Аннотация: Агнесса, Старшая Мать приюта Великой Герцогини, прохаживалась перед шеренгой воспитаниц...
Голубые глаза, зеленые глаза...
Агнесса, Старшая Мать приюта Великой Герцогини, прохаживалась перед шеренгой воспитанниц, задумчиво перебирая четки. Высокая, необъятная в просторном сером платье, она казалась гранитной скалой, скользящей по каменному полу. Наконец Агнесса остановилась перед центром застывшего строя и сурово произнесла:
--
Хочу вам напомнить, юные леди, что приближается День Большого Выбора. И двое самых достойных из вас отправятся во дворец нашей благодетельницы, Великой Герцогини. Для них начнется новая жизнь, жизнь в служении нашей повелительнице.
От этих слов сердце мое забилось часто-часто, как у молодого воробышка, что согреваешь в ладошках студеным зимним утром. Служба во дворце! Жизнь среди благородных дам и кавалеров; ухаживания богатых женихов и, если повезет, замужество за каким-нибудь влюбленным принцем. Мечта любой из нас, воспитанниц сиротского приюта. Потому что из наших тесных келий, больше похожих на клетки, чем на человеческое жилье, было только два пути - один во дворец, а второй... Об этом не хотелось и думать. Второй путь - в монастырь, чья мрачная каменная громадина возвышалась по соседству с приютом. И за коваными воротами которой навсегда исчезали достигшие совершеннолетия воспитанницы.
А Агнесса между тем продолжала свою речь:
--
Я не сомневаюсь, что Совет Матерей, возглавляемый мною, выберет самых преданных, смиренных и аккуратных. Ибо таковых среди вас большинство. И у меня уже есть две кандидатуры, две претендентки на мой голос в совете. Ну, а у остальных есть шанс за оставшееся время проявить себя как образец трудолюбия и послушания, чтобы предстать тоже перед советом. Вам все ясно, дочери мои?
--
Мать Агнесса, - раздался слабый тоненький голосок девятилетней Лорики, самой младшей из нас, - а кто ваши кандидатки, можно узнать?
--
Конечно, - Агнесса усмехнулась, - у меня нет тайн от вас. Свой голос я отдам за Рогенду и Элсину...
Услышав второе имя, я упала в обморок. Элсина - это я.
Рогенду, конопатую толстушку с соломенно-желтой копной непослушных волос, недолюбливали все обитательницы приюта. Она всюду совала свой маленький, напоминающий поросячий пятачок нос, подслушивала и подсматривала за всеми обитателями приюта, доносила матерям о наших проказах. Хотя и сама была далеко не ангел. Наверное, за это "тесное сотрудничество" Агнесса и решила наградить ее своим голосом. А может, просто захотела избавиться от вредной и противной воспитанницы, справедливо опасаясь, что та может зайти слишком далеко в своем желании выслужится.
Другое дело я ... Я действительно достойна быть в свите Великой Герцогини. Не по годам высокая для своих пятнадцати лет, идеальная фигура, прекрасные волосы цвета вороненой стали, огромные зеленные глаза, оттеняющие снежную белизну лица... Да, Элсина, ты настоящая красавица. И все меня любят - и Матери, и прислуга, и подруги. А подруг у меня полно, не то, что у Рогенды. Настоящих подруг, с которыми можно поделиться самыми сокровенными мечтами и секретами. С которыми не страшно разделить наказание за любую провинность. Таких подруг, как Алтуфья. Или какой была Квестра, моя лучшая подруга на все времена. Многие принимали меня и Квестру за родных сестер, настолько мы были похожи. Почти одинакового роста и телосложения, с одинаковыми прическами; только глаза у Квестры были голубые, словно два цветка василька поселились на прекрасном лице. Неудивительно, в прошлом году именно на Квестру пал выбор Совета Матерей. А теперь радость жизни во дворце досталась и мне.
Скорее бы оказаться во дворце, встретиться с Квестрой. Поделиться новостями-сплетнями, вспомнить старые похождения. Например, то, трехлетней давности.
Тогда я и Квестра попытались спасти одного человека. Спасти не от разбойников, сборщика податей или диких зверей. Нет, наш порыв был куда благороднее, мы спасали человека от верной смерти на поле брани.
