и сумку, он настолько, можно сказать, успокоился, что даже попытался обнадёживающе ткнуться губами в её густо накрашенную, но всё равно милую щёчку. С этой гардеробщицей у него, возможно, дело дошло бы и до "дружеского" его поцелуя взасос её восхитительной попки, если бы..
   Если бы его не напугал женский голос, прозвучавший возле самого уха:
   -Андрей Иванович, наконец-то я вас нашла.
   Он в страхе обернулся, ожидая увидеть...Но это была, нет, не Илона. Это была Лиля.
   Она стояла перед ним, одетая, как на бал-маскарад. На ней был жёлтый пуховик и потрясающие брючки. Шея была обмотана вокруг фиолетовым шарфом, а её рыжеватые кудряшки прикрывал диковинный серо-белый картуз с широким чёрным козырьком. Такие головные уборы, насколько он знал, считались шиком среди представителей уголовного мира в двадцатые годы прошлого столетия. Кажется, он видел на фото Лилю Брик рядом с Владимиром Владимировичем Маяковским точно в таком же картузе, и выглядела та довольно-таки пикантно, даже изящно. Однако Лиля не-Брик в этом картузе скорее напоминала ему клоуна Карандаша, очень популярного в его детские годы, чем модную мадемуазель, но он благоразумно воздержался от комментариев по поводу её кепки-причуды и других "бешеных" аксессуаров её наряда. Лиля уже ему не казалась похожей на какую-то там Амалию Мордвинову, не была она похожа и на шлюшку, так сказать, международного масштаба, она была похожа только на саму себя - симпатичную девушку. Симпатичную настолько, что в неё можно было влюбиться. И он не забыл, что влюбился в неё с первого взгляда.
   -В чём дело, Лиля?
   Прежде чем ответить, Лиля от миниатюрной зажигалки шикарным движением прикурила сигарету и только окутанная голубоватым дымом соизволила ответить. От этого её жеста любовь к ней у него вспыхнула с новой силой, и рука сама потянулась к плавным обводам её попки. Но он убил это своё желание уже в зародыше. Не хватало ему ещё обвинений в домогательстве в независимой демократической Украине!
   -Анна Михайловна срочно хочет вас видеть, - бухнув ему в лицо целое облако сладкого дыма, скороговоркой сказала Лиля. - Идёмте быстрей к машине, пока нас не засекли.
   -Разве она уже снова здесь, в Ужгороде? Каким чудом?
   -Подробности в машине, - бросила Лиля и, взяв его за руку, потащила к выходу. Он не сопротивлялся.
   Всего час какой-то с лишним пребывал он в "Армагеддоне", а как всё изменилось вокруг за этот час. Пришла в конце зимы наконец настоящая зима. С неба падали крупные, пушистые, как беличий хвост, снежинки. Ветер закручивал их штопором и гнал по улицам. Вокруг было так бело-светло, что обалденно жалко было смотреть, как горят уличные фонари, расходующие понапрасну столь дефицитную в нищей Украине электроэнергию. На город опускалась, как ему виделось, феерическая ночь. Не появятся ли этой ночью, помимо синяков на душе, ещё и синяки на теле, с тревогой подумал он, садясь в машину? Но когда он, устраиваясь поудобнее на сиденьи, случайно коснулся ногой её ноги,, то ему показалось, что из её потрясных брючек к нему в брюки залетели какие-то искры, настолько тёплые, что вмиг растопили лёд его тревожных мыслей. Ещё ему показалось, что их случайное соприкосновение было не случайным на самом деле. Этого, видно, захотел сам Бог.
   Лиля тронула машину с места так плавно и так тихо, что был слышен скрип сминаемого колёсами снега. "Умеет водить, стервочка", - с любовью подумал он.
   -Куда едем? - уже повеселев, спросил он.
   -Куда надо.
   -Где она? - не успокаивался он.
   -Скоро всё узнаете, Андрей Иванович.. Как, по вашему мнению, за нами нет погони? - спросила она его, когда они проехали метров триста.
   Он всё это время буквально не спускавший глаз с зеркала заднего вида, ответил как можно спокойней:
   -Пока не вижу. А что, мы такие важняки, что за нами должна быть погоня? -попытался съехидничать он.
   -Давайте пока обойдёмся без шуток, - сурово наказала Лиля. - Вот когда прибудем на место целыми и невредимыми, тогда и будем шутить.
   Несмотря на падающий снег, они ехали довольно-таки резво. Было далеко за полночь. Большинство ужгородцев, как и большинство украинцев и россиян, уже улеглись в это время суток на свою единственную в постсоветский период жизненную опору - кровать. Пустынные улицы в свете фар казались бесконечной лентой алюминиевой фольги. Жёлтые огоньки светофоров, казалось, дружелюбно подмигивали им. Лиля вела машину аккуратно и сверхосторожно. Присутствие рядом, можно сказать, уже любимой им женщины, приятное тепло в машине однако не смогли отвлечь его от одной навязчивой мысли: он умрёт сейчас, если чего-нибудь не выпьет. Умрёт - это как пить дать.
   Когда он увидел впереди горящую вывеску ресторана "Золотая рыбка", то попросил Лилю завернуть в ближайший переулок и там остановиться.
   -Зачем? - спросила она его, когда сделала так, как он просил.
   Он коротко объяснил, что если сейчас не выпьет, то умрёт. К тому же его ждёт встреча с Жанной, и он должен быть в форме. А без алкоголя ему этой формы не видать, как собственных ушей. Лиля пойти с ним "дерябнуть за компанию хоть апельсинового сока" отказалась и дала ему пять минут времени, чтобы он утолил свою жажду.
   Однако на скорую руку выпить не получилось. Бармена на месте не оказалось, и он сел за столик, надеясь на официанта. Он сидел за столиком меж двух огромных аквариумов. Живые ещё карпы не торопились задохнуться в своих лоханях, но по всему было видно, что им этого не миновать. Они широко распахивали красные рты, словно хулили свою жизнь, и медленно, как потонувшие галоши, перемещались среди пластмассовых водорослей, раздражая его своим независимым ленивым плаванием. Несмотря на глубокую ночь, в ресторане было шумно. Посетители уплетали за обе щеки и еду, и выпивку. Он мог с полной уверенностью констатировать тот непреложный факт, что посетителей в ресторане хватало. Все они были самые обычные люди, по отдельности каждый из них выглядел вполне нормально. Однако вместе они напоминали сборище умалишённых - до того смешно, нелепо, а порой и развязно и сверхшумно они себя вели. Можно было даже подумать, что эти люди, и молодые, и в возрасте, настолько отстали от времени, что в конце февраля праздновали Новый год.
   Прошла минута, а к нему никто из официантов не подходил. Это его бесило. Наконец он увидел, что кто-то или, точнее, что-то к нему всё-таки направляется. Всё справа от него скрывалось в клубах табачного дыма, и это что-то вдруг с таким достоинством вышло из облака табачного дыма, с каким, очевидно, Эвридика покидала ад.
   -Хай, Славик! - ни с того ни с сего поприветствовало его это что-то, на поверку оказавшееся чертовски похожим на женщину. Он благоразумно не стал возражать против своего нового имени, поскольку знал, что жизнь человека есть не что иное как совпадение тех случайных событий, которые часто совпадают отнюдь не случайно. - Всё-таки успел приехать из своей долбаной Москвы на пятидесятилетие нашей школы и на ежегодную встречу с соклассниками. Убедился, как мало нас осталось? Это факт, что мрём мы, как мухи... Чо, Славик, не узнаёшь? Я Нина Лапкина, твоя первая любовь. Это ты, гад, мне в десятом классе целку сломал.
   Он более чем внимательно присмотрелся к своей "первой любви". Фигурой женщина была похожа на "славянский шкаф", но лицо со вздёрнутым носиком было ничего, милое. Только какие-то коричневые пятнышки на подбородке портили его милость. И ещё одно явно не украшало женщину - Нина Лапкина была пьяна в доску.
   -Нет, не узнаю, - только и пробормотал он, жалея уже о том, что ворвался в этот шумный ресторан. Мог бы обойтись и без выпивки, кретин, начал он ругать себя.
   Чертовка в ответ осклабилась в идиотской улыбке. Такой улыбкой улыбается, возможно, женщина-мужеубийца после того, как пырнув в пьяной драке своего мужа ножом, внезапно обнаруживает, что во вскормленном ею же теле мужа нож согнулся, как резиновый шланг, и убийства не получилось.
   -Значит, ты меня, гад по имени Славик, подлец по фамилии Кужель не узнаёшь. Да я тебя сейчас всего собственным говном измажу, чтобы ты, падло, кобель несчастный, всё вспомнил! Да я из-за тебя, чмо болотное, аборт сделала, а ты в Москву сбежал...Я на всю жизнь из-за тебя калекой сделалась, без дитёв собственных обречена жить была. Ты чо, гад, думал, бороду отрастил, и я тебя не узнаю? Не на того напал, гад!
   Он и глазом не успел моргнуть, как она схватила его за воротник пальто и, словно арканом, сдавила горло. Он мгновенно обмяк. Она это заметила и ослабила свой натиск, однако болтать продолжала без умолку. За каких-то двадцать секунд он узнал многое об этой чертовке из уст самой чертовки. Несмотря ни на что, как ни странно, она вызывала в нём всё большую симпатию. Иногда ему нравилось общаться с такими женщинами, глупыми и недалёкими. Было похоже, что эта дамочка-чертовочка прошла сквозь огонь, воду и медные трубы с гордо поднятой головой. Три замужества, три развода. Теперь со свойственным её характеру "оптимизму" она надеялась наверстать упущенное, выйдя замуж... за него. Он с ужасом видел, как у неё буквально слюнки текут при виде его. Ещё он подозревал, что дамочка-чертовочка ни на секунду не сомневалась в своих чарах, считая, что он как орешек вполне ей по зубам.
   -Я знаю о тебе всё, Славик. Ты тоже, как я, разведённый и пока не займанный. Женись на мне - и счастье окутает нас тёплым ватным одеялом до самой нашей смерти. Я продам здесь свою квартиру и перееду к тебе в Москву. А работу я найду везде. Хоть няней, хоть гувернанткой. А хочешь, не буду работать, борщи тебе украинские буду варить и бифштексы с кровью тебе готовить...Женись на мне! - Дальше она замурлыкала что-то нечленораздельное и слизнула часть фиолетовой помады с губ, видимо, приготовившись в случае его согласия жениться на ней, впиться ему в губы, так сказать, в знак благодарности и признательности за его подвиг. Но он молчал как рыба, и это наконец её разъярило. - Не женишься на мне - смешаю тебя с говном, вот увидишь! - заявила она.
   -Не надо смешивать меня с говном, Нина. Лучше принеси мне чего-нибудь выпить.
   Тут она буквально стрельнула в него своими глазками. Обрадованно стрельнула.
   -Нет проблем, дорогой. Пошли выпьем.
   О Боже, уже не пошатываясь, она за руку подвела его к стойке бара, и они взгромоздились на два высоких табурета возле стойки. Какой-то субъект в ослепительно чёрной бабочке, как из-под земли вырос перед ними. Он понял, что это и есть бармен. Где же его нечистая носила всё это время? Наверное, пьянствовал в какой-то компании и потому отсутствовал, когда он вошёл в ресторан.
   -Хай, Гарик, - поприветствовала чертовка бармена.
   -Чего изволишь, душечка?
   -Один двойной мартини, козлик. А тебе? - обернулась она к нему.
   -Мне сто пятьдесят водки и бутылку пива.
   -Послушай, душечка, может, тебе хватит, ты уже и так нализалась, - бармен попытался направить, так сказать, чертовку на путь праведный.
   -Я трижды брошенная женщина, - принялась кокетничать Нина Лапкина. - Такие, как я, имеют право на вечный буль-буль, чтоб ты знал, скотина! Наливай, я плачу!
   -Налейте, чёрт с ней, - умоляюще шепнул он бармену.
   Тот налил в первую очередь Нине в бокал и небрежно, со словами: "Дуй, стерва!" кинул в него красную соломинку.
   По его просьбе бармен налил ему водки в стакан. Он не медля этот стакан опрокинул. Затем из холодильника бармен достал пиво и предупредил, что пиво очень холодное. Он отхлебнул чуть-чуть прямо из бутылки , и ему показалось, что он проглотил полуметровую сосульку. Тем не менее на вкус пиво ему понравилось. Научились таки и украинцы варить пиво не хуже немцев и чехов, промелькнуло у него.
   Когда он добил своё пиво, своё мартини добила и кошечка-чертовка.
   -Потанцуем, Славик? - предложила она и потянула за руку.
   Ну не мог он как истинный джентльмен отказаться от её предложения.! Ну не мог - и всё тут!
   Они смешались в зале с теми танцующими парами, которые предпочитали более тихие танцы, чем беснующаяся молодёжь. В углу, где они мирно танцевали, в оргии огней доминировал кроваво-красный свет, который искажал все лица почти до неузнаваемости, и это ему нравилось. Он не забывал ни на секунду, что кое-кто на свете хочет отыскать его и, может, сделать его приятным для себя трупом.
   Танцуя, Нина погрузилась в его объятия и прижалась головой к плечу. Наверное, так ей удобней было не падать. Он нашёл, что у кошечки-чертовки интересные завитки каштановых волос, нежная шея, очень упругая грудь, а спинка её под разрезом шикарного праздничного платья плавно и красиво переходит к раздвоению та-ко-й попки, что в брюках его начало твориться форменное безобразие. Не дай Бог, ему придётся действительно на время стать её мужем, однако без ужаса подумал он. А чо? На безрыбьи и рак - рыба.
   А кошечка-чертовка, видимо, чтобы не заснуть в его объятиях под музыку, всё болтала и болтала:
   -А что делал, Славик, мой третий муж Вася - уму непостижимо! Натирал мою спину речным песком до крови, о груди мои, сволочь, сигареты свои "Памир" гасил, заставлял меня, голую, ложиться на простынь, украшенную, так сказать, его рукой свежесорванными крапивными листьями... Но это всё цветочки, а вот когда он из-за того, что я у него выцарапала из заначки все деньги, начал гладить мою несчастную задницу горячим утюгом, вот тогда...
   Он мельком бросил взгляд на часы. Уже на целых пятнадцать минут он превысил дозволенные ему Лилей пять минут. Что делать? Как поделикатней и поприличней избавиться от женщины, которая уже видит в нём своего четвёртого мужа?
   И тут он увидел, что в ресторан вошёл свежий посетитель. Это был человек, физиономия которого показалась ему сразу и знакомой и узнаваемой. Не теряя времени зря, человек этот стал пробираться сквозь толпу танцующих. На лице человека даже издалека читалось сильное раздражение, возможно, даже по поводу собственного существования. Пьяненькие танцующие не очень охотно расступались перед его знакомцем, может, потому, что от того веяло не только непробиваемой трезвостью, но и мертвенным холодом, как от покойника. Одни водянисто-голубые глаза того чего стоили! Он ощущал холод этих глаз на расстоянии. Не было никаких сомнений, что этому человеку нет никакого дела до празднования пятидесятилетия третьей ужгородской школы с русским языком обучения, что ищет этот человек только то, что скоро найдёт, то есть его. Значит, его преследуют украинские националисты? Может быть, может быть. Но с какой целью?
   Он толкнул Нину в плечо и как можно осторожнее указал на двигающегося к ним сквозь толпу Богдана Лисняка (именно так этот человек назвался ему несколько часов назад) и сказал с заметной тревогой в голосе:
   -Видишь этого человека, Нина?
   -Вижу.
   -Запомни его. Это мой враг. Этот тип преследует меня с самой Москвы.
   -Что ему надо?
   -Деньги. Доллары. Когда-то этот тип одолжил мне крупную сумму денег. Я уже почти весь долг ему отдал. Остался какой-то мизер. Но из-за этого мизера этот тип может меня укокошить и глазом не моргнуть. Он такой. Крутой, сволочь.- Его рука скользнула по спине чертовки вниз и стала гладить упругую выпуклость её огромного зада. - Мне кажется, Нина, этот тип хочет уничтожить наше будущее, помешать нашему счастью. Только ты сможешь спасти меня. Только ты. Спаси меня, любимая, спаси!
   -Но как? - спросила его уже не в дым пьяная Нина Лапкина.
   -Очень просто. Врежь этому типу под самый дых, чтобы он навечно тебя запомнил - и вся любовь. Я думаю, после этого он к нам больше не сунется.
   -А если у него есть пистолет?
   -Не думаю, - как можно спокойней попытался ответить он.
   Между тем Богдан неотвратимо приближался. С суровостью, достойной, может, командира отряда спецназа, приготовившегося штурмовать захваченный террористами самолёт с заложниками, тот прошествовал сквозь толпу танцующих и присоединился к малочисленной группке шумно курящих в сторонке людей. Как он и предполагал, Богдан стал наблюдать за ним в зеркало, занимающее в том углу зала целую стену, в котором без сомнения отражались и они с Ниной как бы безмятежно танцующие под бешеную музыку.
   -Ну, я пошла.
   -Ты его хорошенько попугай.
   -Будь спок. Я его угогохаю так, что он запомнит меня до могилы.
   -Ну, с Богом, родная.
   Он чмокнул её в щёчку скорей бородой, чем губами, и она пошла. Он же, с трудом пробравшись между танцующими парами, проскользнул за портьеру - зелёную, как знамя ислама. Он думал, что проскользнёт незамеченным. Ан нет! Его заметили. И на мгновения их взгляды встретились. Но жестокой перестрелки глазами между ними не произошло, так как...
   Так как в это время на Богдана Лисняка, ничего пока не подозревавшего, сквозь толпу танцующих, как "пэтэшка", то есть плавающий танк, высоко подняв руки и стреляя ротиком-пулемётиком: "Я тебе, погань, покажу, как обижать моего будущего мужа!", двигалась Нина Лапкина. Все танцующие наверняка знали, что собой представляет Нина Лапкина, поэтому везде при своём продвижении к "погани" она получала зелёную улицу. Наконец она пулей выскочила из толпы танцующих и развернулась перед "поганью" уже не жалкой "пэтэшкой", а грозной "тридцатьчетвёркой" и пушкой-ртом выпалила:
   -А вот и я, говнюк!
   Богдан застыл в движении, как Пизанская башня.
   А Нина вытаращила на того свои немаленькие глазки и страшно заморгала. Её накрашенные веки хлопали от злости, точно ставни, готовые сорваться с петель под напором бешеного ветра. Всё это он видел отчётливо.
   -Что вам, пьяная женщина, от меня надо? - процедил сквозь зубы Богдан.
   Здесь с его стороны разумнее всего было немедленно поднимать якорь и юрким катерком выруливать в открытое море, то есть тихо, без галлюцинаций, смыться из ресторана. Но он решил дождаться таки маленького Бородина.
   И дождался. О, как приятно было ему увидеть, как Нина со всего размаху врезала его врагу так, что тот буквально согнулся после её удара пополам.
   -Друзья мои, одноклассники. Бейте этого бандита. Он преследует моего будущего мужа Славика Кужеля. Вы что, не помните нашего Славку? - кричала кошечка-чертовка так, словно криком своим желала стряхнуть навсегда пьянь свою, густой паутинкой опутавшей её мозг.
   -Помним, помним! - прогудела толпа и со всех сторон окружила несчастного Богдана.
   Всё, он спасён. Спасибо тебе, родная! И тут он дошёл до такой наглости, что, уходя, уже надев пальто, послал своему знакомому незнакомцу ("Где же всё-таки я его видел? Где, чёрт возьми?") воздушный поцелуй. Он ожидал от знакомого незнакомца выстрелов из пистолета за этот поцелуй, но выстрелы, слава Богу, не прозвучали.
   Видит Бог, ему не очень хотелось покидать в эту ночь ресторан "Золотая рыбка". Прежде всего из-за Нины Лапкиной, его спасительницы, по-своему очаровательной и прекрасной женщины. Поведение его с ней, конечно же, трудно назвать поведением добропорядочного джентльмена, но он мечтает остепениться и в будущем наверстать упущенное. Возможно, пару поцелуйчиков он да и подарит этой могучей ужгородской леди, может, дело дойдёт и до "развалин ночей", как говорится (то, что Нина любую ночь с мужиком могла превратить в развалины ночи - у него не было никаких сомнений), а это уже само по себе отрадно. Хорошо, когда люди свои грехи хоть в мечтах, но хотят искупить добрыми делами. Вполне вероятно, что люди всегда бы руководствовались только высокими моральными принципами, если бы твёрдо знали, что добродетель их будет вознаграждена, а зло наказано. Но он-то отлично знает, что добро не победит и в XXI веке, что, увы, добро не победит никогда. Зло, как царствовало, так и будет царствовать на земле. А вы разве другого мнения, господа?
   На улице, вдохнув полной грудью ночной воздух, он стал готовить себя к новым испытаниям. Судя по гулу, доносившемуся из ресторана, маленькое Бородино под руководством Нины Лапкиной протекало успешно, на минут 15-20 его противник был выключен из игры, это точно.
   Машина Лили стояла там, где он её оставил. Это его обрадовало - значит, с Лилей ничего не случилось. И тут его взгляд упал на тёмную "Ниву", стоявшую недалеко от ресторана. Он сразу почувствовал, как по ногам потянуло ледяным холодом - этой машины не было, когда он заходил в ресторан, значит, это машина его преследователя, значит, надо с ней что-то вредительское сделать, мелькнуло у него.
   Он неслышными шагами подошёл к "Ниве", сделал вид, что уронил зажигалку и нагнулся якобы за ней, а на самом деле уронил перочинный нож и теперь надеялся самое острое жало ножа воткнуть в шину переднего колеса. К сожалению, это ему не удалось сделать. Ни с первой, ни со второй, ни с третьей попытки. Вот если бы под руками оказался бы ещё молоток...Он распрямился и, ни на что не надеясь, так сказать, ради профилактики нажал на ручку двери. Дверь неожиданно открылась. Богдан так спешил поймать его, что забыл закрыть машину ключом. О Боже, это прекрасно, что он открыл машину своего, можно сказать, врага. Ключей зажигания в замке не оказалось, но это не беда. Он нащупал пальчиками слева от руля рычаг открывания капота и потянул за него. Подняв капот, оглядевшись по сторонам и убедившись, что улица по-прежнему пустынна, он мгновенным движением вырвал центральный провод зажигания и сунул его в карман пальто, чтобы потом где-то его выбросить. Ночью его преследователь не скоро найдёт другой провод, почти с нескрываемой радостью подумал он.
   Когда он садился в машину Лили, чумных мыслей у него в голове уже почти не было, и тело своё в машину он взнёс элегантно и сс такой непринуждённостью, словно садился в эту машину сотый раз. На лице его для Лили заиграла умилённо-виноватая улыбка. Конечно, она бросила на него инквизиторский взгляд, который он и в полутемноте видел, но как все инквизиторские взгляды и взгляд Лили ничего не решал. Для него она и с инквизиторским взглядом была украшением этой феерической зимней ночи. Она была для него как взметнувшееся посреди ночи яркое пламя надежды.
   Как-то так получилось, что, уже сидя в машине, он не удержался и поцеловал Лилю сразу прямо в губы.
   -Ах, это вы, - только и сказала Лиля, которой, видимо, очень понравился его поцелуй, но , по-видимому, очень не нравилось то, что этот его поцелуй может длиться целую вечность. - Поехали! - вырвавшись из его объятий, скомандовала Лиля скорей всего самой себе. И, положив руки на руль, добавила: - Как говорится, хорошего понемножку.
   И они поехали. Но как поехали!
   -Я понимаю, нам надо ехать быстро, но не в таком же ракетном стиле! - взмолился он через пару минут.
   -Я еду не более шестидесяти, - успокаивала его Лиля.
   -В такую погоду это самая что ни на есть смертельная скорость, - почти с отчаянием говорил он.
   -Неужели вы не хотите побыстрее увидеть Анну Михайловну?
   -Хочу, но не мёртвым же.
   -Не беспокойтесь, со мной вы не разобьётесь, - совершенно серьёзно сказала Лиля и одной рукой как бы механически попыталась поправить причёску. Когда он целовал её, она сняла своё придурковатое кепи и теперь рыжеватые локоны её волос в беспорядке вились вокруг её бледного лица. Кепи своё она больше не надевала. Может, для того, чтобы не разонравиться ему ? Что ж, и это может быть.
   Из-за снега вокруг в машине было достаточно светло. Может, с минуту он смотрел на неё не отрываясь. "Она очень хорошенькая", - думал он про себя, немало удивляясь тому обстоятельству, что замечает такие вещи среди ночи. Ему очень хотелось положить ладонь свою на её потрясающие брючки, но он сдерживал себя до тех пор, пока не вспомнил слова Душана: "Мужчина всегда слаб, только член его иногда силён". Вспомнив, положил-таки ладонь на одно интересное место в её брючках. В ответ на его наглость Лиля и бровью не повела в его сторону.
   Добившись своего, он стал думать, что пусть ему чудится что-то тёмное, зловещее кругом, пусть чертовщина его преследования пока остаётся для него тайной за семью печатями, но когда такая женщина как Лиля находится рядом с ним, ему нечего чего-либо бояться серьёзно. И вообще, на глазах такой женщины и умереть будет приятно. Если, конечно, придётся умирать, ещё подумал он.
   В это время Лиля свернула с шоссе и, проехав с полкилометра, решительно завернула в какую-то чёрную дыру между деревьями, развернулась там и погасила огни. Руку его со своих брючек тоже сняла одним решительным движением.
   -Будем ждать погони, - пояснила она свои действия.
   -А если её не будет?
   -Тем лучше.
   Тут он не удержался, легонько ухватил её за ручку, которая только что ставила его руку, так сказать, на место, снял с ручки перчатку и поцеловал её, усыпанную бледными веснушками, которые были видны на её коже даже ночью. Когда целовал, то подумал: "Пожалуй, вот из этой ручки я принял бы и яд, чёрт возьми!"
   -Зачем вы это?
   -Так надо. Для меня надо, - произнёс он как можно естественней, стараясь не выдать своего внутреннего волнения. - Неужели нельзя, мадемуазель целовать ваши прелестные ручки?
   -Можно, но за деньги. - И Лиля засмеялась, довольная своей шуткой.
   Скоро, не обнаружив погони, они поехали дальше.
   Отель, где его ожидала Жанна, назывался "Эдуард". Он находился на вершине маленькой горы, которая издалека в эту светлую из-за снега ночь казалась огромной шляпой-треуголкой наполеоновского образца. Судя по всему, отель был выстроен недавно с претензией на евростиль, но в региональном, так сказать, исполнении производил впечатление настолько внушительное, что смахивал на бункер Гитлера в Восточной Пруссии. И вот почему - кованые железные решётки были на окнах не только первого, но и второго этажей. Не всё, конечно, можно было рассмотреть при свете двух горящих фонарей, но забор двухметровой высоты, "украшенный" сверху колючей проволокой, не увидеть было нельзя.
   Дверь во двор, открытая вооружённым охранником, заскрипела так пронзительно, так резко пугающе, что он нарисовал в своём воображении ту же самую навязчивую картину: дойдя до середины двора, они с Лилей падают на снег, скошенные длинной автоматной очередью.
   Но никто в них не стрелял, они без помех прошли по уже очищенной от снега (это ночью-то!) тротуарной дорожке ко входу в отель и скоро очутились на четвёртом этаже в хорошо освещённом коридоре, стены которого были завешаны всякой абстрактной дребеденью. Лиля указала ему на нужную дверь и ушла в свой номер.
   Он постучал. Дверь открылась через секунду.
   -Это ты, любимый? - пропел сладкий и дурманящий, точно запах черёмухи, голос.
   Он вошёл в номер. И в следующее мгновение перед ним, освещённая светом электричества, как солнцем, возникла она, Жанна. Выглядела она сверхэффектно. Она была в полупрозрачных трусиках ("Сейчас они полетят к чёрту!") и как бы в мужской рубашке, завязанной узлом на животе. Из широко распахнутого ворота рубашки выглядывала большая, отнюдь не старушечья грудь. Тёмные локоны, прикрывавшие лоб, живой, чуть насмешливый взгляд придавали ей шаловливый вид, который дополняли милые ямочки на щеках, которых раньше он не замечал. В одной руке Жанна держала стакан, а в другой зажжённую сигарету
   -Ну, здравствуй, любимая! - не очень ласково сказал он и потушил её сигарету в её же стакане. Затем захлопнул дверь и повернул ключ в замке.
   Не успела она и глазом моргнуть, как он прижал её к двери, бесцеремонно распахнул ей рубашку, обнажив груди, спустил на пол её трусики, может, за полсекунды расправился со своими собственными штанами и, не приласкав, не поцеловав её даже, властно и грубо ворвался в её интимные пределы. Наверное, так ещё никто из мужчин не обращался с ней. Какой-то чёрт подсказал ему, что никаких предварительных ласк в этот раз не надо, что она за свои прошлые "заслуги" перед ним заслуживает того, чтобы он просто "пришёл, увидел, победил". Прижатая к двери, изумлённая и шокированная Жанна однако от сильных его качков постепенно пробуждалась, он это чувствовал, но ни о какой её инициативе и речи пока не могло быть. Наверное, впервые в жизни она осваивала новую роль в сексе - пассивную. Возможно, таким вот макаром он мстил ей за шесть лет своего изгнания из нормальной жизни по её, как ни крути, только по её вине.
   -Ты не находишь, любимая, что секрет моего нынешнего обаяния в том, что я не только мужчина, но ещё и сволочь порядочная, - прошипел змеем горынычем он над её ухом.
   -Хочу в кровать! - в ответ простонала она.
   Не отвечая, он продолжал проникать в неё, чередуя длинные и короткие удары, замирая иногда, чтобы переждать накатывающуюся на него волну извержения. О, как долго он ждал этого страстного часа! О, как долго!
   -Пожалуйста... в кровать...
   Этот ненаступающий у него оргазм - в последнее мгновение он останавливался - видимо, сводил её с ума. Так, можно сказать, он развлекался с ней минут десять-пятнадцать, стоя ввинчиваясь в неё со всей безжалостностью, на какую был только способен, однако при этом хладнокровно контролируя ритм своего тела.
   -Ну же, ну же... Андре, я хочу в кровать, - изнемогая, глядя на него остекленевшими глазами, почти рыдала Жанна.
   Но он плевал на её просьбы и рыдания. Он точно знал, как довести её до кипения или до такого состояния, которое можно назвать диким. И хоть таким образом отомстить ей.
   Так продолжалось до тех пор, пока она вдруг не начала судорожно вращать задом. Он снова замер, но на этот раз, увы, опоздал. Она вышла из-под его воли, улетев на таинственных волнах удовлетворения далеко-далеко. Разочарованный (в принципе не на это он рассчитывал), он вынужден был следовать движению её бёдер, нанося мощные прощальные удары, и вскоре тоже начал финишировать.
   Когда Жанна обмякла, черты её красивого лица исказились до уродливости, она, видно, так устала, что ему пришлось удержать её за талию, чтобы она не упала на пол, как оглушённая рыба.
   Вялая, но всё-таки, чёрт возьми, прекрасная, она подняла глаза и чуть слышно прошептала:
   -Это было страшно... Страшно и прекрасно. Спасибо.
   Было бы вполне естественно и вполне в духе времени, если бы он после всего этого сейчас проглотил бы рюмку водки, закурил бы сигарету, улыбнулся, потянулся и, оставив штаны на полу, намылился бы в душ. Однако вместо этого он стал на колени, обнял её за попку и начал нежно лизать внутреннюю часть бёдер. Когда язык его коснулся её треугольника, она медленно опустилась на пол и стала выкрикивать задыхающимся, прерывистым голосом:
   -Не надо в кровать... Люби меня здесь.
   Через минут пять она снова, наверно, унеслась к звёздам, так как изогнулась с силой взбрыкнувшей лошади и издала громкий крик:
   -Ты убьёшь меня, Андре!
   -Сейчас ляжем в кровать, как ты просишь.
   -Но...
   Не давая ей прийти в себя, он поднял её с пола и отнёс на кровать. На кровати он поставил её на колени, развернул её попочку, как ему было надо, и, предварительно укусив её в эту самую попочку пару разков, вошёл сзади в её горящую, как раскалённое железо, дырочку снова.
   -Пощади, о пощади меня!
   Но он ещё быстрее задвигал внутри её лона вздыбленной своей плотью. И рук его, казалось, стало в несколько раз больше; они задерживались на самых чувствительных местах Жанны, ласкали, сжимали, проникали.
   Жанна уже пыталась оттолкнуть его, не понимая, наверное, то ли он сошёл с ума, то ли она уже умерла...
   А он всё настойчивее колошматил её там, между ног.
   -Наверное, я уже стала совсем старая, - с ужаснувшей его грустью сказала она, когда он наконец успокоился и откинулся в сторону, как насосавшаяся пиявка.
   ...Потом они ужинали, если можно назвать ужином трапезу в разгар ночи. Ужинали при свечах. Всё было, как положено в первоклассных отелях: еда превосходная и выпивка знатная. Он даже шампанское, которое вообще-то терпеть не мог, в знак величайшего уважения к даме сердца пригубил...
   Они ужинали и говорили. А говорить было о чём. Ведь они не говорили, можно сказать, целую вечность И тут, когда Жанна прикуривала, он вдруг увидел, как при свете зажигалки глаза её изменили не только цвет свой тёмно-синий на, кажется, фиолетовый, но и тональность свою, если можно так выразиться: такие молодые и прекрасные они вдруг ему показались злыми и немолодыми: ещё он заметил, что в них, как и много лет назад нет-нет да и проскальзывают искры того самого...сатанизма, и ему внезапно пришло в голову, что он совсем не знает Жанну, что фактически он любит чёрт знает что. Кто она такая? Женщина или чудовище? Где она росла, кто её родители? Не падала ли она в детстве с коляски головой о землю? О Боже, он не хочет знать про неё слишком много. Так, самую малость .Знать хотя бы то, кого на самом деле он любит. Хотя бы это, чёрт возьми!
   После ужина он попросил её рассказать ему о себе. К его удивлению, она легко согласилась рассказывать о себе. Они потушили свечи и легли на кровать. Кровать была огромная. Света снежной ночи было достаточно, чтобы любоваться лицами друг друга. И в номере было достаточно тепло, чтобы не укутывать одеялом свои обнажённые прелести. Он лежал, прижавшись бородой к её упругой груди и слушал, как она рассказывает. Он слушал её внимательно, хотя временами погружался и в собственные мысли.
   -Как сказала одна очень умная и очень несчастная еврейка, у меня хватило ума глупо прожить свою жизнь...Ты спрашиваешь меня о Марке, хочешь моей откровенности. Пожалуйста! О, Марк! Возможно, он - самая моя большая глупость, но - о Боже! - как я его любила! Может, и сейчас ещё люблю, хоть и знаю, что мужского много в нём начала, только нет мужского в нём конца, как говорится...К тому же я ношу его обрезанную фамилию (настоящая фамилия Марка, как ты, наверное, уже сам давно догадался, - Рудинштейн) , и она мне нравится. Моя фамилия - Рудина, она всё-таки, согласись, звучит приятно. Мне очень нравится её, так сказать, тургеневский окрас, - сказала она и взглянула на него глубоким изучающим взглядом своих опять тёмно-синих глаз, словно хотела убедиться в том, что он уже ревнует её к мужу. - Если хочешь знать, я полюбила Марка за его неэкстраординарность и гениальность. Да, гениальность. Мне кажется, что он входит в десятку лучших художников России. Конечно, он не Николас Софронов, но всё-таки... Ты, конечно, не слышал о картинах начала 70-х годов Джефа Кунса, итальянской порнозвезды Чиччолини и Джуди Чикаго. На картине последней "За обедом" изображён треугольный стол, за которым сидят 39 самых известных человечеству женщин, начиная от греческой поэтессы Гипатии и кончая таким символом феминизма как художница Джордания О*Каре. И все эти женщины были нарисованы голыми, а изображения их гениталий светились нимбами над их светлыми головками. Приблизительно в таком духе создавал свои картины в те годы и Марк. Это было что-то вроде смеси эротики с авангардизмом. Между прочим, ты видел одну из его картин, кстати с моей обнажённостью, в квартире родственника Марка на проспекте Славы в апреле 1974 года. Помнишь?
   -Припоминаю только похожесть твоих глаз на глаза обнажённой девушки на той картине. Но тогда я думал, что это просто совпадение...
   -Да, Марк гениален. И не только как художник, но и как подлец гениален тоже. Это он задумал обокрасть своих родственников, но когда пришло время действовать, он струсил и... - Она посмотрела на него нежно-нежно. - ...и пришлось тебе осуществлять на деле то, что он задумал. Да, Марк подлец ещё тот! Это он бросил меня в Австрии в лагере для беженцев без средств к существованию .Это он забрал у меня всё, что я с таким трудом вывезла из Союза. А скольких евреев он обманул, когда вернулся в Союз - не счесть! И наконец - это он подставил тебя. Я человек по натуре не кровожадный, но часто мне очень хотелось убить его, подлеца.
   -Ты же стреляла в него на моих глазах, почему не убила? - разъярился наконец он вопросом, ответа на который все эти двадцать семь лет ждал, может, как ни на какой другой.
   -Я не стреляла в него тогда. Я стреляла в его мотоцикл, чтобы вывести его из строя. Я хотела, чтобы Марк не смог бы нас преследовать, чтоб мы трахались с тобой без проблем. Но если честно, если бы каким-то образом Марку удалось бы застигнуть нас на месте, так сказать, преступления, то я убила бы его тогда не задумываясь. Убила бы ради себя, ради тебя, ради нас обоих! Убила бы!
   После этих её слов ему хотелось воскликнуть: "Господи! Разве ты не видишь, что эта женщина должна принадлежать только мне до конца дней моих. Только мне", но вместо этого он посмотрел на Жанну глубоким взглядом, прижался головой к низу её живота и ввёл в бой свой язык, которым, мягко раздвигая её нижние губки, стал водить вокруг её горячего лона. Если честно, он сам не мог поверить своему счастью: это надо же было стольких жаб перецеловать, чтобы наконец снова целовать царевну, и уже думал, что будет большим глупцом, если не бросит свою жену ради Жанны.
   -Не хочу, не надо, - возражала она против его поцелуев. - О Боже, ты убиваешь меня. Мне утром надо с девочками вылетать, а ты хочешь, чтобы я умерла...
   Она, конечно, лгала ему. Вернее, ошибалась...
   Когда у них всё кончилось по новой, она, успокоенная и умиротворённая, казалось бы, навеки, сказала ему:
   -Если бы не наш общий бизнес, я бы давно бросила Марка. Как мужик, он - дерьмо.
   -Чем же всё-таки ты занимаешься? - задал он дурацкий вопрос.
   -Как будто ты не знаешь.
   -Хотелось бы поподробнее.
   И она начала рассказывать ему о своём бизнесе, так сказать, "поподробнее".
   -...В общем, секс никогда не выйдет из моды, и люди никогда не будут жалеть на него денег. Но секс сексу рознь. Существует разница между клиентами. Если кому-то нужен быстрый секс, тот берёт проститутку с улицы, либо заказывает себе, так сказать, "массажистку" на дом. Мужчины при деньгах и желании оттянуться, не считаясь с расходами, посещают секс-клубы, бордели, по-нашему. А известно, кто платит, тот больше и требует. Клиенты при деньгах хотят стерильной чистоты, комфортности, а также возможности широкого выбора. Таких клиентов вполне удовлетворяют девушки из Чехии, Болгарии, Хорватии. Но есть и такие мужчины, у которых не только безразмерные кошельки имеются, но и что-то в голове путное вертится, помимо мыслей о дивидендах и о том, как успешней объегорить ближнего. Эти уже не удовлетворяются зрелищами типа стриптиз-шоу и так далее, им подавай девочек-интеллектуалок, то есть умеющих не только бурбоны пить и задиком вертеть, но и говорить с ними на разные темы, желательно на родном для них языке, и чтоб они были не чересчур нахальны, но и не скованны. Раньше таких девушек и женщин называли куртизанками. До своего восхождения на российский престол Екатерина II тоже была, между прочим, куртизанкой. Есть все основания так полагать.
   -Значит, ты находишь в Украине девушек-интеллектуалок и переправляешь их ...
   -...В Венгрию и Австрию. В Австрии по какой бы ты, Андре, дороге не ехал, всегда можно наткнуться на эротический клуб или бар с девочками, буквально жаждущими поделиться с тобой любовью. Но я работаю на другие клубы. Можно назвать их элитарными.. Их очень мало. Но они есть...И ещё: я девушек не нахожу, они сами меня находят. У меня отбоя нет от желающих иметь гарантированные тысячу баксов в месяц - фантастическую зарплату для многих в Украине. И ещё одно: почти все мои девушки-куртизанки - мои бывшие студентки и их знакомые. Дело в том, что в 1992-98 гг. я по контракту работала преподовательницей немецкого языка во Львовском университете, тогда было соглашение между Киевом и Веной о сотрудничестве в гуманитарной сфере и обмене опытом. Так сказать, обменивалась опытом, - попыталась пошутить Жанна.
   -И сколько ты с каждой девушки имеешь лично для себя, если не секрет?
   -Это секрет. Но так и быть, я тебе его открою. В год мне мой бизнес приносит около 100 000 долларов. Если бы я постоянно жила в России или Украине, то этих денег мне хватало бы с лихвой, но я ведь в основном живу в Европе. А в Европе мне этих денег хватает только на самое необходимое.
   -Сто тысяч баксов! Ого-го! - воскликнул он не то обрадованно, не то сокрушённо. -Мне надо написать шестнадцать романов, чтобы заработать такие деньги.
   -Ты их напишешь, обязательно напишешь, когда по твоему настоянию я брошу свой, так сказать, преступный бизнес. Напишешь, чтоб прокормить меня, - дивно смеясь, проговорила Жанна.
   -А Илона и Лиля - тоже твои студентки? - вдруг спросил он.
   -Илона - да. А Лиля...Лиля, насколько я знаю, кончала филфак Ужгородского университета. - Тут Жанна выпрямилась, подтянулась и откинулась на спинку кровати - наверное, так ей удобней было говорить. Теперь её чарующее лоно было совсем близко от его глаз. Это туманило ему голову. И внезапно он подумал, что больше всего на свете ему не хочется, чтобы кто-то другой вот так бы лежал с Жанной на кровати, как он, и созерцал, чарующее взгляд даже в полутьме ночи, её прелестное лоно. -...И вообще, Лиля - это целая история. Хочешь, расскажу её тебе? - Он согласно кивнул головой, что да, хочет, и Жанна рассказала ему, что Лиля живёт в селе возле закарпатского города Берегсаза, который непосредственно граничит с Венгрией, что она вроде ровесница и соклассница известной российской поп-звезды Лолиты Милявской и что познакомилась она, Жанна, с Лилей при следующих обстоятельствах: - В тот день шёл дождь. Это в январе-то! Я ехала из Венгрии, где живу теперь с мужем, в Старый Самбор навестить маму на Рождество. Я ехала и видела, как от украинской границы в глубь венгерской территории шли пешеходы и ехали велосипедисты. Как потом я узнала из уст самой Лили, все эти пешеходы и велосипедисты по совместительству ещё были и контрабандистами и делились на "сигаретчиков" и "верблюдов". Пеших украинских контрабандистов видно издалека - это в основном женщины всех вековых категорий. Они несут сигареты на своём теле. Схема очень простая - в чулки, в трусы, в лифчики напихать как можно больше сигарет и ждать милости Божией на границе. Венгерские таможенники вычисляют контрабанду с первого взгляда, но тут действует закон русской рулетки - кого-то пропустят, а кого-то разденут догола и догола обчистят с издевательской улыбкой на лице и словами: "Висант латош" ("Прошу, пожалуйста"). А "верблюдами" называют тех, кто возит из Венгрии продукты, главным образом - муку. Занимаются этим бизнесом, как ни странно, также в основном женщины из Берегсаза и близлежащих сёл. Невероятно, но факт: на велосипеде украинские женщины везут из Венгрии самое малое - 100 кг муки, если меньше, то ничего не заработаешь. Мешок ложат на багажник, а остальное - с обоих сторон в больших сумках... - Жанна прикурила от золотой зажигалки сигарету и продолжила: - Итак, шёл дождь. Я вообще-то вожу машину всегда аккуратно и внимательно, но в тот день не знаю, что со мной случилось; когда я услышала удар, когда увидела впереди падающую с велосипеда девушку ,то нажала на тормоза, но было уже поздно. Я выскочила из машины и подбежала к девушке. Слава Богу, она была жива, отделалась парой царапин на лице и руках, как потом я определила. Стоя на коленях, я прижалась к лицу Лили (это, как ты уже догадался, была она), стараясь сделать так, чтобы немного крови, смешанной с грязью, попало бы и мне на лицо, и заплакала от счастья, что она осталась жива. "Вы живы? Живы?" - выла я. Лиля опомнилась быстрее, чем я. Встала с асфальта, мощно выругалась по-русски, влепила сначала мне пощёчину, потом сказала по-венгерски: "Слезами, госпожа, вы ничем мне не поможете, вот если довезёте муку мою и велосипед или, вернее, то, что от него осталось, до границы, то этим действительно поможете". Я, конечно же, согласилась довезти её до границы на своей машине. На границе на нас, неумытых и грязных, и мадьяры и украинцы смотрели как на прелестных Золушек, уж больно сентиментально мы с Лилей выглядели после дорожно-транспортного происшествия. Скоро так получилось, что я очутилась в её доме. Всё в этом доме, в котором я очутилась, говорило о том, что лет пятнадцать тому назад семья, жившая в нём, жила если не роскошно, то достаточно обеспеченно, теперь же в доме туалетной бумаги даже не было, пользовались его обитатели клочками газет, как в советские времена. Я узнала, что Лиле - тридцать пять ("Неужели ей тридцать пять? А я-то, дурак, думал, что ей двадцать с копейками!"), что она в свои уже немолодые годы не замужем. Не замужем главным образом потому, что не могла оставить одних больных родителей. Мама её умерла два года назад, а отец её в настоящее время, можно сказать, при смерти. "Операцию ему надо сделать, - со слезами на глазах говорила мне Лиля, - по удалению опухоли, а денег на операцию у меня нет." - "Сколько надо денег на операцию?" - спросила я. Лиля назвала сумму: тысяча долларов. Я, не откладывая дело в долгий ящик, предложила Лиле взять у меня в долг 1500 долларов и предложила ей также работу, ты догадываешься, какую. Она, конечно, долго не соглашалась, но я ей всё подробно объяснила, говорила, что сначала - да, будет трудно, но потом всё уляжется, она привыкнет и так далее. И вдруг, вроде согласившись, она заявляет мне, что не может поехать потому, что она ещё... девственница. Это поразило меня тогда чуть ли не до апоплексического удара, но я быстро нашлась и попыталась доказать Лиле, что именно своей девственностью она сможет заработать крупную сумму денег. "На Западе такие феномены, как ты, Лиля, ценятся на вес золота", - буквально вдалбливала я ей в голову. Но до операции, естественно, она не могла поехать. Операция же, к сожалению, кончилась летальным исходом для её отца. И вот только сейчас, спустя почти два месяца после нашей встречи, она решилась-таки продать свою девственность. И вообще, хочу сказать тебе, что Лиля - девушка особенная, исполнительная, я ей доверяю как самой себе. Она у меня как адъютант...всегда под рукой.
   -А Илоне ты доверяешь?
   -И Илоне доверяю. Правда, не так, как Лиле, но доверяю. Илона - моя бывшая студентка, девушка очень красивая, умная и сообразительная.
   -Но ведь она увела от тебя девушек?
   -Да, увела...- Жанна выдержала паузу. - По моему приказу. И ещё, только не обижайся, любимый, это я приказала Илоне захомутать тебя в аэропорту и продержать возле себя до моего приезда сюда. По-моему, она свою задачу выполнила успешно, хоть ты и удрал от неё...
   -А если бы между мной и Илоной случилось бы это самое - ты бы не обиделась? - попытался ошарашить Жанну он деликатным вопросом.
   -Нет, не обиделась бы. Илона могла бы дойти с тобой до близости, она такая, это у неё, можно сказать, в крови, но, слава Богу, ведь этого не случилось, правда? Хотя штанишки её, верхние и нижние, ты всё-таки успел снять с неё.
   -Значит, ты всё знаешь? - Он изобразил на лице раздражение обманутого человека.
   -Всё - не всё, но кое-что знаю. И вообще, когда тебя осаждают конкуренты, да ещё такие влиятельные как депутаты Верховной Рады Украины (ты видел одного из них - ну, того толстого, с усами), которые устраивают то ли демонстрации-инсценировки, то ли так называемые случайные совпадения - невольно приходится превращаться в этакую современную Мата Хари, чтобы знать доподлинно, что же на самом деле происходит. Я не очень-то жалую тех, кто суёт нос не в своё дело, хотя знаю побудительную причину всего этого. Мотивы видны невооружённым взглядом - это куча материальных интересов. Если конкурентам удастся сломать моего босса и заставить его делиться - это ж какие сумасшедшие бабки уплывут к некоторым украинским депутатам, которые благодаря своему положению сделают поставку девушек из Западной Украины на Запад бизнесом почти официальным, почти на государственном уровне. И эти депутаты ни перед чем не остановятся, чтобы добиться своего. Ты уже ощутил удары этих отморозков на себе.
   -Но я-то здесь при чём? - чуть ли не вопль отчаяния получился у него.
   -Согласна, ты ни при чём. На тебя из-за меня сыплятся удары этих подонков, именно поэтому мы должны быть очень осторожны, особенно ты.
