Лет 5 назад, едва ли не за почерневшим дубовым столом в средневековом замке, конечно - музее, стал писаться такой стишок: ...Здесь, где капли из ведер в колодец стекают не звонки, //Где остывшие раны не смеешь ладонью потрогать,//Для того ли Мадонна молчит, обнимая ребенка,//Чтобы первой услышать дыханье воскресшего Бога.
С тех пор время от времени бередит сознанье скульптор, о котором вспоминают только историки да искусствоведы. Он родился 200 лет назад и прошел в землю, как те капли - нарочно не звонко, чтобы никому, и, главным образом, самому себе, не помешать услышать единственное дыханье. Полагаю, у многих, благодаренье скульптору, обострялся слух. И так порой болезненно отзовется животное вторженье в тишину.
...Нет той постройки, которое ласковые соотечественники не пожелали бы превратить в нужник. Допустим, подъезд, если даже рядом кусты сирени - в мае, в цвету - все равно предпочтительней подъезд. А если заброшенная каплица, что вы! На окраине села, что вы! Пусть она хоть посреди кукурузного поля. В Виннице до войны был костел (и теперь он тоже есть), а сразу после войны в нем устроили лекторий. И какой же лекторий без туалета? Но запроектировать туалет надо было непременно на месте бывшего алтаря. Там, где прежде шли проходы, ютилось захристье - не та энергетика для такого тонкого дела.
Так вот каплица на окраине села. Теперь - всего-то захудалого села, а некогда был городок, добившийся магдебургского права, менявший названия на вкус владельцев и до наших дней уцелевший, как Новомалын (Ы можно заменять на И для легкости произношенья). При въезде в тот Новомалын обязательно свернешь себе шею, оглядывая сказочные руины панского маетка. Не надо учиться на оценщика, чтоб понять: владельцы были из родовитой знати и, может быть, богатейшими на Волыни. А круглая вежа с останками псевдоготических башенок - по аисту на каждой из четырех, если дело к весне - это вам вся европейская архитектура. И новомалынец с готовностью скажет, что, мол, так оно всегда и было. Он родился - а оно уже было. А почему ж оно было, не знает - зачем ему знать? Он там с детства оправлялся - вот и все знание. Шляхтич жил - вот почему, у нас один весомый аргумент: еще за Польшей.
За какой, боже мой, Польшей... После Брестского мира и до второй мировой войны? мировой войны, боевой войны... пойти на мировую - это куда? Не ругайся, скажет новомалынец. И выдвинет аргументы. До второй мировой каплица уже развалилась. И поляки были, срам сказать, голытьба одна. А украинцев не было, потому что про таких никто и не знал. А ты-то где был, что тебя не было, я спрашиваю? В школу ходил. И как тебя звали? Аполлон Костюшко, как и сейчас - простое захолустное имя, я вам доложу. Школы были - еврейская и польская. В еврейскую никто не пустит (а никто и не рвется!), потому ходил в польскую. И сам про себя думал, что русский. Просто балакал по-другому, чем в Москве. Кто ж его тогда знал - как в Москве, но теперь-то рассказали. А до Варшавы тоже не всякий доберется! Евреи ездили лечиться или по делам, а у нас дел не было, у нас их и теперь мало - на огороде кое-чего. Зато до повета 10 верст, балагула набирал полный воз народу - вот разве и поездок в жизни. И что ж поляки заброшенный панский маеток не присмотрели? Так война и помешала, но там мраморы были, их увезли в повет. А кирпичи новомалынцы растащили - хаты латать. Из хаты кирпич не выкинешь, потому айда в повет за мраморами. Балагула бы не помешал - дороги остались те же. В волынских каменоломнях в 30-х годах искусно обрабатывали гранит, шмат жуть какой недешевой и качественной дороги с того часа остался для истории. Главное, чтоб новомалынцы до этой дороги не добрались - им бы все на хаты растащить, да и правду сказать - откуда теперь камнем разжиться?