Звали этого человека Карел-мельник. Это был смуглый двадцатилетний красавец, влюбивший в себя половину приютских девчонок. Да и как было не влюбится, если Карел был единственным молодым мужчиной, перед которым открывались ворота нашей обители. Каждую субботу, ровно в десять часов утра, меланхоличный каурый мерин втаскивал во двор телегу с мешком муки. А Карел приветствовал нас громким возгласом:
--
Мое почтение будущим принцессам и фрейлинам! Повремените со своими девичьими грезами, барышни и принимайтесь-ка за выпечку. А то совсем не отощаете без теплого хлебушка.
Но в тот день после привычного "Мое почтение!", мельник сказал:
--
Все, красавицы мои ненаглядные, последний раз я смолол зерно для вас. Затеяла герцогиня наша войну великую, и меня на эту войну забирают. А за мельника будет теперь старый пахарь Акин, вот такое вышло распоряжение.
--
Как же так, - загалдели мы, - убьют же тебя на войне...
Карел встряхнул густой шевелюрой и бесшабашно заявил:
--
Убьют, так убьют, такова доля солдатская. - Потом улыбнулся и, хитро прищурившись, добавил:
--
Так что, приходите, красавицы провожать меня, поплачете вволю. Так положено, по традиции. Да нет, не придете, Старшая Мать, небось, не отпустит. А ведь кроме вас, никого у меня нету, пойду на войну непроведеный. И никто ждать меня не будет, и, когда убьют, никто не пожалеет солдатскую душу. А солдатская душа, что сиротская, всегда одна-одинешенька.
С этими словами Карел сбросил мешок на землю, развернул мерина и отправился за ворота.
А вечером, когда солнце скрылось за дальним лесом, после ужина и вечерней молитвы, я сказала Квестре:
--
Карела жалко! Никого у него, кроме нас, нет.
--
Да, - ответила подруга, - всех провожают жены, матери, сестры, а он один. Совсем один.
--
Может, сходим на мельницу. Скажем, что пришли его проводить.
--
Но если попадемся кому-нибудь из матерей, ох и влетит!
--
Да уже совсем темно, кто нас заметит. Мы на пять минуточек, только попрощаться и сразу обратно.
--
Ладно, пошли.
Осторожно, на цыпочках, пугаясь каждого шороха, мы прокрались к воротам. Немного пришлось повозиться с засовом на воротах, меделенно-премедленно сдвигая его, ожидая каждую секунду предательского скрипа. Но все обошлось и, через минут десять бега по извилистому проселку мы на берегу реки, у мельницы. Угловатое деревянное строение склонилось над речным потоком, словно изготовилось окунуться в холодные струи течения . Огромное колесо безостановочно барахталось в воде, перегоняя лопастями тонну за тонной прозрачной жидкости. Шум реки сливается с низким рокотом работающих механизмов.
Как и положено воспитанным барышням, мы постучали в дверь и вошли.
Почти всю внутренность мельницы занимали жернова, колеса, шкивы с ременными передачами. Один из углов был забит почти до потолка полными мешками. У другого, под маленьким окошком с распахнутыми ставнями, примостился низкий, кривоногий стол. Карел спал, сидя на табурете. Его голова покоилась на столе, рука сжимала большую кружку. Рядом с кружкой валялась пустая бутылка. Могучий храп сотрясал стены мельницы.
--
Карел, а Карел, - попыталась растормошить спящего Квестра.
В ответ раздалось какое-то нечленораздельное мычание. Наш любимец, красавец мельник был мертвецки пьян.
--
Ну вот и попрощались, - огорченно сказала я.
--
Да, жаль, что так получилось. Вот если бы придумать какой-нибудь способ, чтобы Карела не забрали на войну.
--
Да что тут придумаешь? Война она и есть война.
--
Ну, порчу на него наслать или болезнь какую смертельную, - начала фантазировать Квестра.
--
Болезнь смертельную, - передразнила я подругу, - большая разница - на войне убьют или здесь от заразы помрет. Вот если бы у него не было руки или ноги, тогда другое дело. Калеку на войну точно не возьмут.