   -Но почему я? - не унимался он. - Почему я? Ты можешь мне это объяснить?
   -Знаешь, есть такой анекдот. Рязанская баба родила негритёнка. Удивлённому мужу объясняет: "Видишь, Вася, к чему привела твоя идиотская привычка выключать свет!".Приблизительно так и я могу объяснить, почему тебя преследуют эти сволочи. - Тут она посмотрела на него так проникновенно, что у него мурашки по спине забегали. - О, Андре, не бери себе это в голову. Всё будет хорошо, - потом сказала она и, может, на полминуты замкнулась в себе, как улитка в раковине. Замкнулась, может, только для того, чтобы потом налететь на него, размахивая крепкими, тяжёлыми, словно налитыми ртутью, грудями и поцеловать в губы. Этот её поцелуй ему абсолютно не понравился, ибо изо рта её веяло сквознячком чего-то такого приторного и невкусного, что его чуть не стошнило. Этот поцелуй намекнул ему на то, что Жанна его по-прежнему дьяволица, что она, может быть, хорошо осведомлена о многом, только не сознаётся , и что в целом она ему не по зубам.. Вот именно, вот именно. Всё выглядит так, словно он боксирует с человеком крупнее и тяжелее его. От этой мысли ему хотелось завершить ночь не в её объятиях, а в объятиях Морфея, а если это не удастся, то взять и просто напиться до потери пульса!
   -Как ты сладко целуешься, - однако вместо этого вымолвил он.
   -А ты имел дело с проститутками? - вдруг спросила Жанна.
   Он хотел ответить, что нет, не имел, но вместо этого сказал следующее:
   -С русскими и польскими проститутками - да, имел дело, а вот западных - нет, не пробовал. И американских тоже. И если честно, посмотреть на американскую проститутку, так не то чтобы её трахнуть - от её вида сдохнуть можно. Видел я одну такую, клеилась ко мне в Сиэтле, в Штатах, когда я на свадьбу к дочери прилетал. Одета-то как была! На джинсах - дыры. Драная майка слезает с плеча, из-под неё лифчик торчит, кольца у неё здесь, здесь и здесь - в носу, в пупке, в жопке, наверное, тоже. Ну, это одетые проститутки. А голые американки! Это правда, что на них посмотришь один раз и совсем потом на женщин смотреть не захочешь. И вообще, по моему мнению, наибольшее число разочарований современный мужчина получает обычно в постели с проституткой, когда одежки сброшены, первый голод утолён и есть время разглядеть тело партнёрши. Тут-то и узнаются подробности: ресницы, ногти, волосы не свои, грудь - силикон, зелёный цвет глаз - линзы и т.д. и т.п. Короче, начинаешь понимать, что женская красота - на самом деле страшная сила
   -Я так поняла, что твоя дочь вышла замуж за американца.
   -Как будто ты не знаешь! - вдруг зло выкрикнул он, но потом, опомнившись, резко ругнул себя за грубость - "разве ты Жанне о дочери своей говорил? Нет, не говорил Тогда какой чёрт дёрнул тебя повысить на неё голос".
   Как бы там ни было, а дочь его Вероника, 1982 года рождения, была для него постоянной головной болью. И, возможно, это и было той главной причиной его неожиданно вспыхнувшей злости. Когда ей было четырнадцать, он провожал её в Шереметьево-2 учиться в Америку по совету некоторых своих друзей и настоянию тёщи, то, глядя, как она абсолютно раскованно устраивается за столиком в кафе-баре, поймал себя на мысли: интересно, а она уже трахается? (Только в том, 1996-м году, он наконец привык к новому смыслу слов трахать, трахаться. Раньше для него трахнуть означало только одно - выпить,то есть трахнуть пару стаканчиков.) Странная это тогда была мысль по отношению к собственной дочери. Но он должен был признать, что выглядела Вероника тогда очаровательно - этакая акселератка с аппетитными телесами. И он мог биться об заклад с кем угодно, что американские парни скоро ошалеют от её ног и грудок. Когда Веронике исполнилось восемнадцать, она там же, в Штатах, вышла замуж за не слишком богатого, но довольно-таки энергичного американца старше её лет на десять. А через год развелась, отхватив по суду не маленькую часть имущества и денег своего муженька. Возможно, это и было истинной причиной её замужества. Совсем недавно Вероника покинула Штаты и теперь почти безвылазно проживает в Санкт-Петербурге у своей бабушки и его тёщи. Как-то он специально приехал в Санкт-Петербург, чтобы повидать её, почувствовал, что очень соскучился. Они зашли в какую-то забегаловку, кажется, в "Алые паруса". "Я предпочитаю мартини, терпеть не могу твою водку", - безапелляционно заявила она. Он всё понял. Она, как и жена его, тоже посягает на его образ жизни. Когда же наконец Вероника избавится от тлетворного, по его мнению, влияния тёщи? Прощаясь с ним на Московском вокзале, она сказала ему: "Прощай, па. Как плохо, что ты не юрист. Мог бы быть моим адвокатом". По этим словам дочери он понял, что Вероника не угомонилась и продолжает войну со своим бывшим мужем ещё за какие-то деньги или имущество, продолжает войну явно под нажимом бабушки своей Марии Петровны, его тёщи, чёрт бы её подрал! И тут в его голову залетела весьма интересная мысль. Не исключено, что скоро он предложит Жанне свою руку и сердце, и она согласится, но жена его ему скоро не даст развода, без суда никак нельзя будет обойтись. И что получится тогда? Тогда получится вот что: у него будет две жены как бы одновременно. А как Бог наказывает за это? Очень просто. Наличие двух жён наказывается наличием двух тёщ, с улыбкой на устах подумал он.
   -Вижу, ты очень любишь свою дочь, - наконец услышал он её слова.
   -Ты права, люблю этого чертёнка в юбке, потому что она очень похожа на меня.
   Потом они оба очутились в ванной. После ванной, где у них ничего не было, они там только любовались друг другом, голыми, когда они, закутавшись в мягкие махровые халаты, устроились в креслах, каждый с бокалом венгерского вина в руке и закурили, к нему опять из-под всякого мусора засветилась не тусклая солнечная желтизна правды о том, кого из женщин он любит больше всего на свете - конечно же, её, Жанну. И поэтому ничего удивительного не было в том, что спустя некоторое время он сказал:
   -Бросай всё к чёрту и летим вместе в Москву! Неважно, где мы там будем жить - главное, мы будем вместе. Без тебя Москва для меня уже будет не та.
   -Нет, если и жить с тобой, то только не в Москве, хоть там у меня и есть квартира, только не в России. Мы могли бы жить в Австрии в одном маленьком чудном городке, а ещё лучше в Венгрии, где у меня на озере Балатон есть небольшая вилла.
   -Нет, на Западе даже с тобой я жить не хочу. Запад - это мерзость во всём, это миллионы необразованных маугли, с которыми и поговорить невозможно, но которые уверены, что живут единственно правильной жизнью и что если кто-то в мире живёт чуточку не так, как они, то нужно сделать всё, чтобы это исправить, вплоть до бомбардировок несогласных с ними, как это было, например, в Югославии. Да, в России сейчас жить больно и страшно. Но жизнь стоит того, чтобы прожить её именно в России, а не где-нибудь в другом месте. Во всяком случае, русский человек может жить и одними надеждами.
   -Кто живёт лишь надеждами, тот рано или поздно умирает с голоду, - возразила ему Жанна и добавила: - Если бы не моя работа, если б не мой бизнес, я бы поехала с тобой и на край света, но...
   Он не дал ей договорить, нервно спросил:
   -Это правда?
   -Правда, любимый. Правда. Как и то, что Запад в конце концов победит Россию. Именно своей мерзостью и победит. Правда, как и то, что мы расстаёмся сегодня, может, навсегда. Ты забыл, Андре, о Марке. А ведь он тоже человек, который любит меня. Можно сказать даже, что безбожно любит. У Марка нет серенького, есть только чёрное и белое. Он может, так сказать, наломать дров, но потом честно сказать, что был не прав. А может так махнуть топором, скажем, по моей голове, что говорить потом с ним будет некому. Ведь отрубленная голова, как известно, говорить не может. В том числе и моя.- На мгновение она умолкла, а он застыл, свирепо вращая глазами. Только что она сказала такое, такое... от чего можно было прийти в настоящий ужас. - После всего, что с нами произошло за истекшие сутки, я бы к Марку, может, и не вернулась, если бы... - Тут она так жёстко посмотрела на него, что у него затрепетали ресницы, как от шквального ветра. - Короче, дожив до таких лет, надо же мне на ком-то одном остановиться. Нельзя любить двоих. Даже если эти двое любят тебя больше всего на свете. Я остановилась на Марке. Только при нём, а не при тебе, когда мне будет скучно, я буду покупать себе новую шубу. Прости меня, любимый, за это, прости... Но, чёрт с тобой, не прощай. Я не обижусь.
   Любопытно, как порой бывает удобно, когда гордиев узел разрубаешь не ты, а кто-то другой, подумал он и спорить с ней не стал: к чему споры о трансцедентном? Чего он хотел больше всего в эту минуту, так это того, чтобы она выглядела как самая настоящая ведьма. Но в эту, можно сказать, трагическую для него минуту она, напротив, даже ненакрашенная, с наспех заколотыми волосами выглядела потрясно. "Ей не дашь и... Впрочем, какая теперь разница?" - подумал он почти как сволочь, и ему вдруг мстительно захотелось поиметь её. Но поиметь, так сказать, не в ту дырочку. Он еле-еле справился с этим своим садистским желанием.
   Однако прощались они спокойно, без сдвигов по фазе с его стороны. Была половина седьмого утра. Было ещё темно на улице. В номере светили все лампы. Когда Жанна стала красить свои губы, он вдруг подумал: а зачем женщины красят губы? А вот зачем - чтобы они напоминали их половой орган и таким образом стали бы ещё одним эффективным средством в борьбе за кого? За нас, кретинов, у которых при виде этих губок в штанах начинается безумие.
   -Как жаль, что мы должны расстаться, - сказала она. - Ведь я так тебя люблю.
   Её слова звучали вроде проникновенно, но в чём-то всё-таки не убеждали его до конца. Если бы любила - не расставалась бы, подумал он и зло обронил:
   -Если тебя твой еврейский Ван Гог когда-нибудь бросит, на меня не надейся. Без тебя, конечно, я буду как январь без снега, но, думаю, не пропаду, переживу как-то.
   -Звучит многообещающе, - тихо проронила она.
   И тут как раз в дверь постучали. Вошла Лиля. Её лицо при ярком освещении казалось ему прелестнее самых прелестнейших на свете. Вспомнив о том, как намедни ручка его лежала на её потрясных брючках, у него внизу живота начал возникать почти тот же самый членокрутящий момент, что и много лет назад, заставляющий его не помнить сейчас, сколько же ему на самом деле лет. О, как он хотел заключить Лилю в свои объятия на глазах Жанны. О, как хотел! Еле-еле сдержался.
   Когда они в основном попрощались, он ещё раз взглянул на лицо - нет, не Жанны, на лицо Лили. Даже сильный макияж не мог скрыть следы скользящих по её коже слезинок. Всё ясно, Лиля любит его. Неужели они никогда больше не увидятся? О Боже!
   -Милый,, я давно хотела сказать тебе одну очень важную вещь. В общем, у тебя, у нас есть...- Жанна остановилась, задумалась, потом махнула рукой. - Ладно, расскажу тебе об этом в другой раз. Вижу, у тебя сейчас не то настроение. Может, встретимся ещё когда-нибудь, тогда и расскажу...
   Пообещав ему прислать такси до Львова с надёжным водителем, царапнув его в губы страстным поцелуйчиком, Жанна под руку с Лилей пошли к машине. Жан с сумками следовал за ними. Он долго следил за удаляющейся от него головкой Лили - только она теперь вызывала в нём положительные эмоции. "Ах, Лиля, Лилечка. Было бы очень любопытно закрутить с тобой роман. Роман с девственницей - это же круто! О Боже, как круто! А почему бы и нет, чёрт возьми? Возможно, я скоро разыщу тебя, Лиля".
   Когда он вернулся в номер, ему стало так тошно, что он всерьёз начал подумывать - а не пуститься ли ему во все тяжкие, куда ему теперь спешить. К чёрту Жанну! Правильно говорил херр Ницше: "Если связался с женщиной, не забудь взять с собой плеть." Плетью её хорошей надо было огреть пару раз, может, и поумнела бы, а теперь что получается? Она ушла от тебя, может, навсегда - и что? - полный пиздец всей гармонии? Да не бывать этому! Выше голову, господин Никитин! В это мгновение перед его глазами проскользнул как бы не виртуально божественный облик прощающейся с ним Лили, и он осушил ещё один бокал вина. Как бы с горя осушил. Потом уснул в кресле, водрузив ноги по-американски на журнальный столик И хорошо, что сигарету он успел погасить раньше, чем уснул, а то уснул бы, может быть, навеки.
   ГЛАВА 5 Кошмар был грязный.
  
   Проснулся он от того, что дверь в номер с шумом распахнулась, и в проёме показался человек. Он даже не успел опомниться, как человек, сверкнув перед его моргающими глазками каким-то удостоверением, направил на него пистолет и сказал:
   -Служба безпеки Украины. Лейтенант Коваль. Вы пан Никитин?
   Он утвердительно кивнул головой и в свою очередь спросил:
   -А в чём дело?
   -Одевайтесь. Прошу пройти со мной.
   За свою жизнь он уже не раз стоял под дулом огнестрельного оружия и, конечно же, знал, как в таких ситуациях надо правильно действовать. И в этой ситуации интуиция ему подсказывала, что самый верный шаг к его спасению состоит в том, чтобы принять предложенные противником правила игры, а затем, проанализировав всю имеющуюся на данный момент информацию, попытаться нащупать единственный путь к спасению
   У человека с пистолетом в руке было полное лицо с тонкими, плотно сжатыми губами. Он знал по собственному опыту, что такие люди любят поболтать, но ничего путного не расскажут о себе и что среди достоинств этих людей вы не встретите нежности к ближнему. На "лейтенанте" Ковале было тёмно-синее пальто и начищенные до блеска, выглядывавшие из толстых сэконд-хэндовских штанов ботинки с модными тупыми носками. Он отметил во внешности "лейтенанта" Коваля (то, что человек, нацеливший на него пистолет, мог быть паном Ковалем, он мог допустить, но то, что этот человек был лейтенантом СБУ - вот в этом он очень сомневался, хотя - чем иногда чёрт не шутит!) ещё и то, что тот был лишь чуть ниже его ростом и одного телосложения, так что если придётся драться, то драка скорей всего будет протекать на равных, мелькнуло у него. И ещё он вообразил лицо этого, по всей видимости, липового лейтенанта в чёрной маске, сделанной из женских колготок, и нашёл лицо это в воображаемой им маске очень похожим на то, которое противостояло ему на задворках кафе "Три танкиста". Когда он более внимательно рассмотрел руку, сжимавшую пистолет, то по слегка надломленному ногтю на большом пальце правой руки без труда определил, что да, вот эта самая рука пыталась отбомбиться по полной программе по его лицу вчера вечером, а теперь вот сумеет умело воспользоваться пистолетом и в случае необходимости без колебаний прикончить его. Но за что? Любого человека всегда есть за что убить, как это ни печально звучит.
   Чтобы прокрутить всё это в своей голове, ему понадобилось не более десяти секунд. Немного придя в себя, он затем стал под дулом пистолета одевать пальто и кое-что запихивать в карманы и сумку. Когда из коридора до уха его донеслись звуки какой-то борьбы или возни, в его сознании на мгновение зажёгся огонёк угасшей было надежды. Однако человек, всё время державший его на прицеле, даже не шелохнулся, и ему стало ясно, что ситуация продолжает складываться не в его пользу. Вскоре послышались торопливые шаги, и в номер вошёл ещё один человек. Как он полагал, сообщник первого. Вошедший, казалось, не обратил никакого внимания на него. Тем не менее он заметил, что у вошедшего были странного, водянисто-голубого цвета глаза и больно уж знакомые ему черты лица. Только что вошедший машинально пригладил рукой на затылке длинные чёрные волосы и достал откуда-то из-за спины пистолет.
   -Цэ ты, Юра? - раздался голос державшего его под прицелом "лейтенанта" Коваля.
   -Я, я.
   И тут он увидел то, от чего у него волосы зашевелились без всяких преувеличений. Вошедший подошёл к державшему его под прицелом Ковалю и нанёс тому пистолетом по голове, как ему казалось, страшный удар. Липовый, по его мнению, лейтенант коротко взвыл и рухнул на пол.
   "Спаситель! Спаситель! Но спаситель ли?" - замелькало в его голове. Ещё он силился вспомнить фамилию этого человека, который для чего-то спасал его, но нет, не вспомнил.
   А тем временем его спаситель затащил в номер из коридора ещё одного на первый взгляд бездыханного человека. Затащив, сказал ему:
   -Надо спешить, господин Никитин. Надо спешить, если ещё хотите пожить на этом свете. Бежим!
   И они побежали с той скоростью, которая обеспечивала им непадение с лестницы. Абсолютно не понимающий происходящего на его глазах и обузданный этим непониманием, пока они бежали к машине спасителя, он мало чем отличался от робота. Похоже, он временами не помнил уже ничего, кроме того, что необходимо сделать следующий шаг, и ещё один, и ещё....
   Очнулся он в машине, когда они уже ехали. Какая-то сила гипнотического воздействия была у его спасителя, иначе он ни за что в жизни не сел бы в чужую машину. Почему чужую? Машина спасителя, можно сказать, почти как родная ему. Прошлой ночью именно эту тёмно-синюю "Ниву" он курочил возле ресторана "Золотая рыбка". Вскоре он вспомнил и фамилию своего спасителя.
   -Что вам от меня нужно, пан Лисняк?
   -Кое-что, конечно, мне от вас нужно. Но о делах, я думаю, мы поговорим чуточку позже, а сейчас давайте кое-что вспомним, - очень вежливо отозвался его спаситель. - Конечно, вы можете не помнить, но мы с вами уже раньше встречались.
   -Не может быть! - зло чмокнул он губами.
   -Очень может быть, господин Никитин.
   -Где и когда? - как бы притворно залюбопытствовал он.
   -В республике Ичкерия мы с вами встречались ровно шесть лет тому назад. Та первая наша встреча состоялась тоже в феврале. Я предстал пред ваши очи как только что освобождённый из чеченского плена рядовой Кожемякин. Ещё два депутата Государственной Думы стояли рядом с вами, один в очках, который беспрерывно курил, фамилию которого я всегда забываю, и второй - Олег Миронов. Фамилию второго я помню потому, что он сейчас у вас в России по правам человека самый главный.
   Он и раньше припоминал, что видел этого человека с водянисто-голубыми глазами именно в Чечне, но только теперь вспомнил всё, как было. Тогда, в 1995-м году, он, Сергей Адамович Ковалёв , Олег Миронов и Сергей Юшенков, можно сказать, единым фронтом выступали против той первой чеченской войны, и только что освобождённый из чеченского плена рядовой Кожемякин всем своим ужасающим видом произвёл на них, депутатов Государственной Думы, очень гнетущее впечатление. Скоро в "МК" появилась его статья, в которой рассказывалось о трагической судьбе рядового Кожемякина, из-за откровенного предательства командиров попавшего в чеченский плен. Он помнит, что очень гневная это была статья и по тону, и по идейной направленности. Сейчас бы он такую статью не написал.
   -Значит, ты воевал против нас, русских, а я-то, дурак, думал...- тихо сказал он и отвернулся к дверце, чтобы что-то такое придумать, чтобы вырваться наружу из этой машины без серьёзных для себя последствий.
   Небо было ясным, но падал мягкий сонный снег. При свете поднимающегося солнца было видно, как по заснеженным тротуарам спешили редкие прохожие с перекошенными скорее от мирских забот, чем от холода, лицами. "Эти мне не помогут", - с грустью констатировал он. А если ему самому вот сейчас повернуться и стальной клешнёй всех своих десяти пальцев сдавить пану Лисняку горло и таким образом заставить того остановить машину и выложить как на духу всю правду-матку о том, зачем и куда тот его везёт. Но такая позолоченная греза туманилась в его башке недолго. Возможно, Богдан своим поступком действительно спас ему жизнь. Вряд ли то, что он видел собственными глазами в номере отеля "Эдуард" было инсценировкой. Такие мысли несколько успокоили его.
   -Да, я воевал против вас, русских, на стороне чеченцев. Ну и что? Помните знаменитое лимоновское из романа "Это я - Эдичка": "Лет через десять ищите советских во всевозможных фронтах освобождения. Предрекаю". Предрёк Лимончик правильно, надо сказать. Жалко вот теперь его, говорят, в тюрьме сидит, кровью отхаркивается...
   Он не смог смолчать и нервно выдавил из себя:
   -А с виду ты, Богдан, такой интеллигентный. Когда был Кожемякиным, ты очень мне понравился именно своей деревенской интеллигентностью. А на самом-то деле ты хоть и интеллигент, может быть, но способен убивать безжалостно и беспощадно. И наверняка убивал.
   -Если хотите, всё было так, как вы говорите. Я убивал российских солдат безжалостно и беспощадно, ничем в этом не уступал боевикам. Но... - Богдан на секунду повернулся к нему, и он заметил в его взгляде выражение истинной, а не поддельной искренности. - Но вся та война - то было ужасно. Для всех было ужасно. Кошмар тот был грязным и кровавым. Если бы только можно было исправить прошлое, если бы только можно было исправить... Вот Афган, к примеру, мне сейчас не снится, хотя там тоже много кровавого было, а вот Чечня снится, особенно часто мне девушки погибшие снятся. Под моим командованием было десять девушек. Только четверо из той мясорубки вышли живыми...
   -Вы, пан Лисняк, командовали "белыми колготками"? - со всей укоризной, на какую был способен его голос, спросил он.
   -Я командовал не "белыми колготками", а девушками-снайперами, которые боролись за свободу чеченского народа не за деньги, а по зову сердца, уверяю вас. - Тут Богдан выдержал паузу, затем продолжил: - К счастью, я уже давно не страдаю свободолюбивым духом и могу на полном серьёзе сказать, что та война - это то моё прошлое, которое никогда не повторится. Сейчас в Чечне тоже идёт война, но сейчас я скорее бы воевал на вашей стороне против чеченцев, сам не знаю почему. Может быть, потому, что душа моя в настоящее время не рвётся в бой за какие-то там идеалы... Да и чёрт с ними, с идеалами! Вы, главное, верьте мне, Андрей Иванович, и всё будет о*кей!
   Эти слова Богдана не то чтобы убедили в чём-то его, но в сознании его впервые за всё это время, пока они ехали от отеля "Эдуард" в неизвестном ему направлении, промелькнула искра надежды. Каким бы безжалостным Богдан ни казался ему в целом, но тот конкретный противник, который сидел рядом с ним в машине, теперь почему-то для него был не страшен. Почему-то он теперь немножко верил и в то, что Богдан Лисняк по большому счёту является скорее его защитником, чем противником.
   -Придётся вам верить, пан Богдан. А что мне терять?
   -Кроме жизни, ничего, - сухо заметил Богдан.
   Когда он увидел домик высоко в горах, который издалека выглядел маленьким, почти игрушечным замком, то от банальности сюжета едва не поперхнулся - выбор места его пребывания после похищения тошнотворно попахивал мелодрамой в стиле Даниэлы Стил.
   Когда они вышли из машины перед домиком, Богдан пошарил в кармане куртки, как бы проверяя наличие чего-то, скорей всего - пистолета, окинул его развязным взглядом и сказал:
   -Не правда ли, здесь весело? А скоро будет ещё веселей.
   К дому вела уже расчищенная от снега дорожка. Богдан открыл дверь без всякого ключа. Просторная прихожая была когда-то отделана светлыми деревянными панелями, которые теперь потемнели настолько, что выглядели, как после пожара. Над панелями были укреплены эффектные рога лесного оленя. Нетрудно было догадаться, кто раньше хозяйничал в этом домике. Но судя по тому, что на призеркальной полочке был слой пыли толщиной с пачку сигарет "Прима", партийно-советская элита лет десять уже не охотилась на дичь в этих краях.
   Вместе с Богданом он обошёл все помещения домика. В нём было четыре больших комнаты и кухня с такими высокими потолками, что у него не только от бессонницы закружилась голова. Комнаты не были пусты, но от изуродованной кем-то мебели они казались ещё огромнее. В одной стояла громадная кровать с матрацем, похожим на лопнувшее толстокожее животное. Когда-то изящные, а теперь грубо, по-вандальски изничтоженные стенки, как гласила чудом сохранившаяся этикетка, производства Мукачевского мебельного комбината украшали вторую. В третьей стояли круглый стол, покрытый пыльной плюшевой скатертью и кресла с разорванными сиденьями - видимо, в них искали запрятанные бриллианты местные Остапы Бендеры. В кухне, кроме огромной металлической плиты и раковины, сделанной из выдолбленного дуба, он увидел ещё деревянный стол, покрытый грязной клеёнкой, и три табуретки, ножки которых были скреплены проволокой. Вот в кухне, кажется, кто-то бывал чаще, чем раз в десять лет, подумалось ему, когда он увидел на полу под столом несколько бутылок из-под водки. На бутылках абсолютно не было никакой пыли. Голые электрические лампочки свисали с потолков, а за время десятилетних каникул хозяев пауки взяли себе за труд украсить их затейливым паутинным орнаментом. В фильмах ужаса их режиссёры стараются воссоздать или создать какую-нибудь мрачную атмосферу. Для этого они используют различные аксессуары с целью воздействовать на зрителя картиной настоящего ужаса. Но даже самый гениальный из них не смог бы изобразить с большей силой отчаяние, которое исходило от всего в этом доме. Стены, покрашенные когда-то красной краской, хватали за душу тем, что напоминали кровоточащие раны на теле человека. В одной из комнат он заметил крюк, на который вешали люстру. "Вот где меня повесят, чтобы изобразить самоубийство. Высоко повесят, чтобы крысы не сожрали меня до прибытия милиции. И записку посмертную заставят написать, сволочи." Только он так подумал, как ему срочно захотелось в туалет.
   -Где тут туалет? Мне надо срочно в туалет.
   -И в феврале здесь удобства во дворе, - сказал Богдан и жёстко добавил: - Идите же, чего стоите? Вы что, думаете, что я с бумажкой буду рядом с вами стоять? Идите, но не забудьте на обратном пути прихватить из сарая посильную для вас охапку дров. Как говорил товарищ Мичурин, мы не можем ждать милостей от природы, взять их - наша задача.
   Когда он устроился за деревьями, утренний холодок заставил его сначала здорово поёжиться. И только потом к нему пришла мысль - бежать. Бежать во что бы то ни стало. Вот он сейчас застегнёт штаны, думал он, и побежит в глубь леса. Побежит - и всё, он, в натуре, свободен. Как птица свободен. Однако не может быть всё так просто. Может быть и такое: он побежит, а из-за ближайшего дерева выйдет этакий чернобородый "любовник леди Чаттерлей" с ружьём и выстрелами из двух стволов сразу превратит его в труп. Нет, надо выдержать и всё-таки разузнать окончательно, для чего похитил его этот "братан" пан Богдан. И вообще, кому это всё нужно?
   Уже застёгивая штаны, он вдруг услышал неповторимый, сочный перезвон колоколов. Ура! Цивилизация не так уж далека от него, как ему казалось, а Бог, кажется, совсем рядом. Ура!
   Богдан ждал его возвращения в дом со спокойствием капкана. И когда увидел в руках его увесистую охапку дров (уж он постарался, как говорится, не ударить лицом в грязь), то в глазах того запрыгали искорки неподдельной радости. Он не мог этого не заметить.
   -Ну вот и хорошо, Андрей Иванович. Сейчас затопим печку, разогреем завтрак и за завтраком, я думаю, решим все наши вопросы.
   Когда Богдан говорил, он напустил на себя серьёзный вид, который, как он полагал, должен был скрыть то его состояние, что он на самом деле одержим идеей огреть своего спасителя (?) по кумполу табуреткой или на худой конец поленом потяжелее. Но как-то обошлось, не ударил он своего противника (?). Наконец дошла очередь и до завтрака. В тарелке соблазнительно разлёгся кусок запечённого карпа. Несмотря на все его предубеждения к рыбе, подогретое кушанье оказалось отменным. Он слопал этот кусок и попросил ещё. Он догадывался, из какого ресторана была взята эта рыба - конечно же, из ресторана "Золотая рыбка". И, запивая рыбу отличным словацким пивом, он, глядя на лицо Богдана и не видя на нём ни одной царапины, думал о том, как, собственно говоря, удалось тому уберечь своё лицо от острых коготков чертовки-кошечки Нины Лапкиной. Богдан словно угадал его желание и заговорил как раз об этом:
   -Вы что, Андрей Иванович, думаете, что та ваша пышногрудая мегера устроит мне Сталинградскую битву? Нет, не на того напала. Правда, по яйцам она всё-таки меня лягнула, стерва, но потом я легко её из броненосца "Потёмкин" превратил в бронепоносец, что ли...Но она вашу задачу выполнила: благодаря ей вы ускользнули от меня и ухитрились даже на целый час лишить меня моего стального коня. Однако я на вас не в обиде, пусть Бог будет вам судья, давайте от воспоминаний перейдём к делу, - сказал Богдан и вперил в него свой ершистый, можно сказать, взгляд.
   Ох, уж эти глаза Богдана! Эти водянисто-голубые глаза напротив, казалось, могли купить, продать, умертвить одной только своей твёрдостью. Когда они глядели в упор, то были способны и очаровать, если владелец их очень этого хотел. Конечно, глаза Богдана его не очаровали и не околдовали, но всё-таки он подумал, что война с Богданом для него, похоже, не так уж безнадёжна.
   -Что ж, давайте перейдём к делу, - сказал он с радостной ухмылкой человека, разгадавшего или почти разгадавшего загадку. Он уже весь умирал от нетерпения: какого же веса будет, образно говоря, тот кусок дерьма, блестящий как золото, которым Богдан попытается его соблазнить.
   Но Богдан не сразу заговорил, собственно, о деле. Некое романтическое настроение, в которое он погрузился с первыми словами Богдана, скоро улетучилось, потому что говорил тот в целом о каких-то заоблачных высях, и поэтому он стал больше прислушиваться, попивая пиво, к трескотне дров в печке, чем к тому, что говорил Богдан. И лишь, когда тот начал разглагольствовать непосредственно о нём, когда он понял, что его противник (да, теперь уже противник, чёрт бы его побрал!) неплохо информированный человек, когда тот в сжатом изложении выдал на гора чуть ли не всю его биографию, - лишь только тогда он навострил уши.
   -...Оказывается, вы, Андрей Иванович, окончили два университета: один - Московский, а другой - ну, тот, где профессора ходят в полосатых мантиях. И злые языки утверждают, что второй университет очень помог вам устроиться в жизни, в конце 80-х так называемые страдальцы от советской системы, другими словами - репрессированные, были очень популярны в народе, возможно, на волне этой популярности вы и стали депутатом сначала Верховного Совета, а затем и Государственной Думы России, потому что публично вы нигде не отрицали, что сидели в тюрьме за антисоветские убеждения. Но сидели-то вы в тюрьме, Андрей Иванович, за уголовные преступления, не так ли? И я ничуть не сомневаюсь, что вы тоже можете быть тем, кем вы не есть на самом деле. Я уверен, что вы, как и я, способны на криминальные подвиги. У вас это, может быть, как и у меня, заложено в крови. И не отрицайте этого, пожалуйста.
   Эти слова Богдана укусили его хуже ядовитой змеи. Богдан, по его глубокому мнению, перешёл границы дозволенного - такие высказывания в свой адрес мог позволить только он сам.
   -Хочешь, чтобы я сделал тебя, гнида, сплющенным мясом, ты этого хочешь!? - прокричал он и, вскочив, легко, будто резиновой кукле, заломил противнику руку, но он не учёл того обстоятельства, что у Богдана были, к сожалению, не только руки, но ещё и ноги. И не успел он изобрести кару за наглые измышления в его адрес, как Богдан неожиданно и зверски лягнул его ботинком в живот, потом вырвался из его рук и точным ударом в челюсть вновь усадил его на табуретку. После этого Богдан так и взвился, вытащив пистолет и наставив его дуло прямо ему в грудь.
   -У нас мало времени, поэтому я вынужден просить вас проявить благородство и выслушать меня до конца. То, что я предложу, вам не будет стоить ни копейки. Но если вы всё сделаете так, как я вам предложу, то сегодня вечером в 22.15 рейсом из Египта вы уже улетите из Львова в Москву. Вам это ясно?
   -Мне пока ничего не ясно, но разве под дулом пистолета у меня есть выбор? Я готов вас выслушать, - выдавил он из себя. - Только для этого мне бы не мешало выпить немножко чего-нибудь посущественнее, чем пиво.
   -Нет проблем. Пожалуйста.
   По-прежнему держа его под прицелом, Богдан подошёл к своей сумке, из которой уже доставал рыбу и пиво, вытащил оттуда бутылку "Шустова", один стакан и поставил всё это на стол.
   -Открывайте и наливайте сами. Я пас, - затем сказал Богдан.
   Он налил себе в стакан приблизительно сто грамм и выпил содержимое в два глотка. Скоро он почувствовал, как по желудку разливается знакомый, повсюду распространяющийся жар и начинает разгонять пелену тревоги, которая обволакивала его мозг.
   -Теперь лучше? - спросил его враг с неподдельным сочувствием.
   Он кивнул, что да, лучше. Потом налил себе в стакан ещё сто грамм и, словно ощупывая женскую грудь, обеими руками обхватил стакан и вперился взглядом в противника. Вскоре их сзгляды встретились и впились друг в друга. Взгляд Богдана не был суров, не был и недоброжелателен, но разъедал ему глаза, как соль. От взгляда Богдана пуще прежнего заныла челюсть, задетая кулаком того же Богдана пару минут назад. Чтобы хотя бы разбавить, а не снять с себя страшное напряжение, он выпил эти ещё сто грамм одним глотком и двусмысленно усмехнулся своему противнику; а знал бы он всё, что хотел знать, усмехнулся бы тому и трёхсмысленно, однако как же он сам устал от своей теперь уже, увы, скорее не много, а говнозначительности, чёрт возьми!
   Видимо, Богдан не выдержал его взгляда и отвернулся якобы для того, чтобы подбросить в печку дров. Он закурил и не без помощи алкоголя вроде чуть-чуть успокоился и приготовился слушать своего врага, настроив себя на одно: теперь-то он не упустит ни одной возможности упустить возможность избавиться от этого ублюдка. Вот только пусть тот сделает хотя бы один неверный шажочек...
   -Я принадлежу к тем, - наконец заговорил Богдан, - которым не по средствам содержать свою так называемую совесть. И именно благодаря этому своему качеству я уверен в том, что счастье моё - не за горами. А что такое счастье в моём понимании? Это чувство возрастающей силы, власти, которое возможно только тогда, когда в твоём кармане - мани, мани, мани. И ради этого пусть гибнут слабые и уродливые, и моё человеколюбие здесь, как у Ницше - надо ещё им помогать гибнуть. Но я также знаю, что моего терпения может хватить на то, чтобы наконец дождаться своего счастья, но может не хватить на то, чтобы быть по-настоящему счастливым. И только благодаря вам. Ваша смерть в результате вашей неуступчивости не позволит мне быть до конца счастливым в моей жизни
   Он сделал вид, что не расслышал последних слов Богдана. Но в целом такая вот философическая болтовня его врага отнюдь не раздражала его, больше того - она ему почти нравилась.
   А между тем Богдан продолжал:
   -Вы отлично понимаете, что катаклизм уже произошёл, и среди руин мы начинаем строить для себя кое-какое будущее. Мы должны жить лучше во что бы то ни стало. Такими надеждами живёт каждый бывший "совьэцький" человек, и я не исключение, но не каждый добивается для себя лучшей жизни. Только избранные. Только могущественные, к коим причисляю я и себя. Только, пожалуйста, без смехуёчков, господин Никитин. - Богдан смерил его полупрезрительным, как ему показалось взглядом и продолжил: - Мы, избранные, должны уничтожить старую мораль, чтобы освободить свою собственную жизнь, которая у нас, как говорится, одна и которую надо прожить так круто, как никто другой, чтобы сделать её счастливой; мы должны во всеуслышание заявить, что господство единиц и рабство миллионов принадлежат к сущности культуры, что упадок, разрушение, вырождение человеческой нравственности сами по себе не предосудительны, они являются необходимыми следствиями роста качества жизни. Созидатели социализма искренне считали, что можно с помощью насилия добиться таких условий жизни, при которых не разростались бы злые страсти, преступления, не росла бы нужда. Но это ведь означает обеднение и оскудение жизни. При социализме жизнь человека оскудевает до убогости. По мне так уж лучше сразу в могилу, чем снова в очередь за водкой, как это было со мной во времена социализма.
   Говоря всё это, Богдан то и дело поглядывал на часы.
   "Так он же время тянет, зубы мне заговаривает, гад!" - наконец догадался он и бесцеремонно прервал болтовню Богдана:
   -Хватит, Богдан, вешать мне на уши лапшу. Говори о деле. Короче, ну что тебе от меня надо?
   -Много не надо. Вам, Андрей Иванович, некоторое время придётся побыть в качестве заложника. Может, даже придётся эффектно умереть...на пару часиков. Что...это вас не устраивает?
   -Умереть на пару часиков - это слишком даже для меня.
   -А файв тысяч за такую смерть вас устроит?
   -Файф тысяч чего?
   -Долларов, разумеется.
   Он состроил огорчённую мину и сказал очень серьёзным тоном:
   -Этого мало, чтобы сыграть свою собственную смерть так, чтобы в неё поверили. И вообще, смерть нельзя сыграть. Она или есть, или её нет.
   И в это время зазвонил телефон. Богдан, прижав трубку к уху, принялся расхаживать взад-вперёд и говорить. В другой руке его противника по-прежнему поблёскивал чёрной смертельной плесенью цветочек с девятимиллиметровым стеблем-стволом. Богдан ни на миг не спускал с него глаз, когда говорил по телефону. Последнюю фразу Богдана: "Дий, як домовылысь" ("Действуй, как договорились") он слышал отчётливо и, уставившись в буйное мерцание огня в печке, стал задавать себе один-единственный вопрос: что же будет дальше?
   Поговорив по телефону, Богдан сел обратно на табуретку и минуту сидел в свободной непринуждённой позе, все члены тела врага были совершенно неподвижны, но ему казалось, что они двигаются и даже надвигаются на него всей своей непредсказуемой мощью.
   Наконец Богдан заговорил.
   -Для начала позвольте задать вам два вопроса. Вопрос первый. Вы уверены, что Анна Михайловна Рудина любит вас так, что может ради вас чем-то пожертвовать. Отвечайте только без понтов, пожалуйста.
   -Сейчас я ни в чём не уверен.
   -Это не ответ любящего мужчины, но пусть он будет на вашей совести. Вопрос второй. Любите ли вы Анну Михайловну Рудину настолько, что готовы пожертвовать ради неё собственной жизнью?
   -Да, я готов ради неё на всё.
   -Вот и чудненько. Я восхищаюсь вашим мужеством, хотя не премину заметить, что часто мужество мужчины начинается там, где кончается любовь к нему его женщины.
   -Попрошу без оскорблений! - гавкнул он и уже более спокойным тоном попросил: - Давайте, Богдан, говорить только о деле.
   -О деле так о деле, - согласился Богдан: - Так вот, господин Никитин, сегодня по опубликованным сведениям в Украине действует около 50 преступных группировок, поставляющих женщин на рынки секс-бизнеса Западной и Центральной Европы. Ежегодно на секс-рынках продаются около 100 000 девушек-украинок, - говорил бесстрастным голосом Богдан. - И сегодня положение такое, что опять же по опубликованным данным Международной организации миграции до 1 млн.400 тыс. женщин Украины принадлежат к группе высокого риска, то есть к тем, кто может стать очередной жертвой контрабандистов живым товаром. Ну, а те, кто выехали, уже работают, так сказать, особо не жалеют о своём выборе. Одна моя знакомая из моего родного города сказала мне, к примеру, следующее: "Ничто не даётся на этом свете даром. Всё имеет свою стоимость. Я, чтобы вылезти из нищеты, продаю своё тело, мне это даже нравится...В конце концов - это единственное, что я умею профессионально делать. Не пойду же я подметать улицы?" Но не подумайте, Андрей Иванович, что я хочу защищать этих, скажем так, несчастных по своей воле украинок. Ни в коем случае! Я давно уже не патриот Украины, я давно уже патриот денег...
   -Как же тогда понимать ваше выступление на митинге в аэропорту, которое я имел счастье слышать?
   -Мне заплатили - я выступил, - не очень нежно ответил Богдан и спустя, может, минуту душевного, так сказать, смятения снова заговорил о деле: - На Западе сейчас полно баб для тела. Но баб для души нет. Или их очень мало. Ваша мадам быстро отреагировала на эту конъюктуру рынка, и вот уже второй год занимается поиском и отправкой красивых образованных девушек Украины, знающих языки, на Запад. И надо сказать, занимается этим бизнесом мадам вполне успешно. По моим подсчётам, около 500 девушек с Украины, завербованные с её помощью, уже работают в сфере этого, я бы сказал так, душеспасительного бизнеса в Германии и Австрии. И вполне естественно, что это не могло остаться незамеченным. Кому-то из политиков в Украине это очень не понравилось. И кому-то из них пришла в голову отличная идея сотрудничества с мадам Рудиной. На деньги от этого сотрудничества они рассчитывали содержать не только себя, но и свои партии. К сожалению, Анна Михайловна отказалась от сотрудничества с ними, что и вызвало по отношению к ней, как вы видели, с их стороны отнюдь не дружелюбные действия. Но и Анна Михайловна не дремлет, уж больно лакомый кусочек у неё в руках, никак не хочется выпускать его из своих рук. Да и её хозяева вынуждают её совершать ответные действия, какие - вы сейчас узнаете. Перед ней ставят задачу скомпрометировать своих противников в глазах международного сообщества. Для этого она решает украсть вас и держать в заложниках. -Тут Богдан посмотрел на него очень и очень сочувствующе. - Во Львов вас должно было отвезти такси с "надёжным водителем"? Говорите да, или нет. По глазам вашим вижу, что да. Так вот, этот так называемый "надёжный водитель" по приказу вашей возлюбленной должен был усыпить вас и вывезти в какое-то тайное место, где бы вас, возможно, содержали бы в подвале с крысами. А в это время всё мировое сообщество с помощью радио, газет и телевидения было бы уведомлено о том, что вас, гражданина России, бывшего депутата Государственной Думы, похитили западноукраинские националисты с целью отомстить русским за гибель львовского композитора Игоря Билозира. Между прочим, предусматривалась и ваша настоящая мученическая смерть, так сказать, на глазах всего прогрессивного человечества. И всё это задумала и планировала осуществить дама вашего сердца.
   -Этого не может быть!
   -Вот как раз это и могло быть, если бы не я. Однако идём дальше, господин Никитин. Самое интересное, что и националисты хотели тоже вас похитить, помните лейтенанта Коваля? Но националисты хотели вас похитить несколько с иной целью: с помощью вас националисты хотели договориться с вашей мадам о сотрудничестве. Я же похитил вас с целью получения денег и от тех и от других, но, основательно поразмыслив, пришёл к выводу, что "жадность фрайера погубит", поэтому решил, что будет достаточно выкупа за вас, полученного только от одной из противоборствующих сторон. Короче, сейчас вы позвоните мадам Рудиной, я знаю, что вчера в аэропорту,прощаясь с вами, она дала вам номер своего мобильника,, намекнёте ей на свою ситуацию и попросите её подъехать к входу в ресторан "Олень" к двум часам дня с 55 000 долларов наличными. Этот ресторан недалеко отсюда. Она отлично знает, где он находится. Лады?
   Он поспешно взглянул на часы. Было чуть больше одиннадцати по среднеевропейскому
   -Но ведь она утром вылетела из Мукачева в Будапешт? Как же она может к двум часам оказаться здесь снова? - засомневался он.
   -Вы слышали, как мне только что звонили? Значит, слышали. Так вот, никуда ваша мадам не вылетала, чтоб вы знали. Мне кажется, я спутал все её карты, поэтому сейчас она не знает, что и делать. Но после вашего звонка будет знать, что делать. - И Богдан почти счастливо улыбнулся.
   -А что будет со мной, если госпожа Рудина не сможет заплатить за меня?. Вряд ли она найдёт за такое короткое время такие большие деньги наличными..
   -Деньги у неё есть, я это хорошо знаю, но если она... если она пожадничает, то тогда... Тогда я убью вас. Я, конечно, могу сдать вас врагам мадам, но националисты, я это тоже хорошо знаю, скорее убьют меня, чем заплатят мне - они очень скупые сволочи. В общем, как ни крути, если мадам денег мне не даст за вас, мне придётся скрепя сердце вас убить. Другого выхода я не вижу.
   В отместку за эти слова своего врага он, дабы понаглядней продемонстрировать свою злость, швырнул стаканом в сторону Богдана, но было непонятно - то ли он нарочно промахнулся, то ли действительно рука его дрожала... "Воли ему, гаду, всё равно скоро не видать", - подумал он и вроде успокоился.
   Но тут произошло неожиданное. В ответ на его выходку Богдан...засмеялся. Того буквально начал душить смех И ему ничего не оставалось делать, как тоже...засмеяться. Смех вдвоём - сколько в нём однако прелести и куража! Нельзя недооценить его могущества в трагических ситуациях. Они смеялись, может, как те школьники, которые в кустах накрыли спаривающуюся парочку, молча понаслаждались невиданным ими ещё видом борьбы мужчины и женщины со стонами, вздохами, ахами и охами и лишь спустя некоторое время поняли, что они, оказывается, видели. Но в отличие от школьников, они знали, что так или иначе скоро кто-то из них будет наказан за этот смех, знали, но всё равно продолжали смеяться..
   Первым однако опомнился он:
   -Давай трубу. Буду звонить
   Жанна ответила мгновенно:
   -Где ты? Что с тобой, любимый?
   -Я попал в страшный переплёт, дорогая...Ну зачем тебе рассказывать всё, да и не дадут мне рассказать всё. Короче, чтобы меня освободили, нужно заплатить 55 000 долларов. - Он повторил цифру. - И никаких чеков, никаких карточек. Только наличными. Если ты меня действительно любишь, то...
   -Я без ума от тебя, любимый, поэтому пойду на всё, чтобы спасти тебя. К тому же я догадываюсь, что ты попал в этот страшный переплёт исключительно из-за меня. Что мне надо сделать, чтобы спасти тебя? Деньги для меня не проблема. Что ещё?
   -Они хотят, - он сделал ударение на слове "они", - чтобы ты совершенно одна, без прикрытия, подчёркиваю, совершенно одна, подъехала с деньгами к входу в ресторан "Олень" к двум часам дня. Это реально? - Он всё ещё надеялся, что Богдан врёт, что Жанна не где-то здесь рядом, а в Будапеште. - Если ты не приедешь, они меня убьют.
   -Это реально. Я приеду, - тягучей скрипкой прозвенел её взволнованный голос. - Ну, а может быть так: я деньги отдам, а они тебя мне не отдадут, хуже того - убьют?
   -Нет, так не может быть Одному из этих подонков я всё-таки верю, чёрт побери!
   -Всё равно, не увидев тебя или не услышав твоего живого голоса о том, что с тобой всё в порядке, я им деньги не отдам. До встречи, любимый. Я так люблю тебя...
   "Подонок", которому однако верят, дружески крутанул глазами как бы в знак благодарности. Он же после разговора с Жанной чувствовал себя обессиленным и не полным любви к ней. Он не очень верил сказанному Богданом в отношении Жанны, но всё-таки...чуточку верил.
   Так получилось, что вскоре Богдан предложил ему прогуляться на свежем воздухе, и он не отказался. Когда они вышли из дома - ах, какой был воздух! В этом воздухе не чувствовалось никакой опасности, с близлежащих елей также не сверкали в лучах солнца оптическими прицелами никакие снайперы-киллеры. Выпитая им водка догорала в нём, шкворча в желудке, как последние капли спирта в спиртовке, он трезвел с безумной скоростью.
   Пройдя метров пятьдесят по снежной целине, они неожиданно очутились на краю обрыва. Он не исключал и того, что Богдан нарочно привёл его к обрыву.
   -Какая красота! Вы не находите, Андрей Иванович? - Казалось, тиски изнеможения не держали Богдана так же плотно, как его. Ведь тот тоже не спал целую ночь, охотясь за ним. - Недавно я во Львове смотрел фильм "Красота по-американски". Ну и могут же американцы, - почти с пафосом говорил Богдан, - пыль в глаза напустить несметно. И вообще, для их искусства характерно несоответствие формы и содержания. Вы видели этот фильм. - Он отрицательно покачал головой. - Грандиозно, фантастически ни о чём - вот краткая суть этого фильма. Но плакать после такого фильма всё равно хочется, поверьте мне на слово, Андрей Иванович. Выходишь из кинотеатра, и слёзы наворачиваются на глаза сами собой. Об чём фильм? Это изящная история о том, как мужчина ваших лет, увидев и почувствовав красоту, умирает именно в этот момент. В одну секунду к нему пришло ощущение себя, жизни, семьи. Он взял фотографию своей жены, дочери. Казалось, всё сейчас в его жизни перевернётся к лучшему, но нет, кто-то вытаскивает пистолет и нажимает на курок. Но всё-таки перед смертью он увидел настоящую красоту. После этого фильма можно подумать, что американцы читали Чехова. - Богдан задвигал ногами почти что на самом краю обрыва. Задвигал так, что вниз полетели камешки. Он с тревогой подумал, что стоит Богдану двинуть ногой по его ногам, и он тоже камнем-камешком полетит вниз .И пикнуть не успеет, как исчезнет с лица земли, как говорится, "без стона и пыли". Только он так подумал, как Богдан хитро улыбнулся и сказал: - Если вы сами сорвётесь, Андрей Иванович, или, не дай Бог, я буду вынужден столкнуть вас, то когда будете лететь вниз, не забудьте посмотреть направо - редкой красоты вид откроется перед вашими глазами . Суровой, дикой красоты, до конца ещё не осквернённой людьми.