Мраморы были, и замок стоял веков пять, от литовского князя Ягайло. В восемнадцатом веке мрачные крепостные стены перестроили в пышную панскую усадьбу, которая по наследству досталась Станиславу Сосновскому, маршалку Острожскому. Предводитель местного дворянства, меценат, коллекционер, просветитель - он, видно, и открыл школу для Аполлона Костюшко. А больше некому, дважды за сто лет школы не открывают. И ведь Аполлон-то почти до наших дней бухгалтером прослужил, пока новые ученые не завелись. Он и теперь служил бы, но фельдшер ему сказал, что у тебя или инфаркт или инсульт - не разберу, в повет надо бы ехать или лежать, не вставать. Мы бы тоже рассудили лежать. Бывает, поедем раз в год, и долго потом то ли везут еще, то ли на стул усадили...
Но своих детей на бухгалтера же учить не станешь? Особенно Томаша-Оскара, третьего сына, рисовальщика, подающего большие надежды. В начале 19 века визитатор Фадей Чацкий устроил в наших краях Волынский лицей, который к периоду своего расцвета сравнялся в статусе с Виленским университетом. По характеру образования это было совершенно польское учебное заведение, и православные лицеисты едва составляли десятую часть. Закрыли Волынский лицей после польского восстания, что, впрочем, явилось пустой формальностью - учителя и учащиеся в 1830-м дружно ушли в повстанцы. Каким-то чудом поручик Оскар Сосновский, уже служивший в то время в польском полку его Императорского Величества, избежал переплета освободительного движения. Но после знаменитой записки генерала Паскевича "Варшава у ног Вашего Величества" военная карьера Сосновского закончилась.
Выступление "польского царя Николая против российского императора Николая I", так нервически шутили правые повстанцы, положило конец демократическим заигрываниям империи с горделивой шляхтой. И лицей с его многотысячным фондом западноевропейской литературы, с богатейшим собранием инкунабул решено было перевести в Киев, где он послужил основанием православного университета Святого Владимира. Первый ректор университета придирчиво выбирался из числа московской профессуры. Им стал тихий профессор ботаники и знаток истории Михаил Максимович, получивший впоследствии, уже в Киеве, доктора славяно-русской филологии. А вот намеченному Максимовичем на должность заведующего кафедрой филологии Николаю Гоголю позволения служить в университете не дали - теперь даже малороссийские черты казались государю неблагонадежными, даром что полтавчане Паскевичи владели землей по соседству с Яновскими.
Эх, птица-тройка, опять мы остались с носом! А наш отставной поручик - с имениями, которыми наделил его щедрый родитель. Но помещичья жизнь пришлась романтичному панычу не по душе: крепостное право кабально для того, кто не умеет сделаться рачительным хозяином. Он всегда будет тяготиться имущественным делами, перепоручать их коллежским асессорам, ввиду невозможности довериться собственной родне. В областных архивах сохранились записи о разделах фамильных владений Сосновских с примечательной бумагой о незаконном захвате части новомалынского маетка кем-то из новоиспеченных родственников. Этот спор уязвленный Оскар разрешил в свою пользу. Наиболее же пунктуально в Волынском губернском присутствии оформлены дела про пореформенное отчуждение земли бывшими крепостными. Тихую зависть вызывает расписанное на 49 лет погашение казенного займа на сумму 5055 рублей крестьянам одной из деревенек "для выкупа 328 десятин 422 саженей земли у Фомы Сосновского".(1)
Но то будет 30 лет спустя, а теперь душа рвалась в шумную столицу. Для пылкого сыновнего сердца столица одна - Варшава, где одаренного 20-летнего провинциала зачисляют слушателем в Академию искусств.
В Варшаве людно. Сюда перебираются способные земляки из западнорусского края, выпускники Петербургской Академии художеств, стипендиаты итальянских школ - в общем, Польша умеет собирать камни. Но имперское око теперь и камни, и холсты разглядывает через монокль ведомственной цензуры: щекотливую тему "Далила, обрезающая волосы Самсону", назначенную для конкурса на соискание звания академика, - следует отклонить, темой предлагается "Портрет графа Паскевича Эриванского, светлейшего князя Варшавского".
Но Оскар отныне жаждет ваять по мрамору. В Академии складывается класс, который поляки теперь называют "плеядой Павла Малинского", чеха, ученика Бертеля Торвальдсена - датский скульптор уже признан наследником Кановы, и повсюду в Европе ваяют его ученики. Один из наиболее известных - Христиан Раух, основатель берлинской школы. И не стремиться в Берлин невозможно.