Словно услышав мои слова, Карел замолчал, потом хрюкнул и снова захрапел.
--
Нет, не пойдет, - уже Квестра скептически отнеслась к моим рассуждениям, - кому он нужен без рук-ног? Будет сидеть грязный завшивевший на паперти да милостыню просить. Так что толку от этого чле-но-вре-ди-тель-ства...
Тут меня осенило:
--
Ну, раз рук и ног жалко, остается голова и...
--
Правильно подруга! - подхватила идею Квестра, - давай-ка, вали его на пол, снимай штаны.
Мы раздели спящего мельника и за ноги подволокли к жерновам. С превеликим трудом приподняли тяжелое для двенадцатилетних девчушек тело. Квестра взяла член в руку. Лицо Карела расплылось в блаженной улыбке, он что-то радостно забормотал. Квестра хихикнула:
--
Ого, какой большой!
--
Он ему больше не понадобиться, - ответила я,- ну, давай!
Квестра положила член на большой, быстро вращающийся шкив, по которому веселыми волнами катился широкий кожаный ремень. Еще секунда, и шкив захватил плоть. Нечеловеческий вопль сотряс стены мельницы. Мы в ужасе бросили забившееся в конвульсиях тело и выбежали на улицу.
Так мы спасли красавца мельника от смерти на войне. Его похоронили на следующий день на монастырском кладбище.
А еще через день, благодаря доносу Рогенды, я и Квестра были наказаны суточным "журавликом", самым унизительным и болезненным наказанием в нашем приюте. И откуда только эта подлая толстушка все узнала?
Как же уснуть сегодня? Я ворочалась на соломенном тюфяке в своей келье, укладываясь поудобнее. Закрывала глаза и начинала считать звезды. Нарочито глубоко дышала, имитируя сон. Потом разглядывала блеклые пятна лунного света на стыке потолка и стены. Потом снова закрывала глаза и считала звезды. А сон все не шел. Еще бы! Столько событий за два последних дня, а послезавтра... Послезавтра я и Рогенда попрощаемся с приютом, другими воспитанницами и, получив последнее благословение от Старшей Матери Агнессы, отправимся во дворец. Если, конечно, за сегодня ночью толстая Рогенда окончательно не свихнется на "журавлике".
Да, вчера утром, в День Мецената, Совет Матерей выбрал нас двоих. Собственно, никто и не сомневался, что решение Старшей Матери станет определяющим. Только посол дворца фрейлина Томэлла могла изменить выбор Матерей, но и она безмолвно просидела во главе Совета все время, пока Агнесса расхваливала достоинства своих воспитанниц. Лишь однажды, когда кто-то из девчонок не выдержав борьбы с забравшейся в нос пылью, чихнула, Томелла вздрогнула, поправила черные очки на переносице, и вновь погрузилась в свои мысли. Наконец, церемония закончилась. Всем двадцати воспитанницам позволили подняться с колен, стоя на которых перед столом совета мы провели все время выбора, и отправится во двор, встречать щедрых посетителей.
День Мецената проводится каждое первое воскресенье месяца. В этот день различные господа, чаще всего обремененные нечистой совестью и определенным количеством золотых монет, посещают приют. Богатые дяденьки и тетеньки жертвуют деньги, одежду, иногда и просто еду "бедным девочкам-сироткам". Мы же, в знак признательности, устраиваем веселые представления с песнями и танцами; вовлекаем меценатов в разные игры и викторины. Словом, развлекаем гостей, как можем. В завершении праздника откупоривается бочонок эля, присланный Великой Герцогиней, и начинается большой общий обед. За обедом половина богатых дяденек напивается до поросячьего визга, а вторая половина уволакивает за забор приюта захмелевших тетенек первой половины.
Но на этот раз до обеда не дошло. В самый разгар танцев, во время разухабистой кадрили, полукрик-полустон заглушил трио приглашенных деревенских дударей. Музыка моментально прекратилась, и все ринулись на задний двор, к свинарнику, откуда вновь раздался странный звук. Самые быстрые из нас, прибежав первыми, распахнули ворота и...
