И что теперь - земля пуста,
а мы обуглены любовью.
С голгофы южного креста
сполох до звездного гнездовья.
Скрести "когда" и "далеко"
в одно спасительное "рано",
как будто маятник Фуко
свисает с балок Монферрана
и не отбрасывает тень.
Скрести, как руки, воедино,
довольно только захотеть -
и кто разнимет.
Как на макете комья гор
и мерзлота из пенопласта.
В каких пределах Эльсинор,
как дичь остывшая, распластан.
Одной блуждающей душе
какие заводи по глотку -
да где ж они, когда в парше
пересыхает околоток.
И что теперь - скрипит титан,
клонясь под грузом многотонным.
И ночь отчаялась пристать
к рельефу треснувших фронтонов.
За каждым - сумерки кулис,
прием эффектный, но избитый -
зародыш, пробующий жизнь,
ведом подвешенным софитом.
Дурман такой пускай хлебнет,
пускай обманется вначале,
еще далек его черед
священнодействовать плечами.
А ты теперь повремени,
не помня о других как будто,
ужель потокам кровяным
пора выпрастывать минуты...
***
Начнем войну в четыре голоса,
худого мира не сложив -
так беспощадно конским волосом
рубить по сукровице жил.
Была ли первою последняя -
не из-за такта, но за так
рвани случайному посреднику
любую партию с листа.
Он ждет, и стены изготовились.
Какого ляда канифоль...
хотя бы для очистки совести
собрать рассыпанное соль,
едва белеющее затемно.
И как же нам в чужом ладу
угадывать то указательным,
то безымянным высоту -
всё здесь, но не припомню правила
и цель божественной игры,
как будто душу переплавило
в исподней лаве до поры.
Рвани - сокровище кощеево
висит на кончике иглы,
в скорлупке временной поверенной -
пиф-паф... кря-кря... курлы-курлы
слетит, пристраиваясь в паузу.
Ты говоришь, она - колчан.
Чем со вступлением опаздывать,
уж лучше было промолчать.
Но в это жалкое безмолвие
потом и кровь свою отдашь,
чтоб стены слышали и помнили:
какой пассаж... какой пассаж...
***
Где женское твое лицо
скрывает новые морщины,
там нет существенной причины,
скрипя негнущимся крестцом,
склоняться ночью над отцом
и плечи расправлять у сына.
Там все, о ком дрожит пейзаж
за язычком огня и глотки,
расположились на короткий
глоток без лишнего: пьем за...
чтоб утром только запах водки
и дым рассеянный в глаза
отечества, но невпопад
как будто выкрашены стены,
и устаревших гобеленов
сюжет на ниточки разъят -
схвати и за один присест
оставишь слепок этих мест,
покрой бумагою хрустящей
столы, комод, паркеты etc.
(последний лист сыграет в ящик,
когда на нем поставишь крест).
Где детское твое лицо
прекрасно перед пробужденьем...
Да ты не спишь, мой птах весенний,
опробуй голос с хрипотцой -
так хорошо с твоим da capo
в уме свести к восходу запад...
Но мне сводить конец с концом.
***
"...В этом городе с именем лисьим,
заслонившим чужой горизонт..."
http://zhurnal.lib.ru/k/kulishowa_i_g/gorod.shtml
Кроме сердца, всего-то что телефон,
зуммер нескольких номеров.
Кто приучен, тот может искать резон
от советских информбюро.
Если линия жизни скользит, смотрю,
по растрескавшейся стене,
веришь только последнему фонарю,
кроме первой звезды в окне.
Ты сама говорила, а я молчу,
что начало - 4-й век,
как топорик заправскому палачу
и секира для неумех.
Так легко в голове исказить черты
и увериться, что права,
если в рваные строки влагать персты,
потому что ушли слова.
Потому что, прикрой хоть на миг глаза -
не узнаешь ни стен, ни лиц.
Будто за руку кто-то всесильный взял,
чтобы вместе спускаться вниз.
Но оттуда, где нет уже ни черта,
по окраине языка
просочись, чтоб вернее всего привстать
на каких-нибудь полвершка.
***
Пробуди меня - неведомо,
сколько вместе горевать.
Мы на лицах унаследуем
невеселую печать -
не от матери (безродному
сходство видится во сне:
белый свет ложится под ноги
в тридевятой стороне,
жаль ветвей - такие яблоки...
искушай, чего ты ждешь -
наяву улыбкой ангельской
обволакивает ложь).
...не от матери. Но почерком
первородного греха
петли вьет из дома отчего
несмышленая строка -
пробуди меня. Прижмись ко мне,
будто это суждено.
Ветки тянутся на исповедь
в отворенное окно.
И таинственного шелеста
растревоженной листвы
ждут, как нового пришествия,
деревянные волхвы.
...Не от матери. По дикому,
пуще волчьего, чутью
след среди стволов реликтовых
к человечьему жилью
удержи. Тому, кто выстроган
в эту скорбную печать,
надлежит прожить с единственной
привилегией - страдать
...не от матери. В обители
той, откуда побредешь,
целит в яблочко живительный
первородный гром и дождь.
Пахнет терпкими вареньями
чан на медленном огне,
сахар колотый во времени
растворяется - и вне
предстает живым и видимым
все, чего уже не ждем.
Или свет нарочно выдуман
искушающим дождем.
...только все его чудачества
в накатившей тишине
на листочках обозначились,
будто Спас на полотне.