В неустойчивых традициях переездов Варшава - часто транзитная остановка. Хорошо, что вы не были в Варшаве, Аполлон Костюшко, для иного новомалынца - это транзит остарбайтера из Рейхкомиссариата Украина, и никакая польская школа статуса цивильарбайтра ему не обеспечила бы. Одной несытой весной на сломе эпох поезд начищал рельсы от Киева до Берлина. В Варшаве в вагон вошел импозантный пожилой пан и приподнял шляпу в сторону проводницы. Она нырнула в служебное купе, выплыла с ящиком пивных бутылок и перегрузила стеклянные гроши в его добротный чемодан. Варшавянин оказался нашим земляком. Как этнический поляк, Юзеф Вайцель с семьей был депортирован в Польшу, чтобы освободить жилье для этнических украинцев (печально-известный дележ западных прикордонных территорий продолжался до конца 40-х, и отразился на судьбах миллионов людей). Новоиспеченных граждан Польши размещали на бывших немецких землях, и, год спустя, управляющий поселением близ Гдыни вчитался в немецкое имя "Вайцель", которое у нас приняли за исковерканное "Войцех". Семья опять свернула скарб и двинулась в Германию, в обмен на возвращение немецких поляков. Дожив до вегетарианского режима, Юзеф Вайцель нашел в архивной книге Дрогобычского костела запись о своем крещении и вернулся в Польшу, которая очень быстро, прежде других, ощутила на себе кризис социалистического жанра. Венгерский зеленый горошек "Глобус", основной продукт питания в магазинах, не мог прокормить столицу. Поляки опять рассеивались по Европе, а Юзеф Вайцель наладил сбор международной стеклотары. А если, я говорю, в Берлине теперь бутылки дороже? В Берлин вы скоро перестанете ездить, а без вас и бутылки. А в Варшаву не перестанем? Не думаю, говорит, у нас с вами общее прошлое, жаль, отвратительное.
Особенно жаль, что отвращение укореняется на уровне биографий. Нет, пожалуй, ни одного учителя Оскара Сосновского, которого не упрекнули бы в нарочитой холодности неоклассических скульптур. Мраморы Торвальдсена после его смерти называли едва ли не глыбами льда, "Безжизненность отполированной поверхности" усматривали в работах Кановы. В Риме Сосновский сближается с Пьетро Тенерани, еще одним учеником Торвальдсена, увлеченным идеями итальянских пуристов, чье стремление к строгости часто казалось показным. Тем дороже неизменное почитание, которое снискали Христиан Раух и Бретель Торвальдсен среди своих соотечественников. Что же считать отечеством Сосновского - ведь существует понятие малой родины? Но представляется, что мы проснулись с перепою и не узнали своего села. И нам бы побродить с радостью узнаванья, да снова предложили выпить. Спасибо, Польша, что ты вернулась за своими пожитками - мы не разберем их предназначенья.
Несколько лет отучившись в Берлине, Сосновский отбывает в вечный город. На какое-то время он обосновывается в мастерской Тенерани, зарабатывая на жизнь бесчисленными копиями античных скульптур. Довольно длинный список мраморов (и очень скоро) - Спящая Ариадна, Брут (Капитолийский), бюст Сократа, портреты Тенерани, актрисы Элеоноры Дузе, художника Франческо Подеста, архитекторов Антония да Сангалло и Сальваторе Бьянки - стала увозить в свои усадьбы польская знать. Кое-что перепало родне в Новомалынское имение - Александр Македонский, к примеру, в образе Аполлона (теперь-то вы понимаете, Аполлон Костюшко, откуда у вашего батюшки античная грусть?). На родине общественность изыскивала средства, чтобы заказать Сосновскому памятники выдающимся соотечественникам - проповеднику Петру Скарге, наиболее влиятельной фигуре польской контрреформации конца 16 века, Тадеушу Чацкому, писателю Юзефу Коженевскому и прочая, и прочая. В Рим из Польши, Галиции, Волыни шли приватные заказы на архитектурное решение домов и благоустройство парков. По собственному проекту и личным коштом Сосновский возвел деревянную церковь в Новомалыне и с азартом перестроил свое родовое гнездо.
За двадцать лет жизни в Риме он добился общественного признания, сделавшись профессором Академии св. Луки и почетным членом двух десятков академий искусств, которые к тому времени расцвели по всей Европе и унавозили почву для последующей убийственной критики академизма. После смерти Тенерани Сосновского назначают директором Римских музеев, около 15-ти последних лет жизни он руководил Академией "Виртуози аль Пантеон".