   Выцарапать бы Богдану глаза за такие слова, но нет, как ни странно, такого желания у него не появилось Наоборот. После этих, в общем-то "зверских" слов врага он не был погребён под толщей собственного страха. Да, стоять под дулом пистолета на краю обрыва крайне неприятно и крайне страшно, но у него есть предчувствие, что Богдан сейчас его не тронет, и он будет жить хотя бы ещё до вечера. А если Жанна приедет с деньгами, то, может, доживёт, как говорится, и до понедельника.
   Опомнившись, осмелев, но на всякий случай отойдя от края обрыва на метра четыре, чему Богдан не препятствовал, он вдруг решил задать своему врагу очень непростой вопрос:
   -Неужели ты, Богдан, кроме денег, ничего в жизни больше не любишь?
   -Почему не люблю? Люблю. Женщин, например, люблю. Но они такие непостоянные. Сегодня с тобой одна, а завтра - другая. Смерть ещё люблю. Правда, только чужую.
   Он понял эти слова Богдана по-своему.
   -Нет, Богдан, это я убью тебя, а не ты меня! Я убью тебя!
   Он произнёс это не как бы шутя, но и не совсем серьёзно, так, словно в следующее мгновение готов был посмеяться над тем, что сказал. Это была неправда, что он хотел убить Богдана. Даже если бы у него и появилась теперь такая возможность убить Богдана, он бы эту возможность проигнорировал.
   -Это что, шутка? - Богдан отошёл от края обрыва. Видимо, тоже, как и он, так, на всякий случай. - Нешуточное это дело в наше время такие шутки создавать, берегитесь, уважаемый! - предупредил Богдан и неожиданно улыбнулся. - Вы затронули самую мою любимую тему. Спасибо вам. Решить, убивать или не убивать другого человека для того, чтобы сделать свою жизнь лучше и краше - это для любого человека сейчас значит ответить на основополагающий вопрос современности. Всё прочее - три ли измерения у мира, девять ли категорий у мышления, круглая ли на самом деле Земля, сосала ли Алла Пугачёва член Максиму Галкину - всё это, так сказать, игрушки. Сначала надо ответить на этот вопрос. Я давно ответил на него положительно. И считаю, что другой человек, если он тебе мешает, есть то нечто, что должно быть тобой побеждено. Ты должен ненавидеть свои добродетели, говорил ещё херр Ницше, иначе из-за них ты погибнешь. Но это я, а вы, Андрей Иванович, - другое дело. Очень хорошо, как вы, обладать многими добродетелями, но согласитесь, что это - тяжёлый жребий... Нет, вы не убьёте меня первым, - сказал Богдан и после небольшой паузы предложил: - Пойдёмте в дом. У нас ещё море времени. Так и быть, я расскажу вам о себе и ещё кое о чём. Многие умирают слишком рано только потому, что пожадничали и никому не поведали о своём сокровенном.
   -Никто не умирает ни слишком рано, ни слишком поздно, все рождённые в этом мире, как это ни странно звучит, умирают вовремя, - сказал он откровенную чушь. Потом устало вздохнул и добавил: - Я хочу выпить
   Они зашли в дом, снова уселись на свои табуреты. Он выпил из того же стакана, которым бросил в Богдана. Удивительно - почему тот не разбился. Выпил сто грамм и приготовился слушать исповедь своего врага. А может, друга? Кто Богдан на самом деле? А чёрт его знает. Что ни говори, как ни крути, а это факт неопровержимый, что Богдан обладает некоторыми магнетическими и даже демоническими качествами. Он, можно сказать, ведьма в штанах и с членом между ног. Возможно, как женщинам-ведьмам, Богдану не доступен сглаз или порча, но люди, подобные Богдану, способны ужасно манипулировать душами людей. И самое страшное, что в результате этого манипулирования в нашей жизни, как в нескончаемом телесериале, происходят убийства, убийства, убийства...
   Он посмотрел на Богдана взглядом, полным откровенной недоброжелательности. Тот сверкнул в его сторону, напротив, почти что сладкой улыбкой. Улыбкой скорее не врага, а друга.
   -Если вы позволите, я начну. Бог наверняка не простит мне многое из того, что я скажу вам, поэтому предположим...предположим, что Бога нет
   -Бог есть! - экспансивно воскликнул он. - Есть! Плохо только одно, что из-за относительно малой продолжительности жизни отдельного индивида, человечество никогда не докажет до конца, что Бог есть, как не докажет и того, что Бога нет.
   -Возможно, Бог и есть. Человеку свойственно ошибаться, и я в этом отношении не исключение. Но...предположим всё-таки, что Бога нет. Сегодня я могу представить себе не много членов нашего "постсовецького" общества, способных хотя бы выговорить такую фразу. Предположим, что Бога нет, но как бы там ни было, и неверующие признают, что идея Бога, существующая в наших головах и растиражированная в миллиардах книг, материальна. Более того, она управляет людьми. Это я ощутил в полной мере на своём собственном опыте. Ведь имя мне родители дали Богдан, что в переводе со старославянского означает: данный Богом. У нас на Западной Украине родители часто дают это имя детям, чьё появление на свет было связано с какими-то страхом и риском. Я родился в 1965-м году в Пермской области в посёлке Тюлькино близ Соликамска, куда семью моего деда в 1949-м году сослали только за то, что он был братом одного из руководителей УПА, хотя сам в национально-освободительной борьбе, или как сейчас говорят на Украине, в "национально-вызвольных змаганнях", участия не принимал. Только в 1976-м году мы вернулись в Галичину и поселились в Старом Самборе. Между прочим, в доме напротив нас жила дама вашего сердца, поэтому вы легко можете предположить, что о её прошлом я знаю, скажем так, немножко больше, чем вы. Учился я в школе средне, хотя способностями Бог меня не обделил, однако развивать их мешала, как вы, русские, говорите, матушка-лень, которая, к слову, с возрастом улетучилась, как с белых яблонь дым. В 1990-м году я окончил истфак Львовского университета. Из меня мог бы получиться неплохой учёный-историк, может, такого же уровня, как вы, в будущем профессор и даже академик, но я пошёл другим путём. Из меня получился...
   -Подлец и убийца, - набравшись наглости, продолжил он за Богдана.- Многие люди жили и живут под лозунгом: "Сквозь тернии - к звёздам", у тебя же, Богдан, несколько иной лозунг: "Сквозь трупы - к звёздам". Я прав или не прав?
   Богдан, казалось, демонстративно пропустил мимо ушей этот его жест крайнего неуважения, но настроение его врага или друга всё-таки (чёрт его знает!) не переменилось к худшему. Напротив. Богдан стал дальше говорить так, что ему начало нравиться, как тот говорит. Потом, когда Богдан встал из-за стола и стал ходить по кухне, ему стало казаться, что своим голосом Богдан обволакивает не только себя, его, но и весь мир. Богдан говорил так, как будто знал всемирную тайну и готовился предложить её разгадку всему человечеству. Это был даже не монолог. Или не совсем монолог, а монолог-оргия. Время от времени после некоторых своих удачных высказываний Богдан хвалил себя, не обращая внимания на его ироническую улыбку. И что самое удивительное - он вскоре заметил, как холмик небольшой в брюках Богдана на самом интересном месте образовался. Эрекция от собственной болтовни? Скорее всего -да! О Боже, такого в своей жизни он ещё не наблюдал.
   А Богдан всё говорил и говорил, и скоро ему начало казаться, что в результате процесса говорения Богдан как бы дематериализовался, что тот уже бегает по кухне с пристёгнутыми к одежде ангельскими крылышками, осталось лишь вокруг головы нимб подобрать помоднее - и всё, Богдан готов улететь на небеса, но перед своим отправлением туда не может не объяснить ему, простому смертному, как всё-таки надо жить на этом блядском свете, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые ночи... Дорогой читатель, это не опечатка, это просто шутка.
   Богдан бросал в его вместилище мозгов свои собственные мысли, которые он узнавал сразу, кичился цитатами из классиков и современных мудаков, в общем. трибун был ещё тот - как говорится, похлеще самого Цицерона.
   Многое из того, что говорил Богдан, пролетало мимо его головы, но некоторое он и запоминал. Например, такое: "А не объявить ли нам идеологией будущего, идеологией двадцать первого века, заранее, на первом году, идиотизм и недомыслие, чтобы потом не мучиться?" Или такое: " Нет ничего хуже тезиса, что несчастия не есть неустранимая основа бытия Напротив. Я считаю, что несчастия наши часто и есть наше счастье. Только многие пока не доросли до этого понимания". Или вот ещё такое: "Сейчас само собой разумеется, на Западе в первую очередь, что если ты являешься двуногим, без перьев и с телом, не украшенным леопардовыми шкурами, то этого незамысловатого факта самого по себе уже достаточно, чтобы все вокруг с тебя пылинки сдували; да, с человека должны сдуваться пылинки, но только с избранного, достойного человека; если мы хотим лучшей жизни для большинства, то необходимо прежде всего произвести отбор слоя новых господ, чуждого морали жалости, слоя, который будет сознавать, что он имеет право на основе своей избранности господствовать над широкой массой так, чтобы никакая умничающая скромность без разрешения господина из этого слоя избранных не смогла бы выпить даже кружку пива. Из этого слоя господ я, естественно, исключаю евреев, к ним у меня и у моих единомышленников особое отношение. Мы никогда не простим им нищеты украинского народа, Умани, голодомора 30-х годов, так как большинство высших чинов в НКВД в то время занимали они, евреи. Да и сейчас в Украине евреев ноль с чем-то процентов, но в их руках, руках рабиновичей, суркисов, пинчуков и других жидов находится 73 процента украинского капитала. Разве мы можем такое допустить? На Западной Украине уже есть обезжиденные пространства, и они будут неуклонно и неумолимо расширяться."
   Богдан, говоря всё это, не забывал однако подбрасывать в печку дрова и не спускать с него глаз -одна рука того по-прежнему была занята пистолетом. Скоро в кухне стало так тепло, что они поснимали с себя верхнюю одежду. Без куртки, одетый в жёлтый пиджак наверняка от Готье, в жемчужно-серой рубашке с завязанным на ней алым галстуком с бриллиантовыми искринками, Богдан разговаривающий был теперь, как ему казалось, похож на молодую женщину, разгорячённую желанием. "До чего же однако красив этот некурящий и непьющий дьявол с водянисто-голубыми глазами. Да его наверняка не только женщины, но и мужчины любят! - вдруг пронеслось в его голове. - И ты, господин Никитин, уже его любишь...Любишь уже хотя бы за то, что тот шпарит по-русски, как истый русский."
   А Богдан, чертяка, всё говорил и говорил. Совсем неожиданно ему вспомнился анекдот. Доктор спрашивает: "Больной, вы страдаете извращениями?" - "Что вы, доктор, я ими не страдаю, я ими наслаждаюсь". Доколе он будет "наслаждаться" чужим трёпом, подумал он, и без всякой иронии заявил:
   -Зачем ты, Богдан, всё это мне рассказываешь? Я же знаю, что на деле твоя болтовня для тебя тоже ничего не значит, ты живёшь, как все сейчас, по принципу: "Урвал деньги - и дай Бог ноги". Не так ли, любезный?
   -Вы ущербный человек, Андрей Иванович, раз не понимаете поэзии моих слов. Но скоро, очень скоро поймёте, да будет поздно, - чуть ли не обиделся на него Богдан, но свой монолог-оргию, вопреки его ожиданиям, не прекратил.
   Он в ответ постарался сделать себя утомлённым и безразличным ко всему человеком, хотя, пожалуй, кое-что из болтовни Богдана ему было интересно услышать. Например, когда тот завёл речь об УПА (Украинской Повстанческой Армии), о так называемых бандеровцах, он навострил уши.
   -Да, это Сталин воссоединил западноукраинские земли с остальной Украиной, - говорил Богдан. - Но западноукраинцы никогда не забывали слов Леси Украинки, которая писала: "Хто вызволыть - в нэволю визьмэ, а хто вызволыться сам - вильным назавжды будэ!" Может, поэтому и возникла борьба за независимость на Западной Украине. Конечно, борьба эта была кровавой, ужасной и, как считаю я сейчас, бесполезной. На стороне Красной Армии воевало всё-таки больше украинцев, чем в УПА. И красноармейцы-украинцы знали, что они не хохлы какие-нибудь, а украинцы, однако это не мешало им уничтожать нас, западных украинцев, так называемых бандеровцев, как пособников сначала германского фашизма, а затем американского империализма. ОУН в своё время очень наивно считало Германию своей союзницей, и это легло несмываемым пятном на всё украинское освободительное движение, и в этом я вижу главную причину поражения УПА. Ещё одна причина - это упования Бандеры, Шухевича, Мельника, Коссинского и других лидеров УПА на третью мировую войну. Помню, как дед мой пел: "Тильки бомба атомова привэдэ нас знов до Львова". Конечно, многие люди, познавшие войну, не хотели новой войны, поэтому даже самые верные сторонники УПА постепенно стали отказываться от участия в нациоанально-освободительной борьбе
   Он выкурил уже не одну сигарету, ему хотелось спать, но Богдан голосом торжествующего Маккиавелли не давал ему возможность соснуть хотя бы минуту-другую, не говоря уже о пяти минутах и больше.
   -...Месяц тому назад я был по приглашению украинской диаспоры на Рождество в Канаде, - невыносимо продолжал Богдан. - Там, в Оттаве, меня повсюду сопровождала эффектная женщина лет под сорок пять. Так вот, больше всего меня поразил её телефон, которым она пользовалась повсюду и чуть ли не ежеминутно. У меня самого навороченный мобильник, но то, что я увидел, повергло меня в шок. Её телефон имел широкий дисплей, и она видела того, с кем разговаривает! Пожалуйста, едет эта укрвумен в своём "мерседесе" по оттавским улицам, везёт нас и по дороге воркует со своим молодым любовником, иногда страстно поглядывая на его рожу. Это фантастика, конец света! Не замечать этого невозможно. Понятно, что когда я сейчас по утрам вижу из окна своей гостинки, как мой сосед, между прочим, тоже преподователь колледжа, бегает на так называемый "пьяный базар" собирать пустые бутылки, я вспоминаю эту "укрвумен", её мобильник и Канаду с большой грустью. У меня в Канаде есть родственники, я мог бы там остаться, но не могу. Если Украина в ближайшее время не покончит с нищетой, то нищета покончит с Украиной, поэтому я и мои единомышленники не могут допустить того, чтобы из-за этой чёртовой нищеты Украина снова упала в объятия своей якобы старшей сестры - России. Мы не допустим этого! - вдруг воскликнул Богдан так, что аж качнулось пламя в печке. Глаза того заполыхали голубым пламенем, на щёках горел румянец, Богдан был похож на большого и обиженного зверя.
   -Ты ж, Богдан, не патриот Украины, ты ж патриот денег, - напомнил он тому не без иронии.
   -Всё равно душа болит, - просто сказал Богдан.
   -Пусть душа у тебя не болит. Не упадёт Украина в объятия России, - начал успокаивать он своего противника. - Я как-никак шесть лет провёл в большой политике, поэтому знаю не понаслышке о многом. Я думаю, что та Украина, которая сейчас есть, Россию не интересует. Россия уже вступила на путь капитализма. И то положение, которое она имела в Советском Союзе, то есть положение, при котором метрополия в так называемой "империи зла" живёт намного хуже своих окраин, теперь её в корне не устраивает. Украина может быть интересна России не со стороны экономической (Россия - самодостаточная страна, и в чьей-то помощи не нуждается), а со стороны стратегической, то есть мы не хотим, чтобы Украина стала членом НАТО. Да этого при Путине и не произойдёт, я так предполагаю. Не вижу я нынешнюю Украину и в союзе славянских государств. Зачем нам в союз страна, где больше трети населения - русофобы? Зачем нам ещё одно Косово? Вот когда Украина разделится на Восточную Украину, Галичину, Буковину и Закарпатье (о Крыме я не говорю, потому что с Крымом всё всегда было ясно: Крым был и должен быть только российским), которые вольны оставаться самостоятельными или присоединиться к своим историческим метрополиям - кто к Польше, кто к Венгрии, кто к Словакии, а кто к Румынии - тогда будет другой разговор. Тогда скорее всего Восточная Украина, на 90 % состоящая из русскоязычных, войдёт в состав союза славянских государств, и Россия ничего от этого не потеряет.
   -Такого никогда не будет! - гневно возразил Богдан.
   -Будет, - уверенно сказал он. - Будет. Здесь я больше оптимист, чем пессимист. - И далее он голосом Лучано Паворотти пропел: - Я хоо-чуу спа-ать. Может, кончим сей базар, а, Богдан , а то ты меня уже заколебал, ей-Богу заколебал.
   -Спите, чёрт с вами! - сказал Богдан приторным голосом и спрятал пистолет в карман.
   Он, издав усталый вздох, положил раскисшую голову на стол и приготовился засыпать. Перед тем, как заснуть, успел однако подумать, что об этом кошмаре, который он переживает в данный момент, если, даст Бог, он выживет, то обязательно напишет роман, который назовёт так: "Кошмар был грязный". Это точно, что именно так назовёт он этот свой роман.
  
   Его разбудил тихий шёпот, доносящийся, казалось, откуда-то из-под пола. В течение минуты, может, он пытался установить, кому же принадлежит этот ласковый таинственный голос, так тихо нашёптывающий ему что-то, что он не мог разобрать ни единого слова. И лишь когда его плеча коснулась чья-то тяжёлая рука, он проснулся окончательно.
   -Проснитесь, Андрей Иванович, - услышал он голос Богдана. - Приехала ваша охрана.
   Он поднял голову. На него смотрела, улыбаясь как майская роза, Илона. "Полюби меня, заразу, только всю и только сразу" - словно говорил ему весь её сияющий облик. Глаза их встретились и, казалось, улыбнулись друг другу. Он ничего пока не осознавал, смотрел на неё, затаив дыхание. Потом встал во весь рост, подошёл к ней, чуть наклонился, сжал подбородок Илоны и поцеловал её в губы. Может, как спасительницу от тирана-говоруна Богдана поцеловал.
   -У вас чудесные глаза после спанья. Немного растерянные и смотрят в разные стороны, но мне это так нравится, - сказала Илона.
   -Надеюсь, у вас хватит ума, чтоб решить все проблемы без кровопролития. Ждите моего звонка. Ну, я побежал зарабатывать бабки, - не очень счастливым голосом ("Неужели ревнует, чёрт сраный?") бросил на прощание Богдан и исчез из дома.
   Как только тот исчез, Илона буквально вцепилась в его рот. Её поцелуй длился куда дольше, чем его первоначальный, скорее дружеский, чем плотский, поцелуй. Она делала попытки проникнуть языком в его рот, но он ухитрился держать себя в рамках. Главным образом потому ухитрился, что понял, что Илона - сообщница Богдана и, как ни крути, значит, тоже его враг.
   Наконец Илоне такой постный поцелуй , видимо, надоел, и она, правда, неохотно отстранилась от него.
   -Почему, почему вы не рады не?
   -Потому что мне не хочется умирать... - Он хотел добавить: "из-за какой-то сучки", но вовремя сдержался. - К тому же, я вижу, Богдан ревнует меня к вам. Он что, вас любит?
   - Не меня он любит, а сестру мою Марту. Но мы так похожи...
   Возможно, он не желал в эту минуту Илону больше всех женщин на свете, но воспоминания о том, как он целовал всего несколько часов назад её прелестную попку, будоражили всё-таки его мозг и, как бы то ни было, пытка прерванным наслаждением продолжалась. Однако когда Илона снова попыталась поцеловать его и даже успела прикоснуться к его губам, он не по-джентльменски оттолкнул её. Оттолкнул её так, что она чуть не обожгла свою прелестную попочку о раскалённую печку.
   -Ты забыла, что я твой пленник, Илона. А пленники не любят тех, кто держит их в плену. Ну, не любят - и всё! - сказал он и окинул оценивающим взглядом Илону с головы до ног, когда та как ни в чём не бывало снова приблизилась к нему с нетающей улыбкой шлюхи на устах..
   Илона наверняка спешила навстречу приключениям и удовольствиям, чему и соответствовал весь её прикид: чёрная дорогая кожа и моднячие сапоги вишнёвого цвета в сочетании с губами того же цвета. Но несмотря на этот проституточный прикид сама Илона, стоявшая перед ним, была великолепна. Такого умопомрачительного великолепия ему ещё никогда не доводилось видеть - и он буквально остолбенел.
   -Если мужчина не хочет, у женщины остаётся последнее, священное, Богом данное право на изнасилование того...
   И Илона улыбнулась своей, как он надеялся, шутке.
   "Сейчас она достанет пистолет", - подумал он и процедил сквозь зубы:
   -Я знаю, что западные украинки хороши до безобразия, а также во время безобразия и после безобразия тоже, но оставьте меня, прошу вас, в покое, не хочу я вашего безобразия - и точка.
   Илона нервно облизнула губы. В кухне стало так тихо, что было слышно, как за окном падает снег. Но вместо того, чтобы доставать откуда-то пистолет, Илона уселась на табуретку напротив него так, чтобы показать нарочно как можно больше своих прелестей. Конечно, от вида её почти неприкрытых прелестей (например, она так широко раздвинула ноги, что он сквозь трусики видел чернеющее пятно волос у неё между ногами) у него в штанах стало твориться чёрт знает что.
   Илона, сучка, заметила бугорок на его штанах и, стрельнув лукаво глазками, сказала:
   -Вы, я вижу, уже готовы показать на мне свой мужской профессионализм.
   Он молча отвернул от неё взгляд и уставился в окно. Начал размышлять. От него требуется всего лишь сделать пару шагов, взять алкающую траха с ним Илону на руки, пронести на руках в спальню и бросить её и себя там на кровать, огромную и грязную, как трущобы Бомбея. И тогда... Что будет тогда? Тогда, может, будет и её и его спокойствие. Но какой ценой? Ценой его измены Жанне. "Ах, какой балдёж - измена! Всем привет с большого члена!" Нет, так говорить сейчас он не имеет права. Сейчас он не должен забывать ни на секунду, что его любимая (да, несмотря ни на что, любимая!) Жанна, может, рискуя своей жизнью, собирает эти проклятые доллары, кучу долларов, чтоб только спасти его. К чему теперь его измена? Она теперь просто ему противопоказана. К тому же всеми фибрами души своей он чувствует, что Илона - это действительно тот "смертельный бутерброд", который ему ни в коем случает даже пробовать нельзя, что Илона, скорее всего, и есть "его смерть на ужин", как говорится.
   Поразмышляв, он в конце концов решил, что ему надо нарочно разозлить Илону, чтобы спастись от траха с ней.
   -Готов-то я готов. В принципе я всегда готов, - сказал он. - Но вся правда в том, что я привык иметь дело с женщинами посимпатичнее и покультурнее вас. Вам, мадемуазель Илона, это не приходило в голову?
   Тут Илона взвилась с табурета, словно ей в мягкое место впился внезапно выскочивший из дерева гвоздь, но - удивительное дело! - промолчала, не ответила даже словесно на эту его неслыханную дерзость
   Воцарилась тишина, если не гробовая, то достаточно могильная. Он, увидев, что на столе по-прежнему стоит недопитая им бутылка "Шустова", налил себе в стакан и выпил без раздумий. Может, водкой ему хотелось развеять тяжёлый запах провинциальных духов Илоны, который витал по всей кухне. Выпив, он решил бежать, предварительно оглушив Илону табуреткой по голове, потом решил бежать просто так, не оглушая, но, вспомнив, что Илона, возможно, воевала под командой Богдана в Чечне, то есть наверняка была снайпером высшего класса, решил вообще никуда не бежать. Пусть будет, что будет. Двум смертям и так не бывать, а одной, как ни крути, всё равно не миновать, ещё подумал он.
   -...А если бы вам, Андрей Иванович, вдруг довелось бы меня впервые увидеть среди огромной толпы такую несимпатичную, такую некультурную, вы бы подошли именно ко мне? - внезапно спросила его хитрющая Илона.
   Он докумекал сразу, чего хочет Илона - она хочет примирения, и это его окрылило в какой-то мере даже больше, чем употреблённый им алкоголь..
   Он поёрзал на табуретке и ласково-назидательно, как будто разговаривал с маленькой девочкой, ответил:
   -Естественно...не подошёл бы именно к вам, но не исключено, что у меня в душе при виде вас что-то ёкнуло именно к вам.
   Это был смелый ответ, и он, видимо, понравился Илоне
   -Извините меня, Андрей Иванович, за мою грубость. Вы же сами хорошо знаете, что счастье мужчины - это я хочу, а счастье женщины: он хочет Вы не захотели меня, и это немножко меня взбесило. -Её елейный голос казался ему липким, как мёд. - Давайте не будем больше ссориться, давайте лучше перейдём ближе к делу, вернее, к моему телу. Но прежде чем вы его коснётесь, вы должны знать, что я не просто вас хочу, а хочу вас как любящая вас женщина. И вообще, я из тех, кто считает, что женщину должны раздирать и чувства, и половой член в равной степени. Ещё вы должны знать, что я полюбила вас с первого взгляда и хочу выйти за вас замуж. О Боже, как я хочу стать вашей женой! Женитесь на мне, прошу вас. Это будет так здорово и для вас - новый век, новая жена!
   Она что, шуткой своей хочет застрелить его, так сказать, без выстрела? Чертовщину говорит, а приятно, чёрт возьми! И ещё: когда смотришь на неё, невозможно смириться с мыслью, что у её души нет такого прелестного задика, как у её тела. А может, есть?
   -Вы отлично понимаете, Илона, что это будет самое настоящее сумасшествие с моей стороны, если, предположим, я женюсь на вас, - однако не без сожаления в голосе проронил он.
   -Да, сумасшествие, не спорю. Но согласитесь со мной - приятное сумасшествие.
   -От этого приятного сумасшествия я умру раньше, чем хотелось бы.
   -Разве от приятного сумасшествия умирают? Я что-то о таком не слышала.
   -А я слышал. Вы, наверное, помните киноактёра Анатолия Ромашина. Так вот, он женился на девушке моложе себя почти на тридцать лет. И Бог наказал его за такое "приятное", как вы говорите, сумасшествие: вдруг упало дерево, и именно на него. И вообще, как говорит мой лучший друг Душан Новак, если разрыв между женой и мужем достигает двадцать и более лет, то тут лишь полный кретин может на что-то хорошее надеяться. Ну и кому захочется, чтобы ему почти ежедневно наставляли ветвистые рога? И ещё, Илона. После многих лежавших на твоём живом матрасе - мне что, прикажешь выбивать из него чужую пыль чуть ли не каждый вечер? - И он ядовито усмехнулся. - Никонец вы, мадемуазель Илона, должны уяснить до конца, что старость - не радость, а маразм - не оргазм. И в конце концов поймите, что выходить за меня замуж - гиблое дело. В лучшем случае моих денег может хватить на жратву и кой-какую одежонку типа турецкого или китайского кошмара. И всё - приехали.
   -Хотя мне и нужны сейчас деньги, чтобы открыть парикмахерскую, мечту всей моей жизни, но конкретно ваши деньги меня не интересуют. Меня привлекает в вас прежде всего душа. Видите ли, в наше время мужчина теоретически признаёт, что женщина - человек, но на деле воспринимает её как ещё один автомобиль в лучшем случае. И проявляет свою любовь к жене точно так же, как автолюбитель: заправляет жену качественным горючим, то есть косметикой, следит, чтобы она, не дай Бог, не оцарапалась, вовремя меняет износившиеся детали, то есть покупает одежду, обувь, драгоценности, такой муж болтать умеет и нежные вещи, но на самом деле он сухой и горький, как табак. Поэтому я хочу сломя голову бежать от таких жено-автолюбителей туда, где у меня есть хоть призрачный шанс вещью не оказаться и не быть ею. Например, к вам. Очень хочется стать женой известного и доброго человека. Пусть и старого.
   Он не мог понять, нравится ли ему то, что ему объясняются в любви, или, наоборот, это его пугает, действительно ли она говорит ему правду о своих чувствах, или, напротив, обманывает, затягивая его в какую-то ловушку с целью нанести ему в чём-то сокрушительное поражение. Она словно бросала ему вызов, и он думал, как ему тут поступить: как дженльмену или же как донжуану. Джентльмен в ответ на вызов дамы, он где-то это вычитал, бросает ей перчатку, а донжуан ради дамы сбрасывает с себя всё остальное - вот и вся разница.
   С неприятным чувством, едва ли не с ужасом он посмотрел на пустой стакан и подумал: а не налить ли ему в стакан ещё граммчиков сто?
   Налил. Выпил. Подумал: что она хочет? А впрочем, какая разница? Если он с ней клёво потрахается, то скорей всего не умрёт. А это главное.
   -Всё, сдаюсь, Илона. Ешь меня, жуй без остатка!
   Это были, наверно, не его слова, а слова дьявола, получившего увольнительную на землю от самого Господа Бога.
   Она не заставила себя долго ждать и потащила его к кровати.
   -Снимите, пожалуйста, брюки, - попросила она.
   Он повиновался. Трусы его она сняла так же легко, как свои собственные, и скоро этаким бородатым дельфином, может, только не таким умным и сообразительным, он взвился над кроватью и влетел в её жгучие объятия. Там он не замедлил развернуть Илону попкой к себе, задрать ей кожаную юбку на спину и впиться горячим ртом в её изумительный задик. Он лизал нежно-розовую кожу её попки, как нежное дамское пирожное до тех пор, пока ей это, видимо, не надоело, и она не оседлала его как наездница, и не заскакала на нём, торжествуя свою победу над ним. Может, пиррову победу, надеялся он, которому не очень нравилось лежать под ней, чувствуя задом наждачную шершавость древнего матраса и видеть голым только её подбородок. Илона откинула голову назад, видимо, для того, чтобы не видеть его морщины. Скачка её на нём продолжалась минут десять, пока она вдруг, сильно содрогнувшись, не упала на него с улыбкой царицы Тамары. Он с облегчением вздохнул: всё, его мучения, слава Богу кончились. Но не тут-то было...
   -Замри... я ещё... буду...Замри...- слышит он её шёпот-стон. И тотчас же, мотая головой, Илона возобновляет животную пляску своих бёдер, то взрываясь, то опадая, то снова взрываясь.
   Минут пять она снова скакала на нём бешено и страшно, пока наконец не издала едва ли не предсмертный стон. И новый её оргазм вскинул над кроватью её тело вместе с его телом - такой невиданной силы был этот её оргазм. Когда его тело поднялось вместе с её телом, его жезл любви не выдержал напряжения и выбросил, вопреки его желанию, в её раскалённое нутро свою, наверняка холодную, белопенную струю. Одним махом выбросил. Он не почувствовал даже. Но какое-то наслаждение от этого выброса у него всё-таки было. Было.
   -Я люблю тебя, старый хрыч, - прошептала она и замерла как неживая.
   -А я не люблю тебя, Илона, - чуть ли не зверем прорычал он и стал выбираться из её цепких объятий.
   Слава Богу, ему это удалось. И тут в глубине кожаной куртки Илоны, валявшейся на полу, запищал мобильник.
  
   "Темно, как у негра в жопе. А ты что хотел, олух царя небесного, лучик света в тёмном царстве? Лучик этот был, да сплыл. Лучик света в виде этой шлюхи Илоны сбежал от тебя, смылся вместе с твоими деньгами и документами. Кто здесь найдёт тебя? Только она, смерть. Через сутки-двое ты здесь отдашь концы от холода, однако труп твой, обезображенный крысами до неузнаваемости, найдут лишь через месяц-полтора, а потом ещё год-полтора будут издеваться над твоим мёртвым телом, перевозя его из морга в морг, может, даже из страны в страну, как тело журналиста Гонгадзе, для окончательного, так сказать, стопроцентного опознания, так называемой идентификации".
   Ни слова из этого монолога не было произнесено им вслух, хотя внутренне он кипел от переполнявшего его через край негодования - так крупно подставить его, старика, можно сказать, умственного инвалида с детства, - это какой же надо быть редкой крысой! И актрисой - тоже!
   В этот каменный сарай, в котором с успехом можно было хранить и взрывчатку, он попал, можно сказать, по собственной воле. Когда зазвонил телефон, и он удостоверил Жанну своим собственным почти радостным мычанием, что с ним-де всё в порядке, что он ждёт- не дождётся той сладкой минуты, когда они наконец встретятся, чтобы больше никогда не расставаться, то Илона сначала недовольно пробурчала, что, мол, много следов ихнего "безобразия" обнаружит Богдан, как только войдёт в дом, потом намекнула, что сам Богдан не знает, кого больше любит, её или её сестру Марту, и поэтому может круто заревновать, а Богдан, она это точно знает, ревнивец не только в высшей степени, он - ревнивец-убивец, если можно так сказать.
   -В общем, если он заподозрит что-то неладное, то моя голова первой полетит с плеч, - говорила Илона, тщательно стирая платочком следы своих накрашенных губ на его лице и шее. - Вы этого хотите?
   -Нет, не хочу, - отвечал он почти замогильным голосом.
   -Тогда идёмте со мной.
   Так она привела его к этому каменному сараю-чудовищу, открыла дверь и сказала очень задушевным голосом:
   -Потерпите, милый вы мой, здесь минут 10-15. Когда Богдан придёт и убедится, что вы действительно находились всё это время здесь под моим присмотром, как он мне приказал это сделать с самого начала, тогда он сразу же вас и выпустит. Верьте мне, ваша будущая жена вас никогда в беде не оставит. Вы всё поняли?
   -Кажется, всё, - поспешил заверить он её.
   Когда она закрыла дверь и ушла, он, может, только через минут пять обнаружил, что ни денег, ни документов в карманах его пальто, в том числе и потайных, нет, и тогда действительно всё понял. Но, читатель, надо сразу это подчеркнуть, хоть и хотелось ему ругать Илону самыми последними словами, но он абсолютно не сокрушался по поводу того, что побывал в её дырочке, или вернее будет сказать, по поводу того, что это её дырочка побывала в нём. Абсолютно не жалел.
   "Вот курва, даже сигарет не оставила. Только зажигалку словно в насмешку. И когда это она успела меня обчистить? Тогда, наверное, когда я сразу после сексдрачки ходил на двор отлить", - думал он.
   О Боже, знал ли он до того, как попал в эту каменную мышеловку, что такое психоз? Доводилось ли ему когда-нибудь каждой частичкой своего разума чувствовать это самое настоящее исступление страха? Нет, в такие катакомбы страха он ещё не залазил. И что из всего этого следует? Да ничего не следует, продолжал размышлять он. Дверь междометиями и ругательствами не откроешь. Он посветил зажигалкой. Оказывается, он стоит на площадке, а за ней лестница, скорей всего ведущая в подвал. Он рванулся вниз по лестнице и наткнулся на ещё одну запертую дверь. Пришлось вернуться обратно.
   Какой же он однако кретин! Так глупо подставиться. Но если он каким-то образом вырвется из лап смерти на свободу, то покажет Илоне не только кузькину мать - её задница после его ударов заалеет, как ветка магнолии. Нет ужасней нелепицы отвечать добром на зло, он ответит на её зло своим злом по чернее её зла, чёрт побери! "Всё равно я твои губы сковородкой тресну, чтоб не целовалась ты больше никогда. Будет тебе и мой расстрел на месте, сука, стерва, продажная п...а!" - проорал он. Нет, такое экспромтом могло родиться в голове только ну очень-очень обиженного человека!
   И кто же всё-таки его пасёт так смертельно? С Богданом всё ясно, а вот с возлюбленной его мадам Рудиной нет ясности даже неясной. Тут сердце его забилось, как пойманная птица. Скоро оно, можно сказать, всё было в мыле, как загнанная лошадь. У него появилось страстное желание - несравнимо большее, более могучее, чем даже желание закурить и выпить - желание увидеть Жанну и только потом...умереть. Увидеть не для выяснения отношений или раскрытия тайны, а главным образом для того, чтобы они после встречи забрались бы в какой-нибудь крольчатник, именуемый отелем, и там бы рехнулись окончательно, отрихтовав себя любовью так, что наутро нашли бы их обоих окровавленными и скорее всего мёртвыми. Но только немногие допёрли бы до того понимания, что это он своими руками и ногами так отрихтовал свою возлюбленную, что она умерла первой, не выдержав нежного ужаса его лобзаний, а он умер вслед за ней лишь потому, что так захотел.. Однако для того, чтобы увидеть Жанну и лишь потом умереть, надо прежде всего выбраться отсюда. "Господи! Помоги, о Господи!"
   Правильно Душан говорит: от теории вероятности все наши неприятности. Все эти "если" надо сейчас отбросить и взять на вооружение только одно: он вырвется отсюда на свободу, вырвется, вырвется! Всё его тело замерло и приготовилось к броску. Уцелеет ли дверь, если он всей своей массой обрушится на неё? Вопреки здравому смыслу он надеялся, что вряд ли..
   Он разогнался и всей своей массой обрушился на дверь. И дверь - о чудо! - открылась и с чудовищным грохотом ударилась об каменную стену. Он же, продолжая движение как ракета класса "земля-земля" по пути вонзился в другого человека, и они вместе чуть ли не в обнимку кубарем полетели в снег. Когда он пришёл в себя, то понял по запаху духов, что врезался в сугроб вместе с женщиной. По диковинному картузу он узнал женщину сразу. Рядом с ним в снегу лежала его могучая, так сказать, симпатия - Лиля . Узнав её, он не замедлил заключить её в крепкие дружеские объятия
   -О мадмуазель, извините меня, - первым нарушил молчание он
   -Это вы должны меня извинить. Мне надо было шепнуть вам пару слов перед тем, как открыть засов. Но я боялась, что меня могут услышать.
   Он спросил, как она очутилась здесь.
   -Как только мадам позвонили, что вас какие-то неизвестные увезли в неизвестном направлении, она сразу отменила вылет самолёта в Будапешт и приказала мне во что бы то ни стало найти вас. Как видите, может, ещё и с Божьей помощью, мне это удалось. - Он ещё крепче прижал её к себе. Лиле это не понравилось, и она начала шевелиться, чтобы освободиться от его объятий. - Может, встанем уже, Андрей Иванович? Может, хватит уже лежать на снегу?
   Но он не мог встать, не поцеловав её. Эта женщина рядом излучала не только теплоту, но и такую ангельскую чистоту, что не поцеловать её он не мог. Не было таких сил, которые смогли бы противостоять его желанию поцеловать её. И он таки поцеловал её. Поцелуй его, может, длился доли секунды, потом глубокую тишину нарушило её почти змеиное: "Что вы себе позволяете?", и она шлёпнула его со всей силой по лицу. Он не успел и глазом моргнуть, как она вьюном выскользнула из его объятий.
   От её пощёчины у него из глаз посыпались не только искры, но, кажется, лопнула и нижняя губа. Почувствовав кровь на губах, он поднялся и стал отряхивать себя от снега. Настроение его начало стремительно падать. .Но - удивительное дело - кровь, видно, универсальное средство, которое иногда и соединяет души, потому что девушка при виде его крови сразу смягчилась и стала прикладывать к ранке ватный тампон, смоченный духами. Минуту, может, она возилась с его губой, но результат был прекрасный - кровь перестала течь.
   В знак благодарности он радостно взвыл и обнял её за талию - ну, может, ещё чуть-чуть ниже попытался сунуть свою лапищу, а ртом уже страстно ловил её губы. Она вырвалась из его рук и сказала:
   -Я уважаю нежности только умеренной и дозволенной температуры. А вы рвётесь в бой, как кобель несчастный. Ведите себя наконец как настоящий мужчина, а то вам снова может быть больно.
   Он вынужденно подчинился и попросил сигарету. Дать ему сигарету - это, наверное, было последним проявлением её милосердия, после чего она оставила его в покое и занялась собой. Стараясь не замечать его присутствия, достала из сумочки зеркальце, подмазала губки, наложила черноту на ресницы и брови. Когда она делала свой макияж, его взгляд, можно сказать, заклинился на ней.
   У Лили был совершенной формы нос, очень чувственный рот, но к остальным чертам лица можно было смело придраться и сказать: увы, это некрасота. Но он мог любому доказать, что некрасота Лили - это красивая некрасота. И вообще, Лиля была так мила здесь, среди снегов на холоде, в своём чёрном пуховике и картузе Карандаша, что он не мог не обронить:
   -Вы бесподобны, мадмуазель. Я готов...Нет, я уже люблю вас. Без всяких шуток люблю.
   Сказав это, он набрался наглости подойти к Лиле и прижаться к ней хотя бы боком.
   -Неужели меня есть за что полюбить?
   Лиля сказала это совсем спокойно, но с такой трагической интонацией, что он чуть не всплакнул.
   В эти секунды он решился бы снова её поцеловать, пусть и в обмен на кровавую пощёчину, если бы не услышал, как совсем недалеко от них зазвучали голоса. Лиля, конечно, тоже услышала голоса и сразу скомандовала: "Бежим!"
   Они забежали за угол дома. Дальше бежать не имело смысла - надо было разузнать хотя бы то, что эти люди искали в таком глухом месте. Он не сомневался в том, что искали их, но хотелось бы удостовериться в этом окончательно, прежде чем броситься к близлежащему лесу через открытое пространство по глубокому снегу, рискуя каждую секунду получить пулю в спину. Он нагнулся и краешком глаза выглянул из-за угла. Смеркалось, но видимость ещё была хорошей. Скорее всего из-за снега. И то, что он увидел, заставило его не удержаться и тихонько присвистнуть. В метрах тридцати от него стояли двое с пистолетами в руках. Одного из этих двоих он узнал сразу. Это был Жан, телохранитель Жанны. И никакой он не Жан, как называет его Жанна, а наверняка Салман или Ахмат, и никакой он не азербайджанец, а самый настоящий чеченец, потому что бешено смахивает мордой на стопроцентную копию "чеченского Геббельса" Мовлади Удугова, замелькало у него. И одет Жан был, как и тогда, в аэропорту, с иголочки, видно, Жанна не жалеет на своего телохранителя (только ли?) денег, зло подумал он и, наблюдая ,с какой торжественно-могильной осторожностью ступает по земле этот предатель (а в том, что Жан давно предал свою хозяйку и наверняка любовницу (?), он уже нисколько не сомневался), ему не терпелось подставить тому ножку и поглядеть, как тот после его могучего удара в зубы полетит в снег вверх тормашками. Вот если бы ему удалось ещё с Божьей помощью свернуть шею и другому бандиту, тогда был бы полный "цукер-лэках", как говорят не очень любимые им евреи.
   Придерживаясь теории Джеймса Бонда, что беспокойство - это есть преждевременная плата опасности, он сознательно расслабил мускулы и выбросил из головы всё лишнее. Просто стоял за углом и ждал, когда те двое приблизятся к нему на расстояние кулачного боя. Ощущая рядом присутствие Лили, молодой женщины с некоей тайной музыкой души, во многом пока не понятной ему, женщины с телом, которое ещё никому из мужчин не отдавалось ни при свете дня, ни при свете ночи, если, конечно, верить этому, женщины, которая вскоре отдастся ему, только ему, в это он безоговорочно верил, - он окончательно успокоился и почувствовал в себе не только холодную уверенность в успехе его грядущей схватки с чеченскими "чугунными лбами", но и радость от того, что жизнь его в эти минуты обрела смысл: стоять насмерть, защищая любимую женщину.
   -Я догадывалась давно, что Жан - предатель. Как только мадам приказала мне найти вас, я начала следить за ним и в конечном результате вышла на вас, - услышал он ласковый шёпот девушки, и сил у него прибавилось.
   Он выскочил из своей секретной норы, то есть из-за угла, когда увидел тупой носок ботинка, и врезал Жану кулаком с зажатой между пальцами зажигалкой так сильно, что тот буквально перекувырнулся в воздухе вверх тормашками, свалился затем в рыхлый снег и застыл там, в снегу, как покойник в саване. Он видел, как пистолет Жана упал в снег недалеко от него, и потянулся за ним. Это была его большая ошибка, так как его тут же огрели по голове так сильно, что на некоторое время он потерял сознание. Он словно провалился в бездонный колодец и падал долго-долго, как самолёт в штопоре, пока наконец не различил впереди постепенно высвечивающиеся два огонька. Эти огоньки были...глазами Лили. Когда он понял, что это её глаза, тогда он сразу и очнулся. Он тяжело дышал, но поднялся с земли сам. Когда он поднялся, Лиля завертела попкой возле напарника Жана, который-то и огрел его по голове и который без признаков жизни валялся в снегу - тоже, видимо, искала бандитский пистолет. Наверное, не нашла, потому что с огорчённым лицом повернулась к нему и сказала:
   -Бежим отсюда, пока не поздно!
   Бежали они долго. И наверняка не совсем в ту сторону, в какую следовало бы. Когда, подустав, они от бега перешли на ходьбу, он перебрал в уме детали драки. Ощутив на губах странный привкус, он теперь понял, что напарника Жана Лиля уложила в снег с помощью газового баллончика, а вот в отношении самого Жана...Особенно ему врезался в память тот момент его драки с Жаном, когда голова того после его удара откинулась назад, как будто у того была сломана шея, колени подогнулись, а свободная рука судорожным движением как бы оттолкнула воздух.
   Если этот гад с лицом Мовлади Удугова окажется столь неблагоразумным, что умрёт после его удара, то жизнь его тогда, возможно, превратится в цепь бесконечных преследований, обвинений, судебных разбирательств и наконец просто мучений, подумал он. Ещё бы! Ведь это русский убивает "мирного" чеченца, а не наоборот. Когда наоборот, когда так называемые борцы за независимость Ичкерии убивают русских, рупор конгресса США радиостанция "Свобода" буквально захлёбывается от восторга, рассказывая радостными голосами "свободных" евреев Андрея Бабицкого, Льва Ройтмана, Савика Шустера и др. о том, сколько федералов за истекшие сутки уложили бойцы-праведники из отрядов полевых командиров Басаева, Хаттаба и Гелаева и сколько российских машин и бронетехники подорвалось на фугасах. Но совсем другое дело, когда русский убивает чеченца. Тогда чеченец, будь он трижды боевиком, превращается по мановению волшебной палочки в мирного землепашца или скотовода - и попробуй докажи тем же Ковалёву Сергею Адамовичу, Карло дель Понте, Коффи Аннану, Совету Европы, что это далеко не так, что убитый им, господином Никитиным, чеченец по имени Жан на самом деле был не кем иным, как... А кем, без шуток, Жан всё-таки был? Чёрт возьми, он же об этом доподлинно не знает, только догадывается. А Жанна знает? Может, да. А может - нет. Будем однако надеяться, что нет, не знает.
   Скоро они с Лилей устали и от ходьбы по глубокому снегу и решили перекурить под одиноким деревом. Когда он закурил, то посмотрел на дорогу, которая была уже совсем близко от них и вдруг увидел приближавшуюся к ним фигуру человека. Толком нельзя было определить из-за сумерек и вновь начавшего падать снега, всадник это апокалипсиса на вороном коне, или, наоборот, добрый волшебник, посланный Господом Богом облегчить их участь Присмотревшись, он замечает, что приближающийся человек - женщина в шубе и с какой-то чертовщиной в руках, издалека очень похожей на его сумку, что женщина уже не идёт к ним, а только смотрит в их сторону и машет им рукой. Он узнаёт эту женщину. Им машет рукой Жанна.
   Когда он добежал до неё и небрежно чмокнул в щёчку, то первое, что пришло ему в голову - это было то, что теперь теплота и нежность её кожи почти не возбуждают его Но всё равно руки его обняли её как родную. От его прикосновений на глазах расстроганной встречей Жанны выступили слёзы.
   -О Андре, если ты хоть чуточку любишь, то спаси меня.
   -От кого?
   -Я сама не знаю. Видишь на моей шубке кровь?
   -Вижу.
   -Это кровь Илоны. Она, можно сказать, умерла у меня на руках. Но перед этим она... -Жанна вся затряслась от рыданий и сквозь слёзы продолжила: - Перед этим она, Илона, убила Богдана. Богдан не хотел без денег идти за тобой, поэтому я отдала ему все деньги, так как была уверена, что он не обманет меня и доставит тебя ко мне живым и невредимым. В общем, Богдан пошёл за тобой, я сижу одна в машине, вдруг слышу выстрел. Выбегаю из машины, смотрю: Богдан, который шёл по дорожке, лежит теперь на ней и не поднимается. Я хотела подбежать к нему и узнать, в чём дело, как вдруг увидела, что из-за деревьев появилась Илона и наклонилась над Богданом. Я с испугу отползла к лесу. Я не всё видела, но как Илона обчистила, можно сказать, до нитки мёртвого Богдана - вот это видела. Видела и то, что последовало дальше. Не успела Илона сделать и двадцати шагов от места, где лежал убитый ею Богдан, как воздух сотрясли ещё два выстрела. Я от страха зарылась в снег и ничего потом не видела, только слышала, как Илону обшаривали какие-то два типа, которые говорили между собой на непонятном мне языке. Когда они ушли в сторону дома, я набралась смелости и доползла до Илоны. Она ещё дышала, я хотела оттащить её к машине, чтоб отвезти в больницу, но протащив её несколько метров, поняла, что тащу уже труп. Те гады всё у Илоны забрали, но сумку твою почему-то не тронули. Я смотрела: твои вещи и документы на месте.
