- Нет, - мотнул головой маленький Марат и покрепче ухватился за папкину руку.
- Вот это правильно. Что темноты бояться? Темнота - она на самом деле добрая. В темноте спят, в темноте обнимаются. В кино вот - там тоже в темноте сидят. Любишь в кино ходить?
- Ага! - теперь голова мотнулась вперед-назад.
- Ты, наверное, просто боишься того, кто там может быть, в темноте. Ведь так? Но тут опять надо подумать, а кто там, в темноте? Вот, предположим, ты идешь, а в темноте - я. Ты меня испугаешься? Нет? А почему?
Марат молча прижался к папкиной руке. Чего тут говорить-то? Он папку любит.
- Ну, вот... Значит, не меня... А кого тогда? Ты и сам не знаешь, правда? Ты боишься не того, кто там на самом деле есть, потому что все равно ничего не видно. Боишься того, кто там только еще может быть. А еще боишься, что тот, кто там может быть - он страшный и сильный. И может сделать больно. Вот такой страшный.
Он поднял обе руки, осовободив правую от вцепившейся в нее потной ладошки, поднял их над головой, чуть согнув вперед, как лапы гигантского медведя, затопал с ноги на ногу, завыл, зарычал.
- Ы-ы-ы! Страшно, да?
Марат смеялся. Он любил, когда папка вот так играл с ним.
- Вот видишь. И совсем тебе не страшно. А ты тут вдруг темноты боишься. Бояться надо того, что есть на самом деле, а не того, что может быть. Вот нашу машину, скажем, я ставлю всегда вон туда, там такой козырек, и на нее не льет дождь поэтому. Но может быть, однажды вдруг черепица сползет и разобьет стекло, а в разбитое стекло залезут кошки и нагадят на сиденье... Ты чего смеешься? Это совсем не смешно, знаешь. Это же так противно! И страшно, да? Страшно? Вот это - может быть. И что? Мне бояться этого "может быть" и не ставить машину под козырек, и пусть она мокнет под дождем? А еще может быть гроза, и в машину вдруг ударит молния. И тогда она совсем пропадет. Ба-бах - и все. Только угольки и дым. Мне теперь бояться молнии из-за этого? А вот нет. Я не боюсь "может быть", я боюсь только "есть" и еще немного - "будет". И ты, значит, не бойся. Нет никакого "можетбытя" в нашей темноте. Там просто вообще никого нет. И не может быть. Ясно?
Марату было все ясно, и темноты он больше не боялся. Он научился опасаться не темноты, а красных точек сигарет в этой темноте, запаха пота и дешевого дезодоранта, постукивания арматурины по кирпичной стене, негромкого разговора с нудно повторяющимися словами.
А сама темнота - она добрая. В ней хорошо.
Отец давно встретился со своим "можетбытем", когда на трассе едущий навстречу самосвал с щебенкой вдруг повернул на полном ходу и врезался ровнехонько лоб в лоб, превратив синюю старенькую "Шкоду" в раскатанный блин вместе со всеми, кто там сидел.
Марат тогда был в школе. Но машин он с тех пор опасается, и сам за руль не садится. И никакого нарушения в своих принципах не видит. Машина - средство повышенной опасности. Любая машина. Так зачем добавлять лишний риск? И потом, в темноту на машине ведь не уйдешь. А пешком да в одиночку - в любое время. То есть, в любое темное время, конечно.
Днем Марат работать не любил. Днем же совсем не страшно никому, и никто не видит вокруг никаких опасностей. Это только ночью, из черной тени, дыхнув перегаром, можно промычать неразборчивое на ухо девушке, чтобы она с визгом побежала домой, разгоняя кровь. Или спросить хрипло, постукивая при этом чем-нибудь железным по камню:
- Мужик, закурить есть?
Вот маленьких Марат просто пропускал мимо. Иногда даже выходил специально, брал за руку и проводил через страшную для них черноту подворотни и подъезда, объясняя негромко, что темнота - она вовсе не опасная. Не страшная она. Темноты бояться не надо. Она на самом деле добрая, хорошая. Это вот те плохие, кто может быть в этой темноте. Но как бояться не того, что есть, а того, кто только может быть?
И только трудовая книжка, хранимая по инструкции в несгораемом шкафу, сообщала любому проверяющему, что уже пять лет Марат работает "можетбытем".