Но главной темой его замыслов, от первой работы Ангел Воскресения и до Пьеты, становятся библейские сюжеты. Он хотел бы вести жизнь затворника. Устроил мастерскую в отвратительном сарае, тут же наспех обедал, а порой и вовсе забывал о еде. От посетителей и даже покупателей прятался в палисаднике. Иногда они заходили, чтобы взглянуть на всклокоченного маэстро, который в России "владеет королевским дворцом, полным сказочных драгоценностей, и более чем 4-мя тысячами подданных" - такую славу распустил французский очеркист.(3)
Драгоценности остались родственникам, деньги, заработанные скульптурой, торопливо делились между нуждающимися учениками, подмастерьями, послушниками и послушницами монастырей. На свои средства профессор Сосновский реставрировал здание руководимой им Академии. А лучшие работы подарены костелам и братствам.
Материнство Марии, Мадонна Непорочного зачатия, Мадонна с Младенцем, Пьета - эти мраморы или их многочисленные реплики украшают храмы в Италии и Польше. За заслуги в развитии религиозной скульптуры Папа Пий IX вручил мастеру орден Григория Великого, Двоеслова - святого, почитаемого на Западе и на Востоке.
Оскар Сосновский, наследник блестящего рода, умер в добровольной нищете. Похоронен в Риме на Кампо Верано. 27 января 1888 года коллеги по Академии написали в некрологе такие слова: был в сердцах многих, потому что человека... подобной доброты и величия духа надо ждать долгие годы.(2)
Судьба скульптур Сосновского порой складывалась горько. Из родовой каплицы в Острожский костел в конце 19 века были переданы прекрасные мраморы Мадонна с Младенцем и Христос на смертном одре - смерти, теплей, чем эта, и не вспомнить. Во время оккупации бургомистром города Острог был назначен бегло владеющий немецким историк и археолог Иосиф Новицкий. Человек, посвятивший себя музейному делу, использовал служебное положение для ведения археологических раскопок. Его же хозяйственная деятельность носила авантюрно-гуманитарный характер. За несанкционированную раздачу продовольствия нуждающимся Новицкий был снят с должности. Зато репутация музейного чудака закрепилась за ним навсегда, и советская власть не воспрепятствовала тому, чтобы после войны Новицкий возглавил музей.
А в 1947 году гуманитарные наклонности проявляла уже и новая власть - Христа на смертном одре из костела изъяли, чтобы увезти в подарок какой-то молодой демократии. Заручившись поддержкой военных, Новицкий снял мрамор с железной дороги и навсегда укрыл в музее. Когда в начале 60-х решено было закрыть костел, прихожане бросились к Новицкому с просьбой увезти Мадонну с Младенцем. Городская управа уже принимала известное участие в судьбе мрамора - Новицкому сообщили, что к костелу подъехал трактор, снабженный тросами и цепями. "...В траурных маках, с бессонной совой...//Доченька !//Как мы тебя укрывали//Свежей садовой землей..." Говорят, Новицкий бросился поддержать мрамор, пошатывающийся на цепах, в костельном дворе.(3) С тех пор и Мадонна с Младенцем стоит в музее.
Невыразимую печаль вызвала у нас встреча с мрамором Ecce Homo. Сосновский преподнес его в дар монастырю Нотр Дам де Сион. Мрамор и сейчас в Иерусалиме, в прекрасной белокаменной нише храма, - он удивительно раскрашен в пару к симметрично стоящей фигуре.
Простим сестрам Сиона их невинное представление о всеобщей гармонии. В чужой монастырь со своим уставом не входят, да и не с нашими гигиеническими привычками входить в монастырь. Мы и на улицу-то выходим с ребячливостью Аполлона: вот деревце, чтоб опереться, а вот и ящерица, чтоб убить. Но для оправданья наших жестов перед вечностью всегда находится Пракситель.
1."Архiви України" Љ 6 / 2001 О.Буравський
2.L.Lameński, "Tomasz Oskar Sosnowski, 1810-1886, rzeźbiarz polski w Rzymie" 1997
3.Я.Бондарчук, Острозькi просвiтники XVI-XX ст. "Т.-О.Сосновський", "Йосип Новицький" 2000