   -А деньги?
   -Денег, к сожалению, нет.
   Он огорчённо хмыкнул и глянул более чем придирчиво на свою возлюбленную. "О Господи, и зачем я люблю старуху?" - с грустью подумал он.
   Февральские сумерки становились всё гуще. Кончался странный и страшный день. Благодаря стечению обстоятельств, он находился, можно сказать, в каком-то загадочном мире, где могло произойти всё, что угодно. И многое уже произошло. И от этого происшедшего ему уже больше не хотелось решать какие-то смутные задачи, поставленные ему смутными обстоятельствами, ему больше всего сейчас хотелось набухаться до зелёных соплей и заснуть...нет, не в объятиях Жанны. "Жанна - уже не твоя музыка, не твоё спокойствие. А кто же тогда твоё спокойствие и твоя музыка? Лиля - вот кто!" - чуть ли не вырвалось у него вслух.
   Он посмотрел на свою избранницу очень влюблённым взглядом. Лиля как раз в это время разговаривала со своей мадам.
   -Неужели я ошиблась в Жане? Неужели он с этими подонками заодно? - очень драматично сокрушалась Жанна.
   -Это святая правда, Анна Михайловна, что Жан хотел нас с Андреем Ивановичем убить... Надо что-то делать, госпожа. Эти гады могут в любую секунду оказаться здесь.
   -Где ты оставила мою машину?
   -Она далеко отсюда, - скороговоркой ответила Лиля.
   -Тогда бежим вниз к машине Богдана! - скомандовала мадам Рудина и поймала его за руку.
   Пробежав метров пятьдесят, они наткнулись на тело Богдана. Несмотря на протесты Жанны и Лили, он остановился на несколько секунд, чтобы полюбоваться трупом своего врага. Тьма сумерек из-за почти светящегося белого снега не была кромешной, и он смог увидеть то, что хотел увидеть, не прибегая к помощи зажигалки. Всего лишь пару часов назад такое решительное и очень уверенное в себе лицо Богдана теперь было безжизненным, ледяным, покрытым брызгами нетающего снега. На мгновение ему показалось, что тот слабо дышит раскрытым ртом и руки того будто бы теребят одежду, ища карманы, чтобы в них укрыться от холода, но скоро его глаза нащупали отрешённо мертвецкий взгляд Богдана, и ему стало жутко от того, что ему показалось, и он зашагал дальше в маячившей внизу на дороге чёрной точкой посреди белой тьмы машине своего поверженного врага.
   О Богдане дорогой он успел подумать следующее. Что Богдан не есть совсем деградация, что, наоборот, он есть высший продукт цивилизации, но не сверхчеловек, а лжечеловек. А лжечеловек есть нечто, способное и на любую гадость и на любую добродетель. Лжечеловеки типа Богдана одновременно просты и глубоки, и наивны и пусты, и всеведущи и всесущи, и умны и глупы, они готовы на всё и ко всему ради...собственной выгоды. Богдан думал о себе, что он есть Всё, что он может быть и Богом, прикидывающимся Дьяволом,и Дьяволом, прикидывающимся Богом, вот, наверное, за это и Бог покарал Богдана, и правильно сделал, что покарал, ещё подумал он.
   Если на мёртвого Богдана он смотрел более или менее с прохладцей, почти равнодушно, то от вида мёртвой Илоны у него точно волосы стали дыбом. Илона распласталась на снегу в метрах пятидесяти от Богдана, на груди у неё краснели, как помидоры, две круглые раны. Стреляли разрывными пулями, с ходу определил он. Всё кругом было в её крови. Она казалась как бы разорванной на части смертью. Но на лице её крови не было, и на мгновение ему показалось, что глаза Илоны блестят как живые, и он подумал: "А может, она живая?", но, глянув на неё ещё раз, тотчас прогнал от себя эту безумную мысль: разве можно после таких ран остаться живою? "Пусть земля будет тебе пухом", - беззвучно прошептали его губы.
   Была ли Илона понятным для него существом? В принципе - да. Конечно, легче всего её представить на съёмках хорошего порно, где после битвы с двумя секспартнёрами за так называемый "шведский бутерброд" она шепчет в экстазе: "Дас ист фантастиш". Но ведь Илона была не только элитной проституткой, она была ещё и неординарной личностью, чего стоят, например, её цитаты из Ницше и мечты о собственной парикмахерской. Смотря на Илону, он почувствовал, что она и мёртвая его возбуждает, и обошёл её тело с некоторой опаской и с той поспешностью, которая, как говорится позволяет без последствий уйти от греха подальше.
   И тут внезапно откуда-то сверху, наверняка из дома, раздались выстрелы. Стреляли из двух стволов. Значит, оклемались эти гады, значит, не убил он Жана, почти радостно подумал он. Вокруг них вихрем взметнулся снег. Выстрелы как бы предупреждали их: не той дорогой идёте, товарищи. Здесь его осенило: бандиты хотят выстрелами оттеснить их к обрыву, а затем... А затем они сами бросятся в пропасть, или это их вынудят сделать выстрелами - будет не столь важно. Надо срочно пробиваться к лесу, только, спрятавшись в лесу, они могут спастись Но до леса ведь ещё надо добежать, а под бандитским огнём сделать это будет трудно. От бессилия он помахал стрелявшим кулаком и зверски выругался матом. Но собственная ругань не помешала ему однако услышать шипение, подобное змеиному, падающей в снег Жанны со словами: "Они в меня... они в меня попали, ублюдки! Ой, больно!"
   Он незамедлительно бросился к ней на помощь. Скоро рядом с ним оказалась и Лиля. Смертельно перепуганная Жанна левой рукой зажимала рану на шее, а ноги у неё болтались, как у тряпичной куклы, - страх вырывался из всех её пор. Он осмотрел рану. Рана была пустяковой. Пуля только скользнула по шее, однако крови было много. Лиля и тут сработала лихо: за какие-то полминуты остановила кровь и перевязала рану чистым носовым платком. Жанна после перевязки немного вроде успокоилась. Но не успокоился он.
   -Вперёд, мои любимые! Только вперёд! - начал подгонять он женщин. - Только в лесу наше спасение!
   И они побежали. Он пропустил Лилю и Жанну вперёд себя, заставляя их своим командирским голосом двигаться быстрее и виражами. Своим телом он старался прикрывать тела своих возлюбленных - так он чувствовал себя более спокойней. В эти минуты его абсолютно не волновало то, что будучи на белом снегу прекрасной мишенью, он может в любую секунду превратиться из прекрасной мишени в "прекрасный" для кое-кого труп.
   Пули свистели над его головой. Не окажется ли следующий выстрел смертельным? Едва в его сознании вспыхнула эта мысль, как он споткнулся о какую-то корягу и кубарем залетел в перину мягкого снега. Прежде чем опять встать и побежать, он обернулся и...увидел в метрах сорока от себя Жана, с пистолетом к нему поворачивающегося. Слава Богу, этот абрек целится в него, а не в его любимых девочек, успел подумать он, как вдруг прямо над его головой взвилась ракета. Стало светло, как днём. Наверное, это второй ублюдок решил помочь Жану и осветить жертву, то бишь его, так, чтобы не было промаха, промелькнуло у него. От ужаса, что теперь непременно в него попадут, он зарылся как крот в снег и стал ждать выстрелов.
   Но выстрелы не прозвучали. Зато он услышал голоса. Орали по меньшей мере три человека. Он припал к мягкому душистому снегу и почувствовал, что силы его прибывают. Но понадобилось не меньше минуты ему, чтобы заставить себя подняться и вновь тронуться к лесу. Он бежал-бежал, уже слыша голоса своих девочек и голоса ещё каких-то людей, явно не бандитов, как вдруг снова споткнулся и упал. Упал-то он упал, но сил встать больше уже не было И в общем, скоро так получилось, что он даже не услышал шагов приблизившегося к нему человека, когда лежал в снегу. Этот человек слегка толкнул его ботинком, потом сказал по-русски:
   -Не вы ли этот бардак со стреляниной устроили? Вставайте, руки за голову! - И после этого в его адрес прозвучала ещё одна фраза, невразумительная, но понятная.
   Человек, говоривший всё это ему, а не кому-нибудь другому, был одет в форму пограничника. И у него сразу мелькнуло: а может, и пограничники с бандитами заодно? Нет, такого не может быть даже в сраной Украине, затем подумал он и прохрипел:
   -Встаю.
   Он с трудом поднялся на ноги и, стряхнув с себя копну снега, закинул руки за голову. Потом, наклонив голову, огляделся, будто раненый зверь, увидел среди снега тропку и двинулся туда. Пограничник тихо шёл сзади. Так он шёл, шёл, как вдруг откуда-то справа появилась девушка в пуховике и в кепи клоуна Карандаша. Она как будто стрелой вонзилась в снег рядом с ним, и он почувствовал, как его ноги, точно осколками гранаты, осыпали крупицы подмёрзшего снега. Совершенно униженный конвоированием себя пограничником, он посмотрел в до боли знакомое её лицо и вдруг сказал себе: "Да ты, чёрт старый, никак уже её любишь, всамделишно любишь! А почему бы и нет, собственно говоря ?"
   До дороги в лесу ему удалось продержаться в вертикальном положении только благодаря Лиле.
   На дороге стоял "Уазик" пограничников, к которому тросом были прицеплены самодельные, видать, сани с нагруженными на них дровами. Его возлюбленная Жанна уже сидела на одном из брёвнышек и курила своё гадкое "Мальборо". Завидев его, крикнула:
   -Андре, ты должен об этом всём безобразии честно и правдиво рассказать российским читателям. Да разве только российским? Ты всему миру должен об этом кошмаре, что мы пережили, поведать. Ты не должен оставить это свинство без внимания. Пообещай мне, что напишешь громоподобную статью и дашь достойную отповедь этим вконец обнаглевшим украинским националистам! Обещаешь, что напишешь?
   -Обещаю, - сказал он со всей серьёзностью, на какую был способен в данный момент. -А теперь мы куда?
   -Нас доставят на заставу для выяснения личностей. Если всё будет нормально, то отпустят. Садись рядом со мной, Андре. Сейчас поедем.
   Он сел рядом с Жанной, как говорится, задница к заднице, Лиля села на брёвнышки в достаточном отдалении от них, успев однако перед этим бросить в его сторону взгляд, колючесть которого он и в вечерней мгле не мог не заметить.
   Скоро пограничники сели в свой "Уазик", и они все поехали на заставу.
   ГЛАВА 6 Когда кончаются нежности
  
   ..Так, возможно, и не произошло бы ничего - ехали бы они себе и ехали на дровишках в санях, с нежным скрипом полозьев скользящих по пушистому снегу, если бы Жанна не сказала бы ему вот это сверхпотрясное: "О Андре, я так хочу тебя, что умираю! Ты же не дашь мне умереть, любимый, я надеюсь?" У него как раз в этот момент, наверное, от избытка мыслей в голове, во рту сигарета погасла, и он посмотрел на неё широко раскрытыми от удивления глазами, в которых она могла однако прочитать, если бы видела их в темноте, всё, что угодно, но только не прямой отказ. Его мужскому самолюбию, конечно, льстило, что Жанна готова отдаться ему где угодно, хоть на муравейнике, но он всё-таки хотел ответить ей, что оттопыриваться прямо здесь, когда пограничники наверняка наблюдают за ними из своего "Уазика", да ещё в присутствии Лили - это не только неудобно, опасно, но и безнравственно с любой точки зрения. Хотел так ей ответить и вдруг расхотел - промолчал. Она его молчание восприняла как знак его согласия и незамедлительно приступила, так сказать, к боевым действиям: дёрнула за зип молнии на его штанах и руку вниз опустила, нашла его шалуна и начала его гладить пальчиками нежно, очень нежно, и шалун его, не выдержав её прикосновений, напрягся и встал, а когда он встал, то она чуть ли не с победоносным видом (он это не видел, но чувствовал) упала на него ртом, и губами и языком стала ласкать его, безжалостно ласкать. При всём при этом она постанывала, а он наслаждался молча, стиснув зубы и закрыв глаза. Нельзя сказать, чтобы он не отдавал себе отчёта в том, что с ним происходит, но именно потому, что очень хорошо понимал, что с ним происходит, ситуация у него не вызывала тревоги Это было, конечно, безумие заниматься любовью на движущихся санях, да ещё в темноте, да ещё на глазах других людей, но каждая секунда этого безумия приносила им обоим неописуемое наслаждение. И наслаждение это наверняка удвоилось, когда Жанна с ловкостью Светланы Хорькиной, взлетающей на гимнастический снаряд, сверкнув на мгновение попкой уже со снятыми с неё штанишками, буквально вонзилась своей дырочкой в его инструмент любви. Кажется, такая поза, когда женщина сидит на мужчине задом наперёд, в "Кама сутре" называется: "Дракон, пересекающий реку". И поистине Жанна вела себя как настоящий дракон в любовной схватке с ним: ни на секунду не останавливаясь, она то извивалась всем своим упругим телом, то ложилась спиной ему на грудь, то прыгала на нём вверх-вниз. Он не знал, сколько раз она получила оргазм во время этой скачки, но вскоре понял, что их спасёт от неминуемого скорого падения с саней только одно - его быстрый оргазм, и он сделал всё от себя зависящее, чтобы к величайшему её неудовольствию вскоре кончить. После того, как он кончил, и она была вынуждена вернуться в исходное положение - не только ощущение своеобразной физиологической сытости, которое всегда успокаивает, но и ощущение необыкновенного счастья наверняка царило в их душах. "Мы и теперь любим, как молодые. И, о Боже, как физически мы подходим друг к другу! Но жениться на Жанне - это чревато... это всё равно что жениться на кобре. Нет, жениться на ней я не буду, это решено", - думал он.
   Когда Жанна, приводя себя в порядок, почти на метр отдалилась от него, наоборот, Лиля на метра два к нему приблизилась - сани пошли на подъём, и Лиля, видно, не удержалась попкой на скользком брёвнышке и скатилась к нему. Не нарочно, конечно. Теперь он стал думать только о Лиле. Он на все сто процентов был уверен, что Лиля лицезрела его с Жанной "безумство храбрых" и, естественно, всё поняла, хоть и была девственницей, если, конечно, верить тому, что Лиля - девственница, но, как ни странно, никакой вины перед Лилей за содеянное им с Жанной он не испытывал. По одной простой причине: он надеялся, что до Лили когда-нибудь дойдёт, если уже не дошло, что это был их с Жанной, так сказать, прощальный акт, последний момент их, можно сказать, трагической любви.
   На повороте их сани немножко занесло, и щека его непроизвольно коснулась Лилиной, так сказать, курящей щеки. Он чуть обжёгся об её сигарету, но всё равно это было чудное прикосновение. "Когда-то я был молод и красив. Теперь я - только красив. Но, надеюсь, моя красота не помешает мне любить вас до смерти", - прошептал он ей на ушко, но.тут сани остановились и договорить ему с Лилей не удалось. Вскоре они слезли с брёвнышек и в сопровождении пограничников направились в одноэтажный домик, где располагалась погранзастава.
   При свете керосиновой лампы, подвешенной к потолку, начальник заставы, представившийся майором Максимовым, в своей камуфляжной форме выглядел элегантно и привлекательно. Тёмные глаза, полные губы, подёрнутые здоровым румянцем щёки только украшали офицера. По сравнению с майором он выглядел (мельком ему удалось глянуть на себя в зеркало в коридоре у входа, освещённого аж двумя керосиновыми лампами) - ну краше в гроб кладут: под глазами мешки, лицо осунулось, он хотел улыбнуться майору, но побоялся, что из этой улыбки получится лишь жалкая гримаса, и потому не улыбнулся.
   Майор Максимов спрашивал, а отвечала из них троих одна Жанна. Так они договорились. Отвечала Жанна достаточно убедительно и никиких претензий к её ответам на вопросы майора Максимова у него не было. Жанна, по его мнению, рассказывала пограничнику одну правду, всё, как было на самом деле.
   -...Итак, вы утверждаете, что убийство мужчины и женщины произошло на ваших глазах?
   -Да. И произошли они в той последовательности, о какой я вам уже рассказала. Тех двоих, которые убили и обыскали женщину, я не видела, потому что боялась высунуть нос из своего укрытия. Боялась, что они найдут меня и тоже убьют.
   -Мои ребята, прочёсывая местность, не нашли трупов мужчины и женщины, хотя следы крови там, где, как утверждаете вы, лежали эти трупы, ими были обнаружены. Может, трупы убийцы забрали с собой?.
   -Вполне возможно и такое, господин майор.
   Майор Максимов из ящика стола достал пистолет и показал его Жанне.
   -Это ваш пистолет? Его нашли в вашей сумочке.
   -Да, это мой пистолет. Вернее, моего отца. Этим пистолетом он был награждён за героизм, проявленный им в боях с бандеровцами. Вы можете в этом легко убедиться, прочитав табличку на рукоятке. Прочитали?
   -Прочитал. - Майор поёрзал в кресле, как бы устраиваясь поудобней и закурил сигарету. Табачный дым скоро начал вытеснять запах духов, исходивший от женщин. У него возникло ощущение, что только сейчас, повертев в руках пистолет Жанны, майор начал ей верить. - Если мне не изменяет память, ваш отец погиб в 1952-м году при очень загадочных и до конца не выясненных обстоятельствах. Но память о нём жива до сих пор. Некоторые операции, которые разрабатывал и осуществлял ваш отец, например, операцию по ликвидации банды Коссинского в 1947-м году, мы проходили в Академии.- Лицо майора Максимова продолжало светиться благожелательностью к Жанне и когда тот спросил: - Всё-таки меня интересует, почему вы не стреляли в преступников, когда они, как вы утверждаете, находились буквально в двух шагах от вас? Боялись?
   ( И действительно, почему Жанна не стреляла, начал размышлять над этим вопросом и он. Ведь она могла застрелить из своего пистолета бандитов - нечего делать. Боялась? Нет, Жанна не трусиха, она самого дьявола не боится, он это хорошо знает. Тогда почему? И тут в причудливой пляске в его голове засверкали мыслями-вспышками всевозможные версии, одна другой нелепее, из которых он выбрал в конце концов тоже, на первый взгляд, нелепую, но всё-таки что-то объясняющую версию. Жанна не стреляла потому, что одним из бандитов был Жан, её телохранитель и любовник, его она узнала по голосу. На этой версии он и остановился, решив при случае прямо спросить об этом саму Жанну.)
   -Да, боялась. И потом я давно уже не стреляла из этого пистолета.
   -Да, вы правы. Из этого пистолета не стреляли лет тридцать, не меньше. Это видно даже невооружённым взглядом. - Майор Максимов стал поглядывать на Жанну с таким видом, будто смотрел не на живое лицо, а на фотографию в золотой рамке. - К сожалению, разрешения на ношение оружия мы в вашей сумочке не нашли. Кстати, а оно у вас имеется? - Жанна кивнула головой, что да, имеется. - Только оно у вас дома, - продолжил за неё майор. - А дом ваш, к сожалению, далеко отсюда. - Пограничник затушил сигарету и, видимо, решил сменить деловой, официальный тон на полуиронию. - Но, знаете ли, вы отнюдь не в самом безнадёжном положении, госпожа Рудина. Вы именно в том положении, когда всё зависит от моего решения. - Майор слегка стукнул пальцем по глобусу, стоявшему невесть для какой цели в наше некоммунистическое время на столе, и закончил не без издевательской ухмылочки: - А моё решение будет следующим. Документы ваши, госпожа Рудина, и ваших спутников в полном порядке, поэтому я их вам возвращаю, возвращаю также в целости и сохранности ваш пистолет, чётко зафиксированного желания незаконным путём пересечь границу Украины у вас пограничной службой не зафиксировано, поэтому вы все свободны, господа
   -А можно ли нам побыть у вас до утра? Они же убьют нас, если мы выйдем отсюда на ночь глядя. Убьют, товарищ майор! - закричала вдруг Лиля так, словно её действительно уже убивали.
   Кресло под майором сухо затрещало .Пальцы майора нервно забарабанили по крышке стола.
   -А почему бы и нет? - наконец вымолвил майор Максимов и соизволил улыбнуться. - Для меня это будет очень даже интересно пообщаться с двумя милыми созданиями и бывшим депутатом Государственной Думы России. Надеюсь, что я развлеку вас, а вы меня. Прошу пройти в моё бунгало, если можно так назвать моё жилище, - предложил майор.
   "Бунгало" оказалось уютной хаткой с двумя комнатами, кухней и ванной, как он вскоре сумел определить. Буквально за несколько минут в одной комнате солдаты накрыли стол. Чтобы было посветлей, к потолку подвесили ещё одну керосиновую лампу.
   -Почему у вас, господин майор, на заставе Х1Х-й век, тогда как кругом вас я через окно вижу многочисленные электрические огни, - совсем как бы нечаянно спросила Жанна, как только все они уселись за стол.
   -Так надо. - Майор, видимо, не хотел отвечать на этот вопрос, но когда они выпили по рюмочке, помянув как положено деда того, и принялись за еду, аппетитно пахнущую гречневую кашу с тушёнкой, майор Максимов всё-таки решился кое о чём рассказать. - Наше Северо-Западное пограничное управление задолжало за электричество уже несколько миллионов гривен, поэтому облэнерго правильно сделало, отключив нас за долги - ведь им своим рабочим зарплату надо платить тоже вовремя. То, что света нет, это ещё полбеды, как видите, обходимся керосинками и фонариками, вот для личного состава пищу готовить три раза в день не на чем - вот это настоящая беда. Ведь у нас в столовой ещё с советских времён стоят электрические печи. Представляете, на улице мороз, снег идёт, а солдаты-повара в шапках-ушанках прямо, можно сказать, на улице в самодельных печах, работающих исключительно на дровах, готовят еду. А откуда дровишки? Вестимо из лесу. Как мы их заготавливаем - вы видели. Что поделаешь - воруем, иначе не выживем. А насчёт огней вокруг? Так это, можно сказать, огни вечные. Это огни Царского села. Теперь возле каждого нищего украинского города находится такое царское село. В городах часто отключают свет, а в домах "царского села" свет всегда есть, потому что жизнеобеспечение в этих домах, принадлежащих вы все отлично знаете кому - всё жизнеобеспечение автономное, тут вам и дизеля, и газонефтехранилища, и целые склады с продуктами на случай голода или даже войны. Вот, к примеру, сидим мы здесь, на заставе, без света, а мой начальник генерал Бабий буквально в сотне метров отсюда на своей даче, оформленной, правда, на подставное лицо, развлекается при ярком электрическом свете с очередной Роксоланой, а то и с двумя сразу. И трое моих солдат постоянно для обслуги этот Бабий держит на своей даче. А как президент в наши края приезжает - так этот генерал вообще делается весь в шоколаде и денег из казны не жалеет, чтобы жена президента детям Украины денег на подарки не жалела...
   -Я вижу, вы, майор, не совсем патриот Украины, - обронил он, не задумываясь о последствиях
   -Да я совсем не патриот! - воскликнул Максимов. -Я вслед за своим дедом, который, умирая, сказал: "Украина, чтоб ты сдохла!", могу повторить его слова. - Майор помолчал немного и продолжил: - А ведь как было дело. Деду моему срочно требовалась операция на сердце. Ему как бывшему полковнику погранвойск, как ветерану Великой Отечественной войны должны были сделать эту операцию бесплатно в Киеве в клинике Амосова. Но тут в дело вмешался народный депутат генерал Билык, который, можно сказать, без ножа зарезал дедову операцию, подняв такой шум в средствах массовой информации, что даже некоторые высокопоставленные чиновники поверили в то, что мой дед - военный преступник, собственноручно расстрелявший не один десяток "справжних украинських патриотив". Короче, пришлось деда вести в Москву, но было уже поздно...
   Дальше он почти не слушал майора, так, краем уха. Сердечко его от выпитого уже трепетало, градусы победоносно шествовали по его материальной субстанции, согревая её. Зазвенели ножи, вилки, заработали ложки - всё за столом пошло, как говорят, своим чередом. И опрокидывая очередную рюмку он, между прочим, подумал и о том, что самую тёмную комнату могут осветить обычные женщины, если только они чуток... выпьют. Правда, одна из этих женщин ему уже порядком надоела, и он всё своё внимание переключил на сидевшую напротив Лилю. Чего греха таить, скоро настоящим монстром ему брызнула в голову мысль, что Лиля и в самом деле девственница и что только его инструмент любви сможет открыть дверцу в её пещерку без боли и лишней крови, что видит Бог, сделать это больше некому на этом свете. И он уже намеревался заговорщически прикоснуться к её ножке и, моргнув одним глазом, сказать ей приблизительно следующее: "Сейчас я выйду якобы в туалет, потом ты выйдешь вслед за мной тоже якобы в туалет, не волнуйся, они пьяные уже и не заметят даже, как мы выйдем", но тут как раз вовремя (или не вовремя?) майор Максимов предложил ему пойти покурить на свежем воздухе.
   Вечер был божественный. Падал мягкий снег Откуда-то издалека доносилась приятная музыка. Но мысли его были далеко не приятные, когда он закурил. Беспокойство за судьбу свою и судьбу любимых им женщин не покидало его. То, что их утром, когда они покинут заставу, попытаются разыскать и убить - в этом у него сомнений не было. Для преодоления этого беспокойства недостаточно было сесть под дерево и в течение десяти минут молча построгать палочку, как советуют делать некоторые идиоты-психологи, думал он, а надо, наоборот, действовать, если надо будет, и пострелять в кое кого, благо пистолет есть, и лишь когда дело будет сделано, объекты опасности устранены, тогда можно будет и сесть около речки и, покуривая, подождать, пока мимо проплывут трупы твоих врагов. В общем, надо суетиться и действовать - иначе нам удачи не видать, ещё подумал он.
   И он начал действовать.
   -Товарищ майор, я предполагаю, что о том, что с нами произошло, вы знаете больше, чем говорите. Ну, не хотите говорить - не говорите, это ваше дело. Меня интересует только одно: как вы думаете, чем для нас всё это может кончиться?
   -Я тоже думал об этом, как ни странно, - начал отвечать майор Максимов, смотря, как снежинки пытаются погасить огонёк его сигареты. - Момент истины ещё не наступил, но я могу предположить следующее. Вас, у меня на этот счёт нет никаких сомнений, преследуют украинские националисты. Всё-таки вы, господин Никитин в России фигура видная - учёный, писатель, политик, бывший депутат Государственной Думы, и наши национал-демократы преследуют вас с единственной целью - подставить вас. Заставить вас сделать такое, от чего вы будете опозорены, может, на всю оставшуюся жизнь, а вместе с вами будет опозорена, как считают они, и вся имперская Россия. И таким образом отомстить за убийство российскими спецслужбами Вячеслава Черновола, а также львовского композитора Игоря Билозира, которое совершили русские украинцы Воронов и Калинин. Возможно, они кое-что интересное с вашим участием уже сняли на плёнку. - Майор посмотрел ему в глаза и загадочно улыбнулся. - Например, если вы имели неосторожность вступить в связь с местной шлюхой, то не исключено, что...
   Конечно, их с Илоной засняли на видео. В этом он теперь не сомневается. Да им ничего не стоит теперь обвинить его и в убийстве Илоны! Когда он свалился от усталости в дремоту, в его руки могли вложить пистолет и таким образом засветить его пальчики. Но кто мог это сделать? Богдан? Нет, насчёт Богдана он не уверен. Богдану нужны были только деньги, подставлять его тому не имело никакого смысла. Тогда кто мог сообразить такую подлянку? Илона отпадает тоже, при ней он не спал. Значит, это Жан соорудил ему такую подлянку. Или подельник Жана. Они это сделали, когда Богдана не было рядом с ним. Его воображение, описав круг, вернулось к исходной точке - всё это, старик, твои лишь домыслы! Но одно предельно ясно: тебя уже не хотят подставить, а уже подставили. Пистолет с твоими пальчиками не сегодня-завтра выплывет, и тогда... "Убийство украинской проститутки бывшим депутатом Государственной Думы России!" - такие заголовки завтра-послезавтра будут набраны аршинными буквами, и люди всего мира увидят на фотографиях его лицо, лицо убийцы. "Какими однако адскими последствиями одарила меня перед своей смертью эта чёртова помойная кошка Илона, надо же!".
   Эмоции ударили ему в голову. Неимоверными усилиями ему удалось-таки спрятать их поглубже внутрь, освободив место в башке стоящим мыслям, главной из которых вскоре встала вот эта: меч твоей защиты должен быть похож на самурайский - он должен двигаться в твоих руках словно сам по себе, безошибочно находя в нападении противника уязвимые места и поражая его короткими, красивыми, наглыми, упреждающими, но не обязательно смертельными для противника, ударами. Будешь, господин Никитин, действовать так, и эти украинские националисты скоро выпучат на тебя глазища свои и заверещат: "А що цэ йе? (А что это значит?)"
   И тут совсем неожиданно у него в голове зародился план спасения себя и женщин. Он вкратце изложил свой план майору. Тот в целом его ободрил и обещал помочь
   Когда они с майором Максимовым во время перекура в этот божественный вечер стали больше чем друзьями - стали заговорщиками, он успокоился и даже осмелился задать вот этот вопрос:.
   -А начальство знает о вашем, мягко говоря, не совсем патриотизме?
   -Знает.
   -И на каком уровне?
   -На самом высшем.
   -И не... - Он замялся со словом.
   -Принимает меры, принимает. Скоро меня перебросят с относительно спокойной западной границы на границу восточную, границу с Россией. - Оба они уже порядком промёрзли, но майор, видимо, не собирался уходить в дом, пока не скажет ему чего-то главного. Закурив вторую сигарету, майор продолжил: - Не одного меня переводят. Скоро две трети пограничников с нашей границы переместится на границу восточную. По указке Запада будет усилена в самое ближайшее время охрана границы с Россией. Но меня могут и уволить со службы за мой "не совсем патриотизм", как вы выразились. - Тут майор сделал такую глубокую затяжку, что он даже услышал, как у того затрещало в лёгких. Он тоже закурил вторую сигарету, тем самым давая понять майору, что, несмотря на холод, готов выслушать того до конца. - Но нет, не уволят, - откашлявшись, решительно сказал майор. - Не уволят по той простой причине, что если я выложу хоть перед Верховной Радой Украины, хоть перед сраным Западом всю правду-матку о нелегалах, пересекающих нашу западную границу, то у многих наших и западных политиков зашевелятся волосы не только на голове, но и на заднице тоже. Вы хотите знать, Андрей Иванович, в чём суть этой правды-матки? Пожалуйста, вам я не побоюсь её изложить. Я доверяю вам, как никому другому. И это я искренне говорю. - Он посмотрел в глаза майору, и сквозь темноту всё-таки увидел, что они действительно полны искренности. - Так вот, суть в следующем. Только мой участок границы ежегодно пересекают около 5 000 нелегалов. Почему нелегалы предпочитают Словакию Польше? Да потому, что в Словакии почти 10% населения составляют ромы, или цыгане. Большинство нелегалов, пересекающих границу , это индусы, афганцы, шриланкийцы и другие азиаты. Внешне они очень похожи на цыган, и поэтому в Словакии они не так бросаются в глаза, как у нас на Украине или в Польше. Раньше перед "штурмом" границы нелегалы отсиживались группками по 25-30 человек в близлежащих сёлах, сельчане их укрывали, так как получали от нелегалов за это немалые деньги. Потом нелегалы с помощью местных проводников штурмовали границу. Правда, благодаря нам, пограничникам, не всегда удачно. В 1997-м году у нас даже случился бой. Оказала сопротивление группа нелегалов, руководимая, кем вы думаете? Генералом-афганцем, героем Афганистана, который учился в советской военной академии, воевал вместе с советскими войсками против моджахедов и удостоен был многих высоких афганских и советских наград. Бой был жестоким, хотя и скоротечным. С нашей стороны были только раненые - у нелегалов были и убитые. У генерала, когда мы его взяли в плен, нашли 50 000 долларов. За этот бой я был, между прочим, награждён орденом "За мужнисть" 11-й степени.
   -Интересно, интересно, - бросил он, закуривая третью сигарету, чтобы согреться хотя бы табачным дымом, а про себя подумал: "Интересно, а зачем мне всё это рассказывают, зачем?"
   -В году эдак 1999-м, - продолжал излагать суть "правды-матки" майор Максимов, - я получил негласный приказ пропускать нелегалов через границу, желательно в ночное время и с проводником из местных жителей. Мотивировался этот, на первый взгляд совсем неожиданный приказ, вполне аргументированно: на содержание нелегальных мигрантов мукачевским погранотрядом было затрачено в 1998-м году 155 000 гривен, тогда как в кассу задержанные вернули аж...21 гривню, так пусть же эти чёртовы нелегалы уматывают с нашей территории подобру-поздорову и пусть кормят их другие, более богатые страны, мол, хватит нашей Украине быть отстойником нелегалов для всей Европы. В общем, целая река мигрантов потекла в сторону Словакии не без нашей помощи, и, если честно, мы этому даже рады были. Мигранты кидали нашим пограничникам то 10, то 20, был такой случай, что и 100 долларов. Откровенно говоря, мы очень рады были этим деньгам, не гнушались ими; когда солдату не платят, а курить хочется - такие, пусть и незначительные финансовые вливания хоть не делали погоды, но настроение личного состава поднимали. Но когда мигранты, не скрываясь, стали подъезжать к границе целыми автобусами в сопровождении джипов с радиостанциями, ведомыми крутыми бритоголовыми парнями, когда со стороны Словакии тоже стали к нам присылать проводников, я начал догадываться, что нелегалы стали неотъемлемой частью чьего-то хорошо организованного бизнеса. Как-то я задержал одного хорошо говорящего по-русски (учился в Москве) нелегала, тоже, между прочим, афганца и кое-что разузнал. Оказывается, группы мигрантов формировались уже в Киеве, Харькове, Днепропетровске и в других крупных украинских городах. Каждый мигрант выкладывал за "счастье" пересечь границу более или менее цивилизованно, то есть не на крышах камионов или в картонных коробках из-под яиц, как это случалось порой, а пешком в сопровождении проводника, миниум 2 000 долларов. Я подсчитал: в среднем в год 50 000 мигрантов пересекают западную границу Украины. И здесь меня поразило: 100 млн. долларов в год кто-то зарабатывает, при этом не паша, не сея, вообще, почти ничего не делая. Конечно, такой бизнес мог существовать только под прикрытием с самого верха. Я долго копал и с помощью своего, так сказать, однокашника по Академии, начальника контрразведки Пограничных войск Украины полковника Звездина накопал всё-таки. Этим бизнесом, оказывается, занимается целая партия. Партия объединённых народных демократов - так официально она называется, а в народе она именуется "партией объединённых жуликов".
   -Ну и дела! - только и воскликнул он, потрясённый услышанным. - Если эту информацию кинуть в СМИ, то это будет бомба, которая может разорвать на куски многих высокопоставленных лиц, не исключая самого президента. Но вряд ли кто-то решится написать об этом.
   -И вы, Андрей Иванович, не решитесь?
   Это был искусно поставленный вопрос. Это был даже не просто вопрос, а вопрос-выстрел на поражение, если можно так выразиться. Если он ответит: "Да, не решусь", то он труп, правда, живой труп, в глазах майора и самого себя, а если он скажет: "Нет, решусь", то он будет со временем тоже труп - только настоящий, мёртвый труп, размышлял он, прежде чем ответить майору. Вспомнив о гостеприимстве того и о том, что именно пограничники, которыми тот командовал, как ни крути, фактически спасли жизнь ему и его женщинам, он решил дать более или менее обнадёживающий ответ:
   -Я подумаю, майор. Возможно, и решусь. Эх, где наша не пропадала!
   -Значит, можно надеяться?
   -Можно.
   Они пожали друг другу руки.
   Когда они вернулись к столу, женщины из-за их суровых лиц (наверное, что-то случилось ужасное, думали женщины) глазели на них некоторое время, как на недоступную им роскошь, не решаясь даже заговорить с ними. Он не знал, отчего суров был майор Максимов, он же суров был потому, что замёрз и ещё не выпил. Когда же последовали одна за другой две полновесные рюмочки - суровость как рукой сняло
   Когда оживились они с майором, оживились и дамы. Вечно неугомонная Жанна не преминула спросить у майора: "А где ваша жена, если не секрет?", на что майор, немножко покраснев, ответил очень, по его мнению, заумно: "Философ Иммануил Кант за 80 лет своей жизни так и не женился, и на закате своей жизни объяснил своё поведение так: ".Когда у меня была женщина, которая меня любила, я не имел возможности её содержать, а когда уже мог содержать эту женщину, у неё к этому времени исчезла потребность во мне". Затем почти уже пьяная Жанна своим чудесным голосом спела "Очи жгучие, очи чёрные", очевидно, имея в виду чёрные и действительно жгучие глаза неженатого майора. Неженатого, как он подозревал, только по одной причине: когда-то тот любил женщину, и та любовь так обожгла майора, что тот после неё возненавидел всех женщин. Ну, не всех, скажем.. Он заметил, что майор то и дело бросает отнюдь не ледяные взоры в сторону Лили..
   Тут он вспомнил, что для осуществления своего плана их спасения ему надо в первую очередь позвонить. Мобильники были и у Жанны, и у Лили. К Жанне прежнего доверия у него не было. И было ли вообще оно когда-нибудь у него? К Лиле у него есть доверие только потому, что он ещё мало её знает. А вдруг Лиля совсем не та девушка, которую он себе представляет? Может, она совсем не милая добропорядочная девушка, а злобное, коварное, страшное, как ночной кошмар, существо? Что ж, и такое может быть.
   Он кинул настороженный взгляд в её сторону. Нет, пожалуй, ей можно доверять, подумал он, заметив встречный, почти любящий его, взгляд Лили. Он решил действовать: нажал носком своего "Аль Капоне" на её сапожек, подмигнул ей, потом тихо прошептал: "Давай выйдем, надо срочно поговорить".
   Лиля не сопротивлялась, и скоро они оказались на кухне. Без проблем он взял у неё мобильник и позвонил, куда хотел. Результатом этого разговора он остался более чем доволен - план их спасения начал претворяться в жизнь, несмотря на то, что вокруг царила ночь. После его разговора Лиля первая прильнула к нему и, облизав его губы своими губами и языком для быстрого, как она сказала, их выздоровления (не забыла, однако, чертовка милая, как по ним намедни звонко ударила, подумал он не без восхищения), затем вымолвила абсолютно не театрально:
   -Я не люблю вас, но хотела бы, очень хотела бы выйти за вас замуж. Вы не шутили, когда говорили, что любите меня?
   Разум и совесть его повелевали ему ответить: "Конечно, шутил", но та патологически испорченная часть его души, которую он сам часто называл потаскушечьей, одержала верх, и он пропел голосом влюблённого юноши:
   -Ну что вы, Лиля, разве можно с вами шутить о таком серьёзном? Я люблю вас, люблю! Вы такая потрясная девушка! И, конечно же, я женюсь на вас, женюсь! - Он выдержал многозначительную паузу, чтобы, видно, набраться наглости и прошептал ей в ушко с затаённой надеждой: - Может, вы придёте сегодня ночью ко мне, чтобы я мог поцеловать вас не только в губы, но и...туда, вы, естественно, догадались куда. Придёте?
   Лиля с очень серьёзной миной на лице пообещала, что придёт, если они будут ночевать в разных комнатах.
   Когда они с Лилей вернулись за стол, он сразу заметил, что Жанна покраснела не только от вина венгерского, но и от злобы на него, наверное, тоже. Испуг в её глазах появился, чего раньше он за ней не замечал. Ещё он заметил, как она стиснула свои кулачки-кулачища, явно тоскующие изменить "к лучшему" черты его лица, и уже ожидал, что из-за ревности после маленького мордобоя с её стороны последует бормотание чего-то едкого и неудобоваримого для его ушей и, конечно же, слёзы, излюбленное женщинами оружие против мужчин. Но, слава Богу, ничего такого не последовало с её стороны. Но если бы последовало, то он бы побагровел тоже и взорвался бы тоже, начал бы орать, что только сейчас он понял, что за всем тем, что происходит, проглядывается её не только грязная, но и кровавая рука, что только теперь он стал понимать, что не случайно в ресторане в аэропорту она битых два часа беседовала с украинским депутатом националистического толка, видимо, договаривалась с тем, как подороже продать его, что не случайно перед так называемым отлётом в Будапешт (на самом деле самолёт из Ужгорода перелетел в Мукачево) она столь интимно шушукалась со своим телохранителем Жаном; что всё это время она говорила ему, что любит его безбожно, а на самом деле подталкивала себя к нему только для того, чтобы он бдительность потерял и подставился бы для каких-то её, отнюдь не праведных целей: что в общем-то, она театр хотела ему устроить и сама замерла в театральной позе, ожидая, возможно, его неминуемой гибели, отлично зная, что тот, кто переживает трагедию, не её герой: что за такой театр, который она ему устроила, можно с чистой совестью её расстрелять - и точка! Вот что он скажет Жанне, если она вдруг заведётся.
   Но она, несмотря на его опасения, не завелась, только растянувшись в пьяной улыбке, сказала ему на ушко: "Андре, я согласна теперь лететь с тобой в Москву". Он поморщился от сказанного ею, как от укуса комара, и промолчал, потому что уже не чувствовал в себе той особенной смеси любви, почтения и благоволения к ней, которое было у него сразу при встрече, потому что он уже не сколько догадывался, сколько доподлинно знал, что это именно она заставляет его карабкаться по отвесной скале собственной судьбы, двигаться, может, почти так же, как движется, покоряя очередной небоскрёб, известный француз Эжен Валуа, двигаться героически и безумно, так как никаких перин внизу никем не подостлано ни для француза, ни тем более для него. Ещё совсем недавно между ними, можно сказать, была любовь, а теперь между ними, можно сказать, война. И вообще, между мужчиной и женщиной, которые говорят, что любят друг друга, не может быть перемирия, между ними всегда война. (Додумался в этот момент он и до такого своего утверждения). И как правило, мужчины плохо воюют с женщинами, поэтому так велико среди них количество убитых, раненых, покалеченных, пропавших без вести и обобранных до нитки. В боях с мужчинами женщины используют не только весь потенциал своего внешнего обаяния, но и многое другое, позаимствованное ими, может, у самого Дьявола. Женщины воюют с мужчинами за удовольствия и деньги. Стратегия любой женщины - искать, найти и не отдавать мужчину до тех пор, пока тот способен давать ей, женщине, деньги и удовольствия. Стратегия проста, как формула воды.
   За что воюет Жанна с ним? Тоже за удовольствия и деньги? А может, она воюет за его любовь к ней, причём настоящую, такую, как в тургеневских романах? Что ж, и такое может быть. Разве он может знать до конца, что творится в душе его возлюбленной, или вернее, пока ещё возлюбленной?. Он знает, что душа её ходит под толстым льдом надетой на лицо маски - вот и всё! Ещё он знает, что Жанна, несомненно, женщина выдающаяся, во всех отношениях выдающаяся.
   Поднимая очередную рюмку, он посмотрел на Жанну и снова оценил её. У неё был рот подлинной сексуальной виртуозки, губы кусачие и жаркие, он это хорошо знал по собственному опыту, то из её тела, что находилось под столом, даже скрытое от его взора, всё-таки волновало его необыкновенно, так как он хорошо знал, что эта часть её тела всегда находится в состоянии повышенной боевой готовности, всегда готово вступить на тропу любовной войны с любым мужчиной, не только с ним. Да, Жанна была не только чудовищем в юбке, но была ещё и лакомым кусочком. У неё был настоящий талант любить настоящего мужчину. Глядя на неё не без вожделения, он вспомнил немного курьёзное изречение своего друга Душана: "Говорят, что между двумя противоположными мнениями находится истина. Ни в коем случае! Между ними всегда лежит голая женщина."
   "Браво, Душан, браво! А может, вжучить мне сегодня ночью их обоих?" Но он быстро отбросил эту сумасбродную мысль от себя. Нет, такое, блин, он себе позволить не может. Ну, начнёт он, допустим с Жанной, как лев, зато кончит с Лилей, как полудохлый кролик. Нет, это слишком обжористо будет вжучить их обоих и к тому же от позднего сверхсладострастия, случается, и умирают, ещё подумал он. Правда, такие мысли не помешали ему незаметно смыться в ванную и, несмотря на холодную как лёд воду, привести себя в смысле нижней гигиены в полный порядок, надеть новые трусы французской фирмы "Жорж" и таким образом быть готовым к постельному бою хоть с одной, хоть с другой в любую секунду.
   Вечеринка их закончилась где-то к часу ночи. Майор Максимов ушёл спать в расположение заставы. Он так устал от всей этой кутерьмы и всякой дребедени за день, что ему едва хватило сил добраться до аккуратно расстеленной солдатом-пограничником, предназначенной лично ему, койки. Едва он увидел место, где можно было безмятежно поспать, так сразу же разделся и улёгся, греховные мысли о женщинах улетучились, он бухнулся в койку и словно провалился в бездонную темноту, забыв погасить на ночь керосиновую лампу и подбросить в печку дров, как настоятельно советовал ему это сделать перед сном майор Максимов Однако без сновидений в эту ночь не обошлось И приснился ему какой-то кошмар. Снилось ему, что Жанна и Лиля в кровавого цвета трусиках танцевали вокруг него какой-то бешеный танец, размахивая над его головой горячими утюгами фирмы "Тефаль", брызжущими к тому же ещё и слезоточивым паром; размахивали с таким садистским упоением его возлюбленныё, словно намеревались убить его, спящего, только за то, что он спит, когда они не спят. В общем, снился ему, конечно же, кошмар, и прекратился этот кошмар только тогда,, когда он сквозь сон почувствовал, как чья-то рука прикоснулась к его руке и нежно погладила её. От этих прикосновений он мгновенно проснулся.
   -Это вы, Лиля?
   -Да, это я. Пришла, как обещала.
   Он уселся на койку и, не веря глазам своим, уставился на неё. Конечно, он ожидал её прихода, но в глубине души надеялся, что она не придёт. Если бы она не пришла, ему гораздо спокойней было бы. Босая, полураздетая, Лиля при свете керосиновой лампы выглядела юной и прекрасной. Из одежды на ней были только лифчик чёрного цвета, скрывавший круглые груди и бледно-серые трусики образца, наверное, семидесятых годов, сквозь которые ничего из её интимного снизу, как назло, не просвечивало.
   -Она спит? - спросил он, имея в виду, конечно же, Жанну.
   -Спит как убитая.
   -Ну тогда, Лилечка, быстрей залазьте ко мне в коечку, согрейте меня, а то я замёрз как цуцик - соврал он без зазрения совести.
   Она послушно легла рядом с ним, вернее, втиснулась. Он, не теряя времени даром, сразу же навис над ней всем своим массивным великолепием, но к "штурму Измаила", то есть её девственности, если таковая действительно имела место, в чём он искренне сомневался, пока не приступал. Не хватало ему самого главного - нежности. Она, конечно, нежность к этой девушке к нему скоро придёт, надо лишь чуточку обождать, думал он. В поисках нежности он прикоснулся губами к бархатной коже её живота. Она затрепетала от его прикосновений, её тело даже раза два вздрогнуло. Он ожидал, что сейчас она будет стонать и шептать ему с деланным испугом: "Не надо ,пожалуйста, не надо этого делать", а про себя думать: "Надо, милая, надо, когда же ещё - как не сегодня!", но ничего такого не последовало. "Девственность излечима", - хотел в шутку сказать он ей перед тем, как начать штурм, но не сказал. Вместо слов он начал потихоньку стягивать с неё трусики. Лифчик Лиля уже успела снять сама. Но тут случилось неожиданное. Когда и он, посчитав, что момент нежности уже наступил, выскользнул из своих трусов, она вдруг остановила его руками и спросила таким страдальческим голосом, что он чуть не всплакнул до слёз:
   -А вы действительно женитесь на мне, или - фигушки?
   -Я действительно женюсь на вас, Лиля. Только сначала разведусь со своей теперешней женой.
   -Развод, наверное, будет длиться долго?
   -В наше время разводятся быстро, не успеешь и глазом моргнуть, как ты снова холостой, - попытался пошутить он.
   -Значит, долго, - по-своему рассудила она. - Помолчав немного, сказала с вызовом: -Нет, вы не любите меня. Вы мою хозяйку любите больше, чем меня. Я же вижу, не слепая.
   -Я вас люблю, только вас! - почти прокричал он ей прямо в ухо. Но нет ,его избитых лицемерных слов оказалось недостаточно, чтобы она убрала сдерживающую его натиск руку.
   В маленькой комнате воцарилась тишина. Он слышал только её тревожное дыхание, и в эту минуту им овладело предчувствие, что не так просто ему будет овладеть этой девушкой. Но всё-таки он решил ею овладеть. Пусть и не так нежно, как предполагал заранее.. Нет, с этим её свинством пора кончать, сказал он себе и, почти грубо смяв сопротивление её руки, прижал её тело к своему телу и начал наслаждаться теплом её кожи. А потом долго не давал покоя её круглым пухленьким грудям, наслаждаясь тем, как набухали и твердели от его поцелуев её острые сосочки. Она стонала, дрожала и ерошила его волосы, извивалась лицом вокруг его бороды. Когда он стал целовать ей живот около пупка и проник языком в его ямку, залепетала: "Ой, как щекотно, ой, как щекотно моему пузику". В следующие мгновения его нос зарылся в её шелковистый бутон, а язык с упоением начал слизывать с него росу, ещё немножко - и кончик языка вступил бы в изумительную схватку с её плотью, но тут Лиля изо всех сил оттолкнула его.
