- О-о-о! Сеньор, месье, сэр! Вы - оттуда? - бармен ткнул пальцем в висящую позади меня огромную телевизионную панель. - Я сразу понял по вашему акценту.
И вот так везде, Чему, спрашивается, учили на наших спецкурсах "с погружением"? Тоже ведь - носители языка, называлось... И что толку? Деньги уплачены, курсы закончены, а тут каждый бармен, каждый официант первым делом с придыханием спрашивает:
- Вы - оттуда? Как там у вас?
Да, черт побери! Я именно оттуда. Но не кричать же теперь об этом на каждом углу! Может, мне плакат носить, чтобы вопросы не задавали?
Бармен налил мне бокал местного плотного и мутного пива, сказал, что сам принесет, показал в угол:
- А вот там ваш земляк зашёл. Я туда принесу, да?
Они считают, что земляк - это радость такая огромная? Что я сразу кинусь обниматься, потом мы исполним огненный танец встречи, споем гимн, вытирая слезы, а после будем долго пить местную абрикосовую самогонку, вспоминая, и перебивая друг друга в рассказах о страшном и ужасном "там"?
Ругаться с ним было бесполезно. Бармен, широко улыбаясь слишком белыми фарфоровыми зубами, уже двигался к дальнему столику, толкая бёдрами стулья, раздвигая их в стороны, очищая мне путь. Днём, кстати, тут пиво не пьют. Днём тут народ вкалывает, работает. А пиво или что покрепче - это мы, понаехавшие как-то разом и вдруг понаостававшиеся.
Иду нехотя за барменом, дожидаюсь, пока он, чуть не тая в своей жаркой улыбке, поставит бокал на подложенный картонный кружок со странной картинкой - кто-то ведь даже собирает эти картонки, как они там называются только - и отойдёт, наконец, вернётся на своё рабочее, так сказать, место.
- Прошу прощения, здесь не занято?
Оп-па...
...
Что делать нашему брату в чужой, хоть и тёплой стране? Тёплой не только по климату, но и по отношению к нам, вдруг появившимся в каждом городе в немалом количестве. Нас тут жалеют, некоторые, особенно молодые, немного завидуют - мол, революционеры. И почти все чуть-чуть опасаются.
Новости из дома только по тиви. Связей никаких нет. Деньги... Сложное это дело - эмиграция. Деньги надо ходить получать еженедельно. Стоять в очереди, предъявлять документы, доказывать самим фактом этого стояния и предъявления, что - благонадёжный, законопослушный, разрешенный к проживанию. А они все равно не верят. И правильно. Благонадёжные и законопослушные - они как раз там остались, дома. А мы - здесь. Проедаем деньги честных налогоплательщиков. Вернее, пропиваем. На еду хватает, потому что тут еда достаточно дешёвая. Та еда, что без изысков, лишь бы выжить. А вот кофе и коньяк - выше всяких похвал. Так что не могу не побаловать себя раз в неделю. Как раз после получения пособия. Конечно, я научил местного бармена, как мне подавать. Теперь он другим предлагает так же. Говорит, улыбаясь - ну и улыбка, как у акулы - что спрос сразу вырос. Так что я имею в этом кафе небольшой кредит, если что, и хорошее к себе отношение.
А, так насчёт кофе-коньяка... Кофе очень крепкий в толстостенной чашке. Чёрный и почти густой. Конечно, никакого сахара. И ничего в него не капать и не лить - никаких лимонов, никаких ликёров и никаких коньяков. А вот отдельно надо поставить сто граммов коньяка в большом коньячном бокале. Тёмного местного коньяка, маслянисто стекающего по стенкам и слегка отдающего цитрусовыми в послевкусии. И к нему на блюдечке тонко порезанный лимон, щедро посыпанный корицей и слегка - сахаром. И вот тут не перепутать с очерёдностью. Все это ставится на стол, потом делаешь долгий выдох - если бы курил, так как раз первая долгая счастливая затяжка, да тут курить нигде нельзя.
О здоровье заботятся. Мечта у них тут у всех - долго и здорово жить после выхода на пенсию.
Потом ма-аленький глоток кофе. Кофе горячий, чёрный, горький, обжигающий небо не температурой, а вкусом. Теперь - коньяк. И пластинку лимона. И замереть, переваривая и впитывая.
Чем тут хорошо - никого практически не бывает днём. Народ в основном работает, разъезжается с утра, и тут всегда просторно и очень тихо. Работает огромная тиви-панель, но звук практически убран. Так, чуть-чуть, потихоньку что-то балаболит, не отвлекая от мыслей.