Более омерзительного и тошнотворного зрелища я не видела в своей жизни. На охапке прелой соломы, брошенной на занавоженный пол, на спине лежал голый господин Квертисон. Один из самых щедрых и уважаемых меценатов, майор гражданской бомбоментации. На нем восседала перепачканная кровью Рогенда и, как сказала бы Сестра-этичка, "совершала половой акт". Стоны-крики издавал седовласый майор, при этом тело его била сильная дрожь, а роскошные усы вздыбились, словно стальная проволока на дворницком голике. Услышав скрип ворот, Рогенда повернула к нам голову и, не прекращая своих дерганий на господине Квертисоне, зловещим шепотом произнесла:
--
Вот мой будущий муженек, мой принц, в первую ночь удивится-то... Вот обрадуется-то...
Все стояли в оцепенении, наблюдая за происходящим. Никто не сдвинулся с места, будто боялся прикоснуться к самому пороку. Внезапно Квентисон захрипел, его тело еще раз дернулось и обмякло. Глаза закатились и начали стекленеть. Славный майор гражданской бомбоментации испустил дух.
За моей спиной раздался смех, затем пьяный женский голос произнес:
--
Да, славное представление для нас сегодня устроили сиротки.
Уставшую, но довольную собой Рогенду стащили с трупа, кое-как отмыли и одели. Старшая Мать Агнесса вынесла приговор: покаянные коленопреклоненные молитвы от заката до рассвета. А в понедельник утром - на суточный "журавлик".
"Журавлик" - это колодец во дворе приюта. Источник воды и место отбытия наказаний. Не было более страшной кары для нас, когда Мать-Наказательница набрасывает на провинившуюся шею петлю из тонкой бечевы. Ты становишься противовесом на длинном рычаге. И каждый раз, когда кому-то необходимо набрать воду, он опускает деревянное ведро в колодец, а девушка взмывает вверх, ухватившись руками за бечеву над головой. Таких "полетов" за день набирается не меньше полусотни. Ночь же проводишь стоя с петлей на шее, в одиночестве беседуя с богом. Как правило, после "журавлика" желание проказничать пропадает надолго...
Тихий скрип "журавлика" вывел меня из состояния полудремы. Интересно, кому это ночью понадобилась вода? Я выскользнула из-под лоскутного одеяла и подошла к маленькому окну. Маленькое полукруглое окошко кельи располагалось довольно высоко от каменного пола, и мне пришлось подтянуться, чтобы добраться до подоконника и усесться на нем. Только тогда удалось рассмотреть, что происходит во дворе.
Отбрасывая длинную уродливую тень, "журавлик" раскачивался вверх-вниз - это Рогенда решила размять затекшие ноги. Ухватившись за веревку, она резко отталкивалась от земли и взмывала вверх на полтора-два метра. Потом плавно опускалась обратно. Вновь толчок, новый полет и приземление. Заходящая луна холодным светом освещала бледное, как у покойника, лицо Рогенды. С глуповатой улыбкой мерзкая толстушка и здесь пыталась получить максимум удовольствия от самого процесса.
Внезапно, во время очередного качка "журавлика", ведро на длинном деревянном шесте, скользнув внутрь колодца, застряло. Зацепилось то ли за венец сруба, то ли за один из крюков-ступенек, по которым забирались внутрь колодца для его чистки. Рогенда повисла над землей, смешно дергая толстыми короткими ножками в белых гольфах и красных лакированных туфельках. Ухмылка на ее лице сменилась гримасой ужаса, руки над головой изогнулись в напряжении, из последних сил цепляясь за бечевку.
Я застыла на подоконнике, наблюдая жуткое зрелище. Неведомо откуда нахлынувшая слабость сковала меня. "Эта тяжеленная стерва долго не провисит, удавиться. Если не помочь" - промелькнуло в голове. Как будто услышав мои мысли, из здания выбежала Алтуфья и бросилась к болтающемуся над землей телу.
--
Не Рогенду! Ведро, ведро освободи, - попыталась крикнуть я. Но вместо крика из пересохшего горла вырвался лишь сиплый шепот. Алтуфья же с разбега запрыгнула на Рогенду, ухватила ее за талию и сильно дернула вниз. Рогенда беспомощно взмахнула руками, не в силах справиться с двойным весом. Тонкая бечевка перерезала горло. Под тихий скрип "журавлика" голова Рогенды отскочила от тела и косым виражом упорхнула в колодец.