   -Подождите, - сказала она, - подождите до следующего раза. - Я не могу пока отдать вам во власть своё тело, не могу пока. - Он тяжело задышал, в мыслях готовый на всё, лишь бы она разрешила продолжить их любовную игру. Ведь нет ничего ужаснее и вреднее для мужчины прерванного наслаждения. Но у Лили, по-видимому, были свои планы на дальнейшее развитие событий. - Не могу, потому что не хочу для вас быть прежде всего телом, а потом уже всем остальным. Вы должны сначала полюбить во мне человека, лишь потом моё тело отдастся вам. Отдастся...-Она выдержала паузу. - Отдастся после нашей свадьбы, я так думаю.
   Он промолчал, тяжело переваривая сказанное Лилей. В её словах, как это ни странно, если судить трезво, он обнаружил недостаток женского маразма, а не его избыток. Потом посмотрел на керосиновую лампу, подвешенную к потолку, и подумал: "Какой ужас! Потерять столько времени зря! Лучше бы я поспал". Но разве могло быть иначе? Вряд ли, спустя некоторое время ещё подумал он
   -...Анна Михайловна сказала мне сегодня, что я уже не должна ей ничего, что я отработала свой долг. Так что никуда я больше не еду, возвращаюсь к себе домой. Телефона у меня нет, но адрес могу вам оставить - Не спрашивая разрешения, она засунула бумажку с заранее записанным своим адресом в карман его пиджака. - Можно на прощанье я вас поцелую? - вдруг он услышал её совсем не робкий шёпот.
   -Конечно, конечно, - не врубившись до конца, пролепетал он, и губы Лили страстно впились в его губы. Впились до боли. Но это была сладкая боль, чёрт побери!
   "Неужели она всё-таки решила отдаться мне хоть и по принципу - "больше некому"? А почему бы и нет?" - счастливо промелькнуло у него. Ещё не веря, что мечты его наконец-то после стольких мытарств и даже, можно сказать, издевательств над его мужской плотью начинают сбываться, он сначала одеревенело и почти неохотно отвечал её решительному напору, но потом, подумав: "Пробил-таки мой час, спасибо, о Господи!", постепенно оттаял и начал неистово целовать её лицо, рот, глаза, вдыхать тонкий сладковатый аромат так милых его сердцу её рыжих кудряшек, его шалун вмиг воспрял духом и тут же начал искать себе дорогу к её сокровищам. Лиля, он это чувствовал, тоже всё больше входила в раж. Её прерывистое дыхание с трудом пробивалось через рот, глаза закатились, обнажив белки с тонкими нитями будто ржавых капилляров; губы стали горячими и, казалось, ещё больше выпятились, чем это бывает даже у евреек. Тела их как бы слились в неописуемом поцелуе, и мнилось им, наверное, обоим в эти мгновения, что не будет конца всей этой прелести-восторга, от которой они оба чуть не задыхались.
   Но когда он попытался прорваться своим шалунчиком сквозь её заросли к столь желанному для него главному источнику наслаждения, она неожиданно дёрнулась под ним так, словно в зад её угодил снаряд, и чуть не сбросив его на пол молнией слетела с койки, выпрямилась во весь рост и сказала:
   -Простите меня, Андрей Иванович, но я...я не могу дальше. Я знаю, что может произойти дальше. Наши тела с их стремлением к утолению страсти и страхом разъединения - это.. это нехорошо, это даже ужасно, я считаю. Извините, я заранее знала, лицемерно знала , что не дам вам вторгнуться в себя, если не поверю в вашу любовь. Да, вы говорили слова любви, но как мне вам верить после того, что я видела собственными глазами, как вы... как вы с мадам трахались на санях и как вы были счастливы оба после этого траха. - Схватив трусы и лифчик, Лиля побежала, но возле самой двери остановилась и чуть не плача навзрыд сказала: - Прощайте .Спасибо за то, что не ударили меня, дуру.
   Когда Лиля исчезла за дверью, он чуть не подавился от смеси злости с разочарованием "Она идиотка, идиотка! - хотелось кричать ему во весь голос. Затем, успокоившись немного, он тихо сказал самому себе: - Да, она идиотка , но - какая!" Когда она ушла, он долго лежал с закрытыми глазами в позе, так сказать, "душевного расслабления" и, как ни странно, продолжал мечтать .о Лиле. О таких удивительных, взбалмошных, неуловимых, как ночной кошмар, женщинах, думал он, ничего нельзя знать наверняка. Ночью они с Лилей не достигли вершин любви, но, возможно, именно поэтому он будет помнить её всегда. О том, что они когда-нибудь ещё встретятся, у него и в мыслях не было. Ночная баталия с Лилей, может, и перемолола его самообладание, но хуже думать о Лиле после неё он не стал. И прежде чем уснуть, он мысленно обратился к ней: "Когда-нибудь, Лиля, ты пожалеешь о том, что не отдалась мне, когда-нибудь ты поймёшь, что мужчине и женщине часто мешает спокойно жить дальше то, что между ними когда-то это могло произойти, но по чьей-то вине не произошло".
  
   Уже восемь утра было, когда его разбудили. И вид у него был отдохнувший и посвежевший, как он успел заметить умываясь. Майор великодушно дал ему на сборы целых десять минут. Потом он позавтракал на заставе в столовой яичницей с колбасой, попил только горячего чаю, о выпивке и не заикался, и они поехали.
   За окнами опять шёл снег. Майор сидел за рулём. Он расположился на заднем сидении "Уазика" в целях конспирации и, уцепившись руками за переднее сидение, тоскливо наблюдал, как юркие дворники расчищают видимость на лобовом стекле.
   -Мои люди сегодня рано утром снова прочесали то место, где вы видели трупы, но ничего не нашли. Никаких следов. Правда, снегу навалило за ночь столько - какие уж тут могут быть следы! - Майор на мгновение обернулся к нему и озабоченно спросил: - А вы точно убеждены в том, что видели на снегу мёртвых людей?
   Про Богдана мёртвого он не вспомнил или, вернее, не хотел вспоминать, а вот Илона, мёртвая, лежащая на снегу, с двумя страшными ранами-помидоринами на груди вспомнилась ему сразу.
   -Они были мертвы, они и в самом деле были мертвы, - ответил он с полной уверенностью.
   -Между прочим, я сегодня звонил одному знакомому милиционеру и очень осторожно выспросил у того о сводке происшествий за сутки. Никаких сведений о трупах в данном районе к ним не поступало. Плохо это или хорошо, не знаю....
   -Плохо это или хорошо - сейчас для меня это неважно. Сейчас для меня важно с вашей помощью, товарищ майор, как можно быстрее покинуть пределы Украины и сделать это так, чтобы те, кто меня преследует, этого не заметили. А с трупами, я думаю, всё скоро прояснится. Рано или поздно всё тайное становится явным. Главное - дожить до этого.
   -Доживёте, Андрей Иванович, доживёте.
   "Какой молодчина однако майор Максимов! Что бы я без него делал?" - подумал он.
   Когда они подкатили к границе, майор поставил "Уазик" в метрах ста от КПП. Он посмотрел на часы. Была ровно половина девятого по-киевски, или половина восьмого по среднеевропейскому времени. Вот-вот должен появиться его, так сказать, спаситель. Его спаситель может опоздать, но не больше чем на 10-15 минут, думал он, опаздывать не в характере того.
   -Я пойду посмотрю, что и как. Вы только не высовывайтесь... Ах, да, чуть не забыл. - Майор протянул ему сложенный вдвое лист бумаги. - Это вам от молодой женщины, которую я сегодня рано утром по просьбе госпожи Рудиной отвёз на железнодорожный вокзал в Ужгороде и посадил на электричку. - Она поехала к себе домой.. - И майор Максимов, одной рукой открывая дверцу, а другой поправляя фуражку, с хитрецой добавил: - Кажется, её зовут Лиля. - И майор ушёл.
   Он развернул листок. На нём в нескольких карандашных линиях он угадал её автопортрет, а под ним прочитал надпись: "Я мечтаю стать только вашей женой. Помните об этом".
   "А ведь её могут убить. Она же много знает. Могут убить даже уже сегодня", - вдруг ярко вспыхнула в нём эта мрачность, но потом потихоньку потухла. Главным образом потому потухла, что он пришёл в конце концов к неутешительному для себя выводу, что ничем Лиле он помочь не в состоянии ни сегодня, ни завтра.
   Наконец его взгляд вперился через ветровое стекло в местность, окружавшую здание КПП. Он не высовывался из машины, как просил его майор Максимов, но после того, как увидел майора с тем типом, который совсем недавно выдавал себя за лейтенанта СБУ Коваля (обознаться он не мог, метрах в сорока они от него разговаривали), то чуть не вырвался наружу. Сдержался же только потому, что разговаривали те уж больно по-дружески. Так говорят между собой только хорошо знакомые друг другу люди. Это его насторожило, но мысль о том, что майор связан с теми, кто его преследует, он сразу же отбросил. Не похож был майор Максимов на предателя. Он был убеждён, что майор Максимов - это тот русский, который не продаст другого русского никогда и ни за какие деньги.
   Скоро майор со своим собеседником зашли в здание КПП. И тут он увидел, как к пограничному шлагбауму подъехал чёрный джип его спасителя. Он прильнул к биноклю, предусмотрительно оставленному ему, так сказать, для рекогносцировки майором. Да, это "Чероки" его спасителя. Сомнений нет никаких. В бинокль он отлично видел, как здоровенный усатый темноволосый мужчина, то ли цыган, то ли еврей, то ли инопланетянин - даже в бинокль не разобрать! - выскочил из своей машины, может, лишь для того, чтобы галантно поцеловать всю в золотых кольцах ручку таможеннице, той самой, которой он совсем недавно "подарил" 50 зелёных, и было очень заметно, что друг дружку те знают давно, потому и смеются и радуются встрече. Его спаситель выскочил в одной рубашке ярко-красного цвета и выделялся этим на границе действительно, как попугай на снегу. К тому же многих дам должно было шокировать то, что рубашка Душана зимой была расстёгнута до пупка, наверное, для того , чтобы знали бляди-дамы, что у настоящих мужчин чёрные волосы не только на заднице растут, чтобы знали наконец, с кем имеют дело. Не прошло и пяти минут, как "Чероки" его спасителя проскочил пограничный шлагбаум.
   Когда "Чероки" пролетел как бы в развалку мимо него, он достал трубу и начал звонить. Душан (это был, конечно же, он, его словацкий друг Душан) откликнулся мгновенно. Он сказал Душану, чтобы тот остановился на дороге возле аэропорта и поджидал там их "Уазик", он назвал приметы и номера. "Понял?" - спросил он. -"Понял. Только учти, Андрей, я не завтракал сегодня по твоей вине и жрать хочу, как поросёнок", - услышал он в ответ. - "Что-нибудь придумаю", - тявкнул он в трубку
   Когда майор залез в машину, он был весь внимание.
   -Ну?
   Майор Максимов положил фуражку на переднее сидение.
   -Что ну? Паршивые ваши-наши дела. Я разговаривал с одним "эсбэушником" ("Значит, лейтенант Коваль настоящий!? Сказать о нём майору? Нет, пока не буду"), но не расколол того до конца. Знаю одно: "эсбэушник" кого-то секёт, не исключено, что вас. Скорее всего вас, грешных. Так что дело пахнет керосином. - Майор тронул машину с места, когда узнал от него, что "важный гость" приехал. - Это тот самый, что на Шварцнеггера смахивает? Видал, видал. Могучий, денежный, видать. Медведь, а не человек. Этот вас и из геенны огненной вытащит, я так думаю.
   -Может, и вытащит, - брякнул он.
   Когда "Чероки" Душана пристроился им в хвост, и они с майором убедились, что слежки за Душаном нет, тогда он стал думать только об одном: как накормить своего друга, вернее, на какие бабки. Нельзя же сразу по приезде просить у того деньги на собственную кормёжку. Дико это как-то будет выглядеть. О, как облегчённо он вздохнул, когда майор, словно обладая провидческим даром Павла Глобы, предугадал суть его терзаний и предложил первым делом поехать им всем вместе в какой-то уютный кабак недалеко от заставы позавтракать так сказать, капитально, и что все расходы, естественно, он, майор, берёт на себя.
   -Почему "естественно"? - задал он, в общем-то, глупый вопрос.
   -Да потому, что ваш друг - это и мой друг. Уловили нюансик?
   -Уловил.
   Скоро в корчму "Старый двор" он входил весело посвистывая К ним сразу подошёл человек лет пятидесяти в шляпе с перьями, видимо, хозяин, и принял позу явно не фальшивого гостеприимства.
   -Здравия желаю, товарышу майор. Давнэнько вы у нас нэ бувалы, - протирая стакан, сказал хозяин.
   -Всё времени нет, Шони-бачи Знакомьтесь, - обращаясь к ним сказал майор Максимов. - Хозяин этого богоугодного заведения Александр Куриловский. Между прочим, словак по национальности. Он накормит нас и напоит до отвала, будьте уверены, господа. - И майор начал шептаться с хозяином, как он догадывался, по поводу меню.
   Скоро хозяин удалился, словно посол по особым поручениям, всем своим видом демонстрируя важность возложенной на него миссии, а они все расположились за длинным столом недалеко от камина. Казалось, что ничего в этой корчме не было стилизовано или подстроено под Х1Х-й век. Казалось, что всё, начиная с камина и кончая забором вокруг из ивовых прутьев было сделано именно в Х1Х-м веке и ни в каком другом. Единственным признаком цивилизации в этой корчме было электричество. Лампа под красным абажуром над столом светила ярко, и майор Максимов мог хорошенько рассмотреть его словацкого друга и своего гостя Душана Новака.
   Тупой нос и широкий рот, глаза, посаженные слищком близко к носу и слишком далеко от ушей, коротко подстриженные, чёрные с проседью, волосы, густые и жёсткие, как проволочная щётка, усы - таким выглядел его друг. Когда кто-нибудь смотрел на Душана, квадратного, массивного и тяжёлого, похожего внешне на грубо сработанный шлакобетонный блок, то наверняка думал: какая к чёрту духовность может скрываться в этом мускулистом теле, за этим низким лбом, и вообще сомнительно, дремлет ли там хоть какая-то мысль. Он не знал, как там насчёт духовности, но вот насчёт мыслишек - в этом отношении Душан был даже помыслительней его, если можно так выразиться. Мысли Душана были и пострашнее его мыслей, иногда просто сумасшедшими были. Когда он, например, услышал от своего друга следующее: "Сахаров, этот учёный с мировым именем, впервые шагнул за "железный занавес" в 68 лет и когда его однажды спросили на Сахаров-плаза в Вашингтоне: "Что чувствует человек-история на площади, носящей его имя?", то Сахаров ответил: "Я почти ничего не чувствую, кроме благодарности американцам за все их преступления против человечества", то подумал, что только человек, так сказать, с некоторым приветом мог вложить в уста одного из известнейших людей на планете такие, скорее всего собственного сочинения, слова. Но он-то привык к мыслям Душана, а вот другие... могли смерить того удивлённым взглядом, каким смотрят на экзотических зверей, в котором будут соседствовать и любопытство, и изумление, и некое ироническое восхищение, что всегда не очень-то далеко от презрения.
   Как бы там ни было, и внешне, и внутренне Душан выглядел неординарно и даже порой экстравагантно. "Это потому я такой, что зачат был по пьянке, и с трёх лет меня поили вместо молока вином, чтобы я не шумел по ночам и другим давал спать, - полушутя-полусерьёзно любил рассказывать о себе в компании друзей Душан. - А в седьмом классе я завязал с учёбой и начал шестерить. Пунктик ещё имел, это уже когда мои предки в Братиславу переехали, - поливать ноги стоящим в очередях женщинам мочой своей. Тётки лаяли на меня и били. Ух, и били! Потом колония была для недоразвитых, из которой я вышел...кем? Правильно, академиком. И вообще, хотите открою секрет моего обаяния? Секрет моего обаяния в том, что, как бы меня ни приукрашивали некоторые товарищи, - тут Душан по обыкновению кивал головой в его сторону - я при любой власти остаюсь сволочью, чем и горжусь". Что в этих словах было правдой, а что ложью, он доподлинно не знал, да и особо не стремился знать .Ему достаточно было одного: что человек, которого он знал и знает как Душана Новака, известного словацкого писателя, автора не очень понравившегося ему романа "Мои невезучие ночи" и очень понравившегося ему афоризма: "Счастье человека ХХ1 века не в разуме, а в его отсутствии", может, и был непредсказуемым господинчиком с любопытным прошлым, но сволочью не был. Иначе он не дружил бы с тем.
   Душану, которому уже надоело, видно, ласкать глазами лишь хрустальную вазочку на столе, в которой, как угасшая любовь, вяли две бумажные розы, переключил свой взор на их кислые с майором физиономии и, пройдясь по ним поистине бульдозерным взглядом, сказал:
   -Вы, панове, я вижу, не хотите праздновать. Ну и не празднуйте себе на здоровье, но не мешайте мне праздновать. Эй, хозяин! - крикнул Душан.
   Они, бедняги с майором, хотели только открыть рты в своё оправдание, как на стол легли точно по мановению волшебной палочки бесчисленные кушанья.
   -Прошу, панове, здесь усё, як було наказано, - словно оправдывался хозяин Шони-бачи. -Ковбаска по-ужгородськи, мясо по-кошицьки з гарниром из крумпли фри, грыбы марыновани, салат "Масарик". Що будэтэ пыты?
   Пили они водку, которую его друзья заказали в немереных количествах, как ему казалось. Пить водку на фоне снежного тумана за окном - в этом мнилось ему что-то средневековое и что-то даже дешёво-сентиментальное. Но неопохмелённый с утра, он резво бросился вместе с друзьями опрокидывать одну за другой рюмочки, на этот раз обильно закусывая, что редко с ним случалось.
   Однако и после четвёртой рюмки мысли в его голове продолжали мелочиться. Ничего высокого, истинно философского - все мысли о том, как спасти свою шкуру. Зачем он вызвал Душана? Чтобы тот помог им с Жанной бежать из этой сраной Украины. Сначала он хотел попросить Душана отвезти их на своём джипе прямо в Москву, но потом, подумав, что их могут вычислить по дороге и расстрелять тихо, как говорится, "без шума и пыли", а джип вместе с их трупами сжечь, действуя по принципу: "И никто не узнает, где могилка твоя", и перебрав множество всяких вариантов, пришёл наконец к единственному, правильному на его взгляд, решению проблемы: что только их бегство в Словакию, которая находилась так близко от них, что можно было бы без всяких преувеличений сказать, что она - за забором, с помощью Душана может завершиться финалом со счастливым голливудским концом. Душан через консульство своей страны в Ужгороде должен оформить им въёздные визы, а потом на своём джипе перевезти их через границу. Как сказал майор Максимов, на границе пограничники могут задержать их только в том случае, если будет объявлен их розыск в Украине в связи с предполагаемой их причастностью к убийству и исчезновению двух украинских граждан, но он надеется, что они переедут границу раньше, чем их объявят в розыск. "А может, нас уже объявили в розыск? Чем чёрт не шутит, когда Бог спит", - вдруг молнией залетела в его голову эта тревожная мысль.
   Чтобы прогнать тревожные мысли и предчувствия, ему необходима была небольшая разрядка, поэтому он вскоре прислушался к тому, что говорит Душан своему собеседнику майору Максимову, и сразу понял, что тот, не брезгуя театральными эффектами, рассказывает майору очередную байку-анекдот якобы из своей жизни.
   -Давно это было. Приехал я как-то в Липтовский Микулаш. Есть такой городок в Словакии. Приехал проведать своего деда, который коротал, можно сказать, последние дни своей жизни в доме престарелых. Так вот, деда увезли на процедуры, а я сижу в его кресле-качалке, качаюсь и курю. Тут ко мне подходит какая-то дама (потом только выяснилось, что дама эта была из одной поважной газеты, чуть ли не из братиславской "Правды") и говорит мне: "Трудно не заметить, пан, каким счастливым вы выглядите в этом доме. Поделитесь с читателями моей газеты секретом, как можно прожить так долго и счастливо?" - "Я выкуриваю по три пачки сигарет в день, - отвечаю я, - а ещё я выпиваю ящик паленки в неделю, бывает, что съедаю барашка за раз, и никогда не делаю физзарядки." - "Это поразительно, - замечает дама и спрашивает: - Сколько же вам, дедушка, лет?" - "Двадцать восемь", - отвечаю я, и дама падает в обморок. Мне действительно тогда было всего двадцать восемь лет, я опубликовал тогда свой первый роман "Мои невезучие ночи" и стал всемирно знаменит.
   Он дал майору Максимову вволю посмеяться, потом тихонько намекнул тому, что пора переговорить с Душаном и о деле, что, мол, вы, майор, лицо официальное, поэтому от вас многое зависит, сказал он. Майор Максимов, кстати, выпивший водочки столько же, сколько и они, алкаши-графоманы, но выглядевший так, будто пил одну только минеральную воду, вскоре по его просьбе обрисовал Душану всю правду-матку о происшедших с ним и его спутницей (?) событиях и закончил тем, что если пан Новак возьмёт на себя обеспечение г.г.Никитина и Рудиной въездными словацкими визами, а также позволит означенным господам пересекать границу в своей машине, то он, майор Максимов, со своей стороны постарается сделать всё возможное и невозможное для их безопасного и почти невидимого пересечения украинско-словацкой границы.
   -Ну как, берётесь?
   Душан засуетился и явно не спешил с ответом. Видимо, Душан не представлял себе, что ситуация вокруг них так сложна и так запутана, ведь по телефону он не обо всём поведал своему другу. Дальше он увидел вот что: на лицо Душана как бы набежало облако - да, , но это облако однако не помешало сказать тому то, что он желал услышать.
   -Конечно, конечно, пан майор, - ответил тот. Но только через минуту ответил...
   Всё-таки, если честно, он не ожидал такой замедленной реакции от своего друга и посмотрел Душану прямо в глаза. Тот, словно испугавшись, отвёл свой взгляд. Хорошо быть толстокожим, подумал он.
   И вдруг по лицу Душана заскользила улыбка. Душан бросил вилку в тарелку и с ножом в руке поднялся из-за стола. Он обернулся и увидел Жанну, которая, шажками балерины в последний раз перед уходом на пенсию выходящей на сцену, шествовала к ним и улыбалась явно не ему, а скорей всего бутылке венгерского вина с высоким горлышком, уже поджидающей её на столе. Так, по крайней мере, ему казалось Она надела опять на себя одежду очаровательной стервы, мелькнуло у него с раздражением.
   -Доброе утро, господа.
   -Доброе утро, мадам.
   Душан изогнул раскисшее за время трапезы тело, притянул к себе её ручку, видно, словно специально созданную Создателем, чтобы ласкать у мужчин то самое, и поцеловал с чувством, с толком и с расстановкой.
   Зачем она здесь? Ах, да, она принесла Душану свой паспорт для оформления визы. И кто же это так постарался, чтобы она оказалась здесь? Конечно же, майор Максимов! Браво, майор, браво! А кто лично привёл сюда Жанну? Ах, вот этот, улыбающийся во весь рот хозяин корчмы, которого зовут, кажется, Александр Куриловский.. Неужели он всё ещё любит Жанну, чёрт возьми? Ведь ему кажется, что сегодня утром он проснулся без единой мысли о ней.
   Эти мысли однако не помешали ему хлопнуть очередную рюмку так, чтобы сие его злодейство не попало в анналы истории.
   После обмена любезностями Жанна уселась за стол рядом с Душаном и выпила штрафной бокал вина. Выпив, начала болтать и обстреливать глазками Душана, то и дело поворачивая к его другу голову. Душану, это было видно по его морде, очень нравилось присутствие такой аппетитной дамочки рядом с собой. Но Жанна не только болтала и стреляла глазками. Вот она сделала волнообразное движение и в результате частью своего тела словно приклеилась к Душану, потом потёрлась о тело друга, как ласковая кошка. А Душан, он это хорошо видит, рад-радёшенек выходкам Жанны, уже гладит своими свинцовыми ручищами её талию.. И зачем он на это всё смотрит, вуайерист проклятый? Неужели ревнует? Да, чёрт возьми, ревнует!
   Скоро у него заболело в животе - до того он её захотел...ударить. Но не ударил. И вот почему не ударил. Конечно же, её блядское дыхание раздражало его, но он, внимательно посмотрев на лицо своей возлюбленной, успокоил себя тем, что как бы эта шлюха себя не приукрашивала и не омолаживалась, от неё всё равно исходит пресный запах старости, как от пустых флаконов, в которых когда-то давным-давно хранились духи "Красная Москва", поэтому его удар даже в её морду ничего не изменил бы в физиономии её морды, может, даже приукрасил бы её личико блядское, чёрт бы её подрал... Поэтому пусть резвится на старости лет, как ей хочется!
   А Душан? Надо же, такой свиньёй оказался! Перед ним одним - огромный, рукастый, плечистый, одним словом, мужлан деревенский, сексуальный тихоня, а перед дамой, пожалуйста, эдаким сексуальным крепышом рисуется, думал он с превеликой злостью. И муки ревности заставляли его теперь прислушиваться ко всему, о чём говорили между собой Жанна и Душан.
   -Анна Михайловна, вы спрашиваете, как по-словацки звучит русское "писатель". Демонстрирую - "списователь", то есть человек, который списывает у других "списователей", надо думать. И вообще, в словацком языке многое "фунгует", то есть функционирует, без декораций. Например, евреев мы, словаки, прямо называем жидами и не видим в этом ничего плохого.
   -Откуда вы так хорошо знаете русский? - Конечно, это вопрос его стервы.
   -Конечно, не от верблюда. В своё время я имел дурость окончить философский факультет Московского государственного университета, после окончания которого одиннадцать лет отбарабанил научным сотрудником в институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Естественно, живя и работая в Москве, я не мог не научиться говорить по-русски, - приняв серьёзный вид отвечал Душан.
   -Я никогда ещё не разговаривала с живым писателем-классиком. Тем более - зарубежным. Вы мне кажетесь таким романтичным...
   -Никакой я не классик. И уже давно не писатель. И вообще, в наше время уже нет писателей. Есть только авторы, пишущие макулатуру, и агенты, которые эту макулатуру продают. Раньше - да, были писатели. И я был в их числе. Мне стыдно признаться, но в своё время я делал попытки переплюнуть, так сказать, и Достоевского и Чехова, а из современных авторов самого Нормана Мейлера. Мой роман "Конец спектакля", опубликованный в 80-е года, имел шумный успех не только у меня на родине, но и в Европе, и в Штатах, и в Советском Союзе. Я изобразил в своём романе подлинную любовь со всеми её недостатками и излишествами, в том числе и физиологического характера. Я на весь мир заявил своим романом, что писатель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и её объектов, каковое во все времена было предоставлено живописцам и ваятелям. Тот мой роман имел ещё потому огромный успех, что он решал или, вернее, пытался решить какие-то важные для всех людей проблемы. А сейчас литературе не до социальных проблем. Весь мир сейчас читает истории, высосанные из пальца, и фантастику идиота-импотента Стивена Кинга, а детей травят Гарри Поттером, выдумкой умалишённой с детства некоей британской, с позволения сказать, списовательницы. Мне даже противно помнить её имя
   -Я глубоко убеждена в том, что если бы вы сейчас, Душан Карлович, написали бы новый роман, то он бы имел такой же успех, как тот роман, о котором вы мне говорили, если не больший.
   -О, мне кажется, - сказал Душан, - что вы за мной начинаете ухаживать
   -А что, нельзя? - И Жанна чуть вскрикнула коротким, похабным криком. Она, по всей видимости, что-то уже преодолела в себе.
   -Можно, можно! - сказал Душан. -Но давайте, Анна Михайловна, закончим сначала разговор наш о литературе. Даже если я сейчас напишу не один роман, а несколько, даже если я напишу тысячу романов, призывая человека к лучшему, божественному, доброму - кто их будет издавать и кто их будет читать? Горько сказать: мало кто. И только из-за цензуры денег, которая намного страшнее сталинской цензуры. И ещё потому, что классический социал-дарвинизм во всём мире сейчас стал законом жизни. Все свыклись с тем, что помощи никому и ни от кого ждать не приходится: каждый за себя, каждый против всех. Эгоизм как движущая сила прогресса, - вот путь, на который встало сейчас всё человечество, и в нём нет места для литературы, провозглашающей общечеловеческие ценности, в нём может существовать только литература с одной стороны как чтиво, а с другой - как средство обогащения издателей. Вот почему я перестал писать. Теперь я предприниматель, а не писатель. Удачливый предприниматель. Могу, например, по субботам посещать свой любимый публичный дом в Братиславе на улице Матешковой, выбрать там себе, прошу пардону, "амбалку" с бронированным лобешком, сиськами в стиле Памелы Андерсон и скрыться с ней за дверью с надписью: "Любовь по-мазохистки с кнутом и граблями". Философски рассуждая, человечество веками билось лбом о мёрзлую землю, чтобы наконец создать для кучки обеспеченных подонков возможность так прекрасно мутузиться...
   -Значит, вы считаете себя обеспеченным человеком? - Жанна протянула свою зажигалку, чтобы прикурить Душану сигарету.
   -Да, - затянувшись, - ответил Душан. - Я уже встал на тот истинный путь, который приносит мне деньги, много денег. Я имею в год 150 000 долларов чистого дохода. Могу и больше, но зачем? Как философ, я утверждаю, что истинный путь - это путь, с которого невозможно свернуть. Сегодня определению, кто не свернёт с пути, по которому рано или поздно пойдёт и ваша страна, помогает лишь один критерий - моя, твоя, его собственность, намертво вбитая в этот путь, подобно тому, как булыжник навечно вбивается в мощёную дорогу. Моя собственность - это завод по производству сливовицы в Любавске, местечке, где я родился и вырос. Моя сливовица так и называется - "Любавская" Она пользуется большим спросом и успехом в Чехии, Германии и Австрии. Так что богатым бизнесменом, я полагаю, быть всё-таки лучше, чем нищим списователем. - Душан сделал паузу. Он заметил , что в присутствии Жанны его друг выглядит даже привлекательно. "Душан действительно был бы очень похож на Шварцнеггера, если бы не был так умён", - подумал он. - Давайте, господа, выпьем, - предложил Душан тост, - за то, чтобы капитализм когда-нибудь да привёл бы нас к коммунизму .О Боже, как я ненавижу капитализм! Этот капитализм убивает человека в человеке и в конце концов убьёт! Капитализм - это ошибка человечества. Правда, всякая ошибка становится ошибкой лишь тогда, когда рождается как истина - вот какой парадокс получается! За победу капитализма во всём мире! - закончил свой тост Душан.
   Этот тост они все восприняли как шутку, но лишь одна Жанна засмеялась. Её смех был бы безупречен и весел и не вызвал бы у него никаких подозрений, если бы в нём не было намёка на ржанье, свойственное уличным проституткам, зазывающих подобным ржаньем своих клиентов. Она готовится к бою за обладание телом Душана, подумал он и изобразил на лице гримасу некоторого недовольства, но не более того. Он сдержался, не ляпнул в их адрес чего-то несъедобного - и только потому была эта его большая осторожность, что главное сейчас для него было бежать отсюда, а бегство без Душана представлялось ему невозможным и поэтому ссориться с ним было бы большой глупостью с его стороны. Размышляя таким образом, он вдруг заметил, что сучка эта не только без меры глотает вино, но и поглядывает на него с заметным волнением, видимо, обеспокоенная его, пусть и напускным, равнодушием к ней. Видимо, этой сучке очень хотелось, чтобы он сейчас встал и громогласно заявил бы Душану: "Неужели вам не хочется, пан Новак, в эту минуту сорвать немногочисленные одежды с дамы моего сердца?" - "Да, хочется", - ответил бы Душан, и тогда скорей всего началась бы драка. Это всегда так: когда кончаются наши нежности, начинаются наши драки, сказал бы он себе и приготовился бы к бою.
   Душан бомбил бы его беспощадно своими свинцовыми кулачищами, но он всё равно победил бы Душана в бою благодаря прекрасному знанию хитроумных приёмов рукопашного боя; в крайнем случае он так бы жаждал победы, что не исключено, мог бы оглушить Душана бутылкой по голове - о, это он умел! Когда друг его лежал бы без сознания на полу, он принялся бы за Жанну, сначала влепил бы ей за её блядские подвиги могучую оплеуху, потом одной рукой придавил бы её к полу, а другой принялся бы срывать с неё колготки и трусы, приговаривая: "О Боже, как мне хочется изуродовать твою нежную жопу!" В нём кипела бы безграничная ярость - мол, получай, сука, по заслугам, он всё крепче бомбил бы её телеса, а она - содрогалась бы от сдавленных рыданий и унижений. "О Боже, что за чушь однако лезет в голову!"
   ..Они увидели, что Жанна пьяна, как сапожница, только тогда, когда она, с Божьей, наверное, помощью, со скамьи выкарабкалась-таки на стол. Когда она очутилась на столе, они, трое мужчин, разинули рты от удивления и были, чёрт возьми, в эти секунды готовы от неожиданности увиденного ими захлопать в ладоши. А Жанна продолжала их удивлять Едва держась на ногах ("А может, она притворяется для чего-то?" - между прочим, и такая мысль пугливым зайчиком пробежала по его голове), она двигалась по столу и в такт музыке ( в корчме звучала живая музыка, играли на скрипке и аккордеоне словацкие народные мелодии) и с чувством даже. Все они видели, что она и пьяная - красива как богиня, но дальше началось то, что никто из них не ожидал увидеть - Жанна стала раздеваться. Сначала в сторону полетела её шубка, потом она стала снимать с себя чертовски красивое платье, как это обычно делает женщина, - через голову. На мгновения запутавшись в складках и с трудом расстегнув сзади молнию, сорвала таки с себя платье. И вот она уже танцевала под музыку, шокируя их своим полуобнажённым телесным роскошеством. Когда она сорвала с себя лифчик и помахала им перед их носами, то они уже сидели за столом словно замёрзшие и уже бездыханные
   Ему до тошноты было стыдно за свою возлюбленную: показать себя перед его друзьями в таком проституточном виде - разве это достойно женщины его сердца, разве это хорошо по отношению к нему? Но с другой стороны, кто он ей? Так, никто. Временно сопровождающее её лицо. И кто она ему? Тоже никто. Так пусть делает себе, что ей вздумается, чёрт с ней, она уже давно взрослая баба.
   И тут раздались аплодисменты. Нет, хлопали в ладоши не они, а те несколько посетителей корчмы, которые находились ближе к стойке бара и видели всё это как бы издалека.
   И - о чудо! - эти аплодисменты, видно, сразили Жанну наповал. Она вдруг остановилась как вкопанная и расширенными пьяными глазами посмотрела на аплодирующих ей молодых людей и стала потихоньку падать.
   Наконец-то до него дошло, что надо как-то действовать. Он вскочил на стол, подхватил падающую Жанну под мышки и через мгновения буквально поставил её, качающуюся, как деревце под ветром, на пол. Потом ему удалось кое-как напялить на неё платье, накинуть шубку и начать думать, что делать с ней дальше. Здесь к нему на помощь пришёл майор Максимов. С очень серьёзным видом тот сказал ему, чтобы он тащил даму вслед за ним. Душану уже некуда было деваться, пришлось и тому приняться помогать ему. Общими усилиями они затащили Жанну в трёхэтажный дом, стоявший совсем недалеко от корчмы. Когда они поднимались совсем не с пушинкой по лестнице, ему вдруг взбрела в голову шальная мысль: а если укусить эту стерву в задницу до крови прямо здесь? Ему очень хотелось укусить её до крови, но он решил отложить сие действо возмездия до того момента, когда они останутся совсем одни. Тогда можно будет её и укусить, чёрт возьми, чтобы она шлюшка, не развратничала на глазах у всего честного народа!..
   Наконец, следуя за майором, они оказались в довольно-таки большой комнате и общими усилиями взгромоздили Жанну на кровать. Майор сказал ему, что если он хочет, то может оставаться на отдых в этой комнате, а если не хочет, то пусть занимает следующую, там тоже есть на чём спать, показал ему, где ванная и туалет, и удалился по своим служебным делам. Скоро распрощался с ним и Душан, пообещавший в консульстве решить проблему с их визами буквально за считанные минуты - "как-никак, а я знаю, что все словаки знают, что я много лет был помощником нашего премьера Владимира Мечьияра, так что, думаю, с этим у нас проблем не будет"
   Когда Душан ушёл, он заглянул в смежную комнату и остался ею доволен. Убранство обеих комнат являло собой счастливое сочетание изысканности и практичности: дорогая мебель, японские вазы, туркменские ковры. Он не заметил в комнатах ничего лишнего - ни дорогих безделушек, ни статуэток из драгметалла, ни сувениров из Таиланда. Не было на стенах и полотен, столь модных сейчас в Москве так называемых художников-варваров , изображающих с помощью своей мазни всяких там бесов, монстров и безголовых ведьм с мётлами. В общем, вся обстановка в доме говорила о строгом вкусе хозяина или хозяйки.
   Он приподнял уголок оконной занавески и увидел крыши окрестных домов - кокетливых особнячков, из-за снега на крышах напоминавших белых медведей, спящих на бескрайней льдине. Посмотрев вниз, он увидел, как возле кирпичного сарая суетились люди. Они кололи дрова. Из трубы сарая вился сизый дымок. Когда люди показывали ему свои лица, то с высоты третьего этажа эти лица казались ему китайскими, индийскими, арабскими, но никак не европейскими. "О Боже, это ещё проклятый алкоголь из моей головы до конца не выветрился, вот и мерещатся мне эти азиатские рожи", - подумал он и направился в ванную. Вода в ванной была и холодная и горячая. В ванной он вспомнил наконец о своей возлюбленной и вернулся в комнату, где она лежала.
   Он прикоснулся рукой к её лицу - ноль внимания. И тут заметил на губах её что-то похожее на блевотину. Отведя глаза в сторону, сказал самому себе вслух: "Надо же так нажраться!" Её надо разбудить, чтобы она пошла в ванную и привела себя в порядок, решил он и крикнул над самым её ухом: "Вставай, чёрт бы тебя драл и иди умойся в ванную!" Она в ответ - ноль внимания. Начал тормошить её за плечи - тоже ноль внимания. Тогда он задрал её дорогущее платье и залез ей под трусы, положив ладонь на её жемчужину и пальцами начал ласкать её там, но она даже не шевельнулась. Ничего не оставалось ему делать, как самому раздеть её и отнести в ванную.
   Горячая вода привела её в чувство, руки и ноги её задвигались, но голова по-прежнему ничего не соображала. Пришлось ему всё делать самому. Когда Жанна, вымытая и завёрнутая им в огромное махровое полотенце, была отнесена им обратно на кровать, он решил наконец заняться и собой. И тут по пути в ванную он случайно взглядом наткнулся на висевшую на стене фотографию. На фотографии он увидел майора Максимова с какой-то женщиной, очень красивой, как он успел определить и очень похожей на ..Илону. Присмотревшись повнимательней, он обнаружил, что Илона на фотографии всё-таки была немножко не похожа на Илону в жизни, ту Илону, которую он знал и видел, и поэтому, вспомнив слова Илоны о том, что у неё есть очень похожая на неё сестра, пришёл к выводу, что на фотографии рядом с майором Максимовым сфотографирована сестра Илоны, которую, со слов Илоны, звали, кажется, Мартой. Горячий водопад душа скоро смыл не только грязь с кожи, но и остатки хмельных градусов в его голове. Мозг его, освобождённый от алкоголя, стал рождать только ясные мысли. Не мудрствуя лукаво, он сразу пришёл к выводу, что дом этот - собственность майора Максимова, хотя мог быть записан и на другое имя, например, на имя женщины на фотографии. Ещё он понял, что азиатские рожи вовсе ему не померещились, что кирпичный сарай внизу - не что иное, как "отстойник" для нелегалов-мигрантов, о которых намедни майор ему прожужжал все уши. Также ему показались не случайными и такие мелочи, как абсолютно новые махровые халаты и нижнее бельё самых престижных зарубежных фирм-производителей, приготовленных для них обоих. Значит, их здесь ждали. Значит, некоторым господам очень нужно было, чтобы они в определённое время находились в строго определённом месте. Тут он отругал себя самыми последними словами главным образом за то, что в эту смертельную игру он вступил во многом по своей вине. Надо же! Забыл про свой же собственный афоризм, сочинённый им не так давно в страшном подшофе, который гласит: "Русский человек славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций, но ещё более он славится умением находить туда вход" Дурак! Какой же он дурак! Надо было ему плюнуть на любовь свою двадцатисемилетней давности через левое плечо и сразу дать дёру из этой сраной Украины, ну не вышло бы на самолёте, так на такси можно было до самой Москвы доехать, деньги ведь были - и тогда всё было бы о*кей. Ан нет, плоть чёртова одолела, и вот получай теперь по шее, как говорится, по полной программе, господин Никитин! Но кто, кто хочет сделать его "приятным" для себя .трупом? Только узнав об этом, он сможет выпутаться из всей этой дрянной ситуации Здесь ему опять пришло в голову, что Жанна знает, кто ведёт с ним смертельную игру. Знает, но молчит или вешает ему на уши лапшу. С твёрдым намерением вырвать у Жанны, может, даже с помощью пыток, все её тайны, он с рыком питекантропа ворвался к ней в комнату. Но Жанна никак не отреагировала на этот его рык, больше того, она продолжала спать как ни в чём не бывало. От злости он с ходу дал ей пощёчину - она не шевельнулась даже. Откинув одеяло, ущипнул её за грудь. Никакой реакции. Но, голая, на кровати, она неожиданно возбудила его. А почему бы ему не поразвратничать с ней, пьяной и невменяемой? Он ещё больше возбудился от самой этой мысли и от необычности предвкушаемых им ощущений - ведь он никогда ещё не проделывал ни с кем ничего подобного! С пьяными до невменяемости женщинами он просто не желал иметь дело, не стояло это самое у него на пьяных женщин. Он никогда не забудет, что у него когда-то была возможность осчастливить себя скоротечной близостью с одной коллегой-депутаткой, очень милой, очень нравившейся ему женщиной, правда, не совсем нравившейся ему национальности по фамилии, которая легко рифмовалась со словом "Цербер", но она была после фуршета пьяна в доску, и только это обстоятельство помешало ему оросить её лоно своим семенем. Но сейчас он готов был разбиться об эту женщину, даже бесовски пьяную, на мелкие кусочки, она приводила его в восторг. Почему? Не только потому, что он не мог до сих пор насмотреться на её роскошное тело, но и потому, что, видит Бог, по-настоящему, по-человечески любил эту женщину. Запах Жанны сводил его с ума Это была правда. Та правда, которую, как говорят, нельзя убить.
   ...Он накинулся на неё, как раненый страстью лев, и скакал на ней до упаду; когда вдруг, сильно содрогнувшись, он упал на неё с сознанием своего триумфа, она продолжала бесчувственно лежать - то ли она действительно всё это время спала беспробудным сном, то ли это её пьяное бесчувствие было заранее спланировано, спонсированно и срежиссированно кем-то другим, а ею лишь великолепно сыграно? Он внимательно осмотрел потолок и стены. Нет, нигде глазка видеокамеры не видно. Хотя всякое может быть, сейчас, чтобы творить зло, существует чудо-техника. Конечно, эти гады, которые его сейчас преследуют, хотят скомпрометировать не столько его самого, сколько в его лице страну его - любимую им Россию... А может, ему только чудится, что кругом, за тонкой пеленой естественного и понятного, правят над ним бал какие-то подлые, иррациональные, кромешно чёрные люди, может, это всё он выдумал? И такие аксессуары как его трусы, возможно, от Джона Гальяно и её трусы, возможно, от Донатэллы Версаче, предусмотрительно приготовленные для них в ванной - это не козни чёрных людей, а всего лишь показатель гостеприимства хозяина. Ещё он подумал, что Жанна наверняка допилась до такого состояния, когда человеку море по колено, когда тот действительно ничего не слышит и ничего не чувствует - разве такого с ним не бывало? - и, успокоенный этой мыслью, быстро уснул
   Разбудила она его своим одеванием. Каким-то чудом им, спящим, был услышан шелест ткани, он приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел, как она надевает трусики. Новые трусики. И это точно, что от самой Донателлы Версаче были эти трусики - такими изумительными на вид и цвет они ему показались Она, видимо, почувствовав на себе его сверхлюбопытный взгляд, стала одеваться быстрее.
   До чего же однако она была хороша на фоне всей этой её возни с чулками, поясом, бюстгальтером, всеми этими абсолютно новыми, дорого стоящими вещицами при свете дня, несмотря на то, что лицо её после обильного возлияния накануне и без макияжа явно намекало на то, сколько же ей может быть на самом деле лет. Но хотя некоторый сентиментализм и присутствовал в его душе, он решился всё-таки, так сказать, взять быка за рога и, как только она оделась, прямо спросил её:
   -Может, ты объяснишь мне свою роль во всей этой кутерьме, в которую ты меня втянула и в которой я пока ни хрена смыслю? Не верится мне, что это всё националисты...
   -Думаешь, я всё понимаю? - как можно более искренне отвечала Жанна. - Я только в одном уверена, что это он хочет, чтобы мы оба умерли.
   -Кто он?
   -Мой муж Марк.
   -Значит, за всем этим безобразием, в которое втянуто даже СБУ, стоит твой муж? Не поверю!
   -Я подозреваю, что это он стоит за всем этим. И делает все эти пакости только из ревности. Отелло по сравнению с ним - мальчик.
   Он слез с кровати, надел халат и уселся в кресло с горящей сигаретой. Закурив тоже, Жанна уселась в кресло рядом с ним..
   -Ты же говорила, что ваш брак - чистая формальность, что только некоторые соображения материального характера удерживают тебя от развода. Так разведись - и всё будет о*кей! - Он положил руку ей на плечо. - Ах, да, кажется, у вас сын есть, я чуть не забыл. Но он, надеюсь, уже взрослый и помехой вашему разводу не может быть
   Неожиданно Жанна вздрогнула и почти крикнула:
   -Сын мой - не его, Марка, сын! Мой сын - это твой сын, Андрюша, твой, чтоб ты знал!. Я давно хотела тебе сказать об этом, да всё не решалась.
   -Ты что, ещё пьяна, что за херню мне несёшь? - Он сокрушённо покачал головой.
   Она в ответ состроила неподражаемую мину - что-то вроде олицетворения уязвлённой женской гордости.
   -Каждая женщина знает, кто отец её ребёнка. И не будем на эту тему больше дискутировать. Лев - твой сын. Ему сейчас двадцать шесть лет. Живёт он в Израиле, но часто бывает в Москве. Марк без ума от него и не догадывается, что Лев - не его сын, а твой.
   -А завтра ты навесишь мне другую лапшу, я тебя знаю,. - Он безнадёжно махнул рукой. - Нет, Жанна, я не настолько глуп, чтобы поверить в такую чушь. - Он потянулся к бутылке виски, стоявшей на сервировочном столике. Сделав пару глотков, он всем своим видом теперь старался показать, что слушать её бредни он больше не намерен.
   -Пойми, Андре, я люблю тебя. И только поэтому не могу врать тебе.
   -Телом, может, ты меня и любишь, это я допускаю, но душой ты любишь Марка и чувствую, что никогда не разлюбишь. Иначе бы давно с ним развелась Ты его законная жена и по-своему любишь его, и это не моя смутная догадка, это быль. И сын у вас общий. К его рождению я не имею никакого отношения..
   И тут, к его удивлению, к его величайшему ужасу, её лицо исказилось болью, глаза наполнились слезами, она яростно замахала руками и затопала ногами.
   -Сын твой, твой! - завопила она. - И когда ты его увидишь - а я сделаю всё, чтобы это произошло как можно скорее - ты поймёшь сразу, что Лев - твой сын. И не разводилась я с Марком в основном из-за твоего сына. Марк души не чаял в твоём сыне, дал ему прекрасное образование и вообще, относился к нему и относится прекрасно.
   -Ты говоришь, он хочет смерти нас обоих. Ну, что касается моей смерти - тут для меня всё вроде ясно, а вот зачем он хочет убить тебя, это до меня никак не доходит. Убить мать своего сына? Или он уже знает, что Лев - не его сын?
   -Ничего такого он о сыне не знает. Тут дело в другом. Жан рассказал Марку о нашей встрече в аэропорту, ведь Жан - это человек Марка, он им приставлен ко мне следить за мной. Не знаю, о чём они там говорили, но Марк, видимо, смекнул, что наша встреча с тобой пахнет моим разводом с ним. А развод для него - вещь неприемлемая. С некоторых пор я стала машиной для его обогащения, и он просто не хочет её терять. Это Жан стрелял в меня, я в этом уверена. Марк приказал ему меня не убить, а припугнуть для начала только. Но я думаю, что если я не захочу быть больше машиной для его обогащения, то он непременно меня убьёт. И тебя тоже. Как моего любовника. Но я не хочу умирать, не хочу! - закричала Жанна.
