С самого раннего утра, чуть рассветет, он работал.
Выходил на дорогу, присаживался на обочину, подстелив под себя дерюжину. Ветку, подобранную по дороге, ветром сбитую, очищал от коры острым блестящим ножиком. Медленно и аккуратно очищал от коры. Потом строгал неторопливо, посматривая вокруг, сея под ноги мелкую стружку. Иногда трогал осторожно лезвие ножика, качал недовольно головой, вынимал их мешка специальный точильный камушек и аккуратно правил на нем.
Подъезжали подводы. Крестьяне, когда в город, когда по делам, да и в церковь в соседнее село, всегда ходили караваном, собравшись человек по двадцать на всякий случай. Старший подбегал, совал в раскрытый мешок денежку, какую положено. Переминался, заглядывая искательно в глаза:
- Ну, так мы поедем, значит? Ась?
Этот, отложив в сторону веточку и ножик, заглядывал в мешок, хмурился немного, шевелил бровями, подсчитывая, потом щурился на стоящие рядом подводы, груженные товаром, кивал степенно:
- Езжайте, что ли... Потихоньку. Без баловства, чтоб.
Мужики радостно гомонили - "дозволено". Проезжая, снимали шапки, кивали-кланялись со всем своим уважением.
А он опять - веточку, ножичек. И так, почитай, каждый день. Ну, кроме дождей и зимних непогод. Даже в праздники работал. Все в церковь, а он - на дорогу.
Жил в деревне неподалеку. И все его там уважали по жизни. Говорил он мало, но всегда по делу, солидно и окончательно. И если уж сказал чего, то так, значит, и было всегда. А иначе-то - как? Кто ж против него пойдет? Своя голова - она всегда на плечах должна быть. А то этот-то - вот и ножик у него острый, и веточка струганная, да и мало ли кто в том лесу.
Уже потом, когда скончался он по старости, одинокой и болезненной, когда дом его деревенские всем обществом в золу сожгли, перепившись на радостях, когда следствие по всему этому делу было, спрашивал наезжий городской:
- А чего же вы все тут боялись-то?
- Так ведь разбойников, ясно дело!
- И что, сильно тут разбойничали? Пострадавшие есть? - заносил карандаш над бумагой.
- Да какие у нас пострадавшие, что вы, ваше степенство! Мы же люди умные - платили, сколько надо. Вот нас-то как раз и не трогали никогда.
Городские собирались во дворе, что-то рассказывали друг другу и громко невежливо смеялись.
Но им-то - что. Приехали, посидели, порасспрашивали, что да как, да и уехали с концами.