Алтуфья стояла, обнимая безголовое тело избранной воспитанницы. Кровь из среза густой сеткой забрызгало лицо и волосы моей подруги. Алтуфья облизнулась, пытаясь вытереть языком окровавленные губы. Аккуратно уложила труп на землю, воровато оглянулась по сторонам и опрометью бросилась к зданию.
Интересно, сколько еще свидетелей было у этого ночного происшествия?
На следующий день у старшей Матери Агнессы было полно хлопот. Формально проведенное следствие не нашло очевидцев гибели Рогенды, и все убедились во мнении, что произошел несчастный случай. Обезумевшая от радости быть представленной Герцогине, девушка сама виновата; и теперь, вместо переезда во дворец и представления Великой Герцогине, она отправилась представляться господу нашему богу.
Голову Рогенды выловили из колодца, кое-как пришили к туловищу. Полученный в результате укомплектованный труп еще до обеда закопали за оградой монастыря, среди других самогубцев.
А после обеда срочно созванный совет назначил замену внезапно покинувшей нас Рогенде. Я почему-то не сомневалась, что заменой станет Алтуфья, такая же хорошо воспитанная и упитанная, как и погибшая, но гораздо более симпатичная. Так оно и оказалось.
Тронный зал дворца Великой Герцогини поражал сказочным великолепием. Два ряда могучих колон из голубого стекла упирались в дугообразный полупрозрачный свод. Стены задрапированы нежнейшим шелком, на котором золотыми нитями были вышиты сказочные звери и птицы. В центре зала возвышался сработанный из громадного кристалла горного хрусталя сверкающий трон. Пол, выложенный идеальными зеркальными квадратами, удваивал, утраивал, удесятерял это сияние богатства и роскоши.
Жаль, что сама Великая Герцогиня не могла видеть и оценить это величие. Она была слепа от рождения.
В красных балахонах избранных воспитанниц, потупив взоры и дрожа как лист пергамента над огнем, я и Алтуфья медленно приближались к трону. Торжественную тишину зала нарушал лишь чеканный шаг румяных гвардейцев и цокот туфель лилипута церемониймейстера, сопровождавших нас. Сердце мое бешено колотилось где-то в горле, готовое выпрыгнуть наружу. Испугавшись этого, я покрепче сжала зубы, решив, что через ноздри оно точно не проскочит.
Церемониймейстер дал знак остановиться, и я наконец-то осмелилась поднять глаза. Метрах в трех от нас на троне сидела маленькая старушка в черном платье. Лицо в глубоких, словно пропаханных когтями дикой кошки, морщинах казалось застывшим на века камнем. Незрячие глаза Герцогини скрывали черные очки. Длинные седые волосы обрамляла золотая диадема с огромным рубином посередине.
По правую руку от своей повелительницы, у самого трона стоял Волшебный Башмачник Маг Скинелиус, Первый Министр и Советник Герцогини. Высокий, стройный, в блестящем коричневом плаще, он производил, тем не менее, отталкивающее впечатление. Черные, чернее крыла ворона волосы, хищный крючковатый нос на желтом лице. Дополняли картину светло-голубые, почти белые глаза, недобро блестевшие из-под густых бровей.
За троном полукругом расположились фрейлины Великой Герцогини. Одетые, как и хозяйка дворца в черные платья, все в черных же очках, они застыли неподвижным строем, и, казалось, даже не дышали. Среди фрейлин я заметила свою старую подругу Квестру, прошлогоднюю избранницу. На сердце сразу полегчало.
--
Они здесь? - голос Великой герцогини был подобен треску ломающихся сухих веток вереска.
--
Да, повелительница, - пропищал в ответ лилипут, - девицы Элсина и Алтуфья у твоего трона.
--
Скинелиус, так ли они хороши, как описывала их мать Агнесса?