   И начался плач пуще прежнего. Он стоически выдерживал её рыдания, думая вот о чём. Безукоризненно спланированного преступления не бывает, как не бывает и безукоризненно осуществлённого преступления. Всегда, если захотеть только, можно приметить в чём-то, как говорится, "не то" и поднять тревогу. Вот сейчас у него особую тревогу вызывает то, что, оказывается, в этом доме их ждали, как дорогих гостей. Принимая во внимание прошедшие сутки, он уже не верил в то, что всё это специально не подстроено и не спланированно заранее его дамой сердца. Была ещё и дерзкая мыслишка о том, что, как бы ни складывались в дальнейшем обстоятельства, Жанне всё равно отвалится жирный кусок от пирога, который она сама придумала и сама испекла. И после этой мысли он чуть ли не с матюками гневно и нервно, показывая пальцем на свои новейшие трусы и халат, а также на её чулки и прочее великолепие на ней, а также на бутылку виски, вино и заморские фрукты на сервировочном столике, стал допытываться, а что сие означает? Упомянул он также и об азиатских рожах во дворе.
   -Насчёт рож не знаю, а вот насчёт всего остального - это я попросила майора организовать всё это, мы договорились, что я с ним за это потом рассчитаюсь. А что, майор что-то упустил, и у тебя из-за этого есть проблемы, любимый? - уже спокойно, без слёз, говорила Жанна.
   Несмотря на её явное невраньё, он готов был хорошенько врезать ей по фейсу, но, должно быть, какая-то доля спокойствия, уже носившаяся в воздухе, тронула и его ноздри, поэтому он не замахнулся на неё даже, а голосом участливого к бедам сестрички брата сказал ей:
   -Что ты, какие проблемы? Проблем нет.
   После этих его слов её лицо сразу порозовело, глаза засияли, и лет на восемнадцать она стала моложе, это точно. Ему понадобилось огромное усилие, чтобы отвести глаза от её сияющей сущности, чтобы снова не увязнуть и в её телесах и в её небесах, на этот раз, может, бесповоротно. Нет, хватит с него её. Она и так уже сделала всё возможное и невозможное, чтобы он исдох. И это только чудо, что он ещё пьёт виски, а не играет в карты с Дьяволом на том свете. Новые граммулечки виски способствовали продолжению предательских по отношению к ней мыслей. А на черта она сдалась ему в Москве? Доползём до Словакии с Божьей помощью, а там разлетимся на все четыре стороны, расстанемся тихо-мирно, без выстрелов и ругани, может, даже без прощальных поцелуев и объятий. Да и какая она будем ему жена? Носки ему никогда не постирает, это точно, не говоря уже о том, чтобы приготовить ему какую-либо жратву, не всё же по кабакам шастать, тем более в Москве! Нет, Жанна явно - не героиня его романа. Он уверен, что нежности к нему Жанны, если таковые имеются, когда-нибудь да кончатся и начнутся её с ним драки. Он хоть и умеет драться почти как Майк Тайсон, но драке с ней наверняка предпочтёт другое. Возможно, следующее. Однажды она его попросит: "Милый, ты проводишь меня до Будапешта?", а он ей ответит: "Да. Конечно. Взглядом." И расстанутся они, как в море корабли. Хорошо бы!
   ГЛАВА 7 Очень нежно и не спеша
  
   Опять они в корчме "Старый двор". Майор Максимов устраивает для них прощальный ужин. Хозяин корчмы старается не ударить лицом в грязь. Шесть вечера. Они сидят за столом и едят. Нет в их меню каре барашка на рёбрышках с фаршированными молодыми овощами, как в московских ресторанах, зато шашлык из баранины - какая прелесть! Им подают не весеннюю симфонию из креветок и свежих овощей с соусом "Экзотик", с них достаточно и мяса по-кошицки с соусом "Дубчек" - зато какой вкусноты! Из выпивки на столе пока стоит только одна бутылка токайского вина, которая, похоже, никого не колышет. Оно и понятно. Через два часа им с Жанной на машине Душана пересекать границу. Какая уж тут может быть выпивка!
   Но когда Душан поставил на стол бутылку, на этикетке которой красовалась его, Душана, легко узнаваемая физиономия, они все забыли сразу, что алкоголь сейчас не только вреден, но и опасен, и все как один дружно захлопали в ладоши. И в это время всем им, наверное, показалось, что свет в их бокалах и рюмках как бы заиграл более радужными красками, их полотнянно-белые зимние лица с морщинками в уголках губ враз порозовели от предвкушения грядущего нездорового наслаждения экзотическим, можно сказать, видом алкоголя - сливовицей.
   Без лишних разговоров они все грохнули по рюмке, и сей напиток-дурман, видимо, очень всем понравился. (Он хотя и пил сливовицу Душана не в первый раз, но сделал вид, что пьёт её впервые.) И в самом деле, сливовица Душана была отменной. Она пилась легко, и голова от неё сразу делалась лёгкой. После третьей рюмашки мужчин потянуло философствовать.
   -Что я хочу сказать? - Голос Душана был как бы заботливо укутан во что-то мягкое, и всё же глухо звенел, как крышка канализационного люка, поднятая со своего места и брошенная рядом с проезжающими автомобилями. - Я хочу сказать, что преступления в обществе, ад, сотворённый человеком для человека в наше время, приняли вид непобедимых космических сил. И если бы не моя сливовица, которую я считаю своим изобретением, то многие люди от ужасов бытия уже давно стали бы пациентами психиатрических клиник. Я согласен, что колесо - тоже изумительное изобретение человечества, но колесо не идёт так замечательно с мясом по-кошицки в соусе а- ля "Дубчек", как моя сливовица, не так ли, друзья мои? - Все усмехнулись. Он - тоже, но не так весело. - Один мой знакомый, - продолжал с каверзной улыбкой на устах говорить Душан, - как-то сказал мне: "Пан Новак, я пью не больше ста граммов вашей чудесной сливовицы. Но, выпив сто граммов, я сразу же становлюсь другим человеком, а этот другой человек не знает меры. Что мне делать?" - Жанна и майор Максимов засмеялись пуще прежнего, он же скривился в усмешке-жесте. - Я ответил знакомому, что ничего делать не надо, потому что только с моей сливовицей в желудке он будет чувствовать себя личностью, а без неё, особенно по утрам, лишь организмом. Ему мои слова понравились. - Все, кроме него, снова радужно заулыбались.- Мы, люди, - это те же животные, и пора это признать, - продолжал философствовать Душан. - А то, что и в наше время у некоторой части людей ещё наблюдается стремления к духовному усовершенствованию, - Душан махнул головой в его сторону, - то это скорее люди-исключения, если можно так выразиться. Конечно, многие в наше время, не привыкшие жить в условиях, близких к условиям жизни диких животных, доведены до отчаяния, но именно отчаяние и есть движущая сила нашего прогресса. Какой лозунг нашего времени? "Вонзи нож в живот соседа, и ты изменишь свою жизнь к лучшему". По-моему, прекрасный лозунг. Поэтому давайте выпьем, господа, за то, чтобы, идя дальше по жизни с этим лозунгом, бесстрашно завести самих себя в тупик, честно создать себе невыносимые условия, чтобы потом откровенно признать, что выхода нет и не может быть, что нечего надеяться на то, что коллизии разрешатся сами собой, что несчастья большинства есть неустранимая основа бытия и что единственное счастье человека - это его естественная смерть! - Душан остановился, выждал паузу и, лукаво сверкая глазами, торжественно, голосом словацкого Левитана, завершил свой тост следующим: - Однако только ради потерявших надежду дана нам Богом надежда! Так давайте, господа, выпьем ещё и за надежду, которую даёт каждому человеку моя сливовица, если тот употребит её в количестве хотя бы пяти капель! За нашу надежду, господа!
   Тост Душана, двусмысленный, или даже трёхсмысленный, ему не понравился, но он решил промолчать, не провоцировать Душана, К тому же он отлично знал, что, несмотря на всю эту вакханалию дуростей и пороков его друга, несмотря на часто анекдотические, а порой даже почти сумасшедшие мысли, высказываемые Душаном, от которых может совсем натурально у любого, не знающего его друга, зарябить в глазах и загудеть в ушах, добродетель Душана была столь велика, что не уместилась бы и в Третьяковке. Он, конечно же, шутит, но во всякой шутке есть не только доля шутки.
   Сквозь дверь проглядывала кромешная темнота. Он посмотрел на часы - восемь часов вечера. Пора. Ему казалось, что такая темнота, которая сейчас за дверью корчмы - это как раз та темнота, которая позволит им незаметно выкарабкаться за границу.
   Может быть, он обождал бы ещё минут десять-пятнадцать, но вдруг увидел, что Душан не только может болтать всякую чушь, но способен, гад зарубежный, и на другое. Вот это, другое, он простить Душану уже не мог. Когда тот, очень элегантно выглядевший в толстом пуловере стального цвета, начал строить глазки его киске, а та, стерва-блудница, не без злого, видать, умысла стала нет-нет да и подмигивать тому вызывающе, он решился, так сказать, на абордаж. Показал майору Максимову на часы и спросил с надеждой:
   -Может, пора?
   Майор Максимов долго не отвечал. Тихо играла музыка, аккордеон и скрипка, непривычное для его уха сочетание. Жанна как раз в это время откровенно таяла от очередной незаурядной пошлости Душана, время шло, а майор не отвечал.
   -Мне очень жаль, но вы не поедете с господином Новаком на его джипе через границу, - наконец изрёк майор сногсшибательную для него новость.
   -Как это так? - удивился он.
   -Не волнуйтесь, господин Никитин. - Тут майор Максимов туманно оскалился, точно доброжелательный сосед, который со стороны наблюдает, как вам на голову падает здоровенная сосулька именно с крыши его дома и гадает, убьёт ли она вас или только покалечит к сожалению. - Вы перейдёте границу пешком на моём участке через дырку в заборе. И потом не я это предложил. Я только согласился с доводами вашего друга. Он считает, что так лучше будет для вас обоих.
   Браво, Душан! Браво, трус! Ему на мгновения стало больно, мучительно больно, точно он взглянул на солнце в упор, и оно его ослепило.
   -Да, да, Андрей, мы с паном майором решили, что так будет лучше. И для меня, и для вас. Ты понимаешь, что произошло бы, если бы вас в моём джипе накрыли спецслужбы? Понимаешь, вот и хорошо. Я своё дело сделал, визы вам оформил, майор вам уже в паспортах ваших отметки о вашем пересечении украинской границы сделал заранее, так что...
   -Вы что, все здесь с ума посходили, что ли? - не выдержал он. - Да во всех цивилизованных странах за нелегальное пересечение границы одно наказание - тюрьма. - Несколько секунд он смотрел в глаза Душану, тот не выдержал его взгляда и отвернулся. Он повернул голову к майору, но тот успел отвернуться заблаговременно. -Нет, в тюрьму я не хочу! Я сейчас же иду в первое попавшееся на глаза отделение милиции и рассказываю всё, как было и как есть. Вот допью сливовицу, докурю сигарету и пойду! - заявил он на полном серьёзе.
   -Никуда ты не пойдёшь!
   Жанна сказала это голосом императрицы, только по субботам развратничающей, но в другие дни всегда повелевающей.
   -Пойми, Андрей. Никто не желает тебе зла. Но если ты обратишься в милицию, ты этим поступком предашь нас. Больше всего от твоей выходки пострадает майор, его прогонят со службы. - Душан стал одевать куртку. - В общем, к чёрту лишние разговоры. Я поехал. Буду ждать вас ровно в 2.30 ночи в Собранцах возле кафе "Мартина", куда вы доберётесь с помощью людей майора. Розумем? (Понял?) Тогда до видения в Собранцах.
   Он не успел и бровью пошевелить, как Душан исчез за дверью корчмы со скоростью привидения. Тем временем Жанна начала ему верещать, чтобы он не был трусом и согласился перейти границу, как им предлагают ("Верь мне, всё будет хорошо"), при этом верещаньи темноволосый пушок на её верхней губе встопорщился, и её колдовское очарование из-за этого, как казалось ему, рассеялось. Однако вместо того чтобы ощетениться против неё ежом, он пробормотал что-то вроде: "Чёрт с тобой, пусть будет по-твоему, но учти я ни капельки теперь тебе не верю" и набросился с людоедской жадностью на яства и напитки, которыми хлебосольный хозяин корчмы в изобилии устлал их стол. Когда он насытился до отвала, то ни на кого уже не обижался. Возможно, благодаря Жанне он скоро искупается в собственной крови, думал он, но с другой стороны, откуда он взял, что именно так и произойдёт. Нет, не надо сдыхать раньше времени, ещё подумал он.
   ...Отдыхали они с Жанной перед пешим броском в Европу в той же комнате, где накануне он, можно сказать, изнасиловал её, пьяную в доску. Теперь, видно, Жанна в свою очередь мечтала изнасиловать его, бегала по комнате полураздетая с бокалом мартини в руке туда-сюда, сверкая трусиками, и тем не возбуждая, а наоборот, раздражая его. Оказывается, она любит мартини, как и его дочь, а он, олух царя небесного, этого не знал. А вот тот, кто знал, что она любит мартини, тот ей это мартини сюда и доставил, мелькнуло у него. Он лежал на кровати и глядел в потолок. Вернее, на люстру. И ему неожиданно пришла в голову мысль, что это не всегда хорошо, если в жизни мужчины есть женщина, которая светит, как яркая дорогая люстра, что лучше всё-таки, чтобы женщина светила в жизни мужчины, как сорокаваттная лампочка в общественном туалете, тогда от неё, ей-Богу, больше проку
   Жанна, подогретая мартини, ещё долго махала руками, как ветряная мельница, стремясь обнять его, и сверкала трусиками и так и сяк, но ему каким-то чудом удалось унять её темперамент и уложить её в постель, избежав таким образом сексдраки по её, чёрт возьми, инициативе. Когда она уснула, он перекрестился. Ему же самому спать не хотелось. Он мечтал выспаться только дома, в Москве.
  
   Ночь Зима. Снег пушистый с неба валит сплошной пеленой. Это хорошо, что снег валит, думает он, никаких после них следов не останется. Они стоят возле забора, отделяющего Украину от Словакии. Чуть далее два пограничника с автоматами. Он уже успел этим бедным солдатикам незаметно сунуть 10 долларов на сигареты. (Душан таки одарил его немалой суммой денег, так сказать, на его карманные расходы). Как солдатики были рады его презенту! Это надо было только видеть. Неожиданно он думает о майоре Максимове несколько с другой стороны. Современные молодые люди очень прагматичны, своего шанса они стараются не упускать, поэтому в бескорыстность майора он не верит. Кто-то тому хорошо заплатил за всё это. Но кто? Возможно, до самой своей смерти он так и не узнает кто. "А может, чёрт возьми, действительно - это всё она, она, она?." Он бросил почти зверский взгляд на Жанну. Его возлюбленная уже отдышалась после вечерней пьянки и держалась на ногах, как заново родившаяся на свет. Хорошо держалась! Стоя возле неё, как всегда, красивой и грациозной, он чувствовал, что помимо его воли в нём мало-помалу просыпается...ненависть - да, ненависть! - к этой женщине. Это она, а не её муж, как она его уверяет, соткала всю эту кровавую паутину ради своих узко эгоистических интересов. Это она ввергла его в пучину таких приключений, которые закончатся для него в лучшем случае изрядной порчей автопортрета, а в худшем - смертью. Это она пленила его воспоминаниями, запахами своих возбуждающих духов и буйством своего нового старого, увы, недряхлеющего тела и якобы сочащимися любовью взглядами - и всё это только для того, чтобы с его помощью обделать свои грязные делишки. Тогда, много лет назад, он отсидел из-за неё целых шесть лет в тюрьме, а теперь вот на старости лет нарушает во многом из-за неё закон, нелегально пересекая границу, как какой-то смуглолицый или узкоглазый. Из-за неё он потерял главное, иногда более ценное и весомое качество, чем сама жизнь - он потерял спокойствие, потерял равновесие духа. Естественно, что от всех этих злоключений он уже раскалился добела и не мог не начинать чувствовать и какую-то ненависть к своей, в общем-то, несколько часов назад ещё ужасно любимой им женщины.
   Майор Максимов посмотрел на часы.
   -Всё, пора. Если что, звоните. Мои координаты вам, Андрей Иванович, известны. Счастливого пути.
   И майор пожал им руки.
   Они без лишних слов пролезли в кусачками разрезанное окошечко в заборе из колючей проволоки, пролезли аккуратно, нигде не зацепившись. И вообще, всё, что они делали сейчас, напомнило ему виданные и перевиданные им в детстве фильмы о советских пограничниках. Именно так, ночью, тайно пробирались через советскую границу её нарушители, агенты мирового империализма. И поэтому он долго оглядывался назад, не бегут ли за ним пограничники с собаками? Нет, не бегут, слава Богу.
   Когда он в последний раз обернулся, уже толком ничего не было видно позади, только снежная стена была, из отдельных крошечных снежинок состоящая, казалось, непроницаемая стена и как бы разделяющая его жизнь на две части - на ту, что впереди, и на ту, что за этой стеной осталась.
   Впереди шёл проводник в хустской фетровой шляпе с перьями. Удивительно, но снег скользил по этой шляпе, не задерживаясь на ней, так что даже в этой ночной темноте ему не совсем казалось, что они идут за человеком именно в зелёной шляпе.
   Долго они шли по глубокому снегу, петляя между деревьями. Шли то в гору, то спускались с горы вниз. Когда они должны были в очередной раз спуститься с горы, проводник, который, как вы уже, наверное, догадались, господа, был ещё по совместительству и хозяином корчмы "Старый двор", вывел их на видимую в темноте дорожку почти без снега, остановился на ней и сказал, что всё, пришли, вон видите те жёлтые огни, по направлению к ним смело идите по этой дорожке, мол, там, где огни, вас уже ждут те, которые доставят вас в Собранцы. Он протянул проводнику заранее приготовленную зелёную бумажку. Шони-бачи молча засунул бумажку в карман и ушёл по-английски не прощаясь.
   Это его насторожило донельзя. Потом он увидел, что и Жанну тоже. Она прижалась к нему, вся дрожа от страха, и он чувствовал, что остатки сил, может, покидают её. О Боже, и куда их занесло по собственной воле? На край света, можно сказать. Нет, на край пропасти, это будет точнее. И что делать? Возвращаться назад ни в коем случае нельзя. Надо идти вперёд. Ещё несколько сот метров, и они доберутся до мерцающих впереди огней, а там - люди, отдых, возможно - их спасение, а возможно - их гибель, точнее, его гибель. Тяжело, конечно, заставить себя идти навстречу своей гибели, но заставить надо.
   Он посмотрел на часы. До встречи с Душаном оставалось около 45 минут. До Собранцев отсюда, он знал, было совсем близко, так что особо спешить не стоило. И внезапно у него возникла идея. Причём идея, как считал он, отличная, конечно, не такая, которую не стыдно было бы вписать резцом в историю достижений его мозга, но всё же...
   Неожиданно он взял Жанну за руку и подтащил к огромному дереву. Как-то само собой получилось так, что она без его помощи прислонилась спиной к стволу дерева, сама выгнулась, нашла губами его губы и впилась в них с жадностью голодающей.
   -Ты этого хотел? - только и спросила
   -И этого тоже, - сказал он и стал ненасытно пробовать на вкус её лицо, волосы, губы.
   -А что дальше?
   -Чёрт! - выругался он и, расстегнув шубку, начал сжимать её груди сквозь ткань платья. - Нельзя здесь тебя раздеть догола, а так хочется....
   Она молча схватила его руку, и с её помощью его пальцы проникли за резинку трусов как раз в то место, которое ему показалось горячей всего на свете.
   -Прекрасное местечко, - пробормотал он, теребя пальчиками уже проснувшийся вулканчик.
   Не прошло и минуты, как Жанна, изнемогая от непередаваемо прекрасных ощущений, сдавленно прошептала:
   -О Боже, Андре, это уже слишком. Я сейчас закричу.
   Он успел закрыть ей рот рукой, и она, уже не боясь быть услышанной, буквально взвыла. Отчётливо понимая, что сейчас он с ума сойдёт, если не проникнет в неё и резонно подумав: "А может, у нас с ней это будет в последний раз, чем чёрт не шутит?", он, не теряя времени даром, поставил Жанну в дог-позицию. Когда она молча и послушно упёрлась руками в дерево и выставила свой зад, он закинул шубку вместе с подолом платья ей на спину и стащил с неё чёрное исподнее. Чёрный блеск её чёрных панталон сменил белый блеск её божественной попочки. Посреди всего этого ночного спокойствия и снежного равнодушия в этом бесстыдном обнажении её задницы была какая-то колдовская жуть, от неё, от её попочки, невозможно было оторвать глаз. Затем, когда она обмякла, сотрясаемая пробегавшими по её телу крохотными электрическими разрядами, предвещавшими небывалое наслаждение, он вошёл в неё, и они стали в этой снежной пустыне единым целым. В эти секунды они оба твёрдо верили в то, что будут жить вечно.
   О, если бы кто-то увидел бы эту картину! Нет, тот, кто увидел бы эту картину, не сошёл бы с ума. Только бы, наверное, замёрз, потому что, оцепенев в изумлении и восторге, наслаждался бы этим зрелищем одними глазами.
   Она стояла с голым задом, упёршись руками в дерево, а он в неё сзади входил и выходил очень нежно и не спеша, наслаждаясь её плотью в полной мере. И вдалеке огни за этим деревом, в которое упёрлась Жанна, он, конечно, видел, огни, конечно же, не Парижа. Эти огни могли стать последними огнями, которые он видел в своей жизни, но об этом он старался пока не думать, В эти мгновения, когда он копошился нежно и не спеша в её лоне, у него кружилась голова не только от шторма наслаждения, но и от мысли, что, несмотря ни на что, он страшно любит эту женщину и готов защищать её ценой собственной жизни, потому что она, Жанна, стала самым главным человеком для него на этой земле. Но когда, вздрогнув, он излился в её глубины, мысль о том, что Жанна - самый главный человек для него на земле, стала потихоньку тускнеть, скоро он уже не совсем был уверен в этом - уж больно много за ней числилось всяких грехов и всякой гадости. Теперь он знал наверняка лишь одно: никогда и ни с кем ему не доводилось испытывать подобного сказочного наслаждения. Быть в ней - нет большего для него блаженства на этом свете! Вот это та правда, которая умрёт только вместе с ним.
   Он отряхнул свою шапку-мерзавку и легонько хлопнул её по попочке.
   -Идём, нас уже наверняка заждались.
   По дорожке спускаться вниз было куда легче, чем идти напрямик по глубокому снегу. Дорожка была узкой, и он нарочно пропустил Жанну вперёд себя. Но не столько из вежливости, если честно, и других джентльменских соображений, сколько для того, чтобы полюбоваться ею в положении сзади. Воспоминания о её божественной попочке, которую он только что тискал своими здоровенными ручищами, не покидали его. Только для того, чтобы видеть эту изумительную попочку голой каждый день, стоило бы жениться на Жанне, думал он.
   Скоро ему показалось, что Жанна идёт так, будто на плече её лежит весомое брёвнышко. Это сумка на её плече такая тяжёлая, вскоре определил он. Но почему она такая тяжёлая? Да потому, что в ней что-то существенное находится. Но что? Наркотики? Золото? Взрывчатка? Ясно одно, что в сумке не молоко, а контрабанда находится. А впрочем, какое ему дело до того, что находится в её сумке? Англичане правильно говорят, что настоящий джентльмен не возмутится при виде женщины, несущей на себе даже шпалу. Несёт она на плече тяжеленную сумку - ну и пусть несёт себе на здоровье! И, конечно, она не передоверила ему свою сумку только из вежливости. Жанну никогда не выбить из её вежливости. Он ехидно усмехнулся.
   -Ну почему ты отстаёшь, любимый?
   Она обернулась и одарила его приветливым взглядом. Но что главное - на её лице не было ни тени усталости. "Во даёт, стерва!" -подумал он. На этот раз с восхищением.
   Промчавшись сквозь темноту карпатского леса, они, облаянные десятками собак, наконец вступили в пределы словацкой деревни. В районе жёлтых огней их, точно, ждали. Шатаясь, может, больше от страха, чем от усталости, он подошёл к автомобилю с включёнными габаритами и прошмыгнул в открытую дверцу. Стена табачного дыма уларила ему в лицо.
   -До Собранцев довезёшь? До кафе "Мартина"?
   -Ано, ано. Сорок далларов. - Грубый мужской голос чуть не оглушил его.
   Он сразу же заплатил, и они поехали. Водитель, как ему показалось, был пьян ровно настолько, насколько он выглядел трезвым, но машина сорвалась с места вполне цивилизованно Правда, когда они помчались с огромной скоростью, он тихо выругался, но не более того. Вдруг он почувствовал себя таким усталым, что ему стало всё равно, врежутся они в ближайшее дерево или телеграфный столб, или не врежутся Но, слава Богу, доехали они до кафе "Мартина", которое находилось возле знаменитого в Словакии автобазара в Собранцах, в общем-то, без проблем, если не считать того, что где-то в метрах ста от них сзади темноту вспарывали фары идущего за ними автомобиля. Похоже, их преследовали. Когда они остановились, погасли и фары следовавшей за ними машины. Может, их просто сопровождают, а не преследуют? Эта мысль ему понравилась, и он остановился на ней как на единственно верной. Если бы их преследовали, то давно бы настигли. И словно в потверждение этого, когда их машина с полупьяным водителем уехала, никакая другая машина не потревожила светом своих фар площадь, где их высадили.
   А снег меж тем шёл не прекращаясь, но снежинки на этот раз падали так медленно, словно каждая снежинка, падая, ещё и пьянствовала на ходу. Естественно, такое сравнение могло бы придти в голову только людям, очень неравнодушным к Бахусу. Он ещё раз повертел головой, Нет, машина Душана нигде не проглядывалась. Друг его явно опаздывал, но он был уверен, что вот-вот чёрный "Чероки" Душана осветит огнями фар их скучные физиономии на голой площади Собранцев.
   А снег всё шёл и шёл. Минут через пятнадцать он бросил взгляд на Жанну: она из-за облепившего её снега будто превратилась в пританцовывающую мраморную скульптуру. Он подошёл к ней. И нашёл лицо её на фоне почти траурных одежд домов на площади подурневшим. Но всё-таки, несмотря на её подурневшее личико, в Жанне было нечто такое во взгляде, что не могло не вызвать в нём любви к ней даже в эту страшную ночь.
   -Мне надо в одно место, - услышал он её слова.
   -Иди, я не держу тебя.
   -Я боюсь одна.
   -Ради Бога, если ты не можешь и секунды обойтись без моих цепей, то, пожалуйста, идём вдвоём, - сказал он и засмеялся, нездорово наслаждаясь страхом, промелькнувшем в её глазах.
   Он намётанным взглядом бывшего разведчика-десантника нашёл в темноте место, где она могла спокойно отправить свои естественные надобности - за кафе высилась груда пластмассовых ящиков из-под пива. Туда он и привёл Жанну.
   Не теряя из виду площадь (а вдруг Душан объявится), он быстренько справил свою маленькую нужду и стал ждать её. Его очень удивило то, что Жанна пошла делать это самое, повесив на плечо свою наверняка тяжеленную сумку. Может, действительно золото находится в её сумке? Надо при случае будет проверить. Слыша, как она шуршит материей, оголяя свой зад, он подумал, что неплохо бы ей таким же макаром снять трусы со своего лица, чтобы он наконец увидел, что она скрывает за ним от него. Внутри него снова завертелись ржавые скрипучие шестерни его недоверия к ней. Наверное, никогда она сама не снимет трусики со своего подлинного лица, но он и так знает, что Жанна в любую секунду может ради своей личной выгоды, не раздумывая, в одну секунду перерезать даже верёвочку, на которой висит небо, и обрушить его вместо пресловутого кирпича ему на голову. Да и не только ему - кому угодно.
   ...Она подошла к нему, запыхавшись. Ясное дело, сумку с золотыми слитками (?) таскать на правом плече - это не сумочку с пистолетом держать под левой мышкой, здесь напряг нужен. От неё пахло густо и крепко чем-то нехорошим, может, даже говном. Чужим, надо полагать. Наступила, наверное, сапогом в темноте на чьё-то говно , промелькнуло у него.
   -Душана всё нет? - Она ещё раз окинула взглядом площадь, убедилась, что машины Душана на площади нет и почти испуганным голосом добавила: - Звони ему.
   А что? Это идея. Как это раньше ему в голову не приходило, что Душану можно позвонить. Не привык он как-то к этим мобильникам, часто забывает об их существовании. Он взял любезно поданную ему Жанной "трубу" и стал звонить. Раз двадцать набирал он номер мобильного телефона Душана, но никто ему не отвечал. Это его даже не насторожило - ему стало страшно на самом деле. И это был вовсе не тот девственно-деликатный страшок, который постоянно в последнее время пощипывал его. Это уже был настоящий страх. И страх был такой, что он готов был завопить во всю глотку и разбудить это сучье словацкое местечко. Конечно, страх, он это видел, присутствовал и внутри Жанны, но в отличие от него страх её не рвался наружу, как дым из доменной печи - на зависть ему она быстро овладела собой и посоветовала позвонить майору Максимову, может, тот знает, что случилось с Душаном.
   То, что рассказал ему майор Максимов, буквально ошеломило его:
   -Когда вы пошли от меня через границу, я сразу позвонил ради собственного спокойствия на КПП "Ужгород", чтобы узнать, в каком часу пересекла границу машина господина Новака. Мне сообщили, что, оказывается, машина вашего друга ещё не пересекала границу. Естественно, я сразу заподозрил неладное, взял свободных от несения службы своих людей и поехал искать господина Новака. Искали мы долго, пока не нашли джип вашего друга расстрелянным недалеко от границы, за поворотом, метрах в тридцати от дороги. Обнаружив в машине тяжело раненого, истекающего кровью, вашего друга, я немедленно вызвал "скорую". В настоящее время господин Новак лежит в реанимационном отделении ужгородской больницы. Врачи оценивают его состояние как критическое, некоторые из них высказывают опасения, что господин Новак не доживёт и до утра. У меня есть все основания утверждать, что охотились не столько за господином Новаком, сколько на вас с госпожой Рудиной, поэтому вот вам мой совет: срочно берите такси и за любые деньги попытайтесь к вечеру оказаться в Братиславе, иначе...
   Он отлично понимал, что будет "иначе", если они не поспешат. "Однако, чёрт возьми, как не просто на этом свете даже просто жить!" - воскликнул он и решил срочно давать дёру. Но прежде всего ему надо было смягчить свою невыносимую боль от известия о случившемся с Душаном несчастьи. Новая старая злость к Жанне снова окутала его. Да так окутала, что он, не раздумывая долго, ударил её по лицу. Пусть знает, сучка, что и на неё управа найдётся. Это она, она, стерва, всё это с Душаном устроила, больше некому, убеждал он себя.
   Жанна после его удара разинула рот, чтобы выпустить свой возмущённый крик на волю, но так и не успела взять верхнее "до", свалилась мешком картошки на снег. На снегу Жанна схватилась за голову и, похоже, как настоящая сучка, заскулила.
   Он не обращал на её скулёж никакого внимания. Он весь был в трауре. И также весь был в размышлениях. Он собирал воедино многие факты. И некоторые из них указывали на то, что в нападении на Душана могла быть повинна и госпожа Рудина. Это она, ведьма, по телефону сообщила кому надо о том, что джип Душана скоро проследует в сторону границы, а потом, чувствуя перед ним вину, запивала эту свою вину мартини. Интуитивно он чувствовал, что мадам Рудина виновна в случившемся с Душаном, но в то же время отлично знал, что интуитивным догадкам никогда нельзя полностью доверять и на них полагаться, потому что яркая вспышка интуиции может блеснуть в сознании человека быстрее и ужаснее, скажем так, чем даже молния, освещая картину преступления, так сказать, во всех желаемых тобой подробностях. Но потом молния исчезает, и мрак становится ещё гуще. Короче, для чего Жанне нужно было что-то делать с Душаном? Вот это неясно. И может, прав, абсолютно прав майор Максимов, говоря, что нападали не на Душана, а скорее всего на них с Жанной.
   "А может, Душан не умрёт?" Умрёт, умрёт, говорила большая часть его сущности. В конце концов он смирился с мыслью, что Душан, если не умер уже, то умрёт в ближайшие часы. Майор Максимов как человек военный оперирует главным образом языком фактов, а факты, которые тот изложил ему, как говорится, хуже некуда.
   Неужели Душан всё-таки умрёт? Он с умилением вспомнил голубые глаза своего друга и огромные руки того - руки деревенского кузнеца. Душан всегда смотрел на него, как гений на бездельника, но сие, как это ни странно, никогда не возмущало его. Да и вообще он считал, что Душану ещё при жизни надо было поставить памятник только вот за эти слова: "Многие мне говорят, что ты мог бы ещё сделать многое, если бы не пил. Да, может, я ничего в жизни и не сделал бы, если бы не пил!"
   Но хватит думать о Душане. Пора подумать и о себе, пока жив. И тут перед его взором поплыло лицо Жанны. Казалось, оно оторвалось от тела, лежащего в снегу и уставилось на него во тьме. Огромные глаза глядели на него лучезарно, но с такой злобой светились - ну чисто зверь с огромными глазищами смотрел на него. Скоро обнаружилось и присутствие не только лица, но и тела её совсем рядом, до этого якобы затерявшегося в средневековом ужасе ночного ландшафта - он почувствовал холодное прикосновение её пальцев к коже лица, излучающих некий зыбкий, но недвусмысленный пульс презрения. И когда это она успела встать и тихо врезать ему по морде?
   Он собирался - так подсказывали ему остатки совести, ещё не захваченные пламенем мужского эгоцентризма, отвесить ей только лёгкую пощёчину в ответ на её ударчик-щекотунчик, но его тело сообразило стремительней, чем его мозг, и удар его ей пришёлся по уху, от него она сразу обмякла, и шубка её опять завернулась в снег. Он снова увидел, как слёзы прихлынули к глазам Жанны и залили её глаза, словно волны прибоя две маленькие ямки в песке на пляже в Сочи, и он пожалел её. Женские слёзы он не любил. В эту минуту он был похож на боксёра, который с нетерпением ждал конца раунда, чтобы потом втихаря принять стаканчик рому и в следующем раунде сдаться на милость победителю. Он не знал, что делать ему с Жанной. Оказывается, не всё всегда в руках мужчины, когда женщина у его ног рыдает. Возможно, в этой ситуации он был не прав, но подать ей руку и помочь подняться с земли - нет, такого желания у него не возникло.
   Он позвонил ещё раз майору Максимову. Тот почти загробным голосом поведал ему, что только что вернулся из больницы, где господин Новак так и не вышел из комы, что у того 13 проникающих ранений в грудь и живот и что врачи преполагают, что тот не доживёт и до утра, разве только чудо спасёт вашего друга. "Будем надеяться на чудо", - были последние слова майора.
   Как будто стрела пробила плечо, прошла вдоль ребра и упёрлась в левую лопатку - так на это известие отреагировало его тело. И ещё его встряхнуло, как самолёт при посадке.
   -Убью тебя, сучка! - прокричал он голосом, может, самого Дьявола.
   -Я ни в чём не виновата. Клянусь, любимый! - закричала несчастная женщина.
   Он бросил взгляд на Жанну. Она стояла на коленях и, похоже, не плакала уже, а молилась. Желание снова врезать ей, так сказать, за её "боевые заслуги", однако, исчезло: он быстро смекнул, что бить женщину, когда она молится, даже для такого подлеца, как он, не гоже. Он снова со всей скрупулёзностью прострелял ситуацию. О том, что Душан будет на дороге к границе в определённое время, знали трое. Он отпадает, допустим, что и Жанна здесь ни при чём, остаётся майор Максимов. Нет, майору Максимову он доверяет. Если бы не майор Максимов, они с Жанной уже лежали бы трупами в джипе вместе с его другом. Именно майор Максимов, видимо, предполагая как человек военный и такой вариант расправы с ними, предложил им пересечь границу столь оригинальным способом - через дырку в заборе. Нет, майор Максимов отпадает тоже. Тогда кто? Может, Жан с подельником выследили и расстреляли машину Душана? Это маловероятно по той простой причине, что им как лицам кавказской национальности, которые после убийства Илоны и Богдана отхватили немалую сумму денег, в Украине ещё раз преступать закон нет никакого смысла, они наверняка залегли на дно, а в то, что Жан мог быть слугою двух господ, то есть служить и мужу Жанны Марку и националистам одновременно, он не верил.. Тогда кто же, чёрт возьми? Вдруг он вспомнил, что у здания ужгородского КПП он видел лейтенанта Коваля. А не мог ли лейтенант СБУ Коваль всё это время следить за Душаном и таким образом выйти и на них с Жанной? Точно, только так можно всё и объяснить происшедшее с Душаном, молнией сверкнуло в его мозгу. Эти сраные националисты думали, что и они с Жанной едут к границе в машине Душана, поэтому и расстреляли джип.
   После этого открытия мало-помалу отношение к женщине, стоящей на коленях и молящейся, у него стало меняться - ненависть к ней неуклонно угасала. Чёрные мысли о ней вскоре вскоре из головы его выдавили другие мысли, главной из которых была вот эта: что дальше делать? Появилась даже несраная идейка бросить Жанну здесь на произвол судьбы, забрать у неё из сумочки пистолет так, на всякий случай, для самообороны, и двигаться по направлению к Братиславе, как Бог даст.
   Внезапно он услышал, как женщина произносит слова, которая она никак не могла бы произнести, обращаясь к Богу:
   -Я люблю тебя, чудовище! Пойми, люблю, люблю! Ни одно лицо на свете я не люблю, как твоё. И ни одно тело...Неужели ты мне не веришь?
   Сказав это, она проворно поднялась на ноги. От её слов он с раздражением почувствовал слёзы на своих глазах. И всё из-за тембра голоса, которым она произнесла эти слова. Всегда, когда она так говорила, ему невольно хотелось похныкать.
   "Не то чтобы я не верил в твою любовь ко мне - просто я теперь не совсем понимаю, что это значит", - хотел сказать он, но промолчал. Через некоторое время его рука коснулась её плеча и слегка забарабанила по нему пальцами. Этим жестом он как бы признавал своё поражение. Наверху есть небеса, там наверняка знают об этой женщине всё, думал он, внизу стоит он, который много знает об этой женщине, но, увы, не всё, что знают о ней небеса. Что ж, тогда не остаётся ничего, как поверить ей на слово, решил он и посмотрел на свою возлюбленную. Глаза её по-прежнему были полны слёз, но теперь он видел в них то, что до сих пор не замечал - глаза её были любвеобильны. И он сразу же почувствовал серию падавших на него, точно удары бича, команд, сполохами света залетавших в его мозг: "Люби её, люби, чёрт нелысый! Люби до потери пульса!"
   Он хотел тотчас же повалить Жанну на снег и заняться с ней, так сказать, любовью на снегу. Ведь пьют же виски со льдом, почему бы не попробовать и любовь со снегом? Не проронив ни слова, она бы медленно расстегнула шубку и потихоньку помогла бы ему обнажить себя снизу. Потом она бы разбросала своё тело прямо на снегу, а он бы опустился бы на неё сверху и сжав её божественную попку руками, вошёл бы в неё как гигант большого секса, и древний ритуал овладел бы ими, и не было бы никакой остановки. Он раздирал бы её, рвал бы на крупные и мелкие части, обладал бы ею ещё и ещё раз, и они как бы возносились и падали бы в этой снежной пустыне до бесконечности. О, эта ночь могла бы стать самым прекрасным днём их жизни!
   Однако при мысли о том, что после такой романтической любви на снегу у его возлюбленной могут быть всякие осложнения, не говоря уже об обыкновенной простуде, желание повалить Жанну на снег тут же на площади и овладеть ею сразу пропало, зато как раз вовремя подоспела мысль спросить Жанну о наболевшем:
   -Что там такого в твоей сумке драгоценного, что ты даже мне не доверяешь её, тяжёлую, я же вижу, не слепой, нести? - напрямую спросил он.
   -Майор Максимов положил в мою сумку какой-то тяжёлый свёрток. Я не возникала, потому что мы ему многим обязаны, должны были же и мы чем-то его отблагодарить. А что в этом свёртке, я не знаю. Может, даже взрывчатка.
   -Не думаю, - сказал он, хотя у самого мурашки по спине забегали, когда он доставал этот свёрток из сумки. - Спрячься за угол, я посмотрю, что в свёртке.
   Когда она ушла, он разорвал бечёвку и развернул целлофан. Глаза его непроизвольно закрылись. Конечно, он боялся. Боялся, что через пару секунд может стать трупом. Но когда глаза его открылись и обследовали содержимое свёртка, его чуть не вырвало от разочарования. В свёртке лежали обыкновенные кирпичи белого цвета, очень похожие внешне на стандартные, огнеупорные, ровно три штуки. Он повертел одним из них. Кирпич как кирпич. И по весу вроде совпадает со стандартным, хотя не исключено, что вовнутрь могли и наркотики, тот же "герыч", захреначить, и взрывчатку - не исключено тоже.
   Он позвал Жанну. Она также удивилась несказанно кирпичам и также высказала предположение, что вовнутрь кирпичей что-то наверняка захреначили.
   -Давай оставим их здесь - и дело с концом, - предложил он. - Закинем эти кирпичи куда-то в мусор.
   -Нельзя это делать. Я обещала майору, что довезу его груз до Братиславы. В Братиславе я должна было позвонить по одному номеру, и за свёртком должны были придти. Майор обещал, что вознаграждение за этот мой труд будет достаточным.
   -А если в этих чёртовых кирпичах действительно захреначена взрывчатка, и мы взорвёмся?
   -Взорвёмся, так взорвёмся, от судьбы не убежишь, - спокойно ответила Жанна.
   Он же на секунду представил себе, как эти три кирпича по сигналу извне вдруг взрываются. Что ж, это будет не более, чем мигом кошмара, одной из тех жестоких и часто бессмысленных пощёчин, которыми жизнь иногда награждает нас просто ради собственного удовольствия, думал он. Должно же быть и у жизни какое-то удовольствие от нашей гибели, чёрт возьми!
  
   ...Когда двойная полоска фар прошила темноту собранецкой площади, он не испугался, не побежал куда глаза глядят, а прижался к Жанне всей своей многострадальной субстанцией и прошептал: "Если сейчас нас пристрелят, мы будем жить вечно, дорогая".
   Завизжали тормоза, загудели скользящие по снегу колёса и прямо возле них остановилась чёрная "Октавия". Мгновение стояла тишина. Затем осторожно открылась дверца, и между ними и машиной возник силуэт человека в чёрной шляпе и светлой куртке. Человек был высокий и крепкий. Со своего места тот мог бы застрелить их с закрытыми глазами. Однако почему-то не делал этого.
   Наконец он осмелел, выпрямился и сделал шаг по направлению к водителю "Октавии", по-прежнему прикрывая своим телом Жанну.
   -Паны хцять до Михаловцев, ано? (Господа желают в Михаловцы, да?) - спросил водитель "Октавии".
   -Ана, ано (Да, да) - чуть ли не ликующим голосом пропел он.
   Оказывается, их подцепило такси. Это было, несомненно, самое лучшее из того, что можно было ожидать этой ночью.
   Человек, который посадил их в свою машину, никак не может быть убийцей, с ходу определил он. Водила их был типичный таксист посткоммунистической страны, то есть водила-гангстер, человек с вороватыми глазками и прилипчивыми ко всяким бабкам ручками. Скоро они узнали, что зовут их спасителя Мартином и что живёт тот в Кошице. Учитывая это обстоятельство, он попросил Мартина отвезти их прямо в Кошице, и тот не отказался, почуяв, что ему хорошо заплатят
   Наконец-то что-то в их трагической ситуации стало меняться к лучшему. Каких-то неожиданностей хотя бы на пути до Кошице он уже не предполагал, поэтому, прижавшись к плечу Жанны, со спокойной совестью уснул. Но во сне его начал мучить кошмар. Кошмар, однако, не ужасный, а можно сказать даже - сладкий кошмар. Во сне он входил в холл какого-то большого и величественного здания, может быть, всемирно известного дворца. Широкая лестница вела наверх, под сверкающие люстры. Из-за двери гостиной доносилось возбуждённое перешёптывание многочисленных именитых гостей, а перед дверью был строгий дворецкий. Он вёл под руку свою жену Галину. На ней было сверхроскошное платье, усыпанное жемчугом, а её золотые волосы были уложены самим Сергеем Зверевым в такую причёску, которой могла бы позавидовать любая голливудская дива Он был одет в чёрный фрак (привидится же такое, чёрт возьми!), его шею закрывал ослепительный белый воротничок, украшенный чёрной бабочкой, которые он в жизни терпеть не мог. Жена его веселилась и болтала без умолку, предвкушая, по его глубокому убеждению, больше не замечательный вечер, а замечательную ночь, когда он разденет её, а она ему сначала скажет: "Готов ли ты утром, Андрюша, нормально одеть женщину, которую только что раздел догола? По глазам твоим бесстыжим вижу, что готов, готов...", а потом выльет ему на живот полфлакона шедевра российской парфюмерии одеколона "Юнкерский", и он знает, что когда она это сделает, то скоро испытает оргазм, воображая со всеми подробностями, что её трахает не бородатый мужлан-изверг по фамилии Никитин, а сам Никита Сергеевич. Ну, не Хрущёв, конечно, а оскароносец и, может, ещё рогоносец Михалков Никита Сергеевич, этот российский демон, так нравящийся провинциальным сдобным сучкам.. Вот жена его уже по пути принялась болтать по-французски с Кондолизой Райс, этой вешательницей разрядки международной напряжёности в ХХ1-м веке, обмениваться начала даже дружескими с ней поцелуями. Он же, поднимаясь по лестнице, мрачно глядел по сторонам. Он бы предпочёл провести вечер за бриджем по адресу: г.Тверь, Красная Слобода, 6-я ул., д.1 Наконец они добрались до вершины лестницы, и он назвал своё имя.
   -Лауреат Нобелевской премии господин Никитин с супругой, Россия, - заревел могучим басом дворецкий, и ему показалось, что все гости замерли и как по команде уставились на них...
   - ...Кошице! - прогремел голос Мартина. - Прийыхалы!
   Он проснулся в холодном поту. Надо же было такому присниться!
   Кое-как врубившись, он решил уговорить Мартина довезти их до самой Братиславы. После долгих дебатов за 10 000 крон (330 долларов) тот согласился доставить их прямо в братиславский аэропорт к вечеру с короткими остановками для заправки машины и приёма пищи, естественно, за их счёт. В пути они останавливались три раза. И три раза что-то ели в придорожных кафе. И всякий раз, находясь в этих кафешках, он намеревался позвонить жене Душана Иржине. И всякий раз, может, голос самого Дьявола, заставлял его не звонить Иржине. Мартин, который за один рейс благодаря им зарабатывал почти столько же, сколько за месяц, чуть ли не боготворил их. В общем, ехали они в такси Мартина на заднем сидении в обнимку, можно сказать, до самой Братиславы очень нежно и не спеша.
   Уже подъезжая к Братиславе, ему опять удалось прикорнуть на плече Жанны. И опять ему приснилась какая-то чертовщина. Ему приснилось, что он сидит.в огромном кресле-троне с высокой спинкой и подлокотниками в дальнем углу гигантской залы, где пол чёрными и белыми плитками выложен в шахматном порядке, а на стенах факелы горят, отбрасывая неяркий, но кровавый свет, и смотрит, как несколько мускулистых рабов, среди них и раб, очень смахивающий торсом на Душана, - с Жанны её греческий хитон срывают и привязывают к какой-то громоздкой деревянной конструкции с дырками для головы и рук и далее начинают по его приказу плетьми хлестать по задику её божественному, причиняя Жанне, видно, не совсем сладкую боль. И она кричит, извивается, а он всё спрашивает и спрашивает голосом Великого Инквизитора: "Всю ли ты правду мне рассказала, о ведьма?"
   Когда Жанна тоже, видимо, пребывая во сне, разбудила его поцелуем, он однако не отказался от поцелуя ведьмы. "Возможно, она вовсе не ведьма, а самая порядочная женщина на свете", - подумал он. Но когда Жанна опять заснула, в его голове опять зароились сомнения. О Боже! Да, его мучают подозрения, он подозревает её во всех грехах, но тут смешной парадокс получается: чем больше он её подозревает, тем больше её же, изменницу, любит, чёрт возьми, ещё подумал он.
   Братислава встретила их неприветливо-ураганным ветром и февральской грозой. Зимняя гроза однако была красивым зрелищем: город был залит ядовито-фиолетовым полусветом; лучи, источаемые едва ощутимым солнцем, с трудом прорывались сквозь облака и кровавым червонным заревом разжижали их чернильную окраску. Когда гроза с грохотом выстрелила в лобовое стекло первую порцию дробинок-градинок - они уже подъезжали к аэропорту. Из-за этого града он как в тумане посматривал на уже тщательно накрашенную женщину, приготовившуюся достойно показать себя на людях, сидящую рядом с ним, и не очень внимательно слушал, как она говорит, что такая погода часто ввергает её в неврастению и даже депрессию, заставляет её злоупотреблять алкоголем м антидепрессантами, и всё ждал, когда она скажет ему о злоупотреблениях любовью в такую погоду. Но не дождался. Она так и не сказала ему: "Чёрт с ней, с погодой, Андре! Давай трахни меня прямо здесь, на заднем сидении автомобиля. Это будет лучше любого лекарства". От таких мыслей ему хотелось ехидно хихикнуть, но погода не позволяла смеяться. И в то же время гроза в феврале не убавила и не прибавила ему печали.