Вот только народ тут навязчивый, если уж появляется. Не дают никак посидеть в уголке в одиночку. Что, вам мест не хватает в зале? Пустое же кафе! Нет, прётся ведь сюда, вон, и пиво ему ещё несут. Днём - пиво!
И заговаривает первым:
- Прошу прощения, здесь не занято?
Поднимаю с досадой глаза...
Оп-па!
...
Черт побери!
Теперь уже не уйти, не повернуться к выходу. Мишка уже увидел, кивнул, узнавая, показал рукой - садись, мол. И уткнулся в свой коньяк. В коньяк! Ничего их тут снабжают, политических, так их, беженцев.
Что теперь? Ну, отпил пару глотков пива, вытер пенные усы, глянул на улицу сквозь мутное стекло, почесал бровь, посмотрел на часы - два часа дня местного, у нас сейчас как раз народ уже с работы пошёл. Что ещё сделать? Ну? Вон, бармен из-за стойки так и смотрит, так и смотрит, кивает, пальцем тычет - земляк, земляк. Да вижу я, что земляк!
- Привет, Миш. Как дела?
- Здоров будь, болярин Ляксей. Вашими молитвами.
И как теперь понимать? Просто стеб или он намекает явно, что в курсе всего?
- Хорошее кафе, - оглядываюсь вокруг.
- Ага, неплохое.
А дальше что? Спросить сдуру, что он тут делает? Совсем за идиота посчитает. А он посматривает, посматривает через край бокала, покручивая его, заставляя коньяк лезть на стенки, снова сползать маслянистыми потёками. И смотрит. Знает? Кстати, он тут по какому поводу? Не за мной ли следит?
...
Ай, да Лёха! Выследил ведь, нашёл! Знает, собака, чья кошка все съела. Точно, знает. Одна надежда, что не устроит разборки при бармене. Тут у них наши пацанские дела не поощряются - мигом на нары загремишь, да на большой срок, если с опасностью для жизни.
Но - как? Как он смог меня найти тут? Кто ему сказал, что - я? Ведь никто и ничего не знал, кроме... Или специально сдали?
Отвечаю механически. Не забываю улыбаться. Кручу бокал, смотрю на коньяк. Хороший коньяк. Хоть и сладковат, как по мне. Но - греет. И аромат правильный.
А Лёшка смотрит на меня. Отпил пива, поставил стаканище свой на стол, и смотрит. Вот взять сейчас и сказать честно и откровенно:
- А знаешь, Лёш, кто тебя сдал тогда? Кто из страны выпихнул? Так это я. Да, я. Друг твой Мишка. Так уж вышло у меня, прости.
Повиниться, всплакнуть. Потом бутылку водки заказать. Хотя, водка у них тут дорогая. Вот той абрикосовки, что ли, взять. И наклюкаться, обливаясь слезами и признаваясь в собственном предательстве. Да, вот. Такое вот я дерьмо. И что теперь? Убьёшь? Руку подавать не будешь? Ой, да ладно тебе!
Нет, промолчу лучше.
Глоток кофе. Глоток коньяка. Лимон. Пауза.
...
Эх, Мишка... Знал бы ты, кто тебя сдал. Кто вытолкал тебя из страны...
А может, как раз знаешь? Потому тут и притаился, поджидал? Но что, что ещё ты тут сделаешь? Стрелять тут не принято. Очень сильно и очень строго не принято. Стрелять - это могут даже и не арестовать, а сразу пристрелить, чтобы полиции не было опасности. А ножом ты, Миха, всегда не любил. Значит, просто пришёл потолковать о делах наших скорбных. Выяснить, так сказать, плюнуть в рожу паскудную, выбить пару зубов и уйти героем. Так? А вот возьму сейчас, глотну ещё пивка, да и скажу открыто:
- А знаешь, Мишка, кто тебя сдал? А? Моя работа! А что ты думал, я один за всех на суд пойду? У нас там построже с этим, чем здесь. Тут следят, чтобы поножовщины не было, да стрельбы. А у нас - за слова сажают. Так что меня - за слова, да за все сразу, да одного. А вам, выходит, воля и пиво? Не вышло у меня так. Ну, не выдержал тогда. Сдал. И что? Ну, что теперь?
Нет, промолчу, пожалуй. Допью пиво, положу деньги и уйду. Вот бармену будет загадка...
...
- Э! Э! Синьоры, тут про вашу страну опять говорят! У вас там что-то снова!
Мы переглядываемся и, толкаясь и спотыкаясь о стулья, бежим к стойке, откуда смотрим во все глаза в экран, пока бармен прибавляет звук. Неужели всё-таки началось? Неужели - домой?