Я был в пятом классе, когда однажды перед праздником победы наша молодая училка привела седого бойкого ещё старичка-ветерана и попросила рассказать нам пионерам про войну.
- Конечно же, правду, - удивленно отвечала двадцатипятилетняя учительница русского языка, которая по совместительству была нашим классным руководителем, - Я детям только правду и говорю - еле слышно, словно самой себе, закончила она, и, пройдя по классу, села ко мне на последнюю парту.
- Ну, что ж, правду значит, хотите знать?! Попытаюсь, всего уже не помню, детали всякие там подзабыл, но кое-что ещё сидит в моей башке вместе с двенадцатью немецкими осколками, давно сидят ещё со Сталинграда, вот, кстати, про Сталинград я Вам и расскажу.
- Про Волгоград, Иван Николаевич, - опять же тихо, но убежденно поправила его наша классная.
- Ну, слушайте, детки, такого Вы наверно ещё не слышали, и может так статься, никогда больше и не услышите, - и, устроившись по удобней на стуле за учительским столом, дед, надо ещё заметить уже немного "под газом", начал.
- Было мне, детки, двадцать пять лет, когда оказался я под Сталинградом. Что Вам сказать про этот город - не было его уже как такового; здания все разрушены, одни развалины дымятся, но само - собой почти все подвалы целые. Вот за эти-то подвалы и началась драка, вернее даже не драка, а самая, что ни на есть бойня.
Ну, вот представьте детки, подводят наш батальон к передовой, а комбат наш, лихой был мужик, всё шутил, так вот и говорит нам, мол, ребята, только сегодня отсюда ушло туда и показывает в сторону центра Сталинграда уже восемь батальонов, и ни слуху ни духу про них, как сквозь землю провалились. Ну да ладно, не будем о грустном, - словно очнувшись, промолвил дедуня.
- И началась весёлая жизнь, в первой же атаке наш необстрелянный батальон потерял почти две трети личного состава, а остальные стали по подвалам шхериться. А что делать - тут тебе и немцы утюжат тяжелой артиллерией, и свои тоже эпизодически лупят, да ещё немецкие самолёты висят в небе, как приклеенные, так что и бомбы с них иногда падают.
Да только не одни мы такие умные - чтобы в подвалы, немцы тоже норовят туда, а подвалов как всегда и бывает в жизни на всех не хватает. Вот залетаем, к примеру, мы в один такой подвал и сразу кричим "Есть кто живой?": если наши, то, услышав русскую речь, тоже отвечают, а если немцы, то шпарят по нам из своих "шмайсеров". Вот в последнем случае и начинается кино, Вы представьте, внучки, в подвалах-то темень хоть глаз выколи, сначала мы сдуру ещё стреляли из своих винтовок, но когда парочку своих задели, да так, что один сразу богу душу отдал, то чувствуем, что что-то не то. Да и немцы стреляют, только когда мы в подвал залетаем, а потом исключительно финками и ножами орудуют. Ну, вот и мы придумали, ножей у нас почти ни у кого не было, только у лейтенанта нашего, но зато шомпола были у всех, вот и пошло-поехало, если значит, проскачил вход невредимым, то попадаешь в какую-то тьму-тьмущую и каждый начинает действовать уже самостоятельно. А как действовать - да очень просто, бежишь себя, да вокруг себя руками шаришь, хвать человека, ты - его за грудки, он - тебя, ну сразу значит надо что-нибудь проорать, чтобы выяснить - он свой или немец, если он молчит и на твои матюги не реагирует, значит, фашист, мать его, вот тогда правой рукой, в которой шомпол нужно его завалить. А это непросто, потому как у него финка тоже имеется в руках, а ей, куда не ткни меня, то мне и достанется. А вот я шомполом должен попасть либо в горло ему, либо в ухо, а если, куда в другое место попадешь, то второго раза ударить его у тебя может уже и не быть.
Вот я первого три раза бил шомполом, всё попасть не мог куда надо, а он, подлюка, мне два раза в бок ножом ткнул. Помог мне мой кореш Петька, завалили мы того Ганса вдвоём, ох и здоровый же он был, под два двадцать и накаченный как бык. Вот так. Ну а потом я так насобачился, что уже с первого раза попадал шомполом так, что он в одно ухо входил, а из другого выходил и немец, значит, того, как мешок падал на пол. Семерых я значит, за три дня то только шомполом и завалил.
Учителка наша побледнела на этом месте, встала и не знала, что ей делать. Мы само собой были в шоке, как-то уж больно хорошо описывал всё дед, что я, к примеру, очень хорошо представил себе шомпол, торчащий из обоих ушей, текущую кровь и судороги умирающего тела. Меня даже немного затошнило.
- А потом как-то когда перебегали от одного подвала, то бишь от одних развалин к другим, сзади разрыв и привет, очнулся я только в лодке, плывём через Волгу, потом госпиталь, двадцать два осколка из меня вытащили, а в голову не полезли, говорят ничего и так жить можно.
Нам повезло, ребятки, человек пять, в конце концов, из моего батальона остались живы, правда, трое калеками стали, ну так на то она и война, а не дом отдыха.
Тут вмешалась наша Марь Иванна, - Спасибо Вам, Иван Николаевич, что пришли, - дрожащим от волнения голосом говорила она, а сама бледная такая, как скатерть, что мамаша стелит на кухонный стол по праздникам, - Вот мы хотим подарить Вам цветы от нашего пятого "А".
Дед взял цветы, сказал "спасибо" и вышел. А я с тех пор частенько на уроках военной подготовки, когда мы разбирали и собирали автомат Калашникова, брал в руки шомпол и всё вспоминал того деда и думал, а чуть что - смог бы я попасть с первого раза в ухо, да так чтобы из другого вышло. Нет, думал я, если уж так дело обернётся, то я буду стараться попасть в горло - в него попасть в раз десять проще.