   Но зато какой радостью светились его глаза, когда они наконец разгрузились в аэропорту. И такой же радостью светился прощавшийся с ними таксист из Кошице Мартин. Впрочем, лучезарной улыбке того мог позавидовать и сам Жан-Поль-Бельмондо. Наверное, сильнее всего его убедило, что Мартин не агент МОССАДа и не парубок-киллер из УНА-УНСО, совершенно невинное лицо таксиста. Мартина по одному лицу можно было смело записывать в святые, не спрашивая паспорта.
   Прежде чем зайти в здание аэропорта, он намекнул Жанне, что надо что-то решать с злополучными кирпичами - он чувствует, на таможне они обязательно засветятся чем-то нехорошим, и тогда им не сдобровать. Жанна немедленно начала звонить по номеру, который ей дал майор Максимов. Но никто ей не ответил, даже гудков не было. Он посоветовал Жанне обратиться в справочное. Справочное ответило, что телефон с таким номером в Братиславе не зарегистрирован. Говорила Жанна со справочным по-словацки так, как будто родилась и выросла здесь, в Братиславе.. Это его не удивило. Как-никак она закончила факультет иностранных языков и у неё наверняка была с детства прирождённая способность к языкам. Его удивило другое: почему Жанна не разговаривала с Мартином сама на родном для того языке, а поручила вести переговоры с таксистом ему, не очень владевшему словацким. В общем, опять перед ним возник вопрос: "Почему?" И на этот раз вопрос-меч, если можно так выразиться
   Так как хозяин кирпичей не отзывался, то он начал убеждать Жанну выбросить эти кирпичи к чёрту - "пусть даже в этих кирпичах спрятано золото, оно не спасёт нас, а погубит", говорил он. В конце концов она согласилась с его доводами, и он, закинув сумку на плечо, побежал в дождь искать место, куда бы незаметно выбросить эти проклятые кирпичи. Найдя первую попавшуюся на глаза урну с мусором, он решил бросить кирпичи туда. Но открыв сумку, он был поражён, нет, не поражён даже, а ошарашен. И если бы в эту секунду ему высыпали бы на голову целый самосвал этих кирпичей, то он не был бы так ошарашен.. В сумке Жанны свёртка с кирпичами не было, вместо него в ней лежали завёрнутые в промасленную тряпку два увесистых булыжника. Мгновения он стоял неподвижно, разинув рот и широко раскрыв глаза. Потом начал кое-что понимать. Мартин с лицом Бельмондо или святого Николая, оказывается, тоже не был лыком шит, хотя в руках своего всесильного и неведомого ему пока босса был всего лишь пешкой.
   Когда он, уже находясь в аэропорту, рассказал Жанне о своём, так сказать, "открытии", та долго не могла вымолвить ни слова. Она словно рухнула в обморок, перегревшись на солнце. Впервые он не был рад воцарившемуся молчанию и отчаянно искал какие-то слова, которые не были бы банальностью или дурацким подбадриванием, но ничего подходящего не находил. Тогда вместо слов он взял её лицо в руки и начал целовать глаза её, щёки, губы.
   -Это не ты, это не ты всё это придумала, - наконец вырвалось у него. - Теперь я это знаю точно. - Его будто околдовало это осунувшееся от страха лицо.
   -Не я, не я, любимый, ты прав.
   Ещё совсем недавно ему хотелось бросить эту женщину-стерву здесь, в Словакии, и самому лететь в Москву. Но теперь после того, что он узнал, он уже не представлял себя в Москве без неё.
   Он прижал её руку к своему сердцу. На улице по-прежнему хлестал ужасный дождь, но в душе его светило солнце.
   -Что же будет дальше? - вдруг спросила она у него.
   -Дальше всё будет хорошо, любимая. Дальше будет Москва.
  
   ГЛАВА 8 Дальше была Москва
  
   Дальше была Москва. Самолёт благополучно приземлился в Шереметьево-2. Полёт протекал для них не только нормально, комфортно, но можно сказать - и сладко. Он ухитрился залезть ручкой под её трусики, конечно, не без её молчаливого согласия, и из трёх часов полёта примерно полчаса пальцы его гладили ее бутон страсти очень нежно и не уставая, и он видел, как светились блаженством её глаза, ощущал, как обильно она была орошена его движениями там, внизу, как она чуть не кусая себе губы, с превеликим трудом сдерживала стоны свои от переполнявшего её всю наслаждения. Но и он, внешне оставаясь как будто совершенно спокойным и безмолвным, внутри себя переживал бурю чувств, еле-еле сдерживал себя, чтобы не кончить в штаны.
   -О, любимая! - в порыве страсти время от времени шептал он ей на ушко.
   -О, любимый, - в ответ, блаженно жмурясь от восторга, тихо молвила она.
   -Придётся тебе для разнообразия довольствоваться в дальнейшей своей жизни только одним мужчиной. Ты согласна? - говорил он, сладко улыбаясь.
   -Ни за что, - смеясь, отвечала она, а сама, прижавшись к нему настолько, насколько это было возможно в условиях самолёта, словно шептала своим телом: согласна, согласна, согласна.
   Было воскресенье. Было утро. Всё в аэропорту Шереметьево-2 блистало в этот первый весенний день, всё было окутано светом неуловимых золотисто-голубоватых тонов. Впервые за много дней он почувствовал себя не на сцене среди фантастических декораций, а в реальной жизни. Мимо него сновали обыкновенные люди, а не люди-загадки, как в сверхумной Европе, или люди-сволочи, как в сраной Украине. В этот свой очередной прилёт в Шереметьево он с чувством глубокого удовлетворения обнаружил, что "шоколадных зайцев", то бишь негров, в аэропорту - единицы, не то что бывало раньше.
   И вот, когда они с Жанной, пройдя таможенный и пограничный контроль, направились к выходу, как раз тогда, когда он кончил любоваться тем, как один россиянин прямо из горлышка пьёт её, родимую, как раз тогда он увидел прямо по курсу мужчину с огромным букетом цветов. Он сразу узнал этого мужчину. Это был Марк, муж Жанны. За Марком стоял другой мужчина, помоложе, в мягкой шапочке еврея-ортодокса на макушке.
   Они с Марком посмотрели друг на друга так, как, наверное, никогда не смотрели друг на друга двое мужчин.
   -Когда-то пожать вам руку, господин Никитин, было для меня большим удовольствием, теперь это для меня великая честь, - сказал Марк Рудин, одновременно протягивая ему одну руку для пожатия, а другой награждая букетом цветов свою законную супругу.
   Он смотрел на Марка и молчал. Марк, к его удивлению, почти не изменился за эти годы. Это был, казалось, всё тот же элегантный и аккуратный мужчина, от которого веяло всё тем же аристократическим презрением к нему, плебею. Несмотря на начинающую лысеть шевелюру и серебряные нити на висках Марк Рудин ну никак не хотел походить на пятидесятипятилетнего еврея с картины Марка Шагала "Красный еврей", с которым ему так хотелось того сравнить просто из обыкновенной злости.
   Марк взял его руку в свою и не выпускал. Враг его и соперник был, пожалуй, теперь выше ростом, чем он запомнил того много лет тому назад. Но глаза Марка смотрели ещё холоднее, чем прежде. Если бы Марк мог бы умертвить его взглядом, то сделал бы это не колеблясь Так ему казалось.
   "Эй, ты, заречный!" - хотел издевательски поприветствовать Марка он, вспомнив, что когда-то факультативно изучал краткую историю евреев по дореволюционному учебнику профессора Дубнова, откуда почерпнул сведения, что название "еврей" означало на языке ханаанского племени "заречный", то есть пришедший с другого берега реки Евфрат, но в конце концов ограничился ну не совсем "инсульт-приветом", но можно сказать, что почти что "инсульт-приветом".
   -Как для моего врага вы выглядите очень неплохо, господин Рудин. Но видеть вас сейчас - это для меня одно удовольствие, а не видеть через минуту будет для меня - другое. Вы меня хорошо поняли?
   И он резко вырвал свою руку из руки Марка и буквально вонзил её в локоть Жанны.
   -Пошли!
   -Анна! - крикнул Марк. - Останови его. Он не ведает, что делает.
   Жанна вырвалась из его цепких рук, чего он никак не ожидал, и танком встала на его пути.
   -Андрей, прошу тебя, никуда не надо идти. Надо прежде всего всем нам поговорить.
   -Не с кем мне здесь разговаривать! - проорал он. -Не с кем!
   -А с сыном? Ведь это я ему звонила, чтобы он пришёл нас встретить, но он зачем-то пришёл встречать нас с Марком. Я, конечно, понимаю его: он хотел, как лучше...
   -И где же мой сын? - уже более спокойным тоном спросил он.
   -Поверни чуть голову и увидишь.
   Он повернул голову. Неужели этот молодой человек в кипе еврея-ортодокса на голове его сын? Он внимательно, словно изучая археологическую находку, исследовал лицо своего якобы сына. Что-то от него, несомненно, есть в чертах этого молодого человека, но пока в то, что перед ним стоит действительно его сын, трудно поверить, подумал он.
   -Папа, - обратился к нему чуть ли не со слезами на глазах его якобы сын.
   -Я не ваш папа, - коротко отрезал он, не заботясь о последствиях. - Я вас, молодой человек, не знаю и знать не хочу. Уберите свою руку.
   Вслед за этим из его гортани вырвался бешеный поток ругательств. Он словно своей дикой руганью хотел сказать, что хватит какой-то фифочке, между прочим, очень похожей на "Еврейку в восточной шали" с картины Исаака Левитана (как этого, о Боже, он раньше не замечал!) манипулировать им, как деревенским дурачком, хватит! - и что вместо того, чтобы перед её великолепной махинацией снять шляпу, он правильно делает, что ругается, как плотник-бетонщик шестого разряда, правильно делает, чёрт возьми!
   Он внезапно за несколько секунд буквально переродился. От того, что его обставила-таки баба, у него чуть не лопнули сосуды. Потом он, подумав, что он уже стар, а значит, более смертен, чем раньше, значит, должен дорожить каждой секундой оставшейся ему жизни, крикнул:
   -Прочь с дороги, суки!
   Охрана Марка пыталась задержать его, но, видно, не получила команды действительно задержать его, поэтому его почти беспрепятственно вынесло к выходу. Там он плюхнулся в авто частника и приказал тому дать по газам - "за ценой не постоим", намекнул он частнику.
   И они погнали, как на пожар. Дорогой ему казалось, что только белые берёзки, мелькавшие за стёклами машины, только они одни понимают его и успокаивающе шепчут: "Да не бойся ты никого и ничего, старик. Ты никак у себя дома, в России".
   Когда они проехали метро "Речной вокзал", его мысли перескочили на другое. Наконец-то он вспомнил, что у него есть законная жена, с которой, раз он в Москве, встречи ему не миновать никак. Жена его Галина в последнее время вела себя более чем странно, кажется, наставляла ему ветвистые рога, чего ранее за ней этого не наблюдалось. И делала она это не из-за денег и не удовольствия ради, а ради того, о чём он и понятия пока не имел.
   И тут как-то сама собой выплыла из памяти и первая его встреча с Галиной, своей будущей женой. Произошла она в 1971-м году в посёлке Кочёво, Пермской области. Именно в этом посёлке стройотряд ЛГУ, в котором работала Галина, строил школу. И именно они, ленинградцы, пригласили по телефону их, москвичей, тоже стройотрядовцев, работавших неподалеку в посёлке Усть-Янчер на строительстве коровника, к себе в Кочёво на импровизированный бал-маскарад.. Главное, чем ленинградцы, в общем-то, очень серьёзные студенты, соблазнили их, москичей, в общем-то, не очень серьёзных студентов - так это тем, что сказали им, москвичам, что в магазине посёлка Кочёво есть "Портвейн таврический" в немереных количествах. И, наверное, только благодаря винному фактору несерьёзные москвичи согласились приехать в гости к серьёзным ленинградцам, как говорится, с ходу.
   Бал-маскарад происходил в клубе местного леспромхоза. Клуб был огромный, в нём хватало места и на столы с выпивоном-закусоном, и для танцев. В те времена, как только он принимал, так сказать, на грудь, его сразу тянуло на подвиги. Внешностью Бог его не обделил. Он видел по реакции представителей прекрасного пола, что он неотразим даже в резиновых сапогах, что всегда бьёт, как говорят, в десятку. Поэтому даже на патриархальном Севере держался с девицами уверенно-вызывающе, не боялся дышать на них винным перегаром.
   В те годы в ходу у советских студентов была такая баечка. Он: "Девушка, можно вас на минуточку?". Она: "А вы успеете за минуточку?" Он: "Долго ли умеючи?" Она: "Умеючи - долго", Так вот, "действовал" он с девушками и умеючи и долго, почти всегда доводил свою очередную жертву за один свой восторг до трёх или даже четырёх её восторгов. "Вы хотите меня? - бывало, напрямую спрашивал он у очередной незнакомки. - Не хотите, не надо. Другая вместо вас захочет меня" Как только в его разговоре проскальзывало как бы мимоходом это: "Другая вместо вас", так сразу же жертва соглашалась на близость с ним и, как правило, не жалела об этом потом. Разочаровавшихся в нём девушек он не помнит. В общем, тогда он был уверен в себе на все сто и любил себя на все сто. И, вероятно, поэтому поражений на любовном фронте не знал.
   Галина тогда, в кочёвском клубе, сразу привлекла его внимание. И вот почему. Лица её в полумраке он даже как следует и не разглядел, но по стройной фигуре, длинной шее и пышной, можно сказать, многообещающей груди рассудил (один Бог знает почему), что она наверняка необыкновенно слаба на передок и ждёт не дождётся именно его для своего Ватерлоо. Кроме того, его просто ошеломил её наряд Казалось, она будто возникла в поселковом клубе, сойдя прямо с экрана, где демонстрировался фильм, отснятый ещё в двадцатые годы ХХ-го столетия. На ней было что-то из блестящего фиолетового шёлка в стиле "вамп", изысканно обольстительное декольте обещало всё, но при этом как бы ничего и не навязывало. А юбка - и говорить нечего, он такой юбки ещё не видел; спереди она доходила до колен, а сзади была почти до полу. Голову её венчала весьма сложная замысловатая прическа типа а-ля Фурцева, а из мочки точёного уха свисала, словно длинная подвеска, серьга неизвестно какой стоимости, но красивая, чертяка. И, пожалуй, больше всего заворожило его тогда, что серьга была только в одном ухе. Оригинально. И...всё ясно. Серьга словно говорит всем: видишь, я одна, бери меня, пока другой не взял. В общем, окосел он от прелестей Галины сразу. Она стала для него настолько сексуально притягательной, что он без раздумий решился на атаку с ходу. Каким-то образом ему удалось вытащить её во двор, а потом завести под крону ближайшего дерева. Когда они шли к дереву, он учуял, что дыхание Галины тоже источает запах портвейна и про себя подумал, что "красотка" его тоже, наверно, изрядно "намаскарадничалась" - значит, поднимет знамя своей юбки без всякого боя. Ещё он помнит, что прочитал ей перед атакой стихотворение, которое выдавал за своё и которое читал перед этим самым почти всем своим жертвам:
   Она лежала на кровати,
   Губу от страсти закусив,
   А я стоял над ней в халате,
   Обворожительно красив.
   Руками нежными за шею
   Хотелось ей меня обнять
   Ей так хотелось быть моею...
   И я могу её понять.
   Прочитав, приступил к действиям. Но только рука его коснулась подола её платья, как - о ужас! - прозвучал орудийный выстрел её пощёчины.
   -Вы тоже, как все, кобель, хоть и прикидываетесь поэтом, - с болью вымолвила она.
   Однако та неудача нисколько не расхолодила его. Он настолько увлёкся Галиной после того случая, что через год сумасшедшей осады, стоившей ему многих потерь и сил (одно только мотание туда-сюда - из Москвы в Ленинград и обратно чего стоило!) Галина наконец отдалась ему, но только как положено - в первую брачную ночь. После официальной регистрации их брака в Дворце бракосочетаний и после достаточно шумной свадьбы. И - о ужас! - со дня свадьбы он был верен своей жене. Можно даже сказать, что если в первую брачную ночь его Галина потеряла свою невинность, то он, наоборот, приобрёл её. В общем, он не изменял своей жене до тех пор, пока не встретилась ему эта дьяволица, эта "дама в тёмных очках", чёрт бы её подрал! И - о Боже! - до чего в его жизни после встречи с этой дьяволицей много лет назад перепуталось и изменилось в основном к худшему! Без всяких сомнений только из-за неё, из-за этой стервы, он из девственника, каким считал себя после того, как женился на Галине, превратился, можно сказать, в настоящего сексразбойника, а жена его Галина? Она тоже изменилась, особенно в последнее время, не в лучшую сторону, мягко скажем так, а не иначе.
   Но как бы там ни было, в каком-то отношении он прикипел к жене, да так, что иногда не мог себя представить без неё. И только потому, что она не была такою, как все. Она была скорее женщиной ума, а не чувства. Совсем не дурачась, она, бывало, разыгрывала перед ним учёную даму и произносила напыщенные нелепицы, как он полагал. Правда, одна из нелепиц её ему однажды очень понравилась. Жена его утверждала на полном серьёзе, что трусы придумали женщины. И произошло сие открытие в её любимые средние века. Тогда столько рыбы было в речках, что, купаясь голыми, женщины постоянно ощущали на себе стремление несчастных рыбок проникнуть в их, извините, дырочки. Поэтому женщины и изобрели трусы, чтобы защитить свои дырочки. И не только от рыбок...
   Ещё жена его к месту и не к месту любила цитировать всевозможные афоризмы, иногда даже собственные. Особенно ему нравился вот этот её афоризм: "В каждой глубоко порядочной женщине таится ещё более глубокая непорядочная.". Его также не раздражали расхожие образчики её мудрости типа: "Дайте женщине точку опоры, и она наконец-то изменит своему мужу!" и т.д. В общем, о ней он бы многое мог сказать, но вот о её теле...
   ..Тело её было совершенным и прекрасным, как у богини Венеры. Но тело Галины не было её сущностью. Прикасаясь к её телу глазами, он не мог возбудиться. Или, вернее, возбуждался так, как возбуждался бы, глядя на голую девицу, красующуюся на обложке, скажем, "Плейбоя". Её тело было холодно, и он мог выносить долгое отсутствие её тела в своих объятиях. А наслаждение её телом было возможно лишь от случая к случаю. Когда же этот случай выпадал, тогда он бросался на неё, словно молодой тигр, и принуждал её тело удовлетворять его, и видел, видел, как её тело наполняется от его ласк силой более могущественной, чем всегда, чем можно было ожидать. Но такие случаи прекрасного их соития он мог бы запросто пересчитать на пальцах, и обычно сексуально голодный он всё-таки предпочитал держаться от своей жёнушки на расстоянии, потому что знал, что если рванётся в бой с её телесами, то вряд ли получит желаемое.
   Но сейчас, мчась в авто с явной надеждой на встречу с ней, после всего того, что с ним случилось за последние дни, он изумительно думает, что лучше иногда согреться с холодной женщиной, чем простыть с горячей. Сейчас, мчась по уже, можно сказать, не зимним, а весенним московским улицам, вспоминая всё, что у него было с женой в прошлом, он говорит стихами самому себе, беззвучно шевеля губами и чуть-чуть ухмыляясь:
   Что ж, жребий мой измерен.
   Я провёл эксперимент.
   Впредь жене я буду верен
   Как старикашка-импотент.
   Сейчас, когда очень скоро он откроет своим ключом дверь в их с женой квартиру, ему ясно, что в общем-то брак его с Галиной в целом оказался вполне удачным. Галина была если не влюблённой по уши в него, то достаточно преданной ему женой. Можно с большой уверенностью сказать, что во многом благодаря ей его честолюбие в какой-то мере было удовлетворено, он достиг к пятидесяти с хвостиком почти всего, чего желал. А в последнее время и от её литературной деятельности был весьма и весьма недурной доход в семью. Поэтому даже страшный август 1998 года они пережили без особых проблем. Сейчас в целом можно было смело сказать, что они с женой были цивилизованной парой, встретившей свои поздние годы с отменным самообладанием, опять же во многом благодаря ей - а разве это не счастье?
   "А я, дурак, разводиться собрался. К чёрту развод! Моя жена реальна, великолепна, прекрасна и, главное, совсем не опасна, не то что эта дура в тёмных очках ! Да здравствует моя первая и последняя жена Галина!" С этими мыслями он попарился в Сандунах на Неглинной, прежде чем заявиться к своей любимой жене. С этими мыслями он вылез из такси возле своего дома на проспекте Мира напротив любимой им забегаловки, кафе-бара "Зайди-попробуй", и скоро оказался в их четырёхкомнатной квартире, в которую они переехали лет пять тому назад.
   Он нашёл её в спальне. Галина встретила его с полным безразличием - как совсем чужого ей человека. С недавних пор это его уже не удивляло. И только потому, что он наконец понял, что Галина перестала покоряться его чарам и ею уже вовсю управляет та неведомая ему пока сила, которая наверняка могущественнее её любви к нему Она сидела перед зеркалом за туалетным столиком, накладывая слой крема на лицо и шею. Хотя Галину ни в коем случае нельзя было причислить к фривольным женщинам, обстоятельнейший утренне-вечерний туалет был для неё жизненной необходимостью. В последнее время он никогда не замечал, чтобы она пропускала этот ритуал. Если он, бывало, злился на неё, что из-за этого ритуала они опаздывают на званые ужины, тусовки и другие светские мероприятия, она обыкновенно ему говорила в своё оправдание: "Почему, почему я, известная российская писательница Галина Сашина, должна выглядеть хуже твоих мымр? Почему, скажи мне, пожалуйста?"
   Он хотел многое сказать своей Галине, чтобы не только разрядить напряжённость в их отношениях, но и как следует подготовить своё решительное наступление на её божественные, как он теперь считал, телеса. Но не сказал, резонно подумав, что стоит ему любимую жёнушку раздеть и раздеться самому, как всё встанет на свои места. С Божьей ещё, конечно, помощью. Эта мысль привела его в восторг. Глядя на её обнажённые, знакомые до боли плечи, всё грешное в нём обострилось до предела, он начал испытывать нечто вроде бешенства страсти. Чтобы она не видела его отражения в зеркале, он нашёл в углу спальни укромное местечко и разделся до трусов. Потом подбежал к ней, взлохмаченный страстью, как первобытный дикарь.
   -Дорогая! В душе у меня ад, а в теле огонь. Я больше не выдерживаю, - сказал он и дюжиной салфеток одним махом сдёрнул с лица и шеи её косметическую защиту, затем развернул её тело вместе со стульчиком, опустился между её ног на колени и стал неистово целовать бело-розовые окорочка её, всё ближе подбираясь и руками и губами к её шёлковым штанишкам. Как только он попытался стянуть с неё штанишки, она встрепенулась.
   -Нет, не делай этого, прошу тебя, - зашептала его жена Галина, отпихивая от себя его шкодливые руки.
   Он, не обращая на её просьбы-мольбы никакого внимания, тянул вниз её штанишки-трусики, которые уже трещали по всем швам от движений его рук.
   -Глупости ты говоришь, - бормотал он. - Ты пока моя жена. И если я хочу, то имею ли я право обладать тобой, или не имею?
   -Имеешь, - еле слышно выдохнула она.
   Разрешение на экзекуцию было получено, и он больше не церемонился: за пару секунд её парное белое мясо уже без всяких штанишек распласталось на кровати, а его инструмент любви уже вовсю шуровал в её пылающем горне..
   Сначала Галина кряхтела и пыхтела, судорожно сжимала ноги, изгибалась задницей, пытаясь смягчить его натиск, как делала это она всегда, но потом неожиданно для него вдруг расслабилась и стала размашисто двигать тазом, жадно встречая каждый его толчок. И больше не было её слов, слышны были лишь её прерывистые вскрики да страстные вздохи. Его жена Галина отдавалась ему не с меньшим пылом, чем он брал её. Такого ещё не было никогда, и ему казалось теперь, что в его объятиях не женщина, не жена, а какой-то бес распутства находится. В какой-то миг он даже испугался, что результатом такой огнедышащей страсти может стать его смерть, что это его супружницей, может, и запланировано заранее, но потом отбросил эту мысль как не соответствующую действительности и продолжал сжимать, месить сдобное тесто своей законной жёнушки, совершать поршневые движения в её отверстии удовольствия с хлюпом и чавком. Но он действительно чуть не умер, когда его жена, предчувствуя сладкие и последние его спазмы, смогла вывернуться так, что раскрытой своей пастью успела цапнуть его инструмент любви во время извержения и засосать его с жадностью голодающей. И как только она не захлебнулась! Его понесло диким потоком от небывалого ещё экстаза, он поплыл, впал в транс и на самом деле чуть не умер. Когда она на мгновение выплюнула его дубинку изо рта, он попытался встать, но его жена-чертовка опять, как клещ, вцепилась ртом в его волшебную палочку и стала по-вампирски высасывать из неё последние соки. Он ничуть не удивился бы, если бы зубами она в эти секунды небывалого наслаждения укоротила его палочку ровно наполовину. Он бы даже на неё в суд не подал, если бы такое случилось...
   Наконец, насытившись, Галина стала приводить себя в порядок, достала из прикроватной тумбочки свежие панталончики и, улыбнувшись, по-девичьи, совсем как когда-то, натянула их на себя. Натянув, спросила гипнотически медленно:
   -Скажи, кто из нас лучше в постели - твоя выдра мадам Рудина или я, только честно?
   -Ты, ты, - пролепетал он, открывая глаза.
   -Врёшь, по глазам твоим бесстыжим вижу, что врёшь!
   От слов её он вздрогнул, словно его ужалила гадюка, и решил, что пришла пора одеваться. Без мыслей и чувств он встал ногами на пол. И тут Галина схватила с тумбочки что-то и поднесла это что-то к его глазам. Это что-то оказалось фотографией, на которой - о ужас! - он увидел - да, себя, целующего самозабвенно и вдохновенно белый задик кого?..кого? - кажется, Илоны. Да, Илоны, чёрт возьми! И откуда у его жены появилась эта фотография? Неужели она следила за ним? Да нет, этого не может быть! Галина не могла следить за ним! Это всё подстроила эта стерва, как её? - "дама, нет, дура в тёмных очках". Больше некому.
   -...Не ври мне, я и так знаю, - наконец услышал он, что говорит его жена, - что и эта девица, жопу которой ты так отрешённо целуешь, конечно, в постели лучше, чем я, но я тебе всё прощаю, потому что теперь я и сама не святая Однако всё равно ты уйдешь отсюда сегодня, чтобы я больше глаза твои бесстыжие не видела никогда.
   Она стояла перед ним, сверкая прелестными своими обнажённостями, всклокоченная, с облизанными языком губами, с лицом, пылающим не то любовью, не то ненавистью к нему. От досады, что всё кончилось не так, как он предполагал, он никак это не мог определить.
   -Откуда это у тебя? - спросил он, имея в виду, конечно же, фотографию.
   -Ниоткуда. Это для тебя не имеет никакого значения. Это только для меня имеет значение. И вообще, ты можешь одеваться и идти куда глаза твои бесстыжие глядят, я тебя не держу. Но если хочешь, мы можем серьёзно поговорить.
   Он поспешно кое-как прикрыл свои интимы и уселся рядом с ней на краешек кровати, охваченный противоречивыми чувствами - в общем-то, всё той же любовью-ненавистью к своей жене. Она разрешила ему закурить, и, закурив, он стал молча гадать, о чём же она таком серьёзном будет с ним говорить.
   Она заговорила тяжёлыми, тщательно продуманными фразами, не оставляющими сомнения в том, что её решение было выстрадано и принято уже давно. Суть её объяснений сводилась к тому, что, может, сам того не желая, он убил её индивидуальность, превратил её в ничтожное колёсико своего безжалостного зубчатого механизма (О Боже, наоборот, это он всегда был ничтожным колёсиком в её эгоцентричном зубчатом механизме!). Её самолюбие оказалось ущемлённым, потому что она всегда смотрела на мир его глазами. И даже если этот взгляд самый верный на свете, она выходит из себя при мысли о том, что её жизнь как бы навсегда им была заранее расписана. Но когда бежишь за тем, что тебе не нужно, убегаешь от себя, жаль, что она поняла это только сейчас, по прошествии стольких лет .Она посетовала также на то, что он привык занимать всё пространство, в котором жил однако не один, что было тоже сущей неправдой. И ещё: она устала от него, потому что пыталась подражать ему, но стать таким же, как он, увы, оказалось делом невозможным..
   -...Да, я многие годы пыталась жить твоей жизнью, я и мысли не допускала, что могу быть счастлива без тебя, но в конце концов из-за твоих постоянных измен я устала и теперь желаю только одного: сойти с беговой дорожки, уводящей меня туда, куда я не хочу уже бежать, - говорила Галина.
   -Короче, у тебя есть молодой принц, который во всех отношениях, как ты считаешь, лучше меня, да? - спросил он с заметным волнением в голосе.
   -Да. Да. Он лучше тебя во всех отношениях. Он хотя и моложе меня на двадцать два года, но многому меня уже научил. Я впервые при нём испытала любовный экстаз, а также впервые на многие вещи взглянула по-новому. Трудно мне было ломать мою прежнюю жизнь, оставить тебя, хоть и блядуна и засранца, но в целом хорошего доброго человека. Но я решилась это сделать, и теперь мы с Натанчиком вместе. Знаешь, когда я узнала, что такое женское счастье? В свои пятьдесят. Впрочем, сейчас мне дают не больше тридцати.
   Ему понравилось, что Галина не стала перечислять все его недостатки, из-за которых она ушла к другому (вернее, к другим; он по собственному опыту знал, что теперь она до самой смерти не остановится и будет действовать по принципу: чем старше я становлюсь, тем моложе будет мой любовник), но вопреки своей любви ко всему человеческому, ему как никогда сейчас хотелось за эту её, как он считал, подлую измену, переломать ей все рёбра. Только огромным усилием воли он сдержал себя.
   -...Кто он? Его имя тебе мало что скажет. Он художник, известный художник. Правда, известный больше на Западе, чем у нас Хочешь посмотреть его работу "Автопортрет"? Хочешь? Тогда идём.
   Они прошли в её кабинет. Он сразу определил, что техника живописи у этого Натанчика была преотменной. Никаких цветовых выкрутасов, никаких авангардистких или, точнее, шизофренических вычурностей в "Автопортрете" того не наблюдалось. Это было даже забавно. Он замер перед этой картиной, как скаковая лошадь перед препятствием. И вдруг - как женщина при виде голого мужчины - внезапно захотел поиметь мужчину, который был изображён на картине, что случилось с ним, может, впервые в жизни. Мужчина в парике, словно позаимствованном у самого Иосифа Кобзона, с картины, казалось, улыбался только ему. Мужчина на картине был так строен и красив, что это казалось почти нереальным. Из одежды на мужчине была только белая рубаха, расстёгнутая на все пуговицы, в одной руке мужчина держал чашечку с дымящимся кофе, другая рука как бы придерживала рвущиеся к его мужскому сокровищу дамские пальчики. Судя по кольцам на пальцах, сии дамские пальчики принадлежали Галине, его бывшей жене, как с болью вынужден был констатировать он. Ещё он заметил про себя, что мужское сокровище Натанчика, обрезанное, как у всех евреев, не только не уступало по мощи и размерам его сокровищу, а в чём-то, может, даже и превосходило его сокровище.
   Ничего не скажешь, картина была великолепная. Она не могла не вызвать восхищения. Написать такую картину мог только профессионал высшего класса, подумал он.
   Совсем случайно бросив взгляд на противоположную стену, он вдруг обнаружил другой портрет - портрет своей жены. Чьей кисти был сей портрет, не надо было и догадываться - кисти всё того же Натанчика. На картине его Галина была изображена со стороны спины, встающей с ярко чёрного унитаза, и повёрнутой к зрителю лицом. Причем задница её была выписана роскошно - даже мельчайшие розовые пупырышки просматривались. И плечи и спина Галины были выписаны настолько натурально, что в них чувствовалось что-то животное и напрягающее не только плоть, но и разум. Не портило впечатления и её лицо, возникавшее на этой картине в таком ракурсе и так неожиданно, как при фотовспышке. И ещё бросались в глаза нерасчёсанные волосы, эти неаккуратные пряди и пучки волос на голове, и нелепая усмешка его бывшей жены, словно прикрывающая истинный возраст кожи её лица. Он полюбил этот портрет сразу, как только увидел его. На картине была изображена женщина, которую он, несмотря ни на что, продолжал любить...Да, любить, чёрт возьми!.
   От неожиданно нахлынувших на него чувств какой-то новой любви к своей бывшей жене, он обнял за голые плечи свою Галину. Но она, вскрикнув, как раненая птица, резко отстранилась от него.
   -Хочешь выпить?
   Он кивнул головой. И вообще, когда он не хотел выпить!
   Она поставила бутылку водки, и они не спеша выпили по махонькой за грядущий развод. Хотя его Галина в жизни вечно играла придурковатых и наивных якобы женщин, ни дурой, ни посредственностью, ни тем более материализовавшейся наивностью она никогда не была, хоть и сочиняла наивные, как детские сопли, романы о любви в далёком средневековье. Только теперь он понял, что перед ним сидит женщина уже другого пошиба, женщина, так сказать, светская, архирассудочная, киска, конечно, тоже, как все женшины, но киска не помойная, а можно сказать даже -киска-львица, вон уже водяру пьёт, как стерва порядочная. В натуре, как стерва порядочная пьёт, чёрт бы её подрал!.
   -Я не такая, как ты, Андрей, - говорила ему будущая разведёнка. - Я не прячу свою любовь, как ты, ирод, в цвет ночи или в цвет тайны. Недавно я сама напросилась поучаствовать в телевизионной передаче "Моя семья", которую ведёт милейший человек Валерий Комиссаров, в которой шла речь о романах замужних женщин, и я, абсолютно не стесняясь, рассказала всей России о нашем с Натаном романе...
   О чём это она говорит? Ах, о том, что уже все в России знают, что она наставила ему рога. Да ещё с кем! С евреем! О Боже! Её тщеславие, её тупость просто ужасающи. "Это ж какие сейчас обо мне сплетни по Москве ходют - уму непостижимо!" Наверное, все думают, что он скоро от этого если не повесится, то с ума сойдёт, это точно. И тут ему захотелось так досадить своей бывшей жёнушке, чтобы она запомнила это на всю оставшуюся жизнь. Понимая, что всё равно он никогда не вернётся к Галине после развода, он решил задать ей прощальную, так сказать, взбучку. Пусть она поймёт, что её блядство - это не его блядство, что её блядство - это нечто из ряда вон выходящее и что не всякий мужчина здесь способен к долготерпению, а тем более - к всепрощению; что у неё, оказывается, ошибочное о нём представление однако. Конечно, он мог бы просто прорычать, что не будь она женщиной, он мокрого места от неё не оставил бы, но это было бы всё-таки не то прощание.
   На секунду его взгляд стал непроницаемым, как у слепого и опасного зверя, и ей сделалось страшно. Слава Богу, он это видел. Ну что, пора. "Это будет расплата, моя месть", - подумал он.
   Сначала он притянул её к себе и небрежно запустил руку в её трусики, начав поглаживать там её нижнюю, так сказать, шевелюру. Затем закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Он выглядел таким счастливым, наверное, в этот миг, таким счастливым...
   Она не отдёрнула его руку, но побледнела, и, когда он снова открыл глаза, стала выжидающе смотреть на него, всем своим видом давая ему понять, что она уже не милая его жена, а женщина другая.
   -Ты хочешь меня, так сказать, на прощанье. А не много ли это будет для тебя на сегодня?
   Он почувствовал, что через секунду-другую из-за неё он не совершит того, что задумал, и чтобы этого не произошло, неожиданно, упав на колени, вцепился в её попочку, с треском сорвал с неё трусики и губами всосался в её междуножье. Если бы не шкаф за спиной, она наверняка упала бы.
   А через полминуты она уже лежала на ковре, и он изо всех сил бил своим отбойным молотком в её развёрзшуюся пропасть. Она снова выла от восторга, но на этот раз он не испытывал удовольствия от близости с ней. Это было для него чем-то вроде домашней работы - заколачивания гвоздя или мытья посуды.
   Закатив глаза, она громко стонала в такт его движениям и вдруг забилась в конвульсии оргазма, а буквально через минуту, не выпуская его из себя, ринулась за следующим. "Такого с ней никогда не было. Браво, Натанчик! Браво, иудейчик, ты классно обучил мою жёнушку азам постельного боя, разбудил-таки её вулканчик. И за это ты заслуживаешь от меня того, чтобы я при личной нашей встрече изменил твой фейс к худшему", - думал он, продолжая нанизывать на себя её нутро, что давалось уже ему с трудом. Но любая его попытка остановиться или уменьшить напор вызывала у неё почти истерическую реакцию. Жена его, видимо, решила на прощанье попользоваться им по полной программе.
   -Только не останавливайся, только не останавливайся, - шептала она, обхватив его ногами и буквально вдавливая его в себя.
   Так продолжалось ещё минут пять. Он уже действительно начал думать, что может умереть от этой телесной пляски, как наконец-то она напряглась всем телом, мышцы ног её натянулись, как струны, живот задубел, и она кончила. Кончила с шизофреническими воплями и так сильно хватая его за запястья, что там наверняка, думал он, останутся синяки..
   ..Она продолжала лежать под ним, только руки раскинула на ковёр. Он посмотрел в её невидящие пока ничего вокруг глаза, на раздувшиеся ноздри, капельки пота катившиеся по мощной, хотя и здорово опавшей груди, и решил, что пришла пора действовать. Вытащив из распаренных глубин её всё ещё не отдавший сок свой инструмент любви, смоченный её обильной влагой, он за несколько секунд без особой нежности, но и без особых хлопот поставил свою любимую Галину на колени к себе задом, затем неожиданно грубо и сильно воткнул свой инструмент в её дырочку, но не в ту, которую она ожидала.
   В не ту её дырочку он вошёл тяжело, но сразу, без дублей. Как только вошёл, то сразу понял, что в этой, не той дырочке его жены, слава Богу, никто ещё не побывал, кроме него, разумеется. Как только он вошёл в эту, не ту её дырочку, она хрипло задышала и едва слышно застонала от боли, наверняка от настоящей боли. Он схватил её за низ живота и упёрся ногами в её бёдра, чтобы она не отбрыкивалась от него, затем раз двадцать своей могучей палочкой качнул в её не той дырочке и кончил. Только, наверное, когда он кончил, она всё поняла, сразу обмякла и вся свалилась на ковёр.
   Когда он замкнул штаны, и в целом удовлетворённый своим "прощальным залпом" хотел уйти не прощаясь, то есть не проронив ни единого слова, она его догнала у самой двери и, не глядя на него, сказала:
   -Верни мне ключи, скотина, от моей квартиры.
   Он не стал спорить, только пожал плечами и, сдёрнув два ключа от квартиры с колечка брелока, кинул ей. Она поймала их на лету.
   -Это следует понимать как конец наших отношений? - без всякой грусти в голосе спросил он.
   -Встретимся в суде. Обещаю ободрать тебя как липку. Будешь помнить меня, развратник и извращенец, до конца дней своих. Я тебе устрою армагеддон ещё тот
   -Значит, благодаря тебе я обречён на пожизненное одиночество?
   -Чего это так? -вдруг встрепенулась она.
   -Потому что лучше тебя я никого уже не встречу, а хуже тебя не бывает
   Может, в последний раз посмотрев в её прекрасные глаза, он вышел, однако подумав: "И какой чёрт дёрнул меня пять лет назад подписать с ней брачный контракт? Теперь она действительно разденет меня и пустит по миру". Спускаясь по лестнице, он продолжал размышлять. Если он и на литературной ниве прогорит, как швед под Полтавой, то не за горами тот день и час, когда в какой-нибудь сексапильной газетёнке может появиться объявление следующего содержания: "Бывший опытный депутат Государственной Думы, без комплексов, выполнит любые фантазии состоятельных мадам. В меню: одиночное и групповое голосование, игры со сменой ориентации, гневно-оральные выступления, массаж спикерши, проведение нужных законопроектов без резины и.д В общем, мало вам, дорогие дамы, не покажется!" Он ухмыльнулся собственной шутке-импровизу и подумал: "А ты чего ждал, Никитин? Премьеры новой жизни со старой женой? Вот тебе болт в ухо, а не премьера! Хотя, конечно же, она не права здесь, она мстит тебе за свою былую недотраханность по своей же вине, если говорить честно, без экзальтации".
   Выезжая из гаража, он подумал ещё, что это хорошо, что его бросает жена, что это Господь Бог, наверное, даёт ему знак, чтобы он наконец угомонился с бабами и с сегодняшнего утра среди прекрасных дам больше не шерше ля фам, пусть шерше его сама ля фам.
   Заметно снедаемый размышлениями, он не сразу заметил, что его преследуют невзрачные белые "Жигули". Только на шоссе Энтузиастов он это заметил. Но на этот раз не задрожал, не испугался, наоборот, глядя в зеркало заднего вида на неотстающие от него белые "Жигули", стал наслаждаться значимостью своей персоны. Его преследуют - значит, в этом мире он кое-что да стоит. И вообще, чего ему бояться? Ведь сказано в Экклезиасте ясно: "Всё, что будет, уже было". И тут в его башке родился могучий афоризм: "Только тогда твоя жизнь, господин Никитин, станет опасной, когда она перестанет быть опасной."..
   За Балашихой белые "Жигули" исчезли из его поля зрения. Он воспринял это спокойно. Как привидение на своей тёмно-зелёной "Ниве" он проскочил опустевшую, готовую к полному вымиранию, деревню Починки и остановился у своего не совсем маленького домика.
   Этот загородный домик достался ему по завещанию. Во времена горбачёвской перестройки он как-то опубликовал в "Литературной газете" очерк о зверствах бандеровцев над пленными советскими солдатами, имевшими место в районе местечка Броды, что под Львовом, в марте-апреле 1945 года. Очерк был написан на основе новых, документально потверждённых фактов. В нём упоминалось и имя солдата Ковригина Алексея Степановича, который вскоре благодаря его публикации для вдовы солдата из "без вести пропавшего" превратился "в героически погибшего в боях за нашу Советскую Родину" со всеми отсюда вытекающими последствиями. Так как в своей публикации он указал и место захоронения зверски замученных советских солдат, то вскоре получил письмо от вдовы солдата Ковригина, в котором она попросила его препроводить её, больную женщину, к месту захоронения её мужа. Он согласился, и они вместе посетили то место в Западной Украине, где был похоронен её муж. Вдова Ковригина после этого прониклась к нему таким уважением, что в знак благодарности отписала ему в завещании этот деревенский домик, так как никаких родственников у неё уже не имелось. В 1994-м году, через год после смерти вдовы, он вступил во владение этой недвижимостью, и за эти семь лет в результате коренной перестройки и достройки этот его "домик" стал не только его домом, так сказать, на природе, но и в некотором смысле его можно было назвать и его крепостью. В этом доме-крепости его Галина была лишь однажды, а из друзей были только единицы. Многим не нравилось, что здесь не пахнет цивилизацией, а ему, наоборот, нравилось, что здесь не пахнет цивилизацией, что здесь часто не бывает даже обыкновенного электрического света по причине его нередкого отключения.
   Как только он остановился, то увидел сквозь ледяную хлёсткость снежного дождя в метрах тридцати от него средних размеров "БМВ". Его, оказывается, ждали. Ждали, естественно, не ангелы с крылышками на спинах и нимбами вокруг мордочек, а люди-звери, которые в одной руке по своему обыкновению держат мобильники типа "Сименс", а в другой пистолеты типа "Агрант".
   Он вышел из машины и сразу почувствовал, как по ногам потянуло ледяным холодом. Он сделал вид, что уронил платок и нагнулся за ним. Он решил потянуть время. Должен же кто-то из деревенских заметить его и в случае чего придти на помощь! Он молил Бога, чтобы его сосед из дома напротив бывший милиционер Монахов, с которым он частенько перебрасывался бутылкой-другою так, скуки ради, заметил его. Но того пока не было видно. Краешком глаза глянув на свою хатку, он с радостью заметил, что в кухне горит свет. Значит, Пелагея Викторовна у него в доме, хоть он ей уже полгода жалованье не платит. Что делает Пелагея Викторовна? Убирает? Вряд ли. Раз горит свет днём, значит, читает. Чтение - это её, пенсионерки и его домработницы, любимое занятие. Что же она читает? Конечно, Акунина. Тут и гадать нечего. Этого нового бога русской изящной словесности бывшая учительница просто обожает. Ну и что с того, что этот новоиспеченный бог по рождению грузин, а по роду предыдущих занятий - бомбист-японист - тьфу, и не выговоришь! - или наоборот, японист-бомбист! Что же она читает из Акунина? Конечно, перечитывает последнее, что он купил для неё четыре месяца назад -"Пелагия и чёрный монах".
   Открылась передняя дверца "БМВ", и к нему направился человек. Он выпрямился, но старался не смотреть в сторону человека из "БМВ". Видеть перед смертью лицо своего убийцы было бы глупостью - даже если в его посмертных зрачках это лицо застынет навечно, кто докажет, что это было именно лицо того человека, который убил его. Даже Генрих Падла, извините, Падва, этого не докажет.
   Человек из "БМВ" подошёл к нему совсем близко. "Сейчас он выстрелит, и я обеими руками схвачусь за живот, хлынет кровь красным безумием, и я упаду.."
   И тут он услышал:
   -Добрый день, папа. Можно мне вас так называть?
   И не дожидаясь ответа, человек из "БМВ" протянул к нему руку и обнял крепким, весьма удивившем его объятием. Только через пару секунд до него дошло, что его якобы сын обнимал его, словно в порыве истинного чувства.
   Он повнимательней взглянул на лицо своего якобы сына и вдруг почувствовал, как слёзы набегают на глаза. Да, в глазах у него появились слёзы, потому что его якобы сын был очень похож на него: те же чёрные, как смоль, волосы, тот же широкий изогнутый рот, те же мудрые голубые глаза с булавочными искорками света, буквально очаровывающие женщин с первого взгляда, почти тот же тембр голоса, вещающий иногда истину, а не только ложь.. Из-за этой похожести в нём вдруг поднялась волна любви к его якобы сыну, которую однако он никак не хотел выказывать. И когда якобы сын отпустил его, ему захотелось самому обнять своего сына (теперь, казалось, у него не было никаких сомнений, что его обнимал родной сын), ибо почувствовал в том частицу самого себя. Но скоро он опомнился и сам не обнял своего якобы сына. Главным образом из-за запаха, который исходил от его якобы сына. Этот запах никогда не мог принадлежать ему и его отпрыскам, потому что это был запах богатства, вкус золотых монет во рту, как говорится, и ароматы той всеобъемлющей сытости, которую он ненавидел с детства. Человек с часами "роллекс", перстнями с бриллиантами на пальцах, золотыми запонками не мог быть его сыном. И, глядя на острый подбородок Льва Марковича, он всё более убеждался, что этот подбородок у Льва Марковича от Марка Абрамовича вовсе не случайное совпадение. Если то, что он ощущал в себе, когда его обнимал якобы сын и когда он был почти на 100% уверен, что это действительно его сын, можно было назвать счастьем, то, когда он почувствовал чужие ему запахи и аромат, когда он идентифицировал подбородки молодого и старого Рудиных, тогда его секундное счастье взорвалось, словно маленькая бомба, и он сразу стал ощущать в объятии его якобы сына намёк на скорое предательство того, и в следующую секунду он уже был холоден. И чтобы скрыть слёзы, закашлялся, а затем и вообще сумел незаметно смахнуть, так сказать, следы своего преступления элегантным движением носового платка. Смахнув, вперил взгляд в своего якобы сына со всей своей опять возникшей в нём настороженностью по отношению к тому.
   -Ладно, Лев Маркович, - сказал он, - называйте меня, как хотите, но лично вас назвать своим сыном я пока не могу. - Тут он вздохнул. Его живот издал вдруг глухой звук, нечто вроде булькания в стиральной машине, когда в ней меняют воду. Так его организм отреагировал на его сомнения, которые, несомненно, ещё присутствовали в нём.. - И вообще, зачем вам ещё один отец? Я знаю, у вас есть Марк Абрамович, которого вы считаете настоящим своим отцом, потому что он заботился о вас, как никто другой на свете. Я правильно говорю?
   -Правильно. Но всё равно вы - мой настоящий отец, а не он.
   Тут он сделался нарочито ещё суше и, хмуро уставившись то ли на своего якобы сына, то ли на мельтешение ледяных дождинок перед глазами, сказал:
   -Ладно, прекратим этот спор. Лучше ответьте мне, Лев Маркович, с чем пожаловали ко мне в гости?
   -Пройдёмте к вам в дом, папа. Здесь, на ветру, вы можете схватить насморк.
   -У меня дома бардак и, наверное, тоже дует во все щели холодом.
   -Не уверен, - произнёс его якобы сын и, схватив его за локоть, начал подталкивать к калитке.
   В конце концов он подчинился, и они вошли во двор. К его удивлению, снег возле его домика был убран, в избе было натоплено, а Пелагея Викторовна, тело которой и в её пятьдесят восемь напоминало древнегреческую скульптуру в Русском музее, не читала на кухне новое произведение нового бога русской изящной словесности грузина Акунина, а лепила пельмени.