Маг криво улыбнулся; заложил руки за спину и подошел ко мне. Я почувствовала едва уловимый аромат, смесь дорогих духов и свежевыделанной кожи. Несколько секунд Скинелиус пристально вглядывался в мое лицо, взгляд его неестественных глаз словно пронзил меня, добрался до самого дна души и начал там копошиться. Сердце мое замедлило бешеный стук, еще мгновение, и будто бы совсем остановилось.
Наконец маг удовлетворенно хмыкнул и повернулся к Алтуфье. Его лицо расплылось в улыбке, больше напоминавшей волчий оскал, чем радость человека от встречи с красивой девушкой. Внезапно Скинелиус резким рывком сорвал с Алтуфьи балахон и она осталась совершенно голой.
--
Неплохо, неплохо, - причмокивая губами, произнес маг. Он обошел вокруг нее, прощупывая белое пышное тело длинными тонкими пальцами. Алтуфья стояла молча, едва сдерживая бивший тело мелкий озноб. Лицо покраснело от стыда, по щекам катились крупные слезы. Отступив от Алтуфьи шаг, Скинелиус взмахнул рукой. Два гвардейца схватили мою подругу за руки, один зажал рот. Маг выхватил из складок плаща нож и ловким, едва уловимым движением, прочертил на животе Алтуфьи правильный круг. Резкий рывок и кусок белой кожи перекочевал в руку Скинелиуса. Помяв кожу между пальцев, маг повернулся к Великой Герцогине и сказал:
--
Отличная молодая кожа, моя повелительница. Мягкая и бархатистая. Из нее выйдут великолепные сапожки, достойные ног Великой Герцогини.
Тело Алтуфьи обмякло в руках гвардейцев. Под ней начала быстро увеличиваться прозрачная лужица. Гвардейцы поволокли бывшую воспитанницу приюта к выходу из зала, оставляя на зеркальном полу смешанную из мочи крови дорожку.
--
Ну как же тебя зовут, дитя мое? Элсина или Алтуфья? - обратилась Великая Герцогиня ко мне.
--
Элсина, - еле слышно прошептала я.
--
Подойди ближе Элсина. Тебе выпала честь стать новой фрейлиной. Готова ли ты служить мне верой и правдой? Готова ли ты не задумываясь отдать жизнь за меня, как только что это сделала твоя подруга?
--
Да, моя повелительница, - дрожащим голосом ответила я.
--
Впрочем, твоя жизнь мне сейчас не нужна. Мне нужна новая фрейлина, - рассмеялась старая Герцогиня.
Лилипут церемониймейстер, насколько у него получилось торжественно, провозгласил своим комариным голоском:
--
Ура, у Великой Герцогини новая фрейлина, мадмуазель Элсина.
И, дернув меня за руку, прошелестел:
--
На колени! Благодари свою повелительницу, дура!
Я припала к подножию трона, к ногам Великой Герцогини. Я целовала каждый изгиб, каждую морщинку, каждую родинку на изящных сапожках из мягкой человеческой кожи. Сапожки эти, украшенные спереди большими овальными пряжками из такой же человеческой кожи, казались мне самыми удивительными творениями во всей вселенной. Когда же я прервала свои поцелуи, чтобы перевести дыхание и набрать в легкие воздуха для новых поцелуев, большие пряжки открылись, словно веки, и на меня взглянули голубые глаза Квестры, огромные печальные глаза моей лучшей подруги.
В ужасе я попыталась закричать, но холодная рука Скинелиуса сдавила мое горло. Свет навсегда померк в моих глазах...
...Сегодня в тронном зале прием послов Средиземья. Я, молодая фрейлина Эльсина в простом черном платье и черных очках стою рядом с троном, в одном ряду с такими же избранными. Когда-то, давным-давно в приюте, нас учили, что есть слепая вера и безграничная любовь. Здесь же, во дворце, я поняла, что существует только слепая любовь. Любовь к Великой Герцогине, дарующей жизнь нам, ее смиренным подданным.
Искусный Маг Скинелиус, Волшебный Башмачник, отнял у меня глаза, но оставил способность плакать. И мои пустые глазницы всегда полны слез. Это слезы любви и счастья. Я счастлива, ведь новые сапожки нашей модницы-повелительницы смотрят на мир моими глазами.