   -Странно, что вы, папа, не окружили свой замок, конечно, в кавычках, рвом и разводными мостами, как в Петербурге, чтобы ещё надёжнее отъединиться от остального мира. - Подцепив на вилку весь белый от сметаны пельмень из говяжьего фарша, его якобы сын отправил пельмень в рот и посмотрел на него с лёгкой иронией на устах. Однако за столом, заваленном, помимо пельменей, ещё всякой снедью и напитками, явно не царило веселье. - От кого вы здесь, папа, прячетесь? Здесь вообще-то водятся бандиты?
   Он уже слегка раскраснелся от выпитого и уже давно пронзал своими жгучими от неприязни глазищами своего якобы сына так, словно глазами намеревался в голове того прожечь хотя бы две дырочки - для вечного успокоения его новоиспечённого родственничка двух дырок хватило бы с лихвой. Однако из стратегических соображений, рассеянно поигрывая пальчиком с ножкой бокала, в котором покоилось не любимое им, но любимое всеми евреями, красное вино, вынужден был вскоре надеть на себя маску более или менее гостеприимного хозяина.
   -Бандиты? Может быть, несколько беглых нарушителей закона и есть в нашей деревне, - отвечал он почти дружелюбным тоном, - не знаю, они меня не беспокоят. А что есть повод мне нервничать?
   -Я думаю, что пока нет, папа. - Лев Маркович внимательными глазами впился в него и продолжил: - Давайте, па, не будем сентиментальными. Вот какое дело привело меня к вам. - Его якобы сын достал из папки рукопись примерно о десяти листах и протянул её ему. - Прошу, прочтите вот это. После того, как вы прочтёте это, я полагаю, у нас будет очень серьёзный разговор. Серьёзный главным образом потому, что у вас, папа, всё ещё много есть лишних высоких чувств. А их не должно быть у современного человека. Вернее, они могут быть, но исключительно по отношению к себе самому, но ни к кому другому. Вы ещё, папа, до конца не усвоили вот этого: человек всё и всегда в этой жизни должен делать исключительно ради себя; каждый человек должен быть сам себе драгоценен, а другие могут быть либо полезны, либо опасны, другого не дано.
   -Вы говорите, Лев Маркович, так, как говорят герои сраных американских фильмов, - бросил он как бы в пустоту, приступая к чтению рукописи.
   -Не трогайте американское кино! - вдруг взорвался его якобы сын и посмотрел на него так косо, как будто он задумал уже завтра приблизить конец света. - Самое хорошее кино в мире сейчас - это американское кино. Я не только как специалист (а к вашему сведению, па, я кинорежиссёр по образованию, два года как окончил ВГИК), но и как простой человек с полной уверенностью могу утверждать, что американское кино ныне очень высокого качества. И прежде всего по идейным соображениям. Мы, увы, ещё не доросли до такого уровня мышления. Можете со мной не соглашаться, но я вам ответственно заявляю: американцы уже другие в кинематографическом смысле люди, они уже перешли в следующее измерение. Мы от человека с ружьём и человека с авоськой перешли к изображению на экране человека с мобилкой в руке - но разве человек с мобилкой может быть предметом искусства? Мы всё ещё живём в мире неточных определений своей судьбы. А американцы уже давно показывают с экрана, что судьба человека в его руках - и никаких гвоздей! И что человек будущего - это человек-судьба, человек-сволочь, если хотите. Да, это для человечества - катастрофа, доказывают своим кино американцы, но - катастрофа прекрасная и нужная!
   -Вы можете немножко помолчать, Лев Маркович, я же читаю, - возмущённым тоном оборвал он своего якобы сына и попытался испепелить того злобным взглядом. Увы, не получилось.
   Они молчали минут десять. Молодой Рудин пребывал в мрачнейшем настроении ( он пару раз во время чтения взглянул- таки на своего якобы сына), от того, казалось, веяло той гадостью, которая обещает только болезни и безысходность. Он уже знал, что стоит ему приблизиться вплотную к молодому Рудину, как он сразу почувствует исходящую от того вонь - тот нескончаемый запах гангрены и разложения человеческого духа по западному образцу, который он ненавидел и который, увы, ещё не пахнет так, как пахнет настоящее человеческое говно, поэтому пока различим и ощущаем только такими опытными, так сказать, нюхателями, как он.
   Когда он кончил читать, ему страшно захотелось выпить водочки, его язык, прижавшись к зубам, требовал алкоголя покрепче жидовского красного вина, только водочка российская смогла бы смыть частицы того говна, которые он, может быть, даже не виртуально ощущал в своём рту; и были эти ощущения скорее не от прочтения рукописи, а от присутствия через стол его якобы сына.
   -Есть замечания, папа? - первым нарушил молчание его враг. Да, враг. После прочтения рукописи он понял, что от него требует его якобы сын. Такого требовать мог только враг.
   Он выпил залпом полстакана водки и только потом выдохнул:
   -Какая же тут у меня дома уже вонища от тебя, дорогой ты мой...сынок. Но ничего, и это переживём. - Закусив предпоследним пельменем, философски добавил: - Победившим свободам уже недостаточно места на Западе, и они начинают теснить и в нашей стране всё остальное, даже право на жизнь... для некоторых граждан.. - Он закурил и печально улыбнулся якобы сыну: - Я всё понимаю так: если эта рукопись увидит свет - мне скоро не жить. А если эта рукопись не увидит свет - мне тоже не жить. И тоже скоро.. Даже скорей, чем в первом случае. Я никогда не мог точно прогнозировать чужие действия против меня, но сейчас даже мои пропившиеся вдрызг мозги подсказывают мне, что будет со мной дальше благодаря вашим действиям, о дорогой мой сыночек. - Тут он посмотрел на молодого Рудина так, что тот, кажется, чуть не схватился за кухонный нож после этого его страшного взгляда. - Одно меня утешает, - продолжал он уже в несколько развязном тоне. - Бог никогда не оставляет неотомщёнными моих врагов. Хотите примеры? Пожалуйста. Вот последний. Один мой вечный враг, тоже, как я, историк, между прочим, Ефим Ардов, который не одно ведро моей крови выпил и не подавился ею, всё-таки на радость мне в 1999-м году эмигрировал в Штаты. И что вы думаете? Судьба его сложилась там трагически. В декабре 2000 года он обедал в одном из нью-йоркских кафе, внезапно там началась перестрелка, и его случайно застрелили. Но в вашем случае, мой дорогой сыночек, я поступлю несколько иначе, так сказать, ускорю события. Сразу после вашего отъезда я позвоню Ясиру Арафату, моему другу, между прочим, ещё с советских времён и шепну ему, чтобы за вашим домом, кажется, в Эйлате, проследили доблестные бойцы из организации "Фатх", которые, как известно, больше жизни на свете любят смерть...неверных, скажем так. - По его внешнему виду его якобы сын вряд ли мог понять, шутит он или говорит всерьёз.
   -Есть ли у вас какие-либо замечания, папа? - как ни в чём не бывало повторил свой вопрос его якобы сын.
   -Какие могут быть замечания? Написано так, как будто писал я сам. Даже заглавие моё. И самое удивительное, что я не знаю человека, который смог бы написать так, как я бы написал.
   -Скоро узнаете
   -А что касается сути, то всё в тексте, по-моему, соответствует действительности. Только кое-что надо уточнить. Например, такого лозунга: "Жиды! Геть з Украины!" в толпе манифестантов я не видел.
   -Боже, какая мелочь! Будем считать, что вы его видели.
   -Ещё есть замечание, - вдруг вспомнил он. - В тексте утверждается, что мой словацкий друг и общественный деятель Душан Новак погиб от рук украинских националистов. Я не могу утверждать такое. Во-первых, я до сих пор не знаю, действительно ли умер мой друг. И во-вторых, если он действительно умер, то от чьих рук он погиб - может выяснить только следствие и суд, так что утверждать такое сейчас, по моему мнению, не только преждевременно, но и опасно. Для вас в первую очередь опасно, господин Рудин.
   Тут его якобы сын протянул ему телефон и нервно скомандовал:
   -Звоните! Звоните насчёт смерти вашего друга!
   Сначала он набрал номер мобильника самого Душана. Он всё ещё в глубине души надеялся, что смерть того не более чем мистификация Однако мобильный Душана молчал. Потом он позвонил в Братиславу жене Душана Иржине Долго механический голос талдычил по-словацки, что абонент временно недоступен, или что-то в этом роде, но вдруг в телефоне всё прояснилось, шумы и трески исчезли, и он услышал голос Иржины. Он не мог ошибиться. Да, это был голос Иржины. Голос грустный и очень озабоченный. На его главный вопрос, жив ли её муж, она ответила, что знает только одно: муж её лежит в реанимационном отделении ужгородской больницы и что состояние его критическое; когда она приедет к нему, то узнает больше. Этот ответ Иржины в какой-то мере удовлетворил его, но он всё равно набрал номер телефона майора Максимова. Майор Максимов ответил сразу. И сообщил, что всего несколько часов назад был в больнице у Душана, что пан Новак по-прежнему лежит в реанимации, но, как утверждают врачи, надежд на его спасение нет никаких; что по делу о нападении на машину словацкого гражданина Новак уже задержаны двое подозреваемых, и один из них не отрицает свою принадлежность к УНА-УНСО.
   У него были веские основания не доверять полностью майору Максимову, но не доверять жене Душана Иржине у него не было никаких оснований. К тому же, если честно, жена Душана нравилась ему как женщина А женщины, которые тебе нравятся, всегда выше любых подозрений.
   Известие о грядущей неминуемой смерти Душана, как это ни странно, в какой-то мере успокоило его. Это его успокоение заметил и молодой Рудин, Он заметил, как у того в уголках рта появились складки немого удовлетворения. Чем он мог ответить своему врагу? Только ударом. Пусть и словесным. Что он вскорости и сделал.
   -Душан Новак ещё жив, а вы... мы уже его похоронили. Нехорошо как-то получается, - голосом подкупленного прокурора сказал он.
   -Папа, вы понимаете, какой мы разговор с вами ведём?
   -Понимаю. Как-никак это я, а не вы, рискую головой.
   -Ничего вы не понимаете! - вдруг взорвался его якобы сын. - И ничем вы не рискуете. Рискую я один. Ну чем вы рискуете? Ну, вызовет ваша публикация скандал, пусть даже международный - да это же есть моя, а не ваша цель, моя, а не ваша вина. И я, а не вы, папа, буду гасить этот скандал, ну, может, потом в вашу сторону жикнет какая-то мелочь - и опять же я, а не вы, буду заниматься устранением этой мелочи. От вас, дорогой папа, пока потребуется только одно: на время где-то укрыться, как Ленин в своё время укрывался в шалаше в Разливе, но не здесь, в Починках, разумеется...
   -Я подскажу где, - тускло брякнул он. - На Востряковском кладбище, в могиле рядом с могилой Андрея Сахарова, моего идейного супостата. Только похорони меня, прошу тебя, сыночек, не тёмной ночью, без свидетелей, а по-человечески, по-христиански. - И тут он разъярился, как раненый гиппопотам: - Не подпишу я этот текст своим именем, не подпишу! Ничего у вас не выйдет! И вообще, знаешь, что я хочу сейчас больше всего на свете - чтоб ты исдох, Иуда! - И он выругался матом.
   -Вам не мешало бы, папа, слегка протрезветь и кое о чём подумать, - сказал ему, когда он, как буря, немного стих, его якобы сын... .
   И тут он увидел, как глаза молодого Рудина, всегда чуткие и чёткие, как микрометр, как бы от его ругани подвыцвели и теперь казались ему глазами больного человека.. О, это было чудо, которое он не мог не заметить.
   -Нельзя ли поточнее, сын мой.
   -Можно и поточнее. Вы сами отлично знаете, в какой скверной ситуации вы оказались. Вас может разыскивать Интерпол за контрабанду наркотиков, два государства будут скоро, если вы не поумнеете, бороться друг с другом за право посадить вас в тюрьму за незаконное пересечение границы. За пособничество в торговле людьми вас также могут привлечь к ответственности. По-моему, позавчера Верховная Рада Украина приняла соответствующий закон. И что из этого следует? Из этого следует, что даже гениальный адвокат не спасёт вас в суде. Вас спасти могу только я, ваш сын. Да и зачем, собственно говоря, вас спасать? Никто же вас не преследует. Ведите себя хорошо, не показывайтесь на люди недельки две, найдите себе укромное местечко, о котором я и знать не буду, - здесь молодой Рудин не выдержал и хихикнул, - и целуйтесь там на здоровье хоть с Памелой Андерсон, хоть с Ириной Хакамадой, только не фехтуйте с представителями масс-медиа - вот и всё, что от вас потребуется на данный момент. Но если вы, папа, попробуете сыграть не то, что у вас на руках, если вы будете настаивать на том, что это не с вами случилось, хотя вы прекрасно знаете, что это с вами случилось, что всё это - подлейшая подстава, тогда, папа, я превращу это ваше дело в свой личный крестовый поход против вас, несмотря на то, что люблю вас с той самой минуты, как впервые увидел вас в Шереметьево. - Молодой Рудин сделал паузу и посмотрел на него так, как, наверное, Ленин в своё время смотрел на буржуазию..
   После такого взгляда своего якобы сына ему ничего не оставалось делать, как пораженчески махнуть рукой и сказать:
   -Я сдаюсь. Я сдаюсь, потому что знаю: чтобы превзойти еврея, нужен другой еврей. А я, как известно вам, не еврей.
   Этот маленький словесный булыжничек, брошенный им в огород его якобы сына не остался тем незамеченным. От этих его слов молодой Рудин, как и ожидал он, почувствовал страшное напряжение и заёрзал на стуле так, что он даже пожалел того, как пожалел бы действительно родного сына. А может, молодой Рудин и в самом деле его сын? Что ж, и это может быть, ещё подумал он.
   -Вы настраиваете меня, папа, на откровенную беседу с вами, но я не готов сейчас к такой беседе. - В голосе его якобы сына слышалось искреннее сожаление. - Я могу сказать только следующее. Нынешним днём мне страшно не хотелось бы оскорбить Бога или Дьявола. А ещё страшнее было бы рассказать вам о себе то, что вы посчитали бы (и вполне логично), так сказать, осквернением своего семени. Будем называть вещи своими именами. Да, я живу в Израиле, но у меня есть квартира и в Москве. Не будучи из-за вас, папа, евреем по крови, я до сего времени был евреем и по виду, и по воспитанию, и по поведению, и по любви к тощим сучкам на блядских каблучках, но сейчас себя евреем уже не считаю. Не считаю себя и русским евреем, как сейчас выражаются, русским Моисеевой веры. У меня одна мечта сейчас - стать тем просто русским, которого бы все любили, какую херню он бы не говорил и какие бы кренделя в своей жизни не выкидывал бы.. Возможно, только благодаря вам, папа, эта моя мечта осуществится.
   ...Прощались они мило, душевно. Липкий, как клейстер, снежный туман, казалось, не холодил, а горячил их возбуждённые встречей лица. В общем, они договорились обо всём, как настоящие мужчины, и это его радовало.
   Зайдя обратно в дом, он прошёл на кухню, где было очень тепло, и скомандовал Пелагее Викторовне заварить ему крепкого чаю. Почти трое суток он нигде нормально не спал, поэтому его клонило ко сну, но спать днём именно сегодня ему не хотелось, хотя он и разделял убеждение одного немецкого профессора, что дневной сон куда полезнее марафонского бега К тому же его по-прежнему одолевали всякие скверные мысли и какой-то страх по-прежнему довлел над ним. Он боялся главным образом того, что статью, подписанную его именем и имевшую название:"Кошмар был грязный. Воспоминания о пережитом в Украине", могут не так истолковать, ведь большинство людей, живущих в современном мире медиакратиии, где пресса приучена уже свободно манипулировать ими, успели начисто утратить навыки к самостоятельному мышлению. Однако надеялся на лучшее. Не пойдут же украинцы после прочтения его статьи валить своего президента, горячо любимого ими Леонида Даниловича Кучму. Не пойдут валить - это однозначно. А его валить какой смысл? Ну, погалдят немного украинские националисты, главным образом во Львове и Киеве, выпустят очередную порцию русофобских высказываний в своих мало кем читаемых изданиях, но вряд ли дело дойдёт до международного скандала и вряд ли депутаты Верховной Рады Украины национал-патриотического толка обратятся с жалобой по этому поводу в Совет Европы. По всему выходит, что будет прав его якобы сын, который сказал: "Из их шума для них толку никакого не будет, зато для нас из этого шума много толку выйдет. И вообще, ни один из украинских национал-демократов толком не представляет себе, кого он из себя представляет, а нам, папа, это как раз на руку будет, мы будем не спорить с ними, а делать свой бизнес, и пусть они в это время, когда мы с помощью их же самих будем вытеснять их из нашего бизнеса, как конкурентов, пусть они рассказывают , как говорится, своей левой ноге о том, что делает их правая рука, и ищут свою пропавшую совесть".
   В общем, как бы ни складывались в дальнейшем обстоятельства, он надеялся, что всё обойдётся. И когда всё для него и для его якобы сына обойдётся более или менее благополучно, тогда господа Рудины, несомненно, отвалят и ему кусочек от своего жирного пирога. И желательно бы с изюминками. Ведь это чистая правда, что жена его Галина скоро может оставить его без порток даже... .
   "Всё будет хорошо, старик, вот увидишь", - сказал он самому себе и включил телевизор. Долго он переключался с канала на канал, но везде показывали, по его мнению, чушь. И вдруг его взор покорило другое зрелище - зрелище переодевшейся для него специально (а для кого же ещё?) его домработницы Пелагеи Викторовны. Она как раз вошла, и он, услышав её шаги, обернулся. На ней вместо спортивного костюма "адидас" теперь было длинное чёрное платье без рукавов с глубоким декольте и разрезом сбоку почти до талии. У него в глазах зарябило от света её белого исподнего. Ничего себе, краля, мелькнуло у него.
   В руках Пелагея Викторовна держала поднос с фруктами, клубничным вареньем собственного приготовления и чашками с дымящимся чаем. Вид у неё был такой, что она вот-вот опрокинет ему поднос на голову, если он в чём-то ей будет перечить. Видимо, она долго приводила себя в порядок, заранее весь свой имидж для него продумав. Волосы в крупные локоны уложила на манер советской кинодивы шестидесятых годов прошлого столетия Ларисы Лужиной, и лицом-то она, Пелагеюшка, с ней, с кинодивой, была удивительно похожа, накрасилась в том же духе, удлинив глаза чёрными стрелками, губы сделав ярко-красными. И из скромного своего гардероба учительницы-пенсионерки выбрала, зараза, то, что больше всего фигуру её, почти совсем не изменившуюся со времён её молодости, подчёркивало, потому что очень хотела как можно более соблазнительно выглядеть. А для чего так ей надо выглядеть? Ясно для чего. Для того, чтобы он опять пал жертвой её сексуальности.
   Они познакомились с Пелагеей Викторовной в 1998-м году. Она тогда только что вышла на пенсию, оставила свою роскошную московскую квартиру (она была вдовой не то полковника, не то генерала) дочери и переехала на постоянное место жительства в деревню Починки, в дом, в котором она родилась и выросла. Дом этот был буквально в сотне метров от его дома. При первой их встрече она совершенно не понравилась ему. Даже её фигурка, фигурка спортсменки-дискоболки, не произвела на него никакого впечатления. Но со временем он привык к своей соседке. Они при случае мило болтали на разные житейские темы, и он совершенно не видел в ней женщину, от которой можно было получить удовольствия не только разговаривая с ней. Правда, один раз под сильным кайфом он подумал о ней как о женщине, с которой можно было бы переброситься удовольствиями и в постели, потому что в некоторой её неуклюжести ему виделся определённый шарм. Но как только он представлял её в своей кровати, у него сразу перед глазами возникала не она, а циркулярная пила, которая безжалостно, с ужасным визгом разрезает его тело пополам.
   В начале 2000 года ему надо было ехать в Штаты на свадьбу своей дочери. Перестав быть депутатом Государственной Думы, он как-то потерял интерес и к английскому языку. Если, допустим, он ещё мог с грехом пополам осилить на языке оригинала книгу Уинстона Черчилля "Вторая мировая война", то разговорный английский для него был всё равно что тёмный лес. И надо же было ему об этом заикнуться перед Пелагеей Викторовной. В общем, заикнулся он, можно сказать, на свою беду. Она сразу пригласила его в свой дом якобы за учебниками - как-никак, а в прошлом она, оказывается, была учительницей именно английского языка. Он согласился. Там, в доме её, он выпил несколько рюмок водки, побродил по комнатам, в одной из них долго разглядывал её книги, занимавшие две большие этажерки. Она готовила обед для него и наблюдала за ним из кухни через открытую дверь - как он осматривается в её жилище, ничего не вынюхивая, а просто с удовольствием разглядывая её вещи и, возможно, узнавая её характер по книгам, настольным лампам и картинам, висящим на стенах.
   -Как красиво у вас в доме и чисто, не то что у меня, - сказал он, когда заметил, что она наблюдает за ним.
   -И у вас в доме может быть красиво и чисто.
   -Каким образом? Вы что, шутите, Пелагея Викторовна? Мою жену в эту глушь и танком не затянешь, а сам я с детства не приучен ни к порядку, ни к чистоте,- чистосердечно признался он.
   -Я не шучу. Я могу и у вас наводить чистоту и порядок. За определённую плату, разумеется. - И Пелагея Викторовна очень хитро улыбнулась.
   В благодарность за то, что она согласна стать его домработницей и в каком-то смысле и домохозяйкой даже, он поцеловал её и, как ни странно, этот поцелуй оказался каким-то очень изысканным, чудесным и даже пугающим, потому что по её воле был таким долгим, что он даже перестал чувствовать своё тело, ставшее вдруг непослушным. Ему казалось тогда, что она боится оказаться неумелой, неуклюжей, боится того, что уже забыла, как себя вести и что надо делать в такой ситуации, поэтому так нагло и нахально прижимается и целуется с ним. Со своей стороны он осторожно, может, даже нежно держал её в объятиях, а потом, словно бес его попутал, стал медленно и настойчиво расстёгивать сзади пуговки её простенького платья.
   Она выскользнула из упавшего платья и сразу повела его к кровати. Он видел, как она всё ещё испытывает робость и смущение, словно никогда до сей поры не была замужем, не рожала дочь, вообще не занималась любовью ни с одним мужчиной. У кровати она сбросила с ног домашние шлёпанцы, неизящными движениями скатала чулки, сняла бюстгальтер и трусики, возможно, ругая себя за эти неизящные движения и думая, что можно было бы переделать всё это куда элегантнее и эффектнее - так, как это, к примеру, показывают в американских фильмах, потом, освободившись от одежды, но не от волнения, легла на постель.
   -Я готова, Андрей Иванович, - прошептала она.
   Он дёрнул рюмку и снял пиджак.
   -Снимайте, снимайте с себя всё, как я! - попросила она.
   Он стал медленно раздеваться, так медленно, как будто изображал в ночном клубе "Аль Капоне" мужской стриптиз.
   -У меня вот здесь горит, - подгоняла она его. Скользнув взглядом по её телу, он увидел, что она перебирает пальцами тёмные волоски, окружающие её дырочку. От неё несло той извращённостью, которая мысленно привлекала его всегда.
   Когда он снял трусы, она увидела то, что, видимо, и не мечтала увидеть, и присвистнула от восхищения с такой шокирующей его вульгарностью, что его уже вставшее и готовое к бою мужское достоинство вдруг упало. А потом вдобавок, когда он увидел на полу, видать, ещё хрущёвских времён розовую комбинацию, допотопный бюстгальтер с множеством крючков, её нелепые, можно даже сказать, бронетрусы жёлтого цвета и взглянул ещё раз на распластавшееся на кровати её большое тело с обвисшей грудью, то охота шептать ей любовные слова у него пропала, хотя охота поиметь её с некоторой голодухи (он помнит, давно тогда у него этого самого с женщинами не было) ещё была у него. Но когда он навалился на неё, не обращая внимания на её слишком могучие неженские плечи, на кусты волос под мышками и тоже слишком густую, не знавшую никогда, наверное, бритвы поросль между ног, и уже почти всосался в её тело, как неожиданно запах мочи и пота, не сильный, но ощутимый, ударил по его ноздрям нескончаемой автоматной очередью, и сие непредвиденное обстоятельство вмиг убило его желание, и как он потом оторвался от магнита этой бабищи, как потом оделся и ушёл, ему не вспомнить, наверно, никогда
   Закон физики, гласящий, что всякое действие вызывает равной силы противодействие, неприемлем для человеческих отношений. Он это понял, когда убедился, что Пелагея Викторовна за это его дезертирство, так сказать, с поля их постельного боя абсолютно не обиделась и при новой случайной встрече об этом его дезертирстве не вспоминала, а просто сразу же предложила ему всерьёз заняться с ним разговорным английским. Хитрых улыбок на этот раз с её стороны не последовало. Он, конечно, тут же согласился. До свадьбы дочери оставалось меньше месяца, и ему надо было спешить усвоить английский разговорный хотя бы до того уровня, чтобы с грехом пополам он мог общаться без переводчика с женихом и родными жениха его дочери. Надо отдать должное Пелагее Викторовне - она обучила его за неполный месяц разговорному английскому так, что ему потом не было стыдно за свой английский не только перед женихом дочери, но и перед многими другими американцами.
   Он хорошо помнит, что за день до отъезда в Штаты ему не спалось. Майская ночь была удивительно лунная. Луна наполняла своим чарующим блеском всё в доме, он ни о чём таком особенном не думал, наверное, только из-за луны не спалось ему в ту ночь. Вдруг он услышал стук в дверь. "Кто бы это мог быть в такую поздноту?" - подумал он, однако дверь открыл без всякой опаски. Вся в пятнах лунного света перед ним стояла она, великолепная и чудная Пелагея Викторовна.
   -Мне не спится, Андрей Иванович. А вам?
   -Мне тоже, Пелагея Викторовна.
   -Плиз ми секс, плиз, - вдруг услышал он её просьбу-мольбу
   На этот раз он не оттолкнул её, а наоборот, сжал так, что она могла задохнуться, потом обнажил её грудь и стал целовать её соски губами и сжимать груди пальцами, а вскоре его рука у неё между ног оказалась, раздвинула её волосы там и проникла одним пальчиком туда, где всё уже было мокро и горячо..
   Через минуту она была в его постели, а ноги её у него на плечах, и он тогда, можно сказать, совершенно обалдел, чувствуя, как жадно принимает его, в общем-то, не очень желанное им до этого женское лоно. Они тогда не ограничились одним разом, вот это он хорошо помнит
   После возвращения из Штатов он только раз побывал на этой своей даче и - удивительно - как раз в те дни, когда Пелагея Викторовна гостила у своей дочери в Москве. Но вот после возвращения из Словакии она сама...напрашивается на близость, опять соблазняет его. Что ж, возможно он и поддастся её чарам, хотя следующим утром, когда проспится и увидит лицо её, лицо явно не кинодивы, пусть и постаревшей, Ларисы Лужиной, на которую очень старается походить Пелагея Викторовна, а лицо пострашнее лица американской еврейки Мадлен Олбрайт, получившей, возможно, за необыкновенную "нежность" своих грубых черт лица прозвище "женщина-бульдозер", то что же он тогда подумает? Подумает, что всегда есть немного безумия в любви. Подумает также, что есть и немного разума в этом безумии, подумает ещё о том, что тот, кто взбирается на любую женщину, тот смеётся над всякой трагедией и всякой печалью, что ж, и это в каком-то смысле может быть верно. И ещё подумает о том, что скрываться у Пелагеи Викторовны эти десять дней, о которых они договорились с его якобы сыном, по крайней мере нелепо, а в некотором смысле даже опасно. В первую очередь для неё. Её дом никак не может быть тем "укромным местечком", на которое намекал ему молодой Рудин. Надо поискать более надёжное убежище.
   Он уже было оторвался от телевизора, где показывали по новостям какую-то ерунду - потоки мутно-жёлтой воды смывали дома и дамбы, люди, захлёбываясь в воде и взывая глазами к Богу, тонули на глазах других людей - всё это было видано-перевидано им уже не в первый раз и по телевизору и наяву, например, когда он работал в Польше, и особого интереса уже не вызывало, и глядя на гарцующую посреди гостиной Пелагею Викторовну, радостную и готовую к телесному сражению с ним в любую секунду, он сделал первое движение, чтобы начать "сочинять" вместе с ней, так сказать, небольшой любовный "рассказик", - встал с дивана. Но в это время вдруг раздался телефонный звонок. Он подумал, что это звонит ему его якобы сын, ну, на худой случай - его жена Галина. Но звонили не они. Звонил ему его издатель Яков Мордин.
   Чистокровный еврей Мордин был знаменит в Москве хотя бы тем, что любил вставлять в разговор к месту или не к месту своё любимое; "Все люди - евреи, голубчик. Только одни об этом уже знают, а другие - ещё нет" Бывший моряк-китобоец Яков Мордин его как издатель вполне устраивал. Ещё бы! Пока он несколько месяцев сибаритничал и пьянствовал с Душаном в Словакии, Мордин из его ранней польской повести "Поручник Птах" о Варшавском восстании в августе 1944-го года сделал роман (об этом он узнал ещё до встречи с "дамой в тёмных очках" в ужгородском аэропорту) и так раскрутил его, что напечатанный тиражом в 5000 экземпляров роман в России разошёлся буквально за месяц, а переведённый на польский язык в самой Польше стал чуть ли не раритетом. До этого он не очень верил в возможности своего издателя, но теперь, когда его новоиспеченный старый роман стал продаваться благодаря Мордину на "ура", он наконец-то понял, что на самом деле представляет собой его издатель Яков Мордин. Правда, за "Поручника Птаха" Мордин пока не заплатил ему ни копейки.
   Поздоровавшись, Мордин спросил:
   -Как живёшь?
   -Да никак.
   -Выходит, плохо?
   -Да нет. Выходит-то хорошо, вот только заходит плохо в наши-то с тобой годы, - поглядев на белоснежные трусики, выглядывающие из умопомрачительного разреза на платье Пелагеи Викторовны, нашёлся что ответить он.
   -Что-то шутишь ты, Андрей Иванович, скверно, - сказал Мордин, когда до того не как до жирафа, а всё-таки как до умного еврея дошёл смысл им сказанного.
   -Короче, в чём дело, что надо, Яков Абрамович?
   Мордин сразу заявил ему, что снял с пробега, то есть остановил движение рукописи его романа "Операция "Б", уже сданной в производство.
   -Из-за чего, спрашиваешь, остановил? Да из-за того, что конец твоего романа - самая настоящая хряпа, самый настоящий социалистический реализм, который в наше время денег, увы, не приносит ни писателю, ни издателю. В общем, пока ты не напишешь другой конец романа, скажем так, более авантюрный, более триллерный, роман твой не пойдёт. Хорошо, что я сам осилил позавчера твою рукопись, которую ты мне прислал из Братиславы, а то наломали бы мы с тобой дров-дровишек...
   -Конец моего романа - не совсем вымысел, можно сказать, что он почти чистейшая правда, основан на реальных событиях, имеющих документальное обоснование. И ты, Яков, отлично об этом знаешь, - заявил он издателю уже, может быть, не как писатель, а как профессор, доктор исторических наук.
   И это было действительно так. То, что он описал в конце своего романа, произошло на самом деле. Здесь он почти ничего не убавил и не прибавил. Недаром полгода он бомбил архивы КГБ и пробился наконец сквозь туманы догадок и версий с помощью документов к тому положению вещей, когда он мог не только себе, но и всем желающим рассказать, как это было. И вообще, в своём романе он старался как можно более объективней рассказать о тех трагических событиях, которые произошли на Западной Украине в сентябре-ноябре 1947 года. Вот о каких событиях он рассказал в своём романе..
   В начале сентября 1947 года хорошо вооружённые и обученные отряды УПА и польской Армии Крайовой, пытаясь пробиться к американской зоне оккупации на территории Австрии, пройдя большую часть горного массива на севере Словакии, однако были остановлены намного превосходящими их силами чехословацкого корпуса безопасности, оснащённого к тому же артиллерией, танками, другим тяжёлым вооружением и поддержанного с воздуха советской авиацией. Понеся в нескольких стычках с чехословаками ощутимые потери, отряд УПА, которым командовал Роман Коссинский, принял решение возвращаться обратно в Украину. И не только потому, что некоторые курени отряда уже проголосовали за это решение ногами - то есть попросту сбежали с театра военных действий, и не только потому, что он, Роман Коссинский, крупно повздорил с дипломированным полковником польской Армии Крайовой Ежи Сатановским, и не только потому, что он, Роман Коссинский, да и многие другие бойцы УПА верили в скорое начало войны Америки, распологавшей чудо-оружием, так называемой "нуклеарной бомбой", с "Совитами", после начала которой все они предрекали полный крах "Совитам" - но главным образом потому, что на этом настояла его, Коссинского, жена Мария, в своё время окончившая три курса мединститута во Львове, работавшая врачом в подпольных госпиталях, а теперь вот ставшая личным секретарём-машинисткой и в некотором роде даже телохранителем своего мужа. Настояла на этом Мария Коссинская главным образом из-за своих детей. Дело в том, что ещё в мае 1946 года у четы Коссинских родилась двойня. Детей нарекли Верой и Романом. В тех условиях малышей пришлось отдать на воспитание в чужие сельские семьи. Но теперь дети подросли, и Марии как матери очень хотелось заняться их воспитанием лично, не расставаясь с ними, так как до этого она виделась с детьми только несколько раз. Конечно, ни в каких документах об этом нет и намёка, это была его догадка. Но какая! Он был абсолютно уверен, что если бы ему довелось встретиться с Марией Коссинской, урождённой Свенцицкой, то она потвердила бы его догадку
   Отряд УПА под командованием Коссинского, возвращаясь в Украину, на удивление легко .преодолел труднодоступный горный массив на территории Закарпатья и в начале сентября оказался на родной и для Марии и для Романа Станиславщине, ныне Ивано-Франковская область Украины. В это же самое время Роман Коссинский стал официальным лидером ОУН Карпатского края, возглавил так называемый "большой" Краевой провод "Карпаты-Запад", опорой которого служили труднодоступные горно-лесистые массивы Станиславской и Дрогобычской областей. Но это был наверняка и самый тяжёлый для всех бойцов УПА на Галичине период. Советские органы как раз тогда начали операцию "Блокада". Во все населённые пункты Прикарпатья ввели гарнизоны, а мобильные группы чекистов разыскивали "бандбоёвки" в горах. Повстанцы были вынуждены укрываться в лесных лагерях, без поддержки местного населения, а на носу были морозы и снегопады. Их базы штурмовали с воздуха "Илы" 6-го авиаполка НКВД. Многие соратники Коссинского тогда погибли. Но и в таких условиях повстанцы ожесточённо сопротивлялись, уничтожали чекистов, армейцев, "ястребков" (бойцов так называемых истребительных батальонов), партсовфункционеров, многих сторонников советской власти из местных. А чего стоит, к примеру, нападение бойцов из сотни "Мстители", подчинённых непосредственно Роману Коссинскому, на кортеж командующего 38-й армией будущего маршала Константина Москаленко или убийство "боёвкой" некоего Юры заместителя начальника политотдела той же армии полковника Голубева. В документах госбезопасности в тот год Романа Коссинского именовали не иначе как "фанатичным националистом". Именно Коссинский как лидер ОУН Карпатского края принял активное участие в разработке новой тактики действий бандеровского подполья. В её основе лежала так называемая схема "Дажбог", то есть переход к действиям малыми группами, перенос вооружённых акций с силовых структур на гражданскую администрацию и так называемых "сталинських посипак" (так называли бандеровцы людей-специалистов, присланных или приехавших добровольно для оказания помощи населению Западной Украины в основном из восточных районов Украины и из России), которых была уничтожена не одна тысяча. При Коссинском повышенное внимание уделялось конспирации в работе, система связи осуществлялась через так называемые "мёртвые пункты", служба безопасности (СБ) ОУН вела безжалостную "вырубку" (нередко в прямом значении этого слова) рядов бандеровского подполья, очищая их от подлинных и мнимых "сталинських сексотив". Сам Коссинский после возвращения из Чехословакии обосновался в "крыйивке" (подземном бункере) на горе Яворина Долинского района на Станиславщине (это было его основное укрытие), которое обустроили на крутом склоне. С трёх сторон это убежище было практически недосягаемым. Вход, прикрытый "дучкой" - ящиком с землёй под ландшафт местности одновременно служил амбразурой. Через укрытие протекал ручей, что было также немаловажным фактором: в укрытии можно было выдержать без связи с внешним миром длительное время. Пространство вокруг бункера было напичкано минами натяжного действия. Безжалостный к своим и чужим, Коссинский ликвидировал состав охранной "боёвки", строившей ему укрытие. На них просто по очереди люди из СБ набрасывали "цурку" - удавку, широко применявшуюся СБ в целях экономии боеприпасов. У подпольщиков было также два радиоприёмника. Мария Коссинская как машинистка Краевого провода печатала на пишущей машинке документы и сводки о международном положении.
   Больше месяца не без успеха Коссинский скрывался на горе Яворина от многочисленных облав чекистско-войсковых групп. И тут охотникам на "бандоуновцев" помог случай. 21 октября в селе Вербиж Верхний Печенежинского района был захвачен следователь референтуры СБ провода "Карпаты-Запад" Дмитрий Ребрик (Лиман), признававший единственный вид наказания - "скараты на смерть". Через несколько дней арестованный дал подробные показания о тактике подполья и его спецслужбы. Но самое ценное было для чекистов - Лиман указал приблизительное место расположения бункера Коссинского. Четверо суток в сплошной снегопад три сотни участников оперативно-войсковой группы прочёсывали местность, прилегающую к Яворине. Наконец подчинённые известного "бандолова" майора Михаила Костина, руководившего операцией, заприметили характерный демаскирующий признак - подтаявший на склоне горы небольшой участок земли четырёхугольной формы. В ночь на 10 ноября 1947 года бандеровцы, поняв, что обнаружены, вступили в перестрелку. Они вели огонь из имевшихся у них трёх ручных пулемётов, шести автоматов и двух винтовок. Ожесточённая ружейно-пулемётная дуэль длилась до пяти часов утра. Вдруг после кратковременного затишья из-под земли послышались одиночные выстрелы. Затем чей-то голос сказал: "Не бросайте гранаты, я остался в живых один, я сдаюсь". Тёртый в операциях майор Костин заподозрил неладное: мол, под прикрытием переговоров бандиты хотят улизнуть в темноту. Обитателю "крыйовки", который хотел сдаться, предложили дожидаться рассвета. Поутру из бункера вышел охранник Коссинского, назвавшийся Ясным. Он поведал следующее. Осознав безысходность положения, Роман Коссинский велел замуровать в запасной галерее (лазе) себя, жену и технического референта СБ провода "Карпаты-Запад" Скалу. Последний должен был впоследствии потвердить, почему чета осталась в живых, а охрана погибла. В подобных случаях с уцелевшими вела крутой разбор СБ: "Докажи, друже, что "не запродався сталинським опричникам" в обмен на жизнь". Остальным боевикам руководитель провода приказал застрелиться, а командиру охраны Левку взорвать бункер. Сам же Коссинский рассчитывал обмануть "сталинських салойидив" и выкопаться наружу после того, как чекисты уйдут. Один за другим дисциплинированные подпольщики сводили счёты с жизнью. Ясный, брат руководителя высокого ранга (генерала Шухевича), уговорил Левка подорваться вдвоём. Когда главный охранник уже готов был дёрнуть шнур, Ясный уложил его выстрелом в затылок из автомата. Осмотр убежища потвердил слова сдавшегося в плен Ясного. В погибших соратниках Коссинского опознали организационного референта - второе лицо провода Липкого, боевиков охраны Тимка, Романа и Мороза, кухарку Олену. Здесь же валялась печатная машинка Марии Коссинской. Как только чекисты начали искать лаз, где якобы были замурованы Коссинский, его жена и Скала, опытный майор Костин, опять заподозрив неладное, приказал срочно покинуть убежище. Три солдата не успели этого сделать, как грянул мощный взрыв, который поднял вверх десятки тонн земли. В результате такого мощного взрыва многие чекисты получили ранения от ударов камней и комков мёрзлой земли, но продолжали оставаться в строю. Почти целый световой день чекисты в останках тел, разбросанных по всей округе вокруг бункера, искали останки Коссинского, его жены и Скалы. Ясный не опознал ни одного останка тела, который мог бы принадлежать тем.. И тогда было высказано вполне обоснованное мнение, что тех, замурованных в лазу, наверняка придавило от взрыва землёй намертво и таким образом подземное укрытие (схрон) стало для них могилой. В общем, не рассчитал Коссинский силу взрыва.. Но только через три недели оцепление возле бункера было снято.
   Долгие годы такая версия гибели Романа Коссинского, его жены и Скалы не вызывала сомнений ни у советских, ни у западных историков. Правда, рассказывая об этом событии, происшедшем 10 ноября 1947 года, советские историки, ссылаясь на показания охранника Коссинского Ясного, не забывали упомянуть о том, что лидер Карпатского провода ОУН Коссинский хотел выжить "ценой смерти соратников", что, мол, по-человечески можно понять стремление Коссинского выжить, спасти любимую женщину, мать его маленьких детей. Но какой ценой? Во все времена считалось геройством, если командир, жертвуя собой, пытался спасти своих подчинённых, а не наоборот.
   В книге известного исследователя движения ОУН в Прикарпатье канадского историка украинского происхождения Миколы Ястреба "Герои не умирают" гибель Романа Коссинского, посмертно получившего Золотой Крест за заслуги 1-й степени, описана как геройская. Но только его, Коссинского, гибель. Имя жены Коссинского почти не упоминается. Может, канадский историк кое о чём догадывался и без путешествия в архивы КГБ? Может быть, может быть.
   В его романе Романа Коссинского убивает...его жена Мария. Убивает она также и Скалу Он чётко и ясно в своём романе даёт понять, почему она это делает. Мария делает это ради будущего своих детей. И ещё потому, что посчитала, что муж её поступил чудовищно преступно по отношению к своим соратникам, не дав им возможность тоже уйти от чекистов по подземному ходу длиной более трёхсот метров. Оказывается, в убежище на горе Яворина ещё вёл и подземный ход. Его обнаружили только в начале семидесятых, когда на горе Яворина устанавливали телерентранслятор. Строители обнаружили также в начале подземного хода и два человеческих скелета. Эксперты-криминалисты установили, что скелеты принадлежали мужчинам примерно одинакового возраста - от 30 до 40 лет. Об этом он прочёл в докладной оперуполномоченного КГБ по Печенежинскому району на имя областного руководства КГБ, датированной маем 1971 года.
   О, если бы Мария знала заранее об этом подземном ходе! По его мнению, если бы она об этом знала, она ни в коем случае не допустила бы гибель своих товарищей. Но муж её Роман Коссинский думал иначе. Как только выяснилось предательство Ясного, он сразу вместе с женой устремляется по подземному ходу к выходу из схрона, по пути Скала нажимает потайную кнопку, чтобы взорвать бункер. Но когда ровно через три минуты после нажатия кнопки в бункере раздаётся мощнейший взрыв, в двухстах пятидесяти метрах от него почти возле самого выхода на поверхность раздаются ещё и два выстрела. Но их никто не услышал.
   Дальше в его романе Мария сразу же после убийства ею мужа и Скалы выбирается, так сказать, на свет Божий и, каким-то чудом проскользнув через оцепление, скоро оказывается подле своих детей-близнецов. Но её материнское счастье длилось недолго. Дети заболевают очень серьёзной на то время болезнью - корью. Нужен врач. Только врач сможет спасти её детей. Но их участкового деревенского врача Надежду Кожемякину, приехавшую добровольно лечить жителей горных селений Западной Украины из самого Красноярска, за два дня до этого расстреливают "лесные братья" как "сталинську курву". И здесь Мария решается на отчаянный шаг -направляется в районный центр, чтобы найти там врача и привести его к своим больным детям. В райцентре кто-то из местных жителей узнаёт в ней жену Романа Коссинского и доносит на неё уполномоченному МГБ. Её арестовывают. Пока она сидит в подвале райотделения МГБ, дети её умирают. Но дальше происходит невероятное. Через месяц её неожиданно выпускают. Казалось бы, пережив такое горе, Мария должна была бы взяться за оружие и мстить, мстить так называемым "совецьким окупантам". Она могла бы рассуждать так: " Мы, молодые супруги, могли бы жить, растить своих детишек, если бы вы, "москали прокляти" не пришли бы в наши горы и не начали бы с нами братоубийственную войну". Но вместо того, чтобы мстить за своих детей, Мария Коссинская выходит в его романе замуж за... уполномоченного районного отделения МГБ, тогда ещё майора Михаила Костина, потому что без памяти влюбляется в того. И вот такой, в общем-то, потрясный конец его романа не устраивает почему-то его издателя. Но ещё, как говорится, не вечер, и он может побороться за свой конец романа. И будет бороться, чёрт возьми!
   -Помните, Яков Борисович, - начал он "бороться", - вот эти строки из моего романа. Я их процитирую вам по памяти: "Костин молчал, неотрывно глядя на кончик своей дымящейся папиросы. Голубая струйка дыма расходилась между ним и его визави, а он даже этого не хотел допустить. Он чувствовал на себе пепелящий его душу её взгляд. Бывают минуты, когда легче смотреть в дуло пистолета, чем в глаза молодой женщины. Особенно тогда, когда боишься признаться ей, что любишь её. Любишь, несмотря на то, что она - твой враг. " К чему китайские церемонии", - вдруг подумал Костин, встал из-за стола, подошёл к девушке, которая стала ему необыкновенно близкой за эти долгие десять дней допросов, обнял её за плечи и сказал: "Я люблю тебя, Мария" Скоро их губы слились в длинном поцелуе, а руки майора Костина уже добирались под резинку трусов Марии к её волшебному, отнюдь не вражескому телу." Разве это плохо написано, Яков Абрамович? - почти кричал он в телефонную трубку.
   -Не плохо, но...
   -Разве это плохой конец романа, когда бывшая жена известного бандита выходит замуж за чекиста, а через год рожает ему дочь? -"Постой, постой. - У него закружилось в голове, и ему показалось, что вот-вот от сердечного удара он свалится на пол. -Что было выгравировано на рукоятке наградного пистолета, который показывала ему "дама в тёмных очках", утверждая, что это пистолет её отца? "Майору Костину за успешную операцию против "бандоуновцев", ноябрь 1947 г." - вот что было выгравировано. О Боже, какой я кретин! Как я этого раньше не заметил! Выходит, что мадам Рудина - дочь Марии Коссинской-Костиной, урождённой Свенцицкой. Вот это да! Вот это открытие!" - И тут он выругался в телефонную трубку так, словно хотел с помощью мата покончить жизнь самоубийством.
   -Ты что, Андрей, осатанел вообще. Ругаешься, как сапожник.
   -Как настоящий русский писатель, - поправил он Мордина.
   Нет, он не ругал себя за то, что "проморгал", как говорится тот факт, что мадам Рудина была дочерью майора Костина и что девичья её фамилия - Костина -была у него на слуху, оказывается, ещё в далёком 1974-м году, он ругал себя за то, что ранее не докумекал, что Анна Михайловна Костина и Жанна Рудина - одна и та же чертовка. И ещё ругань его была вызвана другим немаловажным, по его мнению, обстоятельством, тем, что встреча с этой женщиной никак не могла обойтись без вмешательства посторонних, главным образом, сатанинских сил. Только Дьявол мог организовать их встречу и задурить ему голову этой бесовкой. И вдруг явно бандитский внутренний голос прожужжал в его башке следующими словами: "Не по теме шуршишь, кулёк. Ведь ты же любишь мадам Рудину так, как никого не любил ещё на свете. И Дьявол тут ни при чём."
   -Почему ты, Яша, не доволен (словечко-то какое правильное он нашёл!) концом моего романа? Ведь он как зеркало отражает действительно происходившие в те годы события. И вообще, в своём романе я только некоторые фамилии действующих лиц изменил, так сказать, из соображений личной безопасности и внутреннего душевного спокойствия, а в остальном, могу поклясться, что отобразил реальную действительность без прикрас.
   -Андрей, в каком веке мы сейчас с тобой живём? Правильно, в ХХ1-м. Это в ХХ веке было модно отображать действительность, а в ХХ1-м модно её искажать.- В трубке послышался тяжёлый вздох Мордина. - Ладно, слушай, каким я вижу (Мордин сделал ударение на этом слове) конец твоего романа. Коссинский, хуй с ним, пусть погибает, всё-таки его смерть уже навечно занесена в анналы истории. Ну а дальше к чёрту историческую правду! От неё деньги не растут. Пусть Коссинский погибает, но...не от руки собственной жены, а от руки Скалы. Почему Скала убивает своего босса? Да потому, что влюбился в его жену. Они с Марией уже как месяц снюхались. Капни здесь эпизодик с трусиками, так сказать, бандеровскими, которые Скала снимает с Марии и так далее - у тебя это хорошо получается. Дальше Мария вместе со Скалой выбираются из бункера, Мария забирает своих детей, и в конце концов они оказываются на Западе, в Австрии, в лагере для перемещённых лиц.. Там, в лагере, дети Марии умирают от какой-то заразной болезни, капнешь здесь душещипательную сценку их смерти, ну, не капнешь, фиг с ней, главное - изобрази в своём романе потрясную любовь Марии и Скалы. Сделай из Скалы второго Грегори Пека, а из Марии - вторую Одри Хёпберн. Конец их любви наступит 2 ноября 1956 года в Будапеште. Они погибают с оружием в руках как
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"